Бесплатный фрагмент - Лесник

Андрей Шапеев
Лесник

Вместо вступления. Последнее письмо моему другу Славке. Письмо о моей жене: мы недавно начали жить с ней.

Привет, Славка! Ты спрашивал, на ком же я женился в итоге, ну так это письмо я посвящу рассказу о моей жене.

Она не мудрствует лукаво. Простая деревенская женщина, в хорошем смысле.

В её движениях сквозит нечто от лесного животного: то косули, то рыси или вообще ястреба. По крайней мере, некоторые движения, с которыми она обращается ко мне, напоминают движения зверя, заметившего тебя в лесу.

Её смех как будто непосредственно дан самой природой. Ни у кого не училась, как будто бы жила в лесу и научилась смеяться у ветра, колышущего верхушки деревьев.

Смех конечно человеческий, но видит Бог, смех исконно деревенского человека сильно отличается от смеха городского — жизнью, незатейливостью, ясностью и звонкостью и певучестью. Наверное, я так говорю, потому что я городской житель. Что сам думаешь? Этой звонкости я всегда удивлялся.

Голос, которые другие ставят себе, чтобы громко и ясно говорить, у неё от природы какой нужно.

В том, как она брала что-либо в руки или обнимала меня было что-то такое мягкое, но уверенное, жилистое.

Иногда смотрела на меня как натуральный дикий зверь. Говорит, понимает всё, отвечает. Но взгляд такой, словно смотрит на тебя зверь из глубокой тёмной чащи леса. Неотрывно и видя в тебе как будто такой же предмет пространства, как муравейник или пень.

Она уникальна, такая, словно бы все ходили на курсы «Как жить в обществе нервничая, суетясь и выматывая себе нервы» или «как всё навязчиво анализировать и за всё бояться» или «100 способов стать невротиком», а она их пропустила, вместо этого ходила по грибы. За то её и люблю.

При этом она очень любит сплетничать, но я и сам рад обсудить какого-нибудь соседа. В целом умная добрая женщина.

Как ты поживаешь? А то ведь месяц прошёл с твоего предыдущего письма. У нас всё хорошо. Живём.

Последний ответ Славки на моё письмо о моей жене. Полгода до настоящих событий

Ахаха! Вот и насмешил меня твой тон в письме! Специально так писал? Красиво, очень романтично даже. Безусловно, я верю в то, что ты женился на лучшей девчонке.

Правда, очень странно ты написал про неё. Но ты и раньше красным словцом отличался, так что я думаю, это ты снова экспериментируешь. Про деревенских ты верно написал, совсем другие люди, чем мы с тобой. Но вот я как 10 лет назад сюда переехал, так сам стал попроще, что ли. Оно и правильно, на самом деле. Тут в деревне только попроще надо быть, иначе с ума сойдёшь.

Как я поживаю? Да ничего, вполне. Людей в деревне всё меньше, но магазин ещё работает, и это главное. Антон, дурачок который, недавно спалил пустой дом. А там хозяева ещё не всё забрали. Добро пропало. Жалко. Что ещё сказать тебе? Приезжай, я баню свою теплоизолировал. Теперь должно быть хорошо.

1 Как на мшистом автомобиле мы с женой выехали к Славке

Началось всё с того, что нам понадобился лесник Славка. Просто до зарезу. Причин тому насобиралось много, всего и не перечислить за один раз. Но есть и основной предлог для того, чтобы ехать к нему за 90 километров по убитой просёлочной дороге. Это клещики.

Клещики, из-за которых в этом году погибло уже 60% урожая ржи в хозяйствах в округе. Хозяйственники перепробовали все возможные способы борьбы. Использовали самые ядрёные химикаты, вводили специальный карантин для злаковых, и вообще сражались достойно. Но проигрывали. Вообще, надо сказать, что 40% урожая погибло ещё в самом начале, по недосмотру. За другими заботами как-то позабыли увеличить дозу инсектицида.

Это были какие-то особые клещики, невосприимчивые к инсектицидам. Мельче, плотнее и щитинистей, чем обычные ежегодные. Возможно потому, что зараза не была с самого начала обнаружена, из-за обычных профилактических доз инсектицида эти клещики выработали иммунитет. Поэтому когда было уничтожено 40% урожая, и хозяйства хватились увеличивать концентрацию инсектицида в фумигаторах, было уже поздно. Мне почему-то казалось, что наш Славка, так звали лесника, предложит варианты, как побороть паразита.

А что ещё было делать? Когда все средства перепробованы, обращаешься к старым знакомым. Славка был толковый парень.

Он мой старый друг. В институте мы с ним были лучшими друзьями и до сих пор хоть раз в год, да поддерживали связь. К праздникам он присылал мне деревенский самогон и дичь, а я ему — всякую ерунду, которую ему было трудно достать в деревне, которую он попросит. То фонарь ему куплю хороший, то перочинный нож, то журналы какие-нибудь. Но мы уже 3 года не общались вживую, всё письмами, посылками, да и то всё короче, всё лаконичнее. И я не знаю, как там он. Не спился ли совсем, узнает ли меня.

Из нашего посёлка мы выехали вдвоём с женой, в субботний день. У меня старая Митсубиши Паджеро, у которой на крыльях, заднем бампере и зачехлённой запаске вырос густо-зелёный бархатистый пушок мха. Она стояла три года без дела, а меня по работе возили на служебной Ниве. А недавно я решил дать старому коню дорогу. Ну и потому что права после лишения наконец восстановил.

Пришлось заменить все возможные резинки, это вылилось в кругленькую сумму. А также смириться с гниющими порогами, кое-где залатав их листовой нержавейкой. Но в остальном движок и ходовая были в полном порядке. Кое-что конечно ещё требовало замены, но не так критично. К тому же я уже сильно потратился. Пока и так сойдёт. Так что машина приятно и тепло рычала, согревая душу перспективой душевной поездки выходного дня. Мох я с неё пока не счищал. Пусть пока побудет. Антуражно.

Мы закупились семечками, крекерами, заварили термос чая, и покатили, иногда с плюханьем и грязными брызгами разбивая блестящие на солнце озёра луж. Всю дорогу испещряли ямы, колеи из подсохшей грязи — то змеисто виляющие, теряющиеся в лужах, то неожиданно выныривающие из них и образующие по краям опасно торчавшие окаменевшие гребни из грязи, поросшие короткой травой с залысинами и субтильными колосьями подорожником, которые и без того являются питекантропами в мире колосьев в смысле грубости, так ещё захудалыми от частых проезжающих по ним колёс и обдаваемые потоками грязи.

Этой дорогой пользовались, в основном отправляющиеся на охоту или рыбалку местные. Естественно, подобно другим дорогам, где функция не связать точку А с точкой Б, а просто привести подальше в лес, по этой дороге в принципе было сложно ехать. Но наша задача была всё-таки приехать в пункт Б. В деревню Кроты. Там и жил наш лесник.

2 Как нас обоих укачала убитая дорога

По ухабисто-волнистой дороге, которую трудно было назвать дорогой, мы проехали километров 15, прежде чем жена сказала:

— Я больше не могу, меня сейчас стошнит. Остановись.

Мы вывалились из Паджера и, покачиваясь по-моряцки широкой походкой, отошли в сторону и плюхнулись в цикорий, держась за головы. Я снял свои красно-синие потасканные кеды Пума и дал ногам подышать. Прекрасная поездка выходного дня, о которой я так мечтал утром, превратилась в адскую карусель, на которой теряешь представление о верхе и низе и о сторонах света. В голове страшно гудело.

— Прошло полтора часа почти. 10 километров в час, — я почесал свою коротко остриженную голову, которую начало печь на солнце, схватил цикорий, сорвал с него цветок и кинул в дорожную лужу. Голубенький цветок поплыл по луже, как будто у неё было течение. Я опьянело вздохнул, — но ехать-то надо дальше. Ещё 75 кэмэ.

Позади нас было небольшое заброшенное поле, теперь сплошь степь. Впереди, через дорогу, — густой смешанный лес. А там, в лесу, паутинная сеть ветвей вверху и мох внизу, такой же мох, как и на моей машине. Эта параллельность существования мхов показалась мне немного странной, как если бы машина вдруг сказала мне, что хотела бы прорасти им насквозь. Я помню, что тогда пообещал себе по приезду домой после выходных счистить весь мох с машины до блеска.

Жена моя сидела уронив голову на колени, её взлохмоченные волосы закрывали лицо. Нагретые солнцем, они ещё пахли ромашковым бальзамом, но уже немного перхотью или чем-то таким, если мыл голову позавчера. Мне нравилась смесь этих запахов. Она придаёт женщине некоторое ощущение жизни, в отличие от безжизненного стерильно-бальзамного, который слышен сразу после мытья головы.

— Йыыыхх, — прорычала глухо жена. Этот звук означал сильную усталость, в стоическом намерении всё же преодолеть остаток пути.

Поймав себя на мысли, что размышляю о степени чистоты женских голов, я встал, размялся, обулся, и поплёлся обратно в Паджеро. Жена больше ничего не сказала и смиренно последовала моему примеру.

Ещё приблизительно 5 километров мы ехали по этой дороге, а затем она стала более дикой, заросшей и при этом, поразительно, но — более ровной. Здесь ездили реже. Большинство рыбаков, охотников и грибников, сворачивало раньше. И немногие здесь месили грязь в непогоду, выдавливая из колеи топорщащиеся в разные стороны гребни. И мы смогли ехать быстрее. Жена даже свободно вздохнула, повеселела и принялась снова грызть семечки.

Я включил радио. Слегка шипя, заиграла «Since U Been Gone» Келли Кларксон. Гитарные риффы звучали шумливо, глухо улетая в открытое окно и растворялись там в берёзовом молодняке. А голосок Келли, напевающий что-то на английском, показался мне до ужаса несовместимым с этими полями и лесами. Подобно приторно-сладкой засахарившейся конфете в гречневой каше на топлёном масле. Но что поделать, ловила только эта станция. И это всё же было лучше, чем звенящий гул ухабистой дороги, который ещё не унялся в наших головах.

Вскоре солнце застили облака, и мир стал сугубо серо-зелёным. Радио перестало играть, только шипело, и я его выключил. Чтобы разнообразить остаток пути, мы с женой начали играть в города. Ещё через 2 часа, когда мы уже по нескольку раз изрядно пострадали подыскивая название городов на злосчастных буквах «А», «Н» и «К» (просто бич игрока в города), мы свернули на дорогу, ведущую в Кроты.

3 Две Олеси

Чуть дальше за поворотом нас остановили девушка с маленькой девочкой. Они сказали, что им тоже до Кротов, но они боятся, что дождь застанет их, поэтому и попросили подвезти.

— Я Даша, а это мой муж Вова. А вас как зовут? — Зачем-то заболтала моя жена.

— Мы — Олеси. Нас обеих зовут Олеси. — Гордо нахмурив брови, сказала девочка лет шести. Её мама с гордостью улыбалась и молчала.

— Ого, — закивал я, — а как так вышло, что вы обе Олеси?

— Так вот и вышло! — Звонко выпалила девочка, ковыряя пожухлый уже букет полевых цветов на своих коленях.

— Вы сёстры? — в некотором непонимании спросил я. — Очень уж молодо выглядите. — (я имел в виду старшую)

— Нет, я её мама. Да, я молодо выгляжу, потому что мне 17 лет.

Я нахмурил брови и почти минуту мы ехали молча, покачиваясь и слушая какое-то дребезжание в приборной доске от тряски. Потом разберусь, что это дребезжит.

— Так вы… — Наконец нарушил я молчание. — Так вы значит мама? Очень рано родили, значит?

— Вова! — Шикнула на меня жена.

— А что? Да вы поймите, я ничего. Я не могу осуждать. — Громко оправдывался я, глядя в зеркало заднего вида. — Просто интересно. Не часто такое бывает.

— Да ладно, — дружелюбно отмахнулась старшая Олеся. Несмотря на юность, что-то в её характере и манере поведения сильно топорщилось, как будто одной её части исполнилось уже лет сорок, а другая часть по-прежнему оставалась десятилетней. Я подумал, что это ранние роды и ранняя же ответственность как-то так повлияли. — Я даже подавала заявку на участие в передаче «Беременна в 16». Вот только не приняли… я ведь забеременела в 10. А не в 16! — И старшая Олеся громко, но как-то очень тепло рассмеялась.

Я видел, что Олеся непрочь поддержать эту тему и дальше, и не отступал:

— Любовь значит была? Я знаю, точно: большая любовь, — я улыбался, словно бы продолжая дружелюбно построенный Олесей диалог.

— Нет, никакой любви. Совсем никакой. Это мой дед. У него лунатизм, он ночью пришёл и изнасиловал меня. — Сказала она уже без улыбки, но всё с той же незатейливой прямотой. Иногда юные девушки хотят поразить, шокировать чем-то. Это у них в возрасте есть такое. Возможно, в этой ситуации Олесей руководил именно этот мотив.

Олеся младшая задумчиво ковырялась в своём букете из полевых цветов, слушая внимательно наш разговор, но делая вид, что не слышит. Старшая же делала вид, что для неё это совершенно обыденный разговор. Их лица тряслись в моём зеркале, как перо сейсмографа. Дашенька, жена моя, смотрела со скрытым укором — не на меня, а на дорогу, но я всё понял.

— Понятно, значит, дед. — Сказал я всё с тем же идиотски-оптимистичным тоном.

— Да, дед. — Продолжила Олеся старшая. — Но он не специально. Это лунатизм. Он уже совсем старый был. Вот и получается, что прадед Олеси — её отец. Это странно, я знаю. — Она очень натурально и добро рассмеялась. — Но что поделать. Бывают вот такие вот случаи. Я решила рожать.

— Хорошо, а почему обе Олеси-то? — Спросил я наконец. — Почему у дочери ваше имя?

— Это уже я, — горделиво заметила старшая. — Подумала, что так назвать будет интересно. Люблю вот, когда люди спрашивают. Сразу есть о чём поговорить. — Она задумчиво покусала нижнюю губу. — Ну и просто хотелось чтобы звали Олеся. Не знаю, почему. Просто! — И она зыркнула на меня в зеркало.

— Мама, это не новость, — ровным голосом обиженно сказала младшая.

— Пусть знают, буся. — Ласково и тихо обратилась к ней старшая.

Младшая особо в лице не изменилась, но как будто приняла сказанное. Да уж, парочка что надо.

— А что же вы? Куда едете? — Просто спросила старшая Олеся, когда мы уже подъезжали к Кротам.

— К другу, — Ответил я, — знаете, может быть лесника местного, он живёт дальше за борком.

— Лесника-то видели конечно, — отвечала старшая. — Но давно видели, года полтора. Знаем только что есть он там, и всё.

— Пьёт? — Обеспокоенно уставился я на них в зеркало.

— Этого не знаю. А знаете что, я поздороваться с ним хочу, а то всё повода познакомиться не было. Давайте мы с вами до него доедем, а оттуда уже пешком пойдём.

— Да как скажете, Олеся. Как скажете, — игриво-задорно, как с детьми, говорил я.

Когда мы наконец приехали к дому лесника и постучались в его дверь, открыл нам некто совсем другой, не Славка.

4 Это не Славка

Этот мужчина оказался блестяще-лысым, с густыми чёрными гусеницами бровей, с гладковыбритым лицом и подбородком, переходящим в шею. Его щёки синели: из-под бледной кожи лица уже хотела вырасти новая щетина. Глаза так чёрнели, что зрачков в радужках не наблюдалось вовсе. По комплекции он был точь-в-точь как Слава — плечи широкие, рост вполне высокий, живот в аккурат для мужчины 40 лет.

Ошибки быть не могло: дом был Славки, баня его, обшитая обещанной теплоизоляцией, как он и писал в письме. И даже живот Славкин, но вот только это был не Славка. Мы все молча таращились на незнакомца. Мы стояли снаружи, он — через порог, в коричневой темноте нутра дома. Одет был по-домашнему, вёл себя как хозяин. Что-то дожёвывал, словно он и был хозяин. Первым начал он:

— Вы наверное к Славе, — сказал он почти скрипящим голосом, довольно дружелюбно, но как-то печально.

— К нему, — только и сказал я.

— Слава пропал, — горестно сообщил мужик, сочувственно поджимая щёки к глазам. — Понимаете, вот уже полгода его нет, и мы не знаем где он.

— Мы — это кто? — нашлась Даша.

— Лесохозяйство, — он немного помялся, словно не зная, что ещё прибавить, словно ожидал, что мы тотчас же развернёмся и уйдём. — Я теперь здесь. Слава исчез, и всё.

Я понимал, что мы три с половиной часа ехали сюда, и обратно никому не хочется. Воспользовавшись рассеянностью мужика я сделал шаг через порог несмотря на то, что он там стоял:

— Слушайте, Славка — мой хороший друг, — говорил я при этом громко, прикинувшись слабослышащим. Когда говоришь громко, но спокойно, это всегда производит убедительный эффект. — Я хотел бы посмотреть как тут всё, повспоминать былое. Вы не против?

Когда я сказал «вы не против», я весь целиком был уже в тёмных сенях без окон. Здесь пахло какой-то затхлостью, засохшим спиртом на дне пыльных зелёных бутылок водки, пауками, сыростью и старым жиром. Запах некогда жизни прошлого, но о настоящем он отчётливо говорил, что тут не живут по меньшей мере полгода. Густобровый, похоже, был прав.

Очевидно, он не хотел нас пускать, но я уже был внутри, за мной уже переступила порог Даша, Олеси тоже собирались войти несмотря на то, что их-то точно никто не звал. И мы вошли. Лысый, похоже, не понимал, почему мы все себя так ведём:

— Вам надо осмотреть дом? Но я же сказал, что Славы нет и увы не будет. Или у вас какие-то дела в этом доме? Я тут обживаюсь, вещи Славы не трогаю. Просто обживаюсь. — Как бы оправдывался лысый. — Дом-то служебный, от государства.

— Мы тут вас впервые видим, — сказала Олеся старшая стоя уже в сенях. — Вы давно тут?

Мужик всё ещё стоял держал открытую дверь, словно бы мы должны были тотчас выйти, но мы никуда не собирались. Я прошёл в комнаты. Даша за мной. Мужик сказал:

— Я совсем недавно, месяц. Я бы пригласил на чай вас, только туда, в баню. Я там живу в основном, но у меня ужасный беспорядок, всё не было времени убраться.

— А чем же занимался тут? — Спросил я недоверчиво, но громко и всё так же кося под дурачка.

Мы разглядывали помещение, мужик в ответ промолчал, потом как-то медленно отошёл от входной двери, она немного со скрипом прикрылась. Не до конца, но стало темно. Пока луч света из открытой двери попадал в комнату, вот что я успел разглядеть. Я опишу обстановку, вызвавшую у меня даже не вопросы, а какое-то тупое онемение.

Окна были заложены изнутри какими-то старыми полотенцами и сорванными с петель занавесками. Карнизы у некоторых окон были оторваны — видно, что занавески сдирали в спешке. Некоторые тряпки для более плотного прилегания к окну были прижаты поленьями или всё теми же обломками карнизов. Свет внутрь попадал, но очень тусклый. Большую часть просторной комнаты занимала кипа каких-то связанных крест накрест бечевой то ли книг, то ли чёрт его знает чего. Старый диван стоящий в углу с характерными вмятинами навсегда запечатлел позу, в которой привык лежать Славка.

Печь, располагавшаяся между залом и комнатами, была всё такая же белая, слегка закопчённая, рядом с ней дрова — возможно, Славка исчез в самые холода. Кое-где стояли бутылки, банки, прочая посуда, большинство были выставлены так, словно их вот-вот намеревались помыть — на столе, покрытом замусоленной клеёнкой, у большого алюминиевого таза, в котором когда-то была вода, но высохла. Рядом с тазом даже лежали ветошь, ёршик для бутылок и мыло. Словно в подтверждение моей догадки я тут же заметил дальше за тазом три бутылки почище.

Грязные же бутылки и банки были как будто со следами настоек или закатки — в них засохли то ягода, то чили перчики, то чёрте что — то какой-то засохший жир, словно бы в них была тушёнка или что-то вроде того. Кое-что успело порасти плесенью и эта плесень уже успела выродиться, осесть и засохнуть. Если здесь и вывелись мухи, то все они куда-то подевались.

Между двух окон стоял громоздкий славкин шкаф. Славка всегда запирал его на ключ, потому что если не запереть, то дверцы открывались сами собой. Кое-где стояли какие-то пластиковые и металлические вёдра, вложенные одно в другое без всякого принципа. На старый абажур была навешена одежда Славки, под весом которой каркас абажура сломался и согнулся. Я взглянул на пол и заметил на нём следы чего-то мелкого, по форме напоминающие разбросанную в пыли следы от фасолин, но фасолины эти как будто убрали по штуке одну за другой пальцами. Самой фасоли нигде не было видно. Тут-то дверь и закрылась, и в зале стало гораздо темнее.

5 Про фасоль

— Я ничем не могу помочь вам, — сказал лысый спокойно, но немного как бы упрашивая нас, и вошёл в комнату.

— Почему окна закрыты тряпками? — Спросил я, усаживаясь на диван и продолжая осматривать помещение, с этого ракурса я видел только голову лысого, потому что прямо передо мной уже возвышались кипы бумаг.

Несмотря на этот завал в центре комнаты, по двум сторонам от него были вполне широкие проходы. И везде дощатый пол был усыпан следами от фасоли.

— Здесь что, фасоль рассыпали? — Спросил я не дожидаясь ответа на первый вопрос. Олеси сели рядом со мной на диван. А Даша продолжала неспешно оглядывать всё вокруг, она остановилась напротив маленькой вышивки висевшей за абажуром. Там была очень плохо вышита какая-то собака. Вышила уже давно какая-то деревенская кустарница.

Из этой комнаты были выходы ещё в три помещения, в которых было так же темно, хотя раньше я помню дом был светлый, с большим количеством окон. Вообще все окна затянули. Внутренних дверей в доме не было совсем. Но это и раньше так было: во всех комнатах двери были сняты с петель. Эти три помещения были: спальня с вертикальной лестницей на чердак, кухня, и ещё одна комната, навроде кабинета. В последней у Славки стоял письменный стол, и он писал за ним письма и читал книги, напялив очки для чтения. Сейчас я видел этот стол с дивана, на нём тоже громоздились кипы.

— Не могу знать, — лысый поставил руки в пояс и похоже наконец смирился, что мы не уйдём, — зима эта холодная была, до 35 мороза доходило, наверное Слава так предотвратил теплопотери. Ну или например другая версия — чтобы от солнца вот эти материалы не выгорели. Ни про какую фасоль тоже не знаю ничего.

— А что это за материалы? — Кивнул я на стопку книг.

— Похоже, что это упразднили бибилиотеку местную. Закрыли то есть. А Слава по доброте душевной решил спасти книги. Наверное, так они сюда и попали. В деревне всё меньше людей становится. Вот и закрыли её. — Хмуро говорил лысый.

— Мы со Славкой — давние друзья. Я приехал к нему не просто погостить, но и по делу. Рожь пропадает. Славка мог знать, как и что с ней делать. Во всяком случае, покумекали бы с ним вдвоём, всё же лучше было бы. Но то что он пропал, да ещё и полгода назад, это для меня удар, поймите меня. — Я откровенничал, а мужик молчал. Тогда я спросил. — А вас, значит, перевели сюда? Я Вова. А как вас зовут?

— Я тоже Слава. Да, перевели из столицы.

— А как вы тут месяц уже живёте, если пыль на полу, только фасоль какая-то была, да и ту подобрали?

— А я в бане ночевал и жил тоже там. Слава там всё достаточно автономно сделал, плиточку даже, рукомойник. Тут в доме такой беспорядок, я сюда и не ходил. Да и следствие тут ходило пару раз. — Мужик (упорно не буду называть его Славой), сказав это, замолчал. Все мы тоже помолчали. Не выдержав, я вздохнул, шлёпнул руками себе по коленям и встал, собираясь исследовать дом дальше, приговаривая:

— В бане, значит… ну может ты и прав, что в бане. Кто знает, что тут может… — я остановился на пороге спальни, в которой находилась лестница на чердак, и обомлел. Я не сразу увидел их, но вот когда увидел, ноги так и подкосились, да я схватился за дверной косяк, мешкообразно навалившись на него, отчего тот даже длинно скрипнул. Испуг отошёл, и я постарался вглядеться в полузатенённую спальню. Точнее, в лестницу. Тут в комнате было одно окно, тоже плотно упакованное тряпками, но через них пробивалось немного света.

То, что произошло дальше, похоже, мне приснилось. Во сне наяву. Я как бы словил галлюцинацию от долгой дороги по колдобинам, от волнения за давнего друга. Иначе это никак не объяснить.

Вдоль вертикальной лестницы тянулось несколько каких-то бесформенных фигурок, каждый размером с бутылку водки. Я сначала подумал, что это какой-то декор или игрушки. Стал вглядываться: эти фигурки по-живому двигались. Шевелились как единый организм, как сколопендра, поедающая само бытие. Эти существа стояли друг у друга на плечах, если это можно было назвать плечами, держась за лестницу и передавая что-то снизу вверх.

Их на лестнице помещалось 12 или 13, сосчитать было трудно, потому что всё происходило очень быстро, в сотню раз быстрее, чем я описываю. Последний уже исчезал наполовину в черноте чердака. Внезапно остановив свою работу, они вытаращились на меня какими-то блестящими глазками без признаков зрачков. Одеты эти странные существа не были, но не сказал бы, чтобы они были голые. Они были как будто выполнены из какого-то мягкого полупрозрачного материала. Кажется, на некоторых то тут, то там росли мох из которого торчали крошечные шляпки грибов. В редких лучах света из окна их кожа едва заметно искрилась, как слизь на улитке. У этих существ были лица, вполне человеческие, но маленькие и их глаза… Их глаза были совсем не человеческие, они были как капли чёрной смолы: с крошечным бликом.

Пытаясь совладать с собой я почему-то сказал что-то очень странное, зато громко. И кося под дурачка:

— А, я уже читал это в какой-то книге! Вот про вас.

Одно из существ из середины лестницы как-то недружелюбно повернуло голову набок, словно интересуясь моей персоной, но трудно было понять, что за эмоцию выражало это существо — у него не было бровей. Оно ответило мне вполне взрослым человеческим голосом, хриплым каким-то тенором, но от этих слов меня пробили мурашки ужаса:

— В какой книге? В этой или в той, которую ты прямо сейчас читаешь?

В какой книге? В этой или в той, которую я прямо сейчас читаю? Но я сейчас не читаю никакую книгу. Или читаю?

Запутавшись и всё ещё пребывая в ужасе, я искусственно рассмеялся и как-то горделиво выдавил из себя, делая вид, что у меня вообще всё под контролем:

— Ха-ха! В обеих!

— Боже, Вова, с кем ты там говоришь? — забеспокоилась Даша и подошла ко мне, в этот момент существа все ретировались кто куда. Кто под кровать, кто под кадку, кто на чердак. Последний, который был в самой середине лестницы, всеми покинутый, ненадолго завис на ступени, побаралхал в воздухе ногами, а затем всё же подтянулся и быстро улизнул на чердак. Даша, кажется, успела заметить его ноги.

— О Господи, что это было? — не своим голосом прохрипела она.

— Какие-то эти, — ответил я беспомощно шаря глазами по опустевшей спальне. — Тут живут какие-то человечки, что ли.

— Значит, мне не показалось, — закивала Даша тревожно озираясь по углам.

Я обернулся на густобрового, и тот просто пожал плечами, дыша при этом как-то по-детски, словно ребёнок, у которого аденоиды — приоткрыв рот и слегка сопя горлом. Лицо его при этом было совершенно глупое.

— Вот поэтому я и живу в бане, — как бы само-собой резюмировал мужик. — Честное слово, я думал поначалу, что сошёл с ума. Но то, что вы про следы от фасоли на полу заметили — заставило меня немного поверить в своё здравомыслие. Фасоль-то это никакая не фасоль вовсе, а следы вот этих товарищей. — Он начал громко, а слово «товарищей» произнёс шёпотом.

6 Рассказ нового Славы

Я не знал, что говорить и о чём думать. У меня потемнело в глазах, и я присел на диван. У меня бесконечно крутилось в голове сказанные человечком слова «В какой книге? В этой или в той, которую ты прямо сейчас читаешь?» Что, чёрт побери, значит эта фраза? В какой этой? И какую я сейчас читаю?

Мне вдруг показалось, что я и правда читаю какую-то книгу. Но солнечный свет, пробивающийся сквозь уплотнённые тряпками окна, тонко разрезающими пространство и обнажающими сотни парящих в воздухе пылинок, от застенчивости не находящих себе покоя, убеждал меня, что всё происходит на самом деле.

А если я — это тот, кто читает некую книгу, в которую настолько поверил, что перестаю видеть текст, а вижу только события так, словно я сам в них участвую? А на самом деле я вовсе не тут? А где тогда? Мне снова стало страшно, и мороз пробежал по моей спине.

Да и вообще, почему я сказал, что читал о них в какой-то книге? Где-то в фольклоре, может и читал. Да только почему я потом сказал «в обеих», и при этом засмеялся. Я ничерта не понимаю. Так, хорошо, собрался. Тут никто ничего не понимает, так и что теперь?

— Значит, рассказывай давай теперь с самого начала, — исподлобья косился я на мужика. Даша протёрла рукой какую-то тумбу от пыли и села на неё. В воздухе завихрились клубы пыли, но она кажется не обращала на то внимание. Олеси сидели смирно рядом со мной на диване. Старшая — с какой-то болью в лице глядя на меня, а младшая у неё на коленях смешно «боялась». Она поджала ножки под себя, как будто чтобы их не дёрнул снизу какой Бабайка и подставив ручки под щёки. Обе слушали внимательно.

Густобровый глубоко вздохнул. От него пахнуло несвежим дыханием, так бывает если человек давно не ел или только что проснулся. Вздохнул так, как будто надеялся до сих пор от нас отвертеться и выжидал, когда же мы уберёмся отсюда, но в итоге сдался, понимая, сколько тягот теперь его ждёт.

— Хорошо, — и он уставился на пол. Если бы он в этот момент ничего не говорил, то выглядел бы натуральным умственно-отсталым. — Приехал я сюда месяц назад. Мне было не понятно, почему прошлый лесник исчез, но я в общем-то решил для себя, что он просто исчез, да и всё. Запил, идея какая его посетила, пошёл в лес, да и умер там в мороз, а тело искать в таком лесу — извините. Бесполезно. Говорили конечно разное про его исчезновение. Версий много: женщина, грибы, сны. В общем, все эти версии связаны с тем, что Слава просто умом тронулся да и ушёл куда-то. Версии с похищениями не было, да и кому Слава нужен-то? И к тому же мне-то какое дело? Вы поймите, я человека не знал никогда, меня прислали за хозяйством следить, вот я и здесь.

Я, это самое, прихожу в дом, уже вещи стал раскладывать, как тут эти вот, — тут мужик перешёл на шёпот, — ходят тут туда-сюда. Сначала прятались при моём появлении, а потом совсем страх потеряли. Я думал всё, я с катушек-то съехал. Дай думаю поселюсь в бане, а если и там эти товарищи ко мне, — всё шептал Слава, — станут ходить, тогда всё, значит, спятил. Почему-то я так для себя решил. И ведь в баню не ходили они пока. Тьфу-тьфу-тьфу.

Связи с центром нет, — снова заговорил в голос, — а когда и бывает, что я им скажу? Надо же будет свидетельствовать, исчезновение человека — не шутка, вообще-то. И я им тут про этих стану рассказывать? Ага, конечно. Я, это самое, не готов был.

В общем-то, как увидел их, думал сначала «да и пусть». Стал вещи раскладывать уже, потом думаю, всякое конечно видел, да такого — нет. И ушёл отсюда, и более не приходил. В бане жил, и дела вёл тоже там. А сегодня вот решил наконец разобраться с домом, зашёл поглядеть что к чему, осматриваюсь стою, а тут и вы стучите. Вот так.

7 Новые обстоятельства

— Ну хорошо, — сказал я, пытаясь всё уложить в голове. Что-то всё равно топорщилось, не хотело укладываться. — А что ты жевал, когда мы зашли? Ты стоял на пороге и жевал.

— Чего? — потерялся Слава. И пощупал карманы, извлёк разорванный пакетик и протянул мне. — Это сыр-косичка. Будете?

Я увидел, что это и правда сыр-косичка, и отрицательно покачал головой. Помолчав, Слава сказал:

— Вообще-то мне очень неприятно ваше поведение, ваше недоверие. Вы, как бы, совершенно посторонние люди здесь, я впустил вас только из уважения к вашей со Славой дружбе. И всё. А вы на меня только косо посматриваете и в чём-то подозреваете, а я вам, это самое, ничего не сделал.

— Да ты тоже пойми нас, — только и сказал я. Слава ответил, что понимает.

Обстоятельства, в которых мы находились, были до того странными, что поразительным образом мы к ним даже привыкли. Маленькие существа как-то не вызывали страха, потому что в доме было слишком много больших людей. Маленькие вызывали скорее недоумение. Страшно мне было лишь от фразы, которую сказал один из коротышек.

Окна мы решили не открывать от тряпок, ничего пока не трогать. Я продолжил осмотр дома. В кухне и кабинете окна также были закрыты тряпками. Также весь пол испещряли следы этих существ. Но я заметил, что они только недавно стали везде ходить. Это было заметно по свежим следам, которые прежде мне казались следами от фасоли, и по отсутствию старых следов.

Кухня была маленькая, в ней только и стояли дешёвые замызганные кухонные тумбы, крошечная газовая плитка, работающая от баллона, и холодильник. Конечно, всюду ещё были банки-склянки, чайник. Старый жир здесь, казалось, покрывал всё тонким слоем, так что если провести ногтем по стенке сковородки или липкой клетчатой клеёнке на колченогом столе, то сковыривалась и скукоживалась волнами под ногтем плотная желеобразная и вонючая лента жира. Сверху жир покрывал толстый слой пыли, разбитый то тут, то там уже знакомыми нам следами фасоли. Такая уж кухня одинокого лесника. Во всяком случае, про всех лесников не скажу, но Славка вполне мог подзапустить тут всё, когда пребывал в запое. Потом конечно наводил марафет, но очевидно эту кухню он покинул будучи в запое. Картина складывалась вполне определённая.

Кабинет же состоял из стола, стула и небольшого книжного стеллажа, который ломился от книг и бумажек. Книги и бумажки были и на столе — всякие: мятые, исписанные, почёрканные. Славка напряжённо что-то писал и потом зачёркивал, и это не один день. Но потом просто бросил всё как есть. Я взял в руки один листок с его записями. Это был написанный в большом нервном напряжении чудовищно непонятным почерком, чёрканный-перечёрканный текст о чертях. О чертях, да.

Я сел на стул, чтобы прочитать всё это. И заметил, что стул был не пыльный. И часть стола как будто недавно использовалась. Тут я задумался: а ведь действительно, пыль обычно образуется от самого человека, который тут живёт, от шелушащейся мало-помалу кожи, одежды, в которой он ходит. Но откуда пыль в доме, в котором никто не жил? Так может это и не пыль вовсе? Или нечеловеческая пыль? Хотя, если подумать, то пыль образуется и от книг, да ещё какая. Короче, я ничего не понимал. Я осмотрелся вокруг, на улице ещё светило солнце, и совершенно даже не верилось в то, что я видел в спальне. Но солнце было вечернее, я заметил это с тревогой. Нужно было где-то уже искать ночлег или убираться обратно в посёлок.

Я вчитался в текст, спотыкаясь на неразборчивом курсиве, прямо становящимся иногда просто каракулями:

Чёрт играет, чёрт поиграл, да отдай. Так говорят. Домовой и есть чёрт?

Чёрт приходит ночью, нужно его застать. Очень редко днём, но тоже приходит. Оставь меня в покое. Поиграл, да и отдай. Нельзя так писать, нельзя. Хорошо, давай-ка начистоту. По-честному. Давай подумаем с холодной головой. Попробуем подумать. Ты сам себя закопал. Ты себя не можешь найти теперь. Где ты сам себя закопал? Чёрт, поиграл, да отдай. Нельзя. Теперь сиди вот и размышляй. Собирай справки.

(Далее, очевидно, идут справки о чёртах) Чертей везде много, всюду — от луж до рек, от тёмных углов до больших печей — можно наткнуться на чёрта и не одного. Настоятель монастыря говорит, что чертей столько, что почти нельзя глянуть куда-либо не попав глазами в чёрта. Но с тем все и живут, и только Слово и Крест сдерживают. Иванов из деревни говорит просто, что у него этих чертей живёт по одному-двум в подвале, по одному-двум под крышей и одному-двум прямо в сорняках у забора.

А я вот думаю. Почему именно «по одному-двум»?

Они все сумасшедшие просто, дорогой. Они спятили.

Чёрт, поиграл, да и отдай. А если играет не один чёрт, а много? Нужно думать о насущном. Воды разогреть надо.

Погрелся водою, да только телом. Душа в холоде, тщете. Душа потеряна. Она где-то.

Я сложил бумажку в два раза и положил в нагрудный карман. Но этот текст был написан Славкой. К сожалению, на 100% тронувшимся кукухой Славкой. Он всегда был очень здравомыслящим и ироничным. Водка его и погубила.

8 Не дай бог здесь ночевать

Густобровому я верил, да только не в том была загвоздка. Мой друг исчез при загадочных обстоятельствах, и если бы не существа в спальне на лестнице, я бы совсем поверил бы, что Славка просто заболел белочкой. Но существа были, я сам их видел, а я ведь не пью так как раньше. Бывает, конечно. Но с тех пор как права отобрали, я меру знаю. И выпивал я последний раз, кажется, пять дней тому. Так что исключено.

Олеси эти ещё странные. Точно, нужно спросить у них, где можно ночлег найти на эту ночь. Что угодно, только бы не здесь ночевать. Подумав так, я сплюнул три раза через левое плечо. Не дай бог здесь ночевать. Деревня в километре отсюда, если по-прямой. А завтра уже разберёмся.

Пока я сидел на стуле и думал об этом, краем уха заметил, что в зале все разговаривают между собой. О том, кто откуда, да как поживают. Обычный светский трёп. Я даже нахмурился — время ли об этом теперь?

Вышел к ним, объявил:

— Даша, нужно ехать в деревню, искать ночлег. Олеся, вы же из этой деревни? Вы знаете, где переночевать можно?

Олеся старшая в этот момент сняла сандалик Олеси младшей и осматривала мозоль, на которую та пожаловалась. Очевидно, сандалик сильно натёр той, так что кожа покраснела, и кажется даже начались пузыри. Запоздало услышав меня, старшая сказала:

— Да можете у меня лечь, — не глядя на меня и задумчиво бормотала она, всё ещё разбираясь с мозолями младшей — у меня мама уехала недавно. Матрас есть.

Мы с Дашей переглянулись. Я совершенно не понял, что она пыталась мне сказать своим выражением лица, кажется, то был вопрос, а где мы собираемся при этом ужинать или что-то в этом роде. Но по моему взгляду она должна была понять: совершенно очевидно, что это наша единственная возможность устроиться с комфортом сегодня, не возвращаясь домой, а я сильно устал, чтобы возвращаться домой в посёлок. На том и порешили.

Славу-нового-лесника мы оставили в этом месте. Кажется, он не собирался уходить, и закат его не пугал. Он собираться изучать что к чему в этом доме. Уходя, я бегло пытался разобраться, что за кипы книг лежат посреди зала, но ничего особенного не увидел. Это были старые библиотечные книги, некоторые в вязанных и так и не развязанных узлах бичевы — как принесли, так и оставили. Вот всё, что мой взор успел ухватить второпях. «Слово о полку Игореве» — само произведение и сборник статей о нём, «Пишу, как пишется» Джона Леннона — очевидно, роман, написанный автоматическим письмом, как тогда было модно, «Счастье — это просто. Несерьезные серьезные письма» Юрия Никулина, Ковнер С. Г. «История средневековой медицины». Вот и всё. Я подумал в тот момент, что завтра-то я обязательно посмотрю, что ещё за книги спас Слава из бибилиотеке, даст только Бог их посмотреть. А сейчас было пора уходить.

И мы вышли. В густо пахнущий хвоей лес, где точно часть самой природы со своим мхом на крыльях и бампере, стоял мой Паджеро, на который сосны уже успели натрусить немного свежеопавших иголок. До чего было приятно выйти из пыльного помещения, наполненного хаосом и неясными следами событий, от которых ломило в висках. Здесь же был сосновый бор, совсем другой воздух, наполненный сосновым духом, хотя и тяжеловатым, но ясным.

Я прошёл сразу к машине и завёл её. Та заколыхалась и запустилась.

— Мы поедем в деревню, а завтра снова сюда, — сказал я леснику твёрдым тоном, не терпящим возражения, так как я знал, что новому Славе мы в тягость, и потому давил на него. Ну не мог я просто так взять и оставить исчезновение Славки неразгаданным, да ещё и с такими обстоятельствами. В голове совсем никак не укладывались ещё и существа, но они были, это факт. И не брать их в расчёт было безумие. Хотя и брать их в расчёт — тоже безумие. В общем, так и так выходило полное безумие, так что бросать всё вот так не годилось.

— Приезжайте! — Каким-то рубленным жестом махнул рукой мне Слава с крыльца. Голосом он приглашал, а жестом явно отсылал.

— Непременно, — обещал я.

Мы сели в машину — я, Олеси, Даша, и поехали.

9 Ночёвка

Перекатываясь по затяжным волнам кочек мы покатили в деревню. На меня вдруг навалилась какая-то тяжёлая усталость, даже глаза начали слипаться, и если бы не кочки, я бы точно задремал за рулём. Я знал, что Даша хотела есть. Я же хотел только лечь спать. Казалось, что лягу — и моментом усну. Не важно даже где, главное — чтобы не качало. Впереди было всего километра два пути, но это были трудные два километра. В голове зудел голос существа «В какой книге? В этой или в той, которую ты прямо сейчас читаешь?» Почему я вообще сказал, что уже читал это в какой-то книге? Что именно я читал? Может быть, вспомнил книгу одного писателя, которую читал в студенчестве? Наверное, да. Надо же было как-то выкрутиться. А надо ли было выкрутиться? И какую книгу я прямо сейчас читаю? Я уже давно не читал книг. Вопросы были жуткие, и мне даже немного расхотелось спать, но стоило мне только перестать задавать вопросы, как усталость вернулась.

— Спасибо, что согласились нас приютить, — сказал я, глядя в зеркало заднего вида, чтобы как-то развлечь себя. Олеся окончательно сняла с младшей сандальку, и сидела, вертя её в руке за ремешок.

— Да собственно не за что. Вижу, люди хорошие. Я с вами сегодня целую жизнь прожила считайте, — и она дружелюбно кивнула сначала мне, потом, поймав взгляд моей жены, ей. Этот жест вышел какой-то деланный, заготовленный, но заготовка обрушилась из-за того, что Олеся долго ловила взгляд жены. Непринуждённого дружелюбия не вышло. Я ощутил какую-то неловкость.

— Ну что там, в деревне, много кто ещё живёт? Или как обычно, всё меньше людей, — не отступал я, конструируя просто на ходу новую реплику для светской беседы.

— Вы знаете, да пожалуй что живут, — ответила Олеся. — Меньше конечно народу, но пока есть магазин, то жить-то пожалуй будут. Школы нет, закрылась. Но детский садик работает.

Мы всё обменивались какими-то репликами. Олеся младшая дёргала маму — ей было скучно. Даша молча смотрела на дорогу и грызла крекеры. А потом мы приехали, Олеся навалилась на моё сиденье локтем и дыша мне в ухо, громко до боли в ухе объявляла «здесь налево!», «лучше сюда едь, там канава» и так далее. И проехав несколько домов, далеко находящихся друг от друга, мы приехали.

Поставить машину было негде, но Олеся сказала, что тут никто не ездит и наказала бросить как есть. Так и сделали. Оставил посреди узкой улицы, поросшей травой: в самом деле тут как будто никто не ездил. Слева начинался старый яблоневый сад превратившийся в бурелом, поодаль впереди стоял следующий дом, а дом Олеси тонул в траве. Никто траву не стриг. Видно впрочем было, что постригли месяца полтора назад, но сейчас царили заросли почти по колено.

За шатающимся столом, накрытым липкой плёнкой с принтами цветов, Олеся предложила нам чай. Мы выпили. Всё больше молча. Затем дала простыню и одеяло, и мы постелили на пружинном матрасе, положенном прямо на полу в зале. Спать было вроде бы ещё рано, хотя и стемнело. Олеся пошла на прогулку с младшей. Вечер был хороший: летали мотыльки, занимались сверчки, иссиня-чёрное небо кое-где в небесах озарял красный свет зашедшего за горизонт солнца. Мы с Дашей налили по второй кружке чая, сели и стали смотреть в окошко. Даша заканчивала пакет крекеров. Олеся хотела предложить что-то на ужин, но Даша почему-то отказалась. Такое у неё бывает спокойное, неразговорчивое настроение.

Сидели мы в сенях (или как их называют «холодной веранде») с частой рамой углового окна, из которого была видна наш Паджеро, просёлка, уходящая вдаль, поросшая бурно травой, кусочек соседского дома, выступающего из-за зарослей, и небо: синее, чёрное, серое, с красноватыми уже угасающими следами солнца. Цвет неба был настолько потрясающим, что я даже забыл обо всём что было сегодня. Совсем. Затем, напившись чаю, мы по очереди сходили в туалет.

Туалет располагался на улице. Это был нехитрый дощатый и шаткий конструкт с выпиленной в досках дыркой, куда и производился туалет. Удивительно, но дурного запаха почти не было. Очевидно потому что вместилище свободно проветривалось, выгребная яма была негерметичной. Я вгляделся вглубь, но ничего не увидел. Только темноту.

Когда я вернулся, Даша уже лежала на боку на матрасе. Я лёг рядом, аккуратно стащив с неё немного одеяла. Укрылся и уснул.

10 Ночью

Проснулся я глубоко заполночь. Кромешный был мрак, и если бы не тикали часы, я бы подумал, что оказался где-то под землёй. Даже запахло сыростью и какими-то корнями. Длинно скрипнув пружинами матраса, я скатился с него, встал, попробовал оглядеться. Видно по-прежнему ничего не было. Неведомыми прежде рецепторами тела я почувствовал, что чуть дальше в комнате уже спят Олеси. Примерно помня где находился выход, я ощупью добрался до него и вышел в сени. Тут сквозь окна попадал тусклый свет полулунной ночи, и по нему можно было хоть как-то ориентироваться.

Вышел во двор, встал на деревянном крыльце и стал искать глазами силуэт туалета. По небу плыли вперемежку пронзительно ясные звёзды и облачная каша. Пахло сырой предросистой свежестью и какой-то жжёной сухой травой, хотя стояла далеко не весна. Возможно, где-то рядом находилась баня, и за годы копоть от её трубы пропитала стены дома и всё вокруг. Или что-то подобное. Трудно было судить в темноте. Звуков не было совсем. Я слышал собственное дыхание и каждое своё движение, которое звонко впитывалось окружающим сырым воздухом и оборачивалось в какое-то эхо. Я уже нашёл взглядом туалет, но всё ещё стоял проникался удивительными впечатлениями от этой глубинки. Вдруг где-то со стороны леса раздался свист. Я сначала и не понял, что что-то звучит — настолько свист был органичный. Гулко, разливисто, с эхом. Даже не свист, а как будто укание. Но ни на что не похожее. Может, конечно, птица какая-нибудь. Но я никогда не слышал такой свист от птицы. Впрочем, откуда мне, более городскому жителю, это знать.

Но уверяю, что свист этот был не очень похож на птичий. Он был протяжный и ровный. Сова или другая птица они как бы играюче поют, переливчато. А этот же свист длился по целых три секунды, да и тональность какая-то странная у него была. К тому же, может быть из-за высокой влажности воздуха было ясно, что свист исходит откуда-то из леса. Но откуда конкретно — не ясно, он был слишком объёмный и шёл как будто от всего леса целиком. От невидимого отсюда леса. Каждый свист, замолкнув, разлетался эхом и мягко впитывался в сырость воздуха. А затем через секунд 10—20 повторялся. Так я простоял минут пять, не меньше, слушая свист. Так и закурил бы, да бросил пару лет назад.

Ничего не поделаешь. Даже если я буду слушать этот свист часа два, я всё равно не пойду на источник шума. Всё ещё беспомощно слушая этот всеобъемлющий свист, я подумал о маленьких существах. Что они такое? Опасны ли они? Из-за них ли ушёл Славка из дому зимой? Почему он вообще ушёл из дома зимой и не вернулся? Что с ним случилось? Вопросов выходило слишком много, но главное, что я наверняка не знал, какой вопрос должен быть первым, и верные ли все эти вопросы.

Почему Славка размышлял о черте? Считал ли Славка чертями этих существ? «Хорошо, давай-ка начистоту. По-честному. Давай подумаем с холодной головой. Попробуем подумать. Ты сам себя закопал». Так писал Славка. Что это значит? В чём он сам себя закопал? «Чертей везде много, всюду — от луж до рек, от тёмных углов до больших печей — можно наткнуться на чёрта и не одного», — так он писал. Значит всё-таки черти-то они и есть, эти существа-то. Не похожи впрочем, но давай признаем — ты прежде чертей не встречал. Поэтому может быть они и такие. А глаза-то их как у насекомых, что ли. Может, домой уехать завтра, да и всё? А как же Славка. Он же пропал. А может он живой, и его надо искать?

— Чёрт, а чёрт, поиграл, да отдай, — словно вырвалось у меня вслух. Поняв, что я сказал только что, я сплюнул три раза через левое плечо и перекрестился. На всякий случай. Я вообще не суеверный. Был. А увидишь таких вот существ — суеверным скорее всего станешь. Так меня в детстве учили говорить «чёрт, поиграл, да отдай», когда потерялась в доме какая-то вещь. Очевидно, так учили говорить и Славку. Но почему он пишет эту фразу, да зачёркивает её сразу же? Может быть он что-то хотел этим сказать? Да только кому? Откуда он мог знать, что кто-то приедет? И от кого прятал правду? И какая это правда?

Я глубоко вздохнул, и только теперь кроме сырой травянисто-землистой свежести ощутил едва заметный запах сортира. Ничего не оставалось, как закончить свой вечерний туалет. Я пошёл, справил нужду в шаткую конструкцию в темноте, на слух ориентируясь относительно того, попал в отверстие или нет. Затем вернулся в дом. Снова наощупь добрался до матраса, на этот раз уже словно знал куда идти, да спать лёг.

После таких мыслей и вопросов я чуть поворочался, да уснул. Ближе к утру мне приснился такой сон. Я сначала не понял, сон ли это. Уже светало, я снова встал с матраса. Подошёл к окну — там сизый туманец, какой-то покачивающийся рогоз давно уже тут поселившийся в лужах, трава, мутное размазанное пятно леса вдалеке. Это окно выходило на противоположную сторону дома, на задний двор. Вчера мы смотрели в другое, которое выходит на передний двор. А этот вид из окна вчера не видели. Я про себя отметил, что это очень красиво. Этот туманец, этот рогоз, эта позёмка, покрывающая траву почти до самого леса. Постоял так какое-то время. Даша и Олеси ещё спали. Тикали всегдашние часы.

Я понял, что снова хочу отлить, хотя я уже ходил ночью. Ну что ж, подумал я, теперь-то хотя бы всё будет видно. И я вышел в сени, там оказывается нужно было пройти через ещё одну часть небольшой холодной веранды, отделённую дверью, которую я раньше не помнил, отворил дверь наружу, и уже собирался выходить, как вдруг какой-то странный холод пробежал у меня по спине. Я как-то рефлекторно обернулся. Дверь тёплой части дома, которую я покинул и которую только что закрывал, была распахнута настежь. Должно быть ветром распахнуло. Я подался было закрыть её снова, как вдруг волосы огромной длины стали тянуться сверху из-за дверного проёма. Я отступил, и меня обдало ужасом. А затем огромная, метров 5 какая-то волосатая голова с гигантскими ноздрями и выпученными глазами вытаращилась оттуда. Там даже места от пола до потолка столько не было в принципе. От ужаса ноги мои наконец подкосились, и я упал, и пополз прочь, наружу. А голова вся была сплошь волосатая, только верхние части щёк у неё кажется не были в волосах. И глаза выпученные такие, по полметра каждое.

Смотрела голова не на меня, а куда-то за мою спину. Испуганный до смерти, я обернулся. Там стояли эти существа. Стояли собственными ногами и на земле, их было штук шесть-десять, трудно уже понять сколько. Розоватые такие же, мшистые с маленькими растущими на их телах грибочками.

— Ну и чего тебе тут надо, — сказал главный из них мне. Совершенно взрослым голосом. Ровно, спокойно.

— Мне бы… Славка. Друг мой, мы с ним…

— Знаю, знаю. — Ответило существо сверкая своими блестящими глазами, похожими на чёрную фасоль. — Друзья, стало быть. Только вот тоже сгинешь, понимаешь? — Как-то сочувствующе сказало существо. — Видишь какой? — И оно указало своей неопределенной конечностью на голову застрявшую в дверном проёме дома.

— Что это вообще такое?

— Бросай читать это.

— Что читать? Я же ничего не читаю сейчас, — дрожа, бормотал я, но кажется потихоньку поднимался из своего жалкого состояния, держась за поеденный древоточцами дверной косяк входной двери.

— Да что ты говоришь, — иронично произнесло второе существо, уже не главное.

— Он же спит, — как-то скучно сказало третье. — Он сейчас ничего не поймёт.

Я вновь взглянул на нечто, застрявшее в дверном проёме, которая ломилась сюда, и ясно понял, что это огромная, тупорылая голова чёрта.

— Ты это верно понял, — прочитало мои мысли главное из маленьких существ. — Это чёрт. Вот он сам, собственной персоной. Только на самом деле он придуривается, что тупой. Он совсем не тупой. Понял?

Не понимая, я закивал. К тому моменту я понял, что это сон, и пытался разлепить веки изо всех сил. И они поддались. Я проснулся, но ещё не сразу овладел телом. Я как будто видел перед собой комнату как она есть: вид с матраса, Даша спит спиной ко мне, но не могу проснуться. Я стал ворочаться и звать на помощь. Получалось через силу. Я стал как бы медленно катиться прочь с матраса, но выходило из рук вон плохо.

Пытался кричать, да голос только едва заметно стонал. Пытался катиться, да только тело не слушалось. Я решил не сдаваться, да похлестать себя по щекам. Руки волоклись как мешки мокрой соломы. Ничего не получалось. Тогда я всё сильнее и сильнее распахивал веки, только это удавалось мне делать. Стоило мне чуть ослабить потуги, как веки сразу слипались, и я видел вновь огромную голову чёрта, не пролезающую сквозь дверной проём. Наконец я окончательно раскрыл глаза. Проснулся.

11 Утром

Всё оказалось немного не так, как я видел по пробуждению: действительно, все детали оставались теми же, какими я увидел их насильно разлепляя веки и будучи всё ещё во сне: рисунок на обоях, телевизор, расположение окна, люстра, часы. Но Даша, которую я только что видел лежащей спиной ко мне, отсутствовала. Что же я тогда видел в виде её — не понятно. Дашин голос, и голос Олесей, слышались с кухни. Какое-то шкворчание сковородки, приглушённые разговоры. Вполне себе уже утренний свет. Солнце пятнами золотисто разлетелось по всей стене напротив. Пятнами, потому что проходило сквозь какой-то куст или дерево. Я так люблю этот утренний золотистый цвет.

Встав с матраса, я размял шею, повращал плечами в качестве зарядки. И вдруг взглянул в окно. Рогоз, как будто бы какая-то плодовая культура, на совершенно законных основаниях, возвышался над травяными зарослями, вдалеке молчал ясный озарённый солнцем почти акварельный лес. Всё это было покрыто до боли ясным пронзительным утренним светом. Пейзаж за окном — зрелище целиком и полностью из сна, только во сне была другая погода.

Где-то закричал петух. У меня пробежали мурашки. Вчера я не смотрел в это окно вечером: когда мы добрались до матраса, на улице уже совсем стемнело. Или же я всё-таки как-то заметил этот вид за окном накануне? Не понятно. Но приснился мне именно этот вид из окна: рогоз, трава, лес вдали, только в более туманную погоду и в предрассветные сумерки. Сейчас же солнце совсем вышло на небо. Чёрт знает что такое.

Ничего не понимая я качал головой. Сел на матрас. В зал вошла Даша. Очень бодро она объявила мне:

— О, да кто это у нас тут проснулся, — играла, — мы уже там все блины съели, давай быстрее вставай.

— Если блины, так чего же не разбудила, — пробурчал я подыгрывая, всё ещё тупо сидя на матрасе в трусах, расставив ноги, не понимая что за чёртов сон мне привиделся.

— Давай-давай, — только и повторила она, да ушла в кухню.

* * *

Блины были на молоке и деревенских яйцах. Вполне себе. Жирно, я объелся. Маленькая Олеся сидела на высоком стуле, хотя по возрасту ей было положено уже сидеть на взрослом стуле. Пожёвывала блин, поминутно примеряя его себе на лицо, точно выгрызала себе какую маску, трясла ногами и пела какую-то тихую прерывистую детскую песню.

Старшая Олеся доделывала блины, поэтому то садилась с нами, то убегала к плите, так что толком с ней не поговорили. Блинный дух царил в кухне, а в распахнутое окно то и дело врывались порывы объёмного, густого, свежего воздуха. Кричали петухи. Где-то вдалеке ругались кошки. Румяный свет покрывал всё вокруг за окном — крыши редких домов, бурные заросли кустарников, тополя. Занимались мухи, они уже начинали садиться на всё что замерло хоть на миг. Но они пока не раздражали. Я выпил большую бело-голубую кружку чёрного чаю без сахара, съел штук 5 блинов, помазывая их то маслом, то вареньем, затем отклонился на стену, сидя на табурете, поблагодарил Олесю за завтрак и спросил:

— А что это у вас такое свистит ночью? Такое вроде как птица какая, только птицы они как бы играючи свистят, а тут ровный такой гулкий свист.

— Не знаю, — Олеся наконец закончила готовить и села с нами, — то сова бывает, но я не знаю, свистит она или нет. Сова какая-нибудь, больше некому.

— Ну вот не похоже. — Тут я попытался изобразить свист, который я слышал, и сравнил его со свистом совы, который тоже изобразил. Впечатление я произвёл, но на вопрос, что это за свист, кроме версии с птицей мне всё равно никто не предположил.

— Это неясыть может быть, — задумалась Олеся, — да больше некому. Может Степан так свою собаку зовёт. Степан — это дед тут один, он из другой деревни, по соседству. Тут часто ночует у родственников. Собака у него иногда убегает, так он выйдет и кричит всю ночь «Вааалькааа!» Да, собаку у него Валька зовут, вот так.

Мы все посмеялись с деда и его Вальки.

— Может теперь на свист перешёл, бог его знает. Вот так.

Мы помолчали, Даша допивала чай, я смотрел на отблески света на потолке кухни — из корыта с водой, которое стояло на улице. Слушал тёплый ветер, предвещающий дневной зной, пару раз икнул и всё же спросил:

— Слушайте, а чё это за существа-то мелкие, что живут в доме Славки, как вы думаете? Ну в смысле что за звери… они же ещё и разговаривают. Вещи очень странные говорят. Вы же слышали?

Даша покачала головой:

— Нет, я не слушала. Я только тебя слышала. А увидела я только как что-то на чердак как будто утащило какую-то тряпку. Так я тогда увидела и испугалась страшно — ну кто там может на чердак тряпку тащить. Но я сейчас задумываюсь, возможно это была и не тряпка, не знаю.

— Это были эти существа, и они как раз попрятались, когда ты зашла, — объяснил я. — Но ещё до этого они со мной разговаривали. Не слышали?

— Нет, — ответила Даша так, словно её спрашивали растут ли на деревьях сырокопчёные колбасы. — Что они говорили?

— Да я… — я нахмурился. — До сих пор в голове сидит то, что они мне сказали. Я сказал им, мол, «Я уже читал эту книгу! С вами!» Вообще понятия не имею почему я так сказал… может как-то Мураками, литл-пипл, вот это вот всё. Не знаю. Вы же слышали это?

— Да, слышали, вы сказали «я уже читал в какой-то книге про вас!» — уточнила Олеся.

— Значит так, да. Так вот они ответили мне «в какой книге? В этой? Или той, которую ты сейчас читаешь?» Человечек стоя на середине лестницы мне это сказал. Так и сказал. А я вообще не понимаю, что за книгу имели в виду.

Олесе на колени прыгнул какой-то кот, и она увлеклась им, стала его чесать, но продолжала слушать меня. Младшая Олеся сделала из многострадального блина себе маску — прогрызла глаза в нём глаза и рот и пыталась пугать маму. Олеся старшая сделала злое лицо, отобрала блин и кинула коту в миску. Даша смотрела на меня и то ли скучно, то ли внимательно (я не понял) ждала продолжения. И я продолжал:

— А сам этот человечек ростом с бутылку водки. Вот такой где-то. Глаза блестящие, чёрные, точно у жука. И сам мхом покрыт. И грибами, что ли. Не понял. И все они такие, с грибами на спинах. И стояли значит другу у друга на плечах, держась за лестницу. Может передавали что-то, я так ничего не понял. Вот так. А на полу следы были такие, продолговатые, как будто фасоль рассыпали. Ну вы же видели! Это вот их следы!

Девушки выслушали мой воодушевлённый рассказ, а я наконец выговорился.

— Я не знаю, что такое происходит, какая чертовщина, — задумчиво проговорила Даша, — но раз ты говоришь, что видел, то я тебе верю. Что будем сегодня делать?

Я рассказал Даше, что раз уж мы здесь, то неплохо бы всё-таки попробовать найти какую-то зацепку о том, куда делся Славка. Я убеждал её, что он не мог просто так исчезнуть, что обязательно должны быть какие-то следы. Я должен был узнать, как это произошло. Я рассказал о письме про чертей, которое нашёл у Славки, сходил за ним в зал и прочёл его ещё раз. Даша внимательно выслушала меня. Когда я закончил свою речь, Олеся уже успела помыть всю посуду и снова села за стол. Даша сказала:

— Мне кажется, это в тебе какая-то романтика проснулась, Вова. Ясно же, что Славка белочку поймал. А куда только люди под её действием не уходят. — Она немного подумала, крутя левой рукой кольцо на правой руке, — с другой стороны, это твой давний друг и конечно ты не можешь это так оставить. Но только сегодня уже воскресенье. Когда мы поедем домой? Нам с тобой завтра на работу.

Я помолчал. Потому что, кажется, я не мог вернуться в посёлок, не выяснив что к чему, и что случилось со Славкой. После всех этих странных существ и снов, разве я мог взять и вернуться? Нет. Я уговорил Дашу съездить снова к Славке, а дальше смотреть по ситуации.

Мы собрались и снова поехали к Славке. На этот раз без Олесей.

12 Черти

Чтобы вернуться на дорогу к дому лесника, пришлось сперва объехать всю деревню, так как сдавать назад было невозможно — слишком узкая была дорожка. Светило солнце, утреннюю прохладу уже понемногу прогонял начинающийся зной, но в открытое окно Паджеро ещё влетала не успевшая выветриться ночная прохлада.

По дороге я рассказал Даше свой сон. Про чёрта, и о том, как проснулся и увидел пейзаж за окном, который позже оказался ровно таким же как во сне — это было странно. Похоже, мой сон не произвёл на Дашу впечатления, но на самом деле меня это обрадовало. Её скептицизм очень способствовал сохранению моего здравомыслия. Я всегда ценил в ней этот скептицизм, он часто помогал в трудных непонятных жизненных ситуациях. Потом, будто вспомнив, уже когда мы выехали на прямую дорогу к дому лесника, я рассказал о странном диалоге с существами, о том, что они снова говорили мне, чтобы я бросил читать это, иначе тоже сгину, и о том, как одно из существ махнуло на меня рукой, мол, он же спит, он сейчас ничего не поймёт. Также я рассказал, что такого яркого и ясного сна прежде не видел никогда.

Даша пожала плечами и съела несколько крекеров, прежде чем произнесла:

— Наверное, и правда стоит возвращаться домой, ничего хорошего тут не будет.

Но сказала она не со страхом, а как будто со скукой.

— Вов, поехали домой. Все эти загадки не для нас с тобой.

— А как же Славка. Вдруг он жив. Этот лесник ещё, согласись, что он странный? В бане спит.

— Да, в бане спит. Но твой-то Славка тут при чём?

— Как при чём? Ты просто Славку не видела. Этот тип же вылитый он. Всё это нездорово. Я должен хотя бы немного приблизиться к пониманию, что здесь произошло.

Вдруг мы оба с Дашей заметили за сосной на обочине какую-то розовую кочку. Я замедлил ход. Это была не кочка, а одно из существ. Оно стояло наполовину выглянув из-за сосны и глядело на нас своими чёрными блестящими глазами. Ошибки быть не могло. Я остановил машину, вылез и глухо хлопнул дверью, пошёл туда, где я видел существо, но оно уже куда-то подевалось.

— Где он? — крикнул я Даше.

— Я не поняла! Куда-то убежал.

Я оглядел лес: мох, рассыпанные иголки, кочки, ягодные кусты. Бесполезно — никаких следов существа не нашёл. Вернулся в машину, сел, металлическим хлопком закрыл дверь и поехал дальше, озираясь по кустам.

— А как именно он убежал? — спросил я.

— Сначала скрылся за деревом, потом я видела, как он как будто поскакал… очень быстро, как заяц какой.

— Теперь-то веришь? — Посмотрел я на Дашу. Та была удивлена и сидела, пытаясь понять, что только что видела.

— Я тебе и до этого верила, Вов. Но теперь верю точно.

Больше мы не обсуждали ни сон, ни увиденное. Даша сидела нахмурив брови в каком-то странном непонимании. Вскоре показался дом лесника, я припарковал машину там же, где и вчера, закрыл окна, и мы вышли. Пахнуло хвоей. Где-то раскатисто стучал дятел. Пели дрозды и мириады менее выразительных птиц. Я про себя спросил, разве летом так поют птицы. Ответа сам себе не дал.

Двор был такой же, каким мы его оставили: баня, сарай, дом. Я подошёл к бане и постучал кулаком в дверь.

13 Взгляд из чащи

Дверь открылась, на пороге бани, держась за ручку и готовый закрыть дверь обратно, стоял взъерошенный Слава. Из открывшейся черноты бани пахнуло каким-то плацкартой поезда Москва-Нальчик. Такой запах бывает, когда спишь в жаре в одежде пару-тройку дней кряду и головы не моешь. И ещё питаешься лапшой быстрого приготовления. Лесник жмурил один глаз от солнца, глядя на пуговицы моей рубашки.

— Доброе утро! Можем мы продолжить изучение дома? — Сказал я.

— Да, пожалуйста, — смирившись со своей судьбой вздохнул Слава и продолжил, явно оправдываясь, — вообще-то я ночью плохо спал, да и утром с пяти часов были дела. Буквально полчаса назад лёг досмотреть один сон.

— Хорошо. Да мы ничего не имеем против, — сказал я.

— Ради бога, — подтвердила Даша.

— Вам открыть, да? Сейчас, — лесник исчез во мраке бани, а затем, гремя ключами, как бык колокольчиком, быстро вынырнул обратно. Почти голый, в одних скомканных выцветших трусах, он как-то ковыляя прошёл к дому, отомкнул дверь, развернулся, пошёл обратно и ключ унёс с собой. — Прошу, входите.

— Спасибо, — сказал я, приблизившись к двери дома. А Слава пошёл обратно в темноту бани.

— Если понадоблюсь, я тут. — Сказал он, но потом будто опомнившись прибавил, — но честно говоря у меня сегодня выходной, и лучше просто потом захлопните дверь и всё. Если не захлопнется и будет отворяться, то там на лавке в сенях бумажка такая лежит, на неё прихлопните. — Он исчез и закрыл дверь бани.

Я помедлил немного, держась за ручку. Пытаясь понять, на что я подписываюсь. А ведь мог бы уже домой ехать, да и всё. Но ничего не поняв, я ощутил только начинающуюся летнюю жару. К тому же Даша сзади ожидающе поторопила: — Ну и? — сказала она. И мы вошли. Дверь за собой не закрывали, так как тут стало бы совсем темно.

Всё было на своих местах: очень специфический запах выродившейся и высохшей плесени, закопчённая печь, занавешенные и заткнутые окна, через щели в тряпках которых прорывались солнечные пятна с улицы, грязные бутылки и банки рядом с тазом, старый промятый Славкой диван, сломанный абажур с вещами на нём, тюки с книгами и журналами, объёмистый запертый шкаф. Всё так же стояло, словно чего-то ожидая. Как будто бы вовсе не нас, а чего-то другого. Чего именно — мне уловить не удалось. Всюду чувствовался дух этих маленьких существ, что оставили везде свои следы-фасольки.

Я осторожно прошёл, протяжно скрипя досками пола, в комнату с лестницей, но там никого не оказалось. Посередине тянулась дощатая лестница, всё окутывал полумрак, стоял какой-то диванчик в углу, валялись мешки будто бы картошки, да позади них висели полки со всякими вещами — постельным бельём, какими-то вазами, сервизами, доставшимися Славке ещё от его матери. Окно в этой комнате словно бы поменялось с прошлого раза — тряпки уже не так плотно прилегали к стеклу, как давеча. Край отстал, и в комнату попадало чуть больше света. Наверное, поэтому я и разглядел диванчик и деревянные полки.

Поглядев в черноту чердака и ничего там не заметив, кроме то ли штор, то ли чёрных коробок, я вернулся в зал и сел на славкин диван. Я подумал открыть все прилепленные к окнам тряпки, но решил, что если я так сделаю, то никогда не узнаю, что заставило Славку застить все окна. Так что я решил оставить всё так, как есть. Даша в это время осматривала рабочий стол Славки и читала там какую-то записку. Я попросил её очень аккуратно перемещаться и обо всех передвижениях предметов и вещей мне сообщать.

— Ой, и что если я что-то задену? — Заязвила она, — как будто ты раскроешь это преступление или что ты там себе вообразил.

— Даша, мой друг исчез при сумасшедших обстоятельствах. — Пояснил я, — я хотел бы хотя бы приблизиться к пониманию того, что случилось с ним.

— Столько лет друг не нужен был, а сейчас хватился, — сказала Даша между делом, внимательно читая какую-то записку. — Играешь в следователя какого-то.

— Что ж, ты права, я в этом виноват перед Славкой, — признался я, не понимая, почему она так со мной разговаривает. — Но можешь же ты хоть немного послушать меня и хотя бы сказать, если взяла какую-то вещь тут?

— Ну могу. Хорошо, — вздохнула она всё продолжая читать что-то. — Меня просто раздражает, что мы тут застрянем, понимаешь? Ты ведь не успокоишься, пока… я не знаю, что пока…

— Что ты читаешь?

— Про себя читаю, — ответила она. — Твоё письмо Славке — обо мне. Это прямо удивительно, дорогой Вова.

Я совсем напрягся. Жена говорила «дорогой Вова» исключительно тогда, когда хотела в чём-то поставить меня на место. Исключительно в саркастическом ключе. Очевидно, сейчас она читала письмо, которое я отправлял Славке, когда мы с Дашей то ли собирались пожениться, то ли только поженились.

— Где ты взяла это письмо? Я отправлял его полгода назад. В шутливой форме рассказывал Славке о тебе. Никто и не думал, что это серьёзное письмо. Тут я посмеиваюсь просто — в первую очередь просто играю, несу бред забавы ради. — Я встал, подошёл к Даше и попытался схватить бумагу, но Даша резко отвела её в сторону и почти крикнула:

— Это же бред какой-то, Вова! Ну какая я тебе косуля! Какая я тебе деревенская баба-то? Я почти что в посёлке с тобой же выросла. Это раз. Во-вторых, какой я тебе дикий зверь?

— Шутка. Это шутка. Не над тобой. Шутка тут в самой интонации, с которой я это пишу. Я помню, что это была как бы игра больше, воспоминания о былой нашей со Славой студенческой жизни, когда мы могли любую тему вот так обыгрывать, неся всякую чушь. Мы в этом упражнялись. Ты тут вообще не при чём, дорогая. Совсем.

— Пусть так. — Она не была взволнована, больше отыгрывала волнение, требуя объяснений. Она села за стол Славки и уже совершенно как будто спокойно принялась зачитывать: «Иногда смотрела на меня как натуральный дикий зверь. Говорит, понимает всё, отвечает. Но взгляд такой, словно смотрит на тебя зверь из глубокой тёмной чащи леса. Неотрывно и видя в тебе как будто такой же предмет пространства, как муравейник или пень», — и тут Даша подняла на меня свои загадочные очи, — Ну ты вообще понимаешь, что пишешь-то? Взгляд как из чащи леса. Ты пишешь глупость, Вова, честное слово. Ну какой ещё взгляд чащи? Мы просто люди: голосуем за тех же чиновников, что и соседи, и ищем майонез по акции, да молочку пожирнее. Какой же к чёрту взгляд леса. — Её это письмо не на шутку задело. — Ты ведь пошутил так? Если бы ты видел, как на самом деле смотрит лес, ты бы взял свои ребяческие слова назад.

Я молчал. Мне не было вполне понятно, что значит «настоящий взгляд леса». Я так писал в письме Славке тогда, потому что в самом деле верил в исключительность и уникальность моей Даши, это больше комплимент, какая-то аллюзия на то, что она необычна, совершенна, абсолютно мила мне. Это письмо было выражение чувств столь чистых, что их совершенно нельзя было взять и выложить, как они есть, а можно было только облечь в слова. При том, в слова, которыми мы со Славкой пользовались, и ни в какие другие. В студенческие слова веселья, забавной чепухи и абсурда. И очень часто случается, что чувства и очень точные мысли приходится выражать языком, который имеешь, а не тем, который правильный.

— Видел бы ты взгляд, например, кабана, — продолжала Даша, — мы как-то с Надькой по ягоды пошли, и повстречали кабана. Нам по 10 лет было. Вот это был взгляд леса. Встал, носом шевелит, посматривает на нас. Смотрит, как будто пытается понять что мы такое. То ли мы дерево какое-то странное, то ли гриб. Я в яркой кофте была, полосатой, да Надька в свитере в цветочек. Он был на расстоянии пяти метров. Мы замерли, и он замер, только нога одна поднята, носом водит. Воняет ещё так. И теплом от него веет. Думаем, всё, кранты нам. Мы не шевелимся. Надька шепчет «не смотри на него». А я не могу взгляд отвести, так парализовало меня. Кабан смотрит-смотрит, нюхает-нюхает. Вдруг юрк — и исчез в кусах, только топот слышен. Молодой кабан, ещё резвый. Но он нас задрать запросто мог. Я по телевизору смотрела, как он бодается. Люди так и летают. И разбиваются. Что ты смотришь? Я, Вова, тогда пережила вот этот твой «взгляд леса». А ты ерунду какую-то пишешь, да ещё и другому человеку. Про меня!

— Прости, я действительно нёс какую-то чепуху. Я же так и говорю: студенческую околесицу написал. Мне стыдно за эти слова, но поверь, ничего плохого Славка не подумал. Я его знаю. Он понял, что я играю.