Бесплатный фрагмент - Кожа, которую необходимо сбросить

От « сигарет» — к « коже»

У этого сборника, этой хаотичной летописи нулевых и двадцатых сложная судьба. Эти рассказы писались и публиковались в разное время и в разных журналах, участвовали в каких-то там конкурсах, попадали в разные сборники. Но в то же время они стремились поселиться под одной крышей, жить в тесноте, но не в обиде. Не очень-то хотелось, чтобы они сиротами поодиночке разлетелись по сетевому миру, да по вымирающим толстым журналам, да так там и сгинули, чтобы быть откопанными лет через сто. Хотелось бы, чтобы их откопали хотя бы в таком «соборном» виде, чтобы они могли как-то друг друга защитить, апеллировать друг к другу, ссылаться друг на друга, возможно, объяснять друг друга. Так как они написаны в разных эмоциональных состояниях, в разных жизненных обстоятельствах и в разных настроениях. В 2023-м году, казалось бы, появилась возможность выделить им скромную хрущевку. Я вступил в переписку с руководителем издательства «Дикси-пресс» Леонидом Кузнецовым, и мы как-то быстро нашли общий язык. Как же я тогда обрадовался: в «Дикси-пресс» выходили книги моих коллег и друзей, людей, с кем я общаюсь, с кем у нас периодически возникают какие-то проекты и случаются взаимодействия. Не буду их перечислять. Хотя, допустим, имя Романа Богословского важно назвать. Он сыграл в моей литературной жизни важную роль. И вот присылаю я Леониду Кузнецову несколько рассказов, и он предлагает мне сделать сборник. Вау! Сборник — это круто. Я собрал некоторые ранние, но не самые ранние, затем добавил к ним что-то из написанного в 2023-м, это были разные мистические истории, и мы шлёпнули сборник «16 пачек сигарет». Проблема в том, что он так и остался в электронном виде, и перспектива бумажной книги так и зависла, похоже, навеки. Причин тому много: непростое время, мягко говоря, а также финансовые вопросы, что тоже связано с непростым временем. Потом я ушел с головой в другие проекты, в написание книги об Игоре Кущеве, гитаристе «Сектора Газа», потом долгий процесс выпуска книги. Наконец, в 2025-м она вышла. И до меня снова донеслись вопли и стенания рассказов, обреченных томиться в цифровом виде. А жизнь идёт, жизнь бежит, жизнь каждый день бросает новые вызовы, это кипучий процесс, совсем не живущий в гармонии с издательским делом. Я, как автор, уверен, что будет большим преступлением не дать этим рассказам выпуститься на бумаге, пусть и за свой счёт. Пусть их почитают друзья, соратники, быть может, случайные люди. У сборника появилось новое название и концепция. Теперь это «Кожа, которую необходимо сбросить». Если хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам. Не до жиру. Я бы сказал проще: если хочешь сделать что. А хорошо или плохо — не мне решать.

Ярослав Солонин, 2025

Сборник Ярослава Солонина «16 пачек сигарет» — это повесть «Серж и другие металлисты», а также четыре цикла рассказов («Танатос», «Эрос», «Старый добрый грязный реализм» и «Rockin’ in the ftee world»), часть из которых и вовсе киносценарии, хотя при этом, тем не менее, рассказы.

Если вам больше восемнадцати, и вы живете в реальном, а не выдуманном мире, тогда можно рискнуть и начать это читать. А если вас всё достало, вообще всё, то, смеем надеяться, эта книга вам понравится. Впрочем, без гарантий. Подобная литература в начале двухтысячных была очень востребована читателем. Нам показалось, что пришло время ее реанимировать.

(из аннотации к «16 пачкам сигарет», 2023)

Далее идут предисловия из прошлого сборника «16 пачек сигарет», которые я оставил из соображений целесообразности и преемственности.

Ярослав Солонин, 2025

Рок, портвейн, секс и 18+

Когда Александр Крахин (первый состав легендарной группы «Интеграл») начал писать об Алибасове в частности и рок-музыке в Ускамане (это на краю географии, а точнее — Восточный Казахстан) в целом, Сергей Миляев (автор рок-поэмы «Петушки-Манхэттен», лидер владимирской группы «Алгабас», наш общий друг) попенял Сане, что в его воспоминаниях маловато портвейна, девочек и мата. Этого всего в реале было много, тут Серж безусловно прав, ибо где рок, там свобода, секс и все такое. Но Саня был не только очень талантливым, но и очень культурным и интеллигентным, и никак не мог понять, чего от него хочет Миляев.

Жаловался мне: «Ну да, я не Буковски», — и продолжал писать на языке Булгакова и Паустовского. На языке Лимонова и Юза Алешковского он писать категорически не желал, хотя и ценил творчество как первого, так и второго.

Серж, бинго, вот тебе книга, в которой ровно так, как ты хотел. С горкой. Рок, портвейн, секс, наркотики и 18+. Всего вдосталь, с присыпочкой. Эти 18+, они прям реально настоящие, не фуфло в виде одиноко затесавшегося в текст вполне литературного слова на букву «б». Ну нафиг! Тут реальный язык.

Тут реальная жизнь, реальные люди и реальные страсти. Не потому что Воронеж, который «хрен догонишь». Потому что так устроено в этом лучшем из миров. Может, в сонном Владимире не так, или в респектабельной Москве?

Да так же. И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет.

Читайте.

Ну, если не нравится, тогда не надо. Тут я не волен. Потому что кому-то «зайдет», а кто-то будет плеваться. Но издать это надо было непременно. А вы там дальше уж как-нибудь сами.

Ну, то есть — приятного чтения!

Леонид КУЗНЕЦОВ

Сергей КАРДО (О сборнике «16 пачек сигарет»)

Вернулся в Москву к ночи и не спится — соседи сверху приехали с дачи (дожди). В полном составе — шавка (в правильном смысле слова), дочь с избыточным весом, хозяин, по ощущениям ходящий по паркету в сказочных железных веригах, мамка вечно скачущая галопом и сын с поступью шагающего экскаватора. Появились они в полпятого. Гром раздвигаемых диванов, падающие телефоны, звон рассыпаемой мелочи, шум воды — уж на что я глухой, но эти звуки по насмешке природы я слышу.

Проклинал я их всеми поносными словами, какие знаю, но это не помогло заснуть, и открыл я «16 пачек…»

Во-первых, шикарное вступление: моя тема! И сказано-то как! Не помню, чтобы несколько абзацев у меня лично такой интерес генерировали! Здорово, близко, понятно, азартно, возбуждающе. Еще раз перечитал и — вперед.

И вот уже не могу не улыбаться и не алкать дальнейшего чтения. Редкий симбиоз сюжета, лексики, понимания и доходчивости текста.

На мой взгляд, это читать будут все — и мужики и дамы самого широкого социального положения. Какие там Бегбедеры, Паланики и проч. бесчисленные сливки западных литераторов, коих в книжных магазинах завалы и навалы!

Скажу как барин — потрафил ты мне, дорогой издатель, потешил, успокоил — есть авторы! Это все-таки здорово. Жив наш мужик, жив!

Знал я одного Солонина, Марка, уважал за его книги, так теперь и второй хоть куда!

Вот честная литература без взглядов в зеркало — а как я выгляжу? А что про меня скажут?

Здорово мужик пишет, давно я такого прямого текста не видел, он как самогон, без всяких фабричных ужимок-добавок: настой пшеничных сухарей, янтарная кислота, сок яиц таежного марала, откормленного в Семипалатинске.

Читайте, и возрадуется душа ваша!

16 ПАЧЕК СИГАРЕТ

В семье подруги было принято так: если у тебя нет работы, на тебя смотрят как на прокажённого. Но поскольку с её родителями я виделся редко и старался в эти дни поскорее набраться, чтобы воспринимать их жизненный уклад через пьяную призму, мне долгое время было до лампочки. В её отсутствие я пытался писать роман, пил пиво, бродил по московским лесам. Лез в заначку, набирал пакет пива, сигарет, чипсов и шёл смотреть на белок и на уток. Но однажды по приколу отыскал вакансию бариста в аэропорту «Внуково» и откликнулся на неё. С одной стороны — надоело недоумение и скрытое презрение, с другой — мне казалось, что это довольно писательская профессия. Общаешься людьми, и всё такое. Я размечтался, как открою свою кофейню, получу лицензию на алкоголь, окружу свою забегаловку богемным антуражем и будет у меня собираться всякая богема. Буду ставить Сержа Генсбура, Тома Уэйтса и Чарли Паркера. Дым сигар, портреты Фолкнера, Достоевского и Камю на стене, молодые преступники, избравшие мою кофейню как место для обтяпывания делишек. Красота.

Стажировка проходила на станции «Третьяковская». Мне выдали стопку брошюр с рецептами кофе, санитарными требованиями и книжку стажировщика, а ещё стильную чёрную униформу. Стажировал меня казах Алмаз, шустрый паренёк. Объяснял он незатейливо: «Смотри, делаешь вот так, потом вот так, раз-раз-раз, и вуаля». Он очень гордился этим своим «вуаля» и напоминал ушлого алжирца из французского кино. У Алмаза была мечта накопить на квартиру и жениться на москвичке, и он уверенно шёл к цели.

Научиться делать эспрессо, основу всего, нетрудно: засыпал в здоровенную кофемолку, напоминающую блендер, треть килограммового пакета высококачественной «Арабики», смолол с запасом, набил холдер или рожок (или портофильтр) кофе, утрамбовал пестиком, присобачил его, этот пестик собачий к варочной группе, нажал кнопку и — вуаля. Порция чёрного как нефть душистого эспрессо «вырви глаз» готова. Американо (Caffè Americano) — это разбавленный кипятком эспрессо. Американо придумали янки, оккупировавшие Италию в 1945-м. Для англосаксов эспрессо был нестерпим, и они его разбавляли, за что получавшуюся на выходе бодягу итальяшки называли презрительно американо. Идеальный американо: две порции эспрессо, в которые добавляется от 30 до 470 миллилитров горячей воды.

Существует также австралийский вариант — Лонг блэк. Всё то же самое, только не вода вливается в кофе, а кофе — в воду. Впрочем, и у итальянцев есть свой щадящий вариант — эспрессо-лунго, когда через то же количество кофе, что требуется для порции эспрессо, проливается большее количество кипятка.

Когда я делал американо или эспрессо, я чувствовал себя королём кофе. Знай себе вовремя подливай воду в резервуар, набивай поплотнее рожок, да почаще промывай его. Проблема начиналась, когда клиенту требовался капучино или латте. Для них нужно взбить молоко, чтобы оно превратилось в пену. Холодное молоко наливалось в металлическую чашку — тут было важно не переборщить с количеством, — под нужным углом подставлялось под воздействие пароотводной трубки, и за считанные секунды превращалось в молочное облако.

Превращалось у Алмаза, который во время процедуры нашёптывал какие-то заклинания. И вообще он относился к кофемашине как к святыне, священной корове, не знаю. Поглаживал её, протирал тряпочкой. Ругался, если кто-то обращался с ней грубо. К примеру, бариста Гриша действовал иначе. Панибратски хлопал её по корпусу, приговаривая: «Ну давай, пизда».

Так вот, вместо пены у меня получалось горячее молоко, и тогда Алмаз цокал языком, выливал продукт в раковину, давал другую чашку, и так по новой. Фишка в том, что если передержать пароотводную трубку, то молоко перегреется, а чашка станет нестерпимо горячей.

Капучино — это одна-две части эспрессо, остальное — пена. Больше всего раздражало то, что и пену нужно заливать по-особому, чтобы венцом творения стало сердечко. Решали всё финальные капли. У Алмаза получалось сердечко, у меня — жопа, либо кучка дерьма. И делать это всё нужно быстро, поскольку клиент всегда торопится. Уж не знаю, куда они торопятся, да только это факт. Когда у меня получалась чашка идеального капучино, я радовался как ребёнок, будто выиграл Сони Плейстейшн последней модели. С латте всё ещё сложнее, для него нужно очень много молока. Пару больших чашек пены. Если видели, что я не справляюсь, а очередь из посетителей растёт, меня ставили готовить чай и доставать пирожные из холодильника. Чай я любил готовить, там довольно проблематично что-либо запороть. Чай засыпался длинной ложкой в такие чайные пакеты, и завязывался изящным узлом.

Однажды к стойке подошёл кривозубый с лихим видом юродивый и замычал.

— Пошёл прочь, паскуда, — рявкнул я на него.

Тут подбежал Алмаз.

— Эй-эй, это же наш святой. Его хозяин любит, карму чистит себе.

Я ничего не понял и встал в позицию наблюдателя. Алмаз приготовил порцию латте и протянул юродивому. Бесплатно. Тот сел за стол, мстительно на меня оглянулся и окунул свой кривозубый рот в чашку с пеной. Вскоре к нему подошёл директор «Кофейного дома», похлопал по плечу, сел рядом, и они о чем-то заговорили. Юродивый мычал, а хозяин понимающе кивал.

Все остальные детали стёрлись из памяти. А через неделю стажировки меня отправили во Внуково. Разница была в том, что работать там нужно по ночам, и если стажировочная смена длилась пару часов от силы, то рабочая смена — двенадцать. В первую ночь вместе со мной пришла девушка с коровьим взглядом и жизнерадостная коротышка. Наставляла нас сибирячка Оксана.

— Значит так. Официально вы баристы, но поскольку это аэропорт, то и некоторые блюда подавать придётся. Приготовить бургер, салаты, сырники, кашу, яичницу — это не должно стать проблемой, но имеет нюансы. Но главное, мальчики и девочки, — она хитро улыбнулась, — можно жрать от пуза, это называется «стафф», а ещё здесь хорошие чаевые.

Как выяснилось, менеджер Оксана, которая сибирячка, пусть будет Оксана-сибирячка, была младше меня двадцатидвухлетки на пять лет, но вела себя как взрослая тётя, да и выглядела, возможно, за счёт макияжа, старше.

Фишка в том, что тогда я западал на девочек постарше, и моя ровесница, с которой я жил, давно перестала вызывать сексуальный трепет. Это ужасно, зачем мы вообще жили вместе, и на кой чёрт я попёрся в эту кофейню?

А эта Оксана-сибирячка — девочка что надо. Кобылка. Изабелловой масти, то есть блондинка. Голубоглазая, большие губы, наглый взгляд.

— Ксюня, у тебя парень есть?

— Работай давай. И для тебя я не Ксюня, а Оксана Петровна.

А сама улыбается. Специфика работы в аэропорту сильно отличалась от того, к чему я привык на станции «Третьяковская». По сути на смену приходились утренние и вечерние рейсы, и тогда — аврал. Клиенты выстраивались в очередь и были ещё нетерпеливее, чем в той богадельне. Со страху пришлось прокачать навыки по капучино, и сердечко у меня теперь выходило чаще, чем жопа. Хотя думал я как раз о заднице Оксаны. Вот бы ей вдуть.

Но решив вопрос с капучино и латте, я столкнулся с другой проблемой: накормить клиента. Чтобы приготовить бургер, хороший такой здоровенный бургер, как в придорожных американских харчевнях, нужно достать из морозильника усыпанные кунжутом бургерные булочки. Это непросто, когда думаешь о булочках Оксаны.

Потом их следует поставить в микроволновку на разморозку. Ага. Параллельно закинуть в гриль котлеты. Готово. Всё это нужно делать в перчатках, а периодически просто задалбываешься их снимать-надевать. Затем достаёшь тарелку, кладешь на неё первую половинку булочки, смазываешь соусом. Эротичным таким соусом. Кладёшь туда горячую говяжью котлетку, смазываешь её страстным помидорным соусом, кладёшь сверху сыр, на сыр последовательно: слайсы огурцов и помидоров, салат, смазываешь верхнюю булку эротичным соусом, водружаешь её на эту бургерную башню. Пока готовишь, обливаешься слюнями и жалеешь, что этот бургер не для тебя, что он — чистой воды отчуждение.

Готовить салаты проще простого. Они приходят в готовом виде в контейнерах. Остаётся только оформить. К примеру, «Оливье» или «Столичный» формуется специальной такой формовочной фигнёй наподобие широкого браслета. А «Цезарь» нужно смешать с сухариками и залить соусом непосредственно перед подачей.

С супом можно лажануться. Он поставляется в специальных пластиковых баночках с неудобной открывашкой. Когда я первый раз открывал, сильно за неё дёрнул, и в итоге оказался весь в курином бульоне, лапше, курице.

— Ёптвоюмать.

— Слушай, откуда ты вообще такой взялся, — шикнула Оксана.

— Из мамки.

— Идиот.

И вот пока не улетели все вечерние рейсы, у баристы-повара жопа в мыле. Это с десяти вечера до полуночи. Потом наступает время сигарет. Делать решительно нечего, а общаться с другими новичками неохота. Девушка с коровьими глазами сразу приняла сторону силы, и на все мои косяки смотрела преувеличенно осуждающе и пренебрежительно.

Потом появился Коля-Киоск. Дылда под метр девяносто, короткостриженый, с залысинами, в очках и с монотонным бубнежом и разговорах о своём «пиздюке», который спать не даёт, и «слава-богу-я-работаю-в-ночную-пусть-баба-сама-с-ним-возится». Иногда Коля-Киоск брал по две смены подряд, и я уж не знаю как, но, ё-моё, отрабатывал по 24 часа в сутки. Человек-робот. Я как раз вернулся с перекура, а Коля-Киоск окликнул меня:

— Эй, а ты пойдёшь со мной.

— А чо я сделал?

— Надо.

Оказалось, что в мои обязанности входил приём свежих продуктов. Мы брали тележку и пёрлись в другой конец аэропорта, натыкаясь на пассажиров, ожидающих утреннего рейса. Они, кстати, не были проблемной клиентурой, ели мало, пили в основном пиво.

Как-то раз к стойке подошёл парень как из клипа Оффспринг в кепке с надписью HARDCORE и таком стильном худи.

— Бро, а бухнуть есть чего?

— Только пиво.

— Вот же бля, — почесал хардкорную кепку, — а какое есть?

— Хуегарден, Стелла Артуа, Балтика Семёрка, Миллер.

— Миллер-шмиллер. Давай, что ли, шесть Хуегарденов и чипсоидов пару больших пакетов. Во. Рифлёные со сметаной тащи.

Я оформил заказ, собрался открыть пиво и перелить в бокал.

— Ну ты чо, какие нахрен бокалы, — засмеялся, — щас по-дворовому пивасик утилизируем. С пива и ссышь криво, да?

Потом он повторил заказ, и к утру был совсем тёпленький. Весёлый парень. На контрасте с вечно задумчивым, а точнее вечно пребывавшим в каком-то отупении Колей-Киоском.

— Ну давай, чего застыл, принимай, — гаркнул Коля-Киоск.

Нужно было выгрузить из фур ящики с пивом, с салатами, со всякими брускеттами, пакеты с замороженными котлетами и булками, гигантские пакеты с кофе, сиропы, фрукты, коробки с пирожными и прочую дребедень, потом каждый ящик прогонялся через металлодетектор, потом это всё везлось на точку. Когда я сгружал всё это добро, Оксана восхищалась:

— Какой ты сильный.

Я молчал.

Таких ходок нужно было сделать две-три за ночь.

Потом я возвращался, курил, снова курил, пил кофе, жрал стафф, часть списанного стаффа скидывал в рюкзак. Это официально не разрешалось, но и глаза на это начальство закрывало.

Брускетты, бургеры, салаты, бутерброды с сёмгой. Кто бы мог подумать, что у всего этого добра такой маленький срок годности, и ежедневно вся эта вкуснятина скидывается в мусорные мешки и отвозится на свалку. Привет голодающим с Поволжья.

— Капитализм — дерьмо, — бурчал я.

— Чего? — спрашивал Коля-Киоск.

— Я говорю: система несправедлива. Какое нерациональное распределение благ.

— Оральное, анальное, какое нам на фиг до этого дело. Оттарабанил смену и свободен. Ты там давай пирожное клиенту оформи.

Пока оформлял, лажанул с сиропом, нафигачив вместо красивого узора здоровенную блямбу.

Коля-Киоск, будто бы случилось непоправимое, подскочил ко мне:

— Ебать-копать, ну что ты сделал?

— Ну ошибся.

— Ошибся он.

Спешно, пыхтя, высунув язык от напряжения, Коля-Киоск достал другую тарелку и другое пирожное, оформил сиропом как полагается, добавил веточку мяты.

— Вот, понял, как надо? У тебя чо, блин, совсем нет чувства прекрасного?

— Коля, во гляди, как у тебя хорошо получается. Давай ты и работай.

— Ох, тяжело тебе в жизни придётся. Ты вообще хочешь карьеру баристы сделать?

— Думаю, это не моё призвание.

— Чего? При… чего?

— Призвание.

— Тебе сколько лет, это же детский сад, призвание-шмизвание. Вместо того, чтобы по херне всякой дрочиться, лучше бы прокачал навыки.

— Ага.

И я пошёл курить.

Я проработал там ровно месяц. И сделал для себя вывод, что очень многие люди, и как я раньше этого не замечал, имеют фашистские наклонности и имеют комплекс синдром вахтера. Стоит только кому-то из них обставить тебя по иерархической лестнице хотя бы на полшишечки, они сразу начинают задаваться.

За три часа до окончания ночной смены начинались санитарные процедуры. Нужно было отдраить рабочее место до блеска.

— Как у кота яйца, — любил повторять Коля-Киоск.

Это значит: вымыть пол, протереть рабочую поверхность, перемыть всю посуду и поставить её на кофе-машину, чтобы сушилась (от машинки сверху идёт тёплый воздух, о который приятно погреть руки), провести ревизию холодильника и собрать оттуда все продукты, до истечения срока годности которых оставалось день-два. Потом помыть холодильник, потом заполнить его новыми продуктами. Потом ещё сотню операций.

Смену у меня принимал самодовольный чувак с писклявым голосом.

— Смена не принимается.

— Чего это?

— Пол липкий, вы сами посмотрите.

— Да нормальный пол.

— Не-е-ет, — издевательски пропищал он.

Пришлось драить пол заново. Потом он ходил и выверял каждый дюйм, шлёпая по нему своими бахилами.

— Ладно, так и быть, смена принята.

— А шёл бы ты на хер.

— А?

В этот момент я уже скидывал ненавистную униформу, переодевался, переобувался, весь в мыслях об очередной сигарете.

Но был один парняга, который мне нравился, нравился своим подходом к жизни.

— Ты как расслабляешься обычно? — спросил меня в первый вечер он.

— Ну, не знаю, сплю.

— А-а, а я убиваюсь, гашусь как скотина.

— Это как?

— Нахуяриваюсь как чёрт.

— Ага.

— Вот вчера нахуярился, сегодня жалею. Надо завязывать, пожалуй.

— Пожалуй.

— Через неделю финальный экзамен, нужно выучить сотню рецептов, и по санитарным нормам ответить на вопросы. После этого ты станешь настоящим баристой.

— Я, пожалуй, увольняюсь.

— Хм, понятно, а кем быть хочешь?

— Писателем.

— Норм. А я, пожалуй, пойду по карьерной лестнице, надоело коноёбиться, пора двигаться по теме. Тем более они, хозяева, щас пивняк открывают, вот там будут офигенные чаевые — что твоя ставка.

— Удачи.

Когда закончилась моя последняя смена, я вышел из аэропорта и не мог поверить своему счастью. Останется только сдать униформу и прочая бодяга. А потом бабки упадут на карту. Блаженство.

Я зашёл в близлежащий парк, откупорил утреннее пиво, закурил сигаретку. Это была последняя сигарета из шестнадцатой выкуренной за всё время работы пачки. Символизм.

Чирикали птички, и мне было заебись, когда я представлял, как все тащатся на свои работы, а я — сам себе хозяин. Конечно, родители подруги посмотрят косо, но меня это уже не волновало.

Когда я допил до середины, ко мне кто-то подсел.

— Привет.

Это была Оксана.

— Привет.

— Что делать думаешь? Я слышала — увольняешься, жаль.

— Писателем пойду работать или в отряд по борьбе с тараканами.

— Хах, писатель, а есть чо почитать?

— Найдётся.

— Слушай, а поехали ко мне. Скучно что-то.

И мы поехали к Оксане. Она уже не казалась такой строгой. Вошли в её просторную квартирку, и тут я понял, что мои носки воняют. Я извинился и погнал в ванную, заодно и весь помылся, сполоснул рот освежителем воздуха.

Когда я вышел из ванной, Оксана откупорила вино, нарезала сыр, разложила оливки и включила какой-то сериальчик.

Красиво. Мы чокнулись бокалами и выпили. Я залпом, Оксана пригубила.

— Ты хлещешь вино как древний грек.

— Скорее как русский бич.

Не помню, сколько времени прошло перед тем, как я её поцеловал, повалил на кровать и полез на неё.

— Стоп.

Ну вот, думаю, облом, а такой хороший день.

Но случился неожиданный поворот.

Оксана перевернула меня на спину, села сверху и расстегнула джинсы.

Пожалуй, бог есть.

Она обхватила меня ртом и умело обработала. Я закрыл глаза, и уже не мог особо ни о чём думать. Когда я кончал, она не стала вынимать мой член изо рта, а выпила всё до дна и облизнулась.

— Теперь ты можешь называть меня Ксюня.

12.05.2023

ВЕЧНАЯ ВЕСНА

Мы опомнились с Егоркой только когда уже стало темнеть. Глядь на часы — а электрички уже не ходят в это время.

— Па-а-адумаешь, у нас вон и закуси, и выпивона сколько, щас полянку выберем и кутёж устроим, — расхохотался Егорка. Он всё время смеялся — по поводу и без повода. Когда мы хоронили нашего друга Сивого, Егорик как давай ржать, чем смутил даже меня, а я-то его десять лет знаю. Но после этого меня было трудно чем-то удивить.

У нас была палка «Краковской» колбасы, пара сырков плавленых, полбуханки душистого «Бородинского», да пять огурчиков солёных. Мой рюкзак пропах этим разносолом. Но выпивки было несоизмеримо больше. Это из-за неё мы замешкались. Егор всё время норовил в очередной магазин зайти, чтобы ещё бутылочку докупить.

— Егор, а ты не находишь, что это как-то бездуховно — тащиться на природу с полным мешком еды и выпивки?

Егорка, несмотря на своё обжорство и пьянство, считал себя личностью духовной и малость юродивой.

— Нет, Славян, это милость божия. Раз столько еды и квасни́, значит бог нас целует в темечко.

— Ну, ты загнул. Олигархов, получается, тоже любит, по твоей-то логике?

Егорик на мгновение смутился, а потом выдал:

— У них с дьяволом договор, свои расклады. Тут, понимаешь, под чью крышу встал, от того и окормляешься.

Беседа издохла сама собой. С Егориком всегда так — то хрен остановишь, то молчит, весь направленный в себя. Мы вышли из леса, на горизонте виднелась деревушка, точнее силуэты домиков. Ни света в окошках, ни лая собак. Странно. Прямо перед нами пролегала старая разбитая асфальтовая дорога, через которую пробивался бурьян. Лет сто по ней никто не ездил. Дальше шёл крутой спуск к прудику. Туда и порешили бросить кости. Пока я разводил огонь, Егорка разговаривал с утками:

— И-и-ишь ты какая серая, на кошку похожа.

Утка крякнула и ушла под воду.

— Ныро-о-о-ок, — воодушевлённо протянул Егорка. — У зверя своя крыша — звериный бог. Дух леса.

— И у уток?

— У утков — дух воды. Кряков боженька.

— Где вычитал?

— Так знаю.

Вскоре от костра потянулся приятный дымок.

— Эх, жрать охота, — зевнул Егорка. — И бабу. Чтобы здесь с нами. Я знаешь как люблю? К бабе прижаться и в темноту лупиться. Бабы — существа метафизические, конечно.

— И у них тоже свой бог?

— Не, у них тоже бог человечий и дьявол тоже.

— А наш человечий бог он к животным как?

— Что «как»?

— Ну, как относится?

— Ну как. К ним у него ни требований, ни предъяв.

— А к людям?

— Как договоришься. Станешь зверем — к тебе никаких предъяв, попытаешься стать богом — другой коленкор.

— Хм, а если человеком остаться?

— Тогда морали хватит с тебя. Давай уже жрать.

Егорка достал из рюкзака колбасу, разломил на два куска, тот, который побольше, отдал мне.

Он всегда делил в пользу ближнего своего.

Мы отломили по прутику, насадили на них колбасу, хлеб, и стали коптить над огнём. Небо постепенно стягивалось тучами. Беззвёздное небо.

— Эх, щас бы транзистор, только чтобы программу крутил пятидесятилетней давности.

— А чего сразу пятидесятилетней?

— Ну, это я к примеру. Но старое — оно подушевнее как-то.

Я достал креплёное винцо, разлил по пластиковым стаканчикам.

— Ну, вмакарим.

— Дай бог.

Выпили.

Егорка высморкался, откусил колбасу.

— Вот люблю, когда сначала так грелкой спиртяндра по нутру разольётся, а потом сверху вкусненьким вдогонку. Какое-то равновесие в этом.

Я не нашёл, что ответить, оно и вправду было хорошо. Допили бутылку, потом ещё одну, и после длинного дня нас сморило. Такое чувство комфорта и благодати объяло, что захотелось зависнуть в нём на подольше.

Засыпая, я заметил низко летящих птиц.

Мне снилось тёплое море, по которому я шёл босиком, шёл и наслаждался солнцем. Впереди маячили девушки, и я пошёл к ним. Однако на подходе я резко провалился в воду, которая резко стала холодной. Проснулся от крика Егорика и от того, что меня заливало.

— Полу-у-у-ндра, полу-у-у-ундра.

Нас накрыл ливень. А Егорик бегал по берегу и кричал.

— По-у-у-уундра. Полу-у-у-ундра.

— Да уймись ты, — с сонной досадой крикнул я. Деваться было некуда. Раскинувшаяся над нашим импровизированным биваком нива совсем не спасала от дождя. Я застегнул рюкзак, взял Егоркин и подошёл к спутнику.

— Слушай, пойдём в деревню. Хоть какая-то крыша, к кому-нибудь да прибьёмся.

— Страшно.

— Ну что тебе страшно?

— А вдруг там людоеды или ещё хуже — душееды?

— Какие ещё к чёрту душееды? Ты чо, Егорка, совсем взбрендил?

— Не скажи, душу съедают, а дух арканят.

— Егор, а скажи, вот в человеке же душа и тело едины, так?

— Ну.

— Так чем тогда людоеды отличаются от душеедов?

— Ну, ты крендель. Смотри, — высморкался Егор, — современный человек живёт телом, душа остаётся за скобками. Так?

— Допустим.

— Вот. Допустим, древние каннибалы, они занимались сакральным каннибализмом, но съев тело, душу отпускали. А душееды высасывают душу, и дальше ты ходишь как живой труп.

— Я запутался. Если были древние, то есть и современные?

— Ну, конечно, бомжи какие-нибудь. Или во время голода. Просто сжирают мясо, и всё. Тут нет никакого ритуала.

— Так к чему ты ведёшь?

— Вот сожрут твою мясу — узнаешь. А то, что душа в муках, неподготовленная, улетит и будет шарахаться по Вселенной, неприкаянная.

Мы уже вымокли, а стояли как дураки, увлечённые беседой. Послушай кто нас со стороны — сразу бы в дурдом отправил.

— Другой вопрос. А душееды… — закурив, начал я, но Егор меня прервал.

— Давай лучше в водичке постоим, так теплее.

И тут, как по заказу, молния полоснула по глади пруда. Вспышка отпечаталась на сетчатке глаза ещё на некоторое время.

Егор, потеряв всякую рассудительность, отпрыгнул.

— Полундра! Господи, спаси и сохрани, отец наш небесный, прости меня грешнаго. Мать сыра земля, не серчай.

— Я смотрю, ты себе много крыш нахватал.

— Да ну тебя.

— Ну, раз меня ну, я пошёл искать кров, а ты со своими утками оставайся.

Я повесил рюкзак на спину и отправился в сторону деревни. Егорка засеменил за мной.

— Подожди, не оставляй меня. Ну что ты.

Алкоголь быстро выветривался из наших тел и душ, делая нас раздражительными. Я достал бутылку, и тут оказалось, что штопор, похоже, мы оставили возле костра. Я повернул обратно, Егор за мной.

— Слав, ты чего куропатишься?

— Как?

— Ну, суетишься как дикая куропатка.

— Да штопор посеял.

— Эко.

Следующие полчаса мы шарили под ивой в поисках штопора, но так его и не нашли. А дождь продолжал лить.

— Вот же прорва, — чихнул я.

Егор достал бутылку водки.

— Во.

Я поморщился. Последний раз пил водку на поминках у Сивого, и после этого смотреть на неё не мог.

— Ладно, давай уж. Запить есть чем?

Егор кивнул и достал «Тархун».

Я сделал пару глотков и быстро залил их эстрагонной газировкой. Егор не запивал, а только крякнул, как мужик из произведений разночинцев. Мы поняли друг друга без слов и двинули к деревне.

Когда мы подошли к первому дому, нас ждало разочарование.

— Похоже, нежилой, — поколупал штукатурку Егор.

— Да тут по ходу все нежилые.

Мы обошли округу. Дома выглядели изнасилованными и зверски убитыми. Разбитые стёкла, сорванные с петель двери, смрад и матерные надписи.

— Ни одной собаки. И кошки ни одной, — сказал я.

— Это неспроста. Животинка всё чувствует. Пойдём отсюдова, — дёрнул меня за рукав Егорка.

— И куда мы на ночь глядя по такому дождине? Надо хоть маленько обсохнуть.

Я достал телефон, но связь не ловила. На часах — давно за полночь.

— И чего ты в эту железяку щеришься?

— Да хотел Тёркину звякнуть.

Тёркин — наш старый приятель, который подрабатывал извозом.

— Станет он на ночь глядя ехать в такую даль.

— Это да.

Я убрал бессмысленный телефон.

Егор вообще не признавал гаджетов — даже кнопочные телефоны вызывали у него оторопь.

В квартире у него до сих пор стоял допотопный аппарат с диском. Егор был самым странным из моих знакомых, потому меня к нему и тянуло.

И тут мы дочапали до домика, который на фоне остальных выглядел настоящим дворцом, хотя и был по факту заурядной избёнкой. Стёкла целые, на подоконнике — герань, дверь на месте. Я дёрнул за ручку, но дверь не поддалась. Я собрался уже высадить её плечом, и тут Егорик каким-то петушиным голосом прокричал:

— Постой!

Он нагнулся, приподнял пенёк, на котором дрова рубят. Чертыхнулся, поставил обратно.

— Да чего ты ищешь? — начал закипать я, — стоим тут как два хмыря обоссанных.

— Погоди.

Он сунул руку под оконный карниз и достал оттуда ключ.

— Ни фига се, ты откуда узнал про это?

— Так знал.

Егор часто так отвечал на вопросы, на которые не было логичного ответа.

Мы вошли внутрь, и нас обдало запахом уюта.

— Как-то это ненормально. Мёртвая деревня, и тут один жилой дом. А где тогда хозяева, — тут уже параноика включил я.

Однако на Егора напало несвойственное для него спокойствие.

— Аура хорошая. Можем располагаться.

В углу были свалены дрова и щепа, рядом чернел антрацит и лежала стопка пожелтевших газет.

Я вытянул одну наугад. Это оказалась «Советская культура» №86 за 23 июля 1960. Я бегло прочитал первую полосу: «Пробуждать в каждом человеке творца и создателя». На фотографии Никита Хрущёв и министр культуры Фурцева. Пробежался дальше по заголовкам: «Внимание и забота окрыляют», «Работать на коммунизм», «Огромные возможности», «Пропагандисты нового», «Мы живём в прекрасную эпоху». Но тут меня из газетного трипа выхватил Егор.

Он прыгал по избе голяком:

— Ну чего ты мешкаешь, давай печку затапливать.

Дрова были сухими и приятно пахли сосной. Накидали дровец, наложили щепы, я смял газету и зачиркал зажигалкой.

— Вот чёрт, а жига-то вымокла вся.

— Не поминай всуе, — крикнул Егор и затрясся. Комичная картина: щупленький парнишка неопределенного возраста прыгал, мотая своим стручком и крича свои всякие суеверия.

Меня тянуло ко всему странному, но где-то в глубинной основе оставался материалистом. Россказни Егора я воспринимал как прикольные байки.

На столе Егор нашел спички и протянул мне.

— Вона.

Я зажег, потянуло тлеющей старой газетой, потом занялась щепа, и как-то приятно запахло.

Через полчаса в избе стало жарко. Я тоже оголился, и теперь мы напоминали то ли мужичков в бане, то ли двух юродивых. Добавляло колориту то, что Егор всё время крестился и приплясывал. Мы развесили одежду на верёвку.

Я поперебирал газеты, но позднее 1964-го года ничего не нашёл. Потом я вспомнил про принесённую в жертву периодику. Там стояло 23 июля.

— Егор.

— Чавой?

— Какое сегодня число?

— А я почем знаю.

Я достал мобилу, она показывала 23 июля 2020 года.

— Ну, это уже слишком для моего материального ума.

— Что такое?

— Сегодня двадцать третье июля две тыщи двадцатого, я достал первую попавшуюся газетёнку, и она оказалась за двадцать третье июля тысяча девятьсот шестидесятого.

На удивление, Егор не придал этому значение.

— Да брось, всё это трюки бесовские и кукольные шашни. Главное в доме аура есть.

В соседней комнате было две панцирные кровати с пуховыми перинами. Я лёг на одну, Егор на другую. Лежали некоторое время, хлопали глазами. Тут он вскочил:

— Транзистор, транзистор.

И приволок старую жёлтую «Спидолу».

— Видал-миндал?

— Да куда ты её вставлять будешь — электричества тут сто пудов нет.

Он обиженно посопел, потыкался в одну из розеток, но я оказался прав. Егор поставил приёмник на пол возле своей кровати.

— Домой заберу. История.

— Ага, до дому ещё добраться надо. Ты не находишь странным, что вот среди богом забытого места…

— У бога нет забытых мест.

— Ладно, вот посреди этого всего…

Я не находил подходящих слов.

— Посреди, короче, откуда ни возьмись стоит эта жилая изба. Да быть такого не может.

— А ты веруй в абсурдное, как Тертуллиан говорил.

— Не знаю я никакого Тертуллиана, но чертовщина тут точно какая-то есть.

— Не поминай…

— Заткнись.

Я кинул в него подушкой, он в ответ кинул в меня. Чутка подурачились, а потом веки отяжелели, и лично я провалился в сон.

Именно что провалился. В уютную яму, обитую чем-то очень мягким и уютным.

Проснулся от того, что играла музыка. Она пробивалась сквозь радиошум.

Пел, кажется, Ободзинский.

Для тех, кто будит утро голосами,

Кто видит мир влюбленными глазами,

Для тех, кто обойти готов полсвета,

Любимых повторяя имена.

Три месяца лето, три месяца осень,

Три месяца зима и вечная весна.

Я был готов уже подивиться чуду, поскольку музыка играла из того самого приёмника. Но тут я увидел светлый женский силуэт. На Егоре скакала какая-то баба, а он мял её груди и пел какой-то псалом. А она подпевала Ободзинскому, и то ускоряла, то замедляла темп. Я попытался привстать, но ничего не вышло, тело будто стянуло оковами. Мне было знакомо это ощущение, это вроде бы сонный паралич. Тут я успокоился, поняв, что это всего лишь сон. Однако то, что происходило по соседству, меня завело. Это сочетание жути, беспомощности и эротики было мне в новинку.

Из этого сна не хотелось вырываться. Я надеялся, что этот суккуб вскоре пересядет на меня, и подарит мне вечную весну. Но она продолжала извиваться на Егорике, будто меня здесь и не существовало. Я попытался что-нибудь крикнуть, но из горла вырвался лишь жалкий шелест.

После заиграла песня «Вся страна — это наша работа».

Я хохотал от нелепости происходящего, но смех уходил внутрь и щекотал меня так, что я начал задыхаться.

Поэтому я стал дышать медленно, глубоко, используя технику «пранаяма», она меня всегда успокаивала. Так и здесь. Вскоре я задремал или перешел в другой сон, сквозь который доносились хрипы и песнопения Егора, стоны барышни, лёгкий терпкий запах соития и советские песни.

«Сколько же ей лет? На вид будто бы двадцать пять», — подумал я, засыпая.

В следующий раз я проснулся, когда солнце пробивалось сквозь тюль, и в окно стали пробиваться первые лучи солнца. Я протёр глаза, с удивлением обнаружив, что могу двигаться, и уже готов был растормошить Егора, чтобы поведать всю эротическую ахинею, что видел во сне, как оторопел.

На табуретке возле второй кровати сидела женщина лет шестидесяти — шестидесяти пяти, в которой смутно угадывались черты той ночной прыгуньи. Она сильно постарела, и груди, похоже, обвисли. Она сидела в черном халате и гладила Егора по голове.

— Ты ж мой миленький, ты мой сладенький. Подарил мне рай. Капельки свои божественные. Господи, прости. Только и времени на ласку у меня плотскую, что с двух до четырёх. До этого девчонкой безмозглой насаюсь по полям, потом курносым подростком лазаю, малину ему, смутно что-то понимаю. А когда наливаюсь соком, так и похлебать некому. Бог тебя послал, да пусть хоть дьявол, для меня неважно.

Она гладила его по жиденьким волосам и плакала.

— Потом, к рассвету, начинаю увядать. И так каждую ночь, милый ты мой мальчик. Остался бы ты со мной, жили бы ладно, я бы тебе подарила золотые времена. Девчонкой бы играла с тобой как с папкой, подростком смущалась тебя и кормила бы малиной, а потом мы бы пировали всладкую, встречали вечную весну. Зимой бы спали как медведи в берлоге…

Тут я не выдержал:

— Сгинь, старуха. Харэ моего кореша своей чертовщиной сманивать.

И в ту же секунду обезображенное ненавистью лицо этой женщины обернулось в мою сторону, и зарычало:

— Ш-ш-а!

Больше я не мог вымолвить ни слова, и тело снова объял паралич.

Женщина снова повернулась к моему приятелю.

— Говорила тебе, что надо было мне его высосать, так нет, умолял не трогать. Вон он теперь оскорблениями кидается.

Егорка поднял голову.

— Оставь его. Пусть ступает с миром.

Я в это время пытался порвать невидимые оковы, и как мне казалось, брыкался как необъезженный конь, но со стороны выглядел трупом с мигающими глазками.

— Верни ему волю.

Женщина вздохнула и выдохнула:

— Годы годуй, здесь не балуй.

В тот же момент ко мне вернулась власть над моими членами и голосовыми связками.

Я вскочил, выбежал в кухню и начал натягивать на себя одежду, которая к тому времени просохла.

Ко мне вышел Егор, по-прежнему голый и счастливый.

— Я так знал. Ты не сердись.

— Егор, одевайся и погнали до первой электрички.

Он покачал головой.

— Есть судьба и божий перст.

— Какой к черту божий перст, тут чертовщина настоящая творится.

— Ты не поймёшь, — вздохнул он с сожалением.

Когда я выходил из хаты, в глаза мне бросился потерянный штопор, два гранёных стакана и почти пустая бутылка вина. Я допил остатки и вышел на божий свет.

Больше я Егора не видел. Всё, что я рассказал полиции, сочли за бред и отправили меня в дурдом. Там, в минуты досуга, когда общий распорядок и беспокойная суета больных, до странности напоминающая нашу обыденную мышиную возню на улицах, я и написал этот рассказ.

2023

ПОДСЕЛЕНЕЦ ИЗ ИГРОВОЙ КОМНАТЫ

Жизнь казалась бы Шмылю воистину жалкой и бессмысленной, если бы в пятнадцати минутах от его дома некий предприимчивый араб не открыл игровой клуб под вывеской Extra Experience. Местные называли его «Экстрой», и, сказать по правде, молодняк ходил туда в основном для того, чтобы втихую пьянствовать. В середине нулевых ещё ощущался дух некой свободы, и у школьников старших классов реализовывался вот в таких походах в игровые клубы.

Шмыль пил редко, и только для поднятия самоуважения. Опять же, шумных компаний избегал, презирал их. Порой он представлял себя вожаком такой стаи. При этом использовал свою власть крайне специфично. Ему нравилась одна библейская притча, в которой в свиней вселились бесы, из-за чего ошалевшие хрюшки бросились в море и потонули вместе с бесами. Так вот и свою стаю Шмыль «направлял» на крышу самого высокого здания в городе, а затем заставлял их оттуда прыгать вниз. В такие моменты Шмыль сладострастно похихикивал и даже похрюкивал от возбуждения. Местный молодняк будто что-то чувствовал, и Шмыля не трогал, не задевал, не шпынял, а только плевал ему вслед. Ходили слухи, что у него справка из психушки — 7Б или что-то в этом духе. Сам Шмыль трактовал это по-своему, считая, что их пугает сила его внутреннего духа. Сказать, сколько Шмылю было лет, нельзя. Жил он с бабкой, которой приходился то ли сынком, то ли внучком, то ли подопечным. Существовал он преимущественно внутренней жизнью, зарывшись в книги и размышления. Однако до тех пор, пока предприимчивый араб не открыл на районе игровой клуб, Шмыль не находил выхода скопившейся энергии.

В клубе он открыл для себя игру GTA VICE CITY. Играть по сюжету, проходить всякие дурацкие миссии ему не в кайф было. Его манили другие возможности открытого мира. Можно было практически безнаказанно воровать и убивать, угонять машины и вертолёты, бить морду первому встречному. Если героя арестовывали — он просто платил штраф. Если убивали — он воскресал. В процессе игры ему казалось, что он расщепляется на две личности, будто бы от него отделяется ещё кто-то, кто-то более настоящий, чем он сам.

В мае 2004 года Шмыль пришёл в клуб раз в сотый по счёту. Сел за свой любимый компьютер под номером «13». Кстати, если кто-то занимал его место, Шмыль брезговал занимать какое-то другое и с ненавистью буравил спину конкуренту, буквально прожигая её, из-за чего бедолага действительно чувствовал какой-то жжение в области седьмого грудного позвонка, из-за чего начинал чесать его и ёрзать как грешник на сковороде. А Шмыль в свою очередь мерзко хихикал, и уходил бродить по городу. Было в нём что-то такое, что заставляло дворовых псов рычать на него, а котов шипеть.

Но в тот майский день место номер «13» было свободно. С какого-то времени местные выпивохи-игроманы стали обходить его стороной, считая его проклятым. Довольный Шмыль плюхнулся в дерматиновое кресло, запустил игру, хлебнул энергетик и погрузился в злодеяния. В этот раз он был намерен продержаться подольше, натворить побольше бед в городе, сильно напоминавшем киношный Майами. Он поднаторел в игре, усвоил некоторые хитрости, в конце концов начал баловаться чит-кодами, то есть командами, дававшими герою некоторые сверхспособности. Вскоре получил статус преступника первого эшелона, на экране горели все звёздочки, а это значило, что за его героем охотятся спецслужбы. В тот момент, когда Шмыль угнал вертолёт, он почувствовал, как на него накатывает экстаз, а вскоре что-то щёлкнуло, и Шмыль обнаружил себя, стоящим за спиной… Шмыля. То есть Шмылей стало двое: первый продолжал рубиться в игрушку, а второй стоял за его спиной и растерянно озирался. Никто из присутствовавших в тот день в зале ничего подозрительного не заподозрил, даже администраторы залипли на свои рутинные дела. Шмыль-2 вскоре обвыкся, гадко хихикнул и вышел на божий свет. Светило солнце, гудели автомобильные клаксоны, прохожие ходили туда-сюда, будто бестолковая массовка из игры. «И куды они вечно спешат? — подумал Шмыль. — Ведь и сами скорее всего не отдают себе в этом отчета, биороботы». Да, людей он не больно жаловал.

Сам он прошелся не спеша с видом триумфатора. Потом он заприметил растерянного ханыгу, стрелявшего мелочь у толпы. Прохожие шарахались от его запаха, вида, нечленораздельной речи. Зомбиподобие его вызывало смешанные чувства жалости, страха и брезгливости. Шмыль подошёл к ханыге и заглянул в его глаза, и там было пусто, лишь на дне шевелилось что-то жалкое, но при этом тотальное. Тотальное желание выпить.

Самого Шмыля мутило не по-детски. А главное — он не мог понять, что из себя представляет его отделившаяся сущность. Когда он щупал себя, трогал за нос, он вроде бы получал соответствующие тактильные ощущения. Попытка помочиться также увенчалась успехом, но тут всё стало понятно: струйка мочи не оставила следов. Но это вопрос воздействия на мир извне. А мог ли Шмыль воспринимать воздействие этого мира? Он подошёл к ханыге вплотную и попробовал вдохнуть смрад его тела. И вот здесь случилось нечто необъяснимое. Если предыдущее раздвоение можно было ещё объяснить галлюцинацией, то последовавшее далее — никак.

Шмыль оказался внутри проспиртованного бомжа, и теперь смотрел на мир его глазами. О, сколько презрения в людях он наблюдал. Как они ускоряли шаги, убегая от человеческого несчастья. Шмыль напоминал себе угонщика, которому нужно взять два проводка и потереть их друг о друга. Но где у человека, а бомж ведь тоже является человеком, такие проводки? Отбросив рефлексии, Шмыль попробовал двинуться к ближайшему киоску, где недавно совершил бестелесное опорожнение мочевого пузыря. Теперь он попробовал отлить с помощью ханыги.

Ханыга долго трясущимися руками расстёгивал свои портки, затем достал полумёртвый член и начал поливать киоск смрадной жижей, выдающей проблемы с почками. Проходящий мимо жлоб дал бомжу пинка, и тот вместе с сидящим внутри Шмылем полетел кубарем. Однако Шмыля это задело, он поднял своё новое тело и устремился за мужиком. Тот обернулся.

— Ты чо, в натуре, синяк, ещё захотел?

Шмыль поозирался в поисках какого-нибудь предмета, нащупал бутылку, подошёл к оторопевшему жлобу и разбил её о его толоконный лоб. Лопнула лобная вена громилы, полилась смрадная алая кровушка по шее бедолаги, окрасила майку-алкоголичку, окропила землю. А вслед за кровушкой свалился и увалень. Подивился Шмыль, сидевший в теле бомжа и подумал, что это хорошо. Теперь он захотел сладенького.

И вот уже Бомж-Шмыль завалился в магазин. Лениво жующая продавщица с бессмысленным взглядом зыркнула на смердящий силует:

— Ну, что опять надо? Под тады не дам.

— Водки и сладенького, — прохрипел Бомж-Шмыль.

— Деньги, — стукнула по прилавку тётка, приосанилась, и в тот же момент её харя исказилась от боли — это Бомж-Шмыль схватил её за пергидрольные кудри и ударил пару раз о прилавок для убедительности.

Потянулась было к тревожной кнопке, но подселенец из нутра Бомжа зарычал:

— Лишь попробуй, удавлю.

Сгребли водку, шоколадки, энергетический напиток, да деньги из кассы. Напоследок оглушили тётку.

Солнце палило без каких-либо представлений о норме. Да и норма человеческая — штука для него смешная. Шмыль, подселившийся в тело бродяги, начал примерять себя на Солнце, и даже повёл от его лица монолог:

«Была бы моя воля — давно спалил вашу хату к едрене фене. Больно жалкий вид у вас, хомо сапиенсов, да зверюшек жаль. Вот бы так сделать, чтобы человеков выжечь, а зверьков оставить. И деревья бы ещё хорошо. Впрочем, деревья мы и на другой планете насадим, и зверьков там наплодим».

Пока убредали в лесопосадки, чтобы скрыться с человеческих глаз, Шмыль достал из кармана бродяги его паспорт и заглянул в него.

Новосёлов Матвей, 1969 года рождения, место рождения — Озёрск.

— Эх, и как же тебя занесло сюда, бедолагу?

Со стороны Матвей напоминал сбрендившего деда, который разговаривает сам с собой. На дереве каркали вороны, полосатая кошка шипела на Матвея, а бабки крестились. Потом Матвея куда-то ноги понесли, появилась сила, которой Шмыль не мог противостоять. Куда-то в подвал, смердящий тайнами и бедой. Забрёл в закуток и сел в продавленное кресло, по которому бегали клопы. Клопы кусали Матвея. Матвей достал бутылку водки и влил её в себя винтом. Шмыль достал шоколадку и зажевал сладеньким. Очертания предметов начали проявляться. На стене висела икона с Тримифунтским Спиридоном, покровителем нищих. Неподалёку были начерчены различные руны, значения которых Шмыль не понимал, но руна с птичьей лапкой показалась ему смутно знакомой.

Неожиданно Матвей заговорил по своей воле.

— Ну что же ты шебуршишься там внутри, а? Кто ты?

Шмуль молчал, ему отчего-то стало жутко.

Матвей выпил ещё водки.

— Эко, — прохрипел бомж.

Помолчали.

Наконец, Матвей осмелел.

— А вот возьму и запру тебя в себе, кто бы ты ни был, да с обрыва сигану, посмотрим, как ты спасёсси.

И захохотал с присвистами. Теперь уже по воле Шмыля Матвей заглотил ещё водки, и вскоре рухнул на пол, напевая что-то на нечеловеческом. По полу бегали мышки, крыски, а по телу Матвея прыгали вошки, скакали блошки, суетились клопики. Пока Матвей спал, Шмыль наблюдал из него за происходящим. Пытался выбраться из клетки, но что-то упиралось, возможно, не хватало воли.

В полночь в подвал зашли три тёмные фигуры.

— Антисанитария, — промолвил Первый.

— Асоциальный элемент, — кивнул Второй.

— Нужна зачистка, — предложил Третий.

Для проформы полупцевали Матвея дубинами, попинали. Шмыля трясло как астронавта в шаттле, попавшем под воздействие космических сил. Потом архаровцам надоело плясать на полутрупе. Третий подтащил канистру с бензином и начал поливать Матвея.

— Лей хорошо, чтоб до нутрей прожарило.

Шмыль начал кричать:

— Помилуйте бога ради, братцы.

— Ишь, во сне разговаривает, не то бесноватый. Сейчас мы злых духов из тебя изгоним. Как Торквемада, — прохихикал Второй.

Чиркнула спичка, и пространство закутка вмиг преобразилось. Завораживающую картину наблюдал Шмыль, пока пламень обгладывал тело Матвея. Сначала рыдал Шмыль, потом хохотал, и наконец забылся.

Очнулся за компьютерным столом. Огляделся. На экране лежал труп героя и светилась надпись «Потрачено». Администратор, позёвывая, кивнул Шмылю:

— Пятнадцать минут до закрытия, закругляйтесь.

Когда он вышел на улицу, было по-летнему светло. Но город уже потихоньку сбрасывал жар и охлаждался до терпимой температуры. Лишь Шмылю чудился запах бензина и жареного человеческого мяса. Дошёл до дому, поел супа, оставленного бабкой на столе. Шмыгнул в комнату. Засыпая, прихлопнул пробегающее по руке насекомое.

2023

ПОЧЕМУ ТЫ МЕНЯ БЕРЕЖЁШЬ?

Дождь за окном но-но-но-но-но-ном

Муха жужжит бье-ца-ца-ца в стекло

Возьми мой консервный нож вырежи букву К

Возьму твой консервный нож вырежу букву К

Кто же здесь жил

Кто не живет

КОЛЯ КО-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ КОЛЯ

«ЗВУКИ МУ»

По словам бывалых, контролёра в электричке можно заболтать, и тогда есть маза и денежки сохранить, и человеком уважаемым остаться. Но на то нужны навыки краснобая, иначе велика вероятность, что и штраф слупят, и посмешищем себя выставишь.

Бирону Мартыновичу однако удавалось провернуть другой фокус. Он забалтывал контролёров молчанием. И весь фокус состоял в том, что это был не фокус. Он ехал, вперившись в пролетающие за окном леса, домишки, коров и кладбища, и если в вагон контролёр входил, и все, даже те, кто с билетами, начинали суетиться, Бирон Мартынович… да хоть бы мускул один дрогнул, так ведь нет же.

Будто не существовало для него ни контролёров, ни испуганных пассажиров. Даже вагон этот, по большому счету, был формальностью. Так вот, его молчание принимали как-то с опаской напополам с законспирированным уважением. И не было такого случая, чтобы его вывели на разговор, и уже тем более, чтобы заставили заплатить гроши. Вот и в этот раз. Контролёр, облачённый в модную униформу, махнул на Бирона рукой и поспешил к панку, сидевшему в самом конце вагона, и к тому же сползшему с лавки по самое не балуй.

К Бирону подсел, будто телепортировался из неких бань, может быть, даже Сандуновских, некий бородатый здоровяк неопределённого возраста и промолвил: «Крепок мужик, ну даёшь. Выпьешь?»

Бородач достал бутылку водки и призывно ею потряс. Бирон ничего не ответил, но полбутылки выпил, выхватив из мозолистых лап мужичка.

Потом он вышел в тамбур, поскольку приближалась его станция «Подберёзовская». Бирон сошёл с подножки, он тут же закурил. Закашлялся, будто бы выпуская всё не выговоренное, как-то пронырнул ужом между толпящимися дачниками, да и двинул вглубь леса.

Бирон знал примерно тысячу значений слова «тишина», и то остальные он откинул за ненадобностью. Тысяча была как раз джентльменским набором.

— Вот у леса, например, какая тишина? По идее, никакой тишины тут и нет, но обыватель, утомлённый городской суетой, назовёт это тишиной и будет прав. Тишина леса — смешение его звуков и внутренних соков, перетекающих по жилам деревьев, струящихся под землёй. Все эти птички, зверьки, всё это очень плотный шум, который можно назвать тишиной по той причине, что это не городской шум.

Бирон заулыбался, увидев знакомый пенёк, на котором было вырезано консервным ножом слово «Коля». Погладил пенёк, поцеловал и присел на него. Развязал рюкзак и достал из него бутылку водки, сделал большой глоток и выдохнул.

— У водки тоже есть своя тишина. Это законсервированная стихия. Вот почему русский человек водку любит, он человек стихии. Эта тишина способна сдвигать тектонические плиты сознания, вызывать цунами и землетрясения в душе человеческой. Если, конечно, нету в тебе мягкости, которая бы гасила ударную волну.

Рядом с пеньком находился муравейник. Бирон сунул в него руку и стал любоваться, как муравьи заползают в рукав. Он стряхнул муравьёв и продолжил:

— Мураши — это такая тишина, которая потому тишина, что человек услышать их шум не в состоянии. Разные диапазоны, разные совершенно планы мироздания.

Затем Бирон Мартынович встал и пошёл вглубь леса. Шевеля губами, как будто молится, он рассуждал о тишине в применении к особенностям человека.

— Вот есть тишина дурака, человеку нечего сказать, и это даже к лучшему. Есть тишина умника, этот себе на уме, карты наперёд никогда не выложит. И есть тишина мудреца. Смысла в говорении он не видит.

Но себя Бирон ни умником, ни тем более мудрецом не считал. У него был свой резон на молчание. За годы, проведённые в психиатрической больнице и тюрьме, он успел выпестовать собственную форму тишины. Сокамерники уважали его, угощали чифирём, называли его «Тихоней», что не очень вязалось с его двухметровым ростом и телоустройством на манер необточенной грубой деревянной болванки. Сам Бирон свой рост называл «саженью», ему нравилось созвучие со словом «саженец». Ему часто снились сны, в которых он превращался в дерево. В них он переплетался с другими деревьями, и вместе они создавали особые ворота, пройдя через которые любой желающий мог не только исцелиться от болезней — душевных и телесных, но и, пройдя через данные врата, запутать смерть.

В тюрьме Бирон был мастером различных поделок. Из любого подручного материала он варганил разные необходимые для зеков приспособления. Слух о нём вышел далеко за пределы ИТК №768, а уж в пределах лагеря его заваливали и гревом, и малявами, и материалами для поделок. Да и за деревообрабатывающим станком саженный Бирон проявлял своё мастерство. В конце концов и УДО так удалось выхлопотать. Весь фокус в том, что Бирон и не хлопотал вовсе. Жил как умел.

Когда он вышел из лесу, выглянуло солнышко. Вдали замаячили кресты Поберёзовского кладбища. Туда Бирон и направил стопы. На своём участке он знал всех покойников поимённо, со всеми здоровался. Здоровался молча. Бирон знал, что в случае с покойными особенно бесполезно сотрясать воздух и напрягать голосовые связки. Прикоснувшись к могильному памятнику, он легко восстанавливал биографию любого из упокоившихся. Та самая черточка между датами становилась гиперссылкой, по которой можно было перейти куда угодно. Многие судьбы покойников пересекались между собой. Вот проститутка Катька, умерла от передоза. А вот её сутенёрша, замучена раком. Вот двоюродный дядя Кати, забит отморозками по пути домой февральским морозным вечером. Не хватало ребятишкам опохмела, вот и отыгрались. Отыгрались ровно на бутылку водки: ровно столько денег лежало в кармане у Катиного дяди. Вот прабабушка Кати. Умерла от старости, точнее сама попросилась.

Но если бы кто-то подивился бироновым чудесам, он бы не понял, чем тут восхищаться. Одно дело прочитать то, что написано на земле, так называемую биографию, и совсем другое — посмертную судьбу. Информация о посмертье была для Бирона не то что закрытой, но во многом зашифрованной. Если только отдельные фразы удавалось вычленить, что-то интуитивно додумать, что-то исходя из своего мистического опыта трактовать. К примеру, проститутка Катя не попала ни в рай ни в ад, а оказалась в особом, надстроенном над обычным, миром-двойником, где каждый получал то, чего ему раньше не хватало в жизни. Но как правило тот мир угождал лишь телесным прихотям. Катьке не хватало кайфа и любви. Она получила и любовь, и кайф, и жила в роскошном особняке. Но выхода из «астрального материального» мира не было. Бирон знал, что это в некотором роде и есть ад, но скорее адо́к, без всяких пыток и тому подобного. Он знал, что рано или поздно все телесные прихоти надоедят, и дальше душа возьмёт своё. Но в Катькином мире душа не могла взять своё, и была обречена на телесный комфорт. Вообще тех, кто прорвался за пределы сансары, или как её там, было немного. Души либо продолжали дальнейший бестолковый круговорот, либо, как Катька, оказывались в тупике.

Но одна могилка безмолвствовала совсем в плане посмертия. Бирон Мартынович, осторожно скрипнув калиткой, присел на лавку рядом с могилой молодого человека. Елисеева Николая Павловича, 1983 года рождения и 2000-го года смерти.

— Здравствуй, Коля, — прохрипел Бирон.

В ответ лишь каркнула ворона.

— Пошла к чёрту, вертихвостка, — гаркнул Бирон.

Ворона выматерилась и улетела прочь.

Бирон достал пластиковый стаканчик, налил туда водки, положил сверху хлебушек с салом и поставил на надгробье. Остальное винтом вылил в себя. По большому счету это Коля научил его молчать. Но Бирона Мартыновича мучил один вопрос: что получил сам Коля взамен.

— Ни пожить толком не успел, и что дальше — тоже бог весть…

Из измождённых глаз, от которых тянулись паутинки морщин, потекли слёзы.

— Прости меня, Коля.

Второго июля 2000-го года Бирон Мартынович и Коля пересеклись первый и последний раз в жизни. Тогда Бирон был лет на двадцать помоложе и проверял господа на прочность. Он считал, что если у человека есть великое будущее, он его в обиду не даст. И вот как-то вечером на станции метро «Комсомольская» он увидел необычного на его взгляд парня. От него исходил особого рода магнетизм. «Бессмертный», — восхитился Бирон.

Парень стоял у подножки. Бирон подошёл к нему и спросил.

— Как тебя звать?

Парень удивлённо поднял голову, вынырнув из каких-то своих мыслей.

— Коля.

— Коля, покажи мне чудо, яви божественную мудрость.

С этими словами Бирон Мартынович столкнул Колю под колёса приближающегося поезда.

А дальше крики, визг тормозов, брызги крови и отлетевшая голова ещё минуту назад стоявшего здесь на перроне Коли.

Бирона схватили, да он и не думал сопротивляться. Он был ошарашен, и всё ждал либо явления ангела Коли, либо воскрешения его, либо ещё какого-то знака. Но всё было слишком тупо, телесно и неумолимо. Всё, чего он добился — это отправки в психиатрическую лечебницу. Но там, как известно, не лечат, а скорее экспериментируют. Потом родня Коли добилась смены меры пресечения, и получил он 15 лет тюрьмы. А дальше ничего особо интересного не было.

По выходу из казематов Бирон занялся поисками Коли. Каким-то чудом узнал, где он похоронен. Поставил свечку за помин души и организовал еженедельное паломничество на Колину могилку. И Коля стал его главной тайной.

— Ведь и пожить толком не успел, отчего господь тебя не уберёг? Почему он меня бережёт, ведь я всё уже тут знаю, мне тут скучно. Почему он позволяет бабкам доживать до того момента, когда они вконец отупеют от своей бесполезной жизни? Почему некоторые героиновые торчки доживают до восьмидесяти лет, а другие малолетние наркоманы дохнут как мухи? Может, у тебя там отряд молоденьких, а?

Обычно на этих словах Бирон себя обрывал. Он знал, как тупорыло это всё звучит. На всякий случай он ещё разок пошарил по Колиному надгробью, норовя залезть в самые-самые закоулочки его биографии. И наконец нащупал одну девчонку, которая была в жизни Коли. Анфиска. В год Колиной смерти она вынашивала его ребёнка. Аборт делать не стала, даже после того, как узнала про гибель любимого. В одиночку воспитала, и теперь малому было двадцать лет.

— Как же я раньше не заметил-то, — хлопнул себя по лбу Бирон. — Это же меняет дело. Получается, произошёл перезапуск. Обновлённая версия Коли. Господи Иисусе, да это же в корне меняет дело. Да ведь это, это должно быть так очевидно, чёрт возьми. Но почему я раньше этого не увидел.

Тут он обнаружил, что памятник-то новый поставили.

— Должно быть Анфиска с сыном. Теплоту какую-то чувствую.

Бирон Мартынович снова прослезился, но на этот раз это были слёзы счастья. Слёзы умиления и ощущения Вселенской гармонии.

— Есть Закон, есть, Господи.

Он трижды перекрестился, упал на колени, отдал три земных поклона, потом, не отряхиваясь, встал, и пошёл к лесу.

В середине леса наткнулся на компанию хмельных и агрессивных молодчиков.

Они окружили его.

— Гони деньги, отец.

Бирон молчал.

— Чо, немой, что ли? Может тебе врача выписать? На!

Низкорослый гном ударил его под дых, и Бирон сложился пополам.

Потом его пинали, избивали битами, испражнялись на него, один из парней включил на телефоне какую-то гадкую музыку и немного потанцевал на Бироне. Потом обшарили карманы.

— Голытьба, — сплюнул Гном, — но на пузырь наберётся.

Ещё раз пнул Бирона по голове и приказал своей шайке идти за ним.

Бирон через некоторое время, постанывая, откатился в кусты и до полуночи приходил в себя. Потом встал, чертыхнулся и похромал к станции.

— Почему ты меня бережёшь? — упрекнул он Господа.

В ответ лишь издевательски каркнула ворона.

2023

ВИРУС Y

В cценарии, написанном в 2020-м году,

вирус Y был обозначен другой буквой,

но после 2022-го это могут понять не так.

Весна. Типовой спальный район. Муж и Жена с пакетами в руках подходят к подъезду. МУЖ заходит внутрь, ЖЕНА задерживается возле доски объявлений.

МУЖ (поставив пакеты с продуктами на пол). Чего застряла?

ЖЕНА. Погоди. (читает) «Уважаемые жильцы дома №666, доводим до вашего сведения, что в эту субботу в районе вашего дома вероятна атака зомби. Просим сохранять спокойствие и по возможности не выходить на улицу лишний раз. Готовятся меры по устранению неприятных последствий».

МУЖ (нетерпеливо). Ну, это суббота, а сегодня пятница. Пойдем, жрать охота.

ЖЕНА. Ты чо?! А вдруг на самом деле?

МУЖ. Да пошутил кто-нибудь. Помнишь, в прошлый раз писали, что подписи будут собирать в пользу Беспонтовкина? Так никто и не стал собирать.

ЖЕНА. А когда воду сказали что на месяц отключат — так отключили же!

МУЖ. Хм, действительно (замер в задумчивой позе, сделавшей его и так не умное лицо окончательно тупым). Интересно, это по всему району или только у нас? Помнишь, когда капитальный ремонт объявили? В шестьсот шестьдесят пятом делали, а остальным — хер.

ЖЕНА. Ага, а как электричество вырубать — так у нас.

МУЖ. Ладно, пойдём, там разберёмся. Жрать охота, ей-богу, мать.

Муж и жена заходят в подъезд, поднимаются по ступенькам, заходят в квартиру. Разуваются/раздеваются.

МУЖ. Давай бефстроганов. Сто лет бефстроганов не ели. С пюрешкой.

ЖЕНА. Мне отчет надо закончить. Можешь сам?

Муж кивает, проходит на кухню.

МУЖ. Да, конечно сам. Кто ж женщине доверит телятину готовить. Ты есть-то будешь?

ЖЕНА (из комнаты). На твоё усмотрение.

МУЖ (орёт). Я спрашиваю — ЕСТЬ-ТО БУДЕШЬ?

ЖЕНА. Да-да… так и делай.

Муж надевает фартук, освобождает пакеты, наполняет холодильник, включает воду. Снимает доску, нарезает мясо.

МУЖ (сам с собой). Интересно, зомби телятину едят? Можно ли зомби отвлечь хорошеньким куском мясца? Вот как Агамемнона, знатный был пёс, но злющий, с-собака.

Муж ставит сковородку, кладёт на неё масло, ждёт, пока разогреется, выкладывает нарезанное мясо, солит, перчит, напевает. Накрывает сковородку крышкой. Идёт в комнату. Жена сидит за столом, в очках, погрузившись в бумаги.

МУЖ. Слушай, а что если к Маликовым поехать завтра?

ЖЕНА. Ага, чтобы вы опять с Серёгой напились, а я сидела как дура с его женой? Нашёл дуру.

МУЖ. Ну, блин, всё же зомби. Говорил я тебе — в ихнем районе надо было брать ипотеку! А ты — «сопьёшься со своим Серёгой, сопьёшься».

ЖЕНА (не поднимая голову). И-ме-н-но. Без жен вы сопьётесь, одичаете и как эти будете…

МУЖ. Чёрт…

Подходит к окну, выглядывает.

МУЖ. Надо было там брать, я всегда говорил — этот район как-то не очень. Колдыри сплошные, до приличных заведений далеко. Бля, надо же картошку ещё поставить.

Муж убегает на кухню. Достаёт картошку, кастрюлю, включает на кухне телевизор.

ЖЕНА (не отрываясь от бумаг). Зато де-ше-вле. Ремонт в ванной можно сделать, кабинку душевую поставить. Или вообще ванну нормальную, акриловую.

ЖЕНА берёт телефон, набирает.

ЖЕНА. Зоя, в графе А пятьдесят посмотри… ошибочка. Ага. Я — нормально, у нас тут зомби обещали. А? Что? Да не телек, не «Ходячие мертвецы». На подъезде кто-то объявление повесил. Вроде как управляющая компания. Да не шучу, Зой, ладно, мне надо в срок.

Муж включает телевизор.

ТЕЛЕВИЗОР. В России, Китае и США одновременно в некоторых районах некоторых городов появились странные объявления о зомби-апокалипсисе. Эксперты связывают это с шуткой по поводу грядущего Хэллоуина…

МУЖ. Слыхала?

ЖЕНА. А?

МУЖ. У них тоже.

ЖЕНА. У кого?

МУЖ. У китаёз и пиндосов.

ЖЕНА. Что?

МУЖ. У китаёз и пиндосов!!!

ЖЕНА. Нет, что там?

МУЖ. Зомби.

ЖЕНА. А-а. Глупость какая-то. Нету никаких зомби.

МУЖ. Я уже не знаю. Может есть, но пока наука не доказала?

С улицы донёсся хриплый рык.

Муж выглянул в окно. Там корячился местный алкоголик.

МУЖ. Тьфу. Ублюдок.

Муж заходит в комнату.

МУЖ. Всё готово.

ЖЕНА. У меня тоже. Слушай, у меня тут идея пришла. Может, вина красненького возьмём?

МУЖ. Ага. А кто пойдёт?

ЖЕНА. Кто у нас мужчина в доме, а?

МУЖ. Без проблем.

Одевается и выходит из квартиры.

Перед подъездом встречает Бомжа.

БОМЖ (хрипит). Земеля, земеля.

МУЖ (брезгливо). Чего?

БОМЖ. Рубликом выручишь?

МУЖ. Ты про зомби слышал?

БОМЖ. Да нахер их. Рубликом выручишь?

МУЖ. Бог подаст.

БОМЖ. Жмотяра.

Муж идёт по улице, озираясь. Некоторые люди пьяные, а некоторые будто сбежали из психбольницы. Мимо него проходит дед с выпученными глазами и растопыренными зубами.

ДЕД. А-г-р-х.

Муж проходит торопливо, а Дед смеётся вслед. Муж заходит в магазин. В магазине битком народу: старушки с набитыми корзинами, мужики покупают водку, дамы — вино. На полу валяются пакеты с крупой, банки с консервами, баклажки с пивом.

Муж подходит к винной стойке и хватает бутылку красного сухого. Подумав, берёт ещё одну. И ещё одну. Стоит в очереди, потом расплачивается. За ним стоят подростки и вдруг они громко кричат: «Слава зомби! Хиг зайль!» Муж поёживается, выходит из магазина, возле которого стоят две тётки с карманными собачками.

ТЁТКА ОДИН. А чеснок помогает?

ТЁТКА ДВА. Шут его знает, хорошо бы. У нас этого добра полкоридора.

ТЁТКА ОДИН. Шой-то будет.

ТЁТКА ДВА. Война будет.

Муж идёт до дома. Из-за угла на него злобно смотрит Бомж и кидает в него камень, попадает по голове.

МУЖ (кричит). Блять!

Бежит за Бомжом, но тот быстро снимает крышку люка и прыгает туда. Муж удивлённо туда заглядывает, потом накрывает люк крышкой. Поднимается до своей квартиры, с головы капает кровь. Открывает Жена, она смотрит на Мужа ошарашенно.

ЖЕНА. Что с тобой?

МУЖ (хмуро). Дай, пройду.

Входит на кухню, открывает вино, пьёт из горла.

МУЖ. Люди с ума посходили.

ЖЕНА. А зомби?

МУЖ. Да какие зомби?!

ЖЕНА. У тебя кровь. Дай я обработаю. Кто тебя?

МУЖ. Да упырь. Бомжара.

ЖЕНА. Хм…

Достаёт из аптечки бинт, марлю, пропитывает перекисью водорода, протирает рану.

МУЖ. Заживёт как на собаке. Давай есть.

ЖЕНА. Давай телевизор включим.

Включает телевизор.

ТЕЛЕВИЗОР. Власти всерьёз обеспокоены обстановкой. Просьба: все оставайтесь дома, даже если в вашем районе не объявлена чрезвычайная обстановка. В ближайшее время Президент выступит с обращением. Главы регионов также в ближайшее время будут готовы принять решения по поводу…

МУЖ. Может, всё-таки к Маликовым?

ЖЕНА. Ну уж нет. Надо сидеть дома. Да и не готова я терпеть ваши пьяные рожи и его женушку.

МУЖ. Но так сидеть скучно. А что если конец света? Надо бы повеселиться.

ЖЕНА (показывает на его голову). Ты уже повеселился. Как тебе?

МУЖ. Какие мы с тобой всё-таки разные.

ЖЕНА. Женщины всегда мудрее. Они за созидание. А мужчины всегда воюют.

Муж выпивает залпом вино.

МУЖ. Ты веришь в зомби?

ЖЕНА. Честно говоря, не думала. Глупость так-то. Но объявление повесили же.

МУЖ. На заборе тоже много чего вешают.

ЖЕНА. Ну не зомби, но опасность же есть.

ТЕЛЕВИЗОР. На сегодняшний день в Москве от нападения зомби пострадало дсять человек. Трое погибли, семеро находятся в больнице в тяжелом состоянии.

МУЖ. Даже это меня не убедит. Это могли быть банальные уличные разборки. Они хоть одного зомби поймали? Посмотрел бы я на них. Ты себе представляешь полицейского, который пристегивает к зомби наручники? Да он ему враз голову оттяпает.

ЖЕНА. Мне страшно.

МУЖ. Не бойся.

ЖЕНА. А ты меня защитишь? Тебя самого надо защищать. Не мог даже нормально за вином сходить — сразу получил рану.

МУЖ. Замолчи.

ЖЕНА. Ты меня не заткнёшь. Я себя не чувствую с тобой защищённой.

МУЖ. Старая песня.

ЖЕНА. Сколько помню себя, вечно за тобой как за маленьким ребёнком…

С улицы раздался звон битого стекла. Муж выпивает ещё вина, ставит табуретку и лезет в антресоль.

ЖЕНА. Ты куда полез?

Муж чихает от пыли, достаёт оттуда рыбацкий гарпун.

ЖЕНА. Хи-хи. Ты серьёзно?

МУЖ. Сейчас оценим наш арсенал.

Идёт в ванную, оттуда приносит молоток и топор, раскладывает на полу кухни.

Жена на всё это смотрит и начинает смеяться.

ЖЕНА. Чувствую себя героиней идиотского фильма, причём русского.

МУЖ. Когда они к нам начнут ломиться — станет не до смеха.

ЖЕНА. Да сядь ты уже, успокойся.

Муж садится.

ЖЕНА. Ну, прости.

Муж молчит.

ЖЕНА. Ну, ляпнула сгоряча.

МУЖ. Я тут подумал. Мы же редко друг друга видим. Ты на работе и я на работе. Выходные если только. Но ты своими делами занята, а я — своими.

ЖЕНА. И что? Так все живут почти.

МУЖ. Вытерпим ли мы друг друга, если забаррикадируемся?

ЖЕНА. Я — да, ты — не знаю.

На улице слышен женский крик и лай собак.

МУЖ. Пойду посмотрю, что там.

ЖЕНА. Стой, не ходи.

Муж берёт топор и выходит.

Жена остаётся сидеть одна. Пьёт вино, потом начинает ходить по кухне. Выглядывает в окно. Потом опять садится. Потом встаёт и идёт в комнату. Берёт телефон, набирает. На тумбочке вибрирует второй телефон. Она бросает свой телефон на кровать.

Звонок в дверь. Жена подходит к двери, смотрит в глазок. Там стоит женщина.

ЖЕНА. Вам чего?

ЖЕНЩИНА. У меня муж куда-то ушёл, я вышла его искать, а дверь захлопнулась. Вы не могли бы меня впустить? Мне страшно.

ЖЕНА. Сейчас.

Впускает Женщину. Они проходят на кухню.

ЖЕНЩИНА. Мой как с цепи сорвался.

ЖЕНА. Мой тоже. Взял топор и вышел.

ЖЕНЩИНА. А мой — нож, самый большой нож кухонный, мы им стейки нарезаем…

ЖЕНА. Мужики сходят с ума. Может вина?

ЖЕНЩИНА. Давайте, а то до сих пор трясёт.

Жена наливает Женщине вина. Та выпивает.

ЖЕНЩИНЫ. Как вы думаете — это всё правда?

ЖЕНА. Я уже не знаю ничего. Знаю только, что все планы на выходные накрылись пиздой.

ЖЕНЩИНА. Ой, как грубо.

Истерически смеётся.

ЖЕНЩИНА. Извините. У меня нервы.

ЖЕНА. Да ничего.

Выглядывает в окно.

ЖЕНА. Не видно ни черта.

В окно врывается ветер, один из бокалов падает со стола и разбивается.

ЖЕНА. Чёрт.

Начинает вытирать пол, сметает осколки.

ЖЕНА. Вы не помните — оно к счастью или несчастью?

ЖЕНЩИНА. По-моему, к счастью.

ЖЕНА. Тьфу ты, я же никогда не верила в такую чушь. Но что-то нервно.

ЖЕНЩИНА. Вы не против, если я прилягу?

ЖЕНА. Давайте уже на «ты». Алёна.

ЖЕНЩИНА. Наташа.

Алёна, убрав, пихает тряпку под раковину, садится.

Идёт в комнату, где лежит Наташа.

АЛЁНА. Извините.

Достаёт телефон из-под Наташи. Набирает номер.

АЛЁНА. Алло, привет, извини, что так поздно. Скажи, как у вас дела? Что? Ушёл? Да что за ужас. Да я сама тут извелась. Что делать — не знаю. Ладно, ты пиши, если объявится.

Алёна кладёт трубку.

АЛЁНА. У подруги муж тоже пропал. Маликов, собутыльник моего.

НАТАША. Может они все решили от жён смотаться и забухать?

АЛЁНА. Мне не до смеха.

С улицы слышно хохот, звон битого стекла. Кажется, там стало светлее. Алёна смотрит в окно и видит большой костёр. Громко играет гангста-рэп.

Алёна включает телевизор. На голос телеведущего накладываются биты играющей на улице музыки.

ТЕЛЕВИЗОР. На данный момент наблюдается необычная уличная активность, вопреки всем предписаниям. Эксперты условно называют это «Вирусом Y», и согласно первым наблюдениям делают вывод, что мужчины больше подвержены его воздействию, чем женщины. Главное, что сейчас нужно делать — это сохранять спокойствие. По возможности берегите друг друга и не ссорьтесь.

АЛЁНА. Так.

НАТАША (из другой комнаты). Что?

АЛЁНА. Эта дрянь сворачивает мужикам мозги набекрень.

НАТАША. Что?

Алёна входит в комнату.

АЛЁНА. Мужики сходят с ума.

НАТАША. А президент ведь мужик. Это значит, что жизнь совсем с оси сойдёт?

АЛЁНА. Ну, речь про простых мужиков. Они же как дикие обезьяны, немного прирученные, но всё же дикие.

В кухонное окно ударяет камень, но поскольку окно пластиковое, оно не разбивается.

АЛЁНА. Господи. Где-то он оставил молоток и гарпун.

Алёна бежит в кухню, берёт молоток и гарпун и возвращается в комнату.

НАТАША. Я такая трусиха. Мне страшно.

АЛЁНА. Не волнуйся.

Алёна гладит Наташу по волосам. Наташа закрывает глаза. Идиллию прерывает звонок в дверь и удары по двери ногами.

Алёна бежит к двери, смотрит в глазок, видит там Мужа. У него оторвано ухо и течёт кровь.

Она открывает дверь.

АЛЁНА. Боже! Что случилось?

МУЖ. Дай войду.

Муж заходит, кровь заливает пол в коридоре.

Из спальни выходит Наташа. Она визжит от страха.

МУЖ. А это ещё кто такая?

АЛЁНА. Подруга моя, Наташа.

МУЖ ЮРИЙ. Скорее мне бинта, зелёнки, что там есть у нас?

Алёна, спотыкаясь, бежит на кухню, приносит аптечку, начинает обрабатывать рану, заматывает бинтом.

АЛЁНА. Ты где так?

ЮРИЙ. Подрался у ларька, ерунда какая.

АЛЁНА. А где топор?

ЮРИЙ. Потерял.

АЛЁНА. Что там вообще?

ЮРИЙ. Пиздец какой-то.

АЛЁНА. Зомби видел?

ЮРИЙ. Нет, но на районе бомжей полно, алкашей и ещё бандиты в тачках слушают свой рэп.

Кровь продолжает хлестать, заливая всё вокруг. Наташа бегает и визжит.

АЛЁНА. Заткнись!

Наташа, поскуливая, убегает в спальню.

АЛЁНА (мужу). У неё муж пропал.

ЮРИЙ. Понятно. Что-то я её раньше не видел.

АЛЁНА. Ну, мы вообще раньше мало на жизнь соседей обращали внимание. Да и друг на друга. Слушай, тебе надо срочно «скорую»!

ЮРИЙ. Да какая сейчас там скорая?!

АЛЁНА. Погоди.

Алёна набирает телефон.

АЛЁНА. Алло? Скорая? У меня тут человек истекает кровью. Что? Все заняты? Да вы что?

(истерично кричит)

АЛЁНА. Тут человек сейчас может умереть!!! Суки.

ЮРИЙ. Оставь, так заживёт, как на собаке.

Алёна набирает другой номер. Плачет.

АЛЁНА. Всё, я звоню Маликовым. Мне страшно. Алло, алло. Привет, Оксана. Как там Серёжа? У нас горе, скорая отказывает, Славе плохо. Что? Он не вернулся?

Алёна плачет.

ЮРИЙ. Слушай, ну забей.

ЮРИЙ садится на пол и облокачивается на стену. Кровь потихоньку перестаёт капать, на месте раны подозрительно быстро образуется сухая корка.

ЮРИЙ. Включи телевизор.

Алёна бежит в кухню и включает телевизор.

ТЕЛЕВИЗОР. В настоящее время встал вопрос о вводе чрезвычайных мер в условиях «Y-вируса». Несколько высокопоставленных лиц заражены болезнью и сбежали с мест отправления должностных обязанностей. Чтобы взять ситуацию под контроль, в стране вводится чрезвычайное положение.

С улицы слышны автоматные очереди.

ЮРИЙ (смеётся). Мне кажется, что только сейчас я начинаю по-настоящему жить.

ТЕЛЕВИЗОР. Просьба оставаться дома. В связи с чрезвычайной ситуацией введён комендантский час. Неповиновение будет караться строго. Вплоть до крайних мер.

В спальне плачет Наташа.

ЮРИЙ встаёт и идёт на кухню.

ЮРИЙ. Ты меня никогда не понимала.

АЛЁНА. Что, прости?

ЮРИЙ. Ты меня всегда бесила, как только мы поженились.

АЛЁНА. Юрочка, что ты мелешь?

ЮРИЙ. Сука!

АЛЁНА. Ты в себе?

ЮРИЙ. Как я рад, что это говно началось.

Кидается на Алёну, но она выбегает стремительно из кухни, открывает дверь и скрывается.

ЮРИЙ. Так бы давно.

Садится за стол, смотрит на пустую бутылку вина.

ЮРИЙ. Ладненько.

ЮРИЙ заходит в комнату. Там лежит Наташа.

ЮРИЙ. Привет!

НАТАША. Здрасьте. А где Алёна?

ЮРИЙ. Я за неё. Может, пока делом займёмся?

НАТАША (испуганно). У меня муж!

ЮРИЙ. Никто и не узнает.

Наташа спрыгивает с кровати, отбегает к стене.

НАТАША. Нет! Я буду сопротивляться!

ЮРИЙ. Никто тебя не услышит.

Наташа бежит, прорывается через ЮРИЯ, натыкается на гарпун.

НАТАША. Ещё подойдёшь ближе, сучий потрох, я выстрелю!

ЮРИЙ. Аха-ха-ха-ха.

ЮРИЙ приближается к ней.

Наташа стреляет и попадает крюком ему в шею. ЮРИЙ падает, хрипит, истекает кровью.

ЮРИЙ. Сука, шуток не понимает.

Наташа подбегает к ЮРИЮ, пытается остановить кровь.

НАТАША. Боже… Ты умираешь…

ЮРИЙ. От такой жизни я только рад избавиться.

В это время в квартиру входит Алёна.

АЛЁНА. Что у вас тут происходит?

НАТАША. Я его чуть не убила.

АЛЁНА. Сука!

НАТАША. Он меня хотел изнасиловать!

АЛЁНА. Врёшь!

Идёт в наступление на Наташу.

АЛЁНА. Ему нужна только я, ты ничего не понимаешь! Зачем ты вообще сюда пришла? Ты припёрлась, понимаешь?

Хватает Наташу за волосы.

НАТАША (плачет). Отпусти.

АЛЁНА. Изнасиловать. Думаешь, меня одной ему мало?

ЮРИЙ (хрипя). Кто-нибудь мне поможет? Я же щас коньки отброшу.

АЛЁНА. Сейчас, милый, сейчас-сейчас.

Бежит к ЮРИЮ, гладит его, пытается перекрыть пробитую рану, но тщетно, ЮРИЙ теряет сознание.

АЛЁНА. Твою мать! Сука! За что?

ЮРИЙ хрипит, затем издаёт последний стон и обмякает.

АЛЁНА. За что это мне?

НАТАША. Я пойду, хорошо?

АЛЁНА. А вот ты, сука, не пойдёшь никуда.

Алёна хватает молоток и идёт к Наташе.

НАТАША (отступает). Ты же сама говорила, что у вас уже всё?

АЛЁНА. Когда это я говорила?

Идёт к ней и замахивается молотком.

В это время в дверь квартиры звонят. Алёна вздрагивает, прячет молоток за пояс. Подходит к двери.

ПОЧТАЛЬОН. Вам телеграмма от Маликовых.

ТЕЛЕГРАММА. «Мой вернулся, мы вас очень ждём, давайте вместе будем трудное время переживать».

Алёна забирает телеграмму, захлопывает дверь и начинает рыдать. Наташа подбегает к ней.

НАТАША. Ну успокойся, пожалуйста.

Наташа гладит Алёну по волосам. Алёна плачет.

АЛЁНА. Ты убила его, сука, ты убила его.

НАТАША. Он на меня накинулся. Кстати, надо посмотреть, что в мире. Я ужасно боюсь.

АЛЁНА. Мне уже всё равно, что там в мире. Мне очень всё равно. Ты убила мою жизнь.

Алёна падает на колени и рыдает.

НАТАША. Ну, дорогая, ну что ты, мой тоже непонятно где. Я боюсь не меньше тебя.

АЛЁНА (рыдая). Ты хоть одного зомби видела?

НАТАША. Не-а. Только твой был на него похож.

АЛЁНА. А знаешь — мне сейчас похер. Я иду на улицу.

Алёна спускается вниз, выходит на улицу. На улице шумно. Горят костры, кучкуются компании, и все они, кажется, выпивают.

АЛЁНА (кричит). Есть тут зомби?

На неё смотрят, но никто ничего не говорит.

АЛЁНА. Су-у-у-у-у-у-у-у-ки.

В это время из подъезда выбегают ЮРИЙ и Наташа. ЮРИЙ хромает на правую ногу, а Наташа бежит стремглав к Алёне.

НАТАША. Он ожил, я боюсь.

К ним бежит ЮРИЙ.

ЮРИЙ. А-р-р-р-р-р-р-р-р. Суки.

НАТАША. Бежим!

Девушки бегут от ЮРИЯ. Бегут в сторону ларьков, но он не отстаёт.

ЮРИЙ. Да стойте, стойте уже.

Алёна и Наташа прячутся в закутке, дрожат.

АЛЁНА. Что с твоим сейчас, он тоже, наверное, тово?

НАТАША. Я боюсь.

К ларькам подбегает ЮРИЙ, нюхает воздух, хрипит.

ЮРИЙ. А-р-р-р-р-р-р-р.

АЛЁНА. Не дыши.

ЮРИЙ подбирается к ним всё ближе и ближе.

В этом время начинает рассветать, и ЮРИЙ трёт глаза, он начинает пятиться. Он уходит всё дальше и дальше. Алёна и Наташа выходят из укрытия, они видят, как мир вокруг начинает очищаться от странных его представителей.

Бомжи испаряются, бандиты испаряются, ЮРИЙ испаряется.

НАТАША. Где же мой мужик?

АЛЁНА. Мне кажется, сейчас нужно быть готовой к худшему.

НАТАША. Пойдём домой — посмотрим телевизор.

Девушки заходят в дом. Включают телек.

ТЕЛЕВИЗОР. В эту ночь была зафиксирована небывалая вспышка домашнего насилия. Что касается вируса Y, мы до сих пор не можем назвать его природу. Он возник из ниоткуда. И отразился больше на мужском населении. Глава государства просит оставаться дома и не предпринимать решительных действий в ближайшее время.

АЛЁНА (рыдает). Что я буду делать? Ты, тварь, всё испортила.

НАТАША. Я только боролась за свою жизнь.

Алёна идёт в наступление.

АЛЁНА. Ты убила моего мужика!

НАТАША. Да я только…

Алёна хватает молоток и кидается за Наташей, та бегает от неё по комнате, по квартире. Наконец Наташа выбегает за порог.

НАТАША. Ты сумасшедшая!

АЛЁНА. Верни мне его!

Наташа бежит по ступенькам.

НАТАША. Ты не понимаешь, что ты творишь… А-а-а-а-а-а!

АЛЁНА. Сука!

НАТАША. Давай послушаем телевизор, может на улице опасно.

АЛЁНА. Ах, тварь!