Бесплатный фрагмент - Лента снов

Транслятор Снов

Глава 1

Ред Хоук, штат Миссури, пах сырой землей, удобрением для газона и сожалением. Особенно после полуночи.

Калеб Дентон не помнил, как уснул. В последнее время его ночи распадались на части: сначала одно пиво, потом другое, а потом слишком много серий какого-нибудь шоу, которое само включалось в его пустой гостиной. Кресло былo единственной мебелью, не заваленной почтой или бельем. Левый подлокотник кресла он сломал в приступе пьяной ярости на День благодарения и так никогда и не починил.

Экран Samsung замигал. Его палец соскользнул с пульта. Он хотел нажать «продолжить просмотр» на той документалке про китов с британским закадровым голосом. Но вместо этого экран потемнел.

Совсем.

Он подался вперед, сбитый с толку. Не испуганный пока еще. Телевизор был новым, купленным по акции в Черную пятницу, — трата, которая до сих пор отдавала эхом в его банковском счете. Он не должен был мигать.

А потом это случилось.

Никакой заставки. Ни буферизации. Просто запись.

Дом. Не просто какой-то дом. Его дом. Дом его детства, снятый с кинематографической четкостью, будто на него выделили бюджет. Деревянные панели стен вспучились и плавились, как воск под паяльной лампой. Коридор колыхался, как в зеркальной комнате аттракциона. Одинокая лампочка наверху зажужжала и взорвалась, осыпав ковер искрами. А ковер пульсировал как дышащая кожа.

В центре кадра бегущий мальчик.

Босой. Без рубашки. Худой до болезненности. У Калеба сжалось в животе. Это был он. Маленький. Лет десяти-одиннадцати. Пот блестел на спине. Он тяжело дышал. Повернул к двери в конце коридора.

С той стороны раздался крик. Ее крик.

— Нет, — прошептал Калеб, подаваясь вперед.

Он не слышал этот звук двадцать лет, но тело помнило. Волосы на руках встали дыбом. Шея заныла.

Дверь распахнулась.

Камера не переключилась. Ни единого монтажа. Просто медленное, скользящее движение внутрь.

На полу лежала женщина. Слишком неподвижная. Слишком синяя. Следы от уколов на руке. Губы были приоткрыты, словно в полумолитве.

Это была его мать. Точно такой, какой он помнил ее в ту ночь, когда она умерла. Но не совсем.

Ее глаза открылись. А губы задвигались.

Она заговорила его голосом:

— Ты так и не проснулся, Калеб.

Он не закричал. Не сразу. Сначала — спазм. Электрический тошнотный импульс, поднимающийся из самого желудка. Его ноги дернулись. Кресло с хлопком захлопнулось.

Он упал. Экран замер.

DREAMFEED CHANNEL 41

Время: 6:14

Зрителей: 7812

А потом раздался крик. Глухой, рваный, выцарапанный из горла, как дикое нечто, рвущееся наружу.

Снаружи залаяла собака.

А внутри Калеб Дентон, 42 лет, лежал на полу и плакал, пока его юное «я» истекало кровью на экране, который утверждал, что знает его сны.

---

Глава 2

Школьная столовая всегда пахла разочарованием: теплым сыром, мокрыми пластиковыми подносами и медленным разложением институциональной надежды.

Мара Ласки сидела одна за угловым столом. Ее кусок пиццы оставался нетронутым, остывая словно картон. Голоса других детей накатывали волнами — высокими, резкими, смехом, острым, как осколки стекла. Она не поднимала головы. Не нужно было. Она чувствовала на себе их взгляды.

В кармане худи завибрировал телефон.

Раз. Потом еще. И снова.

Она не посмотрела. Ни после тех трех сообщений, что пришли с утра. Ни после того, как кто-то отправил ей ссылку по AirDrop прямо на уроке. Превью кадра сжало ей живот узлом. Она уже знала, что там.

Они нашли ее сон.

Тот, о котором она никому не рассказывала. Ни терапевту. Ни собственному отражению.

Сон, в котором она стояла за трибунами на стадионе в сумерках осеннего вечера. Там, где Том Шеффер, самый популярный парень в школе, поцеловал ее — мягко, нежно. Сердце Мары тогда стучало так громко, что заглушало все вокруг… Где губы Тома рассыпались в пепел прямо во время поцелуя и развеялись ветром.

А теперь это было в интернете.

На канале. С графикой. Логотипом. Саундтреком.

Они добавили музыку. Музыку!

Начальный кадр был кинематографичен: янтарный свет, пробивающийся сквозь сетку забора. Крупный план был безупречен: дрожащие ресницы Мары, дыхание Тома, затуманивающее воздух. Потом — пепел, затемнение, медленный отъезд камеры.

---

Название видео: «Первый поцелуй / Последнее пламя — DreamFeed: Эп. 347»

Телефон снова завибрировал. Она не пошевелилась.

Тремя столами дальше девочка прыснула — смех, звонкий, резкий. Мальчик прошептал: «Мечтать не вредно» — достаточно громко, чтобы все услышали. Поднос грохнулся на стол.

Том прошел мимо. Движения резкие. Взгляд вперед. Лицо — маска.

Он ни разу не посмотрел на Мару.

Это отсутствие больнее насмешек. Больнее ненависти.

Это было… стирание.

Мара уставилась на пиццу. Потом на руки.

Они дрожали.

Внутри, под грудной клеткой, что-то распахнулось — широко, пусто, холодно. Как будто кости раскрылись изнутри.

И в этой тишине Мара осознала: этот сон ей снился два года назад.

---

Глава 3

Когда-то Дарла Петровски была сиделкой в хосписе.

Она держала за руку больше умирающих, чем большинство священников. Шептала последние молитвы в уши, в которых уже не было слуха. Она знала, как пахнет страх на выдохе — сладковато, как подгнивший фрукт. Протирала лица, прежде чем заходила семья. Прикрывала веки. Закрывала глаза.

Это было до того, как мир стал синтетическим.

До того, как умер ее муж.

До того, как начались сны.

Теперь она жила одна в прицепе, проржавевшем по краям, на окраине Ред Хоука. Вокруг просроченные консервы и кошачий туалетный наполнитель, хотя кошки не было уже четыре года.

Ее легкие хрипели, когда она вставала. Кардиостимулятор щелкал, когда она кашляла. Кофе ей пить было нельзя, но она пила. Ведрами. И пачками выкуривала дешевые Virginia Slims.

Глаза у нее были мутные. Но ум острый.

Острее, чем кто-либо думал.

Она починила кулер фольгой и палочкой от мороженого. Теперь он выл как умирающий койот, когда она включала его. Ноутбук на ее столе был без клавиши «C». Экран мигал розовым каждые двадцать секунд. Но он работал. Едва-едва.

Сейчас она сидела над ним, сгорбившись, в двух свитерах и флисовом халате с мультяшными ежами. Поток был открыт. Трансляции. Некоторые шли в прямом эфире. Другие в записи в архивах. Записаны под странными именами вроде LucidVault и DeepDream_47. Она взломала ссылки на них несколько месяцев назад с помощью скрипта, найденного на форуме даркнета, где обитал кто-то под ником GhostParent84.

И то, что она увидела, заставило ее кожу покрыться мурашками.

Это были не просто сны. Это были отредактированные сны. Дополненные. Сшитые, как кошмар Франкенштейна.

Она смотрела, как девушка Мара, та самая школьница, режет себе вены в ванной. Под кадром пианино. Медленное кавер-исполнение «Hallelujah». Кто-то добавил свет.

Метаданные рассказали больше.

Она отследила заголовки пакетов, расшифровала метки источников. Проследила поток через восемь прокси, пока он не разветвился в нечто иное.

«ATHENAEUM»

Название всплывало снова и снова, как плесень. Она попыталась найти его в обычной сети: ничего.

Никакой регистрации компании. Никаких товарных знаков. Ни адреса. Ни профиля на LinkedIn.

Но в сети снов — в теневом облаке — оно было везде.

Фраза повторялась как слоган: «Мы курируем ваши страхи».

Сначала она подумала, что это чушь. Пока не нашла пакеты.

Список. Простая HTML-страница. Белый текст на черном фоне.

Lucid Erotics™

Подписка: Gold. Прямой доступ к подростковым фантазиям. Безопасно для ИИ, легально серо.

DeathLoops™

Выберите, как вы умрете во сне. Голосование обновляется каждый час.

Karmic Revenge Reels™

Кошмары на основе распознавания лиц и анализа соцсетей. Ваши враги страдают.

American Nightmares™

Только для Среднего Запада. Настоящие люди. Настоящие сны. Настоящая боль.

У нее пересохло во рту.

Сигарета сгорела до фильтра в пальцах.

Она потянулась к мышке. Кликнула на поиск. Напечатала свое имя:

Darla Petrovsky

12 потоков.

12 снов.

Она открыла один.

Экран озарился темной спальней. Ее старая комната. Цветочные обои. Розовое одеяло, которое любил ее муж. Звук хрипов.

Это был он. Джеральд. Она стояла над ним, шептала. Он плакал. Она тоже.

А потом, медленно, она положила подушку ему на лицо. Ее руки дрожали, когда она надавила.

Сонная Дарла прошептала: «Тсс… Скоро мы увидимся».

Чернота.

Она поставила на паузу.

1.4 миллиона просмотров.

Под ним комментарии:

— Она ничего так для старушки.

— 10 из 10. Милосердная смерть. Достойно «Оскара».

— Я голосовал за удушение. Удачный выбор.

Дарла захлопнула ноутбук. Зажгла новую сигарету дрожащими руками.

Она посмотрела на фото Джеральда на стене. Улыбка кривая. Глаза, как будто он никогда ничего не боялся.

Она прошептала в темноту комнаты: «Я сделала, как ты просил».

---

А потом, тише: «Господи, прости меня».

Но в глубине души она знала: даже Бог, возможно, смотрит этот эфир.

---

Глава 4

Небо над Ред-Хоком всегда было слишком большим.

Так думал Трент Доз, стоя на заднем дворе с лопатой в руках, уставившись на клочок земли — туда, где это все произошло во сне. Или, как показал эфир, должно было произойти.

Был вторник. Наверное. Он уже не был уверен.

Утро пахло сухой травой, собачьей мочой и кислым гнильем с яблони соседа. Лето закончилось, но жара не отпускала, как ошибка, о которой сожалеешь.

Винстон, его золотистый ретривер, лежал у края двора, тихо дыша, прищурившись на солнце. Беззаботный. Невинный.

Трент сжал лопату крепче.

Он не спал уже три ночи. С того самого момента, как появилось видео.

Оно пришло по почте. Без отправителя. Просто ссылка: «Соседская ярость — эксклюзив DreamFeed Platinum»

Он кликнул. Из любопытства. Из растерянности.

И увидел, как убивает собаку.

Питмикс соседа — Макс. Глупое, но доброе создание, слишком шумное и прыгучее, словно мечтало научиться летать.

Видео было жестоким.

Без художественного света, без музыки, как у Мары. Только глухие удары металла по кости. Только он сам — в трусах и застиранной футболке, тяжело дышащий, бормочущий:

— Заткнись. Заткнись. ЗАТКНИСЬ…

Снова. И снова. Пока лай не стих.

Пока тело не замерло.

А потом он просто стоял. С поднятой лопатой. Пот стекал с подбородка. Он смотрел на то, что сделал.

---

Под видео была подпись: «Выбор зрителей: Сон-Ярость / 12 тысяч голосов / Без редактирования»

Его вырвало на клавиатуру.

А потом пересмотрел. Еще. И еще. И еще.

Искал ложь. Ее не было.

Но он не делал этого.

Не делал!

Он спал. В кровати. Он помнил. Вроде бы. Вентилятор на потолке. Гудение ночника у дочки в комнате.

Это был сон. Должен был быть.

Но утром настоящий Макс был мертв.

С теми же травмами. На том же месте. Даже лопата все еще лежала там. Испачканная. С расщепленной ручкой.

Он рухнул на колени и плакал так отчаянно, что Винстон лизал его лицо десять минут подряд. Думал, наверное, это новая игра.

Теперь, три дня спустя, он не мог зайти в дом.

Жена Тара перебралась в гостевую. Дочери почти не разговаривали с ним.

Младшая — Элли — стояла сейчас у задней двери, выглядывая через москитную сетку.

— Папа?

Он обернулся. Улыбнулся надломленной улыбкой.

— Да, милая?

— Ты пугаешь Винстона.

Он посмотрел вниз. Пес переместился в самый дальний угол двора, хвост поджат, уши прижаты.

— Прости, — пробормотал он.

Он не знал, кому именно говорил — ей, псу или себе.

В доме воздух стал холоднее.

Тара больше не смотрела на него. Просто двигалась мимо, словно он был незваным гостем. Молчала, когда пришли копы, задавая вежливо-бессмысленные вопросы.

— Обвинений нет, — сказали они.

— Просто… странно. Совпадение.

— Никто ничего не может доказать.

Но и не нужно было.

Он видел это в их лицах. Как младший коп поглядывал на его ботинки, будто представлял кровь.

Теперь он спал в гараже.

На раскладушке. Рядом с банками краски и коробками с новогодними украшениями.

Пил мелатонин, снотворное, виски — все, чтобы онеметь. Все, чтобы не видеть снов.

Но не помогало.

Прошлой ночью ему приснилась Тара.

Не кричала. Не плакала.

Просто смотрела на него.

Держа Элли на руках, говорила:

— Ты уже не тот, кем был.

Он проснулся, крича в собственные ладони.

На улице поднялся ветер.

Винстон залаял один раз и умчался к забору, поджав хвост.

Трент обернулся испуганно. Все еще с лопатой в руке.

И на секунду увидел в деревьях нечто.

Блеск. Мерцание. Как будто объектив камеры мигнул.

Но когда он посмотрел снова, — ничего.

Только листья. И тишина.

---

Глава 5

Они встретились в трейлере Дарлы в один сухой душный четверг.

Та жара, что стояла в воздухе, заставляла одежду прилипать к коже. Внутри пахло затхлым дымом, умирающей электроникой и плавленым пластиком. Все вентиляторы работали, но воздух не двигался.

Их было семеро.

И никто не знал, с чего начать.

Трент Доз сидел на диване, скрестив ноги, и вздрагивал от каждого скрипа. Мара Ласки прислонилась к стене рядом с неработающим кондиционером, крепко обхватив себя руками, будто пыталась не рассыпаться. Ее взгляд был пуст. Она не произнесла ни слова уже почти двое суток.

Шериф Джейк Марлоу шагал туда-сюда, рука все время тянулась к поясу, хотя оружия на нем сегодня не было. Его лицо было розовым — то ли от жары, то ли от стыда, то ли от бурбона в термосе.

Кассирша с заправки по имени Робин грызла ногти и все время косилась на окно, будто за кукурузными полями кто-то наблюдает.

Священник сидел в кресле. Имени своего не называл. Вообще не говорил. С тех пор как его сон вышел в эфир.

А Дарла — та, что собрала их всех — сидела у кухонного стола в халате, постукивая ручкой по потрескавшейся кружке с надписью «Лучшая бабуля», хотя детей у нее никогда не было.

Она посмотрела на каждого. Ее кардиостимулятор тихо зашумел, когда она наклонилась.

— Добро пожаловать в конец приватности, — сказала она. — Конец тишины. Конец снов.

Никто не рассмеялся.

Трент прокашлялся:

— И что нам делать?

— Перестать мечтать, — ответила Дарла.

Робин фыркнула:

— А как, мать твою, это сделать?

Дарла указала на спортивную сумку у ног.

Внутри:

● скомканные рулоны алюминиевой фольги

● просроченные лошадиные транквилизаторы

● два генератора белого шума

● флакон с надписью «Подкожный ингибитор сна» (запрещен в 17 штатах)

● ванночки для наполнения соленой водой

● беруши, повязки на глаза, изолента

●распечатки ритуалов блокировки снов с запрещенных форумов

— Мы обнуляем все, — сказала она. — Свет. Звук. Сигналы. Фазу REM.

— Мы умрем, — вдруг прошептала Мара.

Все обернулись к ней.

Голос ее был сухим, хрупким. Лицо — бледным.

— Мы умрем, пытаясь уснуть без снов.

Дарла посмотрела ей прямо в глаза.

— Лучше так, чем позволить им снимать режиссуру.

В ту ночь они разошлись по своим импровизированным убежищам.

Дарла обклеила всю спальню фольгой — стены, окна, пол. Спала в ванне с соленой водой и двумя килограммами соды, с наушниками, играющими белый шум.

Мара приняла три таблетки и забралась в шкаф с подушкой, пропитанной мятным маслом.

Шериф Джейк сел в ванну в одежде, с дробовиком на коленях.

Трент улегся в гараже под термопокрывалом, завернувшись как труп, сердце билось как безумное.

А священник?

Он просто встал на колени рядом с креслом и шептал иконе на стене.

Но это не остановилось.

Сны все равно приходили.

И еще хуже — они транслировались.

Утром сон Мары стал видео №1 на DreamFeed Gold™.

Название: «Светокровь: Подростковая тоска. Часть 7»

Длительность: 3 минуты 46 секунд

Зрителей: 98401

Там была она — в ванне, перерезающая вены материнской бритвой. Снято с невозможной грацией: теплый свет, крупные планы крови, фоновая фортепианная музыка. Как дипломный проект в арт-школе.

Комментарий №1:

— У девочки отличный кадр.

Комментарий №2:

— Слоу-мо на капле — шик. Кто монтировал?

Комментарий №3:

— Смотрел дважды. Плакал оба раза. Настоящее.

Мара не произнесла ни слова ни в тот день, ни на следующий.

А ночью шериф Джейк выстрелил в телевизор. Искры осветили кухню. Но это не помогло.

Утром, когда он включил телефон, тот показал сообщение: «Теперь мы стримим с приоритетом на мобильные устройства. Спасибо, что смотрите!»

---

Глава 6

Он стоял, как гнилой зуб, на краю кукурузных полей Ред-Хока — старый зерновой амбар, давно заброшенный, проржавевший до тишины.

Никто не помнил, кому он принадлежал.

Его не было в районных реестрах. Риелторы его не упоминали. GPS указывал координаты с погрешностью в сотню футов. Даже Google Street View размывал его основание, будто алгоритм сам не хотел его видеть.

Но шериф Джейк нашел его. Не как полицейский. Как отец.

Его младший сын Илай просыпался четыре ночи подряд с криком. Все твердил про «сову без глаз», которая смотрит на него изнутри проводов.

Так Джейк начал ездить. Неофициально. Ночами.

И тогда он поймал сигнал.

У него в машине до сих пор был старый радиосканер — антиквариат отца. Он не рассчитывал, что тот заработает. Но рядом с шоссе 13 в эфире зашипело, застонало, и потом…

«Канал DreamFeed 01: источник Ред-Хок подтвержден. Онлайн-зрителей: 219327».

Сигнал шел из амбара.

Теперь они все были здесь. Все те же семеро.

Трент. Мара. Дарла. Робин. Немой священник. Джейк. И еще одна новая — учительница по имени мисс Картер, ученики которой твердили, что видели видео, где она кончает с собой. Она его никогда не снимала.

Дверь амбара застонала, будто ее не открывали десятилетиями.

Внутри пыль, жара. И нечто еще. Гудение.

Низкое, механическое, постоянное.

Сначала они подумали, что это ветер. А потом увидели огни.

Ряды серверных стоек, черных, по восемь футов в высоту, мигали зеленым, золотым и красным, как искусственная грудная клетка. Кабели оптоволокна извивались по бетону и уходили в землю как корни. Весь амбар дышал, излучал тепло.

Экраны над ними мерцали.

На них шло видео. Вечный повтор.

Они сами. Сзади. Сверху. Изнутри их сознания.

— Господи… — прошептал Джейк, отшатнувшись и врезавшись в священника. Тот не шелохнулся.

На одном экране Трент в гараже, закрывает лицо руками.

На другом — Мара в шкафу, поет колыбельную.

Дарла дрожит, бормочет над фотографией мужа.

Робин на кассе, глаза стеклянные.

А на последнем экране — прямая трансляция.

Сверху, как с камеры наблюдения, — они. Здесь. В амбаре. Сейчас.

Дарла заметила первой.

Она покачнулась к панели в центре.

Красный рубильник. Табличка: «ATHENAEUM™ Мы курируем ваш страх».

Она схватила огнетушитель и ударила. Раз. Два. Посыпались искры.

Серверы зашипели. Экраны погасли.

На двенадцать секунд.

Город затаил дыхание.

Потом все включилось вновь. Каждый экран в Ред-Хоке ожил.

Телефоны.

Телевизоры.

Мониторы в больницах.

Даже неоновая вывеска у кинотеатра «Эдем».

Везде одно и то же изображение.

Они. В амбаре.

Этот самый момент. Их лица, искаженные страхом.

Камера двигалась. Панорамы. Зумы. Переключение углов, как в телешоу.

И на экране появилась надпись.

Белая. Чистая. Неумолимая.

«СОДЕРЖАНИЕ НЕ ПОДЛЕЖИТ ПРЕРЫВАНИЮ.

ВЫ — ШОУ.

НАЧИНАЕТСЯ ВТОРОЙ СЕЗОН».

Джейк пошатнулся.

Мара рухнула на колени.

Трента вырвало.

Священник схватился за грудь.

Дарла посмотрела вверх — прямо в мигающий красный глаз камеры в потолке.

Она заговорила, обращаясь к ней. К тому, кто смотрит. Или к тому, что.

— Зачем? — спросила она.

Объектив сфокусировался.

Под ее изображением прокрутился текст: «РЕАЛЬНОСТЬ — ЭТО ФОРМАТ. ВЫ ПОВЫШАЕТЕ ПРОСМОТРЫ».

Джейк потянулся к кобуре.

Пусто.

Он обернулся, взгляд дикий. Руки дрожали. Остальные уже смотрели только на него. Только Дарла — в глаза.

— Не надо, — прошептала она.

Но Джейк достал запасной револьвер из ботинка.

Приложил к виску.

Камера приблизилась. Пот, дрожащая губа, заплаканные глаза.

«ПРЯМОЙ ЭФИР — САМОУБИЙСТВО: 15 СЕКУНД»

ПРОГОЛОСОВАЛО: 42211

Мара закричала.

Робин зажала рот руками.

Джейк закрыл глаза.

Экран стал черным.

---

Глава 7

Ред Хоук, штат Миссури, исчез.

Официально он все еще на карте: почтовый индекс, граница округа, строчка в бюджете Министерства сельского хозяйства. Но улицы молчат. Дома застыли во времени. Нет дыма из труб. Нет фар на дорогах. Даже кукуруза перестала расти.

Живых людей больше нет.

Но трансляции не прекратились.

Где-то в интернете — не в даркнете, не в открытом доступе, а где-то между — появился новый баннер:

HEARTLAND HAUNTINGS™

«Шоу, где ваши кошмары реальность»

Ограниченная серия.

Цена подписки: $199.99 в месяц.

Входит 4K. Без рекламы.

Нет описания. Нет списка актеров. Только миниатюры эпизодов.

Эпизод 1 начинается с Мары Ласки.

Босая. Бледная. Идет по снегу, оставляя за собой след из крови. Глаза широко раскрыты и молочно-белые. Она напевает старый госпел, а камера скользит за ней, будто призрак.

На третьей минуте она опускается на колени и начинает говорить голосом, который ей не принадлежит. Сначала это голос взрослого мужчины. Потом ребенка. Потом что-то насекомоподобное, со щелчками и жужжанием.

Топ-комментарий:

— Эта актриса невероятна. Как они сделали эффект с глазами?

---

Эпизод 2. Дарла.

Она стоит в своем старом трейлере, держит зеркало.

Сначала просто смотрит. Потом начинает с ним разговаривать. Потом душить собственное отражение.

Камера не переключается. Даже когда зеркало трескается. Даже когда ее руки кровоточат. Даже когда отражение начинает улыбаться, а сама Дарла нет.

Эпизод заканчивается мерцанием экрана и надписью: «Эпизод загружается. Пожалуйста подождите».

Эпизод 3. Трент.

Копает яму. Без рубашки. Весь в грязи и царапинах. Ни одного слова. Только копает.

Сорок две минуты.

В конце ложится в эту яму. Смотрит на звезды. И шепчет: «Я не хочу быть контентом».

Затем на него начинает сыпаться земля.

В восьмом эпизоде появляется новое лицо.

Твое.

Камера не объясняет, как она тебя нашла. У эпизода нет названия. Он начинается с того, что ты сидишь в комнате и листаешь экран.

Твои глаза поднимаются. Сияние монитора отражается на коже. Ты нажимаешь ссылку. Потом еще одну.

Ты видишь сон о Реде Хоуке.

Ты видишь амбар. Кукурузные поля. Сову без глаз.

И в ухо тебе шепчет голос, как дыхание: «Если ты видел нас во сне — ты уже вошел в систему. Запись началась. Третий сезон уже в производстве».

КОНЕЦ

Десять лет спустя

Глава 1

17 апреля 2030 года Джози Моран снова опоздала на работу.

Холодный косой дождь хлестал по растрескавшимся тротуарам Гаррисберга, штат Пенсильвания. Такой дождь всегда предвещал беду. Зонт был порван, штанина насквозь промокла, а входную дверь в бюро судмедэкспертизы снова заело — пришлось навалиться на нее бедром.

Она ненавидела это место.

Флуоресцентные лампы жужжали как умирающие пчелы. Ковер в подвальном офисе слабо пах плесенью и давно отошедшей скорбью. Ее стул за столом кренился влево от многолетнего использования. Микроволновка издала звуковой сигнал, достаточно высокий, чтобы казаться личным оскорблением.

Но Джози любила тишину. Любила быть одна в архивах.

Никаких клиентов. Никаких звонков. Только стопки смерти и тишины.

Тем утром она заварила растворимый кофе, вставила наушники и села делать то, что делала всегда: сканировать свидетельства о смерти из архива. Одно за другим. Год за годом.

Факс завыл у нее за спиной.

Она не повернулась.

В 2030-м уже никто не отправлял факсы. Наверное, какая-нибудь страховая компания с допотопной системой. Или патологоанатом наверху снова прикалывается.

Факс завыл еще раз. Три страницы.

Джози вздохнула, сняла наушники и подошла к аппарату.

Она ожидала формы. Или спам. Или листок с надписью «СПАСИ ПЛАНЕТУ — ПЕРЕРАБОТАЙ МЕНЯ» шрифтом Comic Sans.

Вместо этого три чистых листа.

Без номера отправителя. Без обложки. Без временной метки.

Только белая бумага с еле заметным водяным знаком — печать Министерства внутренней безопасности. Как ехидная усмешка государства, которое знает то, чего не знаешь ты.

Она моргнула.

Первая строка гласила:

Синдром Постковидной Темпоральной Амнезии (СПТА)

Класс: ГЛОБАЛЬНЫЙ

Триггер: ровно через 10 лет после заражения

Прогноз: необратимый нейро-коллапс

Исход: полная утрата личности

Она уставилась в текст. Потом прочитала снова. И снова. Слова не менялись.

Живот сжался, как будто внутри нее кто-то начал медленно поворачивать пружину.

Вторая страница была хуже.

Шаблоны симптомов, разбитые на фазы. Имена. Коды дел. Сканограммы мозга.

Временные метки с точностью до секунды.

Паттерн был идеален. Предсказуем. Холоден.

Один пациент пытался надеть рубашку и забыл, как это делается.

Другой спрашивал дочь: «А мы знакомы?»

Третий свернулся в углу и повторял свое имя, пока оно не перестало быть знакомым.

У Джози задрожали пальцы. Третья страница содержала прогноз по времени.

Красный график. Пики. Провалы. Резкий рост паники.

«Глобальный всплеск ожидается с 1 по 18 мая 2030 года. Первичные очаги: Балтимор, Портленд, Сент-Луис, Гаррисберг».

Она уронила лист.

Кружка с кофе выпала из рук и разбилась о бетонный пол.

Жидкость растеклась к ее ботинкам. Она не заметила.

Сердце билось не быстро — просто как-то не так. Сбито. Словно тело пыталось предупредить раньше, чем осознание дойдет до мозга.

Она снова подняла лист и вчиталась в нижний угол.

Никакого автора.

Никакой подписи.

Только одна последняя надпись:

«НЕ ПОДЛЕЖИТ РАЗГЛАШЕНИЮ. ПРИОРИТЕТ: СДЕРЖИВАНИЕ КОЛЛАПСА СОЗНАНИЯ. ВСЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ — ВРЕМЕННАЯ ВЫМЫШЛЕННАЯ КОНСТРУКЦИЯ».

Вот тогда она и заплакала.

Странно. Тихо. Без рыданий. Без дрожи. Только слезы, текущие по щекам, в то время как лицо оставалось неподвижным.

Пальцы потянулись к телефону. Она набрала номер CDC («Центр по контролю заболеваний», США). Слушала музыку ожидания.

Но, даже называя свое имя, она уже знала: слишком поздно.

---

Глава 2

Доктор Генри Ло перестал спать две недели назад.

Не совсем. Его тело все еще сдавалось в краткие отключки — на диванах, в машине, однажды даже на холодной плитке неврологической лаборатории. Но настоящий сон? Тот, что с отдыхом и забвением? Он исчез.

Он не хотел забывать.

Не сейчас.

Его кабинет на пятом этаже здания №10 был музеем неозвученного ужаса. Сканы мозга приколоты, как фото из зала вскрытия. Ручные журналы приклеены к стенам. Маркеры кровоточили красным и черным по временным шкалам на доске. Нити на пробковой доске. Имена обведены кружками. Зачеркнуты. Больше не отвечают на звонки.

Он заметил это первым. Узоры на снимках.

Сначала это выглядело как ранняя деменция, но это было не оно. Слишком внезапно. Слишком синхронно. Чистые МРТ, ни одного очага. Будто кто-то гасил свечи одну за другой в идеальном ритме.

Все они: ровно десять лет с момента заражения COVID. Ровно десять.

Генри называл это «часовой обвал».

Теперь он нависал над своим столом: глаза налиты кровью, дыхание пахло кислотой, пальцы дрожали от кофеина и страха.

Он смотрел на красный круг, нарисованный на стене.

10 мая 2030. 10:07 утра.

Его дата. Его час. Его обратный отсчет.

Десять лет назад он заразился COVID от своей дочери Оливии. Ей было пять. Она обожала лягушек. Боялась гроз. Восстановилась за четыре дня. Он ухаживал за ней. Спал рядом. Обнимал, когда она плакала.

Он получил положительный тест 10 мая 2020 года.

Он помнил это как вчера. Головная боль. Легкая температура. Усталость.

И момент, когда он посмотрел в зеркало в ванной и подумал: «Ничего страшного».

Теперь это было все.

На его столе лежали три дела, которые он так и не смог отправить в архив.

Пациент 1134: Мужчина, 51. Забыл, как есть. Подавился крекерами, не поняв, что это еда.

Пациент 1170: Женщина, 38. В разговоре замолчала, посмотрела на мужа и спросила: «Ты меня создал?»

Пациент 1195: Юноша, 17. Один день говорил бегло по-испански. Никогда не учил. А на следующий не помнил собственного имени.

Чистые мозги. Активные ЭЭГ. Но личности нет. Это была не деградация. Это было что-то другое.

Генри открыл ящик стола. Там лежали стикеры и флешка с надписью Luo_V2.

Он достал маркер.

Толстыми наклонными буквами написал: «Ты — доктор Генри Ло. Ты невролог. Отец. Ученый. Ты родился в Бостоне. У тебя была дочь по имени Оливия. Однажды ты читал Оливии „Спокойной ночи, Луна“ семнадцать ночей подряд. Она называла луну своим другом. Ты не призрак».

Он приклеил записку рядом с красным кругом.

Он напишет больше. Десятки. Он обклеит ими зеркало, холодильник, руль.

Когда настанет момент — 10:07 утра, он хотел бороться. Или хотя бы узнать поле битвы.

Он откинулся в кресле. Болели колени. Гудела голова. Гул вентиляции в здании звучал как дыхание.

И в этот миг Генри осознал то, что никогда не произносил вслух: он больше не изучал крах. Он к нему готовился.

---

Глава 3

Кухня пахла сиропом и тоской.

Так было каждую субботу, когда мальчики просили блины, и Трина позволяла Лену готовить, несмотря на то что у него подгорала половина партии и он никогда не оттирал тесто с лопастей вентилятора.

Но этим утром все было по-другому. В воздухе чувствовалась хрупкость. Что-то несказанное.

Лен Бермэн стоял у раковины, сосредоточенно тер тарелку, как будто совершал последний обряд. Тарелка была чистой уже минут десять.

Но он не мог остановиться.

Трина сидела за столом, обхватив ладонями облупленную керамическую кружку, из которой так и не сделала ни одного глотка.

Напротив нее сидел младший сын Мэтт: локти на столе, кулаки сжаты.

Старший, Илай, молча прислонился к столешнице и пристально смотрел на тостер. Будто ждал, что тот скажет ему правду.

Календарь позади был открыт на апрель.

Красный крест выделял дату.

21 апреля.

Завтра тот самый день.

— Я написал вам письма, — тихо сказал Лен.

Трина подняла глаза, моргнула:

— Что?

— И видео снял. На потом. Они в облаке.

Он продолжал тереть. Скрип губки по фарфору — снова и снова.

Мэтт начал плакать. Сначала тихо, потом громче.

— Я не хочу, чтобы ты стал кем-то другим, — сказал он, и голос его дрогнул.

Лен обернулся.

Руки еще были мокрые, губка капала на плитку.

— Я тоже не хочу, дружище, — мягко сказал он. Улыбка была грустной. — Но тут я не решаю.

Мэтт вытер глаза рукавом:

— Но ты ведь здесь.

— Да, — ответил Лен. — Прямо сейчас.

Он подошел, опустился на колени рядом.

Трина смотрела на него: лицо напряженное, челюсть сжата.

— Я всегда буду собой, — сказал Лен тихо.

Но даже когда он это произносил, внутри что-то сжалось. Потому что это было неправдой.

Потому что в его сознании уже что-то расшатывалось. Память как мокрая веревка.

Слова отступали обратно во тьму.

Позже, когда мальчики ушли на улицу, Лен остановился в дверях кухни и посмотрел на Трину. Она все еще держала ту кружку, не сделав ни глотка.

— Я оставил тебе книжку с паролями, — сказал он. — Ту, которую ты ненавидишь.

Ее улыбка была натянутой. Глаза — красные по краям.

— Сейчас я буду ее ненавидеть меньше.

Он пересек комнату, взял ее за руку. Она позволила. Теплая. Знакомая.

— Пообещаешь мне кое-что? — спросил он.

Трина кивнула.

— Когда я уйду… когда изменюсь, не позволяй им держать меня в живых только потому, что я дышу. Ладно?

Она отвернулась:

— Не проси меня об этом.

— Я не прошу, — сказал он. — Я говорю тебе, чего хочу.

Молчание.

Потом она сжала его руку. Сильно.

— Только попробуй забыть, кто мы, — сказала она.

Лен хотел засмеяться. Или заплакать. Или солгать.

Но сказал лишь:

— Я постараюсь.

Тем же вечером, когда они сидели в гостиной и смотрели старые домашние видео на плоском экране, Илай впервые за много лет положил голову Лену на плечо.

Лен молчал. Он просто впитывал это тепло. Старался запомнить. Пока часы еще тикали.

---

Глава 4

Трина проснулась до рассвета. В доме царила тишина.

Она посмотрела на часы. 5:57 утра.

Она не собиралась вставать так рано. Но тело решило иначе. Она повернулась на другую сторону кровати.

Пусто.

Отпечаток тела Лена еще хранился в матрасе. Тепло — едва уловимое. Он уже встал.

Она нашла его на кухне.

Он напевал.

Это была не мелодия — не реклама, не колыбельная, не песня с их старого радио.

Он стоял перед тостером с ножом в руке и мазал хлеб маслом. От края до края. Углы. Боковины. Так, как Лен никогда не делал.

Тщательно. Дотошно. Как будто боялся, что тост пожалуется, если он пропустит хотя бы крошку.

Трина стояла в дверях босая, обнимая себя руками. Несколько секунд она просто смотрела.

Лен повернулся, когда тостер щелкнул.

Его лицо было спокойным. Слишком спокойным.

Он не удивился. Не улыбнулся. Просто посмотрел на нее как на знакомую двоюродную сестру соседа. Что-то смутное. Без имени.

— Доброе утро, — сказал он.

Его голос был бодрым. Приветливым. Неправильным.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила она.

Он наклонил голову. Подумал.

— Я… не знаю, — сказал он.

— Предположи.

Пауза.

— Среда?

Она кивнула. Хотя это было не так. Хотя это уже не имело значения.

Слезы подступили — горячие, едкие. Но она их проглотила.

— Как меня зовут, Лен?

Он моргнул. А потом неуверенно улыбнулся.

— Ты… Диана?

Трина отвернулась, чтобы он не увидел, как ее лицо дрогнуло.

Она не произнесла больше ни слова в течение следующих нескольких минут.

Ни тогда, когда он предложил ей тост. Ни когда он спросил, где лежат вилки.

Ни когда он спросил, что они будут готовить на Рождество. Был апрель.

К полудню Лен сидел на полу в коридоре, скрестив ноги, и шептал числа:

— Семь… три… яблоко… семнадцать…

Он отбивал каждый слог пальцем по кафелю.

Он не поднял голову, когда Мэтт позвал его.

Не дрогнул, когда Трина коснулась его плеча.

Не моргнул, когда Илай подошел к началу коридора и сказал:

— Папа?

Он лишь повернул голову, улыбнулся и продолжил стучать пальцем.

В 10:07 утра, ровно через десять лет с момента постановки диагноза, Лен снова начал напевать.

Ту же странную мелодию. Ту, которую никто не узнавал.

И когда Трина опустилась перед ним на колени и сказала:

— Лен, ты меня слышишь? —

Он посмотрел ей прямо в глаза и произнес:

— Простите, мэм. Думаю, вы ошиблись домом.

А потом улыбнулся как вежливый незнакомец. И снова запел.

---

Глава 5

Джун Холлоуэй не спала уже четыре дня.

Не из-за кошмаров. Таких привилегий у нее не было.

Ее сны стоили денег. И не тех, что меняют на искусство или исцеление. Нет, ее осознанные сны продавались: извлекались, перекомпилировались и превращались в оружие. Сотни миллионов нейронных петель загружались в симуляции прокси-войн, пока она дергалась под седацией в каком-то подвале клиники. Теперь так зарабатывали: добывали сон.

«Если они владеют твоими снами, они владеют тобой дважды».

Джун Холлоуэй всегда хорошо все запоминала.

Это и сделало ее ученой.

Она помнила каждую статью, которую когда-либо цитировала, каждый спор, который проиграла, каждую мамину фразу о том, что она «слишком навязчивая», и каждое отцовское молчание.

Она помнила, как впервые услышала выражение «нейродегенеративная асимметрия» — и как оно прозвучало словно пророчество.

Помнила запах формалина в лаборатории на бакалавриате, гул серверов в магистратуре, прикосновения пальцев ее парня, выводящего уравнения на ее спине, как колыбельные.

Она помнила, как восстановить карту памяти мозга дохлой крысы с помощью микроскопа и нейронного красителя.

Так что когда ей пришло ее число — 10 мая 2030, она не заплакала.

Она взялась за дело.

Ее квартира выглядела как доска настроения серийного убийцы. Неоновые стикеры покрывали стены, зеркало, холодильник, пол. Метки на каждом ящике. На каждой лампе. На каждой книге.

В ванной на зеркале было написано: «ТЫ — ДЖУН ХОЛЛОУЭЙ. НЕЙРОБИОЛОГ. СОРОК ШЕСТЬ. ЧЕРНЫЙ КОФЕ. ТЫ НЕНАВИДИШЬ ОТЦА. ТЫ СКУЧАЕШЬ ПО МАТЕРИ. ТЫ ОДНАЖДЫ РАСПЛАКАЛАСЬ ПОД СЕРИЮ „ЗВЕЗДНОГО ПУТИ“».

На кухонных шкафах: «ВИЛКИ — СЛЕВА. НОЖИ — СПРАВА.

НЕ ВЕРЬ ТОСТЕРУ. ЭТО ПРОСТО ТОСТЕР».

Над кроватью: «ТЫ ЕЩЕ НЕ ПРИЗРАК».

Оставалось девять дней.

Заражение у нее было легким. Май 2020. Без госпитализации. Без интубации. Она тогда трижды пересмотрела сериал «Заражение».

Теперь отсчет тикал в черепе как барабанная дробь издалека.

Она не хотела забыть. Даже самые плохие моменты.

Поэтому она создала решение.

В холодильнике, между миндальным молоком и банкой оливок, которую она не открывала с 2025 года, лежал металлический цилиндр.

Внутри прототип. Она назвала его Retainum-3 Neuro-Injection.

Ретровирусный стабилизатор гиппокампа. Незаконный. Непроверенный. Собранный из обрывков DARPA-схем и черного рынка ноотропов.

Он был не для кого-то. Только для нее.

В 23:42 она стояла перед зеркалом в ванной с шприцем в руке.

Игла сверкала. Рука дрожала.

Диктофон на раковине записывал все:

— Ты — Джун Холлоуэй, — сказала она вслух. — Ты это сделала. Ты веришь, что это сработает.

(Пауза)

— Ты не хочешь исчезнуть.

(Другая пауза)

— Ты хочешь иметь значение.

Она вонзила иглу в шею. Щелчок поршня прозвучал как выстрел.

Позже той ночью она не видела снов.

Но когда проснулась, она помнила все.

Каждый день рождения. Каждую разбитую любовь. Каждую строку кода в диссертации. Каждый сон с семи лет.

Retainum-3 сработал. Она победила время.

Она смеялась так, что задыхалась. А потом плакала, стоя на коленях у кровати, вцепившись пальцами в пол.

Потому что на рассвете она начала вспоминать чужое.

Мальчика, тонущего в Небраске.

Женщину, рожающую во время отключения света в церкви.

Подростка, заряжающего ружье в гараже, повторяющего: «Прости… прости…»

Мужчину без глаз, сидящего в ногах ее детской кровати.

Она кричала, пока голос не сорвался. Она кричала, будто звук способен рассортировать то, что память больше не могла.

Потому что это были не галлюцинации.

Это были воспоминания.

Но не ее.

Кто-то другой поселился внутри.

---

Глава 6

Они называли себя «Прозрачные».

Изначально это не была секта. По крайней мере, так казалось.

Это были пациенты. Выжившие. Люди, которые смотрели, как их близкие исчезают в медленном неврологическом самоубийстве, и решили не дожидаться, пока исчезнет их собственное имя.

Они брили головы. Сжигали удостоверения личности.

Переименовывали себя в Пыль, Эхо, После, Небо.

Без фамилий. Без возраста. Без дней рождения.

Они носили белые хлопковые мантии под дождем и шли босиком по шоссе.

Они не прятались. Они отпускали.

Сначала они просто раздавали листовки — манифесты, напечатанные на пишущей машинке и сложенные как пророчества: «Память — это тюрьма. COVID был ключом. Забвение — следующий этап эволюции человека».

Они цитировали древних мистиков и нейробиологов в одном и том же предложении. Говорили, что память — это тщеславие. Эго. Глюк.

Говорили, что Коллапс — не ошибка. Он лекарство.

Врачи называли их бредовыми.

Церкви — еретиками.

Журналисты — «опасной маргинальной группой».

Но за ними пошли другие.

Они начали собираться в руинах закрытых библиотек, заброшенных торговых центров. В местах, построенных для идентичности, но утративших ее.

Они медитировали в кругах, гудели.

Фотографировали друг друга, распечатывали снимки и сжигали.

Шептали не слова, а ритмы.

Одна группа — 63 человека — вошла в Тихий океан у побережья Орегона сразу после полуночи 12 мая. Они были в белых мантиях и гирляндах из пластиковых ID-карт. Они скандировали одно слово в унисон: «Освобождение».

Рыбаки слышали этот звук. Полиция нашла два тела. Остальные? Исчезли. Ни следа.

Только одна мокрая листовка, застрявшая между камнями, с размытыми чернилами: «Мы никогда не принадлежали себе».

Доктор Генри Ло смотрел запись на планшете у себя за столом.

Он пересматривал, как они входили в воду — снова и снова. Безмолвные. Стойкие.

Он не плакал.

Просто откинулся в кресле, глаза покрасневшие, и прошептал: «А вдруг… они правы?»

А красный круг на стене пульсировал в углу его зрения как рана, которую он не мог залечить.

---

Глава 7

Джун Холлоуэй не забыла.

Она проснулась 10 мая 2030 года ровно в 6:11 утра, уставившись на потолочный вентилятор. Три лопасти. Медленное вращение. Легкий скрежет.

Она прошептала:

— Меня зовут Джун Холлоуэй.

И голос все еще звучал как ее.

Она села. Проверила себя. Без замешательства. Без паузы в узнавании.

Стикеры на стенах все еще имели смысл. Чайник стоял на том же месте. Ее любимая кружка с надписью «НЕЙРОЛОГИ ДЕЛАЮТ ЭТО С СИНАПСАМИ» — чистая, на полке.

Это сработало. Ее смех эхом пронесся по пустой квартире, как чудо, пытающееся не распасться.

Она включила диктофон:

— Нулевой день после инъекции, функции сохранены. Retainum-3 успешен. Полный воспоминательный отклик. Буду следить за утечками.

Она открыла холодильник. Съела йогурт. Проверила давление. Все было в порядке.

Шесть часов.

В 13:14 началась утечка. Сначала еле заметно. Деталь, которую она не могла вспомнить и логически связать.

Мальчик с пневматикой. Красные кеды. Синий велосипед. Кто-то по имени Джаред. Двоюродный брат? Нет. А потом чувство гравия, раздирающего кожу на ладонях. Смех Джареда, как гвоздь в виске.

Она села. Проверила старые дневники. Никакого Джареда не было.

В 14:05 она вспомнила, как рожала.

Больничный свет. Тепло. Крик. Девочку звали Лиа. У нее были ямочки на щеках, и она держала большой палец, как будто молилась. Но Джун никогда не была беременна. С 2022 года ни одного партнера с тех пор, как ушел Эль.

Она стояла в коридоре, дрожа, шепча:

— Нет. Нет. Нет. Нет…

Она пыталась дышать. Но воспоминания продолжали литься.

15:27 — ее застрелили во время ограбления в Батон-Руже.

16:41 — она была в церкви, полной свечей, алтарь в крови, а мужчина говорил: «Прости меня, дочь моя».

17:03 — она тонула. Лед. Замерзшее озеро. Лицо над ней, кричащее.

А потом нечто иное. Комната без стен. Только голоса.

— Кто это такая?

— Удерживает больше, чем мы ожидали.

— Не дай ей стабилизироваться. Не дай ей понять.

Джун кричала, пока голос не сорвался. Царапала кожу, пол, стены.

Мир мигал.

На секунду она была в утробе.

Потом в тюремной камере.

Затем в красном поле под фиолетовым небом, с ребенком на руках и песней, которую она не знала.

Она рухнула. Когда очнулась, прошло три часа. Она лежала на полу.

Могла назвать все кости в теле. Но не могла вспомнить день рождения собственной матери.

Она встала. Дрожащая. Расколотая. Подошла к столу. Запустила ЭЭГ. Прикрепила монитор к голове. Смотрела на показания. Незнакомые волны. Чужие кластеры. Узоры, которых нет в человеческом атласе мозга.

Это были не ее воспоминания. Не ее мозг. Retainum-3 не просто сохранил ее разум. Он открыл двери слишком широко. И сквозь них прорвался поток.

— Я не забыла, — прошептала она. — Я вспомнила слишком многое.

И в зеркале на одно короткое мгновение она поклялась, что увидела лицо, которое не принадлежало ей.

И оно… улыбалось.

---

Глава 8

Музей открылся в Бостоне серым октябрьским утром 2040 года.

Без торжественной ленточки. Без почетных гостей. Без фанфар.

Лишь молчаливая очередь посетителей, тянущаяся вдоль Тремонт-стрит. У каждого в руках талон на прием и наушники, в которых звучала мягкая фортепианная музыка, чтобы облегчить погружение.

Здание было стеклянным и облицовано светлым камнем. Угловатое. Современное. Безупречно чистое — специально, чтобы отвлечь от того, что скрывалось внутри.

На табличке над входом значилось: «АРХИВ ПАМЯТИ. В память о том, кем мы были».

Внутри воздух пах слабым озоном и стерильным пластиком. Без экскурсоводов. Только машины. Без бумаги. Только свет. Каждое крыло разделено по году диагноза. Каждая капсула помечена именем. Датой. Сном.

Посетители не ходили по залам. Они ложились в капсулы. Белые. Яйцеобразные. С мягкой обивкой изнутри — как гроб, в котором удобно.

Ты выбирал человека из каталога. Отца. Учителя. Ребенка. А капсула загружала тебе его воспоминания.

В капсуле №218: Лен Бермэн.

Экран спрашивал: «Хотите начать?»

Зритель нажимал «да».

И жизнь Лена разворачивалась перед ним:

Запах сиропа на кухне.

Теплая ладонь сына.

Взгляд жены накануне его забвения.

А потом обрыв:

Цифры.

Напев.

Тот момент, когда он взглянул ей в глаза и сказал: «Извините, вы, кажется, ошиблись домом».

Люди плакали в этой капсуле. Снимали это на телефон и выкладывали в сеть с подписями вроде: «Разрывающее сердце переживание с ИИ. Мне стало тяжело дышать». Имя Лена Бермэна стало трендом на 12 часов.

В Восточном крыле, за двойным стеклом, находилась Джун Холлоуэй.

У нее не было капсулы. У нее была комната. С мягкими стенами без окон.

Свет в ней менялся каждый час, подстраиваясь под небо, которое ей больше не принадлежало.

Она сидела в углу, шепча имена. Имена людей, которых никогда не встречала. Места, в которых никогда не бывала. Песни на языках, которых никогда не учила. Она напевала колыбельную на китайском. Ее медкарта утверждала, что она никогда не знала китайского.

Однажды стажер спросил куратора:

— Она притворяется?

Куратор ответил:

— Она видит сны сразу многих людей и сознаний. Retainum сохранил ее разум, но открыл память других — возможно, из базы памяти человечества или умерших.

За архивом музея хранился блокнот. Без штрих-кода. Без автора. Но на последних страницах медицинский ординатор нацарапал одно предложение.

Последняя попытка сказать правду: «Вирус убил не тело. Он убил историю. Душа — это то, что помнит. А теперь ее нет».

КОНЕЦ

Последний ребенок

Глава 1

Началось с тишины. Ни с крика. Ни с сирены. Ни с вереницы машин скорой помощи. А с бланка.

Отправленного в 7:03 утра 1 мая 2027 года женщиной, что повидала больше рождений, чем большинство священников — смертей.

Ее звали Рина Фельдман. Шестьдесят два года. Повитуха. Правоверная. Вдова. Жила в Бруклине над кошерной мясной лавкой, держала пчел на крыше и, как она говорила, «приняла больше младенцев, чем Бог молитв». Ее руки были сильными, мягкими, теплыми. Глиняные руки. Ритуальные. Она могла найти сердцебиение с завязанными глазами.

Каждый месяц она отправляла отчет в городской реестр рождений. Это был священный ритуал.

Локация: Нью-Йорк — все округа

Диапазон дат: 1–30 апреля

Принятых родов: 0

Примечания: Ни запланированных родов. Ни экстренных. Ни переводов.

Она моргнула. Подумала, что сбой в системе. Обновила страницу. Ничего не изменилось.

Ни одного рождения в ее клинике. Ни у коллег в Бруклине. Ни в больницах. Ни у частных доул. Ни у ортодоксального сообщества в Краун-Хайтс.

Остановились не только ее руки. Остановились все.

Она позвонила Кларе — бывшей ученице, теперь повитухе в Квинсе. Клара взяла трубку со второго гудка. Голос ее был хриплым от сна и чего-то еще.

— У тебя тоже?

Рина закрыла глаза.

— Да.

Молчание на линии.

— Думаешь, это забастовка? Медсестры, может?

— Нет, — сказала Клара. — Это не больницы. Я звонила в ортодоксальный центр в Бороу-Парке. Они сказали то же самое.

— Ни одного рождения в апреле. Ни одного.

В тот вечер Рина открыла бумажный дневник — тот самый, что вела десятилетиями. Перелистала на последнюю неделю апреля. Пусто.

Перевернула назад. 29 марта: последние роды. Девочка. 7 фунтов, 11 унций. Домашние роды. Ягодичное предлежание. Пуповина обвита один раз. Здорова. Имя: Наоми Ципора.

С тех пор тишина. Ни криков. Ни матерей, сжимающих ей руку и шепчущих: «Только не уходи». Ни отцов, мечущихся по коридору. Ни первого крика. Только безмолвие, которому она пока не знала имени.

Она вошла в спальню. Зажгла свечу. Омыла руки трижды.

И прошептала пламени почти рассеянно:

— Что же мы сделали?

---

Глава 2

Акушерское отделение больницы «Маунт-Синай» всегда звучало как странная симфония: вопли новорожденных, грохот подносов, смех сквозь стиснутые зубы. Это был хаос — живой, как сама жизнь, пытающаяся начаться снова.

Но утром 2 мая 2027 года там было тихо. Слишком тихо.

Доктор Мириам Синг шла по коридору в одиночестве. Стетоскоп висел безвольно на шее, кроссовки шептали по линолеуму.

Каждая дверь, мимо которой она проходила, была открыта. Ни матерей. Ни младенцев. Ни карт на концах кроватей. Ни крика.

Лампы мерцали во флуоресцентном ритме. Монитор мигал в режиме ожидания. Где-то принтер печатал страницу, которую никто не заказывал.