Бесплатный фрагмент - Костя Юханцов и Перекрёсток Бесконечности

День первый
Есть многое на свете, друг Горацио

Весной в школу ходить особенно не хочется. Конечно, зимой тоже не хочется. И осенью. Но весна — это совсем не для школы время. Идёшь по улице, а солнце — в каждой капле. Ещё и моргнуть не успел, а капелюшка с крыши сорвалась, об асфальт разбилась, и — целый маленький фонтан. Или фейерверк. А брызги — словно живые. Даже кажется иногда, что они смеются. Никто этого не видит. Только я и Миха. Может, конечно, ещё кто-то. Но я не замечал.

В общем, кое-как мы субботы дождались. Если б у нас шестидневка была, как у «игральцев», ну, это которые в «Интеграле» — соседнем лицее — учатся, то был бы полный алес, совсем бы свихнулись. Правда, и пять дней учиться, когда каждый день по три (а иногда и по четыре) пары, это тоже не в кайф и ни в жилу. Нужно быть челом из титана, чтоб от этого не прогнуться. И не многие из наших долетали до середины занятий. Сруливали. Кто в кафе — по мороженому вдарить, кто в кино, кто — просто так, домой к одному из — музыку послушать. Но мы с Михой парились на уроках, как невменяемые заучки. Честно. Без порыва откосить. И не потому что ботаны. А потому, что родителям пообещали по итогам шестого. В шестом мы, откровенно сказать, на уроки почти не ходили. Вместо занятий двигались на «коробку» — в футбол или хоккей погонять или, скажем, направляли ход своих шагов «во мрак библиотек», как выразился однажды наш историк Иван Андреич. Но в конце года всё это вылезло, и пришлось отвечать по всей строгости. М-да… Мало приятного. И нам ничего не оставалось — только раскаяться в содеянном и дать торжественный зарок, что мы более никогда и ни при каких обстоятельствах. Вот теперь и расхлёбываем. Но слово — дело святое, нарушать нельзя.

Короче, дождались мы субботы… Да, простите, забыл представится… Мы — это я — Костя Юханцов и мой закадычный, а иной раз, заклятый друг Мишка Скобелев. Так вот… дождались мы еле-еле субботы, и в десять утра уже карабкались на Горячую. Через Цветник не пошли, там кругом дорожки, скамейки, и сколько вверх не иди, а сплошной Булонский лес. Неинтересно. А вот тут — и скалы, и цветы всякие уже, а склон почти вертикальный, будто на Джомолунгму лезешь. Да и грязи под ногами нет — косогор солнечный, ветреный. Ползёшь, пыхтишь, чувствуешь себя первопроходцем чужедальних земель. Вылезли мы на середину, присели. И смотрим мечтательно на Хребет. А как не смотреть? Солнечный снег вершин укрыт утренней дымкой. А марево — то бирюзовое, то розовое, а то и совсем золотое.

— Нет ли у тебя трубки, старина? — сказал тут Миха. — Я свою дома забыл, а уж больно курить охота.

— Невероятно жаль, друг мой, — ответил я, — но, когда моя славная «Ласточка» потерпела крушение у берегов Груима, мне пришлось спасаться вплавь. Верно, тогда я и обронил свою трубку.

Мы засмеялись.

— Ладно, — сказал тогда Миха, — помнишь пещеру?

Я вопросительно качнул головой влево. Мол, эту?

— Ага, — кивнул Миха.

— Если не сейчас, то когда же? — проговорил я.

И мы пошли траверсом — чуть вверх, чуть вбок. Там — левее и выше — темнело, зияло жерло пещеры. Той самой тайной пещеры, куда мы так прошлый раз зайти так и не решились. Ну да, побоялись. Мало ль, что там? Начиная от бомжей, кончая всякими извращениями пространства…

— Сударь, а не найдётся ль у вас огнива? — едва отдышавшись, проговорил я.

— Без сомнения, — важно ответствовал Миха, — и огниво и трут.

И протянул мне зажигалку.

— Вы весьма любезны, — я похлопал его по плечу.

Мы добрались до входа. На пороге дрожала вода. Падала откуда-то сверху. Мы переглянулись. Крохотное озерцо образовывало собою окружность диаметром не более тридцати сантиметров, но не уходило ли оно вглубь до самого центра земли? Мы этого не знали.

— Константин Сергеич, — промолвил Миха, — а не соблаговолите ль пройти вперёд? Коль не устрашитесь.

— О нет, боязливость нивкоежды не была свойственна нашему роду, — не сумев сдержать смешок, сказал я и ступил внутрь — прямо в объятия немого, рябого мрака.

— Сударь, — оглянулся я, — не будете ль вы столь…

Но Миха уже держал в руках свечку. Тут надо сказать, что фонарики у нас в рюкзаках, конечно, имелись, да и в телефонах фонарики есть, но — согласитесь! — идти в пещеру с фонариком — это даже как-то пошло. А свечка — это совсем другое дело!..

Осмотревшись, мы увидали выщербленный временем и водою жёлоб, уходящий своим истоком вглубь подземелья.

— Слушай, — буркнул тогда я, — ты внимательно читал «Княжну Мери»?

— Ну, да… — развёл руками Миха, — внимательно, дальше некуда. — По внекласске как же ещё читать?

Тут мне так и захотелось поставить смайлик, но я только проговорил:

— Миш, у тёзки твоего, у Юрьича, что-то было про провалы, но, карамба! — совсем не про тот Провал, который…

Мишка взъерошил свою белобрысину, потёр лоб, покачал головой.

— Не, брат, «Три Мушкетёра» помню, «Таинственный остров» помню. Чёрт, даже что-то из Байрона помню. А здесь, — он похлопал по затылку, — не помню.

— Плоховасто, — вздохнул я. — Я тоже ни фига не помню. Но такое ощущение, что тут этих провалов девать некуда. Только ступни, и провалишься. Но Эм Ю был чувак неровный. Да и времени у него не было… в двадцать семь уже…

— Ты мне голову не вымораживай, — просипел Миха упырьим клокочущим тенором. — Идём? Или как?

— Как! — я рубанул сыроватый воздух ребром ладони. — Идём!

Мы запалили ещё несколько свечек. И пошли. Я впереди, Мишка чуть сзади.

Сперва пещерка вела нас прямо. Гладко и не спеша. Потом пол её немножко начал опускаться, повёл нас левее.

— Миш, — я остановился, достал мел, — будем чертить, иначе заблукаем, нафиг.

— Чертить от слова «чёрт»? — не преминул вставить Миха.

— Не от него, ну его… — попробовал отшутится я, но в глубине пещеры это выглядело жалкой попыткой найти чёрную кошку в чёрной комнате.

Мы притормозили. Я вытащил из рюкзака мел, провёл по стене жирную линию.

— Мальчику-с-пальчику помогло, и нам поможет, — прошептал я.

— Спальчик там огрызки кидал, — проронил Мишка, — а не указалки рисовал. А потом его людоед сожрал. Это Том Сойер с Бекки отметки ставили, насколько помню. Впрочем, милейший, старею, память уже не та…

Хорошо, что Миха вовремя попробовал пошутить. А то уж у меня что-то и коленки заплетаться начали. Грот уходил вниз, кроссовки скользили, свечки мерцали, а временами из глубины набегал тяжёлый, смрадный ветер, будто б это храпит уснувший триста лет назад Змей Горыныч.

— Надо сделать привал, — сказал я, — выпить по стаканчику крови черепахи, иначе нам не дойти.

Вот, честное слово, не помню, где я вычитал, что туземцы Южной Америки пьют кровь черепах. Хотя, в принципе, я мог это и выдумать, с меня станется.

— Согласен! — выпалил облегчённо Мишка и тут же, сбросив рюкзак, уселся на щербатый пол грота.

Я даже немножко мысленно поблагодарил его за готовность немедля откликнуться на порыв моей минутной слабости.

— И что, сударь, поищем приключений на свою превратную судьбу? — проговорил я, доставая из клапана рюкзака бутылку минералки.

— Непременно поищем, сударь, — откликнулся Миха.

Но здесь всё как бы застыло, а веснушчатое лицо моего друга внезапно отобразило невразумительное волнение.

— Что? — бросил я. — Мих, ты чё?

— Это… — внезапно серьёзным тоном проговорил Мишка, — ты видишь?

— Куда? Где?

Я пока ещё не встрял.

— Да вон же!..

Я бросил взгляд вперёд, сделал шажок, посветил огнём свечи.

— Ох… — только и вырвалось у меня.

На потрескавшемся потолке пещеры висела, словно припаянная к нему, длиннохвостая металлическая звезда. В четыре конца. Луч где-то, пожалуй, сантиметров по двадцать, ну — это чуть длиннее, чем растопыренные донельзя мои большой и указательный пальцы, на оконечности — рубин или алмаз, или изумруд, нет, в самделе, самоцвет какой-то, яшме не родня, яшму-то я на речке повидал сколь хочешь. А в серёдке — совсем что-то невозможное — словно солнце горит. Я даже зажмурился, показалось, ресницы опалило. Что ж это такое? Да кто ж знает… Но при первом же взгляде становилось понятно, что если только попробуешь эту штуковину оторвать, то… как там в сказках? — не сносить тебе головы.

— Миш… — я почти, можно сказать, прошелестел, — чёй-то?

Тут Мишка очнулся. Приблизился. И тоже начал смотреть во все глаза.

— Фигасе… — только и смог пробурчать он невнятнисто.

— А я про чё… — прохрипел я.

— Заберём?

Но я понял, что Миха и сам этого не хочет.

— Угу, — хмыкнул я, — прям щас. А потом придёт великан Святогор и спросит: а где моя звезда вечности? А мы скажем, да, это мы с Михой взяли… а, скажет тогда Святогор, тогда и головы вам долой!..

— Да ну тебя, Костюха! — хрипло крикнул Мишка. — Как наплетёшь, так хоть убейся!..

Он ещё что-то хотел добавить, да не успел. Эхо сперва раздалось. А потом и шаги заслышались. Мы с Мишкой вскочили на ноги, но куда тут спрячешься?!

— Здравствуйте, отроки, — пророкотал он — седобородый великан, входя под свод и пригибаясь под тяжестью потолка. — Вы пришли, ну да, так в пророчестве и говорилось. Вы открыли звезду истины, стало быть, вам меч хаоса и укрощать! А не сможете дело справить, так не взыщите, голову с плеч!

— Карам… ба… — пролепетал я, вжавшись в каменную стену, чувствуя, как ручеёк липкого пота стекает по хребту. Мишка у противоположной стены мелко дрожал. В его руке я увидел большущий камень. Что ж, может, это и финиш, но пусть, гад, отхватит сперва. Я быстро наклонился и тоже схватил здоровенную каменюку, пытаясь не выронить свечу.

Но тут великан как-то враз побледнел, потрескался и осыпался с тихим шуршанием на пол. Так что и пыли не осталось. А на его месте возникла тоненькая, русоволосая, наших, примерно, лет девчонка, одетая почти как мы — штаны-футболка-куртка. И, по всему, видок мой и Михин её здорово рассмешил. Потому что она поглядывала на нас, прикрыв лицо ладошками, и заливисто хохотала.

— Эй, ты кто? — буркнул я.

— А куда… как это?.. — слегка запинаясь, выдавил из себя Мишка.

— Ой, вы только не обижайтесь! — воскликнула русоволосая. — Просто, ну как тут удержаться? Идут такие двое… один другого пугает… великан Святогор, говорит… вот я и…

И она снова залилась смехом.

— Простите! — проговорила она наконец. — Я — Настя. А вы кто?

Мы представились. Даже руку ей почему-то пожали. Первый раз здоровался за руку с девчонкой. Как-то оно не по-нашему. Но, оказывается, ничего, можно, даже понравилось.

— А здесь-то ты зачем? — проговорил я. — И как ты это сделала?!

— А вы оттуда пришли что ль? — вместе ответа спросила она, мотнув головой в сторону скрытого поворотом входа в пещеру.

— Да, оттуда, — раздражённо буркнул я. — Откуда ж ещё? Так как — всё это?

— Невероятно… — протянула Настя. — Давно оттуда никто не заявлялся… Лет сто уж… Какой сто? Больше! А я тут живу, ну, вон там, то есть. Как сделала? Да просто. Представлятель включила.

И она повертела перед нашими носами штуковиной здорово похожей на карандаш весь заплетённый разноцветными фенечками. Сразу было видно, что прибамбасина это чисто девчачья.

— А Святогор — это мой дедушка, — тут же добавила она. — Мне его легко представить.

— Угу… — проронил я.

— Представлятель, значит… — покивал Миха. — А Святогор — дедушка…

— А что тут такого? А, ну конечно, я опять забыла! Вы ж — оттуда!.. Я вам сейчас всё расскажу. Вы не торопитесь?

— Нет! — хором воскликнули мы. — Рассказывай!

— Тогда, может, на мою сторону выйдем? Не боитесь?

Мы переглянулись.

— Чего нам бояться? — как можно более небрежно промолвил Мишка. — И времени у нас — три вагона и пять телег! Пошли.

И мы двинулись. Я достал фонарики, включил. Свечи, наоборот, мы задули и побросали в рюкзаки.

— А что это у вас? — удивлённо проговорила Настя.

— В смысле? — не понял я. — Фонарики. На батарейках.

— Здорово! — улыбнулась девочка. — А мы тут по-другому делаем.

Она вытащила из волос заколку, которая тут же вспыхнула и осветила пещеру ясным розовым пламенем.

— О чёрт, круто! — с уважением пробормотал Мишка. — Про это тоже потом расскажешь.

— Слушай, Настя, — сказал я. — А что за звёздочка-то? И почему меч? И отчего — хаоса?

Но тут пещера как-то внезапно закончилась и мы вышли на каменный порог, с которого открывался потрясающий вид вниз — на небольшой, словно игрушечный городок, утопающий в зелени. Над шпилями, башенками, куполами, камышовыми и черепичными крышами парили низкие кружевные облака, пронизанные солнцем; по улицам, звеня, бежали маленькие жёлтые трамваи; на площади — посерёдке — чем-то, кажется, бойко торговали, играли уличные музыканты, важно и не очень прогуливались люди, скакали-резвились дети; по озерцу — чуть правее городка — ходили вёсельные и парусные лодочки, а слева — вдоль городка — по сверкающим рельсам шёл паровозик, выбрасывая из трубы сизые, тут же лопающиеся, мыльные пузыри. К сожалению, горизонт окутывала густая сизая дымка и привычных нам гор (если тут они есть), мы не разглядели.

Как бы там ни было, но, похоже, мы застыли с открытыми ртами.

— Нравится? — прошептала Настя, счастливо улыбаясь.

— С ума сойти!.. — вымолвил я.

— Обалдеть!.. — покачал головой Мишка.

— Давай-ка присядем. И рассказывай! — выдохнул я.

И снова объяснений мы не дождались. Потому что…

— А вот ты где? Я уж обыскался!

Мы резко обернулись. И раз десятый за последние десять минут опять-таки замерли, разинув от удивления рты. Позади нас стоял бобр. Нет, не просто бобр. Бобр, это, пожалуй, мягко сказано… Поскольку он был наряжен в зелёный костюм-тройку (что не скрывало белоснежной, возможно, даже накрахмаленной рубашки и алого галстука, завязанного дьявольски элегантно), чёрные лакированные ботинки и перламутровую шапочку с зелёным — в тон костюму — пером.

— Настя, — чуть булькающе проговорил он. — И где ж ты ходишь? Я уж с ног сбился. — Тут бобр критически оглядел ботинки, видимо, ожидая увидеть результаты «ножного сбивания».

— Боб, не сердись, — сказала Настя. — Познакомься. Это — Костя, это — Миша. Они пришли оттуда.

— Оттуда??? — Бог округлил и без того круглые глазки. — Что ж… это тебя извиняет. Да, меня зовут Боб.

И он протянул нам лапку.

Что тут сказать?.. Сперва у меня мелькнуло, что всё это — сон, потом я подумал, что здороваться за руку с девчонками — это не самое страшное и необычное в жизни… В общем…

— Здравствуй, Боб.

Протянув руку в ответ, я поймал себя на мысли, что чуть не сказал «здравствуйте», так этот зверь мне вдруг напомнил нашего директора школы.

— Приятно познакомиться, — выдавил из себя Мишка.

— Вы уже всё знаете? — осведомился бобр. — Уже поведала?

— Нет, — ответил Миха. — Ничего она нам не рассказывает. Мы уж двадцать раз спросили.

— Тогда — вперёд! — прокричал Боб. — Periculum in mora! Но! Praemonitus praemunitus, не так ли?

— Так, — машинально кивнул я, пытаясь вспомнить, где я слышал про эти «прамунитусы» и ругая себя за то, что моё знание латыни тупо ограничивалось «пер аспера ад астрой» и «когито эрго сумом».

И взглянул на Настю.

— Промедление… — она наморщила лоб, — опасно… смерти подобно. А кто предупреждён, тот вооружён. Это уже Гораций. Так — вперёд?

— Конечно, — сказал Мишка.– Но, клянусь бородой Ктулху, я не могу взять в толк, как вы сюда залезли. И как нам теперь отсюда выбираться?..

Я огляделся. Мы стояли на скальном карнизе, а под нами ныряла в глубину глубоченная пропасть.

— Эх, молодые люди, — прокряхтел Боб, — это ж — подъёмник.

Он топнул ногой, и наша платформа сперва поползла, а затем помчалась вниз. А по её краям вдруг обнаружились леера, словно вылезшие из камня.

— Учите языки, учите, — наставительно пробубнил бобр, — как без них-то? Хотя… главное — это языки души — смех и плач. На них говорят все люди мира.

— Это тоже кто-то сказал? — я обернулся к Насте.

— Кто-то… — мне показалось, что Боб улыбается, — это я сказал. Прямо сейчас. — Выходим, приехали.

Наше маленькое плато затормозило, загражденья спрятались в скалу. Мы сошли.

— И куда идём? — просил я.

— Заметьте, — подал голос Мишка, — мы уже даже не спрашиваем про всё остальное. А не терпится.

— Всему своё время, — ответил Боб, — и, заметьте, я говорю это не по-латыни.

Да, чёрт возьми, он действительно улыбался!

— А идём мы прямиком… Ктулху в пасть!..

— То есть? Как??? — сказали мы с Михой, замирая, как вкопанные.

— Так, — сухо проронил бобр. — Сделаем привал на пару минут. В самом деле, надо многое пояснить.

— Неужто? — бросил Мишка.

Я тут же растянулся на траве, подложив рюкзак под голову. Миха немедля последовал моему примеру.

— Итак, — со значением промолвил Боб. — Вашему миру грозит страшная опасность. Зло становится сильнее. Баланс нарушен. Вот-вот может начаться большая война. И я думаю, что уничтожают это хрупкое равновесие отсюда. И мне кажется, что я даже знаю, кто это делает. Это — красный колдун…

— Ну, началось… — выдохнул Мишка. — А Гэндальф Серый тут есть?

Тут надо заметить, что ничуть мы не усомнились в словах Боба о грядущей войне. Как только новости в Инете или ТВ глянешь, так не только в шевелюре движуха намечается, но и даже мозги колом встают.

— Никаких серых нет, — терпеливо продолжил бобр. — И Саурона нет чёрного. И Сарумана белого тоже… и синих нет. И бурых. Есть другие. Красный, Лиловый и Оранжевый. Ещё должен быть, вроде б, Зелёный, поскольку звезда — в четыре луча же… и в четыре мира оттуда попасть можно… и иной раз она зелёным слегка мерцает… но, увы, Зелёный никак не обнаруживается. Так вот…

— Боб, подожди! — перебила Настя. — Ты им про нас расскажи немножко. Они ж не знают ничего.

— Да, верно… — бобр откашлялся, потёр лоб. — Настя, может, ты?

— Это — волшебная страна, — сразу же проговорила девочка. — То есть, для вас она волшебная. А для нас она обычная. Тут как посмотреть… Город наш называется Золотник. Мал золотник, да дорог — слышали?

— А я думал, что поговорка — про монетку, — подал голос Мишка.

— Если люди что-то не понимают, — назидательно проговорил Боб, — они пояснение тут же выдумают. Это, как говорится, в человеческой природе. Errare humnnum est. И ничего тут не попишешь…

Настя улыбнулась и покачала головой.

— А есть и другие города. И другие страны, — продолжила она. — И моря, и океаны. И всё, как у вас. Но только тут у нас… с вашей точки зрения, всё волшебное, магическое… И животные у вас, как я знаю, не говорят…

— Да, странный у вас мир, — с сожалением вымолвил бобр. — А идём мы сейчас к красному колдуну… Имён у него много.

— Кощей, — не удержался я.

— Волан де Морт, — откликнулся Мишка.

— Дружище, не произноси это имя вслух, — отозвался я.

— Кощей — это одно из его имён, — между тем, как ни в чём не бывало, сказал Боб. — Но и по-другому кличут. Змеем зовут, Велесом — ну, это заблуждение, согласен… даже Радегастом иногда. Но не бурым, — он хмыкнул.

— И Кощея нам победить нужно? — с некоторым сарказмом осведомился я. — Иглу найти и её преломить?

— Яйцо, утка, заяц, игла — это всё сказки, — проговорила Настя. — И побеждать мы никого не хотим. Поговорим просто.

— С Кощеем? Поговорим? — я пожал плечами. — То есть, мы его попробуем урезонить. Попросим. А он проникнется. И ворожить против нас перестанет. Так что ль?

— Ну да. А почему нет? — Настя посмотрела на меня с интересом.

— Нет, ты правда думаешь, что с колдунами надо не воевать, а разговоры разговаривать? — недоумённо проворчал я.

— Ну… мы попробуем. У нас тут никто никогда ни с кем не воюет… А если не получится, то вот тогда!..

Она даже зажмурилась.

Что тут скажешь?

— Ладно, пошли, — буркнул Миха. — Показывайте, где тут ваши колдуны.

Спустившись по склону, мы двинулись по мощёной синеватым камнем тропе.

— Базальт? — подумав блеснуть эрудицией, спросил я.

— Ну… да… — не сразу ответила Настя, — это, скорее, бирюзитовый пироп… у вас такого нет, у вас там все пиропы красненькие.

— Настя, а ты всё знаешь? — сощурился Мишка.

— А что — похоже?

Я увидел, как в зелёных Настиных глазах заплясали смешинки.

— Так… — проговорил я. — Колись!

— Да это ж — поле! У вас там и поля нет, что ли? — рассмеялась девочка.

— Угу, поле… — буркнул Миха, — поле чудес… а это — что?

— Ну вы даёте… Как вы вообще там живёте?

— Постой, — сказал я, — это, наверное, как у нас Инет.

— Как у вас что? — не поняла Настя.

— Сеть. А там есть всё. Люди туда контент грузят, а все могут что-то найти. Так?

— Люди? — переспросила девочка. — Надо ж… А у нас в поле никто ничего не… грузит, не складывает. Оно всё там само собой. Только что-то появилось, а может, даже и не появилось ещё, но будет когда-то, а в поле оно уже есть. И всегда было. Ещё его называют Великим Сиянием.

— Так откуда оно — это всё — в поле? Кто закачивает? Природа, что ль? — произнёс озадаченно Мишка.

— По-разному говорят. Кто — природа, кто — Бог, — ответила Настя.

— Бога нет! — твёрдо вымолвил Миха.

— Это вопрос спорный, — сказал я. — Есть многое на свете, о друг Горацио… Лучше скажи, — я обернулся к Насте, — как оттуда инфу достать?

— Поле — везде. Думаешь про то, что надо. И берёшь. Можно просто рукой взять и в голову положить. Или открыть и прочитать.

— Супер! — сказал Мишка. — А у нас — смотри как.

Он вытащил телефон, но через секунду разочарованно хмыкнул.

— Ага, разогнался. Сети совсем нет, даже антенны нет.

— Настя, мы потом на нашу сторону сходим, мы там тебе всё покажем. Тут наша техника не работает… Миха! — вдруг опомнился я. — А как же мы теперь домой позвоним?! Надо ж сказать, что к обеду не придём!

Мишка озадаченно остановился.

— Я думаю, никто вас не хватится, — беззаботно проговорила Настя. — У вас часы есть?

— В телефоне, — кивнул я.

— Идут?

Я глянул. И обомлел.

— Мих, мы во сколько на Горячку влезли?

— В десять, примерно… ух ты! Мы тут уже больше часа, а прошло…

— 12 минут прошло, — подтвердил я.

— И из них вы минут десять провели в пещере, где время для всех общее, — сказала Настя.

— И как это понимать? — с некоторым облегчением, произнёс я.

— И понимать нечего, — весело прощебетала девочка, — у вас там минутка пробежала, а у нас — для вас — целый час прополз. Вот так!

Я думаю, что если б мы были знакомы поближе, то она б тут скорчила какую-то смешную рожицу.

— А если ты к нам попадёшь, тогда что? — я глянул на Настю.

— Зеркально. Наши как-то ходили. Тут — минута, там — час. Так что, всё нормально. И меня искать не начнут, если я у вас там на денёк… — она демонстративно выхватила из «поля» клочок спрессованного воздуха, развернула, прочитала, — ага, на денёк, как у вас говорят, «зависну»! — подытожила она.

Мы рассмеялись.

— А где Боб? — вдруг спохватился Мишка.

За разговором мы совсем про него забыли. А он ковылял далеко позади. Отстав метров на пятьдесят. По всему было видно, ходок из него неважный.

— Совести у вас нет! — прокричал он. — Несётесь сломя голову.

Мы остановились. Город начинался с радуг. Их невысокие переливающиеся арки стояли в ряд друг за другом и образовывали над дорогой анфиладу в несколько десятков метров длинной. Красиво было неимоверно.

— Сэлфи сделаем? — предложил Мишка и тут же вытащил телефон. — Идите сюда.

— Что сделаем? — переспросила Настя, впрочем, подходя.

— Фотку, — сказал я. — Щас покажем, не бойся.

— Ну хорошо, давайте.

Мы поставили Настю в середине, крикнули: «улыбаемся!»…

— Отлично! Вот, смотри.

Настя вгляделась.

— А-а-а… — протянула она, — так это щёлк!

— Ну, в некотором смысле, щёлк, — с улыбкой согласился я. — Мы так иногда и говорим: «щёлкнуть».

— Не, ты сказал «фотка», а мы говорим «щёлк». И… как это?.. Сэфа?

— Сэлфи, — подсказал Миха.

— Она, — засмеялась Настя, — так вот, мы тут говорим «себяшка».

Тут уж мы с Михой не удержались от смеха.

— Смешное словечко какое, — еле отдышался я.

— Хорошее словечко, — проговорила девочка с некоторой назидательностью. — Уж получше вашей глупой сафы!

Мы с Мишкой снова рассмеялись.

— Фиг с ним, — великодушно согласился я. — Себяшка — это круто!

— А можешь сделать? — сказал Миха.

— От нефиг делать! — принимая наш тон, ответила Настя. — Становитесь, только я, чур, снова в центр.

Мы опять придвинули друг к другу головы, улыбнулись, а девочка, протянув вперёд руку, щёлкнула пальцами.

— Всё!

— Всё? — переспросил я.

— Глядите.

Настя подхватила из воздуха синеватый лоскуток, развернула, разгладила. А нам осталось только ахнуть. Пожалуй, это было самое крутейшее сэлфи в мире! Мы там были просто как живые.

— Отпад, — только и сказал Миха.

И добавить к этому было нечего.

— Движение — оно, конечно, жизнь, — послышался сзади хрипловатый басок бобра, — но я себе по брусчатке уже весь хвост стёр.

— Боб, — сказал Миха, — может, ты это… домой пойдёшь, а мы сами… с Настёной?..

— И не надейтесь.

— А мы и не надеялись, — ответила за всех Настя, хихикнув.

— Ничего, — проговорил бобр, — у меня тут велосипед рядом.

Мы прошли сквозь арки и направились по улочке между ладных разноцветных домиков.

— Вот сейчас… это у нас… улица Радужная… — заговорил Боб, — через пять домов — поворот на Лунную… а там, где ворота с оленями, Красный и живёт.

В общем, пять минут — и пришли.

Я толкнул ворота, песчаная дорожка провела нас между кустов, если не ошибаюсь, жасмина, и мы оказались перед дверью.

— Звони! — сказал Боб.

Я оглянулся на Мишку, на Настю. Они кивнули. Мол, раз уж припёрлись, так что ж тянуть?..

Вздохнув, я дёрнул шнурок — тугую косицу из кожаных полосок с бахромой внизу. Где-то в глубине послышался тихий звон — словно пробили настенные часы. И двери открылись. На пороге стоял высокий сухощавый человек в каком-то расписном, едва ль не пиратском, сюртуке, красных ботфортах, в рубашке с пышным жабо. Я пошарил глазами, но шпаги на боку не приметил. Треуголки на голове тоже не обнаружилось. Лет ему было, пожалуй, около пятидесяти. По нашим меркам. Седые волосы, стрижка аккуратная такая с чётким пробором. Щёточка жёстких чёрных усов. М-да… Просто капитан Блад на пенсии. И это — Кощей?..

— Здравствуйте, — нарушила молчание Настя. — Мы к вам в гости. Нам поговорить с вами надо.

— Очень надо, — добавил я.

— Гости? — несколько удивлённо промолвил «пират». — Но гости… это же — замечательно! Проходите же, проходите, — он широко улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. — Чаю? Есть лимонады, соки… Скажите, как вас величать?

Мы скороговоркой назвали свои имена. И прошли в комнату, заваленную бумагами, книгами, инструментами. У стены, напротив окна, стоял мольберт с холстом, повёрнутым к стене.

— Мне морковного, — сказала Настя.

— А мне чайку с вишней, — проговорил Боб.

— Ладно, нам тогда лимонад, да, Мих? — я оглянулся на друга.

Мишка махнул рукой, мол, не против.

— С чем? — склонив голову, осведомился колдун.

— Ну-у… а с чем у вас есть? — сказал я.

— Со всем! — ещё шире заулыбался Кощей. — Но порекомендую со смородиной и корицей. Мне такой больше всего по нраву.

— Хорошо, спасибо, — буркнул я.

Всё страньше и страньше выходило. Говорящие бобры, это, оказывается, полная ерунда по сравнению с добрым Кощеем.

Между тем, хозяин похлопал в ладоши, и вокруг образовалась немалая суета. Чашки, ложки, бутылки замелькали в воздухе, одни напитки смешивались с другими, что-то сыпалось, звенело, подпрыгивало.

— Присаживайтесь! Угощайтесь! — Кощей указал нам на кресла; так и почудилось, что он мне сейчас подмигнёт.

— А теперь говорите. Так интересно узнать о целях вашего визита!

Он уселся напротив, закинул ногу на ногу.

В начищенном до блеска чайнике я разглядел задумчивую Мишкину физиономию. Он говорить явно не собирался.

— Мы вот с чем… э-э-э… в общем, тут такое дело… — промямлил я, краснея от собственного косноязычия. — Мы из другого мира, из того, что там — за пещерой. И у нас люди всё время воюют. И нам сказали, что вы…

— А, вот в чём… Извините, что перебиваю!.. Я вас понял! Говорят, что из-за меня скоро там у вас будет страшная война… и человечество себя в этой бойне уничтожит… Ядерная. Так у вас говорят?..

Я облегчённо выдохнул, кивнул.

— Жаль, чрезвычайно жаль!.. — грустно проговорил колдун. — И, видимо, да, моя вина в этом есть… но… если б вы знали, как я этому противлюсь! Не подумайте, что я тут с вами затеял игру в парадоксы и софизмы. Вот, полюбуйтесь!

Он стремительно поднялся, прошёл к мольберту, рывком развернул. С полотна на нас взирал, нарисованный чёрным и белым, сам хозяин.

— Автопортрет, — подтвердил он. — Я, видите ли, иногда пишу. Но в этот раз желание запечатлеть себя в красках было столь сильным, что я не мог ему противиться. И взялся. Взялся рьяно. А что вышло? Кляксы!.. Грязь, муть!..

Кощей развёл руками. Устало прошёл к дивану, присел.

— Я брал для этой картины самые яркие, сочные колера, но всё обращалось либо чёрным, либо белым. И никаким другим. Гляньте сами!

Мы встали из-за стола, сгрудились перед картиной. Портрет был разделён на две половины. Белую и чёрную. А посередине тянулась ровная серая полоса. Сказать по чести, я не разглядел на картине никакой мути, и клякс тоже. «Но он — художник, — мелькнуло в голове, — он так видит».

— Я долго об этом размышлял… но теперь я уже знаю, как это понять, — продолжил колдун.- Эти два цвета — это две правды. И они противостоят друг другу.

— Правда и ложь? — не понял я.

— Нет, нет, — тут же откликнулся хозяин, — не правда и ложь! Ложь тут совсем не при чём! Именно две правды. И они направлены друг против друга.

— Но как же так? — удивлённо сказала Настя. — Ведь так не бывает!

— Ещё как бывает, — подал голос Боб. — Это, знаешь, как если один видит шестёрку, а другой стоит напротив и видит девятку. И оба правы, хоть ты их режь!

— Точно! — обрадованный поддержкой, воскликнул Кощей.

— А серая полоска? Это всё-таки ложь? — спросил Миха.

— Не знаю… — Кощей виновато потёр подбородок, — возможно. Правды смешиваются на границе цветов, мнений, противоречий… И получается полуправда… или полуложь… Кто её разберёт.

— А чёрная правда — плохая? — снова подал голос Миха

— Нет. Просто другая, — ответил Кощей. — Вот у Константина глаза чёрные, они что — плохие?

Все посмотрели на меня.

— Хорошие у меня глаза, — сказал я с улыбкой, приподнимая веки.

— Конечно, хорошие, — с готовностью подтвердил колдун. — А чёрная смородина, на мой взгляд и вкус, лучшая ягода в мире. Так что… Но не в этом дело, — словно б спохватился он. — Дело в том, что я никак не могу закончить картину! Вот если я её всё-таки допишу, то все противоречия будут исчерпаны. И тогда миру больше не будет грозить война.

— Ясно… — сказал Боб. — То есть, не очень… Что мы можем сделать?

— Мне нужны новые, свежие, не побоюсь этого слова, истинные краски! — с жаром проговорил Кощей. — И я буду рисовать.

— Мы попробуем найти, — сказала Настя.

— Да, — произнёс я. — Попробуем.

— Видимо, нам придётся откланяться, — прокряхтел бобр, — tempus ждать не умеет…

— Увы, увы, — покивал хозяин. — Но я буду вас ждать!

Мы деловито попрощались и вышли. Боб тут же с необычной для него прытью метнулся к соседнему дому, залез в самую гущу кустов и через пару секунд выехал оттуда на трёхколёсном велосипеде.

— Так-то оно надёжней! — победно задрав подбородок кверху, гаркнул он. — Вперёд, друзья! За мной!

И нажал на педали. Нам ничего не осталось — только бежать следом.

Боб притормозил домов через тридцать.

— Раз ему нужны краски, — пробубнил он, словно разговаривая сам с собой, — то, стало быть, нам нужен художник. Верно?

— Верно, — подхватил я.

— А где тут живёт художник? — тут же задал вопрос Миха.

— Я знаю, — сказала Настя. — Поскольку нам нужен не простой художник, их тут много… То нам нужен…

— Солнышко, ты абсолютно права! — перебил её Боб. — Нам следует идти к художнику, который рисует невидимые картины!

— Я тоже могу рисовать невидимые, — язвительно проворчал Мишка.

— Э, юноша, — прокряхтел бобр, — ты не знаешь, что говоришь…

— Ладно, тогда — кого ждём? — улыбнулся я. — Потопали!

Настя взяла нас с Мишкой за руки, и мы помчались вперёд. А Боб рассмеялся и покатил следом.

Улицы становились всё шире, а прохожих всё больше. Причём, навстречу нам шли не только люди, но и всякие животные. И одеты они были (и говорили тоже!) вполне по-человечески! И все передвигались на задних лапах! Так что мне стоило большого труда не пялиться на них во все глаза.

— Настя, слушай… — я перешёл на шаг. — Я вот что подумал… Тут у вас волшебная страна, все творят волшебство напропалую. А чем колдуны отличаются? Или выделяются? У нас-то понятно. Все — обычные, а если кто-то вдруг ворожит, то это сразу видно… Ну, то есть, у нас ничего такого нет, но теоретически… у нас все сказки на этом построены.

— Это вам так кажется, что все тут ворожат, — проговорила Настя, — а мы тут просто живём. И только пользуемся магией. Как вы пользуетесь вашими телефонами и сетью. А колдуны — они могут менять, могут создавать.

— Как наши учёные? — спросил Мишка.

— Да, наверное. Хорошее слово — учёные, — согласилась Настя.

— А страны тут тоже есть? — спросил я. — Ну, там… Китай, Индия, Америка?..

— Конечно! У нас тут почти всё как у вас.

— А эта страна — Россия?

— Да.

— А Советский Союз был?

Настя задумалась.

— Нет, кажется, нет, не припомню. Это у вас так было?

— Ага, у нас… И вы никогда не воевали? Ни с кем?

— Нет, — удивилась Настя, — а зачем?

— В самом деле… зачем?.. — промолвил Миха. — И завоевателей не было? Даже в древности?

— Да нет же!

— А правительство у вас есть? — не унимался Миха.

— Это — которые правят? Нет, нету. А для чего нами править? Мы ж — не лошади, — девочка рассмеялась. — Хотя, это я — про ваш мир. У нас даже лошадьми не правят, — добавила она.

— А у нас и лошадьми правят, и сами… как лошади, — грустно сказал я. — Мы без управления — никак. А Москва тут есть?

— Да, это у нас самый большой город. Народу там, говорят… всё просто кишмя кишит.

— Стой, а Пятигорск-то есть?! Мы же из Пятигорска!

— Успокойтесь, есть, конечно. Он севернее.

— Подожди-ка, вот ты говоришь, всё как у нас, но Золотника-то у нас нет! — осенило меня.

— Если у вас там нет Золотника, то вам не повезло, — сощурившись, промолвила Настя. — И, конечно, у вас не совсем-совсем, как у нас. Но очень-очень многое.

— А законы у вас есть? — Мишка продолжил сыпать вопросами.

— Законы? Конечно!

— Ну, слава Богу, — усмехнулся я. — А какой закон у вас в стране самый главный? У нас — конституция.

— Почему в стране? — опять удивилась девочка. — Все законы — для всех стран, для всех людей. Общие. И какого-то самого главного нет. Они все важные. Есть закон всемирного тяготения, есть про тело, погружённое в воду, есть…

— А, так ты про естественные законы? А этих… как их?.. Социальных… Их нету?

— Да. Про естественные. А противоестественных нам не нужно.

Да, точно иногда говорят: не знаешь, какой смайлик поставить…

— Приехали, — сказал тут Боб.

Он обогнул нас по замысловатой дуге, затормозил, спрыгнул с велосипедика и просеменил вперёд — в распахнутую настежь калитку.

Домик, по всей видимости, был когда-то чудесным. Но теперь от него веяло старостью и болезнью — местами даже штукатурка обвалилась, обнажив рыжеватые, будто умоляющие их спрятать, кирпичи. Да и двор, некогда ухоженный, ныне зарос бурьяном так, что верхушки трав гордо высились чуть не под крышей.

Мы посмотрели на Боба. По всему получалось, что он у нас главный.

— Так, — прогундосил он, оглядев нас с небольшим скепсисом. — Звать художника Мирабор. У него, я слышал, что-то случилось. И он не в духе. И картин сейчас не пишет. В общем, никаких дурацких шуток. И — с печалью в голосе. Договорились?

— Не вопрос, — откликнулся Мишка.

— Угу, — в один голос промычали мы с Настей.

— Раз всё ясно — стучите.

И Боб подтолкнул нас с Михой к двери.

Но стучать не пришлось. Дверь распахнулась сама, и на пороге возник хозяин. В халате («шлафроке» — всплыло в памяти какое-то старинное словцо) и тапках с загнутыми носами на босу ногу. Видимо, здорово он напомнил бы мне «кавалера» с картины Федотова из нашей хрестоматии, кабы не густая, длинная чёрная борода и крючковатый нос.

— А, Б-боб… — слегка заикаясь проговорил Мирабор, — и Настя с тобой… Чем м-могу? Войдёте?

— Войдём, войдём, Мир, — пробурчал едва ль не ласково бобр, — давай, ребята, заходим.

Мы прошли в дом. Комната, в которую нас завёл хозяин, представляла собой образец романтической неразберихи. Повсюду валялись выжатые наполовину тюбики и полупустые банки из-под краски; деревянные щиты, картон, холсты в рамах высились кипами на столе и на диване, стояли у стен; кисти валялись на полу и торчали из ваз, а в углу около окна стояла на полу массивная чернильница с десятком перьев, рядом с которой валялось с сотню исписанных и разрисованных листов бумаги.

— Простите, у меня тут… — пробурчал художник. — Как-то в-всё р-руки не доходят… вот и безладица этакая… не то — чёрт, сам скоро н-ногу сломлю… С кем имею ч-честь? — он обратил взор к нам.

Мы назвались.

— П-приятно, приятно, — дежурно отозвался хозяин.

Критически оглядев комнату, он покачал головой и причмокнул губами.

— М-да… д-дожил…

И он немедля освободил нам диван, небрежно сбросив всё на пол, и указал на него жестом. А сам умостился на подоконнике.

— Ну, я весь — в-внимание.

Теперь явно была Мишкина очередь говорить. И он начал:

— Видите ли, Мирабор…

Я чуть было не успел позавидовать этой витиеватости, но…

— …видите ли, — повторил Миха и запнулся. — Мы тут были у одного человека… и… в общем, нам нужны краски!

— Лучше я буду говорить, — просипел Боб.

И быстренько рассказал всю нашу историю.

— Краски… — выслушав, несколько растерянно произнёс художник, — но к-красок у меня больше нет… я б-больше не пишу. Не пишу к-картин, — тут же поправился он, бросив косой взгляд в угол. С тех пор, как от… — он замялся, — от одной особы нет никаких известий… Теперь я пишу только письма… Причём, должен сознаться, я п-пробовал её забыть! Я… я даже рисовал других. И многих… Боб, ты знаешь, самые лучшие картины — это те, которые не видны. Зритель должен сам, самостоятельно увидеть всё! Зритель — это соавтор, сотворец! Ведь творчество, настоящее творчество, рождается только там и тогда, когда включается воображение. А если воображение художника усиливается, удваивается воображением зрителя, то и художественная сила произведения удваивается, утраивается, я б сказал: утысячеряется! У каждого зрителя — свой взгляд, своё решение, и каждый из них привносит в картину что-то только своё, что-то уникальное!.. И картина начинает жить своей собственной, волнующей, прекрасной или трагической жизнью, обретает миллионы смыслов, обретает судьбу. Но я… Я пытался писать… Только всё, что я не писал после неё… всё это видно. Многие приходили… Любовались. Хвалили. Говорили приятные слова. И ещё говорили, что я стал писать более реалистично, что это, пожалуй, принесёт мне славу, сделает известным, популярным, знаменитым… А на кой чёрт, если я не знаю, где она и что с ней?! И… — он нахмурился, — у меня нет больше к-красок…

Мирабор сполз с подоконника, повернулся к нам спиной. Я про себя отметил, что во время своей пламенной речи, он, кажется, ни разочка не заикнулся.

— А ты можешь сделать краски, если мы тебе принесём нужные ингредиенты? — нарушил воцарившееся молчание Боб.

— Сделать? — в голосе Мирабора послышалась надежда. — Хм… Вам ведь по-настоящему нужно… Р-ради такого… Давайте!

— Продиктуй, что нужно. Ребята. Есть чем записать?

— Конечно! — выпалил я, хватая телефон.

— Тогда… — Мирабор сощурился, словно что-то прикидывая, — во-первых — мёд. Мёд агатовый, и д-должен быть собран во время дикого звездопада. Фунта полтора-два. Во-вторых — пыльца ночной фиалки. Самая лучшая — во время п-предутреннего полёта фей. Это… где-то… с унцию… пять-шесть драхм… может, семь, этого вп-полне хватит… В третьих… сны весенних солнечных зайчиков. Желательно, апрельских. Дюжину… Ты пишешь?

— Да, да, — подтвердил я. — Апрельских. Дюжину.

— Хорошо. Ещё: тень бегущего енота. Думаю, полшема в длину, не б-больше, чтоб где-то полугарнец получился… за глаза хватит… И! — он воздел палец вверх. — Самое главное!.. Три зёрнышка звезды Лувияарь. Без них ничего не выйдет. Но Лувияарь растёт т-только над мостом Чинвад. А как т-туда попасть?..

— Всё? — спросил Боб.

— Да. Как только д-доставите… пару дней — и готово.

— Что ж… тогда мы пошли.

Мы пожали хозяину руки и поспешили прочь. Честно сказать, я был рад побыстрее убраться, очень уж неуютно там было.

— И что? — сказал Миха, когда мы очутились на улице. — Что поделывать будем? Куда путь держать? Кстати, сколько времени-то?

Я достал телефон, глянул. Натикало пока только 10. 12. Но по местному было уже около часа дня.

— Съесть бы чё-нибудь, — сказал я. — Время к обеду.

— Я тоже есть хочу, — поддержала меня Настя. — Идём. Тут кафе есть. Мы там с подружками пончики как-то ели.

— Боб, а мост Чинвад — это где? — спросил я, как можно беззаботнее.

Бобр уселся на велосипед, покряхтел.

— Это, друг мой, за чертой жизни… в Зелёном мире. Вот как перейти через него?.. Это только колдуны знают.

— Снова к Кощею пойдём? — вопросительно пробормотал Миха.

— Не, к Красному бесполезно. Он не знает, он у нас по внутренним вопросам. Это к Лиловому или Оранжевому двигать надо. Это их прерогатива. Мост на меже. А они и есть — пограничники. На самой границе разума стоят. Правда, они… своеобразные… но дальше них никто не видал.

— За мост я пойду, — вдруг сказал Миха.

— Да? — осведомился я. — А как ты возвращаться вознамерился? Если я верно понял, это там, откуда не возвращаются. Верно, Боб?

Тот ответил не сразу. Уехал чуть вперёд, затормозил.

— Верно ты понял, кто мост перешёл — обратно не возвращается. Я пойду. Зёрна найду, и вам брошу. Вам ещё жить и жить.

— Нет уж, Боб, я сказал: я, значит — я, — твёрдо проговорил Миха.

— А почему — ты? — я просто взвился от Мишкиного упрямства. — Ты кто — Орфей, уходящий в ад? Так можешь засунуть свои орфеевы комплексы в… карман. Тоже мне, Данко, блин, с пылающим сердцем!..

— Да, ё-моё, Данко! И Орфей! — зарычал Миха. — Там у нас всё рванёт скоро, мокрого места не останется. Некогда о своей… задней месте думать. Не пойду, так всё одно кранты.

— А почему ты? Такой храбрец?

— Да похрабрей тебя!

— А в рожу не хочешь? — не удержался я.

— Ух, ты! — вдруг едва ль не взвизгнула Настя. — Подерётесь? Давайте! Никогда не видела, как дерутся!

В её голосе звучала явная издёвка. Я исподлобья глянул на Миху.

— Да пошёл ты… — скривился он.

— Сам пошёл, — огрызнулся я, впрочем, уже почти примирительно, — Настя, извини!.. Мы просто две дубины стоеросовые…

— Пожмите друг другу руки, — очень серьёзно попросила девочка.

Мы не возражали.

— Миру — мир? — спросил я.

— Дружба — дружбе, — кивнул Миха.

Мы и не заметили, что уже стоим около кафе.

Нечего и говорить, что в кафе было самообслуживание. И, поскольку про деньги тут никто ничего не знал, всё было задаром. Потому мы набрали всяких вкусностей и уселись за столиком, а стулья тут же подладились так, чтоб нам было удобней.

— С подгужками хохила? — проговорил Миха с набитым ртом.

— Хохила! — беззлобно передразнила Настя. — Прожуй! Подавишься.

— А правда, мы про тебя ничего не знаем, — проговорил я, предусмотрительно прожевав кусок булочки и запив соком.- Ты в школе учишься? А в каком классе? А школы-то тут есть?

— Есть, конечно. В шестом учусь. И уроки у нас такие же, как у вас. Русский, математика, химия, физика… я ж вам про естественнонаучные законы рассказывала…

— Ну да… — буркнул я, — рассказывала. Ясно.

— А магию тоже проходите? — встрял Мишка. — Зельеварение там… трансфигурация…

Настя так и прыснула со смеха.

— Миша!.. Ну как тебе сказать?.. Вот у тебя дома есть… ну, техника всякая?

— Ну? — подбодрил её Миха. — Есть. И что?

— А то… Телефон, да?

— Да, телефон, ноут, пылесос, телевизор, холодильник… ещё целая куча всего… Уже ставить некуда.

— И?.. — Настя глянула вопросительно. — У вас в школе есть предметы такие — холодильники изучать? Или пылесосография какая-нибудь?

Мы засмеялись.

— Прости, — сказал Миха. — Это я книжек начитался.

В общем, в кафе мы провели с полчасика. Пока сидели, я с любопытством понаблюдал за тем, как управляются со столовыми приборами всякие копытные. А управлялись они ловко. При помощи напяленных на копытца маленьких перчаток-манипуляторов, заменяющих им человеческие пальцы. На моих глазах под управлением (так и хочется сказать: в исполнении!) двух зебр, что сидели напротив, эти пальчики, летая над тарелкой, мгновенно разделали пирог, а после отправили кусок за куском в рот. Я тут же подумал, что они, наверное, таким манером и письма в сети, ну, то есть, в «поле» пишут.

— Пора! — прервал мои размышления Боб.

Мы сыто заулыбались и вышли из кафешки.

— Так как? К Лиловому или к Оранжевому? — проговорил я, чувствуя себя витязем на распутье.

— Нет! — словно рубанул бобр; кажется, он уже успел всё обдумать. — Нам помимо зёрен много всячины всякой добыть надо. Наперво к пасечнику пойдём. За мёдом. Настя, как я припоминаю, пасечник — твой дядя?

Девочка кивнула.

— Тогда веди нас.

— И Элли снова повела их по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом, — на память процитировал я.

— Дороти, — незамедлительно сумничал Мишка.

— Пусть Дороти, неважно, — великодушно согласился я.

— А я тогда — Арагорн, или ладно… Фродо! — Миха сделал вид, что примеряет на палец Кольцо Всевластия.

— Договорились, — сказал я.

— А Боб? — принимая нашу игру и сверяясь с «полем», спросила Настя.

— О, Боб, конечно, магистр Йода! Который нас всему учит, — заулыбался Мишка.

— Окей, — подытожил я, — тогда я буду дедом Мазаем. И вас всех спасу.

— Рад знакомству, дед! — Миха хлопнул меня по плечу.

— Принято, — рассмеялась Настя. — Пошли, Фродо и Мазай! Магистр Йода, вы тоже!

— С вами не соскучишься, — покачал головой Боб.

И наша компания направилась дальше.

— А «полем» научишь пользоваться? — обратился я к Насте. — А то тут наша сеть не ловит. Да и поучится хочется. Уж больно лихо у тебя выходит.

— А, ничего сложного, — ответила она. — Вот.

Девочка протянула руку вперёд и словно что-то схватила.

— Тут краткая статья про ваш мир, — она развернула синеватый полупрозрачный рулончик.

— Дети! — сурово прикрикнул Боб. — Я понимаю, что «поле» — это чрезвычайно интересно, даже захватывающе, сам люблю там покопаться, но нам, мягко говоря, некогда. Давайте игрушки на потом отложим.

— Так точно, господин генерал! — рявкнул Мишка. — На потом!

— Боб, ну щас, одну секундочку… — умоляюще протянула Настя. — Пробуй. Задумай что-нибудь и постарайся поймать. Для начала в руку лови, в голову — это потом научишься.

Я остановился, закрыл глаза. Почему-то вспомнился первый том Детской Энциклопедии — «Наша планета». Что ж… И тут же в ладони что-то затрепетало. Я сжал кулак, глянул.

— Ура! — закричала Настя. — Получилось! Читай!

Увы, текст про нашу планету имелся, но в нём зияли многочисленные белые лакуны. А поверху алела помаргивающая надпись: «Вход на страницу выполнен некорректно, возможно, это неполный вариант статьи. Через 20 секунд вы можете направить повторный запрос».

— Для первого раза не хило, — подбодрил меня Мишка.

— А то, — буркнул я.- Идём.

Я раскрыл ладонь, и листочек, вспорхнув, растворился в воздухе.

Минут через двадцать мы вышли на окраину городка, где малость на отшибе стоял домик пасечника. Хозяин сидел на ажурной веранде и пил чай. Приметив нас издали, он радостно замахал рукой. А ещё минут через пять мы уже сидели за круглым столиком рядом с хозяином и угощались.

— Ну, понял уж, понял, вы ко мне не просто… — проговорил пасечник, когда Настя сбивчиво рассказала ему о нашем деле, — а с просьбицей какой… Сказывайте уж…

Я достал телефон, открыл записную книжку, прочитал.

— Агатовый… — потерев нос, проговорил пасечник. — Хм… опосле дикого звездопаду… Дикий токо третьего дня был, а топерь когда?.. Через годок… и то — в лутшем случае… Я-то набрал, да… Но он-то впополам — агатовый и гагатовый. Впротчем… — он пощипал себя за бороду, — выход есть! Подложу под медогонку гагата, а агатовый наверьх сберётся. Я его и вычерпаю осторожненько. Прям ноне и займуся. И художнику снесу. Так что, робяты, не беспокойтеся! Сделаю!.. А вот… что с иными вашими гридиентами поделать?.. Про много не ведомо… Но… Как там? Фиалковая пыльца?.. А знаю, кто споможет! К смотрителю ступайте, на маяк. Знамо дело, есть у него. А нет, так сдобудет… Настюха, егоза, ты-то как?

Глаза его слово засветились. А что ж тут удивительного? Была б у меня такая племяшка, я б тоже сиял.

— Всё хорошо, дядь, мама-папа в норме, в школе тоже. Ты б к деду зашёл, а? Он по тебе скучает.

— Да, тут ты права, — развёл руками пасечник. — Зайду. Вот мёд понесу и зайду. И вам всем мёду разнесу. А то получается, что сижу на ём, аки пёс на бураке… Ни собе, ни людям… Вы чайку-то подливайте. Я вам чичас щёлки покажу, это нас со смотрителем Чирики-Мигирики наснимали, когда мы в опрошлую середу аллейку вдоль горизонта ладили. Ох, знал бы кто, как там всё в упадке! Всё покошено, всё вкривь да вкось!.. Сердце аж зашлось, егда поглянули!.. Ну, мы и давай — и скамьи подчинили, и деревов насажали, и поподмели окружно… Натягались так, что спина цельну седмичку ныла. Но оно ж, коль не мы — то хто? Оно ж, кажный с собя зачинать должон, а не на соседа кивать… он, мол, мызгун да оболтус, так и я таким же буду… Ежли мы этак мыслить заначнём, то тут-то нам и хана…

И он разложил перед нами стопку «щёлков». Как говорится, до и после. Что тут сказать? — молодцы деды! Горизонт после их работы просто блестел — ни тучки, ни пылинки, ходи себе по нему и радуйся! Я, конечно, поймал себя на мысли, что горизонт — это воображаемая линия, где небо как бы сливается с… и так далее… Но в этом мире она — линия — как я только что убедился, воображаемой вовсе не была. А была чертовски реальной.

— Кстати! — спохватился тут пасечник. — Тень енота! Это ж вам как раз-то к Чирикам! У них животинных теней уймы! Они их уж под ноги заместо ковров швыркают.

— Так уж и бросают? — усомнилась Настя.

— Ну, мож, энто я загнул, — посопел пасечник, — но что много, то много.

— Дядь Петро, мы тогда пойдём. А то нам ещё кругом и везде надо. Ладно?

— Коли надо, то поспешайте. Я вам с собой перекус заверну — печеньку там… конфект… хрукту всяку-разную…

Мы поблагодарили, уложили «перекус» в рюкзаки и распрощались. Дедок он был, конечно, малограмотный, но очень славный, правильный какой-то, настоящий. Кабы все такими были…

— К Чирикам? Аль к смотрителю? — я невольно спародировал говор Настиного дядьки.

— Конечно, к маяку пойдём, — безапелляционно произнёс Боб. — Это поблизости.

— Так тут море есть? — спросил Мишка.

— Да, вон за тем холмом. Минут с полчаса пёхом. Кабы не дымка, так вы б его ещё с утёса рассмотрели… Не устали? Хотя, я в ваши годы…

Я глянул на часы. На них значилось 10. 15. Этак мы тут неделю проживём, а нас не хватятся.

— Квест нешутейный вырисовывается, — проворчал Миха, — пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю где.

— Благородный муж не ищет лёгких путей, — заметил я. — Или вы, Михал Юрьич подобного мнения не придерживаетесь?

— Ой! — Настя даже руками всплеснула. — Ты Юрьевич? Как Лермонтов?

— Интересное кино, — проговорил Миха. — А ты-то здесь откуда про него знаешь? Из «поля»?

— Нет! Он же был тут! Давным-давно, правда, моя пра-пра-пра… какая-то бабушка с ним встречалась. Он тогда ещё мальчиком был. Как вы сейчас. Даже младше. А я уж, конечно, в «поле» про него читала. И стихи его читала. Он мне очень нравится!

— И нам нравится, — сказал я. — Мы «Княжну Мэри» уже пять раз перечитали.

Мишка воздел очи горе и бросил на меня косой взгляд.

— У нас его рисунки есть, — сказала Настя. — Он даже, когда маленький был, уже тогда здорово рисовал. Я вам потом покажу.

— Фигасе, — присвистнул Миха. — Неизвестные автографы Лермонтова! Представляешь, сколько они могут стоить!

— Стыдитесь, Михаил, — грозно пророкотал я, — Этому миру неведома корысть…

— Да вот же… — улыбнулся Миха, — неведома… а потому не станем лезть в это болото со своим куликами. Пускай всё остаётся как есть.

И тут мы вышли на вершину холма.

— Взойдя в гору, — со значением произнёс Боб, — обрети не высоту, но — середину. Очень мне нравится придумывать красивые фразы!

А вид открывался невероятный! Лучилось всё — и море, и небо, и облака, и стаи птиц, и скалы. Цвета — розовый, бирюзовый, миндальный, яблочный, охряный, мандариновый — смешивались, переливались, взлетали и падали струйками и мелкими блёстками. Наверное, мы б так простояли долго, но спустя несколько минут нечувствительный к прекрасному Боб, снисходительно усмехнулся, откашлялся и скомандовал:

— А теперь все посмотрели направо!

Мы машинально повернули головы. Там, у самой кромки моря возвышалась — темная на фоне неба — башня маяка.

— Нам туда.

И мы, пытаясь смотреть под ноги, а не на чудесный пейзаж, пошли по тропе.

Под горку бежалось весело, и вскоре, отворив скрипучую дверь, мы уже поднимались по узкой винтовой лестнице, пыхтя и держась за перила. Боб с нами не потащился, попросил, чтоб мы его втянули потом в корзинке, которая, он знал, у смотрителя имеется.

— Триста ступенек… — сказал он грустно, — это мне уж не по летам…

Когда мы, постучавшись, вошли, смотритель полулежал в кресле и, нацепив очки, читал какую-то толстую книжку.

— Здравствуйте, — сказал я. — Мы — по совету пасечника.

— Пётр Святогорыч — мой дядя, — добавила Настя.

— Рад вам, — вставая навстречу, произнёс смотритель. — Сказывайте, как звать вас, да зачем так высоко забрались.

— У нас бобр там ещё, — проговорил Мишка. — Нам его поднять бы.

Смотритель сделал пару шагов, выглянул в узкое окошко.

— Раз надо, поднимем! — весело воскликнул он. — Тут, гляди, — он обратился ко мне, — трос, корзинка на нём, вот ручка, опустишь, а как он влезет, поднимай помалу. А я вам пока отвара чабречного сварганю. Баранки берите, — он указал на стол, где в фарфоровой, явно старинной чаше, теснились разновеликие бублики.

— Мы не голодные, — начал было Миха, но смотритель улыбнулся и покачал головой.

— Отсюда никто, не угостившись, не выходит. Не стесняйтесь… и говорите.

Мы наскоро познакомились (смотрителя звали совсем странно — Бернид Белоярович) и в который раз рассказали о нашем деле.

— Пыльца фиалок… — глаза смотрителя заблестели. — Да, истинная — та, что вызревает во время предрассветного танца фей. Я любуюсь на это чудо каждое утро. Когда ещё темно, и солнца ещё не видно, а только первые робкие брызги его взлетают над морем… вот тогда из хрусталя лунного света выплавляетя и тут же закаливается лезвие, сотканное из моря и неба, из сияния и мрака, из прошлого и будущего, из зноя и хлада. И на этом лезвии танцуют маленькие, смешливые, но необыкновенно грациозные феи.

— У вас есть эта пыльца? — тихо спросила Настя.

Он не успел ответить, потому что здесь я втащил-таки корзинку с бобром.

— Привет, Бер! — прокричал Боб из оконного проёма. — Как поживаешь?

— Вползай, старина, — отозвался хозяин. — Нормально, как видишь. Ты как?

— Ракушками уже оброс, но пока на ходу, — усмехнулся бобр.

Смотритель помог бобру спуститься на пол, обернулся к Насте.

— Да, пыльца у меня есть. И именно такая, какая нужна.

Подойдя к настенному шкафчику, он вытащил оттуда завязанный мешочек. На вид там было грамм сто пятьдесят.

— Для такого нужно дела я отдам всё, что у меня есть.

— Наверное, это много, — сказал я.

— Берите, берите, — произнёс смотритель. — Мало ли что, всяко бывает.

— А фиалки, они что — растут на воде, прямо в море? — проговорила Настя.

— Конечно, — мягко промолвил хозяин, — фиалки растут везде, где захотят. И им ничто не помеха — ни глубины, ни соль, ни камни, ни бури, ни тьма. Им нужно только добро. А добро не нужно поливать, тащить за стебли вверх, подталкивать… оно растёт само, как ромашка, как подорожник, свободно и без понуждения.

— Спасибо, — сказал Мишка. — Можем мы вас как-то отблагодарить?

— Уберегите ваш мир от войны, и это будет мне отличным подарком, — промолвил Бернид. — Хотя… да, можете. Передайте от меня посылочку мичману Семёнову. Козьме Платонычу. Хорошо? Он мой сосед, это вам на зюйд-вест, то есть, направо от маяка идти надо, по берегу тропка есть, с милю где-то.

Как мы могли отказать?

Хозяин привстал, сызнова прошёл к шкафчику, достал с полки жестяную банку — у нас иногда в таких чай продают.

— Это смешинки фей. Я их вчера попросил специально для него собрать. Сам хотел отнести, их долго так хранить нельзя, но раз уж вы… Грустит он, ему сейчас они, ох, как нужны!..

Подойдя к нам, смотритель слегка приоткрыл крышку. Смешинки фей были похожи на маленькие цветные карамельки или леденцы с прозрачными слюдяными крылышками. Завидев нас глазками-бусинками, они зашевелились и явно вознамерились взлететь.

— Нет, нет, милые, потерпите, — ласково прошептал Бернид и, закрыв крышку поплотнее, передал банку мне.

— Вы же сейчас сходите? — просительно произнёс он.

— Нам всё надо быстро делать, — прохрипел Боб. — Нам ещё сны апрельских солнечных зайцев искать надо.

— А что их искать? — улыбнулся смотритель. — Они не прячутся. У настройщика солярных часов они наверняка будут. Это из бухты, где мичман живёт, три мили в море. А там остров Алатырь. Настройщик там.

— На острове?! — Мишка присвистнул. — Может, у мичмана лодка есть?

— Лодка, кажется, есть, — кивнул Бернид, — но зачем лодка? У него ж корвет целый! Всегда в полной боевой готовности! Поднимайся на него да плыви!

— В боевой? — не понял я.

— Ну, это так — фигура речи. Мичман — он же ваш. Это он так выражается. Но воевать тут не с кем.

— Всё, ладно, — Боб встал, шлёпнул хвостом по полу. — Бернид, нам идти пора. У тебя хорошо, но…

— Да, я понимаю, — проговорил смотритель, — Боб, ты мне потом в поле записку черкни. Адрес-то мой помнишь?

— Так в поле сохраняется, — ответил бобр.

— А, ну да, ну да, — махнул рукой хозяин, — сижу тут как бирюк, забыл, как письма писать.

В общем, мы распрощались и побежали вниз, а бобра смотритель спустил на лебёдке.

Часок попылив по тропе, оставив далеко позади Боба, кричавшего «идите, я догоню», мы очутились у хижины, которая своей округлостью напоминала то ли Диогенову бочку, то ли избушки хоббитов из Шира. Хозяин сидел на крылечке с какой-то легкомысленной былинкой в зубах и задумчиво смотрел, как солнце, спелой абрикосиной, падает в море.

— Здрасьте! — хором прокричали мы. — Мы вам от смотрителя подарок принесли. Вы же — мичман? Козьма Платоныч?

Мичман заулыбался.

— Мичман. Козьма Платоныч. Опять фей о чём-то просил?

— Да, смешинок вам насмеять, — сказала Настя.

Я выудил из рюкзака банку, протянул.

— Что ж… вы в дом заходите, а я — сейчас…

Он отошёл чуть в сторонку, дождался порыва ветра и открыл крышку. Смешинки словно только этого и ждали — они мгновенно вспорхнули и с весёлым щебетом замельтешили над нами, вспыхивая маленькими фейерверками и наполняя округу разнообразными ароматами.

— Летите, летите! — прокричал мичман.

Смешинки, видимо услышав его призыв, сделали ещё несколько кругов и помчались над морем прямо в тающий закат, словно пытаясь догнать уходящее солнце.

— Я всё, что мне смотритель передаёт, всегда отпускаю на волю, — проговорил мичман. — Как-то оно нехорошо, когда чудеса эти взаперти томятся. Только смотрителю не говорите. Хорошо? А то он расстроится.

Нам пришлось пообещать.

— Вы голодные? — осведомился хозяин.

— Нет, спасибо, — ответила Настя. — Нас уже закормили. Целый день что-то жуём.

Тут в конце концов доехал Боб.

— Да, ребята, — пропыхтел он, — тут не до латыни… Укатали сивку крутые горки…

Он слез, промокнул затылок платком, поздоровался с мичманом. Кажется, они были шапочно знакомы.

— Тут такое дело, Козьма, — промолвил Боб, отдуваясь и потирая спину, — нам на Алатырь надо. К настройщику. Сподмогнёшь?

— Корвет «Альтаир» всегда на запасном пути! — засмеялся мичман. — Прям сейчас? Утра не дождёмся?

— Да, прям сейчас, — быстро сказал я, подумав, что надо ковать железо пока ветер без камней.

— Хм, ладно, — наша просьба мичмана ничуть не обескуражила. — Вот туда в бухту надо спуститься. — Он указал почти на закат.

Через десять минут, по пути рассказав о наших трудах, мы уже стояли на палубе трёхмачтового корвета.

— Не хочется время терять, так что паруса поднимать не станем, — с сожалением промолвил Козьма. — Пойдём на звёздном сиянии. Это у них тут топливо такое интересное есть, — пояснение прозвучало, очевидно, для нас с Мишкой, — А вот когда обратно… Тогда уж… все марсели, брамсели и трюмсели поставим! Такая это красота!.. Словно не паруса это, а облака над головой плывут!.. Вы на бак пока проходите, а я быстренько. Тут всё просто, чуть электроники, чуть волшебства…

Мичман, действительно, исчез в чреве корабля ненадолго. Когда он через пару минут присоединился к нам, корвет уже неспешно отошёл от берега и развернулся носом к морю. В руках у Козьмы мы увидели бинокль и подзорную трубу.

— Смотрите по очереди, — сказал он, протягивая оптику нам.

— А как вы тут оказались? — спросил Мишка.

— Ну… как… — мичман опёрся о леер, сощурился. — Видишь ли… Наш мир — это мир великих идей. Но как раз это его и губит. Ведь ради великого никто не хочет пожалеть малого. Срубить лес ради того, чтоб проложить магистраль? Запросто! Погубить реку, чтоб построить плотину? Легко! Убить несколько миллионов ради светлых идей, ради торжества справедливости? От нечего делать! Пожалуйста! И никто не понимает, что весь мир — в нас. И уничтожив что-то, убив кого-то, мы ломаем и умерщвляем себя! А разрушая себя, мы уничтожаем весь мир… Я сначала не знал этого, не видел, не замечал. Так же, как все, об этом не думал. Много воевал. Хотя… кажется, мне посчастливилось никого на тот свет не отправить. Но я многажды видел, как умирают. И… это было ужасно. Во имя чего? — вдруг спросил себя я. Зачем нам нужно это ложное величие, если оно ведёт к гибели, если после нас остаётся выжженная земля, если там, где прошёл царственной походкой человек, более нет ничего живого?.. Семья у меня была… всех война унесла… Один старый матрос на смертном одре поведал об этом мире. И я ушёл, можно сказать, эмигрировал, бежал. Так и живу тут. Вон — потихоньку целый корабль построил. Спасибо добрым людям, помогли. Кабы один делал, так за двести лет не управился бы, а так… — он счастливо улыбнулся.

— Хотите вернуться? — тихо спросила Настя.

— Хочу, — выдохнул мичман. — Надо только решиться…

Алатырь выдвинулся из морской дали внезапно — сперва мутной бархатной дымкой, затем мерцающим серебристым айсбергом и, наконец, бурым кружевом покрытых кустами и травами холмов. Я отвёл монокуляр в сторону, направил назад, пытаясь найти скалу, на которой мы стояли утром, но даль терялась в арабесках вишнёвого тумана. И я ничего не увидел.

— Вон наша гавань, — сказал мичман, — а наверху настройщик живёт. Может, он уж третий сон видит, а мы к нему про сны зайцев рассказывать пришли… но будем надеяться, что так рано он не ложится.

Пришвартовавшись, спустившись по сходням и вбежав на крутой берег, мы нашли хозяина в саду. С лопатой в руках. О сне он пока и не задумывался.

— Ух, какой вы компанией! — настройщик оттёр десницу о штаны, виновато на неё глянул, протянул нам. — А я вот — вскопать… Уже же и картошечку сажать пора… На камбуз? — Он подмигнул. — И я что-то оголодал, и вам с дорожки подкрепиться не грех…

Подкрепиться, в самом деле, не мешало. На свежем морском воздухе, оказывается, разыгрывается зверский аппетит. А тут ещё и запахи жареного мяса прибавились, защекотали ноздри.

Мы гуськом, следуя за хозяином, прошли в дом. Познакомившись по пути. Звали настройщика неожиданно просто — Федотом Иванычем.

— Настя, — шёпотом спросил я, — а откуда мясо-то? У вас же тут животные — как люди, вы ж не можете их есть?

— Фу! — Настю аж передёрнуло. — Конечно, мы не едим животных! Я даже думать об этом не хочу! Ужасный, варварский обычай! И как вам не противно?!

— Прости, что… — пробурчал я, — вовсе не хотел тебя…

— Ладно, ладно… это ты извини! Но просто так внезапно… Да, мы не едим животных, но мясо, как видишь, у нас есть. Мой папа говорит — а мой папа самый умный в мире! — что человек — это такое существо, которому нужны разные продукты, и мясо тоже, а кто его не есть, тот сам себе враг… — он улыбнулась. — Волшебством делаем…

— Синтезируете? — не преминул вставить Мишка.

— Синтезируем, — согласилась Настя. — Из волшебства и света, из воды и запахов трав, много из чего. В каждом доме такой агрегат есть. На кухне. Но он же не только для мяса, он для всего. Называется «пищеделка». Набираешь на панельке нужный режим, два-три заклинания… и вот тебе то, что надо. А после, если требуется, можно и в печку ставить.

— Ясно, — сказал я. — Прям жалко, что у нас не так…

Потолок кухни заплетала сияющая разноцветная паутина, здорово похожая на светодиодные неоновые провода, массивный стол в центре сверкал белоснежной скатертью, в распахнутом настежь окне шелестели на ветру узкие полоски лунных лучей.

— Бифштекс, хлеб, зелень, овощи… Налетай, ребята! — прогремел хозяин. — И принялся ловко метать на стол блюда, тарелки, вилки и ножи.

— Сперва перекусим, пока с пылу с жару, а потом поговорим.

Перечить хозяину никто, конечно, не вздумал. А как тут возразишь, когда слюнные железы фонтанируют? Поэтому мы налегли на еду, и на некоторое время над столом повисло звеняще-жующее молчание. Первым отложил вилку Боб. Он, как я и полагал, «псевдомяса» не ел, но зато умёл целую гору овощей и фруктов. Потом отложила вилку Настя, затем откинулся на спинку кресла мичман. Тут уж и нам с Мишкой стало неудобно, что мы никак не можем остановиться, хотя, вроде б, уже и наелись.

— А вот теперь я вас слушаю! — заявил настройщик, довольно нас оглядывая.

Излагать взялся мичман. И его лаконичности я просто обзавидовался. Поскольку он умудрился, не упустив деталей, уложиться в несколько ёмких и точных фраз.

— Вот оно, выходит, как… — хозяин прицокнул, побарабанил пальцами по столу, — война… И Кощей тут как тут… М-да… Улыбки солнечных зайцев есть, песенки где-то валялись… Сны… Апрельские?.. Когда-то, да, были… Хм… ловить надо!.. Давайте так — сегодня уж поздно, туда-сюда и спать пора, а утром!.. А? Надеюсь, повезёт, так на зорьке и наловим. Завтра-то ещё апрель, как ни как!

— Договорились, — промолвил Боб.

— Да, ещё апрель, — сказал Мишка.

— Только надо встать пораньше, — добавил я, — пока они ещё спят.

— В четыре! И ни секундой позже! — рассмеялся настройщик. — Лучше вы потом доспите. А пока — прошу в кают-компанию. Извините, это меня Козьма Платоныч своей морской терминологией заразил.

— Ой, ты скажешь! — улыбнулся мичман.

По периметру комнаты, в которую мы проследовали за хозяином, стояли кресла и диваны с пирамидами подушек и подушечек, в центре, заменяя собой стол, расположился рояль с закрытой крышкой, на стенах между книжными полками висели гитары, длинные изогнутые кинжалы, картины и многочисленные «щёлки» — в основном с горными пейзажами.

— Это я в прежние годы в горы хаживал, — проговорил настройщик. — Где только не побывал… А сколько я там друзей потерял!.. Иной раз думаю, я один остался. Кстати, Боб, увидал твоё изречение в «поле». Оно там на главной висит. Про то, что взойдя, нужно обрести не высоту, но середину. Как же я с тобой согласен! Я ж и сам так мыслю. Ведь крайности чрезвычайно опасны! Это ж, как в горах — идёшь, с одной стороны пропасть, с другой — скала. Сколь бед от… как бы их помягче назвать… этих адептов крайностей! От фанатиков всяких. Кто-то льда хочет, а кто-то пламени жаждет. Один кричит: держи правей, другой — нет, рули влево! И так во всём. У нас-то ещё как-то мы эти острые углы худо-бедно объезжаем пока… А вот в других мирах!.. Я и сам побывал кое-где, да и Козьма Платоныч историй понарассказал…

— А как вы солярные часы настраиваете? — спросила Настя.

— О, это по-разному, — с готовностью ответил Федот. — Смотря, какие часы, где, в ком. Часы ж — у всех, точнее, во всех есть. И в вас тоже. Люди приходят, животные… много кто. Чиню, настраиваю. Нам всем без солнца никак. Мы под солнышком живём, оно нас и греет и пути нам чертит.

— А солнечные? Которые с колышком для тени?

Настройщик обернулся к Мишке.

— И солнечные могу отладить, коль требуется. У нас и у вас они без поломок идут, а в других мирах как только не бывает. Побывал, насмотрелся. Чему только не выучился по пути. Языки певчих трав, например, знаю. А когда к водяным ходили, Платоныч мне по передвижению в слоистых структурах воды мастер-класс устроил.

— Было дело, — хмыкнул мичман.

— Может, в шахматы? — предложил настройщик. — Я тут сотворил симбиоз двух игр — шахмат и костей. Оба игрока бросают кубики, ходит тот, у кого больше, причём ходит столько раз, насколько больше. А игровое поле раздвижное, можно хоть вдесятером играть. Попробуем? А то играю тут сам с собой.

— А давай, — согласился мичман.

— И я с вами, — махнул лапкой Боб.

— Мы тогда на улице посидим, — сказал я.

— Молодые люди, — тут же занудно проскрипел Боб, — вы, конечно, и сами с усами, но я настоятельно рекомендую вам не отлучаться надолго. И далеко не уходить. Ночь наступает.

— Хорошо, мы только во дворе! — обернувшись, прокричал Миха.

— Воздухом подышим, — добавил я.

Выйдя из дома, мы уселись на лавочку. Спать совершенно не хотелось. Да и как тут уснёшь — после всех сегодняшних приключений?

— Прогуляемся? — вдруг предложила Настя.

— Куда? — мы немедля навострили уши, очень уж интригующе это прозвучало.

— Мне рассказывали про этот островок, — проговорила девочка. — И, похоже, у него есть своя маленькая тайна. А может, не маленькая. Надо посмотреть, пока совсем не стемнело.

— Ладно, Сусанин, веди, — хмыкнул Мишка.

— Я карту видела, здесь недалеко. Вон за теми камнями, — Настя указала на три огромных замшелых валуна, каждый из которых был, пожалуй, больше дома настройщика.

— Тогда побежали! — воскликнул я.

Через минуту мы были на месте.

— И куда теперь? — спросил Миха.

— Сюда, — почти шёпотом отозвалась девочка. И указала на тёмный разлом в основании одного из камней.

— Наконец-то, Алиса, ты привела нас к кроличьей норе, — попробовал пошутить я. Но судя по озадаченным лицам моих друзей, шутка вышла не очень.

В общем, дыра была совсем невеликой. Стандартный взрослый в неё б не поместился. А вот, скажем, Боб или мальчишка, который учится в седьмом классе, — это запросто.

— Полезли?

Настин вопрос на несколько секунд повис в воздухе.

— А что, брат, — обратился я к Михе, — где наша не пропадала?

— И то верно, — согласился тот, — наша везде пропадала. Вперёд!

Мы пожали друг другу руки, причём, и Настю попросили присоединиться к нашему рукопожатию, и Мишка, опустившись на четвереньки, втиснулся в проход. Дождавшись, когда его ботинки исчезнут внутри, я полез следом.

— Настя, ты замыкающая, — обернулся я. — Аккуратней давай.

Ползти и одновременно освещать себе путь фонариком — это, доложу вам, не очень-то удобно. Но теснота оказалась временной. Уже метра через три мы смогли подняться и встать во весь рост. А впереди завиднелся выход. И, что интересно, там, кажется, вовсю светило солнце. Как же тут можно было удержаться? Тем более, оставалось сделать всего-то с пяток шагов? И мы, конечно, пошли…

Мы стояли на острове. Но он совсем не напоминал Алатырь. Поскольку всю ровную его поверхность (ровную, за исключением небольшого холма в центре — с проходом, из которого мы вышли) покрывали пожухшая трава да низкорослые курчавые кустики, и никаких строений нигде, сколь не смотри, не виднелось. А за широким руслом реки громадился какой-то большой город.

— Мы, случаем, не в нашем мире? — осторожно спросил я.

— Если в нашем, то телефоны… да! Ура! — вскричал Мишка. — Мы снова на связи!

Я торопливо вытащил трубу. Глянул. Антенна на месте.

— У меня навигатор закачен. Можно посмотреть, где мы, — Мишкиной радости не было предела.

Чуть покопавшись в настройках, он озадаченно хмыкнул.

— Надо ж… Нижний Новгород… Хотя, круто! Представляешь, как на этом можно заработать? Из Пятигорска в Нижний теперь можно будет добраться быстрее, чем на самолёте! Подожди… а время у тебя показывает?

Я покачал головой.

— Нет. Время глючит. Сейчас в Инете найду…

— Это ваша сеть, да? — поинтересовалась Настя, с интересом вглядываясь в экран.

— Да, она, — отрывисто бросил я. И умолк.

Да, мы были в нашем мире. Да, это был Нижний Новгород, город вполне понятный. Я там даже с экскурсией был в пятом классе… Но течение времени отбросило нас на полтора года назад. И, судя по Мишкиному выражению лица, он тоже это только что обнаружил.

— М-м-м… — протянул он задумчиво. — Рейс Пятигорск — Нижний временно откладывается.

— Эх, Миха, — сказал я, — не удалось тебе капустки срубить… и это ещё неплохо, что Нижний, а не Занзибар какой-нибудь или море Лаптевых. Или берега Груима…

— Или Марс, — хмыкнул Мишка. — И только полтора года назад. А не два миллиона.

— И не три миллиона вперёд! — подхватил я.

— Ребята, мне что-то не по себе, — подала голос Настя. — Пойдём домой, а?

— Думаешь, нам по себе? — проговорил я. — Да, валим отсюда. Пока нас в воронку времени совсем не затянуло!

И мы, едва ль не толкаясь, поползли обратно.

Выбравшись, мы с радостью обнаружили три валуна, обежав которые увидели дом настройщика.

— Да уж… — качая головой, сказал Мишка, — так можно совсем в этих хрономирах заплутать. И к дому дороги не найти. Надеюсь, пока мы там… время тут не поменялось?

Из окна выглянул Боб, наши сомнения развеял.

— Я уж вас искать хотел! — прокричал он. — Спать идите. Через пять часов вставать. Будете, как сонные мухи. А вы мне бодрыми нужны!

Спорить не хотелось. Завтра нам снова предстоял трудный день.

День второй
И перья страуса склонённые в моём качаются мозгу

— У меня тут зеркал — сами видите — целая куча, — проговорил настройщик. — А солнечные зайцы как раз в зеркалах и спят. Это днём они скачут и прыгают, а ночью… И спят они, собираясь вместе, жмутся друг к другу, как котята. Наверное, им холодно, а вместе теплее… Сделаем так, — продолжил он. — Тут медные листы, — он указал взглядом на стопку тонких прямоугольных пластин, стоявшую в углу, — они здорово всё отражают, отполированы… вы их берёте и становитесь сзади меня полукругом. А я… Платоныч, подсобишь?.. Мы с мичманом их ловить будем. Точнее, ловить буду я, а Платоныч, в прямом смысле, на подхвате, вдруг я оплошаю. А коль и он криворуким себя окажет, то на этот случай вы забором стойте и их не выпускайте. Диспозиция ясна? Так, стоп, Настя, а тебе — самая главная роль.

С этими словами настройщик протянул девочке пуховые перчатки и длинную коробку, здорово смахивающую на контейнер для куриных яиц, но со стеклянной крышкой.

— Будешь их брать и сюда складывать. Хорошо?

— Я?! — воскликнула Настя, но в её глазах уже читалось упрямое «я смогу!».

— Да, ты, у тебя всё получится, не сомневаюсь, — с ласковой улыбкой подбодрил её Федот Иваныч. — А перчатки… не смотри, что велики, они сейчас по руке сядут… Ну, а я…

Он подошёл к роялю, взял с крышки кипу листков, полистал, вскинул брови вверх, словно что-то обдумывая.

— Наверное, скрипичный концерт Олонецкого вполне подойдёт, — загадочно произнёс настройщик и моментально свернул ноты в трубочку. — Никогда не применяйте фонендоскоп, если под рукой — ноты, — многозначительно и ещё более загадочно добавил он. — Всё, по местам!

Мы разобрали медь, построились: я, как самый высокий, в центре, Боб и Мишка по краям, Настя и Платоныч — тоже по бокам, но внутри.

— Так, а теперь чуть помолчите, — сказал Федот Иваныч и крадучись направился к зеркалам.

Приложив одну сторону рулончика к уху, настройщик склонился. Наверное, так древние доктора слушали когда-то своих пациентов. Он, кажется, и дышать перестал.

— Communication tube, — почти беззвучно сказал Мишка.

Я улыбнулся и приложил палец к губам.

— Пятнадцать! — едва сдерживая радость, прошептал Федот Иваныч. — Сейчас гляну ещё… — превратив рулончик в подзорную трубу, он поводил им над зеркалом, — да, пятнадцать, кажется… А тут?.. — Он на цыпочках перешёл к соседнему зеркалу. — И тут восемь. Ну… для очистки совести… — и подкрался к третьему. — Ага, и здесь пяток.

Он попятился назад. Перевёл дух.