Бесплатный фрагмент - Лимина

Глава 1

Переходные фазы

— Мы позвали вас сюда не зря!

— Католик, иудей, синтоист, и даже зороастриец… А теперь ещё и я? Это же полный абсурд.

— Они — всего лишь надежда на чудо. А вы способны объяснить всё с точки зрения науки, раскрыть детали, которые ускользнули от всех.

— Но я не экзорцист!

— Вы — метафизик!

— Формально — нет.

Старая обсерватория в Токио, подземная лаборатория, в последний раз использовавшаяся в 1948 году, снова принимала гостей. Сегодня здесь собрались четверо. После короткого разговора дверь коридора, освещённого светодиодными лампами, отворилась, и двое вошли в лабораторию.

Внутри уже находились представители четырёх религий, практикующие экзорцизм. Они сидели в молчаливой концентрации вокруг круглого диска, каждый в своей позе, погружённый в молитву. Вошедшие тоже заняли места у другого края круга. Один из них заговорил:

— По вашей просьбе мы подготовили лабораторию — освещение и прочее. Думаю, условий достаточно для проведения ритуала.

— Достаточно, чтобы даже не распознать, кто сидит напротив, — тут же вставил второй.

— Разрешите представить: господин Шамсиддин, член Академии наук Турана, Узбекистан. Он попытается взглянуть на происходящее с научной точки зрения.

Ответа не последовало. Все были сосредоточены на ритуалах.

Шамсиддин, слегка смущённый представлением, наблюдал за участниками у круга. Он уже безошибочно определил католического экзорциста. С любопытством стал рассматривать остальных. Внезапно один из них, сидевший прямо напротив, дважды хлопнул в ладоши.

«Синтоист,» — отметил Шамсиддин про себя.

Осталось двое. Они сидели друг напротив друга. Один, справа от Шамсиддина, что-то тихо бормотал. Второй — с закрытыми глазами, в полном молчании.

«Что ты там шепчешь?.. Ну-ка… чуть громче…»

В полумраке сосредоточиться на слухе было проще. Едва уловимыми словами доносилась молитва. Шамсиддин, обладая достаточными историко-религиозными знаниями, попытался повторить услышанное:

— Azi drafso dareni Anxra-Mainyu. Aena o razig rah fradaram…

«Это… что значит?.. Верный слуга Ахримана. Призываю его через невидимый проход?..»

Аура, возникающая в комнате, становилась всё более зловещей. Различные религиозные ритуалы, переплетаясь, создавали гнетущую, искаженную атмосферу.

Шамсиддин пришёл не один — его сопровождал Ючи Айзава, ответственный сотрудник этой самой обсерватории. Именно он, по специальному поручению, собрал здесь экзорцистов. Не теряя времени, Ючи начал говорить:

— Прежде всего, выражаю искреннюю благодарность каждому из вас за то, что нашли время и прибыли сюда. Сегодня, вопреки традиции, мы уделим внимание и мнению представителя науки, который находится среди нас. Убедительно прошу не воспринимать это как неуважение к вашей вере или обрядам. Его присутствие продиктовано исключительно стремлением к универсальному подходу и поиску более целостного понимания ситуации. Ваши мысли и рассуждения одинаково ценны для нас.

Он повернулся к Шамсиддину:

— Теперь, позвольте, я покажу вам то, что вы должны увидеть. Пройдёмте со мной — к мальчику, что сидит чуть поодаль от круга.

— Конечно, без проблем, господин Айзава.

Они подошли к подростку, сидевшему на простой скамье. Мальчик словно застыл, его взгляд был устремлён в одну точку. Понаблюдав за ним с минуту, Шамсиддин не увидел смысла в дальнейших попытках «читать» его состояние. Он отвёл взгляд и обратился к Ючи:

— Что говорят эти… экзорцисты?

— Они утверждают, что мальчик сейчас находится в астральной проекции. Его душа, по их словам, похищена. Простите за столь «фантастическое» описание, я понимаю, что подобное может быть неудобно слышать человеку науки.

— Ничего страшного, — спокойно ответил Шамсиддин.

Он на мгновение задумался, затем повернулся к Ючи:

— Простите за прямоту, но если медики Токио не смогли ему помочь и теперь вы передали его в руки тех, кто оперирует ритуалами, то боюсь, я здесь лишний.

— Я вас понимаю… Но дело в том, что речь идёт о душе, застрявшей в астральном мире. Представители четырёх религий не в силах вернуть её. Но, возможно, вы, используя научный подход, сумеете восстановить связь между телом и духом?

— Мне тоже ритуал провести, что ли? — усмехнулся Шамсиддин. — Шучу, господин Айзава. Не воспринимайте всерьёз. Разумеется, я постараюсь выполнить вашу просьбу. Пойдёмте, вернёмся к кругу.

Когда они вернулись к кругу, Шамсиддин не сел, а остался стоять. Он решил говорить, глядя всем в глаза.

— Впервые работаю в таком формате. Если я тоже начну ритуалы — беда будет тому мальчику…

После этих слов все взгляды невольно обратились к нему.

— Я не собираюсь оценивать ваши обряды с научной точки зрения. Главное здесь — мальчик, сидящий на скамье. Обещаю сосредоточиться именно на нём… Прошу вас, господин Айзава, включите свет немного ярче.

Несмотря на искренность и обеспокоенность в его голосе, со стороны казалось, будто он говорит с сарказмом, почти как насмешник. Особенно для тех, кто сидел здесь, — монахов, посвящённых своей вере.

Иудей мог выслушать зороастрийца, католик мог смириться с синтоистом, но слова Шамсиддина звучали, как будто зачитываются обвинения средневековой инквизиции.

Айзава, казалось, чувствовал это сильнее всех — он нервно опускал голову после каждой фразы Шамсиддина.

По его жесту свет стал немного ярче.

Вдруг молчание нарушил иудейский раввин. Его голос был мягким, но в словах ощущалась настороженность:

— Один вопрос не даёт мне покоя, прошу простить за прямоту… Я не радикальный верующий, но здесь речь идёт о душе. А вы, простите, судя по всему — человек науки. Как мы можем обсуждать веру с вами?

Опять наступила тишина.

Шамсиддин поднял голову и посмотрел раввину прямо в глаза. Его голос не был громким, но каждое слово звучало уверенно и чётко, словно чеканилось:

— Я объясню. Я — не атеист.

Пауза.

— Я — мусульманин.

Последние слова прозвучали в воздухе, словно удар молота.

Все в комнате — католик, зороастриец, синтоист и иудей — одновременно уставились на Шамсиддина. В их взглядах читались удивление, недоверие… и, на мгновение, нечто большее. Сомнение — не к нему, а к самим себе.

Шамсиддин молчал. Перед тем как продолжить, он намеренно сделал паузу — свою, особую. Его взгляд прошёлся по каждому лицу, словно пытаясь заглянуть глубже. Затем он мягко улыбнулся — прямо смотря на монаха-синтоиста.

Впервые за всё время синтоист заговорил. В его голосе не было ни раздражения, ни пафоса — лишь неподдельный интерес:

— Если вы мусульманин, почему вы здесь не как пятый представитель религии?

Шамсиддин усмехнулся. Его улыбка теперь раскрылась полностью — в ней сплелись ирония, твёрдость… и, будто бы, обещание надежды:

— Всё очень просто. Ислам не участвует в подобного рода фарсе. Поэтому я здесь не от имени религии, а с позиции науки.

В комнате вновь воцарилась гнетущая тишина. Но она была уже иной.

Теперь взгляды монахов изменились. Они больше не были настороженными. Скорее, они начали вслушиваться. И, возможно, в этот момент они впервые перестали видеть в Шамсиддине чужака — и увидели в нём духовного соперника. Или, быть может… союзника.

*****************************************

Вечером в аудитории царила лёгкая суета. Большинство студентов выглядели уставшими после занятий, но лекции Шамсиддина были другими — здесь царили диалог, споры и даже внутренние потрясения. Сегодняшний вечер не стал исключением.

Преподаватель стоял перед аудиторией и, как всегда, задал простой, но тяжёлый вопрос:

— Ну что ж, есть вопросы?

Из заднего ряда донёсся не совсем уверенный, но достаточно смелый голос:

— Вы верите в загробную жизнь?

Шамсиддин на мгновение замолчал. Этот вопрос, казалось, задел что-то внутри него. Он посмотрел в зал — почти все студенты внимательно следили за его реакцией. Это был не просто вопрос. Это было — начало поединка.

Он слегка улыбнулся:

— Вопрос посредственный… — произнёс он мягким голосом. — Но один из самых необходимых.

Сделав несколько шагов, он приблизился к центру аудитории. Его взгляд упал на девушку у окна — она смотрела на него с выражением немого вопроса. Он обратился к ней:

— А вы? Верите?

Девушка чуть замялась, потом кивнула:

— Верю.

Шамсиддин наклонил голову:

— Я тоже.

В этих двух словах не было ни навязывания, ни призыва — только внутренняя убеждённость, произнесённая с осторожной интонацией.

Но вдруг заговорил другой студент — знакомое лицо, всегда выступающий с оппозиционной позицией:

— То, что вы так говорите, разве не значит, что вы не секулярен?

В аудитории повисла лёгкая напряжённость. Слово «секулярен» прозвучало тяжело, почти обвиняюще.

Шамсиддин улыбнулся и, пожав плечами, ответил дружелюбно:

— Возможно, так и есть. Кто знает?

Но студент не отступал:

— Но вы ведь сами защищаете секуляризм. Это же предполагает, что вы не верите ни в одну религию или идею…

Шамсиддин выпрямился, в лице появилось лёгкое напряжение:

— Секуляризм — это не значит «ни во что не верить». Это значит, что государственные и общественные институты не должны быть связаны с какой-либо религией. Это — независимость.

Студент усмехнулся:

— Тогда почему вы называете себя светским человеком, но при этом говорите, что верите в Аллаха?

Шамсиддин достал из кармана маленькую карточку — но не стал играть с ней в руках. Он прямо посмотрел в глаза студенту:

— Я сторонник светского общества. А светское общество уважает все вероисповедания. Я не навязываю свою веру другим. Теперь я задам вопрос вам: обязан ли светский человек вообще ни во что не верить?

По аудитории прошёл ропот. Вопрос поднялся на новый уровень.

В пронзающей тишине Шамсиддин снова заговорил:

— Я хочу попросить вас кое о чём. Какие вопросы мы сегодня забыли задать?

Не о секуляризме… А о человечности. О поиске себя. О личной ответственности.

Он вновь повернулся к студенту, задавшему вопрос:

— Сейчас вы как будто берёте меня на допрос. Может, поднимитесь и займёте это место? Скажите, что именно вы ищете в своих вопросах?

С лёгкой улыбкой он указал рукой на студента и пригласил его выйти к кафедре.

— Уважаемый студент, пожалуйста, продолжите эту серию вопросов. Кстати, атеисты обычно в этом хороши, — добавил он с тёплой иронией. — Шутка, конечно!

— Хорошо… кхм-кхм, — прочистил горло студент. — Скажите, вы когда-нибудь задумывались, почему именно ислам?

— Да. Это вопрос, который я должен был задать самому себе.

— И? Почему именно ислам? Остальные религии хуже?

— Немного провокационный вопрос… но ладно, студенту позволительно. Даже если бы я был приверженцем другой веры, после изучения всех религий я бы всё равно выбрал ислам.

— Почему? Что, религия передаётся генетически от родителей?

— Во-первых, нет. А во-вторых, мой ответ на ваш вопрос заканчивается именно здесь.

По залу прошёл шум — студенты загалдели: «Почему? Что это значит?»

— Если вы не собирались отвечать до конца, зачем тогда вызывали меня на кафедру?! Можно было просто сказать — не задавайте таких вопросов!

— В этом и есть весь секуляризм! — с улыбкой сказал Шамсиддин. — Никто не имеет права запрещать тебе задавать вопросы. Именно секуляризм дал тебе возможность выйти на эту трибуну.

И точно так же — я, сейчас стоя здесь, не имею права объяснять, почему я выбрал свою религию так, чтобы кто-то из вас усомнился в своей.

Секуляризм этого не позволит. Понимаешь?

Раздался звонок на перерыв.

— Думаю, пора всем нам покинуть кафедру секуляризма и вернуться в свою личную жизнь.

До встречи! На следующую лекцию принесите побольше вопросов!

Обычно после занятий в аудитории Шамсиддин возвращался домой, чтобы немного отдохнуть. Он не был из тех мужчин, что «привязаны» к дому. Но для дневного сна — дом был идеальным.

Каждый день он проводил около двух часов, дремая на диване на кухне. А потом — прогулка. Иногда по улице. Иногда он просто сидел в саду, глядя на поток под тенью дерева. Но когда наступал вечер — он шел не в библиотеку. Он шел в кафе с библиотекой.

Не в библиотеку!

Потому что библиотеки — слишком тихие.

Потому что в библиотеке всё слишком… стерильно. Там каждый шаг под наблюдением, и это начинало раздражать. А эта тишина?.. В ней легче уснуть, чем читать.

В кафе же можно было спокойно поставить чашку кофе на колени и перелистывать страницы книг под живой фон:

— Готов капучино? — доносится голос официантки.

Где-то сбоку — смеются две подруги.

Это и была сама жизнь.

Для Шамсиддина именно этот баланс — между тишиной мысли и шумом реальности — был лучшим фоном для глубокого чтения.

Чаще всего он занимал один и тот же угол. Тот самый — у окна, под старым стеллажом с забытыми учебниками по грамматике, к которым никто никогда не прикасался. Только один светильник освещал это место — тёплым, чуть желтоватым светом. Именно здесь он читал книги на самые разные темы.

Он никогда не зацикливался на одной области — всё, что вызывало интерес, могло стать его вечерним чтением. Но если попадалась размытая гипотеза или спорный факт, он копал до самого основания. Например, когда однажды он прочёл, что первую регулярную армию в истории создал Саргон I, — он не ограничился статьёй. Он добрался до музеев в Ираке и выяснил: откуда вообще известно, что это сделал именно Саргон? Ведь надписи того времени далеко не полные, и вряд ли сам Саргон оставил где-то чёткое «я первый это сделал»…

Сегодня в кафе с библиотекой тоже витал аромат горьковатого, горячего кофе. За барной стойкой, как всегда, стоял Диёр — в наушниках, погружённый в тихую фоновую музыку, он готовил свежий фильтр-кофе.

А Шамсиддин, сидя в своём углу под полкой с грамматикой, вновь гнался за очередным неполным фактом.

Но на этот раз его взгляд скользнул дальше — туда, где бариста в чёрной шапке, слегка набекрень, возился у стойки.

Он медленно подошёл.

— Диёр, знаешь, на тех камнях есть строки, которые можно увидеть только при восходе солнца. Именно поэтому в музее читают их только на рассвете.

(Конечно, это была шутка.)

Диёр посмотрел на него с любопытством. Улыбка на его лице была доброй, без тени иронии:

— Правда? Значит, теперь всему, что увидим на рассвете, нужно верить, да, Шамсиддин-ака?

— Нет. Чтобы не верить — нужно читать. И перечитывать. Всё — ту же строчку, то же слово.

Диёр задумался на мгновение. Затем придвинул к нему стакан с кофе:

— Вот. Двойной эспрессо. Смотрите, не усните.

А в следующий раз я докажу вам, что умею анализировать, какие слова используются в каких статьях.

Шамсиддин усмехнулся:

— Какие статьи?

Диёр достал из-под стойки два тома научных журналов:

— Археология и историческая источниковедческая база. Некоторые переведены на другие языки. Я их уже прочитал… Было время.

Шамсиддин впервые посмотрел на него иначе.

Теперь он видел в нём не просто бариста.

А человека, в котором горит такой же внутренний огонь — стремление к познанию.

— Ты странный парень, Диёр, — сказал Шамсиддин, прищурившись. — Знаешь, может быть, нам стоит однажды поспорить.

О реальных фактах.

О разнице между камнями и статьями.

Диёр подмигнул: