Бесплатный фрагмент - Линия крови

Do what thou wilt shall be the whole of the Law»

Aleister Crowley

Все события и имена вымышлены, а совпадения — случайны.

Пролог. Год назад

Оля лежала в гробу, на белой шелковой подушке, под белым одеялом. В заострившихся чертах мертвого лица, под слоем ритуальной косметики, — спокойствие смерти. Смерть избавила от боли, но след от нее остался — на мертвом от живого, отпечаток, который не заметишь, если не знаешь.

Олю убили две недели назад, холодным октябрьским вечером. Какой-то ублюдок напал на нее во время пробежки в ботсаде в Останкино. Он нанес ей шесть ножевых ран, из которых три посмертных, и каждая из них кровоточит у тех, кто остался жить.

Оля погибла за неделю до свадьбы. Денис, ее жених, гражданин Греции русского происхождения, винит себя в том, что предпочел диван пробежке и не смог ее защитить. Вот он, у гроба, в черном костюме, смотрит на то, что когда-то было Олей, и не может принять случившееся. Разрушение. Ошеломление. Страдание. Они познакомились два месяца назад на Крите, в одном из отелей Дениса, и эти месяцы были самым счастливым временем в его жизни, как он недавно признался Нике. Через месяц после первой встречи он сделал Оле предложение и позвал на Крит. Сказка, не иначе.

Теперь сказка закончилась. Как оказалось, это была страшная сказка.

Полиция работает, ищет убийцу. Или делает вид, что ищет. Перспективы туманны. На камерах — ничего. Свидетелей нет. Деревья не умеют говорить. Мотив убийства неясен. Деньги, украшения, мобильный телефон, беспроводные наушники, — все осталось на месте, сексуального насилия тоже не было. Олю просто убили на пробежке. Ника видела фото ножа. Хороший нож, не любительский. Не холодное оружие, не на статью, но от этого не менее эффективный, если можно так выразиться.

У Ники тоже есть нож. Она не думала бы долго, окажись убийца в ее руках. Он умирал бы долго и мучительно, под звуки своих криков, и она бросала бы куски его плоти своим жадным голодным демонам.

1. Liber al vel Legis

— Здравствуйте, Ирина Олеговна.

Ника вошла в квартиру.

— Здравствуй, Вероника. Рада тебя видеть. — Мать Оли, постаревшая на десять лет за год после смерти дочери, высохшая, тихая, надломленная, обняла Нику. — Спасибо, что пришла. Будешь чай? Есть твои любимые конфеты, арахис в шоколаде.

Ирина Олеговна словно боялась, что Ника откажется, и смотрела на нее как-то тревожно, робко. Где прежняя бойкая женщина с вечной улыбкой на губах, не унывавшая ни при каких обстоятельствах? Смерть ребенка — самое страшное, что может случиться с родителем. Ничто не останется прежним, никто с этим не справится.

— Спасибо, Ирина Олеговна, — сказала Ника. — От конфет не откажусь, вы же знаете.

Прошли на кухню. Мама Оли включила чайник.

Ника огляделась. Кажется, здесь ничего не изменилось за тридцать лет. Белый кухонный гарнитур, лампа под желтым абажуром, старенький шумный холодильник, прямоугольный стол под клеенчатой скатертью, четыре табурета. На стене — детские фотографии Оли. Один годик, семь лет, пятнадцать. Красивая девочка стала красивой женщиной и умерла в тридцать пять.

— Вот телефон Оли, о котором я говорила. — Ирина Олеговна положила на стол смартфон. Старенький, маленький, простенький. — Он был в шкафу, в коробке с ее рисунками. Я сказала о нем следователю, но он отмахнулся — старье, мол. Его раздражает, когда я звоню ему и напоминаю об Оле. По-моему, он уже не ищет… — Ирина Олеговна запнулась. Слово «убийцу» застряло внутри, встало поперек, впившись острием в плоть, и боль отразилась на лице матери.

— Может, пожаловаться прокурору? — спросила Ника.

— Они там все заодно. Только отношения со следователем испорчу.

— Понятно. Кто не ищет, тот не найдет.

Ника взяла телефон.

— Оля давно им пользовалась? — спросила она.

— Не знаю точно. Она ведь почти не бывала дома в последнее время. Может, месяца за три до…

Вновь слова застряли. Попытавшись вытолкнуть их, мать Оли напрягла мышцы шеи, дряблая кожа собралась морщинами, но слова так и остались внутри, несказанными.

— Новый телефон — у следователя, — сказала она. — Они ничего в нем не нашли, ничего интересного для следствия, как они говорят, но телефон не отдают. Вещдок.

Ирина Олеговна налила чай Нике и себе.

Ника рассматривала смартфон. В плоском корпусе из пластика и металла — жизнь человека, его чувства, желания, увлечения, его друзья и враги, воспоминания и планы на будущее. Странно, что он не интересен следствию. Халтурщики. Прошел год, убийца на свободе, а они отмахиваются от смартфона, который, чем черт не шутит, даст зацепку в расследовании. Пока у них ноль. Так было год назад и так сейчас.

— Можно зайти в комнату Оли? — спросила Ника. — Вдруг они еще что-нибудь не нашли?

— Конечно, конечно. Тебе бы следователем работать, у тебя талант. Помню, ты маленькая была, мать прятала от тебя сладкое, а ты всегда находила. Теперь вот и профессию выбрала себе, аудитор.

Ника улыбнулась. На сладкое у нее правда нюх — как и на доказательства причастности плохих людей к плохим делам. Плохим людям это не нравится. Два месяца назад, в августе, ее пытались убить во время одного из расследований, и это явно не последний случай, но страх ее не останавливает. Что мертво, умереть не может. Она умерла в Ангарске, семь лет назад, в темном подъезде, на выщербленном холодном бетоне, когда ее били и насиловали, насиловали и били, — и сейчас она живет после смерти и не чувствует себя по-настоящему живой.

Допив чай, прошли в комнату Оли.

Здесь все сохранилось так, как было при ее жизни. Комната-музей, мемориальная комната, и никто не станет обвинять мать в том, что она лишь растравливает себя и усугубляет свои страдания, сохраняя в неприкосновенности материальное и как бы возвращаясь здесь, в этих стенах, в то время, когда дочь была жива. Нет, ее дочь мертва. Дочь не ляжет на эту кровать, не сядет за этот стол, не включит стереосистему, не возьмет книгу с полки.

— Вот ее рисунки. — Ирина Олеговна показала на большую картонную коробку у кровати. — Я всегда жалела, что не отдала ее в художественную школу, она хорошо рисовала.

Ника присела на кровать. Взяла несколько рисунков из коробки. Да, у Оли был талант, она всегда рисовала лучше всех: в детсаде, в школе, в институте, — но в итоге выучилась на экономиста, а не на художника, и тянула лямку в финансовой службе известной нефтегазовой компании. Платили хорошо, но душа к работе не лежала. За два года до смерти она собиралась уволиться, жаловалась Нике, что больше не может, хочет заняться дизайном интерьеров вместо скучных показателей окупаемости инвестиционных проектов, но — не уволилась. Во всяком случае, Ника об этом неизвестно. В последние два года они почти не общались: звонки по дням рождения, сообщения на Новый год, — и всякий раз у Оли был повод не встретиться. Что-то изменилось в ее жизни, но Ника не знала — что, Оля не рассказывала. «Все нормально, — отвечала она на вопросы о том, как дела. — Своим чередом». Ника даже не знала, есть ли у Оли мужчина. Раньше Оля делилась подробностями личной жизни, но в последнее время как отрезало. Что-то в этом было не так.

Потом пришло приглашение на свадьбу. Неожиданное, однако, приглашение.

«Ну ты тихоня, — сказала Ника бывшей подруге. — Откуда вдруг?»

«Нагуляла на Крите, — отшутилась Оля. — Любовь с первого взгляда».

Мать удивилась не меньше. Она тоже мало чего знала о жизни дочери, ей нечего было рассказать следователям.

Ника перебирала рисунки.

Много обнаженки. Голые женщины и мужчины, вместе и по отдельности, греческий культ тела на белой бумаге серым карандашом. Много портретов. Есть пейзажи. А вот какая-то интересная геометрическая фигура, похожая на звезду Давида, тоже шестиконечная, но нарисованная иначе — как наложенные друг на друга четыре треугольника. Острая, какая-то опасная — как шип у колючей проволоки.

Вот еще одна такая же звезда.

— Оля сделала такую татуировку за полгода до… смерти. — Ирина Олеговна перевела дух, справившись с этим словом. — На плече. Не видела?

— Нет. — Ника рассматривала рисунок.

— Когда я спросила, что это, она сказала, что это фигура, которую можно нарисовать, не отрывая карандаш от бумаги. Больше ничего не сказала.

— Гексаграмма. Шестиугольник.

Ника сделала фото.

— Полиция этим тоже не заинтересовалась? — спросила она.

— Нет.

— Можно я еще что-нибудь поищу?

— Пожалуйста.

Ирина Олеговна вышла из комнаты, чтобы не видеть, как Ника ищет.

«Я ее последняя надежда, — подумала Ника, выдвигая ящик письменного стола, с кисточками, красками и карандашами. — Страшно. Когда не на что больше надеяться, приходится надеяться на чудо. Или на Нику Корневу, специализирующуюся на финансовых расследованиях, а не на убийствах. Правда, в процессе предыдущего расследования умерли трое, одного из которых убила Ника, но это побочный эффект ее аудиторской деятельности, а не объект расследования, как в обычных детективах».

В столе ничего интересного. В платяном шкафу — тоже. Одежда умершей женщины, ее нижнее белье, обувь — как напоминания о том, что хозяйки больше нет. Раньше Оля любила яркие цвета, туфли на шпильках, но в последнее время стала одеваться как готка: темные тона, темная обувь на платформе, темная косметика. В соцсетях есть несколько фото в новом образе.

Что с тобой случилось, Оля? Кто и почему тебя убил?

Напротив платяного шкафа — книжный шкаф со стеклянными дверцами. Что здесь? Толстой, Достоевский, Гоголь, Булгаков, Ницще, Пелевин, Сорокин, Венечка Ерофеев (Оля любила цитировать его подшофе) — довольно много книг по современным меркам, экспонаты мемориальной комнаты, собранные покойницей.

Одна книга стоит корешком назад, между книгами Ницше и Достоевского, выделяясь среди других.

Ника вытащила ее.

Черно-белая обложка. Автор не указан. Название, мягко говоря, необычное.

LIBER

AL

vel

LEGIS

sub figura

CCXX

as delivered by

XCIII=418

unto

DCLXVI

Ника открыла книгу. На внутренней стороне обложки — надпись от руки, черной гелевой ручкой:

Do what thou wilt shall be the whole of the Law.

Love.

Ed.

Х.V.MMXX

Поверх надписи — отпечаток губ, красная помада на белой бумаге и черных буквах.

Книга на английском. Пронумерованные строки, краткие предложения. Отдельные фразы понятны, но общий смысл ускользает, теряясь в промежутках между строками, в ритмике слов, в именах собственных.

1. Had! The manifestation of Nuit.

2. The unveiling of the company of heaven.

3. Every man and every woman is a star.

4. Every number is infinite; there is no difference.

5. Help me, o warrior lord of Thebes, in my unveiling before the Children of men!

…

И так далее.

Ника закрыла книгу и открыла Интернет. Набрала в строке поиска «Liber al vel legis» и запустила поиск.

Через секунду пришел ответ из Википедии:

«„Книга закона“ — основной текст учения телема, написанный Алистером Кроули в городе Каир (Египет) в 1904 году. Один из самых известных трудов Алистера Кроули. Оригинальное полное название книги Liber AL vel Legis, sub figura CCXX, as delivered by XCIII=418 to DCLXVI. По словам Кроули, книга была продиктована ему 8, 9 и 10 апреля 1904 года посланником египетского бога Гора, которого звали Айвасс. Впоследствии Кроули утверждал, что Айвасс является его святым ангелом-хранителем, иногда говоря, что она является его высшим „я“. Эта книга, согласно представлению Кроули и его последователей, провозгласила наступление нового эона Гора, управляемого законом телемы».

Кольнуло в животе. Это ее демоны дали о себе знать, услышав имя Алистера Кроули, и она почувствовала, что нужно сделать еще несколько шагов по этой темной дорожке. Возможно, там, в конце, — ответ. Книга здесь не случайно, именно здесь, между Ницше и Достоевским, перевернутая задом наперед, шестая слева, шестая справа, на шестой полке снизу. Нет, не случайно.

Ника прошла на кухню.

— Ирина Олеговна, можно я возьму эту книгу? — спросила она.

— Что за книга? Не помню такую у Оли.

— Оккультная.

Ирина Олеговна испуганно посмотрела на Нику, потом — на книгу.

— Ее написал Алистер Кроули в начале двадцатого века, — сказала Ника. — Вернее, он считал, что она продиктована ему посланником египетского бога. Не слышали о Кроули?

Ирина Олеговна молча и все так же испуганно покачала головой — нет.

— Я тоже не сильно много знаю, — сказала Ника. — Хочу узнать больше.

— Вам случайно не знаком кто-нибудь из друзей Оли по имени Эдуард? — спросила она. — Здесь есть надпись, видите?

Она открыла книгу, показала Ирине Олеговне.

— Нет, не знаю никакого Эдуарда, — сказала Ирина Олеговна. — Что здесь написано?

— Do what thou wilt shall be the whole of the Law. Это значит: «Делай, что хочешь, — таков будет весь Закон». Известная фраза Кроули.

— Звучит страшно.

— А кого-то вдохновляет.

— Может, мы вместе убедим следователя, чтобы он обратил на это внимание?

— Ирина Олеговна, не надо никого убеждать. Я сама все сделаю. По собственному закону.

2. Человек из смартфона

В шесть вечера было темно, холодно, грязно, шел мелкий октябрьский дождь, и люди не высовывались на улицу без лишней надобности.

Ника высунулась. Припарковавшись у сталинки на проспекте Мира, на севере-востоке Москвы, она вышла под дождь и пошла к подъезду, в кофте с капюшоном, в черных очках и черной тканевой маске, которой никого не удивишь в ковидные времена. Удобный. легальный способ маскировки от вездесущих камер. Маска, очки, капюшон — и вот уже московская нейросеть отдыхает, лишившись контрольных точек на лице. Fuck you, искусственный интеллект.

Ее цель — квартира номер двадцать девять. Там живет некто Николай Логинов, «человек из смартфона», как она назвала его сегодня. Дима вытащил Логинова на свет божий из недр старого телефона, отрыв в затертых слоях флеш-памяти, и теперь следовало взяться за него как следует.

Айтишник, хакер, друг детства, а с некоторых пор еще и любовник — не постоянный, эпизодический, Дима никогда не отказывал ей в помощи, не отказал и сегодня.

«Неужели Ее Величество пожаловали к нам собственной персоной? — Он открыл ей дверь. — Наверное, дело важное и срочное? Просто так не приходите».

Он шутил, но в его шутке было мало шутки. Он прав. Когда они в последний раз виделись? Месяц назад. В августе закончилось расследование в Стамбуле, после чего они впервые переспали, а потом она занялась другим делом, рутинным, неинтересным, и забыла о Диме. Он сам напомнил о себе. Встретились. Еще раз переспали. Он искал сближения, и ищет до сих пор, но ей это не нужно. Он не будет счастлив с ней. Он знает, через что она прошла, он был рядом с ней, когда она вернулась из Ангарска, полумертвая-полуживая, но он не знает, кем она стала. Она монстр. У нее всегда с собой нож. Она режет себя, подкармливая своих демонов болью, но они требуют больше, они всегда голодны. Демоны любят боль плохих людей, и она дает им ее. На днях она зашла в дешевый бар и ушла оттуда с парнем, у которого на лбу было написано, что он плохой человек с неустойчивой психикой. Так и оказалось. Он завез ее в какую-то дыру по часам-суткам, там поил на кухне дешевым вином, сам пил дешевый коньяк, а потом, разогревшись как следует, ударил ее ладонью по щеке, когда ему показалось, что она как-то не так на него смотрит и как-то не так с ним говорит. «Я что, не нравлюсь тебе? — спросил он, глядя на нее глазами пьяного садиста. — А?» Он расстегнул ширинку, не вставая со стула, и вынул свой сморщенный орган, кислый запах которого она почувствовала на расстоянии. Она молчала. «Что молчишь? — продолжил он. — Нравлюсь?» Она кивнула: «Да. То, что нужно». Вставив в бутылку пробку, она ударила его бутылкой по голове. С чувством ударила, без суеты, по лбу. Бутылка разбилась, и остатки горького вина брызнули во все стороны вперемешку с осколками стекла. Вино смешалось с кровью из глубоких порезов. Плохой человек однако не потерял сознание. И хорошо, что не потерял, потому что он бросился на нее после секундного нокдауна, а она ударила его еще раз. Кулаком в кадык. Потом толкнула его, и он упал на пол, по пути ударившись головой о кухонную плиту. «Ты мне не нравишься, — сказала она. — Может, сломать тебе руку? Или воткнуть нож в печень? Как думаешь?» Она взяла из сумочки нож. Она стояла над ним, а он лежал. Ему было страшно. Ей стало лучше. Демоны получили свое, но тут же потребовали больше. Они хотели больше боли, хотели, чтобы она продолжила. Но она ушла, оставив их без добавки.

Теперь она пришла к Диме.

«Димочка, не сердись, — сказала она. — У меня были дела, на днях закончила проверку у клиента».

«Никки, у тебя всегда дела. И тебе все равно, что чувствуют другие».

«А что они чувствуют»?

«Любовь и обиду».

«Не обижайся. — Она обняла его и поцеловала в щеку. — Сегодня я останусь у тебя».

Дима сразу оттаял. Потеплел.

«Звучит неплохо, — сказал он. — Но не думай, что это искупает вину».

«Я знаю, Димочка. Прости».

Она вынула из рюкзака смартфон Оли и ее книгу:

«Вот. Посмотри, пожалуйста, можно ли что-то вытащить. По-моему, Оля попала в плохую компанию. Это книга Алистера Кроули. Слышал о таком?»

Дима кивнул:

«Известный персонаж. В свое время у него было много поклонников и последователей. Дэвид Боуи, Джимми Пейдж, Оззи — это те, которых я знаю. Да и сейчас, наверное, есть фэны. Можно взглянуть?»

Дима взял книгу.

«Книга Закона, — сказала Ника. — Ее смысл до конца не понимал и сам Кроули. Он считал, что ее надиктовал ему посланник египетского бога Гора, сущность по имени Айвасс, — но не исключал, что это продукт его альтер эго. По сути это религиозное учение, так называемая Телема, от греческого слова „воля“. Каждый может найти в нем что-то свое, но главная мысль более-менее понятна. Более-менее».

«Делай, что хочешь?»

«Ты, я смотрю, подкованный».

«Чуть-чуть».

«На самом деле смысл несколько иной, я изучила источники по теме. Более точный перевод — «Поступай согласно своей Воле — таков будет весь Закон». Есть еще два принципа: «Любовь есть Закон, любовь в соответствии с Волей» и «Каждый мужчина и каждая женщина — Звезда».

«Хочу познакомиться поближе с этой книжкой. Мне нравится».

«Давай сначала познакомимся со смартфоном Оли».

«А секс? Он будет в конце? Или выдашь аванс?»

«Можно и аванс. — Ника была на все согласна. — Любовь есть Закон».

После пятнадцати минут любви — ну или что это было для каждого из них — Дима взялся за смартфон, даже не потрудившись надеть трусы; а Ника — за чтение комментариев Кроули к Книге Закона.

Через час Дима хлопнул ладонями по столу:

«Готово!»

«Но ты не сильно радуйся, — тут же прибавил он. — Почти пусто. Несколько фоток, одно видео, история звонков. Пожалуй, все. Остальное не подлежит восстановлению. Вот, листай, качнул на ноут».

Ника посмотрела фотографии. Оля в черном. Оля в черном. Оля в черном. Оля голая, вид спереди. Оля голая, вид сзади. Гексаграмма на плече. Такая же — на мужском плече. Два обнаженных плеча рядом, левое женское и мужское — правое. Остальные фотографии малоинтересны. А что с видео?

На видео Оля занималась сексом с обладателем татуировки. Снимали сбоку, без лиц. Мужчина был худощавым, темноволосым, хорошо сложенным, и они неплохо смотрелись вместе.

«Когда снимаешь что-то на телефон, заранее будь готов к тому, что это увидят все», — сказал Дима.

«Что за тату? — спросил он. — У них одинаковые».

«Уникурсальная гексаграмма. Уникурсальная означает, что ее можно нарисовать одной линией, без отрыва. Это символ Телемы, учения Кроули».

«Нам нужно найти этого парня с членом средних размеров, — прибавила она. — Поможешь?»

«Смотря с какой целью. Мне не нравится твой акцент на его органе».

«А мне не нравится то, что он, возможно, убил Олю».

На следующий день Дима вернулся к Нике с данными на обладателя татуировки. Тридцатилетний Николай Логинов. Проживает в сталинке на проспекте Мира. Автомобилей в собственности не имеет. Не женат, детей нет. Раньше работал администратором в ночных клубах. Текущий род занятий неизвестен, и ни официальные базы, ни приложение Getcontact не отвечают на вопрос о том, кто такой Николай Логинов. «Коля», «Колян», «Лог», «Логинов», «Николай Логинов». Оля, выходит, молоденького нашла, с пятилетней разницей в возрасте. А ведь когда-то пренебрежительно высказывалась о сверстниках, хвастаясь тем, что ее половые партнеры были старше ее как минимум на четыре года. Дурочки вы, женщины. Цените молодость своих мужчин, пока они молоды.

Ника вошла в подъезд следом за одной из жительниц. Та не обратила на нее внимания, а зря. Когда кто-то входит за тобой, будь начеку — не исключено, что тебя хотят ограбить или изнасиловать. Ника помнила тот подъезд в Ангарске. После Ангарска она несколько лет боялась подъездов, но теперь не боится. Порожденные ее страхом и болью, ее монстры всегда с ней, и она не знает, хочет ли избавиться от них. Они помогают ей жить, требуя взамен кормить их страхом и болью плохих людей или ее собственной болью. Если они не получают своего, то грызут ее изнутри, до тех пор, пока не получат.

Восьмой этаж. Квартира двадцать девять. Цель — попасть внутрь, но для этого нужно знать больше, чем она знает.

Ей поможет микровидеокамера. Автономный режим на несколько дней, датчик движения, доступ через Интернет с подключением к чужой Wi-Fi сети, — осталось лишь найти место для установки.

Окинув взлядом коммуникации на лестничной площадке: пластиковые короба, провода, трубы, пожарный шкаф и шкаф с электросчетчиками, — она остановилась на щели в пластиковом коробе. Идеально по размеру. Удобно по высоте. Раз — и готово. Вставила камеру в щель. Осталось взломать соседский Wi-Fi, и — вуаля! — можно смотреть онлайн кино с лестничной площадки Николая Логинова, не выходя из собственной квартиры.

Крык! —

— в двери квартиры номер двадцать девять открыли замок.

Ника отреагировала мгновенно. Уже через секунду она стояла пролетом выше, а затем быстро поднялась еще на несколько ступеней.

Из квартиры вышли мужчина и женщина.

Она не видела их, только слышала. Они молча подошли к лифту. Молча вызвали лифт. Молча вошли в лифт.

Когда двери лифта закрылись, Ника бросилась вниз по лестнице наперегонки с лифтом, прыгая через три ступени и топая по-слоновьи. Она бегала так в детстве на спор с друзьями и всегда выигрывала.

Сейчас она остановилась на втором этаже. Дождалась, пока мужчина и женщина выйдут из подъезда, и вышла следом.

Оба высокие, темноволосые, в черных расстегнутых пальто — несмотря на дождь, ветер и октябрьские плюс два. Мужчина обнимает женщину за талию, и смотрятся они гармонично, и непогода им нипочем.

Они пошли направо вдоль дома, а она — налево, к своей машине. Они сели в черный «Крузер», а она — в черный «Мерседес». Болел живот, демоны скручивались в животе, требуя пищи, а ей нечего было им дать. Подождите, подождите, все у вас будет, позже, обещаю, не останетесь голодными.

Женщина села за руль, мужчина — в пассажирское кресло.

«Крузер» вырулил из двора, и она вырулила следом, пропустив перед собой одну машину для конспирации.

«Пробей, пожалуйста, номер, — отправила она Диме голосовое сообщение. — А 666 ВА 77».

«Придешь вечером? — ответил Дима. — Я нашел звонки Логинова, инфу отдам лично, из рук в руки». Подмигивающий смайлик в конце.

Ай да Дима, учится на своих ошибках, не дает в долг, просит рассчитываться своевременно. Ему нужна любовь, но получает он что-то другое, довольствуясь этим за неимением большего. Эрзац-любовь. Мнимость обладания. Физиологическое удовлетворение как симулякр возвышенного и одностороннего. Стыдно тебе, Ника? Да. Но выхода нет. Ты нужна Диме, а он нужен тебе. Взаимовыгодный союз, обмен интимной близости на информацию — кто-то назовет это плохим словом, но в этом нет ничего плохого. Всем хорошо.

«Крузер» двинулся по Ярославскому шоссе в сторону области, с хвостом в виде черного «мерса», через тридцать минут выехал из Москвы, еще через десять съехал с трассы по указателю «Тарасовская».

Ника держалась за две машины от «Крузера». В ранней октябрьской темноте лил дождь, дворники едва справлялись с потоками воды, работая в полную силу, и это было на руку Нике — у тех, кто впереди, меньше шансов заметить, что черный «мерс» висит сзади добрые сорок минут.

Дачный поселок.

Размытая грунтовая дорога.

Между ней и «Крузером» одна машина. Нужно быть осторожнее, держаться на расстоянии, не спугнуть парочку в черных пальто, в авто с номером Зверя.

Она притормозила.

«Крузер» остановился в ста метрах впереди, возле одного из последних домов на улице, рядом с голой рощей в излучине Клязьмы.

Парочка вышла под дождь. Не суетясь, не спеша, с прежним пренебрежением к непогоде, они прошли к дому, открыли дверь в железной ограде и скрылись из зоны видимости. «Крузер» дважды мигнул поворотниками.

Что теперь?

Заглушив двигатель, Ника сидела в машине и слушала, как ливень барабанит по крыше. Пожалуй, пора возвращаться. Теперь она знает больше, чем знала, и сможет приехать сюда позже, чтобы узнать еще больше.

Она завела двигатель и перевела ручку коробки передач в положение D. Бросила взгляд на скромный дачный домик справа.

Вернула ручку на паркинг.

Нет, этого не может быть. Бог все-таки есть?

«СДАЕТСЯ» — баннер на стене дома.

Ниже номер телефона.

Не веря своему счастью, она набрала номер.

— Алло! — послышался женский голос. — Здравствуйте!

— Здравствуйте. Сдаете дом в Тарасовке?

— Тридцать тысяч в месяц, на длительный срок.

— Отлично.

3. Знакомство

После ночи, проведенной у Димы, боль в животе утихла, но Ника знала, что скоро она вернется. Боль всегда возвращается. «Придешь сегодня?» — спросил Дима у порога, глядя на Нику без надежды, с предчувствием ответа. «Нет, — честно сказала она. — Дела вечером». «Завтра тоже дела?» — Он произнес это почти утвердительно. «Насчет завтра пока не знаю. Позвоню». — Она оставила ему надежду, справедливо решив, что так будет лучше, и он принял эту надежду из ее горько-сладких уст — что еще ему оставалось? Рано или поздно она придет. Он нужен ей, а она — ему.

В ее смартфоне — зашифрованный файл с детализацией звонков Логинова, а также данные о владелице «Крузера» с госномером А 666 ВА 77. Полина Бессонова, гражданка России двадцати восьми лет отроду, зарегистрирована в Центральном административном округе Москвы, у Чистых прудов. Хорошее место. Хорошая машина. Нехороший дом в Тарасовке?

Теперь у Ники Корневой тоже есть дом в Тарасовке. Вчера всё оформили. Хозяйка, тучная энергичная женщина, приехала через пять минут после звонка, с соседней улицы. Она тоже не поверила своему счастью, когда Ника, бегло осмотрев требующий ремонта домик, в комплекте с баней и уличным туалетом, подписала договор, внесла залог и плату за месяц. «Здесь жил мой папа, — сказала женщина. — Умер в августе. Умеете топить печку?» — «Нет. Научите?» В глазах хозяйки она увидела вопрос: «Тебе точно это нужно, милая? Зачем тебе сюда?» — но хозяйка промолчала. Тридцать тысяч в месяц на дороге не валяются. «Научу, — сказала женщина. — Если что, я рядом, звоните по любым вопросам».

Ударили по рукам. Вместе истопили печь. Потом хозяйка уехала, а Ника осталась одна в доме, со связкой ключей и обещанием приехать к Диме. Обещание она выполнила. Приехала. Совершила взаимовыгодный обмен. Теперь пора обратно в Тарасовку, в дачный домик с удобствами на улице, к излучине реки Клязьма, куда люди в черных пальто приезжают на машине с номером 666.

Боль в животе усиливается. Надо успокоиться, подумать о чем-то другом, не дразнить тех, что внутри, прожорливых тварей, требующих пищи. Ей нечего им дать. Пока нечего.

Переключимся на погоду.

Сегодня хорошая пасмурная погода. Солнца нет, но и дождя — тоже, ночью подморозило, а сейчас столбик термометра поднялся чуть выше нуля, и на том спасибо. На часах шестнадцать десять. День давно прошел апогей. Короткий осенний день. Скоро вечер. Потом длинная осенняя ночь. Она проведет эту ночь в Тарасовке, с пользой для дела, и удобства на улице ее не пугают. Ее вообще ничего не пугает.

Между тем боль в животе нарастает. Подступает чувство сродни сексуальному желанию, тяжелому, почти непреодолимому, нездоровому, — можно терпеть его какое-то время, но потом все равно сдаешься и делаешь как оно велит.

Вот и Тарасовка.

Навигатор ведет к местному продуктовому магазинчику. Ей много не надо — хлеб, воду, каких-нибудь овощей, чего-нибудь к чаю. Деревенская идиллия. Может, истопить баньку, позвать местных мужичков да гульнуть как следует?

Накатывая волной жара и боли снизу вверх, темное, тяжелое возбуждение, смешанное с иным темным желанием, не оставляет ей выбора. Почему бы и впрямь не истопить баньку?

Магазин соседствует с рынком, где есть всё: запчасти, стройматериалы, сантехника, велосипеды, — и выбор в нем невелик. Много алкоголя, мало еды. У стеллажа с огненной водой толкутся двое субъектов подозрительной, как принято говорить, наружности — не испитые, но спивающиеся, не старые, не молодые, с недобрыми мутными глазами — не те, с кем хочется встретиться в темной подворотне, когда рядом нет того, кто может тебя защитить.

«Будут цепляться, — решила Ника. — Что ж, значит, судьба такая».

Субъекты следили за ней не стесняясь, приклеившись к ней недобрыми глазами, — а она не смотрела на них, но чувствовала их.

Они вышли на улицу первыми. Она вышла через несколько минут после них, в ранние октябрьские сумерки, и не удивилась, увидев их.

Они ждали ее.

— Привет, красавица, — сказал один из них, закуривая. — Что-то я тебя здесь не видел. Не местная?

— Нет. — Ника заглянула в мутные липкие глаза. — Как тебя зовут?

— Жека.

— Жека, отойди, пожалуйста, дай пройти.

Она знала, что он не отойдет, и знала, что будет дальше, а он тоже думал, что знает, но на самом деле не знал.

— Поехали с нами, — сказал Жека. — Выпьем, пообщаемся. Мы поллитру взяли.

Он стоял перед ней и дышал на нее смесью перегара и вони гнилых зубов. Его товарищ стоял рядом, противно ухмыляясь, с сигаретой меж синих от наколок пальцев.

— Ребята, мне надо пройти к машине, — сказала Ника.

— Проход платный, — сказал Жека. — Платят там. — Он махнул головой в сторону ржавой «Газели».

— Сможешь взять плату-то? — спросила она.

— Хочешь проверить?

— Да.

— Идем.

Они пошли к «Газели»: Жека впереди, Ника за ним, товарищ Жеки — за Никой.

В таком порядке и залезли в «Газель».

— Будешь водку? — спросил Жека у Ники, расположившись на рваных сиденьях в торце «Газели». — Для расслабления.

— У меня мало времени, — сказала она. — Надевай.

Она бросила ему презерватив.

Глядя на нее снизу вверх удивленно и недоверчиво, Жека расстегнул свои джинсы не первой свежести, спустил их до колен, и Ника увидела, что он пока не готов брать плату.

— У тебя пять минут, — сказала она. — Потом сделка отменяется.

— Не так быстро, красавица, — товарищ Жеки тоже расстегнул джинсы. — Ртом поработай, язычком. Не гони лошадок, а?

Он качнул пенисом, от которого разило по-бомжатски.

— Мыться не пробовал? — спросила Ника.

— Пробовал. Снова чернею, — гоготнул товарищ Жеки.

— Тогда сам себя ублажи. Язычком. Или друг друга.

— Сука ты, — перекосило товарища Жеки. — Щас я тебя ублажу.

Он угрожающе надвинулся на Нику — как был, со спущенными ниже колен джинсами, — и запах грязного тела залепил ей ноздри, в то время как Жека тоже встал со своего места, тоже со спущенными джинсами, и надвинулся на нее с другой стороны.

В руке Жека держал нож-бабочку.

— Не дергайся, сучка, — сказал он. — Сама пришла — заднюю теперь включаешь? Не по-людски, да?

— Ладно, ребят, — сказала Ника. — Продолжим. — С этими словами она взяла товарища Жеки за член, спокойно, без выраженной брезгливости. — Так лучше?

— Нож убери, — сказала она Жеке.

Тот убрал нож.

— Так, сучка, да, — понравилось товарищу Жеки. — Давай, губками его теперь.

Это было последнее, что он успел сказать.

Сжав его орган, Ника ударила его головой в переносицу.

Потом она пнула Жеку между ног, а через секунду завернула ему руку за спину, и что-то хрустнуло в этой руке.

— А-а-а, падла! — взвыл Жека.

Его окровавленный товарищ бросился на Нику.

В следующее мгновение он увидел перед лицом нож с пятнадцатисантиметровым лезвием.

Чирк! — лезвие прошло по плечу, разрезав куртку, майку и кожу.

Крови стало еще больше.

Жека орал от боли. Потом стало больнее, когда Ника ударила его кулаком в кадык. Разинув рот, он кулем отлетел на задние сиденья, и там и остался, не в силах ни выдохнуть, ни вдохнуть.

Оттолкнув товарища Жеки, Ника выскочила из «Газели» и крикнула тем, кто внутри:

— Вылезете — убью! —

И задвинула ржавую дверь.

Бум!

Внутри орали, матерились, но дверь не открывали. Нож с пятнадцатисантиметровым лезвием был веским аргументом.

Через минуту Ника выехала со стоянки.

«Do what thou wilt shall be the whole of the Law».

Она сделала то, что следовало сделать.

Вспотевшая и возбужденная, грязная, но как бы очистившаяся, теперь она улыбалась дикой улыбкой и ехала прочь от того места, где ее прошлое вернулось в настоящее, чтобы она смогла его изменить. В Ангарске она не могла ничего изменить. Ее насиловали и били. Сегодня била она.

По телу проходили судороги — словно от тока или оргазма — и прогорклый мужской запах на ее коже, отвратительный, тошнотворный, был сейчас по-своему приятен. Так пахнет член насильника, который она могла бы отрезать одним движением, если бы захотела. Это вам за Ангарск. За боль на грязном бетонном полу. За демонов, с которыми я живу.

Боль ушла. Демоны получили свое.

Хорошо, когда нет боли. Боль помогает чувствовать себя по-настоящему живой и как бы сближает с реальностью, с твоим собственным телом, — но человеку свойственно стремление избавиться от боли. Никто не любит боль, но она нужна, чтобы знать, что такое отсутствие боли. Боль нужна, чтобы помнить, когда хочешь забыть.

Ника подъехала к дому.

«Крузер» с номером 666 стоял на прежнем месте, а рядом стоял черный седан «БМВ», тоже с тремя шестерками на номерном знаке. С деньгами у них все в порядке, такие машины и номера даром не дают.

К этому времени стемнело. Улица не освещалась, и окна домов по обе ее стороны желтели как редкие зубы в черной пасти чудовища. Погожим летним днем здесь мило и уютно, на улочке у излучины реки, с травкой и деревцами, с цветочками в палисадниках, но сейчас, в конце октября, холодным мокрым вечером, в преддверии ночи, без солнца и зелени, в чужом доме, — не уютно, а… тревожно? В доме пар изо рта. Пахнет нежилым. Пыльно. Не истопить ли печку? Может, и баньку? Почему бы и нет, пусть и без бонуса в виде местных мужичков. Мужички уже были, хватит на сегодня. Ей не требуются мужчины, чтобы закончить начатое.

Бум-бум-бум!

Стук в дверь.

Мгновенным движением выхватив нож из сумочки, она притихла и стала вслушиваться в тишину, с напряжением в мускулах и нервах. Она слушала с этой стороны, а кто-то слушал с другой.

Бум-бум-бум!

Снова постучали.

— Есть кто-нибудь живой? — раздался голос за дверью. — Соседи.

Сунув нож за ремень джинсов сзади, Ника открыла дверь.

За дверью стоял Николай Логинов. В черном пальто нараспашку, с зачесанными назад темными волосами, с вежливой прохладной полуулыбкой на губах. Не нужно было обладать каким-то особенным воображением, чтобы представить, как он убивает Олю.

Рядом с ним стояла темноволосая красивая женщина, та самая, тоже в черном пальто.

— Здравствуйте, — сказал Николай. — Мы соседи, через дом от вас. У вас не найдется бинта? Подруга сильно порезалась, а у нас даже аптечек в машинах нет.

— У меня есть, — сказала Ника.

Она взяла из сумочки бинт и гемостатический гель. Протянула женщине.

— Намажьте и забинтуйте, — сказала она.

Перехватив удивленный взгляд женщины в черном, она прибавила:

— У меня медленно сворачивается кровь, это моя аптечка, — сказала она.

Она не могла сказать им правду. Та, которая наносит себе порезы, пытаясь избавиться от боли иного рода, не может быть признана нормальной по среднестатистическим меркам.

Возможно, гостья почувствовала фальшь в ее легенде, увидела что-то своими темными цыганскими глазами в глубине ее глаз, под слоем лжи, на дне, — но Ника тут же отбросила эту мысль, на всякий случай. Какая разница?

— Полина, — представилась женщина. — Вы недавно тут? Здесь долго никто не жил.

— Вероника. Я вчера сняла этот дом, хочу пожить за городом. Тружусь на удаленке.

— Хотите к нам в гости? — спросила Полина. — Нужно налаживать соседские связи. У нас есть виски и много чего еще.

Логинов бросил на нее быстрый взгляд, но ничего не сказал.

— С удовольствием, — сказала Ника. — Она улыбнулась Логинову, но он не ответил на улыбку. — Спасибо за приглашение.

— Тогда идемте, — сказала Полина.

Они вышли на улицу. Улучив момент, Ника вынула нож из-за пояса и положила в сумочку.

Сзади послышался шум автомобиля.

Еще не обернувшись, Ника поняла, что это за машина. «Газель» Жеки и его немытого вонючего товарища.

Затормозив с противным скрипом в трех метрах от них, «Газель» слепила их желтым светом фар и гремела на всю округу через дыры в выхлопной системе. Потом водитель заглушил двигатель.

Из машины вышли старые знакомые Ники и еще двое новеньких. Жека подвесил сломанную руку на какой-то тряпке, перекинутой через шею, а нос его приятеля распух и под глазами расплылись синяки. В руках приятель держал монтировку. Новенькие были из тех же слоев общества, оба с ножами.

— Сучка, мы тебя нашли, — прошипел Жека. — Думала, просто так свалишь? Ты кто такая на хрен, а?

— А ты кто такой? — сказала спокойно Полина. — Похож на избитого мудака. Кто тебя так?

— Я, — сказала Ника.

Логинов и Полина смотрели на нее, а она смотрела на Жеку сотоварищи, которые двинулись к ним как четверка вооруженных зомби из фильма ужасов.

Логинов усмехнулся:

— Вас избила девушка, а вам все мало?

С этими словами он пошел навстречу четверке из «Газели».

Ника пошла следом.

Через два шага Логинов вынул из-под пальто пистолет и выстрелил в Жеку.

Попал в грудь.

Отлетев на пару метров, Жека упал на гравий и через несколько секунд, с задержкой, заорал во все горло, корчась как червяк, которого разрезали пополам.

— Это травмат, — сказал Логинов. — Но в доме есть ружье. Сходить за ним, или вы и так всё поняли?

Товарищи Жеки поняли. Атака зомби захлебнулась. Подхватив под мышки поверженного матерящегося приятеля, они вернулись в «Газель» и убрались восвояси задним ходом.

— Вероника, расскажешь, как всё было? — спросила Полина. — Я тоже так хочу.

Они пошли дальше.

— Запишись в секцию рукопашного боя и тренируйся каждый день в течение нескольких лет. Потом сможешь также.

— Должен быть стимул, — сказала Полина. — У тебя он, видимо, был.

— Да.

Больше Ника ничего не сказала.

Открыв чипом электрозамок на двери в высокой железной ограде, Логинов вошел внутрь, и Полина с Никой вошли следом.

— Добро пожаловать, — сказала Полина. — Тебе у нас понравится, мы с тобой одной крови.

4. Эд

В полумраке гостиной сидели кто где: на черном кожаном диване, в креслах, на полу, — и пили виски. Аромат спиртного смешивался с сигаретным дымом, от которого у Ники закружилась голова.

Увидев ее, присутствующие затихли и принялись рассматривать ее в пять пар глаз.

— Это Вероника, — сказала Полина. — Наша соседка. Никто не против, если она посидит с нами?

С дивана встал высокий худой мужчина лет тридцати, в черной майке, со светлыми волосами до плеч.

Ника смотрела не на его лицо, а на рисунок на майке.

Уникурсальная гексаграмма. Белое на черном.

Потом она посмотрела в его глаза. Холодные голубые глаза — она никогда не видела таких, только в кино и на снимках после фотошопа. Инопланетные какие-то. Кажется, они светятся в полумраке комнаты и просвечивают тебя своим голубым светом, гипнотизируя.

Он подошел ближе. Молча.

Молчали все, и Ника поняла, что он тут главный и все ждут его слова.

— Как тебя зовут? — спросил он.

У него был неожиданно приятный голос.

— Ника.

— Богиня победы?

— Не богиня, но люблю побеждать.

Стандартный вопрос — стандартный ответ.

Что дальше?

Голубоглазый продолжал всматриваться в нее с расстояния в полметра, испытывая ее этим взглядом.

— Сильная? — наконец спросил он.

— Есть стимул становиться сильнее.

Она почувствовала, что голубоглазому понравился ее ответ. Он кивнул.

— Она избила двоих мужиков, — вставила Полина. — Одному сломала руку, другому — нос.

— За что ты их так? — спросил голубоглазый.

— За дело.

— Эдвард. — Голубоглазый протянул ей руку. — Мне не сломаешь? — Он улыбнулся, слегка двинув губами.

Она пожала руку:

— Если не дашь повод.

— Добро пожаловать. Присаживайся. Можешь всегда уйти, если захочешь, но не думаю, что ты захочешь.

Эдвард вернулся на диван.

Ника присела на свободный стул неподалеку. Ей налили виски.

— Уже знакомы? — Эдвард показал на Логинова, как-то небрежно, как показалось Нике, неакцентированным взмахом руки. — Это Лог. Серьезный мужчина. Больше ничего не скажу.

— Полина не менее серьезная, — продолжил он.

— Это свойственно всем здесь собравшимся, — раздался женский голос. — Иначе нас здесь не было бы.

Женщина с волосами красного цвета, в черной кофте, смотрела на Нику без приязни, но и не враждебно. На дощатом полу перед ее креслом густели редкие крупные капли крови. Кровь проступила на кухонном полотенце, которым женщина обмотала руку, но она не обращала на это внимания — словно это была не ее рука.

— Юля, — сказал Эдвард, представляя ее. — Два года назад чуть не убила бывшего мужа в порядке самообороны. Оправдана судом. Я бы не взял ее замуж, на всякий случай.

По взгляду Эдварда и тону его голоса Ника поняла, что он спал с Юлей.

Юля усмехнулась.

— Давай забинтую, — сказала Ника. — У меня большой опыт.

Полина передала ей бинт и гель.

Не говоря ни слова, Юля сняла напитанное кровью полотенце, и Ника увидела, что на ее левом запястье вырезана гексаграмма. Что же еще? От души резали, жирно, глубоко, без отрыва ножа — на то она и уникурсальная: непрерывная линия, замкнутая в бесконечность. Задеты вены, много крови.

Юля следила за реакцией Ники. Спокойная реакция, даже слишком, — будто каждый день видит гексаграммы, вырезанные на руке.

— Пальцы сгибаются? — спросила Ника.

Юля согнула пальцы. Сухожилия целы.

— Как думаешь, останется шрам? — спросила Юля. — Хочу, чтоб остался. Мне нравится. Что для этого нужно?

— Это я на спор, — прибавила она. — Кое-кто не верил, что смогу.

Она смотрела на инфернальную брюнетку с крашеными волосами цвета вороньего крыла, с пирсингом в ушах, в носу и в нижней губе.

Брюнетка поджала губы — теперь, мол, верю, и что с того?

— Зачем тебе шрам? — спросила Ника. — Шрамы украшают только мужчин.

— У тебя тоже есть шрам. — Юля показала на шрам над левой бровью Ники. — Что случилось?

— Плохие люди.

— Они сделали тебя сильнее?

— Да.

— Что это за знак? — спросила Ника у Юли.

— Гексаграмма. Символ Телемы, мудрости. Слышала про Алистера Кроули?

Ника покачала головой: нет.

— Мы тебе расскажем, — сказала Юля. — И покажем.

Ника намазала гексаграмму гемостатическим гелем и забинтовала руку.

— Спасибо, — сказала Юля.

— Это Инга, — Эдвард показал на брюнетку с пирсингом. — Не подходи к ней близко — или трахнет, или укусит. Черная мамба.

Инга безразлично смотрела на Нику, сидя на подлокотнике кресла. Нике показалось, что это безразличие напускное, своего рода маска, под которой бог знает что творится.

— Привет, — сказала Ника.

— Хочешь подойти ближе? — спросила Инга.

Ника подошла.

Инга встала с подлокотника. Они были примерно одного роста. Их взгляды встретились в полумраке.

— Милая, зачем ты здесь? — спросила Инга, и от нее пахнуло алкоголем.

— Меня пригласила Полина.

— Ты чужая, я вижу это. Еще раз спрашиваю — зачем ты здесь?

— А ты? — Ника вернула ей вопрос, выдерживая взгляд черных глаз и думая о том, не умеет ли Инга читать мысли.

— Я часть общего, а ты инородное тело. Уходи.

— А то укусишь? — Ника улыбнулась. — Зубы крепкие?

Она сделала глоток виски.

— Достаточно крепкие. — Инга обнажила два ряда ровных белых зубов. — Хочешь проверить?

— Да.

Озадаченная ответом, Инга не нашла что сказать, а Ника, развернувшись к ней спиной, прошла на свое место и села на стул.

Эдвард молча и не без удовольствия наблюдал за сценкой.

— Билли. — Он перешел к следующему участнику. — Эгоист и человеконенавистник.

Ника смотрела на Билли. Обладатель нелестной характеристики, с художественно всклокоченными обесцвеченными волосами, смотрел на нее дерзко и ядовито. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Невротик неопределенного возраста.

— Почему Билли? — спросила она.

— Потому что думает, что похож на Билли Айдола, — сказала Полина.

— А что, не похож?

Билли снял майку, обнажив поджарое мускулистое тело, на котором места живого не было от татуировок, и бросил майку на пол.

— Ну как? — спросил он, обращаясь к Нике.

— Красочно, — сказала она.

Среди татуировок она заметила цифру 8 на левой груди, такую же — на правой, и нацистского имперского орла — между ними. Вместо свастики орел держал в когтях гексаграмму. Гексаграмма здесь везде.

«Эге, парень, — подумала Ника. — Зиганешь для полноты образа?»

Тем временем Билли повернулся к ней спиной — демонстрируя черно-белое изображение обнаженной девушки, закованной в цепи, со всеми интимными подробностями, — и Ника поняла, что Билли далек от нормы.

— Ворон. — Эдвард показал на последнего из присутствующих, мрачного мужчину под стать Инге. — На самом деле его фамилия — Ворона, но для гендерной идентичности убрали букву «а».

Ворон ухмыльнулся. На дне его темных глаз (уже третьи темные глаза здесь), под упавшими на лоб черными растрепанными волосами, Ника увидела нечто сродни безумию, сгустки темноты, где отражались отблески скрытого внутреннего пламени — как у Чарли Мэнсона, убийцы жены Романа Полански. Взгляд фанатика. Если такой верит во что-то, то сделает все во имя своей веры — чтобы продолжить верить. Они внешне похожи с Ингой как брат и сестра, но в Инге нет его безумия, она холодная снаружи и внутри.

— Привет, — сказала Ника.

Ворон промолчал.

— Тебя не учили вежливости? — спросил Эдвард, обращаясь к нему.

Ворон осклабился.

— Здравствуй, девочка, — сказал он. — Ты пришла не в то место. Уходи, пока не поздно.

— Я не из пугливых, — сказала Ника, сделав глоток виски. — Я останусь.

— И я не девочка, — прибавила она.

— Ну смотри. — Глаза Ворона будто втягивали Нику в свой черный потусторонний мир. — Не говори, что тебя не предупреждали, не девочка.

— Итак, все познакомились, — сказал Эдвард как ни в чем не бывало. — Замечательно.

Голубые глаза светились как глаза кошки в темноте.

— Ника, — обратился он к гостье. — Знаешь, что нас всех здесь объединяет?

— Любовь к силе? — сказала Ника.

Удивленно приподняв брови и поджав губы, Эдвард оценил ответ.

— Однако, — сказал он. — Ты умная.

— Нас объединяет любовь к воле, — продолжил он. — Ты знаешь, кто ты?

— Думаю, что да.

— Уверена?

— Почти.

— Какова цель твоей жизни?

— Быть счастливой.

Ника соврала. Целью ее жизни была месть за Ангарск — найти и уничтожить тех, кто сделал это с ней, — поэтому она сказала первую банальность, что пришла в голову.

Инга хмыкнула. Ворон и Логинов синхронно ухмыльнулись.

Эдвард кивнул:

— Многие так говорят, но не могут объяснить, что такого в этой цели. Что такое счастье? Удовольствие? Кайф? Не кажется ли тебе, что это так себе цель?

— А какой она должна быть?

Странное дело — Эдвард нравился ей, и это была не симпатия, нет, а какой-то животный магнетизм, за пределами влияния разума. Разум все видел, но не мог ничего поделать. Что это за зверь перед ней? Что за самец?

— Настоящей, — сказал Эдвард. — Цель должна быть настоящей. Юнга ты тоже не читала?

Ника не читала Юнга.

— Мы это поправим, — мягко, вполголоса, сказал Эдвард, приближаясь к ней. — Ты найдешь настоящую цель, свою истинную волю, свою самость, Бога в себе. Целостный архетип.

— Вы все уже нашли? — спросила Ника, сделав глоток виски и обводя взглядом присутствующих поверх края стакана. — Расскажете?

— Сначала расскажи о себе, — Билли смотрел на нее прежним дерзким взглядом. — Мы тебя не знаем. Кто ты такая?

— Аудитор. Провожу проверки бухгалтерской и налоговой отчетности. Решила пожить здесь, чтобы работать удаленно, но, видимо, не судьба, не хочется больше встречаться с этими типами из «Газели».

— И с нами, — мрачно прибавила Инга.

— Ты мне нравишься, — вдруг сказала Ника. — Знаешь, почему?

— Почему? — удивилась Инга, сумев сохранить мрачное выражение лица.

— Ты как ребенок обиделась на что-то и дуешься, но где-то в глубине ты другая, просто прячешься, в том числе от себя.

Инга хотела что-то ответить, но промолчала и лишь хмыкнула, не глядя на Нику.

— Тебе бы в психоаналитики, — сказал Эдвард, обращаясь к Нике, и в его голосе ей послышалось нечто сродни уважению. — Аудитом сыт не будешь.

— Я подумаю, — сказала Ника.

— А обо мне что скажешь? — спросила Юля, и на этот раз она смотрела на Нику иначе, почти по-дружески. — Кто я?

Ника бросила взгляд на красные волосы Юли.

— Ты хочешь стать лучшей версией себя и доказать себе и другим, что ты не такая, как все, не серая масса. Как тебе самой кажется, пока не очень получается. У тебя есть татуировки? Покажи.

Удивленная, Юля сняла черную кофту, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что под кофтой нет бюстгальтера, и Ника увидела, что ее красивое тело сплошь покрыто росписями по живому. Цветы, иероглифы, звери, неразборчивые надписи мелким шрифтом, и, конечно же, уникурсальная гексаграмма и слова Liber al vel Legis рядом с ней, на предплечье, — по этим росписям можно было многое сказать о Юле, не зная ее.

Эдвард захлопал в ладоши:

— Браво, Ника, браво.

— Ты не из полиции? — вдруг спросил он. — Не засланный ли казачок? Мы это узнаем, если захотим. А мы захотим.

Он приблизился к Нике.

— Ты не мент? — повторил он.

— Нет, — сказала Ника, выдерживая его взгляд. — Я аудитор.

— У тебя не ментовские глаза, — сказал Эдвард. — Но вдруг ты с Лубянки? Там есть умельцы.

— Я не с Лубянки, — сказала Ника. — Почему вас это волнует? Делаете что-то незаконное? — Вложив теплый сарказм в последнюю фразу и последовавшую за ней улыбку, Ника надолго, без зрительного принуждения, задержала взгляд в голубых глазах Эдварда.

— Ничего незаконного. — Он вернул ей улыбку. — Просто не люблю работников правоохранительных органов. И никто из присутствующих их не любит. Мы из разных миров. Там, — он кивнул на черное окно, — свой. У нас — свой. Нам не нравится, когда лезут оттуда сюда со своим уставом.

Юля сидела как была, без кофты, обнаженная, пестро расписанная, и смотрела на Нику подняв подбородок, будто с вызовом, с гордостью от принадлежности к кругу избранных.

Неужели есть женщины, которые считают, что татуировки делают их красивее? Можно им лишь посочувствовать. Юля — живой пример того, до чего доводит навязчивое желание решить психологические проблемы с помощью рисунков на коже. Она изуродовала себя, но легче ей не стало.

От виски у Ники кружилась голова.

Хмельно улыбнувшись в ответ на речь Эдварда, она тут же почувствовала, как демоны шевельнулись внутри, проснувшись. Запахло пищей, да? Чем-то опасным, сексуальным, темным? Здесь нет друзей, это враги, и среди них, возможно, убийца Оли, — но, черт возьми, тем по-своему веселее.

— Звучит интересно, — сказала она Эдварду. — Можно посетить пробное занятие в вашем кружке?

— Без проблем, — сказал Эдвард. — Раздевайся.

Голубые глаза смотрели на нее твердо, испытующе, без улыбки.

— Это обязательно? — спросила Ника.

— Да. Первый этап. Если хочешь идти дальше, начни с малого, потому что дальше будет сложнее. Нам не подходят те, кто стыдится своего тела, а в твоем случае у нас нет времени на то, чтобы научить тебя не стыдиться. Ты должна сама сделать первый шаг.

Окинув взглядом присутствующих (улыбки, ухмылки, ждущие взгляды), Ника сняла кофту и осталась в лифчике. Кружилась голова. Демоны кусали за живот изнутри. Эдвард смотрел на нее не моргая, серьезно, без тени шутки, светящимися голубыми глазами.

Ника сняла лифчик и бросила его на пол. Она знала: у нее красивое тело, тренированное, сильное, без лишнего жира, но не худое, — нет, она не стыдится. И на многое готова, чтобы найти убийцу Оли.

— Дальше? — спросила она, взявшись за пуговицу на джинсах.

— Не надо, — вдруг сказал Эдвард. — Верю.

Он подошел к Нике, близко, почти вплотную.

— Каждый мужчина и каждая женщина — Звезда, — сказал он. — Хочешь быть Звездой?

Ника кивнула.

— Тогда оставайся с нами. Найдем тебе более интересное занятие, чем проверка бухгалтерской отчетности.

Ника думала, что он прикоснется к ней, была уверена, но он не прикоснулся.

— Спасибо, — сказала она. — Аудит мне не очень нравится.

5. Инициация

Она проснулась поздно, в два часа дня, и новая, изменившаяся накануне реальность надвинулась на нее разом, мгновенно, осознанием случившегося, ощущением, что все пошло не так, как надо, — и в то же время было в этом что-то… грязно-чувственное, приятно-низкое, даже вдохновляющее. Демоны спали. Получив вчера свое, сегодня они оставят ее в покое, а какой пищей она их кормила — одному черту известно. Плохая пища, очень плохая, для них в самый раз.

Рядом лежала Юля, с перевязанной рукой, а Эдварда не было. Он ушел. Он лежал здесь ночью, между двумя женщинами, и они обнимали его с двух сторон, не ревнуя друг к другу, с коктейлем из веществ и чувств в крови, и Ника помнила, что в тот момент любила Эдварда. И Юлю. И даже Логинова и Ингу, немного.

Сначала все пошли в баню, в отдельной постройке на территории дома. Это была настоящая русская баня: с паром, вениками, хлестким садо-мазо, — после которой Ника вышла как была, голая, на улицу, встала в темноте под моросящим октябрьским дождем и стояла там до тех пор, пока не почувствовала холод. Вернувшись в баню, получила вторую порцию истязаний на горячей полке, еще более жесткую. Парил ее Эдвард. Помогала ему Полина. Полине нравилось в полную силу бить Нику веником по спине, а Нике, задыхающейся, красной, обожженной, нравилось, как ее бьют. Выбритая промежность Полины находилась на уровне глаз Ники, и Нике казалось, что та увлажняется не от пота. Не исключено, что так оно и было. Вскрикивая при каждом ударе веником как при оргазме, Полина давала выход своим демонам, коих у нее, можно не сомневаться, было много, а демоны Ники рычали в ответ от удовольствия и предвкушения большего.

Большее началось после бани, в цокольном этаже дома.

«Любовь сплачивает нас, — сказал Эдвард Нике, когда все вновь разделись, как-то привычно, по-деловому, по заведенному ритуалу, и расположились на красных гимнастических матах, расстеленных на каменном полу, при неярком желтом свете светильников в виде факелов из кованой стали и темного дерева. — Любовь есть Закон, и мы ему следуем».

«Чувствуй себя как дома», — прибавил он.

На его сильном жилистом теле не было одежды и не было татуировок, у единственного из всех. Логинов набил гексаграмму на плече, а Полина украсила себя гексаграммой между лопаток. Сейчас Логинов целовал ее, крепко прижимая к себе ее тело с грудью третьего размера, а она, отвечая ему, смотрела одним глазом на Нику и Эдварда.

«Ревнует? — подумала Ника. — Если не хочешь получить нож в спину, не поворачивайся спиной к ревнивой женщине. Полина была приветлива и дружелюбна, но кем она может стать?»

Ника села на мат.

В полуподвальном помещении было прохладно, даже холодно, и кожа покрылась мурашками, остыв после бани.

Эдвард поманил к себе Ингу, к которой сзади пристраивался Ворон:

«Иди к Нике. Покажи ей, что ты умеешь. Вы подружитесь, вот увидишь».

Ника думала, что Инга откажется и что-нибудь дерзко скажет в ответ сквозь зубы — но, странное дело, — Инга встала, подошла к Нике и села рядом.

«Не боишься? — спросила она. — Я кусаюсь, у меня острые зубы».

«Не боюсь, — сказала Ника. — Кусай».

Инга укусила ее за язык больно, до крови, и затем вернулась к Ворону, который в это время смотрел на Нику своими черными демоническими глазами, словно раздумывая, каким способом ее умертвить. Нет, он не ревнивец. Он просто псих. Они тут всего того. Чтобы стать своей, нужно стать такой же. Ничего, ничего, она справится. Она сама в паре шагов от безумия. Уже не холодно. Сидя на красном мате, она чувствует вкус крови во рту и желание сделать два шага вперед. Она видит голубые глаза Эдварда и глаза Юли, которая идет к ним как ожившая картина художника-авангардиста.

Юля садится рядом с ней. Эдвард тоже садится.

«Как тебе тут? — спрашивает он. — Нравится»?

«Да», — отвечает Ника.

«Мы поможем тебе найти себя, но и ты должна помочь себе, иначе ничего не получится. Давай мы завяжем тебе глаза».

Завязали.

Она почувствовала, как к ней прикасаются разные руки, как ее целуют разные губы; она отвечала им; ее уложили спиной на мат, и кто-то входил в нее, а потом ее поставили на колени и продолжили.

«Нет, ты не мент, — услышала она голос Эдварда перед собой, в то время как кто-то двигался сзади. — Таких ментов не бывает. Или нет? Может, ты суперпрофи»?

«Да, — сказала она, подстраиваясь под ритм толчков. — Так и есть. Суперпрофи».

Больше она ничего не сказала, так как Эдвард занял ее спереди и через несколько минут излился в нее теплыми фонтанчиками, надавив ладонями на затылок.

В течение следующего часа любовь продолжалась, подпитываемая какими-то таблетками, от которых Ника не отказывалась, — а потом все сели в круг, голые, горячие, при свете факелов на стенах, и в центр круга посадили Нику.

«Второй этап посвящения, — сказал Эдвард. — Готова»?

Ника кивнула. Жар напитывал ее мокрое тело, прокатываясь всполохами от пяток до макушки, и монстры сладострастно рычали внутри, требуя добавки. Она не хотела искать убийцу среди тех, кто сидел в круге. Она не верила, что убийца здесь. Кто это? Ворон? Билли? Логинов? Эдвард? Кто-то из женщин? Вглядываясь в них, она пыталась вернуть себя в ту, прежнюю реальность, где ее подруга была мертва и требовала отмщения, — но никак не могла вернуть, как ни старалась. Сидя в центре круга, в окружении семи обнаженных людей, после оргии, которую здесь называли любовью, Ника ждала, что будет дальше. Ей было интересно, что будет дальше. Ей хотелось продолжения.

Прямо перед ней сидел Эдвард, слева от Эдварда — Юля, а с другой стороны — Ворон. Ворон так смотрел на Нику, что она знала — он тоже участвовал в первом этапе инициации. Его взгляд изменился. Весь он изменился. Демонические огоньки в его глазах горели вместе с ее внутренним огнем, и он смотрел ей между ног, а она не прятала то, на что он смотрел, — словно бросая ему вызов таким образом.

Эдвард смотрел ей в глаза.

«Слово Закона — Телема, — сказал он. — Ты узнаешь его, но сначала расскажи о себе. О настоящей себе. Не об аудиторе Веронике, а о Веронике-человеке. Что ты чувствуешь сейчас? Можешь закрыть глаза, чтобы легче было отвечать».

Ника закрыла глаза.

В прежней реальности она не стала бы отвечать честно, придумала бы что-нибудь, избегая откровенности, но сейчас она хотела откровенности, в то же время понимая, что не сможет сказать всё.

«Я несчастна», — были первые ее слова.

Они возникли как бы из ниоткуда, вдруг, из тьмы ее внутреннего космоса, вылетев оттуда черными осколками астероида, — и она, не успев как следует им удивиться, продолжила:

«Семь лет назад я была счастлива, но с тех пор не было ни одного дня, когда я чувствовала бы себя счастливой. У меня внутри ночь, и там живут существа, которые не дают мне покоя. Я страшный человек».

«Что случилось семь лет назад? — мягко спросил Эдвард. — Можешь нам рассказать?»

Ника молчала.

«Если не расскажешь, тебе не станет легче и мы не сможем тебе помочь, — сказал Эдвард. — Поверь, у каждого из нас есть своя история».

«Семь лет назад на меня напали двое в подъезде, избили и изнасиловали, — наконец сказала Ника и в самом деле вдруг почувствовала, что стало легче. — Их не нашли, но я знаю, кто их послал. Хозяин ликеро-водочного комбината в Иркутске. Он угрожал мне, так как я отказывалась подписывать положительное заключение по его липовой отчетности. „Знаешь, сучка, за что это?“ — так они сказали. Я знаю. И однажды туда вернусь».

«Ты жаждешь мести. У тебя есть цель, — сказал Эдвард. — Хорошая цель, мне она нравится. Думаю, всем нравится. Да?»

Вокруг вразнобой согласились, а кто-то промолчал.

«Если это было семь лет назад, — продолжил Эдвард, — почему до сих пор не вернулась?»

«Я пока недостаточно сильна для этого».

«Хочешь, мы тебе поможем?»

Нике следовало отказаться, но вместо этого, глядя в фосфоресцирующие голубые глаза Эдварда, она сказала другое слово.

«Да».

Вдруг стало так тихо, что она услышала дыхание обнаженных людей вокруг и пульсацию крови у виска.

«Мы поможем тебе, — сказал Эдвард. — Как писал Кроули: «Собакам — смерть. Предай их души ужасному мучению, смейся над страхом их, плюй на них!»

Ника знала, что он и вправду поможет, что он не бросает слов на ветер, и на мгновение почувствовала страх, который тут же смешался с радостью.

«Расскажи еще о себе, — продолжил Эдвард. — Не бойся. Никто не причинит тебе зла, не засмеется и не покажет пальцем. Какой ты была в детстве, сколько мужчин у тебя было, чего ты боишься, что любишь и не любишь? Не прячься от нас и от себя».

Ника рассказала. Почти все. Умолчала лишь о том, что ее подругу Олю убили год назад и что она, Ника, ищет убийцу, — но зато не стала врать о количестве мужчин. «Больше ста, — сказала она. — Точно не считала».

Цифра на всех произвела впечатление.

«Я был сто первым, — сказал Ворон с ухмылкой. — А Билли — сто вторым».

Он хотел еще что-то прибавить, но Эдвард так на него глянул, что он не стал ничего прибавлять и лишь продолжил смотреть на Нику черными дьявольскими глазами.

«Сорвалась после Ангарска? — спросил Эдвард. — Не можешь с этим справиться?»

«Да».

«Что тебе нравится больше — спать с мужчинами или бить их?»

Ника молчала.

«Спать И бить, — сказала она после паузы. — Но я не бью тех, кто мне нравится. Только тех, кто не нравится».

«Я в какой категории?»

Он смотрел ей в глаза.

«В первой», — сказала она.

Это была правда, и она не могла ничего поделать с тем, что чувствовала. Инстинктивное животное влечение. Магнит желания, активируемый взглядом голубых глаз.

«А я?» — спросил Ворон с ухмылкой.

«Ты во второй, — сказала Ника. — Будь осторожен».

Она смотрела в черные глаза Ворона и видела, что ему нравятся ее угрозы, они возбуждают его и не пугают нисколько. Что ж, всему свое время. Время давать и время забирать. Время ухмыляться и время кричать от боли.

«Женщин ты тоже бьешь?» — раздался голос сзади.

Это Инга, сестра Ворона по духу. Укус на языке болит и до сих пор кровоточит — приятная по-своему боль, сексуально-опасная, предостерегающая и в то же время обещающая. Нет, Ника не бьет женщин — но ударит, если потребуется.

По кругу пустили блюдо с белым порошком.

Каждый втянул по дорожке, и посвящение продолжилось. Сидя в центре круга, Ника чувствовала, как, сменяя друг друга, по телу катятся теплые и прохладные волны, и не хотела, чтобы этот вечер заканчивался. Может, уже ночь? Она не знала, который час. Зачем это знать?

«Хочешь стать Звездой?» — вновь спросил Эдвард.

«Да», — сказала она.

«Ты на верном пути, не останавливайся. Забудь то, что было, и смотри в будущее. В твоих силах изменить будущее, но ты не можешь изменить прошлое. Ты можешь лишь изменить отношение к нему. Готова?»

«Да».

«Готова стать свободной и драться за свою свободу, если потребуется»?

«Да».

«Делай, что хочешь, — таков будет весь Закон. Твой Закон. Тебе он нравится?»

«Да».

«Свобода дается непросто, но ты справишься. Мы поможем тебе. Иди сюда».

Ника вышла из центра круга и села рядом с Эдвардом, между ним и Юлей. Напротив сидела Инга, а рядом с Ингой — Логинов, поглаживая ее обнаженное бедро, ближе к промежности. Инга, казалось, не замечала его руки. Глядя на Нику расширенными зрачками, она демонстративно облизывала губы — как хищница в предвкушении лакомства из человеческой плоти — а Ника улыбалась ей, качаясь на мягкой подушке эйфории, и даже любила ее по-своему, на грани ненависти.

Логинов смотрел на Нику пристально, оценивающе, как-то чересчур трезво, а ей было все равно. Что он увидит? Она сама ничего не видит и не знает. Интересно, он тоже участвовал в инициации? Тоже входил в нее? Четверо мужчин в копилку. Где сто, там и двести. Она — Звезда, поступающая согласно своей Воле, и однажды она придет куда-то, но пока не знает куда… Куда-нибудь…

«Теперь ты с нами, — сказал Эдвард. — Мы много сделаем для тебя, но и ты много сделаешь для себя. И для нас».

Он обнял ее.

Обнаженная, горячая внутри, она улыбалась и чувствовала себя двумя разными личностями: одна Ника была счастлива и хотела стать Звездой, чтобы писать собственный Закон согласно своей Воле, а вторая смотрела на нее, удивленная, встревоженная, и не могла ничего с ней поделать.

«Спасибо, — сказала она. — Начинаю прямо сейчас».

«Хочешь завтра набью тату? — спросил Билли. — У меня есть машинка и большой опыт в этом деле».

«Что набьешь?» — спросила Ника номер один, заранее зная ответ и пугая вторую Нику.

«Гексаграмму. — Билли улыбнулся. — Вот здесь, на плече».

Первая Ника думала недолго.

«Да, — сказала она. — Хочу».

Она не слушала вторую Нику. Она писала свой собственный Закон, здесь и сейчас, в кругу обнаженных людей, при свете факелов.

«Будет больно, — сказал Билли. — Но ты ведь любишь боль?»

«Боль любит меня».

Откликаясь на эту фразу, монстры зашевелились внутри и укусили ее за живот, не сильно, слегка прикусили, как бы играючи, и она улыбнулась этой боли как старой знакомой. Без боли нет жизни. С болью рождаются, с болью живут, с болью умирают.

Билли тоже улыбается.

Он знает.

6. Прощание

— Плохо выглядишь, — сказал Дима, наблюдая за ней с беспокойством, в то время как она пила кофе у него на кухне. — Ты вообще спишь? Ешь?

Она кивнула:

— Сплю и ем, но мало.

— Краткость — сестра таланта. Ничего не хочешь рассказать? Я тебя две недели не видел. Если б не позвонил, так бы и не увидел.

— Вся в делах. Внедряюсь к поклонникам Кроули.

— Удачно внедряешься. — Добавив к беспокойству сарказм и обиду, Дима сделал глоток кофе. — Две недели ни слуху ни духу.

Ника не смотрела на Диму. Она не могла рассказать ему, как все было на самом деле, но, кажется, он догадывался. Он умный. Он видел гексаграмму на ее плече и чувствовал, что она уже не та Ника, какую он знал. Она и сама не знала, кто она. Полчаса назад они занимались как бы любовью, и, похоже, оба вздохнули с облегчением, когда все закончилось. Наверное, это был их последний секс. Во всяком случае, Ника так думала.

— Кто они? — спросил Дима. — Что за люди?

— Понятия не имею, — сказала она устало. — Правда. Я даже не знаю, как их зовут. Эдвард, Билли, Ворон — не похоже на настоящие имена, да? Можешь пробить номер? Вчера я узнала наконец номер Эдварда, вау.

— Ноу проблем, кинь в телегу. Правда, сомневаюсь, что номер зарегистрирован на него. Осторожные ребята.

— Они звонят друг другу только по мессенджерам. Поэтому номера Эдварда нет в детализации звонков Логинова. Странно, что Логинов не шифруется, оформил симку на себя. Надо над этим подумать.

— И тачки оформлены на инвалидов — кроме «Крузера». Я еще поищу связи, но надежды мало. Неплохо шифруются. Дом пробила?

Ника кивнула:

— Съемный. Хозяйка живет в Германии, и я пока не придумала, как узнать у нее имя арендатора.

— Пришли по ней данные, я подумаю. Социальная инженерия нам в помощь.

— Если она позвонит Эдварду, он догадается, что кто-то наводит о нем справки. Не исключено, что вскоре меня найдут в Клязьме без признаков жизни.

— Если скажешь адрес, попробую пробить всех по геолокации сотовых.

Ника замялась, и Дима это заметил.

— Никки, — сказал он, глядя на нее с прежним беспокойством, — ты не забыла цель? Помнишь, зачем ты там?

Она кивнула.

— Возможно, кто-то из них убил Ольгу, — прибавил он. — Помнишь?

Она снова кивнула — не поднимая глаз.

— Никки, что происходит? — спросил он. — Что с тобой?

Она молчала. Боль в животе нарастала, скручиваясь и раскручиваясь обжигающими жгутами, и вторая Ника смотрела на первую вместе с Димой, вгоняя ее в краску. Сегодня впервые за две недели у нее болит живот — а ведь за последние семь лет еще ни разу не было, чтобы боль отпускала ее больше, чем на три-четыре дня.

— Я найду того, кто убил Олю. — Она подняла взгляд. — Обещаю.

Прозвучало фальшиво, неубедительно. Вообще все было фальшиво, неестественно, двулично, обе Ники чувствовали это, и Дима тоже чувствовал.

Две недели, о которых он говорил, Ника провела в доме Эдварда. Эдвард редко выходил на улицу, предпочитая общество ноутбука; Юля жила здесь постоянно, деля Эдварда с Никой; остальные мигрировали туда-сюда, появляясь и исчезая. Один-два раза в неделю устраивали соития на красных матах при свете факелов. Читали Кроули и Юнга. Ели таблетки, нюхали. Билли сидел на коксе, а Инга — на героине. Случалось, курили что-нибудь для баланса. Полина ревновала Нику к Эдварду, несмотря на свободные отношения. Логинов избегал Нику, предпочитая Полину, Юлю или Ингу, а остальные мужчины были всеядны. Отказывать в любви здесь было не принято. Ника и не отказывала. Даже Ворону, который был ненасытен. Он маньяк. С ним по-своему хорошо тем, кто не дружен с головой.

Как о таком рассказать Диме? Как рассказать о том, что наркотическо-сексуальные излишества с идеологией свободы, самости и воли не то что бы нравятся ей, нет, это слово не подходит — они как бы это выразиться… помогают ей справиться с собой. Отвлекают. Переключают. Вытесняют боль, разрушая остатки женщины, которая когда-то была Вероникой Корневой.

«Ты ешь слишком много колес, — как-то раз сказала ей Юля, когда они проснулись поутру, то есть где-то в четыре часа пополудни, после бани и красных матов, и долго лежали в кровати, не в силах подняться. — Сгоришь. Тормозни».

«Зачем? Мне нравится гореть. Когда горишь, чувствуешь себя живой. А сейчас я снова чувствую себя мертвой».

«Что чувствуешь ты?» — спросила Ника у Юли.

Юля хорошая девушка. Уродуя свое тело татуировками, она ищет то же, что и Ника. Что она нашла? Кто она? Зачем? Что есть ее самость, по Юнгу? Что есть ее воля, по Кроули?

«Мне хорошо здесь, — сказала Юля через минуту. — Раньше я была одна, а сейчас — нет. Я помогаю Эдварду, а он — мне. Он… Ты сама видишь. Он не такой как все. Здесь все не такие как все. Я тоже хочу быть такой. Мы живем один раз, а я еще толком не жила».