Бесплатный фрагмент - Красный блокчейн

Автор снимает с себя ответственность за возникшие у потребителя данного произведения ассоциации, фантазии и ожидания, и настаивает, что ни один фрагмент текста, как и всё произведение в целом, не имеет своей целью дискриминировать, оскорбить, возбудить ненависть, вражду, любое уничижение достоинства человека или группы лиц по признакам пола, расы, национальности, гражданства, происхождения, дееспособности, самоидентификации, религиозных, политических, культурных, эстетических, нравственных, мировоззренческих или иных убеждений, принадлежности к какой-либо социальной группе, или по любому иному основанию, качеству, свойству.

В настоящем произведении все персонажи, места, диалоги, рассуждения и описываемые события обретаются и происходят в параллельной вселенной, которой, как читатель может с изумлением узнать по прочтении, не существует в общепринятом понимании.

Любые обнаруженные в тексте совпадения с повседневной, исторической или воображаемой реальностью являются случайными.

Все упомянутые торговые марки принадлежат их правообладателям.

В романе присутствует ненормативная лексика.

Если вы не согласны с этими предупреждениями полностью или частично, откажитесь от приобретения, прочтения или прослушивания этой книги.

Ознакомление любым способом с текстом произведения или его частью означает ваше безоговорочное согласие с отказом автора от ответственности.

18+

Где родился, там и пригодился.

Русская пословица

001

Воздух.

Здесь он мягкий. Влажными волнами оглаживает лицо. Сладко обволакивает нёбо. Струится. Впитывается в лёгкие. Поэтому — ну чего проще? Просто бери и дыши с вечного неба. Это ж не рокет сайенс. Главное — избегать элементарных технических ошибок. Вот если, скажем, оставлять между губами зазор чуть больше, чем нужно, то тогда да — тогда ничего и не выйдет. Или, например, если не удержать концентрацию на протяжении всего вдоха. Тут как с умением свистеть. Попробуешь, приладишься, и всё начнёт получаться.

Со временем.

«Делай верхнее дыхание, если оказался в месте, которое не понимаешь, — так говорил отец. — Если не уверен, можно ли здесь раскинуть гэр. Безопасно ли. Смогут ли кони нормально выпастись и отдохнуть. Делай верхнее дыхание, и слушай себя. Если учуешь на языке вкус суу, то значит, место подходит. А вот если лоб станет маской, или щёки отвердеют, нальются тяжестью — иди дальше. Не нужно здесь задерживаться. Иди без оглядки, сразу».

Зря я его сейчас вспомнил, конечно.

Здесь вечное небо на вкус оказалось похожим на смесь из предобеденной мелочёвки. На отыскавшиеся в закромах перекусы — те, которыми нужно закидываться в ожидании большой тарелки с накромсанными ломтями мяса. Верхние вдохи отдавали сложным послевкусием, чем-то вроде приторной мути из запаренного кипятком изюма с добавлением хурута, халвы и размокших печенек.

Ничего понятного, простого, сытного. Ну и ладно. Условимся считать это знаком, что к городу всё-таки можно притереться. Понять его. Пусть даже не сразу.

Москва — большой город. Даже не то чтобы большой, не в этом дело. Суетный. Быстрый. Не успеваешь голову повернуть за всеми этими людьми, которые несутся куда-то. Лица твёрдые, сложные. Неулыбчивые. Взгляд — сквозь толпу, стены, машины. Куда? Да уж точно не на дорогу перед собой. В будущее. В телефон.

Уже в Шереметьево воздух, как оказалось, был пропитан вполне ощутимой вибрацией. Она делала совершенно невозможным то, что на самом деле было вполне естественным: поджав ноги смотреть в горизонт, на стремительно падающее багровое солнце, держать растопыренную пятерню в нагретой гриве перетаптывающегося коня, слушать, как ветер снаружи бросает песок в войлочные стены гэра, пересыпать из ладони в ладонь мелкие камешки.

Вибрация не позволяла находиться с собой. Она требовала идти — пусть даже и бесцельно — смотреть вывески и расписание вылетов, подходить к киоскам, ставить рюкзак на освободившееся место, и тут же двигаться дальше — куда? Из-за неё не хватало плавности и размеренности. Хунбиш заставил себя вспомнить кустики редкой травы, безмятежно шевелящейся в жарком полуденном воздухе.

На Садовом было не лучше. Никак не удавалось поймать и вдохнуть ту самую прохладную лёгкость. Наверное, это из-за низкой серой дымки над суматошными улицами. Да и неба-то здесь никакого не было. Какое же это небо? Так. Затёрли это всё вверху грязной водой, вот она и засохла — кусками, разводами. Слякотное тут небо. «Хотя что это я, — подумал Хунбиш. Бывают места и посумрачнее. Город красного героя, например».

Но в Улан-Баторе хотя бы был горизонт. Там можно было огладить взглядом изломанный силуэт вечерних домов. А здесь — всё заслонено. Деревья, рекламные щиты, циклопические дома. Хочешь посмотреть в небо — задери голову.

В мире без горизонта теряешь равновесие, оступаешься. Не понимаешь, что в какой стороне. Как если бы накрутился на одной ноге, а потом резко остановился.

А что они сделали с тенями? Где длинные вечерние проекции людей, раскатанные на десятки метров вперёд? Хотя какие тут вообще могут быть тени. Фонари со всех сторон, всё залито светом.

Нет здесь ничего нормального. Ни внутренней тишины, ни горизонта, ни теней, ни вкуса молока в вечном небе.

«Хотя бы русский у меня нормальный, — ободряюще сказал он себе. — Читаю бегло, говорю чисто. Словарный запас. По крайней мере, в Улан-Удэ вопросов никаких не возникло. Да и со внешностью тоже порядок, никто не оглядывался. Как будет здесь? Посмотрим».

Вообще, надо бы, конечно, уже возвращаться. Лечь спать. Четверо суток ведь нормально не спал. Урывками только. Но вот как спать здесь — где огни, смех, шуршание по широким дорогам? Нет, нужно немного посмотреть. Прогуляться. Было бы глупо прилететь в Москву и сразу залечь спать. Да и, если уж честно, вряд ли получилось бы.

Его всё ещё не отпускало.

Перелёт был ещё утром. Его первый полёт на самолёте — странном запаянном с обоих концов коридоре, воздух в котором был пропитан тревожным шумом, поскрипыванием и тряской. Девушка рядом с ним сидела, вцепившись в подлокотники и закрыв глаза. Хунбиш наклонился к ней и хотел было сказать что-то ободряющее, но натолкнулся на взгляд её соседа, сидевшего у окна. Он сделал вид, что поправляет ремень безопасности и отвернулся.

— Наш самолёт приступает к снижению, — пришёл из-под потолка вальяжный голос. — Через двадцать пять минут мы приземлимся в городе-герое Москве.

«И этот город — тоже герой», — непроизвольно отметил Хунбиш. Они опустились в безжизненные дюны белоснежных облаков, обратившихся внутри серым туманом. Самолёт ухнул вниз, и в соседних креслах закричали, а потом облегчённо засмеялись. Чтобы отвлечься, он стал крутить в разные стороны барашек потолочного вентилятора, направляя струю холодного воздуха в разные стороны. Включил, а потом погасил свет. Нажал на кнопку с силуэтом человека, но она, похоже, ни на что не влияла. Появилась стюардесса, вопросительно посмотрела, а затем попросила закрыть столик.

Потом его трясло, выдавливало из кресла вверх и в сторону, в глубине запечатанных ватой ушей возникла осторожная боль, самолёт подскочил, вдарил по тормозам, загрохотал, и всё закончилось. И вот — уже почти ночь, а тот утренний тревожный восторг, пропитавший его во время посадки, так и не уходит.

Ночь.

Ночь, а машин меньше не становится. Скользят рядом, уносят огни. Для чего? Кто там внутри? Он мысленно нырнул и спланировал над асфальтом, обогнул лавирующего между зеркал мотоциклиста, просочился в салон дорогой машины: прохладная кожа, мерцание под ногами. Человек в костюме… Что он говорит? Что он может говорить? Да он смеётся! Он горд. Он расстёгивает пуговицу — потому что распирает. Да, покупай. На цену не смотри. Берём всё. Наверное, именно такие слова он и вбивает в трубку.

Мимо, на фоне подсвеченной высотки с острым шпилем, перекрывающей курчавое облако в виде гигантского медведя, прокатили ухающие трёхколёсные мотоциклы. В гирляндах, переливаются и светят. Флаги на антеннах. Толстенные колёса. В сёдлах — чёрные кожаные всадники. Сидят развалясь, как в креслах перед вечерним телевизором. Лица отполированы чужими взглядами. Да. Вот это я понимаю.

Хунбиш двинулся вправо от гудящего проспекта к мягко освещённым домам, между которыми неясно метался отдалённый рыночный шум.

По одной стороне улицы находился пруд правильной формы, а у самой кромки воды он заметил полицейских, о чём-то разговаривающих с сидящими на земле людьми. Полицейские плавными жестами одинаково показывали наверх, к аллее. Рука чуть согнута, пальцы разведены, кисть поднята: это не приказ, а только рекомендация. Жест железного человека, показывающего — а ведь мог бы и плазмой испепелить, но мне не нужны неприятности, просто я тут главный, повинуйтесь. Или умрите.

После короткого разговора люди не спеша поднялись и направились от пруда к скамейкам, а полицейские двинулись к следующей группе. Неровная поверхность пруда была устелена бликующими отражениями яркого павильона, и люди поэтому казались просто силуэтами — наподобие заготовок для теневого домашнего театра. Не дожидаясь, пока полицейские подойдут ближе, силуэты зашевелились и пошли прочь от воды.

Здесь отчего-то не было той самой дёрганой суеты, которой Хунбиш уже успел пропитаться за день. Всё ещё жаркий воздух подрагивал вальяжной беззаботной неторопливостью, очевидным образом передающейся всем отдыхающим — да, вот совершенно точно: отдыхающим. Что-то курортное, пляжное защитным куполом накрывало оживлённых людей, кучкующихся тут и там.

Хунбиш обошёл табун призывно подмигивающих самокатов, постоял у витрины с провокативными моделями в купальниках, протиснулся, задевая колени, мимо сидящих на лавочке и игнорирующих толпу бородачей в чёрном. Хотелось вдохнуть полной грудью. И, может быть, даже отправить крик — длинно-длинно, прямо в небо. Чтобы протянулся вверх вибрирующей струной. Прочной и надёжной.

Хунбиш закрыл глаза и втянул воздух, но тут же поперхнулся дымом — тонким, пряным, кажется, фруктовым? — и никак не желающим оставаться в лёгких. Да, в общем, и к лучшему. Всё равно не стал бы кричать. Среди людей-то.

Впереди вилась очередь. Молодёжь, громко разговаривая и смеясь, перетаптывалась на одном месте у закрытой тёмной двери без каких-либо вывесок. Человек двадцать. Хунбиш нырнул прямо внутрь очереди. Вроде бы все говорили понятные русские слова, но в законченные фразы эти слова никак не складывались. Одна реплика наползала на другую. Дверь распахнулась, в тёмной глубине за ней осветились дымные вспышки. Как в далёкой ночной грозе. Ударили в грудь ритмичные басы. Начало очереди содрогнулось, двое человек втиснулись в приоткрытый проём, и тут же уханье смолкло. Секунда — не более.

На улице было не протолкнуться. Люди стояли плотно, перетаптывались, прикасались плечами, не глядя извинялись. Иногда где-то приоткрывалась дверь, и поверх гомона на мгновение разливался плотный ритмичный гул. Хунбиш не спеша пробирался дальше.

Ему приглашающе похлопал по пустующему креслу приветливый усатый мужчина в одежде, кроем напоминающей военную форму. На столике перед ним были выставлены готовые к игре шахматные фигуры. Непонятно, как мужчина умудрялся сохранять их от бушующего вокруг хаоса. Хунбиш тактично обошёл столик, покачав головой. Играть он умел, и даже неплохо. Но тело само приняло это решение, ещё до того, как он сумел красочно представить, как сидит в наполненном скучающими знатоками амфитеатре, и они за его спиной едко посмеиваются над вялыми и неточными ходами.

Центром ещё одного скопления был человек в кожаных шортиках с лямками, гольфиках и шляпе. В руке он держал огромную коробку, заваленную в несколько слоёв кусками пиццы. К нему притёрлась блондинка с губами цвета свежевыпитой крови. Она хохотала, отставив в сторону бутылку шампанского. Встретилась глазами с Хунбишем, и задумчиво слизнула неестественно длинным языком золотистую струйку с подбородка.

Странное это ощущение — быть среди людей и оставаться словно бы невидимкой. Странное и щекочущее. Никто ни на кого не обращает внимания.

Каждый раз, выдираясь из толпы на относительно свободный участок асфальта, Хунбиш оглядывался на начало улицы. Не потеряться бы. Он, в общем-то, отошёл не так далеко. Наверное, имело смысл уже возвращаться и ехать к себе. Выспаться. Но пропитанный электричеством воздух гудел и не давал сосредоточиться на одной мысли. Хотелось просто бездумно идти и идти, ныряя в роящиеся многоголосые скопления.

На одной из скамеек спал человек. Хунбиш видел его лицо — распущенные губы, массивный нос. В ногах у него бесцеремонно сидели две похожие друг на друга девчонки с волосами эпилептической раскраски и сочно набитыми рукавами. Узкие бретельки на острых ключицах. У каждой — по одному сетчатому чулку. Одна из них азартно хохотала, запрокинув голову. Вторая съёжилась от смеха, обхватила себя руками. Из банки на бедро спящему спазмами выливалась голубая жидкость. Рука человека торчала и расслабленно указывала на переполненную бутылками мусорку. Почти трогала её указательным пальцем.

На другой стороне Хунбиш увидел беспокойно переминающуюся на месте лошадь бурой масти, стройную и крепкую, с прямой сильной спиной. Грубая, но с умными косящими глазами горбоносая голова её надёжно сидела на мясистой шее. Хунбиш отметил, какие у неё мускулистые и стройные ноги. Поджарый, не свешенный зад. Он подошёл ближе, и лошадь потянулась к нему мордой, раскрыла мягкие губы. Зачмокала ими. Он увидел, что удила скорее всего не подходят к дёснам, раздражают их, и от этого лошадь нервничает. В углу рта пузырилась розовая слюна.

— Эй, китаец! — крикнули ему чуть ли не в ухо. — Иди сюда!

Он исподлобья взглянул на наездницу. Она была в красной футболке с надписью на груди огромными белыми буквами «БОГИНЯ». Она направила на него телефон.

Византийцы называют их «русийа», что означает «красные».

Книга предупреждения и пересмотра. Абуль-Хасан Али ибн аль-Хусейн аль-Масуди

002

— Вот чего только нет тут у нас на Патриках, — громко стала говорить наездница в камеру. У неё было породистое лицо с плоскими щеками, прямым носом, резко очерченным подбородком и чуть припухшими губами. На щёки вылезла светлая прядь, и она откинула её рукой. Волосы по бокам были собраны в две косички, по подростковому перехваченные какими-то обгрызенными резинками. Хунбиш обратил внимание, как цепко она держит телефон, и сглаживает микродвижениями покачивания лошади. Большой вырез показывал ключицы. Футболка липко обтягивала её плечи и груди — так, что было явственно видно соски. Хунбиш опустил взгляд.

— Чего ты приехал, китаец? — перекрикивая гомон, спросила она. Хунбиш внутренне подобрался. — Вас там у себя сколько хуилиардов? А? Какого вы сюда ещё ломитесь? Чего молчишь?

— Я не китаец, — сказал Хунбиш.

— Чего ты там бормочешь? — переспросила богиня и раздвинула экран пальцами, чтобы приблизить картинку. — Ты по-русски умеешь говорить? Ку-ку? Нихао? Алло, гараж!

Она засмеялась и слегка двинула шенкелем, чтобы проехать мимо. Рядом с лошадью шли несколько человек, оживлённо переговариваясь, и Хунбишу пришлось посторониться. Он хотел сказать, что упряжь не подогнана должным образом, и это беспокоит лошадь.

— У неё, — он не вспомнил слово, поэтому сказал по-своему, — жаахан во рту неправильно. Ей больно. Железо здесь трёт.

— Прррууу! — перекрикивая гомон, закричала богиня и натянула поводья. Хунбиш сделал шаг назад и упёрся в кого-то. Лошадь остановилась.

— Компартия разрешила тебе тут ночью гулять? А? В центре Москвы? Есть разрешение? Аусвайс!

— Нет, — растерянно сказал Хунбиш.

Он понимал, что отвечает неверно, но сделать с собой ничего не мог. Мысли метались, как испуганные песчанки.

— Вот посмотрите на китайца, — деловито продолжала богиня. Она обращалась к кому-то за экраном её телефона. — Приехал в Москву. Ходит. Позволяет себе. Это просто райски.

Один из сопровождающих похлопал богиню по ноге рядом со стременем и сделал приглашающий жест. Она подняла в экран длинный указательный палец: внимание! пауза! ждём! склонилась, выслушала несколько фраз. Закрыла на секунду глаза. Коротко выдохнула, снова направила на себя камеру телефона.

— Нет, к китайцам никаких претензий. Великая нация. Пять жи, тик-ток… Иероглифы. Улитка на склоне. Ползёт. По Синьцзян-Уйгурскому региону.

Автономному. Всё нормально. Вэлкам! Мы тут всем рады. Ладно, китаец. Раз уж карма нас свела. Давай. Рассказывай. Тебя как зовут?

— Да я про лошадь, — сказал Хунбиш. Он уже пришёл в себя. — Ей вот — посмотрите. Неудобно. Трёт ей там. Мешает.

— Ооо! — сказала богиня и сделала глазами в телефон. — Так мы даже человеческие слова говорим! Это райски! Нравится лошадка? Ну потрогай, потрогай. Давай.

Хунбиш подошёл ближе. Лошадь потянулась к нему мордой.

— Вот здесь, смотрите, — Хунбиш протянул руку к удилам.

Лошадь вдруг мощным движением тряхнула головой, длинно заржала и качнулась назад. Богиня начала валиться вбок. На лице её было сосредоточенное непонимание. Замедленным движением она зацепилась рукой за шею лошади.

Что-то сочно и одновременно тревожно хрястнуло в тротуар. Ещё даже не вполне сообразив, что это телефон богини, Хунбиш подался в сторону, в толпу. Всё произошло за мгновение.

Кто-то грубо схватил его железными пальцами за рукав, но Хунбиш ловко, как борец бех, выкрутил руку, оттолкнул стоящего рядом человека и боком, не глядя, скользнул на проезжую часть.

— Да ты, блять, охуел?! — страшно закричала богиня. Эхо метнулось между зданиями.

Хунбиш побежал.

Ему удалось сразу же вклиниться в гогочущую группу людей, и тут дверь, перед которой томилась очередь, приоткрылась. В лицо Хунбиша ударили плотные волны музыки. Он, пригнув голову и сгруппировавшись, ввалился внутрь. Сразу же впечатал кого-то в стену. Щёку и ухо залило липким. Сзади от двери визгливо закричали. Не было времени ориентироваться, поэтому Хунбиш откинул в сторону тяжёлый полог, и выпал в зал, плотно набитый людьми.

По лицам и телам здесь метались разноцветные пятна, а в уши долбило что-то ритмичное. Прямо перед Хунбишем оказался пританцовывающий вперевалку, голый по пояс мужик с огромным, свисающим через ремень, брюхом. Его правый глаз был перетянут пиратской повязкой. Он держал в поднятой руке бутылку и самозабвенно обливал себя. Брызги летели во все стороны.

Рядом прильнула лысая девушка в блестящем чешуйчатом платье. Высунув язык, она сосредоточенно ловила струйки, мясляно стекающие с обвислых грудей толстяка. Её, хохоча, отгоняла и теснила в сторону негритянка в пижаме с безудержно клонированным Паровозиком Томасом. На её афрокосичках флуоресцентно светились школьные пухлые банты. Глаза хлопали огромными — не менее пяти сантиметров — ресницами.

Хунбиш протолкался в сторону и едва не завалил ухоженную даму с бронзовой кожей. Дама держала во рту кулак молодого человека, заглотив его до запястья. Она посматривала на него, элегантно и непринуждённо скосив глаза. Молодой человек был задумчив. Казалось, он мысленно прикидывал длину окружности губ и площадь её рта, зная толщину своей руки. А может, он просто шевелил пальцами у неё в горле. Как актиния.

В зале гуляли явственно чувствующиеся волны электричества. Сложно было неподвижно стоять внутри колышущейся массы людей. Хунбиш ради эксперимента поднял вверх обе руки и подпрыгнул на месте. Потом ещё. Он закрыл глаза и стал мягко прыгать в такт двигающей всех музыке. Ему казалось, что в верхней фазе прыжка он неестественным образом подвисает, как в мультиках.

Происшествие с лошадью и богиней чудесным образом отодвинулось куда-то в неопределённое прошлое. Открывать глаза ему не хотелось. Он почувствовал себя частью кочевья, когда понимаешь раскачивающегося в седле соседа без слов, одновременно поворачиваешь, притормаживаешь, грезишь схожими образами.

Ещё немного попрыгав — музыка мутировала мелодиями, не меняя ритм — Хунбиш двинулся к дальней стене с подсвеченным фламинго. По дороге миновал лежащего на полу человека, затянутого в красно-чёрный неопреновый гидрокостюм. На лице его была маска для ныряния. Он безмятежно лежал, раскинув в стороны руки и покачивая торчащими вверх ластами. Окружающие магическим образом умудрялись не отдавить ему конечности. Хунбиш аккуратно перешагнул его ногу. Ему показалось, что человек едва заметно одобрительно кивнул.

У барной стойки, на которую фламинго-светильник скорее нагонял мрак, чем освещал, было не протолкнуться. Из вторых рядов люди тянули руки. Беззвучно щёлкали пальцами. В ожидании азартно перекидывались бессмысленными фразами — всё равно из-за шума ничего не было слышно.

— Эээй, шеф!

— Алло!

— Возьми заказ!

Перед Хунбишем расступились две неодобрительно посмотревшие на него дамы, и он уткнулся в скуластого мужчину, нависшего над тонкой девушкой. Из горловины её платья торчал бокал с трубочкой.

Мужчина, сосредоточенно шевеля челюстью, тянул по ней что-то тёмное. Он выпрямился и отвернулся к бару: неестественно гибкая рука — надо полагать, бармена — направляла ему три полных шота, удерживая их как манипулятор с шаровым захватом. Мужчина, молитвенно сложив кисти, потянулся к разноцветно бликующим стопкам.

Неожиданно для самого себя, Хунбиш наклонился к девушке, состыковался с соломинкой и сделал глоток. Потом, не отрываясь от коктейля, поднял глаза и посмотрел на девушку. Она молчала. Лицо её было серьёзным. Словно бы она выполняла важную работу, результаты которой были жизненно необходимы подданным, или фолловерам — тысячам, а может, и миллионам. Хунбиш для устойчивости приобнял её ниже талии, и сделал ещё один глоток.

Изображение преломлялось через бокал, и Хунбишу казалось, что у девушки три груди — как в том фильме. Он поменял фокус и ясно увидел, как по коже медленно, отчаянно цепляясь за ворсинки, сползает капля. Немного сдвинув бокал в сторону, Хунбиш погрузился вглубь и слизнул каплю. Она была солёной. Он снова поднял глаза — девушка глядела в сторону своего спутника. Глядела без каких-либо эмоций. Просто ждала, когда он вернётся. Хунбиш шатнулся назад и, не оборачиваясь, нырнул в людей.

Мгновенное ликование заставило его дышать часто: он только что ушёл от богини, он прямо сейчас обнимал совершенно незнакомую ему девушку. Музыка гудела. Он немного потерялся от всего этого мельтешения. Ему представилось, что он — удачливый бадарчин, возвращающийся с трофеями из Нижнего мира.

И тут его жёстко схватили за плечо.

— Он? — спросил кто-то фальцетом.

Было что-то ненатуральное, гипертрофированно-мультяшное в этом голосе. Будто его схватил щуплый японец с выбеленным лицом. Ну-ка сюда-ка небоисся. Стоит наверняка в косплейном школьном платьице и белых перчатках до локтя. Хунбиш обернулся. Увидел харю.

— Вроде он, — харя пищал в той же тональности, которая могла бы возникнуть от допотопной свистульки.

— Похож, — подтвердил стоящий рядом манерный юноша с иронически блестящими камнями в ушах. — Вытаскивай.

Харя рельефными лапами развернул Хунбиша к выходу и потащил за собой.

Можно назвать хорошей ту лошадь, которая хорошо бежит и в жирном теле, и в худом. Но нельзя назвать хорошей лошадь, которая бежит хорошо только в одном из этих состояний.

Великая Яса Чингис Хаана

003

Харя больно сжимал его руку. Хунбиш застыл: ни мыслей, ни эмоций. Словно ветка перекати-поля в весеннем ручье, сорвавшемся с ледника. Куда-то несёт, стукает о берега. Наверное, он не предпринял бы никаких попыток спастись, даже если бы сейчас его выволокли наружу, зачитали обвинительный приговор, поставили на колени и пристрелили в затылок. Не то, чтобы ему было всё равно, нет. Просто страх так цепко обвил горло, что говорить или вырываться казалось слишком расточительным. Хотелось впитывать каждую оставшуюся ему секунду.

Они выбрались за дверь, на улицу, и харя отпустил его. Хунбиш сразу почувствовал себя легче. Неважно, что там произойдёт дальше — боль закончилась, и на этом спасибо. Он молча ждал, что с ним будет.

Харя поставил его спиной к себе. Очередь немного притихла. Хунбиш глядел на сгрудившихся перед ним людей расфокусированным взглядом. Ему не удавалось сосредоточиться. Казалось, он глядит в калейдоскоп с мутным стеклом. Размытые пятна, не более.

Очередь перед ним стала распадаться на две части, образовав по центру узкую аллею. На тех, кто замешкался, прикрикивали свои же. Хунбиш сообразил, что это дирижирует харя.

Неожиданно что-то очень сильно толкнуло его в поясницу. Удар не походил на человеческий, он был безжалостным и безразличным. Как если бы его смёл поезд и отправился дальше по своему рутинному маршруту.

Хунбиш выгнулся дугой и упал плашмя на асфальт. В колене вспыхнула боль, в голове очень неприятно задребезжало. Он увидел вокруг ноги. Тяжёлые ботинки. Кроссовки. Туфли на шпильке. Тапочки-вьетнамки. Никто не сделал попытки помочь ему.

— Пщщщёл отсюда, — услышал он тонкий голос хари. — Попробуешь пролезть — кончишься.

Хунбиш поднялся. Рядом с ним было сравнительно тихо. Смотреть на людей он не мог. Всё, что ему хотелось сейчас — так это очутиться подальше отсюда. Остро заболел локоть. Прилагая усилия, чтобы не захромать, Хунбиш шагнул на проезжую часть, обогнул снегоход, где на шее широкоплечего водителя сидела всклокоченная девица с бутылкой в руке, и перешёл на другую сторону улицы. Неподалёку взвыла и тут же заглохла полицейская сирена. Ему казалось, что все на него смотрят. Он прошёл дальше по улице, отыскивая спокойный уголок, чтобы осмотреться и привести себя в порядок. Посидеть с закрытыми глазами.

Такого места не было.

Надо было бы, конечно, вернуться на проспект, к высотке, а оттуда уже добраться по навигатору к метро. Но Хунбиш, напротив, без плана, мыслей и эмоций всё дальше углублялся в переулок. Думать — означало вспомнить харю, и это падение в ноги, и притихших вокруг людей.

Через сотню метров, за очередным баром с собравшейся перед входом толпой, он обнаружил перекрёсток и свернул. Здесь не было никого. Ни человека. Абсолютная пустота. Только несколько смятых банок и тускло отсвечивающих бутылок намекали на веселье по соседству.

Хунбиш, прихрамывая, зашагал вглубь. С каждым метром гомон сзади становился глуше, пока не уменьшился до обычного индустриального гула. Впереди он увидел ступеньки, на которые можно было бы присесть и хоть немного прийти в себя. Неподалёку тлела целая гора мортир от фейерверков — и одиночные трубы, и целые вёдра. Они ещё дымились. Он подошёл ближе. Хотел сесть на ступеньки. Увидел, что дверь приоткрыта. «Нет, не будь идиотом», — сказал он себе, а потом осторожно толкнул дверь и вошёл.

Внутри был тёплый и очень уютный свет — не сверху, а как-то с боков, снизу. Вот как это сделано? С таким светом сразу хотелось завалиться в большое мягкое кресло, подтянуть ноги, завернуться во что-нибудь, и просто посидеть. Помечтать. И чтобы рядом стояла пиала с сутэй цаем. А ещё — тарелка хушууров, прямо из казана, шкворчащих и лоснящихся. Он понял, что хочет есть. Подходящее кресло обнаружилось в углу. Оно было чёрным, кожаным, пухлым. Рядом стояла невысокая этажерка с грудой тонких книг и журналов. Дальше — двери лифта. Ещё дальше — конторка консьержа.

Хунбиш хотел было забраться в кресло, но вместо этого подошёл к столу. На нём кто-то спал, подложив руки под лоб.

Раздался приглушённый звук — словно в соседней комнате на линолеум уронили кожаную сумку. И — кажется? — шуршание. Хунбиш замер и огляделся. Нет. Пусто.

Он очень осторожно, стараясь не издать ни звука, приблизился к конторке. Человек не спал. Он как-то неправильно возился по рукам носом. Будто бы почёсывал такими движениями своё лицо.

Хунбиш остановился. Он определённо понял, что его учуяли. Человек за столом одним резким и пугающим движением поднял голову. Вся правая часть лица его была заляпана блестящей кровью. Глянцевые отблески напоминали столярную олифу. Мокрые пальцы, судорожно подёргиваясь, рисовали на столе что-то абстрактное.

— Мммеее, — сказал человек. Взгляд его бессмысленно бродил по сторонам.

Сильно заныло ушибленное колено. Уже не заботясь о скрытности, Хунбиш развернулся и вышел на улицу. Споро зашагал к перекрёстку. Внутри всё напряглось в ожидании нехороших окриков.

На перекрёстке ничего не поменялось. Всё та же компания с пластиковыми стаканами пива перетаптывалась перед баром. Хунбиш оказался точно на акустическом стыке улиц. Поворачивая голову в одну сторону, он слышал гогот, оживлённую речь и шум моторов, а в другую — гулкую тишину. Он несколько раз проделал это упражнение, удивляясь эффекту.

В тихом переулке что-то резко хлопнуло. Хлёстко, как щелчок ташуура. Хунбиш увидел, что дверь, из которой он только что вышел, ударила в стену, и к нему быстро бежит человек, вихляя телом. Дверь стала было закрываться, но изнутри её снова ударили — там ещё кто-то выскочил, но побежал уже в другую сторону переулка.

Хунбиш отступил назад, чтобы не стоять на пути. Бегун, оглядываясь и прижимая к груди свёрток, влетел по инерции в кусты за спиной Хунбиша, упал там неловко на бок, замешкался, задёргался. Потом выкарабкался и побежал к проспекту.

Бег его как-то изменился, но Хунбиш не мог понять, чем именно.

Он опять подошёл к точке, с которой просматривался тихий переулок.

К нему направлялся, покачиваясь, человек с какой-то странностью в лице. Он сердито говорил в телефон. Наверное, консьерж. Консьерж сказал несколько фраз, преувеличенно качая головой, потом оторвал телефон от уха и стал кричать в него, как в микрофон, показывая рукой невидимому собеседнику в направлении перекрёстка.

— Этот! — раздалось за спиной Хунбиша, и кто-то схватил его за руку. Снова.

— Звони в полицию! — кричала богиня. Она была уже не на лошади. На её голове красовалась невообразимая для местной тесноты шляпа с огромными полями. Они мягко колыхались. — Дай мне свой телефон, я сама позвоню!

Тот, кто держал его, неуловимым движением подсёк ноги Хунбиша, завалил на землю и больно опёрся коленом в позвоночник.

— Я… — сказал Хунбиш, пытаясь найти подбородку не больное положение. — Это не я.

Колено упёрлось ещё жёстче, и Хунбиш замолчал. Дышать было трудно. Он слышал, как ругалась богиня, пытаясь пробраться через полицейский автоответчик, а потом всё заглушила близкая сирена.

Из своего тротуарного ракурса Хунбиш видел двух полицейских, которым разъярённый консьерж кричит в лица. Лицо у него по-прежнему было уляпано кровью. Полицейские делали успокаивающие жесты, но консьерж успокаиваться не собирался. К ним уверенно подошла богиня и тоже стала кричать, показывая пальцем прямо на него.

Наконец, полицейские развели их в стороны и стали разбираться в претензиях один-на-один.

Полицейский рядом с богиней невозмутимо выслушал её крики, внимательно посмотрел на лежащего Хунбиша, потом ладонью сделал жест: вверх. Его подняли и поставили на ноги. Он не видел того, кто его держит: руки были заведены за спину и зафиксированы в положении, за которым начиналась боль.

— Этот? — полицейский обратился к богине.

— Ах ты долбаный албанец, — ткнула в него твёрдым пальцем богиня. — Купишь мне последний айфон, понял?

— Ладно, ладно, — отвёл её руку полицейский. — Разберёмся. Спокойно.

Богиня хотела что-то ещё сказать, но полицейский без промедлений потянул Хунбиша за собой.

— Айфон! — крикнула ему вслед богиня. — Сделаешь как надо, быстро!

Хунбиш начал было оборачиваться, чтобы дать понять, что услышал, но полицейский предотвратил манёвр и направил его вперёд.

— Ну-ну, — сказал он. — Спокойно.

Они подошли к патрульной машине с беззвучно крутящимися мигалками. Полицейский развернул его, обхлопал карманы. Вытащил паспорт, кошелёк, ключи, телефон. Раскрутил обратно, сфотографировал на телефон и усадил на пассажирское сиденье.

— По-русски понимаешь? — спросил он.

Хунбиш кивнул.

— Сиди тут, — сказал полицейский. — Не дёргайся. Не думай даже выйти. Ясно?

— Да, — сказал Хунбиш.

— Сиди, — сказал полицейский и размашисто хлопнул дверью.

Я изложил в древовидном порядке иерархически все чины, отмеченные внешними отличительными знаками, затем ранжировал должности и чины от главных к второстепенным. Не ограничиваясь этим, я обозначил их классы, номенклатуру, а также свойственные им почести и привилегии. К лицам вне классов, степеней и чинов относятся: патриарх Стамбула, кесарь, новелисим, куропалат, василеопатор, зоста патрикия, магистр, ректор, синкел, архиепископ Болгарии.

Клиторология. Филофей

004

Остаток ночи Хунбиш провёл на исцарапанной лавке в маленькой каморке. Было душно, и отдалённо угадывался сладкий бомжовский запах, который, похоже, впитался тут намертво, как бы камеру ни отмывали. От этого запаха желудок неожиданными сокращениями пытался выбраться наружу. Хунбиш пробовал лечь, но было слишком жёстко. Локоть и колено ныли.

В тёмном углу чернело что-то вроде влипшей намертво в пол ветоши. Одна стена была панорамно зарешечена, и он мог видеть профиль дежурного, сидящего перед стеклом приёмной. Дежурный ковырялся в телефоне, задумчиво улыбаясь. Иногда принимал звонки и что-то записывал в гроссбухе.

Видимо, забыться Хунбишу всё же удалось, потому что в линейном потоке воспоминаний случился ничем не заполненный промежуток, а потом он обнаружил, что дежурный гремит рядом с ним ключами.

— Что, прямо сюда? — спрашивал он у невидимого собеседника. — Тут только монгол. Хорошо. Но вообще, они же совсем… Да надо протокол, и родителям на руки. Или даже так. Не держать же тут… А, понятно. Ну хорошо.

Он с лязгом вскрыл дверь. Аккуратно ввёл внутрь две закутанные в большие махровые полотенца фигуры. Они были похожи на больших закуклившихся гусениц — с утолщением посередине и острыми конусами сверху и снизу. Или на муляжи сигар в масштабе из провинциального краеведческого музея.

— Так, девушки, — сказал он. — Сейчас за вами приедут ваши родители. Нужно подождать полчасика. Хорошо?

— В обезьянник нас? — капризно сказала одна куколка.

— Это не обезьянник, — примирительно сказал полицейский, — а изолятор временного содержания. В вашем случае — очень временного.

— Ты вообще знаешь, кто у неё отец?

— Догадываюсь, — ответил полицейский. — Вот именно он и попросил.

Он захлопнул дверь, тактично стараясь не греметь.

— Я рядом, — сказал он. — Если что, зовите.

Куколки завозились, пытаясь устроиться на второй лавке. Хунбиш сел по возможности прямо, положил ладони на колени и отвёл взгляд в сторону. Было похоже, что под безразмерными полотенцами девушки не одеты.

Разматывались они долго. Шмыгали, сопели, возились. Молча.

— Блин, теперь засохнут, и не расчешешь, — сказала наконец одна. Волосы у неё были выкрашены в синий цвет. — Пакля. О! А ты кто?

Она увидела Хунбиша.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Сидишь тут?

Он виновато улыбнулся.

— А, так ты этот монгол?

Хунбиш кивнул.

— Прикинь, монгол, — толкнула она плечом подругу.

— Пффф, — неопределённо ответила та. Она сосредоточенно рассматривала свои ногти, поддевала под ними. — Вот же блин, обломила всё-таки. Когда вылезали.

Они посмотрели друг на друга и громко захохотали, нагибаясь и распрямляясь. Будто примериваясь, получится ли тут сделать простирание, достаточно ли места.

— Всё нормально? — крикнул со своего места дежурный. Ему никто не ответил.

Синеволосая перемотала полотенце так, чтобы лицо и плечи были открыты. У неё обнаружился правильный овал лица, чуть вздёрнутая верхняя губа и выделяющиеся скулы. «Красивая», — подумал Хунбиш.

— Чё смотришь? — спросила она. — За что взяли?

— Как? — не понял Хунбиш.

— Почему сидишь тут?

— Разбил телефон, — сказал он. — У богини.

Девушки опять переглянулись, выдержали паузу и покатились со смеху. У второй была короткая, под ёжик, стрижка и тату на шее — с каким-то символом. В завершающей фазе смеха, перед шумным вдохом, она отчётливо подхрюкивала.

— Ну я не могу, — стонала синеволосая. — Убейте меня. Мой живот.

— Я не специально, — на всякий случай уточнил Хунбиш. — И вообще, это лошадь всё.

— Чё лошадь? — задыхаясь переспросила девочка-ёжик и затряслась ещё сильнее. — Какая лошадь? Серьёзно?

Наконец они угомонились и обессиленно привалились друг на друга, закрыв глаза. Хунбиш видел, что полотенце у девочки-ёжика завернулось. Под ним была видна внутренняя часть бедра. Трусиков на ней не было. Кажется.

— Эээ! Пялиться хватит! — сказала она, не открывая глаз, а потом не торопясь запахнула ногу. Хунбиш смутился и стал смотреть на ветошь, в угол.

— Ну, давай, — потребовала синеволосая. — Чё за богиня, чё за лошадь?

— Да случайно, я же говорю, — начал было Хунбиш, но тут в приёмной случилось движение, дежурный шумно отодвинул свой стул, и перед решёткой появился крепко сбитый мужик. Шеи у него не было, совсем. Голова была инсталлирована непосредственно в плечи, и для того, чтобы поглядеть вбок, ему приходилось поворачиваться всем телом. Короткий рукав поло держался из последних сил: бицепс у посетителя был, наверное, массивнее, чем две ноги Хунбиша вместе.

Мужик молча посмотрел на всех — и на притихших подростков, и на Хунбиша, цыкнул и отвернулся.

— Вот что, лейтенант, — сказал он тихо дежурному. — Я их обоих заберу, ты там оформи как нужно.

— Вообще, только ближайшие родственники… — начал было дежурный, но крепыш прервал его ладонью.

Жест вышел, на взгляд Хунбиша, неожиданно интеллигентным и в то же время убедительным. Противостоять ему не было никакой возможности.

— Оформи, — повторил мужик. — Что там у них случилось?

И они двинулись к рабочему месту дежурного.

— Налили фейри в фонтан, — говорил едва слышно лейтенант, — разделись, стали купаться. Ну, пена, понятное дело. Приехал наряд, бросили бутылкой. Публика тут же. Несанкционированная. Всеобщее веселье. Музыка. Нарушение режима тишины и покоя. Санпин два — один — два…

— Попали? — остановился мужик.

— Что? — переспросил дежурный.

— Бутылкой. Попали в кого, спрашиваю?

— А. Нет, не попали.

— Вот и ладушки, — сказал крепыш. — Оформляй, я Ленку её родителям завезу. Напрямую. Всё в порядке будет. Хочешь — напиши, что её родители сами приехали, и ты им лично вернул. Всё, я в машине. Давай пиши и выводи. Вот паспорт. Держи. Нежнее только. Бумаги в машине тебе подпишу. Пять минут у тебя.

Он вышел. Хлопнула дверь. Девушки переглянулись. Лица их были серьёзны.

— Дааа, блин, — протянула светловолосая.

— И не говори, — согласилась красотка.

— На выход, девушки, — дежурный открыл дверь. — Давайте, мне ваши данные нужны для протокола.

— А можно тапочки? — намеренно противным голосом протянула красотка. — Бомжатник тут у вас, не пойду босиком.

Дежурный, не задумываясь, вытащил из кармана синие бахилы.

— Вот всё что есть. Маноло бутика нет.

— Чё? — захлебнулась красотка. — Бутика?

— Ну или как там его, — не растерялся полицейский. — Давайте, мув ю бади. Сами же слышали — пять минут. Надевайте.

— Бутика, — через прерывистые спазмы смеха выдавила она. — Маноло так его бутика.

Отсмеявшись, девчонки натянули бахилы и, не особенно усердно придерживая руками сползающие полотенца, нависли над столом. Хунбиш слышал, как они медленно, изменяя показания, явно издеваясь над лейтенантом, сообщают ему фамилии и адреса. Потом дверь хлопнула и всё стихло.

Проснулся Хунбиш опять от двери. Вздрогнул, сел красиво, и только потом огляделся. Вспомнил.

Дежурный с кем-то разговаривал. Это был уже другой человек. Тощий, но при этом круглолицый. Вытянутый, в роговых очках. Форма на нём висела, и он часто одёргивал рукава.

— Не могу я брать показания, — сердито говорил он в трубку. — Я дежурный. К Петренко пусть идёт. Ну, к Ахеджаковой тогда. А я что? Сейчас уже десять часов, сейчас начнётся. Как я обращения принимать буду? Там в клетке ещё один. С ночной ещё. Да чтоб…

Он с досадой грохнул телефоном.

— Ладно, давайте быстро, — сказал он посетителю. — Предварительно возьму, а детальные показания дадите позже. Когда кто-нибудь освободится. В тринадцать подойдёте в триста второй, к капитану Ахеджаковой. Без записи. У неё приём. Понятно? Громче говорите!

— Я предполагал, что по таким резонансным делам вы изыщете ресурс, — ответил дежурному невидимый голос.

— Какое ещё резонансное? Давайте по порядку. Ваша фамилия, паспортные данные. Прописка.

Голос ответил.

— Так. Теперь кратко и по существу.

Хунбиш подумал, что хостел оплачен только на одну ночь, и в двенадцать — а это значит, что уже через пару часов — с его вещами сделают непонятно что. Даже и не хостел, а — как там оно? Капсульный отель. На ресепшне прыщавый подросток с лоснящимися волосами долго рассматривал его паспорт и переспрашивал написание.

Капсулы были размещены в два этажа, и в свою ячейку ему было нужно подниматься по неудобной лестнице. Сидеть внутри не выходило — можно было только полулежать, подмяв подушку. В изголовье нашлись пара розеток, вытяжка и выключатель лампы. Рюкзак Хунбиш пристроил рядом с подушкой. На потолке висела ламинированная наклейка с паролем от вай-фая. Вход в ячейку закрывался запирающейся на ключ задвижкой.

Рядом с ресепшном находилась гардеробная, где можно было оставить уличную одежду и обувь. По причине тёплой погоды вешалки болтались пустыми. Наверное, туда рюкзак и вытащат, подумал он. Ничего особо ценного в рюкзаке у него не было, так, немного сменной одежды и кое-что по мелочи. Но всё равно вещи было жалко. Не унесли бы.

— Да, они ударили консьержа, — говорил голос в дежурке. Хунбиш прислушался. — Избили. Нет, сам не видел. Да не в этом дело, поймите вы наконец. Нет, не знаю. Да сконцентрируйтесь на главном, ради Бога. Безотносительно от того, ходил он снимать побои или нет. Вы вообще-то отдаёте себе отчёт, что это раритеты? Не просто раритеты, а имеющие отношение. Весьма непосредственное отношение к истории. Истории страны! Там от одной описи Русский музей кипятком бы всё оросил. Увидел бы если. И, главное, размеры компактные. Это ж не ваза эпохи Мин или какая-нибудь персидская там капитель колонны.

— Не отвлекайтесь, — прервал его дежурный.

— Да, — легко согласился тот. — Сейчас каждая минута дорога. Вы правы. Я и так пришёл не сразу, задержали меня. Эх, задержали, трейдеры недоделанные… Прайват банкстеры. С этой их токсичной кармой. Нужно же прямо по горячим следам! Вот сейчас!

— Разберёмся, гражданин, — привычно сказал дежурный. — Продолжайте по существу. Под запись.

— Да. Ценные вещи, дорогие вещи. Уникальные. Единственные в своём… Смотрите на камерах, приметы ведь должны быть какие-то. Не могли же они.

— Смотрим, — сказал дежурный. — Ещё что-то?

— Да вы поймите. Я ведь про то, что это народное достояние! В прямом смысле!

— Учтём, — заверил дежурный. — Ладно. Пока всё. Остальное доложите Ахеджаковой. С тринадцати в триста втором. Вот эти показания будут у неё на столе.

— А вы сейчас уже проводите следственные мероприятия по моему делу? — осведомился с подозрением голос. — В эту минуту?

— Проводим, — безапелляционно сказал дежурный. — Вот, держите. Пишите внизу… вот ручка, возьмите. Да, вот тут. Пишите. С моих слов записано верно. Верно. Да. Мной прочитано. Дата. Время. Десять двадцать… двадцать семь сейчас. Подпись. Да, вот здесь, ниже. Это ваше. Всё.

— Но как же… — начал было голос.

— Дело принято, — сказал дежурный. — Оно уже в работе. В тринадцать в триста вторую.

Зазвонил телефон, и дежурный, не снисходя до формального прощания, взял трубку.

Разного рода преступники, задержанные и посаженные в тюрьму, подвергаются удушению; когда же наступает срок, назначенный великим ханом для освобождения задержанных, что бывает каждые три года, то их отпускают, но при этом кладут им клеймо на одну щёку, чтобы после узнавать их.

Книга о разнообразии мира. Марко Поло

005

Приснилась мама.

Мама держала его между коленей. Руки её пахли светом и молоком. Она лениво ворошила его волосы. Каким-то образом, не видя её лица, Хунбиш знал, что она улыбается. Как обычно, своей немного отстранённой и мечтательной улыбкой.

— Такой большой гэр, — сказал он маме. — Почему?

Мама тихонько прикоснулась к его неровно стриженой макушке губами и вдохнула. Они сидели на чистом деревянном полу.

А дальше была вода, много воды. Изумрудной, прозрачной. Вода была расчерчена прямыми линиями, уходящими в горизонт. Она держалась совершенно ровно — ни волны, ни ряби.

Это было похоже на полуденный мираж — когда глаз обманывается и придумывает над землёй блестящую плоскость воды. Спасительной воды.

Но к ней невозможно дойти. Она передвигается по мере приближения к ней всё дальше и дальше — к горам, которые из-за этой серебряной плоскости кажутся подвешенными в воздухе.

Однако эта картинка точно не была миражом. Потому что в мираже не могут детально отражаться витые разноцветные башни, похожие на конусы мороженого и одновременно на кроны деревьев.

— Что это? — спросил он. — Где мы? Где паган? А тоон?

Лист упал на поверхность воды, и от него побежала концентрическая рябь. Мама ничего не говорила.

— Как мне стать великим воином? — спросил Хунбиш.

Рука мамы остановилась. Потом накрыла куполом макушку.

— Ты станешь великим воином, — твёрдо сказала она. — Обещаю это тебе здесь, в Нуга-усан. Обещаю всем своим сердцем внутри и вечным небом снаружи. Верь мне и верь себе, гражданин Баавгайбаатар. Ты — мой медвежонок. Расти! Вырастай вольным и страшным. Сам выбирай свой путь. Слушай своё сердце. Сметай преграды. Исполняй долг.

— Я хочу быть первым в Улан-Баторе, — сказал он.

Мама промолчала.

— Мама, я хочу быть первым в Улан-Баторе, — повторил он, когда пауза стала нестерпимой. — Как хотел мой папа.

— Будь первым в Москве, но не в Улан-Баторе, — сказала мама. — Улан-Батор велик. Но величие его меркнет перед Москвой. Посмотри на Москву. Это величайший город из великих. Бери свой рюкзак. Седлай мотоцикл. Отправляйся за добычей. Твоя дорога уже готова для тебя, и она просто ждёт, когда ты сделаешь первый шаг.

Она замолчала. Хунбиш чувствовал, как молчание затягивает его туда, откуда очень сложно вернуться.

— Как я пойму, кто мой друг? — спросил Хунбиш. — Кого мне слушать? Кому верить?

— Ты поймёшь это внутри себя, — сказала непонятное мама. — Сердце отличит правду от неправды. Если ты не будешь мешать сердцу. Сделай усилие, и поверь сердцу. А дальше всё будет просто.

В тишине откуда-то издали доносился размеренный стук шагов. Хунбиш оглянулся, но никого не увидел.

— Где мы? — спросил он. Просто для того, чтобы хоть как-то заполнить тишину. — Что это?

— Эй, монгол! — сказала мама и указала вдаль, на зеркало воды. — Видишь отражение, вон там? Вглядись. Только не смотри прямо. Не пристально. А немного поверни глаза. Разведи их. Вот так.

На поверхности было лёгкое марево. Оно чуть раздвинулось. Поредело. Он увидел несколько фигур — силуэтами со спины. Они выглядели величественно. Это не было живой картинкой, а походило скорее на объёмную фотографию.

Ближе всего к нему располагался медведь. Он был — кажется — облачён в кожаные доспехи. Стоял медведь на задних лапах и был выше других фигур на две головы. Справа от медведя находился заросший седыми космами старик, рядом с которым перетаптывался восемью ногами конь с длинным выветренным черепом. В руке у старика был раскалённый добела лом. Слева стоял мужчина, держащий в руке большой пистолет с ребристым стволом, а по стволу, как индикация зарядки, плавно бежали ярко-голубые полоски. За медведем вроде бы была ещё одна фигура, но деталей её видно не было.

— Кто это? — спросил Хунбиш.

— Видишь? — сказала мама. — Теперь ты видишь? Это экран. Экран. Запомни: экран.

Мама бросила на пол колокольчик, и он покатился, звеня.

— Просыпайся, монгол, — сказала она гулким и волшебным голосом, а затем встряхнула его. — Просыпайся. Хватит спать.

— Ну что, выдрыхся? — спросил дежурный. — Вставай. Освобождаем жилплощадь. Тут новые жильцы на подходе.

Хунбиш встал. Он хотел было потянуться, чтобы размять затёкшие мышцы, но резко заболело колено.

— Вот, за ним иди, — показал дежурный на человека с обширной залысиной и в форменной рубашке с коротким рукавом.

Они поднялись на этаж выше и зашли в кабинет, где слева и справа стояли столы, заваленные бумагами. У дальней стены располагался смит-тренажёр с лежаком. Рядом возвышалась внушительная пирамида залитых чёрной резиной дисков к тренажёру. Было совершенно непонятно, каким образом всю эту конструкцию смогли протащить внутрь помещения.

— Садись, — полицейский показал на стул, и уселся напротив. Открыл ноутбук. — Так. Значит, гражданин Хунбиш Баавгайбаатар. Баавгайбаатар — это фамилия или имя?

— Это фамилия, — сказал Хунбиш.

— Ясно, — полицейский поставил у себя в бумагах какую-то закорючку. — Значит так, гражданин Баавгайбаатар. На вас есть устная жалоба гражданки Дакшиной. Она утверждает, что вы похитили и разбили её телефон. Марки айфон тринадцать. Хм. Похитили?

— Нет, — сказал Хунбиш.

— Или разбили? — продолжил, не обращая внимания, полицейский.

— Это всё лошадь, — сказал Хунбиш. — Она качнулась…

Полицейский, приготовившись было печатать, замер.

— Давай-ка по порядку, — попросил он.

Хунбиш рассказал. Про упряжь, про то, как хотел помочь, и как из-за лошади гражданка Дакшина О. О. уронила телефон. Сама.

— А вот она утверждает, — сказал полицейский, нажимая клавиши указательным пальцем, — что это вы вырвали телефон из её рук. И её показания подтверждаются тремя независимыми свидетелями.

— Врёт, — ответил Хунбиш, сам удивившись своей дерзости.

— Ха. Ра. Шо, — без каких-либо эмоций продолжил печатать полицейский. — Утверждаю, что телефон не выхватывал, к его разбиению непричастен. Так. Причиной разбиения послужило поведение лошади, непроизвольно взбрыкнувшей… нет… совершившей резкое телодвижение крупом и тем самым нарушившей равновесие гражданки Дакшиной О. О., вследствие чего вышеупомянутая гражданка Дакшина О. О. выронила держамый в руках… хм, почему подчёркивает? выронила… А! Выронила из рук телефон марки айфон тринадцать, вследствие чего данный телефон пришёл в полную непригодность и восстановлению не подлежит.

Полицейский отодвинулся назад, чтобы оглядеть своё творение с перспективы. Что-то вдумчиво исправил — по-прежнему издали, как художник, размещающий на готовой картине финальные мазки. Остался доволен. Отправил на печать.

— Вот, — протянул он ещё тёплый лист. — Прочитайте. Если записано верно, подпишите.

Хунбиш под диктовку подписал протокол.

— А что ты вообще в Москве делаешь? — спросил полицейский.

— Учусь, — ответил Хунбиш. — Ну то есть оформляюсь пока. Поступаю.

— Куда?

— В Дружбу народов. Это университет, — добавил Хунбиш, видя, что название не произвело на полицейского никакого впечатления.

— А факультет какой?

— Биология, — сказал Хунбиш. — Потом специализация по генетике.

— Ге. Не. Ти. Ке… — Полицейский что-то задумчиво нарисовал. — Долго в Москве?

— Я только вчера приехал, — ответил Хунбиш. — В капсульном отеле пока. А адрес я не помню. В телефоне адрес.

— Вчера? — Полицейский посмотрел на него. — Ну, что. Шустро. Молодец. Добро пожаловать в столицу. До Москвы на самолёте?

— Да. То есть не совсем. Я на мотоцикле доехал до Улан-Удэ. Там должен был переночевать. У родственника. Оставить ему мотоцикл. Но что-то там у него не получилось. Не смогли встретиться. Я мотоцикл отогнал куда мы раньше договорились. А сам заночевал в аэропорту, и потом уже прилетел. Из Улан-Удэ.

— Мотоцикл, говоришь, — полицейский задумчиво водил ручкой по блокноту. — Ма. Та. Цикл. Тебе не в Улан-Удэ надо было ехать.

— Почему? — просил Хунбиш.

— Не почему, а куда, — сказал полицейский. — По Чуйскому нужно было. До Горно-Алтайска. Самая красивая дорога в мире.

— В следующий раз так и поеду, — с чувством пообещал Хунбиш, и полицейский взглянул на него.

— Ладно, — сказал он. — Всё это лирика. Что мне с тобой делать?

— Выпустите меня, — попросил Хунбиш. — У меня уже оплаченное время в отеле закончилось. Вещи, боюсь, выбросят.

— Вещи боюсь выбросят, — всё так же задумчиво повторил полицейский. — Письменного заявления на тебя нет. Это с одной стороны. С другой стороны, подтверждающие свидетельские показания — есть. Но держать тебя на время следственных мероприятий мы тут у себя не будем. Да и какие следственные, если уж честно. Перспективы возбуждения дела — так себе. Призрачные. Может быть, гражданка Дакшина своё заявление отзовёт. Например. А скорее всего, просто дело не получит ход. Так что ступай пока на все четыре стороны. При необходимости мы тебя вызовем. По телефону и повесткой. Всё ясно?

Они спустились вниз, и дежурный выдал изъятые личные вещи. Хунбиш сразу взял телефон. Он был разряжен в ноль.

Июньское дневное солнце уже начало напитывать жаром асфальт. Деревьев рядом с отделением не было, и с дороги волнами беспрепятственно накатывала духота. В пустыне не бывает душно. В пустыне ты просто ощущаешь на коже жар, который вскоре начинает сводить тебя с ума. Духота — это город. Это асфальт. Это стены домов, иссушающие воздух рядом.

Рядом остановилась машина, из которой вышли двое и направились по ступеням в отделение. Прошли мимо. Лицо одного из них показалось Хунбишу знакомым. Он сделал несколько шагов вниз, обернулся. Тот человек задумчиво держал приоткрытую на себя дверь. Потом он снял чёрные очки, и посмотрел на Хунбиша.

Это был консьерж из переулка.

Хунбиш заставил себя безразлично развернуться. Он не спеша направился по улице к стоящему неподалёку киоску. В лопатки ему остро упёрся взгляд консьержа. Весомый такой взгляд. Непростой. Идти под таким давлением было непросто.

В киоске Хунбиш взял сразу три хот-дога и большую колу. Пристроился тут же на скамейке рядом. В несколько больших укусов покончил с хот-догами. К нему вразвалку подошли четыре голубя и стали пристально смотреть в лицо, одинаково наклонив головы вбок. Хунбиш показал им пустые руки, но это их не убедило. Хунбиш допил колу, купил ещё один хот-дог, и покрошил им булку. Они деловито, с достоинством принялись закидывать куски себе в клювы.

Что дальше? Первым делом, конечно, нужно было продлить отель. Потом — университет. Или… А ведь университет может и подождать. Есть ещё одно место, в котором нужно побывать. И чем раньше, тем лучше.

Краем глаза он увидел, как резко открылась дверь отделения, и из неё наружу выскочил консьерж. Завертел головой. Вслед за ним выбежал и его спутник. В руках он держал шляпу и активно ей жестикулировал, буквально тыкал в лицо консьержу. У него было овальное чисто выбритое лицо и седые волосы. Прямой нос с широкими крыльями. Роговые очки. Костюм на нём был на пару размеров больше, чем это необходимо. Хунбиш отодвинулся дальше по лавочке — так, чтобы его полностью заслонила большая мусорка у стены киоска.

Консьерж пробежался в обе стороны, сердито подмахивая себе правой рукой, и вернулся к знакомому. Они о чём-то переговорили, а потом направились обратно в отделение. У двери консьерж ещё постоял, внимательно сканируя пространство, и решительно зашёл внутрь. Хунбиш выждал минуту, выбросил пустую бутылку. Быстрым шагом направился к метро.

Увечьям и страданьям не подвергайся! Отправляйся, взлети, дитя моё! Волосики твоей груди сделаю сплошь золотыми! — сказала она. — С напастями и злыми духами не встречайся, дитя моё! Волосы на твоей голове я сделаю рассыпным золотом! — сказала она.

Золотоордынская рукопись на бересте

006

Люди эволюционируют. И намного быстрее, чем предполагает наука.

Биологи в качестве ставшего уже классическим примера быстрых изменений любят указывать на английских бабочек, затемнивших цвет своих крыльев из-за загрязнения. Они сменили окраску со светлой на тёмную, чтобы лучше прятаться на почерневших берёзах. Процесс занял несколько десятилетий. По меркам эволюции — мгновение.

Или вот слоны. Теперь они предпочитают рождаться без бивней. Во избежание. Ну а что тогда можно сказать о людях, развивших за несколько лет периферическое зрение такой силы, что теперь они научились одновременно не отрываться от телефона и спокойно видеть всё, что происходит вокруг.

— Я выезжаю, — сказал Хунбиш новой рецепционистке.

Он была одета с полным пренебрежением к своей верхней части тела — в бесформенный балахон неопределённой раскраски. Низ, однако, был затянут в йога-бриджи. Владельцу капсульного отеля имело бы смысл провести с ней беседу по поводу стиля. Девушка, не отрываясь от телефона, встала, чтобы дотянуться до вскипевшего чайника. Хунбиш посмотрел на неё и понял, что она совершенно чётко и однозначно обратила внимание на его взгляд.

— Вещи там, — кивнула она. — Тебя искали.

Выяснилось, что буквально несколько минут назад здесь был человек, очень похожий по описанию на консьержа.

— Что ему было надо? — спросил Хунбиш. — Он знал моё имя? Как он спросил?

Девушка улыбнулась, увидев что-то в телефоне, замерла на секунду, чтобы рассмотреть картинку, а потом продолжила стремительно двигать большим пальцем. «Как она успевает что-то понять в таком мельтешении», — с уважением подумал Хунбиш.

Начальная школа в лице классного руководителя смогла в своё время отрастить ему атавистическое преклонение перед любыми выделяющимися умениями. Неважно, какими. Важно, чтобы человек умел делать нечто особенное. Например, успевал просмотреть сто двадцать картинок в минуту. Самый быстрый пользователь соцсетей на диком севере.

Учительница при этом непостижимым образом умудрилась привить своим подопечным самоуничижительную скромность, если речь шла о собственных способностях. Никто, в итоге, не сомневался в гениальности окружающих, и все тайно считали себя полными бездарностями.

— Знал, — сказала она. — Спросил фамилию. Длинная такая. Много «а».

— Баавгайбаатар?

— Да, похоже, — согласилась девушка, отбрасывая что-то с экрана пальцем.

— Где тут у вас тусовочное место? — спросил он. — Там много людей. Пруд ещё есть. Квадратный.

— Не знаю, — сказала она. — Я не тусуюсь. Зачем?

— Можно, я заряжу немного телефон? — спросил он. — На кухне.

Девушка молча кивнула. Он была примерно его возраста, ну может быть, чуть старше. На год-два.

Иногда Хунбиш примеривал на себя на роль другого человека. Каково это — сидеть на ресепшне, видеть десятки разных людей ежедневно, разговаривать с ними, чем-то помогать, подсказывать? Наверное, он бы хорошо справился. Он бы старался — но не так, чтобы это было явно. Не суетился бы. Наоборот, делал бы вид занятого человека. Вот как она. А потом снисходил. Делал вежливое одолжение.

Когда они в одиннадцатом классе ездили на экскурсию в МГУ — в Монгольский Государственный Университет, и зашли в его библиотеку, Хунбиш отстал от экскурсии. На первом этаже, сразу после гардероба, был установлен стол. Наверное, за ним должен был сидеть консультант, который мог посоветовать, куда идти посетителям. Но за столом никого не было. Его одноклассники стайкой пошли за проводившей экскурсию библиотекаршей, а Хунбиш занял место консультанта.

Его несколько раз спросили о чём-то, и он уверенно направлял людей в разные стороны, не имея совершенно никакого представления о том, что он делает. Студенты принимали его советы серьёзно, несмотря на его возраст, но вот единственный спросивший его о чём-то преподаватель недоверчиво улыбался и переспрашивал.

Он не встречал людей взглядом, а наоборот, сделал независимый и немного утомлённый вид — сколько же вас здесь ходит, не напасёшься на всех ценных советов.

Ему удалось отправить в путешествие по библиотеке человек пять или, может быть, шесть, когда его экскурсия вернулась, и он со смехом приветствовал своих одноклассников. Как только стало понятно, что он успел по-настоящему поработать в настоящем заведении, все зашумели — восторженно, возмущённо, радостно, и библиотекарше пришлось повысить голос.

— Тихо! — сказала она. — Тишина! Успокоились! Вы, молодой человек, очень зря пропустили нашу экскурсию. На ней было много интересного.

Он смутился, но потом, смешавшись с одноклассниками, принял несколько уважительных хлопков по спине.

Хунбиш улыбнулся, подержав перед собой это воспоминание.

Телефон немного зарядился, и он вышел с кухни, прихватив свой рюкзак. Ему так и не удалось придумать, куда двигаться дальше. Он прошёл мимо улыбающейся в телефон рецепционистки. Она быстро набивала сообщение двумя пальцами.

— До свидания, — сказал он.

— Пока, — ответила она, продолжая улыбаться. — Эй, монгол. Патрики. Ты спрашивал про место. Это Патрики.

Эскалатор, как помощник Эрлик Хаана, полновластного хозяина ада, утянул его вниз. Хунбиш отчего-то ожидал увидеть на станции мусор и беспорядок — как это могло бы быть где-нибудь в подворотне вокзала. Но нет. Платформа метро радовала глаз чистотой и была похожа на музей. Если бы не прибывающие с рёвом каждые несколько минут составы, можно было бы подумать, что люди просто спешат перейти из одного выставочного зала в другой.

Ему приходилось ездить на поезде к дяде в Бон-Ундур, и ещё несколько раз в Улан-Батор: на три экскурсии с классом, и один раз с мамой, но там-то дорога была проложена по земле. По поверхности. В сливающихся с горизонтом песках. А тут — под землёй.

Он добрался с пересадкой до Пушкинской. Сверился с картой в телефоне и направился по правой стороне улицы. Миновал череду уличных кафешек, прошёл мимо деревьев, задевая листья. Деревья были установлены в огромные кадки с кусками коры сверху. Тень вскоре закончилась, и высокое белое солнце окатило его волной городской духоты.

По бокам высились стены — ровные, уходящие в небо. Ни одной зацепки. Штурмовать такие стены — если бы возникла вдруг такая необходимость — было бы непросто. На первом этаже рабочие мыли витрины из шланга, совмещённого со шваброй. У неприступных стен располагались скамьи усиленной конструкции, а также похожие на бронепоезда урны.

Всё это было талантливо спроектировано таким образом, чтобы нанести максимальный ущерб возможному врагу. Но вот о чём конструкторы не подумали, так это о тактике штурма. Любой уважающий себя воин сначала выбьет укрывшихся защитников издали — луком. Метров со ста — ста двадцати. А потом уже заберётся наверх. Собственно, вся Европа в своё время совершила одну и ту же самонадеянную ошибку, думая, что крепости смогут остановить Орду. Нет, не смогут.

Беззаботные они. Расслабились. Что тогда, что сейчас.

Москва — другой мир. Другая вселенная. Машины — с левым рулём. Почти не сигналят. Пропускают пешеходов на переходах. Вот ведь реально останавливаются и ждут! По велодорожкам действительно ездят велосипеды. И самокаты. Вообще, самокаты — отдельная история. Весь город в этих самокатах. Школьники, взрослые. Огромное количество курьеров с коробами на спине. Прямо муравейник. Тротуары ухоженные. Не засыпанные песком. Стриженые кусты. Деревья. Трава в парках. Белки. Озёра. Может, все тут уже к этому привыкли. Не очень понятно, как к такой красоте и изобилию можно привыкнуть. Но вот смогли. Воспринимают как должное. Другой мир.

Хунбиш вышел на площадь. Здесь были установлены стеклянные кубы кафешек. За ними возвышался монумент лихому и победительскому Маяковскому. Он свысока смотрел на площадь. Как триумфатор. На парапете кто-то прикормил пшеном целую ораву голубей.

Хунбиш нашёл свободные качели на длинных цепях. Сел, покачался. Серьёзные мужчины на плакатах напротив покачались вместе с ним. Здесь было приятно — тень, кафе, скамеечки. Островок спокойствия. Наконец, дальше по улице он увидел шпиль той самой высотки. Да, он на месте. Просто вчера он подошёл сюда с другой стороны.

Хунбиш замедлил шаг. Изменил его на прогулочный. Туристический. Он просто бесцельно и праздно гуляет здесь. Почему именно здесь? Ну а почему бы и да.

Хунбиш прошёл мимо пруда, у которого тётка деревенского вида выгуливала огромную тёмную свинью на поводке. И тётка, и свинья стояли одинаково неподвижно. Хунбиш замедлил шаг, на мгновение допустив мысль, что это какой-то арт-объект. Но нет, вполне себе живые существа.

Вот и знакомые дома. Здесь его выставили из клуба. Здесь была богиня. Вот тот самый бар на перекрёстке. Ночью всё выглядело немного иначе, но тем не менее местность узнать было можно.

Хунбиш, не совершая суетливых телодвижений, уверенно подошёл к кустам, в которые упирался переулок консьержа. Сел завязать кроссовок.

Да!

Под переплетёнными тонкими стволами белела петля тряпичной сумки.

Хунбиш потянул её на себя. Ветки не хотели отдавать добычу, но они просто не понимали, кому они противостоят. Затем он демонстративно проверил надёжность узла на кроссовке. Поднял с земли сумку. В ней было что-то прямоугольное. С одного бока выпирал небольшой горбик.

Хунбиш перекрутил вокруг неё ручки. Попробовал засунуть в рюкзак. В итоге просто взял в руку. Сердце его колотилось.

Бары и магазины уже открылись, но очередей ещё не собралось. Урны были готовы к новой порции бутылок. Тротуары — вымыты. Скамейки — выровнены параллельно бордюрам. Он прошёл мимо витрины с манекенами в микроскопических купальниках. Зигзагом протиснулся через табун самокатов.

А потом что-то тяжёлое ударило его в правое ухо, в голове ахнул на полсекунды салют, и картинка ужалась в точку.

Разлив Воинственности. Установление гражданского Порядка. Вечная Радость. Великое Сияние. Распространение Добродетели. Законное Наследие. Сверкающее Благоденствие. Небесная Благосклонность. Совершенное Процветание. Великодушное Правление. Истинная Добродетель. Чудесное умиротворение. Возвышенное Счастье. Бесчисленные Годы. Великое Процветание. Небесное Руководство. Возвышенное Счастье.

Девизы Императоров династии Мин (1368 — 1644)

007

Всё вокруг было пропитано звоном. Противным, наплывающим жёлтой тошнотой. Он вкручивался в голову как отвратительный мягкий штопор.

Хунбиш потёр затылок, чтобы размазать этот звон, сделать тише. А потом коснулся уха и отдёрнул руку.

— Холгач гыч, — простонал он. — Новшшш.

Было очень больно.

— Воскрес, китаец? — произнёс знакомый голос.

Реальность начала проявляться фрагментами. Хунбиш вспомнил, как ездил зимой на автобусе несколько остановок до школы и обратно. Окна были покрыты инеем, через который, если его продышать, можно было увидеть смазанные контуры происходящего на улице.

Сейчас Хунбиш смотрел на то, что казалось ему вершиной пирамиды, если встать в её основание, внутрь, а потом посмотреть наверх. Сходящиеся в одной точке линии были безупречно ровными и тонкими. Искусная работа. Он моргнул, перспектива поменялась, и стало понятно, что перед ним верхний угол комнаты.

Поворот головы означал боль, поэтому он скосил глаза и ожидаемо увидел сидящую напротив богиню. Она была в ярко-красном шёлковом кимоно с вышивкой и в красных же резиновых перчатках. На голове её было накручено разноцветное полотенце. Его замутило.

— Ты смотри не наблюй мне тут, — предупредила она. — Постели ещё, пожалуйста, перед диваном, вот здесь, — негромко сказала она кому-то в сторону.

Хунбиш подвернул под себя тряпичную руку и после непродолжительной возни смог приподняться.

— Эээ, — сказала богиня. — Спокойно. Ноги на пол не спускать. Сиди так.

Он сообразил, что полулежит на диване, укрытом чем-то вроде упаковочной плёнки. Слой плёнки был раскатан также и на полу перед диваном. Сама богиня сидела в кресле напротив. Она подогнула в одну сторону ноги и выглядела уютно и по-домашнему. Со столика перед ней свисали лямки той самой сумки, а сверху лежал странного вида блокнот и что-то вроде белого цилиндра.

Очень осторожно, так, чтобы не потревожить плещущуюся внутри черепа огненную лаву, Хунбиш повернул голову. В комнате было большое панорамное окно, забранное тюлью. У окна в кресле сидел человек в сером тренировочном костюме. У него был широкий нос, выбритая голова и тяжёлый взгляд. Лицо демонстрировало отрешённость и безразличие. На вид ему могло быть как двадцать пять, так и сорок.

— Где такую райскую сумочку урвал, китаец? — спросила богиня.

В монгольском языке есть слово, которое точнее всего описывает состояние Хунбиша. Пялбаганах. Это когда сначала тебя пожевала и выплюнула большая корова, потом об тебя выбили ковры из пятидесяти гэров и напоследок оставили на весь день под раскалённым солнцем. Вот примерно как-то так.

— Можно попить? — попросил Хунбиш.

Человек в кресле бесшумно поднялся и без какого-либо промедления поместил ему в руку высокий стакан с прохладной водой. Хунбиш немного пришёл в себя.

— Можно мне в туалет? — сказал он.

— Нельзя, — ответила богиня, не прекращая рассматривать блокнот из сумки. Она держала его перед собой двумя перчатками близко перед лицом. — Скажи мне, китаец, как на вашем языке будет «большой». Или «великий».

— Том, — сказал Хунбиш. — А великий, это агу.

— Том, — задумчиво повторила богиня. — Том. Том и Джерри. Что нам это даёт… А, китаец? Что даёт нам Том? И что даёт нам Джерри? Кинотеатр?

Диснейленд? А что… Вполне. Остров Мечты, например. А? Что скажешь?

— Может быть, — вежливо ответил Хунбиш. — Можно, я пойду? Где мой рюкзак?

— Нельзя, — сказала богиня. — Я ещё пока не уверена, что ты — не часть задания.

— А когда вы будете уверены? — спросил Хунбиш.

— Когда-манда, — задумчиво проговорила богиня, всматриваясь в блокнот.

— А манда — это здоровье, — зачем-то сказал Хунбиш.

— Как ты говоришь? — отвлеклась богиня. — Здоровье?

— Да. Отпустите меня, пожалуйста.

— Нет, манда нам не пригодится, — рассеянно сказала богиня, то отдаляя от себя блокнот, то приближая почти вплотную к лицу. — Будем жить без манды. Нет её в исходнике.

Она отложила блокнот. Встала и сладко потянулась. Хунбиш быстро отвёл от неё взгляд. В голове муторно забулькало.

— Съездим в Остров Мечты, что ли. Проверим. Для начала. Поедешь со мной. Только вот что… — Она неприязненно окинула его взором. — Сначала помоем тебя. И оденем. Но учти, китаец. Все услуги и товары, полученные тобой в процессе выполнения задания, — она пристально посмотрела ему в лицо, — будут тобой оплачены. По лухари тарифу. Имей в виду.

Хунбиш на всякий случай кивнул. Ему удалось сделать это одними только глазами.

— Жорж, — обратилась она к человеку в кресле. — Отведи его, пожалуйста, к себе, пусть помоется, и выдай там что-нибудь такое. Оки?

Жорж молча встал с кресла и через мгновение был уже около дивана. Поднялся он настолько легко, что казалось, кто-то сверху дёрнул за ниточки. Хунбиш понял, что его ждут, и стал подниматься.

— Где мой рюкзак? — спросил он.

— Так, — богиня вертела в руках что-то белое. Это оказалась, как сейчас увидел Хунбиш, небольшая фигурка из гипса. Чья-то голова. — На цыпочках. Ясно? Иди на цыпочках. А лучше — левитируй. Если ты, бомжатина, замараешь мне ковры, будешь сам драить всю квартиру. Лично. Всё, пошёл.

Квартира Жоржа располагалась этажом ниже. В ванной комнате у него было аскетично — один брусок мыла, один шампунь, одна опасная бритва, один одеколон. Жорж молча выдал ему полотенце, мусорный мешок, и закрыл дверь.

Хунбиш снял одежду, поколебался, а потом сунул её в мешок. Залез под душ. Отмок. Помылся. Вытерся и обмотал бёдра полотенцем.

Зеркало в ванне запотело, и он в одно движение нарисовал пальцем круг с остриём вверху — устремлённый к небу лотос.

— Простите, это вы ударили меня по голове? — спросил он у Жоржа, который протягивал ему аккуратно сложенную одежду.

— Да, — сказал Жорж с совершенно обыденной интонацией — с такой, с которой, например, соглашаются с предложением налить чай.

— Зачем? — спросил Хунбиш.

— Одевайтесь, — сказал Жорж. — Нас ждут.

В квартире богини Хунбиш сразу увидел свой рюкзак: тот лежал на куске упаковочной плёнки рядом с диваном. Он присел, чтобы проверить его, но Жорж покачал головой и указал на диван. Поколебавшись, Хунбиш сел. На диване плёнки уже не было.

— Ну вот совсем другое дело, — сказала богиня. — Вот теперь тебя хвалю я. Наконец-то ты, китаец, мне любимой угодил. Нормально выглядишь. На шестёрочку, плюс-минус.

Она подошла к окну, чуть сдвинула тюль и стала смотреть на улицу.

— Где мой телефон? — спросил Хунбиш. — И паспорт?

— А, паспорт, — не оборачиваясь, легкомысленно ответила богиня. — Паспорт — вещь нужная. Полезная. Как получишь паспорт, берегись его. Побудет пока у меня твой паспорт, ладно? И телефон тоже.

— Нет, не ладно, — ответил Хунбиш, и богиня выразительно на него посмотрела.

— Как твоя голова? — спросила она. — Всё в порядке? Таблетку не надо?

— Нет, — ответил Хунбиш. — Когда вернёте?

— Ну я ведь уже тебе всё подробно растолковала, пухлощёкий ты мой, — ласково сказала богиня, садясь в кресло. — Когда-манда. Придёт срок, всё получишь. Ты вот лучше веди себя хорошо. Сам же вот говоришь: здоровье — это единственное, что у нас есть. А иначе мамочке придётся сделать тебе бо-бо. Компренде?

Хунбиш отвернулся.

— Ну-ну, вот не нужно, — с ласковым упрёком продолжила богиня. — Вот я уже вижу, да. Губки затряслись, глазки на мокром месте. Ну что ж такое. Не плачь. Куплю я тебе калач. Сказала скоро — ну так значит скоро. Итак, — она опять взяла деловой тон. — Остров Мечты. Остров Мечты… Но вот что-то я на самом деле уже не уверена. Зацепка с этим островом совсем хлипкая. Я тут в интернетах поискала — нет у них ничего диснеевского. И Тома с Джерри нет. И никакой уверенности что ты, китайчик мой, тоже как-то в задании участвуешь. Или не участвуешь. Так что вот не знаю прямо.

— Что за задание? — спросил Хунбиш. — Что вы ищете?

— Вот смотри, — с готовностью ответила ему богиня. — Вот у нас есть тут такая штука. Судя по всему, это ключ к первому слову. Не-не-не, давай-ка свои шаловливые ручки подальше. Из моих рук смотри.

Она продемонстрировала ему блокнот из сумки. Никакой это был не блокнот. А был это кусок бумаги под стеклом в рамке.

— Это береста, — сказала богиня. — Знаешь, что такое береста, китаец?

Хунбиш осторожно помотал головой.

— Береста — это такая штука… Древняя. Ей сколько? Лет тысячу, наверное? Неважно. Так вот, главное. Видишь, что на ней написано? Нет? А написано на ней всего одно слово. Велик. Вот смотри.

Она протянула бересту ближе, и Хунбиш разглядел едва видимые царапины, складывающиеся в буквы: ВЬЛИКЪ.

— Вот, — сказала богиня. — На древнерусском это «большой» или «великий». И отсылает это нас к чему-то большому. Или великому. Не знаю. Это если переводить на современный русский. А не куда ещё. Поэтому…

— Большой театр? — сказал Хунбиш. Он вспомнил рассказы мамы.

— Поэтому, — продолжила богиня, — мы будем думать в направлении… Как ты сказал?

— Большой театр, — неуверенно повторил Хунбиш.

Богиня замерла. Поглядела на Хунбиша. В первый раз заинтересованно. Потом молча взяла телефон со столика. Встала и направилась в другую комнату. «Слушай, Ирусик, а на сегодня…» — Смог услышать Хунбиш. Потом дверь защёлкнулась.

Вернулась она минут через пять. Всё это время Хунбиш молча сидел на диване и думал о том, что можно было бы неожиданно ударить Жоржа вот этой вот вазой, схватить рюкзак, и выскочить из квартиры. Он чувствовал, что первый этап плана недостаточно проработан, поэтому к активным действиям пока не приступал.

— Что ж, мой лимонный китайчонок, давай проверим твою версию, — сказала богиня. — Едем сегодня в Большой. Был там?

Хунбиш сделал плечами.

— Ну, где ж тебе, — с мягким укором сказала богиня. — Большой, друг мой — это тебе не малый. Как раз сегодня в Большом Травиата, и у нас два билета. Жорж, довези нас, пожалуйста. И подождёшь там, хорошо? Посиди в ЦУМе где-нибудь. Ну или там на месте сообразишь. Едем через полтора часа. А пока, — она повернулась к Хунбишу, — сиди тут и медитируй. Мне нужно собраться. Вот тебе пульт от телевизора. Развлекайся.

Виндкальд сказал: «Фьёльсвинн, ответь, я слышал ты знаешь, и хочу я узнать: вернётся ли тот, кто ищет это оружие, и обладать им желает?» Фьёльсвинн сказал: «Тот, кто меч этот ищет и обладать им желает, назад возвратится, если вручит редкий подарок богине Аургласир».

Речи Свипдага II

008

И всё-таки, при входе в зал Хунбиш не смог не замереть. Он просто остановился, и всё внутри него остановилось, а люди так и продолжили обтекать его с двух сторон. Величие и роскошь — вот что обрушилось на него. И придавило. Расплющило. Затылок снова начал раскалываться.

Глазу не за что было зацепиться, он просто проскальзывал по золоту и красному бархату. Не было ни одной выделяющейся детали. Применительно к Большому это означало что-то обычное, из привычных человеческих интерьеров.

Какой-нибудь кусок стены, выкрашенной как в подъезде. Да хотя бы шкафчик из дешёвого пластика. Ну ладно, шкафчик. Понятно, что прошу слишком многого. Хотя бы одиноко качающуюся над входом лампочку. Просто лампочку, и всё.

Хунбиш попал внутрь огромного пузыря другой реальности.

Впереди был золотой занавес с росписью над ним — конечно, золотом. Высоко вверх карабкались балконы. Сколько рядов? Четыре? Он задрал голову и насчитал шесть золотых полос, опоясывающих зал. Люстра! На потолке — хрустальная люстра размером с автобус. Роскошь одновременно подавляла и вызывала восторг.

— За мной, — дёрнула его богиня. Она была одета в струящееся вечернее платье. «Да, выделяться нам не нужно, но это же Большой, что поделать». Хунбиш тоже переоделся. Теперь он был в белой футболке и джинсовом комбинезоне, поверх которого был наброшен клубный пиджак.

— Большой театр, — инструктировала его по дороге богиня, — стоит в центре Москвы. Да он и есть центр, если вместе с Кремлём. Его поставили двести пятьдесят лет назад. Ну, то есть где-то там ещё бегали голожопые аборигены и снимали друг другу скальпы, а тут уже стояла эта махина. И на сцене уже танцевали великие танцоры. Зайдёшь — не надо пялиться по сторонам, веди себя прилично. Дождёмся антракта, и будем действовать.

— Что нам нужно сделать? — спросил Хунбиш, уже не удивляясь этому «нам».

— Хороший вопрос, — сказала богиня. — Если коротко, нам нужно найти ответ. Слово. Какой-то знак. Что-то необычное.

— Необычное? — переспросил Хунбиш.

— Да, понимаю, — усмехнулась богиня. — Тебе будет непросто. Выбрать из всех необычностей самую необычную. Но ты уж постарайся. Хочешь паспорт?

Хунбиш промолчал.

— Я думаю, наш знак может быть или в оркестровой яме, или в императорской ложе. Больше негде. Это самые такие места. Нам придётся проникнуть и туда, и туда. Антракт — один, так что будем действовать оперативно. И импровизировать. У Жоржа есть знакомый в охране, и в ложу нас должны пустить, а вот с ямой пока непонятно. Поэтому с неё и начнёшь.

— Что всё-таки нужно искать? — спросил Хунбиш. — Я не понимаю.

— Ещё бы, — согласилась богиня. — Ещё бы ты понимал. Если даже я не могу разобраться в этой всей хрени. Как окажешься на месте, включишь камеру на телефоне и просто будешь снимать всё подряд. Концентрируясь на необычном. Крупным планом.

— У меня нет телефона, — напомнил Хунбиш.

— Да твою ж мать! — закрыла глаза богиня. — Точно. Жорж?

Небольшая заминка, и Жорж, не оборачиваясь, протянул им телефон с водительского сиденья.

— Какая же умничка, — похвалила его богиня. — Вот за что люблю Жоржа — так это за то, что он решает проблемы. Любой сложности. А если что-то не решает — значит, человек решить это не в состоянии.

В себя Хунбиш пришёл уже в кресле. Оно было приятным на ощупь, бархатным. Сидели они слева от сцены, в тринадцатом ряду. «Хорошая примета», — сказала богиня, когда они усаживались. В проходе парочки, приняв привлекательные позы, фотографировались на фоне сцены. Наконец, прозвенел третий звонок. Всё стало постепенно затихать. Сверху объявили о необходимости выключить телефоны, и Хунбиш потянулся было в карман, но богиня больно ущипнула его за руку.

— Охренел? — ласково осведомилась она. — Ну-ка не тереби ничего там у себя в штанах. Замри. Смотри вперёд.

Хунбиш стал смотреть.

Действие началось с просторных больничных палат. Заиграла музыка. С потолка опустились колонны. Девушка встала с кровати и начала петь. Она протягивала вверх руку, вставала, снова возвращалась в кровать. Хунбиш почувствовал, как его начинает втягивать внутрь её голоса.

Он вдруг поймал себя на том, что не может сделать вдох. Что-то сжало горло, и всё. Намертво. С огромным усилием он расслабил гортань. И почувствовал, что лицо его стало мокрым. Это Сукхавати, понял он. Вот так всё там и происходит. Все высокоранговые бодхисаттвы слушают Травиату. И именно поэтому не спешат возвращаться к страдающим живым существам, сюда, в это пространство старости, боли и смерти. Чтобы милосердно взять за руку и повести за собой. И оттого миллионы людей не могут освободиться и достичь нирваны. Бодхисаттвы просто забывают свои обеты. Потому что сидят в бархатных креслах и смотрят. Нон-стопом.

Всё понятно. Кто бы не забыл.

Музыка длилась. Лёгкие дамы в корсетах — и неземное пение. Горделивые кавалеры в смокингах — и неземное пение. Роскошь бала, предупредительные слуги, цветок камелии — и снова, и всё время изнуряюще невыразимое в своём волшебстве пение. «Ах, как влага здесь в бокале, так же пусть кипит в нас любовь!» — бежали вверху сцены субтитры. Очнулся Хунбиш оттого, что богиня пихает его в бок.

— Готовься, — сказала она.

— Что? — ответил Хунбиш, часто моргая, чтобы вернуться в реальность.

— Готовься, говорю. Пиджак бросай на спинку. Сюда. Я тебя прикрою, ныряй в яму и всё там снимай. На видео. Особенно дирижёрский пульт.

— Дирижёрский — что? — переспросил Хунбиш.

— Пульт. В центре такая тумбочка на возвышении, — ответила богиня. — Албанец. Всё, пошли.

Без пиджака, в джинсовом комбинезоне и футболке, он сразу стал похож на разнорабочего. Они светским шагом двинулись к правому углу оркестровой ямы, делая вид, что фотографируют.

Внизу последние музыканты, оживлённо переговариваясь и жестикулируя, выходили в подсценовое помещение.

— Сейчас, — сказала ему богиня.

Голову предательски сдавила боль. Хунбиш с ёкнувшим сердцем неуклюже перевалился через парапет и сразу же въехал ногами в огромный, стоящий на боку барабан. Тот начал качаться, и Хунбиш придержал его рукой.

Снизу он видел голую спину богини. Непроизвольно отметил рельефные бугорки под кожей. Судя по всему, она демонстративно делала селфи.

Хунбиш достал телефон. Потребовался пин-код, и Хунбиш понял, что не знает его. Он поднял голову наверх, чтобы попросить у богини помощь, но её уже не было. В отчаянии Хунбиш несколько раз нажал на кнопку включения, и тут в нижнем углу заблокированного экрана увидел пиктограмму камеры. Запустил её и включил видео.

Было непонятно, что конкретно нужно снимать. Он прошёлся между рядов стульев, особенно тщательно обойдя арфу. Подошёл к дирижёрскому пульту. Медленно снял его со всех сторон. Залез внутрь.

— Что вы здесь делаете?

Хунбиш выглянул наружу: из открытой служебной двери на него смотрел человек во фраке. Лицо его было напряжено. Наверху один за другим протянулись два длинных звонка. В яму донёсся отдалённый гомон из зала. Мысли в голове заметались, больно ударяясь о гудящий затылок.

— Кто вы такой?

— Жорж Маркович пожаловался, что пульт шатается, — развязно ответил Хунбиш. Неожиданно для себя он подхватил тон разговора богини и чувствовал внутри пьянящее дерзкое веселье. — Вот смотрю. Это вы вызывали? У меня вообще-то не так много времени. Второй звонок уже. Есть претензии?

— Вроде нет… — неуверенно ответил мужчина. — Сейчас.

Он снова скрылся за дверью. «Лоран, Лоран» — услышал его зов Хунбиш, и не торопясь, не привлекая внимания, подошёл к барабану. Богини не было. Тогда Хунбиш сделал выход на две, помог себе ногой и оказался снаружи. После этого, надев одухотворённое лицо, направился к своему месту, которое узнал по повешенному на спинку пиджаку. Кресло богини пустовало.

Она пришла уже после третьего звонка, когда темнота начала побеждать свет. Шум стал затихать вместе с освещённостью люстры на потолке.

— Твари, — сказала она, с размаху плюхаясь в кресло. — Лакеи.

— Что случилось? — вежливо спросил Хунбиш.

— Не пускают, суки, — ответила она. — Говорят, что меня нет в списках. Конечно, блять, нет!

Сзади тактично покашляли, и богиня развернулась.

— Кашлять будешь в муниципальной поликлинике, — громко заявила она. — Если патологоанатом разрешит.

В полной тишине прозвучали начальные аккорды второго акта, и на зал удушающим туманом опустилось волшебство.

Достигнув этого возвышенного блаженного состояния выявления, насколько оно может быть достигнуто учеником, бодхисаттва не должен предаваться наслаждению от испытываемого при этом блаженства, поскольку это означало бы остановку в его продвижении, но должен думать с состраданием о других существах и неизменно памятовать об изначально принятых им на себя обетах.

Ланкаватара-сутра

009

Обратно ехали в унынии. В императорскую ложу попасть так и не удалось.

После окончания оперы они сделали ещё две попытки — сначала богиню завернула беспощадная тётка с пергидролевым начёсом. И даже вызвала охрану. Потом подход к снаряду сделал Хунбиш, попробовав войти в одни и те же воды дважды: притворившись ремонтником. Но у входа в ложу уже стояли люди в чёрном с лицами наёмных убийц. Ему здорово повезло, что не заломили руки.

Вот если бы им удалось где-нибудь раздобыть стремянку! Хунбиш видел ролик, в котором человеку со стремянкой удавалось проникнуть в различные охраняемые помещения.

В итоге вернулись ни с чем.

— Ну, хотя бы яму сняли, — попробовал подбодрить богиню Хунбиш.

— Да кому нужна твоя сраная яма, — недовольно ответила она. — Ясно же, что центр Большого — это императорская ложа. Центрее не бывает. Если подсказка и есть, то она там.

Богиня забрала у него телефон, отправила на квартиру к Жоржу, а сама вышла на улицу, как она заявила, развеяться. Прямо в платье с оперы.

Хунбиш в одиночестве перекусил на кухне, помылся, немного посмотрел телевизор и лёг спать. Жорж не выходил из своей комнаты.

Проснулся Хунбиш оттого, что его трясла богиня.

— Вставай, китайчонок, — кричала она, — не время предаваться неге и истоме! Выше нос, товарищи! Принимаем исходное положение! Ноги на ширине! Переходим к водным процедурам!

С этими словами она швырнула в лицо Хунбиша пригоршню холодной воды. Он задохнулся и резко сел на кровати, вытирая лицо тыльной стороной руки. Потревоженная голова саднила тянущей болью.

— Что… — начал было он, но богиню было не остановить. От неё вкусно пахло вином, табаком и тонкими духами, подогретыми жаром её тела. Платье было сплошь уляпано тёмными разводами.

— Трусы — в руки, и быстро за мной! — скомандовала она. — Пошли!

Она вытащила его из кровати и повела за собой.

— Можно, я хотя бы… — попробовал он одеться, но богиня, хохоча, увлекла его на этаж выше. К себе. Прямо так, в камуфляжных трусах, полученных от Жоржа. И босиком.

В её квартире на диване сидел Жорж. Сидел он таким образом, что сразу было понятно — он в гостях. Он не владелец. Не хозяин. И при этом не было в нём ничего заискивающего, прибедняющегося, сиротского. Просто было ясно — вот гость. Сидит с достоинством. Ждёт. Никуда не лезет. Соблюдает правила.

На экране телевизора застыл размазанный кадр. Жорж приглашающе похлопал рядом. Хунбиш сел.

— Жги, — сказала богиня, и Жорж запустил на телевизоре видео с телефона.

Хунбиш узнал свою съёмку. Картинка дёргалась, металась по сторонам. В Большом ему казалось, что если быстро водить телефоном, то в кадр попадёт много полезной информации. Но теперь он понимал, что нужно было задерживаться на всех достойных внимания деталях. Двигаться плавнее. Перемещать камеру медленнее.

— Да, оператор из тебя как из сирены балерина, — весело сказала богиня. — На съёмки не позовут. Вот тут… Останавливай…

Жорж замедлил картинку, а потом и вовсе поставил на паузу. Хунбиш увидел размытую надпись и белые пятна на чёрном.

— Вот оно, — сказала богиня. — Увеличивай. Это было на дирижёрском пульте, с внутренней стороны. А ты хорош! — она подвернула с наклоном голову, отдавая должное. — Повышаю тебя. Теперь ты не просто китаец. Тебе присваивается внеочередное звание — господин Мао!

— Я не китаец, — сказал Хунбиш.

— Ну тем более, — легко согласилась богиня. — Знаешь, что это такое?

— Кто-то сюда чихнул? — ответил Хунбиш.

— Чихнул, да не совсем. Вот смотри. Надпись. Если приглядеться, то видно, что это «Инв. №810». Так. Теперь, — она направила свой телефон на то, что казалось Хунбишу пятнами. На экране у неё сверху вниз побежала светящаяся линия, снова и снова. Потом изображение сфокусировалось, высветился квадрат, мигнул и превратился в строку текста. Богиня кликнула на неё. — Смотри.

Хунбиш увидел надпись «Ваш личный браузер» и красный кружок в левом верхнем углу.

— Понимаешь? — требовательно спросила у него богиня.

— Понимаю, — в тон ей ответил Хунбиш. — Но без адвоката ничего не скажу.

— Ничего ты не понимаешь, — засмеялась она. — Гений. Это браузер Опера. Линк на его скачивание. Мы нашли ссылку в опере на браузер Опера.

— И что это значит? — спросил Хунбиш.

— А это значит, — сказала она, — что, во-первых, это — задание. Наконец-то! После скольких? После тридцати уже, получается, лет? Да даже больше. А во-вторых, мы нашли слово. А может, даже два. Два из двенадцати. Восьмое и десятое.

— Что вообще происходит? — спросил Хунбиш, теряя терпение. — Что мы делаем? Что вы делаете? Кто вы? Зачем это всё?

— Многие знания — многие печали, — она подошла и игриво потрепала его по щеке.

Потом медленно, хищно изгибаясь, направилась в другую комнату. Приостановилась, отставив в сторону ногу. Завела снизу руку за спину. Нащупала застёжку платья. Протянула её ниже, чуть присела, и полностью расстегнула молнию. Выпрямилась. Повела плечами. С шелестом уронила платье на пол. Переступила. А потом ногой мощно швырнула его в дальний угол. Платье комком ударилось в стену и опало.

— Вот так, мальчики, — она не обернулась. На ней были только чёрные полупрозрачные трусики и туфли на высоком каблуке. У двери она картинно схватилась за косяк, художественно провисла на одной руке, а потом втянула себя в комнату. — Идите спать. Утро уже.

Раздумывая, откуда у меня способность оценивать красоту тел небесных и земных, быстро и здраво судить об изменяющихся предметах, и говорить: «это должно быть так, а то не так», раздумывая, откуда у меня эта способность судить, я понял, что над моей изменчивой мыслью есть неизменная, настоящая и вечная Истина.

Исповедь. Блаженный Августин Аврелий

010

Хунбиш проснулся рано — наверное, из-за неплотно запахнутых штор. Повалялся. Умылся, неожиданно осознав, что наконец не чувствует пыли, незримо сопровождавшей его, словно воздух, — на коже, в волосах и в одежде — всю жизнь.

На кухне он столкнулся с низкой девушкой: тёмное плоское лицо, широкий нос, закинутые за уши волосы. Она ярко улыбнулась, показала рукой на стол, и вышла.

Завтрак был странным. Ни на что не похожим.

Тут было крымское шампанское в приплющенных бокалах, кофе, вода, фруктовый салат, тёплые тосты, варёное яйцо, овсяная каша, два небольших треугольника мягкого сыра с мёдом, виноградом и грецкими орехами. И всё. Ни куска мяса. Ни в каком виде. «У них всегда так? — подумал Хунбиш. — Если да, то я в беде».

Ни только что сброшенных с казана в тарелку хушууров. С ещё пузырящимся на них жёлтым маслом. Ломких. Хрустящих. С сочной начинкой из рубленого мяса. Ни густого чая — с молоком, солью, рисовой мукой. И с жиром, конечно. Могли бы, если уж не хочется возиться с хушуурами, сделать борцоги, это быстро. Просто бросаешь во фритюр ленты из теста, и готово.

Наверное, едой здесь заправляет та тёмненькая девушка, которую он видел. Нужно будет пообщаться с ней. Рассказать рецепты. Но готовит она явно не свою национальную кухню. Скорее всего, это всё хотелки богини.

Да. Привыкать к новому, конечно, нужно. Но не таким же шоковым способом.

Он, в общем-то, уже вполне обжился в квартире Жоржа. Вот только ни телефон, ни рюкзак ему не возвращали. Как и паспорт. Из приобретений у него случился только массивный желвак за правым ухом. Желвак тупо ныл.

«Никогда я не буду здесь своим, — подумал Хунбиш. — Всё чужое. Всё прямо звенит чуждостью. Отталкивает. Словно босиком на кафеле, залитом скользким шампунем, и после любого шага неизбежно падение».

Вся эта еда… Это вообще еда? Какие-то разноцветные фантики, не более того. Где мясо? Шкворчащее, заставляющее ноздри расширяться. Где сытный цай?

Где, в конце концов, горизонт? А вечерние тени? Они вывернули мир, сделали из него какую-то пародию. Залезли в картонные дома, заслонили небо и пихают внутрь себя траву и подогретую в чайнике воду. Человек неспособен здесь жить.

Зашёл Жорж и прервал поток обличительных мыслей.

— Нас зовут, — он показал глазами наверх.

Они поднялись в квартиру богини.

— Военный совет! — радостно встретила она их. — Присаживайтесь! Чувствуйте себя!

На столике перед ней лежали предметы из той самой сумки.

— Итак. Ввожу в курс дела. А то некоторые коллеги совсем по нулям, — она выразительно остановила взгляд на Хунбише. — Вот перед нами шесть предметов. Сейчас я каждый из них покажу отдельно. Ага. Так. Бересту откладываем. Значит, пять. Пять предметов. Они должны вывести нас на подсказки. Пока доступно?

— Всего подсказок двенадцать? — спросил Хунбиш.

— Не подсказок, а ответов. В нашем случае ответы выглядят как английские слова. Но вообще, да, двенадцать.

— А предметов шесть?

— Я понимаю ход вашей мысли, коллега, — сказала богиня. — Да, действительно налицо явный дефицит реквизита. Но Жорж уже работает над этой проблемой. Ладно, не будем отвлекаться. Перейдём к досмотру.

Она достала гипсовый бюстик, установила его на ладонь и повертела в разные стороны.

— Александр наш Сергеевич. Прошу любить. Наше всё. Пушкинских мест в Москве много, с этим придётся повозиться. Дальше. Картинка. Цветная. Заламинированная. Старая. Судя по виду — лист из книги. — Богиня показала жёлтый прямоугольник. Она держала его за уголки и водила из стороны в сторону, словно бы стояла на кафедре перед набитым залом аукциона. — Три скреплённых между собой билета. Третьяковка, билет на Слэйер, и ещё реклама. Тут у нас текст. На рекламе. Ещё в старой орфографии. Картинка посередине. Что-то про похудение. Так. Откладываем в сторону. И, наконец, две старинные монеты. Вот. Номер один и номер два. Можете задавать вопросы, подходить, знакомиться с экспозицией. Программка — сто рублей, бинокль — двести.

Хунбиш встал и подошёл к столику. Ему всё ещё непросто давались резкие движения. А также любое изменение положения головы относительно пола.

— Это всё, что было в сумке? — спросил он.

— Да, — ответила богиня. — За исключением пары листьев, которые мы можем игнорировать. Как не относящиеся.

— Листья остались? — спросил Хунбиш.

— Нет, — несколько раздражённо сказала богиня. — Листья выпущены на свободу. Кесарю — кесарево, листьям — листьево.

Хунбиш внимательно осмотрел каждую вещь. Особенно его заинтересовали монеты.

— И что это всё значит? — спросил он.

— Вопрос на миллион долларов! — обрадовалась богиня. — Спасибо, коллега. Удивительно своевременный и уместный вопрос. Вот наша общая задача, — она сделала выразительную паузу, — и пройти от этих предметов к ответам. Ответы, напоминаю, это английские слова. Одно из них мы уже знаем. Opera. Теперь нам нужно понять, что делать вот с этим со всем.

— Я… — Хунбиш замялся. — А что, если из сумки что-то выпало? Когда я её вытаскивал. Из кустов. Или потом, — он посмотрел на Жоржа.

— Так-так-так, — заинтересовалась богиня. — Да, моё упущение. Очень своевременный вопрос. Нужно было, конечно, с самого начала понять обстоятельства. Рассказывай. Садись и рассказывай.

— Да нечего особенно рассказывать, — пожал плечами Хунбиш. — Я сел завязать шнурок, вижу: торчит что-то из кустов. Вот я и достал.

Историю с консьержем он решил оставить при себе.

— Не договариваешь, — уверенно сказала богиня. — Ладно, Жорж всё равно раскопает. Так что лучше явка с повинной. Добровольная. А? Деятельное раскаяние и всё такое. Ничто так не способствует возвышению души, как чистосердечное признание.

— Запнулся, увидел, вытащил, — ответил Хунбиш, твёрдо глядя прямо в глаза богини.

— Ну-ну. Ладно, разберёмся. Покажешь Жоржу точно, где была сумка. А пока — думай!

Хунбиш присел на корточки, подержал каждый из предметов в руке. Ни один из них не отзывался. Никак не оживал, не давал подсказок. Это просто вещи. Хотя и видно, что с историей. Но. Если он хочет отсюда выбраться — а он хочет — нужно во всём этом разобраться. И не затягивая.

Хунбиш вспомнил, как ходил с Бага, Тумуром и Турганом в Улан-Баторе на квест. Их заперли в комнате, полной разных предметов. Поначалу глаза просто разбегались. Они наугад стали что-то дёргать, перекладывать, а потом голос сверху дал им несколько подсказок. В итоге им удалось выбраться — и довольно быстро.

Но всё это как-то не очень походило на тот квест.

После обсуждения, уже в своей комнате, Хунбиш залёг на диван и попробовал по памяти представить все виденные предметы. По-прежнему никаких мыслей. Было даже непонятно, в какую сторону думать. Жоржа не было. «Шарится в кустах на Патриках», — подумал Хунбиш.

Провернулся ключ во входной двери, и в комнату вошла богиня. Хунбиш принял вертикальное положение. Уже привычно сморщился от тяжёлых волн в голове.

— Поехали, — сухо сказала она, глядя куда-то в сторону. — Встречаемся с экспертом.

О смертные! Страшитесь осквернять свои тела сей пищей нечестивой.

Публий Овидий Назон

011

В дороге молчали. Богиня была не в настроении, и Хунбиш решил не докучать. Они проехали по ещё не забитым полуденным улицам, спустились в пару длинных и тёмных тоннелей. Впереди втыкались в небо циклопические стеклянные башни Москва-сити. Одна из них нестерпимо слепила отражённым светом. Хунбиш отвёл взгляд, но перед глазами ещё долго плавали аморфные жёлто-коричневые пятна.

Таксист попробовал завести разговор, однако никто его не поддержал. Они вышли у высоток. Хунбиш остановился и задрал голову вверх, чтобы осмотреться, но богиня быстрым шагом направилась вперёд, и ему пришлось догонять. На входе их ждали. Девушка с точно просчитанной улыбкой провела их к лифту, приложила карту и отправила наверх. В лифте заложило уши.

— Бронь на Элгу, — сказала богиня на ресепшне.

Хунбиш погладил лысину угодливо застывшего в полупоклоне блестящего человека, на мгновение мстительно представив, что это Жорж. Они прошли в зал.

— Мы первые, — сказала богиня, открывая меню. — Заказывай.

— Какой это этаж? — спросил Хунбиш, глядя на панорамные окна.

— Шестидесятый, кажется, — ответила она, шумно перелистывая страницу. — Или шестьдесят второй. Вечером тут красиво. Салюты можно смотреть. Ну и вообще.

Над головой у них висели гроздья больших светящихся шаров. Красные кресла — почти как в Большом. Живые деревья в кадках. И стены, и потолок — стекло. Хунбиш подтянул меню поближе.

— На цены не смотри, — сказала богиня.

— Я бы помыл руки, — сказал он.

— Нет, — резко ответила она, а потом опустила меню на стол и посмотрела на него. — Ладно, иди. Это вот там.

Хунбишу показалось, что за ним приглядывают: чёрненькая официантка отиралась всё время в зоне видимости, пока он ходил по залу. Правда, она ни разу на него не посмотрела.

Он решил этим не заморачиваться. Пока.

Когда вернулся, богиня уже отложила в сторону меню и рассеянно глядела в пустоту за окном. Кажется, что-то изменилось. Похоже, она решила больше не держать в себе скверное настроение — чем бы оно ни было вызвано.

— Удалось подумать? — спросила она.

— О чём? — отвлёкся от меню Хунбиш.

— О предметах, конечно.

Подошла та самая чёрненькая официантка.

— Готовы? — спросила она.

Богиня, по-прежнему созерцая город за окном, сделала заказ. Хунбиш бессмысленно полистал страницы. Он не мог определиться.

— Могу предложить для старта сахалинский гребешок с соусом алоэ и малиной, — дружелюбно помогла ему официантка. — Также сегодня особенно хороша мраморная говядина. К ней идёт соус из печёных овощей. Вместе с перцем рамиро. Да, вот на следующей странице. Свежайшие японские устрицы, если желаете. Гриль на углях.

— Есть у вас что-нибудь из мяса? — спросил Хунбиш. — Чебуреки или что-то такое. Хорхог. Бузы. Что-нибудь?

— Ну вот смотрите, — склонилась над меню официантка, и они обговорили заказ. Вышло не то, что он хотел, но в этом ресторане, похоже, был скромный выбор.

Она унеслась на кухню, и скоро вернулась с бокалом белого для богини, стеклянной бутылкой прохладной воды и двумя стаканами. В зале было пусто, только у дальней стены сидела пара, занятая в основном фотографированием ещё нетронутых блюд.

— Ничего не понятно, — сказал Хунбиш. — Фотография со статуей, наверное, будет проще всего. Это же какое-то место? Можно съездить и посмотреть.

— Расскажи о себе, — богиня посмотрела ему в лицо.

— О чём? — спросил Хунбиш.

— Ну, кто твои родители. Где ты жил, чем увлекался.

Официантка принесла ему чай. Налила из френч-пресса. Чай никуда не годился: без молока, жира и соли. Просто горячая вода с чёрной травой. Хунбиш отставил его в сторону. Налил воду из бутылки.

— Я из города Сайншанд. Это на юге Монголии, где пустыня, — сказал он. — Там раньше была военная часть. Военный городок. Потом русские ушли. Остались здания. Они, правда, развалились. Мама — русская. Отец…

Он вспомнил светлый песок с комками цемента, серыми камешками и красивыми блёстками битого стекла. Раскрошившиеся бетонные плиты. Разлапистую арматуру. Редкие проплешины травы. Вспученные холмики строительного мусора. Ржавый подъёмный кран рядом с навечно недостроенной коробкой дома. Битый кирпич. Обвалившуюся стену рядом с разбитым полотном бывшего аэропорта. Звон безграничной пустоты. Гудящие на станции поезда. Остатки корабля, занесённого песком. Такие знакомые места для игр и жизни.

Казалось, буквально вчера — ну, максимум, на прошлой неделе — он карабкался по скрипящей и раскачивающейся стреле крана вместе с Бага. Но друга Багабанди родители отдали в монастырь.

Друг Турган с семьёй перебрался в Улан-Батор.

И только он с мамой так и продолжали жить в осыпающейся пристройке к бывшему продуктовому магазину. Потом пристройка совсем развалилась, и пришлось перебраться в гэр. Хотя, на самом деле, в гэре было даже лучше.

— Что — отец? — спросила богиня, но тут официантка сопроводила к их столику человека на инвалидной коляске. Убрала одно кресло, помогла подъехать, и положила меню.

— Здравствуйте, — сказал человек. — Меня зовут Евгений Антонович. Вы хотели меня видеть?

Лицо его было несимметричным — с одной стороны впалая щека и выпученный глаз, а с другой всё нормально.

— Добрый день, Евгений Антонович, — оживившись, поздоровалась богиня. — Нам бы хотелось, чтобы вы взглянули на пару монет. Вам должны были вчера прислать их фото. Но сначала давайте поедим, если вы не против. Мы уже сделали заказ.

Евгений Антонович повертел в руках меню, словно бы не понимая, что с ним нужно делать. Появилась официантка.

— Принесите мне чай, пожалуйста, — сказал он ей и, опережая череду уточняющих вопросов: просто чёрный. Покрепче. С сахаром. Без ничего. Спасибо.

Едва официантка отошла, как он повернулся к богине.

— Могу я посмотреть монеты?

— Конечно, — сказала она и достала из сумочки пластиковый пакет с парой просвечивающих тёмных кругов.

Евгений Антонович неодобрительно прикрыл глаза, потом достал тонкие белые перчатки и привычным движением натянул их. Аккуратно, за самый край, принял из рук богини пластиковый пакет. Расстелил на скатерти две салфетки, одна на другую, и осторожно выложил на них монеты.

Официантка принесла чай, но он, не подняв взгляд, рукой отправил её выставить всё это где-нибудь в стороне. Взял одну монету и долго рассматривал со всех сторон. Достал гарнитуру с одним телескопическим окуляром. Вгляделся через него. Выпученным глазом. Принесли заказ, и богиня, не обращая внимания на манипуляции эксперта, начала есть, попутно пролистывая свой телефон. Хунбиш смотрел. Евгений Антонович изучил вторую монету, положил её на салфетку, и снял гарнитуру.

— Простите, — он обернулся к богине, которая изящно ела суп. — Вы не представились.

— Это Мао, — указала она ложкой на Хунбиша. — Ну? Что увидели?

— Вообще, — он замялся, — хорошо бы дополнительно проконсультироваться… Я знаю человека, который специализируется на этом периоде…

— Консультируйтесь, — разрешила богиня. — А теперь расскажите, что вы думаете об этом.

— Я предполагаю, что эти монеты отчеканены между тысяча триста семидесятым и тысяча триста восьмидесятыми годами. Вот смотрите, — он достал небольшой пинцет и, орудуя им как указкой, направил на одну из монет. — Вот здесь на аверсе видна явная штемпельная техника, подражающая монгольским дангам. Это период Золотой Орды. Вот это, надо полагать, арабская вязь. А на реверсе — уже кириллица! Вот, видите спираль? И геральдический знак…

— Евгений Андреевич, — сказала богиня.

— Антонович, — остановил её эксперт, и она досадливо поморщилась.

— Давайте пропустим технические детали, Евгений Антонович. И телепортируемся прямо к выводам. Что можете сказать? — она отодвинула пустую тарелку, и бросила в неё скомканную салфетку. Официантка тут же подставила второе блюдо.

— Если телепортируемся… То есть вероятность, и она немалая… Вероятность того, что перед нами одна из монет Дмитрия Ольгердовича. Это удельный князь… не помню только каких областей. Брянск, скорее всего. Он участвовал в Куликовской битве.

— Хорошо. А вторая?

— А вторая, — продолжил он, — ещё интереснее. Сколько вы за них хотите?

— Я не планирую их продавать, — ответила богиня, расчленяя ножом исполосованный сеткой гриля баклажан.

— Понимаю, — сказал он. — Но, если всё же…

— Евгений Андреевич, — посмотрела на него богиня.

— Да. Так вот. Вторая… Я не сталкивался с чем-либо подобным. Период, как я думаю, тот же, но судя по деталям… — он прервал сам себя, выпрямился и положил монету. — Я бы сказал, что это монета периода правления Андрея Ольгердовича.

— Тоже Ольгердовича? — неожиданно для себя спросил Хунбиш, но богиня ничем не дала понять, что он лезет не в своё дело.

— Да, — повернулся к нему эксперт. — Они братья. Оба сражались с монголами. Андрей, насколько я помню, также противостоял попыткам принести на Русь католичество. Нужно освежить, конечно, знания по этому периоду… Там много было интересного.

— Два брата, — задумчиво сказала богиня. — Акробата. Понятно. Давайте так. Вы монеты ещё посмотрите. Если нужно. Сфотографируйте. Потрогайте. Понюхайте. Что вы там делаете. И свои выводы пришлите письменно. По тому же адресу, с которого получили фотографии. Всё, что нароете. Кто чеканил, с кем воевал, где эти монеты были. Где хранились. Были ли у них владельцы. И так далее. Полный отчёт. Но только схематично, без сочинений этих. Буллетпойнтами. И знаете ещё что… — она задумалась. — У меня такое чувство, что особенно дотошно нужно проанализировать связь монет между собой. Вы говорите, это один период?

— Да, — подтвердил эксперт. — Плюс минус двадцать лет. Конечно, для полной уверенности я бы…

— Один период, — кивнула богиня. — Да ещё и братья. В общем, если это один лот… То нужно упереться и вытащить всё, что эти две монеты объединяет. Хорошо?

— Да, конечно. Но… — начал было говорить эксперт.

— В три дня управитесь?

— В три? Я постараюсь. Правда, разные временные пояса… Мне будет нужно созвониться с коллегой.

— Созванивайтесь. Все издержки включите в финальный счёт.

— И всё же…

— Упс, — богиня сделала ладонью, — простите, мне нужно ответить на звонок. Вы, Евгений Андреевич, располагайте машиной. Она будет вас ждать. Позвоните водителю.

Она взяла телефон и отошла в стеклянный угол ресторана. Туда, где обзор города внизу был максимальным.

Хунбиш не знал, о чём говорить с экспертом, поэтому занялся едой. Эксперт тоже, судя по всему, был не в своей тарелке.

— Я, наверное, откланяюсь, — неуверенно сказал он куда-то в пространство. Хунбиш кивнул. — Спасибо, и всего хорошего.

— Спасибо, — сказал Хунбиш. — Вы пришлёте отчёт?

— Да, разумеется, — рассеянно ответил эксперт. Он напоследок ещё раз огладил по периметру обе монеты. Одну за другой. Получилась восьмёрка. — Но, если у вас будет интерес… Вам предложат честную цену. Выше рынка. После детальной экспертизы, само собой.

— Хорошо, — ответил ему Хунбиш. — Понятно.

— До свидания, — эксперт снял перчатки, откатился и взял курс на выход. К нему поспешила официантка.

Когда богиня вернулась, Хунбиш пробовал нетронутый экспертом чай. В нём тоже не было никакой густоты. Даже рисовую муку не добавили. Ко всему прочему он был сладкий. И это называется ресторан.

Богиня странно посмотрела на него.

И посылает князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно письмо небольшое, в нём же написано так: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но отец наш небесный, Господь Бог, сильней возлюбил нас и просветил святым крещением, дав нам закон свой, чтобы жить по нему, и отрешил нас от пустой суеты и от нечистой пищи; мы же теперь чем за то Богу воздадим? Так устремимся, брате, на подвиг благой для подвижников Христа, источника христианства, пойдём, брате, на помощь великому князю Дмитрию Московскому и всем православным христианам».

Сказание о Мамаевом побоище

012

Пятый день подряд не происходило вообще ничего. За окном резали глаз всё те же яркие дни конца июня. Хунбиш сидел один в квартире Жоржа. Целыми днями смотрел телевизор, лежал на диване, пробовал выстроить хоть какие-то версии относительно предметов богини. Снова изумлялся тому, что в одежде, коже, волосах не был набит пыльный песок. Что нет привычных летом скачков температуры — от испепеляющего жара дня к выматывающему холоду ночи.

Его тревожило, что о нём все забыли.

Когда ему было шесть лет, он выменял у Баги свистульку. На велосипедный звонок. Это была какая-то птица. С дырками в хвосте, на боку и в одном глазу. Она была коричневого цвета, но мама сказала, что это охра. На голове у неё было что-то вроде пышной причёски, с облезшей позолотой на неровностях. Наверное, птичку красили окунанием в краску, а позже на голову нанесли дополнительный цвет, который со временем почти весь сошёл.

Трогать её было очень приятно. Хунбиш крутил её в кармане, перебирая пальцами, доставал, особым движением оглаживал длинный хвост. Он скоро выучил все её изгибы, углубления, шероховатости. Свистеть она почти не свистела, а может, он просто не научился это делать. Из её бока вылетали только шуршание и шелест.

Потом, в первом классе, в самом начале учебного года, учительница забрала свистульку себе, и положила в ящик стола — чтобы он не отвлекался. Хунбиш пробрался к столу на перемене, открыл, но птички там уже не было. Лежали какие-то бумаги, несколько коробков спичек, рогатка, перочинный нож. Он спросил у учительницы, и она сначала рассердилась, что он открыл её стол, а потом обеспокоилась и тоже перерыла все его внутренности — при нём. Но нет. Кто-то взял свистульку. Хунбиш так и не узнал, кто это был.

Целую неделю после уроков он ходил по жарким улицам, пиная мелкие комки засохшего цемента. Лежал у железнодорожных путей, слушая пустоту. Тоска затопила его сладким томлением и одновременно тяжёлой, вязкой бессмысленностью — словно горячей битумной смолой. Придавила, зажала. Ему даже не было жалко игрушки. Он был в отчаянии, что вещь, которой он передал так много своих прикосновений, сейчас принадлежит кому-то другому. Мама обеспокоилась тогда. Даже ходила разговаривать с учительницей. Но без результата. Со временем эта тоска ослабла, но совсем из сердца не ушла.

И вот теперь она снова зашевелилась в его груди. Накрыла тяжёлым одеялом беспросветной хандры.

Щёлкнул замок, и в квартиру зашла филиппинка. Она приходила ежедневно в обед, примерно в одно и то же время, готовила еду и наводила символический порядок.

Была она микроскопической, смуглой, с низко посаженными ушами и блестящими чёрными волосами. Разговаривать она категорически отказывалась. Ни на русском, ни на английском. Только застенчиво смеялась в кулак.

Хунбиш снова ощутил накатывавшую на него весь день решимость разобраться в происходящем. Вышел к ней в коридор.

Увидев его, филиппинка улыбнулась — искренне, словно бы вернувшемуся из долгой поездки любимому человеку. И тут же, без промежуточных этапов, смущённо отвела глаза в сторону. Направилась на кухню.

— Добрый день, — сказал Хунбиш, и она спиной дала понять, что слышит, но отвечать не будет. — Как дела?

Она стала вытаскивать продукты из сумки, делая вид, что не замечает его. Ключи от квартиры она положила тут же, на стол.

— Как тебя зовут? — спросил он, но она никак не отреагировала. — Где твоя хозяйка? Когда она придёт? Она тебе звонила? Можешь приготовить сегодня хушууры? Ты меня слышишь?

Он развернул её за плечо лицом к себе. Она испугалась и беззвучно зашевелила губами. В ушах тускло покачивались длинные серёжки.

— Почему ты молчишь? — он повысил голос. — Ты же всё слышишь. И понимаешь. Скажи хоть что-нибудь. Так, — решительно заявил он. — Я беру вот это.

Он взял со стола ключи от квартиры.

— Нет! — крикнула она. У неё оказался приятный мягкий голос. — Сир, не делать! Нет! Нельзя! Сир!

— Ага, значит ты умеешь разговаривать, — сказал Хунбиш, почему-то приходя от этой мысли в мгновенное бешенство. — Посмотрим, что ты скажешь вот на это.

Он вышел в коридор, обулся и стал возиться с замком.

— Сир! — она пробовала помешать ему, цепляясь за локти, но силы были слишком неравны. — Сир, не нужно! Так нельзя! Пожалуйста! Сир!

Наконец Хунбиш справился с замком и на мгновение замер, пытаясь понять, что же ему делать дальше. Ничего не придумал и поскакал через две ступеньки наверх. Дверь в квартиру богини была не заперта. Не веря в такую удачу, он вошёл внутрь.

— Эй! — закричал он. — Алло! Есть тут кто-нибудь?

За его спиной появилась плачущая филиппинка, и Хунбиш развернулся.

— Как тебя зовут? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал успокаивающе. Она плакала, и слёзы капали на её розовый спортивный костюм. — Ну, не плачь. Я не хочу сделать ничего плохого. Просто меня держат тут уже несколько дней. Они не имеют права. Ты это понимаешь? Скажи, понимаешь?

Она часто закивала головой. Одна слезинка упала на его руку.

— Как тебя зовут? — повторил он.

— Эми, — ответила она, растерянно водя рукой по мокрому лицу.

— Вот ты какая умничка, Эми, — сказал Хунбиш, и осторожно коснулся её волос. — Вот что. Послушай. Мне нужно уйти. Я не сделаю ничего плохого. Просто возьму свои вещи, и уйду. Хорошо?

Он осмотрелся. Его рюкзак стоял около дивана. Сверху на нём лежали паспорт, кошелёк и телефон.

— Сир, не надо, — сказала Эми, жалобно глядя на него. — Плохо. Очень плохо. Пожалуйста! Сир!

У Хунбиша возникло острое чувство, что он сердится на беззащитного ребёнка. Поэтому он решительно взял свои вещи и рассовал их по карманам. Раскрыл рюкзак. На первый взгляд, всё было на месте. Он двинулся к выходу, и заметил, что на журнальном столике всё так же лежат предметы задания. Подошёл к ним. Филиппинка, всхлипывая, следовала за ним мелкими шажками, не отставая.

Всё было здесь. Береста в рамке. Глянцевые билеты, сцепленные друг с другом. Две тёмные монеты с неровными краями. Заламинированный лист с грустным бородачом. Гипсовый бюст курчавого человека. Пушкин. Он взял одну из монет, легко потёр пальцами. Зачем-то как эксперт положил на ладонь и посмотрел вскользь, сбоку. Опустил их рядом и сделал пальцем восьмёрку по контурам.

Вот из-за этих вещей… какими бы они там ни были ценными — из-за этого его держат под замком, на выпуская на улицу? Из-за них отобрали паспорт и телефон?

— Вот что, — сказал он Эми. — Я ухожу. Если… если обо мне спросит… (он понял, что не знает, каким именем назвать богиню), если спросят, скажи, что мне жаль. Ну, всего хорошего. Жоржу привет. Пока.

Он направился к выходу.

— Сир, сир! — опять запричитала филиппинка. — Нельзя! Нехорошо! Так не делать! Это плохо, сир! Пожалуйста!

Он вышел за дверь, а потом вспомнил про ключи в кармане. Возвращаться обратно и переступать через порог не хотелось.

— Вот, я кладу ключи здесь, смотри, — сказал Хунбиш, и оставил их на внешнем коврике. — Пока. Береги себя.

Прыжками через две ступеньки он оказался на улице.

На это празднество Темучжина привёл какой-то слабосильный

парень. Выждав время, когда все праздновавшие разошлись, Темучжин бежал от этого слабосильного парня, вырвавшись у него из рук и всего один раз ударив его по голове шейной своей колодкой. Он прилёг было в Ононской дубраве, но, опасаясь, как бы его не заметили, скрылся в воду. Он лежал в заводи лицом вверх, а шейную колодку свою пустил плыть вниз по течению. Между тем упустивший его человек громко вопил: «Упустил колодника!» На его крики со всех сторон стали собираться тайчиудцы. Они тотчас же принялись обыскивать Ононскую рощу; светил месяц, и было светло, как днём.

Сокровенное сказание монголов

013

На завтрак он заварил себе нудл суп кимчи, а потом решился, и соорудил сутэй цай. Наконец. Специально для этого сходил в Перекрёсток. Купил молоко, грузинский зелёный чай, рисовую муку и сливочное масло. Соль нашлась на кухне хостела. Как и небольшая кастрюлька.

Прокалил для начала в кастрюле всухую муку до слегка золотистого цвета. Процесс это небыстрый. Медитативный. Дождался правильного оттенка и запаха. Пересыпал муку в тарелку. Чтобы освободить кастрюлю. Помыл её. Вскипятил в кастрюле чай. Добавил молоко один к одному. От души посолил. Довёл до кипения.

Важно: если активно не размешивать сутэй цай во время приготовления, молоко может пригореть. Так что размешиваем.

Он подержал своё варево на небольшом огне. Бросил масло. Всыпал прожаренную муку. Хорошо перемешал. Дождался пока закипит, уменьшил температуру и подержал ещё минут десять. Положил в кружку ломоть сливочного масла. И залил сверху смесью из кастрюли. Стараясь, чтобы попало как можно меньше травы.

Да, понятно. Выглядит непросто. Но это вам не какой-то так называемый ресторан на шестьдесят втором этаже. Самозванцы. Хотя ингредиенты, если честно, не совсем правильные. Можно даже сказать, совсем неправильные. Да и технология нарушена.

Во-первых, нужен аутентичный чай. Брикетированный. Прессованный. Прямо с ветками. На самом деле, чем ветки толще, тем даже лучше.

Во-вторых, молоко. Молоко, конечно, должно быть не из пакета. Не эта вот жиденькая пастеризованная водичка должна быть в древнем напитке. Для приготовления настоящего сутэй цая нам потребуется свежее кобылье молоко. Ну, или верблюжье. Жирное. Живое.

Нет-нет, ещё не всё. Слушайте дальше.

В-третьих, ну какое такое сливочное масло? Хотите провалить приготовление настоящего сутэй цая — добавьте в него ординарное сливочное масло из магазина. Поэтому — отказать. Бросаем ячий жир. Куском. Он растворится, не переживайте. Не забываем всё время перемешивать. Для аэрации.

Потом, в-четвёртых. В-четвёртых, мука-то у нас уже остыла! Это потому, что готовим, как люди с социально отбитой ответственностью, в одной-единственной кастрюле. Нет, для хорошего, качественного сутэй цая нужно, чтобы при добавлении муки была она непременно горячей. Прокалённой. Только с огня.

И, в-последних. Но по важности — это номер один. Подавать сутэй цай должна обязательно наша, монгольская девушка. В меховой шапке, золотой пекторали и серьгах, с толстыми косами и топлесс.

Шутка.

Или не совсем шутка.

Или совсем не шутка.

Ну вот. Всего лишь сорок минут несложной работы, и Хунбиш налил себе в чашку почти настоящий горячий сутэй цай. Это ли не прекрасно? На двух чашках — а лучше, конечно, пиалах — даже такого эрзац сутэй цая вполне можно спокойно прожить полдня. Активных, насыщенных полдня.

— Да, сегодня. Я же говорила тебе, — донёсся женский голос, и на кухню быстрым шагом вошла девушка. Она говорила по телефону. — Через полтора часа. То есть выезжать мне нужно уже минут через тридцать-сорок. Ой, а это что?

— Хотите попробовать? — предложил Хунбиш своё гастрономическое творение. Она закатила глаза, но улыбнулась.

— Да, Илюша, — продолжала она. — Я тебе напоминала. И ты знаешь, как я этого боюсь. Я одна вообще не смогу. Просто вот там приду, постою у входа, развернусь и уеду назад. А запись — на две недели вперёд. Понимаешь? Понимаешь, как ты меня подводишь? Где ты вообще? Какой? С кем? Успеешь! Если вот прямо сейчас выйдешь и поедешь. Ну Илюш. Меня тут трясёт всю, а ты в торговом центре. Прям как баба на ярмарке. Да, и третий раз так скажу. Если так и есть.

Девушка рандомно ходила по кухне, заглядывая в холодильник, в шкафчики, в окно. У неё была странная походка. Она шла, отклонившись назад. Словно бы стоически преодолевала сильный встречный ветер. Не занятая телефоном рука была вольно опущена вниз. Голову с короткой стрижкой она поворачивала стремительно и непредсказуемо. Во всём этом было что-то птичье.

Хунбиш слышал, как она из коридора продолжает укорять невидимого Илюшу. Допил кружку. Не спеша налил вторую, придерживая ложкой заварку. Добавил ещё один шмат сливочного масла. Размешал. Подержал кружку на весу, созерцая мятущиеся в круговороте чаинки. Жизнь налаживалась.

— Ой, а можно вас попросить? — девушка вернулась. — Дико неудобно, конечно. Но если вдруг вы сможете помочь, то будет очень-очень здорово. Вы прямо спасёте меня.

Хунбиш заметил, что у неё что-то не в порядке с передними зубами, и от этого она стесняется при разговоре широко открывать рот. Смотрит в сторону. У неё был проколот нос — на обоих его крыльях поблёскивали белые камни. На шее было накручено множество шнурков от разных бус. Правое запястье обёрнуто какими-то тряпочками. Из-под них выглядывали красные нитки. Они уже размахрились, и было видно, что некоторые из них, оборвавшиеся, она приматывала к тем, что ещё держались.

— Конечно, — сказал он.

— Понимаете, — быстро заговорила девушка, в волнении расхаживая из угла в угол, — я ещё месяц назад записалась. В этот тату-салон такая длинная запись! Невозможно записаться. Мастеров у них не хватает, что ли. Но мне их хвалили. Я как раз по рекомендации к ним обращаюсь. Вот именно к ним, хотя тут в Москве столько всего. Я записалась, и говорю Илюше: «Илюша, не забудь, дружочек, мы с тобой идём». Ну, то есть иду-то только я, Илюша набивать себе ничего не будет. Но он мне нужен для поддержки, понимаете? Я сама не могу решиться. Там же знаете как больно? И надо, чтобы кто-то подержал тебя за руку. Или хотя бы просто посидел рядом. Отвлёк разговором.

Она замолчала. Интонационно это выглядело как пауза в самой середине длинного рассказа. Эпичной саги. Той, которую рассказывают у очага вечерами. С большим семейством, глинтвейном, брецелями и тёплыми пледами. Хунбиш вопросительно посмотрел на неё. Девушка вопросительно посмотрела на него.

— Хорошо, — сказал Хунбиш, чтобы сподвигнуть её к продолжению.

— Ой, правда? — обрадовалась девушка. — Такое спасибо вам! Это так здорово! Вот, а ещё говорят, что все в Москве безразличные. Спасибки-спасибки! А вас как зовут?

— Хунбиш, — ответил он, ничего не понимая.

— Как-как? — переспросила она.

— Хунбиш, — повторил он. — Это монгольское имя.

— Вы монгол? — почему-то обрадовалась она.

— Да.

— Ой, так здорово! У меня ещё не было знакомых монголов. Так хорошо, что вы меня поддерживаете. А можно на «ты»? Меня, кстати, Варя зовут.

— Очень приятно, — сказал Хунбиш.

— Мы через полчаса едем, — сказала Варя. — Вы же сможете? То есть ты сможешь?

— Куда? — спросил Хунбиш.

— Да тут недалеко, — оживлённо сказала Варя. — Ехать совсем близко. Даже дольше к метро идти, чем ехать. У тебя «тройка», или просто билеты покупаешь?

— Просто покупаю, — ответил Хунбиш.

— Ой, а у меня есть лишний как раз, вот я тебе его и отдам. Ладно, я побегу переодеться, через двадцать пять минут здесь, хорошо? Как ты там сказал? Храпиш… — она поболтала пальцами в воздухе. — Халмыш?

— Хунбиш.

— А, точно! Хунбиш.

— А ты можешь… — начал было он.

— Могу, могу, — крикнула уже из коридора Варя. — Обещаю!

Хунбиш увидел, что сливочное масло осело жирным кольцом внутри кружки. Поболтал тёплый сутэй цай. В несколько больших глотков выпил его. Выскреб со дна заварку. Помыл кастрюлю, тарелку и кружку. Поставил муку в шкафчик. Остаток масла и пачку молока засунул в холодильник. Смахнул со стола заварочное крошево. Задвинул стул. Подошёл к кухонному окну. И стал смотреть на сумрачный внутренний двор, загромождённый ремонтными лесами и втиснутыми во все щели машинами.

Возьмите пакетик чая и залейте его кипятком. Добавьте сахар или сливки по вкусу. Размешайте.

Рецепт

014

— Что за мужик? — Хунбиш показал на громадный монумент, блестевший в центре площади. Мужчина с поднятыми плечами, в массивных налокотниках и треугольных перчатках стоял, откинув назад руки. Почти как та самая пловчиха с фотографии богини. «Как она там сейчас», — подумал он.

— Да ты что? — искренне удивилась Варя. — Не знаешь? Это же Гагарин.

— Понятно, — сказал Хунбиш. С Варей, похоже, следовало быть осторожнее.

Они прошли длинным переходом, сохранившем внутри себя прохладу.

Хунбиш присмотрелся к манере ходьбы Вари. Когда она стояла на месте, то туловище располагалось строго вертикально. У неё была хорошая осанка, прямая спина и высоко поднятый подбородок. Но начинала движение она не одновременно. При первом шаге сначала двигалась только нижняя часть тела, а вот верх запаздывал. Корпус из-за этого отклонялся назад, ей приходилось немного опустить подбородок и чуть сгорбиться — для баланса. Руки во время движения свободно и неподвижно висели.

Когда Варя останавливалась, то тело собиралось в обратном порядке: вот остановились ноги, верхняя часть доходила до вертикального положения, грудь распахивалась, а подбородок поднимался.

Варя сориентировалась на местности.

— Нам туда, — сказала она, указывая на башенку с фигурами на крыше.

Ещё один переход под землёй, и они оказались у ажурной решётки. Варя позвонила, подождала, и калитка щёлкнула. Они вошли во двор. Варя сверилась в телефоне, потом набрала на домофоне код, и дверь открылась.

— Лифт не до верха, — предупредила она. — Там нужно пешком потом подняться.

Хунбиш пожал плечами.

Входная дверь была не заперта. Варя вошла и остановилась. Хунбиш видел, что её слегка потряхивает.

— Всё будет в порядке, — сказал он ей.

В коридор выглянул весь синий от татуировок бородач в кепке с огромным козырьком. Он приглашающе махнул рукой.

— Садитесь, — показал он на диван у стены. — Ну, что будем делать? И кому?

Варя достала сложенный вчетверо лист с каким-то рисунком и протянула бородачу.

— Вот, — сказала она. — Я отправляла на почту. Смотрели? Хочу на спину. Между лопатками.

Бородач посмотрел рисунок. Потом сел к компьютеру и стал обсуждать с Варей детали. Хунбиш подошёл к окну. Внизу был виден карниз здания, а за ним — растопыренные ветки деревьев. Видимо, парк. На стенах висели фотографии и жестяные таблички с надписями «Внимание. Мастер за работой», «Здесь всем пох*й, сколько стоила твоя последняя татуировка», и ещё что-то на английском. В комнате, помимо дивана, размещались две кожаные кушетки.

— Чай, кофе, — показал Хунбишу бородач на угол, где стоял чайник. Небольшая пиала была доверху наполнена мелкими круглыми карамельками. Хунбиш вежливо покачал головой.

— Где у вас туалет? — спросил он, и бородач неопределённо махнул рукой в сторону входной двери.

За туалетом Хунбиш нашёл кухню, где разговаривали и курили парень с девушкой. Он вежливо кивнул им и направился обратно в зал. Двери в две другие комнаты были приоткрыты, и Хунбиш увидел, что там тоже стоят кушетки.

Варя уже легла, и бородач совершал над её спиной какие-то манипуляции. Одноразовой бритвой слегка поскоблил верх спины. Дважды промыл это место жидкостью из флакона. Вытер салфеткой, скомкал, выбросил. Взял чёрную бутылочку с клювиком-дозатором и ровно распределил по спине прозрачный гель. Потом плотно прижал к этому месту распечатанный лист с эскизом. Плечи Вари были костлявыми и острыми.

— Не шевелись, — сказал он, и Варя напряглась, задержав дыхание. — Нет, дышать можно. Дыши. Улыбайся.

Варя едва заметно искривила губы.

— Сколько это займёт времени? — спросил Хунбиш.

— Часа четыре, — сказал бородач. — Плюс-минус.

Варя посмотрела на него с виноватой улыбкой. Машинка зажужжала.

Хунбиш достал телефон и стал искать пушкинские места в Москве.

Пожалуй, самыми примечательными были Пушкинский музей, памятник на Тверской и квартира на Арбате. К запасному варианту можно было причислить ротонду на Никитских воротах.

Вот странное дело.

Казалось бы, вся эта фантасмагорическая история уже закончилась. Задание, опера в Большом, пять дней под замком в квартире богини. Вообще-то, пора уже было выныривать в нормальную жизнь. Подавать документы в универ. Искать постоянное жильё. Обустраиваться в Москве. В городе, который он приехал покорять. Ну, а потом, когда обустроится… Потом можно заняться и настоящими поисками.

Но вот что-то не отпускало.

— Как дела? — спросил он у Вари.

— Терплю, — ответила она.

Хунбиш не видел, что за картинку ей набивают. Мастер заслонял место работы своей синей рукой. Он делал два-три прохода, потом стирал остатки чернил тряпочкой или ребром ладони.

— Что будешь бить? — услышал Хунбиш, и поднял голову. Перед ним стоял парень, которого он видел на кухне. Он был в чёрной майке с рок-группой и кепке. Руки, конечно же, полностью синие. Тату на щеках.

— Ничего, — ответил Хунбиш. — Вот её жду.

— Ну, смотри, — сказал парень. — У меня есть час, можем что-то сделать.

— Нет, спасибо. Хотя…

Парень засмеялся.

— Решайся. Я в соседней комнате.

Из коридора донёсся шум.

— Куда ставить?

— Давай на кухню. Вот сюда.

— Дэнни, — в комнату снова вошёл парень. — Там воду привезли, не забудь потом скинуться. Тысяча.

— Хорошо, — сказал бородач, не отрываясь от спины Вари. — Но ты же видишь, — он показал кивком на перчатки.

— Ну да. Я говорю про потом.

Дэнни кивнул и подвернул голову, делая, видимо, особо ответственный проход.

— Я придумал, — сказал Хунбиш парню. — Давай сделаем.

— Что-то небольшое, — предупредил тот. — Времени немного.

— Да, небольшая надпись.

— Садись, — бородач показал на кушетку напротив Вари. — Рассказывай.

Хунбиш взял квадратик, написал на нём фразу и передал ему.

— Что это? — спросил парень.

Ночь в песках Монголии наступает быстро. Сначала — багровый закат над тёмной землёй, а потом выключают свет. Резко, одним движением. И тогда, с первыми порывами ветра, можно лечь спать. Или, если с интернетом всё нормально, посмотреть кино. Например, то самое, где герой медленно поднимается по длинной-длинной лестнице, проходит по коридорам и присаживается к столику с шахматами и бутылкой водки. Разговаривает. Говорит просто, но странным образом понимаешь, что это важно. Как слово незнакомца, способное изменить жизнь.

— Это «Сила в правде». На монгольском.

— Да? — посмотрел на него парень. — А почему на монгольском?

— Потому что я монгол, — ответил Хунбиш.

— Закатывай рукав, — сказал парень. — Хотя нет. Снимай футболку. Иди сюда. Эта «у» — как «игрек»?

Кожу щипало, потом она начала гореть, а потом всё закончилось.

— Иди и смотри, — сказал парень. — Зеркало — вот здесь.

— Уже? — спросил Хунбиш и встал с кушетки.

Он подошёл к зеркалу. Громко хлопнула дверь. Три разноголосые фразы — удивлённая, вопросительная и приказывающая — слиплись в один одновременный комок: «Илья?! Это он? Стоять!». Хунбиш начал поворачивать голову. Увидел приподнявшуюся на кушетке Варю. У неё была красная шея, обёрнутая многослойными бусами, и маленькие треугольные груди с вытянутыми сосками. Увидел Дэнни в первой фазе вставания. Напрягшиеся мышцы, покрытые чёрным. Решимость во взгляде. Отставленная в сторону, подальше от качнувшейся спины Вари, рука с тату-машиной. Увидел флакон с дозатором-клювиком, взлетевший со стола. Он успел ещё немного повернуть голову к источнику шума, а потом выключили свет.

Как в пустыне.

Трансвааль, Трансвааль, страна моя! Бур старый говорит: «За кривду Бог накажет вас, за правду наградит».

Русская народная песня

015

На массивном кресле сидел мужчина и смотрел на Хунбиша. Его светлые спутанные волосы переходили в бороду, часть которой была скручена в толстую косу. Из-под кожаной куртки, стянутой крупными стежками, виднелась рубаха с вышивкой по вороту. Поверх куртки был наброшен плащ с меховым воротником и огромной золотой застёжкой на плече. Рядом с глазом — свежая ссадина.

Мужчина был в центре картинки, а всё за пределами кресла было затянуто шевелящимся туманом, который клочками налезал со всех сторон. Ступней мужчины видно не было. Рядом с его коленом виднелось что-то вроде низкого столика. На столике лежал небольшой топор с широким тонким лезвием, перехваченным бечёвкой.

Мужчина вгляделся в лицо Хунбиша. Он явно его видел, однако, судя по всему, собирался рассмотреть получше. Какое-то время он молча смотрел на него, а потом начал говорить.

На Хунбиша посыпались смятые, исковерканные звуки, состыкованные между собой совершенно произвольным образом. Ничего не было понятно. Мужчина говорил напевно, смягчая и растягивая слова. Иногда звуки складывались в нечто более или менее осмысленное, но целиком его речь слышалась как стелющаяся волнами абракадабра.

Хунбиш развёл руками, показывая, что ничего не понимает. Постучал по уху. Мужчина продолжал говорить, не обращая на это внимания. С одной стороны у него не хватало нескольких зубов.

— Я не понимаю, — сказал Хунбиш. — Говорите медленнее.

Дальше, за мужчиной, в клубах перекрученного тумана, угадывались какие-то предметы, а может быть, здания — но только на уровне тёмных сгущений, не более. Хунбиш заметил, что вокруг головы незнакомца воздух сгустился и едва заметно колебался жёлтым, заворачиваясь в медленные вихри. На руке у него тускло блеснул браслет.

— Кто… — начал Хунбиш, и тут откуда-то сверху пришёл звук.

Это был металлический женский голос. Хунбиш посмотрел наверх, но там всё было затянуто серой мутью.

— Здравствуй, — сказала металлическая женщина. — Сейчас ты в задании. Это большая редкость. Отнесись ответственно. Хорошо, что ты присоединился. Будь внимательным, осторожным. Ничего не бойся. Управляй. Люби. За чачелами — правда, поэтому твоя сторона всегда будет правой. Если у тебя есть вопросы, спрашивай. Если у тебя нет вопросов — говори.

Наступила пауза. Хунбиш не знал, что сказать. В первую очередь, конечно, было необходимо разобраться с тем, кто этот человек. Может, тогда его слова станут хотя бы немного понятнее.

— Кто вы такой? — спросил он.

Человек молчал и спокойно глядел на Хунбиша. Лицо его было одновременно расслабленным и в то же время собранным. Не было никаких сомнений — ворвись сейчас к нему враги, и он мгновенно схватит свой топорик и уделает их — сколько бы нападающих ни было. А ещё в нём ощущалась власть. И бремя многочисленных решений.

Женский голос над ним произнёс что-то вроде «Како имиа».

Человек стал говорить. Всё ещё непонятно. С самого начала этого странного общения Хунбиш угадывал во внешнем виде собеседника какое-то несообразие, что-то неправильное. Можно было бы, конечно, сказать, что неправильным было решительно всё, сама ситуация. Но несообразие, которое почувствовал Хунбиш, было зашито вторым уровнем внутри общей картины. Несуразица, абсурдная даже для галлюцинации. И тут он понял. Ему удалось сместить фокус восприятия должным образом, и он наконец увидел. А увидев, просто влип в эти небольшие детали, делающие образ собеседника неправдоподобным.

У мужчины кое-чего не хватало. Между кистями рук и рукавами, между браслетом и кистью, между волосами и ухом. У него не было должных зазоров. Места стыков были без щелей. Под одеждой, например, не было никакого пространства. Рукав просто плавно вливался в руку. Вся фигура в целом была похожа на вырезанную из камня, или отлитую из металла статую.

Но такие мелочи ничуть не беспокоили мужчину. Жестикулировал он вполне естественно. Моргал. Поворачивал голову. Часть прилегающего к шее ворота прокручивалась при этом вбок, но ниже всё было неподвижно.

Однажды к ним в Сайншанд приехала передвижка. Это был военный ЗИЛ с тентом. По бокам внутри были установлены деревянные лавки. В окне со стороны кабины водитель приладил кинопроектор. В кузов набивалось впритык человек двадцать. Полы тента плотно закрывались, и водитель показывал кино. Хунбишу было тогда года четыре или пять, и он помнил духоту и жар маминых коленей.

И ещё один фрагмент воспоминаний был у него об этом вечере. Фрагмент кино, который врезался в его память.

Намертво.

Он помнил, что был большой корабль. Носовая фигура в виде мощной женщины с растрёпанными волосами смело смотрела вперёд. Кажется, корабль шёл по морю. Брызги, качка. Кажется, главный герой был где-то неподалёку. Кажется, ему угрожала опасность.

И вот, началось.

Хунбиш видел, как женщина начала отрывать себя от нацеленной вперёд стрелы корабля. Раздался треск, полетели щепки. Движения женщины были очень страшными, двигалась она не как человек. Да она и не была человеком. Она рвано, неестественно отталкивалась от корпуса корабля, выворачивалась, возилась, пытаясь освободиться. Наконец, это ей удалось.

Нестерпимый ужас происходящего накрыл Хунбиша. Он зажмурился, но заставил себя открыть глаза снова.

Не давая себе времени насладиться моментом — а ведь, наверное, у неё всё затекло в долгих годах неподвижности — фигура сделала деревянный шаг к тому, кто уже ждал её нападения.

Так не ходят!

Она двигала ногу явно впервые в жизни, неумело, рывками. Тело явно плохо слушалось её. Но, несмотря на это, она бросилась на героя, а тот отважно вступил с ней в драку.

Нос корабля разлетелся, переломленный надвое бушприт рухнул в море, в сторону упал штурвал, люди с криками сыпались за борт.

Что было дальше, Хунбиш не помнил. Но, конечно, герой должен был победить эту женщину.

Вот именно то же самое, из детства, одновременное смешение ужаса и восторга сковало сейчас Хунбиша. Он молчал. Каким-то образом было понятно, что вопросы здесь задаёт не он. Не на том он уровне, чтобы спрашивать этого человека. Он будет слушать и соглашаться. «Или не соглашаться», — отчаянно подумал Хунбиш.

— Я Владимир, — сверху упали, наконец, понятные слова от металлической женщины. — Когда дед моего отца пришёл сюда, он принёс знание и силу. Он приплыл на сотне больших кораблей с двумя своими братьями. И показал, как защищать себя. Показал, как вам жить в мире между собой. Укрепляться внутри. Чтобы становиться сильнее снаружи. Когда сюда придут твои предки… Когда вы придёте сюда. Через двести пятьдесят лет. Вы принесёте знание и боль. Вы научите терпеть. Научите долго думать перед тем, как что-то сделать. Покажете, что такое простор. Дадите умение любить простор. Передадите знание о том, как разные народы могут жить под одним правлением. Наш народ умеет учиться. И понимает, как тяжело достаётся знание. Понимает, сколько веры нужно для того, чтобы впустить в себя знание. Впустить и дать ему прорасти.

Мужчина замолчал. Он не ждал ответной реплики. Просто остановился в том месте, где счёл необходимым. Было непохоже, что он любит произносить длинные речи. Он смотрел сквозь Хунбиша — куда-то через него, вдаль.

Наверное, можно было задать вопрос. Разобраться, что же вообще происходит. Что от него ждут.

Хунбиш обратил внимание, что Владимир держит в правой руке богато украшенный камнями бокал. В это же самое мгновение и сам Владимир посмотрел на кубок — удивлённо и с досадой. Повертел его. Поставил вниз, в серую мглу.

Раздалось жужжание. Владимир поморщился. Отодвинул в сторону топор и взял со стола телефон. Приложил к уху. Он не сделал никаких жестов для Хунбиша. Было понятно, что следует просто ждать, пока он освободится. Владимир слушал. Потом начал говорить. Нужно было потерпеть — секунд двадцать, чтобы услышать перевод.

Пауза. Лицо Владимира оживилось, он стал говорить с явным удовольствием. Потом засмеялся.

— Нет, — бесстрастно произнёс женский голос, накладываясь на смех Владимира. — Это мы обсудим на следующей встрече. Тут тоньше нужно. И одновременно — смелее. А вообще, тебе бы этих холопов сечь нужно. Им же синие шепчут в ухо. И они делают так, как этим нужно. Не бережёшь ты казну.

Пауза. Дальше снова железные слова. Женщина не умела верно интонировать окончания предложений, и заканчивала их на подъёме. Хунбиш каждый раз ошибался, ожидая продолжения.

— Да. Они дураки. Не поверили, что мы будем стоять столько, сколько нужно. А как не верить. Ты же должен помнить. Наши восемьдесят лет назад Стамбул брали. Прикрутили к кораблям колёса и подъехали прямо к ним под стены. Дураки. А под Севастополем. Да. Пришлось нам постоять. Встали в одной стреле от города. Полгода стояли. Потом перекопали поле там, где ты сказал. И нашли трубу с водой. Разрушили её. Византийцы сразу сдались. Не могут они без трубы. Ха. Ха. Ха.

В середине перевода Владимир сказал что-то короткое и отбил звонок. Положил телефон на столик. Посмотрел на Хунбиша. Снова стал говорить, а потом сделал жест рукой — это было похоже на бросок невидимого теннисного мячика.

— Не знаю, — услышал Хунбиш женский голос. — Если думаете, что прослушивают, то разбирайтесь. Всё, заканчиваю.

Владимир посмотрел на него, кивнул. А потом начал удаляться — вместе с креслом и столиком. Словно бы сидя отъезжал по невидимым рельсам. Со всех сторон на это место наползли клочки тёмного тумана, закручиваясь в спирали.

— Тебе нужно закончить поиск, — услышал Хунбиш железный голос. Его полностью окутал рваный сумрак. — Одна подсказка в твоей руке. Сроки сжатые. Не рассупонивай. Возвращайся. Завтра в двадцать три сорок пять будешь по этому адресу. Будь вовремя. Олег Кириллович. Запомни. Олег Кириллович.

В голову Хунбиша кто-то словно бы поместил кусок карты вместе с фотографией места. Странным образом эти разные по формату картинки дополняли друг друга, создавая объёмное изображение и дома, и его адреса. Он узнал эту точку на карте.

В этот момент его начало закручивать. Стало непонятно, где какая сторона.

Он подтянул к груди руки и попробовал опереться, но они просто провалились в марево, не встречая никакой поддержки.

Что-то ударило его в лицо. Он попробовал вдохнуть, но вышло только сипение, дыхание перехватило, и его грудь мгновенно залил панический жар. Тогда он крутанулся всем телом, и за что-то зацепился.

Его потащило за собой в водоворот, завертело, а потом он остановился, завис, и увидел перед собой дрожащую мембрану.

Она была матовой, полупрозрачной, туго натянутой и эластично подрагивала. С другой стороны мембрана была продавлена чем-то тёмным. Было видно, как несколько чёрных точек заставляют прогнуться мембрану в сторону Хунбиша, а рядом с точками расплылось большое бесформенное пятно.

Хунбиш сделал гребок в сторону точек и неожиданно понял, что это следы подошв.

Картина перед глазами приобрела, наконец, хоть какой-то смысл. Всё это выглядело так, будто бы он парил под натянутым просвечивающим батутом, на котором стояли три человека. Большое пятно обратилось в лежащий силуэт.

Он сообразил, что всё то, что создаёт напряжённость на мембране — следы и фигура распластанного человека — что это может служить проколом, дверью, через которую можно проскользнуть на ту сторону. И сразу же после этого озарения его потянуло к неподвижному силуэту. Потом все мышцы сократились, будто бы его ударило током, между глазами возникло неприятное жужжание, и его через черноту продавливающего мембрану тела вытолкнуло наружу.

Пошёл Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи. Этих всех называли греки «Великая Скифь». И пришёл к Стамбулу. Греки же протянули через залив Золотой Рог цепь, а город заперли. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбил множество палат, и церкви пожёг. Из тех, кого русские захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги. И повелел Олег своим воинам сделать колёса и поставить на эти колёса корабли. И когда подул попутный ветер, подняли они в поле паруса и пошли к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали, послав к Олегу: «Не губи города, дадим тебе дань, какую захочешь».

Повесть временных лет. Преподобный Нестор Летописец

016

Мир не был стабилизирован. Он дрожал и вертелся перед глазами. Предметы из-за этого превращались в разноцветные полосы. Растягивались в пространстве.

Потом всё вокруг заполнила ветвистая молния, ослепила, погасла, и вслед за этим Хунбиш увидел две пары ног. Рядом с ними приземлился флакон. Из его клювика спазмом вытолкнулась прозрачная жидкость и сочно шлёпнулась на пол. Затем одна пара ног подломилась, и прямо перед собой Хунбиш увидел чей-то затылок. Он чуть изменил ракурс, и увидел, что над ним стоит его мастер. А рядом — неодетая Варя с сердитым лицом.

— Что ты за человек такой! — закричала она.

— Ты с ним… Почему. Голая. — Сказал затылок. — Не прощу.

— Да иди ты в жопу, — сказала Варя и исчезла из поля зрения.

Затылок начал покачиваться и возиться.

— Глупости делать не будешь? — спросил мастер.

— Нет, — ответил затылок.

— Давай руку.

Снова перед собой Хунбиш увидел ноги.

— Эй, монгол, — его кто-то тормошил за плечо. — Ты живой?

— Я в порядке, — ответил Хунбиш. — Уже встаю.

Вставать, на самом деле, совсем не хотелось. Его бы воля — так и лежал здесь на полу. Прорастал цветами. Следил за переменами времён года. Развлекался картинкой площади внизу с блестящим Гагариным. «Дорогие друзья, — говорил бы тёплым деревенским голосом Гагарин мельтешащим у его подошв людишкам. — Через несколько минут могучий космический корабль унесёт меня в далёкие просторы вселенной. Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Сами понимаете: вступить один на один в небывалый поединок с природой — можно ли мечтать о большем? А? Можно ли? Мечтать?». Людишки меж тем пёстрой струйкой стекались бы к станции метро. Они были озабочены миллионами важных обременений и шли, не поднимая голов.

Хунбиш встал. Взял на диване свою футболку. Ни на кого не глядя, подошёл к зеркалу и внимательно осмотрел свежую татуировку. Повертел плечом. Безупречно. Посмотрел на себя. Левая щека была розовой, но прямо на глазах начинала темнеть.

— Есть лёд? — спросил он.

Варя уже была в коридоре. Она оглушительным шёпотом ругалась со своим Илюшей. Потом её голос стал удаляться и затих.

— Эээ, — протянул несколько удивлённо Дэнни и посмотрел на Хунбиша. — Она не заплатила. Я, в общем, не доделал. Ещё половина. Даже больше. Но всё равно нужно заплатить. И время пропало, блин.

Хунбиш молча достал кошелёк. Заплатил за себя и за Варю. Приложил к щеке лёд. Денег оставалось… На карте шестьсот тысяч тугров. И наличными около трёх тысяч рублей. Дней на десять. Может, дольше, если прямо зажаться и экономить.

— Давай руку, — сказал ему мастер. Щедро нанёс белую мазь. Перемотал всё упаковочной плёнкой, зацепил край пластырем. — Неделю будешь смазывать бепантеном или ди-пантенолом. Каждый день. Аккуратно промоешь тёплой водой, промокнёшь полотенцем, и потом смажешь. Царапать нельзя. Чесать нельзя. Тереть нельзя. Только промокать. Солярий или загар на солнце — нельзя. Бассейн — нельзя. Алкоголь — нельзя. Синтетику не носить. Можно промокать раствором ромашки. Трижды в день. Всё понятно?

Хунбиш кивнул. Надел футболку. Попрощался со всеми и, придерживая у щеки пакет со льдом, вышел на улицу. Возвращаться в хостел не хотелось.

Он пошёл влево вдоль проспекта, рассеянно глядя на вскрытую плитку тротуара и накиданные вповал алые пластиковые трубы. День приближался к своему исходу, и за крышами домов уже затаился в ожидании своего времени выхода сумрак.

То, что он видел — что это было? Видение было вполне отчётливым. Несмотря на обстоятельства его возникновения и некоторые странные детали. «Завтра в двадцать три сорок пять», — сказал он себе, чтобы получше запомнить.

Сразу за домом обнаружилась калитка. Видимо, в тот самый парк, деревья которого были видны из башни тату-студии. Он отодвинул скрипнувшую дверь и прошёл в парк. Указатель приглашал посетить детскую площадку или прокат, но он медленным прогулочным шагом направился по алее, обрамлённой деревьями.

Слева оказался дикий овраг, заросший беспорядочно натыканными кустами. — «Почему вот так не было у нас, в Сайншанде? — грустно подумал он. — Сколько бы игр можно было придумать вместе с Бага и Турганом… С Муной».

Справа всё так же гудел пыльный и жаркий проспект, контрастируя с этой буйной растительностью.

Ещё один указатель извещал, каким образом можно пройти к беседке 800-летия Москвы, или же к летнему домику графа Орлова XVIII века. Под ногами его похрустывал оранжевый песок, которым присыпали асфальт. Хунбиш присел на корточки, пропустил песчинки через пальцы. Знакомое ощущение.

Он двинулся в глубину парка. Оказался на аллее, уставленной гипсовыми кадками цветов. Аллея привела к монументу. Под ним на лавочке загорал коричневый дряблый мужчина в стрингах. Рядом рабочие сажали клумбы. Бледно-жёлтые бабочки гонялись друг за другом. На другой скамейке расположилась парочка: он сидит в телефоне, она откинула голову ему на колени, и тоже что-то скроллит в такой неудобной позе.

Он пересёк детскую площадку с брутальными инсталляциями: цельные брёвна, жестяные трубы для катания. Под ногами мягко пружинила стружка. Овраги по левую руку приобрели совсем угрожающие размеры, и тут Хунбиш уткнулся в пруд, забранный бетонными парапетами. На неподвижной воде пруда кто-то разместил конуру. Она была установлена на деревянном постаменте. Хунбиш немного постоял, недоумевая, кому предназначен этот крошечный домик, а потом спустился вниз по крутому оврагу, из которого лезли щупальца корней.

Он наконец оторвал от щеки пакет со льдом. Под глазом пульсировало, но в целом было терпимо. Спустился по лестнице. Кусты раздвинулись, и перед ним раскрылась река. Он остановился, глядя на далёкие гладкие волны. Ниже был асфальт, по которому то и дело проносились велосипедисты. Хунбиш перешёл дорогу. К реке порогами уходило русло, и по нему тёк небольшой ручей. Он начинался в нише, в которой суровый дедуля купал свою собаку. На набережной внизу виднелись статуи двух рыбаков с вырывающейся добычей. Он хотел спуститься к ним по широким ступеням.

И тут понял, что стоит рядом с ней.

С той самой пловчихой с фотографии.

Она была в метре от него. Возвышалась над нишей с водой, где только что плескалась собака. Пловчиха отвела руки назад. На лице её было внимание: как бы не пропустить выстрел стартового пистолета. Пальцы ног цепко захватили стартовую тумбу. Постамент под ней завершался меандром в виде бесконечно сворачивающейся волны.

Хунбиш сделал шаг. Потрогал икру пловчихи. Ощутил неровности краски. На чёрной тумбе под ногами пловчихи кто-то написал мелкими, но вполне разборчивыми буквами: «4 Нуга-усан».

Рассудительный стремится к отсутствию страданий, а не к наслаждению.

Аристотель

017

Вари с Илюшей уже не было. Они съехали. И к лучшему.

Солнце за окном негостеприимно выжигало пыльный двор.

Назначенная на ночь встреча каким-то образом заранее обесценила весь день, который только ещё начинался. Нужно было просто его прожить, сделать промотку — так, чтобы наконец наступило ожидаемое время.

Хунбиш не мог найти себе места. Расхаживал по своей комнатушке в хостеле. Вышел на улицу. Заглянул в продуктовый магазин, снова удивившись непропорциональному обилию фруктов и овощей, а потом вышел без покупок. Зашёл в аптеку. Купил там бепантен. Зачем-то завернул на обратном пути в хозяйственный. Побродил между высоченных полок, вспомнил вчерашние слова мастера, и приобрёл упаковочную плёнку, чтобы перевязать руку.

Вернулся к себе. Промыл в раковине тату, стараясь касаться кожи только кончиками пальцев — чтобы не тревожить место надписи. Промокнул. Намазал. Завернул в плёнку, поднимая руку. Долго с этим провозился — было неудобно разматывать катушку одной рукой. Хорошо было бы попросить кого-нибудь помочь, конечно. Хунбиш справился сам.

Заставил себя заварить большое ведро лапши с говядиной. Не спеша поел. Понял, что больше не может находиться в таком режиме ожидания — всё пропиталось каким-то тягостным мороком, и время словно бы специально не желало двигаться к нужным цифрам на часах. Нужно было идти куда-нибудь. Неважно, куда. Просто двигаться.

Он шёл по московским улицам пешком. Времени в запасе было много. Наступил поздний час пик, когда главные пробки уже помаленьку начали рассасываться, но всё равно на дорогах стоял густой гул.

Зашёл в парк. Там на лошади катали девочку. Она гордо и свысока смотрела на гуляющих с колясками мамаш, пыхтящих бегунов, лавирующих между людьми самокатчиков. Мимо проехал грузовичок, забитый спилами деревьев. В закутке между кустов стояли полукругом старушки, держа перед животом руки с растопыренными пальцами — собирали энергию, глядя на молодого улыбчивого ведущего.

Хунбиш сел на скамейку. Достал телефон. Рядом пропрыгала белка. Хунбиш залез в карман, и белка остановилась. С одной стороны пасти у неё вверх торчал неестественно длинный клык. Белка не выглядела милой.

В кармане у Хунбиша не нашлось ничего съедобного, и он показал ей пустые руки. Белка двумя прыжками оказалась у дерева, растопырила лапы, закрепилась, и быстро поднялась наверх по стволу. Перевернулась вверх ногами, замерла и стала косить на Хунбиша. Потом сделала кое-что странное: резко и угрожающе качнулась на него, вытянула губы дудочкой, отчего её нос сморщился, и зарычала — натурально, как медведь. Грудным рыком. Вибрирующим. Только негромко. Выглядело это страшновато. Хунбиш отвернулся.

Рядом села девушка, не поглядев в его сторону. Хунбиш хотел заговорить с ней, но не знал, как это сделать. Он начал листать телефон, а потом решился:

— Здесь белка, — сказал он. — Вот на этом дереве. Она рычит.

Девушка никак не отреагировала. Хунбиш видел, что она сидит с наушниками в ушах. Но она, без всяких сомнений, должна была заметить его движение. Хотя бы боковым зрением. Значит, просто не нисходит.

На Хунбиша влажной тяжёлой тряпкой опустилась тоска. Ему захотелось вернуться в свой, понятный и простой мир. Мир песка и земли.

Земли.

Это там, где короткая жёлтая трава, пробившаяся через плоские сланцевые пластины камней, звенящие тонким чугунным звуком, когда их пинаешь. Там, где красный песок. Где рассыпчатые дюны с острым хребтом, через который, пыля, льётся и беззвучно поёт песочный ветер. В этом мире — тишина. Она — как пустой контейнер, нехотя наполняемый ветром и пылью. И в высоте, в белом далёком небе лениво и одновременно настороженно нарезает круги рыжешеий ягнятник.

Хунбиш встал. Купил мороженое, сделал три размеренных круга по парку. Оставалось ещё два часа до назначенного времени. Выставил на навигаторе маршрут. Если идти не торопясь, то он будет на месте примерно в полдвенадцатого.

Самое то.

На Патрики он пришёл в одиннадцать десять. Сел на траву у пруда и стал смотреть на дрожащее отражение освещённой беседки. За спиной, на лавочках, кто-то разговаривал о чепухе: диете для собаки, записи через третьих знакомых к известному нутрициологу и планах на август. «Может быть, не будет для вас никакого августа», — неожиданно для себя подумал Хунбиш.

Мерно покачивающееся отражение гипнотизировало, и Хунбиш едва не пропустил своё время. Он опомнился в одиннадцать сорок, и быстрым шагом пошёл по заполненной гомонящей толпой улице. Увидел усача с шахматной доской и кивнул ему, как знакомому. Свернул в переулок. Здесь, как и в прошлый раз, было тихо. Сердце колотилось. Хунбиш сделал три длинных вдоха и выдоха.

Толкнул дверь. Она была закрыта. Увидел звонок, и вдавил кнопку. Ничего не произошло. Позвонил ещё раз, и наконец услышал гудение электропривода замка.

Внутри ничего не изменилось.

Всё тот же рассеянный приятный свет, кожаное кресло с россыпью книг на этажерке. Конторка консьержа. Сам консьерж. Тот же самый.

— Здравствуйте, — сказал Хунбиш. — Я к Олегу Кирилловичу в двенадцатую. Мне назначено на одиннадцать сорок пять.

Сзади снова открылась дверь, и вошли двое. Женщина с круглым лицом, тонкими губами и в чёрных круглых очках. Она была в красном пиджаке, на лацкане которого чёрной дырой, поглощающей свет и искривляющей пространство, выделялась круглая брошь. За ней аккуратно прикрыл дверь лысый мужчина в сером костюме. Лицо его было мягким, понимающим. Это лицо внушало доверие.

— Добрый вечер, — поздоровался с вошедшими консьерж, и они, кивнув головами, прошли к лестнице.

— Да, по импорту мы уже надрафтили предложения, — говорил мужчина. — Сейчас сводим. Но, понятное дело, у нас как у заказчика есть разногласия с профильными исполнителями. По незащищённым статьям…

Консьерж поглядел на Хунбиша, не узнавая его.

— Проходите, — показал он на лифт.

Хунбиш двинулся за этой парой.

Они подошли к квартире с нужным Хунбишу номером, и мужчина приоткрыл для дамы дверь. Хунбиш, немного помедлив, вошёл вслед за ними. Пара, не задержавшись в прихожей, уже куда-то исчезла. В коридоре квартиры находился только один человек. Он посмотрел на Хунбиша и едва заметно улыбнулся.

— Прошу, — сказал он, приглашающе указывая дорогу.

Хунбиш растерялся только на долю секунды. Пересёкся с Жоржем долгим взглядом, выдержал давление и прошёл в комнату.

— Спасибо, — сказал он.

— Там кто-то ещё? — донёсся громкий вопрос, и перед Хунбишем возник в проёме комнаты человек в объёмном пиджаке и широченных брюках. Мама бы сказала: на вырост. На голове мужчины была надета набекрень лёгкая летняя шляпа. «Зачем ему шляпа в квартире», — подумал Хунбиш, и тут же сообразил, что это тот же самый человек, который выбегал вместе с консьержем из отделения полиции.

— Кто это? — спросил человек у Жоржа. — Кто ты? — он перевёл взгляд на Хунбиша.

— Мне назначено на одиннадцать сорок пять, — ответил Хунбиш. — Вы Олег Кириллович?

— Кем назначено?

— Владимиром.

— Вот как, — озадаченно пробормотал мужчина. — Ну ладно, проходи. Вот сюда.

Входная дверь снова открылась.

— Это он! — возбуждённо крикнул консьерж, указывая на Хунбиша. — Он был здесь в момент налёта. Я его вспомнил!

— Тихо, тихо, — Жорж стал вытеснять консьержа за дверь.

— Вы не понимаете! — пробовал спорить тот.

— Очень хорошо понимаем, — возразил Жорж, медленно прикрывая дверь. — Спасибо за бдительность. Всё в порядке.

— Что это было? — спросил Олег Кириллович, глядя на Хунбиша.

— Он был здесь в момент налёта, — повторил за консьержем Жорж. — Помните? Тот человек, который заходит в холл?

— А, так это был ты… — заинтересованно подвинулся ближе Олег Кириллович. — Зачем ты заходил?

— Время, Олег Кириллович, — напомнил Жорж.

— Ты прав. Пойдёмте, — и он махнул снятой с головы шляпой, указывая направление.

Вошедшая ранее пара сидела в углу комнаты. Они тихо о чём-то тихо разговаривали.

— Давайте начинать, господа, — сказал Олег Кириллович. — И дамы, конечно.

— Да, пора бы уже, — согласилась женщина.

Олег Кириллович взялся за край протёртого, но всё ещё очень красивого ковра посреди комнаты и одним широким движением перелистнул его к стене. На полу, на том месте, где лежал ковёр, красной краской была нарисована большая звезда, вписанная в круг.

Три корня растут на три стороны у ясеня Иггдрасиль: Хель под одним, под другим исполины, и люди под третьим. Белка Рататоск резво снуёт по ясеню Иггдрасиль. Все речи орла спешит отнести она Нидхёггу вниз.

Речи Гримнира

018

— Помогите, пожалуйста, — кивнул Олег Кириллович на заплавленные в пластик свечи.

Мужчина с женщиной, не переставая обмениваться негромкими фразами, вскрыли упаковку, взяли по несколько свечей и поставили по окружности. Жорж и Хунбиш присоединились. После этого Олег Кириллович вынесенным из другой комнаты огнём на тонкой коричневой свече зажёг расставленное.

Снова вышел из комнаты, и вернулся, держа в руке длинную серую кость. По виду она была очень старой, хрупкой, и походила на изогнутый бумеранг. Хунбиш заметил, что на её заострённом конце торчат несколько зубов. Похоже, это была нижняя челюсть какого-то животного. Скорее всего, лошади. У них за городом они много где валялись.

Олег Кириллович шумно выдохнул, мягко опустился на колени, и очень осторожно поставил кость в центр звезды.

— Начинаем, коллеги, — сказал он.

Все расположились у вершин звезды. Олег Кириллович поднёс сложенные лодочкой ладони к лицу, склонил голову и что-то зашептал. Хунбиш заметил, что все смотрят прямо перед собой, и тоже отвёл взгляд от Олега Кирилловича.

Всё же краем глаза он видел, как Олег Кириллович коснулся своего лба, одного плеча, другого, опустил руки вниз. Сложил руки ладонями у сердца. Раскинул их в стороны. Повернулся на четыре стороны, с небольшими задержками. После этого замер. Его разведённые в стороны руки подрагивали.

Хунбиш уловил движение на месте, где стоял Жорж. Увидел, как Жорж достал телефон, потыкал большим пальцем. Он не прикладывал телефон к уху. Просто опустил его. Ничего не происходило. И женщина в очках, и лысый мужчина, и Олег Кириллович — все они смиренно стояли на своих местах, чего-то ожидая. Хунбиш подумал, что, возможно, ничего не вышло. Что бы там ни должно было быть.

Неожиданно он услышал низкий и очень тихий — на грани слышимости — гудок. Это даже не было звуком. Гудок чувствовался где-то на уровне груди. Он затих, потом завибрировал снова. «Как зов неведомых гигантских существ где-то на другой планете, — подумал Хунбиш. — Или электрический крик Олгой-Хорхоя, песчаного червя».

В верхнем углу что-то заворочалось. Хунбиш скосил туда глаза, и увидел, как под потолком сгущается такой же рваный туман, который он видел в тату-салоне. Вибрация гудка оборвалась. Пространство в центре комнаты начало мерцать, и среди этого мерцания проявилась картинка.

Сначала Хунбиш увидел деревянный стол, покрытый красной материей с вышивкой по краям. Потом кисть руки. Кисть существовала сама по себе: со стороны предплечья её проглотил тот самый туман.

Хунбиш, не поворачивая головы, скосил глаза, и увидел, что все присутствующие уже надёжно скрыты. Остался только он и постепенно вырисовывающаяся картинка в центре комнаты.

На картинке, между тем, рядом с кистью проступила полноразмерная фигура. Хунбиш узнал Владимира. Опять между его телом и одеждой виднелись соединительные перепонки. И кисть, и Владимир мерцали неоном. Рябью прокатывались серо-голубые искажения.

Со стороны кисти донеслась какая-то непонятная реплика с вкрадчивой интонацией, но Владимир сделал останавливающий беседу жест, поглядел в глаза Хунбиша, и словно бы привернул невидимую ручку регулятора тремя пальцами. А потом уже — для гарантии? — сделал крест двумя движениями ребра ладони. Стало тихо. Абсолютно тихо: на этой стороне туман ватой поглощал все звуки, а на той просто всё стояло на мьюте.

Над головой ожила металлическая женщина и бесстрастно произнесла: «Выгодно и вам, и нам».

Хунбиш отклонился вправо. Изображение дрогнуло, сместилось, но Владимир продолжил сидеть в том же ракурсе относительно Хунбиша, в котором и был. Хунбиш ради эксперимента подвигался в разные стороны. Каждый раз картинка подстраивалась под его местоположение. Надо думать, и другие участники сеанса смотрели на происходящее с той же самой точки зрения. Одинаковой. Отойти дальше, чем на шаг, не выходило: в ушах возникал очень неприятный писк, и он нарастал по мере отхода с первоначального места до совершенно невыносимых частот.

Хунбиш видел беззвучный разговор Владимира. Тот с каменным лицом подался чуть вперёд. Это было очень страшно. Сила, мощь исходили от его фигуры. Судя по мимике, говорил он негромко, но очень внушительно. Кисть втянулась в туман. У Хунбиша пробежали мурашки по загривку, когда он представил себя на месте собеседника.

Потом Владимир выпрямился. Он слушал. Откинулся назад. Неслышно захохотал. Ударил ладонью по столу. Но глаза его были очень серьёзны. Никакого веселья. Смех — только на лице. На личине.

Прошло минут двадцать — двадцать пять. Наконец Владимир встал. Опёрся руками на стол. Кивнул. Повернулся к Хунбишу. Отвернул что-то пальцами. Наверное, звук.

— Гудэ, — сказал Владимир, и после этого стал говорить что-то совершенно непонятное.

Он всё ещё рассказывал, а металлическая женщина уже принялась за перевод. Владимир снова присел и стал пристально глядеть в глаза Хунбиша, отчего тот чувствовал себя не в своей тарелке. Неуютно. Как перед всеми классами на школьной линейке. Что Владимир говорит ему? Может, он ждёт какой-то ответ от него на этот свой рассказ?

— Добрый день. Давайте начнём. У нас забрал время посланник от Императора Василия Второго. Уже третья встреча за два дня. Просят опять помочь с Болгарией. Вот же хуцпа. Там у них сложная ситуация. На волоске висят. Поэтому посланник и не уезжает. Уже за обеденным столом его принимаю. Это византийца. Которые без церемоний на горшок не ходят. Ну, что поделать. Если прижмёт — то можно принципы и отодвинуть.

Пауза.

— Да. Они ведь раньше платили болгарским ханам подать. И двадцать лет назад приходили к моему отцу. Просили помочь с этой проблемой. Очень просили. Ну а как не помочь? Византийцы — люди культурные. Тогда у них ещё правил Никифор. Из силовиков. Никифор Второй. Он вместе с нами выбил арабов с Крита. А потом основал Лавру на Афоне и отдал трофеи туда. Приличный вроде человек. Отец, конечно, ему помог. Но Болгарию решил оставить себе. Хорошая страна. Плодородная. Место выгодное. Проходное. Но это же византийцы.

Пауза.

— Своего Никифора они убили. Его же племянник. Потом племянничек напал на Болгарию. Вынес наших поселенцев. А потом и его самого отравили. Всё, как они там у себя в Византии любят. И вот теперь у них Василий. Тоже второй, кстати. Все у них там почему-то вторые. С другой стороны, преемственность. Традиция. Цепочка истории.

Пауза.

— И вот опять они с этой Болгарией. Идея фикс какая-то. Василий прямо-таки зациклился на Болгарии. Мы их избавили от необходимости платить дань — нет бы порадоваться, сказать спасибо, и успокоиться. Но нет. Сначала рвут договор. Нападают на наши поселения. Теряют страну. А теперь хотят роллы разлепить, начинку вернуть обратно. И не просто вернуть. А хотят вообще всю Болгарию прибрать к рукам. Как там у вас пишут? Не хочу быть столбовою дворянкой. А хочу быть владычицей морской. Так, кажется?

Пауза.

— Предлагают деньги. Василий в придачу свою сестру Анну отдаёт. Вот думаю. Согласиться или нет. С одной стороны, императорская кровь. Прямое наследие Второго Рима. С другой, не очень-то надёжные партнёры. Опять они там отравят тех, кто подписывал договор, и начудят что-нибудь. Что скажете?

Длинная пауза. Владимир прислушивался к переводу и, наверное, ответным репликам. Потом снова начал говорить. Вскоре голос железной женщины наложился поверх его слов.

— Да, я знаю, кто он такой. Знаю. Докладывали. Он долго будет с Болгарией возиться. Но дожмёт. У него прямо пунктик на этом. Пригласил бы медика, что ли. Ну или напился. Я не знаю. В общем, заберёт он Болгарию себе. Не скоро, но заберёт. А всех болгар ослепит. Все пятнадцать тысяч, которые будут в плену. Оставит нескольким по одному глазу, чтобы хотя бы домой смогли отвести остальных. Видимо, вот так ему нужно будет пар выпустить. Но это их проблемы. Пусть сами с этим возятся. А нам сейчас нужно принять решение. Давать ли Василию наших воинов. Брать ли от него сестру. А к сестре ведь прилагается предложение принять христианство. А раз это Византия — то православие. Это сложный выбор. Вот о чём сейчас наши размышления.

Пауза. Владимир заговорил.

— Да, — догнала его вскоре женщина. — Конечно. У нас были их миссионеры с презентациями. Не на пустом месте решения принимаем. Есть сводная аналитика. Я беседовал с каждым представителем. А потом даже отправил своих людей. Чтобы они могли ознакомиться с верой на месте. К иудеям только никого не посылал. Нет у них своих земель. Некуда отправлять. Могу коротко рассказать. У нас ещё сколько? Минут двадцать пять, наверное?

Пауза.

— От нас ушло три экспедиции. В Ахен к католикам. В Хиву к мусульманам. И в Стамбул. Там — православные. Ахен тут ближе всего, поэтому они быстро вернулись. Посмотрели на католиков. Поприсутствовали на службе. Что сказать. Сам по себе храм — впечатляет. Высокий. Просторный. Вызывает уважение. Они там всех императоров коронуют. Начиная с Карла Великого. И своих, немецких. И французов. А вот сама Германия — дыра дырой. Медвежий угол. Хотя даже не в этом дело. Главные вопросы — к религии. Всё у них оказалось слишком прагматично. Посланцы говорят, что как в лавке у них. Не вера, а торговля. Мелкая розница. Нет, говорят, в этой вере красоты.

Пауза.

— Через месяц примерно приехали из Хивы. У вас это где-то между Узбекистаном и Туркменистаном. Ну, здесь уже на уровне архитектуры началось. Были они в мечети Джума. Ну и что? Крыша — плоская. Не выше соседних зданий. Ни порталов. Ни куполов. Материал — всё тот же песчаник, которым и обычные дома выстроены. Разве так можно? И украшений тоже никаких нет. Ни одного рисунка. Ни одной иконы. Да вообще хоть чего-то. Печально это. Грустно. Служба тоже не показалась вдохновляющей. В общем, нет здесь веселья, как мне сказали.

Пауза.

— Почти одновременно с ними вернулась экспедиция из Стамбула. От православных. Вот здесь уже, надо сказать, совпадений больше. С нашей душой. Император их лично пригласил на литургию. В Святую Софию. Были там, наверное? Видели? Вам с телепортацией теперь это быстро. Удобно. Всё намного проще.

Пауза.

— Точно. Летайте самолётами. Самолёты — тоже неплохо. В общем, сам храм — огромный. В небо. Купол. Фрески. Мозаики. Иконы. Красота! Придворный церемониал. Служба торжественная. Мне знаете, как посланники передали? Говорят, не знали вообще, на небе они находятся или на земле. Потому что на земле не может быть такой красоты. Говорят, Бог там пребывает. Прямо на службе. Среди людей.

Пауза.

— Так что все отчёты и рекомендации у меня на руках. Есть явный фаворит. Но решение всё-таки непростое. Это ведь не подсчёт плюсов и минусов. Выбираем-то на века. Что лучше всего ляжет на нашу почву? Что выразит нашу душу? Вот. Надо это решение вытащить изнутри. И сопоставить с внешними данными.

Пауза.

— Понимаю, — продолжила переводить женщина сверху. — У меня такое же мнение. Ещё подумаем. Но уже надо определяться. Так. Ладно. Давайте теперь к нашим делам. Сначала финансисты.

И услышав это, возжелал сердцем, возгорелся духом, чтобы быть ему христианином, а земле его также быть христианской, что и произошло по изволению Божию. Потому что совлёкся наш князь, и с ризами ветхого человека сложил тленное, отряхнул прах неверия и вошёл в святую купель, и возродился от Духа и воды, во Христа крестившись, во Христа облёкшись.

Слово о законе и благодати. Святитель Иларион Киевский

019

Владимир поднялся, потянул шею, прикрыв глаза. Сделал несколько шагов в сторону. Картинка двигалась за ним с запозданием.

— Нет, — сказал Владимир, входя наконец в кадр, и снова присаживаясь, — ты же видишь, к чему пришли тичелы. Они убивают свою экономику ради веры. И убьют. Ты ведь не религиозный деятель? Не священник? Твоя задача — сохранять и преумножать казну. Простые кипиаи, ведь так? А вот тичелы уже забыли о своей практичности. Я терпимо отношусь к любым верованиям. Да даже в зелёную энергетику и пятьдесят разных гендеров. Пожалуйста, верьте, если хотите. Хотите — тратьте деньги, чтобы поддержать эту веру. Пока это лично их вера. И пока они сами за неё платят. А не заставляют других оплачивать их причуды.

Пауза.

— Вот, например, через двести лет с небольшим они нарисуют свою Хартию Вольностей. Которая станет основой английского права. В ней они прямо пропишут, что для разных сословий им требуются разные суды. Ну вот как так? О каком единообразии правоприменительной практики можно в этом случае говорить? Да пусть у них там хоть самые прогрессивные законы. Но если одно и то же нарушение влечёт за собой разные последствия… Для простолюдина — пожёстче. А для аристократии — так, пальцем погрозят. То что? То значит, выборочное правосудие. А выборочное правосудие — это что? Это значит, нет у них правды. Ну а раз нет правды, нет и силы. Закон должен быть один для всех. И применение закона должно быть единообразным. Тоже для всех.

Пауза.

— Хотя. Хотя исключения всё же должны быть. Исключения будут только подчёркивать правила. Правда равна для всех, но не все равны для правды.

Пауза.

— Кстати, хорошая мысль. Надо бы не забыть. Наш свод законов можно так и назвать — Правда. Или Русская Правда. Хорошо. Это первое. Теперь — второе. Вот как раз только что об этом говорили. Про выбор. Вместо силы тичелы выбирают слабость. Вместо красоты — уродство. Вместо нравственности — порочность и аморальность. Очень это всё напоминает последние годы Западной Римской Империи. Те тоже тратили деньги на странные развлечения. И дотратились. Если бы я сейчас направил экспедицию к вашим тичелам, то знаю, чтобы мне бы посоветовали. Держаться от них подальше. Сами посмотрите. Правоприменение и судебная система у них избирательные. Зависящие от статуса обвиняемого. Защищать себя они разучились. Эстетику и мораль потеряли. А ведь всё это напрямую ведёт к проблемам в экономике. Поэтому.

Пауза.

— Возвращаясь к твоему направлению. При всей твоей любви к так называемому либеральному рынку. Который в теории самоорганизуется, унд зо вайтр, унд зофорт. Этот рынок, он ведь на чём базируется. На неверных идеалах. На неравенстве. На неправде. Нет в нём ни красоты, ни морали. И значит, рынок этот не будет устойчивым. Всё, что некрасиво, не правдиво и неправильно, не будет должным образом работать. Отсюда два вывода.

Пауза.

— Первый — наращивать самостоятельность. Поощрять всё, что улучшает автономность и независимость. Второй — перекидывать логистику вправо. Справа сейчас мир намного свободнее, чем слева. Ваше дело сейчас — правое. Но тоже без фанатизма. Пусть будут открыты сто дверей. Исходя из этих приоритетов и нужно выстраивать работу в твоём департаменте.

Пауза.

— Олег Кириллович, — сказал Владимир через женщину. — Давай к этой теме вернёмся в конце беседы. Давай коллег отпустим, и всё проговорим. Я знаю, что времени не так много. Но успеем.

Пауза.

— Да. Да, я считаю, что золото нужно продолжать брать. Ну и что — репарации? Какие ещё репарации. Да они подорвут под собой же бомбу. Под собой! И обойдётся это нам дешевле других методов. Они сами, своими руками продемонстрируют, что частная собственность — это ничто. Если они превратят свои деньги в оружие. И куда после этого пойдёт та же Латинская Америка? Или Африка? Ну вот. Возьми ещё на полтора. Ну, может, на один процент стабфонда.

Пауза.

— Ключевую оставь. Не надо дёргать. Общий тренд — на её понижение. Постепенное. Тактичное. Оживляй экономику. Но потихоньку. Месяцев через шесть сдвинь ставку немного на юг, буквально на ноль двадцать пять. Или ноль пять. Там по месту будет понятнее.

Пауза.

— Нет, печатать не нужно. Нет. Я понимаю ход твоей мысли. Но валюту берите только на реальные, заработанные деньги. А не на то, что вы у себя там напечатали. Нет. Не убедительно. Давай сделаем так, как я говорю.

Пауза.

— Нет, я против того, чтобы сократить эти сроки. Пусть деньги лежат у банков до момента решения на ввод объекта в эксплуатацию. Если начнёте отдавать застройщикам не при вводе в эксплуатацию, а раньше. Например, после выдачи заключения, или ещё когда-то. То сразу у строителей появится искушение не спешить с дальнейшими шагами. А что? Деньги-то уже в кармане. Нет. И так рынок завис. Так что пусть завершают цикл, и уже тогда. Чтобы люди начинали получать ключи от жилья, и только тогда застройщику капает с эскроу. Логично же?

Пауза.

— Нет, это не сейчас. Подготовь докладную. И с цифрами. Без эмоций. С данными. Ну что, коллеги из финансового блока, у нас всё. Спасибо за службу. Благодарю вас.

Пауза.

Хунбиш уже привык к специфике разговора с такими длинными задержками. Он перестал обращать внимание на собственно речь Владимира, и ждал перевод. Единственно — желательно было отслеживать выражение его лица, потому что иногда нюансы терялись из-за безэмоциональности железной женщины.

— Да, Олег Кириллович. Нет. Я ничего не придерживаю. Я понимаю, к чему ты клонишь. Твоя задача — делать страну сильнее. А людей счастливее. Всё. Вот и служи как должно. А по поводу информации. Ну что за детский лепет. Я даю ту информацию, которая нужна здесь и сейчас. Нужна для принятия решения. А остальное — опция. Я тебе больше скажу. Я знаю, что ты инсайдишь.

Пауза.

— Не отрицай. Слушай. Я это знаю. Ну и с Богом. И ладно. Всякая работа должна быть оплачена. Кормись с должности, почему нет. Освящённая поколениями традиция. Тем более что большая часть этих доходов так или иначе всё равно идёт на поддержание собственно работы. Главное — не забывай о стране. И о людях. Вот и всё. А то, что при твоей службе тебе прилипает — это твоё. Совесть подскажет, где остановиться. А если не подскажет. Тогда извини. Тогда подскажем мы. Не думаю, что тебе понравится. Теперь вернусь к твоему вопросу. Металлургов продотируем. Удобрения придержим. Не до экспорта пока.

Пауза.

— Нет, дивидендов пока не будет. Ни банкиры, ни газ.

Пауза.

— Авиаперевозчики? Автопром? Это прямо чемодан без ручки. Вот они уже у меня где! Просто бездонная бочка какая-то. Уже и иностранный менеджмент ставили. И всё равно каждый финансовый год — как серпом по яйцам. Их там всех кусают, что ли? Вроде адекватные управленцы. С портфолио. У каждого пара антикризисных кейсов. Не понимаю. Просто выше всякого понимания. А ведь скоростной транспорт — это основа экономики. Вы, видимо, совсем там заелись, если очевидного не понимаете. Если ты умеешь быстро перемещать предметы в пространстве, то у тебя огромное преимущество. Колоссальное. Разгребите, наконец, эти конюшни. С банками и почтой смогли? А тут что мешает?

Пауза.

— Ладно. Временной ресурс у нас ограничен. Хоть времени и нет, но его всегда не хватает. Поэтому мелочёвку оставим. Про торговые центры и кинотеатры я знаю. Это всё потом. Перепрофилируйте в досуговые пространства. Вот, как у арабов. Ладно, сами. Сейчас же небольшой анонс. Я сегодня пригласил на встречу ещё одного члена вашей теперь уже команды. Очень надеюсь, что он будет вам полезен. Это Хунбиш, прошу любить и помогать.

Перевод добрался до Хунбиша, и он растерянно заморгал. Он не знал, что ему делать. Говорить что-то? Кланяться? Улыбаться? Протягивать в пустоту руку?

— Нет-нет, стой, где стоишь, — сказал Владимир. Казалось, он полностью понимает метания Хунбиша. — Давай прогресс на эту минуту. Олег Кириллович?

Пауза.

— Да, здесь всё верно. Три слова у тебя есть. Ещё одно получено от наших дорогих коллег. Хоть они и упирались. Скажем спасибо Георгию Геронтиевичу. Но есть ещё кое-что, чего ты не знаешь. Плюс два слова есть у Хунбиша. Хотя у него не было никакой дополнительной информации. Он работал автономно. Без ресурсов. И без явной и недвусмысленной постановки задач. Два слова. Так что кооперируйся. Времени мало. Ты знаешь.

Пауза.

— Нет, этот вопрос сейчас обсуждать не будем. Разруливай сам. Над тобой нянек нет. Если не можешь договориться с коллегами. С коллегами. Я настаиваю. Кто бы там к кому как ни относился. То я подумаю о соответствии. О необходимости твоего доступа к конфиденциальной информации критического уровня. Вот. Бери пример с Хунбиша. Работай вместе. Не снижай темпа.

Пауза.

— Да, связь по расписанию. А с Ольгой Олеговной что сегодня? Почему не на совещании?

Пауза.

— Понятно. Хорошо. Ладно, двигайтесь дальше. Поднажмите. Россия устойчива, но нужно эту устойчивость поддерживать. Держать её своими руками. Изо всех сил. Смотрел «Молодого папу»? Вот там было. Они там держали. Ну, ладно, рад был видеть.

Владимир дослушал перевод, потом что-то сделал рукой, и изображение замерцало сильнее прежнего. Схлопнулось в точку. Хунбиш увидел, что туман начал впитываться в уже почти полностью очистившиеся углы комнаты. Он почувствовал неконтролируемую тошноту и подкативший прямо к горлу комок, рвущийся наружу.

— Дай ему ведро, — сказал Олег Кириллович. — Поститься нужно перед сеансами!

Хунбиша вырвало в подставленное ведро. Он смущённо вытер губы руками и отошёл к стеночке.

— Ты ещё ничего не знаешь — стал выговаривать ему Олег Кириллович учительским голосом. — Я бы крайне рекомендовал тебе слушать старших товарищей, повторять за ними. Ты меня понимаешь?

Хунбиш кивнул.

— Хорошо. А теперь. Ты ведь помнишь, что мы — одна команда? Да? Какие два слова ты знаешь?

Если какой-либо купец даст другому купцу денег для местных торговых сделок или для международной торговли, то ему не нужно предъявлять деньги перед свидетелями, свидетели ему на суде не нужны. А если ответчик станет запираться, то идти купцу на судебную клятву. Если кто-то оставляет товар на хранение у кого-либо, то и здесь свидетель не нужен. А если положивший товар на хранение станет необоснованно требовать большего, то идти на судебную клятву тому, у кого товар лежал, и пусть скажет: «Ты у меня положил именно столько, но не более», ведь он его благодетель и хранил товар его.

Суд Ярослава Владимировича. Русская Правда

020

Конечно, человеческая психика адаптивна. Приспосабливается к обстоятельствам.

Спиритический сеанс? Хорошо. Почему бы и нет.

Разговор через столетия с реально жившим — живущим? — человеком? Ладно. Пожалуй, это ещё не предел, за которым удивление уже начнёт раскачивать реальность. Может, близко к пределу, но пока это ещё терпимо. Можно как-то скособочиться, ужаться, изогнуться и решить для себя, что эти выкрутасы могут быть частью нормальной реальности.

Консультации по макроэкономике от призрака без зазоров между одеждой и телом? Это, конечно, уже на грани. А скорее даже, и за гранью.

Но что дальше? Где и когда придётся признаться себе — всё, я в кроличьей норе, и теперь возможно всё, что угодно? Что для этого нужно? Встретить играющее на рояле привидение?

Итак. Дела обстояли следующим образом.

Существовал квест (Олег Кириллович умудрялся произнести это слово капслоком: «КВЕСТ»). О целях квеста Олег Кириллович говорил неохотно, с применением страшных слов вроде «геополитика», «многополярность», «цивилизация», «ценности» и прочей магической терминологии. А вот в рамках квеста были задания. Над одним из которых они как раз сейчас и работали. Текущим заданием было разгадывание двенадцати слов на английском. Над этой задачей трудилось — теперь уже вместе с Хунбишем — четверо: сам Олег Кириллович, Жорж, и ещё какая-то Элга. Вполне возможно, это было имя богини. Раз Жорж был общим знакомым и её, и Олега Кирилловича.

Кроме того, в квест была вовлечена вторая сторона, которую Олег Кириллович обозначал странным словом «тичелы».

Хунбиш даже переспросил, но Олег Кириллович в детали вдаваться не соизволил, ограничившись ничего не объясняющими словосочетаниями «синий миллиард» и «глобалисты».

— Так вот, — сказал он. — Эти самые тичелы — наши конкуренты. Если допустить эмоциональную окраску, то попросту враги.

И задания, с его слов, следовало не просто проходить, а ещё и по возможности осложнять жизнь тичелам. Они, в свою очередь, предпринимали встречные действия. В частности, им удалось похитить предметы для задания из квартиры Олега Кирилловича. Ещё до того, как он впервые их рассмотрел. Однако Жорж смог, как выразился Олег Кириллович, взять ситуацию под контроль и нейтрализовать жалкие потуги противника.

— Мы не просто таким образом вернули предметы. А ещё и узнали одно слово. Которое успели определить конкуренты. Перед этим первая половина предметов вернулась через тебя. В итоге мы имеем сейчас полный набор предметов, — закончил Олег Кириллович краткое введение в курс происходящего.

Был уже обед. Завтрак Хунбишу принесла утром массивная женщина с тяжёлой поступью, тёмным лицом и извиняющейся улыбкой. Молча поставила на прикроватную тумбочку и ушла. «Что-то мне это напоминает», — подумал Хунбиш.

Теперь он обосновался в квартире Олега Кирилловича. Ему была выделена симпатичная комната: кожаный раскладывающийся диван, ноутбук с интернетом, длинная тумба под телевизором, кресло. Комод с одеждой. На стене — три больших картины. Какая-то абстрактная мазня синим, оранжевым и чёрным, и их оттенками. Кондиционер. Рядом — его персональный душ и туалет.

— Есть вопросы? — спросил Олег Кириллович, явно порываясь уходить.

Вопросов было много. Даже больше, чем новой информации.

Например, почему Олег Кириллович не успел рассмотреть предметы до того, как их у него похитили? Откуда они взялись? Это он приходил жаловаться в полицию в то время, когда там в клетке сидел Хунбиш? Что за налёт? Что за тичелы? Чего они хотят? Откуда появился квест? Кто дал задание? Зачем вообще его выполнять? Что будет наградой? Что будет, если они не пройдут его? Или если их опередят тичелы. Или кто-то ещё. Элга — это богиня? Если нет, то как часть предметов от богини и Жоржа попала к Олегу Кирилловичу?

И главный вопрос.

Вопрос всех вопросов.

Каким боком во всю эту дичь оказался втянут он, Хунбиш.

— Кто такие тичелы? — спросил он. — Чего они хотят?

— Мне нужно убегать, — сказал Олег Кириллович. — Прямо сейчас. Мы это всё обсудим. Но позже. Я вернусь ближе к вечеру, и всё проговорим. Пока думай над словами. Вспоминай! Ты же слышал Владимира. Это важно. Нам они нужны. И прямо сейчас.

— Да, понимаю, — ответил Хунбиш. — Но я не знаю никаких слов. Честно.

Олег Кириллович пристально посмотрел на него. Потом, не сказав ни слова, вышел, заперев за собой снаружи дверь. «Опять в ловушке», — подумал Хунбиш, и подошёл к окну. Оно выходило во внутренний двор. Взгляд упирался в близкую стену причудливой кладки. Если прижаться к окну и посмотреть влево, то можно было увидеть полосу асфальта. Деревья, машины. Ничего экстраординарного.

Насчёт сказанного о нём Владимиром он был заинтригован не меньше других. Где-то глубоко сидело ощущение близости ответов, но он не мог их поймать.

Так бывает, когда забываешь нужное слово. Вроде бы помнишь первую букву, и его общий ритм, примерно вспоминаешь его длину. Оно маячит вот прямо-таки здесь, рядом, впритык. Но не даётся.

А потом, когда уже отвлёкся и расслабился, приходит само, ложится на язык.

И понимаешь, что первую букву ты предчувствовал неправильно, насчёт длины ошибался, а ритм даже близко не тот.

Отчего-то его совсем не тревожило то, что он опять оказался заперт в чужой комнате. Здесь было уютно. Паспорт и телефон были при нём. Олег Кириллович, несмотря на свою непонятную неприязнь к Хунбишу, опасности, кажется, не представлял. Так что можно было, при желании, повторить то самое упражнение с побегом. Оттолкнуть его и выбежать. Олег Кириллович не выглядел борцом, и перехватить неожиданный прорыв вряд ли смог бы. Или, когда зайдёт темнолицая женщина. А можно было, например, попробовать распахнуть окно и как-то спуститься.

Но особого смысла в этом, как казалось Хунбишу, не было.

Куда? Зачем? Университет казался чем-то даже более отвлечённым, чем когда он думал о поступлении, находясь ещё в Сайншанде.

А вот задание… Было в этом что-то живое. Настоящее. Он впервые в жизни, кажется, был кому-то по-настоящему нужен. Кто-то ждал от него действий. Рассчитывал на него. Заботился о нём. Даже если это всё из-за каких-то своих корыстных целей. Даже несмотря на явно чувствующуюся искусственность ситуации. И множество неясностей.

Хунбиш решил, что университет никуда не убежит. Документы он уже отправил, ещё из Монголии. Оставалось донести ещё фотографии и кое-что из оригиналов, но для зачисления это было несущественно. Хотелось, конечно, посмотреть сам университет. Но это может подождать. В любом случае, появиться там можно было даже в середине сентября — так что запас по времени большой.

А сейчас почему бы не сосредоточиться на происходящем. И интересно, и есть бесплатное жильё, с бесплатной же едой. В Москве! В центре Москвы. Это удача, совершенно точно.

Замок с щёлканьем прокрутился, дверь открылась, и с подносом вошла женщина. Аккуратно поставила еду на тумбочку, и не поднимая глаз от пола, вышла. Обед.

В дверях женщина столкнулась с Жоржем. По колыхнувшейся в груди теплоте Хунбиш понял, что рад его видеть. Несмотря на все бывшие ранее между ними недоразумения. И глубокий нокаут от удара тупым тяжёлым предметом в правую нижнюю часть черепа.

— Добрый день, — сказал он с непроизвольной улыбкой.

— Приятного аппетита, — сказал Жорж, и сел в кресло. — Как дела? Может быть, есть какие-то вопросы?

Хунбишу хотелось бы видеть подтверждение своих ожиданий — что и Жорж пришёл сюда с тёплыми чувствами. Но лицо его было непроницаемым. «Я тоже не выдам себя, — сказал себе Хунбиш. — Буду разговаривать отстранённо. Сухо».

Приняв это твёрдое решение, Хунбиш с энтузиазмом прыгнул на диван и начал задавать вопросы.

— Кто вы такой, Жорж? — спросил он. Жорж недоумённо взглянул на него.

— Я — это я, — ответил он. — Тело, душа, дух.

— Хорошо! Хорошо. — Хунбиш оживлённо встал с дивана и начал ходить по комнате. Он предвидел впереди много интересных вопросов и не менее интересных ответов. — Кто такие тичелы?

— Не думаю, что это нужно знать вам именно сейчас, — сказал Жорж. — Хотя и могу ответить. Просто это не будет иметь для вас особого смысла. Я рекомендую ещё раз подумать и задать действительно важные для вас вопросы.

— Ладно! — сказал Хунбиш, продолжая расхаживать. Он чувствовал азарт. — Хорошо. Вот важный вопрос. Причём тут я? Что вам всем от меня надо? Кто такой Владимир? Что за фигня была прошлой ночью?

Жорж остановил его ладонью.

— Пока достаточно, — невыразительно сказал он. — Попробую удовлетворить ваш интерес. Итак. Начну с самого простого. Причём тут вы. Ответ такой — не знаю.

— Как? — остановился Хунбиш. Он ожидал какого угодно ответа. Любой степени фантастичности или завиральности. После всех этих мерцающих голограмм, прыжков в оркестровую яму Большого, телепатических разговоров, полиции, окровавленного консьержа — после всего этого любое объяснение показалось бы ему уместным. Но только не такое. — Что значит — не знаете?

— Я не знаю, — повторил Жорж. — Для всех нас это тоже сюрприз.

— Ага… ага… — вновь заходил Хунбиш. — Ладно. Для всех нас. Для кого это? С кем вы вместе?

— Мы работаем втроём, — сказал Жорж. — Теперь, вместе с вами, вчетвером. Это Олег Кириллович. Элга. И я.

— Элга — это богиня? — спросил Хунбиш.

Жорж поднял правую бровь.

— Я не располагаю такой информацией, — сказал он.

— Я имею в виду, — немного смутился Хунбиш, — она… это ведь у неё я жил? Ну, то есть жил-то я у вас в квартире, а на этаж выше — она?

Он остро чувствовал, что говорит путано, но Жорж его понял.

— Да, вы жили у неё, — сказал он. — Ей принадлежит несколько квартир в этом доме, и в одной из них располагаюсь я. Вы гостили у меня. А Элга — это та девушка, которая как раз и обеспечивала гостеприимство.

— Ничего себе гостеприимство! — отвлёкся Хунбиш. — Сначала по голове, а потом заперли!

— Издержки, — сказал Жорж, и тут впервые позволил себе слабо улыбнуться. — Мы не хотели.

— Не хотели! — не мог успокоиться Хунбиш. Но он искусственно накручивал себя. Гораздо большие эмоции, чем нокаут или несправедливое заточение, у него сейчас вызвала улыбка Жоржа. Только в эту секунду он совершенно чётко поверил, что Жорж с ним в одной команде. А Жорж — это ого-го! С ним не пропадёшь. — Ладно… ладно… Так. Что за задание? Что за квест? Расскажите о нём. А то Олег Кириллович начал говорить, но ничего не понятно.

— Квест идёт давно, — сказал Жорж. — В нём участвуют две стороны. Мы и тичелы. Изредка каждой из сторон выпадает дополнительное задание. Внутри большого квеста. Это как бонусный уровень. Как вызов. Если пройти успешно — то можно получить что-нибудь хорошее. Или не получить. Или ослабить другую сторону. Например, понизив их скиллы или устранив босса.

— Устранив босса, — повторил Хунбиш. — Звучит заманчиво. Получается, мы и тичелы… И квест. В чём их сила? Тичелов?

— Они, — сказал Жорж, — научились подминать под себя реальность выгодным им образом. Манипулировать ей с помощью языка и визуализаций. Ещё они свои меркантильные интересы умело прикрывают заботой о других. Добиваются того, что им нужно. Правильно подобранными словами. И пистолетом. Их не особо интересует реальность. Они умеют заворачивать её в привлекательные фантики. Вообще, нужно отдать им должное. Это большое коммерческое искусство. Сначала они научились продавать вещный мир. А теперь — образ этого мира. Образ, конечно, контрафактный.

— А мы? — спросил Хунбиш.

— Что?

— А мы что умеем?

— Нам тоже есть на что опереться. Например, мы, в отличие от тичелов, умеем проводить контакты, а они — нет. У них и технология, и бюджеты, а вот не получается.

— Почему так? — спросил Хунбиш.

— У них нет протянутой в прошлое нити. Той, которая создаёт преемственность. Это издержки ухода от реальности к образам. Они думают, что могут закрыть этот разрыв технологически. Или заболтать реальность, показывая ей свои фантазии на тему собственных хотелок. А вот не получается.

— И как нам это может помочь? Какой прок от всех этих контактов?

— Он есть, — Жорж пристально поглядел на Хунбиша. — Это долгая тема. Если коротко — то, например, последнюю передачу удалось организовать только после информации с сеанса. А иногда можно получить какие-нибудь плюшки.

— И что это может быть? — спросил Хунбиш.

— По-разному. Можно нанести дамаг оппонентам. Забустить скиллы. Получить информацию. Бывает даже, что уникальный предмет. То, что помогает в столкновении, которое случается после задания. Как в конце уровня. Понимаете?

— Нет, — сказал Хунбиш. — Иногда я думаю, что вы говорите про жизнь. Но потом вы начинаете рассказывать про игру.

— Вы разберётесь, — пообещал Жорж. — Поговорите с Олегом Кирилловичем. А пока всё, что нужно знать — так это то, что нам нужно найти ответы на вопросы. Задача эта важная. Не для нас даже. Для России. Предметы у нас есть.

— Предметы! Точно, — сказал Хунбиш. — Можно посмотреть? Я ведь видел только половину.

— Хорошо, — сказал Жорж. — Давайте сначала договорим.

— Нет, — сказал Хунбиш, — лучше сейчас.

Жорж молча встал с кресла, открыл дверь и сделал приглашающий жест. Они зашли в соседнюю комнату. Комната была заперта на два замка, а внутри Жорж набрал на пульте комбинацию. Видимо, это была сигнализация.

— Что здесь? — спросил Хунбиш.

— Это ситуационная комната, — сказал Жорж.

Он включил свет. Хунбиш увидел у стены ряд стульев, стол, флип-чарт с фломастерами, холодильник, два ноутбука на столе. Жорж отодвинул картину, под ней обнаружился сейф. Ему потребовалось ещё два ключа из его связки, отпечаток пальца и цифровой код. А потом он достал из сейфа и разложил на столе все предметы.

Богов четыре смертных — Огонь, Вода, Земля, и Воздух, и два бессмертных, нерождённых, вечно враждебных друг другу — Распря и Любовь.

Ипполит

021

Бывает — всю жизнь прожил рядом с какими-то вещами. А потом посмотришь, и словно бы перед глазами стоят новые фильтры — настолько это всё чужое, странное. Инопланетное. Что-то подобное случается, если часто и быстро повторять одно слово. Тогда оно теряет своё значение и начинает звучать непривычно.

Или вот, в детстве у Хунбиша случалось, что он мог усилием воли отодвигать вдаль предметы. Он особым образом смотрел на них, и они отъезжали. И тогда повседневные вещи превращались непонятно во что. Например, кисть руки могла телескопически выдвинуться на десятки метров, превратиться в крошечные шевелящиеся лапки.

А бывает — видишь что-то в первый раз в жизни. И в груди ёкает. Вибрирует. Как будто наконец нашёл священный артефакт, который до тебя искали целые поколения фанатиков.

Вот такое же чувство узнавания накрыло сейчас Хунбиша.

На столе лежали: та самая береста. Выглядящий очень старым волчок с цифрами. Две тёмные монеты с неровной окружностью. Жёлтое фото из газеты с пловчихой. Поцарапанная пряжка от ремня со звездой. Страница из старой книги. Ещё одна страница из старой книги, только теперь в ламинате. Статуэтка — тоже по виду очень старая, изображающая собаку и двух сидящих на земле детей. Билет куда-то — на концерт? В театр? Бюст Пушкина.

Хунбиш не спеша потрогал каждую вещь. Потом взял стул, подсел к предметам. Ему не хотелось убирать от них руку.

— Что скажете? — спросил Жорж.

— Так. — Сказал Хунбиш. — Вот эта береста. Она дала два слова. Это Большой театр. Опера.

— Да, — подтвердил Жорж и отложил рамку с берестой на край стола.

— Что вы ещё нашли?

— Вот это, — Жорж убрал бюстик Пушкина. — Оказалось несложно. На Пушкинской — памятник. Мы пригляделись, и на плече, как оказалось, была написана цифра. Мы думаем, что это слово — shoulder. Плечо.

— Понятно. Плечо. — Повторил Хунбиш. — Что ещё?

— Волчок, — сказал Жорж.

Хунбиш взял в руки волчок. Он был тяжёлым, из какого-то металла. Медь, может быть. Тяжёлым и явно очень старым. Сотни лет? Тысяча? Несколько тысяч? Его ось истёрлась под касаниями бессчётного множества рук. Сам диск был во вмятинах и царапинах. На нём были расчерчены сегменты от единицы до двенадцати. Наверное, в какой-то игре нужно было раскручивать волчок и следить, на какое число он упадёт. Хунбиш внимательно рассмотрел его со всех сторон. На нижней поверхности диска он нашёл свежую царапину. В виде стрелки. Сверху этой царапине соответствовал сегмент номер двенадцать.

— Это двенадцать, — сказал Хунбиш. — А какое слово?

— Подумайте, — предложил Жорж.

— Ну, что-то вроде «крутить».

— Да, коллеги тоже так считают, — подтвердил Жорж. — Или spin, или twist.

— Коллеги?

— Да, — сказал Жорж. — Пришлось творчески побеседовать. О прекрасном. Но в результате мы знаем то, что знаем.

— Коллеги, — задумчиво повторил Хунбиш. — Творчески. Ладно. Понятно. А какое всё-таки слово? Из двух?

— Пока нет стопроцентной уверенности, — ответил Жорж. — Но это не страшно. Соберём все, и будем подставлять.

— Ясно, — ответил Хунбиш, и отложил волчок к бересте и Пушкину. — А что ещё в сейфе?

— Ничего, — ответил Жорж.

— Предметы, которые я достал из кустов, — сказал Хунбиш. — Они были в такой сумке. Белой. Где она?

Жорж подошёл к сейфу, пошарил внутри. Что-то достал.

— Она? — спросил он.

— Да, — сказал Хунбиш. — Можно посмотреть?

— Конечно.

Хунбиш взял сумку в руку, и ещё толком её не разглядев, почувствовал, как волнение заставило сердце разогнать обороты. В углу сумки находилось небольшое лого. Такая знакомая картинка. Одно время, в Сайншанде, это лого даже снилось ему по ночам.

Буква U, огибающая стилизованный земной шар.

И подпись — РУДН.

Он отвёл взгляд от логотипа, чтобы Жорж не зафиксировал его интерес. Осмотрел петли ручек. Не спеша перевернул. Поскрёб материю ногтем. Потёр кончиками пальцев. Посмотрел на просвет.

Сумка была белой, без каких-либо дополнительных рисунков или надписей. Только по всей её ширине шёл едва заметный след сантиметров в пять толщиной. Так бывает, если отодрать с ткани липкую ленту.

— Это двенадцатый предмет, — Хунбиш положил сумку на стол. Логотипом вниз.

— Почему? — спросил Жорж.

— Просто поверьте, — сказал Хунбиш. Отчаянным усилием воли он заставил свой голос звучать ровно, чтобы не выдать внутреннее ликование. — Ведь мы — одна команда.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастёт народная тропа, вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа. Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, и назовёт меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык.

Александр Сергеевич Пушкин

022

Хунбиш ещё раз посидел над каждым предметом. Повертел. Рассмотрел со всех сторон. В голову ничего не приходило. Ни одной дельной мысли. Он даже не понимал, как подступиться ко всему этому. С чего начать.

Пошёл к себе. Сел в своей комнате на диван, и только тут понял, что никто его не запер. Дверь открыта. Открыта! Он на свободе. Отлично. Хоть какой-то прогресс. Он встал и в волнении начал расхаживать по комнате.

Он — в команде. Равноправный член поисково-исследовательской группы. Перед ними — задание. Квест. И это не что-то искусственное. Не что-то, придуманное для развлечения.

Это настоящее дело. Важное. Важнейшее.

А ещё здесь есть спиритические сеансы, загадочные враги и высокая цель. Он в путешествии. В огромном незнакомом мегаполисе. С высотками, необычной жизнью, новыми правилами. Никто не сидит у него на голове. Не заставляет делать то, чего не хочется.

Да чёрт возьми! А ведь это лето, похоже, будет лучшим из всех предыдущих. Вот как бы об этом не забыть. В суматохе и беготне.

«Клянись, — сказал себе Хунбиш, — что ты запомнишь каждую минуту этого лета. Что не свалишься в рутину. Что будешь заниматься делом. И будешь в нём лучше всех».

«Не упускай шанс, — вспомнил он совет отца. — Возможности не так часто приходят к каждому человеку. Может быть, даже один раз в жизни. Узнай свой шанс. Цепляйся за него. Держись изо всех сил. Даже если кажется, что внешние силы сейчас отбросят тебя куда-то в темноту».

«Я буду держаться», — пообещал себе Хунбиш.

На следующее утро Жорж снова заглянул к нему в комнату. Призывно махнул рукой. Наконец-то начиналась хоть какая-то движуха.

— Едем к эксперту, — сказал он.

Хунбиш только успел начать собственное расследование. Он наоткрывал в браузере с полсотни страниц яндексокартинок, серьёзно подгрузив ноутбук. На половине из них были открыты фото с пловчихой. На второй половине — картинки по запросам «русская девушка», «монгольская девушка», «китайская девушка» и ряду других, не менее познавательных фраз.

Оказывается, название скульптуры было — «Прыжок в воду», автором числился некий Ромуальд Иодко, а поставлена она была около девяноста лет назад. Парк же, по которому Хунбиш бродил перед тем, как наткнуться на неё, назывался Нескучный. В общем, да. Название соответствовало. Неожиданностей в парке уж точно хватало.

Что же касается девушек, то по этому вопросу он не смог составить сколь бы то ни было структурированной аналитики. Не то чтобы не старался это сделать. Или не успел. Вот просто не составил, и к чёрту эту вашу аналитику, кому она вообще нужна.

Было только понятно, что русские девушки — преимущественно светлые, в красивых головных уборах, и любят фотографироваться зимой.

Монгольские — тёмные, с колдовским взглядом. В роскошных богтогах на голове.

Китаянок же поисковик выдавал преимущественно современных — с европейскими глазами, изящными голыми руками и манящим выражением лица.

— Едем, — Хунбиш захлопнул ноутбук и быстро поднялся. — Я готов.

Малая Бронная утром была относительно свободна. Жорж вёл не торопясь, спокойно пропуская любителей втиснуться в каждую дырку.

— Что это за съёмка, на которой снят налёт? — спросил Хунбиш.

— Хотите посмотреть?

— Да, хочу.

— Вернёмся, и посмотрите, — ответил Жорж. — Вам понравится.

Они, наконец, выбрались на бульвары. Хунбиш, помимо этнографических изысканий, приложил также усилия и к изучению географии Москвы.

Хунбиш посмотрел в окно. Ему хотелось впитать в себя этот странный и ни на что не похожий московский воздух.

Вот молодёжь катит на моноколёсах. Прямо по проезжей части. Обгоняя машины. Три фигуры в коже, и у последней шлем с длиннющей косой — ниже попы. Катят шустро. Как бы не пятьдесят-шестьдесят километров в час. Ох, опасно.

Вот пара примостилась за микроскопическим столиком прямо на тротуаре. Смеются. Девушка показывает что-то со своего телефона. Шутливо бьёт по руке молодого человека. На столике у них только пара маленьких чашечек.

Вот совсем белая старушка идёт, осторожно делая шаг за шагом. С тросточкой. С идеальной осанкой. Высоко держа голову. В волосах её — невообразимая шляпка из какого-то доисторического прошлого. С короткой вуалью, только на глаза.

Вот молодой человек на скамеечке с раскрытой книгой. Растрёпанные и, похоже, давно не мытые волосы. Нелепая кофта свалилась со скамейки на брусчатку. Он этого не видит. Читает. Около кофты прохаживаются голуби.

Вот девушка выгуливает сразу трёх больших собак. Собаки ведут себя воспитанно. Независимо поглядывают в стороны.

Вот семья — бородатый молодой человек и его жена. В платке. Ведут перед собой сдвоенную коляску. А рядом, держась за рукоять коляски, на доске катит мальчик лет пяти.

Вот две девчонки с разноцветными волосами, пирсингом на лице, чёрными ногтями. Переминаются, подтанцовывая, перед витриной с роскошным свадебным платьем. Разговаривают о чём-то. У обеих — наушники. Как им хоть что-то слышно?

— А что это за чучелы такие? — спросил Хунбиш.

— Тичелы? Мы так называем атлантистов, — сказал Жорж.

— А атлантисты — это кто?

— Атлантисты — это атлантисты, — сказал Жорж, выворачивая из вечной пробки на Пречистенку. — В общем, тичелы — это те, кто постоянно суёт нам палки в колёса. Это рабочее название. Наше, внутреннее. Если коротко, то это группа противостоящих нам государств. Недружественных. Государств, коммерческих структур, людей.

— Странное название, — сказал Хунбиш.

— Есть немного, — согласился Жорж. — Но вообще, отечественная практика присваивания названий — она с давней историей. С фантазией. И с логикой. Чтобы эти черти язык сломали, пробуя вышептать. Или голову. Например, огнемётная система Солнцепёк. Подлодка типа Щ. Щ! Неплохо? Немцам, чтобы транскрибировать, нужно семь букв написать — и все согласные. Или конвойные наручники Нежность. Дубинка Сюрприз. И всё в таком духе. Это не более чем слова. Но не менее. Хотя вы же не про название?

— Да, — сказал Хунбиш.

— Понятно. Если говорить про тичелов… То главная и основная их стратегия — колониальность. Они хотят иметь дома уютный цветничок, набитый доверху холодильник, и расторопную прислугу. Желание совершенно не криминальное. Все этого хотят. Но тичелам нужно, чтобы этот банкет оплачивал кто-нибудь другой. И очень желательно — подальше от цветничка. Потому что не хочется им быть никак ассоциированными с эксплуатацией и геноцидом. Пусть это всё происходит, но где-нибудь там. В Конго. Или в Индии. Подальше. Чтобы даже не знать ничего. Как бы деньги откуда-то приходят, и отлично. А то, что там руки детям отрубают за невыполнение плана — это не к нам. Это всё местные недочеловеки.

— Какие ещё руки? — спросил Хунбиш. — Вы о чём?

— Ну, вот в том же Конго, — сказал Жорж. — Если план по сбору каучука был недовыполнен, то вполне нормально было поставить перед провинившимся его ребёнка, и чтобы тот сам выбрал, что ему отрубить. Какую ногу или руку. Тут же и отрубали. Если вы думаете, что это было в каком-нибудь средневековье, то нет. Чуть больше ста лет назад. Совсем недавно. Это так, ещё вполне приличный пример. Что-то подобное делали американцы с неграми, или англичане с индусами. Везде одно и то же. О, вот есть местечко.

Жорж припарковался, и они вышли.

— Тичелы захватывают отдалённые территории. Подальше от того места, где они живут. Чтобы не дай Бог не замараться всеми сопутствующими обстоятельствами. Технологически, а потом идеологически подавляют местное население. И полностью выкачивают все ресурсы. Совершенно не заботясь о том, что будет на этом месте дальше. И что будет с жителями. Да и жителей-то они людьми не считают. Держат их в рабстве. Хотят — казнят. Хотят — руки отрубают. И при этом навострились так морочить голову, что местные даже счастливы прислуживать. Тичельные цивилизации и народы — это те, которые мыслят своё развитие колониальным образом. Хотят иметь такие колонии, которые работали бы на них. Даже если они сами колонии. Особенно — если это колонии. Единственная их мечта — самим стать метрополией. Колонизировать кого-нибудь. Хотя обычно всё их так называемое государство — это пара хуторов, обломившихся им с империи. Так работает колониальное мышление. Раб не хочет отменить рабство. Он хочет стать господином и иметь своих рабов. А сейчас тичелы целят в нас. Хорошая территория, много ресурсов. Оптимально для колонии. Разделить, перетравить всех между собой, и можно ещё несколько веков не заботиться о комфорте. Деньги у них будут, поклонение будет. Безусловное подчинение — тоже. Так что.

Жорж резко замолчал. Впервые, как показалось Хунбишу, в нём проявилось что-то эмоциональное. Они перешли дорогу и оказались у храма с огромным золотым куполом.

— Хорошо, — сказал Хунбиш. Он заметил странную особенность почти всех диалогов — что с Олегом Кирилловичем, что с Жоржем. Спрашиваешь об одном, и не успеешь оглянуться, как выслушиваешь целую лекцию про что-то совершенного отвлечённое. — Ладно. И кто им противостоит? Тичелам? Мы? Или мы, наоборот, с ними?

— Нет, мы не с ними, — сказал Жорж. — Когда-то хотели. Сядешь с ними пить чай — и не успеешь оглянуться, как уже бегаешь для них делать заварку, размешивать сахар, подносить, кланяясь и преданно глядя в глаза. И всё ради того, чтобы тебя одобрительно похлопали по плечу. Вот это они умеют. Но нам быть на побегушках неинтересно.

— И что теперь? — спросил Хунбиш.

— У нас другой мир, — сказал Жорж. — Мы прирастаем ближними землями. Представьте: на одном месте плечом к плечу живут разные народы. Перемешиваются. Торгуют. Ссорятся. Договариваются. Имеют общую историю. И при этом сохраняют то особенное, что у них всегда было. Не заставляют своих соседей поменять свою жизнь только потому, что им так того хочется. У этих народов общий взгляд в будущее. Общее понимание того, к чему они идут. И они помнят прошлое. Чтят его. Помнят своих предков. Понимаете? Рядом. Все вместе, и в то же время самостоятельно, по отдельности. Мы — государство-цивилизация. У нас общая история. И общее будущее. Это как протянуть цепочку через столетия. В прошлое. И в будущее.

— Прямо-таки в будущее? — иронически спросил Хунбиш.

— Да, — просто ответил Жорж. — Почему нет. Наш мир — это ведь Третий Рим. Западная Римская Империя, как вы может быть знаете, распалась в конце

четвёртого века. Вторая, Восточная Римская Империя, или же, как её ещё называют — Византия — прекратила существовать в пятнадцатом. Вот, два Рима пали. Мы — третьи. А четвёртому не бывать. Теперь мы — эта империя. Вы. Я. Наши соседи. Каждый из нас. Мы не завоёвываем дальние территории. Мы расширяемся. Пульсируем. Отвечаем на давление извне. По похожему принципу жила, кстати, и Золотая Орда. И Китайская империя. И тот, кто приходит к нам с мечом, от него же и гибнет. А его территория присоединяется к нам. Но присоединяется полноправным членом Империи. С такими же правами, как и у остальных областей. Они не далеко, не за морями. Они — наши соседи, наша родня.

Они с Жоржем подошли ко входу в храм и остановились. Хунбишу не хотелось заносить этот разговор внутрь.

— Как-то слишком идеально, — сказал он. — Так не бывает. Ну или только в фэнтези. С единорогами.

— Конечно, реальная жизнь намного сложнее, — согласился Жорж. — Ни в одну теорию её не втиснуть. Самые идеальные отношения могут перерасти в войну из-за пустяка. Или глупости. Как в Италии, например. Во время войны из-за дубового ведра. Знаете об этом?

— Нет, — сказал Хунбиш.

— Итальянцы вообще весёлые ребята, — сказал Жорж. — Но тут они превзошли даже себя. Там одни были в фан-клубе Фридриха Барбароссы. Это немецкий король. А другие — христианского папы. Они не очень ладили. Между соседями такое бывает. Причины давно уже забылись. А осадочек остался. Две равно уважаемых семьи всё не хотят унять кровопролитья. Помните такое?

— Нет.

— Да и неважно, — сказал Жорж. — Важно то, что барбароссовцы украли однажды у соседей ведро. Самое ординарное, деревянное. Естественно, такого унижения сторонники папы снести не могли. И понеслось. Как результат — полноценная война. Две тысячи погибших. Для четырнадцатого века более чем прилично. Вот так идеи, которые могут казаться отвлечёнными или абстрактными, формируют реальность. Поэтому и нельзя недооценивать силу тичелов, научившихся превращать идеи в оружие. Но вообще, разное бывает. Враги могут примириться и жить рядом веками. Я же говорю — все в империи родня. А к родне и отношение соответствующее. Да, бывает, кто-нибудь бузит и куролесит. В семье не без урода. Ну что ж, мы к этому относимся с пониманием. Прощаем. Терпим. Долго терпим. Уговариваем. Просим вести себя прилично. А если не помогает — бьём в лоб. Один удар, и — шмяк!

— Ладно, — сказал Хунбиш. Он чувствовал, что разговор опять уходит в сторону. — Хорошо. Тогда вот что. Я что-то совсем запутался с этим налётом и предметами. Как это всё получилось? И почему Олег Кириллович даже не успел увидеть предметы? Перед тем, как их похитили? Они ведь были у него в квартире? Или нет?

— Предметы нам доставили. Мы мониторим успешные проявления предметов. Это, вообще-то, очень редкое явление. Уникальное. В данном случае, когда предметы возникли и стали доступны, мы связались с получателем. Попросили доставить нам. Для получателя они не имели ни смысла, ни ценности.

Договорились о встрече. Во время передачи пришлось столкнуться с тичелами. Но в итоге всё удалось. Предметы я забрал. Они были разделены на две части и завёрнуты. Отдал Олегу Кирилловичу. До сих пор не понимаю, как они меня отследили. Если отследили, конечно. Может, просто случайность. Хотя, как ты понимаешь, все случайности очень неслучайны. В общем, я всё передал, и сразу уехал. Оставалось закрыть один вопрос. В это время они и зашли. Он даже не успел переложить предметы в сейф. И рассмотреть тоже не успел. Скотч только снял с общей упаковки, и тут они.

— Как они узнали?

— Пока непонятно. Либо я что-то упустил, и не заметил хвост. Либо они расставили своих людей на всех наших объектах и караулили по всем точкам. Но, сразу скажу, у них вряд ли есть столько ресурсов. Так что сомнительно. Либо, что самое правдоподобное — они слушают.

— Что? — спросил Хунбиш.

— Они умеют прослушивать спиритические сеансы, — ответил Жорж. — А мы до изъятия предметов как раз обсуждали план. Что будем делать. Как они прослушивают, мы ещё не понимаем. Не разобрались. Но то, что утечки идут с сеансов — это пока основная и главная версия. Мы уже проверяли. Вкидывали информацию. И после этого видели соответствующие телодвижения наших дорогих партнёров. На фондовом рынке, например. Пойдём? Встреча через пять минут.

Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твоё время: золотом, и серебром, всякими драгоценностями и богатством многим переполнилась земля Московская. Князь же Дмитрий Московский, христианин, как услышит слово ярости твоей, то отойдёт в дальние пределы свои, а великое богатство московское — всё в твоих руках будет. И ещё просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обидел нас сильно великий князь Дмитрий Иванович, и как бы мы твоим царским именем ему не грозили, не обращает он на это внимания. И ещё, господин наш царь, мой город Коломну он себе захватил. Обо всём этом, о царь, жалобу воссылаем тебе.

Сказание о Мамаевом побоище

023

Встреча была назначена в Храме Христа Спасителя. Хунбишу приходилось бывать в больших буддийских монастырях, но это было нечто иное.

Буддийский монастырь — это прежде всего здания, разбросанные по территории. С молитвенными ступами, большими статуями Будды, помещениями для жизни лам. Хозяйственными постройками.

А здесь перед Хунбишем высилось отдельное величественное здание. Вокруг кипела жизнь, неслись машины, по тротуарам спешили люди, и тут же, рядом, только чуть подними к небу взгляд — глаза слепило золото огромного купола.

Они запарковались и поднялись ко входу. Хунбиш на всякий случай коснулся лба, сердца, и порога храма. Жорж ничего на это не сказал. Он постоял перед входом, перекрестился, чуть склонился, и зашёл внутрь.

Золото, великолепие и трепет. Вот чем был этот храм. Внутри было не так много людей. Некоторые молились, но большинство гуляли как в музее, делая фотографии, рассматривая украшения и иконы. Центр зала был перегорожен. Он ожидал увидеть огромную, в потолок, статую бога, но ничего подобного не было.

Здесь нельзя было купить себе личный молитвенный барабан, никто не впихивал в щели деньги, не оставлял купюры у курящихся палочек, не делал простираний, не загребал на себя дым от благовоний. Всё было иначе.

— Подождём, — сказал Жорж. — Я его вижу.

Он указал на невысокого, но широкого человека, стоящего к ним спиной. Тот разговаривал со священником.

— О чём будем его спрашивать? — Хунбиш оторвался от разглядывания расписанного потолка и повернулся к Жоржу.

— Вот об этом, — Жорж достал из кармана свёрток. Аккуратно раскрыл его. Показал фигурку собаки и двух детей.

— Почему?

— Это волчица и два брата, — пояснил Жорж. — Ромул и Рем. Они, по легенде, основали Рим.

— И?

— И мы считаем, что было бы разумно узнать у специалиста об основании Москвы, — сказал Жорж. — Всё, что он может сказать. Видите эти буквы?

Хунбиш взял статуэтку в руку. От неё исходила сложная аура древности. Сколько рук её трогало? В каких краях она побывала? Скольких владельцев сменила? Он аккуратно повертел её в разные стороны, и увидел, что на волчице была приклеена маленькая буква «М», а на детях — «K» и «S». Перевернул. На подставке снизу висела цифра два. Он поддел пальцем наклейку, и она легко отошла.

— Не нужно, — остановил его Жорж. — Может быть, место наклейки имеет значение.

— Эм эс ка — это Москва? — Спросил Хунбиш.

— Вполне возможно. Раз эта статуэтка про основание, и раз на ней есть намёк про Москву, то нужно отработать эту версию.

Нужный им человек всё так же продолжал разговор, и Хунбиш оставил Жоржа, чтобы осмотреть храм. С внутренней стороны купола на него смотрел суровый мужчина с исходящим из-за головы сиянием. «Христианский Бог», — сказал себе Хунбиш. Он не очень разбирался в религиозных вопросах, но изображение Бога, да и весь остальной антураж — всё это настраивало на торжественный лад. Хотелось поклоняться, предавать себя в чьи-нибудь уверенные и мощные руки, и ни о чём не тревожиться. «Наверное, так и должно быть в главном храме страны», — сказал себе Хунбиш.

Величие было избыточным. Каждый миллиметр этого храма был наполнен роскошью, мастерством, грандиозностью. Изобилием. Неземным богатством. Земным богатством. Это вызывало сложный комплекс чувств. Жадность, страх. Восторг, надежду. Недоверие, осторожность. Эйфорию, ликование. Смирение, кротость.

Словно бы стоишь перед небольшим частным самолётом, а из его открытой двери некто швыряет тебе в лицо охапки пятитысячных купюр.

С арок на цепях свисали золотые люстры. Стены были покрыты золотом и пурпуром. Многочисленные святые с золотыми нимбами за головами смотрели то с покорностью, то грозно.

Хунбиш ощутил передозировку величием. Остановился. Перестал смотреть на стены. И начал смотреть на людей.

Вот женщина. Лет семьдесят. Рыхлые щёки. Роговые очки из-под платка. Уверенно шаркает распухшими ногами к подсвечнику перед иконой, утыканному оплывшими свечами. Подходит, зажигает свою свечу, оплавляет её низ, устанавливает. Наклоняется к иконе, целует её. Чувствуется, что все движения ей знакомы.

Вот парень. Лет двадцать. Идёт вдоль стены, не зная, где остановиться. Ищет что-то глазами. И находит. Останавливается перед иконой. В глазах — страдание и просьба.

Вот девушка. Платок не завязан. Просто падает углами вниз. Открывает русые волосы. Она стоит не у какой-то иконы. Не у стены. А просто в центре зала. Глаза её закрыты. Лицо задумчивое, мечтательное. Словно бы она слушает сказку, которую ей кто-то тихонько нашёптывает в ухо.

Буддийский монастырь — это расслабленность и простота. Православный храм — канон и величие. Здесь не берут деньги за вход, или за возможность сделать несколько фотографий. Не сдают в аренду персональные молитвенные барабаны, чтобы покупатель мог получать заслуги от приходящих посетителей. Нигде не было видно ничего волшебного — например, ствола древнего дерева, к которому можно прижаться лбом и загадать желание.

Хунбиш направился к Жоржу. Тот уже разговаривал.

— Подожди-ка, — сказал мужчина Хунбишу. — Секунду. Я тебя видел. Тогда. В обезьяннике.

Это был тот самый кубический мужик без шеи, который забирал из полиции девушек.

— Здравствуйте, — сказал Хунбиш.

— Пётр, — протянул тот негнущуюся руку.

— Хунбиш.

— Как? — переспросил Пётр.

— Хунбиш, — повторил он. — Я монгол.

— Понятно, — сказал Пётр. — Ладно. Давайте вот как. Поднимемся на смотровую. Там поговорим.

Он провёл их к лифту, перекинулся несколькими словами с охранником, и они поднялись наверх. Шагал он, поворачиваясь всем телом, и Хунбиш вспомнил ту деревянную женщину с корабля. Которая оторвала себя от корпуса. Ему стало немного не по себе. Жорж, видимо, заметил это. Посмотрел преувеличенно пристально. Хунбиш внутренне собрался, и сделал лицо более решительным и деловым.

Смотровая площадка представляла собой широкую террасу, забранную сверху прозрачным козырьком. Отсюда открывался вид на весь центр Москвы. Дух захватывало. Это было даже интереснее, чем в том высотном ресторане.

Хунбиш увидел под собой дома, прогретые солнцем улицы, спешащих, как всегда в Москве, людей. Кремль. Большой парк. Реку. Солнце подготавливалось к вечернему освещению.

Пётр остановился у места, с которого был виден тянущийся вверх бронзовый корабль со стоящим на нём человеком. По реке прыгали блики розового света.

— Вот что, парни, — сказал Пётр. — У меня полчаса. О чём говорим?

— Нам рекомендовали вас как специалиста по Москве, — сказал Жорж. Пётр двинул вперёд головой. Видимо, это обозначало кивок. — Нам интересно всё, что касается основания. Кто, на каком месте, когда. При каких обстоятельствах. Что-то не общеизвестное.

— Да вот там и основана, — показал Пётр в противоположную от корабля сторону, на Кремль. — На Боровицком холме. Основал Юрий Долгорукий. Тысяча сто сорок седьмой год.

— Один один четыре семь, — сказал Жорж.

— Это дата первого твёрдого упоминания. А основана раньше.

— Когда?

— Нет надёжных данных. Есть разные домыслы и гипотезы. В тысяча сто сорок седьмом это уже был приличный город. Большой. Постоянное поселение было на этом месте с девятого века. Тогда здесь уже жили славяне. Но более-менее твёрдые факты появляются с десятого века. Вещи здесь находят вообще с пятого тысячелетия до нашей эры. Ну а если абстрагироваться от археологических находок и углубиться в область легенд, то есть вот, например, мнение о том, что Москву основал внук Ноя. Мосох. Мосох Иафетович. В третьем тысячелетии до нашей эры тут уже жили мосхи. Или мосхины. Потомки Мосоха. Скифы, арии. Позже с севера сюда добрались варяги. Ещё позже, лет эдак через четыреста — монголы. Отзвук монголов, скажем так. Орда ведь не была политией с устойчивыми границами, они всё время пульсировали, сдвигались. Накатывали волнами. В зависимости от территории кочевья. И способности удержать захваченные территории под контролем. Москва как город не была частью Орды, но зависимой — была. Так что здесь, на этом месте — огромный плавильный котёл. Многих народов. Про некоторые мы ничего не знаем. Знания уже утеряны. Про некоторые — знаем чуть больше.

— Что это за место — Боровицкий холм? — спросил Хунбиш.

— Сейчас это Кремль. Там сливаются Москва-река и Неглинная. Неглинная сейчас под землёй. На набережной видно арку. Неглинная туда уходит. Идёт потом по трубе. На месте основания бил источник. Он считался святым. У источника проводились обряды. Некоторые считают, что название Москва — от слова «маска». Маска, которую носили жрецы.

— Это полная ерунда! — к ним в разговор вклинилась женщина в спущенном на шею платке. — Бред! Вы несёте какую-то чушь. Прекратите немедленно! Иначе я позову охрану. У вас есть разрешение проводить тут экскурсию? Вот я — сертифицированный экскурсовод. И я могу по официальным источникам совершенно авторитетно…

— Тише, женщина, — сказал Пётр и успокаивающе поднял ладонь.

— Хватит морочить головы людям! — громко сказала она.

— Отойдём, — предложил Пётр.

Они перебрались на другую террасу. С видом на Москва-сити.

— На Боровицком холме поставили церковь, — продолжил Пётр. — Церковь Иоанна Предтечи. Рядом с источником. Деревья для стройки брали с бора на холме. Отсюда и название. Кстати, через три дня — день рождения Иоанна. Здесь будет служба. Отойдите, женщина.

Хунбиш увидел, что та женщина опять рядом.

Вид её напоминал раздраконенную кошку — когда она в тихой ярости стоит, наклонив голову и готовясь прыгнуть. Не обращая внимания ни на что. Можно отойти в сторону, и кошка мягко последует за жертвой. Не отрывая взгляда. Не успокоится, пока не нападёт.

Женщина молчала. Глаза были пустыми. Она сделала медленный, очень короткий шаг к Петру. Потом ещё один. Пётр смотрел на неё, не предпринимая никаких действий. Неожиданно Жорж коротко, но очень сильно ударил её по руке. Что-то зазвенело.

Женщина обернулась к Жоржу. Лицо её страшным образом трансформировалось в неподвижную маску. Она явно хотела что-то сделать — шагнуть, ударить, закричать. Но Жорж сделал подсечку, и она грузно рухнула на пол. Всё это случилось менее чем за полсекунды. Хунбиш всё ещё смотрел на то место, где она стояла, а она уже была на полу лицом вниз и хрипела. Жорж завёл её руки за спину и придавил коленом.

— Возьмите нож, — спокойно сказал он.

— Что? — неожиданно просевшим голосом спросил Хунбиш.

— Там, — кивнул Жорж. — Только берите через платок. Вот.

Свободной рукой он достал пачку бумажных платков и кинул Хунбишу. Тот вытащил один платок. Подошёл к стене. Нож лежал на полу, но лезвием вошёл в стену. Хунбиш плохо слушающейся рукой обернул рукоять ножа салфеткой, подёргал его, потом уцепился двумя руками, и наконец вырвал из стены. Протянул его Жоржу. Он покачал головой: нет.

— Держите пока, — сказал он.

Скорым шагом подошли двое охранников.

— Что здесь у вас? — спросил один, держа у лица рацию.

— Бросилась с ножом, — сказал Жорж.

— Врёёёооошь! — протяжно закричала женщина неестественно низким голосом и начала крупно трястись. Она обернулась. Лицо её стало пунцовым, и тут же краска схлынула до ледяной бледности. Глаза её закатились.

— Берите её, — сказал Жорж. — Пока она тут не переполошила всех.

Охранники нерешительно переглянулись. Пётр стоял и внимательно смотрел на происходящее.

— Берите! — приказал Жорж. — И найдите священника. Или освящённую воду. Скорее!

— Уууоооаааууу! — трубно завыла женщина, и Хунбиш вздрогнул.

Охранники бросились вниз. Один пробовал закрыть ей рот, второй ловко затянул руки пластиковыми наручниками и стал поднимать её.

— Ааа! — вдруг закричал первый охранник. Он, качаясь, отступил к стене, в изумлении смотря на свою руку. Она была красной. Мизинца не было. Из короткого обрубка мелкими толчками выплёскивалась кровь. Охранник боком, неловко, обмяк на стену, откинув руку в сторону. Кровь споро образовала небольшую лужицу рядом.

Женщина продолжала многоголосо и трубно орать. Потом начала бессвязно ругаться. У неё постоянно менялся тон и тембр голоса. Будто бы управление им перехватывали разные люди. Она начала выкручиваться и изгибаться. Иногда переходила на страшный хохот. Иногда очень правдоподобно лаяла. Её по-прежнему крупно трясло. На губах вспучилась пена, язык высовывался и шарил в разные стороны.

Со всех сторон на их террасу начали опасливо заглядывать люди. Жорж ударил её кулаком в висок. Она резко вывернула на него шею, полностью развернув голову за спину. Оскалила окровавленные зубы. Её щёки были измазаны красным. Вокруг глаз — тёмно-синие круги. Жорж ударил снизу в подбородок. Потом ещё и ещё. Женщина замолчала. Глаза её были полуоткрыты. Зрачки вяло перемещались в разные стороны.

— Бери, — сказал Жорж охраннику.

Они подхватили её за руки и ноги, и понесли. Её голова по-прежнему была неестественно вывернута на спину, и сейчас свисала лицом в пол. Хунбиш, держа обёрнутый нож прямо перед собой, шёл за ними. Он чувствовал, что его трясёт. Подбежали ещё два человека в форме, и Жорж уступил место. Аккуратно взял у Хунбиша нож.

— Вот что, — сказал он. — Мне, видимо, придётся съездить в полицию и дать показания. Вы отправляйтесь домой и никуда не выходите. Будьте осторожны. Идите к станции метро, которая справа от выхода. Возьмите себе.

Он протянул свёрток с волчицей. Хунбиш взял его. Потом нашёл по указателям выход. Выбрался наружу. Он стоял на улице перед храмом, и его ощутимо потряхивало. Он снова вспомнил нечеловеческий голос женщины. То, как её корёжило и выворачивало. Её полностью развёрнутую голову и красные от крови зубы.

Холод спустился по его спине. Он пошёл направо, к станции метро. Свёрток он держал в руке. В карман джинсов это не помещалось.