Бесплатный фрагмент - Коробка Феникса

История, произошедшая в одной из миллиардов альтернативных вселенных

∞

---

Начало

26 ноября 2016 года

Я так сильно устала. Я больше так не могу.

Мне плохо. Очень, очень и очень плохо. Мне очень страшно. Это похоже на лавину, которая вот-вот убьёт меня. Не знаю…

Я не знаю, что со мной происходит. Постоянная неопределённость пугает меня… Я не могу ни на чём сосредоточиться. Мой мозг как будто плавает в кастрюле киселя. Всё в моей голове стало туманом. Было ли всё это в реальности или нет? Моя память часто подводит меня. У меня пропали все желания. Я не знаю, чего я хочу, к чему стремлюсь… Мне страшно. Страшно!

Я как будто схожу с ума. Безумие тёплым маслом расплывается по моему рассудку, притупляя всё. Я становлюсь НИКЕМ… Я решительно не знаю… Я ничего не знаю. Я ничего не понимаю. Я теряюсь в своей тусклой и мерзкой жизни.

Я запуталась. Я в тупике! Я барахтаюсь в болоте. Я пытаюсь стать тем, кем хочу, но я даже не знаю, чего я хочу!

Где верх и где низ?

Что такое «черное» и что такое «белое»?

Я не знаю, что делать, что чувствовать. Я теряю себя, хоть никогда и не знала, кто я.

Я очень устала, но в самом центре моей груди пылает яркий шар, который мучает меня день и ночь. Он сводит меня с ума. Все мои силы иссякли. Пора спать. Но я знаю, что проваляюсь в постели до самого утра, так и не уснув.

Я чувствую, что скоро погибну.

Я хочу закончить с этим раз и навсегда. Даже если это будет стоить мне жизни. Уж лучше умереть, чем быть мной. Я обману его, и плевать мне на то, что он подумает. Я сделаю то, что хотела, то, что я должна была давно сделать, чтобы вырваться из этого всего.

Скоро я вспыхну и восстану из пепла, как Феникс. Восстану уже другой.

Я…

Первый день

1 декабря 2016 года

Такое ощущение, что у меня украли смысл жизни. Я стал самым обычным, заурядным, среднестатистическим гражданином. Работа, дом, работа, дом, работа… Иногда обычный, ничем не примечательный отдых в Турции или сраном Египте. На вершине моей пирамиды потребностей не саморазвитие и воплощение былых надежд и мечтаний в реальность, а полный желудок и тёплая постель. И от всего этого у меня удовлетворение. Даже не удовлетворение, а, как я это называю, «не-нужда». У меня есть всё, что нужно самому обычному и заурядному человеку: обычная квартира, обычная машина (не большая и не маленькая, тупого, непримечательного серого цвета), в которой я постоянно стою в пробке с такими же обычными людьми в таких же обычных машинах, до смешного простецкая внешность, обычная работа в самом обычном офисе, которая убивает всё то живое, что осталось в моей голове.

Слава богу, я заболел. Получил больничный и решил, что если я останусь болеть дома, то от тоски просто покончу с собой. Как же меня всё задолбало.

Я решил поехать к себе на дачу. Как раз все соседи ещё как минимум месяц назад разъехались по своим тёплым норам в столице, почуяв, что дело пахнет снегом. Зимняя природа всегда внушала мне спокойствие. Камерность всего происходящего, когда во время сильного снегопада нет ни малейшего звука, только тишина, — вот что приводит мои нервы в порядок. Я начинаю чувствовать себя главным героем истории.

Я повернул на свою улицу и осторожно поехал между рядами похожих покинутых дачных домов. Как я и думал, никого нет. Калитки заперты на замки, перед воротами нетронутые сугробы снега. Я увидел почти в самом конце улицы свой дом. Непримечательный, обычный, хотя и уютный. Напротив него стояло живое уродство. Страшный, заспиртованный, чёрный дом. Он смотрел на улицу грязными, мутными окнами — мои соседи. Отец-алкаш и дочь-изгой (кажется, её зовут Вика). Все их сторонятся. Ну, все кроме меня. Мне его дочь жалко: восемнадцать лет, а у неё за плечами одиннадцать классов в убогой школе и никакого будущего.

Я подъехал к своему дому и вышел из машины. Вдох. Мороз потёк по горлу и скатился в желудок. Стало плохо, но я подавил кашель и назло себе ещё раз с силой вдохнул ледяные иглы. Этот бой выиграла болезнь, и я затрясся оглушительным собачьим кашлем. Успокоившись, я взял четыре сумки (три с едой, так как я минимум тут на неделю, а четвёртую с вещами) из багажника и закрыл машину. В доме соседей зазвучал ор и трёхэтажный мат разбил одно из окон вдребезги. Я остановился. Странно, я думал, что они уже уехали в свою халупу. Хотя этот алкаш мог и продать её. Я, кажется, что-то слышал о его долгах. Хотя это были слухи, которые разносили тут скучающие со своими внуками бабки, а им верить нельзя. Я увидел, как из дома выбежала Вика. Вся в чёрном и в рваных джинсах. Даже без куртки.

Помню, как часто я играл с ней в прятки и догонялки, когда она была ещё первоклашкой: радостные сочные голубые глаза, в которых, казалось, слилась вся морская и небесная синева, и два неизменных аккуратных хвостика. При виде её во мне всегда просыпались нежные отеческие чувства. Мне очень хотелось её защитить, спасти, но от чего — я не знал.

Она с треском толкнула калитку и подошла ко мне: бело-седое каре, грязно-голубые потухшие глаза с красным ободком от постоянных слёз.

— Простите, не будет сигаретки?

Я поставил сумки, покопался в карманах и протянул ей пачку. Она взяла две. Видно было, что она хочет больше.

— Возьми всю.

Она, нисколечко не смутившись, усталым взором поблагодарила меня и, взяв пачку, бросила мне на ходу:

— Спасибо.

Я открыл свою калитку, взял сумки и пошёл в дом.

Я тупо пялился в окно на уходящее солнце и не понимал, что я буду делать дальше. Я взял одну книгу с полки на первом этаже, но это оказался справочник для сада и огорода. Не понимаю, зачем я его купил. Сажать я ничего не сажаю. Иногда подъедаю яблоки со своей старой увядающей яблони, а так… Один газон, садовые качели и пустующие грядки, больше похожие на старые чужие могилы.

Я вышел во двор. На снегу, как будто кровь, были разбросаны ягоды рябины. Вокруг было много птичьих следов. Я сел на корточки и аккуратно потрогал корочку снега. Она была похожа на глазурь. Видно, недавно было потепление, а затем вновь ударили морозы. Я слегка надавил, и мой палец провалился в пушистый снег. Я исследовал свои же ощущения. Мой палец кололо холодом до тех пор, пока он не онемел. Я вытащил его. Маленькие капельки стекали вниз, к ногтю. Ощущения начали возвращаться, было немного больно. Я опустил всю ладонь на корочку снега и снова надавил. Рука провалилась и упёрлась в холодный засохший газон. Я пошевелил пальцами и схватил пару травинок. Это было так странно. Я вдруг осознал, что, наверное, впервые в жизни испытываю такие ощущения. Я, наверное, впервые в жизни трогаю замёрзшую траву. Я поднялся и в состоянии полного спокойствия побрёл обратно в дом. Всё вокруг меня как будто было сценой или витриной. Всё было идеальным. Как будто это всё тщательно спланировали и поставили. Я хотел прикоснуться и почувствовать шероховатую поверхность дерева, потрогать стёкла в оконных рамах, раздавить пальцами ягоды рябины. Я хотел всё это прочувствовать, но я боялся нарушить спокойствие и идеальный порядок. Всё было неподвижно. Всё вокруг было для моего взора неестественным. Я привык, что всё движется, гудит, находится в стремительном потоке куда-то в завтрашний день. Сейчас же я оказался внутри чего-то, где времени не существовало. Я был в состоянии абсолютного существования и наблюдения. Всё вокруг меня никуда не спешило, оно не строило планов, не бежало вперёд, стараясь успеть в последний вагон, который уехал ещё вчера. Всё вокруг меня просто было. Атмосферу нарушил громкий звук. Где-то вдалеке грянул выстрел. Тут же из кустов вылетела птица. Она пролетела рядом со мной и устремилась в небо. Там, на западе, в долину смерти шли седые облака, унося с собой солнце и какую-то страшную тайну, которая была связана с этим выстрелом. Я чувствовал это.

Я налил молока в чашку и пошёл наверх. Солнце уже давно село. Я очутился во тьме и вспомнил, как в детстве я, выключая свет в комнате, мчался быстрее гепарда в кровать, боясь, что меня схватят монстры. Теперь же я сидел в самом центре комнаты на своей постели в полном спокойствии: если монстры решат убить меня, то я не буду против.

Обдумывая, что я могу сделать завтра, я уснул.

Ночь с первого на второй день

Огонь и громоподобный треск. Я очнулся от крепкого сна. Вся комната тонула в ярком рыже-красном свете. Быстро вскочив, я подбежал к окну. Проспиртованный дом соседей пылал. Не знаю, что там находилось, но такого яркого и сильного пожара я никогда не видел, даже в кино. Там как будто бы горела солома или труха. Во мне пробудился первобытный страх. Не только потому, что пламя может перекинуться на остальные дома, а ещё потому, что в этом миниатюрном аду находится бедная девушка, которой ещё жить и жить. Я кинулся вниз по лестнице, скидывая одеяло. В голове мелькали сцены того, как пламя пожирает всё вокруг, душит Вику и её отца. Как они пытаются спастись, но умирают под раскалёнными балками. Будучи ещё в полудрёме, я видел, как огонь пузырит им кожу, и будто слышал их крики. Я выбежал на улицу, и меня оглушил страшный грохот. Волна жара, последовавшая за звуком, полностью разбудила меня. На втором этаже их дома что-то взорвалось. На бегу, выбив дверь их калитки, я набрал побольше воздуха в лёгкие и вбежал внутрь пожара. На первом этаже я увидел чьё-то тело. Рядом с ним стояла какая-то блестящая коробка. Огонь металлом играл на её гранях. Я кинулся к телу. Перевернув, я увидел мёртвое лицо-маску. Нет, это была не она, это был её отец. Я схватил его за руку и потащил, но он был слишком тяжёлым. У меня кончился воздух. Выдох. Вдох. Я вылетел пулей из кострища. Нос горел. Всё тело горело. Я задыхался. Зайдясь кашлем, я истерично пытался вспомнить, что надо делать в таких ситуациях. Надо вызвать пожарных! Но в этой глуши нет связи. До города пять часов езды. Я повалился на спину. Становилось дурно. Казалось, что и я вот-вот умру. Главное — не терять сознание. Я поднялся и стал глубоко дышать. Опять кашель. Успокоив болезнь, я попытался логически подумать. В дальнем углу участка стояла бочка. Я подбежал к ней. Будущее пепелище красиво танцевало на небольшой лужице льда. Я ударил кулаком и пробил поверхность. Внутри оказалась вода. Я быстро снял с себя майку и, намочив её, повязал себе на лицо, оставив только глаза. Слышал, что это помогает. Я ринулся к пожару, забежал внутрь, схватил тело и вытащил его на снег. Проверил пульс — отсутствует. Зачем я его спасал? Отдышавшись, я кинулся обратно. Первый этаж: бардак, бутылки, перевёрнутая мебель и огонь. Вики нет. Я подбежал к лестнице на второй этаж. Она была вся из дерева и вся полыхала. Сердце бешено билось. Мне становилось плохо. Глаза слезились. Я побежал к выходу, но что-то меня остановило. Какое-то странное чувство. Повернувшись, я вновь заметил блестящую коробку. Она была вся из металла. Я дотронулся до неё и вскрикнул. На пальце остался ровный ожог. Я со всей силой пнул коробку, и она вылетела через окно. Услышав треск, я в панике бросился наружу. Выбежав, я споткнулся о лежащее тело и упал в снег. Второй этаж дома стал проваливаться внутрь первого и, сломав стены, огненной лавиной пополз во все стороны. Я в панике побежал к забору. Часть лавины накрыла труп, а остальная устремилась к фонарному столбу, который стоял в шаге от дома. Снопы искр полетели во все стороны. Дом сломал дерево столба почти посередине, и тот рухнул наземь, разорвав провода.

Я лежал на снегу. Было очень холодно, но я не мог встать. Огонь, задыхаясь, успокаивался. Я не знал, была Вика в этом пожаре или нет. Я надеялся, что она каким-то образом могла спастись.

Пальцы онемели от холода, лицо было как маска. Пожар догорел. Я встал. Непослушные ноги шатались. Грипп окончательно пустил в меня свои корни. Да ещё и этот пожар…

Я нашёл остывшую коробку. Взял я её просто потому, что думал, что там что-то важное. Деньги, документы или что ещё. Мало ли, это помогло бы Вике. Даже не думая её сейчас открывать, я вернулся в дом. Поставив коробку на кухонный стол, я поднялся наверх, рухнул в постель и забылся чугунным сном.

Второй день

Чёрные развалины. Мой взгляд сам притянулся к этому зрелищу. Огонь стёр с этого дома всю его неприглядность, и сейчас всё это было похоже на развалины Мэндерли. Я обжёг губы чаем и от неожиданности уронил чашку в сугроб. Горячий напиток стал плавить снег изнутри. Выглядело так, будто за ночь просто кто-то поменял декорации. Тишина и спокойствие всей этой сцены шли вразрез с тем, что было сегодня ночью. Мне хотелось пойти и потрогать все эти обугленные деревяшки, весь этот чёрный закоптившийся мусор, но я не мог этого сделать. У меня было непонятное чувство, что мне туда больше нельзя заходить.

Я поставил на пол металлическую коробку и двумя ударами молотка сбил замок. Внутри не оказалось ни денег, ни документов. Там лежала только толстая записная книга шоколадно-орехового цвета с бордовыми уголками, с бордовым обрезом в суперобложке. На ощупь обложка была кожаной. Внутри книги были записи. Все выполненные каллиграфическим почерком. Я присел на стул и перелистал её. Все записи были с датами, некоторые были без начала или без концовки. Я закрыл книгу. От неё исходило какое-то холодное чувство спокойствия. Но это спокойствие не было похоже на то, что я испытал в своём саду. Это спокойствие было ближе к отчаянию. Как будто владелец этих записей уже отстрадал своё и перестал чувствовать тревогу. Я не знаю, как я это понял. Я просто вдруг осознал это.
Я провёл пальцем по переплёту, поднялся выше и нащупал ляссе. Открыв книгу как раз в том моменте, где её заложили лентой, я начал читать.

Однажды над бескрайним золотым полем, полным спелой ржи, над призрачной берёзовой рощей, над зелёным зеркалом болота, в тёмно-синем небе плакала бледно-голубая посеребрённая Луна. Плакала она горько. В её слезах были непроглядный ужас и страх. Это заметила пролетавшая голубая сойка. Она взмахнула крылом, и свет плачущей Луны мигом разукрасил её перья в серебряно-синий. Она подлетела к Луне и спросила:

— Что тебя тревожит, Луна?

Луна всхлипнула и, указав на свой тающий бок, с тихим ужасом прошептала:

— Я убываю. Скоро совсем исчезну!

Птичка удивилась.

— Так разве это беда? — воскликнула она. — Через несколько дней ты опять вернёшься на небосвод и будешь освещать болото, поле, берёзовую рощу и всё, что видно, куда ни кинь взор!

Луна перестала плакать и тихо, но не без радости спросила:

— Точно? Точно вернусь?

Сойка села на лунину макушку.

— Конечно! Ты всегда возвращаешься!

Луна немного покраснела и улыбнулась.

— А я-то и не помню. Да уж, память уже не та!

Сойка взлетела, сделала круг и устремилась вниз. Около земли её остановил зов Луны.

— Постой, сойка!

— Да? — отозвалась сойка.

Луна потупилась.

— А спой мне что-нибудь. Пожалуйста!

— Хорошо!

Сойка села на лунный бочок и весело запела.

Петь сойка закончила только под утро, когда луна стала растворяться в молочной синеве неба.

— До встречи, сойка! Спасибо тебе.

— До встречи, Луна!

Серые лучи рассвета стёрли всё волшебство, и сойка, разом поменяв окрас на бледно-прозрачно-синий, опустилась вниз на берёзу, что стоит около болота, и уснула. Лишь перья трепал тёплый ветерок. Все птицы к тому времени уже проснулись и стали заниматься своими делами, не замечая спящую сойку. Она тихо исчезала в ярких лучах солнца, не отбрасывая тень. Как только солнце скрылось за горизонтом, сойка проснулась и вспорхнула вверх. Всё спало. Ночью всё выглядит красивее и загадочнее. Она взглянула на то место, где ещё вчера была Луна, и, пронзив голубой молнией облако, вспорхнула к звёздам. Пролетев рядом со склонившимся Овном и помахав крылом Семи сёстрам, она опустилась вниз.

Вскоре Луна вернулась, и сойка, как у них завелось, пела ей неистово. Так было с давних времён. Так будет всегда: бледно-голубая посеребрённая Луна, ночь и призрачно-синяя сойка, что поёт золотые песни великому светилу.

Я закрыл записную книгу. Похоже, это просто сборник чьих-то литературных этюдов. Поверить в то, что это написала Вика или, тем более, её отец, я не мог. Но и предположить, кто это написал, у меня тоже не получилось.

Краем глаза я заметил какое-то движение в руинах «Мэндерли». «Это вы, миссис де Винтер?» — пронеслось у меня в голове. Я положил записную книгу в коробку и быстро вышел из дома, на ходу слабо улыбаясь своей нисколечко не смешной шутке. «Миссис де Винтер» заметила меня и бросилась наутёк. Узнав в этом книжном персонаже Вику, я бросился за ней вдогонку. Добежав до конца улицы, она резко повернула влево и побежала по направлению к полю. На повороте я поскользнулся и упал прямо на спину.

— Чёрт!

Я вскочил и, задыхаясь, кинулся за ней. Девушка ускорилась (хотя куда ещё быстрее) и скрылась из вида, повернув направо. Когда я добежал до поворота, я увидел развилку.

— Серьёзно?!

Я вернулся домой, температура подскочила до 38,5. Я выпил антибиотики и лёг спать. Мне снился пожар.

Проснулся я через пару часов в жутко напряжённом состоянии. Прошедшее за сутки сильно смутило и встревожило меня. Открыв глаза, я понял, что испытываю жгучее желание излить скопившиеся во мне чувства.

Ещё с юношества я приобрёл привычку вести дневники. Так приятно бывает взять карандаш и строчку за строчкой писать и писать. После этого испытываешь какое-то приятное ощущение, как будто бы поговорил с очень близким другом.

После перечитывания своих записей через месяца два-три в моей голове всё вставало на место. Все чувства прояснялись — я начинал понимать самого себя и то, кем я являюсь. Не просто так говорил Есенин, что «большое видится на расстоянье».

Но, к моему теперешнему огромному сожалению, я оставил записную книгу и пишущие принадлежности дома. Я поискал всё необходимое в ящике письменного стола на втором этаже, но нашёл там только стопку белоснежной бумаги. Ни карандаша. Ни ручки. Выглядит как издевка, что-то из разряда «смотри, но не смей трогать, трогай, но не пробуй на вкус, пробуй, но не смей глотать». Вот так же и у меня сейчас: переживай, но не смей облекать это в слова. В попытке немного успокоиться я вышел прогуляться.

Свет солнца проходит через ледяные бледно-серые молочные облака и, отражаясь от толстой снежной перины, наполняет воздух чем-то прекрасно-удивительным. И это волшебство лёгкой, призрачной рукой успокаивает разбушевавшееся во мне море. И мне хочется, чтобы это продолжалось вечно, но, увы, фонари на нашей улице зажжены, и в мою комнату слой за слоем ложатся зимние сумерки, до тех пор пока в моей комнате не оказывается густой, как будто вязкий мрак, слегка прорезаемый бледным лучом, проходящим через грязные стёкла. Оттуда же на меня смотрят сожжённые руины, последнее пристанище и временная могила. Я отвернулся от окна. Надо, подумал я, съездить завтра в город и сообщить полиции и пожарным, что тут произошло, а на сегодня всё, баста! Надо себя чем-нибудь занять.

Я включил свет на кухне, взял сборник историй из сгоревшего дома и уселся читать следующую запись.

Каждый день, страдая от холода и тоски, он проклинал Небо за то, что вместо него умерли они. За то, что бог посмел отнять у него самое дорогое, то, что дороже ему собственной жизни. Каждый день он, засыпая, надеялся, что больше не проснётся, что эта пытка кончится, но каждое утро он открывал глаза и понимал, что обречён на ещё один день.

Температура на улице упала до минус пятнадцати, завтра начинается зима.

— Парень, есть мелочь? — он вздрогнул от своего голоса, такой он был осипший.

— Нет! Найди работу! — осудительно гаркнула ворона.

Он вздохнул.

Во рту стоял сильный тошнотворный вкус голода, больше похожий на болезнь. Он засунул руку в карман и на ощупь посчитал монеты. Вышло около сорока рублей мелочью, затем печально вздохнул и пошёл в магазин.

— Подождите! Постойте же!

Он почувствовал тяжёлую руку на своём плече.

— Чего же вы? — прошептал бархатный голос.

Он обернулся и удивился. Ему показалось, что это ангел сошёл с небес: белоснежная, светящаяся в свете уличных фонарей кожа, волосы из снега и бездонные голубые глаза. Он не знал, что ответить. Незнакомец продолжал:

— Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо, и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это, — незнакомец достал купюру в тысячу рублей. — Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!

В смущении он отстранился от незнакомца, но тот сам положил ему деньги в карман грязной куртки.

— Не знаю, как вас отблагодарить… — начал он, но незнакомец прервал его.

— Единственное, чем вы можете отблагодарить меня, — это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно, я очень спешу! До скорого свидания!

Незнакомец быстрым шагом направился дальше, а наш герой остался стоять с деньгами в кармане и с тихой радостью от того, что ему повстречался такой добрый и бескорыстный человек.

Но вскоре его радость исчезла. Через пару шагов к нему навстречу вышли два таких же бездомных, как он. Хотя сравнивать их и говорить, что они похожи, нельзя. У них в глазах горел огонь зависимости, желания наживы, нетерпения и раздражения, а у него тускло, голубым огоньком горели тоска, боль и сожаление.

Он решил поскорее обойти парочку, но один из них схватил его за капюшон и притянул обратно.

— Слышь, это, либо быстро отдаёшь баблосы и целёхонький возвращаешься под свою лавку, ли…

Его перебил второй:

— Либо кровью харкать будешь, понял?

Бедняга вырвал свой капюшон.

— Есть же ещё один вариант — мы поделим деньги поровну…

Сильная рука стиснула его горло.

— Слышь, ты, дипломат хренов, деньги отдал, или мы в процессе естественного отбора заберём и твою сраную жизнь!

Его напарник загоготал:

— Ну ты и сказанул, «естественный отбор»!

В нашем герое вдруг резко проснулся непривычный для него инстинкт самосохранения. Голодный организм, начхав на все чувства и эмоции, приказал: «Беги!» Сильно ударив вора и толкнув его напарника, он бросился бежать. У него была фора в пять секунд. Через метров шестьдесят они настигли его. Блеснул металл, и наш герой с криком рухнул на наждачку асфальта. Кулаки выбивали из него слёзы, мольбы и под конец мучительный стон. Один уже успокоился и встал, но второй продолжал яростно молотить кулаками.

— Харе! — стоявший схватил своего напарника за плечи. — Там кто-то идёт!

Оба резко насторожились. Действительно, где-то недалеко послышались звонкие шаги.

— Хватай деньги и погнали!

Нашего бедного героя перевернули на спину и стали рыскать по карманам.

— Гнида! Где они?!

— Нашёл! Всё, погнали, погнали!

Он лежал в кустах полумёртвый, истекающий остывающей кровью. Шаги приближались, и наконец на лицо бедняги упала тень. Бархатный голос с испугом воскликнул:

— О боже! Как они вас! Чёрт, это всё я виноват! Вот я дурак!

Знакомый незнакомец попытался поднять бедолагу, но тот запротестовал.

— Я… Я хочу присоединиться к ним, к ней, к моей Анюте… Я больше не хочу оставаться в этом мире…

Знакомый незнакомец присел рядом и, положив ледяную руку ему на лоб, устало и тоскливо вздохнул. Нашего героя пронзила слабая боль. Она прошла от пяток до головы и остановилась в затылке.

— Боже!

Его глаза тупо уставились на небо, с которого, тихо шелестя, начал сыпаться снег. Он умер за минуту до зимы и, к сожалению, не смог увидеть начинающийся снегопад, который вскоре превратился в метель. Метель столь красивую, что я и не берусь расхваливать её, ведь мы все и так знаем красоту декабрьских метелей. Не так ли?

Я захлопнул книгу. То ли это мне стало так плохо от рассказа, то ли температура опять поднялась. Я положил книгу на стол и рухнул в постель. Дурнота занавесом закрывала мой разум от меня самого. Реальность становилась плоской, бесцветной, нереальной. Я видел свои руки, и они казались мне чужими. Я закрыл глаза. Сцены убийства, бархатный голос, луна, сказочный лес и огонь. Огонь. Голова разрывалась. Я открыл глаза и понял, что мой дом охвачен пламенем. Не помня себя от ужаса, я бросился вон из комнаты и полетел вниз по лестнице. Каждая ступенька обжигала меня. Разум окончательно помутился, и, упав на пол первого этажа, я понял, что не могу подняться. Вокруг кромешная тьма. Я просто брежу… — эта мысль постоянно выскальзывала из моих горячих рук, — просто брежу… Я попытался подняться, но, обессиленный испугом, повалился на пол. Всё кружилось, вертелось, я попал в бесконечный калейдоскоп. Через час или, может, два, а может быть, через всю вечность, лихорадка разжала свои тиски. Я лежал на полу на спине, меня волнами накрывал озноб. Сознание по кусочкам собиралось обратно воедино. Я покрутил глазами и поймал свет, который проходил через кухонное окно. Мой взгляд зацепился за него. Будто опираясь на этот луч света, я поднялся и пошёл к стенке. Где-то там был выключатель. Не отрывая взор от света, я начал исследовать поверхность в поисках кнопки. Холодные обои неприятно касались моей щеки. Моя рука нащупала выключатель, и я щёлкнул им. Глаза заболели от света, и я прищурился. Я почувствовал, что нахожусь не один. Я замер. Жуткое ощущение. Я перестал дышать и прислушался. Вроде ничего. Я медленно повернулся вправо и вскрикнул. Из окна гостиной на меня смотрел ворон. Он никак не отреагировал на мой крик. Он продолжил за мной наблюдать. Я попятился назад и спрятался за кухонным столом. Птица не улетала. Вдруг на улице я услышал скрип снега. Кто-то ходил там. Ворон тоже это заметил. Он повернулся на звук. Я залез под стол и наблюдал. Мне страшно хотелось закрыть глаза руками. Ворон в окне занервничал. Я не выдержал и зажмурился. Через пять секунд тишины я открыл глаза. Ворона не было. Вылезать из-под стола я боялся, но надо было выпить жаропонижающее. Озноб всё ещё мучал меня. Я вылез из своего укрытия, схватил нож из раковины и подошёл к окну. На улице никого не было. Я прислушался. Всё было тихо. Я решил, что проверю сад с утра.

Через двадцать минут я уже сидел на втором этаже и пил лекарство из огромной кружки. Пар исчезал во мраке.

Вскоре я заснул.

Я не знал, верить своим глазам или нет. Медные лучи зимнего солнца скоро должны были зажечь небо оранжевыми пятнами. На часах, кажется, было полвосьмого, хотя нет, семь пятнадцать — двадцать… Ну да, полвосьмого, если округлять. Я уже как двадцать минут проснулся и разглядывал мраморное тёмно-синее небо, по которому плавно плыли белые тягучие облака, как вдруг я заметил яркий луч и какое-то движение на участке моих соседей. Сначала это движение было аккуратным, как будто кто-то боялся, что его заметят (боялся, что замечу я), но потом оно стало уверенней, и луч света поскакал по снегу прямо к развалинам. Я знал, кто это, но не мог поверить в это. Она попала в блёклый луч моего фонарного столба. На ней была большая серая куртка (непонятно, откуда она её взяла). Я слез со стула и осторожно, словно шпион, стал наблюдать за ней. Она быстро подбежала к пепелищу и (о нет!) юркнула прямо под обвалившийся второй этаж дома. Через десять секунд я услышал её крик, а затем с силой сдерживаемые рыдания: она нашла своего отца (но разве она не его искала?). Как же мне стало её жалко. Бедная, ещё совсем юная девушка, маленький цветок, лишилась дома и семьи. И я уверен, что даже несмотря на то, каким был её отец, она всё равно любила его. Теперь, когда я слышал её слезы, моё сердце трещало по швам. Мне хотелось выбежать к ней навстречу, обнять её и закрыть ей глаза. Мне хотелось утешить её, стереть из памяти это жуткое видение, хотелось подарить ей покой, но, увы, я не в силах сделать нечто подобное. Теперь ей поможет лишь время. Удивительно, как иногда внезапно может прийти человеколюбие. Удивительно и то, каким мощным может оказаться это чувство.

То, что произошло далее, добило меня окончательно. Она вылезла и вытянула из-под руин своего мёртвого, искусанного огнём отца, а затем за ноги потащила его по снегу. Бедняжка на середине пути, обессилев от тяжёлой ноши, с детским криком отчаяния упала в снег. Я чувствовал её отчаяние. В моей груди будто открылась яма, в которую я проваливался. По щеке скатилась невидимая слеза. Мне жутко хотелось помочь ей, но я боялся, что, увидев меня, она опять сбежит. Бедная девочка продолжила тащить своего отца, своего горе-защитника по снегу по направлению к дыре в заборе.

Рядом с забором она успокоилась и, перебиваясь редкими слезами, вытащила мертвеца за ограду. Я отошёл от окна, но, вновь увидев движение, прильнул к нему и стал с удвоенным вниманием наблюдать. Теперь я был уверен, что мой разум трезв. Зачем она вернулась? Она быстро пробежала по участку и нырнула в пепелище. Десять, двадцать, тридцать секунд. Осознание пришло неожиданно. Я почувствовал вибрации, исходящие от записной книги. Она изначально пришла за ней. Не за отцом, а за книгой… Но как она, придя в прошлый раз на пепелище, не проронила ни слезинки? Ведь логично было бы предположить, что в пожаре погиб её отец… Хотя, быть может, она подумала, что её отец был не дома в ту ночь? Хотя что за бред! Куда пойдёт пьяный (сто процентов он был пьян) человек ночью, когда в округе, кроме меня, больше никого, а до ближайшего города идти и идти?.. И, даже если и предположить, что ей в голову могла прийти столь глупая мысль, непонятно, как она опять же не расстроилась хотя бы из-за самого пожара. Ведь сгорел её дом! Я стал путаться в этих вопросах, в голове стали появляться ужасные теории о том, что могло произойти в ту ночь, но я их упорно отгонял. «Бред! Бред! — твердил я себе. — Будь проклята моя бурная фантазия!» Девушка вылезла из-под руин и, сбивая следы, юркнула в тёмный зев дыры, затягивая за собой тело своего отца.

Яркое солнце через лобовое стекло моей машины больно било мне в глаза, дорога несла меня к давно проснувшемуся городу.

Третий день

— Недавно, кстати, на соседней улице ограбили дом. Ну ладно. Мы сами всё решим, не волнуйтесь! — Прямо камень с души. — Главное, что при пожаре никто не пострадал. Хорошо, что никого не было дома. До свидания!

— До свидания!

Полицейская машина доехала до поворота и скрылась из виду. Я невольно улыбнулся. Зайдя в дом, я налил себе чай и выпил лекарства. Я солгал ради её блага. Но ложь во благо — всё равно ложь. А не солгал ли я ради своего спокойствия? Ведь скажи я правду, меня бы заставили помогать им в расследовании, а потом как единственного свидетеля ещё и топить эту девушку в болоте, в котором она и так увязла по самую шею. Нет, это было исключено! После ночной сцены я меньше всего думал о себе. Вся моя душа сейчас рвалась к этому беззащитному ребёнку. При мысли о том, что с ней может случиться, внутри, под самыми рёбрами, резко подскакивала ледяная жаба. Всё внутри сжималось, но я отгонял эти мысли, успокаивая себя тем, что всю жизнь был параноиком со слишком бурной фантазией. Я сел в машину и заехал в гараж. «Странно, — пронеслось у меня в голове, — даже не думал, что когда-нибудь так сильно захочу о ком-то заботиться».

Долгая поездка и раннее пробуждение высосали из меня все силы. Но воспоминания о ночном госте не давали мне успокоиться. Я стоял в центре своего сада и внимательно осматривал снег. Никаких следов. Я обошёл дом кругом и обнаружил прямо под окном гостиной мёртвого ворона. Я перевернул его ногой. Никаких повреждений. Как будто он просто внезапно умер. Всё явно говорило мне о том, что звуки шагов были просто галлюцинацией. Но в то же самое время меня не покидало ощущение, что ночью кто-то был у меня на участке. Я просто чувствовал это.

Я вернулся в дом и лёг отсыпаться, но спать мой организм отказывался. Нервы колючей проволокой опутывали мою голову, мешая заснуть. Я вскочил с постели и подошёл к окну. За стеклом веселилась метель. Она прятала сгоревшие руины под толстым слоем снега. Вся улица накрылась ровным снежным ковром. Всё стало вдруг таким чистым, нетронутым. Казалось, что тут никого, будто бы ни души. Но белый свет меня тревожил, несмотря на всё это спокойствие, я никак не мог забыть, как Вика тащила труп своего отца. В голове появлялись страшные сцены, я стал привязываться к тому факту, что она так быстро успокоилась. А не была ли та вспышка горя актёрской игрой специально для меня? Нет! Нет! Нет! Исключено, это действительно чистейший бред!

Так было всю жизнь. Например, вижу невдалеке пару подростков, они начинают смеяться, и мой мозг тут же даёт сигнал: «Они смеются над тобой!» Или выхожу из дома встретиться с друзьями и уже на светофоре думаю: «Всё ли я выключил?» Понимаю, что я отключил абсолютно всё, но тут мой мозг даёт сигнал: «А что, если тебя переклинило и ты перед уходом специально включил плиту и намеренно забыл? И вообще ты можешь быть психом!» И мучаюсь всю прогулку. У меня получается переключаться с этих мыслей, но это надо делать немедленно, сразу как они появляются. В противном случае паранойя обволакивает мой разум и медленно терзает его. Так не только у меня — это семейное. Сейчас у меня было сильнейшее чувство — я знал, что скоро что-то случится.

Пытаясь сбежать от навязчивых мыслей, я схватил записную книгу, лёг в постель и приступил к чтению следующей записи. Начиналась она со стихотворных строк, которые показались мне очень знакомыми.

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться!

Но надо, надо в общество втираться,

Скрывая для карьеры лязг костей…

А затем таким же красивым почерком началась сама история.

Я ускорил шаг и поспешил за ним:

— Подождите! Постойте же!

Он не реагировал. Наверное, думал, что это не ему кричат. Я резко опустил руку на его плечо.

— Чего же вы?

Он обернулся и удивился моей внешности. Я к этому привык.

Он, не найдя ответа на мой вопрос, продолжал молча рассматривать меня. Тогда я продолжил:

— Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо, и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это, — я как можно медленней достал тысячу рублей. — Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!

В смущении он отстранился от меня, тогда я сам положил ему деньги в карман грязной куртки.

— Не знаю, как вас отблагодарить… — начал он, но во мне что-то вспыхнуло, и, боясь спугнуть это чувство, я тут же прервал его.

— Единственное, чем вы можете отблагодарить меня, — это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно, я очень спешу! До скорого свидания!..

Я оторвался от книги. Этот рассказ связан с предыдущим? Такая перспектива мне по душе. Читать от лица совсем другого героя, наблюдая ту же сцену, показалось мне действительно увлекательным. Я продолжил с того же момента.

…Я подумал обнять его, но мне было стыдно за свой поступок. Наконец-то! Наконец-то чувства! Но, отойдя от этого бедолаги, я понял, что этот огонь был отблеском его страдания, что отразили ледники моей души. Опять эта страшная пустота. Она страшнее смерти. Бесконечная апатия и скука. В этом заточении я уже сотни, а то и тысячи лет. Я больше так не могу, но выбора у меня нет. Каждый день одно и то же. И, как у врача, который постоянно наблюдает мучение своих больных, моя душа так же очерствела и затянулась толстым слоем льда. Я больше не испытывал сострадания, я вообще ничего не испытывал — издержки профессии. Поэтому, почувствовав в себе лёгкое дуновение, хоть намёк на чувства, я тут же хватался за них и тянул, упивался сладостной надеждой, что я выберусь, что наконец-то я стану свободным, но всё было лишь иллюзией. И со жгучим желанием испытать ещё я устроил эту игру и теперь играю не по правилам…

Во дворе разнёсся грохот. Я захлопнул книгу и быстро встал. Опять грохот. Я спустился по лестнице на первый этаж. Звук исходил откуда-то рядом с домом. Увидев в окне Вику, я быстро спрятался под подоконник. Грохот наконец кончился. Через десять секунд я услышал, как она пробирается через толстый слой снега к калитке. Я на четвереньках прополз в коридор, напялил ботинки, шарф и куртку. Вика уже исчезла. Я вышел на улицу. Метель не унималась. Дверь моего сарая с инструментами была приоткрыта, а рядом на снегу я обнаружил сбитый замок. Из инструментов пропала только лопата. Я понял, что она собирается сделать.

Я завернул за угол и увидел в пятидесяти метрах Вику. Ей было тяжело пробираться через сугробы, которые росли как на дрожжах. За спиной она тащила мою лопату. Я спустился в канаву и стал следовать за ней. Занавес кустов умирающей сирени и шиповника скрывал меня от её глаз. Так, незамеченный, я шёл за ней минут двадцать. Изредка мне казалось, что я теряю её из виду, но в те же моменты слышал её всхлипывания и продолжал брести вперёд. Я знал, что бедная девушка хочет похоронить своего отца.

Я хотел раз и навсегда разобраться со всем этим. Хотел остановить паровой двигатель паранойи, от которого весь мой мозг кипел. Я хотел узнать, что случилось в ту ночь. Конечно, я бы мог прямо сейчас наброситься на неё, схватить и допрашивать её прямо в снегу, но я не дикарь и не изверг. Плюс правду силой не вытянешь. Будет лучше, если она мне доверится и расскажет всё начистоту. А для этого нужно ей показать, что я хочу ей помочь. Но как это сделать, я не знал…

Сбоку от меня стала вырастать чаща. Впереди были тупик и мостик, ведущий к лесной тропинке. Он располагался так, что если бы Вика решила пройтись по нему, то ей бы пришлось приложить колоссальные усилия и стать на несколько секунд слепой, чтобы не заметить меня. Рискуя быть услышанным, я кинулся вперёд и забился под мост. Теперь ей придётся отгадать загадку. С мостика посыпался снег. Меня бросило в жар. Я стал считать про себя и, досчитав до пятнадцати, мышкой вылез из-под моста. Вика с каждым шагом скрывалась в густом лесу. Я залез на берег и пошёл за ней. Она как убитая шла вперёд, лопата плелась за ней хвостом. Она тихо плакала.

Мы шли в искусственных лесных сумерках. Высоченные сосны своей необычайно густой кроной скрывали солнце, и лишь малая часть лучей освещала нас. Я испугался, не заблудилась ли она, но её уверенный убитый шаг внушал мне доверие. Это преследование лишало меня сил. Постоянно пригибаясь, пролезая через ветки, ныряя в снег, я еле-еле сдерживал дыхание, чтобы она не услышала меня. Нервы тоже давали о себе знать. Этакий саспенс. Один неверный шаг, и ты погиб… Всё тело гудело, как трансформатор. Неожиданно она упала в снег. Её всхлипы в немом лесу оглушали меня. Я уже думал подбежать и схватить её на руки, но она поднялась и продолжила идти, только уже намного медленней. Вскоре мы подошли к небольшому оврагу. Она быстро сползла вниз, и я услышал её голос. Она говорила со своим отцом… Как будто кто-то порвал нитку жемчуга, и маленькие перламутровые шарики поскакали по полу. Звук сочился солью. Это был голос надломленного беззащитного существа. Я подполз к краю оврага. Даже зная, что я увижу на его дне, я всё равно впал в шок. Эта картина ещё долгие годы будет приводить меня в ужас. Вика, стоя на коленях, стряхивала с трупа снег. Видно было, что частые истерики выбили бедняжку из колеи, но взгляд её был трезв, а голос чист. Она не помешалась. Я удивился тому, как сильно она любила своего отца. Её признания в любви и горькие сожаления убивали меня. Меня всего мутило. Мой разум как бы пытался оградить меня от этого, но я упорно вслушивался в каждый звук.

— Папа, папочка! — Она, кажется, поцеловала его в лоб. — Я так тебя люблю… Боже… Ты говорил, что будто бы я ненавижу тебя, но нет… Я прощаю тебя, ведь я знаю, что и ты любил меня. Любил сильнее всех на свете. О боже!.. Как бы я хотела, чтобы это был лишь сон, кошмар… Я бы прибежала сейчас домой и обняла тебя, а ты бы смутился и спросил бы меня: «Ты что, пьяна?» Ну как же так…

Её голос угас. Тело разбивали рыдания. Она склонилась над мёртвым отцом, её волосы рассыпались и упали на его холодное лицо.

— Прости…

Я резко выпрямился и, весь обратившись в слух, пытался расслышать её слова.

— Прости меня… Это я виновата. Я просто… Просто хотела уехать отсюда… Начать всё заново… Как же я ненавижу сейчас себя… Но ради тебя и себя я вылезу из этого болота, из этой… грязи, — она заплакала сильнее. — Почему ты мне наврал, что ты уедешь вечером в город? Зачем?.. Тебя не должно было быть дома той ночью!

Она встала и, отойдя от тела на пару шагов, со всей силой ударила лопатой в промерзшую землю. По всему оврагу разлетелся её крик. Пять ударов, десять. Она била землю и кричала от каждого удара.

— Ну давай! Давай же!

В земле образовалась небольшая яма. Она упала на колени. У неё началась истерика. Схватившись за голову, она кричала и плакала. Меня охватил страх за её разум. Не понимая, что делаю, я выпрыгнул из укрытия, скатился со склона оврага, схватил её и прижал к себе. Я пытался успокоить её, просил перестать, говорил, что всё будет хорошо и что я не дам её в обиду. Через пару секунд она пришла в себя. Увидев, что я обнял её, она оттолкнула меня. На лице были страх и просьба о помощи.

— Нет, постой… — начал я, но, не дослушав, она снова толкнула меня в сторону и кинулась наверх.

Я бросился за ней, но на самом верху соскользнул и кубарем свалился на самое дно. Всё, что произошло далее, я помню смутно и даже не знаю, что было на самом деле, а что мне причудилось. Я как будто бы был в полудрёме, как будто часть моего мозга, отвечающая за отделение реальности от жутких фантазий, отключилась. Я как будто спал или находился в состоянии сильнейшего опьянения. Поднявшись после падения, я с сумасшедшим рвением стал выкапывать могилу, через час, а может больше, я не уверен, я засыпал это место снегом и землей. Затем выбрался, как напуганный зверь, из оврага и побежал прочь. Я бежал, падал, вся спина была мокрая от снега. Мой разум затмевал своего рода амок. Я бежал и бежал. Час или два я в сгущающейся темноте пытался выбраться из чащи, сбивая ветви лопатой. Позже помню, как я звонко распахнул калитку, вбежал в дом и первым делом выпил полбутылки вина. Затем тьма. Я уснул.

Проснувшись в три ночи, я снял с себя куртку, ботинки, поднялся на второй этаж и лёг в постель. Руки и ноги ныли тупой болью, голова разрывалась, но разум был чист. Я не мог поверить в то, что произошло днём. Лежа в постели, я всё тщательно анализировал и пытался предугадать следующие шаги Вики. Уснул я, когда небо зажглось рассветом.

Четвёртый день

Бледный свет, усталое лицо, ледяные порывы ветра. Грязное стекло, кружка чая, бокал вина. Замершее пепелище, вопросы без ответов и истории.

Удивительно, но болезнь стала понемногу отступать. Наверное, испугалась последних трёх дней и решила слинять, пока цела. Она мучила меня — я замучил её.

День с самого моего пробуждения был пустым. Я чувствовал, что сегодня ничего не будет. Как будто этот день — та самая передышка перед чем-то более страшным. Но, в отличие от вчера, я чувствовал тупое спокойствие и даже скуку. После завтрака я решил дочитать начатую историю до конца. Я взял кружку горячего чая, книгу и поднялся наверх. Окна светились серым светом, я включил лампу и принялся читать с того момента, где остановился.

…Абсолютно ничего не чувствую…

Я решил зайти в свой любимый бар, выпить чего-нибудь вкусного и сыграть пару сонат на фортепьяно. Это был единственный бар в округе, в котором стоял музыкальный инструмент, поэтому он был моим любимым заведением, а алкоголь — всегда идеальная концовка напряжённого дня, но, к сожалению, он меня не возьмёт.

Я заказал себе ром и, скинув с себя пальто, уселся за инструмент. Остывшие клавиши загорелись под пальцами. Музыка — вот услада.

Я сыграл патетическую сонату Бетховена. Мне стало легче, но это была не успокоительная лёгкость — это была лёгкость опустошения. Во мне простиралась огромная высохшая степь. Мне стало душно, я подошёл к бармену и получил ещё стакан холодного рома.