Бесплатный фрагмент - Кот в рубашке (Святочная история)

Знакомимся с котом Стасиком…

Стасику купили лестницу-стремянку. Точнее, не Стасику; хозяева этого пышного кота, пламенеющего роскошными бликами солнечной, рыжей до оттенков «оранж» шкуры, купили стремянку вообще-то для себя…

Но Стасик, как у него водится, в силу прирождённой кошачьей самовлюблённости всё отнёс на свой счет. Теперь Стасик осваивал стремянку, или, что то же самое, боролся с ней, неторопливо переваливаясь со ступеньки на ступеньку. Недаром ведь говорят: «коты — это жидкость». Если бы ртуть умела ржаветь, как железо, густой и яркой рыжиной, то Стасика было б не отличить от вязко-переливчатого шарика ртути, перекатывающегося вниз по ступеням.

Коты от природы грациозны, Стасик тоже был по-своему элегантным, но лишь настолько, насколько может быть элегантно толстое до шарообразности пушистое существо. Когда он каплей стекал через пролёты раздвижной лестницы — казалось, что под шкуркой у него натолканы сардельки. А если «эти», о которых и хорошего «мяу» не подберёшь, бестактно хватали его на руки, он и сам извивался, как живая сарделька, пытаясь в пухлости своей изобразить охотничье или беговое движение…

«Ну, поняли, как надо?» — всем своим видом, хоть и без особой надежды, изображал правильное поведение Стасик обступившим его питомцам: то есть людям.

Ничего они не поняли, только лыбились и хихикали, ошибки природы! Так что зря они покупали стремянку в дом! Не помогла она, как и все другие развивающие игрушки, на которых Стасик пытался иногда без особой надежды продемонстрировать этим здоровякам, севшим ему на шею, правила хорошего тона у достойных существ.

«Нормальных! А не как вы!» — показывал он заинтересованным, но бестолковым зрителям всей своей укоризненной позой.

Коты побойчее стараются восполнить пробелы в образовании своих иждивенцев более активно, чем насыщенный до кончиков ушей и хвоста степенной солидностью одышливый Стасик. По большому счёту он на людей давно уж махнул лапой. Вот мама его, кошка, которую люди назвали на своём некрасивом и, главное, совсем бессмысленном языке Барракудой, — та была куда более склонна к педагогике, в своих отчаянных попытках обучить необучаемых.

Мать свою Стасик помнил, но плохо, смутно, в основном по незабвенному и манящему запаху молока в слепом младенчестве. Не столько знал, сколько телепатически ощущал её потуги обучить людей уму-разуму. Маме достался куда более широкий мир: летом она гуляла в дачной местности, окружённой лесами и озёрами.

Нагулявшись, приносила людям какую-нибудь придушенную добычу в зубах. Глупые люди думали, что это она хвастает. Но добытчица Бара, кошечка ответственная и серьёзная, вовсе не хвалилась, а пыталась, в силу кошачьего инстинкта, научить свой выводок охотится.

— Вот так делай! — старалась втолковать огромным, но дефективным питомцам, чувствуя за них ответственность, как за своих котят. — Зубами лови, хватай! Горе вы моё, учу вас, учу, а вы так и не научились охотиться! Как жить-то будете?!

Когда в этой корректирующей педагогике не помогала мышь, выложенная на порог, — Барракуда шла дальше в наглядности и доступности урока: клала мышь прямо на одеяло, под нос хозяйке (надо отметить, что хозяек коты особенно жалеют!), и надеялась, что хоть так дойдёт до этой полезной, но слишком уж тупой особы. Иной раз — для доходчивости, да и просто в силу превратностей лесной охоты — мышей Бара заменяла крысой, или даже куропаткой, нутрией с примыкавшей к дачному кооперативу речной старицы… Но кроме визга или смеха Барракуда от людей так ничего и не добилась, и своё разочарование генетически передала Стасику.

Отца своего Стасик совсем не знал, но те, кто знал его папашу, — говорили, что он весь в него, «вылитый он». Обидно намекая на ленивую вальяжность — что, конечно, напраслина! При чём тут отцовская или собственная лень, когда Стасику ловить добычу совершенно негде?!

Мир Стасика однажды и почти навсегда замкнулся типовой квартирной планировкой, и лишь иногда раскрывался в страшную пропасть: Стасика в специальной плетёной лакированной корзине с неаккуратно выпиленными в ней дырами для дыхания выносили погулять во двор.

Эти моменты казались Стасику тягостной бредью, мучительной галлюцинацией, по поводу которой хотелось лишь одного: чтобы это скорее закончилось, и Вселенная вернулась в нормальное трёхмерное пространство, то есть замкнулась на квартире.

Вот уже не первый год этот фотогеничный кот-милаха жил — не тужил, как сыр в масле катался, благодаря своей особой внешности, не вполне понимая, чем он, «грозный зверь, льву подобный», так умиляет дурачков людского рода, кружившейся вокруг него необычайной гостевой популярности.

Стасик родился одним из трёх котят у породистой бретонской прямоухой мамы-кошки, рыжим среди белых брата и сестрёнки, и в таком виде был обыденным образом реализован на распродаже желающей заполучить бретонца-прямоуха семье.

По мере роста Стасика росла и его прилипчивая, неотвязная для глаза человеческого, милота. Особенно наотмашь били зрителя большие и круглые, совершенно детские изумрудные глаза, наивно смотревшие на весь мир. Они распахнуто, проникновенно, озорно, озёрно, снисходительно, хоть и горделиво, взирали на проделки рода людского.

Но и толстое тельце в холёной полосатой шубке, и пушистые щёчки тоже своё дело — по привлечению восторга праздных зевак — знали туго. Стасик выглядел так, что его непременно хотелось каждому схватить на руки, погладить, поиграть с ним, потискать его выпирающие, знатно откормленные бочки-булочки, огладить в горсти его «хвост трубой», пушисто возносящийся навстречу кормам и ласкам!

В обычной квартире шла, с точки зрения Стасика, обычная жизнь, полная его отеческого сочувствия к недотёпам и бестолочам своей стаи, каковыми все коты во все времена воспринимают людей-хозяев. Все Стасики на свете думают — таковы уж особенности особой, кошачьей мысли, что люди — это тоже кошки, только очень коряво сложенные, глупые и бестолковые. И кошки грустят: «родню не выбирают, но… Угораздило ж меня родиться в такой уродливой семейке!».

По непонятным причинам, может быть, генетическим — никогда и никак не страдавший кот Стасик получился по характеру трусливым. И потому каждую прогулку воспринимал, как выход в открытый космос, панически цепляясь за всё, от чего его пытались оторвать: за внутренности своей корзинки, хоть и мучительницы, да спасительницы, за хозяйку, за брючины хозяина. И конец любой прогулки — впрочем, недалёкой и недолгой — всегда был один. Стасик забирался в корзинное нутро, всем видом показывая: «нагулялся, уносите!».

Самыми короткими прогулками в жизни стали его прогулки на зимний балкон. Когда питомцы по неизвестной Стасику причине провокационно открывали туда остеклённую, утеплённую изнутри дверь, Стасик обнаруживал, что пространство его вселенной искривилось непостижимым побразом. Он очень осторожно подбирался к порогу. Ведь, как бы страшно ни было — он понимал, что он глава семьи, и ему, больше некому, защищать этих глупышей, наивно полагающих себя его хозяевами!

Подобравшись к порогу, он трогал «по ту сторону» лапкой снег, отчего оставалась одинокая печать следа. Она никогда не удваивалась — шагнуть в снег двумя лапками Стасик не рисковал. Про этот одинокий следок, сфотографировав его со всех ракурсов, хозяева обидно и цинично писали в соцсетях: «Нагулялся!».

Ну, намекая, что, мол, шажок ступил — и тут же обратно. А как, по-вашему, должен поступать с неведомым и холодным антимиром серьёзный и ответственный глава выводка? Рисковать собой — памятуя при этом, что на его мохнатом загривке сидят эти голокожие уродцы?!

Понимая себя вожаком людишек, хоть снисходительным, но строгим, Стасик никогда не путал разумную осторожность с паническим страхом, иногда заставлявшим бестолковых питомцев на весь день прятаться за металлической дверью. Они туда уходили и зачем-то там стояли по многу часов, возвращаясь в трёхмерное пространство уже затемно!

Ну, с них чего возьмёшь? У них же ни забот, ни хлопот, всё за них по дому Стасик делает. Они даже со своей простейшей, детской обязанностью — открыть вовремя шкафчик, где самозарождались корма, и насыпать их в мисочку — умудряются напортачить! Чего проще — открыл, готовый пакет взял и насыпал — так и то Стасику иной раз приходилось по нескольку раз призывно мяукать, отстаивая своё право подкрепиться. Не для себя же старался, для этих беспомощных дуболомов, здоровенных как деревья, и как деревья же неразумных! А ну как Стасик без регулярного питания ослабнет — на ком тогда весь этот несчастный дом-вселенная останется?!

Ежедневно, выматывающе-однообразно на Стасика ложилось много неотложных и совершенно необходимых дел. Прежде всего — выспаться, чтобы быть в хорошей форме. Спал перегруженный заботами глава семьи Стасик мало. Прямо скажем, недосыпал. Где-то примерно 18 часов в сутки спал — что для доброго кота сущий минимум. Кое-как отоспав свою минималку, Стасик обнаруживал, что времени на остальное всего ничего осталось.

«Почему эти смены дня и ночи такие короткие?» — спросил бы он, да не у кого: не у людей же спрашивать, что они могут понимать?!

В оставшиеся 6 часов Стасику нужно было уделить хотя бы полчаса воспитанию своих домочадцев, беседе с ними на уникальном кошачьем языке, в котором мяуканье — нечто среднее между удовлетворённым мурчанием и требовательным воплем. Дикие кошки, будь они большие или малые, — мяукать не умеют, язык этот очень трудный. Но — радея о семье — чего не выучишь? И домашние кошки освоили своё восхитительное «мяу»…

Кроме воспитания неказистой родни Стасику нужно было выделить время на обход всех своих владений, тщательную проверку порядка на всей площади, на еду и питьё (а это занимало много времени), и как же, скажите, при всём при этом — без игры? Охотник он — или подушка набивная?!

С годами утомлённый реальностью Стасик играл меньше, чем когда был котёнком. Но совсем это дело не забрасывал. Дурачки вокруг очень радовались его выкрутасам, даже самым простеньким. Да ему и самому хотелось показать миру, что он не просто подвижный окорочок, каким его все чаще всего умилённо видели, а коварный хищник, крадучись, подбирающийся к добыче…

Уставая за день до состояния «без задних ног», Стасик не всегда мог найти время на ночной «тыгыдык». Корил себя за это: можно ли оставить без внимания и спустить на тормозах это важнейшее дело? Когда долг каждого вожака выводка — преследовать в ночи то ли призраков, то ли домового, а то ли ползущие через комнаты отсветы фар проезжающих под окнами автомобилей…

Но у Стасика «тыгыдык» ночью случался через раз, а то и через две смены: можно понять, утомительную жизнь вёл Стасик, а тут ещё и годы. Ведь годовалый кот — считайте, равен взрослому человеку лет двадцати, в пять лет — коту уж, по человеческим меркам, лет сорок, а когда исполнится 9 лет — это уже, как ни крути, почтенный пожилой зверь, старающийся заменить прыть богатым жизненным опытом.

Уставая до невозможности за день с этими ненормальными людишками, Стасик даже не всегда доходил до своих лежанок, коих у него имелось несколько, в разных углах дома. Иной раз живым укором совести для хозяев лежал он, смежив изумрудные глазки в метре-другом от мягкой подстилки, на жёстком ламинате, боков не щадя! И что бы вы думали? Глупые люди только смеялись и фотографировали вместо искреннего сочувствия и деятельного раскаяния! Где им понять, как, растрачивая себя в «тыгыдыках» он, ради их блага, — ночей недосыпает, кормов недоедает, лотка не зарывает!

Хороший, добросовестный кот — это отец родной для судьбой доверенных домочадцев. Хотя иногда, по причине чрезмерной любви, эта милосердность плохо сказывается на воспитании переростков-недорослей.

Скажем, устроился глава семьи (то есть Стасик) подремать на мягком кресле, которое стоит возле противного ящика, извергающего картинки и шум, — а домашний мужчина его согнал, и сам уселся! Да ещё, словно бы в издёвку, включил этот дурацкий ящик, и давай, словно орешки, щёлкать кнопочками! Звук-то для тончайшего слуха кошачьего — противный!

За такое неуважение к статусу главы семьи надо было бы сделать хозяину «кусь», или разодрать ему руку когтями, по правилам педагогики-то! Но доброта Стасика позволяла ему лишь взглянуть на увлечённого клавиатурой питомца с немым укором, вякнуть обиду кратко и уйти, вильнув хвостом, на другое мягкое место.

Часто и одомашненная Стасиком женщина пользовалась необъятной добротой домовладельца. Например, глупыми своими приставаниями срывала важный процесс общипывания зелени, росшей на подоконниках, — потому что именно в момент планового обкусывания растений ей вдруг приспичивало схватить владыку своего на руки.

А уж сколько натерпелся Стасик от неумения жить, ежедневно демонстрируемого его подопечными! Например, в доме было опасное место: большая глубокая чаша, в которую очень опасным и неприятным образом иногда, по жестоким законам природы, наливалась вода. Многократно нюхая это место, Стасик так и не обнаружил каналов, по которым эта вода просачивалась, и тем не менее неизвестным кошачьей науке способом периодически такая беда случалась.

Любой кот, даже несмышлёный котёнок, понимает, как вредна для здоровья и опасна глубокая вода! Но люди — всего лишь люди! Они этого, в силу своей недоразвитости, не понимают. Самыми страшными минутами были для Стасика ситуации, когда он понимал: «Опять этот глупый и неуклюжий „позор природы“ по своей неосторожности упал в воду! И лежит там, не в состоянии самостоятельно выбраться! Что делать?! Что делать?!».

Стасик в этот момент очень страдал, он жалобно и призывно мяукал, рискуя собой, даже бегал по кромке водоёма, брезгливо, но заботливо пытаясь лапкой подцепить и вытащить из беды переростка-родственника. Самое обидное, что эти слабоумные даже не помогали коту в его спасательской миссии!

Иногда бывало и хуже: дверь в эту маленькую опасную комнату захлопывалась, человек в смертельной ловушке оставался совсем без помощи. И Стасику оставалось, в беспредельном добросердечии своём, лишь мяукать под дверью, скрести её обеими лапками, в надежде, что дурная родня сделает хотя бы малое для своего спасения: дотянется до ручки и приоткроет проход спешащему на помощь главе семьи!

Так Стасик и мучился, счёт потеряв их проделкам, одновременно и хулиганским, и глупым, как пробка! В итоге только глубокий и полноценный сон — после мучений с трудновоспитуемыми — мог избавить Стасика от неврозов и стресса и вернуть его обществу.

Чаще всего Стасик укладывался спать в круглую пластиковую тарелку, в которую ему подложили кусочек овчины. Вытянуться там не хватало места, а вот если свернуться клубочком, особенно холодными ночами, прикрыв носик, — выходило довольно уютно.

Со стороны казалось, будто на блюде лежит идеально вписывающийся в его окружность рыжий печёный каравай, идеальный хлебушек. Это тоже очень умиляло людей. Которые, если честно, кроме как умиляться — ничего не умеют. Но за это кошки их и ценят! И даже — хоть не всегда — позволяют им себя любить…

Не раз и не два, подкравшись к Стасику с фотоаппаратом или видеокамерой на телефоне, коварные людишки снимали и фото и видео своего «хлебушка», а он, замученный их проделками за шестичасовой сверхнапряжённый «рабочий» день, даже и не замечал их примазливых поползновений к его славе и достоинству.

Постепенно, с годами, Стасик решил для себя, что ночной сон полезнее всего именно в этом блюде «с начинкой из овчинки», и старался не изменять единожды избранному месту по ночам. При свете дня Стасик спал по-прежнему там, где застанет усталость, валящая с ног. Днём же спящего домовладельца люди могли застать и на подоконнике, и на ковре, и на диване, и в плетёной корзине, и внутри большой войлочной рыбы, которую они называли «Большим Рыбом»: видимо, считая мужем рыбы. Рыб, сделанный на манер валенка и обшитый снаружи цветными нарядными тесёмками, широко раскрывал в мир свой огромный рот, и — случись Стасику забраться в него, чтобы употребить по назначению, — только рыжая голова кота и торчала из этого рта. Будто бы «большой рыб» его съел, или доедает…

В рыбе-валенке было очень тепло, но это-то иногда и плохо. Порой спать там становилось душно, и Стасик, недовольно потягиваясь, уходил в более прохладные места.

Вот так и жил кот Стасик, прирождённо убеждённый, что он — единственный кормилец своей большой семьи. И даже не догадываясь, каким образом он её действительно кормит. И весьма щедро. Он ел, спал, играл, совершенно не думая, да и не умея о таком думать — что за каждую его гримасу или пластичные выкрутасы денежки текут в семейный бюджет.

А всё дело было в том…

Впрочем, об этом мы расскажем уже во второй главе!

Стасик героически побеждает кризис экономики

В семье Растяповых, которой снисходительно согласился покровительствовать кот Стасик, кроме него, вождя и добытчика, были, как вы уже догадались, и ещё кое-какие обитатели. Кратко говоря — папа, мама, сын и дочка. Не особенно заморачиваясь в подборе имен для своего окружения, Стасик единожды назвал их всех одним именем: «Мяу».

Именно так — и вполне успешно! — он подзывал любого из них, когда они ему зачем-то требовались, или наоборот, чтобы властно выказать им своё недовольство. Придумывать питомцам отдельные имена, как это иной раз делают неразумные люди, казалось Стасику и утомительным и ненужным делом. Зачем усложнять?

Не понимая человеческой болтливости, этой странной бесполезной способности щебетать хуже птиц на разные лады и тона по всяким пустякам, Стасик, тем не менее, в общих чертах чувствовал по атмосфере дома: дела у Растяповых идут плохо, и день ото дня всё хуже. Настроение ведь не требует слов: оно разлито в воздухе, оно — если речь идёт о кошачьем тонком нюхе — отчётливо и недвусмысленно пахнет.

Вначале, как обратил внимание Стасик, за металлическую дверь, стоять там по полдня, прекратила выходить Мяу-мама. Её долгие уходы и раньше не нравились Хозяину — и Стасик мысленно одобрил: «сможет больше времен уделять служению мне».

Но такого не вышло. Мяу-мама служила прихотям кота хуже прежнего. Ведь избавившись от дурацкого занятия, то есть затяжного стояния за дверью, ведшей, с точки зрения Стасика, в никуда, мама веселее, и уж тем более бодрее не стала: чаще всего сидела за кухонным столом, пригорюнившись, а иногда и плакала.

— Ума нет — чего не плакать? — мурлыкал Стасик. Поселились в таком месте, где не водится никаких грызунов! И к тому же не едят корма-вкусняшки, который, согласно известным Стасику законам природы, чудесным образом возникает в кухонном шкафчике, а едят какую-то дрянь, невкусную и к тому же горячую, так что и нюх потерять недолго!

Кот знал, о чём мурлычет! Иногда Стасик обнюхивал крошки, что падали со стола питомцев-бестолковцев, снова и снова убеждаясь, что человек больше всего рад каким-то дурно пахнущим отбросам, вместо настоящих питательных кормов, со вкусом сочной крыски, например. Когда Стасика угощали со стола — кот напрягал всю свою вежливость, чтобы не фыркнуть. И отказывался по возможности тактично: что с них возьмёшь, хуже слепых котят, честное мяу!

Вскоре Растяповы совсем обленились — и кроме мяу-детей за стальную дверь в «плохое никуда» вообще никто из них не выходил. Стасик чувствовал электризацию атмосферы. Мяу-папа всё чаще пластом бессмысленным лежал на диване, лицом к его спинке (спинке дивана, а не Стасика), делал вид, что трудную думу думает.

«Хотя, — размышлял Стасик, — чем ему думать-то? И о чём?». Ведь кот взял на себя, и давно, все заботы о главном в жизни, у питомцев, сказать по совести, кроме как вовремя своему владельцу кормов насыпать, никаких обязанностей и нет. И то забывать про свой долг питомцев (служить коту) Растяповы стали всё чаще: недопустимо халатно!

Развитым у кошек чутьём понимая, что в семье нелады, Стасик со всей ответственностью вожака решил, что поправить тревоги и нервные срывы Мяу-родни может только хороший, крепкий, длительный сон. Не питомцев, разумеется, им ничего уж не поможет! А свой. Стасик милосердно к переросткам увеличил дневную норму своего сна, благодаря чему освободилось небольшое окошко в плотном графике для ночных «тыгыдыков». Может, хоть этому порадуются? Согласитесь, дело полезное!

И — как в воду глядел (чего коты, вообще-то, делать не любят). Кризис, сущности которого в любящей семье Стасик не понимал, — постепенно разрядился и растаял, мама и папа снова стали веселы и беззаботны, при том, что и дома пребывали теперь гораздо дольше, чем прежде.

А дело было так. Дочь резко ставших безработными родителей, Мяу-дочка, как подзывал её (и то только когда в хорошем настроении был) Стасик, чтобы развлечься и отвлечь себя от грусти, завела в популярной социальной сети блог.

Но не собственный — свой-то у неё давно имелся, а как бы от имени Стасика. Так и назвала «Кот Стасик, пушистый хлебушек», подкараулив момент, когда он особенно сладко спал клубочком в своём блюде на овчине. Из баловства вышел вдруг толк! Это, разумеется, не заслуга баловницы, придумавшей, прямо скажем, ерунду, а особого обаяния, которое без ложной скромности знал за собой Стасик.

Ведь более всех на свете был он красив, глазаст, пушист, упоительно-толст, так обаятелен и привлекателен своей наружностью и кротким нравом. И потому совсем не удивительно, что блог его имени (о котором Стасик вовсе даже и не догадывался) — стал вдруг резко набирать популярность.

Подписчики в блог текли сперва ручейком, но потом хлынули настоящим потоком. Только вчера было их тысяча, глядь — уж сегодня все тридцать, а назавтра и сто тысяч будет!

Стасик не менялся ради славы. Она не вскружила ему голову: тем более, что он о ней и не догадывался. Стасик с прежней высокой ответственностью делал всё по дому для семьи, как привык: ел, спал, играл с некоторой доли аристократичной лени, гулял снобом в пышной шубе своей. Он с прежним усердием обнюхивал то, что следует, с кошачьей точки зрения, обнюхать. И, не давая себе поблажек, трогал лапкой всё то, чего, с этой же точки зрения, стоит тронуть…

Но то, что раньше он делал сам по себе, и только для себя, — теперь восторженно наблюдали тысячи и тысячи глаз! Фотографии и видео со Стасиком бурно разбегались по волнам интернета, вскоре у него появились фанаты. И много!

— Смотри, Стасик! — показывала Мяу-дочка коту непонятный квадрат экрана странного, невкусного (Стасик его зубами однажды попробовал) прибора. — Смотри, сколько у тебя фанатов завелось!

«Большое дело! — думал Стасик. — Фанаты какие-то! Что от них проку? Лучше бы мыши завелись. Я бы покушать наловил, вам, лентяям!».

Наиболее популярными стали видео, про которые вообще никто не смог бы заранее предсказать, что они станут хоть чуть-чуть популярными. Многочасовые «жизненные стримы Стасика», записанные камерой в автоматическом режиме, — содержали в себе «минимум экшена». Но это, видимо, и подкупало в них зрителей. В самом деле, современный кинематограф давно уже паразитирует на невообразимых прыжках и беготне, давно уже забит спецэффектами до ряби в глазах. Все уже устали от супергероев, которые творят такие пируэты, какие реальный человек, без компьютерной графики, не выполнил бы даже с цирковой подготовкой…