Бесплатный фрагмент - Легенды Древнего Рима

Гай Кассий Вераний

Рим, 41 год от Рождества Христова. Тень убитого Юлия Цезаря все еще длинна, как тень Палатинского холма на закате. Император Клавдий, ученый муж с трясущейся головой, пытается удержать хрупкий мир в империи, раздираемой заговорами и памятью о кровавых идах марта. Именно в это неспокойное время в Рим прибывает Гай Кассий Вераний, молодой, но уже известный историк из провинциальной Африки. Его пригласили для работы в Императорских архивах — разобрать и каталогизировать личные бумаги самого Дивус Юлиус, обожествленного Цезаря.

Вераний, человек рациональный, воспитанный на строгих принципах стоиков, с энтузиазмом приступает к работе. Пыльные свитки, восковые таблички с пометками Цезаря о Галльской войне, финансовые отчеты — все это бесценно для истории. Но однажды, разбирая ящик, помеченный странным знаком — переплетенными лавровой ветвью и кинжалом — он находит не свиток, а небольшой ларец из черного дерева, инкрустированный серебром.

Ларец был заперт, но замок, съеденный временем, поддался легкому нажиму. Внутри, на бархатной подложке, поблескивая в слабом свете масляной лампы, лежал предмет, от которого у Верания перехватило дыхание. Это был не перстень, не монета. Это был лавровый венок. Но не золотой, как тот, что носил Цезарь при жизни и который сгорел на его погребальном костре. Этот венок был сплетен из настоящих лавровых листьев, удивительно свежих, словно их сорвали час назад. Листья были темно-зелеными, почти черными, а прожилки на них отливали холодным серебром. От него исходил едва уловимый аромат — смесь ладана, свежей земли и чего-то древнего, металлического, как запах старой крови.

Под венком лежал клочок пергамента с выведенным уверенной рукой Цезаря текстом: «Soli Deo Soli. Memento mori, sed cave gloriam.» — «Единому Богу Единому. Помни о смерти, но остерегайся славы». И ниже, более мелко и дрожаще: «Inveni, sed non possideo. Sanguis meus, non meus spiritus. Relinquo umbris.» — «Нашел, но не владею. Кровь моя, но не дух мой. Оставляю теням».

Рационализм Верания дрогнул. Этот венок… он должен был истлеть за десятилетия! И слова… «Единому Богу»? Цезарь, понтифик максимум, гонитель друидов, верил в единого бога? И что значит «нашел»? Где? Легенды ходили о странных артефактах, которые Цезарь привез из своих походов в Галлию и Британию, от друидов и загадочных племен севера. Говорили о камнях, говорящих с луной, о мечах, пьющих души… Но венок?

Вераний, вопреки внутреннему предостережению, не смог удержаться. Он осторожно прикоснулся к одному из листьев. Холодок пробежал по пальцам, но больше ничего. Он поднес венок к лицу, вдохнул странный аромат глубже. В ушах на мгновение прозвучал отдаленный рев толпы, крик «Ave Caesar!», смешанный с шепотом на незнакомом языке, полном шипящих звуков.

Он спрятал ларец в свой рабочий стол, решив изучить находку позже. Но Рим — город слухов, и тени имеют уши. На следующий день к нему явился Люций Флавий Силан, влиятельный сенатор, известный своим интересом к оккультным наукам и страстным коллекционером реликвий времен Республики. Его глаза, острые как у ястреба, сразу нашли спрятанный ларец.

— Говорят, ты нашел нечто… принадлежавшее Дивус Юлиусу, — начал Силан, не тратя слов на приветствия. — Нечто… живое. Лавры. Покажи.

Вераний попытался отговориться, но властный тон и скрытая угроза в голосе сенатора заставили его открыть ларец. Силан ахнул, увидев венок. Его пальцы, украшенные перстнями, дрогнули от жадности.

— Это оно… Легендарные Лавры Неметоны! — прошептал он. — Говорят, друиды Галлии хранили их в священной роще. Тот, кто носит их, получает силу видеть пути судьбы, вести за собой народы… но ценой собственной крови и рассудка. Цезарь нашел их… и понял, что не может совладать. Отсюда и его слова: «Нашел, но не владею». Он оставил их, боясь безумия или проклятия. Дай их мне, Вераний. Я знаю, как ими пользоваться. Я заплачу…

Вераний отказался. Его охватило странное чувство собственности, смешанное с растущим ужасом. Он не верил в магию, но… венок был здесь, свежий, невозможный. И слова Цезаря звучали как предупреждение из могилы.

Силан ушел, но его тень, казалось, осталась в кабинете. А вскоре начались странности. Веранию стали сниться яркие, пугающие сны: он видел себя на поле брани при Фарсале, чувствовал запах крови и пота, слышал предсмертные хрипы солдат. Он просыпался с криком «Alea iacta est!» («Жребий брошен!») на устах. На улице к нему стали приставать нищие, называя его «Цезарем», а однажды старый авгурец, увидев его на Форуме, в ужасе отвернулся, бормоча о «кровавой ауре».

Самый страшный сон пришел через неделю. Он стоял в здании Сената. Перед ним лежал поверженный Помпей… нет, это был Силан! Его тога была пропитана кровью. А в руке Вераний сжимал не стилус, а кинжал. Он проснулся в холодном поту, сердце колотилось как молот. Аромат лавра, сладковато-металлический, витал в воздухе, хотя ларец был плотно закрыт.

На следующий день пришла весть: Люций Флавий Силан найден мертвым в своей спальне. На его горле — аккуратный разрез. Рядом на полу валялся стилус — орудие писца, не способное нанести такой удар. Шепотки по городу: «Заговор!», «Месть!». Но Верания охватил ледяной ужас. Он вспомнил свой сон. Стилус… Кто-то убил Силана, но сделал это так, чтобы подозрение пало на него, историка, работавшего со стилусом.

Он понял: венок — не дар, а ловушка. Проклятие. Он притягивал смерть и безумие. Цезарь, величайший ум Рима, не смог им владеть. Силан, уверенный в своей силе, пал жертвой. Кто следующий?

Вераний достал ларец. Лавры все так же свежи, серебристые прожилки мерцали в свете лампы, словно подмигивая. Аромат стал гуще, навязчивее. Он вспомнил слова: «Оставляю теням». Теням прошлого? Теням будущих жертв? Или… самим теням Рима, вечно жаждущим крови и славы?

Решение пришло внезапно, остро, как удар кинжала. Он не мог уничтожить венок — кто знает, какая сила в нем заключена? Он не мог оставить его — он притянет смерть к нему или к другим. Но он мог вернуть его туда, откуда он пришел — в вечную тьму, недоступную для живых.

Поздней ночью, когда луна скрылась за тучами, Вераний, завернув ларец в грубую ткань, направился к Тибру. У старого, полуразрушенного моста Эмилия, где течение было сильным и глубоким, он остановился. Шум города стих, только вода журчала мрачную песню. Он открыл ларец в последний раз. Лавры лежали безмолвно, символ победы, ставший символом проклятия. «Soli Deo Soli,» — прошептал Вераний, не зная, к кому обращается. — «Memento mori. Cave gloriam.»

Он захлопнул ларец и швырнул его в черную воду Тибр. Ларец нырнул, оставив лишь легкий всплеск и круги, быстро поглощенные течением. Вераний стоял, всматриваясь в темноту, ожидая… чего? Всплытия ларца? Чьего-то крика? Но река хранила свою тайну молча.

На обратном пути, проходя мимо Форума, он услышал сдавленный стон из темного переулка. Сердце екнуло. Он подбежал и увидел тело — молодого торговца, с перерезанным горлом. Рядом валялся… лавровый лист. Свежий, темно-зеленый, с серебристыми прожилками. Но это был лишь один лист, не венок. Вераний в ужасе отшатнулся. Он огляделся — переулок был пуст. Кто бросил этот лист? Или… он просто появился?

Он побежал прочь, чувствуя, как чьи-то невидимые глаза следят за ним из каждой тени. Вернувшись в архивы, он бросился к столу. Там, где лежал ларец, не было ничего. Но на столешнице, там, где он вчера случайно поцарапал ее стилусом, проступил влажный след. Отпечаток… лаврового листа.

Вераний понял. Он не избавился от Лавров Неметоны. Он лишь выпустил их тень в Рим. Проклятие не ушло. Оно растворилось в самом воздухе Вечного Города, в его камнях, в его реке, в крови его жителей. Оно стало частью той вечной тайны, что окутывает Рим — тайны власти, славы и неизбежной цены, которую требует судьба от тех, кто осмеливается прикоснуться к вершинам.

Он сел за стол, дрожащими руками взял чистый свиток и стилус. Его рационализм рухнул. Но теперь у него была новая задача, страшная и невыполнимая. Он начал писать: «В лето от основания Города семьсот девяносто четвертое, в консульство…» Он не писал историю. Он писал предупреждение. Предупреждение о тени, которая длиннее любой человеческой жизни, о лаврах, жаждущих крови, и о вечной тайне Рима, где легенда и реальность сплетаются так тесно, что порой одно становится другим. Тень Цезаря, отброшенная невозможными лаврами, навсегда легла и на его душу. И Вераний знал — он уже никогда не будет прежним. Тайна вошла в него, как когда-то вошла в Цезаря. И Рим, Вечный Рим, лишь приоткрыл еще одну страницу своих бесконечных, загадочных тайн.

Луций