Бесплатный фрагмент - Крестьянская война за Советы против коммунистов (1918—1922 гг.)

Филипп Миронов: «Почему некоторые крестьяне идут против Советской власти и в чем их ошибка?»

Протестное движение в отношении политики военного коммунизма в годы Гражданской войны до сих пор является малоизученным историческим феноменом. Несомненную позитивную роль в процессе отказа советского руководства от насильственной политики в отношении аграрного населения страны сыграл популярный и авторитетный в народной среде Филипп Кузьмич Миронов.

Личность Ф. К. Миронова является олицетворением харизматического народного вождя, защитника интересов всего аграрного населения страны — казачества и крестьянства. Еще в дореволюционное время Ф. Миронов разработал собственный проект земельного перераспределения в Донской области. Он полагал необходимым наделение землей иногородних крестьян, которые занимались сельским хозяйством на Дону на арендо­ванных у Войска землях, уравнение прав казаков и всего остального населения области, уравнение земельных паев казаков северных и южных станиц в основном за счет помещичьих, дворянских зе­мель и имений коннозаводчиков.

Аграрная и большевистская революции в октябре 1917 г. волей исторического времени единым потоком смели самодержавие, но в 1918 г. цели обеих революций столкнулись на общем интересе, связанном с землей и хлебом. Ф. Миронов представляется одним из ярчайших выразителей взглядов аграрного населения своего времени. В своих воспоминаниях 19 октября 1919 г. он написал: «Девиз моей жизни — правда». Назначение человека, в понимании Миронова, следовать девизу жизни — правде: «Правда, являясь двигателем лучших, возвышенных сторон человеческой души, должна чутко оберегаться от захватывания ее грязными руками. Она в своем голом виде — тяжела, и кто с ней подружится — завидовать такому человеку не рекомендуется. Для нее нет ни личных, ни политических соображений — она беспри­страстна, но жить без нее немыслимо. Правда, как говорит наш народ, ни в огне не горит, ни в воде не тонет. И всю жизнь я тя­нусь к этому идеалу, падаю, снова поднимаюсь, снова падаю, боль­но ушибаюсь, но тянусь…».

Эволюция личного отношения Ф. Миронова, выходца из бедной семьи, к большевизму вписывается в общую динамику общественного настроения аграрной среды: в дореволюционный период — настороженно–враждебное отношение к малознакомому явлению, в октябре 1917 г. — поддержка большевиков, обещавших народу землю, мир и волю, с 1918 г. — нарастающее неприятие политики военного коммунизма. Сам Миронов подчеркивал, что «к идее большевизма подошел осторожными шагами и на протяжении долгих лет, но подошел верно». Еще осенью 1917 г. он высказывался враждебно в отношении незнакомого ему явления: Миронов утверждал, что «кадеты пойдут в атаку на завоевания революции через большевизм, поднимающий свою страшную для целости России голову».

Октябрь 1917 г. в корне перевернул его взгляды. Об этом свидетельствует такой документ, как Обращение полкового комитета 32–го Донского казачьего полка, датированное 25 января 1918 г., автором которого являлся выборный командир полка Миронов. Основной вопрос указанного документа — какой сделать правильный выбор, кого поддержать из социалистов. Любопытна логика рассуждений Миронова, отражающая природу его самостоятельной и думающей личности. Партия народных социалистов, отмечал Миронов, обещает дать народу землю, волю и права через 50 лет; партия правых социалистов–революционеров — через 35 лет; партия левых социалистов–революционеров — через 20 лет; партия социал–демократов–меньшевиков — через 10 лет. «А партия социал–демократов–большевиков говорит: убирайтесь все вы со своими посулами ко всем чертям. И земля, и воля, и права, и власть народу — ныне же, но не завтра и не через 10, 20, 35 и 50 лет!… Все — трудовому народу, и все теперь же!..». И далее неожиданный вывод: «Ой, до чего мы незаметно для себя договорились?! До большеви­ков!… И поползли мурашки по телу, от пяток до головы, но не у нас, а у помещиков и капиталистов и их защитников — генерала Каледина, Богаевского, Агеева и всего Войскового правительства. Ведь большевики все у них отнимают и отдают народу, а им говорят — довольно праздно жить, веселиться, да по заграницам жир развозить, а пожалуйте–ка трудиться и в поте лица хлебец добывать. Итак, еще раз: большевики требуют немедленной передачи земли, воли, прав и власти трудовому народу. Они не признают постепенного проведения в жизнь своих требований, сообразно с условиями данного момента». Простое и доходчивое объяснение для самого темного и неграмотного человека.

Большевизм, приверженцем которого объявил себя Миронов, понимался и воспринимался им через призму интересов трудового казачества и крестьянства. Теорию марксизма он не изучал (в чем его обвинил впоследствии член Реввоенсовета Советской Республики И. Смилга в обвинительной речи во время суда чрезвычайного трибунала по делу о мятеже корпуса Миронова).

В одном из своих выступлений Миронов объяснял собственную позицию следующим образом: «Если же мы пойдем с большевиками, то каяться нам не придется, так как платформа их ясна. Может быть, мно­го у них утопического, много крайностей, цель их — идеи отдаленного будущего, но нам из–за этого отно­шений с ними не ломать. С ними мы всегда договоримся словом, но основные завоевания революции останутся за трудящимися».

В апреле 1918 г. на Дону, как свидетельствовал Михаил Шолохов, завершился «великий раздел»: казаки северных округов пошли с Мироновым и красногвардецами, казаки нижнедонских округов составили основу белой Донской армии. Шолохов подчеркивал: казаки Хоперского округа ушли с Мироновым почти поголовно, Усть–Медведицкого — наполовину, Верхне–Донского — лишь в незначительном числе.

Насильственные методы политики военного коммунизма не могли найти поддержки и объяснения у Миронова. В середине января 1919 г., еще до появления циркулярного письма Оргбюро ЦК РКП (б) от 24 января 1919 г. о политике в отношении казачества, Миронов направил телеграмму председателю Реввоенсовета Республики Л. Троцкому по поводу отношения органов власти к казачеству. Миронов писал: «Население Донской области имеет свой бытовой уклад, свои верования, обычаи, духовные запросы и т. п. Желательно было бы при проведении в жизнь в Донской области декретов центральной власти обратить особенное внимание на бытовые и экономические особеннос­ти донского населения и для организации власти на Дону посылать людей, хорошо знакомых с этими особенностями, могущих вследствие этого быстро приобрести популярность среди населения, и с хороши­ми организаторскими способностями, а не таких, которые никогда на Дону не были, жизненного уклада Дона не знают, и такие люди кроме вреда революции ничего не принесут».

В воззвании к красноармейцам 21 января 1919 г. Миронов объявил: «Именем революции воспрещаю вам чинить самовольные реквизи­ции скота, лошадей и прочего имущества у населения. Воспрещаю насилие над личностью человека, ибо вы боретесь за права этого человека, а чтобы быть достойным борцом — необходимо научиться уважать человека вообще. Воспрещаю вам пьянство, ибо пьяный человек подобен свинье, соседство с которой так противно, и да пьяный и плохой солдат! Это не борец, а хулиган! Воспрещаю вам всякого рода грабежи, ибо тогда каждый из вас не только не защитник трудового народа, не только не проводник правопорядка и строитель новой светлой жизни, а разбойник. Разбойникам нет места в рядах Красной Армии!».

Мироновская докладная записка в Реввоенсовет Республики о путях привлечения казачества и крестьянства на сторону советской власти — своеобразное программное заявление, подготовленная в середине марта 1919 г., по своему содержанию противоположен циркулярному письму Оргбюро ЦК РКП (б) 24 января 1919 г. Выделим основные положения данного доклада: «1. Считаться с его [казачества] историческим, бытовым и религиозным укладом жизни. Время и умелые политические работники разрушат темноту и фанатизм казаков, привитые вековым казарменным воспитанием старого полицейского строя, проникшим в весь организм казака. 2….Идея коммунизма проводилась в умы казачьего и коренного крестьянского населения путем лекций, бесед, брошюр и т.п., но ни в коем случае не насаждалась и не прививалась насильственно, как это обещается теперь всеми поступками и приемами «случайных коммунистов». 3. В данный момент не нужно бы брать на учет живого и мертвого инвентаря, а лучше объявить твердые цены, по которым и требовать поставки продуктов от населения, предъявляя это требование к цело­му обществу данного поселения, причем необходимо считаться со степенью зажиточности его. 4. Предоставить населению под руководством опытных политических работников строить жизнь самим, строго следя за тем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали к власти… 5. Лучше было бы, чтобы были созваны окружные съезды для выбора окружных Советов и вся полнота власти передана была бы исполнительным органам этих съездов, а не случайно назначенных лиц, как это сделано теперь…». Миронов не возражал против высылки за пределы Дона части зажиточных казаков, но это касалось наиболее «вредных элементов». На докладе Миронова поставили резолюции в поддержку его предложений главком вооруженными силами Советской Республики И. И. Вацетис («Согласен») и член Реввоенсовета Советской Республики С. И. Аралов («Всецело присоединяюсь к по­литическим соображениям и требованиям и считаю их справедливыми»).

Неприятие Мироновым непродуманной государственной политики, направленной на столкновение интересов казачества и крестьянства, проявилось в одном из его писем из Смоленска в начале мая 1919 г.: «…Прочи­тал, что Усть–Медведицкий округ присоединен к Царицынской губер­нии. И сжалось сердце болью. Не от того, что будут переселять на Дон, не от того, что Дон расчленяется, как административная и историчес­кая область… Нет… Земли хватит всем и жить будем под тем же солнцем, но сколько пищи для провокации… Какая богатая почва для посева контрреволюционных семян… И бедные мои станичники опять потянутся на борьбу «за казачество», опять польется дорогая челове­ческая кровь, опять слезы, сироты, вдовы… Во всем поддерживая Советскую власть, грудью ее защищая, не могу помириться с одним — с насильственным или назойливым насаждением коммунизма «коммунистами без 5 минут». Миронов напоминал об обещании, объявленном в телеграмме Ленина и Сталина от 28 февраля 1918 г. (согласие на автономию Донской области), требовал вернуться к данной установке, без которой «красные никогда бы на Дон не пришли» и соответственно «того, что творится на Дону вот уже год, не было бы».

Миронов протестовал против того, чтобы в печати казаков именовали опричниками, рабами самодержавия, бандитами. 24 июня 1919 г. он направил телеграмму в адрес руководителей советского государства — Л. Д. Троцкого, В. И. Ленина и Н. И. Калинина с предупреждением: «Не только на Дону деятельность некоторых ревкомов, особотделов, трибуналов и некоторых комиссаров вызвало поголовное восстание, но это восстание грозит разлиться широкой волной в крестьянских селах по лицу всей республики». Миронов объяснял «настроение толщи крестьянской», которая породила множество дезертиров, образующих отряды «зеленых». Миронов предлагал следующее: «Политическое состояние страны властно требует созыва народного представительства, а не одного партийного, дабы выбить из рук предателей–социалистов почву из–под ног, продолжая упорную борьбу на фронте и создавая мощь Красной Армии. Этот шаг возвратит симпатии народной толщи, и она охотно возьмется за винтовку спасать землю и волю. Не называйте этого представитель­ства ни Земским собором, ни Учредительным собранием. Назовите, как угодно, но созовите. Народ стонет». Требование народного представительства понималось Мироновым как возможность донести до руководителей государства голос аграрного народа о его нуждах.

Миронов считал, что его расхождения с официальной партийной линией основаны на различном понимании способов и методов социалистического строительства — с участием всего народа, а не одной партии коммунистов. Мироновскую позицию выражал сформулированный им лозунг: «Долой самодержавие комиссаров и бюрократизм коммунистов — да здравствуют Советы Рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, избранных на основе свободной социалистической агитации!»

Наиболее полное изложение своих взглядов Миронов представил в объемном письме В. И. Ленину 31 июля 1919 г. из г. Саранска, где формировался Донской казачий корпус. В данном письме, отражающем, по его словам, «не личный взгляд на создавшееся положе­ние, а взгляд многомиллионного трудового крестьянства и казачества», Миронов поставил несколько «самых жгучих» вопросов: Почему некоторые крестьяне идут против Советской власти и в чем их ошибка? Кто такие контрреволюционеры? Что такое революция и как должно жить человечество? Последний вопрос определен Мироновым в качестве самого жгучего, самого больного вопроса, ответа на который жаждет услышать вся многомиллионная крестьянская масса, все трудовое казачество и как неотъемлемый член этого однородного тела — масса рабочая, неослепленная утопическими полетами в область «любви к дальнему» за счет «любви к ближнему».

Ответы, поставленные автором, поражают своей смелостью, прямотой, принципиальностью. Он писал: «Я стоял и стою не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство гласное, в котором народ принимал бы живое учас­тие. Я тут буржуазии и кулацких элементов не имею в виду. Только такое строительство вызовет симпатии крестьянской массы…». Коммунистическое строительство Миронов воспринимал не иначе, как процесс долгого и терпеливого, ненасильственного строительства. Правящая коммунистическая власть обвинялась во лжи по поводу решения земельного вопроса, массового и беспочвенного выселения семей казаков из области с конфискацией имущества. Объектом политики коммунистов стала часть русского народа — казачество, вино­ватое только в том, что оно темно и невежественно, виноватое в том, что «оно по роковой ошибке случая родилось от свободного русского крестьянства, бежавшего когда–то от гнета боярского и батагов царских в вольные степи Дона». В насильственной политике по отношению к казачеству Миронов видел не только реальную причину Вешенского восстания, но и объяснение, почему вешенские казаки столь ожесточенно сражались против советских войск. Чем оправдать поведение органов власти в станице Вешенская, возмущался Миронов, — в той самой станице, казаки которой первыми поняли ошибку и открыли в январе 1919 г. Калачево–Богучарский фронт? Это поведение и вызвало, по мироновской характеристике, «поголовное восстание на Дону, если не роковое, то, во всяком случае, грозное, чреватое неисчерпаемыми последствиями для хода всей революции». В подобной же политике коммунистического руководства Миронов усматривал объяснение, почему 204–й Сердобский полк, сформированный из крестьян, перешел на сторону казаков, хотя весь его командный состав состоял из коммунистов.

Политика в отношении казачества, как и в крестьянских губерниях по всей России, по словам Миронова, сопровождалась, ужасами «коммунистического строительства» на Дону. Миронов приводил известные ему факты, свидетельствующие, как представители советского государства принесли на Дон «месть, пожары и разорение». Назывались, в частности, следующие: один из комиссаров забрал у бедного казака–старика несколько пудов овса и ячменя, а когда тот пошел к нему за платой — он его расстрелял «во благо социальной революции»; хватали на улице казаков в хороших сапогах или штанах, арестовывали и снимали, а потом в тесном кружке бахвалились друг пред другом своею «добычей»; некоторые коммунисты увлекались грабежом крестьянского и казачьего имущества, перед отступлением они начали все это продавать, их арестовали, но потом этих грабителей отпустили на волю; реквизированные золотые и серебряные вещи присваивались, дележ происходил на глазах отступающего от белых населения; по приказу Морозовского ревкома людей хва­тали ночью, приводили в сарай и здесь пьяные ревкомовцы изощрялись, кто ловчее рубанет шашкой или ударит кинжалом, пока жертва не испускала дух, 67 трупов зарезанных нашли под полом этого же сарая; трибуналами 8–й армии по пути следования «во благо социальной революции» было расстреляно более 8 тыс. человек.

Вот кто контрреволюционеры! — утверждал Миронов. Он заявил: уничтожение казачества стало неопро­вержимым фактом, как только Дон стал советским. В общественном сознании населения сформировалось устойчивое мнение, что коммуна — зло. Казачество пришло к выводу, что «коммуния» — дело неподходящее, поскольку коммунисты «дюже» свирепы. А вот Советы, в которых бедняки правят по–справедливому — вещь хорошая. Отсюда появился лозунг: «Да здравствуют Советы и долой коммунистов!»

В результате политики военного коммунизма появилось множество дезертиров. Но дезертиры ли это? По образному определению Миронова, в лесах не дезертиры скрываются, а жалобы. Большая часть крестьян судит о советской власти по ее исполни­телям. Можно ли удивляться тому, что крестьяне идут против этой власти, спрашивал Миронов, и ошибаются ли они со своей точки зрения?

Миронов объяснил Ленину мотивацию своего письма. Не мог он согласиться и допустить, чтобы все перечисленные им факты руководство государства не замечало и чтобы все это делалось с его одобрения. Не мог он молчать о народных страда­ниях «во имя чего–то абстрактного, отдаленного». «Коммунистический произвол, — подчеркивал Миронов, — начи­нает давать себя чувствовать, и когда меня стараются уверить, что коммуны — дело доброй воли, я верить теперь отказываюсь». «Диким безумием, нелепостью» в письме назывались провокационные попытки натравить на казаков другие группы трудового населения: «Сшибают лбами казака и крестьянина, казака и рабочего. Боятся, чтобы эти люди не столковались и не примирились, что не в интересах тех, кто наметил адский план уничтожения казачества, план, который теперь так грубо обнаружил свой скелет: им нужно туда–сюда пройти по казачьим областям и под видом усмирения искусственно вызывае­мых восстаний обезлюдить казачьи области, опролетарить, разорить остатки населения и, поселив потом безземельных, начать строитель­ство коммунистического рая».

Миронов высказал свое собственное видение строительства нового общественного устройства: «Лично я борюсь пока за социализацию средств производства, то есть укрепление этих средств производства за трудящимися массами, за рабочими и трудовым крестьянством. Лично я убежден, и в этом коренное расхождение с коммунистами, что пока мы не укрепили этих средств производства за собою — мы не можем приступать к строительству социальной жизни. Это укрепление я называю фунда­ментом, на котором и должен быть построен потом социальный строй, строй коммуны. Фундамента мы еще не построили, ибо контрреволю­ция нами же, по злому умыслу, питаемая, в полном разгаре, — а уже бросились строить дом (коммуну). Постройка наша похожа на ту постройку, о которой Христос сказал, что подули ветры, раздули песок, сваи–столбы упали — и дом рухнул. Он рухнул потому, что не было фундамента, были лишь подведены столбы… Есть партия… ее каждый почувствовал основательнейшим образом, но власти нет».

Миронов выражал твердую уверенность оставаться искренним защитником народных чаяний на землю и волю. В его письме прозвучало пророческое предостережение: «за дьявольским планом уничтожения казачества, как покончено будет с казачеством, придет черед и за средним крестьянством». Он предупреждал: если так будет продолжаться, придется, покончив борьбу с Красновым, воевать с коммунистами. Письмо заканчивалось требованием «именем революции и от лица измученного казачества прекратить политику его истребления», объявить постоянную политику в отношении казачества».

Вероятно, Филипп Миронов прекрасно отдавал себе отчет, как будет воспринято содержание его письма адресатом — высшим руководством страны. Но он предпочел открыто высказать свои взгляды.

Миронов написал Программу Российской Рабоче–крестьянско–казацкой партии. Такая партия никогда не была создана, однако сам документ представляет интерес. В констатирующей части мироновской программы отмечалось: за Красной Армией шла другая армия — армия политических работников, армия коммунистов — ревкомов, особых отделов, комиссаров, чрезвычайных комиссий, ревтрибуналов, и каждый был наделен правом расстреливать и казнить. Надежды трудового крестьянства на землю и волю в той мере, на какую оно рассчитывало и имело право, не оправдались. Монополию над властью народа захватила кучка людей, вообразивших себя в своем фанатизме строителями социальной жизни огнем и мечом. Управление страной, как и при царе, оказалось не в руках свободно избранных Советов и их исполнительных органов, а в руках либо специально назначенных сверху комиссаров (то же, что бывшие генерал–губернаторы при царе), либо в подтасованных и фальсифицированных учреждениях, именующих себя то Советами, то комбедами, то ревкомами, то особотделами. Под прикрытием социалистических фраз и слов коммунисты установили политику узкопартийных интересов и надругались над интересами революционных трудящихся масс.

«Коммунисты зашли в тупик, — утверждал Миронов, — они сами не знают, что они хотят и где конец их утопических мечтаний. Не имея пред собой ясно постав­ленной и определенной цели, хватаясь за все, за что хвататься нужно было бы подождать, они, естественно, совершают ошибку за ошибкой, а каждая ошибка укрепляет позицию генерала Деникина и ведет к гибели социальную революцию». Злейшими врагами социальной революции Программа объявляла: справа — генерала Деникина, слева, «как это не дико», — комму­нистов. Существование явления дезертирства из Красной Армии объяснялось протестным ответом крестьянства на насильственное строительство коммун.

Политическая часть программы состояла из 14 пунктов. Программные положения включали следующие положения: вся власть принадлежит трудовому народу в лице подлинных Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов от трудящихся, которые должны быть исполнителями воли народа и его руководителями в созидании новой жизни; необходимо немедлен­ное восстановление всеми мерами и средствами в центре и на местах доподлинной власти Советов путем перевыборов на основе свободной социальной агитации всех Советов, созыва Всероссийско­го Съезда Советов представителей перевыбранных Советов; упразднение бюрократической власти, создавшей между трудо­выми массами и властью непроходимую преграду, переизбрание всех исполнительных органов Советской власти и пересмотр всего личного состава советских сотрудников; упразднение Совета Народных Комиссаров с передачей всех функций Центральному Исполнительному Комитету; предоставление Советам широких полномочий на местах в хозяйственном строительстве страны; упразднение чрезвычайных комиссий и ревкомов; свобода слова, печати, собраний, союзов для социалистических партий; проведение в жизнь обещанной большевиками социализации земли; прекращение начатого коммунистами беспощадного истребления казачества; обобществление владения и распоряжения землей, при этом пользование и труд остаются индивидуальными, личными.

Утверждение, что взгляды Миронова не выражали определенную программу, а отражали лишь протест против отдельных издержек партийной и государственной политики, не представляется правомерным и обоснованным. Данное мнение, фактическим создателем которого являлся И. Т. Смилга (впоследствии видный представитель «левой оппозиции»), получило название «идеологии советской середины». Миронов, по определению Смилги, был противник Деникина, но одновременно возражал против пролетарской политики правящей коммунистической партии, требуя уступок среднему крестьянству.

Взгляды Филиппа Миронова в процессе эволюции приобрели достаточно системный и последовательный характер, включая в себя ключевые направления экономической, социальной, политической, духовной, психологической жизни российского казачества и крестьянства. В его взглядах отразились надежды и чаяния не только донского, но значительной части всего аграрного населения страны. Многие положения Миронова, неприемлемые и даже чуждые для советского и партийного руководства в условиях господства политики военного коммунизма, впоследствии оказались востребованы при переходе к нэпу.

Махновщина: реалии и небылицы анархизма

Махновщина — крестьянское движение на юге Украины и России в 1918–1921 годах. Нестор Иванович Махно (Михненко) стал символом этого движения. Революционное знамя Нестора Махно олицетворяло не столько знамя анархии, как нередко представляется, сколько народное движение за справедливость, направленное на решение на­болевших общественные вопросов — освобождение трудящих­ся, создание жизненного устройства без гнета и произвола властей. Анархистская умозрительная теория, как и другие идеологии радикального революционного толка, оказалась далекой от подлинных интересов трудящихся, которых они яко­бы собирались «освобождать».

Выпячивание анархистской оболочки махновщины, попытки определить типологию данного массового крестьянского движения в качестве анархистского, нередко подкрепляется ссылками на воспоминания Махно. Мог ли сам малограмотный атаман написать мемуары, или же текст сочиняли другие — вопрос дискуссионный. С юношеских лет Махно попал под влияние екатеринославских анархистов, затем осваивал его во время многолетнего пребывания в Бутырской каторжной тюрьме, где в роли наставника молодого Махно выступил анархист Петр Аршинов. Жизненные университеты выковали в «Скромном» (кличка Махно со времен каторги) анархистские волю и жестокость. Являясь по своим взглядам приверженцем анархизма, Махно в теории разбирался неважно. Анархистский наставник Аршинов отмечал недостаток знаний (теоретических, исторических, политических) у Махно, вследствие чего Махно «часто упускал теорию из виду».

Махно сохранил верность усвоенным в юности идеалам — идее всеобщего передела и равенства, всевластия трудящихся, желания сделать бедных счастливыми. Свобода, вольный труд, равенство и солидарность были призваны восторжествовать над рабством под игом государства и капитала. Анархисты, отрицая диктатуру пролетариата, понимали социальную революцию как переход средств производства в распоряжение трудящегося — производителя. Врагами трудящихся для анархокоммунистов были не только помещики, но и кулаки как угнетатели трудового народа.

Съезд крестьян, рабочих и повстанцев революционной повстанческой армии Украины (махновцев), созванный в г. Александровске 28 октября — 2 ноября 1919 г., объявил о создании повсеместно на махновской территории вольных крестьянских организаций, их съездов (местных и областных) для решения насущных вопросов социального строительства. Значения второго термина из словочетания «вольные безвластные Советы» никто из махновцев определенно не понимал, но первое вос­принималось положительно: на практике многие уже познали, что представляют собой советы при большевистских ревкомах, бе­логвардейских и петлюровских комендантах.

«Вольный советский строй» означал в крестьянском восприятии отказ от налога на содержание государства, города, который ничего не мог дать взамен деревенских продуктов. Лозунг «вольных сове­тов» выражал протест как против крепостнических остатков и капитализма, так и против военного коммунизма. Идея «вольного советского строя» предполагала организацию новой хозяйственной и общественной жизни свободных крестьян, организация которой декларировалась на основе социального равенства и справедливости с ликвидацией классов, политических партий, национального неравенства.

Махновское движение возникло на собственной почве, развивалось как самостоятельное крестьянское движение с осознанными целями. Не оно пришло к анархизму, а группа анархистов–коммунистов примкнула к крестьянскому движению в качестве политических работников. Махновщина вобрала в себя элементы анархизма, которые могли способствовать достижению целей массового крестьянского движения.

Ближайшее окружение Мах­но состояло из его земляков, освоивших в основном начальный образовательный уровень (одно–двухгодичное обучение в начальной школе), включая малограмотного «полупролетария» Махно. Можно предположить, что они вряд ли штудировали анархо–коммунистические сочинения Кропоткина, но верили в уравнительный социализм. Для махновцев более понятен был язык, выраженный в одной из листовок штаба махновцев: «Повстанческая армия считает своим святым долгом стать на защиту интересов трудового крестьянства против попытки господ коммунистов запрячь в свой хомут трудовое крестьянство. Повстанческая армия — меч в руках трудового народа, призывает Вас, товарищи крестьяне и рабочие, самим взять в свои руки и дальнейшее строительство своего счастья, и свои народные трудовые богатства без помощи партийных лиц, пророков и большевистских шарлатанов, которые достойны смерти как гнусные воры, трусы и разбойники перед трудовым народом, в котором они находят только „человеческий материал“ и пушечное мясо».

Для характеристики социального состава махновского воинства приведем группу командного состава махновцев, входивших в число ближайших сподвижников Махно: Куриленко Василий — уроженец семьи батрака Мариупольского уезда — являлся командиром полка, членом штаба повстанческой армии, был представлен к награждению орденом Красного Знамени за взятие Мариуполя; Петренко Петр — из батрацкой семьи — полный Георгиевский кавалер, прапорщик, командир полка, командир ударной группы, начальник штаба Азовской группы повстанческой армии; Правда — из батрацкой семьи Александровского уезда — командир отряда, полка, начальник лазарета, армейского обоза; Троян Гавриил — батрак из Гуляй–Поля, адъютант Махно, секретарь Военно–революционного Совета махновской армии, командир особого полка, особой группы при командарме; Каретников (Каретник) Семен — безземельный крестьянин, батрак Гуляйпольской волости — командир полка, помощник командарма (заместитель Махно), и.о. командующего повстанческой армией (махновцев), командующий особой Крымской группой войск махновцев; Щусь Федор — крестьянин–бедняк села Большая Михайловка Александровского уезда — начальник махновской кавалерии, член штаба повстанческой армии, заместитель Махно; Белаш Виктор — уроженец села Новоспасовка Бердянского уезда Таврической губернии, рабочий–машинист паровоза — на­чальник оперативного отдела штаба Махно, начальник штаба, заместитель председателя совета Революционной повстанческой армии Украины (махновцев); Василевский Григорий — крестьянин Гуляй–Поля, из бедной семьи — личный друг Махно и соратник, нередко исполнял роль его заместителя, в конце 1919 г. — январе 1920 г. — адъютант Махно; Вдовиченко Трофим — уроженец батрацкой семьи села Новоспасовка Бердянского района — участник Первой мировой войны, прапорщик, полный Георгиевский кавалер, с мая 1918 г. — командир 2–го Новоспасовского отряда, с сентября по декабрь 1919 г. — командир 2–го Азовского корпуса повстанческой армии махновцев, с мая 1920 г. по май 1921 г. — командир Азовской группы повстанческой армии; Веретельников Борис — крестьянин из Гуляй–Поля, ра­ботал литейщиком на заводе Кригера и на Путиловском заводе в Петрограде — в начале 1919 г. — главный комиссар Военно–революционного полевого районного штаба Гуляй–Поля, в мае 1919 г. — старший помощник начштаба 3–й Заднепровской дивизии; Марченко (Шевченко) Алексей — уроженец Гуляй–Поля, из семьи бедняков — младший унтер–офицер царской армии, член Совета революционных повстанцев, в конце 1919 г. — начале 1920 г. — командир корпуса, командующий всей кавалерией армии, с июня 1920 г. командир кавгруппы. Перечисленные махновские командиры, игравшие заметную роль в крестьянском движении, являлись выходцами из бедноты, имели в основном образование не выше начального, поэтому не имели склонности к углубленному освоению теории анархизма.

Махно усвоил анархистское отрицание национальности как таковой и сплочение трудящихся на интернациональной основе: боролся с националистами–самостийниками, выступал против антисемитизма. Анархисты в окружении атамана в большинстве своем были евреи. В составе махновских отрядов, боровшихся против гетмана и деникинщины, позже против советской власти, была особая еврейская батарея (весь состав ее, повстанцы и командиры, были исключительно евреи). Махновскую контрразведку возглавлял Лев Задов (Зиньковский). Макс Черняк, ваходец из бедной еврейской семьи, занимал в разное время должности командира полка, начальника Бердянской контрразведки (1919 г.), начальника махновской контрразведки в начале 1921 г.

Почти весь созданный при атамане, по примеру больше­виков, «рево­люционный военный совет» состоял из евреев. В него входили, помимо старших наставников Махно, П. Аршинова (Марина) и В. Волина (Эйхенбаума), анархисты И. Тепер, И. Эмигрант, Я. Алый, А. Барон. В начале 1919 г. исполком Военно–революционного Совета в воззвании к рабочим, крестьянам и повстанцам объявил резкое осуждение еврейских погромов.

2–й съезд Гуляй–Польского районного съезда фронтовиков, Советов, отделов и подотделов военно–революционного штаба района в феврале 1919 г. в специальной резолюции «против грабежей, насилий и еврейских погромов, чинимых разными темными личностями, прикрывающимися именем честных повстанцев», объявил: порабощенные всех национальностей — русские, поляки, ла­тыши, армяне, евреи, немцы — должны объединиться в одну общую дружную семью рабочих и крестьян, чтобы «сбросить с себя цепи экономического рабства и духовного закрепощения». Все лица, принимавшие участие в подобных бесчинствах и насилиях, объявлялись врагами революции и трудящегося народа и подлежали расстрелу на месте преступления.

Обладавший природным прагматичным умом Махно не мог не осознавать несоответствие анархических идей с их реальным воплощением. Анархическое движение, полное революционного пафоса, сыграло заметную роль в революционной общественной ломке. В соответствии с анархистской доктриной махновцы разрушали и взрывали тюрьмы в занятых городах — давали человеку свободу. Но анархические мечты и идеалы разбивались от столкновения с жизненными реалиями. Теоретики анархизма не могли придумать конкретных путей воплощения собственных идей в практике построения нового общества.

Анархисты ожидали, что теоретик анархокоммунизма П. А. Кропоткин укажет конкретные пути для организации крестьянского движения в деревне, объяснит, как трудящийся может завладеть землей без власти над собой. 30 мая 1919 г. из Гуляй–Поля Махно написал Кропоткину письмо, в котором сообщал о посылке продовольствия для теоретика анархизма и просил прислать в махновское издание статью «о социальном строительстве в деревне», что, по его словам, «очень важно было бы для крестьян». Летом 1918 г. Махно в Москве встречался с Кропоткиным. Но ожидания не оправдались. Мечтатель–идеалист Кропоткин не дал ответа на эти вопросы. Анархисты в махновщине самостоятельно пытались создать образ крестьянства в качестве творца и носителя революции в деревне.

Жизненная практика разрушила анархистские идеальные теории. Идея сделать Повстанческую армию махновцев Всемирной Повстанческой армией являлась анархической грезой. Доктрина анархокоммунизма отвергала государство, но практика заставила Махно заняться основами государственного строительства: у нового «государства» (Махновии) образовалась столица — Гуляй–Поле, пришлось создавать государственные органы — советы («вольные» и «безвластные» по названию), заниматься повседневной организацией жизни населения.

Махновский реввоенсовет в своем постановлении продекларировал анархокоммунистический принцип свободного обмена продуктами труда, главным образом, между трудящимися. Но попытка воплощения данной кропоткинской идеи по поводу непосредственного товарообмена деревни с городом, без участия посредника в лице государства на практике провалилась. Попытка устройства вольных коммун также оказалась безуспешной, когда государство заявило свои права на результат труда «свободных» коммунаров. Постановление реввоенсовета махновцев устанавливало оборот различных видов денег — советских, украинских и иных. Но анархистский догматизм, выразившийся в хождении всех видов денежных знаков (от царских до советских и деникинских), привел к полному хаосу финансового рынка в Махновии.

Анархистские теоретики, выступавшие от имени популярного народного атамана, общего языка с крестьянской массой не находили. Неслучайно среди анархистов существовали настроения, что махновщина «не гармонирует» с идейными основами социализма. Интересы крестьян не противоречили стихийному анархизму, но анархизм не воспринимался как политическое учение. Психология мелкого собственника в сочетании с природным индивидуальным анархическим эгоизмом демонстирировали нежелание любой власти над собой. Поддержка населением махновщины обусловливалась потребностью в защите от грабительской политики власти, самоуправлении, а также возможностью воспользоваться материальными выгодами безвластия (отказ от уплаты налогов и выполнения повинностей, захват земли, военная добыча).

В резолюции экстренного совещания активных работников анархистской конфедерации «Набат» в марте 1920 г. содержались следующие положения: «Поскольку в этом движении проявляется стремление народных низов к самоосвобождению, долг каждого анархиста — активно помогать ему в борь­бе с государством. Но махновская армия не анархистская армия. Махновская армия представляет собою сплетение революционной преданности, отваги, самопожертвования с предрассудками среднего деревенского жите­ля. …Твердо зная ближайшую непосредственную задачу — бить буржуев и гнать насильников–властителей, повстанцы–махновцы имеют, однако, весьма смутное представление об анархическом идеале». Поэтому совещание конфедерации «На­бат» напоминало своим сторонникам: нельзя смешивать махновское движение с анархистским движением, тем более подменять одно другим. Ставилась задача «из наиболее сознательной части повстанцев–махновцев сделать передовой идейный анархистский авангард».

Объективную оценку отношений анархизма и махновщины дал П. Аршинов. По его свидетельству, махновщина зародилась и развивалась самостоятельно, без воздействия со стороны анархических организаций. Анархисты вошли в движение с громадным опозданием, когда социальное строительство было прервано боевыми действиями. Анархисты оказались в обстановке военных действий. Аршинов сожалел о нераскрытом потенциале анархизма, который, по его мнению, являлся единственным мировоззрением, на который могла опереться махновщина в борьбе с большевизмом.

Примечательно мнение по поводу влияния анархизма на махновщину, высказанное анархистом Д. И. Поповым: попытки как партии, так и различных анархических групп предпринимались неоднократно, но успехом не пользовались. Попов аргументировал собственную оценку: «Приходится, констатируя неподготовленность трудовых масс, сказать, что анархическое строительство массовое невозможно, а, следовательно, и по­пытка затеять сейчас кампанию в массах за ломку существующего государст­венного коммунистического аппарата Советской власти была бы попыткой в высшей степени необдуманной и, несомненно, в ущерб интересам револю­ции. Предположим, что за короткий срок в какой–то степени и удалось бы разрушить государственный аппарат, но, несомненно, создать взамен его не удалось бы абсолютно ничего. Отсюда — короткий отдых, предназначенный для укрепления революционных сил, данной борьбой и ломкой вконец бы обессилил и расшатал и без того измученный организм революции. Разрушив хотя и существующее с большими недостатками государственное коммуни­стическое строительство, мы бы остались у разбитого корыта: неспособные ни к малейшему отпору наступающей реакции. Следовательно, для меня, как для анархиста–коммуниста, в принципе идейно отвергающего государствен­ность, наименьшим все–таки злом является не разрушение в данный момент государственного аппарата власти, а его сохранение, поскольку он является единственным аппаратом налаживания и усиления в данный момент революционной мощи крестьян и рабочих».

Махновский анархистский реввоенсовет устраи­вал митинги, пытаясь разъяснить основы анархистского учения, издавал газеты–листовки с бунтарскими названиями «Набат», «Путь к свободе», «Вольный повстанец», содержание которых переполнялось анархистской демагогией. Кто читал анархистские издания? Неграмотная крестьянская масса? Вряд ли.

Властных полномочий реввоенсовет не имел. Штаб Махно держал его в «ежовых рукавицах». Группа махновской армии Крымского направления решением начальника корпуса организовала даже собственный реввоенсовет, не подчинявшийся Волину. Показательно следующее событие. 20 ноября 1919 г. на совместном заседании Военно–революционного Совета и командования Повстанческой армией махновцев председатель ревовенсовета Волин в ответе на заявление Махно, что «Совет ничего не делает», заявил: Совет напрягает все свои усилия, но с ним не считаются, в результате решения реввоенсовета остаются лишь на бумаге — постановления и предписания совета не выполняются. Командарм, сокрушался Волин, редко бывал на заседаниях реввоенсовета. Волин обращался к Махно с просьбой издать по армии специальный приказ, в котором потребовать от командиров выполнения всех постановлений возглавляемого им реввоенсовета. Попытка реввоенсовета вмешаться в дела махновской контрразведки получила немедленный отпор со стороны начальника контрразведки: «Мы над собой никаких комиссий не признаем. Мы работаем так, как показывает нам необходимое для блага трудящихся». Даже рассмотрение вопросов санитарной комиссии закончилось постановлением: просить батько Махно, чтобы выполнил данное обещание в отношении санитарной комиссии.

Анархистские комиссары Махно сформулировали необходимость проведения так называемой «добровольной мобилизации» — яркое свидетельство того, как анархистская догма расходилась с реальной жизнью. Термин «мобилизация» подразумевает принудительный призыв в армию населения с суровым наказанием за уклонение. Но в теории анархисты были против принуждения. Вот и придумали нечто вроде развития анархизма через подобное словосочетание. Первоначально в феврале 1919 г. 2–й съезд Гуляй–Польского районного съезда фронтовиков, Советов, отделов и подотделов военно–революционного штаба района объявил обязательную всеобщую мобилизацию. Трактовка резолюции по данному вопросу вызывает недоумение: моби­лизация определялась, с одной стороны, как непринудительная — отвергающая принцип давле­ния сверху насилием и приказами, но, с другой стороны, как обязательная: каждому крестьянину, способному носить оружие, предлагалось самому осознать свой долг по защите интересов всего трудящегося народа и пойти в ряды повстанцев.

Съезд крестьян, рабочих и повстанцев революционной повстанческой армии в Александровске 28 октября — 2 ноября 1919 г. принял решение о «добровольной мобилизации» в махновскую армию. Резолюция по вопросу об организации военных повстанческих сил устанавливала проведение на территории, ос­вобожденной повстанческой армией (махновцами), добровольно–уравнительной мобилизации мужчин возрастной категории за 30 лет — с 19 до 48 лет. Формирование производилось по территориальному принципу — по селам, волостям и уездам. Специальная инструкция по формированию революционной добровольно–повстанческой армии из трудящихся разъясняла, что «все население мужского пола, начиная с 19 до 48–летнего возраста включительно, согласно добровольно–уравнительной мобилизации и с согласия каждого на то, что он идет добровольно в ряды Повстанческой армии для защиты интересов трудящихся масс от капитала, берется на учет и разбивается на следующие отдельные категории: а) от 19 до 28 лет включительно; б) от 29 до 38 лет; в) от 38 до 48 лет». Учет каждой отдельной категории разделялся по военной специальности: пехота, кавалерия, артиллерия, инженерные части, из которых в проводилось формирование Повстанческой армии в боевые единицы: отделения, взводы, роты и т. д. Выборы командиров подлежали ограничению — до полка включительно. Выполнение инструкции возлагалось на местные военные отделы волостных Советов, в случае их отсутствия — на волостные Советы. Командиры крупных соединений — бригад, дивизий, корпусов — назначались штабом армии и военно–революционным советом. Для установления «стальной товарищеской дисциплины» в рядах Повстанческой армии требовалось создать товарищеские суды.

Конечно, создание «товарищеских судов» в военной армии, в условиях гражданской войны — сам по себе нонсенс. Для этой цели создаются другие органы — военные и военно–полевые суды, трибуналы. Анархии «вольной безвластной армии» в махновщине не существовало. Анархистская «выборность командного состава» не могла заменить принцип назначения и единоначалия: командиров час­тей и подразделений (не только крупных соединений, как было записано в приведенной инструкции) назначал сам Махно или его приближен­ные.

В соответствии с доктриной анархизма, отрицавшей власть государства, носители теории не должны были признавать обязательные государственные атрибуты — вооруженные и полицейские силы. Но в данном вопросе также анархистская теория столкнулась с противоречием практики: «безвластная» власть Махно устанавливала якобы безвластие силой оружия — винтовка рождала власть. Анархистское отрицание законов порождало произвол.

Крестьянское движение находило свое организационное выражение в махновской повстанческой армии. Повстанческая армия Махно сложилась весной 1919 г. Приказы Махно по Революционной повстанческой армии (махновцев) требовали ввести в частях, вполне в анархистском духе «братскую, разумную дисциплину». В телеграмме от 29 января 1919 г. в адрес советского командования Махно уверял: предприняты самые строжайшие меры по прекращению грабежей, убийств, реквизиций и конфискаций — если совершается где–либо подобное, то только провокаторами. Однако осуждение грабежей не могло их остановить, даже методом показательных расстрелов грабителей–махновцев: привычным явлением стали рас­стрелы, которые производились махновским воинством, в том числе самим Махно, жестокие расправы, грабежи и конфискации имущества, ужасы махновской контрразведки. Во всех видах «революционного насилия» Махно принимал непосредственное участие.

Черный анархистский флаг над массовым крестьянским движением являлся лишь внешней оболочкой махновщины. Крестьянская вольница с оружием в руках отстаивала независимость родных сел. В условиях гражданской войны, когда смерть стала восприниматься обыденным делом, крестьяне твердо усвоили простую истину: их атаман против красных с их продразверсткой и против белых с их реквизициями — то и другое воспринималось как грабеж. Поэтому крестьянство поддерживало Махно, который их защищал со своими боевыми отрядами.

Основные принципы организации армии, по анархистской умозрительной конструкции, — добровольчество, выборное начало, самодисциплина — в действительности оказались не более чем декоративным фасадом реального построения вооруженного махновского воинства. Революционно–по­встанческая армия махновцев в основе своей копировала организацию Красной армии. Пехота делилась на бригады, полки, батальоны, роты, взводы, отделения; кавалерия состояла из дивизионов, полков, сотен, эскадронов, взводов, отделений; артиллерия имела свои дивизионы, батареи. Махновцы переняли трехчленный состав каждой тактической единицы. Неисполнение приказов, нарушение дисциплины, по уставным требованиям, каралось вплоть до расстрела на месте. В махновской армии, как и в Красной, были штабы, реввоенсовет, политотдел (кото­рый носил наименование культпросвета), политотделы в подразделениях, институт комиссаров, разведка и контрразведка.

10 октября 1920 г. в воззвании председателя Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкого «Что означает переход Махно на сторону Советской власти?» утверждался новый миф: махновщина «по недомыслию» опиралась непосредственно на кулацкие верхи деревни. Автор не обращал внимание на явное противоречие данного утверждения его же собственному заявлению в статье «Махновщина» в 1919 г. об анархистской природе махновщины: ведь кулак для анархокоммуниста воспринимался не иначе, как враг трудящихся. Поэтому попытка Троцкого объединить в одном социальном явлении — махновщине — непримиримые стороны представляется не просто ошибочной — скорее провокационной: квалифицированный теоретик Троцкий не мог не понимать элементарных теоретических нюансов. Другое дело, подобные упражнения в знаниях не интересовали неграмотную крестьянскую массу. Для народа более понятными были их собственные жизненные наблюдения.

Крестьянские восстания в Поволжье

В 1917 — первой половине 1918 гг. крестьяне Поволжья, как и всей Рос­сии, добились ликвидации помещичьего земле­владения и уравнительного перераспределения земель среди тех, кто обраба­тывает ее своими руками. Но с ликвидацией помещичьего землевладения крестьянская революция не завершилась. Она вступила в стадию борьбы крес­тьян за право быть хозяином на своей земле, свободно распоряжаться резуль­татами своего труда, против крайне тяжелых государственных повинностей, связанных со снабжением продовольствием города и армии, мобилизациями и обеспечением нужд фронта. События 1919–1922 гг. в поволжской деревне являются неотъемлемой частью общероссийского крестьянского движения, направленного против политики военного коммунизма. К началу 1919 г. Поволжье было полностью освобождено от антисоветских сил и вся его территория стала источником продовольственных и людских ресур­сов для большевистского государства.

События янва­ря–февраля 1919 г. предвещали массовое крестьянское восстание на территории Поволжья — в непосредственном тылу Красной армии, отражавшей наступление армии Колчака. Понимание опаснос­ти возникло и в центральных органах власти. Циркуляр Наркомата внутренних дел губисполкомам с предписанием сбора информации о причинах антисоветских восстаний в феврале — марте 1919 г. был разослан уезд­ным исполкомам и волостным советам в Поволжье. Опасаясь, что «восста­ния, вспыхнувшие за последнее время, примут характер единого контрреволюци­онного фронта», Наркомат внутренних дел требовал от местных органов управ­ления детально расследовать причины восстаний», их характер и масштабы, со­став участников, организаторов. «Вспышки» протеста и сопротивления могли вызываться, как говорилось в циркуляре, «действиями и распоряжениями существующей власти, поведе­нием отдельных агентов местной власти, введением хлебной монополии, про­довольственным кризисом, мобилизацией и пр. или недовольством общей по­литикой Советской власти». Однако реальных мер по исправлению ситуации циркуляр не предла­гал. Все сводилось к «работе контрреволюционеров» и «недостаточной тактичности» местных органов власти, неумелому исполнению ими заданий Центра.

«Чапанная война»

3 марта 1919 г. практически одновременно в нескольких уездах Симбирской и Самарской губерний стихийно вспыхнуло крестьянское восстание, вошедшее в историю как «чапанная война» (от слова «чапан» — крестьянский кафтан, верхняя одежда крестьян). В числе первых заполыхали Сенгилеевский уезд в Симбирской губернии (села Новодевичье, Бектяшка, Хрящевка, Сенгилеево), Ставропольский уезд Самарской губернии (Ягодное, Мусорка, Ташла) (1:133—134,137).

Одним из очагов восстания стало крупное село Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии. Волостное село Новодевичье имело свыше тысячи дворов и располагалось в центре хлебного района, у волжской пристани. Волнения в Новодевичьем начались на сходе 3 марта, созванном сельским Советом. На нем было объявлено о фактах произвольной рек­визиции хлеба и скота комиссаром Беловым. Инструктор Сенгилеевского уездного продкома Бе­лов во главе продотряда производил без всяких разъяснений и с угрозами реквизи­ции лошадей, скота, затем кур у всех, кто ему не по­нравился: у крестьянина Воробьева весь хлеб реквизировали «под метелку», не оставив ни­чего хозяину, у вдовы Кучеровой забрали последнюю корову. В результате обсуждения подобных явлений сход пришел к заключению, что необ­ходимо дать отпор действиям продкомиссара в масштабе всей волости. 3 марта вечером крестьяне ворвались в почтово–телеграфную контору и захватили телеграфный аппарат. На усмирение крестьян был отправлен отряд в 50 человек, однако произошло непредвиденное событие: в результате мирных переговоров крестьяне убедили бойцов отряда в своей правоте — отряд сдал оружие крестьянам без всякого сопротивления (1:246).

Свидетель начала восстания агитатор Н. Г. Петров в своем отчете руководству о причинах крестьянского восстания в Ново–Девиченской волости Сенгилеевского уезда сообщал, что «работавшая здесь чрезвычайка, во главе с убитым во время восстания председателем ее Казимировым, в высшей степени щедро употребляла избиение своих «клиентов» кулаками, приклада­ми, плетью, пиками и т.д… Находившийся здесь продотряд Павлова вел себя возмутительно: пьянствовал, совершал всяческие поборы овец, молочных продуктов, от­чуждал безвозмездно что понравится, по ночам шла стрельба вверх и т. д. В пьянстве не уступали и ответственные представители: комиссар Белов, пред­седатель ЧК Казимиров, начальник отряда Павлов, комиссар Стафеев (в Мордове) и др… При исполнении обязанностей продкомиссар Белов действовал бестактно (на возражения и просьбы крестьян отвечал угрозами увеличить размер реквизируемого хлеба, все виды реквизиции стал проводить сразу)» (1:183).

Из Сенгилеевского уезда крестьянские волнения перекинулись в Симбирской губернии на Сызранский уезд, в Самарской — на Мелекесский и Ставропольский уезды (1:143). В телеграмме Самарского губисполкома в Наркомат внутренних дел сообщалось о восстании крестьян в начале марта в селе Ново–Майна Мелекесского уезда: крестьяне «отка­зались допустить к учету хлеба, дать подводы для срочных надобностей и выгнали продовольственных инструкторов, угрожая жизни. Были командиро­ваны в Ново–Майну заведующий уездным отделом управления, военный комиссар и два политических работника с отрядом кавалерии в 20 человек, по прибытии коих сделано собрание с целью уладить дело мирно, но со сто­роны толпы было произведено нападение на командированных заведотдуправления, военкома. Отряд в это время был во дворе совета, вовремя не мог оказать помощи, в результате зав. отделом управления, военком отдела­лись легкими побоями, двое агитаторов тяжело избиты толпой, отряд залпами рассеял толпу, есть раненые» (4).

9 марта 1919 г. председатель Казанской губчека К. М. Карлсон направил телеграмму в штаб Приволжского военного округа с информацией о начале восстания в Казанской губернии.

Местные губернские власти сразу же объявили об эсеровской и белогвардейской организации восстания. Подобный шаг имел своей целью создание пропагандистского мифа о якобы заговорах и происках врагов трудового крестьянства. Таким образом местные партийные и советские руководители пытались перенести вину и ответственность за собственные просчеты и ошибки. Как только восстание охватило почти всю Симбирскую губернию, председатель губисполкома М. А. Гимов доложил в Наркомат внутренних дел, ЦК РКП (б) и ВЦИК, что «во главе восстания стоят правые эсеры, ге­нерал Бердичев и граф Орлов» (6). В газете «Известия Симбирского губернского совета рабочих и крестьянских депутатов» появилась статья под названием «Белогвардейский бунт», в которой утверждалось, что «крестьянство, участвую­щее в восстании, во–первых, состоит из кулачества, ибо села Новодевичье, Бектяшка, Хрящевка — самые богатые в этом краю, во–вторых, имеются ус­тановленные данные, что восстанием руководят офицеры, которые оказались даже среди убитых, пристава, генерал Бердичев и известный помещик, обла­дающий огромными имениями в Жегулях, гр. Орлов–Давыдов» (7).

Член Реввоенсовета Восточного фронта С. И. Гусев в докладе на имя Ленина и Свердлова о восстании крестьян в Симбирской губернии утверждал, что оно «носит все следы организованности. Руководят им, по слухам, бывшие офицеры пол­ковник Павлов, полковник граф Орлов, генерал Бердичев. Есть сведения, что под одним документам имеется подпись бывшего секретаря правых эсеров, но чувствуется присутствие левых эсеров. Организации восставших иногда на­зываются „Блоком трудового крестьянства“, иногда „Крестьянским со­юзом“, „Крестьянской секцией“ и так далее» (1:144—145).

Но все эти сведения не соответствовали реальной действительности. Волнения в селах происходили по одинаковому сценарию стихийного народного всплеска: набатный звон призывал крестьян на сход, сельский сход осуждал произвол органов коммунистической власти, выносил приговор о восстании под лозунгами «За Советскую власть, за Октябрьскую революцию!», но «Долой власть коммунистов–насильников и грабите­лей!». После принятия подобного решения следовали аресты коммунистов и работников органов власти, вооружение тем, что было под руками, выборы штаба и командиров, направление делегатов по соседним селам и волостям с призывом присоединиться к восстанию.

Агитатор Н. Г. Петров в своем отчете информировал, что «в Новодевичье на какую–либо связь с левыми эсерами нет буквально ни одного указания». Советский агитатор объективно засвидетельствовал «совершенное отсутствие следов пребывания в Новодевичье посторонних лиц, вопреки всем газетным сообщениям о каком–то поручике, графе Орлове–Давыдове и т. д. Выдвинувшиеся во время вос­стания руководители Новодевиченского „штаба“ все были исключительно из местных людей» (1:182—187). Трудно было поверить политической сказке, что бывший крупный помещик Жегулевской волости граф Орлов-Давыдов после революционного передела его земель вдруг поднял захвативших и разграбивших его поместье крестьян на борьбу с советской властью.

Взрыв крес­тьянского недовольства политикой большевиков весной 1919 г. в уездах Самарской и Симбирской губерний определялся тем обстоятель­ством, что именно на их долю после освобождения Среднего Поволжья от белых пришлась основная тяжесть продразверстки и других натуральных повинностей. Одна Самарская губерния из урожая 1918 г. поставила Советской России пятую часть всего добытого в заготовительную кампанию хлеба (2:181). Ситуация усугубилась близостью фронта: мобилизацией всех людских и материальных ресурсов любой ценой, принудительными реквизициями продовольствия и скота для нужд фронта. При реквизиции скота отнимали последних кур. В Сенгилеевском уезде председатель уездного комитета партии участвовал, будучи членом ЧК, в десятках избиений арестованных и дележе конфискованных вещей (1:145).

Одной из весомых причина восстания стали насильственные действия местных органов власти по взысканию с населения «чрезвычайного 10–миллиардного революци­онного налога на имущие группы городского и сельского населения» (3:465–469.) Налог на де­ревню оказался столь преувеличенным, что его изъятие проводилось не только с имущих, но с населения деревни в целом. Чрезвычайный налог отождествлялся с контрибуцией. Насильственные дей­ствия местных властей (комбедов, партийных ячеек, продотрядов) по отношению к крес­тьянам в ходе сбора чрезвычайного налога и продразверстки вызвали взрыв крес­тьянского недовольства. При взимании чрезвычайного налога употреблялись пытки вроде обливания людей водой и замораживания. Губернские организации смотрели на это сквозь пальцы (1:145). «Чапанная война» стала протестной реакцией крестьянства против чрезвычайной политики власти.

Общего руководства в «чапанной войне» не было. В районах восстания были созданы волостные и сельские штабы повстанцев. Из крестьянской среды выдвигались начальники штабов и военные руководители, знающие военное дело. В селе Новодевичье повстанцев возглавил крестьянин Козятин, в Печерской волости восстанием руководил крестьянин из деревни Львовки Василий Минеев, в Ново–Рачемской волости — крестьяне Дмитрий Червяков и Иван Матвеев. В повстанческих штабах выделялись военком Никольской волости Василий Никеров и военрук Иван Красильников, бывшие унтер-офицеры царской армии, военком Усинской волости Васи­лий Приданов–Голоднов и военрук Герасим Королев. Так было повсеместно в повстанческих районах. Среди организаторов крестьянского восстания оказалось немало представителей волостных и сельских Советов: председатель Усинского сельского исполкома Осип Балакин, заместитель предсе­дателя сельского совета Григорий Шикин–Земляков, председатель Жегулевкого сельского совета Тимофей Сумароков, председатель Жемковского волостного исполкома Василий Дорофеев и секретарь исполкома Павел Комаров (1:260,261,268).

«Чапанка» как стихийный крестьянский протест отличалась массовостью. За неделю восстание охватило всю Симбирскую губернию, часть Самарской и часть Казанской губерний, освобожденные осенью 1918 г. от власти Комуча. Однако единой армии у повстанцев, как и единого военного руководства не было: каждое село, поселок, защищались самостоятельно.

Характерным олицетворением народного восстания являлось вооружение крестьян: в сельских кузницах изготавливались наконечники для деревянных пик, на длинные шесты насаживались штыки или крючья (специально для кавалеристов), топоры, вилы, а зачастую просто русская дубинка. Незначительное количество огнестрельного оружия, пулеметов были отняты у красноармейцев. 9 марта начальник штаба Восточного фронта Лазарев сообщил члену РВС фронта Гусеву о количестве восставших — около 200 000 чело­век (8). Конечно, цифра повстанцев была явно преувеличена.

Одним из основных центров восстания было село Новодевичье. Повстанческий штаб разослал во многие волостные советы телеграммы о восстании в Сенгилеевском уезде с просьбой поддержать их. Председатель Симбирского губисполкома М. А. Гимов 6 марта прислал в Новодевичье телеграмму с требованием арестовать зачинщиков восстания. 7 марта ему была отправлена ответная телеграмма от имени «волостной крестьянской организации» следующего содержания: «…Никакого кулацкого вооруженного восстания не было. Возник конфликт с комиссаром т. Беловым на почве неправильной реквизиции хлеба и скота, так как излишек хлеба и скота не был выяснен и учетные ведомости не были закончены, но т. Белов приступил к насильственной реквизиции. Но этот кон­фликт с т. Беловым в тот же день был улажен. Конфликт возобновлен был т. Алексеевым и Григорьевым, делегированными Сенгилеевским продоткомом для улаживания означенного конфликта, которые вечером 4–го заявили, что все будет улажено мирным путем, но 5–го утром т. Алексеев двинул прод­отряд к волостному совету и телеграфно затребовал другие отряды, после чего продотряд был разоружен. Волостной исполком с 3–го на 4–е марта скрылся, впоследствии найден и арестован. Новый избран, к приему дел не приступал, просим распоряжения. Приветствуем Советскую власть. Долой коммунистов, анархистов–насиль­ников, которые действуют против декретов. Да здравствует Советская власть на платформе Октябрьской революции» (9).

Как видно из данной телеграммы, крестьяне не хотели кровопролития, надеялись, что конфликт будет разрешен мирным путем. Подобные настроения преобладали в крестьянской среде повсеместно. Об этом свидетельствует текст Наказа от Нижне–Санчелеевской волости Ставропольского уезда для ведения мирных переговоров, принятый 8 марта 1919 г.: «1) Мы, крестьяне Нижне–Санчелеевской волости, вынуждены были вос­стать не против Советской власти, но против коммунистических банд с гряз­ным прошлым и настоящим, которые вместо истинных проповедей грабили и разоряли крестьянское население, ставили диктатуру и не входили в положение трудового крестьянства. 2) Мы, крестьяне, видя несправедливое действие коммунистов в том, что во все организации, как в советы, ставили кооптированных приспешников, не счи­таясь с мнением крестьян, и это им нужно для того, чтобы узнавать у крестьян, где имеются все существенные предметы, которые они через своих приспешников конфисковали и набивали свои карманы, превращая в свою собственность… 4) Мы, крестьяне, требуем крестьянского самоуправления, как–то: участво­вать в выборах и быть выбранными как в сельские, волостные, уездные, гу­бернские и т. д. советы из крестьянского населения, но не только из одних ра­бочих и коммунистов. 5) Мы, крестьяне, посылаем несколько протестов против коммунистов, ко­торые делали всевозможные пакости, но на наши протесты нам грозили арес­том и расстрелом, не считаясь с выборными советами, так что наши советы на­ходились под каблуком коммунистов» (ГАРФ. Ф. Р-1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 110).

Крестьянские настроения характеризовали переговоры по прямому проводу заместителя председателя Симбирского губисполкома, секретаря губкома РКП (б) И. М. Варейкиса со штабом повстанцев в селе Новодевичье. Направленный на расследование причин восстания, Варейкис связался с председателем волостного Совета Поручиковым и затребовал срочные данные о положении во­лости и о настроении населения, в первую очереь «о количестве восстав­ших кулаков и дезертиров». Поручиков немедленно ответил: «У нас кулацких восстаний нет и не было. Контрреволю­ционеров нет. Мы против неправильной реквизиций хлеба и скота. Привет­ствуем партию большевиков и против них не идем, мы идем против насилия коммунистов. Вообще же контрреволюции нет… Кулацкого восстания нет, все крестьяне — трудови­ки. Число восставших — все села и деревни. Мы желали бы, чтобы вы сами к нам приехали, дабы вы сами видели, кто восстал… Ведь, товарищ Варейкис, мы не саботажники, нам бы хотелось с вами самим поговорить; вы сами увидите, что мы правы и народ с удовольствием выслушает вас. Ответьте сейчас же, приедете к нам или нет?». Повстанцы надеялись на мирное разрешение своих требований. На циничную угрозу Варейкиса («Пока что к вам не еду, потому что высланы соответствую­щие ораторы, то есть пушки»). Поручиков ответил: «Вот если сами приедете — будет лучше, чем ваши пушки. Они только озлобят народ…» (10). Однако у власти на это был другой взгляд. Для переговоров прибыли пушки. Началась ожесточенная кровавая война.

7 марта повстанцы заняли Ставрополь — уездный центр Самарской губернии и избрали Ставропольский временный исполком, комендатуру, которые приступили к организации Крестьянской армии и организации жизни мирного населения. Постановлением Ставропольского Совета рабочих и крестьянских депутатов от 11 марта 1919 г. был утвержден лозунг «Вся власть Советам!» (1:113).

Позиция Ставропольского Совета была четко выражена в принятой «платформе»: «на основании Конституции Российской Советской Федеративной Социалистической Респуб­лики, исполнительный комитет стоит на платформе защиты Советской власти, но всеми силами протестует против засилия коммунистов». Власть Советов в восприятии повстанцев отождествлялась с народной властью (1:111). Активная деятельность Ставропольского Совета, ставшего по сути идейным центром «чапанного» восстания, опровергала миф о белогвардейском или эсеровском заговоре. Умонастроение крестьянской массы связывало собственное будущее не с монархическим устройством государства, а с народной, представительной властью, олицетворяемой формой Советов как «плотью и кровью» народа. В этой связи примечательно, что в одном из воззваний штаб повстанцев объявил: «прежние защитники Учредительного собрания также признают, что только власть Советов, беднейших крестьян и рабочих закрепит наши завоевания» (ГАРФ. Ф.-1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 86).

В повстанческой среде укрепилось мнение, что установлению народной советской власти препятствует «диктатура коммунистов». Коммунисты в сознании трудового крестьянства ассоциировались с насильниками — «шайкой хулиганов, лодырей, лентяев и любителей чужого, кровавым потом нажитого имущества». В воззвании с символическим названием как «Трудовой крестьянской рабочей рукомозолистой партизанской армии» коммунисты сравнивались с крыловской «Свиньей под дубом вековым»: «…Они так же, как и досто­примечательная свинья, которая не сеяла и не садила эти вековечные дубы, нажравшись желудей до отвала, у дуба корни подрывать стала. Вековечный дуб, граждане, это трудовое крестьянство, которое веками несло тяжести и ли­шения, как в монархизме, так и во все те тяжелые годины крепостничества; крестьянство спало как медведь в берлоге, которого не трогала рогатина, по которому ползали различные насекомые, букашки, всевозможные гады и он терпеливо переносил все их укусы и ужаления; но как только медведь по­чувствовал холодную сталь просунутой в берлогу рогатины, он выскочил из берлоги и начал метать направо и налево подступивших к нему охотников и собак. Итак, крестьяне, настала пора и нам, как крыловскому медведю, про­снуться и разметать всех действительных гадов человечества — коммунистов, которые высасывают кровь трудового крестьянства и последние соки из его кровавым потом нажитого имущества…». Повстанцы призывали встать всех «от старого до малого на защиту своих кров­ных прав» и «стереть с лица земли всю присосавшуюся к нам коммуну». Предлагалось переписать воззвание и передать его в следующее селение, чтобы и оно сняло копию и переслало еще дальше (ГАРФ. Ф.-1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 84–84 об.).

Протестуя против «засилия отдельных коммунистов», руководители повстанцев предупреждали крестьян против «бесцельного кровопролития» и «убийств» обезоруженных коммунистов». В воззвании к крестьянам, интеллигенции, всем гражданам Советской России от 12 марта 1919 г. разъяснялось: «засилие темных личностей из партии коммунистов» произошло в результате того, что к коммунистам «притесалось много всякой рвани — духовной и физической» (1:103—104.106).

Комендатура повстанцев объявила мобилизацию от 18 до 40 лет. Уклонявшиеся от мобилизации объявлялись противниками народной власти и подлежали военно–полевому суду. Ставропольский временный исполком принял постановление заключить в Ставропольскую тюрьму всех коммунистов, арестованных в районе Ставрополя (1:112). К красноармейцам и их семьям руководители повстанцев демонстрировали дружественное отношение. Комендант Ставрополя крестьянин Петр Голосов издал специальный приказ, в котором объявлялось: «довожу до сведения жен и семейств красноармейцев и коммунистов, что все причиненные над вами насилия и поругания со стороны Крестьянской армии доносите мне, не стесняйтесь ничего. Объявляю Крестьянской армии Ставропольского уезда, что за такие насилия и бесчинства виновные будут предаваться суду по закону военного времени» (12).

Противоборство сопровождалось агитационно-пропагандистской борьбой органов власти с повстанцами. Реввоенсовет Восточного фронта выпустил массовым тиражом листовку «Коммунисты и большевики». Печатный орган повстанцев — «Известия Ставропольского Исполкома» — в ряде воззваний, обращенных к различным категориям населения, подчер­кивал мысль о незыблемости Советской власти, нежелании возврата к старым, дореволюционным порядкам. Воззвания заканчивались лозунгами: «Да здравствует Советская власть на платформе Октябрьской революции!», «Да здравствуют советы!», «Да здравствует Воля Народа!».

В воззвании штаба повстанцев к крестьянам России заявлялось, что повстанцы «восстали против засилия и произвола тиранов, палачей коммунистов–анархистов, грабителей, ко­торые прикрывались идеей коммунизма, присасывались к Советской власти». Штаб повстанцев объявил: «Советская власть остается на местах, советы не уничтожа­ются, но в советах должны быть выборные лица известные народу — честные, но не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отби­рали последнее, выбрасывали иконы» (ГАРФ. Ф. Р-1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 83).

В воззвании повстанческой комендатуры Ставрополя «К красноармейцам» подчеркивалось: «Мы, восставшие труженики, кормильцы всего населения России, крестьяне — обращаемся к Вам с заявлением, что мы восстали не против Советской власти, но восстали против диктатуры засилия коммунистов — тиранов и грабителей. Мы объявляем, что Советская власть остается на местах. Советы не унич­тожаются, но в советах должны быть выборные от населения лица, известные народу данной местности. Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею. Призываем Вас — братья–красноармейцы, примкнуть к нам, восставшим за справедливое дело, восставшим против засилия коммунистов. Братья! Не проливайте братскую кровь напрасно! Не медлите, примыкайте к крестьянам — ведь вы такие же крестьяне!» (1:105).

Некоторые красноармейские части откликнулись на этот призыв восставших крестьян. Командующий 4–й армией М. В. Фрунзе сообщал в докладной записке Л. Д. Троцкому, И. Т. Смилге, В. И. Ленину: «В ночь с 10 на 11 марта была произведена попытка поднять восстание в самой Самаре в воинских частях. Взбун­товался 175–й полк; разбив артиллерийские склады и разобрав бывшие там берданки, он пытался поднять другие части и в первую очередь инженерный батальон моей (4–й) армии. Призыв успеха не имел, и к 3 часам утра дело было ликвидировано» (13). Прибывшим из Самары отрядом воинские части в Сызрани были обезору­жены.

Учитывая силу православных традиций в среде восставшего крестьянства, Ставропольская повстанческая комендатура объявила населению о немедленном восстановлению икон во всех учреждениях. Требовалось от граждан, чтобы при входе в учреждение головной убор должен быть снят как «первый долг христианина». Было издано специальное воззвание «К православным гражданам России» с призывом к всеобщему восстанию против «врага, который надругался над православной верой» (1:106,109).

Военный штаб Приволжского военного округа направил на подавление восстания регулярные части, оснащенные пулеметами, орудиями, кавалерией. Безоружные повстанцы ожесточенно оборонялись, отражали атаки. «Нападение красных отбито, крестьяне отбивались одними вилами, есть убитые, раненые, пленные противника. Шлите немедленно оружие, подкреп­ление», — сообщали жители села Хрящевка (1:100).

В «Известиях Ставропольского исполкома» был специальный раздел «Вести с фронта», в котором сообщалось о боевых действиях повстанцев: «…Усолье. 11 марта в 2 часа утра явился нарочный из с. Муранки с донесением сельского совета и сообщил, что враг в числе 170 человек раз­бит. В Усинском отобрано 20 лошадей, 2 пулемета и винтовки. Волна народа двинулась на Сызрань. Сызрань охвачена в кольцо. Усольский штаб… Хрящевка. 11 марта. Сегодня было у нас сражение, начавшееся в 12 часов дня и окончившееся в 7 часов. Противник имел пехоты 2 роты и отряд 50 че­ловек, 1 орудие трехдюймовое со 112 снарядами, 1 эскадрон кавалерии и 3 пу­лемета. Бой завязывался очень горячий. Разведку встретили и открыли по ней огонь. Подошла их пехота и мы бились с нею, не уступая ни шагу, часа четы­ре с половиной. Потом отступили в село и из разных мест засады при вхож­дении красных открыли по ним огонь. Они стушевались. Мы в этот момент бросились народными силами на «ура». Этим их устрашили. Они побежали в панике. В погоню пустили кавалерию с помощью пехоты, которая преследо­вала и колола красных. Потерь у нас в войсках не оказывается. Раненых с нашей стороны трое, убитых нет. Военный руководитель Петров (14).

В ответ на ожесточенное сопротивление повстанцев Сызранский ревком объявил: «1) Издать приказ по всем частям действующей армии, чтобы лиц, принимавших активное участие в восстании, как–то: заставлен­ных с оружием в руках, обнаруженных при порче дорог, телеграфа и пр., в плен не брать, а расстреливать на месте. 2) Поручить особому отделу произ­вести строгое расследование над пленными и в связи со степенью виновности делить их на 3 категории: 1) лиц, принимавших активное участие в восстании и подлежащих к расстрелу, 2) лиц, способствовавших восстанию другим путем и подлежащих к отправлению на общественные работы…» (15:38).

К 20 марта восстание было жестоко подавлено карательными отрядами ВЧК и Красной армии. Командующий 4–й армией М. В. Фрунзе докладывал Л. Д. Троцкому, И. Т. Смилге, В. И. Ленину о подавлении крестьянского восстания в тылу Восточного фронта: «В уездах к настоящему времени восстания ликви­дированы. Центр восставших — Ставрополь взят 13 марта, а к 16–му заняты последние очаги восстания. Движение носило массовый и организованный ха­рактер. Целью его ставлено овладение городами Самарой, Сызрань, Ставро­поль… Восстание шло под лозунгами «Да здравствует Советская власть на платформе Октябрьской революции!», «Долой коммунистов и коммуны!». В городах, волостях и селах сформирова­ны волостные «военно–революционные» штабы. При подавлении движения убито, пока по неполным сведениям, не менее 1000 человек. Кроме этого, рас­стреляно свыше 600 главарей и кулаков. Село Усинское, в котором сначала был истреблен целиком отряд в 170 человек, сожжено совершенно… Сейчас все успокоено, но, конечно, лишь наружно. Таким образом, ближайший тыл армии неустойчив и артерии Советской Республики снова угрожает смертельной опасностью (16).

Л. Д. Троцкий в ответ на данный доклад направил телеграмму в Кремль И. В. Сталину и В. И. Ленину о необходимости ревизии в тылу Восточного фронта: «…Необходима крайне авторитетная ревизия в тылу Восточного фронта для успокоения крестьянских элементов. Считал бы целесообразным комиссию в составе Каменева, Смилги или Гусева и еще одного лица. Если нельзя Каменева, то другое авторитетное лицо из Центра. Движение получило широкий характер. Средние крестьяне, с одной стороны, раздражены явными злоупотреблениями учреждений…» (1:147).

ВЦИК создал особую комиссию «по ревизии советов Поволжья» во главе с П. Г. Смидовичем. В докладе данной комиссии в Президиум ВЦИК отмечалось: «Особенности данного восстания. Централизованность и большая органи­зованность всего движения, энергия и ожесточенность при наступлении, и осо­бенно при обороне, уверенность вожаков в успехе, широкая постановка агита­ции в массах (газета в Ставрополье „Известия Ставропольского исполко­ма“ — вышло два номера, много листков), усиленные попытки агитационного воздействия на красноармейские части, изготовление в кузницах специальных наконечников для деревянных пик… Двигающиеся толпы состояли из крестьян пожилого возраста в чапанах с участием середня­ков и даже бедняков. Кулаков же на каж­дое село в среднем, не более 5–10 человек. Количество восставших, по разным данным, 100 000–150 000 человек. Количество винтовок — несколько сот, несколь­ко пулеметов» (11).

Особая комиссия ВЦИК представила объективную оценку причин восстания: «Представители влас­ти из уездов — «коммунисты» — действовали часто помимо советов путем приказов. Усваивалась постепенно тактика произвола, насилия, угроз и избие­ний. Представители власти из уездов — «коммунисты» — привыкли не счи­таться с декретами центральной власти, действовали по усмотрению, пользо­вались своим положением для удовлетворения своих нужд. Получалась картина засилия «коммунистов» в полном смысле слова… Власть советская выродилась во власть коммунистов, при этом весьма сомнительного ка­чества…». В Сенгилеевском уезде Симбирской губернии комиссии пришлось открыть особый революционный трибунал с участием в нем представителей крестьянства. К суду были привлечены сотрудники уездной ЧК, которую ревтрибунал был вынужден упразднить за вопиющие злоупотребления: по материалам доклада комиссии Смидовича, уездная ЧК «мнила себя высшей политической властью в уезде», арестовывала местных народных судей за не­правильные, по ее мнению, решения (два случая), отменяла приговоры, выпускала осужденных, устроила «форменный застенок с переломами кос­тей и бесконечными издевательствами». Ревтрибунал при особой комиссии ВЦИК 6 апреля вынес приговор бывшим руководителям и сотрудникам Сенгилеевской уездной ЧК: председатель А. Саблин и его заместитель Я. Мач получили по 10 лет лишения свободы, Я. Блюма приговорили к расстрелу, других сотрудников — к тюремному заключению, принудительным работам на различные сроки (ГАРФ. Ф. Р-1235. Оп.94. Д.64. Л.79,81).

Местная коммунистическая организация самораспустилась собственным по­становлением.

Особое внимание комиссия ВЦИК обратила на нежелательность грубых действий комиссаров, убиравших из сельских школ иконы. Предлагалось убрать иконы из школ позднее по решению местных Советов (11).

Для выяснения причин восстания ВЧК направила в Поволжье собственную комиссию. Сотрудники ВЧК представили 9 мая 1919 г. Ф. Э. Дзержинскому подробный доклад. В нем подвергались резкой критике действия местных органов власти, которые, по мнению членов комиссии, вызвали возмущение крестьянства: обращалось внимание, что крестьяне восставших селений в подавляющем большинстве по имущественному состоянию середняки. В докладе приводилась характеристика политики органов власти в области реквизиции скота: «Вот должны дать столько–то лошадей, столько–то рогатого скота и овец — и последних, no–возможности, помоложе, не считаясь, стельны ли они или нет; за неисполнение приедет карательный отряд и заберет все». Разъяснений и широкого освещения — куда это берется, с какой целью, с кого именно брать и сколько — этого почти не бывало, лишь за редким ис­ключением, и то — передавалось это крестьянам в чисто лощеном литератур­ном стиле с ненужным подъемом и чуждым этой фразеологии крестьянским массам. Таково, приблизительно, было положение до восстания». Настроение крестьян сотрудники ВЧК выразили следующим образом: крестьянство не против «коммунального хозяйства», но против тех, которые раньше или лентяйничали, или лодырничали, а теперь, волею судеб став у власти, хотят показать, как работать на коммунальных началах (1:245—248).

Положения указанных докладов можно дополнить также заключениями из доклада председателя Самарского губисполкома Л. Сокольского в СНК 13 мая 1919 г. Автор доклада в правительство Советской Республики сообщал: после заня­тия Самарской губернии советскими войсками, крестьянство губернии обязали выполнить «ряд обязательств экономического характера в короткий срок, а близость фронта увеличивала эти тяготы. Поставка подвод для армии до последнего времени без какой–либо оплаты, мобилизация людей, ло­шадей, различные реквизиции, перевалочная грузовая повинность через Волгу — все это в достаточной мере расстраивало крестьянское хозяй­ство, ухудшая его и без того потрепанный инвентарь. Сильно отягощала крес­тьян поставка дров для Самары и железной дороги. Раньше значительная часть заготовленных дров подвозилась во время навигации, а железная дорога обслуживалась, главным образом, жидким топливом. Взамен ссыпанного хлеба крестьянин ввиду расстройства транспорта и ряда других причин не получал мануфактуры и других товаров. Были случаи, когда беднота, не ссыпавшая хлеба, стояла при удовлетворении мануфактурой на последнем месте». От злоупотреблений органов власти, по оценке докладчика, страдало больше всего среднее и беднейшее крестьянство (1:249—250).

ИСТОЧНИКИ И ПРИМЕЧАНИЯ

1. Крестьянское движение в Поволжье. 1919–1922 гг.: Документы и материалы / Под ред. В. Данилова и Т. Шанина. М., 2002.

2. Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях военного коммунизма. М., 1988.

3. Декреты Советской власти; Т. 3. М., 1961.

4. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 11. Д. 80. Л. 103–103 об.

5. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 13. Д. 580. Л. 115.

6. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 10. Д. 84. Л. 5.

7. Известия Симбирского губернского совета рабочих и крестьянских депута­тов. 14 марта 1919 г. №57.

8. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 78.

9. РГВА. Ф. 184. Oп. 9. Д. 5. Л. 47–47 об.

10. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 104 и об.

11. ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 73–76 об.

12. ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 86.

13. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 64–66.

14. ГАРФ. Ф. 1235. Oп. 94. Д. 64. Л. 86.

15. Гурьев Н. Чапанная война. Сызрань, 1924.

16. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 64–66.

«Вилочное восстание»

В январе — марте 1920 г. в уездах Казанской, Уфимской, Самарской, Симбирской губерний прокатилась волна одного из самых мощных крестьянских восстаний на территории Советской России в годы Гражданской войны, названного современниками «вилочным» (вилы — оружие повстанцев), или «восстанием Черного Орла и земледельца» (так подписывались воззвания штаба повстанцев). В феврале–марте 1920 г. оно охватило территорию, где проживало около 3 млн крес­тьян. Армия восставших крестьян достигала 35 тыс. человек (Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ–НКВД. Т.1. С.755).

По масштабу, числу участников и ожесточенности его можно сравнить с антоновщиной. Так же, как и «чапанная война», «вилочное восстание» стало масштабным протестным явлением — реакцией крестьянства прифронтовой полосы районов Среднего Поволжья и Урала, освобожденных от власти Колчака летом 1919 г., против проводимой там с осени того же года продовольственной политики большевиков. Если в конце 1918 — начале 1919 г. основная тяжесть продразверстки легла на уезды Казанской, Симбирской и Самарской губерний, освобожденных от власти белых осенью 1918 г., то в конце 1919 г. эта участь постигла Уфимскую губернию, большинство населения которой составляли татары и башкиры. Продорганам советской власти удалось заготовить в Уфимской губернии из урожая 1919 г. 15 млн пудов зерна. В 1920 г. среди всех губерний и областей РСФСР она заняла второе место по количеству сданного государству хлеба.

Продразверстка была произведена без учета огромного урона, который понесли прифронтовые районы от военных действий, реквизиции рабочего и продуктивного скота белыми и красными войсками, убыли мужского населения в ходе мобилизаций. Основным средством выполнения продразверстки стали принуждение и насилие. Хлеб выгребался подчистую, без учета продовольственных нужд населения. Реальная угроза голода подтолкнула тысячи татар, башкир, русских, крестьян других национальностей Уфимской, Казанской и Самарской губерний на открытое массовое стихийное восстание. Огнем восстаний полыхал в Уфимской губернии Мензелинский уезд: Антанивская, Старо–Кашировская, Новоспасская, Ерабашинская, Троицкая, Токмакская, Заинская, Языковская волости. В Казанской губернии — Чистопольский уезд: Кутелинская, Новомензелинская и Ярынская волости. В Самарской губернии — 2/3 Бугульминского уезда: Кичуйская, Черемшанская, Альметьевская, Старо–Сурпинская, Зайкаратайская, Новочесменская, Старо–Кувацская, Клявлинская, Иордоафронтьевская, Мордовокармальская, Темяшевская, Кустюминская, Честырлинская, Чемпалинская, Обдихеевская, Куакбашская, Черемшанская. В Мензелинском уезде повстанцы объявили мобилизацию от 18 до 50 лет (1.4.62.3).

«Вилочное восстание» было стихийным по своему характеру. Восставшие крестьяне стремились внести в него элементы организованности. В Заинске был создан центральный штаб «Черного Орла», координировавший действия повстанцев в населенных пунктах, охваченных восстанием, организовывались волостные и районные штабы, проводились мобилизации крестьян в «народную армию Черного Орла». Повстанцы объявляли мобилизацию в повстанческую армию от 18 до 50 лет. Основную массу повстанцев составляли татары и башкиры. Активное участие в восстании приняли крестьяне русских селений в его эпицентре, а также немецкие и латышские колонисты. «Вилочное восстание» показало глубину противоречий между крестьянством и советской властью на почве продовольственной политики.

О том, как началось «вилочное восстание» в Мензелинском и Чистопольском уездах, доложил начальник особого отдела Запасной армии в своем докладе председателю ВЧК Ф. Э. Дзержинскому. В начале февраля 1920 г. в деревне Ялань Ерсубайкинской во­лости Мензелинского уезда Уфимской губернии уездным продотрядом производи­лась конфискация хлеба. Отбираемый у крестьян разнородный хлеб: рожь, овес, ячмень — продотрядники ссы­пали на улице прямо в снег в одно место, что и возмутило крестьян и послужило поводом восстания. Восстание не носило организованный характер — это была просто разъяренная толпа, которая вооружи­лась, чем попало, набросилась на продотрядников и стала, избивая, гнать из своей деревни, сопровождая до следующих селений, которые присоединялись к восставшим. Из крестьянской среды выделялись руководители, восстание приобрело более организованный характер. Отдельные члены партии примкнули к повстанцам. Восставшие были плохо вооружены: вилы, колья, топоры, лопаты. Восстание в Чистопольском и Мензелинском уездах с помощью регулярных войск было ликви­дировано (17).

Однако начальник особого отдела ошибался, докладывая Дзержинскому, что восстание «быстро ликвидировано». Регулярные войска погасили первую вспышку в двух уездах, рассеяли неорганизованную толпу крестьян. Через день, 9 февраля восстание охватило всю Уфимскую губернию и часть Казанской и Самарской губерний. Политбюро ЦК РКП (б) 17 февраля 1920 г. поручило Дзержинскому «самыми суровыми мерами ликвидировать кулацкое восстание в Мензелинском уезде» (1:370).

Местные руководители, как и в «чапанной войне», пытались снять с себя ответственность и найти виновников, организаторов восстания среди белогвардейцев и эсеров. Так, военно–революционный штаб Самарской губернии 17 февраля 1920 г. в самом начале восстания сообщил Ф. Э. Дзержинскому и начальнику войск ВОХР К. М. Валобуеву, что восстанием руководил штабс–ка­питан Шимановский — белогвардеец, именующий себя началь­ником штаба «Зеленой армии». Произвол продотрядов подменялся происками прежних помещиков, подбивавших крестьян на восстание, при этом фамилии помещиков информаторам назвать не удавалось.

В сводках руководству сообщалось, что восстание вспыхнуло на продовольственной и национальной почве. Информация наверх искажала реальную картину: в частности, сообщалось, что русское на­селение принимало участие в восстании неохотно, под угрозой (18). Однако, например, в Белебеевском уезде Уфимской губернии восстание вспыхнуло вначале в волостях, где среди населения мусульман почти не было — Нагайбаковской и Бакалинской (Крестьянское движение в Поволжье. С.476).

12 февраля восстание охватило практически все уезды Уфимской губернии, часть уездов Казанской и Самарской губерний. Председатель Казанского губисполкома И. И. Ходоровский 17 февраля 1920 г. направил Ленину телеграмму, в которой информировал о восстании: «В течение недели весь Чистопольский уезд, за исключением шести волостей, объят восстанием. Чистопольский уезд — кулацко–купецкий, здесь неиссякаемый источник брожения. Восстание началось в смежном Мензелинском уезде и перекатилось в Казанскую губернию. Лозунги: „Долой коммунистов и выкачку хлеба!“ К стихийному кулацко–крестьянскому бунту присоединились злостные дезертиры и кадры Всевобуча. По донесению из Чистополя, движение протекало так. Восточнее из центра повстанцев — Заинска Мензелинского уезда едут делегаты по ближайшим селам, собирают сходы, предлагают, иногда приказывают высту­пить против коммунистов. Эти села приветствуют таких делегатов, разгоняют сельсоветы, избивают коммунистов, выбирают военного коменданта и в свою очередь посылают делегатов в соседние села, и так далее. Военные коменданты имеют определенные инструкции своего центра, мобилизуют от 16 до 50 лет в народную армию, устанавливают связь между селами, во­лостями, собирают крестьян, многотысячная толпа, вооруженная в незначи­тельном количестве винтовками, в большинстве дрекольями. Движение рас­пространялось в течение недели вследствие отдаленности от Казани и отсут­ствия железнодорожного сообщения. Чистопольский карательный полк и продотряды оказались неспособными выдержать натиск повстанцев и разбе­жались. В результате повстанцы были вчера в 5 верстах от Чистополя» (1:372).

Настроения повстанцев отражали лозунги: «Да здравствует Советская власть!», «Да здравствует Красная Армия!», «Долой большевиков-угнетателей!», «Долой коммунистов-насильников крестьянства!» (1:396,416). Руководители крестьянских отрядов собрались в Заинске Мензелинского уезда и избрали Центральный повстанческий штаб, который стал спешно организовывать «Армию Черного орла», а также выступил с обращениями и воззваниями к народу, к красноармейцам, призывая их поддержать восстание. Несколько крупных красноармейских частей поддержало повстанцев, перешло на их сторону.

В своих воззваниях Центральный повстанческий штаб разъяснял свои цели: «Зачем мы восстали? Кто мы? Кто наши враги? Мы — многомиллионное крестьянство. Наши враги — коммунисты. Они пьют нашу кровь и угнетают нас, как рабов. Они отбирают наш последний кусок… Товарищи, братья и граждане, пожалейте наших сынов и братьев, которых бьют, как мух. Они умирают от голода и болезни, как скотина. Избавимся от этого ужаса. Восстанем как один. И снимем коммунистическую петлю… Долой коммунистов. Долой гражданскую войну. Только выборные от всего народа в этом собрании установят порядок» (1:393).

В Обращении штаба «Черного Орла» к гражданам от 3 марта 1920 г. содержался призыв к борьбе с коммунистической властью: «Граждане! Помните, что настал исторический момент, который требует от Вас, чтобы все вы — мужчины, женщины и дети объединились как один че­ловек за одного и один за всех. Если в этом будет необходимость для спасения народа от рабства коммунистов. Одна такая решимость Ваша уже победит врага, так как все они знают, что нет такой силы, которая могла бы противо­стоять могучему размаху трудового крестьянства под знаменем Черного Орла… мусульман и русских, и других народнос­тей, и веру в Бога… Да здравствует знамя Черного Орла! Да здравствует народное правительство, избранное тайным и равным для всех голосованием! Да здравствует Российская Федеративная Республика (самоопределение народностей)! (1:395).

В многочисленных инструкциях Центральный штаб повстанцев рекомендовал, как действовать в восставших селах, как организовать власть, отдавал приказы: в каждой деревне поставить посты, коммунистов задерживать, своих пропускать. В каждой волости назначались руководители: начальник штаба, комендант, начальник связи, он же отвечал за разведку, посылал развед­чиков для разъяснений задач восстания и порядка мобили­зации. Главным руководителем повстанческого района являлся начальник штаба. Запрещалось предпринимать какие-либо шаги без приказов. В каждой деревне предписывалось назначить дежурную часть с наличием несколь­ких лошадей. Приказы штаба повстанцев требовали не убивать сдающихся в плен, в том числе коммунистов, от­правлять их в главный штаб для допросов (1:394).

Особое внимание Центральный штаб повстанцев уделял организации боевых сил «Армии Черного орла». Для этого он выпустил особую инструкцию, которую разослал во все уезды и волости:

«1. Во всех селениях должны быть организованы военные комиссариаты, в состав которых должны входить: военный комиссар, секретарь и делопроизво­дитель, который обязан немедленно зарегистрировать все мужское население от 18 до 45 лет и вести подробный правильный учет.

2. Из всех лиц, принятых на учет, назначить отряды, одну третью часть с таким расчетом, чтобы по выступлении в бой одного отряда оставались наго­тове на случай потребности еще два отряда, причем один из этих отрядов дол­жен быть составлен исключительно из лиц, проходивших военную службу.

3. Из лиц, проходивших военную службу, должны быть назначены на­чальники отряда, отделенные ротные командиры, преимущественно знакомые со строевой службой; последние обязаны вести сформированные отряды по назначению.

4. Во всех сформированных отрядах должны состоять не менее десяти че­ловек конных, вооруженных по возможности соответствующим для верховой езды оружием, как–то: револьверами, пиками, железными вилами и т. п.

5. Все сформированные войска, по получении от начальника штаба распоряжений, должны выступать в бой без замедления, причем о выдаче фуража и кормового довольствия со дня выезда их начальники отрядов должны обра­щаться к начальнику штаба.

6. Принять неуклонные меры, чтобы по всем дорогам днем и ночью были прочные караулы, которые не должны пропускать без пропуска никого; подо­зрительных лиц обыскивать и предоставлять в распоряжение начальника штаба.

7. Принять все усилия, чтобы пьянство, бесчинство, самоуправное дейст­вие и другие беспорядки ни под каким видом не допускались, о возникнове­нии таковых доносить начальнику штаба.

8. Все состоящие на должности советских учреждений от мобилизации должны быть освобождены и должны оставаться на своих местах исполнять возложенные на них обязанности» (1:395).

Наспех сформированная, по образцу Красной армии, «Армия Черного орла» начала наступление на Уфу, захватила несколько уездных поселков. Самой значительной победой повстанцев было взятие города Белебея. Председатель Уфимского губревкома Б. М. Эльцин срочно направил телеграмму Дзержинскому о мерах по подавлению восстания. «Мобилизованы все члены партии, — писал он, — 50 процентов членов профсоюзов… Неорганизованностью ВОХР и непри­способленностью ее аппарата объясняется позорное оставление Белебея. Неподача своевременно помощи Топорнино, благодаря разложившимся час­тям и неумелому командованию начальников отрядов, привела к тому, что восстание на севере от Уфы подкатилось (к городу) чуть ли не к 20 верстам (Подымалово) … Надеемся быстро ликвидировать восстание в этом районе, так как выставлены коммунистические отряды. Повсюду, по приказу губревкома, образованы ревкомы, которым поставлено на вид, что за оставленные мест­ности они несут ответственность по законам военного времени. Образована военно–следственная комиссия для расследования позорных актов и прояв­ления малодушия» (20).

Уфимский губернский ревком 3 марта 1920 г. вменил в обязанность командиров частей, отправляемых на подавление восстания, брать заложников по их личному ус­мотрению, при этом обращалось внимание на колонистов, особенно немецких (1:423).

Восстание подавили части регулярной Красной армии. На его ликвидацию были брошены крупные силы — до 10 тыс. штыков и сабель, артиллерия, бронепоезда. Регулярные красноармейские части возглавил Ю. Ю. Аплок (через несколько месяцев он же руководил подавлением восстания тамбовских крестьян). Несмотря на то, что «Армия Черного орла» была вооружена в основном вилами, потому–то и получило это восстание название «вилочное», сопротивлялись повстанцы ожесточенно. И все же к середине марта основные боевые силы «Армии Черного орла» были разбиты. В боевых донесениях указывалось, что «повстанцы гибнут в огромном количестве: вооруженные вилами, косами, топорами, кольями, они идут против вооруженных отрядов. Стрелкового оружия и патронов мало» (1:379).

Восстание было подавлено беспощадным образом. Только по официальным данным, потери повстанцев составили свыше 3 тыс. человек убитыми и ранеными. Соотношение потерь со стороны советских войск и повстанцев составляло 1:10 и более (Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ–НКВД. Т.1. С.755–756; РГВА. Ф.212. Оп.3. Д.68а. Л.26). Так, на заседании руководителей Уфимской губернии 13 марта 1920 г. были оглашены цифры потерь: из числа восставших (25800) потери составили 1078 убитых, 2400 раненых, с советской стороны: 15 убитых, 44 раненых. При этом подчеркивалось, что потери повстанцев точно не подсчитаны, цифры неполные. Военное командование докладывало: «Массы шли прямо на убой» (1:451).

Комиссия, назначенная для расследования причин восстания, была вынуждена обратить внимание на произвол командиров продовольственных отрядов, а в некоторых случаях сознатель­ное нарушение установок правительства: разверстка хлебов производилась неправильно, не было никаких сведений об урожайности. То же происходило с разверсткой скота. Продармейцы при «выкачке» хлеба нередко за поборы медом, маслом и другими продуктами оставляли нетронутым хлеб у кулаков (1:450).

На 6-й Уфимской губернойской конференции РКП (б) о причинах крестьянских восстаний 3 марта 1920 г. уполномоченный ВЦИК С. Артем откровенно заявил своим партийным товарищам: «…Мы имеем дело с массовым движением, имеющим глубокие корни, которые мы произвели, и в этом наша вина». Он дал объективную оценку обстановки: «Полный паралич власти. Здесь нет слоев, поддерживающих Советскую власть. Мы представляем из себя каких–то бонапартиков, оторванных от масс. В Уфимской губернии мы получили полный полити­ческий провал. Здесь необходимо изменить методы социалистического строитель­ства. Нужно сделать так, чтобы население было кровно заинтересовано в поддер­жании Советской власти. Мы находимся на краю пропасти. Если это восстание будет подавлено, тогда, когда мы возьмемся за подавление, то следующее, более организованное выступление может свергнуть не только нас, но и вообще Совет­скую власть. Необходимо почистить как партию, так и советы».

На заседании ответственных работников Уфимской губернии о причинах и ликвидации восстания 13 марта 1920 г. С. Артем предостерегал местное руководство от нереальных хозяйственных заданий. Он обратил особое внимание на тот факт, что в восста­нии принимали участие бедняки. Примечательна его оценка сложившейся ситуации: «Это значит, мы потеряли базу, мы видим, что масса вообще ни­чего не знала о Советской власти. Теперь легла между нею и нами большая пропасть. Нельзя вести политику завоевателя, говорить: „Отдай хлеб и под­воды“ и т.д., если на этом строить дальнейшую работу, то долго будет существовать пропасть. Нужно залечить раны, нужно разъяснить крестьянам, что такое Советская власть, как она строится. Нужно создать социальную базу» (1:452).

«Чапанная война» и «вилочное восстание» в Поволжье были стихийным протестом, а не подготовленной акцией антибольшевистских сил. Миф о руководящей роли эсеров в крестьянских восстаниях и влиянии агентов Колчака на крестьян рождался в больше­вистской партийной среде. Сначала его создавали местные руководители и военные, отвечающие за порядок на вверенной им территории, а затем активно использовали вышестоящие органы. Этот идеологический козырь широко использовался в пропагандистских целях. Эсеры и агенты белых были для большевист­ской власти удобным оправданием своих просчетов и ошибок. В действитель­ности реальное влияние антибольшевистских сил на крестьянское движение в регионе в 1919–1921 гг. было незначительным. Оно выражалось в участии чле­нов партии эсеров, бывших офицеров в крестьянских выступлениях в качестве рядовых участников или руководителей отдельных повстанческих отрядов. Отчеты местных органов и доклады различных уполномоченных по изучению причин «чапанной войны» и «вилочного восстания» убедительно подтверждают стихийный характер крестьянского про­теста, обусловленного тяготами наложенных на крестьян повинностей. Позицию партии эсеров в отношении крестьянских выступлений характеризовала резолюция Уфимской организации эсеров, принятая в начале марта 1920 г.: восстание в Уфимской губернии определялось не иначе, как контрреволюционное, эсеры призывали своих сторонников «принять участие в ликвидации гибельного для дела революции восстания» (1:421).

Стихийный характер восстаний не означал отсутст­вия в ней элементов политической организованности и активности крестьянст­ва. Из документов видно, как повстанцы быстро и до­статочно эффективно реорганизовали на контролируемой ими территории ор­ганы советской власти и приспособили их для нужд восстания. Деятельность военных штабов и комендатур, Ставропольского исполкома, из­дававшего печатный орган восстания и предпринимавшего активные меры для налаживания хозяйственной жизни и порядка в городе, агитационно–пропа­гандистская деятельность повстанцев свидетельствовали о политическом опыте, который приобрело крестьянство за годы революци­онных потрясений. Опыт сознательной политической активности в полной мере проявился и в ходе «ча­панной войны» и в «вилочном восстании».

Документы опровергают стереотип, ранее господствующий в историографии — о кулацком характере крестьян­ского движения. Приведенные в докладе председателя особой комиссии ВЦИК «по ре­визии советов Поволжья» П. Г. Смидовича цифры о десятках тысяч участников «чапан­ной войны» — наглядное тому подтверждение. Об этом же сви­детельствуют и другие факты и свидетельства о масштабах движения в Поволжье и составе его участников.

События 1919–1921 гг. в Поволжье обнаружили также важную особен­ность крестьянского движения — отсутствие у крестьян монархических иллюзий, связанных с бывшей динас­тией Романовых, их приверженность республиканской форме государственно­го устройства революционной России. В ходе «чапанной войны», в «вилочном восстании», в массовом по­встанческом движении 1921 г. в программных документах восставших крестьян государственное устройство России определялось как республиканское. Таким образом, материалы подтверждают факт утраты народной веры в царя–избавителя, характерный также для других регионов (например, Тамбовской губернии). Особенное по своему характеру «монархическое» выступле­ние в селе Большой Азясь явилось результатом деятельности религиозно–монар­хической секты, пользовавшейся большим влиянием среди местного населения.

Подавляющее большинство крестьянских восстаний возникало на почве недовольства продовольственной политикой и дру­гими действиями Советской власти. Сельские священники, тесно связанные со своим приходом личной жизнью и не понаслышке знавшие тяготы живших рядом с ними крестьян, нередко активно участвовали в крес­тьянском движении, были в числе инициаторов восстаний, вели агитацию про­тив политики большевистского государства и поэтому в числе первых подвер­гались репрессиям.

Крестьянское движение в Поволжье, несмотря на элементы организованности, по своей природе все же оставалось стихийным, обреченным на неравное противоборство с мощной государственной машиной. В конечном итоге, также как и повсюду, сила оказалась на стороне государства, имевшего техническое пре­восходство и более эффективную военную организацию.

ИСТОЧНИКИ И ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Крестьянское движение в Поволжье. 1919–1922 гг.: Документы и материалы / Под ред. В. Данилова и Т. Шанина. М., 2002.

2. Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях военного коммунизма. М., 1988.

3. Декреты Советской власти; Т. 3. М., 1961.

4. ГАРФ. Ф. 393. Оп. 11. Д. 80. Л. 103–103 об.

5. ГАРФ. Ф. 393. Оп. 13. Д. 580. Л. 115.

6. ГАРФ. Ф. 393. Оп. 10. Д. 84. Л. 5.

7. Известия Симбирского губернского совета рабочих и крестьянских депута­тов. 14 марта 1919 г. №57.

8. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 78.

9. РГВА. Ф. 184. Oп. 9. Д. 5. Л. 47–47 об.

10. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 104 и об.

11. ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 73–76 об.

12. ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 94. Д. 64. Л. 86.

13. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 64–66.

14. ГАРФ. Ф. 1235. Oп. 94. Д. 64. Л. 86.

15. Гурьев Н. Чапанная война. Сызрань, 1924.

16. РГВА. Ф. 106. Оп. 7. Д. 13. Л. 64–66.

17. ЦА ФСБ РФ. Ф.1. Оп. 6. Д. 428. Л. 28—28 об.

18. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 4. Д. 412. Л. 9–9 об.

19. РГВА. Ф. 42. Oп. 1. Д. 1884. Л. 56.

20. РГВА. Ф. 42. Oп. 1. Д. 1884. Л. 9.

Серовщина

Повстанческое движение в Поволжье и уральских степях под руководством Василия Серова зародилось в 1920 г. В июле 1920 г. на территории Самарской и Саратовской губерний началось неординарное событие, получившее широкий резонанс в стране (сапожковщина) и вызвавшее серьезную озабоченность большевистского руководства — второй случай выступления крупного воинского соединения в Красной Армии (после мятежа Ф. Миронова). 13 июля 1920 г. восстали войсковые части 2–й Туркестанской кавалерийской дивизии, расположенной в 15 верстах восточнее г. Бузулука (7–й и 8–й кавалерийские полки и конная батарея — всего около 600 сабель и 600 штыков при четырех орудиях). Кадровую основу Туркестанской кавалерийской дивизии составляли преимущественно уральские и астраханские казаки (8-й казачий полк), а также казаки и крестьяне — уроженцы Новоузенского уезда Саратовской губернии и Пугачевского уезда Самарской губернии [1].

Поводом для восстания послужило смещение начальника дивизии А. В. Сапожкова: дивизия в составе двух полков должна была, согласно при­казу командующего Заволжским военным округом, влиться во вновь формируемую 9–ю кавдивизию. В дивизии Сапожков, как известный бывший красный партизан, пользовался большой популярностью. Причиной восстания послужило недовольство красноармейцев советской продовольственной политикой. В Поволжье земельные отделы отбирали у казаков земли и передава­ли их другим хозяевам. Так, в Саратовском уезде земотдел отрезал у казаков станицы Саратовской в пользу общества зем­лепашцев г. Саратова 2860 десятин удобной пахотной земли. Казакам было оставлено лишь небольшое количество удобной земли [2].

В день начала восстания Сапожков выпустил воззвание «Ко всем трудящимся и красноармей­цам». Он объявил себя на митинге начальником «Первой Красной армии Правды». Политическим руководителем повстанческой армии был назначен Федор Далматов, бывший военком полка 2–й Туркестанской кавалерийской дивизии. Созданный по образцу Красной армии реввоенсовет повстанческой армии (Далматов, Сапожков и др.) подразделялся на отделы: агитационный, разведки, формирования, конского состава. Командиром запасного Бузулукского полка, переименованного в 1-й стрелковый полк армии «Правды», стал Василий Серов.

В июле–сентябре 1920 г. восстание Сапожкова охватило территорию Бузулукского уезда Самарской губернии, Новоузенского уезда Саратовской губернии, а также часть Астраханской губернии. Численность «армии Правды» первоначально составила 2500 человек. В основном это были мобилизованные крестьяне Саратовской и Самарской губерний. В воззваниях реввоенсовета и приказах Сапожкова содержались требования повстанцев.

В воззвании «Ко всем трудящимся и красноармейцам» говорилось, что в Советской России власти с мнением народа не желают считаться, труженики «нужны только для того, чтобы с них брать все необходимое и на это взятое держать свою власть». В воззвании отмечалось, что райпродкомы представляют собой не что иное, как учреждение, эксплуатирующее народ и в них, так же как и во всех советских учреждениях, засели враги революции: буржуазия и офицерство, которые диктуют сверху грозные приказы и циркуляры. Восставшие красноармейцы объявили себя «истинными борцами за революцию», с начала Октябрьской революции сражавшимися за ее идеалы с оружием в руках (Крестьянское движение в Поволжье. С.520).

В приказе Сапожкова от 15 июля 1920 г. было заявлено, что восстание кавалерийской дивизии стало необхо­димо «ввиду раскола партии коммунистов–большевиков, в связи с неправильно введен­ным государственным правлением России, которое в корне подорвало силу русского народа». В приказе указывалась цель восставших — объединить трудовое население одной идеей, сломив слишком обуржуазившихся неко­торых ответственных членов коммунистической партии под лозунгом «Вся власть Советов действительна на программе партии большевиков на основе конспирации». «Никакого соглашения с буржуазией и всяким элементом, который недавно под мощным ударом Красной Армии сложил оружие и в настоящее время занимают видные посты как то: в совнаркомах, в райпродкомах, в штабах и т.д.».

Лозунги реввоенсовета сапожковской армии — «Долой комиссаров, долой старых спецов, да здравствует свободная торговля!», «Да здравствует Рабоче-Крестьянская власть!», «Долой лжекоммунистов, продовольственников!» — находили поддержку казаков Поволжья, а также самарских и саратовских крестьян, присоединявшихся к сапожковцам. Повстанцы проводили перевыборы Советов, роспуск продкомов на контролируемой территории.

Сапожков организовал военный штаб. Для передвижения пехоты было мобилизовано 600 подвод. Его войска заняли г. Бузулук и станцию Погромная. На станции сапожковцы разобрали железнодорожный путь, были остановлены и обезоружены два эшелона красноар­мейцев, отправлявшихся на западный фронт. В Бузулуке было объявлено осадное положение. Сапожковцы учредили свою власть во главе с Сапожковым. Было выпущено воззвание, в котором население призывалось к поддержанию порядка, поддержке советской власти, армии Правды и III Коммунистического Интерна­ционала. Объявленная запись добровольцев проходила с боль­шим энтузиазмом. Сапожков стремился распространить восстание из Пугачевского и Новоузенского уездов на Самарскую и Саратовской губернии, овладеть Уральском как опорной базой, найти поддержку уральского казачества и пополнить силы.

17 июля сапожковцы были вытеснены из города подошедшими из Самары советскими войсками и рассеялись. Одна часть сапожковцев направилась в сторону Оренбурга, надеясь на поддержку оренбургского казачества, другая — к Бугуруслану. Конные отряды Сапожкова объявились в волостях Бугурусланского уезда: Ново–Султансуловской, Средне–Аверкинской, Мал–Талской, селах Троицкое и Матвеево, где сапожковцы проводили агитацию под лозунгами «свободной торговли».

Сапожковщина представляла серьезную опасность для советского государства: восстание могло вызвать цепную реакцию и стать катализатором крестьянских и казачьих восстаний в Поволжье и на Южном Урале. Об этом было указано в записке Троцкого, переданной по прямому проводу 28 июля 1920 г. командующему Заволжским военным округом Авксентьевскому. Троцкий требовал: «Мятеж Сапожкова должен быть ликвидиро­ван как можно скорее. Виновники сверху донизу должны быть беспощадно покараны. В подведомственном Вам районе возможны широкие кулацкие восстания. Предупре­дить их можно только дав незабываемый урок всем элементам, которые прямо или косвенно поддержали мятеж Сапожкова». Троцкий требовал расстреливать всякого повстанца, захваченного с оружием в руках. Ленин также направил 2 августа 1920 г. телеграмму в адрес Заволжского военного округа, Уральскому и Саратовскому губкомам РКП (б) также выдвигалось требование скорейшей ликвидации мятежа Сапожкова, недопущение его разрастания в низовья Волги и Урала.

Воззвание реввоенсовета армии «Правды», изданное в конце июля — начале августа 1920 г. было обращено «Ко всему беднейшему, обиженному и угнетенному крестьянству и рабочему населению Российской Республики». В нем говорилось: «…Наша армия была на Уральском фронте, где совершила много подвигов, перенесла много тягости и лишения для защиты вас от внешнего врага. Буду­чи на фронте, мы получали тысячи писем от наших отцов и братьев, живущих здесь в тылу. Все они были полны стонами, жалобами на все те насилия, без­образия, унижения, лишения имущества и даже жизни, которые производи­лись от имени народа, от имени Народной Советской Власти, то есть будто бы от вашего имени… Нынешняя партия коммунистов забрала власть в стране и все дело, стала проводить диктатуру, т.е. полную власть одной только партии коммунистов, не диктатуру всего проле­тариата, как это должно бы быть по–настоящему. На все места были посажены члены партии коммунистов без разбора того, честен он или вор, друг он народа или только притаившийся паразит, вошед­ший в партию только для того, чтобы пожить на счет бедняка–крестьянина. Идите же к нам, помогите нам и мы вас спасем и освободим от всех зол и бед, которые вы переносите все это время. Мы такие же работники и трудовики, как и вы, мы ваши дети и сыновья, нам больно слушать ваши стоны, нам больно видеть ваши страдания, которым нет конца и мы пришли избавить вас от всего этого… Идите добровольцами в наши ряды, давайте нам хлеба, фуража и подво­ды, посылайте к нам ваших сыновей, которых называют дезертирами, и мы их примем как родных братьев, потому что эти люди ушли из армии, ибо они не знали цели — для кого и для чего лить свою и чужую кровь, они слышали только одни красивые слова, красивые хорошие обещания, но на деле видели насилие, произвол и унижение человека, и они ушли из рядов, не желая слу­жить пушечным мясом для благополучия и наживы отдельных личностей. С нашим же приходом эта цель явилась, мы вооружили их, и они пойдут с нами защищать вас, наши дорогие страдальцы — отцы и братья… Своими же действиями мы заявляем вооруженный протест нового господствующего класса против новой советской буржуазии, негодных лич­ностей, которые прикрываются маской коммунистов и защищаются этой пар­тией, хотя бы они и были подлецы. Мы хотим заставить правительство при­слушаться к нашему голосу и вашему стону, увидеть те тюрьмы и места за­ключения, битком набитые нами и изменить политику в образе правления страной. Если это правительство действительно народная власть, то она и пой­мет нас, и услышит, и облегчит нашу жизнь, если же она не послушает нас, то это правительство не желает добра народу и потакает врагам его и послед­ствия за дальнейшую борьбу падут на него. Мы же берем на себя защиту вас, наши отцы и братья, и вы надейтесь на нас, ибо мы оправдаем ваши надежды. Идите к нам и помогайте нам. Мы ждем вас, родные отцы и братья» [3].

Восстание Сапожкова стало катализатором крестьянского протеста, однако осталось локальным явлением: в большинстве своем сапожковцы были уроженцы тех мест, где они оперировали. Повстанческий отряд Сапожкова действовал в Заволжье до начала осени 1920 г. 6 сентября 1920 г. у озера Бак–Баул в Астраханской губернии он был разбит отрядом Борисоглебских кавалерийских курсов, а сам Сапожков убит.

Сапожковщина со всей очевидностью выявила характерное явление: в 1920 г. в сознании трудового казачества и крестьянства утверди­лось настроение о происходившем перерождении советской власти в результате постепенного захвата ее учреждений бывшими угнетателями (помещика­ми, кулаками, чиновниками). В народной среде распространилось мнение, что учреждения советской власти и ее органы на местах становятся сосредоточением взяточников, спекулянтов, мародеров, пьяниц, саботажников. Основания для подобных рассуждений имели место: по оценкам органов ВЧК, на местные органы и учреждения советской власти возлагалась основная вина за восстания, поскольку они неверно проводили в жизнь распоряжения центральной власти, дискредитировали их своей деятельностью [4]. Сапожковщина имела выраженную политическую окраску.

Продолжение сапожковщины и ее развитие получило в повстанчестве Василия Серова, одного из ближайших сподвижников Сапожкова. В течение более чем двух лет — до осени 1922 г. — военная мощь советского государства не могла справиться с повстанцами, основу которых составили уральские и астраханские казаки — единственный пример столь длительного сопротивления коммунистической власти.

Член РКП (б) с 1919 г., Серов служил командиром полка во 2–й Туркестанской дивизии начдива Сапожкова, после захвата г. Бузулука был назначен Сапожковым начальником местного гарнизона. После гибели Сапожкова приступил к форми­рованию собственного повстанческого отряда. Повстанцы Серова, достигшие к 1921 г. численности до 2 тыс. человек, совершали нападения на ссыпные пункты зерна, вели вооруженную борьбу с Красной армией.