Бесплатный фрагмент - Заметки изгоя

Не каждый путь становления лёгок, но каждый шаг в нём стоит того, чтобы идти дальше.

Предупреждение

Сюжет и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями случайно.

В данной книге присутствуют неприятные сцены, включающие в себя попытку суицида, употребление алкоголя и курение.

Все описанные ситуации являются выдуманными и представлены исключительно в художественных целях. Читатель должен осознать возможные последствия подобного поведения и принимать собственные решения на основе здравого смысла и здорового образа жизни.

В этой книге поднимаются сложные темы, которые могут вызывать неприятные эмоции у некоторых читателей. Если вам требуется помощь или поддержка, пожалуйста, обратитесь к профессионалам. Автор рекомендует воздержаться от данного произведения слабонервным людям и беременным женщинам.

Автор не несет ответственности за любой негативный эмоциональный или психологический эффект, который может возникнуть у читателя в результате чтения данной книги.

1 НЕВИДИМЫЕ КАМНИ

Я расскажу свою дурацкую историю. Меня уничтожили не рак, не война и не насилие. Как и сотни детей на планете, меня убила школьная травля. Концовка застанет тебя в душном автобусе, очереди к врачу, или на боковушке плацкарта. Взгляни на людей вокруг, может кто-то из них — я?

Теплый сентябрь 1996. Мне 11 лет.

Получается, всё началось с дырявого полосатого носка. Учитель поручила мне полить цветы в классе, пока Оборин с Машей С. драили пол. Мы, девочки, дежурили по расписанию, а двое мальчишек остались отбывать наказание за отвратительное поведение на уроке истории. Сегодня повезло — не заставили отковыривать засохшие жвачки под партами, оттирать черные полосы со стен и линолеума. Я мигом скинула обувь, забралась на стул, потянулась с кружкой воды к раскидистому хлорофитуму на шкафу. На верхней полке пылилось множество бумажных шариков, мальчики постоянно плевались такими из самодельных трубок. Я заметила надпись на смятом ватмане. «Математика ум в порядок приводит» В прошлом году кто–то добавил «не» перед словом «приводит», и Нина Алексеевна сняла плакат со стены.

— Оль, у тебя дырка! — добродушно рассмеялась Маша С., приступая к отмыванию изрядно заляпанной дверцы шкафа. Я посмотрела на свои ноги — большой палец забавно торчал из носка. Оборин мельком взглянул на нас, продолжая возить грязной шваброй по полу, он очень хотел быстрее закончить и рвануть на футбольное поле. Его друг ещё полчаса назад легко отделался — поднял стулья на парты, и теперь гонял мяч за окном. Нина Алексеевна оторвалась от проверки тетрадей:

— Козлова, как бомжиха, ей-богу. Разве сложно носки нормальные найти?

Оборин моментально согнулся от хохота и даже выронил швабру.

— Точно бомжиха! — заорал он. — Нищета!

Я вспомнила, как проспала сегодня, схватила что попало из ящика, побежала на уроки.

Все равно под кедами не видно.

Я поникла, ощутила, как приливает жар к щекам и ушам, в животе неприятно закрутило.

— Меньше разговоров, больше дела! — Нина Алексеевна застучала метровой железной линейкой по столу, но Оборин не останавливался, его дикий смех напоминал лай злобной цепной собаки. На следующий день про дырявый носок знал весь класс.

Дождливый апрель 1997. Мне 11 лет.

Я закрывала руками лицо, мокрое от слез и липкое от соплей. Вокруг смеялись, кричали, топали, барабанили по партам. Я считала секунды до звонка, когда в класс зайдет учитель, и они заткнутся хотя бы до следующей перемены. Место за партой превратилось в мою личную тесную клетку. Я словно приросла к стулу, боялась поднять глаза, ловила каждое обидное слово, мысленно сжимаясь до мизерных размеров. Казалось, что лица великих математиков с портретов над доской застыли в молчаливой усмешке, стены медленно сдвигались и давили. Голоса одноклассников звучали будто не с соседних парт, а внутри головы. Вопли, оскалы, веселье. И без того полудохлого кролика кинули на растерзание гиенам — посмотреть, как быстро стая покончит с беспомощным зверьком. Мир сузился до размеров классной комнаты, воздуха не хватало. Локти больно упирались в парту, всем телом я ощущала летящие отовсюду невидимые камни. Маленькие, средние, огромные, оставляющие незримые синяки и царапины. Самые тяжёлые прилетали от Оборина, Соболевой и Жеребцова. Хулиган Оборин умел вмиг завести толпу, превращал издевательства в цирковое представление, сильно отставал в учёбе, но класс всегда дружно смеялся над его злыми шутками.

Соболева обращалась ко мне редко, лишь иногда высказывалась.

Что с нее взять — нищета.

Смотрите, какая у Козловой стрёмная обувь!

Соболева меняла дорогие наряды каждый день, в школу приезжала с братом на красной машине, постоянно приносила импортные конфеты и жвачку. Несмотря на плохие оценки, её фамилия не упоминалась на родительских собраниях. Мне хватало одного взгляда, чтобы ощутить насколько сильно она меня презирает.

С Жеребцовым мы крепко дружили в начальных классах. Он подкидывал записки с сердечками в пенал и провожал до дома, мне нравилось, как подскакивали на его голове русые кудряшки при быстрой ходьбе или беге. Закончилась первые три класса — счастливое время, когда учительница приводила в пример мои идеальные диктанты, хвалила перед всеми в залитом солнцем кабинете, объявляла лучшей ученицей каждый май. Я улыбалась почти полностью коренным рядом зубов, вприпрыжку летела домой, размахивая тетрадью, где красовались пятерки с плюсами.

Соболева уже тогда невзлюбила меня.

Мама сама на базу ездила за шторами, чтобы в классе было красиво.

И зеркало в гардероб тоже мы покупали, а хорошие оценки у Козловой.

Она на день рождения даже конфеты не шоколадные приносит!

Тогда я еще не успела сломаться, мне было абсолютно всё равно, кто принёс шторы и зеркало в школу, камни Соболевой не ранили и даже не задевали.

В 1995 классным руководителем стала математичка Нина Алексеевна. Вместо сплошных пятёрок и редких четверок, в дневнике всё больше краснели двойки и даже колы, а Жеребцов с любовных писем незаметно перешёл на смачные плевки. В его взгляде больше не читалась наивность, как в начальной школе. Раньше он дёргал меня за косичку и срывал шапку, мы вместе заливались смехом в шумном гардеробе на первом этаже, бегали по лестнице под ругань дежурных. Я дружила с беззаботным ребёнком-третьеклашкой, а начиная с 1996 года, боялась смотреть в глаза этому человеку. Теперь смешно было только ему.

С каждым днём всё сложнее было заставить себя идти на уроки, в то время как для остальных травля стала любимым ежедневным занятием. Даже толстый рыжий Гуренко, которого обидно дразнили «Жиренко», громко хохотал, сидя за последней партой, пока не умер во сне незадолго до окончания десятого класса.

Раздался долгожданный звонок. Вошла Нина Алексеевна:

— Козлова опять в слезах? Хватит нам кабинет заливать.

Со скрипом мела по доске смешались усмешки и шепот за спиной. В какой момент из детсадовских мальчиков-зайчиков и девочек–снежинок они превратились в неведомых тварей? Одноклассники часто обсуждали мою немодную поношенную одежду, торчащие волосы, огромный нос картошкой, на котором постоянно соскакивали прыщи. Носить в школу в шестом классе было почти нечего — пара вязаных кофт, джинсы, капроновые колготки, и уродливая юбка до колен. Остальные вещи совсем не годились — с дырами, вытянутые, выцветшие, готовые к роли половой тряпки. А может дело в нелепой фамилии? Козлова. Оля Козлова. Действительно смешно, правда? Коза, Козлина, Козлище.

У козы кривые ноги.

Коза страшная.

Коза опять ноет.

У козлины стрёмная причёска.

Волосы постоянно путались и не хотели лежать нормально. Слишком густые и непослушные, чтобы сохранять нормальный вид в течение дня. Даже если с утра прийти в школу с чистой и прибранной головой, к концу второго урока они уже свисали паклями, предательски торчали на макушке, лезли в глаза. Иногда удавалось быстро расчесаться в туалете, но обычно там толпились одноклассницы и девчонки из параллельных классов, поэтому я часто ходила с растрёпанной головой.

***

Урок тянулся бесконечно долго. Аромат духов Соболевой витал по кабинету цветочным шлейфом, за окном визгливо лаяла собака, по стенам скользили размытые тени. Классный руководитель, между собой ее называли просто Нинка, склонилась над журналом. Она водила огрызком карандаша по списку учеников, выбирая, кто пойдет решать уравнение.

— К доске идет…

Ещё в пятом классе я совсем перестала понимать математику. Радовалась каждой, чудом полученной тройке.

Нинка вытерла пот со лба носовым платком в клеточку. Её дряблые красные щеки обвисли, громадные очки сползли с носа, готовые упасть. Наверно она испытывала приятное ощущение власти, держа класс в молчаливом напряжении. Я сосредоточилась на завитушках и косичках в конце тетради. Раз за разом старательно обводила, рисовала новые, опять обводила. В предметных тетрадях, учебниках, блокнотах, школьном и личном дневнике. Они напоминали ветви сказочных деревьев. Иногда я добавляла цветы. Но обычно везде красовалось множество завитушек и косичек, причудливо переплетённых между собой. Каждый раз, сама того не замечая, я заполняла свободные места на бумаге, пока учительница объясняла новую тему.

— Козлова!

Она довольно часто меня вызывала, я чувствовала, что ей нравилась моя полная растерянность. Под тихие ядовитые смешки я медленно вышла к доске. Оборин полушепотом, но так, чтобы все услышали, заявил:

— Козлина давай! Удиви нас!

Нинка попросила класс угомониться — «дать человеку спокойно подумать», и добавила:

— Хотя вряд ли это поможет, — чем вызвала мощный шквал всеобщего смеха.

— Всё, успокоились, — она поправила очки указательным пальцем, взглянула на меня исподлобья. Поджав губы, отвернулась к окну.

Некоторое время я просто стояла лицом к доске, спиной к классу, сжимая в руке бесполезный кусок мела, отчаянно поправляла кофту, пытаясь натянуть ее как можно ниже, рассматривала огромный транспортир, закреплённый на стене, затем повернулась к одноклассникам, стыдливо опустила голову и ждала, пока учительница огласит приговор. В прошлом году Нинка оставила меня после уроков для серьёзного разговора. Я тогда беспомощно мяла в руках серую вязаную шапку, а она неторопливо заполняла журнал.

Козлова, в шестом классе тебе придётся туго.

Я, конечно, могу с тобой позаниматься. Естественно, не бесплатно. Поговори с родителями.

Пока я позорилась у доски, Нина Алексеевна безучастно смотрела вдаль. Наконец она оторвалась от вида за окном и вздохнула:

— Решить уравнение, значит найти все его корни, или убедиться, что корней нет, а не застыть столбом с мелом в руках. Садись, Козлова, два.

Следующим к доске направился отличник Коротков, прекрасно справился с заданием и получил заслуженную пятерку. С первого ряда до меня долетел его оживлённый шёпот соседу по парте:

— Мутное уравнение, думал не смогу решить. Нинка толком даже не объясняла эту тему. Я просто сам чуть вперёд залез, там сложно, но интересно очень. Надо будет получше разобраться.

Дома я сразу позвонила деду. Сказала, что хочу приехать на утренней выходной электричке в гости. Выпросить свежее яблочное варенье из погреба, погреться у печки, ещё раз посмотреть на пистолет, который он показывал мне в прошлом году. Дед расставлял несколько стеклянных бутылок в поле. Я научилась стрелять, но каждый раз промахивалась.

***

В классе я нормально общалась лишь с четырьмя девочками. Они не вступались за меня, но и не обижали. Ира К. жила с мамой, тремя сестрами и старой бабушкой. Я однажды слышала, как Нинка говорила про нее завучу — «зачем так много детей, когда денег нет, чем там мать думает» Отец Лены Д. постоянно пил водку, а по выходным избивал мать, в семье у Маши С. не было ни отца, ни денег. Ещё одна отличалась дерзким характером и чрезмерной худобой. С ней мы дружили и за стенами школы. Ксюша нервничала по любому поводу и ненавидела свою фамилию — Пикарь. Ксюшу Пикарь одноклассники иногда обзывали «Пекарь». Она бесилась, посылала обидчиков в жопу, носила розовый свитер с оленями, собирала жидкие волосы в хвостик. В отличие от меня, Ксюша редко плакала, только постоянно психовала и кидалась вещами. Иногда мы ходили друг к другу в гости, устраивали родителям домашние представления — танцы, сценки, песни, фокусы. В мае мы приготовили танец, во время припева песни планировалось неистово крутить головой, чтобы туго заплетённая косичка взлетала как можно выше.

Зной моей мечты, стон твоей любви,

Трепет твоей души и мне не веришь ты.

Зной моей мечты, стон твоей любви,

Трепет твоей души и мне не веришь ты.

В четверг сразу после уроков мы помчались к Ксюше в гости. День стоял идеально весенний — ослепительный теплый свет наполнял всё вокруг. Мы скинули шапки. Воздух ещё не совсем прогрелся, но нам было всё равно. Чуть ощутимый ветер и солнце — дополнительный глоток свободы перед выходными. Я любовалась бликующими окнами пятиэтажек, некоторые из них были распахнуты, оттуда вырывалась музыка.

Кукла Маша, кукла Даша,

Просто дети стали старше.

Мы громко подпевали, размахивая в такт пакетами со сменкой, у Ксюшиного пакета не выдержала и оторвалась ручка, она понесла вещи, смешно зажав их подмышкой.

Голубое, с одним маленьким облаком, небо, казалось особенно чистым и бесконечным. Менялись дома, а с ними окна, песни, мотивы.

Длится ваш беззаботный случайный роман

Уже целых семнадцать недель

Длится ваш беззаботный случайный роман

Уже целых семнадцать недель…

Выступление удалось, даже хмурый Ксюшин отец не ворчал, только жевал уголком рта свежую сигарету и аплодировал. Мама не хотела отпускать нас без чая с овсяным печеньем, за минуту накрыла стол, достала поднос с замороженными пельменями из холодильника. Мы торопились показать номер моим родителям, поэтому на чай не остались. Взявшись за руки, отправились в сторону моего дома, по пути хохотали так сильно, что приходилось останавливаться. Слезы рекой текли из глаз, в животе всё сжималось. Мы были на грани того, чтобы обмочить джинсы от смеха, но продолжали идти, пытаясь успокоиться. Причин для веселья находилось много: встречные симпатичные парни, странные прохожие, внезапно всплывшие в памяти смешные моменты.

Мама обещала отпроситься с работы пораньше, посмотреть наше выступление, папа ещё в понедельник отменил поход в гараж. Мы вышли из лифта, я нажала кнопку звонка. Он защебетал в квартире, а в нос ударил запах, возвращающий в реальность из любых мечтаний.

— Совсем забыла, они ушли по делам!

Я побежала вниз по лестнице.

— Пойдем быстрей, все равно никого нет дома, провожу до гаражей.

— Точно нет? — Ксюша ещё стояла у двери, рассматривая надписи и рисунки на стене.

Аня+Саша=любов

Аня из 14кв д у р а

— Точно! — я кипела внутри, лихорадочно тыкая кнопку вызова лифта — Приехал, пошли.

Ксюша спустилась, зашла вслед за мной в кабину.

— Зачем ты ниже вызвала? Он никуда не уезжал с девятого.

— Так надо.

Я вдавила наполовину сожженную кнопку с единицей, лифт шумно захлопнулся, сомкнув половинки сердца, нарисованного на дверях, загудел, поехал вниз.

Я крепко обняла Ксюшу у гаражей и побрела домой. В обшарпанном подъезде всё ещё стоял аромат перегара. Когда твои родители пьют, ты чуешь его ещё на лестничной площадке, им пропитаны унылые вечера и все выходные, ночные мысли и слёзы в подушку. Я тихо открыла входную дверь своим ключом. Запах превратился в вонь — закуски, оставленной на столе и выблеванной в тазик, лака для волос, несмытого унитаза. На кухне горела люстра, хотя в окно лился дневной свет. Стол был усеян грязными тарелками, на некоторых остались кружочки соленых огурцов и надкусанный хлеб, в центре возвышалась пустая бутылка. На полу валялась такая же, с тремя семерками на этикетке. Её содержимое я сразу вылила в раковину, хотя знала, что скоро появится новая. В зале работал телевизор, мама спала на разложенном диване, отвернувшись к стене. Тазик с блевотиной находился рядом на полу. Квартиру наполняла духота, пронизанная смесью пота с мочой, выкуренных сигарет и объедков, в телевизоре крутой детектив раскрыл преступление, лишь взглянув на труп, и отхлебывал кофе из бумажного стаканчика прямо на месте убийства. Сквозь плотно задернутые шторы яростно пыталось пробиться весеннее солнце.

***

Утром мама ввалилась в мою комнату, в ее глазах под отекшими веками читалась пустота. Как-будто у неё с потрохами вынули душу и выкинули куда-то. Пошатываясь, она молча положила на кровать три купюры и вышла.

В десять лет я хотела навсегда уйти из дома, обречённо стояла у двери в синем клетчатом пальто, с собой собиралась взять только две любимые книги и блокнот с ручкой. Одну из книг — «Рассказы о потерянном друге», не могла найти несколько дней, затем обнаружила под ножкой стола на кухне. Благодаря книге стол перестал заваливаться набок. Я знала, что не решусь уйти, даже не стала разбивать полную монет и бумажек копилку-кота, хотела услышать, что пить она больше не будет. Но

Я свою меру знаю. На себя посмотри — скатилась с пятёрок на двойки!

Не твое сопливое дело указывать, как мне жить!

Тетя Ира вон вообще без мужа, выпивает иногда, ну и что? А у тебя оба родителя рядом, бедная–ты–несчастная.

Я прожила жизнь, тебе не понять.

Иди погуляй, взрослые пообщаются.

Ее застольные подруги тоже прожили эту недоступную пониманию жизнь. Например, Тетя Ира — приятная собутыльница и собеседница, ей отлично удавалось исполнять «Ой, мороз-мороз, не морозь меня…» даже после двух бутылок. Она пела так душевно, что у всех за столом текли слёзы. «Подростковая придурь, все пройдёт, Мишке своему скажи, чтобы на поводу не шёл. Обычно папы дочек балуют» — говорила мудрая тетя Ира, разливая водку по рюмкам или пиво по кружкам. А что она говорила, когда ее сын через несколько лет повесился в туалете, я не знаю.

Ясный май 1997. Мне 11 лет.

Долгожданные выходные начались с полоски солнечного света на стене. Теплый май вполне годился в этом году на роль первого летнего месяца. Я долго валялась в постели, размышляя обо всем подряд: на что бы я тратила бесконечный запас денег, куда пойти сегодня с Юлей П., страшно ли умирать. Я дождалась, когда в телевизоре хищники победят травоядных, вышла на балкон, высунулась в боковое окно. Юля П. жила этажом ниже, и уже выглядывала из окна своей спальни.

— Чё делать будем? Я уже оделась, — она высунула руку в своей любимой жёлтой кофточке с блестками.

— Пойдем на рельсах монеты оставлять?

— Давай, а потом на речку.

Я надела джинсы и футболку, накинула ветровку. Уже на пороге крикнула маме, что иду гулять.

— А поесть? — отозвалась мама, убавив радио.

В квартире вкусно пахло выпечкой и постиранным бельём. Сегодня мама выглядела пекла сытные пироги и жарила пирожки. С картошкой, капустой, луком и яйцом.

Самая прекрасная и дешёвая еда в мире.

— Я ненадолго!

Идеальное утро. Без полных и пустых бутылок.

Железнодорожный вокзал находился рядом с домом. На пути к рельсам мрачными, без промежутков, рядами выстроились гаражи с черными гудронными крышами. Иногда перед сном я считала проезжающие составы по звуку. Засыпала уже после третьего или четвёртого. Мы залезли на гараж и направились по крышам к железной дороге. Со стороны платформы то и дело раздавались голоса диспетчеров. Они периодически бормотали короткими и невнятными фразами.

Мы остановились на крыше гаража дяди Вити из соседнего подъезда. Он хранил там картошку и играл в карты с моим папой по субботам.

Я побывала в этом гараже один раз, когда папа помогал донести пакет с рыбой для детей и кота дяди Вити. В гараже было не на много теплее, чем на улице. Дядя Витя включил свет и прикрыл железную дверь, оставив щель размером с ладонь.

— Извиняй Ольга, мы тут покурим, — он взял с полки пачку с сигаретами и банку из-под кофе, встал у выхода. В дверном просвете заколыхался дым. Я разглядывала гараж — куча хлама на полу, плакаты с женщинами в купальниках и просто в трусах на стенах, серая пыль и темные углы.

Папа почти каждые выходные уходил куда-то. В гараж с дядей Витей, на рыбалку, помогать двоюродному брату начальника строить баню. Когда он оставался дома, то весь день смотрел телевизор. Комментировал происходящее на экране, а потом засыпал.

У этого волосатого все песни на один мотив и те под фанеру.

Еще бы в трусах одних на сцену вышла.

Ну как ты бьешь по мячу, пас нормальный давай!

Когда я попросила денег на семечки, папа показал мне, где находится ближайший пункт приема стеклотары, и мы с Юлей П. ходили сдавать бутылки, а потом в ближайшем ларьке покупали сладости и растворимый сок. Папа выпивал меньше чем мама, и говорил тоже меньше. Он жил с нами, но в то же время, будто на своей отдельной планете, на которой было удобней и интересней.

Юля П. остановилась.

В этом месте люди переходили пути, чтобы попасть на берег реки. Мы спустились, разложили монеты на рельсах, стали ждать, вскоре замаячил сигнал приближающегося состава. Грузовой поезд промчался мимо нас с диким ревом за считанные секунды. Мы отыскали монеты — теперь уже безликие металлические пластинки.

— Идем на речку, — Юля П. миновала «стрелку» на рельсах: место, которое нужно обязательно перешагнуть, иначе, если наступишь в момент переключения, ногу зажмет, и ближайшая пригородная электричка переедет тебя как десять копеек. Юля П. уже стояла на другой стороне. Я уловила звук уходящего состава и подумала, что хочу уехать далеко на этом поезде, или броситься под него, но просто пошла дальше, глубоко вдохнув напоследок запах железной дороги. Над головой прогремел «короткий паровоз» — так мы называли составы из двух вагонов. Наверху протянулся красный мост с одной полосой рельс, по которым пару раз в день проезжали грузовые поезда или «короткие паровозы». В сторону от моста уходила насыпь — дорога, с хрустящими под ногами камешками, деревьями, цветами, кустами, громко поющими птицами. Там часто гуляли парочки, валялись алкаши, играли дети, выгуливались и гадили собаки.

Зелень всеми силами пробивалась к жизни. Трава, деревья, насекомые — все оживало, дышало весной.

На этом берегу мы с мамой в начале осени 1992-го прятались от града под пледом. Я — первоклашка в парадной форме, мама — в брючном костюме бордового цвета. После праздничной линейки мы отправились в магазин за Дюшесом и крекерами, а затем пошли на речку — «отмечать» начало моего школьного пути. Солнце внезапно скрылось, я успела сделать глоток газировки, с неба повалил град размером с кулак.

Мама среагировала быстро, спрятала меня, сама залезла под плед, обняла, прикрыв от стихии, сказала не переживать

Всё скоро закончится и выйдет солнце.

Это был самый счастливый первый день сентября, я не боялась ни капли, вытаскивала руку из-под укрытия, чтобы потрогать льдинки, упавшие с неба, пока мама принимала на себя десятки ударов.

Мы уселись на поваленное дерево около воды. Поверхность реки была идеально гладкая, без единой морщинки. Юля П. сняла ветровку, ярко-желтая кофточка заиграла на солнце.

— Оль, какая у тебя мечта? Я хочу замок рядом с морем.

— Точно не знаю. Пока. Наверно бесконечные деньги, чтобы каждый день ходить на рынок, покупать новые шмотки. Книгу стихов хочу написать. Про любовь.

— Круто! — она подняла камешек, кинула в воду. — Не нравится — выкинула, новую купила. Захотела, хоть весь рынок скупила, и обувь и джинсы и кофточки. Да зачем на рынок, в нормальном магазине можно взять!

Юля П. знала про меня почти все. Я сбегала к ней, когда пьяные разговоры и «а я вовсе не колдунья, я любила и люблю» на всю громкость были мне не по силам.

Они у тебя не алкаши, но выпить любят.

Раздался громкий пронзительный свист. Мы огляделись по сторонам. Никого. Свист повторился. Короткий, резкий, противный. Я увидела его. Незнакомец стоял рядом с кустами. Со спущенными штанами и покачивался. С этого расстояния было хорошо видно, что он держит в руках. Юля П. спешно накинула ветровку.

— Пошли отсюда. Быстрей.

Мы быстрым шагом направились обратно к рельсам, вслед раздался очередной свист, и мы побежали.

Мы стояли на другой стороне железной дороги, пытаясь перевести дыхание.

— Что он делал? — я переделывала растрепавшийся хвостик на голове.

Юля П. лишь пожала плечами. Вечером она рассказала всё маме, спросила, чем занимался незнакомец. Та запретила ей ходить на речку без взрослых, ничего не объяснила, наказала за испачканные джинсы. Какое–то время мы побаивались ходить на берег, но постепенно всё перестало казаться таким страшным. Я не стала рассказывать родителям. Мне было стыдно, я даже чувствовала себя виноватой за то, что произошло. За то, что видела его так близко.

***

У меня остались деньги, которые мама оставила на кровати, поэтому в воскресенье я позвала Юлю П. на базар. Вещи мы обычно выбирали вместе, и постоянно менялись одеждой.

Юля П. еще на подходе к рынку уточнила:

— Кофточку будешь покупать? Дашь погонять?

— Конечно, только сама поношу хотя бы неделю.

— Если вдруг быстрей надоест, можешь и раньше. Мне мама на следующей неделе тоже обещала денег на шмотки дать. Если что, я тебе одолжу. Круто, если купишь светлую. Нам обоим очень подойдет, мне к моим русым волосам, а тебе к твоим темно–русым.

Рынок шумел и пестрел одеждой, обувью, сумками, кепками. Хотелось всего и сразу, но денег хватало как раз на одну кофточку, мы решили не отвлекаться на другие вещи. Не обращая внимания на зазывания продавцов, искали ту самую, которая нам понравится и главное — подойдет обеим. На одном из прилавков увидели её. Молча переглянулись.

— А можно вон ту померить?

— Белую, с капюшоном? — отозвалась продавец.

— Да! — хором ответили мы.

Женщина, несмотря на свой внушительный вес, быстро и ловко сняла кофточку специальной палкой с крючком.

— Проходи сюда, я тебя загорожу.

Я прошла вглубь ее отдела, она сняла рядом висящую футболку огромного размера и расправила ее, создав подобие занавески.

Я чувствовала себя неловко, и мне казалось, что она уберёт футболку раньше, чем я оденусь.

Женщина заметила мою неловкость и усмехнулась:

— Да кому ты нужна! Кожа да кости.

Продавец достала зеркало, я увидела, что кофточка села идеально. Юля П. радовалась даже больше меня. Она строила планы, куда и с чем ее наденет, добавляя:

— Ну конечно после того, как ты в ней походишь.

Женщина убрала зеркало, я отдала деньги. Она поводила купюрой по вещам на прилавке, бормоча себе под нос про удачную торговлю.

— Так и иди, вон как хорошо смотрится!

— Нет, загородите, пожалуйста, я переоденусь обратно.

— Ну как хочешь, пусть подружка подержит.

Она дала футболку Юле П. Я сняла новую кофту и услышала знакомый голос.

— Мам, пошли домой. Надоело.

— Погоди, у тёти Гали спросим. Привет, Галь! Есть джинсы на моего?

Я присела на корточки. Не хотела, чтобы Оборин видел меня. Юля П. присела рядом.

— Это одноклассник, — прошептала я.

— Вот он в обморок упадет от счастья, если заметит тебя в таком виде! — она еле сдерживала смех. Я в спешке натянула футболку.

Тем временем тётя Галя уже забыла про нас и предлагала варианты маме Оборина.

— Вот эти как тебе? Очень модно сейчас.

— Ну что, Лёша, нравятся тебе такие?

— Да, мам, нравятся, давай уже возьмём и пошли. Пока папа не пришёл. Опять скажет нести дневник и ремень. Надо успеть домашку сделать.

— А что с домашкой? — поинтересовалась продавец, Оборин молчал, ответила его мама.

— Опять муж, козлина, напьется и устроит. Не помню, когда он с работы трезвый приходил, не просыхает неделями. Бьёт меня и Лёшку. Домашние задания сын выполняет за кухонным столом, а если этот чёрт приходит, когда он уроки делает, то обязательно найдет к чему придраться. Пару раз приходилось милицию вызывать. А что поделать? Терплю. Не я первая, не я последняя. Ребенку отец нужен.

— Ох уж эти пьющие мужики. Им хорошо — залил глотку и доволен, а близкие страдают. Мой тоже прикладывается частенько. Не повезло тебе с папкой, да, Алексей?

— Это не папка, тёть Галь, это козлина, — судя по голосу, он готов был разрыдаться.

— Ну ладно, Галина, пойдём мы. Если джинсы не подойдут, я завтра их обратно принесу. А деньги сразу держи, чтобы в долгах не ходить.

Я выглянула из-за прилавка, они уже отошли к соседней палатке, где торговали рубашками и галстуками. Почти лысый затылок Оборина затерялся в толпе.

Продавец вспомнила про нас:

— Девчонки, ещё чего присмотрели?

— Не, мы уже уходим, — улыбаясь сказала Юля П. и протянула ей большую футболку.

— Может матери футболка нужна?

— Нет, спасибо! — я засунула пакет с кофточкой к себе в сумку.

К прилавку подошёл мужчина с блестящими, зализанными назад волосами, стал щупать джинсы по очереди.

— Нормальные фирменные есть?

— Эти тебе чем не нормальные? — скривилась продавец, — качество отличное!

— Дешёвка. В вашей глухомани ничего не найти и автобуса не дождёшься.

— Ну и вали отсюда! — раскраснелись тётя Галя — Нужен ты здесь как рыбе зонтик.

Мужчина махнул рукой, подмигнул нам и пошёл прочь. Мы расхохотались.

У нас осталось немного денег, на одно мороженое. Мы купили прямоугольный пломбир с котом, обнимающим бутылку молока на упаковке. Дома разделили пополам и съели, пока в новостях вручали кубок рыжему спортсмену. Мы всегда делились. В прошлом году, когда надолго отключили электричество, мама разрешила съесть всё мороженое из морозилки. Там было восемь разных пачек. Мы тщательно считали и вымеряли, чтобы каждой досталась ровно половина.

Потом я слышала, как мама плачет на кухне.

Миша, мороженое было на день рождения Ольги.

Покупать больше не на что.

***

Я долго не могла уснуть, уже глубокой ночью в голове звучали голоса Оборина и его мамы. Оставалось всего пять часов до дребезжания будильника. Через две недели заканчивался шестой класс. Хотелось ещё мороженого и конфет с начинкой. Самые лучшие сладости всегда появлялись на мои дни рождения.

Каждый год в этот день мы садились за низкий журнальный столик, посередине стоял графин с компотом и торт с масляными розочками из кулинарии через дорогу. В сахарнице блестели конфеты, в кружках остывал чай.

Перед прогулкой в туалет сходите, а то обдулись чая с компотом.

Обычно мы собирались втроем — Юля П., Ира К., и Артём — сын тети Иры.

Артём на каждый день рождения дарил мне заколки для волос — с бархатным бантом, с железной бабочкой, с цветком из пластмассовых кусочков, между которыми местами виднелся клей.

***

В школу Оборин пришел с огромным синяком, хвастался всем, что подрался со старшеклассником, приставал ко мне больше обычного.

Эй, козлина, ну чё, будешь сегодня ныть? Козлина!

Алё? Глухая что-ли? Кооозлииинаааа.

С утра я сказала себе, что не пролью ни единой слезинки, но когда он харкнул на мою, и без того потрёпанную школьную сумку, не сдержалась. Позади раздался хрипловатый голос Соболевой:

— Фууу, какая гадость. Итак позорная сумка из половой тряпки, а теперь ещё и в слюнях!

Оборин истерично хохотал, щурился на меня маленькими свиными глазками, елозил на стуле. Он сидел слишком близко, тоже за второй партой, нас разделял только проход между рядами. Все затихли, потому что в класс вошла Нинка. Она редко приходила до звонка. Нинка бросила на меня мимолётный взгляд, подошла к Оборину. Наклонилась к нему и проговорила тихо, но я услышала: «Отец больше не тронет тебя, не бойся, он в тюрьме». Оборин вжал голову в плечи. Таким он мне даже нравился.

— Открываем тетради! — скомандовала Нина Алексеевна, раздался звонок.

Для решения у доски она вызвала Оборина, он справился на 3, и прошёл на место, попутно ударив ногой по ножке моего стула. После школы я прибежала домой, сразу же достала дневник. Сегодня запись была совсем короткой:

«12 мая 1997

Привет дневник, мне плохо»

***

Во вторник я не пошла на физкультуру. Ксюша Пикарь рассказала, что Оборин на перемене стянул юбку с какой- то третьеклашки, у неё случилась истерика.

— Ты бы видела, она очень сильно ревела, а он смеялся как дикий, и наши девки тоже. А потом пришла Нинка, всех разогнала. Физрук вчера тоже с ума сошёл, гонял по залу кругами весь урок, а в конце еще прыжки в длину сдавали. А ты чего опять на физру не пошла?

— Голова заболела.

На самом деле мне просто не хотелось идти в своих драных кедах после того, как Соболева заметила их. Еще в апреле мы проходили медосмотр. После физкультуры девочек собрали в кабинете медсестры.

— Угадайте, чьи это башмаки? — Соболева скривила лицо, указывая пальцем на мою потрёпанную обувь, пока я стояла на весах.

— Какой ужас! — подхватила пухлая отличница Кострицина. Медсестра оторвалась от своих бумажек:

— Кто взвесился, может идти.

Я стала обуваться, а девочки наперебой перешептывались и хихикали. Стараясь смотреть в пол, я вышла из кабинета с полной уверенностью, что больше не надену их, и пусть по физре у меня стоят сплошные прогулы. О новых кедах я и не мечтала. В этом месяце маме на заводе выдавали двойную порцию молока за вредность, а зарплату задерживали.

Получку обещали в конце мая — начале июня.

Простые маляры для них не люди.

Да и никто не люди, вон шахтёры, бастуют уже неделю, а денег разве дождались?

А твоя стройка, Миша, только здоровье гробить за копейки.

В тот вечер я закинула кеды под кровать, достала из альбома единственную общую фотографию нашего третьего класса. Мама стояла у окна. Надрываясь, свистел чайник. Я выключила огонь и положила снимок на подоконник.

— Смотри мам, сразу отличаются богатые девочки. У них одежда крутая и причёски.

Мама взглянула на фото, я держала палец на коленке Соболевой. Она была в явно фирменном зелёном сарафане и блузке с большим бантом.

— Обычная, ты ничем не хуже, все как с инкубатора, одинаковые. Хлеб с маслом будешь?

Весь мир сошёлся на истрепанной паре обуви, просто сраные кеды, всего лишь обувь. Тогда, в медкабинете наступил мой личный предел, за которым начиналось то, что я больше не могла контролировать.

Приезжай внученька.

В субботу.

Соскучился.

На этот раз точно поразишь все мишени.

2 МАЛЬЧИКИ — ЗАЙЧИКИ И ДЕВОЧКИ — СНЕЖИНКИ

Ни одного дня в школе без насмешек и внутренней дрожи. Не единого вечера дома без тревожного ожидания.

Страшная.

Тормознутая.

Нищая.

Твоё место в помойке.

Поговори мне ещё тут, ты настоящих алкоголиков не видела.

Без тебя знаю, сколько мне пить.

На вот, мороженку купишь себе.

Снежный февраль 1998. Мне 12 лет.

— Мы слушали эти произведения в начальной школе. Выберите то, которое больше понравилось. Объясните почему.

Людмила Марковна включила нежную «Лунную сонату», а затем стремительную «Метель». Вторая мелодия унесла меня далеко за пределы класса, не хотелось, чтобы музыка заканчивалась. Я готова была слушать до бесконечности. Осколки внутри склеились на время, пока звучала «Метель». За окном неторопливо падал крупными хлопьями снег, на несколько минут я покинула реальность, вернулась во двор со снеговиком, разноцветными санками и варежками на резинке. Когда отменяли уроки из-за сильных холодов, мы шли на площадку встречать рассвет. Это было теплое место, несмотря на февральский мороз. Я очнулась, когда старый проигрыватель замолчал. Людмила Марковна попросила всех высказать свое мнение.

— «Лунная соната» — Потому, что понравилось, как звучит — спокойно и задумчиво. (Коротков)

— «Лунная соната» — Потому, что спокойная и красивая. (Кострицина)

— «Лунная соната» — Потому, что красивая мелодия. (Соболева)

— «Лунная соната» — Потому, что прекрасная музыка. (Ксюша Пикарь)

Все назвали «Лунную сонату», кроме меня и Оборина, он громко запел:

— Крошка моя, я по тебе скучаю, я от тебя письма не получаю. Вот эта нравится!

Класс дружно хохотал, учительница подхватила, и я смеялась. Надо мной никогда не издевались на уроке музыки. Людмила Марковна не позволяла.

Мы все равны.

Унижать других — преступление.

В моем кабинете издевательств не будет никогда.

Если кто–то решит посмеяться над искренним мнением товарища по классу, автоматом поставлю кол за четверть.

Людмила Марковна — одна из четырёх учителей, которую даже за спиной все называли по имени отчеству. Остальных без разбору определили просто — историчка, физрук, англичанка, трудовик.

На том уроке чужой дядя композитор приклеил мне лечебный пластырь на рану, подарил временную таблетку от боли, только не дал ответы на вопросы «За что?» и «Сколько я ещё выдержу?»

На перемене все галопом понеслись в столовую, Людмила Марковна бережно протирала черное пианино, пока я сидела за второй партой на среднем ряду, разглядывая то надпись «Красный октябрь», то идеальный пучок волос у неё на голове. Учительница обернулась и я решилась:

— Людмила Марковна, композитор, который «Метель» придумал, он жив?

Она слегка улыбнулась:

— В наших сердцах он будет жить всегда. Своими произведениями. «Метель» прекрасна, правда? Повтори, как ты сказала на уроке.

Я опустила глаза и промямлила:

— «Метель», потому, что я чувствовала себя счастливой, пока она звучала и вспомнила детство.

Людмила Марковна подошла к проигрывателю. Поставила пластинку. Полилась музыка. Мы молча дослушали до конца, а затем она очень серьёзно, но ласково посмотрела на меня:

— Когда станет совсем невмоготу, вспоминай любимую музыку. Пусть она звучит у тебя в голове, появляется в любой момент, когда ты нуждаешься в ней.

Я почувствовала, как ноги под джинсами покрылись мурашками.

— Вы правда думаете, что все равны? И унижать человека — преступление?

Она ничуть не удивилась моему вопросу, словно ждала его.

— Я уверена в этом. Вот смотри, если ты нечаянно порезала палец, что происходит?

— Течёт кровь…

— А если с Таней Соболевой случится то же самое?

Внутри я сжалась при упоминании Соболевой.

— Тоже кровь пойдет…

— А что ты делаешь ночью?

— Сплю

— А Соболева?

— Тоже наверно спит…

— Запомни, все мы люди, из плоти и крови. Человечество дышит, ест, спит, рождается без денег в карманах, и умирает также. Никто не имеет права унижать другого только из-за того, что у него плохо с финансами, или родители пьют. Продолжай писать стихи, твоя жизнь только начинается.

Я не могла ничего сказать, так и сидела, пялилась в парту. Она всё знала? Откуда?

— Беги в столовую, — добавила Людмила Марковна, аккуратно закрывая крышку пианино.

Я побежала, внутри бушевала «Метель».

***

В столовой стоял гул и дребезжание посуды. Сказка про равенство закончилась. Ксюша Пикарь сидела на нашем обычном месте у окна с Ирой К. и Машей С. Она почти все съела, остался только чай и пирожное. Девочки тоже доели свой обед бесплатников.

— Почему вам никогда пироженки и бутеры не дают? — поинтересовалась Ксюша.

— Не дают тем, у кого папы нет, — ответила Маша С.

— У меня же есть, — возразила Ира К. — Хоть он уже и месяц в командировке. Это я про папу Сашу. А до этого папа Витя был, но мама говорит, что он придурок, испортил ей лучшие годы жизни. Я мечтаю о папе — коммерсанте или профессоре, а то всякие дворники да грузчики.

— Тогда непонятно, мне так мама сказала, она здесь полы моет и всё про школу знает, — пожала плечами Маша С., поглядывая на пока еще целые грибочки из крема на моей тарелке. — Иногда даже пирожное остается. Мама в пакет складывает после смены.

Отголоски «Метели» в голове затихли. Не хотелось идти на математику, но часы над входом в столовую показывали, что до звонка осталось семь минут. Я стряхнула крошки с коленей, сделала последний глоток чая.

— Давай быстрей, еще в туалет надо успеть, — торопила Ксюша.

— Пошли.

Класс гудел. Впереди сидели Кострицина и Муромцева.

Муромцева достала из сумки две шоколадные конфеты, положила одну перед Кострициной.

— Ой, а Слава мне сильно нравится. Обожаю темные волосы у мальчиков.

— А ты ему? — Кострицина съела конфету целиком и приглаживала фантик пальцем к парте.

— Естественно. У меня вон и титьки почти выросли.

— Думаешь ему они понравятся?

— Конечно, это моя гордость.

— Тогда записку Славке напишем, без подписи?

Их разговор прервал визг звонка и Муромцева пошла по рядам раздавать тетради, она была толстая, энергичная и улыбчивая. У неё уже в третьем классе обозначилась грудь и все это замечали. Она называла фамилии и отдавала каждому тетрадь в руки. Когда дело дошло до моей, Муромцева брезгливо поморщилась, взяла за самый уголок, разжала пальцы, тетрадь полетела на пол, она придавила её ногой.

— Ой, я нечаянно. Коза подберёт.

Я потянулась за тетрадью. На уголке остался серый отпечаток ботинка. Урок музыки закончился. Здесь, в сорок пятом кабинете, сколько угодно можно было рассуждать про одинаковую плоть и кровь. Грязный след на тетради был реальным.

Муромцева постоянно и заливисто смеялась. Ее мать часто приходила поболтать с Нинкой после уроков, приносила конфеты и пирожки, на собраниях не умещалась за партой, поэтому сидела на табуретке рядом с учительским столом.

***

Юля П. — моя самая лучшая подруга.

В летний, безумно жаркий день мне было семь лет, я кинула папе пикового туза в момент, когда она подошла знакомиться. Подсела рядом на лавочку и заявила:

— Зачем? С мелких надо начинать. Чем потом крыть будешь? Меня Юля зовут!

С тех пор мы почти не расставались, я узнавала ее даже по скрипу качелей во дворе, по топоту в подъезде, по трём коротким звонкам в дверь. Она кричала со своего восьмого этажа, если видела, что я гуляю одна, обижалась, но затем набивала полные карманы конфетами с печеньем и выходила на улицу.

В июне 2000-го она улыбалась, сидя на кухне с Майей, в то время как в соседней комнате мне промывали желудок после упаковки таблеток, которую я запила апельсиновым соком из пакета.

Ты только ей не говори, что я рассказала.

Тебя откачивают, а Юлька вдруг: не знаю почему, но мне смешно.

Она улыбалась, даже когда скорая приехала.

Не ожидала такого, вы ведь лучшие подруги.

Что может значить одна улыбка? Зато мы постоянно менялись одеждой и вместе ее выбирали, лазили по гаражам, ходили на реку, делились едой, плакали, смеялись, играли в приставку и смотрели фильмы.

Иногда мы просто лежали на полу кухни Юли П., рядом стояла тарелка с жареными семечками, пересыпанными из огромной сковороды. Разговаривали обо всем подряд, пили литрами чай. На плите горели две конфорки, с ними было теплей и уютней. Обсуждали новые серии из Бразилии, мальчиков и девочек со двора. Про школу мне говорить было стыдно, а книги она не читала.

***

Утром в воскресенье я лежала в постели, рассматривая стены своей комнаты, водила пальцем по красным и черным вензелям ковра, разглядывала фотообои с березовой аллеей.

Внутри что–то происходило, мне не хотелось плакать и жаловаться, хотелось творить. В коробке под кроватью среди пуговиц, вкладышей от жвачек, календарей с собаками разных пород и другой мелочевки, я нашла бесцветный лак для ногтей. В ящике стола оставалось три целых банки гуаши — белая, черная и красная. Остальные, давно засохшие, полетели в мусорное ведро. Я до последнего не знала, что буду рисовать, взяла кисточку, макнула в густую краску и поняла, что это будет тигр. Белый, с черными полосками. Он получился большим — почти на половину стены. И словно живым. Поверх краски я начала покрывать лаком, но хватило только на голову. Вечером мама пыталась выяснить, каким образом тигр появился на обоях — наклейка, аппликация, или ко мне в гости приходила учительница ИЗО. Терла ладонью, рассматривала в упор, ковыряла ногтем.

— Точно не ты, не верю.