Бесплатный фрагмент - Край света

1. Сущий мир

«Благополучие есть, а благодати нет», — тоскливо подумал Дитрих.

Ему вдруг стало стыдно за себя. Стыдно и страшно. Пламя ринулось по огнепроводным шнурам-артериям, разлилось по телу. Вспыхнули щёки, покраснело в глазах, взорвалось в голове. Он вспомнил тот злополучный день, когда жена без объяснения причин внезапно сбежала в неизвестном направлении, снисходительно оставив писульку: «Я тебя никогда не любила». А его самого увезли на скорой в стационар с резкими болями и стали готовить к операции. Несомненно, то был поворотный день, точка бифуркации. Только бы вот знать — куда?

Маленькую дочь Лизу приютила соседка. Временно, конечно! Ещё чего! Благотворительность является строго выверенной частью бизнес-процесса. Отдача обязательно превышает затраты. В противном случае расходы нещадно отсекаются.

Дитрих, получив ослиную дозу обезболивающего, уныло шаркал в пенорезиновых тапочках по пустому больничному коридору. Доктора разъехались на ночной тайм. Лишь угрюмая оплывшая медсестра кемарила на посту, погрузив рыжую голову в лиловую световую лужу, обильно растекающуюся из окна. Потом медсестра поднялась с отрешенным взглядом и переместила своё тело на кушетку в ординаторскую, уложив набок.

Он долго стоял в холле, весь внутренне скукоженный от тревоги и страха. Глядел в большие пасмурные окна с прекрасным видом на морг и чёрный шлемовидный купол башенки храма, торчащий из густой листвы деревьев. И думал.

«Ребёнка запрут в детский дом. Будет расти без родителей. Не страшно, не редкость теперь. А что делать? Если выживу, никаких сомнений, буду кормить и воспитывать. Существует же встроенная программа в организме — забыть о рефлексии, о невзгодах и заботиться о потомстве. Непросто. Быть ответственным каждый день. Всё делать за двоих. Изыскивать деньги, чтобы прокормить семью и поставить дочь на ноги.

Главное сейчас — выкарабкаться! А там уж всё поменяю! Весь жизненный уклад! Обещаю! Всем! Боже, если ты есть, пожалуйста, помоги! Обещаю! Впрочем, никому нет до меня никакого дела. Никто никому не нужен. В этом проблема. И мне уже ничто не поможет. Нет у меня самой захудалой цели в жизни. Забота о потомстве — никакая не цель, а физиологическая потребность. Детский дом прекрасно справится. Зачем я нужен? Одна тоска».

Дитрих горестно взглянул на молчаливую башенку храма. Потом на безотрадное небо, затянутое серой пеленой. Странно. Принято говорить, что в Сущем мире царит Вечный День. Здесь никогда не бывает Темноты. Последняя Ночь случилась несколько поколений назад, о ней уже почти не вспоминают. Но ведь если хорошенько подумать, то День и вовсе отсутствует. Всегда уныло, пасмурно.

Неизвестность страшила. Операция предстояла сложная, под общим наркозом. При том что не секрет, какая у нас медицина. В смысле бессильная. Дитрих предпринимал тщетные попытки смириться с происходящим. «Делай что должно, и будь что будет!» И тут же его начинало колотить. Как можно быть смиренным, когда вот она — смерть. Ты уже больше ничего не сможешь сделать в своей никчемной жизни! Всё, конец фильма, титры, свет в зале. Расходимся. Продолжения не будет.

Твое тело отвезут на скрипучей каталке в одноэтажный кирпичный морг за окном. Серое, а может быть, даже фиолетовое от холода, оно будет лежать на металлическом столе. Утомлённый однообразием патологоанатом сделает длинный разрез, раскроет грудину, вытащит внутренности. Взвесит по отдельности каждый орган. С помощью пилы вскроет черепную коробку, вытащит мозг. После осмотра и взвешивания внутренних органов, все они будут засунуты обратно в полость, разрез наспех зашит. Кости черепа скрепят, кожу на лице натянут. Ничего чудесного, а тем более божественного, конечно, не обнаружат. Напишут заключение о причинах смерти. Труп положат в холодильник и через несколько дней передадут родственникам для захоронения. В связи с отсутствием близкой родни, не считая маленькой дочки и сбежавшей жены, его похоронят на безымянном кладбище, а ребёнка сдадут в приют.

К счастью, извините, так уж получилось, после операции Дитрих остался жив, умудрился поправиться и вернуться к нормальной жизни.

«Видимо, ещё не конец, — размышлял Дитрих. — Не означает ли это, что я предназначен для чего-то важного? — блеснула робкая надежда. И тут же погасла: — Да нет! Очевидно, не означает!» Он упрятал глупую мысль глубоко-глубоко, чтобы никогда больше не показывалась на свет. Под кожей и рёбрами, у самого притаившегося в глубине трусливого сердца. Эта мысль была слишком дерзкой для него.

Судьба испытывала Дитриха на прочность.

На следующий год с ним случилась финансовая катастрофа. Дело обстояло вот как. Жилье в собственность в Сущем мире стоило неописуемо дорого и было доступно исключительно самым состоятельным. Подавляющее большинство планетян снимали каморки. Это такие обособленные комнаты в многоэтажных строениях, вроде контейнеров. Недоступность собственного жилья — завуалированная форма подчинения охламонов Аристосам, экономический вариант рабства. Вся цивилизация ютилась в одном, хоть и гигантском, мирополисе, за пределами которого простиралась бесконечная и полная ужаса неизвестность. Покидать Сущий мир запрещалось под страхом принудительного психиатрического лечения. Да и кому бы это пришло на ум в здравом рассудке?

Обитателей было слишком много, и свободной безопасной тверди едва хватало. Практически всей недвижимостью в Центросе, или в Золотом Городе, владели Аристосы. Новые дома строили редко, и стоили они безумно дорого. Существующего жилья практически никто не продавал. При отсутствии наследников оно переходило в Резервный фонд и терялось, что тоже отбивало охоту к приобретениям. Чтобы накопить денег на самую крохотную собственную квартиру, охламонам не хватало жизни. Большинство счастливых владельцев жилья имели историю накопления средств на его покупку длиной в десяток поколений. Утомившись скитаться по съёмным каморкам за сорок лет, Дитрих от отчаяния в час затмения разума поверил мимолётной фантазии и рискнул вложить все свои сбережения в покупку новостройки. Купил однушку в рассрочку на пятьсот лет в абсолютных деньгах. С включёнными комиссией Гранитному банку и налогом на право приобретения недвижимости. Очень надеялся на дочь. Думал о том, что ей, детям, внукам и правнукам всё-таки будет чуточку легче. С чего-то же надо начинать!

В общем, купил несуществующую квартиру на несуществующие деньги. Строительная компания приступила к согласованию архитектурного проекта и получению многочисленных разрешений от надзорных органов. Через год подала объявление об аренде экскаватора для рытья котлована. Вскоре какая-либо активность компании прекратилась. Деньги пайщиков исчезли, как это часто бывает. Аристосы, как гласит закон, неподсудны.

Что делать с рассрочкой — стало непонятно. Продолжать платить в надежде на возобновление строительства или смириться с потерей уже уплаченных за полтора года средств? Однажды Дитрих осмелился пропустить очередной платёж. Через неделю его в подъезде обступили коренастые молодые ребята: «Просто поговорить о жизни и долге каждого гражданина».

Признаться, Дитрих был трусом. Он боялся всех и вся. После предложения «просто поговорить» его колотило весь вечер. В ночной тайм не мог заснуть, весь измаялся, а поутру кое-как дождался открытия отделения банка, где трясущимися руками внёс сразу два платежа. Все свободные деньги, которые у него в тот момент имелись. И пошёл на ненавистную работу. Ведь надо было добывать пропитание себе и малявке.

* * *

— Папочка, ты мне купишь игрушку? — спросила Лиза тонким звонким голосом.

Юное создание лет восьми сидело на диване, забравшись с ногами, и старательно черкало в раскраске фломастерами.

— Какую ещё игрушку? — уныло спросил Дитрих. Он снял очки, критически осмотрел линзы на просвет и нацепил обратно.

— Я знаю какую! — оживилась девочка. — Такую! Э… Белая лошадка с крыльями и рогом на носу.

— Единорог, что ли? Лошадка с крыльями называется пегас. Только она без рога.

— Ну да! Пегас. С крыльями и с рогом на лбу. Розовую или белую. Купишь? — И она улыбнулась самой доброй искусственной улыбкой, какая только могла существовать на свете. — Помнишь, мы гуляли по улице, полил ливень, а у нас не было зонта. Мы спрятались под навесом у яркой стеклянной витрины. И там на подставке крутился пегас. Вот такого хочу.

Дитрих в ответ невесело улыбнулся, нежно обнял дочь:

— Помню. Конечно, куплю. Когда будут деньги.

— Йеху-у! — возликовала Лиза. — Папочка, ты у меня самый лучший!

Она чмокнула его в небритую щёку, залезла на спинку дивана и спрыгнула с неё на сиденье.

— Дочь, аккуратнее! Смотри, ты помяла раскраску.

— Ничего страшного. Она уже была слегка помятая.

На секунду замерев, Лиза с внезапным прозрением и тающей надеждой уточнила:

— Папа, а когда у тебя будут деньги, чтобы купить мне пегаса?

* * *

Прошло больше года с момента личного краха, а Дитриха никак не отпускало напряжение. Что-то тревожило, давило с каждым днём всё больше, и он никак не мог понять истинной причины. К старым страданиям добавилось новое неясное беспокойство.

Посещение психотерапевта раз в три года было для охламонов обязательным.

Приёмная доктора выглядела достаточно просторной. В мягком кожаном светло-коричневом кресле можно было запросто утонуть, и Дитрих действительно утонул, прихватив в качестве спасательного круга со стеклянного столика потрепанный глянцевый журнал с фотографиями.

Иногда он отрывал взгляд от призрачных силуэтов автомобилей, роскошных интерьеров в изумрудных тонах с замершими человеческими фигурами и с интересом оглядывал секретаршу. Строгая, аккуратная, она сидела за низкой стойкой и старательно, как крем из тюбика, выдавливала из себя полезность. Порой негромко отвечала по телефону.

Из кабинета психотерапевта, пошатываясь, вышла заспанная женщина. С мутными глазами, никого не видя, направилась к выходу. Уже открыв дверь, она вдруг опомнилась и вернулась в гардероб за плащом. Натянула один рукав и в таком виде рассеянно вывалилась на улицу. Ушла, так и не сняв голубые полиэтиленовые бахилы. Дверь широко зевнула, долго и медленно смыкалась и, наконец, резко клацнула с громким щелчком.

Секретарша привычным движением заправила за ухо выбившуюся прядь волос.

— Проходите, — велела Дитриху, и он вошёл в кабинет.

Навстречу поднялся плотного сложения мужчина лет пятидесяти пяти в круглых очках, со стреловидным носом.

— Михаил. — Психотерапевт крепко сжал руку Дитриха. — Прошу!

Нормально. Может, самую малость передержал, чтобы войти в близкий контакт. Припухлая сухая кисть. Дитрих мгновенно вспомнил Мишу из службы безопасности компании, в которой раньше работал. Миша Хитрожопый Лис бесспорно обладал секретными приёмами спецслужб. Здоровался он всегда так: в последний момент перед рукопожатием незаметно оттягивал свою руку на себя, и внезапно оказывалось, что сжимал он не ладонь, а пальцы собеседника. Словно капканом. И держал всегда дольше, чем требовалось. Ты оставался со стойким гадким чувством униженности, не проходящим несколько дней. Если же, зная о подлом приёмчике, успевал схватить его ладонь как следует и удерживал насколько возможно долго, Миша в ответ, с силой вцепившись в руку и не отпуская, начинал раскуривать дурманящий фимиам, плести фальшивую лесть о твоих мнимых достоинствах. В этом случае ощущение прикосновения чужой гадости к душе держалось много дольше, неделями. И не отмывалось под тёплым душем.

Началась беседа. Психотерапевт задавал ненавязчивые вопросы и каждый раз, получая ответ, ободрял оптимистичной репликой вроде: «Прекрасно!» или «Замечательно!».

— Когда вы впервые обратили внимание на необычные видения?

Голос Михаила был вкрадчивый, слегка гнусавый и в то же время хорошо поставленный. Обладателю такого голоса хотелось бессознательно довериться, поделиться с ним сокровенным.

— Трудно припомнить. Поначалу я вовсе не воспринимал происходящее как нечто странное, наоборот, это забавляло. Даже культивировал в себе необычное отношение к жизни, считал, что таким образом смогу отличиться от миллионов планетян. Обожал Доменека де Пуболя и Маука Корнелиса. Пожалуй, в полную силу это стало проявляться с того момента, как я сознательно ощутил свою личность. Где-то в пятнадцать.

— Чудненько! Расскажите самое яркое или наиболее часто повторяющееся видение. Закройте глаза, вспомните. Опишите подробно.

Дитрих прикрыл веки и откинулся головой на спинку массивного кожаного кресла, над которым, словно выключенный торшер, склонился спящий сканер.

— Михаил, боюсь, я неточно выразился вначале. Это не видения вовсе, а ощущение жизни. Может быть, оно вполне рядовое, но только мне оно кажется особенным. Я смотрю на простые вещи — здания, деревья, людей — и начинаю вдруг осознавать их иррациональность и невозможность. В душу закрадывается сомнение — реально ли то, что я вижу? А если это реальность, то как и когда она возникла? Кем выдумана и создана? Этот окружающий мир такой неизмеримый, неконтролируемый, его невозможно понять. Только смириться. Весь мой организм противится смирению. Понимаете?

— Да-а, — вкрадчиво протянул Михаил.

— Я живу в мирополисе, словно в гигантском лабиринте с ловушками. Озираешься на любой шорох, потому что поведение окружающих непредсказуемо. Пешеход переходит улицу, и его ВДРУГ сбивает автомобиль. Общаешься с людьми, ощущая себя перед лицом противника во время рукопашного боя. Всюду фальшь, всё более изощрённая. Или приходишь на работу и ЧТО-ТО делаешь. Смысл этого ЧЕГО-ТО понять абсолютно невозможно. Во время попытки понимания мысль натыкается на систему общественных взаимоотношений, которую выстроили задолго до твоего появления на свет и, следовательно, без твоего участия. Понимаете?

— Понимаю, — прошептал психотерапевт над самым ухом.

Дитрих приоткрыл один глаз и увидел склонившегося над ним Михаила. Тот нервно теребит лучистые листья пальмы, растущей в кадке у кресла. В следующий момент доктор начинает резко с хрустом обрывать эти листья по одному вместе с черешками.

— Видишь? Ты догадался о мировом заговоре, — громко шепчет он. — Мы должны объединиться. Надо создать армию. Критически важно обеспечить превосходство в воздухе и в умах. Энергичность, обещание справедливости и деньги — вот что соблазняет народ. Стоит всего лишь сделать в системе трещину, и она рухнет, разлетится вдребезги под собственной тяжестью. А потом мы будем строить новый мир.

Теперь Дитрих мог близко рассмотреть его лицо — чуть жирное, неприятное, с морщинами на лбу в виде математической буквы «Пи», с оплывшими скулами. Доктор вдруг отпрянул, резво перебрался на своё рабочее место и принялся демонстративно делать пометки в компьютере. Потом смахнул со стола в урну пучок пальмовых листьев.

Зазвенел телефон, и Дитрих подскочил на месте, едва не стукнувшись головой о шляпу сканера. От неё исходило тепло и голубое свечение. Михаил показал ему жестом ладони вниз, мол, всё в порядке, не надо делать резких движений.

— Анжелика, я просил не беспокоить меня во время сеанса! Что случилось?.. Хорошо.

Дитрих вздохнул с колотящимся сердцем и огляделся. Никакой пальмы в кадке возле кресла не было.

Психотерапевт с нахмуренным лицом поднялся, глянул в окно. Было облачно, дул ветел, раскачивая ветки деревьев. Листья трепыхались.

Доктор вернулся и подсел ближе к Дитриху, придвинув цилиндрический пуф.

— Что нового на работе? Есть подвижки?

— Да, предложили повышение со следующего месяца. Должность третьего заместителя начальника группы вычислителей.

— Превосходно! Повышение оклада?

— Самую малость. Зато растёт ответственность и нагрузка.

— В любом случае, это очередная ступень в карьере! Вы непреклонно движетесь вперёд, сделали уже много шагов. Вы должны гордиться собой! Карьерный конвейер — основа нашего общества. Как гусеницы у бульдозера.

Дитрих с сомнением покачал головой.

— Всё кажется бессмысленным. В этой деятельности отсутствует свет. Прежние мои цепи кажутся ИМ недостаточными. Надо заковать меня в новые, более крепкие, кандалы, чтобы я не оказался на свободе! Как вы не понимаете!

— Отчего же? Прекрасно понимаю, о чём вы говорите.

И вдруг Дитрих увидел, что никакой это не доктор. Это и был надсмотрщик. Тюремный надзиратель. У него под рукой всегда наготове смирительная рубашка. ИМ всем надо только одно — чтобы охламоны играли по правилам. Чтобы они терпеливо и спокойно переносили неволю, смирялись с происходящим. Были гусеницами для бульдозера.

— Вижу, в вас засел страх. Только пока не могу определить какой. Чего вы боитесь в жизни?

Дитрих задумался и начал неторопливо перечислять. Список был длинный.

— Я боюсь обрыва троса лифта или провала пола в лифтовой кабине. Серых мохнатых крыс с длинным голым хвостом и кривыми клыками. При встрече с человеком они прыгают в лицо. Любых острых предметов, потому что первым делом представляю их угрозу для глаз. Бензопил и дисковых пил. Боюсь любой открытой высоты. И даже не столько того, что кто-то может столкнуть, а того, что вдруг не удержусь и прыгну сам. Или внезапно закружится голова, и на высоте потеряю сознание. Определённо, я не всегда доверяю собственному телу, иногда оно подводит. Поскользнуться и получить перелом. Неизлечимых болезней. Змей, скорпионов, крокодилов, волков и акул. Хотя их ни разу не встречал. Пожара. Автомобилей и их владельцев, потому что они целятся сбить. Быть затянутым в телевизор. Осколочных снарядов, мин-ловушек и пуль со смещенным центром тяжести. Остаться без денег. Мошенничества, обмана, предательства. И вообще людей. Подлости и злобы людей.

— Вы боитесь жить, — подытожил психотерапевт. — Что ж, это нормально. Уверяю, подобной фобией страдает большинство населения.

— Разве всё то, что я перечислил, — это и есть жизнь?

— Будьте реалистом. Да.

— Не верю, что нет альтернативы. Жизнь не может быть столь уродливой!

— Вы смотрите в негативном ключе. В мире царит подлинная гармония и баланс. Всё вокруг переплетено, взаимозависимо и регулируется естественным образом. Если добычи становится меньше, количество хищников уменьшается, и тогда популяция добычи восстанавливается. Симбиоз. Эволюция и приспособление живых существ. Совершенство! Выпишу вам рецепт лекарства для повышения счастья — купите в любой аптеке. Внутрь три раза в день, независимо от приёма пищи.

2. Раздумья

— Какой ты счастливый! Сделан из небьющегося материала, — улыбаясь, произнёс Стеклянный Человечек.

Он сидел на лавке во дворике возле клиники. Такие ухоженные умиротворяющие дворики обычно процветают около храмов и больниц. Дитрих сидел на другом конце этой же лавочки и недоумённо смотрел на хрусткий голубой листок бумаги в дрожащей руке.

«ДИАГНОЗ. Страшное, пугающее слово. Редкая смертельная болезнь — окаменение. Однажды, в один из тех немногих дней, которые остались в моём распоряжении, я превращусь в камень.

Ну почему?! Почему это происходит именно со мной, не с кем-нибудь другим? Да вон хоть с кем! Почему мир жесток именно ко мне? И не жил вовсе. Как говорят в таких случаях, влачил жалкое существование и бесславно сгинул. Зачем-то же я появился на свет? Должно же быть хоть какое-то объяснение, не говоря уж о предназначении? Не может быть ведь просто так, никчёмно! Это совершенный абсурд!»

— А я вот боюсь разбиться, — продолжил Стеклянный Человечек. — Это может произойти в любой момент. Хрусть — и всё. Поэтому предпочитаю дружить не с твердолобыми, а с мягкотелыми. Хотя со временем всё больше становлюсь философом. Главное, выработать в себе привычку всегда быть осторожным.

Дитрих не знал, как ему поступить с этим голубым листком. Бережно хранить смертельный диагноз глупо. Разорвать на кусочки и выбросить — тоже едва ли разумно.

— Простите, что? — очнулся Дитрих. — Кто вы такой?

«Отвлекаете меня от ужасного внутреннего содрогания».

— Стеклянный Человечек. Пришёл из Искусного мира.

— Откуда?! — поразился Дитрих. — Что за галиматья! Там никто не живет! За пределами Золотого Города нет ничего, кроме искорёженного, жуткого пространства. Это знает любой школьник.

— В нашей деревне нет школьников. Мы тоже не подозревали, что где-то в мире существует большой густонаселённый город с небьющимися жителями. Пока однажды к нам не забрёл великий путешественник Фёдор и не поведал. Знаете, он побывал во многих местах Искусного мира. Он один из немногих планетян, кто может по-настоящему сравнивать. Можно ли судить о том, чего не видел собственными глазами? — Стеклянный Человечек с сомнением покачал головой. — Судят невежды, да. Не понимая, как смешно выглядят. По примеру Фёдора, я загорелся идеей долгого путешествия, и вот наконец пришёл к вам. О чём, должен признать, несколько сожалею. Зато по пути увидел и узнал чрезвычайно много интересного.

— За пределами Сущего мира жить невозможно, — не унимался Дитрих.

— Мы привыкли. Полагаю, именно у вас творится жуть. Во всяком случае, для меня находиться здесь крайне рискованно. Я хрупкий. Один-единственный удар станет последним. В вашем городе все такие твёрдые и жёсткие. Вы не замечаете, что всё время бьётесь друг о друга. Как галька в прибой. Чтобы со временем обратиться в песок. Я думаю, у нас тоже когда-то было так. Вся твердь в деревне усеяна осколками. Это наши предки. Чтобы выжить, мы научились любить друг друга. К взаимной выгоде. Кстати, научиться любить — совсем несложно.

— И что же интересного вы увидели по дороге?

— Удивительнее всего тот факт, что люди живут буквально повсюду. В самых причудливых местах. Но, конечно, далеко не везде так плотно, как в вашем безумном городе. Здесь вообще количество жителей превышает критическую массу. Кстати, почему бы вам не взглянуть на мир самому? Путешествовать ведь оказывается так просто. Главное — решиться.

Дитрих отрицательно помотал головой.

— Страшно что-либо менять. Не вижу смысла. Не хочу, чтобы мои издержки выросли, а только в привычных обстоятельствах они минимальны. И… — Дитрих бросил взгляд на голубой листок. — И вообще, мне теперь нельзя тратить время на всякую чушь. У меня его осталось так мало!

Стеклянный Человечек бросил удивлённый взгляд на собеседника.

— Понимаю. Вы, конечно, не разбиваетесь вдребезги, но рассыхаетесь, гниёте и ржавеете. Тоже по-своему неприятно. На что же вы хотите потратить остаток жизни? Без сомнения, это должно быть что-то важное.

— Да, на самое важное, — пробормотал Дитрих и вдруг невольно вскрикнул: — На мечту!

— Что для вас сейчас самое ценное?

— Время! Только время и ничего больше!

— Так чего же вы сидите?

— Я очень боюсь. Разрываюсь на части от страха, неопределённости, одиночества. Я не знаю, что должен сделать, чтобы развернуть свою жизнь в верном направлении.

— Не знаете, с чего начать — начните собирать рюкзак, — сказал Стеклянный Человечек. — Так мне когда-то посоветовал великий путешественник Фёдор. А если боитесь — действуйте от страха… Ну ладно, мне пора возвращаться домой. Спасибо вам за приятную беседу. Думаю пойти другой дорогой, чтобы увидеть новое. Жать руку не буду — сами понимаете почему. Но мысленно вас обнимаю! Если когда-нибудь встретите путешественника Фёдора, передайте ему от меня привет.

Стеклянный Человечек осторожно нацепил на спину рюкзак, поднялся и медленно, по-старчески побрёл, слегка согнувшись и озираясь по сторонам.

Дитрих проводил его рассеянным взглядом, пока новый знакомый не вышел за ворота палисадника и не скрылся за живой изгородью. Только тогда Дитрих очнулся, яростно скомкал голубой листок со смертельным диагнозом и швырнул в урну. Затем длинно смачно выругался самыми грязными выражениями, которые только знал.

* * *

Согбенно, заторможенно Дитрих брёл по улице, не разбирая дороги, погружённый в мрачные мысли.

«Опоздал, — думал он. — Никогда уже не вернуть тех счастливых возможностей, которые были в молодости. Как же так произошло? Ведь я в каждый момент делал то, что считал наиболее правильным. И всё равно опоздал. Жизнь пронеслась мимо, без остановки, словно ощерившийся орудиями бронепоезд. И вот стою я один на заброшенной станции в нерешительности, в какую сторону податься. Все направления безразлично одинаковы — глухи и пустынны. Повсюду царят разруха и запустение».

Дитрих остановился и поднял взгляд. Его внимание привлёк звук — монотонный, раздражающий.

Во дворе на детской площадке баловались подростки. Вместо мяча гоняли камень. Поначалу лениво катали его между собой, затем вошли в азарт, стали пинать сильнее. В качестве ворот выступали трубчатые стойки качели. Высокий переросток с прыщавым лицом размахнулся и со всей силы пнул камень носком ботинка. Камень закатился в пучок травы и остался валяться там, никому не нужный. Дети потеряли к нему интерес. Они сбились в стайку и принялись от скуки затевать очередную игру.

«Вот и я стану таким камнем, — хмуро подумал Дитрих. — Не нужным никому».

Коррозия. Чудится тебе, как ржавчина скрипит, проедает насквозь. Желание сбежать от страха. Маскируешь испуг, стараешься подавить чувство тотального одиночества. Даже (и особенно) когда вокруг много людей. Ни с кем не можешь поделиться сокровенным. И не то чтобы никто не понимает. Просто не в состоянии ни к кому обратиться. А иной раз не понимаешь даже сам себя.

Определи главную цель своей жизни и просто иди к ней. Обрети спокойствие в этом движении, перестань суетиться.

И вдруг Дитриха озарило! А ведь на заброшенной станции и не надо никуда торопиться! Дымящий напряжённый бронепоезд умчался вдаль, чёрный угольный дым рассеялся. Наступили тишина и покой. Стало отчётливо различимо стрекотание кузнечика. А что я, собственно, хотел? У меня же с детства была мечта. Я её стыдливо прятал, предавал всю сознательную жизнь. А мечта была такая простая. Попасть на Землю. Вот что мне надо сейчас — вспомнить о своей мечте! Раскопать закопанное сокровище.

* * *

Накануне в вечерний тайм прилетело Грозное Письмо.

Повестка скупо сообщала: «Уважаемый (ая) Дитрих Генцель! Просим вас незамедлительно пройти медицинское освидетельствование в любом Районном Средоточии Государственных Услуг для подтверждения лицензии на жизнь в обществе».

Дитрих брёл по улице в толпах людей. Мысли упорно долбились о Диагноз и злополучное Письмо. Последнее время он чувствовал себя среди людей как в тундре с гнусом. Вокруг до горизонта пустота, и в то же время непрестанно кто-то кусает, высасывает соки. Трудно дышать.

---

Брёл среди ходячих истуканов, врезался, его пихали, отталкивали к проезжей части, где бурным гудящим потоком неслись автомобильные тараны.

Неуютно.

«Пора уходить, — рассеянно думал он. — Невозможно больше оставаться. Всё испоганили. Как так можно?! Долго трудились и создали город, непригодный для жизни».

Вокруг пучилась людская масса. Заглатывающие, клацающие пасти дверей.

В голове, в теле по сосудам пульсировал страх. Угроза достоинству. Сохранить достоинство всегда оставалось его главным аргументом во взаимоотношениях с жизнью.

«Мне нет дела до всего мира. Продолжайте перемалываться в мясорубке. Ощущаете себя удовлетворительно? Простите великодушно, что потерял ориентиры. Я сумасшедший. Я представляю себя нечаянно попавшим в огромную вонючую кучу навоза. Моя ответственность — мечта и ребёнок. Всё. До остальных нет никакого дела. Сбежать? Слабак? Пожалуйста, обзывайте как хотите. Вырваться из капкана, глотнуть свободы. Спастись».

Желание Дитриха сбежать из Сущего мира нарастало, как уровень воды во время наводнения. Ему казалось, что он дошёл до предела. Дальше некуда. Причём желание это было необъяснимо и опасно с точки зрения здравомыслящего человека. «Душу тянет. А куда — непонятно».

Он задержался у стеклянной витрины и скосил глаза. Подозрительный тип в тёмном плаще смешался с толпой. Неужели следят?

— Ухожу, — твёрдо решил он.

«Так здесь всё устроено. Охламоны цепляются за жалкие объедки благ, ишачат, как рабы, барахтаются без результата. Отдают бесценные здоровье и время за никчёмные безделушки и пропитание. Не имеют возможности остановиться, оглядеться, осмыслить свои действия. Понять, для чего они пришли в этот мир».

* * *

Вернувшись домой, Дитрих включил телевизор. Дочь сидела в углу дивана, читала книжку.

— Сейчас что-нибудь приготовлю. Голодная?

— Угу, — буркнула Лиза.

Пока он чистил картошку, импозантный ведущий новостей монотонно повествовал о том, как на одной из ферм пригорода взбунтовались проззябы. Доблестные безголовые стражники применили усыпляющий газ. Вообще-то, Дитрих не любил смотреть телевизор. Видео огнемётом выжигало все его собственные ценные мысли. Но иногда, в основном во время приёма пищи, он позволял себе поддаться слабости.

— Что происходит?! — неожиданно воскликнул диктор, обернувшись. — Простите, — сказал он уже в камеру.

Дитрих удивлённо поднял брови: проверка на внимательность? Осознают ли зрители смысл передачи или потребляют телекорм подряд без фильтрации?

Но нет, похоже, в телевизионной студии действительно происходило нечто из ряда вон выходящее. Картинка переключилась на вторую камеру, и все увидели, как в студию вбежали несколько девушек топлесс и с задором в глазах стали производить хаос. Одна девица залепила в лицо оператору первой камеры большим кремовым тортом. Другая дебоширка попыталась сокрушить креслом световую декорацию, тяжёлое кресло прокатилось по полу, не нанеся конструкции видимых повреждений. Тогда девушка принялась аэрографом с красной краской писать лозунг на освещённом студийном стенде: «Откажи карлику!». Фраза вышла вкривь-вкось, смешными корявыми буквами, что закрепило хулиганку в роли неудачницы. Третья амазонка тем временем взялась публично соблазнять диктора. Сорвала с него толстые тёмные очки в роговой оправе, пыталась то стянуть с его плеч пиджак, то развязать галстук, то расстегнуть пуговицы на сорочке. Известный телеведущий неуклюже отстранялся от эксгибиционистки, не смея ненароком её оттолкнуть или ударить. Мало ли, что могут потом заявить юристы. Ходить по судам до конца жизни.

Чем закончилось забавное происшествие в прямом эфире, никто не увидел, потому что снимающая камера в ответственный момент стала крениться и грохнулась на пол. Изображение вспыхнуло и пропало. Почти сразу пустили рекламу.

* * *

Дитрих сидел на скамейке возле уличного кафе. Там, за плетёными столиками под широкими цветными зонтами со встроенными обогревателями, сидели красивые планетяне. Высокомерно молчали или трепались о ерунде. Из динамика звучал рваный отрывистый джаз.

Дитрих не считал себя красивым. Потому что никогда не замечал, что бы другие находили его привлекательным. Рост ниже среднего, нелепое лицо, очки, худощавый. Любое сравнение относительно. В главном соревновании всегда есть первые и последние. Первым достаются любовь, лёгкая дорога, многочисленное потомство и будущее. Последние чахнут в болезнях, одиночестве и исчезают в небытие. В каком-нибудь из поколений. Независимо от жалости и справедливости.

Зависть тщетна. Месть жёстко пресекается безголовыми стражниками и, в общем, ошибочна. Трудолюбие обманчиво. Аристосы всеми способами поддерживают миф о том, как самый распоследний становится первым — следует лишь терпеливо трудиться в существующей системе координат. Истратить отпущенное время и здоровье во благо процветания Аристосов. И тогда ты сможешь ухватить обглоданную кость. Вскочить на подножку последнего переполненного вагона поезда, уносящегося в будущее. С роскошным элит-классом в головном вагоне, в который не протолкнуться через длинный состав и в который чужих никогда не пускают.

Небо пучилось, клубилось тучами. Изредка покрапывало мелкими брызгами. Дитриху очень хотелось выпить чашку пенного капучино, но было жалко денег. С денежными запасами дела обстояли крайне скверно, особенно с учётом намеченного путешествия. Поэтому он лишь довольствовался доносящимся до него запахом кофе. Размышлял. Стояло много вопросов, на которые он не мог ответить даже под одеялом самому себе. ОСОБЕННО под одеялом наедине с собой.

Боязно.

— Если попробовать остаться? Что тогда? Ну, предположим. За сорок лет жизни не удалось добиться ничего. У разбитого корыта. И нет оснований считать, что вдруг наступит чудесное улучшение. Денег нет, жилья нет, работа опротивела до мурашек. Жена сбежала в неизвестном направлении. Ребёнок на шее. Неизлечимая редкая болезнь — окаменение. Очень странная, опасная своей внезапностью. С этой болезнью можно нормально жить, она протекает почти без симптомов. Но однажды, неизвестно когда, в любой момент, наступит фаза обострения. Постепенно, начиная с конечностей, тело онемеет и превратится в камень. Это происходит быстро, в считаные дни. Обыкновенно, но не всегда, окаменение начинается с кончиков пальцев ног, движется вверх и заканчивает макушкой.

— Ну, предположим, я остаюсь в Сущем мире и никуда не ухожу. Несколько лет житейских мучений — и всё. Последний взгляд с печалью и досадой.

Дитрих невольно прислушался к безмятежному щебету двух дам из кафе. Что-то о магазинных скидках. В их глазах отразилось любование собой и неприязнь друг к другу.

Параллельно скамейке располагался скверик. Там, возле фонтана, надменно задрав голову и важно вышагивая, прогуливалась на высоких каблуках мамаша с коляской.

— С другой стороны, Лиза. Славная умная девочка. Что делать ей? Остаться одной в этом безумном мире? Ну так все дети когда-нибудь остаются предоставленными сами себе. Когда взрослеют и берут ответственность за себя. Вон, в давние времена, говорят, уже в двенадцать лет женились и брались за холодное оружие. Стенка на стенку в чистом поле.

— Но эти бугорки на спине! Что если у неё тоже какая-нибудь странная смертельная болезнь? Может быть, связанная с моей. Или генетически связанная со мной. Не важно. Главное, что современное общество изо всех сил стремится к стерильности. Планетян, заподозренных в опасных болезнях, тем или иным способом изолируют.

— Ну хорошо. Оставшись, трудно будет ожидать чего-либо путного. Но уйти в неизвестность — разве это выход? Здесь скверно, но хотя бы предсказуемо. А там? Ты даже не представляешь, что может ожидать там. Неспроста же так устроено, что люди плотно скучились в Сущем мире, а в Искусном мире никто не живёт. Выход за пределы Центроса запрещён ради твоего же блага.

— Не понимаю, в чём здесь благо. В принципе не согласен, что кто-то другой устанавливает мне запреты. Под вывеской якобы общественного порядка.

— Он, прежде всего, предупреждает. Охраняет от опасности и риска. Из тех, кто уходил, никто не возвращался.

— Логика мне понятна, а заключение — нет. Может быть, они не вернулись, потому что там лучше.

— Предстоят суровые испытания. Ты готов подвергнуть им собственную дочь?

— Не знаю. Может быть. Что вырастет из человека, у которого в жизни не было испытаний?

— Вот бредовая мысль! Посмотри на дерево, растущее на просторе. Оно вырастает высоким и ветвистым. Цветёт и плодоносит. А дерево на скалистых камнях, под горным ветром — кривое и маленькое. С одним цветком на одной живой ветви. Трудности снижают вероятность успеха.

— Трудности увеличивают ценность успеха.

— Вот упрямец! Всё-таки решил идти?

— Если откажусь, буду сожалеть всю оставшуюся жизнь.

Дитрих внезапно вздрогнул и с недоумением посмотрел на руку. На предплечье расплывалась жидкая белая клякса помёта. Одна из брызг отскочила на брюки. С неба донёсся скрипучий хохот чайки. Белая птица, расправив крыла, величаво и гордо удалялась в сторону реки.

— А-а-а!!! — раздался душераздирающий вопль дамы из кафе. — Ноготь сломала.

3. Пора

Дитрих опасливо шёл по подземелью заброшенного завода в промышленной зоне. Оказывается, в Золотом Городе было и такое. Старый налобный фонарик с почти разряженным аккумулятором не мог пробить густую гулкую темень и охватить всего пространства бывшего цеха — освещал лишь на несколько шагов. Внезапно Дитрих уловил движение, почувствовал чьё-то присутствие. Внутри всё сжалось от страха.

— Здравствуй, — вкрадчиво сказала Его Собственная Тень.

Справа и слева от невидимой тропки темнели очертания неземных существ — выползающие из мрака и извивающиеся в потолок широкие гофрированные трубы, разинутые пасти торчащих раструбов, грузные лохматые туловища станков с лапами и усами, оскаленные зубчатыми шестернями, свисающие с балок водоросли оборванных проводов. Всё было ржавое, пятнистое, в подтёках. Квадратные опоры невидимых в вышине балок были рябые, покрытые сколами и выщербинами отвалившейся штукатурки и плитки. И тоже все бурые, в пятнах плесени.

— Молчать невежливо с твоей стороны, — вновь подала голос Тень. — Побеседуем?

Под ногами хрустел и шуршал разномусорный шлак. Валялись обломки кирпичей, металлические обрезки. Идти следовало осторожно, внимательно глядя под ноги, чтобы не угодить в замаскированную яму.

— Ответь, что ты ищешь в жизни? Всё, что бы ни нашёл, — пустота. Останься со мной. Только тень делает предметы объёмными, настоящими. Свет не может быть вечным. Погляди вокруг, он уже угасает.

Дитрих молчал.

— Я не могу остаться, — наконец вымолвил он.

— Почему? — удивилась Тень.

— Потому! — раздражённо отрезал Дитрих. Он и сам не знал ответа. Лишь испытывал неясное жжение в области солнечного сплетения.

— Глупец! — надменно бросила Тень. — Следует жадно хвататься за редкие шансы, выпадающие в жизни, как выигрыш в лотерее. Тебе милостиво предлагают повышение по службе. Новая должность, открытая перспектива. Знаешь, что такое точка бифуркации?

— Нет. И, пожалуйста, оставь меня в покое.

— Ну уж нет! В покое я тебя не оставлю. Мой верный слуга неусыпно будет следить за тобой. Клякс!

В темноте зашевелилось смутно различимое гигантское чудовище ростом под самый потолок. Раздался клокочущий рокот.

— Хозяин?

— Видишь ничтожное существо, переполненное страхом?

— Да, хозяин.

— Следуй за ним повсюду. Этот слизняк должен трепетать каждый свой тайм. Напоминай ему, когда станет забываться.

— Будет сделано, хозяин.

Добравшись со сжавшимся сердцем до дальней стены мрачного цеха, Дитрих отворил пронзительно скрипнувшую овальную железную дверь и стал спускаться по шаткой, местами влажной и склизкой лестнице из арматурных прутьев. Неожиданно оказалось высоко — не меньше десятка пролётов.

Внизу узкий коридор с параллельными рядами разномастных труб вдоль стены — и голых потных, и обернутых пухлой изоляцией — привёл к бункеру.

Сердце сдавливала неясная тяжесть. Наверное, так всегда под твердью. Дитрих постучал. Стук получился тихий, глухой, вряд ли его могли услышать внутри. Тогда он посветил перед собой и обнаружил кнопку звонка.

Зачем он здесь? Обещали изготовить выездную визу. После того как Дитрих принял твёрдое решение уходить за пределы Сущего мира, минуло немало времени. Он обдумывал, готовился. Больше, конечно, обдумывал, чем готовился.

— Как же без визы? — спросил его Сабир ещё там, на бульваре. — Чтобы путешествовать, непременно нужно иметь документы, подтверждающие, что вы постоянно прикреплены к точному месту жительства и отлучились лишь для того, чтобы вернуться. Иначе вас посчитают бродягой, а не путешественником. Быть бродягой — серьёзное преступление.

Дитрих не был уверен, что разрешения на выход из Города вообще существуют. Но решил перестраховаться на всякий случай. Сабир держался уверенно, как честный малый. Впрочем, трудно достоверно определить, лжёт человек или говорит правду. Сколько Дитрих себя помнил, люди всегда действовали из корысти. Говорили правду или лгали в зависимости от того, что было выгоднее. Не отличали правду от лжи по существу.

Наконец тяжёлая дверь бункера начала медленно отъезжать наружу. В просвете стоял щуплый мужчина неопределённого возраста в серой толстовке.

— Кофе? — предложил он.

— Не откажусь.

Сабир небрежно щёлкнул включателем пыльного электрического чайника, затем достал из распахнутого сейфа подготовленный комплект документов в полиэтиленовом пакете и бережно поднёс их будущему пилигриму.

— Настоящие? — наивно спросил Дитрих, принимая бумаги.

— Шутите? Лучше! Чистое произведение искусства!

— Вы раньше изготавливали кому-нибудь визы?

Сабир кивнул.

— Никто не жаловался.

«Потому что никто не возвращался», — отметил про себя Дитрих, но промолчал.

Кофе по вкусу и цвету напоминал помои. В огромной, не меньше полулитра, помятой жестяной кружке-бадье до середины была налита светло-коричневая жидкость с несколькими тающими, словно весенние льдины, комками сухих сливок на поверхности. Оставалось надеяться, что виза изготовлена в другой вселенной.

Дитрих коснулся края кружки сомкнутыми губами и медленно поставил её на стол.

— Я смотрю, вы подготовились. Вам будет не страшно, когда Падёт Тень. — Дитрих натужно улыбнулся, обведя глазами бункер. Здесь имелась вся необходимая для жизни мебель — кровать, холодильник, столы, стулья.

Сабир задержал взгляд на клиенте на мгновение дольше, чем позволяла вежливость.

— А вы, значит… Мм? — он сделал неопределённое движение головой.

Дитрих уклончиво пожал плечом.

— Правильно. Никому нельзя рассказывать о своей мечте. Даже тем, кто помогает в её осуществлении. Я думаю, никакая Ночь вообще никогда не наступит. Деза. Проверка на благонадёжность. Спецслужбы действуют, когда вы думаете, что их не существует.

Сабир подмигнул и дружески похлопал Дитриха по плечу.

— Берегите себя. Вернётесь — расскажите мне, что там да как.

И оба усмехнулись, делая вид, что понимают друг друга без слов.

Тем же путем Дитрих вышел на поверхность, и на него обрушился чуть приглушённый завесой слоистых облаков свет Вечного Дня.

* * *

С подпольным антикваром встретились в длинной низкой арке между двором и улицей. Незнакомец в тёмных очках стоял в алькове, накрыв голову глубоким капюшоном, так что Дитрих не мог разглядеть его лица. Кто он и где взял Карту, оставалось загадкой. Незнакомец не назвался.

— Принесли деньги? — глухо поинтересовался он. Казалось, антиквар искажает голос, чтобы остаться абсолютным инкогнито.

Дитрих поспешно полез во внутренний карман, расстегнул одной рукой молнию и вынул толстую, согнутую вдвое и перетянутую резинкой пачку крупных купюр. Изрядная доля его трудовых сбережений.

— Вот. Можете не пересчитывать, всё честно.

Незнакомец принял деньги и небрежно сунул в глубокий карман плаща. Из другого кармана достал сложенную в несколько раз Карту, кустарно ламинированную в полиэтиленовую обертку.

Дитрих начал её разворачивать, в арке было темно. Незнакомец сделал запрещающий жест:

— Спрячьте. Откроете после пересечения границы, не раньше.

— Откуда у вас Карта Искусного Мира? Кто рисовал?

Его похлопали из темноты по плечу.

— Никогда не задавайте вопросов, ответы на которые не сможете проверить. Не суетитесь попусту. Выждите пять минут, потом идите.

И незнакомец торопливо, не оглядываясь, пошёл на выход, скрипнув решётчатой металлической калиткой.

«Карта! — возбуждённо думал Дитрих. — Странствие обретает очертания».

* * *

— Папа, расскажи сказку! — попросила Лиза.

— Что-то мне сегодня не хочется. Устал.

— Ну вот, ты опять грустный! Как всегда!

— Ладно. Расскажу секретную легенду о Чудесной стране. Только никому-никому! Молчок! Тех, кто её рассказывает, хватают и швыряют в самую мрачную и жуткую тюрьму. Если, конечно, узнают. Ты же никому?

— Нет, — испуганно сказала Лиза. Зрачки её расширились, она приподнялась с подушки. — А почему нельзя?

— Если люди будут знать о Чудесной стране, то перестанут верить в правителей. А правители боятся этого больше всего на свете. Ведь они черпают свою силу в слепой вере охламонов.

В общем, слушай. Нам с детства внушают мысль, будто Центрос, или Золотой Город, — единственное обитаемое место во Вселенной. Повсюду мрак, кроме клочка тверди, отвоёванного цивилизацией у жуткой Планетты. Потому мы должны смириться, какими бы тягостными ни казались условия жизни. Терпеть и работать. Сплотиться вокруг Аристосов, которые хранят власть и устанавливают законы. Потому что без них наступит хаос и погибель. Альтернативы нет.

Возможно, это не так. Говорят, где-то далеко, может быть, в космосе, есть другое место, где живут планетяне. Оно называется Земля. Там обитают самые лучшие, самые добрые люди. Там всегда мир, никто никого не притесняет и не обижает. Там каждый может делать то, что ему хочется в любое время. Там много цветов, птиц и бабочек. Много радости, чудес и счастья. Там никто не болеет и не умирает. Но с Планетты на Землю могут попасть лишь те, у кого есть крылья. В древности таким образом туда улетали многие. Но в наше время крылья стали редкостью.

Может, это выдумки, всего лишь красивая легенда. Кто знает.

Вера в существование Земли официально признана первобытной ересью и запрещена на государственном уровне. Современная наука утверждает, что не находит доказательств существования Земли. Рассуждения на эту тему считаются в обществе в наши дни крайне неприличными, моветоном. За теми, кто распространяет слухи о Земле, следят спецслужбы. Говорят, они незаметно отлавливают еретиков по одному, сажают в тюрьму, заковывают в цепи, истязают.

Но люди продолжают втайне мечтать.

Я с юности мечтал попасть на Землю. Для меня это несбыточная, хоть и сладкая, мечта — нет крыльев, почему-то не выросли. Я бы очень хотел, чтобы ты когда-нибудь осуществила мою мечту. Я бы стал тогда бесконечно счастлив.

— Папа, что такое первобытная ересь?

* * *

Поутру прилетело второе Грозное Письмо.

«…Требуем явиться немедленно! В противном случае, вы будете причислены к категории лиц, представляющих общественную угрозу…»

Повестка привела Дитриха в бешенство.

— Скоты! — вслух выругался он.

Каким образом он, тихий, законопослушный, честно трудившийся всю жизнь, вдруг стал представлять угрозу обществу? Нелепейшая ошибка!

Конечно, государство — гигантский организм. Оно живет своей собственной жизнью, его интересы отличны от интересов простых граждан. Питается и дышит, испражняется и защищается от опасностей. Люди — это клетки государства. Слабые и отработанные должны быть обезврежены и выведены из организма.

Но я расхотел быть клеткой! Я хочу обрести свободу. Дайте мне возможность распоряжаться оставшимся временем по собственному усмотрению.

---

Законы служат не мне, а тем, кто их подписывает. Государство капризно. Только за мою сознательную жизнь законы не раз менялись на противоположные. Но при чём здесь я?

Как вы не понимаете, что бывают ситуации, когда человек попросту не может исполнять ваши дурацкие правила? Разве не видите, я смертельно болен — вы же сами выдали мне голубой листок с диагнозом. Если не можете помочь, то хотя бы оставьте в покое! У меня больше нет времени и сил играть в жульнические игры!

Дитрих с тревогой вгляделся за окно. На улице поднялся ветер, он подвывал и заставлял, словно восставших мертвецов, шевелиться сухие жёлтые листья. Порой они, ведомые потусторонней силой, начинали немо кружить. В дальнем углу двора на ржавой детской карусели маячил сомнительный тип в тёмном плаще с накинутым на голову капюшоном. Он возник там вчера и с тех пор лишь изредка менял диспозицию, садясь то на качели, то на качалку-мотоцикл. В тени глубокого капюшона лица нельзя было разглядеть.

«Надо ИХ опередить».

Дитрих смутно представлял себе тех, с кем в последнее время мысленно дискутировал. ОНИ были неосязаемы, не имели формы, при этом — были бессмертны и всесильны. Дитрих осознавал, что его ум доверху забит этой чепухой — обидой на весь мир. Сейчас важно перейти на новый этап. Изгнать из головы пылающих демонов. Перестать рефлексировать и начать действовать.

— Папа, давай играть! — воскликнула Лиза. — Ты обещал со мной поиграть!

Дитрих подошёл к дочери, аккуратно сдвинул в сторону детали конструктора и сел на диван.

— Ну папа! Что ты наделал! Ты всё поломал! Я строила нам дом!

Он поднял Лизу и посадил себе на колени. Крепко обнял.

— Солнышко, у меня к тебе очень серьёзный разговор.

— Давай играть?

— Посмотри на меня! Послушай! Мне надо с тобой поговорить.

— Давай, говори. Что случилось? Ты опять грустный.

Дитрих изобразил улыбку. Лиза искусственно улыбнулась ему в ответ.

Девочка опустила голову и потянулась за конструктором.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Да слушаю я тебя, слушаю! Говори уже. — Дочь наконец подняла глаза, в которых отражалась лёгкая сиюминутная досада. Её взгляд ещё не был заражён тоской, которая появляется у взрослых, осознавших ограниченность своих жизненных ресурсов — отпущенного времени и сил.

— Ты должна сделать выбор.

— Какой?

— Очень важный в твоей жизни. Я свой выбор сделал. Теперь — должна ты. Дело в том, что я решил отправиться в длинное трудное путешествие, за пределы Города. Вряд ли я когда-нибудь вернусь. Решай, отправишься ли ты со мной или останешься здесь, но одна. Тебя примут в интернат, я узнавал. Дадут кровать, тумбочку, будут кормить и учить, пока не вырастешь. Будешь каждый день обижаться на меня, на несправедливость судьбы. Будешь часто плакать, пока не закончатся слёзы. Потом найдёшь работу, снимешь каморку. И сможешь, если получится, сама устроить своё семейное счастье. Или поедешь со мной, но тогда я не могу предсказать, что тебя ждёт. Потому что и сам не знаю. Может быть, что-то невероятно жуткое. И в том и в другом случае тебе предстоят испытания. Но ты уже большая и способна понять, что жизнь непростая штука.

Лиза сидела, низко опустив голову. Дитрих поднял её подбородок. По бледно-розовым щекам скатывались горькие слёзы, одна за другой, оставляя блестящие полоски. Серые непонимающие глаза до краёв были заполнены влагой. Дитриху хотелось зарыдать в голос, грудь защемило. Он сильнее сжал дочь в объятиях — ничего другого не мог сделать.

Лиза вырвалась и уткнулась лицом в подушку.

— Ты меня не любишь! — захлюпала она. — Я и так тебя почти никогда не вижу. А теперь ты хочешь меня бросить!

Дитрих по привычке считал дочь ещё совсем маленькой, думал, что ей будет трудно понять. Но Лиза всё поняла сразу и совершенно правильно. Хотя, может быть, и не знала, какими словами выразить нахлынувшие чувства.

— Лисёнок, не плачь, — ощущая себя совершенно глупо, сказал он и погладил жидкие детские волосы. — У меня проблемы со здоровьем. Я вынужден что-нибудь срочно предпринять, не могу оставлять всё так, как идёт. Прежняя жизнь закончилась.

— Почему? Ты же сам обещал, когда переезжали, что уж в этой каморке мы будем жить долго.

— Всё, пожили.

— Это называется не долго, а очень мало! Я не успела завести ни одной подруги.

— Ничего страшного. Заведёшь в другом месте.

— Да? Ничего страшного? В другом месте подруги будут плохие! Здесь, наверное, были бы самые лучшие подруги на свете! Если мы уйдём — больше таких не будет. Никогда!

— Послушай! У тебя здесь не было ни одной подруги. И может быть, никогда бы не появилось. А в путешествии ты точно кого-нибудь да встретишь.

Лиза долго молчала.

— Ты должна принять решение, — словно мантру повторял Дитрих и гладил её спину ниже бугорков. Затем стал делать лёгкий массаж, словно пытался сбросить с себя груз ответственности, хотя отлично понимал, что непростое решение уже принято. Им самим. Требовалось лишь согласие, атрибут соучастия. Достаточно простого кивка.

— Папа, обними меня, — пробормотала девочка.

Дитрих лёг рядом и обнял дочь.

— Папа, пожалуйста, не бросай меня. Я хочу с тобой. Не хочу в интернат.

Она подняла голову. Лицо у неё было заплаканное, а вид самый жалкий. Может, отдать в актрисы?

— Хорошо, — ответил Дитрих. — Замечательно. Я не знаю, что нас ждёт. Наверное, многие трудности и опасности. Но обещаю, что стану защищать тебя. Главное, что мы будем вместе.

— Хорошо, — тихо повторила Лиза. Потом она вдруг села. Настроение её резко переменилось. — Пошли! Ну чего ты разлёгся? Нам надо идти в твоё путешествие!

Дитрих поднялся.

— Спасибо, милая! Давай наведём в комнате порядок. Когда уходишь, надо оставлять после себя чистоту. Особенно когда уходишь навсегда.

Дитрих мочил и выжимал тряпку, а Лиза вытирала пыль на полках. Потом чистили ковёр. Пылесос был неисправен, и они придумали отматывать скотч и чистить ковёр липкой стороной. Выглядело это крайне странно. И всё же им было радостно — потому что делали одно дело вместе.

Потом девочка достала свой «секрет». Она хранила в небольшом бархатном мешочке несколько предметов. Горстка ярких цветных скрепок, золотистый фантик от шоколадки, розовый браслетик, сплетенный из резинок. Это были для неё самые-самые драгоценные вещи на свете. Их она, конечно, решила взять с собой.

4. Уход

— Смотри! Твои ботинки совсем прохудились. Лохматые. Видишь?

— Вижу!

— Купи себе новые.

— У меня нет лишних денег.

Лиза подставила палец к подбородку и забавно изобразила глубокую задумчивость.

— М-м-м… О, есть идея!

Она ушла к дивану, принесла ножницы, бумагу и фломастеры.

— Папа, а какое число самое большое?

— Миллиард.

— М-м-м… А какое число больше миллиарда?

— Триллион.

— А больше триллиона?

— Секстиллион.

— А больше секстиллиона?

— Не знаю. Бесконечность.

— Сколько нулей у бесконечности?

— Бесконечно.

— Это как? До самого неба, что ли?

Девочка, высунув язык, вырезала ножницами из бумаги несколько относительно прямоугольных клочков и принялась старательно рисовать деньги. Особое внимание она уделила количеству нулей после единицы. Сначала они шли большие, последующие постепенно уменьшались, и в конце ряд нулей загибался книзу, словно окончательно уходя за горизонт.

Лиза разрисовала несколько бумажек и подошла к отцу.

— На, возьми. Смотри, здесь много денег. Видишь? Купи новые ботинки.

Дитрих грустно обнял дочь, с тревогой коснувшись бугорков на её лопатках.

— Спасибо, милая!

На следующее утро Лиза первым делом подошла к порогу и насупилась.

— Что случилось? Иди чисти зубы.

— Ты не купил новые ботинки! Почему? Я же старалась, рисовала! Что, мои деньги плохие?

* * *

Дитрих вдумчиво, сосредоточенно брился. Словно писал кандидатскую диссертацию. Размазывал пену по щекам, подбородку. Смачивал — из крана бежала тонкая горячая струйка — и водил по коже лезвием.

«Последний раз бреюсь. Не возьму станок и гель. Лишний вес».

Сегодня он выбрился особенно тщательно, до гладкости и порезов. Затем собрал в кучу бритвенные принадлежности и кинул в широкий мусорный пакет у порога. Он уже трижды за утренний тайм ходил выбрасывать мусор.

Скарба набралось на удивление много — около дюжины больших клетчатых полипропиленовых баулов, и это несмотря на то, что Дитрих в последние несколько лет, пока у него зрела смутная мысль о путешествии, изо всех сил старался не приобретать ничего лишнего.

Накануне он сходил на Развал и выторговал почти задаром раздолбанный электрический драндулет, что-то вроде мотороллера с кузовом. Это всё, что он мог себе позволить. Пилигримы — так назывались в народе мифические путешественники за пределами Сущего мира — погрузили баулы в драндулет. Пространство в кузове было ограниченное, поэтому сумки пришлось укладывать в два слоя. Чтобы багаж не выпал за борт и не болтался, перевязали верёвкой. Дитрих сел впереди на одноместные козлы. Лизе пришлось забраться на сумки, на самую верхотуру.

— Прощай, наш очередной дом! — тихо проговорила девочка, крепко сжав руками верёвку. — А куда мы вообще собираемся ехать?

Дитрих и сам задавался этим вопросом. Автомобильные дороги Центроса начинались и заканчивались непосредственно в Городе. Ведущие вовне — отсутствовали в принципе, за ненадобностью. Вся человеческая цивилизация теснилась внутри единого гигантского мирополиса. Словно солнце без лучей.

Как один из вариантов, Дитрих подумывал устроить стоянку в пригороде, совершить несколько разведочных вылазок в разные стороны, а потом попытаться прорваться вовне.

— Мы едем домой, — отмахнулся он.

— А где будет наш новый дом?

— Там, куда мы едем.

— Ну а в какой это вообще стороне? Там, там?

Отец задумчиво обернулся и немного сдвинул её указующую руку.

— Примерно вон там.

— А-а, понятно, — неуверенно протянула дочь.

Драндулет мелко беззвучно задребезжал и… медленно тронулся вперёд. Слева стремительно проносились обтекаемые капсулы. Справа шли нарядно одетые пешеходы, брезгливо косились и, легко обгоняя пилигримов, исчезали далеко впереди. Дитрих исподволь наблюдал за ними, выхватывал взглядом случайного прохожего и придумывал для себя историю, кто он такой, чем занимается, куда спешит.

Лиза поначалу крепко держалась за баулы, но, убедившись, что повозка ползёт с черепашьей скоростью, ослабила хватку и заскучала.

— Ты не мог бы ехать побыстрее?

— Видишь, никак.

— Тогда давай играть в слова. Тучи. Теперь ты называешь любое слово на последнюю букву, на «и».

— Предлагаю лучше сыграть в ощущения. Надо вспомнить какое-нибудь яркое ощущение, приятное или неприятное — запах, вкус или звук, и сочно описать его. Так, чтобы в воображении сразу нарисовалась живая картина. Давай?

— Ты первый.

Дитрих рассеянно помолчал. Потом сконцентрировался.

— Представь себе такую ситуацию. Лето. Ты пришла из сада с полной тарелкой свежесобранной виктории. Садовой земляники. Ну, клубники, как сейчас говорят, хотя это совершенно другое.

— Мм, клубничка — обожаю!

— Ополоснула водой, очистила от листиков, потолкла в чистой тарелке толкушкой, залила молоком, перемешала. Зачерпнула ложкой прохладную смесь и в рот…

— Я не люблю с молоком.

— Ну, тогда просто чистые красные ягодки сложила горкой целиком или разрезанные пополам, пшикнула на них сверху сливками…

— Я люблю просто клубнику, без всяких добавок.

Дитрих терпеливо улыбнулся.

— Теперь твоя очередь.

— Так нечестно! Ты моё любимое ощущение рассказал, это я его хотела… Ладно. Новый год. Наряженная ёлка с горящей гирляндой. Праздничный стол. И мы чистим мандарины. В нос брызгает мелкая такая капелька и раздаётся резкий мандариновый запах.

— Великолепно! Теперь я. Представь себе: зима, солнечно и морозно. Ты идёшь по узкой тропинке в искрящемся снегу, а он под ногами громко скрипит: хру-хру…

— Колокольный звон…

— Так. Ну, ещё поподробнее, ярче опиши. Где ты, кто рядом, какая погода?

— Не знаю. Просто колокольный звон.

— Ладно. Ты идёшь по переулку и проходишь мимо пекарни. Из приоткрытой двери доносится мягкий обволакивающий запах свежеиспеченного хлеба. Ты заходишь, покупаешь горячую румяную булку. И, не доходя до столика, с хрустом разламываешь её ближе к кончику…

Полчаса спустя девочка не выдержала, слезла с баулов на тротуар и пошла рядом.

— А если я буду сзади толкать — ты сможешь ехать быстрее? — съехидничала она.

— Но нам же надо везти всю эту поклажу. На себе не унесёшь! Это ещё повезло, что у нас так мало вещей. Представь, большинство людей всю жизнь стоят на одном месте — так много у них накопилось имущества. Оно держит их, как огромный морской якорь. Они вросли корнями в твердь, словно деревья.

— Получается, чем меньше у человека вещей, тем он быстрее движется?

— Получается, так.

— Значит, мы тоже с якорем, только меньшего размера? — Она скептически пожала плечами. И возразила сама себе: — Да нет. Чушь какая-то. Быстрее движется тот, кто на автомобиле.

Дитрих ничего не ответил. Он размышлял.

Посуда, постельное белье, одежда, обувь. Он в деталях помнил, как всё это плотно укладывал во вчерашний дневной тайм. Сколько было затрачено усилий, чтобы упаковать вещи компактно. А скольких денег это когда-то стоило! При скудных финансовых запасах на текущий момент. Инструменты, утюг, чайник, сковородка с кастрюлей, шторы, несколько картин, тазик, книги, какие-то склянки и тюбики для ванной. Как без всего этого прожить?

Минимальные бытовые удобства — фундамент современной жизни. И насколько всё это ненужно для чего-то Главного в Жизни. Только вот в чём состоит это Главное? И в какой стороне искать Главное? Ясно одно — на Землю не попасть прямиком из Сущего мира. Это всем известный факт. Но можно ли попасть туда из Искусного мира? И существует ли вообще Земля?

Вопросы, вопросы. Страшные и зудящие, как ночные комары.

Дитрих вспомнил о своём страхе. Собственно, он никогда о нём не забывал. Тревога лишь то заглушалась, то вновь обострялась. Зачем ему будет нужен этот хлам, когда он превратится в камень?

— Солнышко, а тебе самой нужны эти вещи?

— Подушка со львёнком! — вскричала Лиза. — Хотя, если подумать… М-м-м… Нет, не нужны. Но кое-что пригодится.

Дитрих заехал на стоянку у спортивного магазина и заглушил драндулет.

«Хорошо бы продать или припрятать куда-нибудь. Вдруг вернёмся».

— Дочь, я схожу куплю палатку, рюкзаки. А ты пока достань свою одежду и то, что для тебя ценно. Я сниму баулы. Остальные вещи оставим здесь. Пойдём пешком, так быстрее.

— Но я не хочу пешком! — заныла Лиза. — Давай вернёмся домой! Я уже напутешествовалась. И проголодалась.

— Я сдал каморку хозяину. Пути назад больше нет. Только вперёд.

* * *

Город тянулся бесконечно. Из него ещё не так-то просто было выбраться. Казалось, уже закончились сияющие проспекты с гигантскими шикарными домами, торгово-развлекательные центры, вся эта суета и дребедень. Началась промышленная зона с заборами и гаражами, густо дымящие трубы теплоэлектростанции, железная дорога с вихляющими пьяными колеями, огромные складские комплексы. И вдруг опять — многоэтажки, торгово-развлекательные центры, проспекты.

Город — это и был весь Сущий мир. Точнее говоря, плеяда городов, связанных друг с другом хайвеями и высокоскоростными магистралями. Кому в здравом уме придёт мысль выбираться за пределы Мирополиса? Внутри всё, снаружи — ничего.

Пилигримы останавливались в дешёвых хостелах при заправочных станциях. На четвёртый день стали подходить к окраинам Золотого Города.

Здесь, собственно, не было не то что пешеходных дорожек, — даже тропинок. Только широкая автострада на высокой насыпи с толстыми металлическими отбойниками. И обочины у дороги не было. Впереди блестела тёмная река. Отец с дочерью шагали друг за другом по трассе, прижимаясь к отбойнику, держась за руки и вздрагивая каждый раз, когда на огромной скорости мимо проносилась грузовая фура, швыряя в них ударом воздуха.

Лиза беспрерывно хныкала.

— Хочу домой! Папа, что мы здесь делаем? Я боюсь!

— Лисёнок! Потерпи немного. Мы только перейдём мост через реку, а потом спустимся вниз, в сторону от шоссе.

— Не хочу вниз, хочу домой!

Дитрих прекрасно понимал дочь. Он и сам чувствовал себя дурно. Воздух был густо пропитан автомобильной и асфальтовой гарью. Уши закладывало от гула. Разболелась голова. Преодоление моста оказалось большим стрессом. Дитрих подсадил Лизу на ступеньку отбойника, потом перелез сам и перетащил дочурку. Придерживая её за руку, стал осторожно спускаться по крутому щебёночному откосу. Камни проваливались и осыпались под ногами.

Наконец добрались до зелёной травы, показавшейся инопланетной, и свободно вздохнули. Вернее, Дитрих свободно вздохнул и полез в рюкзак за таблеткой от головной боли и за бутылкой воды. У Лизы же появились новые причины для нытья. Она вдруг обнаружила в воздухе рой мошкары, которая досаждала и больно кусала. Лиза устроила истерику.

— Хватить мне на голову приключений! — орала она, размахивая руками и топая ногой. — Наприключались! Поехали домой! Они куса-а-а-ются! Ай! Ой!

Дитрих снял куртку и стал вертеть ею, как пропеллером, над головой и по сторонам.

— Пойдём скорее, — скомандовал он. — Здесь низинка, высокая трава и ветра нет. Скорее покинем это место, там дальше не будет никакой мошки. Побежали!

И они быстро засеменили вперёд, туда, где вдалеке на пригорке одиноко высилось кирпичное строение с металлическими решётками на окнах, обнесённое бетонным забором с колючей проволокой. Здание казалось старым, заброшенным и нежилым. Во всяком случае, в тёмных закрытых окнах не заметно было никакого движения. Красные потемневшие кирпичи, рябые, изъеденные временем. Заплесневевший с зеленью высокий бетонный забор с колючей проволокой поверху. Справа от глухих ржавых ворот в заборе виднелись помятые металлические двери, сбоку от них была привинчена небольшая стеклянная табличка: «Департамент здравоохранения. Психиатрическая лечебница №126».

— Всё, нет больше мошек? Убежали от них? — приободрил дочку Дитрих.

— Здесь мне тоже не нравится. Как-то мрачно.

— Надо двигаться. Впереди будет лучше.

— Откуда ты знаешь? Ты когда-нибудь бывал там раньше?

— Не бывал. Но я верю.

— Ну! Верить — мало. Мне надо точно знать!

Они миновали бетонный забор, затем долго шагали по сухой глинистой корявой дороге на кромке котлована для отстоя промышленных стоков. Искусственное озеро было наполнено разноцветной водой, точнее грязной маслянистой жидкостью, слои которой не смешивались между собой. В одной части она была мутно-зелёная с белыми пенистыми разводами. В другом месте нефтяная плёнка создавала фантастические узоры. Тычась в пологий рыжий берег, плавали куски пенопласта, пластиковые бутылки, жестяные аэрозольные баллончики и прочий потребительский мусор.

За отстойником глинистая дорога спустилась к тополиной роще и неширокой речушке. На лысом бережке сидел пожилой планетянин в рыбацкой шляпе с опущенными полями и с удочкой. В красном пластиковом ведёрке плавали несколько гальянов и окуньков.

Лиза с интересом склонилась над ведёрком. Потом осмелела и сунула руку внутрь. Одна из рыбёшек хлестнула хвостом и обдала девочку брызгами. Лиза испуганно отдёрнула руку, отпрянула. Рыбак бросил на неё неодобрительный взгляд.

— Не, здесь не пройдёте! — пробурчал старик на вопрос Дитриха. — Моста нет, и переправы никакой. Если только вброд, да здесь глубоко. Куда вам надо?

— На тот берег, — уклончиво ответил пилигрим.

— Направо не подскажу, там глушь, заросший берег, я сильно далеко не заходил. А налево дачный поселок, за ним коттеджи и дворец Сами Знаете Кого.

— Кого?

Рыбак пугливо оглянулся по сторонам.

— Не знаю, — сквозь сжатые зубы проговорил он. — Одного известного Аристоса.

Наконец он сообщил полезные сведения. Вблизи коттеджей располагалась старая плотина. Перебраться через речку можно было там.

Пилигримы оставили пожилого рыбака и двинулись влево вдоль реки. На травянистом берегу, особенно там, где расступались ивы и кустарники, пестрели жёлтые весёлые одуванчики.

Ещё издалека путники услышали тревожную неприятную музыку. От этих звуков исходила явная опасность. Там, где река слегка изгибалась, на просторной поляне с примятой травой расположились на пикник три огромных чёрных внедорожника, размерами больше схожие с автобусами. Из открытой двери одного орал на всю округу тюремный шансон. В воздухе тянулся зловонный запах жареного мяса и пива, слышались пьяные голоса, плеск встревоженной воды. Один из боровов с бордовым лицом, пошатываясь, босиком брёл в заросли в поисках отхожего места. Трещали под ногами сучья, слышались невнятные ругательства. Не дойдя до ствола дерева, он приспустил спортивные штаны и стал мочиться длинной жёлтой струёй, время от времени бессильно роняя голову и снова её вскидывая.

Дитрих сжал руку притихшей Лизы и повел дочь в сторону, в обход пикника. Так безопаснее. От непредсказуемых компаний лучше держаться подальше. Они прошли по глубине лесочка и снова выбрались на грунтовую дорогу. Вскоре, как и предсказывал рыбак, начались старые дачи с разноцветными, заросшими зеленью домиками, с заборами из штакетника или сетки-рабицы. Было немноголюдно, иногда сквозь просветы малиновых кустов виднелась какая-нибудь женщина в цветастой футболке и бриджах, склонившаяся над грядкой.

За дачным посёлком начались высокие сплошные заборы. Всюду было перекрыто и загорожено — частная собственность. Иногда в случайные щели или в приоткрытые для выезда автомобиля ворота проглядывали красивые дома и голубые бассейны. Потом пилигримы угодили в уличный тупик, упирающийся в контрольно-пропускной пункт, пришлось возвращаться и обходить, довольно далеко.

Наконец они вышли к очень старому бетонному мосту-плотине, под которым вода перетекала через четыре широкие трубы. Берег по обеим сторонам моста был укреплён стенками, выложенными из позеленевших от сырости бетонных блоков. В зазорах между ними прорастала трава. Путники перебрались на другой берег. Они порядком устали и проголодались. У старой ивы, на площадке, образованной оставленной строителями галькой, засохшими излишками бетона, валялись кучей корявые ржавые железяки и длинный обрезок двутавра. Здесь, рядом, на сухой выцветшей траве, путешественники и устроили небольшой привал.

5. Пригород

Пройдя мимо длинных теплиц и тюрьмы, пилигримы неожиданно вышли на свинтусовую ферму. В воздухе стоял густой запах навоза. Ферма была обширная, и путники стали обходить её вдоль ограждения.

За грязной жердяной изгородью царили суматоха и беспорядок, раздавался визг. Бестолковые рыла суетливо толклись вокруг огромной грязевой лужи. Время от времени одна из харь разбегалась и со всей дури плюхалась в жидкое месиво. Комья грязи и брызги летели на окружающих в сопровождении дикого восторженного рёва.

— Хук обрызгал больше всех! — орал здоровенный хряк с фиолетовой мордой и маленькими беспокойными глазками.

— Е-е-е! Ещё! — неистовствовала толпа.

— Теперь очередь Хека!

В сторонке несколько мохнатых существ толкались, не решаясь вступить в настоящую драку. Вырывали друг у друга из лап какие-то, вероятно съедобные, ошмётки неприятного вида.

— Отдай!

— Это мой кусок!

— Нет, это мой кусок! Я его первый заметил!

— А я его первый схватил! Я не видел, как ты его заметил. Кто схватил, тот и ест!

— А мне блевать! Я сейчас у тебя выхвачу! И в глаз заеду.

Толстый грязно-розовый Хек развил приличную скорость, но перед самой лужей неловко поскользнулся, грохнулся о твердь и заскользил всей тушей, создавая впереди себя волну, а позади — широкий оплывающий след.

— У-у-у! — ревели зеваки.

— Папа, кто это? — шёпотом спросила Лиза.

— Свинтусы.

Пилигримы двигались вдоль изгороди, с любопытством поглядывая внутрь. Группа свинтусов организовала кучу малу. Какой-нибудь толстяк пытался взобраться поверх груды, на третий или четвёртый слой и стать вершиной пирамиды. Самые нижние распластано валялись рылами в грязи и блаженно улыбались. У толстяка ничего не получалось, он кубарем скатывался вниз, оглашая воздух яростным хрипом. Его немедленно заменял другой боров, который тоже лез на кучу.

Поодаль несколько особей хлебали из длинного корыта серую вязкую киселеподобную массу, которая крупными каплями выпадала из кранов. Один свинтус валялся на спине прямо в жёлобе, подставив под кран раскрытую пасть. Из другого крана ему капало в область причинного места, отчего он каждый раз с видимым удовольствием коротко содрогался.

Внезапно Дитриха ухватила за куртку цепкая щетинистая лапа. Оказалось, за столбом таился и подкарауливал их матёрый коренастый свинтус.

— Зайчатки мои! — захрипел он. — Позабавимся?

Лиза взвизгнула и отскочила. Дитрих с силой стал колотить по лапе, ему с невероятным усилием удалось вырваться из вонючей хватки.

— Куда же вы, белочки мои, пушистики!

Дитрих в несколько прыжков достиг побледневшей Лизы и крепко сжал её руку.

— Не бойся. Обойдём подальше.

Коренастый сердито вскинул мохнатые лапы, затем стал гулко колотить ими себя в грудь.

— Я! Зарубите на носу!

Затем он стал гулко ударять в длинную колышущуюся жердь. К счастью, та была хорошо закреплена.

— Я лучше всех! — горланил свинтус. — Запомните! Когда-нибудь я надуюсь как шар и взлечу над миром. Я надуюсь ещё сильнее и лопну! Ошмётки разлетятся во все стороны и шмякнутся на пушистиков! Я буду падать с неба как липкий снег! Это будет очень весело! Моя слава будет вечной!

Дитрих с Лизой, взявшись за руки, взволнованные, пошли в обход фермы по дикому полю. Порывы ветра порой сгоняли стойкий навозный запах. Дышать становилось легче.

* * *

Хрупкость. Ты знаешь, что прочность целого мира кажущаяся. В минуты спокойствия время растягивается. Становится скучно, ты не знаешь, куда девать время. Можно сдохнуть от тоски. Если не шевелиться, ничего страшного не произойдёт. Главное, остерегаться дятлов, отбойных молотков и неуклюжих детей. В общем, любых сотрясений. Иначе катастрофа. Цельное растрескивается, грохается вдребезги, разлетается мелкими острыми осколками. Мир уже никогда не склеить, не собрать в прежнем виде. Разбитое остаётся разбитым навсегда. Всё пребывает в непрестанном центробежном распаде. Острейшая нехватка времени. Кажется, что ты попал в водоворот неистовой горной реки, она в любой момент может размозжить череп о валуны.

Перестань отчаянно трепыхаться и противиться течению. Отдайся волне. Позволь бурному речному потоку нести тебя вперёд. Главное — держись над водой, дыши спокойно. Потихоньку выгребай к берегу.

— Милостивые сударь, сударыня, простите великодушно!

Навстречу пилигримам с пука соломы у края глинистой дороги поднялся бородатый человек в вязаной шапочке набекрень и в пальто, запятнанном краской. Штаны у него были длинные, складками, волочащиеся по пыли, обросшие бахромой. Ботинки древние, исцарапанные. Приставшие к пальто соломинки он даже не пытался стряхнуть.

Лиза испуганно сжала руку отца.

— Кто вы? — настороженно спросил Дитрих.

— Бомзе Юрий Тимофеевич, бывший музыкант, — отрекомендовался бородатый и поклонился. — Позвольте полюбопытствовать, кого имею честь лицезреть?

Дитрих назвался и представил дочь.

— Очень, очень приятственно, — молвил Юрий Тимофеевич.

— Скажите, куда ведёт эта дорога?

— К нашему Хранилищу, разумеется.

— Хранилищу чего?

— Приходов, известное дело. Милостивый государь, правильно ли я понимаю, вы желаете попасть Вовне?

Дитрих покраснел. Ему ещё никогда ни с кем не приходилось говорить о своих намерениях вот так напрямую, в открытую, вслух. Между тем, бородатый вёл себя естественно, словно беседовал о погоде. Словно никогда не жил в Золотом Городе с его нормативной лексикой, нежелательными темами разговоров. Словно он встречал пилигримов множество раз.

— В этом нет сомнения, — самостоятельно решил Юрий Тимофеевич. — Вижу, путники вы усталые. Стезя предстоит долгая и многотрудная. Разрешите пригласить на огонёк. Зинаида Петровна, наша несравненная, готовит прекрасные каши. А после отдыха продолжите свой путь — я укажу верную тропу.

Дитрих подумал, взглянул на Лизу и молча кивнул.

Дорога их привела к огромной, многокилометровой промышленной свалке. Территория её не была огорожена, однако при въезде высилась претенциозная прямоугольная арка с отвалившейся вывеской и болтающимися проводами. Сразу за аркой начинались тянущиеся до горизонта горы различных отходов. Чего здесь только не было! Обломки железобетона. Всевозможные куски железа, пластика, дерева, резины. Треснутые фаянсовые изделия. Мотки проволоки. Автомобильные шины в невероятном количестве, а также остовы самих автомобилей. Ржавые бочки и контейнеры. Бывшая в употреблении мебель.

Навстречу выскочила лохматая овчарка, замахала хвостом. Бородатый потрепал собаку по рыжей холке и уверенно повёл гостей в глубину завалов. Свалка походила на настоящий город — с улицами, проулками, широким проспектом. Дитрих вспомнил слова Стеклянного Человечка. Здесь тоже, оказывается, жили люди, причём в немалом количестве. Занимались своими обычными делами. Вот навстречу дед с грохотом и лязгом катит гружёную всякой всячиной тележку. Вон там, в крутых горах рухляди видны отверстия, ведущие в выкопанные и, вероятно, благоустроенные пещеры. Женщина с младенцем в слинге на груди равнодушно наблюдает за чужаками. Здесь — торговые лотки с товаром, пускай и своеобразным. Два продавца играют в шахматы. Третий внимательно наблюдает за ходом игры. Лоб нахмурен, видно, серьёзно просчитывает варианты.

Свернули на боковую улочку и подошли к огороженному дворику перед лачугой, сложенной из самых разных материалов. Собирательство отличается от производства тем, что не может обеспечить любое количество однотипного материала.

Во дворике горел костёр, возле которого сидели и разговаривали двое мужчин.

— Джентльмены! — обратился Юрий Тимофеевич. — Позвольте прервать вашу интеллектуальную беседу. К нам любезно пожаловали гость и гостья. Я пригласил их отобедать и отдохнуть.

В пластиковом кресле сидел Вячеслав Борисович — в кожаной жилетке и спортивных трико. У него было выбритое до блеска лицо с грустно опущенными уголками рта. Другой, Роберт Филиппович, в больших очках, с морщинами по всему лицу, лежал в шезлонге, на мужчине были надеты маскировочная куртка и синие рваные джинсы. Хозяйка, Зинаида Петровна, полная женщина, одетая в опрятное синтетическое платье с рисунком из крупных бабочек, занималась мелкими домашними делами.

— Прошу! Прошу! — Роберт Филиппович живо поднялся с шезлонга и пригласил Лизу сесть. А сам перебрался на самодельную табуретку.

Зинаида Петровна засуетилась насчёт ужина и скрылась в лачуге, откуда вскоре раздался грохот падающей металлической посуды. Из кривой жестяной трубы на крыше показался вялый серый дымок.

Юрий Тимофеевич подбросил в костёр деревяшек, выделявших при горении неприятный запах.

Дитрих с Лизой уселись боком на шезлонг, чувствуя неловкость. Но вот хозяйка обнесла всех чаем, и путникам стало комфортнее.

— Ровно перед вашим приходом, — начал Роберт Филиппович, — мы с коллегой размышляли о том, что делает человеческий организм живым, а главное, осознающим себя. И пришли к выводу, что если мы объявляем человека цельным…

— …то после смерти он навсегда прекращает существование, — уныло вступил Вячеслав Борисович. — Человеческая частица не может одновременно быть корпускулой и волной.

— Странность, однако, в том, что человек вроде бы умирает, но продолжает полностью оставаться частью мира, никуда не исчезает, ни одним атомом, ни одним вздохом. Всё, из чего он состоял, остаётся на месте. Но что-то такое происходит, отчего осознанное существование прекращается, связь с ним прерывается. Все детали есть, а механизм не работает… Далее мы обсудили вариант, в котором жизнь — это болезнь неживой природы. Но отмели его в связи с неприятностью. Всё-таки привычней мысль о том, что люди всю жизнь противостоят недугам, а не сами являются болезнью.

— Привычкой не измерить истину.

— Вы совершенно правы, мой любезный друг. Если жизнь и, в особенности, люди представляют собой сложную форму вируса, тогда главная задача человечества — плодиться, размножаться и иным всяческим способом распространять своё присутствие. Так сказать, расползаться, словно опухоль. Бр-р-р!.. Страшно представить!

— Рассмотрим вариант, когда организм составной, не единое целое…

— Любопытный случай. Предположим, человек состоит из двух частей — физического тела и некоей бессмертной субстанции, называемой духом.

— Ну, скажем так, долгоживущей.

Роберт Филиппович покачал головой.

— Имеем пространство для дискуссии. Но не суть. Предположим, дух существует…

Зинаида Петровна раздала всем тарелки с дымящейся овсяной кашей. Дитрих благодарно улыбнулся.

— Ешь, — кивнул он дочери.

Лиза поморщилась. Дитрих сделал строгое лицо, и девочка сунула кончик ложки в вязкую… Она краем уха слушала беседу взрослых, не всё понимая. Запомнила слово «субстанция». Вот в эту вязкую субстанцию она и сунула ложку и стала ковырять, периодически брезгливо скусывая кашу с ложки передними зубами.

Взрослые ели с большим аппетитом.

Роберт Филиппович многозначительно поднял ложку и ещё многозначительнее произнёс:

— Итак, дух. Неизбежно возникает вопрос назначения физической оболочки. Заперт ли дух в ней, словно в темнице с целью наказания? С необходимостью непрестанно терзаться, мучиться, испытывать боль. Или же он обретает с телом свободу действия вроде вознаграждения — то, что ранее являлось недоступным. Может ли дух совершать поступки, не имея тела? Очевидно, не может.

К обсуждению присоединился Юрий Тимофеевич.

— Судари! Обрести жизненный опыт возможно, лишь совершая поступки и ошибки. Никак иначе.

Роберт Филиппович важно и значительно закивал, скребя алюминиевой ложкой по жестяной чашке и собирая самые сладкие остатки каши с краев.

Вячеслав Борисович уныло добавил:

— Жизнь не награда. Как может быть наградой то, что больно?

— Вопрос следующий. Каким образом дух попадает в телесную оболочку? По собственному желанию или по решению извне? Если целью является обретение свободы действий, то это допустимо признать собственным желанием духа. Осознанием необходимости опыта. А если цель страдание — для этого скорее подходит намерение внешней силы.

— Заточение в клетку…

— Далее, имеем следующий вопрос, взаимосвязанный со всеми предыдущими. Нахождение духа в телесной оболочке — это промежуточное положение? Проще говоря, жизнь — это абсолютное состояние или пограничное?

— Невозможно развитие личности без пограничного опыта, катализатора переосмысления.

— Что такое пограничный опыт? — спросил Дитрих.

— Критическая ситуация с существенным риском для жизни. Серьёзная болезнь, война, взрывы, экстремальные условия. Понимаете?

Дитрих кивнул.

— Ну, продолжим. Любопытный момент. Различаются ли духи между собой? Или они одинаковы, как подобные элементарные частицы? Скажем, могут ли они быть лучше или хуже друг друга, если можно применить такие сравнения? Или, если угодно, более развитыми и менее развитыми? Либо разными их делают телесные оболочки и обстоятельства. Мы же не можем признать, что люди одинаковы?

— Зависит от того, с какого расстояния смотреть, — уныло съязвил Вячеслав Борисович.

— Здесь имеем очередную любопытную дилемму. Является ли пограничным состоянием для духа непосредственно факт его нахождения в телесной оболочке? Или же — конкретная среда, в которой обитают все тела? То есть вся наша Планетта?

— Не хочешь ли ты сказать, что наш прекрасный мир по сути своей есть чистилище?

— Ну, не такой уж он и прекрасный. Да, именно это я и хочу сказать. Чистилище. И тогда самый главный вопрос: способен ли дух выбраться отсюда самостоятельно? Словно Мюнхгаузен, вытянуть себя за волосы из болота. Или его должен кто-то выдернуть? Тот, кто посчитает вашу миссию исполненной, экзамен пройденным…

Костёр потух, обитатели лачуги разошлись спать. Дитриху с Лизой выделили широкий твёрдый лежак в домике. Они завернулись на нём в свои спальные мешки и быстро уснули, день был трудный, наполненный яркими впечатлениями.

Утром пилигримов не будили, и они проспали долго. Мужчины ушли за добычей в самую глубину свалки. Кроме Юрия Тимофеевича — тот принёс воды из колонки и сел возиться с ретро-устройством, издающим шипящие звуки. Видно, любил покопаться в сложной технике, разобрать и собрать обратно.

На завтрак опять была овсяная каша, впрочем, свежеприготовленная.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил Дитрих Зинаиду Петровну, принимая чашку. Каша была горячая и вкусная. На этот раз Лиза ела с большей охотой.

После завтрака собрались в путь. Юрий Тимофеевич, как и обещал, пошёл с ними — показать дорогу. Той же обратной дорогой он вывел путников из Хранилища и привёл к едва различимой луговой тропке.

— Вот здесь через луг пожалуйте, милостивые судари, — показал он направление. — А там сами, сами.

— Куда ведёт эта тропа?

— Представления не имею. Все пилигримы уходят по ней. Думаю, может, указатель вкопать?

— Спасибо! — поблагодарил Дитрих.

— Хорошим людям помочь не жалко, — ответил Юрий Тимофеевич. Он сунул руки в карманы и неторопливо, распрямив спину и гордо держа голову, зашагал домой.

6. Декантатор

Небо затянуло густыми облаками. Казалось, вот-вот пойдёт дождь. И Дитрих забеспокоился о том, что не взял зонта. С другой стороны, он прекрасно понимал, что зонт в пешем путешествии непозволительная роскошь. Такая же, как, например, классический костюм с галстуком. Или лакированные туфли. Нелепица.

Пилигримы шли по сухому плешивому лугу. До горизонта простиралась бугристая пересечённая местность с редкими деревцами.

Справа от тропы, метрах в трёхстах, лежала низина, поросшая кустарником. И в этой низине располагалось вытянутое сооружение со сводчатой крышей. Из здания доносился мерный стон, заглушаемый расстоянием, лёгким полевым ветром и луговым многозвучием — жужжанием и стрёкотом насекомых, шорохом травы. Стон стелился по окрестности — многоголосый, печальный, обречённый.

— Папа, что там такое? — спросила Лиза.

— Пойдём посмотрим.

— Не хочу. Вдруг мы потеряем тропу?

— Но ты же спросила? Значит, тебе любопытно. И мне тоже. Пойдём! Никакую тропу мы не потеряем, потому что идём куда глаза глядят.

Дитрих потянул её за руку, и они зашагали наискосок через поле. Дочь заметно нервничала, ей не нравилось идти по траве. Жутко боялась муравьёв и букашек, которые могут заползти на ноги. Она часто останавливалась и раздражённо отряхивала штанины, носки и кроссовки. Легинсы Лиза сменила на джинсы ещё утром.

Стон становился отчётливее и печальнее. Дитрих гадал, что же это такое может быть. Они спустились по склону в низинку и упёрлись в зелёное сетчатое ограждение с протянутой поверх рогаток колючей проволокой. По ту сторону забора находилось большое серое бетонное здание, напоминающее бункер. Никакого движения не наблюдалось. Пилигримы двинулись вдоль сетки к торцу здания. Иногда им встречались грозные таблички: «Режимная территория! Предъявите пропуск» или «Внимание! Территория государственного предприятия „Декантатор-Ост 2“. Проезд, проход посторонних лиц строго запрещается!».

Дочь сильно потянула за руку.

— Пойдём отсюда.

И вдруг Дитрих вздрогнул. Ему захотелось немедленно, сломя голову драпать. Как он мог так расслабиться со своим проснувшимся некстати любопытством? Поставить под угрозу всё путешествие. Глупо до невозможности. Никогда больше не смей так делать!

Им навстречу вдоль ограждения вышел плотный пожилой человек в защитного цвета куртке и такой же кепке.

«Попались, — сжал губы Дитрих и внутренне весь напрягся. — Что ему сказать? Заблудились! Взрослый мужчина с маленькой девочкой за Городом в глухом месте возле режимного объекта. Абсурд какой-то. Впрочем, безголовые стражники не понимают шуток — общеизвестный факт».

Встречный, однако, никоим образом не походил на безголового стражника.

— Вечный день! — громко приветствовал он, дотрагиваясь до козырька кепки. Видимо, по старой привычке.

— Вечный день, — напряжённо ответил Дитрих.

Встречный осклабился.

---

— Страшно? Меня зовут Вальтер. Они на консервации. Хотите посмотреть?

— Кто?.. Кто на консервации?

— Так вы не знаете? А зачем пришли? Здесь находится декантатор — отстойник для проззябов. Слышали?

— Краем уха, — ответил Дитрих.

— Я не слышала, — встряла в разговор Лиза.

— Проззябы — это такой резервный человеческий материал. Болванки планетян, которым не хватает ресурсов жить в нашем Сущем мире. Они не могут быть охламонами, не говоря уж об Аристосах. Временно отстаиваются. Как бы про запас. Пока не будут востребованы в случае демографической нехватки, отсутствия наследника или по иной причине. Изредка среди них проводят инвентаризацию, тесты. Проззяб может быть активирован, если у него вдруг обнаружатся какие-нибудь нужные способности. Испорченный материал прочищают, ликвидируют.

— А вы кто? — спросил Дитрих. — Охранник?

Вальтер отрицательно мотнул головой.

— Охраны нет. Я вскрыл замок, чтобы увидеть собственными глазами. Должен сказать, впечатляет. Хотите взглянуть? Да не бойтесь! Я такой же, как вы.

— В каком смысле? Пилигрим?

— А, так вы из этих? — неопределённо протянул Вальтер. — Я особист…

Уверенность Дитриха в безопасности дальнейшего разговора пропала. Он стал тщательнее подбирать слова. Но Вальтеру, похоже, было безразлично. Более того, казалось, его всё вокруг веселило.

— …бывший особист, на пенсии за выслугу лет. Гуляю в своё удовольствие. Не бойтесь, не собираюсь вас никому сдавать. Идёмте!

Они медленно направились вдоль ограждения к воротам. Дитрих осторожно сказал:

— Мне показалось, спецы следили за нами в Городе. Сейчас вроде чисто. Наверное, оторвались?..

Он тут же осознал, что его вопрос может быть истолкован как провокационный.

— Поверьте, если бы хотели — вас бы задержали. Всё зависит от задания. Сейчас многие сорвались с нажитого места. Боятся, что Падёт Тень.

— Говорят, бывших особистов не бывает?

Вальтер обернулся, посмотрел на Дитриха и промолчал. Они подошли к воротам. Особист снял навесной замок и пристроил на ячейку сетки.

— Проходите.

Он пропустил пилигримов и бережно прикрыл звякнувшие ворота. Затем аккуратно повернул в замке бункера устройство-отмычку. Дитрих мельком отметил, что особист всё делает очень обстоятельно. Профессиональная привычка.

Внутри бункера было темно и холодно. Горел голубой свет. Незваные гости поднялись по бетонной лестнице на служебную смотровую площадку. Когда глаза привыкли к полумраку, Дитрих различил внизу нечто вроде неглубокого бассейна, битком заполненного стоящими вплотную друг к другу людьми… манекенами, сильно похожими на людей. Он крепко сжал руку дочери.

Проззябы напоминали желеобразную массу — холодец или студень. Они слегка покачивались с закрытыми веками и заунывно стонали на разные голоса. С площадки казалось, что все эти бесчисленные тела — холодные, маслянистые, голубого цвета. С потолка на их лысые скользкие головы и плечи из блуждающих душевых леек капал какой-то раствор.

Насмотревшись вдоволь и продрогнув, Дитрих с Лизой вышли на свет. Вальтер последовал за ними и запер отмычкой дверь.

— Ну как? — спросил он, улыбаясь. — Теперь довольны жизнью? Скажи, вдохновляет! Укрепляет в мысли, что быть охламоном — грандиозная удача.

— Жуть, — шевельнул замёрзшим языком Дитрих.

Попутчики вышли за ограждение и медленно побрели обратно, в сторону луговой тропы.

Вальтер находился в прекрасном расположении духа, его тянуло общаться.

— Вот вы упомянули бывших особистов. Дескать, не бывает. Представьте, бывает. Я тому прямое доказательство. Выйдя на пенсию, решил начать абсолютно новую жизнь. Что толку перебирать воспоминания? Тем более я бы не сказал, что они сильно приятные. Правильно?

— Лучше смотреть вперёд, чем горевать о прошлом, — подтвердил Дитрих.

— Золотые слова! Девочка, твой папа верно мыслит! — обратился Вальтер к Лизе. — И тут я столкнулся с одной существенной проблемой — вот незадача! Меня всегда и всюду стала одолевать смертная скука. Я прожил активную насыщенную жизнь, и теперь сидеть с удочкой на берегу озера — просто стошнит от тоски. Вот, отправился побродить по окрестностям Города, пока ещё имею силы. Впрочем, здесь тоже всё довольно уныло и однообразно. Нет смысла идти дальше — везде одно и то же.

— Вы верите Аристосам? О том, что Сущий мир — есть единственная реальность, в которой можно существовать. Что деньги — главное мерило истины и справедливости. Что те места, куда так стремятся попасть отдельные отщепенцы вроде меня, — они выдуманные.

— Аристосы, охламоны… В моём возрасте людские игры в страсть и власть смехотворны. Да, люди негативно настроены к пилигримам и странникам. Всё равно что к мигрантам или цыганам. Считают, что они, неприкаянные, мечутся по миру, вносят хаос в сложившийся порядок вещей. Ищут лучшей доли, вместо того чтобы благоустраивать то место, где родились и выросли. Многие считают пилигримов предателями. Дескать, покидают родину в самый трудный период — когда вот-вот должна Пасть Тень. Когда родина больше всего нуждается в своих детях. Разбегаются как крысы в разные стороны. Мало того! Они своими перемещениями искажают статистику! Я и сам так думал раньше, когда ещё верил пропаганде.

— Сейчас не верите?

— Сейчас ничему не верю. Всё уныло. А пропаганда — более всего.

— А что думаете — Тень все-таки Падёт? Может быть, мы внушили себе это? Самосбывающееся пророчество. Может быть, мы лишь воображаем грядущие беды?

— Странно это слышать от человека, который уходит из реальности, да ещё с дитём. Которому предстоит пройти не прекрасную долину роз, а трудный путь, полный неизвестности и лишений.

— У меня особые причины…

— Да ладно! У всех особые причины.

Вальтер помолчал.

— Я не слишком утомляю? Давно не имел приятного собеседника. Я причисляю себя к людям думающим. А думающий человек — всё равно что больной. Его организм производит избыточное количество мыслей, которые необходимо куда-то деть — высказать, записать, словно опорожнить заполненный мочевой пузырь. Если этого не сделать, происходит закупорка мыслительных каналов, что ведёт к неврозам и депрессиям. А мне в моём возрасте болеть никак нельзя. Это может закончиться плачевно.

— И что же вас беспокоит больше всего? Опорожните пузырь.

— Я заподозрил, — Вальтер украдкой огляделся по сторонам и глубже натянул кепку на лоб, — что Сущий Мир, и вы, и я сам — всё ненастоящее! Мы жуткие витающие образы сновидения гигантского мозга. Помяните моё слово! Когда мегамозг проснётся, мы все растаем, словно дым! Пфу-х!..

Спутники добрались до луговой тропы.

— Ну вот! — сказал Вальтер.

— Спасибо вам за экскурсию на декантатор. Было действительно весьма любопытно!

— А, бросьте! — махнул бывший особист.

И пошёл налево, в сторону Центроса. А путники вздохнули свободнее и пошли направо.

7. Врата

Каменистая тропа вывела пилигримов к старинной сторожевой крепости. Массивная угловая башня с широким основанием была сложена из крупных камней, вверху переходивших в белую стену с амбразурами, увенчанную конусной крышей. Когда-то в древности эта крепость стояла на краю цивилизации. Кто знает, какие опасности могли прийти из неведомых глубин.

В древности люди исследовали границы реальности. Да, пусть с глазами, выпученными от страха, но и от любопытства тоже.

Ныне крепость заброшена. Люди перестали пытаться расширить жизненное пространство. Зачем? Окуклились в гигантском городе с бесконечными возможностями переустройства. Начали жить в освоенном пространстве. Наверное, многие поколения мечтали об этом — ПРОСТО ЖИТЬ, без катаклизмов, войн, кризисов, переворотов. В мире и покое. В мире стабильности и устоявшихся законов.

Для этого стоило перебороть человеческую природу — перестать желать невозможного, мечтать исследовать белые пятна на карте. Планетяне эволюционировали в реалистов. Наверное, это не так уж плохо для спокойной жизни. Практическая деятельность заглушает боль терзаний. Тех самых, которые заставляют человека сниматься с насиженного места и двигаться в неизвестном направлении в напрасной надежде уйти от самого себя. Такого, какой ты есть, несовершенного от начала и до конца.

Дитрих слышал где-то, что по отдаленному периметру Города установлено несколько десятков древних крепостей. Но не сильно интересовался ими. Никто вокруг не увлекался историей, потому что это скучно и не приносит денег.

Путники шли по каменистой дороге вдоль каменной стены с тремя кряжистыми башнями. Кое-где на тверди разлитые лужи рябили от ветра. Небо хмурилось. Однако в траве весело желтели одуванчики и поднимали настроение.

Обогнув нескончаемо круглую угловую башню, они увидели уходящий вдаль от стены, местами поросший мхом и лишайником высокий, широкий каменный вал с аркой. Судя по всему, когда-то по верху этого вала пролегала дорога для стражи.

На полене у входа в арку сидел старик в длинном тонком пальто и отрешённо водил тростью с круглым набалдашником по пыли. Выводил таинственные каракули. Рядом лежала, притулившись к полену, холщовая котомка.

— Вечный день! — поздоровался Дитрих, когда они подошли ближе.

Старик посмотрел на Дитриха и улыбнулся. Потом опустил голову и ещё приветливее улыбнулся Лизе.

— Здравствуй, милое дитя!

— Дед, вы местный? Как вас зовут?

— По-разному. В здешних местах меня зовут Жак.

— Скажите, Жак, что вы делаете так далеко от Города?

— Жду вас. Прождал уже довольно долго. Что-то вы задержались.

— Нас? — удивился Дитрих.

— Я ждал кого-нибудь. Пришли вы. Получается, ждал именно вас.

Дитрих вгляделся в глубокий, словно тоннель, просвет арки и испытал приступ необъяснимой робости. Ему вдруг на секунду показалось, что перед ним не арка с видом на старую аллею, а портал, ведущий в неизвестность. Он огляделся. Напротив старика лежало, приглашая присесть, еще одно бревно. Путники сбросили рюкзаки и плюхнулись на него. Лиза выглядела уставшей, она грустно поставила локти на колени и подперла ладонями щёки.

Дитрих неспешно достал клеёнку, расстелил её прямо на обочине дороги. Затем вытащил продукты, термос. Кое-что им собрала Зинаида Петровна. Пара огурцов, размякшая шоколадка, лепёшки. Он заварил лапшу, порезал огурцы на дольки, разорвал лепёшку на куски.

— Угощайтесь! — предложил Дитрих старику.

— Я не ем, — неопределённо ответил Жак. — Кушайте на здоровье!

Отец с дочерью принялись устало и молча жевать.

— Тяжело, — вслух пожаловался Дитрих. — И зачем? Никому это не нужно!

Ему вдруг от усталости и плохого настроения полезли в голову зловредные мысли.

«Все люди — дерьмо вонючее! Занимаются бестолковыми делами. Хоть бы кто делал что-нибудь путное! Как можно было довести мироустройство до состояния полной гнусности? Нет, люди тут ни при чём. Это всё сволочная болезнь. Откуда ко мне прилипает вся эта зараза? Несправедливо! Почему мне не дано хоть чуть-чуть пожить в своё удовольствие? Другим же даётся! Почему не мне? Ребёнок отнимает жизнь и здоровье, как бы крамольно это ни звучало. Вот бы сейчас оказаться одному — на необитаемом острове! — уж, наверное, было бы вольготно и упоительно. Прочь, прочь, поганые мысли! Я не хочу об этом думать! Почему вообще я об этом думаю?»

Дитрих нежно взглянул на Лизу. Как хорошо, что люди не умеют читать чужие мысли. Иначе мир превратился бы в ад.

Жак вдруг посмотрел на него в упор и негромко произнёс:

— Человеку не даётся испытаний, которые он не может вынести. Испытания даются для того, чтобы их преодолеть.

— Извините, я в это не верю. Существуют непреодолимые обстоятельства. Бывает боль, которую невозможно вытерпеть.

Жак улыбнулся.

— Человек есть мера всех вещей существующих, что они существуют и не существующих, что они не существуют. Вы можете думать о боли, или о счастье, или о цели. О чём думать — это ваше право, верно?

— Как я могу думать о счастье, будучи несчастным?

— Невозможно пробежать марафон без тренировок.

Дитрих не на шутку разозлился.

— Вот вы, уже пожилой человек. Смогли бы вы начать тренироваться и пробежать марафон, о котором упомянули? Сильно сомневаюсь. Развели демагогию. Откуда вам знать степень боли другого человека, если сами не находитесь в его положении? Все эти советы миллиардеров беднякам о том, как научиться ни в чём себе не отказывать. Идите все в задницу!

— Папа, — дёрнула его за рукав Лиза, протягивая чашку с недоеденной лапшой. — Я не буду.

Дитрих взял чашку и раздражённо вылил остатки в зелёную траву за бревном. В зелени образовалось белое омерзительное вторжение, похожее на скопление глистов. Они свисали с травинок, капали, расползались.

— Всем бы только поучать! — бурчал он. — Выискались коучи! Откуда вас столько берется? Сами, небось, по ночам в подушку рыдаете.

Старик Жак поднялся, опираясь на трость.

— Вы тешите себя иллюзией, что решительно отличаетесь от всех тех, кто остался в Золотом Городе. От других людей. И напрасно. Вы такой же, как все. Чуть больше самолюбия, чуть меньше тщеславия. Вам необходимо преодолеть свои слабости и страх. Вот перед вами открыты врата, за ними — свобода действий. Вы должны перестать обращать внимание на всё, что отвлекает: на соседей, машины, телешоу, дурные мысли, болезни. И делать одно — идти к цели, к мечте. Только тогда вы сможете её достигнуть. Позвольте дать вам с собой одну вещицу…

Жак сунул сморщенную руку, покрытую старческими пятнами, в котомку и выудил оттуда морской гребешок. Он протянул его Дитриху.

— Возьмите ракушку. Бросьте в море в конце вашего пути.

Дитрих с неохотой и некоторой брезгливостью взял раковину. Она была ребристая на ощупь и напоминала расходящиеся солнечные лучи.

— А если в конце пути не будет моря? — язвительно спросил он и сердито добавил: — Никакие не врата, просто арка. Лисёнок, идём!

Путники нацепили рюкзаки и, не прощаясь с Жаком, вошли в короткий каменный тоннель. Ничего необычного не происходило.

«Просто арка», — повторил про себя Дитрих.

Оказавшись по другую сторону стены, он машинально выбросил морской гребешок, который держал в руке. И обернулся. Старика Жака не было.

— Папа, я есть хочу, — ныла Лиза.

Дитрих прошёл ещё несколько шагов, затем остановился и тревожно оглянулся. Старика Жака по-прежнему не было видно, наверное, отошёл куда-то в сторону. «Это же просто арка, — вновь подумал он. — Никаких привратников и мистики не существует».

И вдруг что-то внутри него ёкнуло. Дитрих кинулся назад, сбросил рюкзак, наклонился и стал судорожно искать в прохладной траве выброшенный морской гребешок.

— Папа, что случилось?

— Помоги мне найти ракушку, которую я случайно выбросил. Она важная!

— Зачем тогда ты её выбросил?

— Не знал.

— А сейчас знаешь?

— Не уверен. Но мне что-то кажется.

Наконец он её нащупал и бережно взял в руки.

— Нашёл?

Да, это был тот самый морской гребень — ребристый, шершавый, с белым солнцем и расходящимися охристыми лучами.

— Покажи?

Лиза подержала его в руках, вернула. Дитрих сунул драгоценный подарок Жака в нагрудный карман куртки, поднялся.

— Выброшу в конце пути. Всё, идём! — сказал он. — Надо идти вперёд.

— Я есть хочу, — повторила Лиза.

— Ты только что ела.

Дитрих вдруг вспомнил, как высыпал недоеденную лапшу в траву. Ему стало так стыдно, что запылали уши. Однако возвращаться назад и наводить чистоту он не стал.

* * *

Остаток дня пилигримы брели по просёлочной дороге среди ржаных полей, обрамлённых берёзовыми околками. Ближе к вечернему тайму случилось странное происшествие. Они шли по низине между двумя холмами. В вышине тянулся на бетонных опорах заблудший объездной автомобильный виадук. По всей видимости, это была Последняя Кольцевая.

В самом конце пролётов в разорванном ограждении трассы лежала перевёрнутая гружёная фура. Тёмно-серебристая кабина грузовика, неестественно вывернутая, болталась, словно не до конца отрубленная куриная голова.

— Идём посмотрим? — предложил Дитрих. — По-быстрому.

Лиза, как всегда, заупрямилась, но немедленно согласилась после его предложения подождать здесь. Оставаться одна она не собиралась ни в каком случае.

Пилигримы вскарабкались вверх по холму и приблизились к мёртвой фуре. Людей не было видно. Дитрих поднялся по неудобной лесенке над колесом и заглянул в расколотое окно внутрь кабины. Водитель отсутствовал. Позади кресел располагались кровать, холодильник. Дитрих спустился и спрыгнул на твердь.

— Там есть кровать, — заметил он. — Здорово было бы здесь отдохнуть, поспать. Жаль только, с уклоном.

— Пошли отсюда, — пробурчала Лиза. Ей было тревожно.

Дитрих прошёл вдоль длинного кузова в самый конец, где высыпались наружу сквозь прорванный тент ящики и коробки. На асфальте и на обочине блестели рассыпанные оранжевые мандарины. Фура везла продукты.

— Слушай! — обрадовался Дитрих. — Пока никого нет, давай наберём еды. Сэкономим денег. Что с возу упало, как говорится, то пропало.

Он немедленно сбросил рюкзак и начал наполнять его аварийными продуктами. Рыться в запечатанных ящиках в кузове казалось совсем уж неприличным, поэтому в рюкзак отправились рассыпавшиеся фрукты да палка давнишней копченой колбасы из холодильника.

Лиза также наполнила доверху свой рюкзак. Оставаться на месте аварии не было никакого резона, и пилигримы потихоньку, придерживая друг друга за руки, спустились в лощину и продолжили путь. Судьба благоволила им.

Дитрих совсем не ощущал стыда. Наоборот, почувствовал прилив вдохновения. Казалось, само провидение помогает им в дороге. Отойдя от виадука пару километров, путники остановились на ночлег на поляне между берёзами и ржаным полем. Разбили палатку, расстелили спальники, развели костёр. Из лесочка переливами доносилось пение птиц. Ужинали мандаринами, чтобы поскорее облегчить вес рюкзаков, да жареными на палочках подберёзовиками.

Лиза уснула. Дитрих долго лежал, глядя в сетчатое оконце палатки на серое небо. Вспоминал желеобразных проззябов, безграничную свалку с добрыми жителями, расползающуюся лапшу на траве у старой крепости, бездыханную фуру. Он не мог вспомнить, каким образом пришёл к мысли о путешествии. Город стал сливаться в памяти в одно большое таящее враждебность пятно. Незаметно пилигрим уснул, обнимая вздрагивающую во сне дочь.

* * *

К дневному тайму путники вышли на берег Башкауса, о чём свидетельствовал выцветший указатель. Из-за сильного течения, перекатов по валунам объёмных потоков бирюзовой воды в воздухе стоял густой непрерывный гул.

Через реку тянулся толстый стальной трос, к которому был привязан плоский с деревянным настилом паром, напоминавший плот. На белом флагштоке трепыхался красивый флаг со сложным рисунком и вензелями.

Паромщик с опрятно подстриженной округлой бородой встречал их, улыбаясь, как старых знакомых.

— Пожалуйте на борт «Клиппера»! Капитан-лейтенант Сантьяго к вашим услугам!

Он учтиво снял с крючка тонкую металлическую цепочку, перегораживавшую проход, и снова зацепил, после того как пилигримы ступили на покачивающуюся платформу. Необузданные волны потока ударялись о борт понтона и всплескивали вверх, образуя тонкие лужи на настиле.

Дитрих заплатил за переправу.

— А почему не сделают мост? — спросила Лиза, обращаясь непонятно к кому.

— Сударыня! — галантно склонил голову капитан-лейтенант Сантьяго. — Я могу вас так называть — сударыня?

Он начал неторопливо крутить лебёдку.

Лиза пожала плечами, вопросительно полуобернувшись к отцу.

— «Клиппер» в обратную сторону всегда идёт порожний. Не имею понятия, куда уходят пассажиры и что с ними потом происходит. Ни одна живая душа, пересёкшая реку, назад не вернулась. По крайней мере в этом месте.

— Почему?

— Рассматриваю три варианта. Всех ушедших ждёт верная погибель. Все ушедшие обретают счастье. Все, кто начинает путь в Искусном Мире, больше никогда не могут остановиться и продолжают свой путь вечно. Хотел бы я однажды остаться на том берегу и посмотреть, куда так стремятся все пилигримы.

— Почему же до сих пор не ушли вместе с ними?

— Что будет, если я уйду? Сотни людей не смогут попасть с одного берега на другой. Стою ли я больше, чем сотни? Большинство, будь они на моём месте, ответили бы: «Да, я стою больше, чем сотни. Хоть миллионы! Ведь это же я, единственный! Ведь это же речь идёт обо мне!» Но я так не могу. Моя работа похожа на работу учителя в школе — не видно финального результата. Да, учитель даёт знания здесь и сейчас. Но что прорастёт из этих знаний, во благо или во зло они будут обращены? Самые отъявленные гниды и самые прекраснейшие люди — те и другие получили отличное образование. Никто никогда не возвращается, чтобы поблагодарить школьных учителей. Так и мои пассажиры. Никто не вернулся, чтобы сказать: «Сантьяго! Спасибо, что ты перевез меня тогда. Сейчас расскажу тебе, что находится там, за горизонтом событий и до каких пределов ты позволил мне дойти». Вот если бы быть наставником и вести учеников всю свою жизнь. Но кто тогда будет паромщиком? Никто не сможет самостоятельно пересечь Башкаус и уйти в манящую даль.

Лиза оперлась о провисшую верёвку между столбиками и дотянулась пальцами до бурлящего потока.

— Интересно, куда девается столько воды?

— Течёт в Океан.

— А что будет, если Океан переполнится? Вода прольётся за края Океана?

— Вода взлетит в небо, вернётся к истокам в виде дождя и снова наполнит реку.

— Всё понятно, — произнесла Лиза. — Значит, мы живём за краем. И на нас льётся переполненная океанская вода.

Паромщик крутил и крутил ручку лебёдки, и дальний берег реки постепенно стал близким. А близкий берег стал дальним.

— Спасибо вам, — поблагодарил Дитрих.

---

Капитан-лейтенант Сантьяго улыбнулся. И взмахнул на прощанье рукой, как старым добрым друзьям.

Пилигримы сошли на твёрдый берег и неторопливо двинулись луговой тропинкой, ведущей к покатому холму.

8. Вовне

Граница цивилизации проходила по меже дикого поля. На одинаковом расстоянии друг от друга тянулся ряд полосатых, порой покосившихся, чёрно-белых столбов. Неухоженная колючая проволока. Местами перепутанная, кое-где перерезанная кусачками и зияющая дырами. Наверное, это весьма непросто — охранять периметр гигантского мирополиса.

Представлялось совершенно непонятным, почему граница проходит именно здесь, а не километром ближе или километром дальше. Местность до и после колючей проволоки была абсолютно одинаковой.

Они огляделись. Вокруг — безлюдно, насколько хватает глаз, не считая двух одиноких заблудших путников — мужчины и девочки. Безголовых стражников не видно. Отец взял дочь за руку, и они осторожно перешагнули через колючую проволоку в том месте, где та, извиваясь ядовитой гадюкой, лежала на тверди. Вот и всё. Назад пути нет.

И вдруг впереди прямо из тверди стало подниматься огромное тёмное существо с перекошенным от злобы лицом. Дитрих похолодел. Мысли двигались медленно, словно замороженные. С большим трудом он узнал Клякса, прислужника Собственной Тени. Казалось, сейчас он выглядел немного меньше, чем тогда, на заброшенном заводе. Ростом этажа три-четыре, не больше. На открытом пространстве, наверное, всё кажется мельче, чем есть на самом деле. Но оттого Клякс не становился менее страшным и опасным. Части его тела как будто состояли из вязкой жидкости, из ртути, и перетекали друг в друга, делая форму неопределённой. Злобное существо угрожающе двинулось на Дитриха с явным намерением затоптать, уничтожить, не допустить свободы воли.

Дитрих побледнел, страшно перепугался — и за себя, и за дочь. Он резко дёрнул Лизу за руку с отчаянным криком:

— Бежим назад! Скорее, скорее!

И сам побежал со всей мочи, не чувствуя ног. На ходу он сбросил рюкзак. За спиной грохали тяжёлые шаги Клякса в такт гулким ударам его собственного сердца. Метров через сто Дитрих запнулся о травяную кочку и упал плашмя на твердь, раздирая кожу на ладонях и предплечьях. Он не знал, что стало с Лизой. Он лежал в колкой траве и ждал погибели.

Через несколько страшных бесконечных минут его легонько тронули за плечо. Потом затеребили.

— Папа, что с тобой? Пап, ну вставай!

Дитрих приподнялся. Кружилась голова.

— Где он?

— Кто? Ты вдруг побежал назад, и я побежала. Что случилось? Не понимаю.

— Я тоже. Мне стало страшно.

— Хочешь, давай пойдём назад, домой?

Дитрих отдышался и скользнул взглядом вокруг.

— Всё в порядке, — сказал он, весь в пыли и в стыде. — Мы должны двигаться дальше. Идём.

Он устало поплёлся за рюкзаком. Вытащил пару мандаринок. Очистил.

— Будешь?

Лиза кивнула, взяла.

— Мало набрали. Надо было больше.

Настроение понемногу возвращалось, хотя кровь ещё продолжала стучать в висках. Они снова добрались до разрыва в колючей проволоке. Дитрих остановился в неуверенности.

— Существует поверье, якобы нельзя возвращаться назад, иначе не повезёт. Интересно, на что распространяется примета? Только на порог каморки? Или на границу мира тоже? Чтобы обезвредить негатив, необходимо посмотреть в окно на улицу и в зеркало.

Дитрих оглянулся назад и запечатлел в своей памяти дикое поле. Затем внимательно всмотрелся в лицо Лизы, в её серые глаза.

— Будем считать, что обезвредили, — с наигранной весёлостью сказал он и во второй раз перешагнул через дохлую проволочную гюрзу.

Отойдя на достаточно безопасное расстояние, где-то с километр, Дитрих решил, что настала пора заглянуть в Карту.

Он сел на рюкзак, вынул из внутреннего кармана ламинированную Карту, купленную у антиквара за бешеные деньги, и бережно развернул. Лиза облокотилась на его плечо и с любопытством свесилась сверху, словно настольная лампа.

— Что это?

Карта была странная, без заголовка, словно без начала и конца. Она вся была испещрена миниатюрными загадочными картинками без надписей и подписей, выведенными тонкими аккуратными линиями. Cудя по всему, перерисовывалась на удобном письменном столе с оригинала, а может, с копии. Здесь были крохотные домики, человечки, как будто кучерявые волны, пучки чёрточек, похожие не то на траву, не то на кусты, извилистые закорючки, напоминающие локоны, геометрические фигуры, облачка. В общем, было что-то общее с обозначением ориентиров. Как в такой Карте разобраться неискушённому пилигриму? Как ею вообще пользоваться?

Дитрих раздражённо встряхнул бумагу и поморщился. Столько денег угробил. Лучше бы оставил на продукты. Ну, иногда случается совершать ошибки, которые обходятся слишком дорого. Можно ли их не совершать, или они — неотъемлемая часть испытаний?

В нескольких местах имелись буквы. В правом верхнем углу, рядом с изображением трёх ёлочек, стояло «В.», в другом месте «Б. М.». Многие знаки были диковинными. Человечек с зеркальным отражением. Рыба с ногами. Овал с глазами и раздвоенным хвостом.

Также оставалось непонятным, как следует правильно ориентировать Карту по сторонам света. Где здесь Норд, Ост, Зюйд и Вест? Очевидно, никаких гарантий, что Норд сверху. На самом деле Дитрих не мог поручиться, что Карта вообще имела какое-либо отношение к Искусному миру, а не была плодом воображения подпольного художника, создающего искусные подделки для коллекционеров.

— Что здесь нарисовано? — искренне недоумевала Лиза.

— Сложно сказать, — задумчиво произнёс Дитрих. — Пока не понимаю. Терра инкогнита.

— Какой дорогой мы пойдём?

— Не знаю.

— Куда мы должны прийти?

Дитрих вскинул голову и глянул на любопытную дочь.

— Не знаю, Лисёнок, — задумчиво повторил он. — К сожалению, я не могу составить чёткий обстоятельный план нашего путешествия раньше его окончания. Слишком много неясностей. Собственно говоря, сплошные неясности от начала и до конца. Так что будем действовать по ситуации.

Увидев, что Лиза разочарована его неуверенным тоном, Дитрих добавил бодрее:

— Ну, идти на все четыре стороны мы не будем, это точно. Направимся на Ост, как изначально планировали. Я слышал, когда-то давным-давно солнце вставало на Ост и садилось на Вест. Пойдём навстречу солнцу.

Он посмотрел в небо. Облачность казалась менее плотной, чем в Городе. Кое-где даже открылись непривычные голубые просветы.

* * *

Пилигримы шли по бескрайнему лугу два дня, не разбирая дороги. Никаких троп не попадалось. К обуви липли колючки и сухая трава, да так и болтались, путники изредка отдирали их целыми гроздьями, когда они начинали невыносимо колоть кожу. Устав, разбивали палатку. Старались соблюдать по часам, чтобы отдых приходился на ночной тайм.

В плохом настроении Лиза, насупившись, молчала. Иногда настроение её улучшалось, и она начинала болтать без умолку, засыпала Дитриха бесчисленными вопросами.

— Пап, а как тебя звали, когда ты был маленьким? Ну, короткое имя.

— Тед.

— Мм. А сколько дней нам надо топать, чтобы прийти в новый дом?

— Никогда заранее не знаешь. В стародавние времена, пишут в книгах, блуждали по сорок лет. Многие, впрочем, не находят покоя всю свою жизнь.

— Искать покой всю жизнь — это долго, — Лиза покачала головой. — Я за это время состарюсь. Нельзя ли как-нибудь побыстрее?

— Если «побыстрее», то запросто угодишь в ловушку, в антидом. Это такое место, где тебе всегда плохо. Как тюрьма. Присутствуют все атрибуты приличного жилища: крыша, стены, пол, потолок. Диван, наконец. Всё есть. Но тебе там плохо.

Наконец они наткнулись на какую-то наезженную луговую колею с примятой травой. Дорога поднималась вверх по пологому склону холма с редкими большими валунами по краям, намертво вросшими в твердь.

— Папа, почему ты всегда грустный?

— Боюсь не успеть сделать в жизни нечто важное, о чём мечтаю.

— А о чём ты мечтаешь? Я — о том, чтобы мы все втроём были вместе — я, ты и мама. Жалко, что мамы нет с нами.

---

— Жалко. Я мечтаю пройти свой Путь.

— И в чём смысл? Просто пройти — и всё? А как ты узнаешь, прошёл ты его уже или ещё нет? И как убедиться, что ты не идёшь в противоположную сторону?

— Невозможно идти в противоположную сторону. Куда бы ты ни шёл, ты всегда идёшь по своему Пути. Свой Путь — это тот, по которому ты идёшь. Можно только успеть пройти или не успеть.

— Изворотливо! — восхитилась Лиза. — Сам придумал? А я обязательно должна пройти твой Путь вместе с тобой?

— Каждый идёт свой Путь, даже если мы движемся вместе. Мы не всегда будем вместе. Однажды я остановлюсь, а ты пойдёшь дальше.

Девочка задумалась.

— Папа, а когда мы начали путешествовать? Я не помню.

— Задолго до твоего рождения.

— Как я могла путешествовать, если меня ещё не было?

— Ты всегда была со мной.

— Папа, а я твоя дочь?

— Ну да.

— А я человек?

— Ну да. Почему ты спрашиваешь?

— Так просто. Мне разные вопросы сами собой в голову впархивают. Они словно птицы залетают в скворечник и вылетают из него. Вот такая у меня голова. Жду, когда совьётся гнездо и вылупятся птенцы.

Дитрих весело и с какой-то даже гордостью улыбнулся.

— Молодец, что сомневаешься. Ничто нельзя принимать на веру.

— Даже веру?.. Папа, почему ты не найдёшь себе другую женщину?

— Зачем мне поливать цветок, который увядает, если я могу поливать цветок, который распускается?

Лиза поднесла палец к губам.

— Так, сейчас подумаю, каким бы цветком мне быть… М-м-м… Я люблю тюльпаны. Вообще-то, я люблю котят. Их, конечно, тоже можно поливать… Только они перестанут быть пушистыми, а будут тощими и мокрыми. Ну ладно, так и быть, давай буду тюльпаном.

— Давай.

Они взобрались на плато холма. Дитрих про себя стал присваивать незнакомым местностям свои собственные названия, которые он где-то когда-то раньше слышал. Сейчас ему припоминалось подходящее словосочетание — Плато Укок.

Вдруг перед путниками открылась поляна необычайной, разноцветной красоты. Здесь были и паляще-оранжевые огоньки, и нежно-жёлтые первоцветы, и розовый чабрец, и космически фиолетовые фиалки, и синие водосборы, и алые маки, и белоснежные ветреницы.

— Ах! Какая прелесть! — воскликнула Лиза, всплеснув руками.

Она побежала вперёд, желая нарвать небольшой букет и из нежности подарить его папе. Но вдруг это море цветов зашевелилось, пошло волной, вспорхнуло в небо, перемешав буйство красок. Это оказались не цветы, а бабочки. А может, цветы, превратившиеся в бабочек.

Колея примятой травы привела странников на открытое луговое пространство и совсем пропала. Теперь небо над ними было насыщенно-синее. И в нём плыло одно-единственное облако.

— Смотри, как необычно! — закричала Лиза. — Чистое небо и одно облачко.

Облако расплылось в самодовольной улыбке.

— Добрый путь, — бархатным голосом произнесло оно.

Отец с дочерью остановились и сбросили рюкзаки на привал.

— Как тебя величать? — спросил Дитрих.

— У меня нет имени.

— Почему?

— Так безопаснее. Что может случиться с тем, кто не имеет имени и формы?

---

Облако растаяло, затем вновь появилось, уже в виде старческого лица с длинной белой бородой.

— Меня не возьмёт ни пуля, ни сабля. Принимаю любой вид. Умею появляться и исчезать, когда заблагорассудится.

— Ты чего-то боишься? — спросила Лиза.

— Несомненно! Каждый в мире чего-то боится. Землеройка бесстрашна только в норе. Страх — базовое чувство, наследуемое генетически. Чтобы уменьшить страх, в природе каждый занимает определённую нишу, к которой приспосабливается. Вырабатывает защитные механизмы или мимикрию. Мои собственные далёкие предки когда-то были прозрачными и хрупкими, как стекло. На них часто натыкались орлы и разбивали клювами…

— Раньше дождь состоял из стеклянных осколков? — удивилась маленькая путешественница.

— Представьте себе! Это было поистине трагично. Жить в стеклянный век на поверхности тверди — сущее наказание, поэтому все твари, кроме орлов, были норными.

Облако расплылось, перегруппировалось в забавного зверька с длинной мордочкой и продолжило:

— Постепенно мы эволюционировали. И стали такими, как в наши дни, — рыхлыми и проницаемыми.

— А что с именем? — спросил Дитрих.

— Люди — наиболее странные существа, — ответило Облако. — Они чураются всего, у чего нет названия. Если люди не могут что-либо внятно сформулировать, они не могут об этом говорить, заострить на этом внимание. Ведь что такое слово? Некто, имеющий в голове ясный образ, передаёт его другому человеку посредством композиции воздушных колебаний. Тот принимает сигнал и восстанавливает из него уже в собственной голове первоначальный образ. Выражение «эта штуковина» — позволяет указать на предмет, но не нарисовать картину. Бракованное слово. Ну а для нас, облаков, безымянность своего рода защита. Предположим, вы назовёте меня каким-нибудь именем, например, Александр. Я в ответ изменю форму. И вы уже не сможете уверенно утверждать, что я есть то самое первоначальное Облако Александр. Вот почему люди не дают облакам собственных имён. И не заостряют на нас своего недружелюбного внимания. Для людей мы практически не существуем. Поэтому чувствуем себя в полной безопасности.

9. Портовый городок

С другой стороны возвышенности, на берегу залива, лежал компактный портовый городок Тюнгур. Он тихо и скучно встречал случайно забредших путников кирпично-красными черепичными крышами, каменными башенками, наклонными кривыми улочками.

Пилигримы обрадовались возможности отдыха, всё-таки путь был утомителен.

— Заглянем? — подмигнул Дитрих, с удовольствием почёсывая щетину на подбородке.

— Ну а как же иначе, — кивнула Лиза.

Они спустились с холма и пошли по гравийным — а ближе к центру булыжным — улочкам вниз, в сторону сверкающей ряби моря. Порт вдалеке был пуст, словно его тщательно пропылесосили. Ни одного паруса, ни единой мачты.

Вдруг из открытой двери под висящим на двух цепочках указателем в виде петуха с распушённым разноцветным хвостом потянуло дымным ароматом жареного мяса. У входа в таверну стоял высокий легавый пёс с длинной узкой мордой и вислыми ушами, он неотрывно и печально глядел на незнакомцев. Пёс был настолько худ, что под тонкой шкурой отчётливо выпирали рёбра.

Дитрих остановился, перебирая жалкие монеты в кармане. И с безрассудной решимостью шагнул в таверну «Жареный петух». Терпение многих дней тернистого пути вдруг лопнуло, захотелось впустить в желудок хотя бы несколько аккордов праздника. Всё решил запах. Он часто всё решает.

Внутри царил лёгкий полумрак, видимо, хозяева экономили свет. Посетителей почти не было — лишь в углу какой-то серый тип в плаще с накинутым капюшоном потягивал тёмное пиво из огромной кружки.

Путешественники с облегчением сняли тяжёлые рюкзаки, поставили на пол, прислонив к ножкам стола, а сами плюхнулись на деревянную лавку. Из-за стойки донеслось неразборчивое басистое ворчание хозяина, после чего навстречу проголодавшимся гостям заковыляла девица в сильно потрёпанной белой пачке и на пуантах, с загипсованной ногой и костылём под мышкой. Края пышной юбки неловко задевали столешницы.

— Папа, это балерина? — недоумённо спросила Лиза.

— Да, я балерина, — низким контральто ответила девица и шлепком бросила на стол меню. — Обедать?

— Как же ты танцуешь? — удивилась Лиза, неотрывно глядя на массивный деревянный костыль с обернутой ветошью ручкой.

— Я не танцую, девочка. Раньше… я блистала на великой сцене самого Гран де Па, сердца мирового балета.

— Значит, сейчас ты не балерина?

— Лучше быть бывшей балериной, чем никем.

— А почему ты не снимешь танцевальное платье?

— Чтобы все видели, кто я есть на самом деле. Впрочем, у меня всё равно нет другой одежды.

— Хельга! — раздался недовольный бас.

— Прошу прощения. Определяйтесь, я сейчас вернусь.

Хельга медленно проковыляла за стойку.

Через минуту оттуда выбрался огромный взлохмаченный хозяин таверны, цепким взглядом обвёл помещение, подошел к гостям, бесцеремонно и неуклюже уселся напротив них, со скрипом отодвинув от себя стол.

— Гуннар, — шумно дыша, сообщил он. — Владелец таверны.

Дитрих представился. Девочка сидела, насупившись, и недоверчиво поглядывала на великана.

— Вы не местные, — сообщил Гуннар. — Что вас сюда привело?

Вид хозяина был довольно устрашающим, но Дитрих не чувствовал угрозы. Скорее, от него исходило скучающее любопытство. Похоже, в унылом городишке давно не приключалось ничего интересного.

Хельга тем временем принесла широкую тарелку с зеленью и плетёную из лозы вазу с зерновым хлебом.

Бросив косой взгляд на подозрительного типа в углу и понизив голос, Дитрих выпалил:

— Скажите, что у вас думают насчёт Падения Тени?