Бесплатный фрагмент - Лабиринт

«Неопределённость, первоначально ограниченная атомным миром, преобразуется в макроскопическую неопределённость, которая может быть устранена только путём прямого наблюдения»

— Эрвин Шрёдингер

Предисловие

Доводилось ли вам видеть тени во мраке? Представьте тёмное помещение, часть которого окружают тени. Где бы вы предпочли оказаться тогда: в тени или во мраке? И вообще, что страшнее: тьма или тень? Не стану говорить за всех, но я бы выбрал очутиться в знакомом мне, пусть даже отягощающем, одиночестве или же пустоте — называйте то, как пожелаете — нежели рядом с тем, чего не понимаю — источником тени во мраке. Но мне, как, впрочем, думаю, и вам, непременно бы захотелось постичь то, что сосуществует со мной, но при этом не раскрывает своей природы. Любопытство ли причина тому или опасение — уже вопрос спорный. Однако заявлять о том, что подобные эмоции неуместны — было бы некорректно.

Что есть страх? — вот что действительно актуально в этом эксперименте. И я не смогу дать вам точного определения, поскольку первобытность сего чувства делает его сложным для понимания современным, поглощённым заботами и идеями, человеком. Зачастую не владеющими теоретической базой личностями утверждается, что страх вызван непосредственно обстоятельствами, но доказано, что это не так. Основанием кошмаров, тревожащих наше сознание, считается — опыт. Получая его за долгие годы жизни, мы в какой-то момент времени начинаем обнаруживать предпосылки того в повседневности и, следовательно, предсказывать последствия каких-либо инцидентов. Он — опыт — в свою очередь, может быть позитивным и негативным, а может быть и продолжительно удручающим, из-за чего появляется вероятность его восприятия нами с фаталисткой точки зрения. Так, пребывая в депрессии, мы неосознанно возводим негатив в идеал, создавая условия, для дальнейшего прогресса расстройств и неврозов. Всеобщего согласия с чем я, соответственно, не ищу, в отличие от следующего высказывания: беспокоит людей отнюдь не то, что ждёт их впереди, а то, что может их ждать.

Как же управлять своей судьбой и не погрузиться в меланхолию? В этой связи становится оправданным, наконец, ввести вас в курс событий, участником которых мне вышло фигурировать. Я, считая себя вполне адекватной персоной, попал в место, лишённое той самой адекватности — в антиутопический мир с высокой преступностью, жестокостью и неравенством в обществе, в дополнение ко всему, держащимся исключительно на религиозных убеждениях и догматах. Порядок в нём, если то можно назвать так, осуществлялся жестокой, тоталитарной партией, представители которой являлись фанатиками могущественного культа, наряду с этим имевшие не только духовные отличия с непосвящёнными, но и физические — отчего заметные глазу различия стали возводиться на пьедестал почёта и в какой-то миг достигли уровня гонения и притеснения, а по факту — истребления несовершенных. Это была реальность, в которой судьба гражданина определялась с рождения. Как же я оказался посреди сего безумства? — вопрос, который следует сохранить открытым. Во многом из-за того, что мне, по неизвестным, изначально, причинам, случилось лишиться памяти; но не рассудка, который стал единственным моим путеводителем по загадочным далям и в конечном счёте уберёгшим меня от коллапса, произошедшего в финале.

При всём вышесказанном, центральная проблема этого произведения заключается отнюдь не в людских пороках, приведших общество к сегрегации, а, собственно, в мотивах моего погружения в это опасное измерение. Забегая вперёд, сообщу, что связующая нить у этих вопросов всё-таки имеется и будет раскрыта мною впоследствии. Но разобраться в происхождении душевных истязаний сейчас куда важнее, так как именно они приводят к деформации личности и, в итоге, к тирании или геноциду, как в данном романе, в условиях нашей с вами действительности. То есть речь пойдёт о природе ненависти и насилия. В связи с этим я смею заверять, что корень всех ужасов, что порой становятся явью, берёт своё начало в человеческих, а вероятно и животных, страхах. Так, подвластное ими, правящее меньшинство совершает глобальные и непоправимые ошибки, оправдывая их лживыми доводами, зачастую непонятными даже им самим, но принимающимися на веру, в связи с тем, что те стали результатом их печальной судьбы. Это то, что я бы назвал: «саморазрушением через всеобщее разрушение». Стоит отметить, что я не выделяю какое-то конкретное лицо или должность, располагающую к такого рода пагубным деяниям, и уж тем более никого не защищаю; это проблема, увы, присущая каждому индивидууму. И оттого закономерен следующий вопрос: как же уберечь окружающих от нас самих? И как, в конце концов, возобладать над спрятанными внутри наших умов фобиями?

Все вышеперечисленные аргументы доказывают актуальность исследования этой области души, но история, которую я повествую, несёт сугубо художественный характер, отчего её не следует принимать за психологическую литературу, хоть постулаты той и оказали влияние на структуру всей сюжетной линии. Ситуация, в которою мне выпало угодить, намного сложнее, в основном ввиду наличия обстановки и действий, отчего выводы, что я делаю, базируются на эмоциональных переживаниях главного героя, что могут, только по одной лишь случайности, совпасть с вашими. Лабиринт — не пропаганда каких-либо запрещённых теорий и ни в коем счёте не пособие по применению! Мной специально было проиллюстрировано то, что сокрыто в недрах наших с вами душ, исключительно для того, чтобы идентифицировать проблему, назревшую в экзистенциальной философии.

Как одолеть страхи будучи лишённым воспоминаний? — главная мысль, которая пронесётся через все страницы этой книги. И дабы ввести вас в основы затронутой мной темы, я приведу ещё одно, последнее, умозаключение: если вы думаете, что, скрывшись от страхов в беспамятстве, те улетучатся, то вы будете отчасти правы, но знайте: беспокойство не унять, а забытые притязания вернутся и куда в большем размере. И это так, потому что обнаружение пробелов неизбежно ведёт к их заполнению. В таких обстоятельствах мы начинаем жадно впитывать любую информацию, которую получаем от людей, из места, где находимся и времени, ища во всём этом хоть толику правды. А её, самое удручающее, может и не быть. Да и как узнать, что есть истина, когда твои знания основываются на чужих домыслах и изречениях, а всё, что ты можешь противопоставить им — это эмоции, которые, к слову, непременно сохранятся, независимо от наличия памяти, поелику вслед за негативным опытом исчезает и позитивный, такой как, в частности, контроль над собой и поведением. Кристаллизация данных в такой кондиции неосуществима. Ведя своё исследование, мы постепенно получаем плоды, тем самым возвращаясь в пункт, из которого вышли. Прискорбно признавать, но мы стремимся оказаться там, откуда некогда ушли и в первую очередь из-за того, что позабыли о причинах нашего ухода. Воистину: от прошлого не убежать. И то настигнет нас даже в неистовом забвении, сделавшись, вследствие, намного более устрашающим врагом.

Но выход есть всегда, и лежит он в плоскости, которую нельзя осмыслить в условиях современности целиком и полностью, но постижение той неизбежно, и заключена она — в подсознании. Лишь абстрагируясь от одной точки зрения — ведь трудно найти чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет — и сосредоточившись на категорически другой, возможно отыскать решение, казалось, неразрешимого вопроса, как и идентифицировать предмет отбрасывающий тень во мраке.

1

Вот моё первое впечатление от мира, в котором мне выдалось очутиться: резкий запах благовоний, тусклый свет вдали и, главное, невероятно низкого диапазона шум, шум, шум, что нарастал каждую секунду, пока, к моему удивлению, не превратился в осмысленную, но уж сильно настораживающую речь:

— И произошло Вознесение. И всякий: кто ходил, кто дышал и кто молился воспарили, устремив взгляд ввысь к привольям неба. И то разверзлось. И Всевышний царственно явился смертным, и своей крепкой десницей возымел каждого, чьё сердце было чистым, а помыслы невинными. Но, увы, не всем было суждено достичь небесных пределов. Ибо был задан вопрос — один единственный, абсолютный, безупречный вопрос — и тот, кто не мог дать ответа, возвращался обратно на землю обетованную, оставленный на вечные скитания и поиск смысла в уже бессмысленной и безнадёжной жизни. Так сказано в Пра́дхе — великом завете наших предков, видевших это событие своими собственными глазами.

«Где я? Что здесь делаю?» — как помню, думалось мне тогда. Но обстановка скрывала искомые мной сведения, принуждая сосредоточиться на происходящем.

— И предначертано прадханитам ждать часа следующего Вознесения, покуда взор Всевышнего вновь не падёт на наши никчёмные души. О Всевышний! Офд Зи́нтарус! Мы будем ждать! И, если потребуется, наши дети, и внуки, и дети внуков — все будем ждать этого сокровенного часа! Во имя тебя, о Всевышний! Ибо сказано, что это случится! Мы верим! И случится в тот день, когда последний человек на земле избавится от ра́гмы — проклятия, что ты ниспослал на нас, дабы не забывали мы былых ошибок. И мы помним! Помним, что каждый извергнутый по воле твоей падал с умопомрачительной высоты и приземлялся лицом вниз, обретая неизбежные следы уродства. И было то справедливым наказанием, поскольку сомнения, окутывающие наши умы, не давали нам дать ответа на заветный вопрос. Мы исправляемся, и мы помним, и мы ждём, и мы верим. О Всевышний! Да святится имя твоё! Да святится воля твоя! Да святится благое учения Прадхаизма! — такова была проповедь человек в красной рясе и белой маске, что гордо возвышался над сотнями восхваляющих его и ликующих последователей.

— Гротеск. Модернистская карикатура средневековой церкви, — привольно высказался я, озадаченный услышанным. Однако, в ту минуту отнюдь не содержание притчи волновало меня, а то, каким образом я оказался средь этой вакханалии беснующихся еретиков. Прошлое было как будто бы в тумане. Лишь никчёмные обрывки воспоминаний и то…

— Это го́нуки!!! — внезапно воскликнул повернувшийся в мою сторону и указывающий на меня кривым пальцем человек.

— Гонуки! — подхватила отступившая и взявшая меня в кольцо толпа. — Гонуки! Гонуки!

— Что вы вопите? — тщетно спрашивал я их. — Почему смотрите на меня?! Объясните!

Яркий свет прожекторов разрезал полумрак огромнейшего холла, и среди завесы дыма благовоний показались уставившиеся на меня, словно на какую-то диковинку на базаре, до жути обезображенные лики людей. И насколько сложно описать моё удивление произошедшим в тот вечер событиям, настолько безрезультатно пытаться передать невообразимую непривлекательность обступавших меня «существ». Черты лица, кожа, волосы — всё было искаженно. У всех без исключения! И они вдобавок продолжали непрестанно выкрикивать что-то грубое и оскорбительное в мой адрес на неизвестном мне диалекте и даже языке. Сказать, что я пребывал в ужасе — значит не сказать ничего. Единственная мысль, «колоколом» звучащая тогда в моей голове была: «надо бежать».

Но не успел я что-либо предпринять, как ревевшую толпу рассекли скользящие, одетые в коричневые маски и синие мантии, похожие на полицейскую форму, тени. В их руках были длинные копья, верхушки которых испускали электрические разряды.

«Схватить гонуки! Не дайте ему уйти!» Сотни рук устремились в мою сторону, но не настигли меня, так как я, попятившись назад, упал и, уже будучи на четвереньках, ускользнул от них, скрываясь за длинными одеяниями.

Поднявшись, я побежал что было прыти, сбивая любого, кто возникал на моём пути. То ли невероятный прилив сил, то ли страх вели меня вперёд, но финал, к сожалению, оставался неизбежным: до выхода было слишком далеко — зал казался ни много ни мало бесконечным — окружавшая же меня толпа, неистовствовав, раздавала нескончаемые тумаки по моей голове, и я, споткнувшись, повторно повалился на пол, вследствие чего незамедлительно получив от преследователей сильнейший удар током в спину.

Вскрикнув от боли, я на долю секунды потерял сознание, а очнувшись, ощутил, что моё обездвиженное тело поднимают, а после, взяв под лопатки, тащат в направлении сцены. Народ не умолкал: «Гонуки! Гонуки! Гонуки!» И тут кто-то вскрикнул: «гонуки, ка дур хали маф!», «хали маф!» — подхватили остальные. «Нет, нет, отпустите меня», — напрасно повторял я, осознавая, что ничего не мог противопоставить им — я был частично парализован.

И вот меня возложили на небольшой пьедестал перед кафедрой, и высокий человек в рясе, приблизившись ко мне, «уставился» на меня чёрными отверстиями своей белой маски.

— Тише! — наконец возгласил он хриплым голосом, сопроводив сей приказ соответствующим жестом руки. — Хали маф — достойная участь для гонуки. Но! Гонуки ли он? — кричащие исступлённо переглянулись меж собой.

— Дур брахм! — разом воскликнула толпа и вновь умолкла.

— Дур брахм, гонуки? — произнёс, снова обернувшись ко мне, проповедник в красном. И уразумев, что я нахожусь в замешательстве от услышанного, спесиво продолжил: — «дур брахм» означает: «испытать», «задать вопрос». Подобно Всевышнему, проверяющему грешника, я, как лидер прадханитов, отмеченный перстом его, имею права задать тебе — избранному иным миром — вопрос, чтобы проверить га́ннам ли ты, или же очередной искуситель гонуки. И если ты гонуки, то, во славу имя его, ждёт тебя ка дур хали маф. Смерть.

— Дур! Дур! Дур! — трижды прокричал агрессивно настроенный народ.

— Не понимаю, — со слезами, привстав на колени, вымолвил я, — почему? Что здесь происходит? Отчего вы меня судите? За что?

— Каждый гонуки подвергается испытанию — так гласит закон наших предков.

— Я не «гонуки», вы что-то путаете.

— Нет, всё истинно верно. Доказательство на твоём лице!

— Лице?..

— Вынесете зеркало, — повелел человек в маске, и меньше чем через минуту ко мне поднесли накрытое плащаницей, большое, овальной формы зеркало. Вслед за тем, установив его предо мной, прислужники сняли покрывало, и я увидел себя, в своём привычном виде. И всё было бы нормальным, если не брать во внимание того, что я — мужчина, обладающий чистым, обычным лицом — был единственный такой во всём помещении; ведь все вокруг имели ярко выраженные недуги или вовсе — откровенное уродство.

— Видишь? — говорил проповедник. — Ты — гонуки. Избранник потустороннего мира, целью которого является либо вести нас, подобно ганнаму, к очищению обликов наших, подготавливая к последующему Вознесению, либо, увы, как это всегда было, к осквернению, разрушению наших заветов и — убереги нас, Всевышний — полному истреблению.

— Гонуки, дур брахм! — крикнул кто-то, и толпа моментально поддержала его.

— Теперь ты понимаешь, почему мы схватили тебя и зачем проверяем? Слишком много было обманщиков на нашем веке. Тебе не провести нас своими жалостливыми речами. Можешь не прикидываться невинным! Ибо мы знаем кто ты. Револьвер мне!

— Револьвер — судья наш и страж! Отец порядка и правосудия! — воскликнули еретики. И стоящий поблизости тень-солдат достал из-под мантии маленький деревянный ящик, в котором лежал старый шестизарядный Кольт.

— Пулю!

Священнику подали одну пулю, и он вложил её в барабан. После, прокрутив его и дождавшись остановки, мужчина поднёс оружие к моей голове, отчасти прикрыв то своей ладонью.

— Это испытание досталось нам от наших отцов, оно старое, как жизнь и верное, как сама истина. Впрочем, хватит демагогий. Настало время вопроса! Гонуки, сколько пуль в барабане?

Я был удивлён такой банальной задачей и уже чуть было не сказал: «одна», но остановился, по причине того, что почувствовал подвох. «Быть может, патронник изначально не был пустым, — спонтанно подумалось мне тогда, — а значит, это коварная ловушка! Как же поступить? Попытаться угадать? Если исключить, что машина не заряжена и что в ней есть один заряд, то остаётся пять возможных вариантов, а это в принципе неплохо». Я приступил к разгадыванию этой головоломки, однако, как бы ни старался, не мог определиться с решением. В моей голове начали возникать различные, доходящие до абсурда идеи, к примеру: количество пуль равных количеству стоящих на пьедестале людей, равных количеству произнесённых притчей за сегодня, даже равных количеству букв в слове «брахм»… У меня не было ответа. Да и ствол перед моим лицом не способствовал здравомыслию. И вдобавок — эта вопящая толпа… она никак не унималась. От сего мои мысли, очевидно, пошли в неверном направлении. Клянусь всеми своими знаниями, у меня не было ответа! И я, склонив голову, заплакал.

— Что же ты медлишь, гонуки? Разве ты не помнишь моих слов о Вознесении? — я взглянул на человека в маске, и тот продолжил, но тише и злораднее: — чем больше ты думаешь, тем выше поднимаешься, а чем выше поднимаешься, тем дольше падаешь.

— Имею ли я права сказать, что не знаю их количества? — произнёс я. — Что число зарядов неизвестно? Да, ну конечно! Оно неизвестно. Мой ответ — неизвестно.

Проповедник опустил револьвер, и на моём лице воссияла широкая улыбка. Но она была отнюдь не продолжительной, ведь мужчина в красном вновь, быстро и совершенно неожиданно, поднял оружие и, шипя, озвучил: «правильный ответ — три».

— Три, — промолвил я, и почувствовал, как пуля вонзилась в мою голову.

2

«Элайджа, Элайджа», — ласково звал я светловолосого мальчишку лет пяти, что беззаботно резвился на лужайке. Но тот не откликался и даже, как нарочно, принялся отходить в противоположную от меня сторону. Ничего не оставалось делать, кроме как направиться к нему. И вот он побежал, при этом постоянно меняя темп, словно вот-вот остановится и обернётся — но по факту он лишь непоколебимо удалялся, скрываясь в густой чаще садовых роз. «Элайджа, мама зовёт к столу, будет тебе», — добавил я, но тот, перепрыгивая с ноги на ногу, точно играя в классики, снова ускользал, издавая тонкий мальчишеский смех. Вынужденный следовать за ним, я никак не мог догнать его — признаюсь, это была забава, участвовать в которой у меня не было ни малейшего желания, так что я двигался не спеша. И в конечном итоге, возможно, устав, мальчик перешёл на шаг и, слегка повернувшись ко мне вполоборота, но скрыв лицо, медленно исчез за оштукатуренным углом летнего домика. «Элайджа, сынок!» — всё кричал я, подходя к краю белой стены. А затем, настороженно прислушавшись, замер и, поймав себя на мысли, что более не слышу его звонкого смеха, слегка отступил назад…

Внезапно, как раскат молнии, перед моими глазами возникла совершенно другая реальность: я смотрел на серый, обшарпанный потолок, с разбитыми флуоресцентными лампами и тонкими алыми лучами заходящего солнца на нём. Мне пришло понимание того, что то, что случилось до этого момента было всего-навсего сном.

«Кем был этот ребёнок? — думал я. — Неужто меня навестили воспоминания о днях минувших? И то, что я видел — было частью моей собственной, позабытой ныне, жизни?» Чем бы то ни было, помимо этих никчёмных обрывков, мне, к сожалению, ничего более не удавалось вспомнить; да и эти «круги на воде» были столь размытыми, что в очень скором времени начали восприниматься мной, как безобидная фантазия. «А может быть, я до сих пор сплю?» — иронизировал я. Но несмотря на подъём духа, тревожное неведение не покидало мой рассудок.

Спустя минуту, полностью придя в сознание, я обнаружил, что лежу на койке посреди четырёхместной палаты, в каком-то старом, заброшенном госпитале. За окном смеркалось и было весьма тихо и умиротворённо, вопреки тому, что мне ясно виделись высокие дома большого города, которые, в свою очередь, тоже выглядели покинутыми. Не считая меня, в помещении никого не было, кроме, как мне показалось вначале, тени возле дверного проёма — и всё же это была не тень, потому что, раскрыв себя, та принялась неспешно плыть в мою сторону, разрезая холодный, пустой сумрак. И вскоре она, приблизившись едва ли не вплотную, произнесла на удивление нежным женским голосом: — с пробуждением.

— Кто вы? — прошептал я.

— Не говори. Ты ещё очень слаб, — молвила в ответ мне таинственная девушка. Её лицо по-прежнему было скрыто от взора тьмой, но мне отчётливо представилось, что та была молода, поскольку голос той был мягким и высоким, и к тому же поистине успокаивающим. Возможно, что это была медсестра.

— Где я? Это больница? Почему?.. — в моей голове «выстрелом» пронёсся вчерашний день, если он, конечно, был вчерашним, ведь неизвестно сколько я здесь пролежал. — Почему я до сих пор жив? Я ничего не понимаю! — я поднёс ладони к голове и стал сосредоточенно ощупывать себя. Не знаю, что хотел найти, наверное, отверстие от пули или хотя бы повязки — мои мысли путались — но ни того ни другого там не было.

— Тише. Я вижу, что у тебя много вопросов. Увы, я не могу дать ответы на их все. По крайней мере — сейчас. Лишь скажу, что отныне ты в безопасности, — и она подступила ко мне, исторгнув полумрак со своего лица. Оно оказалось прекрасным, чистым и здоровым — никакого отклонения или чего-то подобного тому. У неё была ангельская внешность.

— Вы ангел? — удивленно произнёс я. — Вы из тех, кого называют ганнамами?

— Отнюдь нет, — она, улыбнувшись, присела рядом. — Мне видится ты всё ещё пребываешь во власти вчерашних событий. Забудь то, что было и то, что услышал. Просто ты очутился совсем не там, где тебе было предначертано. Хотя, вероятно, именно такое появление, в самом опасном из возможных мест, и делает тебя особенным. Быть может, ещё есть надежда…

— Надежда? О чём ты? Где я должен был очутиться?

— Моя задача попечительствовать над тобой, оберегать тебя, — своевольно разъяснила та, невзирая на множество заданных мной вопросов. — Можешь считать меня ангелом-хранителем, если тебе это будет удобно. Главное, знай: я сделаю всё, что в моих силах, дабы не дать тебе погибнуть. Ты слишком важен, чтобы из-за какой-то нелепой ошибки уйти в небытие.

— Я польщён таким вниманием, но ты так ничего и не ответила. Как мне удалось выжить, если я ясно помню свою смерть? И… Нет. Не это волнует меня… скажи лучше почему мне ничего не удаётся вспомнить из моего прошлого, до появления в том треклятом храме? Я потерял память? Кто я? Пожалуйста, открой хотя бы это.

— Всему своё время, поверь. Ты ещё не готов услышать всех без исключения сведений о произошедшем с тобой. Но всё же скажу, что оказался ты здесь и сейчас неслучайно. У тебя есть миссия. Важность которой станет тебе очевидна прежде, чем ты выйдешь из этого здания, обещаю.

Дальнейшие её слова ввели меня в недоумение, но, так сложилось, что те были правдивыми: «видишь ли, ты долгие годы пребывал во сне, как, к несчастью, и большинство таких, как ты, отчаявшихся индивидуумов. Однако тебе суждено было быть разбуженным нами — организацией „Свет“, с одной целью — восстановление баланса на Земле, — девушка отвернулась и, многозначительно посмотрев в окно, печально продолжила: — мир, такой каким ты его представляешь, изменился в начале третьего тысячелетия. Изменилось общество. Изменилось всё. Человечеству выпало столкнуться с тяжёлыми испытаниями, вроде: кризиса, голода и войн. Вследствие чего к власти пришли настоящие диктаторы, что сумели жестокими методами возобладать над хаосом. И никто не сумел противостоять им — да и не желал — из двух зол всегда выбирают меньшее. Многое, что когда-то считалось правильным, сегодня подвергается критики и осуждению. Достижение всеобщего благополучия, в своём идеальном воплощении, путём строительства и созидания, ныне отвергается правящим меньшинством в угоду насильственного его получения. Горожане обязаны соблюдать законы, принимаемые без их одобрения и согласия. Принципы демократии мертвы. Всё, что было до Вознесения — изжито. А то действительно произошло и явилось отправной точкой деградации политики и религии. Не случись бы его, нас бы не постигли все эти страшные беды. Лучшие ушли, а мы — потерянные души — остались брошенные на съедение волкам. В это отчаянное время пришедшие к власти прадханиты, отмеченные с рождения уродством рагмы, провозгласили свой культ абсолютным и стали жестко навязывать свои правила и убеждения другим людям. И самое прискорбное, что многие, пребывавшие в нищете и меланхолии, поверили им, а кто не поверил всё равно последовал за ними, потому что те давали им простые ответы на терзающие их вопросы, а главное — пищу. Комитет правления огромной корпорации, производящей на сегодняшний день фактически все продукты питания и именуемой „Та́нко“, почти что наполовину состоит из представителей правящей верхушки, а другая половина преследует свои собственные, исключительно капиталистические, цели и выгоды. Оставаясь влиятельными монополистами, они искусственно сдерживают рост цен на продукты, чтобы потребители, не получая излишек, отдавали им все свои кровно заработанные деньги. Да, как понимаешь, свободной и счастливой такую жизнь уже не назовёшь. И случилось всё меньше, чем за три века после Вознесения. Религия стала разрушительным оружием, особенно, когда попала в руки лицемерных тиранов и убийц, которые, воспользовавшись ей во зло, в итоге поработили целый мир. И не осталась более у граждан ни прав, ни достоинства и даже желания повернуть процесс уничижения вспять — настолько глубоко заползли в людские умы щупальца прадханитов. Но не всё так плохо, поскольку есть и другие, в большинстве своём, конечно, тайные, группировки, самая могущественная из которых — Свет, поставившие перед собой задачу — помешать разрастанию влияния жестокого культа и приближённых к ним, дабы уберечь нашу планету от дальнейшего надругательства, а человечество от власти лжепророков».

Закончив свою речь, огорчённая девушка протёрла лицо рукой, незаметно вытерев с глаз слёзы. Очевидно, что всё вышесказанное коснулось её лично. Я хотел было утешить её, но она остановила меня, вновь продолжив говорить.

— Перед тем, как ты чуть было не почил тогда, в тот злополучный день, я забрала тебя из их мрачного храма и поместила сюда, возможно, в не менее мрачное, но, по крайней мере, безопаснее того, в котором ты материализовался, место. При всём этом ты ещё совсем слаб — суток на восстановление недостаточно. Но я знаю, что стоит мне уйти и ты сразу же попробуешь встать, так как чувствую, что в тебе возрастает энергия. Побереги себя — всё о чём прошу. Потому как, быть может, в следующий раз мне не удастся прийти вовремя, и пуля всё же настигнет тебя, хоть я и молюсь, чтоб тебя миновала эта участь.

— Не уходи, — сказал я, протянув к ней руку, когда та уже встала с кровати.

— Я должна. Не ты единственный умер вчера вечером.

Она быстро зашагала в сторону выхода, но тут, остановившись в дверном проёме, обернулась и промолвила: «не верь словам представителей культа Прадха, они заблуждаются во всём, что говорят. Их умами правят страх и глупость. Это главные враги людей. А наши враги — их друзья. Но и наши друзья могут быть их друзьями… Их власть велика. Их агенты повсюду. Никому не доверяй. Держись тени. И не пускай в себя чужие суждения. Истина должна идти изнутри нас. Ведь всё, чему мы внимаем, неизбежно станет нашей частью. Слушай свои собственные слова и не дай никому пошатнуть истину, наличествующую в них».

И та ушла, оставив меня одного посреди большой, пустой комнаты, окутанного вечерним мраком и завесой новообретённых мной вопросов.

Разумом овладела тягостная дума. В голове был настоящий кавардак. Что мне следовало думать? Как следовало поступить?.. Решать проблемы по мере их поступления, вероятно. Приподнявшись, я сел на кровати и осмотрел пространство вокруг. Это было обветшалое, неприглядное здание — место явно не предназначенное для операции или реабилитации после неё. Невозможно было даже представить, каким образом ей (или им) удалось вытащить меня из той передряги и, помимо того, не дать мне распрощаться с жизнью. Не иначе как чудом это не назовёшь.

Рядом с постелью, на пыльном столе, лежала аккуратно свёрнутая одежда. Не вставая, я схватил её и потянул к себе. На пол с грохотом упал лежащий под ней металлический предмет. Сперва, будучи в полумраке, я не разобрал чем тот являлся, но затем, когда глаза начали привыкать, я узнал в нём очертания оружия. Это было нечто похожее на пистолет, однако слегка отличное от него, наверное, даже модифицированное полуавтоматическое ружьё — не берусь судить, я не был осведомлён в сей области. Поднеся его ближе, у меня не осталось никаких сомнений насчёт этого предмета. «Надеюсь, что оно оказалось здесь сугубо по ошибки и не пригодится мне», — думал я. Во всяком случае, оставлять такую вещь на виду не было рациональным. И единственное, что мне пришло в голову — сунуть его в рюкзак, лежащий возле меня. Не считая вчерашнего дня, мне прежде не доводилось видеть оружие и тем более держать в руках. Хотя, учитывая, что память подводила меня, не стану утверждать однозначно. И всё же интуитивно я чувствовал, что это так, ведь леденящий страх, от зная того, на что оно способно, неумолимо сохранялся.

Наступила ночь.

Одевшись, я вышел из палаты и проследовал по тёмному коридору до, как предполагалось, лифта. Вручную приоткрыв сломанные двери, того я не заметил, за ними, в сущности, не было ничего: ни тросов, ни света… только бездонная, пугающая шахта. Мне пришлось воспользоваться лестницей. Спуск длился достаточно долго — госпиталь был не менее двенадцати этажей высотой. Все остальные площади здания не отличались друг от друга — всё та же разруха и запустение. Повсюду были разбитые окна, а стены покрывали плесень и граффити. Это здание пустовало уже очень и очень давно. Но самое удручающее было то, что, выйдя на улицу, я лицезрел, что и все прочие сооружения в городе не отличались от него.

Оказавшись посреди длинной, пустой улицы, уходящей на десятки километров в обе стороны и окружённой высокими, современными зданиями, я почувствовал себя одиноким. Бредя среди нескончаемых свалок мусора и разбитых автомобилей, я тщетно искал хоть какие-либо признаки людской деятельности, но не находил их. Это был настоящий антиутопический пейзаж, в котором, сдавалось, человеку уже не было места; как и умиротворению, поскольку за кажущимся спокойствием определённо скрывалось что-то непостижимо опасное — я осязал это при каждом дуновении ветра или шорохе под ногами. Над этим городом повисла «абсолютная тьма». И это была не тьма от отсутствия электричества или солнца, это была социальная тьма, сотворившая реальность, в которой порядок априори не был возможен — настолько глубоко та застряла в этих «бетонных, умирающих коробках».

«Есть кто?!» — в итоге выкрикнул я. Но эхо вернуло мой вопрос назад, задушив его беспробудной тишиной. «Неужели во всём городе не осталось ни одной живой души? — негодовал я. — Куда же исчез безымянный ангел, что привёл меня в сознание? Где те, о ком она говорила мне? А этот культ?.. даже его как будто не существовало. И где я всё-таки находился?!»

Очевидно, сохрани я память о былой жизни, то смог бы разобраться в произошедшем здесь, но пребывая в забвении, мне ничего не оставалось, кроме как анализировать случившееся через призму услышанных в госпитале слов. Но, несмотря на их ощутимую достоверность, моим умом по-прежнему овладевали вопросы и сомнения, а всё, что я мог противопоставить имеющимся знаниям — это жадные поиски хоть какой-либо непоколебимой истины. Оттого я смело шёл вперёд, пренебрегая потенциальной опасностью.

Спустя час полуночных скитаний я увидел, что из-за угла очередной кирпичной многоэтажки пробивается тусклый свет, мерцающей дорожкой тянущийся через всю проезжую часть. Это был добрый знак, разъяснивший, что мои искания увенчались успехом. После того как я свернул в освещённый переулок, перед моим взором предстал источник света — испускающий редкие языки пламени, дырявый бак, с несколькими поленьями внутри. Он чётко рисовал очертания двух мужчин около него. Подойдя ближе и оценив внешний вид этой парочки, я догадался, что те были бродягами. Они грелись у открытого огня, протянув к нему руки в перчатках без пальцев, и, перешагивая с ноги на ногу, всё время о чём-то причитали, притом, сдавалось, каждый о своём.

Заметив меня, они умолкли и, не шелохнувшись, отвели взгляды, видимо, для того чтобы избежать разговора с незнакомцем. Став рядом, я непредосудительно протянул ладони к очагу, начав усердно тереть их друг о друга. Лишь в этот момент я заметил, что на улице было очень холодно. Должно быть, озадаченный происходящим я попросту не обращал внимания на погоду. А ведь было чуть выше нуля градусов. Ни пальто, ни водолазка с брюками, одетые на мне, не согрели бы меня так, как этот импровизированный костёр; отчего я, впервые за сегодня, ощутил хоть толику удовлетворения от положения, в которое угодил.

— У тебя не найдётся пробирки «танка», приятель? — в конце концов молвил наиболее возрастной бездомный, выглянув из-под капюшона. Разумеется, он тоже был носителем рагмы, в отличие от его друга, который, резко обернувшись, подхватил с полуслова: «или бутылочки старого доброго ликёра?» Он, к моему удивлению, оказался обладателем здоровой наружности.

— Боюсь, что не имею ни того ни другого, — ответил я и, следом за их безрадостным вздохом, спросил: — «танк» — это наркотик, верно?

— Танк — это звёзды на небе, брат, которые падают прямо тебе в глаза, очищая твой рассудок от всего негатива, что пропитал этот гнилой город, — залепетал отмеченный недугом мужчина. — Брат, это счастье, что, словно сахар, тает на твоих устах, оставляя сладкий привкус эйфории. Это…

— Да замолчи ты уже! Видишь же, что у него ничего нет, — тря шею и дёргаясь, гавкнул второй.

— Не указывай мне, что говорить. О-у-у, о-у-у… — впав в экстаз от одной только мысли о предмете своей зависимости, заскулил обезображенный бродяга. Такая реакция была пугающей для меня и в то же время вызывала подлинную жалость.

— Ты из изгоев? — внезапно обратился ко мне парень с чистым лицом.

— Нет. Я сам по себе… Изгои — это какая-то группировка, не так ли?

— Да куда там! Они всего-навсе жители подземки, не более. Крысы, возомнившие, что смогут противостоять властям. Глупцы! Одному Всевышнему известно, как и где именно обитают эти отбросы.

Мне захотелось узнать побольше об этих Изгоях, но мой новый знакомый более не сумел ничего сказать; вероятно, те были весьма скрытной бандой или же дело обстояло в чём-то ином.

— А что тебе известно об организации Свет? — молвил я, решив услышать отличную от известной точку зрения. Но, увы, снова не получил желаемого, потому как мой собеседник даже не слыхивал о них. Таким образом, мои расспросы раз за разом заходили в тупик, и я, весьма опечаленный, взял паузу, потупив взгляд и ненароком уставившись на засохшее растение подле каменной стены. Оно выглядело действительно безмятежным, смирившимся со своим положением, какими, наверное, были и эти двое. Вдруг с него опал листок и, рассыпавшись, приземлился на бетонный пол. И вот так себя сейчас чувствовал я.

— Мне выдалось заметить, что у многих людей есть отличительная черта на теле, а у тебя ничего подобного нет, — продолжил разговор я, обратившись к парню с нормальной наружностью. — У меня, как видишь, тоже. От чего это? Последствие Вознесения?

— Да, это так. Улицы хранят память об этом явлении… Надо отметить, что они единственные, кто знает правду обо всём когда-либо произошедшем и порой даже говорят, только не все их слышат. Вознесение было закономерным событием! Оно изменило нас, но не всех, и совершилось это для того, чтобы мы, будь обезображенными или нет, жили и думали о других, а не только о самих себе. Идеальное решение! И случилось это не во времена создания культа Прадха, а намного раньше, причём до такой степени давно, что человек тогда ещё не то что не мог постигнуть красоты и замысла сей задумки, но даже не умел передвигаться на двух ногах, а лишь на четвереньках…

— Да не придумывай! — прервал его повествование компаньон-наркоман. — Ни на каких четвереньках мы не передвигались. И вообще, ты танком себе весь мозг «счистил». Не слушай его, братишка.

— А я говорю тебе, — ответил второй, в защиту высказанных слов, — что своими собственными глазами видел людей, что ходят на четырёх конечностях. И ноги у них такой же длины и формы, что и руки, да и не руки это — а лапы, как у животных.

— Да перестань «заливать»! Всё же очень просто! Однажды на свете появился человек с рагмой, и человек с рагмой родил сына, у которого тоже была рагма, и у сына его сына аналогично была рагма и так далее. Понимаешь, братишь? То есть появление первого носителя и ознаменовало начало Вознесения, которое, кстати, идёт по сей день и будет длиться до тех пор, покуда не останется никого с чистым лицом. «Догоняешь»? Это эволюция, дружище.

— Ты так говоришь только из-за того, что сам урод и мать твоя была уродкой!

— Моя мать была святой!!!

И они вступили в словесную перепалку между собой, напрочь позабыв о моей персоне. А я уже был готов оставить их и уйти, но сдержался, так как мне всё ещё были нужны ответы. Я прервал их бессмысленную дискуссию вопросом, адресованным парную, которому не дали договорить, поскольку заинтересовался его исследовательским складом ума: «что тебе ещё известно о Вознесении?»

— О Вознесении?! — переспросил внезапно вышедший из щели покосившегося забора и грубо вмешавшийся в разговор бездомный в длинном пальто. — Мы много всего знаем, поверь.

— Много, много, — усмехаясь и скорчив глупую гримасу, ответил поражённый недугом пьянчуга, чьё лицо, как, собственно, и лицо другого собеседника, стремительно изменилось, стоило тем увидеть, должно быть, более опытного и авторитетного члена ихней шайки.

— Вознесение — это «масло» на «хлебе», — продолжил свою бессвязную лекцию вышедший из тени. — Каждый раз падая со стола судьбы большой бутерброд, на котором мы живём, приземляется маслом вниз, вследствие чего хлеб остаётся нетронутым. Так мир спасается от краха! И раз за разом падая в пропасть, мы — обитатели хлеба — выживаем благодаря чудодейственному свойству масла — Вознесению.

Почувствовав в разговоре, и без того пронизанного нотками сарказма, откровенное глумление — те улыбались, как умалишённые — я спросил у незнакомца то, на что, по логике, обязан был получить однозначный ответ: — кто вы? И почему сосуществуете вместе несмотря на физические различия?

— А кто вправе судить нас и указывать, с кем общаться? Ты? И раз на то пошло — представься сам. Мы не знаем, с кем имеем честь разговаривать, — изрёк загадочный мужчина в пальто, который, несомненно, был умнее и хитрее остальных. Я подумал, что он наверняка мог обладать искомыми мной сведениями, в том числе и о культе, с которым мне совсем недавно выдалось познакомиться; но из-за этого он также мог и представлять опасность для меня. Я догадался по тону, что не нравлюсь ему и отныне, дабы не провоцировать того сильнее, вознамерился тщательнее подбирать выражения.

— Я такой же, как вы, простой человек, ищущий своё место в этом мире, — не придумав ничего лучше, ответил я.

— Интересно говоришь, — апатично молвил лидер подзаборников. — Лучше бы тебе убираться отсюда подобру-поздорову, — весьма грубо высказался тот и, к моему разочарованию, очень уж неожиданно. А после он, претенциозно отвернувшись, стал удаляться прочь, унося с собой столь драгоценную информацию.

— Погодите, — поспешно, и нужно признать — не обдумано, выкрикнул я, потянувшись рукой в сторону уходящего собеседника. — Скажите, где мне найти храм последователей Прадхаизма?

И тот в одночасье остановился и замер, ясно дав понять, что на тему наложено табу.

— Ты связан с прадхами? — отступив от бака, разом спросили два наркомана, и начали медленно приближаться ко мне. Я ответил, что не связан с культом, но те, казалось, не услышали этого. Раздался звук выдвигающегося лезвия канцелярского ножа — тихий треск, вынуждающий умолкнуть и с опаской опустить глаза. Незамедлительно, заставив меня вздрогнуть, сзади вышли ещё двое бродяг, должно быть, спавших на тротуаре и по какой-то причине оставшиеся незамеченными мной ранее. Атмосфера стала накаляться.

— Мы тут не жалуем прадханитов.

— Зря ты сюда пришёл!

— Думал читать нам свои проповеди?

— Что за расспросы ты здесь устроил?

— Мы сами тебе устроим допрос, фанатик проклятый.

И не успев что-либо возразить тем, я попятился назад в безуспешной попытке уклониться от удара стоявшего сбоку бездомного. Кулак прошёл вскользь, но инерции маха было достаточно, чтобы припечатать меня к стенке. «Бей еретика!» — с криком бросились на меня остальные. Мне хватило прыти отскочить в сторону и увернуться от двоих соперников, но третьему всё же удалось настигнуть меня и нанести хук, а затем ещё один — более точный, который, к сожалению, сбил меня с ног. И вот я уже, получив пинок по почке, пытался тщетно уползти прочь от обидчиков, что, дико бесчинствуя, продолжали преследовать меня, раздавая всё новые оплеухи. Не поскупились на них даже те парни, с которыми мы совсем недавно вели непредосудительную беседу. Невероятно, как могут измениться люди под влиянием обстоятельств. Они засмеялись, и я, воспользовавшись возможностью, привстал, держась правой рукой за живот, а левой за выступ кирпичного фундамента. Я зашагал в направлении центральной улицы, где лежал сбитый с моего плеча рюкзак. Мне мыслилось, что дойди я до него, то сумею вытащить оружие, и если не открыть огонь, то хотя бы отпугнуть бандитов от себя. Но не дошёл я и до края дома, как меня в спину ужалило лезвие ножа, а резкий толчок вновь повалил на растрескавшийся асфальт. Надежды не было. Становилось очевидным, что они вошли в азарт и теперь не думали останавливаться.

«Помоги мне, ангел», — ни с того ни с сего промелькнуло в моих мыслях, при воспоминании о девушке, пообещавшей оберегать меня. — Не дай мне умереть, — еле слышно повторял я, словно какое-нибудь заклинание, непрестанно получая при этом всё новые и новые удары.

И вдруг переулок озарил яркий, белый свет.

— Правом, данным мне Всевышним и председателем верховного совета правительства, приказываю всем оставаться на своих местах! — надрываясь, возгласил мегафон, стоящий на крыши государственного фургона. Из транспортного средства вышло трое солдат-теней, вооружённых электрическими копьями, во главе с проповедником, держащим в своей руке портативный микрофон.

Разве могло произойти что-то ещё более худшее?

Все участники потасовки тут же кинулись врассыпную, за исключением одного, которого я успел схватить за штанину и повалить на землю. — Тебя я заберу с собой и не думай сбежать! — высказал я тому.

— Ты чего? Отпусти, братишка. Будет тебе. Они же нас обоих прикончат. Отпусти!

Приспешники культа приближались всё ближе и ближе, не спеша шагая вдоль освещенного переулка. У них, казалось, даже не было нужды преследовать убегающих, будто бы их целью были именно мы или только я, а быть может, они наслаждались происходящей сценой и тем ужасом, что наводят на окружающих своим грозным видом. Но действительно бесспорным являлся лишь тот факт, что время моей свободы непоколебимо заканчивалось.

— Прости меня, прости, — залепетал пойманный мной отморозок.

— Скажи, что ты знаешь о культе и, возможно, тогда я отпущу тебя! Кто у них главный? И есть ли у них слабые места? — спрашивал я того, всё ещё преисполненный надеждой, что ангел-хранитель придёт мне на выручку.

— Нет времени, не глупи! Тебе так и так не жить. Не тащи меня за собой в преисподнюю!

— Говори или тебе конец!

— Йо-йо. Он может помочь тебе. Если удастся выкрутиться, спроси его.

— Кто этот Йо-йо? И где его найти?

— Наркодилер. Он скрывается на центральной станции подземки. Но метро давно не работает и единственный способ попасть туда — это пройти через подвал здания бывшей библиотеки. Отпусти же, я хочу жить!

И я отпустил этого подлеца, дав ему уйти за мгновение до того, как солдаты приблизились к нам.

— Дур вагн, гонуки. Согласно закону о чистке улиц, мы уполномочены поместить тебя под трибунал, для последующего выяснения твоей личности и проведения исследования на предмет причастия тебя к кругу ганнамов. Ты не имеешь права препятствовать суду или оказывать какое-либо сопротивление аресту. В противном случае тебя ждёт незамедлительное уничтожение. Да прибудет с тобой Всевышний.

Ухватившись за мой воротник, двое воинов-теней потащили меня к чёрному, высокому фургону, стоящему на обочине. В руке у самого крупного из них был мой рюкзак. А проповедник, одетый в рясу цвета мадженты, тем временем, не умолкая ни на секунду, принялся читать притчи из своего лжеучения: «покайся! Не искушай душ чистосердечных праведников словом и действием своим, проклятый гонуки…» И он продолжал речь до тех пор, покуда амбалы в масках не бросили меня в кузов автомобиля. Затем они сами залезли внутрь и сели на скамью, прикреплённую к противоположному от меня борту. Пока один из конвоиров беспрестанно следил за мной, другой приступил к занятной процедуре: он надел на мои ноги металлические, шестигранные браслеты, прикрепив их к панели под моим сидением, похожей на магнит. Прозвучал сигнал, и я уже не мог пошевелить ногами. Следом такие же он одел мне на руки, которые, в свою очередь, соединились друг с другом. После всего этого второй мужчина дал знак водителю, и фургон тронулся с места. А священник, вальяжно усевшись на переднем сидении, поднёс ко рту микрофон и продолжил свою проповедь, видимо, тем самым ознаменовав начало поисков новой жертвы.

Положение становилось всё более и более отчаянным. Я не представлял себе выхода из сложившейся ситуации. Замки были достаточно крепкими, чтобы удержать даже профессионального атлета от побега. И хоть мои руки оставались свободными, вооружённые бойцы не спускали с меня глаз. И вдобавок рана, нанесённая мне в переулке, не переставала напоминать о себе. Что было делать?

Охранник, у которого находилась моя сумка, взялся осматривать её и копаться в содержимом, перекладывая с места на место то свёртки с одеждой, то запасы еды, доколе не остановился, обнаружив металлический предмет, принятый мною в госпитале за ружьё. То отличалось от прочих ружей и, вероятно, из-за этого тот не сумел определить, что это оно, ведь, долго разглядывая его и крутя из стороны в сторону, он вновь положил его обратно. Увиденное в этот момент и вчера в храме прадханитов, когда толпа восхваляла револьвер, натолкнуло меня на мысль, что последователи культа, помимо приближённых к проповеднику в белой маске и красной рясе, не имели в своём арсенале огнестрельного оружия и, более того, ни разу не видели того вблизи и не использовали. Что, если это было моим преимуществом? Но прежде чем я обдумал всё, конвоир сложил рюкзак под скамью и показательно наступил на него ногой. Безнадёжно… И вообще, даже если бы мне удалось достать орудие, смог бы я тогда воспользоваться им — смог бы выстрелить в человека? В моих умозаключениях снова поселились сомнения и неуверенность.

Внезапно я почувствовал прикосновение женской руки к плечу, однако, быстро обернувшись, никого не увидел. Это было весьма озадачивающим событием, поставившим меня в дурацкое положение. И то отнюдь не являлось последним, так как покой камеры в результате потревожил столь долгожданный голос ангела-хранителя, слышный, как было заметно по отсутствию реакции присутствующих, исключительно лишь мне, словно тот проходил сквозь выделенный канал: «не дай им довезти тебя до их закрытого города. Они не должны узнать о том, кто ты и тем более о твоём сегодняшнем воскрешении. Это было бы срывом всей нашей операции».

— Операции? — громко спросил я. — Скажи же мне, наконец-то, что происходит и зачем я вам понадобился? — сидевшие напротив меня переглянулись, наверное, подумав, что я брежу.

— Всему своё время. Если ты действительно так сильно жаждешь получить ответы, выполни то, что я тебе скажу, и я открою тебе правду. Но только не сейчас. Каждая секунду на счету. Поверь.

Я смиренно кивнул, решив, на этот раз, не притягивать внимание служителей закона.

— Меньше чем через минуту, — продолжила она, — вы окажетесь на старом каменном мосту. Ты поймешь это, так как фургон неминуемо попадёт в большую дыру на въезде. Используй эту возможность, чтобы наброситься на одного из охранников; затем достань оружие из сумки и застрели обоих; вслед за чем прикажи водителю остановиться — он подчинится, поскольку боится за свою жизнь. Сделав всё это, ты сможешь спокойно снять оковы и приступить к продолжению своей миссии.

— Ты так рассказываешь, будто бы полностью уверена в грядущем. Откуда ты всё это знаешь? — тихо прошептал я ей.

— Нет времени. Осталось тридцать пять секунд.

— А если у меня не получится?

— В таком случае у тебя есть другой вариант — убей себя.

— Это безумие, — промолвил я, взявшись за голову.

— Умри, покамест я рядом и могу вытащить тебя. Быть может, такого шанса более не представится. Это болезненно и потребует время, но ты будешь спасён. Хотя лучше бы тебе следовать первому плану, он видится и проще, и менее пугающим. Решай. Восемнадцать секунд.

В моей голове мгновенно пронеслись десятки вариантов исхода этой авантюры — и все они без исключения кончались мучительными муками для меня. Я не был уверен, что сумею ранить или отнять жизнь у другого человека и тем более покончить с собой. Это до безумства страшно. «Десять секунд», — промолвил ангел. Наиболее вероятно было, что меня изобьют и я отключусь, так и не дав отпора. К тому же неизвестно, что произошло бы дальше. Может, узнав о моём воскрешении, меня подвергли бы допросу с пытками или даже экспериментам. Не рискнуть было нельзя. Пока я обдумывал всё это, мои губы неосознанно изрекали: «Что будет? Как поступить? Что будет? Как поступить?..»

— Сейчас.

Колёса машины резко упали в яму, глубиной примерно с пол локтя, подбросив всех, кто сидел сзади, включая меня, вверх. Ничего не оставалось, кроме как действовать по ситуации. Сгруппировавшись, я всей массой налетел на привставшего передо мной конвоира и, повалив того на соседа, потянулся к рюкзаку. Мои ноги всё ещё были присоединены к панели под сидением, потому все дальнейшие манипуляции приходилось выполнять почти что лёжа. Придавив собой стражников, что, замешкав, принялись тянуться за упавшими на пол копьями, я открыл сумку и, нащупав в ней ружьё, стал изо всех сил вытаскивать его из-под груды вещей. И только мне это удалось, как я тут же получил удар током в спину. Он был до того мощным, что ненадолго дезориентировал меня. Но придя в чувства и увидев агрессивно настроенных врагов, приближающихся ко мне из противоположного угла кабины, я незамедлительно навёл на ближайшего, а после и на другого, прицел орудия, заставив тех застопориться.

— Никому не двигаться! Или все отправитесь к своему Всевышнему! — угрожающе закричал я.

— Он блефует, — выговорил один из мужчин, и аккуратно, придерживаясь за потолок, начал, покачиваясь, приближаться в мою сторону.

Возможно, мне стоило бы выстрелить в того, но я не смог. И, не придумав решения лучше, я осмелился поднести ружьё к виску.

На долю секунд всё вокруг как будто замерло. Электрический разряд, вышедший из контакта копья, неспешно шёл по воздуху; люди, стоявшие напротив не шевелились; шум мотора стих. Мне даже чувствовалось собственное сердцебиение. Я крепко зажмурил глаза и медленно-медленно стал взводить курок, непрестанно думая о том, что произойдёт в финале.

Правое колесо машины ни с того ни с сего въехало в очередную дыру на дороге, и всё внутри камеры пошатнулось. Орудие, за долю секунды до преждевременного выстрела, сместилось правее и, извергнув тонкий язык пламени, опаливший мои волосы, высвободило раскалённый метал, что лучом света пронёсся через всё пространство фургона, пока, не пробив обшивку и не поразив плечо водителя, не вышел сквозь лобовое стекло, окропив то багровой кровью. Снаряд стремглав умчался в бескрайние просторы чёрного неба, а зависшее безмолвие сменилось оглушающим звуком выстрела, который, постепенно затухая, сам был низринут криком раненого человека, что по инерции сместив руль влево, одним махом опрокинул высокий автомобиль. И тот с грохотом, в последний раз подбросив всех ввысь, лёг на бок, а позже ещё долгое время, испуская нескончаемые искры, катился вдоль мостовой, покуда не остановился, одарив пассажиров ошеломляющей тишиной.

На какое-то время я потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил себя висящим вниз головой. Магниты по-прежнему действовали. В ушах стоял гул. Перед глазами всё плыло, из-за чего мне померещилось будто бы мы ещё находимся в движении. Сначала я отчётливо видел исключительно лишь мигающий свет фары в сумраке, но затем, привыкнув, стал различать очертание разбросанных предметов в округе и в конце концов людей, самый крупный из которых, придя в себя, вдруг зашевелился. Это было опасно, ведь я, к сожалению, в момент аварии обронил своё оружие, а прадханит располагался внизу, значит, имел возможность, в отличие от меня, дотянутся до него и завершить начатое ими дело. Но, к моему счастью, воин в маске аналогично пребывал в беспамятстве и поэтому производил случайные действия, до тех пор, пока, опёршись на копьё, не привстал — что было мне на руку. Я схватил того за горло и начал сжимать что было сил.

— Брось свой чёртов посох! — крикнул я, и обессилевший конвоир, не долго раздумывая, отпустил орудие. — А теперь скажи, как снять эти оковы!

Тот произвёл какие-то манипуляции пальцами, похожие на дирижирование, и магниты отключились, скинув нас на пол. Оказавшись на своём сопернике, я, как мог, удерживая его одной левой, схватил ружьё, лежавшее недалеко от нас, и наставил на того. От очевидной безысходности он был вынужден сдаться.

— Будь ты проклят, гонуки! — зашипел он. — Ты и тебе подобные погубите эту планету! Сгинь, гонуки! Сгинь!

— Замолчи же! Я ничего не имею против тебя, и мне глубоко наплевать на то, во что ты веришь, у меня счёты лично с проповедником в белой маске и красной рясе. Знаешь такого?

— Председатель?.. Он глава верховного совета, ему нет никакого дела до такой мрази, как ты. Тебе не приблизиться к нему, как ни старайся!

— Говори или умрёшь!

— Я не сказал бы, даже если бы знал, гонуки. Ты только зря теряешь время! Наша церковь потому-то настолько и сильна, что проводит политику жёсткой иерархии, по которой мы — солдаты — не вовлечены в дела верхушки. Это баланс, что сохраняет порядок в обществе и законы наших предков! Ибр дур ламар!

— Танко?! Что ты знаешь о Танко, треклятый фанатик? Где находится их центральный офис? Где найти их представителей?

— Поздно, гонуки. Они уже знают, что я не справился с заданием… — и не успел тот закончить мысль, как его сию минуту начало трясти в конвульсиях. Я в ужасе попятился назад. И дёргающийся какое-то мгновение назад воин внезапно застыл, престранно выгнув спину и оттопырив пальцы, сохраняя неподвижность до тех пор, покуда не обмяк, потеряв сознание. Подойдя ближе и измерив пульс на его руке, я убедился, что передо мной был уже нежилец. «Как такое могло произойти?» — думалось мне. Однако факт оставался фактом — ответы на вопросы от него мне уже было не получить.

Выйдя из фургона и проковыляв несколько шагов прочь, я опустился на корточки и сел на бордюр, уставившись на последствие страшной аварии. Боль от ранения продолжала терзать меня, вдобавок появившиеся новые ссадины делали моё дальнейшее передвижение маловозможным, так что я, обхватив колени и склонив голову, принялся молить о скорейшем восстановлении.

— Ангел! — закричал я, устремив взгляд ввысь. — Ангел!!! Где же ты? Неужели ты оставишь меня вот так?! Я не знаю, что мне делать теперь, ангел!

Но никто не ответил. Всё было без толку. Казалось, бездонное звёздное небо сейчас могло дать мне гораздо больше, чем все ангелы, праведники и прочие персоны, на этом свете. Только оно не использовало меня, в отличие от всех прочих, которые, как начало представляться, лишь бессовестно водили меня за нос. Не ведаю каким образом эта женщина наведывалась ко мне и почему её более никто не слышал, но нужно признать, что с «попечительством» та явно не справлялась. Я совсем не чувствовал себя в безопасности. Более того, я был измотан. И мне по-прежнему не давала покоя мысль об абсурдности происходящего. Как же я угодил в эту историю? Может быть, всё-таки стоило покончить с собой?

Неожиданно моё размышление потревожил грохот канализационного люка, который ни с того ни с сего открылся и высвободил наружу пару грязных, косматых, в изодранных одеждах, мальчишек. После зазвенело ещё некоторое количество чугунных дисков, и на дороге уже стояло с десяток детей и подростков. Они, не обращая на меня никакого внимания, принялись изучать содержимое перевёрнутой машины, вытаскивая из неё всё, что только можно было вытащить и даже разбирая, частично, её саму. Этот рой действовал на удивление слаженно и аккуратно, ловко затаскивая вещи, одежду и запчасти обратно в клоаку, из которой выбрался. И не прошло и пяти минут, как те, закончив своё грязное дело, стали один за другим исчезать с проезжей части.

Я смотрел на всё это со стороны и диву давался: насколько безобразна эта жестокая реальность, в которой невинные дети вынуждены были заниматься поборами и воровством. Им бы быть дома с родителями и не знать невзгод и голода. Но, увы, эти тощие сорванцы, сдавалось, не представляли себе жизни отличной от этой. Они были олицетворением людских пороков.

Наконец окликнув наиближайшего ко мне члена этой малолетней шайки, я громко задал тому вопрос: «не подскажешь, как пройти в библиотеку?»

3

Ночь достигла своего апогея. Тусклые звёзды освещали мрачные лики домов, что возвышались над улицей, словно безжизненные скалы над бескрайней долиной. И если на одной её стороне зияли холодные, неподвижные глыбы, то на другой прочь от них лениво ползли длинные тени, поглощая тамошние бетонные Анды. Мёртвая тишина окутывала здешний пейзаж, единственным украшением которого были разве что искорёженные груды металла, некогда считающиеся автомобилями. Вдоль тротуара же летали пожелтевшие от времени газеты, и даже крысы, как и какая-либо другая тварь, не перебегали его. Город выглядел покинутым, будто бы был сотворён исключительно для того, чтобы увековечить тягость одиночество. Воистину утопия Альфонса Алле во плоти.

Было до смешного странно увидеть посреди всего этого обскурантизма нетронутое здание библиотеки. Её каменные колонны, гордо стоящие на вершине крутой лестницы, по сей день воспевали величие науки и знания.

С трудом, опираясь на найденную мной, приспособленную под трость, палку, я поднялся по ступеням и открыл старую деревянную дверь, высотой едва ли не во всю стену. Пронзительный скрип потревожил покой этого величественного храма, что, судя по порядку, царившему здесь, был обитаем. В дальнем конце холла еле-заметно горел шар света. Внутри однозначно кто-то находился. И я, приготовив оружие, неторопливо шагнул в полумрак.

— Есть кто?

Ответом мне было — глубокое молчание. Однако, огонёк начал быстро перемещаться в сторону и мерцать, надо полагать, прерываемый книжными шкафами, которых тут было несчётное количество. Я направился в его сторону. А тот, преодолев ещё несколько метров, остановился и более не двигался.

— Погодите, я всего-то навсего хотел задать вопрос.

Обойдя последний дубовый шкаф, стоявший на моём пути, и приблизившись к источнику света, я, к своему удивлению, никого там не обнаружил. Моему взору предстал только лишь газовый фонарь, висящий на катушке с тросом, натянутым вдоль всего зала. Кто-то, весьма хитроумный, тянул его на противоположной от меня стороне.

— Ни с места! — послышался голос сзади, а после и сухой затвор винчестера. — Кто ты? Что тебе нужно? Если пришёл в поисках наркотиков, то ты здесь ничего не найдёшь. Убирайся отсюда!

— Мне совсем не хотелось беспокоить вас. Я простой странник, что ищет вход в подземку, — сказал я, подняв руки вверх.

— Как по мне, ты больше похож на очередного наркомана, что порой залезают сюда, либо же на проходимца, ищущего ночлежку — что одинаково презренно, с моей точки зрения. А даже если это не так, ты всё равно вторгся в мой дом без приглашения. Будь на моём месте какой-нибудь ка́риел ты был бы уже покойником. Повернись!

Я медленно сделал оборот вокруг своей оси и увидел впереди седого старика в рваном жилете на пуговицах. На поясе у него висел импровизированный бельтбэг, сотканный, казалось, из кучи ненужных тряпок, но в нём, при этом, лежали чистые, новёхонькие книги. Должно быть, это был не кто иной, как библиотекарь. Поразительно, что люди его профессии всё ещё не перевелись. И не менее поразительным было, что тот имел в своём арсенале оружие — следует предположить, что благодаря этому-то ему и удалось уцелеть, с другой стороны, всему причиной мог быть его преклонный возраст… в любом случае обессиленным и тем более глупым тот не казался. Он знал, как выжить в этом недоброжелательном мире.

— Мне лишь нужно попасть в метро. Если вы подскажите, как это сделать, я тут же уйду, оставив вас в покое.

— Почему вы, молодые, такие бесцеремонные? Это библиотека, а не проходной двор! Так и быть, следуй за мной. И да, возьми фонарь, не то споткнёшься, тут повсюду стопками сложены книги.

— А разве вам он не будет нужен? Вы настолько хорошо ориентируетесь в пространстве? — спросил я, сняв с петли маленький светильник.

— Мне уже ничего не нужно, — пробормотал старец и повёл меня в другое крыло здания.

Пока мы шли, я, ненамеренно, конечно, осветил моего попутчика и обратил внимание, что его лицо покрыто рагмой, а глаза постоянно закрыты. Что натолкнуло меня на абсурдную мысль.

— Удивлён увидеть слепого библиотекаря, гонуки? — предвидев мой вопрос, произнёс пожилой мужчина.

— Более чем. Как вы узнали, что я смотрел на вас? И откуда знаете, что я гонуки?

— Я вижу намного больше тебя. Вы, зрячие, слишком полагаетесь на своё зрение, вам даже невдомёк насколько сильными могут быть остальные чувства, а главное — интуиция, — он положил руку на свою сумку и продолжил: — я не в состоянии прочесть эти книги, но я знаю о чём они, как и знаю, где их место. Фактически я имею возможность взять любую книгу с этих полок и пересказать её содержание, — он коснулся пальцами случайного фолианта и озвучил: — ах, Дон Кихот. Это история о тебе, гонуки, — и с этой фразой тот громко засмеялся.

— Но как вы это делаете? Вы помните их все наизусть?

— Память у меня старческая, не неси ерунды! Я могу прочесть, что написано в этих книгах, потому как знаю, что они — ненастоящие.

— Ненастоящие?

— Именно, гонуки. Они лишь иллюзии, наложенные на искусственно созданную картину мира. Они не более чем имитация привычных нам вещей. Их страницы пустые и не несут абсолютно никакой информации. И раскрыв те, ты узришь текст, непостижимым образом уже знакомый тебе, как будто ты и вложил его в них. Я в состоянии прочитать все эти новеллы, поскольку мне известно, что я сам и заполнил пустоту их твёрдого переплёта.

Не сдержав своего любопытства, я взял первую попавшеюся книгу с полки и раскрыл её. Конечно же, не произошло ничего сверхъестественного и предугадать написанное в ней мне не удалось. Но почему-то мне хотелось верить его, звучащим до боли безумно, словам.

— Я бы сравнил это со сновидением, — развил тот свою мысль. — Когда ты спишь и видишь сны, ты не контролируешь происходящее в них, но всё же остаёшься их автором. Ты вправе волей-не-волей менять их финал и знать то, чего в действительности знать не можешь, например, иностранные языки или места, в которых никогда не был. Это привилегия актуальна и здесь — в мирке, который стал нашим домом вследствие… а вот тут уже стоит сделать паузу, в связи с тем, что идеального названия этому явлению не существует, как, собственно, и доказательства факта его существования, но большинство в него верит и именует «Вознесением». Да, гонуки, ты правильно подумал, я утверждаю, что «вознеслись» не кто-то там, а мы! И сейчас, после туманных событий прошлого, пребываем в чертогах владений Всевышнего. Спросишь, как я пришёл к этому выводу? Всё благодаря моему дару, происхождение которого, увы, мне неизвестно, как и способов описать его, — библиотекарь поднёс ладонь к корешкам книг, располагающихся в ближайшем шкафу и, не останавливаясь, стал произносить: — Сиболд, Сизов, Смит, Сэлинджер… Не представляю, кто эти писатели, но смею заявлять, что знаком со всеми их работами! Так как вижу ни много ни мало саму их суть. Может быть, это дар, а может быть, закономерная эволюция. Не знаю. Но скажу, что люди подобные мне часто встречаются в этом городе и, вероятно, даже ты сталкивался с кем-то таким же одарённым сверхспособностями, как я. Наличие их и следует считать подтверждением моей теории. Но вместе с тем я всё ещё пребываю в неведении о случившимся в незапамятные времена… Что произошло тогда?.. Что есть «Вознесение»? Наверное, как сну свойственно забываться вслед за пробуждением, так и истории свойственно теряться в прошлом, оставляя от достоверных фактов лишь редкие крупицы сведений.

Я, словно заворожённый, слушал изречения старика и параллельно негодовал, вспоминая события, произошедшие в последние сутки. «Вдруг та женщина, что назвалась ангелом-хранителем — одна из тех, про кого он рассказывал? А эта антиутопия — вовсе не наш земной мир? А что, если человечество уже давным-давно погибло и всё происходящее не было реальным?..» Вопросов было слишком много.

— Вот что мне известно наверняка, гонуки: что прадханиты, что изгои, что какие-либо другие альянсы — все они заблуждаются! «Человек всегда бывает добычей исповедуемых им истин». Никому не нужно верить!

«Где-то я уже это слышал», — пришло мне на ум, натолкнув на мысль, что и озвученное сейчас аналогично может не являться истиной.

— Но и глазам, — продолжил старец, — тоже не верь.

Его заключительная фраза и впрямь заставляла задуматься. Я ничего не знал о своём прошлом, но столько всего услышал за проведённое в этом городе время, что готов был предположить всё что угодно, вплоть до стирания памяти и чудесного вмешательства сил свыше. В связи с этим моя цель обрисовывалась всё чётче — я видел упадок, в котором пребывало общество, видел жестокость и отчаяние в лицах людей — с этим нужно было что-то делать. И если меня кто и использовал, я приму это — если, конечно, моя жертва поможет этому, истощённому от притеснения, обществу.

— Вот мы и пришли, — незрячий библиотекарь указал на огромную дыру в стене, ведущую, как будто та была пещерой, куда-то глубоко вниз, должно быть, не к чему иному, как к подземке.

— Последний вопрос, — сказал я. — Вы упомянули изгоев. Мне уже приходилось слышать о них. Вам известно, где их найти? И связаны ли они с организацией Свет?

— Увы, ничего не слышал о Свете. Однако знаю, что Изгои — это весьма влиятельная группировка, скрывающаяся в тоннелях метрополитена. Они — кровные враги прадханитов. Хотя, как по мне, те — просто дети, борющиеся с собственной братией. Решай сам, — он отвернулся и засеменил обратно в главный зал, напоследок, уже издали, добавив: — я — всего-навсего слепой библиотекарь, что я могу знать. И да, остерегайся Йо-йо, — встревожившись, я обернулся в его сторону, но тот к тому моменту уже бесследно скрылся во мраке, оставив мне очередной ларец с загадками.

Мне выдалось достаточно долго размышлять о вышесказанном, поскольку спуск по каменной винтовой лестнице, какие встречались в средневековых замках, казался бесконечно долгим. Тем не менее обстоятельства со временем изменили течение моих глубоких мыслей. «Кому пришло в голову строительство такого узкого прохода?» — выругался я. Да и почему метро не работало? Приближаясь к библиотеке, я ясно видел здоровые глыбы и ржавую арматуру, которыми были завалены эскалаторы. Кому и зачем это потребовалось? Это дело рук правительства? Или, может быть, изгоев?

Достигнув долгожданного дна, мои глаза узрели далёкий свет, ели пробивающийся из-за куска метала, что закрывал каменную арку, которая-то, по всей вероятности, и служила входом в подземку. Я отварил импровизированную дверь и вышел прямо посреди железнодорожных путей. Справа тоннель шёл вверх, вдобавок вдали мерцали лампы; решив, что это подъем к станции, я отправился в этом направлении. Да и наличие электричества в той стороне было хорошим знаком.

Спустя пять минут ходьбы мне показался высокий перрон с покосившейся кирпичной кладкой, возле которой лежала куча спрессованного мусора, видимо, предназначенного для подъёма. Там, в люминесцентном освещении, наконец, стало возможным отчётливо рассмотреть признаки наличия жизни и, соответственно, разруху, царившую на станции: множество шныряющих в поисках еды крыс, разбитые бутылки и бессчётное количество граффити — символов местной банды. В отличие от мёртвого спокойствия верхнего города, здешний хаос, как не парадоксально, был весьма приятен мне, так как чувствовалось, что к нему причастна рука обитающего тут регулярно человека.

Оказавшись наверху, я увидел сидящего у стены, странного, трясущего парня, в белой, а точнее, уже в жёлтой, от старости, одежде, которая, надо заметить, была слишком лёгкой для такого сырого и холодного места, как это. Я окликнул того, и тот, еле встав, вяло проковылял ко мне, хаотично дёргая согнутыми в локтях руками. На его лице не наличествовало следов рагмы, но это отнюдь не делало того лучше тех бездомных, что я встретил в переулке. Ведь по его поведению и внешнему виду можно было смело судить, что предо мной стоял не кто иной, как наркоман. Потому я на всякий случай приготовил оружие.

— Мне нужен Йо-йо. Знаешь такого?

— Да, з-з-знаю, — заикаясь промолвил тот. По видимости, он страдал от какого-то недуга, вроде аутизма. Не имею понятия было ли это последствием наркозависимости, которая однозначно присутствовала у того, или пресловутого Вознесения, или чего-то другого, но собеседник из него был сложный. — Йо-йо-йо-йо… — продолжил повторять он, как заведённый, без устали теребя мочку уха.

— С тобой всё в порядке? Тебе не нужна помощь?

— Не-не-нет. И-илипп. Меня зовут Фи-и-илипп.

— Хорошо. Филипп, не отведёшь меня к Йо-йо?

— Йо-йо-йо-йо, — вновь залепетал тот, и, не спеша переставляя дрожащие ноги, повёл меня на противоположную сторону платформы, — за И-илипом, туда. У те-тебя есть та-та-танк?

— Не нужен тебе танк, Филипп.

— А что ну-нужно И-илиппу?

Я не смог ничего ответить на этот неожиданный вопрос, поскольку действительно не ведал, что сказать. Казалось, хуже его жизни и представить было нельзя. Да и не было бы кощунством лишний раз напоминать такому человеку о его статусе и о том, чего он был лишён? Да и сообщи я ему что-то полезное, понял бы он? Что я должен был ему сказать?

— Ты г-глупый, — улыбаясь, промолвил тот.

Мы подошли к будке, стоявшей на пролёте лестницы и по всем признакам некогда бывшей постом охраны. В ней, положив нога на ногу, вальяжно восседал темноволосый, зачёсанный назад мужчина лет тридцати в опрятном, зелёном пиджаке. Здесь ярко горел свет, и я разглядел, что на его лишённом уродства лице зияет множество татуировок, вроде: черепов, крестов и надписей на неизвестном мне языке. В общем, внешне скверный был тип и, надо отметить, повадки он имел соответствующие. Увидев нас, тот громогласно произнёс, не вставая с места: «о-о-у, Догги, ты кого мне привёл сюда? Это твой дружок? Дружок — инвалида корешок?» — мерзавец и только.

— Ха-ха-ха, Йо-йо, у те-тебя есть та-та-танк?

— Мне нужна информация, — вклинившись в разговор, озвучил я, подойдя почти что вплотную к разбитому стеклу будки, при этом нервно потирая ручку ружья в кармане пальто.

— А ты кто такой? Я тебя тут раньше не видел? Ты что шавка прадхов? Вав-вав! Догги, ему можно доверять? Обнюхай-ка его.

И зависимый аутист, не боясь обронить честь, со смехом, стал тереться об меня носом. «От не-него хорошо па-па-пахнет, Йо-йо. Он пахнет го-го-городом».

— Смотрите-ка, да у нас тут гость с поверхности! Редко такие особы заглядывают к нам, в клоаку. Почему я не слышу фанфар? А, конечно. Потому что всем наплевать на тебя! В подземки свои правила. И что к шавкам прадхов, что к прочему мусору, мы относимся одинаково, — категорически высказался манерный бандит, наконец, встав со своего кресла и выдохнув перегаром мне в лицо. — Так, кто ты, поверхностник?

— Не имеет значения. Лишь скажу, что я вам не враг. Я ищу способ связаться с изгоями. И всё. Мне сказали, что они — давние враги прадханитов. А у меня с теми личные счёты.

— Интересно…

— Ин-ин-интересно. Интересно! Интересно! — выговоривши сложное слово, начал радостно повторять то заикающийся наркоман.

— Заткнись ты! Лучше попляши для меня, Догги, и получишь вот это, — наркодилер достал из кармана маленькую ампулу с белым веществом, похожим на мутную воду, с кристаллами на дне. И стоило трясущемуся заики увидеть её, как он тут же кинулся в пляс, двигаясь, как собака, на четвереньках.

— Филипп, остановись, — одёрнул я того.

— Не указывай, что делать моему пёсику, — прошипел Йо-йо, выходя из покосившейся каморки. Он кинул сосуд на пол, — взять! — и предмет тут же схватил истощавший наркоман, не позволив ему разбиться. — Здесь особые правила, в которые тебе, поверхностнику, свой нос лучше не совать.

— Это жестоко. Зачем ты так с ним?

— А ты сам посмотри, — и он указал на дёргающегося парня, что достал пипетку, аккуратно забрал ей несколько капель танка и, поочерёдно оттянув нижние веки, стал капать жидкость в глаза. — Ему хорошо. Я его кормилец, пойми. Да я — сам бог для этих никчёмных созданий! — Паренёк в углу, застыв на месте, начал улыбаться и заинтересованно смотреть в потолок. Его хаотичные телодвижения прекратились. Он оказался в своей зоне комфорта.

— Это неправильно.

— А что считать правильным? Ведь этот мир находится во власти алчных судей, что судят и судят нас, не заботясь о том правильно они поступают или нет. Приговор вынести очень просто. А вот создать законы, что погрузят мир в блаженство, — он вновь показал на пребывающего в эйфории наркомана, — могут только боги.

— Скажи, как связаться с изгоями! — не выдержав, громко произнёс я.

— Изгои не те, кто станут впускать в свои ряды кого-то со стороны. Ты зря теряешь время. Возвращайся туда, откуда пришёл.

— Значит, ты знаешь, где они обитают? — одёрнул я собравшегося уходить наркодилера. — Скажи же, где они! В долгу не останусь!

— А вот это уже разговор… — весьма довольный, высказался собеседник. — Если Йо-йо расскажет тебе, где их искать то, что с этого получит Йо-йо? У тебя деньги-то есть? Если задаёшь вопросы Йо-йо, готовься раскошеливаться.

— У меня с собой не так много наличных, — я принялся судорожно копаться в рюкзаке, покуда стоявший напротив мужчина одним махом, бесцеремонно не выхватил его из моих рук.

— Да у тебя тут один мусор! Хотя не всё так скудно, — татуированный бандит достал пачку денег и, пересчитав их, добавил: — этого мало!

— У меня больше ничего нет.

— Х-м-м… Квипрокво. Услуга за услугу. Выполнишь одно дельце, и я лично отведу тебя в место, где скрываются изгои. Как тебе моё предложение?

— Что нужно делать? — поникший духом, молвил я.

— Дельце проще не бывает — спуститься в коллектор и найти дружка Догги. Этого обдолбыша зовут Клетус, он кое-что у меня украл — мой ствол. Ты легко его найдёшь: он одет так же, как и мой пёсик. Пистолет тоже должен быть при нём, если, конечно, тот его ещё не выменял на очередную дозу. Мне всё равно, как ты с ним поступишь, меня интересует исключительно лишь оружие. И да, не думай воспользоваться им или обмануть меня, — тот распахнул пиджак и показал револьвер, спрятанный в подкладке. — Йо-йо не прощает ошибок.

— А почему ты сам не можешь найти этого Клетуса?

— Я очень занятой бизнесмен, поверхностник. Надо больно мне бросать все свои дела из-за какого-то воришки. За ампулу танка любой из здешних бродяг сделает всю работу за меня. Так что решаешь? Если не боишься замараться, то пошли, я покажу тебе вход в коллектор.

У меня было не столь много вариантов, чтобы препираться, и я согласился, хоть и почувствовал, что непременно пожалею об этом. Цель как никогда ясно виделась мне и вела вперёд, оттого отказываться было неразумно.

Мы отправились в недостроенную часть подземки, а наркоман Филипп остался, свернувшись калачиком, лежать в грязном углу, покачиваясь из стороны в сторону. Мне было безумно жаль этого парнишку. Но помочь ему я сумел бы только после того, как выполню задание лиходея. Был, разумеется, и другой путь — воспользоваться орудием и приказать наркодилеру содействовать. Но кто знает, чем бы эта авантюра закончилась? Мы оба лежим убитые, а скорее всего, лежу лишь я один. Нет, теперь уже рисковать было нельзя — этот бандит являлся моей единственной связью с подпольем. Да и каким бы злодеем тот не был, он всё же — человек.

Мы пришли к нужному месту, и Йо-йо с грохотом опрокинул стоявшую подле стены чугунную крышку, тем самым освободив потайной проход.

— Вот, поверхностник, великая дорога к «царству Клоака», — насмехаясь, произнёс он. — В конце этого узкого, тёмного коридора тебя ждёт развилка. Догги упоминал, что Клетус часто ходил в западном направлении. Надеюсь, ты не заблудишься, — вновь усмехнулся тот. — Я даже сделаю тебе одолжение и дам три хемилюминесцентные лампы, в счёт взятых у тебя денег. Каждая из них горит не более пятнадцати минут. Так что запоминай дорогу, вдруг тебе придётся идти назад в кромешной тьме.

Я принял его дар и, пригнувшись, вошёл внутрь. Пройдя несколько шагов, я услышал, как за мной задвигают «дверь». Не знаю зачем потребовалось это делать, но моё чутьё всё сильнее предостерегало меня об опасности. Ничего более не оставалось, как сломать одну из «палочек», которая через небольшой промежуток времени загорелась ярким, зелёным светом.

Коллектор оказался невероятно длинным. Если вначале я запоминал в каком направлении поворачивал, то спустя пятнадцать минут — это стало известно мне, потому что лампа погасла — я признал, что заблудился. «Клетус!» — в конечном итоге воскликнул я, но ничего не услышал в ответ. «Кому, будь оно неладно, придёт в голову забираться сюда?» — мыслилось мне. Да, здесь было теплее, чем на станции — трубы нагревали воздух — но этот запах и сырость… в уме не укладывалось, что на этом гиблом поприще может кто-либо обитать.

«Клтс» — внезапно послышалось позади меня. Я резко обернулся и впопыхах переломил ещё один цилиндр, начав трясти его что было сил, дабы как можно скорее осветить пространство вокруг. И всё же поблизости никого не оказалось. Затаив дыхание и прислушавшись, я уловил лишь тихое цоканье маленьких крысиных лапок вдали, изредка перебиваемое механическим шумом, похожим на выброс пара, который был слышен и до этого инцидента, но не так отчётливо. Наверное, именно животные и встревожили меня, ведь их, к слову, тут было несчётное количество. Не то чтобы они пугали меня, но стоит отметить, что этот рокот, который мне только что почудился, больно смахивал на человеческую речь, и вот это — настораживало.

Произошедшее событие было действительно странным, заставившим меня отныне вести себя более осторожно. Теперь, пред тем как свернуть в очередной коридор, я тщательно осматривал его на предмет наличия каких-либо диких зверей, если, конечно, никого похуже… мне ненароком вспомнились слова бездомного в переулке, который говорил о неких «четвероногих людях». Это тихое и пустое место идеально подходило для обитания подобных тварей. Однако не было ли то бредом отчаявшегося пьянчуги? Или причудами моего и без того измученного разума? Тревогу было уже не унять.

То, что могло обитать во тьме вызывало трепет, как и то, что я напрасно сжигаю предпоследнюю хемилюминесцентную лампу — осмелюсь признаться, что тот неожиданный звук вызвал у меня приступ паники — и возможно, что идти обратно мне и впрямь придётся исключительно на ощупь. Привилегия не из приятных, если учесть, что я умудрился заплутать даже при наличии света.

И вот за следующим поворотом моему взору открылась тень лежащего на полу человека. Вероятно, это был спящий Клетус. Я тихо окликнул того, затем громче, но тот так и не отреагировал. Я подполз ближе и коснулся его. А после, с силой перевернув, с ужасом обнаружил, что он был мёртв! Его лицо и торс покрывала запёкшаяся кровь. Повсюду зияли порезы и многочисленные ссадины. Не было никакого сомнения — это насильственная смерть. И убийца использовал не нож, как мне показалось сперва, а что-то маленькое «когтеобразное», вроде гвоздей на палке. «А может быть, это и были когти?» — внезапно подумалось мне, и я в страхе осмотрелся по сторонам.

«Где этот чёртов пистолет? — причитал я, обшаривая карманы покойника. Но его не было у парня! — Неужели всё за заря?» Зелёный светильник начал постепенно меркнуть. Я стучал по нему ладонью, но тот неминуемо угасал, покуда не оставил меня во мраке сырого коридора, наедине с безжизненным телом.

Издали доносилась серенада цикличного движения поршней, трижды выпускающих пар: тшух, тшух, тшух; она стала слышна мне ещё более разборчиво, чем когда-либо. А следом прозвучал какой-то новый, ни на что не похожий, скрежещущий и, определённо, нарастающий шум. Я принялся трясущимися конечностями вытаскивать последний фонарь и в итоге, найдя, случайно обронил его на пол, огорчённо услышав, как он покатился прочь. Тшух, тшух, тшух — непоколебимо завывали поршни. Хватая всё, что попадало под руки, я тщетно искал спасительный источник света. Тшух, тшух, тшухс-с-с — протяжный и приближающийся звук в конце прервал мой поиск, принудив затаить дыхание и застыть на месте. Томительную паузу потревожило цоканье лап, но на сей раз более тяжёлых. Это уже точно не были крысы.

Я продолжил рыскать под ногами и, к моему неописуемому счастью, мне всё-таки удалось нащупать лампу, оказавшуюся зажатой меж труб, что тянулись вдоль всего тоннеля. И я с восторгом зажёг её, однако тут же помрачнел, поскольку успел увидеть впереди пронёсшийся силуэт существа с длинными, волосатыми лапами и телом напоминающим человеческое. Я, как ошпаренный, отринул назад, а потом, оглянувшись, озарил светом пространство позади себя. Затем вновь спереди и вновь позади… Я пребывал в замешательстве и по причине этого никак не мог сообразить куда двигаться дальше.

Тшух, тшух, тшух — словно боевой барабан, заревел механизм, и я, потеряв над собой контроль, ринулся в противоположном от той злополучной шахты, где моему взору привиделось чудовище, направлении.

Мне мерещилось, что за мной идёт погоня. Звуки лап усиливались и становились более частыми. Я слышал их повсюду, куда бы ни повернул. И что самое ужасающее — этих созданий однозначно было больше одной. Казалось, они окружали меня.

Спустя некоторое время беглых поисков я достиг коридора, который уже ранее проходил, по крайней мере, как мне посчиталось тогда. Значит, выход был уже совсем рядом. Почувствовав воодушевление, я стремглав побежал вперёд, настолько быстро, насколько позволяли увечья, и, по-ребячески поспешив, вдруг наскочил на выступающую арматуру; к счастью, та не была острой, и я отделался незначительным ушибом, но вот незадача — я в результате выпустил из рук лампу, которая, упав на бетонный пол, разбилась вдребезги, высвободив стремительно гаснущее, зелёное вещество.

Тшух, тшух, тшухс-с-с.

Будучи посреди обескураживающей тьмы, я понапрасну собирал осколком стекла остатки светящейся жидкости. Очевидно, что это было бесполезно, но мной овладела паника, до такой степени острая, что я позабыл куда поворачивать дальше, и это нехитрое дело придавало мне хоть сотую долю спокойствия. Но необходимо было идти, и я, пересилив себя, поднял голову и осмотрелся по сторонам. Никого не было заметно. Я сделал маленький неуверенный шаг, потом второй и так постепенно начал продвигаться во мраке вперёд к похожему на трубу, металлическому объекту, находящемуся передо мной. И оставалось пройти всего ничего, как этот объект вдруг сдвинулся с места и отошёл в сторону. Это была лапа зверя. Я, испугавшись, попятился назад, доколе не услышал шипение позади. Меня обступили со всех сторон.

И тут мне вспомнилось, что в кармане пальто у меня лежало ружьё. Я в темпе достал то и, выставив его перед собой, выкрикнул: «кто вы, чёрт бы вас побрал, такие?!» Ответом был лишь пронзительный вой. Мне ничего не было видно и некуда было бежать, поэтому я осмелился на отчаянный ход — я нажал на спусковой механизм, и вспышка от выстрела на мгновение озарила коридор, ослепив омерзительных тварей, завопивших от неожиданности. И то были не жуткие четвероногие люди — то были обезьяны, неизвестно каким образом оказавшиеся здесь. Они ревели от злости, однако пронзительный грохот выстрела напугал их — что там, даже я сам пребывал в шоке от этого звона в ушах — и те отступили, хоть и ненадолго. И всё же это было результативным решением, из-за чего я выстрелил вновь, а следом ещё раз, и каждый раз совершая выстрел, я продвигался немного дальше, пока не достиг тоннеля, по которому и заходил в коллектор. Спасение было рядом; так что я, уже уверенный в пути, сломя голову, помчался вперёд, отрываясь от гула разъярённых животных.

Со скоростью налетев на дверь, я вышиб её и вместе с ней повалился на землю. Затем, ловко перевернувшись, я наставил оружие на чёрную дыру, из которой выбрался, боясь, что мои преследователи нападут меня. Но они, по всей вероятности, не переносили свет, отчего, в последний раз издав истошный крик, умчались прочь — обратно в клоаку. Я облегчённо выдохнул и расслабился, понимая, что теперь был в безопасности.

Тем не менее счастливым концом этот побег сложно было назвать. У меня не имелось того, зачем я шёл — пистолета. Мне нужно было что-то предпринять, Йо-йо являлся единственной зацепкой, ведущей меня к изгоям, а следовательно, к прадханитам. И я побрёл в сторону разбитого поста охраны, где обитал бандит, непрестанно размышляя, как выкрутиться из сложившейся ситуации. «Неужели придётся применить силу?» — думал я, но здравый смысл подсказывал, что ничего из этого не выйдет.

Разгадка головоломки обнаружила себя спонтанно. И была она столь же неожиданной, сколько рисковой, так как я вознамерился пожертвовать спавшим меня уже не раз ружьём. Кто знает, может оно устроит наркодилера и тот взамен выполнит свою часть сделки, и самое главное — не воспользуется им в корыстных целях.

— С возвращением, блудный сын, — вскинув ладони кверху, пафосно произнёс Йо-йо, стоило мне подойти к тому. — Надеюсь, ты пришёл не с пустыми руками?

— Ты не мог предупредить меня об агрессивных обезьянах, скрывающихся в тоннелях?

— Да, моя вина, признаю. Но я рад, что ты жив и здоров. Так, где мой ствол?

Вытащив из кармана пальто своё ружьё, я положил его на миниатюрный столик, прикреплённый к будке охраны.

— Я нашёл только этот. Это не пистолет, но, как по мне, оружие не хуже.

— Это не то, что я просил! И где ты, вообще, раздобыл его? Ты нашёл в коллекторе оружейную лавку? Хотя не всё ли равно. Знаешь, это ведь интересная игрушка. Оно и полуавтоматическое, и скорострельное. Никогда прежде не сталкивался с этой моделью. А ты везунчик, поверхностник, — одобрительно покачивая головой, сказал татуированный собеседник.

— Если тебя всё устраивает, то выполни обещанное.

— Да, — примеряя ружьё, словно какой-нибудь аксессуар, пролепетал тот. — Я отведу тебя к изгоям.

И мы, с увязавшимся за нами Филиппом, втроём отправились вдоль железной дороги к следующей по направлению станции метро. Компания была не из приятных, но ни они и даже ни все нечистоты заброшенной подземки не удручали меня так, как тот факт, что я ныне пребывал в безоружном состоянии. Оставалось надеяться, что моё решение не выйдет мне боком.

Спустя десять минут я услышал нарастающие звуки двигателя и скрежет тормозных колодок. По рельсам ехала, испускающая огромное количество выхлопных газов, платформа, на которую был искусственно посажен корпус внедорожного автомобиля — пикапа. В ней находились двое, выглядящих воинственно, парней.

— Йо-йо! Сколько лет, сколько зим? — произнёс один из них, когда загадочный транспорт подъехал к нам.

Подойдя ближе, наркодилер осторожно что-то передал тому, и они, перекинувшись парой фраз, которые я не сумел разобрать из-за громкого шума техники, посмотрели в мою сторону. Вслед за этим незнакомец сказал: «залезай, поверхностник, сегодня тебе выпала честь быть приглашённым на большую вечеринку». Я был вынужден подчиниться. «Хей-о-о!» — восторженно выкрикнул второй извозчик, и врубил заднюю передачу.

И вот мы уже очень быстро мчались по рельсам, подъезжая к яркому, переливающемуся всеми цветами радуги пятну.

— Сбавь обороты, Сесил, не то снова проскочим, — обратившись к водителю, смеясь, сказал друг Йо-йо, который, к слову, непрестанно и чрезвычайной эмоционально о чём-то беседовал с ним, пока мы с Филиппом тряслись сзади в багажнике. Они оказались весьма шумной группой, наверняка пребывающей под воздействием наркотиков, и были из тех лиц, от которых стоит ожидать всё что угодно. Впрочем, то, что я увидел далее, не только заставило меня забыть об опасных попутчиках, но и, несомненно, потрясло все мои, даже самые смелые, ожидания. Шебутной парень не соврал — мы действительно приехали на вечеринку.

Предо мной предстал высокий забор с колючей проволокой, растянувшийся по всему периметру платформы. За ним кипела жизнь: играла электронная музыка и множество людей с восторгом что-то кричали и пели. Это была сюрреалистическая, в своей идеи, «станция-клуб». Невероятный контраст, после «мёртвых», безлюдных улиц, что я узрел на поверхности. Воистину, этот метрополитен представлял собой настоящий подземный город в городе. И оставалось только негодовать, что находилось дальше по движению путей.

Мы остановились рядом со входом, который сторожили три амбала в чёрном. В этом заведении были все атрибуты, свойственные его функции; я даже видел работающие камеры. Заплатив охране, Йо-йо провёл нас внутрь. Там царила настоящая вакханалия. Масса женщин и мужчин, одетых в красочные, вычурные платья и рубашки, а кто и без них, в едином ритме танцевали на импровизированном танцполе. Тут было очень громко и весело. Однако обстановка совсем не радовала меня — я не понимал, что здесь делаю. К тому же наш проводник то и дело терялся в толпе, здороваясь то с одним, то с другим знакомым и вдобавок успевая продавать ампулы с танком местным фанатам этого зелья. И наиболее странное, для меня, что было в этом месте — это люди; они все без исключения обладали здоровой внешностью, лишённой рагмы. Видимо то и послужило причиной того, что они проводили свою, безусловно, полноценную жизнь в таком абсурдном и неуместном для социальной деятельности месте, как подземка.

— Йо-йо! — кричал я вслед вошедшему в азарт наркодилеру. — Что мы тут делаем?! Где изгои?!

— Да вот же они! — окинув взглядом всех присутствующих, произнёс непрерывно пританцовывающий бандит.

— Что ты имеешь ввиду?

— Посмотри на их лица! Они и есть Изгои! Это столица гонуки, поверхностник! Мы — та сила, которую так боятся уроды-прадханиты!

Я, впав в оцепенение, слегка отдалился от него, поскольку обнаружил то, что даже приблизительно не являлось тем, что я искал. Глупо было надеяться, что этот татуированный преступник как-то связан с движением, способным противостоять официальному правительству. Не того полёта птица. И эта ситуация… а вернее, этот народ… он выглядел нормально, но был мне противен. Почему они так беспечно проводили время, зная в какой опасности находятся?

— Они отдыхают, как в последний раз, поверхностник, — отринул мои догадки Йо-йо, а потом успокаивающе прибавил: — я знаю, что ты ищешь. И поверь, эта, кажущееся безмятежной, атмосфера — ещё не всё! Тебе следует увидеть обратную сторону ихнего мира. Следуй за мной, — и тот сопроводил меня в дальнюю часть зала.

Там, за железной дверью, было ещё одно, камерное, с тусклым неоновым светом помещение, где на диванах сидело несколько, похожих на наркоманов, возрастных мужчин и молоденьких девушек. Эта комната была изолирована, и шум не мешал нашему дальнейшему разговору.

— Я показал тебя изгоев, теперь и ты кое-что расскажи мне. Квипрокво. Кто ты, долбать тебя, такой?! — с этими внезапными словами бандит вынул из брюк ружьё и направил его на меня.

От неожиданности я потерял дар речи. Рядом стоял Филипп, который, нервно закачавшись, стал скулить, бормоча неизвестно что себе под нос. Остальные же, сидевшие здесь, никак не отреагировали, разве что один из них, обронив язвительное: «вау», засмеялся.

— Язык проглотил?! Думаешь, если ты выглядишь так же, как мы, то и отношение к тебе будет соответствующее? — разъярённо высказался Йо-йо. В помещение вошли ещё двое парней и стали позади меня. — Говори, кто ты и на кого работаешь!

Филипп начал кричать что-то неразборчивое и размахивать руками. — Заткнись, догги! — выругался неистовствующий наркодилер.

— Слушай, остынь, — попытался успокоить я того. — Мне лишь нужно было встретиться с сильной, влиятельной группировкой, которая поддержит меня в борьбе с прадханитами. И ничего более. Положи оружие.

— Я тебе не верю! Я послал тебя на смертельное задание, чтобы ты не вернулся живым. Но возвратившись, ты только всё усугубил. Это оружие… откуда оно у тебя? Это же не старый, ржавый револьвер, какими пользуются наши братья. Не морочь мне голову! Ты один из правительственных шпионов!

— Шпионов? Всё, что я поведал тебе — правда, — уверенно ответил я, но потом, поймав себя на мысли, что не знаю даже кто я такой, потупил взгляд и замолчал. «Может, это всё было ошибкой? — тревожно мнилось мне. — Может, я действительно не на той стороне, на которой следовало бы быть. Ведь я не понимаю на чьей я стороне…»

— Мне это надоело! Держите его!

Меня моментально повалили на колени посреди зала, и народ в округе оживился — видимо, их, пребывающих в наркотическом угаре, забавляло сие действие. Филипп бесновался, а когда к моей голове поднесли заряженное ружьё, ни с того ни сего прокричал: «с-с-стойте!» Он достал из-под толстовки спрятанный там пистолет, и дёргающейся рукой неуверенно навёл его на Йо-йо. «Не-не надо, отпусти его!».

— Ого, Догги, ты чего это вытворяешь? — высокомерно произнёс держащий меня на мушке бандит. — Где ты раздобыл ствол?

— Это Кле-кле-кле…

— Это Клетус дал тебе его. Ну всё ясно, — сказал наркодиллер и неспешна провёл ладонью по шеи, а затем тихо продолжил: — что же, эта ситуация становится всё более и более… — и на полуслове тот резко повернулся и выстрелил в Филиппа, которого по инерции развернуло, и тот, открыв огонь в ответ, попал лишь обидчику в плечо. Из-за пазухи последнего посыпалось множество ампул с наркотиком, и все, кто присутствовал в каморке ринулись в его сторону, жадно хватая их. В том числе — как бы дико то ни прозвучало — и заикающийся герой, что, не выпустив оружия из рук, всё же поддался своей зависимости и, лёжа на полу, истекающий кровью, потянулся за одной, упавшей рядом с ним, ампулой.

Я оказался под прессингом только одного охранника, так как второй помчался выручать окружённого и придавленного толпой наркоманов Йо-йо. Несмотря на то, что меня держали достаточно крепко, сдаваться не входило в мои намерения, и я что было силы попытался вырваться. Однако это было без толку, ввиду того что подстреленный бандит уже встал и был готов вновь навести на меня ружьё. «Филипп! Стреляй!» — прокричал я, но тот не внимал моей просьбе — он, по-прежнему безуспешно, тянулся за ёмкостью с белой жидкостью, обезумевший от жажды овладеть ею. «Это конец», — мыслилось мне. Но тот всё-таки посмотрел на меня и, видимо, осознав, что случилось, сделал попытку поднять пистолет. И в какой-то момент, когда я уже решил, что спасусь, тот протянул руку вперёд и рукоятью оружия подтолкнул ампулу к себе. Раздался выстрел, и я умер.

4

«Элайджа, Элайджа, постой! — громко звал я маленького мальчика в красных штанишках с подтяжками, — мама зовёт к столу!» — но тот, казалось, не слышал меня или, быть может, притворялся, что не слышит. На улице царила хорошая, солнечная погода и тому, надо думать, хотелось ещё немного поиграть. И он, заразительно смеясь, удалялся прочь от меня, пока не скрылся за белым, оштукатуренным углом нашего летнего домика. «Элайджа, хватит», — произнёс я, достигнув края здания, и, рассудив, что тот, должно быть, прячется за ним, потому как более не слышал его смеха, но, естественно, насторожившись, стал не спеша приближаться. И всё же было слишком тихо. Я со страхом повернул за угол, и увидел вдалеке, меж высокой зелёной изгородью и стеной, остановившийся на дороге чёрный автомобиль. А подле него лежали маленькие ножки в красных штанишках.

Это был лишь сон. Но открыв глаза, я обнаружил, что по моим щекам стекают слёзы. Я никак не мог унять свои тревоги и никак не мог постичь значение этого печального сновидения, что раз за разом посещает меня. Происходила ли эта сцена наяву, или же была фантазией навеянной тяжёлым бременем? — этого я не знал наверняка, но утверждаю точно — мне было безумно жаль того мальчишку… жаль, как собственного сына. «Элайджа?.. Не уж-то это и впрямь был мой сын? Почему я ничего не помню?» — впав в беспамятство, согнув ноги в коленях и обхватив их руками, непрестанно лепетал я.

Тем не менее я быстро пришёл в себя, поскольку почувствовал, что мне что-то мешает свободно двигаться. Осмотревшись и не узнав места, в котором находился, я неистово запаниковал — моё отчаяние резко сменилось ужасом. Я понял, что лежал в какой-то стеклянной капсуле без верха, а точнее — в саркофаге, и меня оплетало огромное количество проводов, подсоединённых к моему телу! В руках, в ногах зияли контакты! В помещении горел тусклый, красный свет, а оно само напоминало камеру пыток, не иначе. «Что за безумие?!» — высказался я. И вдруг в «пыточной» заиграла тихая, незамысловатая и короткая мелодия, которая, что было странно, исходила отовсюду, будто бы вокруг меня располагались сотни её источников. А после раздался какой-то механический звук, наподобие открывающихся дверей. Сюда кто-то вошёл. «Он проснулся», — констатировал женский голос. «Это невозможно», — послышалось в ответ. Мелодия повторилась, но в другой тональности, и я поймал себя на мысли, что вот-вот потеряю сознание. Отчего-то мне невыносимо захотелось спать. Загадочное окружение завесил непроницаемый туман. Вновь прозвучала мелодия. И вот я уже пребывал во владениях Морфея.

Яркая вспышка пронеслась предо мной, и я, открыв глаза, увидел знакомый обшарпанный потолок госпиталя. «Более странного сна и представить нельзя, — монотонным голосом произнёс я, — а сон ли был это?»

За окном стоял полдень. Свет вяло проникал внутрь, еле-еле пробиваясь через груду досок, что были составлены вдоль южной стены.

Поднявшись и сев на кровати, мной овладела абсурдная идея о «бессмысленности смерти». «Неужели каждый раз погибая, я буду просыпаться в этой обветшавшей от времени палате? — вопрошал внутренний голос. — Сколько это будет продолжаться?» Боли не ощущалось, как и, собственно, следов пулевого отверстия и контактов, не было даже усталости — абсолютно ничего! Никак по-другому, кроме как перерождением это не назовёшь. Дежа вю. «Ангел!» — закричал я, осознав, что та, вероятно, присутствует здесь — так оно и оказалось, молодая женщина незамедлительно появилась в дверном проёме, потревожив, заскользившую по ней, полутень.

— Полагаю, у тебя много вопросов.

— Нескончаемо много! Более того, у меня возникло ощущение, что ты бросила меня и уже не появишься в моей жизни. Если это, конечно, можно назвать жизнью. Открой значение увиденного мной! И не говори, что не знаешь о чём я.

Светловолосая девушка виновато склонила голову. И хоть она оставалась стоять там же, где и была, мне отчего-то представлялось, что та постепенно отдаляется от меня.

— То, что ты узрел, — выдержав многозначительную паузу, молвила та, — не было сном. Это были обрывки воспоминаний из твоего прошлого. Видишь ли, несколько дней тому назад ты умер — причём взаправду — в государственной больнице, по неизвестным мне причинам. Но наиболее вероятно, что твоя смерть имела насильственный характер. А вслед за этим произошло самое важное — ты вознёсся. Именно, я хочу сказать, что случилось то, о чём часто говорят на улицах, то, о чём ты и так уже достаточно наслышан. Ты вознёсся.

— Стало быть, теперь и ты будешь рассказывать мне сказки о рае и о чудесном спасение безгрешных? Я видел в каком плачевном состоянии находится город и понимаю, что на прекрасный финал бытия он не претендует. Как по мне, это, скорее, ад.

— Отбрось все предрассудки и сосредоточься на происходящем. Ты погиб! И оказался там, где оказался. К сожалению, эта новая для тебя реальность такая, какой ты её и увидел: неприглядная и опасная. И всё из-за того, что она целиком и полностью зависит от населяющих её. Я хочу сказать, что условия, в которых ты обретаешься — следствие пагубного влияния общества и только. Да, вы стремитесь вершить добро и наводить порядок, но, увы, не всегда переходите от слов к делу. А ваши потаённые желания так и вовсе порой наводят страх. И вот результат. Оглянись, так выглядит место, в котором человеку дозволено делать всё, что заблагорассудится. Напрасно ждать чего-то большего от среды обитания людей, на каком бы уровне существования та не располагалась… Однако ты не из лицемерного десятка. Твой дух силён. Я верю, что ты сумеешь изменить эту действительность и, если хочешь услышать такое сравнение: превратить «ад» в «рай» — вот что истинно важно! По-моему, эта цель достаточно возвышенная, чтобы перестать негодовать о приключившимся с тобой и воплотить её в жизнь. Не находишь это правильным?

— И я должен в это поверить? Ладно, допустим это так. Но почему я? Выбери какого-нибудь другого. Вдруг ты ошиблась на мой счёт.

— Поверь, нет никакой ошибки. Несколько дней тому назад произошло то, что изменило порядок вещей, который был непоколебим ни много ни мало — вечность. Преступность достигла апогея, и терпение Всевышнего закончилось! Он вознамерился вторгнуться в подаренные вам владенья, дабы обеспечить в них порядок. Твоя душа оказалась достойной его внимания, побудив использовать её, как оружие в борьбе со злом. Было принято решение связаться с тобой через меня и раскрыть правду о перерождении. Надеюсь, тебе не потребуется разъяснение того, что, очутившись в ином мире, вы, вознёсшиеся, уже физически не в состоянии умереть — это было бы парадоксальным, так как выше этой плоскости уже ничего нет и быть не может — оттого вы и продолжаете вновь и вновь воскресать благодаря высшему вмешательству. Но факт остаётся фактом — человек принёс на небеса грех и убивает себе подобных. Да, это не элизиум, тут каждому найдётся место, но убийство… это, разумеется, недопустимо. И лицезрев это, Вседержитель сказал: «настало время взять ситуацию под контроль». То есть впервые было нарушено правило о невмешательстве…

— Погоди секунду. Получается, что все вознёсшиеся, так же, как и я, обладают бессмертием? — спросил я собеседницу, всё ещё сохраняя скептицизм. Мне выпала возможность уловить её во лжи, и я не сумел не воспользоваться этим.

— Да, это так.

— Но почему это не стало гласным? И вообще, отчего люди пребывают в неведении о том, где существуют? Что за «несчастливое неведение»?

— Они не знают истины, что знаешь ты, поскольку ангелы не являлись и не открывали её им. Умирая в божьих пределах, они неизбежно забывают то, что было до их гибели. Ввиду признания произошедшей смерти, уже воскреснуть неосуществимо. Они мертвы внутри, а значит, и тело подчиняется их воле. И те раз за разом бродят в городской пустыне, находясь в отчаянном смятении по причине отсутствия у них воспоминаний. Такая участь ждала бы и тебя, не появись я в твоей судьбе. Миряне, случается даже, проходят десятки, а то и сотни, стадий перерождения — эта та весомая проблема, что явилась итогом противоречивого присутствия греха в лучшем из миров. И ей, по велению творца, раз и навсегда должен прийти конец. Ведь от неё в умах людей иногда рождаются новые, доходящие до абсурда, непоколебимые идеи, такие, как, например, в писаниях культа Прадха. Они бесспорно представляют опасность для заблудших. Но притом они не могли быть извергнуты извне — потому как законы здесь стабильно оставались непоколебимыми: «не влиять на ход событий», по крайней мере, то было так до известных тебе уже событий. Порядок будет восстановлен искусственным путём — такое было принято решение. И тебе выпала привилегия повлиять на сию действительность, став инициатором грядущих перемен. Поэтому я говорю тебе: верь! Не знай страха пред смертью. Ибо её больше нет.

— Я не просил этого!!! — всё-таки не выдержав, грубо высказал я той. — Почему я должен помогать кому-то?! Почему должен освобождать человечество от гнёта заблуждающихся прадханитов, если вы можете вот так просто обратиться ко всем, раскрыв правду о Вознесении и наделить бессмертием их души? И я ещё раз спрашиваю: почему я? Потрудись объяснить, почему выбор пал непосредственно на меня? Почему? Почему? Почему?!!

— Всевышний утверждал, что желание измениться должно исходить от самих вознёсшихся, иначе те отвергнут перемены. И ещё он сказал: «возьми его. Он — великомученик». Ты в силах выдержать сие испытание и принести спокойствие этому заблудшему и истерзанному обществу, хоть и сам, покамест, не ведаешь об этом. «Человек пойдёт за человеком». А явись им я и расскажи, что на самом деле произошло — что они скончались и их память не вернуть, а всё то, во что они так яро верят — исключительно пагубная ложь — поверили бы мне тогда? Меня бы закидали камнями или того хуже — придали бы огню. Разве может быть что-то более пугающее, чем перемены? Даже сулящие добро, они зачастую отвергаются людьми из-за наличия у них скрытых фобий. Да и, раз на то пошло, стали бы они взаправду счастливыми владея сведениями о случившимся? Будут ли взаправду жить? Я отнюдь не защищаю их религию, а прошу тебя задуматься: не смерть ли делает жизнь жизнью? Вспомни, что ты видел вчера ночью — изгои беспечно танцевали; они, осознавая своё безвыходное положение, пировали во время чумы. Их невзгоды полностью ушли прочь на то счастливое мгновение, покуда лунный свет сиял на улицах. Однако никто не достоин судьбы в скитаниях и поборах в подземелье, перебиваемой редкими минутами услады. Они достойны мира и согласия. Но, увы, не все готовы создавать их для себя. И поэтому-то мы выбрали тебя — неопороченную, нравственную личность, способную на преодоление трудностей и на сохранение присущего виду здравомыслия. Ты покажешь нуждающимся тот светлый путь, которого они достойны. Ты будешь вести их раз за разом. Ты один должен страдать, неся крест истины. А они пусть, состарившись, спокойно умирают. Но умирают свободными, в блаженном неведении, столь характерном для людей, дабы вновь воскреснуть и начать сначала, но уже в мире освобождённым от проблем.

Я не знал, что ответить. Сложно было оспорить её логику. «Нужды многих важней нужд немногих». Но всё же я, опустив голову на колени и обхватив её руками, продолжал эгоистично причитать: — Почему я? Почему я? Почему я?..

Так и не получив внятного разъяснения причины сего выбора, мне, находящемуся в исступлении, начали наведываться безумные видения, лишённые логического обоснования, вроде того, что я, повинный в чём-то, ныне отбываю срок в ужасной, сюрреалистической тюрьме или вовсе горю в пучине адского, обжигающего пламени. Наверное, отстранившись от пугающей действительности, я очень глубоко ушёл в себя, столкнувшись со своим подсознанием. А страхи, что терзали меня там, внутри, приобрели столь причудливые образы. Но здравомыслие постепенно возвращалось ко мне и во многом благодаря ребёнку, что словно наяву предстал передо мной, но тот вскоре исчез, и я, весьма озадаченный, снова обратился к юной женщине.

— Если сновидения, что я вижу — это мои воспоминания, значит, тот мальчик… Элайджа…

— Да, твой сын.

— И он?..

— Не думай об этом. Прошлое — лишь якорь, что останавливает ход. Поэтому мы и лишили тебя памяти, чтобы то не сорвало эту ответственную миссию. Увы, мы не смогли предусмотреть всего, и кое-что всплыло, за что я приношу свои искренние извинения. Но, пойми, так было нужно. Под гнётом тяжёлых воспоминаний, ты неминуемо бы сдался. Я и сейчас чувствую, что ты слабеешь. Потому, прошу — забудь! Утешь сердце. Ты нужен людям. Подумай о тех, кого ещё спасти возможно.

В помещении повисла звонкая тишина.

Очередная длительная пауза прервала наш витиеватый разговор, но на сей раз та отнюдь не была обременяющей, поскольку мой рассудок с каждой фразой получал только новые уколы, что уже становились мне невыносимыми. Мне был необходим покой. Я совсем не чувствовал себя здоровым.

— А то видение, — произнёс ангел, заставив меня поднять голову и взглянуть на неё, — то, в котором ты лежишь в капсуле. Оно тоже имело место быть. Ты видел свою подлинную смерть. Но не стоит об этом думать. По меньшей мере сейчас. Размышления сделают тебя уязвимым.

Она повернулась и напоследок успокаивающе добавила: — ты всё делал правильно. Возвращайся в библиотеку, изгои приведут тебя в главный храм прадханитов. И ты низвергнешь предводителя их культа. А когда поймёшь, какую радость принёс людям, то все переживания улетучатся. Обещаю, — и она ушла. Снова.

Я лёг на кровать, а точнее — упал. Мне абсолютно не хотелось вставать и куда-либо идти. В моей голове стало необъяснимо пусто и в то же время та была переполнена десятками чувств и эмоций, беспорядочно сменяющих друг друга, погружая меня в бескрайнюю бездну душевного забвения.

Мрак постепенно овладевал и улицей. Солнце неминуемо уходило за горизонт. С момента моего пробуждения, скорее всего, прошло не меньше двух часов.

И я, опустошённый внутри, апатично привстал, упёршись локтем в подушку. Надо было двигаться дальше. Наверное, и впрямь — порой лучше не думать.

Одевшись в такую же, как и прежде одежду и положив всё в тот же кожаный рюкзак такое же, как в прошлый раз ружьё, я, словно предыдущих дней не было в моей жизни, проследовал к выходу из здания.

В ярко-алом вечернем закате тени домов, приставшие перед моим взором, обрели подлинно осязаемую глазом скорость движения. Они бренно ползли прочь от своего источника, с минуты на минуту готовые раствориться в грядущей «безнадёжной» ночи. Ржавые автомобили на спущенных колёсах, глухо заколоченные витрины магазинов — всё в округе замерло в ожидании конца своего многолетнего, горестного тления. Тлело абсолютно всё, даже земля. Из-под растрескавшегося бетонного тротуара пробивались редкие ростки молодой травы, но и те уже казались пожелтевшими. А тучи тем временем сгущались над моей головой, неизбежно понижая температуру этого и без того «холодного» пространства.

Через полчаса неторопливой ходьбы я подошёл к зданию библиотеки. Мне было абсолютно всё равно, что меня ждало дальше, ведь смерти более боятся не приходилось, а это чрезвычайно влияло на психологическое состояние. С другой стороны, встреча с рассудительным слепым библиотекарем могла поставить точки над «и» в терзающих меня вопросах. Собравшись с силами, я поднялся по лестнице и вошёл внутрь.

Здесь, как всегда, было темно и угрюмо. Даже последние лучи заходящего солнца не пробивались сквозь толстые шторы, что плотно закрывали, к слову, украшенные изящными фресками окна. «Старик!» — выкрикнул я, остановившись у порога бескрайних просторов читального зала. Но в ответ услышал лишь эхо. При всём том вдалеке, как и в прошлый раз, горел фонарь. И я, полный негодования, принял решение снова попасться в эту хитроумную ловушку. Я подошёл к испускающему свет предмету и огляделся по сторонам. Никого не было видно. Но вот я услышал приближающиеся шаги сзади, а после и долгожданный голос: «ни с места!». Однако то на удивление произнёс не пожилой, а вполне молодой мужчина. Вслед за тем подле меня послышались ещё шаги. И прежде чем я обернулся, стало ясно — меня окружили.

Предо мной предстало семеро одетых в военные и кожаные куртки парней, вооружённых резиновыми дубинками, ножами и мачете. У одного из них, стоявшего позади, имелся револьвер — это, вероятно, был их лидер. Он подошёл ко мне и, опустив оружие, представился: «Тристрам. Нас прислал Вернон — главнокомандующий сопротивления. Мы — Изгои».

В конце концов мои поиски увенчались успехом, мне удалось найти их, а вернее, им меня, что не уменьшало моего воодушевления. Они знали, кто я и не распространялись о своих планах и целях, что характеризовало их, как слаженную и организованную группировку. Скрупулёзные действия членов отряда вызывали не меньшее уважение — меня взяли в оцепление и тактично сопроводили к лестнице, ведущей в подземку. Из всего отряда только Тристрам отвечал на мои вопросы и то крайне сдержанно и немногословно. Единственное, что мне выдалось понять однозначно — это то, что мы отправлялись на их базу, располагающеюся на одной из станций метрополитена. Но получить объяснение зачем — я не сумел, как и сведений о том, что произошло со смотрителем библиотеки — вояка божился, что никого не застал. Хотелось верить, что старец в свойственной ему манере перехитрил их и остался жив. Впрочем, это были лишь догадки.

Спустившись вниз, мы сели в небольшой футуристический фургон, поставленный на рельсы, что ожидал нас всё это время. Внутри был ещё один человек — водитель-машинист. Он, дождавшись, когда последний из нас, затащив за собой трап, поднялся на борт, дёрнул рычаг, и машина провернулась вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов. Затем, включив фары, тот нажал на газ, и наш транспорт с грохотом тронулся с места.

Мы ехали весьма быстро — может быть, шестьдесят километров в час — и мимо моего взора проносились уже знакомые места: станция наркодилера, вход в коллектор, клуб. Дальше уже возникали новые для меня локации. Я видел платформы, переоборудованные под военные сооружения — то были настоящие форты, укреплённые мешками с песком, за которыми укрывались вооружённые до зубов солдаты. Я видел жилые секторы, с импровизированными, собранными из металлических листов, кусков пеноблоков и кирпичей, домами — настоящие трущобы, растянувшиеся на несколько станций. И главное — я видел людей. Людей, живущих в неблагоприятных условиях, но не потерявших человеческий облик. На их лицах не было рагмы, а глаза выглядели: добрыми, но заплаканными — у женщин и тоскливыми, но сосредоточенными — у мужчин; были среди них и детские, невинные, но уже наполненные каким-то непередаваемым огнём во взгляде, глаза. Это был мир полный невзгод и отчаяния, тем не менее не сломивший его обитателей, а даже, казалось, наоборот — закаливший их.

Преодолев в итоге восемь станций, наш фургон со скрипом затормозил возле просторного, окружённого охраной перрона, на дальней стороне которого наличествовал, выдолбленный вручную, подземный проход. По всему вероятию, это был вход в центр поселения. Мы спешились и стремительно прошли к искусственному коридору. Внутри горел тусклый свет галогенных ламп, вдоль стен тянулись нескончаемые кабели и другие коммуникации — это наводило на мысль, что впереди находится скорее штаб командования, нежели администрация или что-то в этом роде. Очевидно, что изгои были сугубо милитаризированным обществом и надеяться на их радушный приём было бы несообразным.

На том конце извилистого пути нас ждал продолговатый зал, с шестью подпорными колоннами в центре и колоссальным количеством радиооборудования по периметру, около которых сидели радисты, инженеры и люди, похожие на учёных, одетые в белые халаты. Рядом с огромной, почти во всю стену, картой города, на возвышенности стоял сложивший за спиной руки человек в серых брюках и мундире. Он выглядел достаточно молодо и имел выправку достойную лейтенанта, но его возраст выдавала седина, пробивающаяся на зачёсанных назад висках. Обернувшись вполоборота, тот пристально, словно анализируя, посмотрел на меня, а вслед за этим на своего офицера, что тут же приступил к докладу:

— Вернон, это тот нарушитель спокойствия, которого ты разыскивал.

— Значит, это правда, — воскликнул тот, стремительно спускаясь по ступеням командирского мостика, — ты из бессмертных!

Его осведомлённость настораживала. Оттого, перед тем как открыть ему цель моего задания, я решил проверить с нужными ли людьми имею честь общаться и, вообще, стоит ли им доверять.

— Не понимаю о чём ты.

— Отставить! Мы уже давно следим за тобой. Начиная с того случая, когда тебя публично казнили в храме прадханитов, а затем — о чудо! — живого и здорового заметили на мосту Святого Винсента, возле перевёрнутого правительственного автомобиля. Не стоит недооценивать нашу разведку. В сущности, мы могли бы завербовать тебя ещё вчера в ночном клубе и не допускать кровопролития. Но мы — не осуждай строго — должны были удостовериться — тот ли ты человек, за кого тебя принимают, или нет. И теперь мы знаем. Ты вошёл в контакт с ганнамом — подчинённым Всевышнего. Невероятно, но факт! Ты, подобно им, не можешь умереть. И такой, как у тебя способности перерождаться — нет ни у кого из нас… хоть многие и пытались дать отпор смерти, проводя дни в исследовании этой загадки, но, увы, потерпели фиаско… как ты понял, я говорю о себе. Так что, скажу без лишней фальши: я тобой восхищаюсь, — и лидер изгоев, прервав мысль, принялся слушать сообщение, внезапно пришедшее ему на гарнитуру, закреплённую на правом ухе. — Ах да, — продолжил тот, вновь обратившись ко мне, — за Йо-йо не беспокойся. Мы схватили его после того ужасного инцидента, и сейчас он содержится в камере, ожидая наказания. Мы давно уже искали возможности покончить с его грязным бизнесом. Поэтому твоё убийство пошло нам на руку и в этом деле.

Казалось, что они были в курсе всех событий и утаить от них что-либо будет неосуществимо. Но знали ли они правду, что поведал мне ангел: что все они уже мертвы и мир, в котором те так яростно ищут своё место — в действительности лишь загробный?

— Чего вы хотите от меня? — спросил я, тактично направив разговор в другое русло.

— Разве не очевидно? Нам необходимы твои умопомрачительные способности в борьбе с диктаторским режимом самопровозглашённого правительства. Мне безразлично, как ты раз за разом воскрешаешь — это тема, которую я оставлю безмятежному времени — сейчас, когда мои люди подвергаются гонению и геноциду, меня это, поверь, не беспокоит. И всё же скажу, что я намереваюсь использовать тебя. Именно — использовать. Надеюсь, ты не станешь нам препятствовать или обвинять в негуманности сих действий? Ведь я жду от тебя понимания и даже сочувствия. Уразумей же — мы погибаем! Не думай, что я позволю тебе ускользнуть! Ты мне нужен.

Обдумав всё вышесказанное и иронично подметив, что моя судьба быть всеми и всегда использованным, я безысходно согласился.

— Можете на меня положиться. Меня тоже не устраивает этот фанатический режим. Свобода выбора бесценна. Никто не имеет права навязывать людям свою волю и вероисповедание, и уж тем более истреблять инакомыслящих. И раз на то пошло, я сам уже давно ищу встречи с вами в целях объединения наших сил. Я всецело вас поддерживаю и не отступлю ни перед чем.

— Рад слышать, что я не ошибся, отправив своих лучших бойцов на твои поиски, — он снова поднёс руку к гарнитуре, но на сей раз не прекратил говорить: — следует устроить тебе небольшую экскурсию, дабы ты возымел понимание о наших возможностях и потенциале. А затем я лично устрою тебе инструктаж и объясню план, который без тебя так долго не мог быть реализован. Но для начала встреться с доктором Шэйном. Пусть тот проверит твои физические навыки и, в случае потребности, повысит их. Как-никак ты теперь один из нас, а значит, не должен уступать нам ни в ловкости, ни в выносливости, ни в чём-либо другом. Тристрам сопроводит тебя, — и главнокомандующий продолжил прослушивать сообщения, пришедшие ему за время диалога.

— Следуй за мной, — произнёс воин в кожаной куртке, и мы прошли к стальной двери, что располагалась в тёмной части помещения.

На этом наше знакомство с лидером изгоев подошло к концу. Несомненно, он был весьма занятой персоной и не привык тратить время на пустые разговоры. Но как бы то ни было, у меня по-прежнему сохранялось уйма вопросов. И главный из них — что ещё за «повышение физических навыков»? Однако ответ на него я получил достаточно быстро. Поскольку спустя десять минут мы уже входили в медицинский центр.

Но до того, ещё по пути, мне удалось получше познакомится с Тристамом — чуть ли не вторым человеком в сопротивлении, что после приказа старшего стал куда более снисходительным и открытым — а заодно расспросить его о идеологии и составе организации, в которой тот состоял.

— Вернон рассчитывает на тебя. Ты не представляешь, как долго он тебя искал.

— Искал меня? — переспросил я.

— Не то чтобы тебя конкретно. Точнее было бы сказать — индивида, наделённого даром перерождения. О подобных тебе мы слышали лишь в легендах. Хотя зачастую встречались свидетели, утверждавшие, что они своими собственными глазами видели таких невероятных людей, как ты. Они рассказывали, как вас расстреливали, обезглавливали, умерщвляли всеми возможными путями, а на следующий день вы снова возвращались живыми и смеялись в лицо своим обидчикам. Я думал: «как такое может быть?» Честно говоря, даже не верил. Но коли ты действительно бессмертен, то, стало быть, эти сказания — правда и мы сможем одолеть проклятых прадханитов.

Я крайне заинтересованно слушал его, так как непреднамеренно вспомнил слова слепого библиотекаря. Если то, что поведал мне он и Тристрам являлось реальным, то, значит, и ангел не лгал — это был совершенно иной, «потусторонний» мир.

— Как давно уже длится ваше противостояние? — поинтересовался я.

— С самого Вознесения — со времён, когда общество стало разделённым на две враждующие фракции. И виной всему были появившиеся с тех пор различия у граждан.

— Рагма?

— Да. Лично я отрицаю идею культа о причинах его возникновения. Слишком оно фантастическое. На самом деле никто так и не дал внятного объяснения этому явлению. Но вот что неоспоримо: человечество всегда находит причины для раздора и внешние особенности в этом вопросе стоят на первом месте. Хотя, возможно, это как раз в нашей природе — нежелание существовать в гармонии и согласии. Неравенство — главный камень преткновения нашего вида. Не знаю, проблема здесь в искажении злополучными еретиками истории или же в страхе перед неизвестностью, или, может, всё просто-напросто из-за людской глупости, но в каждом из нас есть стремление быть лучше других, а если это невозможно — то, по всей видимости, уничтожить всех, отличающихся от нас. Прадахаизм — тому пример.

Мой попутчик оказался на удивление рассудительным, для вояки. В его речах содержалось зерно истины, что давно прорастало и в моей голове тоже.

— Как вы планируете одолеть их? Они имеют хорошо вооружённую и натренированную армию. Я видел на что они способны.

— Поверь, мы не лишены преимущества над врагом — есть то, чем мы располагаем, а они нет. И в первую очередь — это знания. Обречённые на жизнь в условиях закрытой общины и постоянно подвергаясь гонению со стороны жестокого правительства, мы начали приспосабливаться. Мы стали развиваться. Наши предки от отцов к сыновьям передавали истории о чудесных событиях и явлениях прошлого, в том числе и о таких личностях, как ты, и учёные стали исследовать эту загадку. Нам говорили, что когда-то людям было под силу поднять вес в разы превосходящий их собственный — мы не верили — но проверяли, ища пути достижения такого идеала. Нам говорили, что возможности наши не ограничены, а воле подчинено всё, что можно вообразить себе — мы не верили — но проверяли. И спустя годы экспериментов нам удалось найти предпосылки такого физического развития.

— Это то, о чём говорил Вернон — «повышение…»

— Да, повышение физического потенциала — важнейшее достижение изгоев. Мы были открыты новым идеям и неутомимо шли вперёд, что сделало нас лучше, чем когда-либо — в отличие от прадханитов, которые так и обретаются в тёмном мире иллюзий. Им даже невдомёк, что они могут выйти за рамки данных им способностей. Смирившись с тем, что те были брошены на произвол судьбы, они решили возвысить свою веру, сделав её центральным элементом жизни, дабы доказать Всевышнему, что они достойны Вознесения. Этот фанатизм — их слабое звено.

— Ты много говоришь о Вознесении. А что вам, в смысле изгоям, известно о нём? — спросил я, для того чтобы проверить владеют ли они теми сведениями, что ведомы мне.

Лицо моего собеседника слегка изменилось, оно стало мрачным и даже печальным.

— Хочешь услышать о том, что произошло в незапамятные времена? Истребление. Никакого божественного вмешательства или космического плана. Нет. Лишь геноцид. Величайшее преступление в человеческой истории. Давным-давно оставленные и имеющие телесное отличие — первые прадханиты — уничтожили почти всех нормальных, не похожих на них людей. Кто из зависти, кто из заблуждения, кто из иных побуждений… но это случилось, так как остались уцелевшие, которые и передавали из уст в уста историю об этом страшном инциденте. Именно им пришла идея основать наше закрытое общество, представители которого в последствие и титуловались прозвищем «гонуки». Да, мы прячемся в подземке и изредка выходим на поверхность, скрывая свои лица от правительственных агентов, но мы не сдаёмся! Ведь и помимо нашей группировки встречаются люди лишённые уродства. Природа беспрестанно пытается восстановить баланс — от этого у поражённых рагмой фанатиков вновь и вновь рождается здоровое потомство. И несмотря на сей факт, они продолжают истреблять как нас, так и своих собственных детей, прикрываясь безумными идеями. Вера? По мне, так оружие! Оружие, что направлено на порабощение умов и возвеличивание их слабой расы. Они боятся нас, боятся нашей безупречности. Одурманивая слабовольных послушников, эти еретики строят лестницу превосходства, по которой несовершенные делаются выше совершенных. Это путь озлобленного меньшинства. Путь ненависти и насилия, что не возводит недостатки на пьедестал эволюции, как это могло бы показаться, а возвращает человека к животной стадии развития. А сам геноцид, в своей идеи, удел отнюдь не безупречных, а наоборот — обиженных с рождения уродов! Ненависть к себе порождает ненависть к другим! И если кто-то, лицезря их обезображенные лики, преисполнится состраданием, то мы — знающие о бессовестных деяниях, что те совершили и вершат по сей день — назовём их — монстрами, поскольку нам видна не только дефективность ихних тел, но и дефекты ихних душ.

Я был шокирован услышанным: тем как радикально он изъяснялся и тем, как эмоционально описывал минувшие события, но всё же осмелился спросить у того: — а ты сам?.. не предвзято ли ты судишь о своих врагах? Не злость ли тобой движет? Беспристрастен ли ты сам?

— Беспристрастен ли я?.. Они уничтожили всё, чем я жил когда-то! Они… они убили мою мать. И умерла она от руки мужа — моего отца, который был вынужден сделать это по велению председателя, потому как тот поставил его перед выбором: либо она, либо я — их ребёнок. А вслед за тем, как мерзавцы получили желаемое, они отпустили нас, что, как мне видится, подтверждает то, что их вероисповедание построено на лжи. Ганнам, гонуки?.. Им всё равно! И это точно не было жестоким уроком для нашей семьи, это было — насмехательством! Словно гиены, те смеялись нам вслед, когда мы несли её тело через город. Я ненавижу их за это! Они настоящие подонки. Вправду говорят: нет предела людским злодеяниям. Спустя два года мой отец умер от душевной боли, и мне, будучи совсем юным, пришлось выживать одному в этом бесчувственном мире, покуда меня не приняли в свою организацию изгои. Так скажи теперь, как по-твоему: беспристрастен ли я после всего случившегося?.. Поверь мне, прадханиты — звери! И я во что бы то ни стало положу конец их тирании.

Я был пристыжен своим вопросом и пребывал в печали от услышанного. Тистрам был искренним в своих словах — я видел это по выражению его глаз. Ему незачем было обманывать меня. И если им правили вражда и месть, то я был готов это принять. В конце концов, каждый из нас идёт своей дорогой, и никто не вправе судить других за выбор, что те совершают. Всё, что остаётся нам — верить. Не в идеи и не в сказки — а в человечность. Верить в то, что, когда придёт время исполнить приговор, мы остановим орудие и не снесём голову с плеч, а напротив — водрузим её на место. И покажем заблуждающимся значение слова — милосердие.

Мы шли вперёд. Позади нас оставались нескончаемые жилые блоки и казармы, стоит отметить, мало чем отличающиеся друг от друга, следом располагались: тренировочные залы и оружейные, различные лаборатории и технические сооружения… Мимо нас стремглав проносились погружённые в свои заботы люди. Повсюду слышны были речи о предстоящих заданиях и донесения с передовых позиций. В этом подземном поселении кипела действительно насыщенная жизнь. Все были частью одного сложного механизма, центральным стержнем которого являлось противостояние агрессорам.

В сплошной скальной стене показались стеклянные двери медицинского крыла. А рядом с ними стоял возрастной мужчина в белом халате и старых, квадратных очках в пластиковой оправе.

— Знакомьтесь, доктор Шэйн, — произнёс мой попутчик, указав на того.

— Много наслышан, — сказал член подполья, отложив в сторону планшет с документами. — Вернон говорил о том, что ты один из нас и тебе можно доверять. Хотя я, признаться, не ожидал, что ты примешь его предложение… по крайней мере так скоро. Я рассчитывал на попытки к бегству или даже ни много ни мало — суицида. Ведь это незатруднительно для бессмертного.

— Смерть — неприглядный и весьма болезненный процесс. Да и зачем мне это? Я разделяю ваши убеждения и готов оказать помощь в борьбе.

— Со сказанным о смерти я соглашусь… Что же, не пора ли заняться развитием твоего физического потенциала. Поскольку именно ради этого тебя и привели сюда, — изрёк он, взглянув на Тристрама, и тот одобрительно кивнул в ответ.

Я многого ожидал от этой процедуры, с тех пор как впервые услышал о ней, предполагая, что это какая-то техника тренировок или инъекция стероидов, но, к моему удивлению, доктор сопроводил меня в операционный блок. Что, не скрою, настораживало и пугало.

— Донесу до вас без лукавства, молодой человек, я бы хотел изучить вас. И узнать, как вы проворачиваете этот фокус с воскрешением, — бестактно промолвил мужчина в очках, а вслед за тем улыбнулся. — Однако не предлагаю вам такого исследования из-за того, что признаю невозможность согласия со столь щекотливым вопросом. Должно пройти время, прежде чем вы начнёте доверять нам — что совсем непредосудительно.

— Я бы сообщил вам всё и так, если бы понимал сам, — пытаясь сохранить нейтральное выражение лица, высказался я.

— Эти бесценные знания помогли бы нам в сражении с врагом. Только представьте себе, если бы наши солдаты не испытывали страха перед смертью, то без исключения все смело бы шли в атаку, а после кончины вставали бы и продолжали наступление. О-х-х… Эта перспектива завораживает. Создание идеальных бойцов — это то, к чему испокон веков стремились наши предки.

— Говорю же, не уверен, что могу помочь вам…

— Вижу, вы смущены этой темой. Не следует переживать, заверяю, я не стану препарировать вас, как какую-нибудь лягушку. Всё же я давал клятву Гиппократа, — произнёс тот, одарив меня слабым утешением.

Мы вошли в просторное, светлое помещение, посреди которого стоял наклонённый под сорок пять градусов стол, похожий на кресло, какие бывают в стоматологических клиниках, разве что без подлокотников. Рядом с ним располагалось большое количество непонятной техники. Мне удалось узнать лишь электрокардиограф (прибор, который измеряет активность сердца) и аппарат ИВЛ (аппарат для искусственной вентиляции легких). Вместе с ними там находились мониторы и мощные системные блоки, а также разбросанное под ногами, бесконечное сплетение проводов и, наконец, десятки ручных инструментов, вроде: скальпелей, пил и отвёрток. Поистине, странный набор для хирургического вмешательства, если, конечно, меня ждало оно.

— Повышение физического потенциала, — объяснял доктор, одевая накрахмаленные перчатки, — подразумевает вмешательство в опорно-двигательный аппарат пациента. Это несложная операция, что проводится под общей анестезией, суть которой заключается в увеличении силы и ловкости — то есть в изменении объёма мышечных тканей и удалении ряда нервных окончаний. Тем самым мы освобождаем пациента от власти усталости, а организм от износа.

Ассистент, долгое время стоящий возле стены, подошёл ко мне и предложил сесть, предварительно настояв на том, чтобы я разделся до нижнего белья. Когда я нехотя сделал всё это, тот без лишних промедлений приступил к процессу пристёгивания моих конечностей. По аналогии толстые ремни туго застегнули и на моей шеи и поясе, а затем едва ли не вплотную подкатили столик с оборудованием. Всё было подготовлено.

— Человеку свойственно бояться боли, — продолжил хирург, — он может не бояться быть убитым, но боли, каким бы закалённым тот не являлся, бояться неизбежно будет. Это вопрос её порога и умственных характеристик. Ведь мы — животное. И тот, кто скажет, что ему не свойственны инстинкты — лжец. Взгляни на Тристрама, — тот указал на парня, стоящего у выхода и готового было уже уйти, если бы на него не пало наше внимание, — он не обладает выдающейся мускулатурой, но благодаря мне он способен пробежать целый марафон, не сбив дыхания или, если выдастся возможность, побороть тебя одним лишь махом. Он действительно бесстрашен, в идеальном значении слова. Я бы даже назвал его берсерком, но не стану, уж слишком это непрофессионально, — вновь с улыбкой добавил возрастной врач.

— Есть ли у процедуры побочные эффекты? Каковы риски?

— Обижаете, молодой человек. Я выполнил сотню подобных операций, уверяю вас, что никаких ошибок быть не может, как и наличия минусов. Вдобавок мы не сможем обойтись без неё, поскольку я вижу по твоему телосложению, что ты не тренированный солдат и не владеешь навыками рукопашного боя или чем-то подобным. Чего стоит бессмертие, если нет банальной прыти? Ты не справишься с заданиями, на какие отправляются бойцы отряда Тристрама. Поэтому прими сие действие, как дар. Уверяю, когда всё закончится, ты ни в чём не будешь уступать им.

— Делайте, что считаете правильным, — без какого-либо энтузиазма молвил я, и почувствовал, как изогнутый стол пришёл в движение. Он стал медленно опускаться, издавая трескающие звуки. И через пол минуты я уже оказался в горизонтальном положении. Ассистент взялся прикреплять к моим рукам провода с чашечковыми электродами на конце. Затем ту же манипуляцию тот произвёл с ногами и с остальным телом, соответственно. После, закончив их закрепление на шеи, он ввёл иглу с тонкой эластичной трубкой мне в медиальную вену (вена на локтевом суставе), по которой заструилась не имеющая цвета жидкость.

— Игорь! — резко одёрнул того доктор, указав на его неаккуратность. И кресло снова начало менять положение, покуда полностью не выпрямилось.

«Игорь… как иронично», — подумал я, и стал невольно утрачивать контроль над разумом. И через какие-то считанные секунды я уже окончательно потерял сознание.

Я спал и сквозь сон слышал голоса множества людей, два из которых принадлежали служителям панацеи, однако голосов было больше, чем персон в операционной, да и те в какой-то момент времени принялись сливаться, без возможности быть идентифицированными. Кто-то всё время просил зажим, кто-то говорил, что сердцебиение вновь учащается, а в итоге кто-то громко позвал профессора Харкоерта, а ещё был женский голос — тихий, успокаивающий и, сдавалось, давно знакомый.

— Что же ты делаешь? Зачем медлишь? Не слушай этих шарлатанов. Иди за Лазарем. Тот приведёт тебя к председателю — человеку в белой маске и красной рясе — он всему виновник.