Павел Иванович Шилов родился 14 мая 1939 года в деревне Сменцево Ярославской области. В деревне окончил 7 классов, после учился в школе механизации сельского хозяйства, работал на целине, служил в армии, приехал в Череповец, работал бульдозеристом, учился в школе рабочей молодёжи, потом перешёл работать на Азотно-туковый завод. С городской газетой «Коммунист» стал сотрудничать, писал репортажи, статьи, очерки. В журнале «Север» вышёл очерк и публицистика. Вскоре у меня пошли стихи, рассказы, романы. В настоящее время в городе Череповце опубликовал книгу стихов, рассказов и роман. Сейчас в издательстве «Издательские решения» «Ридеро» вышли две книги: «Выстрел из вечности» и «Русское авось», а также в Москве в сборниках «Писатель года» « Наследие» за 2013-2014- 2015 годы выходили рассказы и стихи. В сборниках «Стихи» за 2014 и 2016 подборки стихов.
Избранное
Овин у болота
Драма
1 действие
Сон Лидии Шауровой
— Ох, как болит мой живот!
И этот овин проклятый,
Стоящий у болота тыщи лет,
Кишащий нечистью и мышами.
Он изрыгает на меня такую гниль,
Как будто я сама давно уже сопрела,
А я здесь родила, Василий, первенца
Дай, дай же мне сюда младенца.
Его я покормлю, укрою своим телом,
Я родила его до срока, к чему бы это?
Дождь, дождь и в правду нескончаем.
О, Боже мой, земля промокла вся.
Василий, иди ко мне, погрей меня, сыночка.
Как назовём его? Я думаю, Серёжа.
Ведь он же наш кровиночка, Василий.
Какой же будет он, под стать ли нам?
Лидия слышит голос мужа:
— Не знаю, Лидия моя, не знаю.
Я слышу голос Катьки — вот она.
Как будто за стеной шипит и жалит,
И гибель предвещает сатана.
Уже ль я виноват, что повстречалась ты мне.
И сердце забрала, я будто бы во сне.
Ты сына родила. Я плачу и страдаю.
Люблю тебя, люблю его. О жалость!
Но этот голос не даёт покоя.
Рядом сидящий сын бормочет пьяным голосом:
— Что, старая, шипишь? Ведь ты в квартире.
А этот дождь, что льётся на тебя,
Холодная водица из под крана.
Отец мой — твой муженек Василий,
Давно уж дуба дал, и только ты
Маячишь здесь, и доченька твоя Татьяна
В компании кобелей сюда заходит.
Такая ж пьянь, как ты с отцом,
Нас сотворившие по пьянке.
Что хочешь ты увидеть в нас?
Я думаю, уйдём мы дальше вас.
Так предназначено нам роком.
Мать поднимается и, хватаясь за сердце, плачет.
— За что мне эта жуть, сынок, за что?
Она меня, как в полымя, бросает.
И рвётся сердце на куски.
Ведь я тебя взрастила, воспитала.
Смотри, какой красивый ты и сильный.
Не каждому дана такая благодать.
Работа у тебя хорошая была.
Но всё пошло под хвост чертям.
Сын пинает кровать матери и рычит:
— Родная мать, свихнулась ты вообще!
Забыла что ли, что нашла меня в овине,
Когда сверкала молния, и гром гремел,
И дождь хлестал, и меркло всё в округе.
Внизу болото было, и лесная хмарь,
Мне видно в душу заползла гадюкой.
И жжёт меня и жалит и шипи,
Как будто проклят я сто тысяч раз
Людьми живущими доселе и отныне.
Ты поняла? Ты поняла кто я такой?
На мне злой рок деревни этой смрадной,
В которую вас занесла тогда судьба.
Где появился я на свет.
Жена Сергея вступается за свекровь:
— Оставь старуху мать, Серёжа,
Она не заслужила это.
Муж взрывается, бьёт жену в лицо и выбрасывает
женщин на балкон.
— И ты туда. Так получай, Светуня,
Кулак мой вправит вам мозги обоим.
Балкон же будет вам в награду.
В ночных сорочках при луне с морозцем.
А я здесь посижу, винца попью,
Да посмотрю на вас таких хороших.
На балконе мороз за тридцать, свекровь говорит снохе:
— Света, смотри, как звёзды на небе взъярились,
Какая стынь. Я больше не могу, я замерзаю.
Давай кричать, быть может, он очнётся.
Сергей Шауров, бьёт мать и жену
деревянным брусом и говорит:
— Совсем не поняли меня, как будто не хотели.
Вы думали, шутить я буду с вами.
Сей брус на пятьдесят, он деревянный,
Погладит вас по рёбрышкам немножко.
Да позабавит и меня.
Жена, подставляя руки под удар, чтобы
не попал по голове, кричит:
— Серёжа мой, очнись. Ведь я люблю тебя.
И мать в тебе души не чает.
Зачем же бьёшь нас? Ты же убиваешь,
Тех, кто роднее всех на свете.
Шауров, бросив брус в квартиру, улыбается
Зелёными глазами.
— Завыли мерзкие создания.
Вы не поняли кто я?
Я царь, и вселенная эта.
Видите, как она скалится,
Мириадами ярких глазищ на меня.
И ни одной тучки, ни облачка.
Что это милые, что?
Это моё предназначение и моя судьба.
Жена заламывает на голове руки и кричит:
— Серёжа мой, очнись, ты болен.
Муж наклоняется к самому уху жены и шипит:
— Молчи, молчи, злодейка Светка, не ровен час — убью.
Свекровь шепчет снохе:
— Молчи, молчи, Светлана, давай уйдём,
Пускай он пьёт один.
Сергей, услышав голос матери, осатанел, схватил
мать за руку и резко дёрнул на себя.
— Ты что, собака, там бормочешь?
Один я пить? Ну, никогда.
Садитесь, будем веселиться,
Я поздравляю мать тебя за то,
Что родила меня в овине,
На проклятой земле, гонимой Богом.
И вот теперь я здесь, и я твой рок.
Родная мать — какое наслаждение.
Мать хватается за сердце, рвёт на себе волосы.
— Как перенесть мне эту муку, мой Серёжа,
Душа в тревоге за тебя за внука.
Он будет чище во сто крат тебя.
Какую ты даёшь ему науку!?
Сын хватает мать за волосы и трясёт её.
— Что, что лепечешь ты, старуха?
Я душу вытрясу твою гнилую.
Давай же остаканимся скорее.
Сей озверин, такой он сладкий!
Не то на сердце скрежеток когтей
Нечистой силы, что вошла в меня
Там на болоте ночью мглистой.
Мать, заливаясь слезами, воет:
— Ох, ох, кровиночка моя — мой первенец.
Ты должен быть опорой для меня,
А ты что делаешь, Серёжа?
Сын отшвыривает мать к стенке, скрипит зубами:
— Достала ты меня, достала.
Я ненавижу твой дешевый бред.
Ты вспомни, как ты родила меня.
И как мою сестру Татьяну.
Ты знаешь, что такое генофонд.
От пьяницы не родится нормальный.
В утробе матки я уже сгорел.
Да ещё бесы внутрь меня вселились.
И вот я, принимай таким, какой я есть.
Мать опускается на колени и шамкает:
— Грешна я перед вами, дети.
Но как мне замолить мой тяжкий грех?
Слаба была я — мой Василий всё говорил:
«Ну выпей же, ну поддержи меня, родная,
Один я выпить не могу». И вот итог.
Шауров, поднимая стакан водки, ехидничает:
— Итог прекрасный, моя мать.
Вы всё с отцом сумели сделать славно.
Татьяна, дочь твоя, и я — мы вольные.
А это главное. Гуляй и пей — наш идеал.
Спляши, спляши, я посмотрю.
Ну, что ты тянешь, развалюха.
Забыла брус, он под столом.
Сын ткнулся носом в край стола.
Сноха шепчет свекрови:
— Кажись, он задремал, мать отдохни.
Ночь коротка, и сон его недолгий.
Пройдёт не больше полчаса, он встанет
И тогда, не даст нам спать до самого утра.
Серёжа мурлыкает про себя.
— Уснули. Ну, уж кукиш вам.
Сейчас узнаете, кто я.
Я тихо, тихо подкрадусь
И вдарю я ей между глаз.
Сноха очнулась, свекровь лежит под кроватью.
Светлана
— Очнулась мать, кровь из ушей.
Что это, милая, с тобою?
Мать
— Не знаю, Света, я спала.
Вдруг, будто обухом, меня
По голове огрели сверху.
Сноха
— Давай, я помогу, ложись, мать, на диван.
Мать
— Ой, Света, не могу, сварились мои мозги.
И ног я не могу поднять, они как ватные.
О, Боже мой, я инвалид, а голова моя,
Как будто в плечи вдавлена стотонным грузом.
Сноха
— Ужели это мой, ужели мой Серёжа!
Да вроде же он спит, не шевелясь.
Наверное, тебя ударил паралич.
Мать
— Не знаю, милая, не знаю.
Я скоро, видимо, умру.
Не долог мне остался жизни миг.
Сноха
— Ты что, мать, говоришь! Ведь ты так молода.
И сил в тебе так много.
Мать
— Какие силы, Светочка, Какие?
Отбито мясо от костей.
Я изнутри уже гнию.
Василий тешился, теперь сынок.
Сергей поднимается с постели, разминает руки и тело
и, озлобляясь, бьёт кулаком по столу.
— О, бабье царство — гниль воронья.
Где озверин — наш лучший друг.
Светлана, водки нам скорее.
Не то внутри взорвётся сердце — бомба.
И отойдёт моя душа.
Жена вздыхает.
— Да ночь же на дворе, Серёжа!
Какая водка — три часа.
Муж хватает жену за волосы, тычет лицом в стену.
— Ты поняла? Ты поняла?
Я слов на ветер не бросаю.
Ларёк под носом, чтобы ты
За пять минут туда сбежала.
А где мать, Светка?
Жена простонала.
— Она упала с табуретки.
Кровь из ушей, сознание потеряла.
Муж снова хватает жену за волосы, дергает и
Зажимает голову между колен.
— Кто ей ударил — ты сноха?
Не угодила чем свекровь тебе?
Всё вроде бы у нас лады.
Вот только на столе нет зелия услады.
Скорее, Светка, не гневи меня.
А я поговорю с мамашей.
Жена уходит. Сын подсаживается к матери, кладёт
тяжелую руку ей на плечи, заглядывает в глаза.
Мать говорит:
— Зачем ты мучаешь меня, Серёжа?
Убей! Честнее будет.
Ужели подлая душа исподтишка
В тебе теснится, чернее ночи.
На Светку валишь, но она здесь ни при чём.
Тебе нужна квартира, чтобы пропить её.
Сын, багровея и наливаясь кровью, вздыхает:
— Ты что, родная мать, вообще рехнулась.
Да разве я, твой сын, тебя могу по голове?
Мать, заламывая руки, стонет:
— Да, да, конечно, ты не смог.
Наверное, сноха меня так гвозданула.
Но только чем, да и зачем?
Ведь я не враг ей, видит Бог.
Сын, успокаиваясь, кричит:
— Забудь про Бога, мать, забудь.
Он не причём — злодейка Светка
Тебя со света хочет сжить,
Чтобы хозяйкой полной быть.
Её, её проказы эти!
Квартира — вот всему вина.
Давно, давно я замечаю.
Что пред тобою лебезит она.
Видать, почуяла чего-то.
Мать печально вздыхает.
— Как не почуять, я же труп, Серёжа.
В чём только держится душа моя,
Коль мясо от костей отбито.
А я хожу, огонь и боль сжигает тело.
Как дальше жить? Добей, добей меня, сынок.
Не надо врать, не маленькая я.
Я знаю, кто ты, кто она.
Сын, возмущённо изрыгает горлом:
— Ах так, ах так! Я понимаю.
Ты хочешь, чтобы я в тюрягу сел.
Из-за тебя и из-за Светки.
Не выйдет, милые, не выйдет.
Вы сами, стервы, виноваты,
Что я вас бью, зачем мне капать на мозги?
Не бью я вас, поймите это, я вас воспитываю.
Мать изумлённо вздыхает.
— Какой ты воспитатель, мой Серёжа.
Родную мать так гвоздануть.
2 действие.
Сын призывает мать.
— Замри, замри — её я слышу голос,
Который призывает бить тебя.
Да вот же, вот же и она за шторой спряталась.
Мать
— Да где? Да где она? Свихнулся ты, однако.
Сын
— Не знаю. Может быть. Да вот же, вот же и она,
Ужель не видишь?
Мать
— Красивая?
Сын
— Да, да и молодая.
Мать
— Не вижу ничего, всё это бред.
Сын
— Ах бред! Так что ж ты захрипела?
Ведь я не трогаю тебя.
Ни пальчиком, ни даже мыслью.
Ты поняла, ты поняла, кто я такой?
Мать
— Ты демон, демон. Я крещусь,
Хоть запрещаешь ты мне.
Скажи, скажи, как выглядит она?
Наверно, рыжая, зелёные глаза.
Сын
— Права ты мать, как в точку положила.
Она стройна и рыжая такая,
Что он неё нельзя отвесть глаза.
Магнит какой-то в ней, магнит,
А может быть, огонь, сжигающий меня.
Мать
— Сынок, да это ж Катька — блудница отца.
Быть может, ведьма. Она же понесла
От нашего отца ребёнка, потом пропала.
Говорил народ, что с бабкою колдуньей якшалась.
Та бабушка давно уж умерла.
И Катьке этой ремесло своё
Передала, как будто тёмной ночью.
Там на болоте, где овин.
И где я родила тебя — мучитель мой.
Наверное, она нас привела туда с отцом.
Когда мы заблудились, он твердил:
«Иди, иди — вон женщина идёт.
Кажись деревня рядом, скоро выйдем».
Сын
— Мама, мама, она улыбается.
Кличет меня и зовёт с собой.
Мамочка, мама, видишь, батько наш!
Да вон и дед мой и кто-то другой.
Все они рядышком, слитые вместе.
Что это мамочка, что?
Мать
— Не знаю я. Ох, сын, не знаю.
Здесь что-то тёмное, я не пойму.
Сын
— Ой, мама, мамочка, здесь корень древа.
Смотри, смотри на сто веков назад.
Какие были мы, какие наши дети.
Всё, всё, как на экране чёрно-белом.
Она мне показала, кто я есть.
Мать
— Так кто же ты, Серёжа?
Сын
— Я негодяй. В крови моя душа и руки.
Мать
— Ах, Катька, Катька — злобная душа.
Зачем ты это показала?
Зачем ушла от Бога Ты?
Из-за шторы выходит ведьма.
— Да, чтобы мстить вам,
Я ж его любила, а он ушёл к тебе.
А как же сын мой –кровь его и плоть?
Родился хилым и нервозным.
Всё от того, что я переживала.
И вскоре умер он, тогда пошла я к бабке.
Она сказала мне, что делать.
И тут же умерла, счастливая
А я хожу, душа моя в усладе.
Послала Василька в Чернобыль.
Он радиацию схватил, потом злодейство совершил.
Не отмолённое веками, и вот он здесь.
Сын
— Ой, мама, мама, смотри мой предок.
Князь Шауров, людей казнит в овине этом.
Вон извивается на дыбе человек, а вон ещё.
Он ожигает сталью раскалённой
Своих врагов и песенки поёт.
С ним двое мужиков — глаза кровавые,
Берут покойников, в болоте топят.
А рядом, рядом крик и стон людей,
Которых выгнали смотреть на казнь и муки.
Мать
— Да сколь ж это было лет назад?
Сын
— Не знаю мать — мне кажется, столетия
Прошли с тех пор, но видишь, до сих пор
Там всё бурлит и стонет неуёмно.
Как страшно, мама, видеть свой порок.
Конечно, он не мой — моих он предков.
Но нити тянуться ко мне и дальше.
Ведьма
— Ну что, Серёжа, ты доволен
Видением этим, я могу продлить
Чарующие эти провидения.
Как жили предки в ужасе и зле.
И как они копили злобу магнетизма,
Которая к невинным душам липнет.
Богата энергетика твоя.
Смотри, смотри, как зависает
Она в квартире этой, милый мой.
Мать
— Ты не ушла ещё, о горе!
Квартира проклята моя.
Когда и крест не помогает.
Молитв не знаю я — беда.
Сынок, крестись, зови на помощь Бога.
Сын
— О, мать! Не знаю я ведь Бога.
Ни разу я его не звал на помощь.
Знал озверин, и с ним я сжился.
Наверное, умру в его объятиях.
Мой батько был не промах пить,
И ты ему не уступала.
Ведьма
— Семейка — чудо, вся спилась.
Я рада, как я рада.
Отмщение моё свершилось.
И остов древа не угас.
Пойдёшь, пойдёшь ты дальше всех.
О милый мой, о друг Серёжа.
Я молода, хоть годы пронеслись.
Любой мужчина смотрит на меня.
И жаждет ласки — вот кто я.
Серёжа, скинь её с балкона.
Потом любить тебя я буду, ненаглядный.
У сына на глазах и у жены.
Мать
— Ох, нечисть ты! Сгинь, сгинь скорее!
3 действие
Ведьма исчезает. Открывается дверь, заходит жена.
Жена
— Пришла, пришла я, мой Серёжа.
За мною гнался кто-то до дверей.
Едва я ноги унесла, кричала, но никто не вышел.
Ужель не слышал, ты, мой муж?
Меня трясёт, я не могу.
Муж
— Ты потаскуха — вот ты кто, Светлана.
А я, дурак, ещё женился не тебе.
Ведь ночь. И ты сумела всё же
Найти младого кобеля.
Уж стерва ты, уж стерва — это точно.
Да ладно, бить тебя не буду. Потом.
Давайте выпьем озверина.
Жена
— Ты что! Ты что, Серёжа, говоришь такое!?
Я вся дрожу от страха, Боже мой!
Наверное, маньяк за мною гнался.
Ужель не жаль тебе меня?
Муж
— Конечно, жаль тебя, моя Светлана.
Но это похоть бьёт в тебе ключом.
Мать
— Очнись, очнись, очнись, Серёжа!
Чего напраслину плетёшь.
Жена верна, верна тебе.
Муж
— Ах, сговорились — сучье племя.
Не знаю Светку что ли я?
Она без кобелей не может.
Такая уж её душа, под стать и тело.
Но я-то, я-то — не дурак, всё вижу.
Жена
— Серёжа, что ты говоришь, Серёжа!
Ведь я люблю тебя, люблю.
Как доказать свою мне верность?
Муж
— Зачем доказывать — факт на лицо.
Глухая ночь, кругом покой и тишь,
Но у тебя и в этот поздний час
Кобель нашёлся, а что же днём?
Мать
— Мой муж — покойничек Василий
Таким же был. Кто глянет на меня, а он уж на дыбы.
Сын
— Ты что, красивая была?
Мать
— Не знаю. Бог ведь не обидел,
Коль Катьку рыжую оставил он.
Слышится голос ведьмы:
— Не гни старуха нос, ты устарела.
Кто на тебя теперь глядит?
Я вас к концу вела и вот итог.
В вине вы захлебнулись, жизни нету.
И злобой дышит всё вокруг.
Смотри соперница моя.
Как я любить сыночка буду.
Ведь он кровиночка твоя.
Она раздевается у всех на глазах, сверкнуло молодое, холёное тело, топнула красивой точёной ножкой и взвизгнула:
— Ну что стоишь, Серёжа мой?
Иди скорей ко мне в объятия.
Да скинь с себя ты балахон,
Не нужен он, пусть видят все.
Как хорошо нам, столько страсти.
Сергей бросился в объятия ведьмы, и они покатились по полу квартиры. Мать и жена слышали стоны и всхлипы, и зелёное свечение доходило и до них. У матери остановилось сердце, и она упала рядом. Жена истерически забилась и потеряла рассудок. Ведьма очнулась первая и сказала:
— Ну вот и всё, мой дорогой Серёжа.
Моя соперница мертва.
Жена твоя рассудок потеряла.
Всё, всё, как я задумала, свершилось.
О, как я рада! Каков конец, Василий.
Меня ты бросил, я так страдала,
Что душу продала нечистой силе.
И я не каюсь — ведьма я.
Серёжа, медленно приходя в себя, воскликнул:
— Да ты старуха, Катька!
Зачем же взбаламутила меня?
Ведь я люблю тебя со всею страстью.
Ведьма, не скрывая своего счастья, воспалила тирадой:
— В тебе я видела отца, Серёжа,
Который душу отнял у меня.
Василий, он единственный мужчина,
Он до сих пор во мне и днём и ночью.
Что делать мне, его уж нет.
Зачем мне красота, ведь я старуха.
Я красоту растратила на месть.
Но дело сделано, я ухожу со сцены.
Сергей, прощай — твой жизни миг
Не долог, скоро оборвётся.
Коль дело заимел со мной.
Там на болоте встретимся все вместе.
Отец твой, я ты, мы прокляты людьми и Богом.
КОНЕЦ
.
Стихи
На жертвенном огне (Пародия).
Любовь моя — одна обуза,
И жжёт меня и жалит и гудит,
Неужто в этом моя муза,
Скажите, мне не повредит?
Она лукава и коварна,
Я к ней спешу и день и ночь.
Хочу словить я где-то парня.
А он кричит: пошла ты прочь.
Эх, боль моя — любовь могучая,
Я вся горю в её огне,
Она такая — дрянь едучая,
Кипит и жалится во мне.
Шумит холодная река,
На постаменте монолитном,
Из бронзы вылит на века,
Стоит Пётр с родиною слитно.
Корнями в землю эту врос,
Над ним года уже не властны.
Всё тот же на лице вопрос,
Всё тот же взгляд самодержавный.
А годы, как их удержать?
Так и застыл на всём галопе,
Чтобы поднять из тьмы холопов
Для нас поймите ж — головная боль.
Сейчас мы все находимся в полёте,
Признание в любви
О сколько лжи летит с телеэкрана!
О, Боже, как искусственны вожди.
И льют елей из грязного стакана.
Кричат народу: милый, подожди.
Ещё мы не привыкли к этой пытке,
Ещё силён в сердцах у нас порыв,
Мы не хотим уже терпеть убытки.
Ведь это ж, братцы, в никуда обрыв.
Ну, что вам, старцы, дали эти льготы?
Для нас же это головная боль.
Мы все сейчас находимся в полёте,
А вы нам сыплите на рану соль.
Везде и всюду мы за вас в ответе,
Рвём сердце лихо, не щадя себя.
Поймите вы — на белом свете,
Жить можно только вас любя.
И дума думает о вас
Ну, горячо, ну про запас,
Её молитвы и успехи,
Закроют общие прорехи,
И будет радостный анфас.
Тихим омутом век куражится,
Серебрится тяжёлый след,
И душа моя в вихре плавится,
От российских коварных бед.
Кто сильней и наглей, тот славится,
Грудь вперёд, наизнанку кулак,
Он идёт по земле и хвалится,
Что он свой и совсем не дурак.
А за ним вереница несчастий,
Плач детей, скрип зубов стариков.
Вот он родина милая — падший
В мир страстей и презрения оков.
Голосуйте, какой я хороший,
Люди добрые, видите все.
Заметает следочки пороша,
И душа моя в жарком огне.
Топор
Топор с истёртой рукоятью,
Минувших лет простой певец,
Лежит, забытый под кроватью,
С тех пор как в ночь ушёл отец.
Он заржавел. Его с любовью
Давно не трогала рука.
Не спорит звонко с яркой новью —
Он отслужил свои века.
А помню дед — грудь нараспашку —
Дома в деревне возводил.
Топор звенел, и щепки в пляске
Летели с пахнущих стропил.
Когда топор я поднимая,
Касаюсь лезвия рукой,
Как будто книгу раскрываю
О родословной трудовой.
1993 год
До чего Россия ты дошла,
Что носки из-за границы возят.
Продают по паре нам — ОЛЛА!!!
И тебя любимая позорят.
Стыдно мне, держу я их в руках,
Вспоминая партии призывы.
Всё пропало на моих глазах.
Всё ушло: любовь, надрыв, порывы.
В магазине пусто, злой народ,
И гремят с трибун слова и речи,
И идём, как кажется мне вброд,
В темноте, не зажигая свечи.
Где они? Не знаю я и сам.
Только больно, больно мне отныне,
До чего дошли мы — просто срам,
Перепутав и песок и глину.
Строили мы зданье из песка,
Но забыли добавлять цемента.
Рухнуло оно, в груди тоска.
Ну, куда теперь друзья момента?
Снова кровь и русская беда.
Сколько ж будем лить её, о люди!?.
Ведь она живая — не вода.
И её не принесёшь на блюде.
Русь моя — родная сторона.
Крик души в глазах народа вижу.
Чтоб не пролилась сейчас она,
Закричи, заплачь, что не обижу.
Детская картинка моей памяти 9 мая 1945года,
во мне до сих пор живёт и здравствует. Я вижу
её чётко как будто и не было пролетевших
десятилетий, когда народ, вышедший на улицу,
прыгал и кричал, пел и веселился. Люди целовались,
обнимались и плакали. Было что-то такое, о
чём вот так просто и не скажешь. А гармонь
ревела, надрывая басы. Гармонист давил на
клавиши в каком-то диком настрое, и кричал:
— Бабы, победа!
День победы
В разгаре, нежно излучая,
Тепло и радость и любовь,
Пришла весна, а мы, стеная,
С сестрой несём вязанки дров.
И серебрится луч зеркальный
Росой янтарною омыт.
А дома за стеной тесовой,
Пластом на койке мать лежит.
В деревне яро раздаётся
Гармоники гортанный звук.
Победа! В сердце песня льётся,
Прошла печаль седых разлук.
Прошла печаль и спозаранку
Народ толпится у реки,
Ретиво пляшут под тальянку,
И молодёжь и старики.
Лишь в нашем доме не до песен,
В последний день войны пришла,
Эх, похоронка! Мир стал тесен.
И боль стреножила сердца.
Отца не стало, ветер шалый
В ветвях берёзы шелестел,
Да от войны народ усталый,
От счастья дико захмелел.
Глухарь
Ещё поляна в сновидении,
Ещё и солнце не взошло,
А уж в любовном упоении,
Глухарь взыграл, нашло, нашло.
Хвост чёрным веером трепещет,
Грудь гордо выставив вперёд.
Идёт глухарь, любовью плещет,
Настал его весны черёд.
Урок
Я вывел трактор рано поутру,
Я дёргал рычаги машины грузной,
Скорей, скорей — ползти не по нутру.
Казалось мне, работать так и нужно.
Земля парила, тяжело дыша.
Плуг лихорадило, а я не видел это.
А бригадир подходит не спеша.
И говорит: — О, как земля прогрета!
Сел на сидение рядышком со мной,
Повёл машину, как нельзя спокойно.
Валы земли за нашею спиной
Легли, как это, мастера достойно.
— Ты не спеши, но сделай, чтоб взглянуть
Не стыдно было на свою работу.
Коль проявил душевную заботу,
Земля тебя не может обмануть.
Я приду домой усталый,
Засвечу в избе огонь.
В окна бьётся ветер шалый,
Издавая тихий стон.
Что мне ветер, если рядом
Пламя мечется в печи.
И уха дымится паром,
Хоть пляши, а хоть кричи.
Кот мурлычет на диване.
Тишина, покой в избе.
Заживает в сердце рана.
Забываю о тебе.
Тот день
Я не забуду светлый день.
Когда кругом благоухало.
Черёмух буйно росших тень
Меня от солнца закрывала.
И было радостно, тепло.
И было чудно в этом мире.
В мой детский мозг добро вошло,
Задев таинственную лиру.
И мама радостна была.
Сестрёнка куклами играла.
Всё хорошо, и жизнь цвела.
Всё хорошо, — кругом шептало.
Не думал я, что в этот день.
Такой прекрасный кто-то гибнет.
Не знал я, что отец погибнет.
Смертельно раненый в тот день.
Я улёгся спать на сеновале.
В тихом доме, где я жил и рос.
Наклонясь, черёмуха в печали
Ласково коснулась тут волос.
А усталость так и не слетела,
Только в полусонной дремоте
Слышал, как она мне грустно пела
О своей цветущей красоте.
Было тихо, ночь благоухала.
С неба лился ярко-лунный свет.
И корова на дворе жевала
Травяной душистый винегрет.
Мне казалось, из далёкого далёка
Детство вновь вернулось вдруг ко мне
Задубелой радостью до срока,
Что влачится где-то в стороне.
Я увидел то, что было мило
За рекою пролетевших лет.
И тревожно резвое заныло
Сердце, излучая дивный свет.
На какой-то незаметной грани
Что-то лопнуло в груди, болит.
Ох, зачем незаживающую рану
В город еду я лечить?
Осень
Полусонный и заброшенный,
Лес, насупившись, стоит.
Я иду тропой нехоженой,
Как мне сердце повелит.
На плече двустволка тульская,
Нож на поясе висит.
Грусть кругом — такая русская,
Красной медью шелестит.
Покрывается хрустальным
Льдом ручей, в лучах искрясь.
И напев зимы кандальный
Льётся в душу, не спросясь.
Судьба
Снег падает густо, но тихо.
Порхает ребяческий дух.
У школы сидит сторожиха,
Как прежде, ударившись в слух.
Следочка не видно. Дорожки
Кой- где от её сапогов.
Где бегали школьников ножки,
Сегодня поленница дров.
И света в окошках не видно.
Зачем ей одной и к чему?
И горько старушке, обидно.
А вымолвить это — кому?
Снег падает густо, но тихо
Порхает ребяческий дух.
У школы сидит сторожиха,
Как прежде, ударившись вслух.
Опять струится кровь,
И гнев народа брызжет.
Ликуют недруги твои, о, Русь!
Мне больно за тебя, я плачу и молюсь.
О, Боже, дай России силы.
Воспламени её духовный лик.
Не то она опять за вилы
Убьёт себя под дикий крик.
Мать
Провожает меня мама в поле,
Когда в город уезжаю я.
Содрогаясь, смотрит, и от боли
На щеке горючая слеза.
Горбится, стараясь распрямиться.
Тёмными руками, как земля,
Обнимает и немного злится,
Что опять осталась вновь одна.
Шепчет: «Пережить бы только стужу,
А уж летом соберутся в отчий дом.
Говорливостью, весельем окружат
Дети, внуки — вот и счастье в том».
Девчонка
Стоит девчонка с папиросой,
Глаз вызывающе косит.
Она пришла сюда без спроса
Родных, кто ей сейчас запретит.
Ресницы, веки подведёны.
В глазах беснующий огонь.
Её пути не проторёны.
Попробуй, ну задень, ну тронь.
От сна разбуженная страстность
Не ждёт, когда к ней принц придёт.
«Подумашь эка, эка важность,
Коль не идёт, сама найдёт».
К чему божественность и нежность
Ланит природы, естество
Девчонки дерзкая небрежность
Забилась в слово мастерство.
Забыты нравы и отличия,
И божество, и кротость лиц.
А снятся мальчикам приличье,
И неприступный взгляд цариц.
Русь
Опять промокли небеса.
Душа тревожно колобродит.
Я слышу желчи словеса
Над полем ветер злобно носит.
О, горько, горько, мысли вспять.
Враждебный вихрь из-за кордона
Летит, чтоб родину отнять,
Взрывая пелену заслона.
Утробный гул его тяжёл,
И зависть дикая трепещет
Сминает всё, что я нашёл,
Здесь боль моя по сердцу хлещет.
Бегу я в лес, где в тишине —
Так умилительно и чисто.
Такая ты милее мне.
Русь милая, с тобой не мглисто.
В траву я лягу под сосной.
Пусть льётся дождь, пусть воет вьюга.
Я здесь тебе, земля, родной.
Ты мне любимая подруга.
Я кровь и плоть весь от тебя.
Ты в жизни мне — моя опора.
В чужой стране тебя любя,
Я не найду себе простора.
Так разве я тебя отдам,
Моя любимая Россия,
На поругание врагам,
Вот это русская мессия!
Ссора
На небе тучи, хмарь седая.
Душа скрипит, чего-то ждёт.
И ты от злости, приседая,
Кричишь, сжимая синий рот.
Во мне протест, несправедливость
Я чувствую в твоих словах.
Куда летишь моя ранимость?
Зачем равняешься в долгах?
К чему всё это — столько боли,
Аж, передёрнулись уста.
Ведь сколько съели вместе соли,
Неужто, всё это спроста?
А как же дети, наши дети?
Забыли мы про них в тот миг.
И только огненные плети
По сердцу хлещут, вырвав крик.
Я в детстве, падая с коня,
Твердил упрямо, озлоблённо:
— Врешь! Не сшибёшь теперь меня.
Я зол, сдержусь определённо.
Но конь взмывал, и падал я
В пыль, ткнувшись носом и ругаясь…
Я шёл домой, мечту храня,
В траве ногами заплетаясь.
И снова вечер приходил,
Я вновь бежал опять в ночное,
И, падая от боли, выл.
А вечер снова приходил,
И я опять бежал в ночное.
И всё же, всё же победил.
Я лес с утра рубил, возил,
На место строящей конюшни.
Себя и лошадь истомил,
Под вечер ноги непослушны.
Я еле двигал, и в мозгу
Стоял туман, и я, алкая:
«Спать, спать, я больше не могу», —
Твердил, за лошадью шагая.
Не раздеваясь, быстро лёг
На сеновале. Вдруг гармошка
Рванула в клубе, точно в срок.
И песня вылилась в окошки,
И заструилась, потекла
Над приумолкшею деревней:
То это молодёжь пошла
По улице родной и древней.
Да как же было мне уснуть?
Когда она звала, просила
Взглянуть, её не обмануть
Девчонку ту, что так красива.
Вопль пастуха
Солнцем травушка вся повыжжена,
Копытами стад поистоптана,
А вблизи шумит поле хлебное,
Скот куда загнать, не могу понять.
Нет водицы здесь, жажда груди жжёт,
Овод спесь свою хочет выплеснуть,
Чёрной тучею, жгучей молнией
Кружит бешено над коровами.
А вблизи каймой — лес -дремучий бор,
Там прохлада есть и травы простор.
Коровёнки все поизмучились
И, подняв хвосты, к полю ринулись.
Я кнутом махал и во след кричал.
Только толку что? Поле сгублено.
Как я стану сейчас пред директором?
Что он скажет мне, что он выплеснёт?
Духовный хлеб
Печальный день. Метелит дождь.
Промокло всё: земля и небо.
Вдали мне не хватает хлеба,
Того, какой ты мне даёшь.
Душевный, чистый, озорной,
Приправленный перчинкой жизни.
Он для меня — бальзам живой,
Ведущий в бой за честь Отчизны.
А это выше всяких слов.
Так будь же друг здоров и честен,
Духовный хлеб — твердынь отцов,
Здесь ложь и кривда не уместны.
В халате белом женщина простая,
Она пришла ко мне в тот час,
Когда от боли в сердце, замирая,
Я ждал её, волнуясь и сердясь.
И вот пришла она, сказала тихо:
— Вы не волнуйтесь так, не надо слёз,
Из под ножа стального убежало лихо.
Теперь выздоровление придёт.
Я ей в глаза взглянул и вдруг увидел,
Как по лицу стекает крупный пот,
А на висках белеет светлый иней,
Её переживаний ранний плод.
Да разве мог тогда я не поверить,
Когда она вошла чуть-чуть дыша,
С улыбкой человека, где ж нам мерить!
С простым понятьем медика душа.
Моя радость, любовь и мечта,
Будь же ты благосклонной ко мне,
Не гони же меня так спроста,
Окунись в моём сердце, огне.
Может холод растает в груди.
Может ласково вспыхнут глаза.
Ты лишь только ко мне подойди,
Грудью к сердцу прижмись и тогда,
Бурно сердце твоё — соловей
Всколыхнётся, вспорхнёт, полетит,
Умножая любовный елей,
— Я люблю, я люблю, — затвердит.
Исток
Это стихотворение посвящается моему отцу
Ивану Павловичу, погибшему на фронте.
Деревня милая прижалась исстари.
Здесь я бывалоча любил неистово,
Хранил родную суть, попробуй выспори,
Когда в крови моей извивы вышнего.
Да не того, что в церкви, каючись,
Меня просили от грехов избавиться.
Я русский есть, и в этом мире знаючись,
Пошёл на бой с врагом не ради славиться,
Ведь Русь в беде и страны рядышком,
Чума фашистская над миром гаится.
Пусть я умру от пуль и лягу в полюшке,
Зато страна моя живёт, не мается.
И моя Марьюшка, и мои детушки,
Всё то, что есть во мне от этой землюшки.
Это стихотворение посвящено моему товарищу Саше,
с которым вместе работали на производстве, и помогали совхозу.
Он был весел, счастлив и радостен. С ним было всем очень хорошо.
Тишина в заречном парке,
Кое — где прохожие идут,
Вон «дружки», ведь им от водки жарко,
Руки чешутся, как удержаться тут.
Подошли, спросили:
— Эй, ты, кореш!?
Кто она тебе — твоя жена?
— Да жена, а что ты хочешь?
— Не твоя она, ему должна.
— Врёшь, — сказала девушка пугливо, —
Я тебя не знаю, кто ты есть
Он её взял за руку игриво,
Постарался в сторону отвесть.
— Милая, беги, беги скорее, —
Крикнул друг её, и тут
Помутилось небо голубое
В облаке кровавых чёрных пут.
Падал снег на голые деревья,
И тропинка белою была.
Крик в ночи: «Им нет доверья».
И луна за тучи вдруг ушла.
Миг. И снова крик. И он упал.
И девушка назад, забыв о страхе,
К нему рванулась, он ещё дышал.
Кровь утекала по его рубахе.
— Прости, прости меня, родная,
Я умираю, нет уж больше сил.
Живи, живи, беды не зная,
Запомни, что тебя я так любил, —
Сказал он и затих, она рыдая
К нему склонилась, ветер вдруг завыл.
Его «дружки» от страха замирая,
Рванулись прочь, их страх смутил.
Ты со мной не говорил в открытую,
Хоть и назывался другом мне,
Видно, помнишь встречу ту обидную
И мою оплошность при луне.
Кровь во мне тогда взыграв кипучая,
Я ответных чувств не удержав,
Ей сказал — «Люблю тебя, ты лучшая!»,
Ты дружище мне не помешал.
И ушёл с душою леденящей,
Затаив глубоко боль свою,
Только ветер, над землёю шелестящий,
До меня донёс тоску твою.
И сейчас проходишь на приветствие,
Лишь в ответ киваешь головой,
Ночи той коварной это следствие
И любви не разделённой той.
Галдят встревоженные чайки,
Рвут рыбу прямо из сетей,
А мы идём по скользкой гальке
Под шум прибрежных камышей.
Верёвкой режет больно плечи,
И солнце жжёт и ветер бьёт,
И от разгульной речки речи
В груди тревожно сердце мрёт.
И вот, устало развалившись,
Лежим мы в шёлковой траве,
Кто ест, кто спит, крючком согнувшись,
А кто мечтает в тишине.
Ухой горячей подкрепившись,
Встаём, и снова буруны
Воды встревоженной винтами,
Сверкая, брызжут позади.
Шумит и стонет ветер за окном,
Позёмка бьёт в распахнутые двери,
И воют, надрываясь злобно звери,
Невдалеке деревни за холмом.
Мать топит печь, и семеро ребят
С кроватки, с печки свесили головки,
Глотая слюнки смотрят на окошки,
Они страдают, но молчат.
А по деревне ходит почтальон.
То там, то тут прорезав тишь земную
Раздастся крик, и кто-то упадёт
Без чувств, прокляв судьбу лихую.
И мать стояла у окна.
Вдруг непонятно зашаталась,
В глазах от боли пелена.
В тот день отца у нас не стало.
На исходе воскресного дня,
Под весёлые звуки гитары
Мне хотелось вскочить на коня
И умчаться скорее с бульвара.
И умчаться в леса в глухомань,
Где в тиши я найду утешенье,
Ты попробуй, попробуй достань,
Прояви хоть чуть-чуть свое рвение.
Ты сегодня со мной холодна,
Не пробить твою стенку молчания.
Ни к чему нам сегодня свидание.
Боже мой, на исходе весна.
Звёзды на небе ярко зажглись,
Утихает веселье хмельное.
Я зову, я кричу, возвратись
Моё юное счастье шальное.
В семнадцать лет я прибыл на Урал,
В кармане удостоверение тракториста,
И принял нас молчанием вокзал,
От инея зеркально — серебристый.
Потом машина, тяжело урча,
Неслась куда-то в степи Оренбуржья,
Но юность не давала стрекача,
И от бессонницы синели полукружья.
Но кто дал юности характер огневой?
Тот знал, что можно было положиться
На нас. Сказали мы, тогда: «Не вой!».
Такой расклад нам мог тогда присниться.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.