Бесплатный фрагмент - Квартирник
Малый сборник стихотворений
Посвящается Мираславе,
моему Вдохновителю и Музе
каждого из моих произведений
Введение
Тяжелый вес поэтической наследственности заставляет нас чтить труды великих авторов изящного жанра, однако современники лирического слога кажутся в глазах общественности не иначе как ремесленниками, никак не нынешними мастерами культуры слова.
Забыв о силе высказывания поэта, мы сокрушили способы их высказывания. И словно поместили жанр в пределы малочисленных виртуальных сообществ без аудитории, кроме производящих лиц.
Сегодня поэтам негде высказаться и выступить! Мы не имеем платформы и площадки! Мы разбредаемся по схожим жанрам, теряя наследственность!
Будто русский рок, начинавший с квартирников, данная книга — первое слово создания ассоциативного формата высказывания Новой русской поэзии.
Учение — дитя мудрости человечьей
Ежечасный выбор меж добродетелью, пороком образует наши падкие умы.
Созидая гений человечий, порой общаясь с богом, созидаем мы культурные труды.
Перо есть продолжение руки
И мира воплощение.
Возьми его, твори, но не сотри…
Индивидуальности души твоей с рождения.
Утехи все уйдут в лета,
Но не добродетели цена.
Покуда ты увидишь счастье в малости,
Позволишь расцвести душе.
И в частности,
Нет счастья ни в одном гроше.
Квартирник
За столом
Убогим,
Потрепанным, широким,
Со скудным
Алкоголем
И коммунальным
Роем,
Меж пьяниц-гитаристов,
Студентов-журналистов,
В пальто
Поэт речистый
Поэтику читал:
«А наяву не столь прекрасно все,
Что мы придумать можем на бумаге.
Седое обветшалое окно,
Играет звучно в переулке шлягер».
Журналисты разливали по стаканам джин,
Смеясь и потирая зеленую бутылку.
Кто по струнам в такт со словом бил.
Кто сигарету, уминая, вставлял в вилку.
Меж разгула пятничного тогда
Лишь одна душа была жива.
Словно толстовской Вареньки прекрасные черты.
Я никогда не видел подобной полуночной красоты.
Гости похватали вдруг зонты,
Забрали вещи все с прихожего комода.
Свет с окна слоился меж столовой темноты,
Дремоту поборол, стоял один я у порога.
И чья она была подруга
И почему ее я упустил?
Вопрос перевернулся в воздухе,
Сплюнул буквы от испуга.
А после, перевернутый,
Со мной в стаканах джин допил.
И честно, я не помню ее внешность.
Рассказ Толстого давно я не читал.
Лишь хорошо, что выступил вчера потешно,
Какой-то добрый парень мне пару соток с восхвалением дал.
Медовый запах роз
— В нашей мансарде полумрак. Зажечь свечу?
Или зашторить рамы?
— Тьма сегодня разгоняет пустоту.
Это не стоит драмы.
— На улице медовый запах роз,
Вечерний звон колос
И шепот звезд усталый.
— Вдали бьет гром сырую землю.
Веревки стонут на судах.
Мы лишь с тобой вдвоем в мансарде,
А люди прячутся в корчмах.
— И тишина гудит меж окон,
Вода бежит по ливнестокам,
Весь скромный вечер тонет проком.
В наших умах так одиноко.
Привык
Собрать, скидать все в порванный рюкзак
Да замахом вольным водрузить его на плечи.
По миру разлететься, как сорняк,
Не взяв с комода новенький пиджак.
Наручные часы отдать бомжу,
А портмоне оставить у парадной.
Поближе бы сейчас к лозе мне виноградной,
Забыв про томный, городской вечерний шум.
Все в серости кругом.
Просят подачки у вокзала.
Небо нависает бледным потолком.
Грязь со жвачкой к подошве сапога пристала.
И ведь насколько же смешно,
Комично выглядит картина,
Когда грязь на улице в окне
Сливается с фотообоями Рима.
Путеводная звезда
Путеводная звезда в виде самолета в небе.
Авиабилет… точно карта ночных сфер.
Без нее я будто погребенный в склепе,
В четырех стенах, чей невелик размер.
Мечусь диагоналями в квадрате,
Вокруг лишь темнота да пустота.
Передо мной мой личный образ статен.
И мысли поглощает теснота.
На палубе тонущего корабля ты — огонь.
Ты будто флаг герба семьи первопроходца.
Ты то, что порождает в людях боль,
И нечто, что согревает будто солнце.
Коммивояжер
Я был бы рад себе, но не сейчас.
Сейчас мне предстоит тяжелая работа.
За столом покинул меня час…
Постой, который час?
Сейчас уже суббота.
Я пленник дяди в пиджаке.
То, сколько ем я, зависит от него.
Идея коммивояжера в каталоге, на полке, в рюкзаке.
У детерминизма нет теории торгов.
Клод Моне основатель импрессионизма.
Айвазовский писал марины,
Я научился готовить макароны,
Иногда менять масло в машине.
«Превращение Киркорова в гея»,
«Собчак вызвала Шнурова на баттл»…
«Нет!» — ответил себе, робея!
У меня благосклонный фатум.
Дальний Восток
Я погружен в глухую прострацию.
Лучше бы сдаться?
Играться с водой у ручья,
Проводя потоки меж пальцев.
Округлые камни, крупинки песка,
А вокруг глухой лес,
С сучьями играют лучики света.
Вдали завыл пес, до высоких небес
Курится в долине хижинка деда.
Дом мне Дальний Восток,
Волны дланью касаются скал.
У лачуги чистит седло ездок,
В ней помнят еще краснобородых оскал.
Пичужка алеет, подобно рассвету.
Лучина затлела в руках, растворяя тьму.
Запомни, коли ложка к обеду,
То красный чай в диалоге растворит суету.
Поход
Густой седой туман.
Под ногами мокрый щебень.
Гудит в фонарном свете автобан.
Я на безлюдной безымянной станции жду поезд,
будто играю в жребий.
Вершины скал играют с ветром.
Море поступью ласкает берег.
Я жду звонкого гудка и света,
Я в нем все больше не уверен.
Еды с полудня больше нет,
Одежду просквозило ветром.
Туман все льется в темноте
С вершин в низину к кедрам.
Рюкзак на лавке у перрона.
Сова, издавши звук, мелькнула в темноте.
Вдруг стук! Летят вдали вагоны.
И вмиг они уже в одной версте.
Владивосток
Город морской живет иначе,
Иной в нем склад и быт.
Другие батраки и прачки,
Несхожий стук копыт.
В проливе серебрятся волны,
В рассветном солнце все шатры.
Коли штормит, укроют скалы.
Со всех морей здесь корабли.
Нездешний мед
Да свежий хлеб,
В сетях улов,
Кричат: «Барев!»
И специй запах,
Шум баллад.
Мостов меж всех
Плывет фрегат.
Без моря город — без души.
Седой волною меж тиши.
Изречение
Зачем я все это пишу?
Идиотским слогом и без смысла.
Просто консервация того,
Что в воздухе повисло.
Каждый камень рано, может, поздно скатится с горы,
Пару пихт собьет своим массивом.
Но вниз лететь он будет лишь до той поры,
Насколько ранее был слог красноречивым.
Искусства смысл прост —
Транслировать идею дня.
Любя всецело форму, но прирост…
Не оторвать от дна.
Каков же толк толкать к вершинам глыбу,
Писать и говорить о том, когда
Сама идея умирает сразу,
Как родилась из-под пера.
И вот собрал я что-то по деталям.
Коль есть желание, скажи что манифест!
Сижу в руке с листочком, жду признания.
Но гул средь стен — неуловимый жест.
Эскапизм
Почему-то не могу никому позвонить…
Набрать, поговорить.
Лишь ощущение того, что выразить
Не представляется возможным все,
Что как думаешь — живо, говоришь — мертво.
У всех свое, я выбрал эскапизм.
Мозг тоже клетка для души,
И душит, вдавливаясь в горло, эгоизм.
Проветрить мысли бы, ведь в клетке душно.
Так можно и сойти с ума.
Дана мне случаем дорога,
По тропам через города,
Сквозь дум к другим дорогам.
Выгода
Будто пустых черепных глазниц
Или все тех же пальцев, отдающих дымом.
Наша свобода в заточении лиц,
Наша свобода в чужих руках неуловима.
Под временем уж сгорбилась спина.
И позвоночник легкие калечит.
Пойми, нужна всем новизна,
Недаром запряжен ты в плечи.
Ты живешь, чтобы работать!
И вечно погребен в долги.
В моих глазах перевернутой трески —
Ни зги!
Лишь опадает чешуя,
Трясти будут икру с меня,
Пока не канет хвост…
И не станет отрицательным прирост.
Городская лирика
И что бы я ни написал сейчас…
Пройдет, быть может, еще час,
И сгинут мысли все.
Завянут лица, подобно бутонам.
Руки, в точности плывущие за слогом,
Как выжженные ветви солнцем.
В комнате никто не спасется.
Ты б знал, как раздражает диалог.
Он опоясан безрассудным смехом.
Проникает с шумом сточных вод,
В квартире отражаясь с эхом.
Тусклый фонарь,
В нем света более, чем в солнце.
Настольный календарь,
Где прочерки одни,
Чернилами минуя будничные дни.
Круги от кружек с кофе.
И больно радостный сосед
В обед, в пьянющем реве,
Теряясь, входит в скверный бред.
Выколите мне глаза,
Вырвите мне зверски уши.
Не могу сей мир поганый
Больше видеть, больше слушать.
Компромисс
Когда учился режиссуре на советских книжках,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.