Бесплатный фрагмент - Купчиха

Не знаю, где ты и где я.

Те ж песни и те же заботы.

Такие с тобою друзья!

Такие с тобою сироты!

И так хорошо нам вдвоем:

Бездомным, бессонным и сирым…

Две птицы: чуть встали — поём.

Две странницы: кормимся миром.

Марина Цветаева

Глава 1

Иван шёл по знакомой улице.

«Узнает ли? — думал он. — А может, она уже и не живёт там?»

Дома никого не оказалось.

Соседка выглянула из-за двери.

— Чего надобно?

Иван не ответил.

Она повторила:

— Чего надобно? Квартиры тут не сдаются. И нечего стучать настойчиво! Ирина Георгиевна приходит поздно. Если вы к ней, то дома она не принимает. В больнице тоже не принимает. Карантин.

«Ирина Георгиевна» из уст пожилой женщины прозвучало как-то торжественно, уважительно.

Кузнец удивился. Улыбнулся. Ему хотелось сказать Ирине приветственные слова, поговорить. Посмотреть, как она будет удивлена, что он больше не немой.

А после Иринки отправиться к Стёпке и остаться там, если примет его юный друг.

Иван вышел на улицу. Присел на лавочку под начинающей желтеть липой. Провёл рукой по гладкому серому стволу. Упёрся в него лбом.

Пока добирался сюда, много думал о том, как жить дальше. Как-то быстро растворилась любовь к Евгеньке. Стала она противна, невыносима. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать её, закрыть глаза, чтобы не видеть. Об одном лишь жалел, что не забрал с собой дочь.

Был уверен, что сам о ней позаботился бы, жалел, что слишком поздно об этом подумал.

Начало смеркаться, накрапывал мелкий дождь. Иван поёжился от прохлады.

Вдруг услышал из окна крик:

— Ирина Георгиевна, голубушка! До вас приходили! Будьте осторожны.

Иван заметил, как к дому приближается молодая женщина.

На ней была длинная прямая юбка, белая блузка с рюшами, накинутый на плечи плащ.

В ней с трудом можно было узнать Ирину.

— Я ему сказала, что вы поздно возвращаетесь, — опять выкрикнула из окна женщина.

Ирина подняла голову, помахала приветственно и прокричала в ответ:

— Спасибо, Мария Адамовна, за вашу бдительность!

Поравнявшись с Иваном, остановилась. С интересом посмотрела на него. Он поднялся со скамьи, поклонился.

— Вы ко мне? Чем могу быть полезна?

— Не узнаёшь? — хрипловато спросил Иван.

— С трудом, — ответила Ирина и засмеялась. — Ну не будем же мы загадки отгадывать. Мне очень рано на работу. Когда вспомните, зачем я вам пригодилась, постучите.

Ирина махнула рукой и пошла дальше.

Иван шёл следом за ней. Она обернулась.

— Я умею кричать, — спокойно произнесла Ирина. — Но не хотелось бы пугать людей.

— Я Иван, — ответил кузнец. — Помнишь: церковь, Стёпка?

Ирина изменилась в лице. У неё задрожал подбородок.

— Не может быть, — прошептала она.

Иван кивнул.

— Пойдём же, дождь сильнее пошёл, ты весь намок, — сказала Ирина Ивану, когда немного пришла в себя.

В квартире всё изменилось с того дня, как Иван последний раз там был. Чувствовал он себя неловко. Стало как-то стыдно за то, что пришёл вот так незваным гостем.

Ирина хлопотала у стола, поставила чайник.

— Садись же, — позвала она гостя к столу. — Что же ты молчишь? Рассказывай, как сложилась твоя жизнь? Ты притворялся, что не можешь говорить?

Хозяйка заняла стул напротив, закурила.

В комнате воцарилось длительное молчание.

— Ну вот опять играем в тишину. Мне и впрямь некогда вести долгие беседы. Я работаю на износ, сплю мало и ухожу рано.

— А муж-то где?

Ирина опять закурила.

— Нет больше мужа, — голос Ирины задрожал. — И дочки нет.

Женщина промокнула платочком глаза.

— Живу я одна. Мой агроном провалился под лёд позапрошлой зимой, а дочь заболела сильно. Похоронила её полгода назад.

Ненавижу себя за то, что не смогла её спасти. Врач, который не смог спасти свою кровинушку… Я поэтому полностью теперь в работе. Если прихожу раньше обычного, вою от тоски.

Вдруг послышался громкий настойчивый стук в дверь.

Ирина пошла открывать.

Кузнец слышал, как она объясняла кому-то:

— Не могу сегодня, я не одна.

Слов мужчины Иван разобрать не мог.

— Я сама приду. Да успокойся же ты наконец-то!

Мужчина что-то виновато бормотал.

Ирина громко захлопнула дверь, вернулась за стол.

— Ну а ты? — Ирина пристально посмотрела на Ивана. — Как ты жил все эти годы?

— А Стёпка как? — спросил Иван, не торопясь рассказывать о себе.

Услышав о Степане, Ирина улыбнулась.

— Стёпка продолжает кузнечное дело. Звала его в город, он — ни в какую. Тебя часто вспоминает. Видимся раз в две недели. Он приезжает сам. У него есть ключи от квартиры.

Я в день его приезда освобождаюсь раньше, прихожу домой, а он меня встречает. Стёпка — единственный человек, с которым я забываю о своём горе. И я даже не представляю, что было бы со мной, если бы не он.

Ирина улыбнулась и очень быстро спрятала улыбку.

— Ну расскажи, Иван… — Ирина задумалась. — Как интересна жизнь. Я хорошо помню, каким ты был раньше, а сейчас как будто другой человек передо мной. У того молчаливого солдата были добрые счастливые глаза. А сейчас в твоих глазах что-то тревожное, ты как будто не рад.

— Рад, — буркнул Иван, — рад видеть тебя. Вот уж не мог я подумать, что из той Иринки ты превратишься в такую.

— Не нравлюсь? — Ирина вдруг встала со стула, покрутилась перед Иваном.

Расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.

Иван уставился на оголённую грудь.

Ирина вдруг засмущалась, застегнула пуговицу обратно.

Закурила опять.

— А ты мне нравился, — прошептала она. — Ещё тогда в церкви я в тебя влюбилась. И пошла за тобой без страха. Часто думала: «Он скоро заговорит! Он расскажет о себе, он будет шептать слова любви…»

Я была глупой. Даже смешно сейчас об этом вспоминать.

Когда я поняла, что не нужна, решила назло связаться с кем-нибудь, чтобы сделать тебе больно. А сделала только себе.

Спасибо моему агроному, он вытащил из меня любовь к тебе. Он сделал из меня уважаемого человека.

С вами в кузнице я так и осталась бы придурковатой Ириной.

Иван опустил голову. Он и не знал, что Ирина так страдала. Стало стыдно перед ней.

— Я так поняла, — громко возмутилась Ирина, — ты не будешь рассказывать о себе. Ну и чёрт с тобой. Выгнать я тебя не могу. Ложимся спать. Мне уходить рано. Я постелю тебе тут. А завтра решим, что делать с тобой дальше. Неспроста ты решил вернуться через столько лет.

Ночью Иван не спал. Было слышно, как за стеной ругаются соседи. Вздрагивал от звука разбитой посуды.

Оставшись в одиночестве, всё рассмотрел в квартире.

Жила Ирина богато. Иван любовался мебелью. Похожая стояла в доме Полянского. Два кресла были обтянуты золотого цвета парчой, переливавшейся от солнечного света. Резной туалетный столик тоже привлекал внимание. На нём были вырезаны лесные животные, устроившиеся вокруг костра. А сверху красовалась надпись: «Дружба».

На столике лежало золотое кольцо. Иван взял его, примерил. Еле снял, положил на место.

Кровать Ирины тоже была резной. И он вдруг вспомнил, что уже видел эту кровать у архитектора, который был хозяином дома.

В резном шкафу стояли два чайных сервиза. Рисунки на одном из них были такими же, как на парчовой ткани кресла.

— Вот, значит, как, — прошептал Иван. — Одним ничего, другим всё.

Стало как-то не по себе. Вспомнил убранство дома, в котором жил с Евгенькой, хоромы Полянского и затосковал по тем временам, когда удалось вкусить богатую жизнь.

Вспомнил Петра Николаевича. Представил, как сидит тот в своём кресле и смеётся над Иваном, который свататься пришёл.

На всё это Иван смотрел как будто сверху.

События проносились стремительно.

Вот увидел себя лежащим на поле боя, послышался вдруг грохот пушек и запах крови. Холодок пробежал по телу. Когда очнулся от своих воспоминаний, понял, что грохот пушек — это стук в дверь.

Подошёл к двери.

— Открывай, Ирина, ну не томи, — услышал он. — Я же не уйду, пока не откроешь.

— Да что ты туда ломишься? — послышался теперь уже знакомый голос соседки. — Нет её дома, ну знаешь же, что работает.

— Я сам знаю! — ответил ломившийся в дверь.

Иван взял ключ, оставленный Ириной, и открыл дверь.

Гость явно не ожидал такого поворота. Потерял равновесие и упал на пороге. Поднялся, потёр лоб.

— Ты кто? — спросил он, глядя на Ивана.

— Муж!

Паренёк вдруг стал креститься.

— Да как же так? Неужто воскрес? Божечки…

Он попятился назад, пробормотал:

— Я случайно мимо проходил. Дай, думаю, с Ириной Георгиевной поздороваюсь. Хороший она человек. А тут вот какая неожиданность.

Парень продолжал пятиться назад и натолкнулся на соседку.

Повернулся к ней и прошептал:

— Мать, ты чего мне раньше не сказала, что муж вернулся? Чего же я тут позорюсь?

— Нет у неё мужа, — пробормотала соседка, — иди уже домой, бесстыдник.

Потом обратилась к Ивану:

— Вы простите, он контуженный.

Иван кивнул, закрыл дверь.

— Сказано было тебе, будь настойчивее! — услышал Иван, прислонив ухо к двери. — Этот, видать, понастойчивее тебя был, что даже домой позвала. Всему тебя учить надо. Никогда не женишься! Свалился на мою голову, бестолковый!

— Ну ма-а-а-а-а-м, — было слышно, как парень всхлипывает.

— Ну дела, — удивился Иван, когда голоса ругающихся соседей стихли.

Ирина вернулась ещё позже, чем вчера.

Кузнец рассказал о дневном происшествии.

Женщина рассмеялась.

— Мария Адамовна хочет засватать за меня своего сыночка. Он постоянно ломится в дверь, даже когда меня нет дома. Очень забавно, мне нравится твоя находчивость.

Ирина смеялась очень долго.

Потом подошла к Ивану, дотронулась до его щеки.

— А вот тебя я впустила бы всегда, — прошептала она.

Иван взял её руку в свою и губами коснулся ладони.

— Ва-а-а-ня-я-я, — голос Ирины задрожал.

***

— Дети есть? — спросила пожилая женщина у Марии.

— Есть, — кивнула калмычка, кутаясь в одеяло.

— Много?

— Пятеро.

— Привыкнешь и к холоду, и к голоду, — пожилая женщина приподняла своё одеяло и произнесла: — Давай ко мне, вдвоём теплее.

Мария покачала головой.

— Спасибо, я согреюсь.

— Не согреешься, тут все по двое спят.

— Тише вам, — послышался недовольный голос. — Спать ложитесь уже…

— Ну как хочешь, — прошептала женщина, — замёрзнешь, сама придёшь.

Привыкнуть к холоду было сложно.

Работали по 10 часов с раннего утра до темноты. Работали и в метель, и в сильный мороз. Женщины валили лес. Мужчины строили бараки, возводили хозяйственные постройки.

Пожилая женщина, которая звала к себе погреться, рассказывала:

— Я тут с двадцать второго года. Одна из первых прибыла. Работала учительницей в гимназии. Кто-то из учеников рассказал дома, что я на литературе поверхностно коснулась жизни командиров белого движения. На следующий день меня вывели прямо с уроков.

Две мои дочки и сын учились в одном классе. Их тоже забрали. Мне повезло здесь больше, чем всем остальным. Мои дочери живут со мной в одном бараке. Но мы как бы не знаем друг друга. Тут родственников не селят вместе.

Все знают, что они мои дети. Но я не могу к ним подойти. Спасло лишь то, что у нас фамилии разные.

Они молодые. Быстро привыкли к тяжёлым условиям. Тут к сильным относятся по-другому. На них, по сути, всё держится. Я тоже вроде ничего. На место любого мужика встать могу. А девчонки мои и того сильнее.

А вот о сыне ничего не знаю. Шесть лет пытаюсь узнать. То там, то тут спрашиваю. Надсмотрщицы тоже люди, матери. И не от хорошей жизни они тут бабским царством руководят. Всем досталось. Всех перемололо, перекрутило и разбросало на тысячи вёрст. Благодарю бога, что жива осталась. А ты-то как сюда попала?

— За мужа посадили. Он якобы на председателя напал. Но он не нападал. Не мог он. Вот меня сюда и отправили, — оправдывалась Мария.

— Мог, не мог, какая уже разница. Теперь тут надо привыкать. Ты из простых или побогаче?

— Из простых, — ответила Мария.

— Врё-ё-ё-шь, — недовольно пробормотала женщина. — Ты вдова купеческая. А потом замужем за бухгалтером была. Где ж тут простота?

— Из простых, — опять произнесла Мария. — Не кичилась я богатством, жила по любви. А жизнь сама так повернулась.

— Если я спрашиваю, говори правду. Иначе в случае чего помочь тебе не смогу. А случаи разные бывают.

Ночь после этого разговора была очень холодной. Мария замёрзла сильно.

Подошла к кровати своей пожилой соседки и спросила тихо:

— Спите?

— Нет, — ответила та. — Надумала?

Мария кивнула, забралась под одеяло. Сверху накрылись ещё одеялом Марии.

От горячего тела женщины исходило тепло.

Это были для Марии три самые спокойные и тёплые ночи с момента нахождения в ссылке.

Она кроме этой женщины ни с кем не общалась. Знала всех по имени, но разговоров не заводила. Мало кто болтовнёй занимался. Некогда было и рот открыть.

Четвёртую ночь под одним одеялом Мария запомнила надолго.

— Пятеро, говоришь, — вдруг услышала она сквозь сон и почувствовала, как под её рубашкой скользит влажная дрожащая рука.

Мария дёрнулась, женщина придавила её собой и продолжила лезть под рубаху рукой. Марии нечем было дышать.

— Пятеро, говоришь, — опять произнесла соседка, — а так и не скажешь. Упругая как девица. Уж очень давно таких не встречала. Только у студенточек такие были.

Соседка сильно сжала правую грудь Марии. У калмычки брызнули слёзы из глаз. Она не могла ни крикнуть, ни выбраться. Не получалось даже пошевелиться. Потом почувствовала, как обидчица рукой скользнула вниз.

Калмычка повернула голову набок, и ей с трудом удалось завизжать.

Тут же соседка вскочила с кровати и злобно пробормотала:

— К себе иди, недотрога. Я по-бабски хотела, с нежностью. Доиграешься. Бараки мужские рядом построят, не спасёшься. А тех, кто подо мной ходит, их не трогают.

Мария тяжело дышала, схватила одеяло. Вернулась на свою кровать.

Болела грудь. Болело сердце, колотилось так сильно, будто бежала Мария от кого-то.

— Ну что, Дуся? — сказал кто-то из темноты. — В армии твоей не прибывает? Плоха ты стала, неубедительна.

— Я своё сама найду, — ответила Дуся. — Не один день нам тут вместе… Найдётся повод и новеньких попробовать, и стареньких приручить.

Мария дрожала.

Ночь без сна сказалась на работе. Невыполненная норма лишила её ужина. Уставшая, замёрзшая, голодная она прилегла на свою кровать.

Пока никого не было, тихонько запела:

— Счастье в доме, ветер в поле,

Плачу я от женской доли.

И от счастья тихо плачу,

Вихры детские взлохмачу.

Помолюсь, пока все спят,

За своих родных ребят.

Помолюсь и отпущу,

С ветром в поле погрущу!

Закрыла глаза и уснула. На следующее утро еле поднялась с постели.

Не выполнив норму второй раз, опять осталась без ужина. А потом решила схитрить. Подумала, что, если так и не будет норму выполнять, станет возвращаться в барак раньше остальных.

Пока все будут в столовой, она поспит подольше. Но такая хитрость работала недолго. Стали лишать и обеда. И пришлось Марии прикладывать много усилий, чтобы укладываться в нормы.

За почти две недели «облегчённого» труда она хорошо отдохнула, и стало намного проще.

Пожилая соседка Дуся больше к ней не подходила. Как-то ночью, проснувшись от чьего-то хихиканья, поняла, что Дуся положила с собой новенькую из недавно прибывших.

Молоденькая девочка тихонько смеялась ночами, а днём опускала глаза и краснела, когда к ней кто-то обращался.

Когда мужчинами были возведены первые хозяйственные постройки, из женщин, валивших лес, стали набирать добровольцев для работы на пилораме.

Мария оказалась в числе первых. И была очень счастлива, что теперь будет жить в другом бараке.

Дусю туда не взяли, а вот её дочек перевели вместе с Марией.

Работа в срубах была божьей благодатью.

Не мешал ветер, за во́рот не сыпался снег, еловые и сосновые иголки, щепки.

Правда продолжительность рабочего дня увеличилась до 12 часов. Но Мария при таких условиях была готова работать даже без сна.

За невыполненную норму еды не лишали. Просто недоделанную работу прибавляли к следующему дню. А потом вообще давали список работ на месяц. Сделаешь за две недели — остальные две недели отдыхаешь с сохранением питания.

На отдых мало кто соглашался. После двух недель сложно было вернуться в обычный ритм. Поэтому отдыхали передовики пару тройку дней и заново трудились, перевыполняя планы.

Через полгода Мария познакомилась с водителем грузовика. Паренёк привозил в поселение продукты. Звали его Максим.

Однажды он украдкой сунул Марии в рукав кусок хлеба и ломтик вяленого мяса. От запаха мяса у Марии закружилась голова.

— Пойди поешь в кабине. Я, если что, прикрою.

Вкуснее этого мяса, казалось, не было ничего на свете. Вывернув рукав, собрав с него каждую прилипшую крошку, Мария впервые за много месяцев улыбалась.

***

После отъезда Ивана Евгении стало как будто легче. Их жизнь вместе казалась теперь какой-то вынужденной. Из-за жалости друг к другу и общих воспоминаний они перепутали любовь с чем-то другим. Мысленно Евгения благодарила Ивана за помощь. А ещё за то, что он всё время молчал.

Думала и о том, что не стали бы они мужем и женой, вернись он говорящим.

Смотря теперь на дочек, которые остались на её плечах, не верила своим глазам. Как быстро из беззаботной лисоньки Евгенька превратилась в мать-наседку.

Дочки Марии называли её мама Женя.

Они часто вспоминали о своей матери, особенно старшая.

Девочки были очень находчивыми. И однажды устроили для Евгении испытание.

София неожиданно заболела. Её воротило от еды и воды. Евгения места себе не находила.

— Отравление, — заверил доктор.

Привёз баночки с микстурами, но легче девочке не становилось.

София начала бредить.

— Дю-ю-ю-ша, — кричала она ночами, — брат! Прощай, Дюша! Прощайте, матушка Мария и папенька, прощай, мама Женя!

Евгения рыдала, сидя рядом с больной Софией.

— Дюша, — шептала девочка, — Дюша… Где же ты, мой любимый брат? Умру, не повидавшись с тобой!

Купчиха решила переступить через себя и поехала в детский дом за Андреем.

Но в тот день, когда она туда прибыла, группа детей под предводительством Андрея сбежала. Их искали долго. Потом один из мальчиков вернулся и сдал остальных.

Когда спросили у него, зачем же он вернулся, ответил, что не смог вытерпеть столько дней без еды. Дети скрывались три дня. За организацию побега Андрея наказали. Посадили в изолятор на месяц. Евгения просила заведующую детским домом, чтобы та отдала ей мальчика.

— Вы, дамочка, в своём уме? — парировала заведующая. — Как я отдам вам провинившегося ребёнка? Вы представляете, какая в этих детских сердцах будет обида?! Многие дети стараются, помогают, не устраивают побегов, а забирают того, кто становится преступником? Есть больше трёх десятков других детей. Подберите кого-то из них.

— Мне не нужны другие, — Евгенька повысила голос. — Вы всё равно отдадите мне его!

— Ни за что! Он сбежит от вас, кого-нибудь убьёт по пути, а я буду виноватой. У всей этой семейки преступные замыслы. Старшие братья в бегах, мать в ссылке. Девочкам повезло больше. Но девочек я не советовала бы брать таких. Сложные дети, очень сложные. И тут дело не в том, что наша страна пережила столько горя. Это преступники от рождения! И нечего мне угрожать! Покиньте помещение!

Евгения ушла.

Несмотря на то что Андрей просил к нему пока не являться, решила навестить его.

Он не был удивлён приезду Евгеньки.

— Не выдержала? Ну-ну, муж-то бросил, вот и мужик потребовался.

— Не потребовался, — Евгенька решила не продолжать бессмысленные речи, — мне помощь нужна.

— Что опять? — Андрей зевнул устало. — Я под домашним арестом. Помощь моя в плену. Проходи, расскажешь.

Евгения вошла в квартиру Андрея.

Жил он довольно скромно. Всегда говорил, что шик и красота привлекают лишнее внимание.

Поэтому в квартире не было ничего кроме письменного стола, кровати и двух стульев.

Поскольку почти всё время Андрей проводил на работе, квартира казалась временным убежищем.

— Мне мальчика нужно забрать, не отдают!

Андрей аж присвистнул от удивления.

— О сыне вспомнила? Удивила ты меня, Евгения Петровна! Да кто же теперь тебе его отдаст? Ещё немного и его будут искать как старших детей. Живёшь себе с девчонками, живи дальше. Скажи спасибо, что хотя бы тех удалось спасти.

— Мне нужен Андрей, — повторила Евгения. — Нужен прямо сегодня!

— Раньше надо было думать, сейчас я бессилен.

— А если так? — Евгения расстегнула пуговицы на кофте.

Андрей отвернулся и пробормотал:

— Не стыдно? Оденься немедленно! Если бы мне от тебя это было нужно, я и без твоего предложения воспользовался бы тобой. Не могу я.

Евгения вдруг заплакала.

— Не нужен он мне! Он нужен сёстрам! Старшая при смерти. Всё время его зовёт, а у меня сердце разрывается.

— Ах, вон оно что, — сказал Андрей, — а потом обратно его повезёшь? Так не пойдёт!

— Не повезу, будет жить у меня. Мария вернётся, хотя бы этих удастся сохранить.

Андрей встал, подошёл к столу. Что-то быстро написал на бумаге, свернул и отдал Евгеньке.

— На вот, заведующей отдай. Она упрямая, но добрая. Вместе с ней ходим по лезвию. Поможет.

Евгения подошла к Андрею, поцеловала его в щеку.

— Спасибо, дорогой мой человек! Я благодарна тебе за всё, что ты для меня сделал!

Андрей засмущался.

— Не я сделал… Он… — указательный палец Андрея был направлен в потолок.

***

Заведующая читала письмо с хмурым видом.

Потом посмотрела на Евгению.

— Нашла всё-таки способ! Ты посмотри на неё! До вечера жди. Я пока всё улажу. Заберёшь, когда все на ужин пойдут, чтобы не мелькать лишний раз.

Часы тянулись очень долго. Евгения за это время успела даже передумать, вернулась к заведующей. Сказала, что всё отменяется.

Та лишь молча посмотрела на Евгеньку и продолжила заполнять бумаги.

Вечером подозвала её и сказала:

— Пойдём!

— Нет от вас спокойной жизни, — Андрей грубо говорил заведующей. — Не нужны мне приёмные родители. Мне и так хорошо.

— Хорошо, хорошо, но всё оформлено. Будешь теперь от них сбегать. И пусть они тебя ищут.

— При первой же возможности сбегу, не сомневайтесь!

— Ах ты сопляк, — заведующая возмутилась, — не хватило тебе отцовского ремня!

Андрей вышел из изолятора и уставился на Евгеньку.

Она тоже смотрела на него. Как он изменился с тех пор, когда приезжал с братьями в артель!

Стал выше, шире в плечах. Глаза горели, не было уже прежней неловкости и покорности.

— Ну вот, — заведующая подтолкнула Андрея к Евгеньке, — всего доброго!

Андрей вдруг опустил голову, пошёл следом за «приёмной матерью». По пути домой молчали.

Евгения держала себя в руках. Внутри всё клокотало. Сын смотрел на неё своими большими глазами. Он не понимал, как женщина, которая так понравилась ему, решила взять на воспитание такого сложного подростка. О настоящих причинах он узнал, когда уже приехали домой.

«Умирающая» Софья в одно мгновение вскочила с кровати и повисла на шее у брата.

Катерина тут же оказалась рядом. Девочки плакали, Андрей тоже.

И в тот момент Евгенька поняла, что дети Марии всё подстроили, чтобы быть рядом с братом.

Евгенька старалась избегать сына. А он вёл себя скромно. Помогал незаметно. То дров принесёт, то наколет их. Евгения не замечала, когда он всё это делал.

Однажды он взял на руки плачущую Лидочку, звонко чмокнул её в нос и произнёс:

— Я с тобой, сестричка, мама Женя сейчас придёт…

Евгения застыла на пороге. Всё бушевало внутри. Ей хотелось подбежать, вырвать дочь из рук нелюбимого сына, запретить подходить к ней. Но вовремя опомнилась. Натянула улыбку, подошла, кивнула в знак благодарности.

Андрей вдруг расцвёл от улыбки «приёмной» матери.

Зима выдалась суровой. Евгеньке пришлось на полдня выходить на работу, чтобы получить карточки на дрова.

***

— Я и не думала, что всё вот так повернётся, — Ирина прижалась к Ивану. — Я даже верить перестала в то, что ты существовал. А теперь… Я и не знаю, как мне быть теперь. Ва-а-а-нь, а ты надолго?

Голос Ирины дрожал.

— Если приехал, стало быть, навсегда?

— Навсегда, — кивнул Иван. — Мне бы только найти теперь, где устроиться.

Ирина привстала, опёрлась на локоть и, улыбаясь, произнесла:

— Не нужно ничего искать! Ваня! Конечно же! Ты можешь остаться у меня.

Иван Гладил Ирину по волосам и плечам. Она заснула быстро. Он не спал. Всё ругал себя за то, что соврал. Он не собирался оставаться.

Утром, смотря на счастливую Ирину, то и дело хмурился.

Она заметила, подошла, поцеловала в щеку.

— Мне на работу, не хмурься ты так… Я вернусь пораньше. Попробую пораньше. Работы очень много, больных нужно лечить. А врачей очень мало. Не скучай без меня! Всё в твоём распоряжении. До вечера, Ваня!

После ухода Ирины Иван продолжил хмуриться.

— Одни беды от этих баб, — произнёс он вслух.

Вытащил из-за пазухи отцовский крестик. Поцеловал.

— Пусть теперь она мучается так, как мучился я! Ли-и-и-со-нь-ка… Поросёночка ей подавай! Что же ты осталась без поросят? Не рассчитал Пётр Николаевич, сгинул. Насмехался надо мной и сгинул. Туда ему и дорога. Потом снял с шеи верёвку, разрезал её ножом. В руку скользнул кулончик в форме лисицы.

Открыл окно и выбросил его.

— Покинь моё сердце, Полянская Евгения Петровна!

На верёвку надел отцовский крест. Прилёг на кровать. Вдруг задрожал сильно. Почувствовал слабость. Вертел головой и не понимал, где находится.

Кое-как поднялся. Еле стоял на ногах.

— Золото ведь продать можно, — прошептал он, не узнавая своего голоса. — За золото сапоги предлагали. Дурак… Не согласился тогда.

Иван, шатаясь, приблизился к двери. Собрался на улицу.

— Золото можно продать, можно продать, — бормотал он.

Принялся искать кулончик. Ползал на коленях по мокрой земле, ворошил листья, разгребал. Тоскливо поглядывал на окно, из которого этот кулон выбросил. Из соседнего окна выглянула вчерашняя соседка.

С интересом наблюдала за Иваном.

— Прости меня, Женька, прости… Не уберёг. Ты сберегла, а я нет.

Возвращался весь промокший, грязный. Не разуваясь, прилёг на кровать и уснул.

Не слышал, как вернулась Ирина.

Она трясла Ивана за плечо и недовольно говорила:

— Так не пойдёт, Ваня! Просыпайся! Я никому и никогда не позволяла вот так ложиться на постель. Раздевайся сейчас же! Да ты весь мокрый. Боже, Ваня! Что же ты за человек такой?!

Иван поднялся. Непонимающим взглядом окинул Ирину.

Она смотрела на него с удивлением. Щурила глаза, нервно теребила рюшки на своей белой рубашке. Иван стал стягивать с себя мокрую одежду, бросал на пол. Кое-как справился с сапогами.

Ирина всё подняла, вытерла полы. Ворча, меняла постельное бельё. Потом всё очень долго стирала. Иван сидел в кресле, закутавшись в простыню.

Когда Ирина закончила стирать, взяла стул, подошла к шкафу. Что-то очень долго перебирала на верхней полке. Вытащила оттуда новые штаны, рубашку.

— Это от агронома осталось, надень.

Иван надел. Штаны оказались очень длинными. Ирина присела на корточки, подвернула.

— Знаешь, Вань, — сказала она, глядя на него снизу вверх. — Даже не знаю, сможем ли мы вот так вместе быть. Чувства чувствами, а поступки твои меня пугают. Я сегодня много думала над тем, что ты вернулся. Ведь где-то ты жил всё это время. Может быть, у тебя есть жена, дети. Ты же не помнил обо мне столько лет, а теперь вот пришёл. Так неправильно. И я повела себя легкомысленно. Но меня можно понять. Я похоронила мужа и дочь. Мне нужно в ком-то искать утешение. Не могу сказать, что я ищу его в мужчинах. Вовсе нет. У меня были кратковременные связи. Я могу снова выйти замуж. Но с моей занятостью не смогу быть хорошей женой.

— А я тебя замуж не зову, — грубо произнёс Иван.

У Ирины от неожиданности даже отвисла челюсть.

— Да я не о тебе, — произнесла она после недолгой паузы. — Я о том, что меня зовут замуж. Зовут очень хорошие, добрые мужчины. Есть один вдовец. У него две такие маленькие кудрявые девочки, просто ангелочки. Им нужна мама. А я не могу. Я перед твоим приездом уже подумывала согласиться. Но увидела тебя и решила, что мне некуда торопиться. Я не оправдаю надежд, а это хуже всего: не оправдать надежд перед человеком, который в тебя верит.

Ирина села в кресло. Облокотившись на спинку, подняла голову, закрыла глаза.

— Я тебя, Вань, ждала. Не верила в то, что ты есть, но ждала. Ты стал моим спасителем. Не бросил в трудную минуту.

— А я тебя не звал за собой, — Иван смотрел на Ирину, она по-прежнему сидела с поднятой вверх головой и закрытыми глазами. — Ты сама побежала за мной.

Ирина открыла глаза.

— Конечно побежала, я же оставалась там совсем одна. Ну не одна, ещё та старушка. Вань, а ты помнишь, как горела церковь? Я больше никогда не видела такой красоты!

— Дура ты, Ирина! — бросил Иван. — Какой дурой была, такой и осталась.

Ирина усмехнулась.

— Отчего же ты так решил, Ваня? — поинтересовалась она. Её ничуть не оскорбили слова кузнеца. — Нет той Ирины, которая бежала с тобой. Я умная женщина. Благодаря моему мужу, я стала врачом. Меня уважают и боготворят.

И, знаешь ли, оскорблений в свой адрес я давно не слышала. Прошу тебя, впредь не позволяй себе таких вольностей. Это, как минимум, невоспитанно по отношению к женщине, которая приняла тебя у себя, накормила, уложила спать, выстирала твою одежду.

Если ты остаёшься у меня, будь добр жить по моим правилам. Сапоги снимаются вон там, на пороге. И незачем валяться в грязи приличному человеку. Я не знаю, что ты там искал. Мне соседи пригрозили, что в следующий раз вызовут участкового.

В этом доме живут приличные люди. И они боятся, что незнакомец, которого я поселила у себя, может быть преступником. А я и сама ведь не знаю, ты преступник или нет. Так что выбирай: или ты остаёшься, и я ищу тебе работу, или уходишь и больше никогда не возвращаешься.

— Я ухожу, — ответил Иван. — Спасибо за гостеприимство, но жить по чьим-то правилам я не привык. Я свободный человек.

— Ну как знаешь, — Ирина поднялась с кресла, подошла к двери, открыла её. — Удачи, Ваня! Спасибо, ты помог мне распрощаться с прошлым. Теперь я спокойна. Я вспомнила и теперь с лёгкостью забуду тебя.

Иван, проходя мимо Ирины, остановился. Хотел было сказать, что передумал. Но гордость не позволила. Сам ведь только сказал, что уходит.

Ирина закрыла дверь. Иван долго стоял перед дверью. Сначала была тишина, потом услышал всхлипывания. Махнул рукой и вышел на улицу.

— Надо было утром уходить, — пробормотал он, — что теперь ночью-то делать?

Иван долго раздумывал над тем, куда пойти. Решил вернуться к Ирине, попросить разрешения остаться до утра.

Постучал.

Она открыла заплаканная. Молча отошла от двери.

Мужчина шагнул в квартиру.

— Мне переночевать нужно, — сказал он.

— Ночуй, — ответила Ирина спокойно.

Утром она ушла на работу, а Иван не торопился уходить. Решил, что дождётся всё-таки Степана.

Ирина удивилась тому, что Иван остался. Ничего у него не спрашивала. Приходила домой, кормила. Оба молчали.

Перед воскресеньем Ирина объявила:

— Завтра Стёпка прибудет. Может быть, тебе лучше поехать с ним?

— Время покажет, — ответил Иван.

У Ирины было хорошо. Уходить больше не хотелось. Да и она его не гнала.

Когда приехал Степан, хозяйка попросила Ивана спрятаться в другой комнате.

За закрытой дверью кузнец слышал, как хихикает Ирина, как громко говорит Степан.

От приближающихся шагов Ивана затрясло.

Дверь распахнулась. На пороге стоял высокого роста юноша.

Он смотрел на Ивана с удивлением.

А потом распахнул объятия и произнёс:

— Ну, здравствуй, мой спаситель!

Ирина стояла рядом и вытирала слёзы.

Объятия Ивана и Степана были долгими.

— Не ожидал уже тебя увидеть, — говорил Иван. — Вырос! Какой великан!

— Да у меня отец был великаном, — сказал Степан. — Таким, что не дотянуться до глаз, не заглянуть.

— И правда, ребёнку не заглянуть, — вздохнул Иван. — Сестрёнку-то нашёл?

— Не спрашивай, — перебила Ирина. — Не сыпь соль на рану.

— Не нашёл. Не пришло время, но она от меня никуда не уйдёт. Лучше расскажи, как ты? Где жил, чем занимаешься?

— Ничего не буду рассказывать, — кузнец вздохнул. — Сложная была у меня жизнь. Уж и не знаю, может, лучше было бы, если б тогда на поле боя меня волки сожрали.

— Да ты что, — Ирина всплеснула руками, — не говори так! Боженька сам знает, сколько кому ходить по земле. Давайте скорее к столу.

Степан вытащил из мешка деревенские гостинцы: большой кусок сала, вяленое мясо, хлеб.

— Любит Иринка мою стряпню, — комментировал Степан, вытаскивая продукты.

Ирина быстро накрыла на стол.

— За Валентина! — Степан поднял стопку.

— Ну я же тебе говорила, не любил он так! — возмутилась Ирина. — За агронома! Почему же ты каждый раз делаешь так, как не нужно?

Степан улыбнулся.

— Знаю я, знаю, — улыбнулся он. — Ты такая красивая становишься, когда злишься.

Ирина улыбнулась.

За столом Степан рассказывал Ивану, как разрослась его кузница, какие у него ученики.

Ирина почти не ела. Во все глаза смотрела на Стёпку.

Иван беседу поддерживал живо. Интересовался всем. В конце ужина спросил как-то смущённо:

— А меня в ученики возьмёшь?

Стёпка рассмеялся.

— В ученики? Да я тебя главным поставлю.

— Не-е-е-е-е-т, — покачал головой Иван. — Я навык потерял, учиться буду.

— Ну вот и замечательно, — пропела Ирина. — Я так рада! Как хорошо, что ты не ушёл тогда.

Ирина встала из-за стола, подошла к сидящему Ивану, положила руки на его плечи, поцеловала в макушку.

— Прости, погорячилась.

— Хорошо с вами, — произнёс Степан. — Настоящая семья.

Утром, попрощавшись с Ириной, Иван и Степан отбыли в село.

Руки Ивана ослабли.

— Что-то ты лодырничаешь, старик, — возмущался Степан. — Куда силу свою дел? Неужто мне всю отдал вместе со знаниями.

Ивану стыдно было признаться, что много лет он действительно лодырничал.

Вскоре ему всё надоело. Вставали рано. У Евгеньки можно было спать до того времени, пока дети не проснутся. Евгенька по хозяйству чаще всего управлялась сама. Берегла Ивана. Он же сидел с детьми, купал их.

И затосковал Иван по Женьке. Прошла зима, весна. К лету 1929 года засобирался домой.

— Ты скажи хоть, куда едешь? — интересовался Степан.

— Где примут, там и остановлюсь.

Когда в выходные приезжали к Ирине, Иван всё искал кулончик, не нашёл.

Перед самым отъездом Ирина пригласила к себе. Хотела познакомить со своим женихом. Жених Степану не понравился. Ирина прислушалась, мужчину выпроводила.

— Ни один из четырёх не пришёлся по душе, — расстраивалась Ирина.

— Ни один и не придётся, нечего меня звать, сама решай, — огрызался Стёпка.

***

Иван вернулся к Евгении в июле 1929 года.

Дома никого не было. Вытащил ключ из-под ступенек. Вошёл в дом. Решил дождаться там.

Первым домой пришёл Андрей. Увидев Ивана, удивился.

— Мамка обрадуется, — произнёс Андрей. — Плачет ночами. Только тебе здесь нельзя быть. Ищут тебя давно. Ты подставишь её, так что уходи.

— Разберусь сам, — пробурчал Иван.

— Ну как знаешь, я в ясли за детьми пошёл. Старших вот в детский лагерь на всё лето отправили. Лизочка осталась, да Лидочка. И я за старшего. Тяжело мамке. Работает с утра до ночи. Я тоже на месте не сижу, работаю. Вот какие мускулы накачал! — Андрей снял с себя рубаху. — Мешки с зерном загружаю в машины.

Иван на мальчишку не смотрел. Его встревожила новость о том, что ищут.

«Кому я мог понадобиться? Неужто следователь этот неугомонный?» — думал кузнец про себя.

Женька пришла поздно вечером.

Взглянула на Ивана.

— Явился, — сказала она. — Как явился, так и смылся. Не нужен ты тут, уходи.

Иван встал перед Евгенией на колени.

— Прости меня, лисонька! Жить без тебя не могу. Все ноги истоптал, пока к тебе шёл.

— А я тебя не выгоняла, — Евгенька отошла от Ивана подальше. — Хочешь жить, иди туда, откуда пришёл. Ищет тебя следователь. Подставил ты его сильно. Уходи, Ваня. Загубишь себя.

— Разберусь сам, — недовольно сказал Иван. — Это и мой дом тоже, и женой моей быть ты не перестала. Так что терпи, пока я здесь.

— Ну и чёрт с тобой, — вскрикнула Евгенька.

Ночью Иван лез с ласками. Евгения его отталкивала. Не понравилось Ивану, как его встретили. После двух недель жизни с Евгенькой ругались так, что в один день она собрала вещи кузнеца и выставила их за дверь.

— Ну и дура, — кричал Иван уходя. — Сама прибежишь ко мне, не приму.

— Иди, иди, — кричала вслед Евгенька. — Нам такие нахлебники не нужны, у нас даже дети работают!

И опять Иван не знал, куда себя деть. Остался на примете только Прохор Леонидович.

Глава 2

Евгения сидела на пороге своего дома. Дома, который приютил её в трудные времена. Это был дом усатого. Как следователь Андрей ни упрашивал Евгеньку переехать обратно, не соглашалась. А сейчас вдруг захотелось вернуться туда, где мать Андрея научила работать руками.

— Сколько мне ещё предстоит пережить? — шептала она.

Рядом о платье тёрлась кошка. Её раненую откуда-то притащил сын Андрей. Ухаживал за ней всю зиму, бинтовал лапы, кормил с ложечки. А кошка после выздоровления Андрея невзлюбила. Царапала, кусала его. А вот к Егеньке то и дело липла, ласкалась.

— Да иди ты уже, — прикрикнула Евгения, отшвыривая кошку. — Трёшься тут.

Кошка подошла опять.

— Что ты на меня смотришь? — спросила у неё Евгенька. — Иди к своему спасителю.

От помощи Андрея Евгенька не отказывалась. Он называл её мамкой. Вроде грубовато, но было в его голосе немного нежности. Мальчик не знал, что она его настоящая мать.

Он помогал во всём. Работал наравне с ней. Не боялся ничего. Когда Евгении нужно было оставаться в ночную смену, был дома за старшего. Девочки слушались его, а маленькая Лидочка даже называла папой.

— Какой я тебя папка? — смеялся Андрей. — Я вроде как брат тебе.

Но маленькая девочка, только научившаяся ходить, смешно ковыляла и лепетала:

— Папа, папа.

От этих слов у Евгении сердце обливалось слезами.

После того как выгнала Ивана, плакала. А потом вытерла слёзы и сказала сама себе:

— Нечего слёзы лить, все теперь на мне. Не дай бог, что с детьми Марии случится. Не прощу себе.

В конце августа 1929 года в срочном порядке пришлось занять место Ленского. Тот слёг от страшной болезни и не мог руководить артелью.

Евгении работа была знакома. Она уже многое умела. Всё удивлялась с себя, как просто теперь давались все бумажные дела. Работать с бумагами было интересно. Вспоминала, как не могла заниматься ими при живом отце.

Ленский, как оказалось, запустил всё. Он хорошо руководил процессом, но бумажная волокита от него досталась Евгеньке.

Приехавшая сразу после её назначения проверка выявила в документах, которые вёл Ленский, ошибки, недочёты, недоделки. В спешном порядке Евгенька писала характеристики на всех работниц. Некоторые работницы приходили и просили написать характеристики на их дочек, чтобы те могли поехать учиться в художественное училище.

Евгения Петровна вдруг стала ещё более уважаемым человеком. Она навела порядок в бумагах. Сверху её работой остались довольны. По-быстрому сняли с должности выздоровевшего Альфреда Ленского.

Он обиделся на Евгеньку и стал всячески мешать. Подговаривал женщин, чтобы они жаловались чаще на новую руководительницу. Давал некоторым работницам деньги, чтобы они оклеветали Евгеньку.

А как он был счастлив, когда Евгении Петровне пришлось покинуть должность.

В октябре 1929 года в кабинет Евгении постучались.

На пороге стоял сын Марии Пётр. Евгенька ахнула. Но быстро успокоилась. Знала, что Полянского Петра Петровича ищут повсюду. Это, без сомнения, был он. И даже грубый шрам, красовавшийся во весь лоб, не вызывал сомнений. Это был Пётр. Он Евгеньку узнал.

— О, Евгения Петровна! Вы ничуть не изменились. Я школьником у вас обучался, помните?

Евгения кивнула.

— Помню, конечно.

— А я вот устраиваться пришёл, видел, что вам экспедитор требуется. А я вроде как справлюсь. Он положил на стол характеристику.

Евгенька взяла в руки документ. Прочитала вслух:

— Пётр Петрович Вяземский.

Она удивлённо посмотрела на Петеньку.

Он даже не смутился:

— Что-то не так? Пётр Петрович Вяземский. Запамятовали? Понимаю, у вас нас было много.

Евгения занервничала. Сейчас перед ней стоял преступник, которого ищут повсюду. Он принёс документы на чужую фамилию. Но он же был и очень близким ей человеком — сыном Марии. Мальчиком, с которым бок о бок проживали трудные революционные годы. Мальчиком, которого её отец принял как родного и любил до самой смерти.

Отказать сейчас ему — предать и Марию, и отца.

Евгения колебалась.

— Да вы попробуйте хотя бы, — осторожно отвлёк Евгеньку от дум Петенька. — Я умный, умею читать и писать, хорошо даю отпор, руки сильные. Могу и важные документы сопровождать.

— Я подумаю, — ответила Евгенька, — приходи завтра.

Дома Евгения никак не могла определиться. Хотела было пойти в милицию, сдать преступника. Но утром всё-таки решила дать парню шанс.

И это оказалось очень большой ошибкой.

Она не доверяла Петру важных бумаг. Он быстро освоился. Стал среди мастериц душой компании. Говорил комплименты, всячески располагал к себе. Андрею о старшем брате Евгенька не говорила.

В одну ночь случилось страшное. Банда Петра вынесла всё, что было приготовлено мастерицами для отправки в город: носки, шали, вязаные картины, обувь. Перед уходом преступники всё облили керосином и подожгли.

Купеческий дом, который много лет служил мастерицам местом работы, сгорел очень быстро. В селе в ту ночь никто не спал.

Утром после пожара Евгению вызвали на допрос. До выяснения обстоятельств её задержали на четыре дня. Она всячески пыталась связаться со следователем. Пыталась подговорить охранника, предлагала деньги.

Допрашивали её в грубой форме. Во время уже десятого по счёту допроса в комнату ввалился разъярённый следователь Андрей. Он кричал во всё горло. Грозился снять всех с должности и отправить под трибунал. А грозил он тем, что Евгения — ценный осведомитель, которого нельзя было даже пальцем трогать.

Тотчас перед задержанной все стали извиняться.

В коридоре Андрей заставил Евгеньку подписать бумаги о том, что она была завербована спецслужбами ещё в 1925 году.

Она подписала. Руки дрожали.

— Спасибо, — шептала она Андрею.

Он остался ночевать.

Уже когда дети спали, подошёл к комнате Евгеньки, постучался.

— Женька, открой, поговорить нужно.

Она открыла. Стояла перед ним в ночной рубашке с кружевными лямками. На плечи был накинут тонкий просвечивающийся платок.

Андрей вдруг тяжело задышал.

— Борюсь с собой столько лет, а ты всё такая же желанная, — прошептал он. — Не могу я так больше. Я тебя арестовать должен, посадить в тюрьму, отправить в ссылку. А я всё спасаю тебя. Он вдруг коснулся плеча Евгеньки. Платок сполз на пол.

Купчиха молчала. Смотрела на него пристально.

Андрей наклонился, положил голову на Евгенькино плечо и заплакал.

— Помоги мне, Женька! Как забыть тебя? Ты же купчиха, враг моему строю, враг для моей страны.

Евгения погладила его по голове и прошептала:

— Я помогу.

Она слегка оттолкнула Андрея, встала на цыпочки и коснулась своими губами его губ.

Андрей прижал Евгению к себе.

— Какая ты тоненькая, нежная, — прошептал он. — Неужели все купчихи такие, как ты?

— Все-все такие, — ответила Евгенька.

***

Дом Прохора Леонидовича стоял как прежде. Только окна теперь не были завешены плотной тканью. На них висели белые кружевные занавески.

Во дворе за маленькой дворняжкой с громким криком и визгом носился ребёнок двух-трёх лет. Невысокого роста молодая женщина вешала бельё.

Она оглянулась и увидела Ивана. Подошла к калитке.

— Вам кого? — спросила она хмурясь.

Ивану стало не по себе. В мыслях он уже хоронил Прохора. Не ответив женщине, отошёл от калитки, с тоской вглядывался в окна.

— К кому пришли? — произнесла женщина.

— Приветствую, хозяйка, — очнулся вдруг Иван. — Ошибся я, видимо. Поздно пришёл. Жил тут мой друг Прохор Леонидович.

Женщина засмеялась.

— Жил? Да он и по сей день здесь живёт! Пойдёмте со мной!

Иван повеселел.

— А вы давно его знаете? — поинтересовалась женщина.

— С сотворения мира, — ответил Иван.

Она опять рассмеялась звонко. От этого смеха у Ивана на душе вдруг стало легко. Он взглянул на незнакомку: слегка прищуренные глаза, подрагивающий от смеха кончик носа, белоснежный ряд зубов. Вспомнил вдруг фотографии красавиц, которые попадались в документах Петра Николаевича. Они были вложены в папки с бумагами, встречались в торговых книгах.

Ивану показалось, что вот одна из этих красавиц сошла с тех фотографий.

Так задумался, что не сразу пришёл в себя от громкого крика женщины:

— Очнитесь!

Иван вздрогнул.

— Кого ты там в чувства приводишь, душа моя? — Иван услышал знакомый голос.

— К тебе вот пришли, — отозвалась женщина и обратилась к Ивану: — Проходите же скорее, мне с бельём закончить нужно.

Иван вошёл в знакомый дом.

Прохор Леонидович сидел за столом. Длинной иглой пришивал к подошве верх из ткани. Он отложил свою работу и уставился на Ивана.

— Вот так встреча! — воскликнул он. Поднялся со стула. — Мой безмолвный друг!

Прохор Леонидович обошёл Ивана несколько раз.

— Женька, Женька, — подразнил он. — Нашёл свою Женьку-то?

Ивану вдруг стало не по себе.

— Да ладно, ладно! — Прохор Леонидович похлопал его по плечу. — Голос-то вернулся?

— Вернулся, — еле слышно произнёс Иван.

— О-хо-хо! — воскликнул брат дьякона. — Ну наконец-то! Рассказывай! Где был, чем занимался? Чего вдруг вспомнил старика?

— Жил как все, — начал Иван. — Работал, семьи нет.

Иван вдруг покраснел.

Прохор Леонидович смотрел на кузнеца пристально.

— Где-то лукавишь, — произнёс он. — Ну да ладно, твоя жизнь меня не интересует. Говори, зачем пришёл?

— Проведать, — засмущался Иван.

— А-а-а-а, — протянул Прохор, — проведать это хорошо. А я вот женился! Сын у меня родился. Жёнушку мою видел?

Прохор Леонидович подошёл к Ивану близко и прошептал ему на ухо:

— Славную бабёнку урвал? Правда ведь?

Иван кивнул.

— Так что я ещё ого-го! Шью вот тапки для вашей советской власти. Патефон у меня конфисковали. Спасибо, что меня пока к рукам не прибрали. Тоскую без музыки, слов нет!

В это время в дом вошла женщина.

— Тосечка, налей нам чаю, — обратился к ней Прохор Леонидович.

Она кивнула.

— А вот это моя жена! — брат дьякона выкрикнул это с такой гордостью, что Иван тоже загордился.

— А это мой давний друг Иван, — продолжил Прохор. — Человек, без которого я не жил бы уже давно. Тосечка, нам бы ещё пирога твоего. И подойди ко мне.

Жена подошла к Прохору, он шепнул ей на ухо:

— Тосечка! Ну и по стопочке, разумеется! Гостя дорогого уважить надобно.

— Хорошо, Мурлыка, — весело ответила женщина.

Иван улыбнулся. Ему смешно было наблюдать за этими влюблёнными. «Тосечка, Мурлыка», — повторял он мысленно.

Тосечка быстро накрыла на стол.

— Прошу вас, дорогой гость, — обратилась она к Ивану.

Прохор Леонидович смотрел на жену влюблёнными глазами.

Когда она вышла из комнаты, произнёс:

— У меня в жизни две любимые: музыка и Тосечка. Никак не наоборот. Тося младше меня на три десятка лет! А музыка вечна!

Иван к еде не притрагивался.

— Чего засмущался? — спросил у него хозяин дома. — Или тушёночки не хватает? Так нет её больше. У нас теперь еда простая. Я перед конфискацией успел-таки доесть припасы. Пару дней поголодал и вот, живу до сих пор и здравствую. Если бы не Тося, не знаю, что со мной было бы.

Тося вернулась, присела за стол с мужчинами.

— Душа моя, — обратился к ней Прохор, — а Василёк-то где?

Тося махнула рукой в сторону двери:

— У бабы Дуси гусей гоняет. Пускай порезвится, спать будет крепче.

— Ну хорошо, — Прохор Леонидович кивнул и вдруг задумался. Уставился на тарелку.

— Бывает у него, — прошептала Тося Ивану, — отключается ни с того, ни с сего минут на пять. А потом как ни в чём не бывало. Вы кушайте, кушайте, я сама пекла.

Иван пригубил из бокала. Градусы ударили в голову. Заулыбался, принялся за пирог.

Чувствовал, как краснеют щёки. Не мог понять от чего точно: от вина, или оттого, что рядом сидела Тося. Её белоснежные руки то и дело подкладывали Ивану пирог. Иван даже не замечал, как опустошал тарелку.

Прохор Леонидович вдруг закряхтел, очнулся.

— Так вот, — сказал он так, будто не было никакой паузы. — Если ты пришёл, значит, идти тебе некуда. Не вспомнил бы ты старика, будь у тебя хорошая жизнь. Можешь остаться, пока работу не найдёшь. Я кормить тебя не буду. А так, живи сколько хочешь. Тосечка, вон какая умница у меня! Доярочкой работает, все при деле!

— Спасибо, — Иван кивнул.

Комнату, которую выделили Ивану, он хорошо знал. Частенько в ней бывал, когда жил у Прохора.

Раньше в ней был склад почти всего имущества Прохора Леонидовича: резные тумбочки, столы, горы постельного белья и костюмов, коробки с посудой.

Это всё должны были забрать ещё в 1919 году, но, видимо, руки у новой власти не доходили до добра Прохора Леонидовича.

Раньше Иван заходил туда любоваться, пробовал на ощупь дорогую костюмную ткань, проводил пальцами по фарфоровым стенкам сервизов. А теперь в комнате стояла только узкая кровать и письменный стол.

Иван прилёг на кровать. Закрыл глаза и провалился в сон.

Утром очнулся от того, как кто-то тряс его за плечо.

Это был Прохор Леонидович.

— Вставай, Иван, — требовательно говорил тот. — С Тосечкой пойдёшь на работу устраиваться.

Иван встал нехотя. Оделся.

Когда шли с Тосей по улице, все с ней здоровались, на Ивана посматривали искоса.

На Тосе было белое платье в мелкий чёрный горошек, высокие гольфы и туфельки на низком каблучке. Кузнец смущался рядом с ней. Она была такая красивая!

Ивана устроили в коровник чистить загоны.

По утрам на работу ходили вместе с Тосей.

Она всё больше и больше нравилась ему. Появилась зависть к Прохору Леонидовичу. Да и сама Тося, кажется, была к Ивану неравнодушна.

***

— Маш, а Маш, а тебе говорили, что ты красивая? — произнёс Максим.

Мария, нагнувшись, совком собирала опилки в мешки. Неподалёку от неё трудились другие женщины.

— Маш, ну не молчи.

— Уймись, Максим, — Мария выпрямилась, вытерла пот со лба. — Тебе уже давно пора ехать.

— Остаюсь тут, не придёт машина за опилками. Завтра я их заберу. Приходи ко мне в кабину вечером.

— Уймись, Максим, — повторила Мария. — Я осуждённая. И ты меня совсем не знаешь.

— Вот и познакомимся, у меня для тебя гостинцы есть. Приходи…

Мария улыбнулась. Осмотрелась. Сколько вокруг было женщин, молодых девушек, а Максим на неё глаз положил.

Ей нравилось внимание. Но было страшно оставаться с ним наедине.

Мария была на пилораме бригадиром. Очень быстро её заметили среди других. Отмечали её трудолюбие, честность, качество выполненной работы. Всё, за что она бралась, выходило лучше, чем у остальных.

Бригадирство не снимало с неё основных обязанностей. Она так же выполняла планы, как и другие, но, помимо этого, следила за порядком, обучала. Ей разрешалось позже остальных после работы возвращаться в барак.

Максим об этом знал, поэтому и пригласил вечером в свою машину.

Сдав дневной план, Мария сходила на ужин. Вышла из столовой.

Июнь был невероятно тёплым. Днём все старались показаться солнышку.

Старшие говорили, что такое лето свидетельствует о будущей холодной зиме. А зимы в Туруханске были и так холодными. После зимы многие не выживали. Замерзали, простужались. Условия труда были невыносимыми.

Мария за место своё держалась. Возвращаться на валку леса не хотела. Привыкла работать в тепле. Немного располнела. О детях старалась не думать, чтобы не тревожить своё сердце. Иногда благодарила мысленно Евгеньку за то, что та позаботилась о её семье.

Как только начинались думы о детях, брала себе дополнительную работу.

Со временем женщинам стали разрешать объединяться в кружки по интересам. Кто-то вязал, кто-то шил, кто-то плёл лапти. Материал привозили на грузовиках и вываливали прямо на снег. Всё было вперемешку: ткани, лоскуты, пряжа, иглы, нитки. Женщинам разрешали оставить свои рабочие места и разобрать побыстрее кучу ценного материала.

Сортировали быстро, пряжу наматывали на большие клубки. Потом перематывали уже в нерабочее время, отбирали по толщине и цветам. Появились у осуждённых мастериц лоскутные одеяла, платья, юбки, разноцветные вязанные шали.

Мария ткала. Её половички забирали в город. А потом попросили сделать ковёр для председателя райисполкома. Привезли всё необходимое. Мария ткала и радовалась. Ковёр получился очень красивым. Его пронесли по всем бригадам. Слава о ткачихе пронеслась по поселению.

После того как подарок важному начальнику подарили, он сам лично приехал посмотреть на Марию. Подарил цветы. Они долго стояли на тумбочке рядом с кроватью Марии в бараке. Это были красные розы. Уже засыхающий букет кто-то украл, пока все были на работе. Расстроилась калмычка, но мысленно вора простила.

Марии стали завидовать. То и дело во время рабочего дня к ней подходили, смотрели, чем занимается. Подслушивали, когда она с кем-то разговаривала. Мария никогда не болтала лишнего, никогда никого не обсуждала.

В перерыв женщины собирались компаниями, шушукались. Калмычка была далека от всего этого. Проверяла пилы или просто сидела и ждала, когда можно начать работу.

А сегодня после ужина вышла на улицу.

Небо было звёздным. От земли тянуло теплом, даже жаром. Так накалялась земля за день. Дышалось глубоко. Влажный жаркий воздух с запахом хвои и опилок был тягучим, ароматным.

Мария никак не могла надышаться.

Медленно побрела к гаражам. Машина Максима всегда стояла за гаражами.

Она остановилась. Выглянула из-за угла. В кабине мерцал огонёк керосиновой лампы.

Сердце бешено заколотилось.

Вдруг вспомнила аромат вяленого мяса, которым угощал Максим. И в нос уже ударил не запах хвои и опилок, а запах мяса, пирожков с куриной печенью, которые пекла мама Максима, и которые довелось попробовать Марии.

В машине открылась дверь. Максим вышел. Переминался с ноги на ногу. Ждал калмычку.

Она не торопилась показаться ему на глаза. Он закурил. Мария наблюдала за огоньком сигареты и никак не могла успокоить своё сердце. Оно выскакивало из груди и тянуло, тянуло Марию к машине.

А она всё не могла сделать шаг, ставшими как вата, ногами.

Максим закурил ещё. Ходил вдоль машины туда-сюда.

Потом с силой рванул на себя дверь и захлопнул её. От этого хлопка Мария даже вздрогнула.

— Злишься, — прошептала она. — Нетерпеливый. Эх, Максим, Максим. Не люблю я нетерпеливых.

Керосиновая лампа в машине погасла.

Барак укладывался спать. Постепенно стихли женские и мужские голоса. В столовой перестала звенеть посуда. Мария наконец-то смогла сделать шаг.

Медленно приближалась к машине. Подошла к двери. Тихонько пальцами по ней постучала. И вдруг дверь распахнулась, ударила Марию по лицу. Мария вскрикнула и упала.

— Маша, Машенька, прости, — взволнованно причитал Максим.

Мария корчилась на земле, держалась за щеку и плакала.

— Эй, что там такое? — послышался голос охранника. Он мгновенно оказался рядом, держа на поводке рвущуюся к Марии овчарку.

— А, это ты, водила? Неужто тебе уже с бабами по ночам разрешают развлекаться? Не буду мешать. Бей сильнее, они того заслуживают. Нормальные дома детей воспитывают, а эти… — охранник махнул рукой и ушёл.

Максим склонился над Марией.

— Машенька, прости, я не хотел.

Он помог Марии подняться, отвёл её в медпункт. Там наложили швы на щеку.

Под глазом у Марии красовался огромный синяк. Мария щурилась, рассматривая себя в зеркало.

Максим стоял рядом, руки у него дрожали.

— Маш, прости меня…

— Иди спать, — сказала ему Мария.

— Не пойду. А как же гостинцы? Там всё твоё любимое.

— Вот, — Мария ткнула пальцем в шов, потом в синяк, ойкнула и произнесла: — Вот твой гостинец. Исчезни…

Максим посмотрел на Марию пристально. Она заметила, как в уголках его глаз налились слёзы. Юноша отвернулся и, хлопнув дверью, вышел из медпункта.

Лицо Марии забинтовали. Она побрела в барак. Утром на неё все смотрели с удивлением.

Машину Максима мешками с опилками загружали все, кроме неё.

У Марии сильно болела зашитая щека, ныл глаз.

Раньше Марии казалось, что страшнее слухов о том, как она якобы спала с родным отцом, не может быть.

Здесь, на пилораме, она услышала о себе тысячи страшных историй.

Мысленно благодарила старенького хирурга, который зашивал рану. Он не проболтался, что она была в медпункте с Максимом.

Рана заживала долго. От сильной жары началось воспаление.

Кое-как удалось не допустить заражения, благодаря всё тому же врачу, такому же осуждённому, как и она сама.

На следующий день из города прибыла с продуктами другая машина. За рулём был нервный мужичок. Он поторапливал женщин, которые разгружали машину. Прикрикивал на них.

Мария подошла к мужичку, спросила тихо:

— А где Максим?

— Нет больше Максима, — пробормотал водитель. — Не довёз он ваши опилки, перевернулся.

Всё поплыло перед глазами Марии.

Она очнулась от собственного крика. Вокруг неё столпились женщины и мужчины.

Мария стояла в центре этого круга.

Некоторые осуждённые крестились, шептали:

— С ума, видать, сошла…

***

Андрей спал.

Евгенька сидела рядом и смотрела на него.

— Что же ты раньше молчал, следователь? — прошептала она тихо. — Измучил себя, бедный… А Лиза-то на тебя похожа. Смотрю, как ты спишь, и вижу её перед собой.

Кровиночка она твоя, точно твоя. А ты к ней вот так: не подходишь, не знаешься с ней. Терпишь, копишь в себе всю нежность? Или ненавидишь? А со мной зачем так?

В тебе столько злости бывает. Не ко мне, милый, не ко мне. Ты как будто с небес свалился. Всё с тобой по-другому: не страшно, не больно, не обидно. Не хочется спрятаться, защитить себя. Хочется отдать себя всю без остатка. Где же ты был раньше? Такой нежный и сильный.

И как я раньше не догадалась, что твоя забота — это любовь, что всё ты делал не ради просьбы Корнея, а из-за любви. Ну, может, одну просьбу выполнил ради него. А потом? Потом столько лет был моим защитником. Что же тебя сейчас изменило? Опасно это, Андрюша! Замужем я…

Андрей пошевелился, отвернулся.

Евгенька помолчала, потом опять зашептала:

— Непохож ты на других, Андрюша! Зря ты это всё затеял, уедешь опять, и как я теперь без тебя?

Слёзы покатились по щекам Евгеньки. Прилегла рядом с Андреем, прижалась к нему. Нежно коснулась губами его шеи: кожа горячая, коротко остриженные волосы слегка кольнули губы. Поцеловала ещё раз. Как было хорошо вот так лежать и ощущать его горячее тело.

Сна не было. Привычно это было для Евгеньки.

Наутро Андрей быстро засобирался в город. Замешкался на пороге. Долго держал Евгеньку в своих объятиях.

Молчали. Дети с удивлением смотрели на них. Сын Евгеньки улыбался.

— Я вернусь, — шепнул на ухо следователь и отбыл.

И потянулись долгие дни без него. Несколько раз Евгенька порывалась поехать в город. Но останавливала себя каждый раз. Не любил Андрей, когда она к нему приезжала. Боялся. Теперь Евгенька понимала, что боялся не только за себя, но и за неё. Не мог оставить её одну.

После признания Андрея она как будто освободилась от чего-то тяжёлого. Сердце успокоилось, мысли об Иване перестали тревожить. Где он? Как? С кем? Давно это перестало быть важным.

Как только на улице был слышен звук машины, Евгенька выбегала из дома или кабинета.

Новое место работы располагалось в бывшем купеческом доме. В 1918 году его отдали под общежитие. А теперь для тех, кто трудился на полях в весенне-осенний сезон, построили четырёхкомнатные квартиры и выселили из дома купца.

Новый дом был намного больше старого.

Евгеньку перед ремонтом пригласили и согласовали с ней распределение мастериц по комнатам.

Женщины были рады новому месту. Давно просили расширения, а тут вот пожар помог.

Поджигателей не нашли. На допросе Евгенька не рассказала о том, кем на самом деле был Пётр Петрович Вяземский.

Найденное на месте пожара тело она сама лично опознала как нового экспедитора. А кто это был на самом деле, Евгенька не знала.

Банда Петра Полянского продолжала нагонять страх на всех. Украденные шали и носки конфисковали у перекупщика в Рязани. Мужичка сразу взяли под арест. Он клялся, что купил это всё на рынке у хороших с виду людей. По описанию один из этих людей был похож на монгола.

А Евгенька знала, что никакой это не монгол, а сын Марии.

Новый дом творчества открыли после Рождества в 1930 году.

Уже два месяца Евгенька не видела следователя.

Он появился неожиданно в конце января. Свалился как снег на голову.

В тот день была метель. Машина Андрея застряла в нескольких километрах от села. Он пришёл пешком промокший, замёрзший. Ворвался в кабинет Евгеньки.

Увидел её там, улыбнулся широко и громко крикнул:

— Все по домам! Короткий день! Все по домам!

Мастерицы толпились возле вешалок с верхней одеждой.

— Счастье-то какое, — радовались они. — Спасибо, Евгения Петровна!

Евгенька и не знала, как себя вести. Она была и в ярости, и в радости.

Когда все разошлись по домам, следователь подошёл к ней и прошептал:

— Я скучал, моя любимая купчиха! Так скучал, что сегодня хочу подарить тебе весь этот дом! Сейчас он только наш с тобой! Расскажи, как тебе жилось в богатстве?

— Целый дом? — удивлённо спросила Евгенька. — Зачем он мне? А в богатстве жилось спокойно. Ни о чём не думалось.

— Тоска-а-а-а, — произнёс Андрей. — Я пробовал как-то вот так жить и ни о чём не думать. Так не бывает. Всё равно есть мысли. Мысли о том, что ты ни о чём не думаешь.

Евгения рассмеялась.

— Смеё-ё-ё-ё-шься, — обиженно протянул следователь. — А я, между прочим, серьёзный разговор с тобой веду. И могла бы…

— Пойдём домой, — перебила его Евгенька.

— А мы и так дома, — Андрей привлёк её к себе и уткнулся носом в копну рыжих волос.

— Да ты же весь мокрый! — она вдруг оттолкнула его легонько. — Платье намочишь!

Андрей сбросил с себя мокрый полушубок и прошептал:

— Не намочу…

В маленькой комнатке, которая была теперь ночным пристанищем сторожа, Андрей шептал Евгении слова любви.

Полдня пролетело незаметно.

Сообразительный Андрей успел запереть комнатку сторожа изнутри сразу после того, как занёс туда на руках Евгеньку.

Уже, видимо, стемнело. Сторож, пришедший на ночную смену, стал ломиться в дверь.

Андрей и Евгенька притихли.

— Это что ж с замком случилось? Неужто сломался? — ворчал сторож.

Евгеньке было смешно, несколько раз она уже почти взвизгивала от смеха. Андрей сжимал ей рот.

— Эх, взламывать придётся! — пробурчал сторож через дверь.

Шум от шагов стал отдаляться.

— За ломом пошёл, — прошептала Евгенька.

— Одевайся скорей.

Купчиха долго возилась с платьем. Андрей быстро оделся, отпер дверь и сел за столик. Евгенька присела рядом.

Опять послышались шаги. Сторож дёрнул на себя дверь, и она открылась со скрипом.

— Чудеса, — произнёс он и, увидев Евгеньку и Андрея, уставился на них.

И Евгения, и Андрей сидели с важным видом, оба смотрели на стол.

— Ревизия, — вдруг нарушила молчание Евгения.

— Ну-ну, — сторож с удивлением разглядывал Андрея. — Рубашку-то наденьте по правильному, засмеют.

Евгения от стыда покраснела. У Андрея лицо не дрогнуло совсем. Он гордо поднялся со стула.

Проходя мимо сторожа, шепнул ему на ухо:

— Убью…

— Могила, — ответил сторож.

Евгения проходила мимо него с опущенной головой. Он потом частенько посмеивался при встрече с ней и стал называть её ревизоршей.

Никому кроме него и Евгении Петровны эта шутка была непонятна.

Шутка родила, конечно, много разных слухов. Но, благодаря неболтливому сторожу, никто правду не узнал.

Андрей остался на три дня. Помогал Евгении и детям переезжать в его дом.

Глава 3

— Господи, помоги мне избавиться от этой напасти. Спаси мою душу! Не виновата я! Сам он ненасытный лезет со своими признаниями. А мне тошно! Как я Проше скажу правду? Мой Мурлыка не выдержит такого. Приютил змея на свою голову. Помоги, Господи!

Тося молилась в маленькой комнатушке.

Была поздняя ночь.

Иван не спал. Прохору последнее время нездоровилось. Тося взяла отгулы на несколько дней, чтобы быть рядом с мужем. Иван ходил на работу без Тоси нехотя.

А потом и вовсе подслушал разговор двух доярок. Одна из них сказала, что для поднятия температуры нужно выпить йод.

Иван решил воспользоваться услышанным советом и сдуру выпил целый флакон, предназначенный для обработки ран у коров.

Его рвало несколько часов без перерыва. Ему казалось, что глаза вот-вот выпадут из глазниц.

Заметив однажды, как Тося ухаживает за мужем, решил, что и ему неплохо было бы ощутить на себе её заботу.

Тося манила своей красотой, нежностью и неприступностью. Никак у Ивана в голове не укладывалось, как такое божественное существо могло любить старика Прохора Леонидовича, который всё чаще отключался от мира на некоторое время.

Как она могла полюбить старика, который годился ей в отцы? И время было уже не такое, когда дочерям мужей выбирали родители. Но наблюдая за Тосей, всё больше уверял себя, что между ними точно любовь.

Когда от непонятной болезни слёг и Иван, Тося чуть с ума не сошла. Перед тем как сымитировать болезнь, Иван признался Тосе в любви и пообещал увезти её так далеко, что Прохор никогда их не найдёт. Тосю его предложение возмутило. Она ударила Ивана по щеке и в тот день на глаза ему не показывалась, а за ужином не стала подавать ему порцию. Иван сам себя обслуживал. Прохор Леонидович, казалось, ничего не заметил. Он был слаб.

Тося своими силами не смогла справиться. Вызвала врача, тот сделал назначения, уверив в том, что при хорошем уходе Прохор Леонидович пойдёт на поправку. Разрываясь между больным мужем и больным Иваном, Тося совсем выбилась из сил.

Кузнец, бывало, давал волю рукам. Несколько раз Тося огрела его по руке металлической прихваткой для чугунка. И Иван присмирел.

Он каждый вечер слушал, как она молилась богу, как просила отвадить от неё Ивана.

Прохор на поправку долго не шёл. А последнее время даже не выходил из своей комнаты. Иван же начал понемногу отходить.

Услышав очередную молитву, он поднялся с кровати. Вышел в коридор. Бесшумно открыл дверь маленькой комнатки, в которой молилась Тося, встал за её спиной. Жена Прохора Леонидовича стояла на коленях перед образами.

Она была в ночной рубашке. Распущенные волосы почти касались пола.

Раньше Иван видел её только с косами. А сейчас по телу пробежал холодок, потом обдало жаром. Тося его до сих пор не замечала.

— Господи, помоги мне! Помоги сохранить верность моему единственному и любимому Прохору…

Иван задышал громко. Тося оглянулась и вскрикнула. Иван тотчас опустился перед ней на колени. Сначала закрыл ей рот рукой, чтобы не кричала, потом руку заменил на поцелуй.

Тося мычала, выворачивалась. В какой-то момент она расслабилась. Ивану показалось, что она ответила на его поцелуй. Он тоже расслабился. Водил руками по Тосиной спине, всё пытался справиться с завязками на ночной рубашке. Но Тося очень быстро вскочила на ноги. Откуда-то у неё в руках оказался нож.

Она приставила его к своей груди и спокойно произнесла:

— Не подходи, попадёшь в ад.

Иван вдруг рассмеялся громко. Он сам испугался своего голоса. Замолк.

Вдруг из коридора послышался голос Прохора Леонидовича:

— Душа моя, ты где? Воды…

Тося бросила нож на пол и выбежала из комнатушки.

— Молилась я, Проша, — услышал Иван дрожащий Тосин голос.

— Воды, — повторил Прохор Леонидович.

— Старый дурак, — пробормотал Иван. — Чтоб тебя болезнь свалила насовсем. Не даёшь девчонке спокойной жизни. Она меня любит, не тебя. Меня только целует со страстью, не тебя.

Иван вдруг почувствовал, как ненависть к Прохору Леонидовичу заполняет всё внутри.

Наутро Тося не вышла подавать завтрак.

Её и Прохора сын вот уже две недели жил у бабки. Тося боялась, что болезнь мужа заразна, поэтому отправила сына к матери.

Иван в одиночестве сидел за столом.

На работу идти не хотелось. Он поковырял в тарелке вчерашнюю кашу. Отставил от себя тарелку, поднялся и пошёл к комнате Прохора и Тоси.

Дверь была приоткрыта. Тося смачивала полотенце и обтирала лицо Прохора. Он улыбался.

И тихо напевал:

— Если нету счастья в доме —

Прогоните тут же горе!

Чтобы только счастья кроме,

Было только счастье в доме.

Всё плохое прогоните,

Окна, двери распахните.

Счастье тут же к вам влетит…

От разлуки защитит.

Тося закончила протирать лицо мужа. Отставила миску на тумбочку. Прилегла рядом с Прохором.

Положила голову на его грудь и сказала:

— Проша, хватит тебе хандрить. Мне без тебя не справиться.

Прохор обнял жену, прижал к себе и ответил:

— Куда я от тебя денусь, душа моя? Ты одна для меня свет в этом жестоком мире. Ты одна для меня солнечный луч. Ты и Василёк. Два самых любимых лучика, остальные мне не нужны. Ты чего это плакать удумала?

Прохор слегка приподнялся на локтях и продолжил:

— Намочишь меня, а потом одежду менять, стирать. Неужто устала?

— Устала, — прошептала Тося, — очень устала.

Ивану стало тошно от этой идиллии.

Пошёл к себе собираться на работу.

Пока чистил коровники, всё думал, куда ему пристроиться так, чтобы и любили, и ухаживали, и ценили.

Но не было на этом свете такого места. Евгенька выгнала с ненавистью. Ирина не приняла таким, какой есть. Не понравилось ей, видите ли, что на постель прилёг. Обиделся Иван на Ирину и на Степана обиделся. Он всё думал, что без него ни Степан, ни Ирина не выжили бы. А его вот так приняли. Одна с кровати погнала, другой работой нагрузил.

Запах в коровниках был неприятным, от него очень часто тошнило. Иван с тоской вспоминал жизнь в доме Полянского.

— Вот были времена, — сказал он вслух. — Документы, расчёты, архивы, уважение. Никакой ты не кузнец, Иван. Пропащий ты человек.

Поначалу решил в дом Прохора не возвращаться. Его мотивы Тосей были раскрыты. Она с таким отпором встретила его чувства, что больше не было желания пытаться сблизиться с ней. И как бы ни хотелось, Иван теперь всячески показывал своё к ней безразличие.

Тосе было всё равно. Она старалась избегать кузнеца.

По-прежнему молилась ночами. Расставляла и развешивала иконы. После молитвы снимала, заворачивала каждую в полотенце. Поддевала на полу дощечку, поднимала её и прятала туда свёртки.

И Ивану вдруг пришло в голову припугнуть Тосю. Когда она выходила из молельной, он прошептал:

— Прячешь… Против власти, значит…

Тося вдруг задрожала и застыла. Иван не знал, что за спиной у него Прохор Леонидович. Тося смотрела куда-то за Ивана, её глаза были полны тревоги. Брат дьякона стоял с топором в руках.

***

Дни тянулись медленно.

Мария выполняла три плана. Исхудала. Каждый раз, когда из города приезжала машина, выглядывала с тоской. О Максиме не знала ничего.

После того как другой водитель сказал, что машина перевернулась, не видела и того водителя. Каждый раз были разные.

Интересоваться судьбой Максима было не у кого. Ругала себя, винила за то, что такой трусихой оказалась. Смотрела на других. И думала о том, что из нескольких сотен несчастных женщин бог подарил ей, Марии, возможность быть счастливой. А она эту возможность простояла за гаражом.

Как только начинала думать об этом, кружилась голова. Всё валилось из рук. А работа на пилораме требовала особого внимания. Как-то отвлеклась от процесса, и рукав стало накручивать на пилу. Испугалась. Работавшая рядом женщина пришла на помощь. Чудом удалось избежать несчастья. Мария сидела на полу и держалась за голову. Произошедшее дошло до верхушек. Марию вызвали на разговор.

— Что-то ты, Мария, сдаёшь… Если останешься без рук, меня со света сживут, — кричал на неё начальник. — У меня 32 заказа на ковры. Кто это всё выполнять будет? Жду поставку материалов, а ткачиха без рук. Ногами будешь ткать, языком! Но ковры должны быть готовы!

Мария молчала. Начальник подошёл, схватил её за плечи. Упёрся своим лбом в её лоб и грозно произнёс:

— С завтрашнего дня на пилораме не работаешь! Чтобы даже близко не подходила к пиле. Узнаю, увижу — убью.

Наутро Марию даже не пустили в производственный барак. Она ходила по территории поселения и не знала, чем себя занять.

Смотрели на неё с удивлением и завистью.

Проходя мимо гаражей, заметила машину и обомлела. Спиной к ней стоял Максим.

Задрожала, почувствовала, как земля уходит из-под ног. Качаясь, прислонилась к стене гаража.

— Живой… — прошептала она.

Максим обернулся. Уставился на Марию.

А потом отвернулся резко.

Она набралась смелости, подошла.

Воротником прикрыла шрам на щеке.

— Здравствуй, Максим! — произнесла Мария.

— Ну, здравствуй, Маша… — Максим не оборачивался. — Я вот приехал опять. Некому к вам везти провизию. Сняли меня с основного маршрута и опять сюда. Ты прости, я не выбираю, куда мне ехать.

— Да ты что! — воскликнула Мария. — Я места себе не находила, когда ты ездить перестал.

— Ну так, сама захотела. Я перевёлся на другой маршрут. В госпитале полежал и перевёлся. Вот за три месяца впервые меня сюда отправили. Я же три зимы сюда ездил. Новые водители неопытные. Условия погодные сейчас сложные. Никого не найдут — меня опять поставят.

— Хорошо, что поставят, — прошептала Мария.

— А ничего хорошего! — воскликнул Максим. — Мне жить хочется! А тут из метели пока выберешься — поседеешь.

Мария всё ждала, когда Максим опять угостит чем-нибудь, улыбнётся, дотронется нечаянно.

Но он продолжал говорить о том, как сложно работать водителем в таких условиях.

— Ну я пойду, — пробурчала Мария обиженно.

Максим не остановил её.

— Какая же я дура, — бормотала себе под нос Мария. — Придумала, что он меня любит.

Плакала всю ночь. Как назло, сильно хотелось есть. И перед глазами то и дело появлялись вкусные пирожки мамы Максима.

На следующий день Максим привёз материалы для ковров.

Мария пошла помочь с разгрузкой. Он вырвал из её рук мешок и пробурчал:

— Сам справлюсь.

Калмычке выделили отдельную комнату. Там же ей поставили кровать. Как она радовалась тому, что можно вдоволь наплакаться. Вечером готовность ковров приезжал проверять начальник.

Он подгонял Марию и говорил каждый день:

— Только попробуй время тянуть. Мне эти ковры позарез нужны.

Мария время не тянула. Совсем перестала выходить на улицу. О Максиме старалась не думать совсем. Когда было уже невмоготу, говорила сама с собой:

— Ну что мне с ним светит? Нет у нас будущего. Он свободный, я преступница.

Но разговор сам с собой облегчения не приносил. А выходить и выглядывать Максима гордость уже не позволяла.

Бывало, материалы привозили с задержкой. Но начальник всё равно подгонял Марию. За два осенних месяца она изготовила только половину первого ковра. Когда выходила на улицу, ей уже даже вслед шептали, что стала она подстилкой.

— Выделили ей отдельную комнату, ты посмотри на неё! Рожей не вышла, глаз не видно, тьфу… Ведьма.

Мария не обращала внимания. Выплакаться могла в своей мастерской, которая служила и спальней.

Как-то поздним вечером в конце ноября в дверь постучались.

Мария подумала, что приехали проверять работу. Проверку прождала весь вечер. Подумала, что из-за погоды задерживается её заказчик.

Открыла дверь. На пороге стоял Максим. Держал в руке одуванчик. Протянул его Марии и произнёс:

— Смотри, какое чудо у нас выросло! Отчим семена летом с юга привёз, мать посадила дома.

Мария одуванчики не видела очень давно. Улыбнулась, осторожно провела по ярко-жёлтым лепесткам.

— Я один незаметно сорвал и вот тебе решил показать, нравится?

Мария кивнула.

— Ма-а-а-а-ш, — прошептала Максим. — Выходи за меня замуж!

— Смеёшься, — Мария спрятала улыбку. — Издеваешься. Знаешь, что невозможно.

— А мы по-своему поженимся. Вот так на словах. Ты будешь моей, а я твоим. Вот так поживём, а дальше видно будет. Я тут поузнавал немного. Амнистию если дадут, ты выйти сможешь. Ведёшь себя хорошо, работаешь на совесть.

Мария покачала головой.

— Это всё мечты, Максим. И замужество на словах не по-людски.

— А сейчас по-людски? — завёлся Максим. — Ты тут по-людски?

Он перешёл на крик.

— Не кричи, — спокойно попросила Мария. — Зачем внимание на себя привлекать?

— Люблю я тебя, Маша, — успокаиваясь, произнёс Максим. — Я и маме уже о тебе рассказал. Правда не говорил, что ты пока несвободна. Но то, что ты калмычка, её совсем не волнует. Она сказала, что людей много разных. Она мне счастья хочет. Нам хочет счастья. У моего отчима много связей. Поможет, если я попрошу.

— Ну попроси, — сказала вдруг Мария. — Только перед прошением расскажи своей маме, кто я такая. И у неё желание отпадёт тотчас.

— Не отпадёт, — уверил Максим, — она хорошая. Иногда строгая. Так что, согласна стать моей женой?

Мария улыбнулась, кивнула. Максим взял из её рук одуванчик, скрутил стебелёк в виде колечка и надел на палец Марии.

Одуванчиковое колечко держалось на пальце недолго.

— Вот такая и любовь у нас, — прошептала Мария, поднимая упавшее колечко, — скрутила и расслабилась.

В ту ночь Максим остался с Марией. А потом ещё 5 ночей было в их распоряжении. Дороги так замело, что Максим не мог уехать обратно.

— Если ребёночка родишь, — прошептал он перед отъездом, — я его воспитаю на воле, а потом и ты к нам присоединишься.

О том, что ребёночек всё-таки будет, Мария догадалась быстро.

Максиму ничего не говорила. Да и видеться они стали реже. Марии нужно было сдавать уже 2 ковра, а она заканчивала только первый.

***

Тося не могла вымолвить ни слова. Иван заметил, как по её щекам побежали слёзы.

— Не реви, — сказал он, — не скажу никому. Ты же всю душу из меня вынула! Что же за судьба у меня такая! Все, кого люблю, мимо меня проходят. Вроде бы вот оно счастье, хвать… А хвост в руке, и счастье упорхнуло. Вот и с тобой так. Манишь меня, а носом воротишь.

Прохор Леонидович продолжал стоять за спиной Ивана. Тося слушала, но глаз с Прохора не спускала.

Иван вдруг потянул свою руку, хотел дотронуться до Тоси, но почувствовал, как чья-то тяжёлая рука легла на его плечо.

Он испугался, оглянулся.

Глаза Прохора Леонидовича сверкали, как и топор в его руке.

— Баба моя приглянулась? — голос Прохора нарушил тишину. — Душу она из тебя вынула? Уйди, Тося. Уйди к соседке.

Тося подошла к мужу.

— Проша, умоляю, отдай топор.

— Отдам, когда не нужен станет. Кому сказал, иди к соседке.

Иван побелел. Сделал шаг назад.

— Стоя-я-я-я-я-ть, — заорал Прохор Леонидович и бросился на Ивана.

Он размахивал топором, но в Ивана не целился.

— Вот так ты за добро, да? Ты ещё про меня не забудь рассказать, когда кляузничать пойдёшь. Всё расскажи! И как я притворялся, и как тушёнку советскую по десять банок жрал, и про братца моего намекни. Может, тебе шепнут на ушко, жив он или нет. Мне потом по секрету скажешь, если свидимся.

Тося рыдала. Иван не сопротивлялся, а Прохор Леонидович отбросил топор и бил Ивана кулаками по лицу.

Когда Иван уже хрипел, Прохор остановился, отошёл в сторону.

— Сказал же тебе, уйди к соседке, — крикнул он к жене.

Иван корчился на полу.

Прохор склонился над ним и произнёс:

— Ещё с Тосей заговоришь, язык оторву.

Потом подхватил Ивана под руки и затащил в его комнату.

— Оклемаешься и уходи. Мне предатели в доме не нужны. А ты, — обратился он к жене, — чтобы даже не думала за ним ухаживать. Не корми, воду не давай. Он живучий, без нас справится.

Тося кивнула, подошла к мужу, прижалась к нему.

Почувствовала, как колотится его сердце.

— Уймись, Проша! Я верна тебе, Мурлыка. Уймись.

— Всё пройдёт, Тосечка, ты только будь рядом. Привези Василька. Здоров я, притворялся, чтобы этого немого на чистую воду вывести. А то вдруг мне немного осталось, а мне бы на сына ещё поглядеть.

На следующий день Тося отправилась к родителям за сыном.

По наказу мужа к Ивану в комнату не заходила. Но сердце болело за него. На третий день после случившегося дождалась, пока Прохор уснёт. Подошла к двери. Прислонила ухо, прислушивалась.

Потом тихонько приоткрыла дверь.

Иван сидел на стуле у окна, спиной к двери.

— Уже не боишься? — промолвил он не оборачиваясь.

— Есть хочешь? — тихо произнесла Тося.

— Поел уже, пока вы спали. Думаешь, меня можно сломать? Я живучий, и не от такого выживал. А тут старик руками перед носом помахал. Старый дурак возомнил себя героем. Он помрёт, а ты что делать будешь?

Тося вышла.

Её трясло от страха. И вдруг увидела Прохора.

Он смотрел на неё строго.

— Просил же тебя, горе ты моё. Добрая ты, моя душа. Иди в комнату.

Тося послушно прошла мимо.

Прохор Леонидович заглянул к Ивану.

— Собирайся, — сказал он спокойно. — Испортишь мне жену. А я такого ангела больше нигде не найду.

— В ночь никуда не пойду, — вздохнул Иван. — Дай до утра дожить.

— Ну до утра, так до утра, — кивнул Прохор. — Ты меня прости, всё-таки жизнь с тобой была интересной. Прости, что попрекнул тебя куском хлеба. Всем было тяжело, и мне тоже. Неизвестно, что было бы со мной. Но держать тебя в своём доме я больше не хочу. У меня семья. Тосю нервировать не хочу. Молоденькая она. Запутается, закрутят её чувства неизвестные. А я без неё умру.

Утром Иван попрощался с Прохором и Тосей.

***

Февраль 1930 года был ветреным. Холод пронизывал, одежда не спасала. Иван уже стал замерзать, когда увидел на дороге обоз.

По пути до родной деревни Ивана подвезли на этом обозе сразу к дому председателя.

Председатель, молодой мужчина с уродливым шрамом на лице, выслушал Ивана. Записал всё, что тот умеет. Заинтересовался тем, что Иван владеет кузнечным искусством.

— Я давно хочу восстановить кузницу. Была тут до революции. Умер кузнец, а замены хорошей не нашли. Ты пока составь мне список всего, что нужно, да сходи посмотри, что там осталось от бывшей кузницы.

Иван вышел на улицу. Справа от дома председателя возвышался дом Полянского. И нахлынули на кузнеца воспоминания.

Долго смотрел он на этот дом. Когда шёл по улице, никого уже не узнавал. Да и его все забыли. За столько лет Иван изменился до неузнаваемости.

От кузницы, которую специально для Ивана оборудовал Полянский, почти ничего не осталось.

Навес покосился, вот-вот готов был рухнуть под толстым слоем снега.

Каменные стены были частично разобраны, деревянные ворота тоже.

Внутри в углу была свалена куча металла, ржавые тяпки и грабли. Повсюду валялось какое-то тряпьё.

От внутреннего «убранства» Ивану стало не по себе. Вспомнил вдруг, как обустроено всё у Степана. И появилось огромное желание возродить это место, сделать его нужным ради памяти отца, ради того, чтобы не сойти с ума от одиночества и неразделённой любви.

Вернулся к председателю. Быстро написал ему всё, что нужно для восстановления. Тот, воодушевлённый своей давней мечтой, тут же стал писать письмо в райотдел.

Поселили Ивана в дом, где до ссылки жили Мария и Корней. Окна и двери были забиты досками.

И опять воспоминания надолго отключили Ивана от реальной жизни.

Он вспомнил Джурыка и его мать. С благодарностью помолился за них. Вспомнил и Марию. Решил по возможности узнать о её судьбе.

Когда сошёл снег, Иван принялся за восстановление кузницы. В помощь ему дали одного подростка. Вместе с ним они восстановили каменные стены, починили ворота, исправили навес. Подросток оказался обучен резьбе по дереву.

В апреле 1930 года обновлённая кузница уже выпускала резные деревянные полки с коваными подвесами.

Иван с головой окунулся в работу.

Когда обустраивал дом Марии, нашёл в погребе знакомые документы Полянского.

Долго листал их. Узнавал свой почерк в амбарных книгах.

И опять ему попадались фотографии незнакомых женщин. Почти каждая напоминала ему Ирину. Он закрывал глаза и видел её перед собой. Тянул руки и как будто дотрагивался до рюшек на её блузке.

Паренёк, который работал с Иваном в паре, организовал при кузнице театр деревянных и железных игрушек и к лету 1930 года выступал с этим театром по соседним сёлам. Однажды его сопровождал и Иван.

Увидев среди зрителей Евгеньку, подошёл.

Она опустила голову. Задрожала.

— Здравствуй, Женька, — сказал он. — А ты всё такая же красивая.

— А ты всё такой же льстец, — ответила Евгения.

Иван просил, чтобы она устроила ему встречу с дочерью.

Евгенька ответила:

— А она среди детей. Ищи. Найдёшь, значит, повстречаешься с ней, а не найдёшь, значит не нужна вам эта встреча.

Иван не нашёл. Ходил, вглядывался в лица детей.

Потом всё наблюдал за Евгенькой, ждал, когда кто-то из девочек подбежит к ней. Не дождался. Представление закончилось, и театр ждали уже в другом селе.

Но среди детей Лидочки не было. Евгения не сказала Ивану, что их совместная дочь вот уже два месяца не встаёт с кровати.

После переезда Евгеньки и детей в его дом Андрей сказал:

— Надо вас в город забирать, не дело это. А хочешь, я останусь насовсем?

Андрей и Евгения стояли обнявшись.

— Не сможешь ты остаться, — ответила Евгенька. — Зачем говоришь так? А в город я не поеду. Куда мои мастерицы без меня? Столько лет бок о бок.

— Найдём тебе замену, в городе вы поближе будете, и моя душа спокойнее станет. А не то думаю о вас и сосредоточиться иногда сложно.

— Не поеду, — повторила Евгенька.

— До встречи, моя любимая купчиха, — Андрей поцеловал Евгению и прижал к себе ещё сильнее.

После отъезда следователя прошёл уже месяц. Евгения скучала. Подумывала о том, чтобы съездить к нему, навестить. Но вдруг заболела Лидочка. Девочка с рождения была слабенькой. Родилась раньше срока, часто болела. Ходить научилась после года, да и к двум годам всё равно шагала неуверенно, часто падала.

А однажды утром, как раз в тот день, когда Евгения собралась к следователю в город, совсем не встала с кровати. Была такой бледной, что Евгения уже подумала о страшном.

Но девочка дышала. Шевелила губами, и разобрать Евгения могла только знакомое «Дюша».

Андрей был для Лидочки бессменной нянькой. Когда мать работала, он сидел с девочкой. Слово «мама» Лидочка почти не говорила.

Евгения позвала сына, тот увидев заболевшую девочку, чмокнул её в нос. Что-то шепнул на ухо. Она улыбнулась, потянула к нему руки.

Он прилёг рядом. Гладил по волосам и говорил: