Бесплатный фрагмент - Кукла

Глава 1

Июль в Москве в том году напоминал неисправную доменную печь. Он не грел — он плавил. Асфальт на Тверской размяк до состояния ириски, и казалось, сама реальность плывет и коробится в мареве, поднимающемся от раскаленного гранита. Понедельник начался с ощущения тепловой смерти вселенной, локализованной в пределах Садового кольца.

Ирина очнулась от тишины. Умный будильник, синхронизированный с ее фазами сна, мягко вывел ее из забвения точно в рассчитанный момент, не потревожив ни единым звуком. Семь утра. На потолке уже проецировалась сводка: погода (+34°, видимость — легкая дымка), пробки (8 баллов, коллапс на Третьем кольце), курс рубля (стабильно-отрицательный). Она лениво потянулась, чувствуя, как наливаются кровью мышцы, и оценивающе посмотрела в зеркало напротив кровати. Глаза заспанные, на голове — воронье гнездо. Она зевнула, кокетливо прикрыв рот ладошкой.

Кофеварка уже заварила порцию арабики, уловив сигнал от ее пробудившегося организма. Ирина накинула шелковый халат и подошла к панорамному окну. Москва, вопреки удушающей жаре, была ослепительно красива. Внизу, на идеально чистом тротуаре, бесшумно скользили андроиды-уборщики, полируя и без того сверкающие скамейки. Их движения были плавными и выверенными, как у балетных танцоров. Город жил своей сложной, почти органической жизнью: проносились по выделенным полосам юркие электромобили, над крышами скользили по невидимым трассам доставщики-дроны. Все это было отлаженным, работающим механизмом, и в его безупречности сквозило что-то нечеловеческое, почти пугающее.

Она взяла чашку с кофе и устроилась в кресле, активировав взглядом монитор, вмонтированный прямо в стекло окна. Утренний ритуал: просмотр новостей, которые уже отсортировал ее личный ассистент, отсеяв девяносто девять процентов мусора. Очередной политик сделал громкое заявление, основанное на данных из соцсетей. Оппозиционный блогер выпустил «разоблачение», которое будет опровергнуто через час и забыто к вечеру. Правда и ложь давно перестали быть антонимами, превратившись в тактические инструменты в информационной войне, где главным призом было внимание — капризное, рассеянное внимание охлоса.

Вибрация на запястье оторвала ее от мыслей. Тонкий обруч коммуникатора светился мягким синим светом. Голос Пал Палыча, главного редактора, проскрипел прямо у нее в голове:

— Ирина, зайди, как будешь в офисе.

Редакция встретила ее прохладой и тихим гулом серверов. Работа аналитика теперь напоминала работу экзорциста: нужно было часами смотреть в ревущий поток данных, пытаясь изгнать из него ложь и найти хоть крупицу смысла.

Кабинет Пал Палыча был тихой заводью в этом океане хаоса. Массивный стол из карельской березы, зеленый ковер, поглощающий звуки, и сам хозяин — грузный, седой, похожий на старого, уставшего моржа. Он слишком долго смотрел в бездну экрана, и бездна не просто посмотрела в него в ответ, а начала таргетировать на него рекламу вечной жизни.

— Кофе? — спросил он, не поднимая глаз от бумаг.

— Что у нас, Павел Павлович?

— У нас, Ирочка, собрание акционеров «Империи». Через неделю. Ты пойдешь.

Морж кивнул на тонкую папку. Не казенную, а дорогую, из тисненой кожи. Внутри — распечатки. Никаких цифровых следов. Архаика как высшая степень защиты.

— Это архив Пушкова. То, что он не успел оцифровать.

— Откуда?

— Оттуда, — неопределенно махнул он рукой в сторону окна. — Есть люди, которые не любят, когда их нарративы ломают.

Пушков. Это имя до сих пор отдавалось болью. Он не был медийной звездой, которую покупают. Он был опасным маргиналом. Вел полузапрещенный аналитический канал в даркнете, имел клеймо «иноагента» и при этом — колоссальный авторитет в узких кругах тех, кто еще пытался думать. Он не кричал на площадях, он вскрывал финансовые схемы и показывал, как потоки денег превращаются в потоки власти и лжи. Он был невыгоден. И его убрали. Прозаично и буднично, в подъезде собственного дома. Его смерть заметили только свои, а официальные СМИ сообщили о «бытовом конфликте».

— Пушков был фанатиком, — сказал Пал Палыч, и его усы-щеточки дернулись. — Он верил в факты в эпоху пост-правды. Думал, что если опубликовать схему, она перестанет работать. Наивный. Сегодня любую схему можно объявить фейком, а ее автора — сумасшедшим. Но иногда… — он сделал паузу, — иногда даже фейк, брошенный в нужный момент, может вызвать обрушение. Ты не фанатик, Ира. Ты технарь. Поэтому ты просто пойдешь туда, послушаешь и задашь один вопрос. Вот этот.

Он постучал толстым пальцем по строчке в аналитической записке. Вопрос был сформулирован гениально: он был коротким, скандальным и идеально ложился в формат вирусного ролика. Он не требовал ответа. Он требовал реакции.

Старый морж поморщился, словно съел кислого.

— Иди, Ирочка. Работай.

Глава 2

Вечером, после долгого и пустого дня, Ирина снова открыла свой личный файл. «Синяя папка». Ее убежище, ее лаборатория мысли. Она начала вести этот текст несколько лет назад, когда поняла, что современность ускользает от анализа. Чтобы понять настоящее, нужно было найти прецедент, архетип. И она нашла его в самой известной истории человечества.

Прошло около полугода с тех пор, как Мария и Иосиф были обручены по древнему обычаю. Зимой она решила погостить у своего дальнего родственника, почтенного старца Захарии, и жены его Елисаветы. Давненько уж от них не было никаких вестей, а ведь в былые времена Мария была любимицей в доме рода Ааронова.

Иосиф отговаривал ее. Путь из Назарета в нагорную страну, в град Иудин, был долог и небезопасен. Но Мария настояла. Ей было душно в Назарете, в размеренной и понятной жизни, уготованной ей. Она была обручена с Иосифом, хорошим, праведным человеком, плотником, чьи руки пахли стружкой и смолой. Он был надежен, как скала. И так же предсказуем. А ей хотелось… она и сама не знала, чего ей хотелось. Какого-то другого воздуха, других слов, другого смысла. Поездка к Захарии была лишь предлогом, чтобы вырваться из этой предопределенности.

Взяв двух ослов и повозку, Мария с младшим братом своим Иаковом отправилась в путь.

Дом Захарии был не похож на остальные дома в городе. Он был старым, но ухоженным, и в нем витал дух книжной пыли и сушеных трав. Сам Захария был невообразимо стар, но все еще пребывал в добром здравии, по крайней мере, телесном. Он слыл пророком, но не из тех, что кричат на площадях, а из тех, что пишут книги, которые читают и первосвященники, и даже римляне. Он был человеком другой эпохи, живым осколком прошлого.

— Да это же Мария! — скрипучий, словно несмазанная телега, голос Захарии раздался из глубины двора. — Посмотри-ка, Архелай, кто к нам приехал!

Из тени на свет вышел высокий красивый господин в пестрых шелках. Должно быть, это его кибитка стоит у ворот, подумала Мария. Ему было лет сорок, и в его глазах светился ум и скука.

— Приветствую тебя, дед Захария, — молвила она, опустив очи долу. — И тебя, знатный господин. Мир дому твоему!

— Познакомься, — проскрипел пророк. — Это Архелай, сын царя Ирода.

Мария зарделась. Она видела его однажды в Иерусалиме, во время праздника. Он ехал на колеснице, и весь народ падал ниц. А сейчас он стоял здесь, в двух шагах, и смотрел на нее с ленивым любопытством.

— А ты все хорошеешь, Мария, — продолжал почтенный старец. — А кто это там с тобой? Не Иосиф ли?

— Нет, дед Захария, Иосиф мастерит мебель для одного римского военачальника. Со мною приехал брат мой Иаков.

— Ну, проходите в дом, проходите. Елисавета обещала сегодня праздничный обед устроить…

Старик, кряхтя, удалился в дверной проем. Архелай и Иаков быстро нашли общую тему для разговора — римские мечи. А Марии ничего не оставалось делать, как поспешить в дом на помощь Елисавете.

Архелай был частым гостем в доме Захарии. Суровый и жестокий нрав отца он не мог переносить еще с детства и всегда старался пореже с ним встречаться. Здесь, в тишине и уединении, в беседах со старым пророком, он отдыхал душой от интриг и грязи иерусалимского двора.

За несколько недель, что Мария провела в доме Захарии, между ней и Архелаем завязались странные отношения. Это не был роман в том смысле, какой вкладывают в это слово сейчас. Это была интеллектуальная дуэль, игра умов. Днем они почти не виделись, но вечерами, когда Иаков и Захария садились за вино и бесконечные разговоры о законе и пророках, они уходили в сад.

Он говорил ей о Риме, о пышных празднествах и жестоких играх, о поэтах, слагающих оды во славу кесаря, и о философах, шепотом говорящих о свободе. Он был для нее целым миром, ворвавшимся в ее тихую, расписанную по закону жизнь. Он не соблазнял ее. Он перепрограммировал ее реальность. Он показывал ей, что мир гораздо больше и сложнее, чем ей рассказывали.

— Твой муж — плотник, — говорил он однажды вечером, когда луна заливала сад серебряным светом. — Он делает вещи из мертвого дерева. Он живет по правилам, которые придумали другие мертвецы. А я предлагаю тебе живую жизнь, где правила устанавливаешь ты сама. Где ты будешь не вещью, а царицей.

Он апеллировал не к страсти, а к тщеславию, к разуму. И она, послушная ученица, впитывала каждое его слово.

Когда пришло время возвращаться в Назарет, она была уже другим человеком. Она несла в себе не просто воспоминание о другом мужчине, а идею другого мира.

Ирина откинулась в кресле. Вот оно. Ключ. Не соблазнить, а перепрограммировать. Создать новую реальность в голове у одного человека, а потом, через него, — у миллионов. «Империя» не просто воровала деньги. Пушков понял что-то гораздо более страшное. Они создавали новую реальность.

Она уже собиралась закрыть файл, когда на экране ее коммуникатора всплыло уведомление из защищенного мессенджера «Гелиос». Анонимный контакт. Она никогда раньше не получала сообщений от анонимов в этой сети.

«Афродита? Если это вы, и если вы работаете над делом Пушкова, знайте: он копал в верном направлении. Но он искал человека. А искать надо куклу. Будьте осторожны. Максим».

Глава 3

На следующий день позвонил брат. Его лицо, улыбающееся и до смешного простое, появилось на стене гостиной. Сергей был ее полной противоположностью. Если Ирина была сложным, рефлексирующим механизмом, то брат ее был… биологией. Чистой, незамутненной биологией. Он жил инстинктами, простыми радостями, и в этом мире тотальной виртуализации его приземленность казалась почти экзотикой.

— Иришка, привет! Есть разговор. Давай встретимся?

— Сереж, я вся в работе, завал.

— Брось ты свою работу! — он махнул рукой. — Я угощаю. В «Картошкином дворе», помнишь? Там еще официанты-люди, не андроиды.

Она не смогла отказать. «Картошкин двор» на Чистопрудном бульваре был островком ушедшей эпохи. Настоящее дерево, потертые диваны, запах жареного мяса и человеческие голоса без цифровой обработки. Место, куда приходили, чтобы почувствовать себя живыми.

Сергей уже сидел за столиком, когда она вошла. Он сиял. Таким она его не видела давно.

— Ну, рассказывай, — сказала она, садясь напротив. — Светишься, как рекламный щит. Работу новую нашел?

— Да ну ее, работу, — отмахнулся он. — Я все там же штаны протираю. Дело в другом. Ир… Лена беременна!

Он выпалил это и замолчал, глядя на нее с детским восторгом. И в этот момент вся ее сложная, полная конспирологии и экзистенциальных тревог реальность съежилась до размеров булавочной головки. Беременна. Простое слово. Древнее, как мир. В нем не было двойного дна, не было скрытых смыслов. Только жизнь.

— Сережа… это… это же здорово! — она потянулась через стол и сжала его руку. — Я так за вас рада, правда.

— Я хотел, чтобы ты первая узнала. Ну, после меня и Лены, конечно. Мы решили в выходные отметить, по-семейному. Придешь?

— Конечно, приду. Обязательно.

Они долго сидели, разговаривая о пустяках, которые вдруг оказались самыми важными на свете. О том, как выбрать коляску. О том, что Лена теперь ест соленые огурцы с медом. О том, как назвать ребенка.

— Если мальчик, то Андреем, — серьезно сказал Сергей. — В честь отца.

— А если девочка?

— Тогда как маму… Ириной.

Она почувствовала, как к горлу подкатил комок. Родители. Они погибли семь лет назад в авиакатастрофе. Их голографические копии хранились в семейном архиве, нейросеть могла сгенерировать разговор с ними, но это было не то. Это были лишь призраки, эхо. А здесь, в этом простом желании брата, была настоящая память, живая нить, тянущаяся из прошлого в будущее.

— Жалко мне тебя, сестричка, — вдруг сказал он, меняя тон. — Работаешь, как проклятая. А жизнь-то вот она, мимо проходит. Ты все еще одна? Все по нему сохнешь?