Бесплатный фрагмент - Личная мифология

Глава 1. Душа как монада

Душа человеческая по Лейбницу представляет собой монаду (от греческого μόνος — «один»).

Монадой можно назвать то, что имеет отдельное бытие. Это бытие не возникает в силу сложения каких-либо частей, — ведь иначе оно не было бы самостоятельным, а являлось бы следствием существования чего-то другого. Поэтому монада проста (неразложима на составляющие). Не менее важно и другое свойство монады, состоящее в том, что её нельзя изменить извне, путём непосредственного внешнего воздействия. До сих пор часто цитируется образное высказывание Лейбница: «Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти».

Сегодня все эти рассуждения трехсотлетней давности кажутся оторванными от жизни — искусственной плоской схемой, игрой философствующего ума, не более того. Душа человеческая безмерно сложна. Существует множество моделей, представляющих устройство души. В ходу, например, психоаналитическая модель, придуманная Фрейдом, выделяющая область рационального (Я или Эго), нормативную область (Суперэго или Сверх-Я), отвечающую за нравственные принципы, и область бессознательного (Оно). Начиная с Юнга, бессознательное принято делить на индивидуальное и коллективное. И даже на противоположном психоанализу полюсе, где находится христианская антропология, также, казалось бы, говорят об отдельных частях души — разумной (словесной, мыслительной, познавательной), раздражительной (чувствующей, эмоциональной) и вожделевательной (пожелательной или деятельностной).

Также общим местом является и возможность воздействовать на другого человека. Например, прямо-таки требуется, чтобы люди были воспитанными, а что есть воспитание как не культурная обработка чужой души?

Впрочем, цели внешнего воздействия не всегда столь благородны. Методы манипуляции чужим мнением имеют далёкие исторические корни. В качестве примера можно вспомнить афинских софистов, это V-й век до Р. Х. Риторические приёмы, которым учили софисты, как раз были направлены на создание у слушателей нужного мнения, без какого бы то ни было соотнесения с истинным положением вещей. Убеждение достигалось не столько благодаря рацио, сколько вопреки ему. Но софисты — это всего лишь своего рода контрольная точка на долгом пути освоения методов манипуляции, а вовсе не отправной пункт. Начало подобных практик теряется в историческом сумраке. Зато сегодня техники манипуляции разработаны, можно сказать, в совершенстве. У всех на слуху НЛП — нейро-лингвистическое программирование. Возможно, НЛП не столь эффективно, как об этом говорят напуганные или очарованные им люди, однако, без сомнения, слово можно использовать в качестве стимула для запуска различных реакций. Более надёжный результат обеспечивает техника гипноза. Обсуждается программирование человеческого поведения с помощью химических препаратов, и не только обсуждается, — подобные препараты уже активно используются в медицине для лечения различных патологических состояний. Наконец, созданы имплантаты, которые могут вживляться в нервную систему и продуцирующие искусственные нервные импульсы. Мы уже вплотную подошли к управлению действиями человека с помощью электронных систем. Того и гляди, автономность личности человека окажется историческим атавизмом.

И всё же не стоит уподобляться Вольтеру, сделавшему из Лейбница объект для насмешек. Вольтеру показалось абсурдным определение, которое Лейбниц дал нашему миру, назвав его наилучшим из возможных миров. В романе «Кандид, или Оптимизм» Вольтер выводит эпигона философии Лейбница — некоего профессора Панглоса, который не устаёт твердить, что мы живём в лучшем из миров и всё, что ни происходит, совершается к лучшему. При этом на Панглоса обрушиваются различные неприятности. Когда его ученику, Кандиду, случайно удалось спасти своего учителя, он его спросил: «– Ну хорошо, мой дорогой Панглос, … когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему? — Я всегда был верен своему прежнему убеждению, — отвечал Панглос. — В конце концов, я ведь философ, и мне не пристало отрекаться от своих взглядов; Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония всего прекраснее в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя». Убеждённость Вольтера в нелепости суждений Лейбница вызвана обывательской логикой. Если мы можем претерпеть то, что, очевидно, не может быть названо лучшим, то и мир, в котором это происходит, лучшим назвать никак нельзя.

Но Лейбниц придерживается не обывательской, а научной логики. Его философия в значительной степени есть функция от математики. Лейбниц создаёт умозрительное множество возможных миров, — кстати, по-видимому, о возможных мирах первым заговорил именно он. И в этом математически понимаемом множестве наш мир, то есть единственный реально существующий, неизбежно должен оказаться наилучшим. Именно это его свойство наилучшести и позволяет ему состояться — перейти из возможности в необходимость. Составив функцию, вбирающую в себя все миры, которые только возможны, мы бы увидели, что наш мир оказывается в точке верхнего, максимального экстремума по оси качества. То, что в мире наблюдается зло, то есть отклонение от мыслимого блага, не является характеристикой мира как целого. Если зло неизбежно, оно должно встречаться во всех мирах, но в нашем, лучшем мире его будет меньше всего.

Так что Лейбниц далеко не наивен. Он прекрасно представляет себе, как устроена жизнь, но смотрит на неё с высоты философских категорий, предельно общих и выстроенных в логически выверенную систему. С этой точки зрения, душа необходимо определяется как простая сущность. Ведь её нельзя уменьшить, отняв от неё какую-то часть. Нельзя также к ней что-либо добавить, подобно тому, как мы подключаем к компьютеру новые устройства, расширяя его функционал или улучшая качественные характеристики его работы. Душу можно развить, расширить, но это возможность уже заложена в неё изначально. Если структура души и существует, она предзадана и у всех одинакова. Другое дело, что распоряжаемся своей душой мы по-разному, делая сугубый акцент на тех или иных её свойствах, оставляя иные элементы структуры души в небрежении. Какой бы сложной ни была жизнь души, эта сложность — лишь следствие изначально имеющихся возможностей. Как целое, обладающее потенциалом, включающим в себя все последующие состояния, душа не может быть изменена, а следовательно, она проста.

О простоте души говорили и святые отцы. Иоанн Дамаскин писал так: «…душа есть сущность живая, простая и бестелесная, по своей природе невидимая для телесных глаз, бессмертная, одаренная и разумом, и умом, не имеющая формы, пользующаяся снабженным органами телом и доставляющая ему жизнь, и приращение, и чувствование, и производительную силу, имеющая ум, не иной по сравнению с нею самой, но чистейшую часть ее, ибо как глаз в теле, так ум в душе; независимая и одаренная способностью желания, также и способностью действования, изменчивая…». Простота души не отрицает её изменчивости. Но если в сложных, составных структурах изменение может затрагивать лишь одну какую-то часть, то в неразложимой на составляющие сущности изменение не может быть локализовано, оно неизбежно ведёт к преобразованию всего целого. Иными словами, изменив что-то в душе, мы меняем всю душу. Последствия изменений могут проявиться совсем не в тех вопросах, что вызвали изменение.

Стоит обратить внимание на то, что Иоанн Дамаскин характеризует душу как независимую. Заявляя, что души не имеют окон, Лейбниц описывает то же самое свойство души. Надо ли по этому случаю упрекать Лейбница в чрезмерном увлечении философскими абстракциями и видеть в подобных высказываниях отрыв от реальности?

Конечно, Лейбниц жил раньше, чем придумали НЛП, и даже раньше, чем были разработаны техники гипноза. Но то, что без надлежащего воспитания человек не станет тем, чем он должен быть, Лейбниц знал также хорошо, как это знал и Иоанн Дамаскин, как это знали люди на протяжении всей человеческой истории. Из ранних греческих философов о воспитании говорил Демокрит. До нас дошла его мысль, что учение и природа подобны: подобно тому, как природа формирует человека в определённое время, так же и учение со временем, преобразуя, пересоздаёт человека. Впрочем, научить человека можно как хорошему, так и плохому. Апостол Павел в Первом послании к Коринфянам цитирует древнегреческого комедиографа Менандра (III век до Р.Х.): «не обманывайтесь, худые сообщества развращают добрые нравы».

Всё это звучит довольно банально, но вот вопрос: как происходит процесс научения? Современник Лейбница английский философ Джон Локк считал, что первичное содержание нашего сознания обеспечивают ощущения. Он делил идеи на простые и сложные. Простые идеи воспринимаются разумом механически, они являются неизбежным следствием контакта с реальностью. А вот сложные идеи разум создаёт самостоятельно, оперируя простыми как элементами. Иными или мы имеем дело с адекватным непосредственным восприятием, или с сознательной работой разума. Лейбниц критикует Локка по обоим пунктам. Лейбниц замечает, что «чувственные идеи просты лишь по видимости», поскольку обычно человек не занимается анализом своего восприятия. Отсюда вытекает, «что существуют восприятия, которых мы не сознаём». В сущности, Лейбниц задолго до Фрейда говорит о бессознательном в психике человека. «Следует иметь в виду, что мы мыслим одновременно о множестве вещей, но обращаем внимание на наиболее выделяющиеся мысли; да иначе и быть не может, так как если бы мы обращали внимание на все, то надо было бы внимательно мыслить в одно и то же время о бесконечном множестве вещей, которые мы ощущаем и которые производят впечатление на наши чувства». Сознание — это луч, высвечивающий наиболее важные участки мыслительной работы. Но психика не ограничивается зоной того, что осознаётся в данный момент времени.

Воздействуя на другого человека, мы это учитываем. Воспитание обычно апеллирует к сознанию. Ученик должен помогать работе учителя, только в этом случае можно рассчитывать на значимый результат. Данный принцип постулировали ещё пифагорейцы. По свидетельству Аристоксена (IV-й век до Р.Х.), «они говорили, что всякое изучение наук и искусств если оно добровольно, то правильно и достигает цели, а если недобровольно, то негодно и безрезультатно».

НЛП и другие техники манипуляции людьми, наоборот, стараются не попадать в зону сосредоточенного сознания. Они действуют исподволь, обходя защитные механизмы критического восприятия и рассуждения. Однако если обратить наше сознание вовнутрь и проанализировать основания наших действий, мы можем заметить, как нами манипулируют. Чем сильнее наши аналитические способности, чем более последовательно мы подходим к разбору оснований наших поступков, тем менее мы уязвимы для внешних манипуляций. Ведь в действительности всякая манипуляция — это просто обман. Манипулятор пытается сделать так, чтобы мы воспринимали вызванные им реакции как свои собственные побуждения. В идеале, мы и мыслить должны так, как ему хочется; для этого в центр нашего внимания что-то подбрасывается, а от чего-то, наоборот, наше внимание стараются увести. В результате мы самостоятельно принимаем решения, которые, однако, нужны не нам, а совсем другому лицу. Исключение составляет лишь гипноз.

Слово «гипноз» переводится как сон, хотя, конечно, состояние гипнотического сна значительно отличается от сна обыкновенного. Для введения в гипнотический транс используются различные техники отвлечения внимания, т.е. гипноз также использует уход из-под сфокусированного сознания. Однако добившись отключения защитных критических фильтров, гипнотизёр не ориентируется на естественные психические механизмы, он не играет с сознанием загипнотизированного, «помогая» ему находить нужные решения, а прямо указывает, что следует делать. В этом случае собственная воля человека, ставшего объектом воздействия, утрачивается. То, что он делает в состоянии транса, он, скорее всего, не стал бы делать сам, а порою даже бы и не смог. Если сознание гипнотика отключается полностью, человек, очнувшись от гипнотического сна, как правило, не помнит ничего из того, что с ним происходило под гипнозом (так называемая «спонтанная амнезия»). Собственно говоря, он и не должен помнить, ведь он в этом никак не участвовал. Он был объектом, а не субъектом.

Гипноз используется в качестве терапевтической процедуры. Когда воля человека ослаблена, и он не может самостоятельно выстраивать своё поведение, а вынужденно следует сформировавшимся зависимостям, привычкам и стереотипам, проблему решает чужая воля, дающая установку на качественно иное поведение. Подобные установки внедряются в психику пациента в состоянии гипнотического транса и не требуют их сознательного усвоения. Это — чужеродные элементы, своего рода психические имплантаты: человек сущностно не меняется, он просто начинает себя по-другому вести. Конечно, гипнотизёр может преследовать и иные цели, действуя вовсе не в интересах гипнотика. Но и при абсолютно добросовестной мотивации применение гипноза оставляет ощущение того, что произошёл выход за пределы нормы, явно присутствует какой-то привкус недолжного. В норме мы должны самостоятельно управляться с тем, что попадает под понятие психического, на то нам и дано сознание. Противостояние дурному и овладение хорошим составляют необходимый труд, способствующий развитию личности. Являясь архитектором своей души, человек несёт ответственность за то, что из себя построил. С этой точки зрения обращение к гипнозу — это бегство от ответственности, помноженное на нежелание нести бремя ежедневного труда над собой. Гипноз даёт возможность получить результат, как если бы человек потрудился, но поскольку труда не было, то результат существует отдельно от личности, не становясь внутренним опытом и не сказываясь на навыках душевной работы. Тогда как решения, принятые самостоятельно, изменяют всю полноту души, отражаясь во всех её проявлениях.

Итак, мы можем без опаски опираться на высказанные Лейбницем суждения. Наша душа проста, что означает, в первую очередь, что она целокупна. Мы не можем изменить её часть так, чтобы это не сказалось на всех её проявлениях. Всякое изменение в душе — это именно изменение самой души, а не её части. И наша душа не имеет окон, — иначе говоря, она полностью автономна. Только сам человек может изменить свою душу. Сторонние влияния и внешние обстоятельства — всего лишь информационные поводы, стимулы и провокации, подталкивающие нас к выбору тех или иных мнений, решений и поступков, но мы сами формируем свои представления, приходим к решениям и совершаем действия. Подавив наше сознание, кто-то другой может действовать нами (включая даже внутренние, ментальные действия), подобно тому, как играющий в шахматы ходит той или иной фигурой, но это будут его, а не наши действия. Однако не все наши выборы нами осознаются. Далеко не всегда мы можем дать себе отчёт, почему мы придерживаемся именно такой точки зрения. Многие наши действия совершаются автоматически или спонтанно, что означает, что они не прошли через фильтры сознания.

Имеем ли мы всё это в виду, когда представляем себе, как мы мыслим, или пытаемся охарактеризовать собственное мировоззрение? Обычно нет. В результате наша рефлексия (то есть деятельность сознания по анализу самого себя) оказывается мифологизированной. Мы не достигаем желаемого не только в силу сопротивления обстоятельств, но и потому, что, как выясняется, не очень-то хорошо владеем собой. Уж, казалось бы, человек должен быть для самого себя самым надёжным инструментом. Но мы себя всё время подводим, потому что наша самооценка строится на ложных посылках.

Глава 2. Ценности личные и общественные

Словосочетание «система ценностей» сегодня весьма популярно. Слышали его наверняка все, значительное число людей используют его в своей речи, а главное, многие из нас уверены, что обладают той или иной системой ценностей. Между тем, это не так. Исключения, конечно, встречаются, однако стоит признаться, что в подавляющем большинстве случаев слово «система» не применимо к тому состоянию, в котором находятся наши ценности.

Под ценностями понимаются наиболее значимые для человека смыслы. Ценность — это не только абстрактное понятие, нечто умопостигаемое, выделяемое и определяемое силой ума; в нашем представлении ценность — это ещё и мотивирующий фактор. Признание чего-либо ценностью означает, что мы хотим, чтобы оно определяло нашу жизнь, было целью или наполнением наших поступков.

Ценности у каждого человека свои. Что значит «свои», как правило, до конца не осознаётся.

Обычно процесс обретения ценностей представляется следующим образом. Человек рождается и формируется как личность в рамках конкретного общества, обладающего определённой, то есть специфичной культурой. Культура же — это, прежде всего, набор смыслов. Люди одной культуры пользуются одними теми же смыслами. Смыслы воплощены в вещах, отношениях, привычных интерпретациях. Ценности — это особо выделяемые смыслы; на них принято концентрировать внимание, значимость их подчёркнуто велика, а значение — безусловно положительно. Принадлежа к одной из культур, человек получает воспитание, целью которого является преподание ему стандартного для данной культуры набора ценностей. Однако, становясь самостоятельной личностью, он должен эти ценности акцептовать, то есть сознательно принять, внутренне согласившись с ними. Какие-то ценности подобной проверки не выдерживают и не включаются человеком в число своих. Также может быть изменён и ранг ценности: то, что культура социума ставит высоко, в личной культуре может находиться на втором плане. И наоборот: человек может сделать своим личным принципом то, на что обычно не очень обращают внимание. В течение жизни мы неизбежно знакомимся с иными ценностями, которые также можем заимствовать. Тем временем исходные ценности иногда утрачиваются.

В редких случаях возникают новые ценности, до того отсутствующие в культуре. Этот процесс можно описать так: сначала у кого-то появляется соответствующая идея; большинство идей умирает в безвестности, однако в данном случае человек о ней заявил публично — хотя бы в узком кругу, общаясь с близкими ему людьми. Идея понравилась (а вернее, оказалась соответствующей текущему состоянию общества), её начали передавать дальше. Рано или поздно находится тот, кто ей начинает следовать (автор не обязательно должен быть первым последователем). Возникает образец поведения, который заимствуется. И таким образом в пространство культуры входит новая ценность.