Бесплатный фрагмент - Кончилось лето

Сразу должен сказать: я люблю группу «Кино». Это моя музыка и моя эпоха. Не забывайте об этом во время чтения и не отождествляйте персонажей книги с ее автором.

Обращаюсь к жителям Челябинска. Дорогие земляки, все персонажи этой книги вымышлены, а совпадения случайны и непреднамеренны. Эта история могла произойти где угодно, просто Челябинск мне ближе, чем Сызрань. Я вообще люблю свой город и считаю, что хороших людей в нем намного больше, чем редисок.

Я равнодушен к алкоголю, с курением веду перманентную войну, а к препаратам, изменяющим сознание, отношусь резко отрицательно. Однако я солидарен с великой Фаиной Раневской: если на законодательном уровне запретить слово «жопа», в жизни ее меньше не станет.

Я бесконечно благодарен Ольге Ворониной, которая помогла этому роману своими прекрасными стихами. Я, как и она, верю в разум и добрых людей. Я вообще довольно светлый человек. Не забывайте об этом.

Рома Грачев

Следи за собой

Челябинск, ледовая арена «Трактор»

После концерта группы «Кино»

17 мая 2023 года

— Помолодел лет на сорок, — сказал Шакиров.

Он затянул на шее галстук, любезно отпущенный на время шоу, поглядел на толпы таких же счастливых людей. Все разные, пестрые, шумные… Кстати, на кой черт он надел эту удавку? Всё какую-то важность изображает, придерживается дресс-кода даже там, где за его несоблюдение никто не осудит и не посмотрит косо. Ладно, в офисе и на публике всегда в костюме, это объяснимо, но с семьей на пляж — в брюках со стрелочкой, на концерт «Кино» — в белой рубашке и с галстуком? Это зачем? Привычка? Дисциплина? Ну, допустим. Только Цой здесь при чем?

— На тридцать пять лет, если точнее, — поправил Егор. — Мы с тобой одногодки, а я всё точно помню.

— Прям всё?

— Даже не сомневайся.

— Звучит угрожающе.

Егор пожал плечами.

Шакиров внимательно посмотрел на собеседника. Странный он. Будто что-то недоговаривает. Шакиров всегда опасался таких… Хм, и отсюда еще один вопрос: с каких пор он заводит знакомства на концертах, как подросток, сбежавший из-под домашнего ареста? При его-то статусе! И ладно бы с красивой девушкой, а то какой-то хмурый тип с сединою на висках.

— По кружечке? — предложил Егор.

— Не откажусь! — Еще одно неожиданное и необъяснимое решение. — Только водителю дам отбой.

— Ты ездишь на концерты с водителем?

— Господь с тобой, он просто живет тут рядом. Жена у него вкусно готовит, я пробовал, а громкую музыку он не любит, старенький уже…

Шакиров достал телефон и отошел.

От «Трактора» в разные стороны расплывались потоки зрительской лавы — на парковку, к микрорайону «Ньютон», вниз по улице Салавата Юлаева. Многие повернули к строящемуся Рождественскому собору. Тысячи людей с просветленными лицами, помолодевшие на сорок лет… на тридцать пять, если точнее, потому что сорок лет назад Виктор Цой еще не спел «Кукушку» и «Кончится лето», он тогда был молод и весел, записывался с ребятами у Тропилло и Вишни и не обрел статус живого классика.

Из толпы прокричали прямо в ухо: «Цой жив!!!» Егор одобрительно вздернул большой палец.

Вернулся Шакиров.

— Готово, всем задачи поставил, я свободен. Куда идем?

— Ты доверяешь моему выбору?

— Всецело. Знаешь, сегодня я, пожалуй, немного не в себе. Для меня это странно, но… Я давно мечтал побывать на концерте «Кино», еще в юности, когда крутил на «Романтике» их кассеты. Кто бы мог подумать, что желание исполнится спустя столько лет после гибели Виктора! Парни просто молодцы, такой звук у группы стал! А барабанщик у них, а! Зверюга! Витя был бы счастлив и горд, так красиво всё сделали, что тут скажешь…

— А ты не говори. — Егор достал сигарету, закурил. — Когда ты говоришь, у людей возникает ощущение, что ты читаешь гребаную бумажку. Сплошные лозунги, в которые ты сам не веришь.

— Серьезно?

— Да. Ты подскажи спичрайтерам, чтобы почаще выходили на улицу и слушали живую речь.

Шакиров отмахнулся с кислой миной:

— У меня по этой части был один неудавшийся литератор. Всё мечтал большую книгу написать, а дальше десяти страниц не продвинулся. Изгалялся на моих публичных выступлениях, паршивец. Ты меня одергивай, если понесет.

— Договорились.

Кто-то из проходящих задел Шакирова плечом, долго и витиевато извинялся.

«Белый снег, серый лед!!!» — проорали с другой стороны.

Город ликовал. Второе пришествие Цоя.

— Шумно здесь, — сказал Егор. — Есть место потише.

Таким местом оказался спортивный бар на проспекте Героя России Родионова. В среду большого наплыва посетителей не было, никто не мешал. На большой панели телевизора показывали какой-то буржуйский футбол.

Заказали пиво и соленую закуску.

— Ты не понимаешь значения события! — распалялся Шакиров. — Неужели ты не был фанатом?! Все были!

— Ошибаешься, — отвечал Егор, очищая фисташки. Он оставался невозмутимым и загадочным. — Я терпеть не мог Цоя. И сейчас не переношу. У меня на его голос стойкая аллергия.

Шакиров опешил. Святая убежденность в том, что перестроечное поколение сплошь боготворило Виктора и в целом стало таким, каким стало, именно благодаря ему, дала трещину.

— Да ладно! А чего ж ты на концерте забыл?

Егор улыбнулся уголками губ. Глаза его при этом не смеялись.

— Я наблюдал. Мне интересно быть свидетелем исторического события.

— Ага! — вскинулся Шакиров. — Историчность события ты все-таки не отрицаешь!

— Отнюдь. Когда случается нечто ужасное, одни звонят в скорую, другие зовут полицию, а третьи снимают происходящее на видео. Угадай, кто из них делает самую важную работу?

Шакиров не нашелся с ответом, так и сидел с открытым ртом. Егор попросил скучающего официанта повторить пиво.

…Шел второй час дискуссии. Шакиров стремительно пьянел, Егор невозмутимо грыз фисташки. На столе выросла гора скорлупы. Официант уносил пустые кружки и приносил полные. Футбол в телевизоре сменился бильярдом.

— Погоди, Егорушка, друг ты мой милый… Ты хочешь сказать, что я… вот я, серьезный человек, глава семьи, видный общественный деятель, с которым считаются даже там… — Шакиров машинально коснулся рукой шеи, но обнаружил, что галстука на месте нет (он давно висел на спинке стула), а из-под расстегнутой на три пуговицы рубашки торчит неприглядная шерсть. — Я же ничем себя от этих людей не отделяю, Егорушка… а ты же видел этих людей в зале, ты видел их лица… ведь стар и млад, сикухи малолетние, которые волосы во все цвета радуги красят… они вместе с нами подпевали: «Электричка несет меня туда, куда я не хочууу»…

Шакиров икнул, взял паузу, протянул еще для верности: «Ууу».

— Ты понимаешь, к чему я веду? Это вечное, незыблемое! Вот я был на концерте «Металлики» в Лужниках, и когда они запели «Группу крови», там весь стадион на уши поднялся, включая охранников! Это же наш общий культурный код, это находит отклик в сердцах самых разных людей, независимо от возраста и…

— Стоп! — Егор поднял руку. — Опять понесло? Будь проще… как Цой.

Шакиров замотал головой, словно капризный ребенок.

— Не хочу быть проще, хочу быть сложным и непонятым… А ты считаешь, Цой прост?

— Как табуретка.

Шакиров замер, глаза блеснули. Ему только что бросили вызов, бросили перчатку… Нет, не бросили — нашлепали по щекам.

Егор глядел на него с игривым ожиданием и все грыз и грыз свои проклятые орешки.

— Тут ты, конечно, загнул… посягнул.

— На святое?

Шакиров молча кивнул. У него заканчивались слова.

— Заклинило, — вздохнул Егор. Он очистил ладони от шелухи, весь подобрался, навис над столом. — Хочешь, я тебе целый альбом таких песен напою?

— Рискни.

Егор выпрямился, выпятил подбородок и повернул голову вбок, изображая знаменитого корейца. Даже поднял руку к лицу, имитируя пение в микрофон. И загудел на небрежный мотив, отсылающий одновременно к «Электричке», «Ночи» и десятку других песен «Кино»:

— Черные стекла идут на меня войной… Рваная рана ручьем стекает в сапог… Полный стакан на окне — это солнце мое… Я никому не хочу ставить ногу на гвоздь…

Он пел бы и дальше, но Шакиров резво метнулся через стол с вытянутыми руками, собираясь задушить охальника. Впрочем, при его комплекции бросок не имел перспектив, Егор без труда отбил атаку, схватив соперника за шею и приложив лицом о стол. Кружки с пивом едва не слетели на пол.

Официант поглядел на них с беспокойством.

— Все в порядке! — объявил Егор.

Шакиров уселся на место, пыхтя и потирая ушибленный подбородок. Егор же оставался невозмутимым, как индеец, сидящий в вигваме у тлеющего очага. Хлебнул немного пива, закинул в рот очищенную фисташку, произнес со вздохом:

— Посягнул на святое… а святых на Руси — только знай выноси. Это тебе от другой иконы восьмидесятых.

— Зачем ты… зачем ты так? Ты же не…

— Я убежденный противник любой святости. Я не верю.

— Надо во что-то верить.

Егор наклонился к нему, прошептал в лицо:

— Может, водочки?

И воцарился шаткий мир. Шакиров успокоился, Егор тоже дал слабину, под водочку разомлел и как будто даже подобрел, хотя по нему точно не скажешь, что вообще за черт. Он признал, что был резок и бестактен, тут ведь дело вкуса, просто у него действительно неадекватное восприятие частотного диапазона голоса Виктора Цоя. Кому-то звук рвущейся бумаги — как пение русалок, а кто-то на стену лезет и волосы рвет. А про свои глупые стихи Егор сказал, что это был просто дружеский шарж, нельзя же обижаться на пародию. Да и кому обижаться, Цоя давно нет.

— Поклонники его обижаются, — сказал Шакиров. — Ты понимаешь, нельзя в их присутствии… бросать тень…

— Тень на плетень, — вздохнул Егор. — Внесем ясность. Поклонник, почитатель, ценитель — существо образованное, взвешенное, не создающее кумира, но принимающее дары его. Он знает, что на Солнце есть пятна. Фанат же — апостол, следующий за своим идолом по пустыне и отгоняющий бродяг, молящих о помощи. Фанат не знает сомнений, не задает вопросов и не ищет ответов. Фанатизм — разрушительная сила. Уверен, твой спичрайтер, составляя для тебя панегирики, не погружается так глубоко.

Шакиров молча моргнул, выдохнул. Он напоминал рыбу, выброшенную на берег.

— Эк тебя развезло, — констатировал Егор. — Предлагаю на воздух. Как смотришь?

— Здраво.

Егор помог товарищу собраться (презренный галстук отправился в карман штанов), проверил, чтобы тот прибрал бумажник и телефон. Сам рассчитался с официантом. Шакиров при этом пытался внести свою лепту, но Егор категорически отвел «руку дающего».

Они вышли на улицу.

— Город… стреляет в ночь… дробью огней, — уныло и нестройно пропел Шакиров, покачиваясь на каблуках.

— Я тебя умоляю, — фыркнул Егор.

Проспект Родионова, усеянный звездочками бодрствующих окон, светился ярко, но не шумел. Это был стильный район: небоскребы, вереницы машин на парковках, гигантские витрины супермаркетов, — но всё же спальный по сути. Город с иголочки, город с обложек рекламных буклетов, маленькая Европа, отдыхающая на окраине промышленного чада. Егор разглядывал окрестности со сдержанным восхищением.

— Давно здесь не был, — молвил он. — В последний раз лет эдак… пятнадцать назад, кажется. Тут был пустырь. Надо же, как забурели. — Егор качнул головой. — Бюргеры поели тефтелей, надели пижамы и отправились на боковую.

Шакиров хмыкнул.

— Ты сам-то откуда? Наездами здесь?

— Я местный, но много путешествую. И людей сторонюсь.

— Не любишь? Бюргерами называешь…

— Некоторых люблю, но, как говорил один заклейменный сатирик, при слове «народ» вздрагиваю.

Шакиров не стал ввязываться в новый спор. Он вдруг отчетливо понял — даже в своем притупленном состоянии, — что вновь проиграет вчистую и еще, чего доброго, получит в тыкву. Дружеские застолья часто заканчиваются именно так. Да и друг ли ему этот странный тип?

— Такси? — поинтересовался Шакиров, взглянув на часы. — Водителя вызывать неудобно, он человек семейный… поел тефтелей и надел пижаму, как ты говоришь.

— Давай пройдемся немного, тебе не повредит. Потом я сам вызову машину.

— Хм, может, ты и прав. Пойдем.

Они зашагали по проспекту Родионова вверх, обратно к Кардиоцентру и «Трактору». Шакиров на ходу все пытался поглубже засунуть свой проклятый галстук. Сдавшись, он рывком выдернул его из кармана и метнул в первую же попавшуюся урну. Промазал. Не поленился подобрать с асфальта и запихнул в мусорку с каким-то остервенением. Этот галстук казался ему теперь не просто удушающим аксессуаром, элементом костюма, придающим ему лоск и респектабельность. Это была ментальная цепь. Долой цепи, долой!

Егор беззвучно поаплодировал.

— А ты бунтарь, Анвар Каримыч.

Шакиров отмахнулся:

— Был когда-то. Размяк под впечатлениями от концерта, да и водка еще… Завтра буду в порядке.

Он икнул. Егор похлопал его по плечу, а потом даже приобнял. Это было трогательно.

— Неплохой ты мужик, в сущности. Одного не пойму: чего ты на рок-фестиваль «Музыка волн» окрысился? Что уж такого антиобщественного ты в нем увидел?

Шакиров с удивлением распахнул осоловевшие глаза.

— Откуда знаешь? Я еще не давал прессе никаких…

— Читал твою кляузу. Довольно неприятный документ, да и составлен ужасно. Напрасно ты отказался от услуг своего литератора. — Егор ухмыльнулся. — Должен тебя огорчить, в администрации работают преимущественно адекватные люди, знающие цену таким бумагам. Твое воззвание завернут, фестиваль состоится.

Шакиров насупился. В нем опять заворочался давешний пламенный борец, вставший грудью на защиту святыни.

— Завернут — я еще напишу и опубликую, и тогда они не отвертятся! Я во все колокола трубить буду!

— В колокола не трубят, дружище.

— Да плевать! Я считаю, что нельзя давать сцену и трибуну таким… кто позволяет себе… несмотря на то, что…

— А «Металлика», которой ты так восхищался? А сегодняшнее «Кино»? В чем рок-н-ролл, брат? Какую музыку ты хочешь?

Шакиров остановился. Слова опять пропали. Видя эту неподдельную горечь, Егор заключил своего друга в объятия — на этот раз цепкие, не позволяющие вырваться — и стал поглаживать по голове, как плачущего ребенка. Со стороны это выглядело довольно сомнительно, но не было рядом свидетелей, которым пришло бы в голову трактовать сцену иначе, чем проявление крепкой мужской дружбы.

— Что-то меня приспичило, — тихо сказал Егор, отпуская товарища. — Пойдем, польем деревца?

— Неудобно, — всхлипнул Шакиров.

— Да ладно тебе! Когда ты в последний раз облегчался на природе, общественный деятель? Айда, айда!

…И Анвар Каримович вновь был вынужден покориться. Так у него всегда — по ветру и вослед, вслепую и беззаветно.

* * *

Березовая роща, дремавшая на пятачке между ледовой ареной, Кардиоцентром и Рождественским Собором, душевно молчала и словно прислушивалась к тихим голосам незваных гостей. Ни ветерка, ни вздоха. Островок покоя в тревожном смраде города. А еще этот воздух… Ах, как свободно и легко дышится майской ночью!

— Ты любишь футбол? — спросил Егор, орошая ствол дерева. Журчание двух струй сливалось в причудливый музыкальный рисунок.

— Итальянский и английский, — буркнул Шакиров. — А что?

— Да так… Вот представь, что ты футбольный тренер и тебе нужна победа с сухим счетом в очень важном матче. Но силенок явно не хватает. Ты заносишь кучу денег главному судье, команде соперников и даже болельщикам на трибунах, чтобы они правильно болели. И в итоге на табло «пять-ноль» в твою пользу. Кайф же?

Шакиров перестал журчать, но не потому, что закончил. Он задумался.

— Ну, что дальше?

— А дальше мне любопытно: о чем ты думаешь в раздевалке после матча? О том, какой ты крутой сукин сын? Ну как же: победа, выход в плей-офф, почет, уважение, плюшки.

— Почему нет?

— Но ты же мошенник! — воскликнул Егор. — И сам прекрасно об этом знаешь!

Мужчины оправились. Березы поблагодарили сдержанным шелестом, где-то ухнула ночная птица, вдалеке на проспекте коротко пискнула полицейская сирена.

— Далее, — продолжил Егор, прислонившись к дереву и скрестив руки на груди. Голос его звучал глухо и теперь даже мрачно. — Ты выступаешь на сцене… кстати, тебе это ближе, верно? У тебя аншлаг, люди толпятся на входе, стоят в проходах, стульев не хватает. Ты смотришь на весь этот шабаш, прекрасно зная, что зрителей навезли автобусами, по разнарядке, под страхом лишения премии и незачета в институте, потому что по своей воле никто бы не стал тратить на тебя драгоценные два часа своей жизни. Твои ощущения?

Шакиров запыхтел. У него появились нехорошие предчувствия, мелькнула даже какая-то завиральная мысль, что встреча с этим типом была не случайной, и вообще всё сегодня не просто так — и концерт, и споры в баре, и «Музыка волн». Будь Анвар Каримыч абсолютно трезвым, он бы сейчас бежал отсюда стремглав, по заячьи задрав уши, сразу в полицию или еще куда повыше. Но он напился. Черт его дери, как не некстати…

— Ты к чему ведешь?

Егор будто не услышал вопроса. Он рассуждал вслух. Лицо его оставалось в тени, отчего голос обретал всё более магические тона.

— Мне кажется, очень многое зависит от ощущений. Точнее, от того, насколько они для тебя важны. По мне это вообще некий маркер: упивается ли человек своим дутым успехом, не чураясь никаких методов ради счета на табло, или дорожит каждым честно забитым мячом и каждым зрителем, который пришел на выступление своими ногами, потому что ему интересно.

Егор сделал короткий шаг вперед. Шакиров скорее догадался об этом по шелесту листвы, чем увидел. Он сам сделал шаг назад.

— Тут ведь какая штука. — Егор занес правую руку за спину, сделал еще один шажок. — Постоянная покупка побед, почета и уважения чревата тем, что со временем ты и сам начинаешь в них верить. Как следствие, у тебя наблюдается полный отрыв от реальности. И дальше, как говорил Зигмунд Яковлевич… вам, батенька, пиздец.

Шакиров ничего не успел. Его словно парализовало, и хмель не выветрился вмиг, как ожидалось. Шакиров скорее был озадачен. Он лишь приоткрыл рот, издал короткий звук — что-то вроде «ох-ак», — и в следующее мгновение почувствовал боль, какую не знал никогда в жизни. В грудь словно впились раскаленные угли, голова поплыла, горло сковало льдом, не давая выдохнуть, и звезды — мириады звезд перед глазами.

Егор приблизился на расстояние дыхания.

— Еще один момент, — тихо, почти успокаивающе произнес он. — Убить тварь из засады, из снайперской винтовки — это слишком легко. Перед смертью всякая тварь должна знать, за что ее убивают… и прилюдно обосраться. Это будет справедливо.

Шакиров поплыл. Он не чувствовал тела, не слышал более ни звука, но теперь он увидел лицо. И узнал его. И вспомнил.

Он так и умер — с выражением удивления и ужаса в больших черных глазах.

Музыка волн

Озеро Увильды

База отдыха «Чайка»

18 мая 2023 года

Где-то слышал, что хорошую книгу нужно писать долго. Лет пять-десять. Она наполнится дыханием времени, настоится, как хороший коньяк: наливаешь на два пальца в пузатый бокал, смакуешь, чувствуешь себя аристократом и брезгливо посмеиваешься в адрес лишенцев, посасывающих пиво на детской площадке. Грезишь, как тебе дадут «Букера», напечатают миллионным тиражом и поставят на полку в школьной библиотеке…

Каково же твое удивление, когда этого не происходит! Твой «шедевр» теряется в мутном и очень зарыбленном пруду под названием «Современная литература», мечется в пучине среди миллионов таких же ставридок, шансы попасть в сачок и на стол — мизерны.

Значит ли это, что не стоит и пытаться?

Каюсь, по молодости я мечтал написать действительно что-то очень стоящее и нетленное. Хотел «сказать миру правду». Слово за словом, как кирпичиками, складывал себе Монумент. А выстроил лишь садовый домик.

Ерунда всё. Главное — рассказывать интересные истории. И чем больше, тем лучше. И не надо думать о Вечности, она и без нас обойдется.

Василий Болотов довольно крякнул и отложил планшет. Утреннее солнце слепило глаза, на дисплее уже ни черта не видно. Он успел на восходе, сидя на понтоне у тихой воды, написать всего несколько абзацев. Но это были хорошие абзацы… Ладно, уговорили, неплохие.

«Чайка» скоро проснется. Благо, в эти майские дни база полупуста, наплыв туристов ожидается лишь через пару недель, летом тут вообще начнется такой разгуляй и разлюли, что укромное местечко нужно будет еще поискать. Вася любил приезжать на Увильды в конце весны и середине осени именно потому, что здесь в это время почти пусто и тихо. Можно дышать, читать и писать… да-да, и думать о Вечности.

— Эх, плывут муды да на глыбкой воды, — пробормотал Вася, вспомнив классика, потянулся и сощурился. Озеро было как зеркало. Прозрачное, молчаливое, сверкало солнечными бликами.

Василий не пил уже два года. И не просто не пил — не испытывал к тому ни малейшего желания, не чувствовал ни грамма сожаления при виде пирующих друзей. Хоть упейся в хлам в его присутствии. Это был тот самый волшебный дзен, к обретению которого он стремился едва ли не всю свою взрослую жизнь.

У меня черный пояс по алкоголизму, объяснял он новым знакомым, удивлявшимся его отказом замахнуть «за детей и родителей», если я приму ваше предложение выпить хотя бы рюмку, я обязательно допью всю бутылку, а потом опущу ее вам на голову. Хотите?

А вот с Большой Книгой действительно, как говорил Шакира, пока не ладилось. Несколько хороших крепких историй обеспечили ему кое-какую репутацию беллетриста — костяк читателей составили тысячи подписчиков его блогов, — но любой нормальный творец, если не развивается, неизбежно стагнирует. А куда тут развиваться? Убить в следующем романе не двух несчастных старушек, а взорвать целый собес?

Большая Книга нужна, необходима, как воздух, как непременное условие сохранения формы и сути. А эти написанные сегодня абзацы для блога — что-то из оперы «зелен виноград», успокоительное для себя и оправдание перед теми, кто ждет от него большего. Друзья его ждут, старые школьные товарищи, ветераны Каштака — Мила Ставицкая, Паша Феклистов и Семен Гармаш. Они вместе — великолепная четверка, оседлавшая своих непокорных лошадей. Перед друзьями он не должен ударить в грязь лицом, они не простят такого предательства.

Он готовил шашлыки на мангале возле своего домика. Читал Котаро Исаку, сидя на понтоне и слушая крики чаек. Спал. Делал наброски, гулял по лесу, обнимая могучие сосны и едва не целуясь с березами. Он жил. Оказалось, что это не манна небесная, не приз в конце марафона, а нормальная жизнь, к которой он за два безалкогольных года никак не мог привыкнуть. Точнее, он не мог ею надышаться. Вот бы еще продолжить писать…

Книга книгой, а в этот приезд на базу Василий занимался и другим важным делом. Он помогал с организацией первого и единственного в своем роде рок-фестиваля «Музыка волн». Сейчас самое время для шабаша: погода хорошая, понтоны уже спустили на воду, левых туристов нет и свободных номеров полно. Когда Василия попросили подыскать место для тусовки, он сразу отмел окрестности Миасса, которые благодаря Ильменскому фестивалю давно ассоциировались у музыкального люда с бардами. Он выбрал Увильды, потому что знал и любил его с детства.

Василий уже представлял, где на небольшом песчаном пляже, способном вместить не более пятисот человек, встанет сцена, где можно поставить звук-свет и посадить звукорежиссера, как разместить гостей и где наливать гостям. Кроме того, инициатор «Музыки волн» Илья Алмазов, старый меломан и состоятельный культуртрегер, с которым Вася был знаком по соцсетям, предложил ему, помимо технических функций, взять на себя составление программы. Хочу видеть и слышать условных стариков, сообщил Илья, тех, кто не добрался до Грэмми, но остался предан делу. Несостоявшихся звезд, способных раскочегарить публику, в список Василия набилось столько, что пришлось вычеркивать через одного, выискивая оправдательные изъяны. Один, например, хоть и знатный черт, но подбухивает и часто не попадает по струнам. Другой до неприличия счастлив в третьем браке, может на неделю уехать с молоденькой женой в Гагры, отключив телефон. Третий балансирует на границе административного и уголовного кодексов и может использовать сцену для зачитывания ключевых пунктов Декларации прав человека… Последнего Вася вычеркивал с сожалением, потому что и сам бы хотел видеть на сцене настоящий рок-н-ролл, который по природе своей предполагает непослушание. Но не буди лихо, пока… да ладно, чего тут говорить.

Всё потихоньку срасталось, основные моменты по размещению артистов и гостей он обговорил с руководством базы в первый же день, во второй уладил формальности с подрядчиками по звуку, а теперь просто кайфовал на своем любимом берегу.

Вселенная напомнила ему о равновесии к полудню третьего дня. Позвонил Сеня Гармаш.

— Ты новости читаешь, Ленин в Разливе? — не утруждая себя длинными приветствиями, прогудел физрук.

— А на черта бы я сюда приперся, кабы продолжал читать новости! — Болотов говорил с бравадой, но в душе почувствовал легкий укол тревоги. — Я вообще занят фестивалем и просто дышу воздухом.

— Счастливый.

— Угу. Рассказывай, чем хотел меня огорчить? Голову тебе рубить или стол накрывать?

— Работодатель твой… Шакиров, кажется…

— Бывший работодатель. Я с этим чертом больше в один толчок не зайду. Целый месяц отдыхал после его последней кампании. Ради кого я стачивал свое золотое перо… Ладно, что с ним? Закрыли? Поймали с блядями?

— Грохнули.

Вася замер с раскрытым ртом. Желание острить пропало.

Не сказать, что Анвар Шакиров, торговец и видный активист, радеющий за какие-то особые ценности, был таким уж плохим парнем. Видали и похуже. В теперешние времена, считал Вася, приходится выбирать не между мармеладом и чесноком, а между сортами дерьма. Да, Шакира бывал нечист на руку, публично подвирал и кулуарно подсиживал, накатал кучу доносов на людей, чья вина была лишь в том, что они забыли где живут. Но заслуживал ли он пули, или чем его там обнулили? Вряд ли. Смерть ничему не учит.

Было еще одно важное обстоятельство, не позволявшее Василию отнестись к гибели Шакиры как к информационному шуму. Они учились в одной школе, в параллельных классах, все они — Вася, Сеня, Пашка и Милка. Не совсем чужой человек. Кроме того, в смерти твоего ровесника, которого ты знал лично, есть что-то пугающее.

— Подробности? — деловито спросил Вася, моментально превратившись в журналиста.

— Все ленты с утра в подробностях, палец устанет листать.

— Ясно. Остается понять, зачем ты позвонил.

Это был очень правильный вопрос. Семен редко звонил потрепаться или спросить насчет «как поживаешь», и даже безумная поездка в заброшенный пионерлагерь два года назад, сблизившая их компанию настолько, что ближе могут быть только сиамские близнецы, не изменила этой его привычки оставаться невозмутимым наблюдателем.

— Ты не получал никаких голосовых сообщений? — осторожно поинтересовался Сеня.

— Не тяни кота за яйца.

Семен вздохнул, пошуршал трубкой.

— Мне кое-что прислали с незнакомого номера с каким-то басурманским кодом. Я не смогу передать свои чувства, у меня нет твоего таланта. Проще перебросить тебе. «Телега» работает?

— С пинка. Подойду к администрации, там вышка.

— Тогда лови, я сброшу ссылки и файл с голосом.

Через полчаса Василий Болотов впервые за долгое время испытал желание выпить.

Из новостей следовало, что тело Анвара Шакирова нашли в березовой роще между ледовой ареной «Трактор» и Кардиоцентром. Он скончался «в результате глубокого ножевого ранения в грудь». Тело утром обнаружил собаковод, который привел своего хаски на площадку для выгула. По заключению экспертов, смерть наступила около полуночи, плюс-минус полчаса. Айфон, бумажник с банковскими картами и документами были на месте, и это позволяет предположить, что Шакиров не стал жертвой спонтанного нападения.

Опрос членов семьи и знакомых показал, что Шакиров вечером побывал на концерте группы «Кино» в арене «Трактор» (а разве в карманах жертвы не остался билет?). Сразу после шоу он позвонил своему водителю, чтобы тот не подрывался его забирать, и супруге, сообщив, что прогуляется со старым знакомым. Позже он звонил еще раз, ближе к одиннадцати, уже из заведения на проспекте Родионова, сказал, что еще немного посидит, потому что «завязался интересный разговор». Больше он на связь не выходил.

В баре его вспомнили. Мол, сидели двое, мирно общались, заказали пива, потом водки, слегка повздорили, но все обошлось. После одиннадцати ушли. Видеокамеры в тот вечер в баре не работали, стояли на профилактике (какая удобная досада!), но официант, работавший на смене, сумел подробно описать внешность приятеля Шакирова — настолько подробно, что был оперативно составлен его фоторобот.

Следствие пока не делает однозначных выводов, но одна из рабочих версий уже озвучена: причины убийства могут быть связаны с профессиональной и общественной деятельностью погибшего.

Василий еще порылся в соцсетях, прочел несколько дублирующих публикаций в надежде, что другие СМИ выкопают что-то свое, но развития темы не нашел. Впрочем, ему хватило и того, что есть. Плюс еще голосовое сообщение, полученное Семеном с незнакомого номера… Вот оно как раз и придавало громкому событию антураж киношного триллера.

Да ну нах, не может быть, скажите мне, что это нейросеть, мысленно бубнил Вася, вышагивая по пустому пляжу взад-вперед и спотыкаясь на песчаных барханах. Будто в насмешку, небосвод, всего час назад бездонно-голубой и безмятежный, стал затягиваться серой ватой. И солнце вдруг загрустило.

Вася набрал номер Семена.

— Ты ему звонил? Писал?

— Это первое, что я сделал, — все так же угрюмо доложил физрук. — Недоступен и сообщения не прочитаны.

— А Милка?

— Они поссорились. Ты разве не знал?

Вася глухо прорычал. Опять он обо всем узнает последним! Он так и не вышел из роли младшего брата, которого старшие не берут с собой на дискотеку.

— Серьезно поссорились?

Семен хмыкнул:

— В хлам. Разногласия мировоззренческого характера, как обычно. В общем, будь на связи.

И Василий оставался на связи. Оставался в форме. Нет той силы, что может заставить его вновь присосаться к бутылке.

Или есть?

Их было четверо, и они были вместе уже тридцать лет. Тридцать пять, если точнее. Как вросли друг в друга в шестом-седьмом классе, словно неправильные ногти или волосы. Да и надо ли отрываться? Такую дружбу, дающую сто очков вперед любым мушкетерам и «бригадам», в анналах мировой литературы и кино еще надо поискать.

(Насчет ногтей и волос — это была метафора Васи Болотова, штатного писаки и оратора компании. За образным словом он в карман никогда не лез, иной раз его и заткнуть было невозможно).

Мила, Паша, Сеня и Вася — братство вечных хоббитов (не ростом — складом души), уже подползающих к полтиннику, но так и не обзаведшихся отчествами. Ни подтяжек, ни живой воды, а вот поди ж ты — секси.

Студенты госуниверситета, которых Сеня гонял по стадиону и развешивал на турниках, даже не пытались произносить «Семен Валерианович». Он и не настаивал. От руководства ему поначалу прилетало за такой либерализм, но со временем на физрука махнули рукой. Результаты Семен давал — под кубки, медали и грамоты можно было выделять отдельное помещение, — молодежь его любила, коллеги уважали. От добра добра не ищут, не улучшай хорошее — не придется локти кусать.

Людмила Ставицкая, остроносая худосочная блондинка, вызывала у сверстниц лютую зависть, граничащую с ненавистью. Вот пошла, проститутка-наркоманка, шипели старушки на скамейке у подъезда, когда Милка, едва ли десятью годами моложе, выписывала перед ними дефиле от бедра. Она смеялась в невидимые миру возрастные морщины, грустила вечерами перед зеркалом, вздыхала на судьбу свою бездетную… но грудь вперед, попу назад, носик вверх — и как там у вас в песне поется, «всё для тебя, рассветы и закаты»? Слабо называться девушкой? А ее до сих пор так и окликают на улице.

Паша Феклистов (Арсеньевич, но кому это интересно) вообще был похож на рок-звезду. Вышедшую в тираж, замшелую, давно не дарившую миру новых альбомов, но все еще в кожаной косухе и с серьгой в ухе. Даром что всего лишь старший менеджер в компании «Окна, двери, унитазы», но косуху от него можно отодрать только вместе с кожей и мясом.

Вася любил их больше жизни. Да и как можно было не любить этих сукиных детей, которые всегда над ним потешались, дразнили, называли пропагандоном (это, к счастью, в прошлом), но летели к нему на помощь по первому звонку? Бывали времена отчуждения, равнодушия, закупоривания, неизбежные для союза ярких и неординарных личностей, но старый заброшенный пионерский лагерь расставил все на свои места. «Каштак» спаял их намертво. Эти трое и любимая дочурка Даша, восемнадцатилетняя строптивая красавица, — вот всё, за что Василий (Алексеевич) Болотов в этой сумрачной жизни держится…

…Поэтому голосовое сообщение, полученное Семеном с незнакомого номера, внесло в душу Васи смуту почище той, что устроила когда-то однокурсница Дарья Буквич, засунув его дрожащую руку к себе в трусики.

Друзья… я принял решение. Анвар Шакиров — первый. Вы прекрасно знаете, за что он наказан. В моем списке еще несколько имен. Не пытайтесь меня остановить — ни самостоятельно, ни с помощью полиции. Но попытайтесь меня понять. Я знаю, вы поймете. До связи.

— Да ну нах! — сказал Василий, прослушав сообщение в третий раз, и отправился собирать вещи. Он еще мог успеть на единственный автобус, отправлявшийся в Челябинск от санатория «Увильды» в два-двадцать. Правда, придется пройти быстрым шагом четыре километра, но для преданной собаки — не крюк.

В автобусе он листал справочник в поисках нужных имен. Не нашел, полез в соцсети. Кстати, кого он вообще ищет? Кто тут сможет помочь? Шапито какое-то.

Он бросил серфинг и до Касаргов ехал в наушниках, закрыв глаза. Солнечный стробоскоп царапал веки, Джонни Кэш хрипел о втором пришествии, Вася погружался в омут воспоминаний. Память, как назло, цеплялась за все прекрасное, что у них было, будто сопротивляясь принятию неизбежного. А принять предстояло чудовищное: Паша Феклистов убил человека… и бахвалится этим!

От Касаргов и до Челябинска телефон без устали хрюкал на приходящих сообщениях. Большинство не представляли особой ценности: Илья Алмазов под неизменно раздражающей аватаркой музыканта группы «Кисс» Джина Симмонса сообщал, что ведет переговоры насчет участия в «Музыке волн» Гарри Ананасова, отец спрашивал, как там рыбалка, Дашка делилась впечатлениями от новых серий «Атаки титанов»… а еще спам, платежи, скидки. Ни одного важного слова, которое могло бы опровергнуть ужасающие выводы или хотя бы направить мысли в ином направлении.

Вася достал из рюкзака термос, хлебнул кофе. Остыл. Надули, собаки. Убрал термос, достал планшет, чтобы пробежаться глазами по тексту, набранному за прошедшие два дня, и внести правки, если потребуется. Через пару минут отказался от идеи. Сильная тряска.

Болотов. Большая книга

Я знаю, что читатель не очень жалует флешбэки и вставки (сам их не люблю). Читателю кажется, что они ломают сюжет, сбивают ритм. Велик соблазн пропустить несколько страниц, перебежать туда, где пиф-паф и поцелуи в дёсны, но не стоит, потому что картинка распадется. Вы ведь не можете перемотать фильм в кинотеатре, верно? Если уж совсем невмоготу смотреть кино, можно просто выйти из зала, но тогда и деньги за билет вам не вернут.

Поверьте, вставки и флешбэки — не авторская прихоть, не кофе-брейк для уставшего воображения. Они, черт их дери, необходимы. Думаете, мне самому интересно и приятно возвращаться на тридцать лет назад, чтобы понять, что происходит сейчас? Кто вообще придумал, что без знания прошлого нет будущего? Жизнь доказывает каждый день: если двигаться вперед с головой, постоянно повернутой назад, то хрен куда дойдешь и вообще упрешься в стену.

Ладно, постараюсь покороче.

Шакира не был нашим «пятым мушкетером». Он вообще не был ни мушкетером, ни гвардейцем, ни даже каким-нибудь случайным трактирщиком, где Атосы/Портосы закладывали за воротник. Да и «Шакирой» тоже не был — кликуха прилипла к нему уже в начале нулевых, когда на мировой поп-сцене загремела одноименная колумбийская дива.

Один из последних пионеров школы, Анварчик Шакиров был взят нами на поруки. Временно. Он тогда хорошо учился, один из немногих носил пионерский галстук до победного конца, кушал котлеты вилкой, а суп ложкой. Представили себе типа?

Еще Анварчик очень любил группу «Кино». Впрочем, мы все испытывали к ней теплые чувства в различной степени, в те времена «Звезду по имени Солнце» и «Группу крови» распевали на улицах даже безголосые язвенники и трезвенники. Цой был советским Майклом Джексоном, мессией, экранным суперменом (на мой вкус, актер он был средненький, но для него и роли такие писали, не требующие драматического надлома). Ему прочили большое будущее, и мы нисколько не сомневались, что пройдет еще два-три года, и Витя пересядет на неприлично длинный лимузин, поселится на роскошной вилле в Геленджике (о Майями в те голодные годы не грезили), будет по утрам выходить на балкон в персидском халате, с чашкой кофею, и обращаться к пастве, собравшейся за воротами: «Дети мои, сажайте алюминиевые огурцы на брезентовом поле, и да пребудет с вами Бошетунмай!» И толпа будет внимать и повторять за ним: «Бошетунмай, Бошетунмай, мы ждем перемен».

(Тут стоп. Понятное дело, что сейчас я могу огрести от тех, для кого все это по-прежнему свято, не подлежит переоценке и уж тем более не может быть мишенью для глумления. Я и не глумлюсь. Во-первых, границы святости/нечестия за минувшие десятилетия сильно размылись: красть миллиарды и осенять себя крестом, не вылезая из джакузи с голыми шлюхами — обычное дело, давно не вызывающее изумления. Во-вторых, я описываю события юности, а тогда жизнь представлялась нам шахматной доской, на которой вместо классических шахмат затевалась игра «в Чапаева». Так что, поколение циников, наш выход).

Итак, Шакиров относился к феномену «Кино» и Цоя очень уж трепетно. В комнате над письменным столом у него висела обложка из журнала «Советский экран» с кадром из фильма «Игла», где Виктор весь в черном и в темных очках теребит листья пальмы. Наверняка у кого-то выменял за упаковку жвачек «Турбо» или купил за бешеные три рубля, потому что я помню, как сам гонялся за этим номером по всему городу и у каждого киоска «Союзпечати» узнавал, что последний экземпляр ушел буквально за минуту до моего появления.

Анварчик знал наизусть едва ли не все их песни, даже из раннего периода, появившиеся задолго до «Группы крови». Пытался петь под гитару «Восьмиклассницу» и «Электричку», и это было страшно. Чудом раздобыл пластинку «Ночь» от фирмы «Мелодия» — заказал по почте в Посылторге, показывал в школе квитанцию, но саму пластинку на проигрыватель не ставил, боялся, что пластмассовая игла убогой радиолы «Беларусь» загубит произведение искусства. Я не уверен, что он ее вообще когда-нибудь слушал. Пару лет назад, заглянув в кабинет Анвара Каримовича в его торговом центре, я увидел пластинку в шкафу, за стеклом. Она была запаяна в термопленку. Рядом с ней стоял точно так же упакованный «Черный альбом» из первого тиража, купленный Анваром за бешеный четвертак еще в 1991 году. Моя прелесть, говорил довольный Шакира, поглаживая пленку на дисках, муха не сидела, никого к ним не подпускал.

Глупость какая. Иметь ценные и редкие пластинки, чтобы держать их в шкафу в «цинковой таре»? В чем смысл такого фетишизма? Ну хорошо, допустим, держать подлинник Джоконды в подвале — это разумно, учитывая количество психов, жаждущих ее испортить. Но в чем тогда вообще ценность произведения искусства? Хранить шедевр для потомков, которые тоже будут держать его в подвале? И так до скончания времен? Пластинки должны крутиться, музыка должна звучать, Мона Лиза не может прятаться в хранилище. Кому она там нужна?

Словом, простоватый, недотёпистый, но правоверный «киновед» Анварчик как-то разбавил наш не очень одухотворенный кружок. А подобрали мы парнишку совершенно случайно — защитили от хулиганов и оказали психологическую помощь. Бедный мальчик плакал, не стесняясь слез, жаловался на несправедливость мира, кусал губы и жевал галстук — разве мы могли оставить его одного в таком состоянии?

Побили его вечером во дворе у дома Милки. Помню, было начало ноября, неожиданно выпал снег. Мы вчетвером прятались в деревянном домике. Милка жаловалась нам на новый скандал с мамашей, считавшей нас плохой компанией для девушки, нацеленной на серьезное будущее. Мы как могли утешали подругу, предлагали пойти и поговорить по душам с неистовой домашней жандармерией, и тут до нас снаружи донеслись низкие грубые голоса, а затем шлепки и тычки. Мы выглянули.

Шакирова обступили трое. Темные, грубые, в мерзких телогрейках и черных шапочках-гандонах, служивших дресс-кодом «нормальных пацанов с района». Одного из нападавших мы узнали. Это был Сашка Парамонов из нашего класса, один из тех хулиганов-двоечников, которые во взрослой жизни либо уходят в небытие в обнимку с алкоголем и в спайке с криминалом, либо делают головокружительную карьеру. Обаятельный свинтус. Учителя его не любили, одноклассники обожали, а наша компания с ним просто мирно сосуществовала, как Восточная Германия с Западной. В целом безобидный тип, и тем велико было наше удивление, когда мы увидели его в этой позорной сцене избиения младенца.

Шакиров пытался прятать голову в подмышках (тщетно) и прижимал к груди какой-то сверток. Очевидно, ценный. Гопники били медленно и вдумчиво, как на работе. Парамонов стоял чуть поодаль, но разок тоже ткнул бедолагу кулаком.

— Эй, — обратился к ним Пашка, — трое на одного? Жопа какая-то. Сань, оно тебе надо?

Удары прекратились.

— Сюда иди, — сказал самый большой гопник.

Паша спустился на снег, за ним вышел Семен, потом я. Милка осталась внутри, и это было разумное решение.

Увидев, что за жертву могут вступиться трое, нападавшие поумерили пыл. Шакиров получил небольшую передышку.

Мы втроем выстроились в шеренгу перед домиком. Нам было по тринадцать-четырнадцать лет, противникам едва ли на пару лет больше, не считая Парамошу. Наша бравада и готовность вступиться играли нам на руку.

— Откуда? — задал традиционный вопрос вожак стаи. — Кого знаешь?

— Местные, — прогудел Семен, разминая руки. — Вон того знаю. Хватит?

Гопник обернулся к Парамонову.

— Твои, что ль?

Сашка кивнул и как будто даже покраснел, хотя в темноте не разглядишь. На него это было не похоже, он за словом в карман никогда не лез и глупостей своих не стыдился.

— Ладно, отбой, — сказал вожак. — Забирайте заморыша.

— За что вы его хоть? — напоследок поинтересовался Семен.

— Он знает, — отмахнулся гопник. — Расскажет, если захочет.

Но Анварчик так ничего и не рассказал. Поначалу он просто робел. Было неясно, сколько ему уже успели навешать до нашего вмешательства, но парнишка утирал нос и сплевывал на снег. Позже, чуть осмелев, он и вовсе забыл об инциденте, а мы не настаивали. Кого из нас не колотили в те годы — просто так, потому что рожа неправильная или фуфайки нет?

Этот загадочный побитый мальчик из параллельного класса был нам благодарен настолько, что прибился к компании аж до апреля. Потом ему пришлось покинуть школу за пару недель до окончания учебного года, но это уже другая история.

Безъядерная зона

Скит

Октябрь 2022 года

Наверно, стоило взять сюда собаку. Она бы вечерами ложилась подле ног, он бы трепал ее за уши и говорил с ней. Не факт, что она бы его понимала, но разве это важно, когда хочется просто говорить без риска быть обвиненным в измене родине?

Но вот ведь штука: он всю жизнь был кошатником, а собак сторонился. Как-то в юности его укусила крупная дворняга, бегавшая по поселку, рана на ноге заживала долго, а в голову лезли всякие ужасы вроде бешенства и столбняка. К счастью, собачка оказалась здоровой, однако с тех пор псины крупнее дамской сумочки его неизменно напрягали.

Но не кошку же с собой брать, думал он с ухмылкой. Справимся как-нибудь без четвероногих. Ему редко бывало одиноко наедине с собой. Да, грустил иногда, тосковал, вспоминая лучшее время, но по людскому обществу не скучал. Сейчас и подавно не стоит о нем плакать. Человечество ему обрыдло и осточертело, и единственное место, где он мог спрятаться и защититься от него — это заброшенный скит в Кувашинских охотничьих угодьях. Бревенчатый дом на две комнаты, сарай, баня, узкая речка-ручеек с чистейшей водой, которую можно пить без кипячения, и лесная армия вокруг: плечом к плечу сомкнутые ряды сосен никого не пропустят, заглушат звуки из внешнего мира, укроют от дождя и погасят солнце, если понадобится.

Я объявляю свой дом безъядерной зоной, бубнил он себе под нос, собирая хворост для костра. У него под навесом стояла укрытая брезентом поленница дров, но он любил по-простому, чтобы хруст стоял, чтобы искры и запах смолы…

Я объявляю свой лес безъядерной зоной, пел чуть громче, разогревая на костре похлебку из овощей и тушенки. Он мог готовить на печи, среди утвари имелась даже сковородка с антипригарным покрытием, но разве может она сравниться с обычным котелком с закопченным брюхом…

Я объявляю свой мир безъядерной зоной! — кричал он, задрав голову вверх, к прорехе между соснами, где синело свежевыстиранное октябрьское небо. Лесные птицы в ответ заливались неистовой полифонической трелью.

От телефона в этой уральской глуши не было никакого проку, поэтому он даже не вытащил его из рюкзака, когда приехал. На что он тут? Для чтения? Электронные книги он не признавал, привез целый багажник своей бумажной библиотеки: несколько томов Стругацких, сборник рассказов О. Генри, детективы Стаута, публицистику. Он мог читать и перечитывать любимые книги с любого места и справа налево. Читал при свечах или возле камина, когда не лень было разводить в нем огонь. Сосны потрескивали за окном, создавая нужный антураж.

Ноутбук служил ему в качестве видеоплейера (а там боевики и фантастика, чтобы не заморачиваться). Еще он иногда переносил на него записи, сделанные от руки в блокнотах. В аудиоплеер загрузил британский рок 60-70-х, Фрэнка Синатру, «Аквариум». Еще, конечно, все альбомы группы «Кино», хотя с детства не переносил голос Виктора Цоя. Раньше он помалкивал об этом, не желая стать изгоем в обществе отпетых киноманов, но теперь, когда Цой тоже стал классикой, он мог позволить себе не скрывать своей неприязни… Нет, не неприязни даже… как бы точнее выразиться… блин, он так и не смог до конца сформулировать, что же ему не нравится. Скажем так, он не принимал группу «Кино» чисто технически, но чтил их как явление и символ эпохи, перепахавшей его собственную жизнь и жизнь многих сверстников. Странное раздвоение.

Электричества в доме не было, но он прихватил с собой бензиновый генератор и запасные батареи. Генератор быстро сдох, и он не сумел разобраться, что с ним не так. Наверно, просто постарел, потому что служил еще его деду во времена хрущевской кукурузы. Выход нашелся быстро: он подрядился ездить заряжать батареи в небольшом магазинчике в ближайшей деревне, носящей романтичное название Силачи. Раз в три-четыре дня он заезжал туда на своей старой «Нексии», делал покупки — хлеб, молоко, мясо, консервы, крупы, сигареты, — оставлял пустые батареи продавщице Любаше, симпатичной пышке с русой косой, и забирал полные. Для его нужд питания хватало, крипту не майнить, белье в машинке не стирать. Книги, музыка, кино — на том и успокоимся. Любаша вопросов не задавала, только глазки строила, но он делал вид, что не замечает. На кой она ему в глуши лесной, не для того бежал.

Плохих людей много, думал он, глупых вдоволь, подлецов несть числа, но как отделить зерна от плевел, не спутать одних с другими?

Разочарований больше не хотел. Болезненно и горько видеть и не узнавать, слышать и не верить ушам. Невмоготу стало сортировать агнцев с козлищами, хотелось ослепнуть и оглохнуть. О, сколько их упало в эту бездну…

Ночами было страшно. Сосновый лес, окружавший скит, уже не казался надежным стражем, он сам мог ощетиниться и напасть, похоронить под игольным ковром, и тогда уж точно никто не узнает, куда он бежал. Он ведь никому не сказал, даже не намекнул, как далеко и надолго ли исчезает. Просто испарился, выпал из социума и выдернул из розеток все шнуры. Его наверняка уже похоронили, справили панихиды, поставили свечки и напились в хлам. Вот потеха!

Ночами он не разводил костер во дворе, ночами он запирал дверь на засов и сидел у камина, подбрасывая один за другим свежие поленья. Читать не мог, писать было тошно. В таком состоянии из-под пера его текли потоки желчи и даже ярости, он драл бумагу ручкой, а потом выдирал страницы и сжигал их в камине. Водка тоже не шла. На второй неделе своего затворничества он понял, что водка похоронит его быстрее, чем лес. В чем тогда смысл? Напиваться можно и в городе. Водка вообще обесценивает всё. Каким бы идейным бунтарем ты ни был, какие бы лозунги не изрыгал в пространство, какие бы слезы негодования не лил публично и в одиночестве — если ты бухаешь, то ты банальный алкаш, и разговор с тобой короткий, вопросов к тебе никаких. Так что последняя бутылка «Финляндии», еще не распечатанная, пряталась в тумбочке за банками с кофе, сахаром и рисом.

А он вообще идейный бунтарь, если «по-чесноку»? На баррикадах его не видели, Белый дом он не защищал, в экологических митингах не участвовал. Он вообще сторонился любого активизма, ему иной раз лень бывало до магазина дойти, чтобы пополнить холодильник. Откуда же столько апломба, откуда такие страдания от несовершенства мира без малейших поползновений его изменить? Чем он отличается от тех миллионов диванных мыслителей, что суют свои пористые носы во все доступные щели?

Он часто медитировал перед «Золотым городом». Он увез его из мастерской художника Серафимы Перовской чуть ли не тайком, крадучись, как вор. Был пойман с поличным. Серафима застала его в дверях с картиной под мышкой, растерянного и пристыженного. Мог же попросить, ёпта, сказала она сонно, а затем помогла правильно упаковать и даже вызвала такси, чтобы он не тащил монументальное полотно через весь город, трясясь в прокуренном вагоне.

Сама Перовская предпочитала называть свою работу «Под небом голубым». Он настаивал на второй строчке песни, хотя ни неба голубого, ни золотого города на картине не было. Не один ли хрен, махнула рукой Фима, и так понятно, о чем речь. Центральным элементом полотна был огнегривый статный лев, глядящий прямо в душу наблюдателя; подле него, составляя колдовской триптих, в языках пламени сидели орел и юный олень с ушками вместо рожек. На левом краю музыкант с гитарой за спиной, опущенной грифом вниз, входил в какое-то облако, как во врата рая, имевшие размытые контуры большого белого сердца. Серафима настаивала, что музыкант должен вернуться, он не собирается насовсем покидать этот гребучий мир, но кто-то должен был выйти из «белого сердца» ему навстречу. Автор уверяла, что картина не окончена, но он увидел в ней вполне завершенную композицию — сказанное слово, которого не воротишь. А музыкант определенно напоминал Виктора Цоя из «Иглы», получившего удар ножом, но продолжившего свой путь. В фильме, правда, гитары не было, но здесь она явно на своем месте.

Это была магическая штуковина. Он влюбился в нее с первого взгляда. Вот как увидел впервые в мастерской, когда Фима скинула простыню, так и замер с кружкой кофе и дымящейся сигаретой в зубах.

Серафима лишь зевнула. Она относилась к своим работам слишком легкомысленно, и это бесило больше всего. Походя, мазками, почти не задумываясь — она создавала шедевры, которые на каком-нибудь Сотбис уходили бы с молотка за бешеные деньги. Но деньги Перовскую не интересовали. Она получала неплохую пенсию, которую ей решительно не на что было тратить, она преподавала в художественной школе, откуда тоже падала копеечка, материальных аппетитов не имела и славы не стяжала. Все самое необходимое для богемной жизни приносили с собой многочисленные ухажеры-обожатели и поклонники ее таланта.

И вот он взял и (почти) украл «Город золотой». Привез с собой в скит, повесил над камином и часами смотрел на него, наливаясь противоречивыми чувствами. Он не мог понять, чего же в нем больше — любви или ненависти.

Однажды он увидел настоящего оленя, немного похожего на нарисованного Фимой. Сидел как-то на берегу ручья, мыл посуду и полоскал белье, и вдруг на другом берегу зашелестела листва, ухнула какая-то птица, и грациозное животное замерло на опушке соснового леса. До него было метров двадцать, не больше. Очевидно, зверь вышел к водопою, но вот незадача — увидел пришельца, задумался. Зверьё в этих краях пуганое, с молоком матери впитавшее страх перед двуногими, но этот молодой олень с короткими рожками пока не проявлял особого беспокойства. Впрочем, он внимательно изучал человека, готовый дать деру.

— Ну, чего встал? — произнес человек тихо и спокойно, не желая пугать гостя. — Подходи, речка общая.

Он осторожно поднялся на ноги, отряхнул колени. Олень отступил.

— Не бойся, чего ты. Вот руки, видишь, пустые. А это всего лишь тряпка, тут еще тарелки вот… Извини, я все съел, ничего не осталось. Вкусная была похлебка, тебе бы понравилось.

Он осознавал, что разговаривает с животным, но это было гораздо приятнее, чем когда он перебрасывался шутками или дежурными фразами с деревенской продавщицей, девушкой не очень сложного устройства. Дикий молодой олень — вот идеальный собеседник. Зверь внимательно слушает, глубокомысленно молчит, и в глазах его — бездна понимания. Если бы он умел говорить, он бы отвечал, и это была бы беседа на равных. Не склока, не разбирательство, не отчаянное желание победить любой ценой и поставить ногу на грудь. Это нечто совсем иное — то, чего ему так не хватало в последнее время.

Он нагнулся, собрал свои скромные пожитки, всем своим видом давая понять зверю, что не собирается ему мешать, вот только закончит свои дела и уберется. Олень продолжал наблюдать.

— Сейчас, потерпи. Куда тебе торопиться, дружище, вся речка твоя, весь лес твой… Это я здесь чужак, это мне надо просить у тебя разрешение. Ты же разрешаешь? Ничего, если я тут поживу еще немного?.. Как долго? Ну, брат, не знаю, как пойдет. Пока у меня нет никакого желания отсюда уезжать, потому что там… ну, в общем, там ничего не меняется в лучшую сторону. У нас вообще не может быть «завтра лучше, чем сейчас», у нас может быть только хуже. Так что извини, братец, придется нам тут соседствовать какое-то время. Надеюсь, ты не приведешь сюда своих приятелей, не знаю, медведей, например, или волков, или кто тут тебя еще гоняет по лесу. Максимум можешь мамашу или братьев-сестер привести, мы таким гостям только рады…

Он говорил и говорил, собирая посуду и тряпки в пакет и не замечая, что олень уже ушел.

Всё это не могло продолжаться вечно. Вселенная послала сигнал, и тумблер в голове переключился в положение «пора».

Утром тринадцатого октября он по обыкновению приехал за свежими продуктами. У него закончились овощи и макароны. Магазинчик располагался на окраине деревни, и это было удобно, ему не приходилось пилить по единственной улице и сталкиваться с аборигенами. Он останавливался на опушке леса, сидел в машине, дожидаясь, когда все, кто вошел в бревенчатую избушку, покинут ее с покупками и исчезнут с глаз долой. В тот день пришлось ждать минут двадцать.

Он забрал у Любаши заряженные батареи, распаковал опустошенные. Девушка при этом почти не сводила глаз с маленького пузатого телевизора, стоявшего на краю прилавка.

— Что дают?

— Новости, — не поворачиваясь, ответила Любаша.

— Вы смотрите новости по телевизору? Очень интересно! И что скажете по поводу увиденного?

Она перевела на него настороженный взгляд. Задумалась.

— Да как бы… не знаю, за кого болеть.

Он ухмыльнулся, склонился над прилавком и пальцем поманил ее к себе. Девушка потянулась навстречу. Их лица почти соприкасались. В романтическом кино в таких случаях следует страстный поцелуй.

— У вас целый прилавок семечек. Ни в чем себе не отказывайте.

Покидая магазин, он едва удерживался, чтобы не грохнуть дверью. Он уже знал, что делать дальше. Ему выпадает тяжелая и горькая миссия, но иначе никак. Он уже не вывозил. Да и время летит слишком быстро, он уже истратил впустую почти треть отпущенного срока.

Архангелы ждать не будут.

Братская любовь

По возвращении домой Вася не стал разбирать сумку, бросил ее под стол, принял душ и наскоро пообедал с отцом на кухне. Алексей Петрович сегодня нажарил котлет. Точнее, пережарил и даже пересолил. Вася с трудом запихнул в рот полторы штуки — больше не полезло, — но не преминул поблагодарить и сказать, что это было вкусно. Соврал опять. Врать теперь — как дышать, иначе не получается.

Отец заметно сдавал. Сохранив былую ясность ума, Алексей Болотов как-то приуныл, меньше разговаривал и все чаще предпочитал уединяться в своей комнате со старыми книгами. После смерти жены и при беспробудном пьянстве сына, оставшись с жизнью один на один, он выглядел куда бодрее, нежели сейчас, когда у Василия дела пошли в гору и с ним можно было замечательно общаться. Странно это.

Впрочем нет, чего тут странного. Отец просто закрылся. Многие нынче ушли в себя, не видя иного выхода. Сын предпочел ему не мешать.

После обеда Вася набрал Семена, предложил вечером собраться у Милы и все обсудить.

— У меня еще две пары, — ответил тот, — а потом я весь ваш. Ты Милку поставил в известность?

— Пока нет. А ты?

— Не горю желанием. Всю душу вынет.

— Может, стоит ее хоть как-то подготовить?

— Вот приедем и сразу подготовим.

Василий согласился. Всё так, Людмила Ставицкая оставалась непредсказуемой, и семейная жизнь с одним из «мушкетеров», кажется, не сильно ее изменила. В своих суждениях Милка была резка, принципами не поступалась, и в тех случаях, когда ей что-то не нравилось, давала такой отлуп, что несладко бывало всей честной компании.

(Два года назад, после Каштака, Мила поняла, что хватит ей искать счастья в дальних странах и на соседских огородах — рядом есть проверенный верный друг, способный стать хорошим мужем. Вася и Сеня тогда согласились с ее выбором и признали, что лучшего варианта жизнь уже не предложит. Однако по прошествии двух лет у друзей стали возникать вопросы. «В брачном союзе бывших одноклассников есть что-то неправильное, — сказал однажды Вася. — Взять в мужья парня, который таскал твой портфель и подкидывал глупые записки на уроках? Какая-то мелодраматическая пошлость»).

Вечером 18 мая Семен и Василий сидели на диване в квартире-студии Людмилы и молча наблюдали, как она разогревает на плите овощное рагу. Парни отказались от ужина, согласившись лишь на чай, поэтому хозяйка готовила еду только на себя. Она стояла к ним спиной, шелковый черный халат с красными иероглифами едва прикрывал складки под ягодицами.

— Вы мне на жопе еще одну дыру просверлите, — буркнула Милка, не оборачиваясь. — Включите телевизор, там хоккей идет.

— «Трактор» даже в плей-офф не вышел, — сказал Семен, — а за «коней» я не болею.

— И кроме того, — добавил Вася, — мы уже видели тебя голой, так что неча тут…

Милка ощерилась, накрыла шипящую сковороду крышкой и повернулась к гостям.

— Это было самое яркое сексуальное впечатление твоей жизни, да, Вась?

— Отнюдь. Видали и поярче.

— Засранец!

Она впилась в Васю разъяренным взглядом. Тот не отвел глаза. Он любил ее злить, напоминая, что знает малейшие изгибы, морщинки и ложбинки на ее теле, не будучи при этом ее сексуальным партнером — ни бывшим, ни потенциальным…

Это была трогательная и волнительная история. Несколько лет назад, задолго до их легендарной поездки в заброшенный пионерлагерь, Милка устроила перфоманс, ставший важной вехой в отношениях всей четверки. После бурной вечеринки в клубе, уже под утро, она привела друзей на пустынный нудистский пляж Шершневского водохранилища, разделась догола и совершила омовение в прохладных сентябрьских водах. Это не было актом соблазнения, сексуальной игрой или дурачеством на хмельном кураже. Это были счастливые мгновения телесной свободы и даже полета. Мила смогла это сделать в присутствии ребят и под их внимательными взглядами, потому что доверяла им и знала, что они все поймут правильно. Парни знатно сконфузились, однако вели себя учтиво и обходительно, а Милка потом чуть не свалилась с воспалением легких. К счастью, все обошлось.

С тех пор Вася иногда напоминал об этом щекотливом моменте, но если в обычной ситуации невинная перепалка закончилась бы оплеухой или ответной колкостью, то на этот раз Людмила в ярости бросила в Ваську тяжелую мокрую тряпку, попав прямо в лицо.

— Так, хорош, — вмешался рассудительный Семен. — Мил, заканчивай с готовкой и присядь, у нас серьезный разговор.

Она постояла несколько секунд, вдохнула и выдохнула. Затем выключила газовую конфорку под сковородой и уселась посередине дивана, растолкав парней. Последнее слово в перепалке она попыталась оставить за собой — стиснула рукой колено Васи и прошипела:

— Я теперь замужем, так что будь любезен!

— Ты теперь замужем за одним из нас… значит, за всеми нами.

— Заткнулись оба! — не выдержал Семен.

Они дали подруге послушать дурацкое голосовое сообщение и рассказали все, что знали сами (а знали немного). Василий добавил от себя краткий рассказ о давнем сотрудничестве с Шакировым: писал ему программные речи, помогал с прессой, редактировал тексты.

— Вы сами помните, каким он был, — подытожил Вася, — но физическая расправа? Дичь… Жену его жалко, хорошая баба. И при чем тут Пашка?

Людмила от всего услышанного впала в ступор. Они с мужем вчера утром крепко повздорили. Павел давно напрашивался и даже как будто провоцировал. Первое время, когда они с Милкой только съехались (Паша оставил свою съемную двухкомнатную квартиру на северо-западе и переехал к подруге в центр), он проявлял все характерные признаки молодого мужа, еще не битого семейной жизнью: был хозяйственным и расторопным, суетился с подработками, если того требовал бюджет, ухаживал, поддерживал и даже почти не выпивал по пятницам. А потом с ним что-то случилось…

С нами всеми однажды что-то случилось, говорил Семен, наблюдавший их семейный кризис со стороны.

Вчера Павел все утро угрюмо молчал. На простые вопросы отвечал сложным мычанием, в глаза не смотрел, в плечо не целовал. Механически зажевал два бутерброда, залил кружкой ядреного черного кофе. Мила наблюдала за ним растерянно, не решаясь спросить, чем она успела его достать за ночь. Лишь в прихожей, уже обутый и с сумкой под мышкой, он наконец соизволил подать голос.

— Достало все.

— Что именно? — занервничала Людмила.

Он молча посмотрел на себя в зеркало, погладил щетину, выпятил губы.

— Всё и все.

— И я?!

Тут Мила уже взорвалась. Она понимала, что он имеет в виду, но ее выбешивала его привычка резюмировать без конкретики — мол, сама должна догадаться, ты же у меня умница. Таким нехитрым и раздражающим способом он сбрасывал бремя выводов и поиска компромисса — на нее. Сам же Паша сразу убегал, оставаясь весь в белом. Ах, посмотрите на него, каков! Непонятый, непринятый, одинокий в своих страданиях, я устал, я ухожу, а вы тут оставайтесь и подумайте над своим поведением…

Больше этот номер не пройдет.

Мила схватила его за воротник куртки, развернула к себе и толкнула на дверь. Если бы дверь была уже открыта, Паша вылетел бы в подъезд.

Он опешил.

— Ты издеваешься? — прошипела Людмила. — Сколько можно? Паша, хватит строить из себя…

— Кого? — буркнул он, отвернувшись к стене.

Она мучительно подбирала слово. Не хотелось сделать хуже, не ударить в ответ, но и оставить без ответа она тоже не могла. Нашла лазейку:

— Удали к черту все эти каналы! Перестань читать! Вот просто не смотри и не читай ничего, и пусть все летит к чертовой матери!

Он взял себя в руки, посмотрел на нее. По его глазам было видно, что он уже раскаивается, стыдится своей очередной демонстрации слабости, но отступать не намерен. Упертый сукин сын, такой же, как и она сама.

— Перестать читать, думать, чувствовать… смотреть сериалы, кушать тефтели…

— Да! И беречь меня, долбаный ты эгоист! Это так сложно? Я для тебя еще что-то значу?

Паша молчал. Она снова взяла его за воротник и притянула к себе на расстояние дыхания и поцелуя.

Но поцелуя не последовало. Паша продолжал изображать страдальца — единственного, кто познал истину.

— Ну и вали! — Мила отпихнула его. — Пошел вон!

Она не стала дожидаться ответного блеяния, развернулась и скрылась за углом кухни. Даже не стала демонстративно громыхать тарелками, хотя ее так и подмывало схватить первую попавшуюся утварь и бросить ее в стену. Нет уж, не дождется, слишком по-бабски, прямолинейно и пошло. Она выше этого.

Но слезы подступали к горлу. Она держалась до последнего, чтобы не дать им воли, ждала, когда хлопнет дверь и повернется в замке ключ. Дождалась.

Друзья выслушали и не стали задавать вопросов. Всё очевидно, не первый такой раздор и не последний, сколько их было и сколько будет. Сейчас главное — выяснить, куда исчез Павел и какое отношение он имеет к убийству Анвара Шакирова. Поверить в то, что Пашка пошел на ритуальное убийство под фанфары и салют, значит расписаться в своей полной дружеской непригодности.

— Никаких вещей с собой не брал? — уточнил Семен, оглядывая комнату.

— Вообще ничего, — буркнула Мила. — На работу уехал с сумкой. Машина на стоянке, я проверяла, днем не звонил, вечером телефон был отключен. У родителей не появлялся, и я не стала их пугать. Главное, коллеги сказали, что он ушел вчера еще до обеда и не вернулся, а сегодня в офисе не появился… Вот так был человек — и всё.

Вася прижал подругу к себе, стал поглаживать по плечам, нашептывая что-то ласковое. Семен отошел к окну, открыл балконную дверь. В комнату тут же ворвались теплые весенние звуки: чириканье птиц, скрип старых качелей, удары по мячу и чья-то беззлобная соседская ругань. Жить бы и жить, чего еще можно желать весной…

Через минуту он обернулся:

— Вась, выйдем, пошепчемся. Мил, сделаешь кофе вместо чая?

Мужчины вышли на балкон.

— В удивительное время мы живем, — сказал Вася, — ничего не надо объяснять.

— Я бы предпочел другое время.

— Доживем. Мы еще достаточно молоды.

Семен оглянулся в комнату. Мила стояла у плиты, колдовала с чайником и кружками. Такая трогательная, беззащитная. В свои сорок семь она по-прежнему их Маленькая Принцесса, которую они должны защищать и оберегать — даже без учета того, что она лишь недавно покинула группу риска сердечников-смертников. Лечащий врач из Кардиоцентра, профессор Манукян, оценивал шансы Людмилы Ставицкой дожить до глубокой старости довольно высоко, но как тут выжить, когда вокруг вот это всё… Друзья не справляются со своей миссией, Милка все чаще плачет ночами, а теперь уже и днем.

— Ладно, мыслитель, какие предложения? — спросил Сэм.

— А чего тут мудрить, надо найти Пашку раньше, чем это сделают они.

— Два дня прошло. В каких случаях взрослых объявляют в розыск?

— К черту розыск. — Вася полез в телефон, начал листать справочник. — Предлагаешь нам самим отдать его на съедение? Вообще, у меня подозрение, что вся эта история — некрасивая подстава, прям очень некрасивая.

Семен удивленно приподнял бровь.

— Не смотри так, — хмыкнул Вася. — Неужели ты думаешь, что Паша способен на убийство? Ты голос его узнал?

— Ну, как бы…

— Как бы сейчас и зайца можно научить курить, и Джон Леннон по-татарски заговорит как миленький.

Семен задумчиво пошлепал губами. Он еще не пришел ни к какому конкретному выводу. Все его мысли вертелись вокруг одной и той же темы: совпадение, случайность, розыгрыш… ну да, подстава и миллион других вещей, которые наверняка окажутся далеки от реальности.

— Говори уже, Вась.

Болотов, не отрываясь от смартфона, стал объяснять:

— Паша как-то обмолвился, что хочет уйти в лес. В какую-нибудь глухую тайгу, где нет электричества и туалета. Он даже писал у себя об этом, не помнишь? Целую философию развел, дауншифтер хренов, меня звал, все говорил, мол, очистишься, покаешься, тебе скидка будет…

Семен пожал плечами. Он редко заходил в соцсети, а подобную ересь периодически слышал от обоих друзей.

— Короче, его отец раньше был заядлым охотником, промышлял с друзьями где-то за Златоустом, олени там, зайцы, кабанье всякое. Пашка рассказывал, как он брал его с собой пару раз. Ну, я тебе скажу, романтика та еще… — Вася прервался, приложил трубку к уху, послушал гудки и заговорил неожиданно бодро и громко: — Антон, добрый день, как ваше ничего?.. Да, Болотов беспокоит, но сейчас не по фестивалю, у меня тут другая история. Хотелось бы получить консультацию вот по какому вопросу, если не затруднит…

Семен услышал, как в трубке забубнил низкий мужской голос. Он не стал мешать, отодвинулся к краю балкона, стал смотреть вниз. Кусты сирени доставали до их второго этажа, благоухали и дурманили. Надо бы с семьей на природу выбраться, подумал Сеня, сто лет никуда не ходили вместе…

— Так вы и этим занимаетесь? — продолжал Вася. — Чудесно… хотя у нас ничего чудесного, конечно… Да, было бы неплохо.

Он умолк, стал напряженно слушать и вскоре махнул Семену рукой: иди пока.

Сеня вернулся в комнату. Милка сидела на табурете у обеденного стола, сложив руки между коленей. Рядом на столе исходили паром и ароматом две кружки свежего кофе.

— В одном Паша прав, — произнесла Людмила, покачиваясь и глядя в пустоту. — Так больше нельзя.

Через несколько минут вернулся Вася, взмахнул телефоном и объявил:

— Антон Данилов, хозяин охранного агентства, он занимается безопасностью на «Музыке волн», у нас с ним контракт. В общем, такая история: у него в агентстве есть сыскное подразделение, там всякие шустрики работают, из ментовки тоже. Короче…

Вася сбился. Он смотрел на Милу, и сердце его обливалось кровью.

— Ну, сестренка, не грусти, выберемся. Я вот договорился с Даниловым, он ждет нас у себя в офисе.

— Когда? — спросил Семен.

— Можно прямо сейчас. Рабочий день закончился, но Антон готов нас подождать.

Милка встрепенулась. Семен посмотрел на часы.

— Мил, оставайся дома, жди нашего блудного сына, вдруг объявится. А мы поедем за помощью. Далеко ехать?

— К горсаду, минут двадцать.

Они не стали пить кофе. Мила проводила их до двери. Кажется, она взяла себя в руки, и можно было не беспокоиться, что в одиночестве ее одолеют суицидальные помыслы.

— Последний вопрос, — сказал Семен, уже стоя в подъезде. — Паша мог вчера пойти на концерт «Кино»?

Милка фыркнула, закатив глаза.

— Он их терпеть не может, ты же помнишь!

— Да, точно, глупость спросил.

Когда друзья ушли, Мила в сотый раз попыталась дозвониться до мужа, впрочем, без всякой надежды, просто в качестве контрольного выстрела. Видишь, я тебя ищу, дурень ты эдакий, я жду, пытаюсь что-то сделать, а ты… ты… Она еще не придумала, каким словами встретит Пашу, когда он объявится, но это точно не будут слова любви. Ей очень многое нужно ему сказать. Накипело.

Хм, а может, ему не возвращаться? Всё было бы проще. Вообще всё, правда же?

Мысль эта — подленькая, но манящая — пронеслась в голове за секунды и сразу вылетела куда-то через распахнутую балконную дверь.

Просто хочешь ты знать

Санаторий «Сосновый берег»

Ноябрь 2021 года

Уж кем только не был Василий Болотов всего пять-десять лет назад! Его считали одним из самых одиозных журналистов и блогеров Челябинска. Скорее все-таки блогеров, поскольку с ним как с журналистом серьезные издания предпочитали не иметь никаких дел. Он был несдержан на язык, резок в суждениях, а когда выпивал, то и вовсе слетал с катушек.

Об идеологической неразборчивости Болотова ходили легенды. Он мог писать как за патриотов, так и за либералов, причем одновременно, в рамках одного и того же дискурса. Топил за ЛДПР и коммунистов, мочил «пятую колонну» и тут же взывал к законности и справедливости. Жалел брошенных собак, но ратовал за сокращение человеческой популяции. Черт знает какая ядреная каша варилась у него в котелке. Непосвященным Василий Болотов мог показаться человеком, начисто лишенным каких бы то ни было принципов, однако близкие друзья знали, кем он был на самом деле. А был он очень и очень непрост, только компромиссы с совестью до поры считал допустимыми, купался в них и извлекал выгоду.

Покончив с алкоголем, Вася преобразился. Бежать по проторенной дорожке больше не мог, но и создавать что-то новое не хватало ресурсов. В этот противоречивый момент его и подловили организаторы областного фестиваля юных журналистов, которым до зарезу был нужен громкий спикер. Посредником в переговорах выступила старая знакомая Наталья Ростовцева, в прошлом известная криминальная журналистка, отошедшая от дел и уехавшая с новым мужем за город. Она позвонила как-то вечером и озвучила предложение: приедешь на базу отдыха, погуляешь на природе, покушаешь-попьешь, прочтешь ребяткам лекцию о долге перед Отчизной — и свободен.

Честолюбие Василия пустилось в пляс, хотя он понятия не имел, о чем будет говорить. От него наверняка ждут напутствий и благословения, но как можно благословлять детей, когда у самого рыло в таком пуху, что век отмываться.

«Мы учились журналистике в девяностых, — буркнул по телефону Вася, — мы их плохому научим».

«Тебе не привыкать изворачиваться, — хихикнула Наташа, — мастер-классы можешь давать».

Он всё же приехал на базу. Выпил чаю, поболтал с организаторами. Пока юные журналисты ужинали, погулял по сосновым окрестностям, пиная шишки и вдыхая свежий морозный воздух. Набрасывал тезисы предстоящей речи, но в итоге махнул рукой, сочтя, что дети сами выберут направление. И еще он решил, что точно не будет следовать просьбам и рекомендациям организаторов.

А молодежь оказалась резвой, непуганой. Пока непуганой. Василий стоял с микрофоном на сцене актового зала, подсвеченный софитами, и едва успевал уворачиваться от вопросов. Откуда ж вы такие взялись, думал он… и приходил в восторг.

— Скажите, как вы строите свои отношения с информационной повесткой? — спросила девочка из второго ряда. На вид ей было лет пятнадцать, вся такая белокурая и воздушная, как Мальвина.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что именно вы считаете для себя интересным, а что сразу отметаете. Есть какие-то критерии?

— Хм, вот как. — Василий пытался на ходу придумать какую-то стройную концепцию. Критериев отбора информации у него не было. Он просто читал, слушал и смотрел все подряд, а мозг уже сам сортировал и обрабатывал. Но ведь не ответишь так девочке, взволнованно кусающей губы, она ждет откровения, надо показаться ей взрослым и сложным. — Понимаете, в чем дело, работа журналиста не предполагает никаких предпочтений. Любая информация — хлеб. Вот вы о чем пишете… эмм, как вас зовут, кстати?

— Ксения, — смутилась девушка, явно польщенная тем, что к ней обращаются на «вы». Очевидно, в родном Еманжелинске, маленьком южноуральском городке, подарившем миру Ирину Шейк, ей редко оказывали подобную честь.

— О чем вы пишете, Ксения? И где, кстати?

— Я участвую в работе над газетой учащихся нашей школы. — Ксения-Мальвина то и дело перебегала глазами с Василия на двух важных тетушек в первом ряду, очевидно, тщательно подбирая слова, чтобы не ляпнуть лишнего. — Мы рассказываем о жизни школы, о том, что нас волнует…

— А что вас волнует? — Вася понимал, что мешает девочке сосредоточиться, но ничего не мог с собой поделать. Он входил в раж.

— Нас волнует… хм, нам хочется, чтобы школьная жизнь не ограничивалась занятиями. Мы делаем нашу газету, чтобы педагоги нас слышали, чтобы они тоже узнавали о нас что-то помимо того, что знают в рамках, так скажем, существующих правил. Что бы вы посоветовали?

На этот раз Василий размышлял над ответом не дольше, чем над сортом выпивки в былые времена.

— Для начала пореже советоваться с кем бы то ни было.

По залу прокатился легкий ропот. Юные журналисты, в силу нежного возраста не представлявшие себе жизни без всяческих советников и кураторов, восприняли эту информацию как откровение. Дерзкое, но манящее. Василий тоже покосился в сторону тетушек и увидел на их лицах жирные знаки вопроса.

Я вас обожаю, подумал он. Вслух продолжил более осторожно:

— Не стоит воспринимать мои слова как призыв к анархии. Я имел в виду, что это ваша газета, значит, только вам решать, какой она должна быть. Каковы ее учредительные формы?

Ксения растерянно хлопала ресничками.

— Кто позволяет вам ее распространять? — пояснил Болотов с хитрой улыбкой. — Вы ведь не расклеиваете ее ночью на столбах вокруг школы, верно?

Ксения покраснела.

— Не пугайтесь, юная леди. Мы все прекрасно понимаем, что никакой печатный орган, тем более молодежный, не может существовать без участия… скажем так, наставников. И у вас они есть. Кстати, как руководство школы относится к тому, что вы пишете?

Ксения просветлела. Очевидно, ей и ее коллегам в этом смысле повезло.

— Им нравится.

— Вы их часто хвалите?

По залу прошелестел смешок. Тетушки в первом ряду тоже слегка расслабились.

— Точно не ругаем, — улыбнулась Ксения. — Мы больше пишем о себе.

— Вот и дальше пишите о себе. Устраивайте дискуссии, выстраивайте диалоги. Есть такое правило: стиль спора важнее предмета спора. Главное — говорить. — Он оглянулся на первый ряд. — И ничего не принимайте на веру безоговорочно, всё пробуйте на зуб, сравнивайте, сопоставляйте, ищите ответы. Жанр общественной дискуссии почти утрачен, вы должны его сохранить.

От этого диалога с Ксенией зал пришел в такое оживление, что дальше Василий Болотов уже ощущал себя мессией, пришедшим просветлять отроков. Его спрашивали о внутреннем камертоне, о самоцензуре и авторитетах, интересовались, как он пишет свои книги и где находит для них идеи. Формулировки порой получались по-детски неуклюжими, но Вася видел, что ребятам интересно. И это был не разрешенный интерес, а живой, исходящий из глубин необработанных детских душ.

Одно лишь омрачало его разум, и об этом он сказал в завершение беседы.

— Важную вещь хочу сообщить вам, ребята. Журналистика — очень нелегкий хлеб. Я мог бы рассказать, сколь увлекательна жизнь журналиста: командировки, путешествия, новые лица, впечатления, романтика. Всё это так… и не так. Журналистика — это мучительный поиск слова, смысла, интонации. Иногда боль. Нужно быть готовым к компромиссам и помнить, что самый тяжелый из них — компромисс с самим собой… На этом, пожалуй, и закончим. Спасибо, друзья, всего вам доброго и хорошего настроения!

Он поспешил ретироваться со сцены, пулей выскочил из зала, но в фойе его поймали и еще долго допрашивали, едва не дергая за пуговицы. Он был счастлив и смущен одновременно. Он ждал этого много лет, жаждал удостовериться, что не провалился и еще может что-то передать молодым.

Организаторы оценили его выступление сдержанно, поблагодарили, обошлись без замечаний и порицаний, но по их потухшим взглядам Вася понял, что на подобные встречи его больше не позовут.

Наташа Ростовцева была более словоохотлива.

— Это твоя лебединая песня, Болотов, — сказала она по телефону. — Ты молодец, и я тебя от всей души поздравляю, но теперь делай как я: собирай манатки и уезжай на природу.

— Я бы с радостью, — молвил он печально, — но я не так богат и знаменит, как твой муж-писатель. Придется переквалифицироваться в управдомы.

Вася не стал уезжать, и участь управдома ему не грозила. Но его действительно больше никуда не приглашали.

Легенда

Городской сад имени Пушкина

18 мая 2023 года

Частный детектив Антон Данилов встретил их на тенистой аллее городского сада недалеко от фонтана. Мужчина лет пятидесяти, довольно моложавый, но какой-то замученный, улыбнулся сдержанно, предложил присесть рядом на скамейку. Тут же взглянул на часы, очевидно, давая понять, что времени в обрез. Василий начал сомневаться в успехе переговоров. Ощущения были такие, будто они собираются отвлекать суперзвезду от ее суперзвездных дел.

Агентство «Данилов» было на слуху, о его создателе и бессменном руководителе ходили легенды одна веселее другой. Он и маньяков помогал ловить, и подростков из петли вытаскивал, и дорогие предметы искусства спасал от эмиграции. Это был почти стопроцентный персонаж приключенческой литературы и кино, сошедший со страниц и экранов в обычную жизнь. Причем в своем летописце Докторе Уотсоне Антон Данилов не нуждался, потому что и сам неплохо писал. Вася читал пару его книг, и они были великолепны. Не без толики самолюбования, но остроумны и изобретательны.

Черт возьми, он робел перед ним, робел с самого начала, когда только пришел заключать договор об обеспечении безопасности на рок-фестивале. Василий Болотов сам не последний человек в городе, вон даже лекции детям читал, но какой бы крупной скумбрией ты ни был, всегда найдется рыба понаваристее.

Вася ожидал прохлады и надменности, но Данилов просто сказал:

— Ребят, у меня в офисе срочный ремонт, поэтому мы здесь. Статуса встречи это нисколько не умаляет.

— Ничего, — ответил Семен.

— Итак, Василий, я понял, что это не касается наших фестивальных дел. У вас пропал человек, и это какое-то непростое исчезновение. В чем сложность?

Семен, поняв, что от Васи пока толку ноль (и чего он, правда, стушевался?), взял инициативу в свои руки.

— Вы слышали об убийстве Анвара Шакирова?

— Конечно. Что с ним не так?

— С Шакировым? — осмелел Вася. — Всё так же мертв.

Семен наградил товарища тяжелым взглядом, призывая умерить остроумие.

— Сложность в том, что на следующее утро я получил голосовое сообщение с какого-то занзибарского номера. Звучал голос нашего друга…

— …который, собственно, и пропал, — закончил Данилов. — Все понятно. Послушаем?

Семен достал телефон и включил. Прослушивая мрачную речь товарища в миллионный раз, Василий продолжал метаться: он или не он? Чертов технический прогресс, восстание машин.

Антон помолчал немного, поглядел вокруг. Городской сад пылал цветущей сакурой, мимо сновали девушки в коротких юбках. Весной так хочется жить и любить, а не вот это всё.

— Должен сказать важную вещь, — размеренно произнес детектив, и друзья тут же решили, что у них не хватит денег на оплату его услуг. — С делами, в которых так или иначе присутствуют следственные органы, ко мне обращаются лишь в двух случаях: когда клиенты сомневаются в их эффективности или, что случается чаще, когда клиенты не хотят, чтобы органы сработали эффективно. Я так понимаю, ваш случай — второй. Вы не понесли эту запись в полицию.

Вася и Семен переглянулись. В глазах последнего читалось восхищение. Данилов был ай да сукин сын.

— Мы тоже должны кое-что сказать, — произнес Семен. — Мы малость в растерянности. Будь наш друг Павел с нами, мы бы, наверно, посмеялись вместе с ним и попытались найти решение…

— …и отсюда следует, — вновь перебил Антон, — что у вас нет сомнений в невиновности и вменяемости вашего друга?

Семен и Вася синхронно замотали головами.

— Мы знаем его больше тридцати лет, — сказал Болотов. — Мы понимаем, что фраза «он не мог это сделать, потому что просто не мог» звучит пошло, но факт остается фактом. — Вася расправил плечи. — Паша не мог это сделать.

Он вложил в свои слова всю искренность, на какую был способен. Выглядело немного комично, но Антон смотрел на него без тени улыбки. Когда он перевел взгляд на Семена, тот подтвердил сказанное коротким кивком.

— Хорошо, — сказал детектив, — примем как данность. Еще подробности?

Друзья рассказали ему все, что услышали от Милы. О вчерашней ссоре, о том, что ей предшествовало, в целом обрисовали Павла со всех сторон. Вскользь поведали и о том, что связывало их компанию с Шакировым в далеком прошлом и в каких отношениях они состояли в настоящее время. Вася поймал себя на мысли, что лишь сейчас увидел, насколько исчезновение Пашки непростое и странное, насколько вообще запутанным выглядит клубок последних событий. Отсюда интересно, какой вывод может сделать сторонний слушатель?

Выслушав историю, Антон помолчал немного и задал только один вопрос — тот самый, которого друзья и боялись:

— Вы хотите меня нанять?

— Хотим!

Вася сам не заметил, как выпалил согласие, не дождавшись ни одобрения, ни комментария со стороны друга. Он даже не посмотрел на Семена, хотя боковым зрением видел, как тот ерзает.

— Принято, — ответил Антон и вынул телефон. — Павел Феклистов?

— Да, в сетях он под своим именем.

Антон поковырялся в смартфоне, потом развернул его дисплеем к собеседникам.

— Он?

С экрана на друзей смотрел Пашка, улыбающийся и загорелый. Это была титульная фотография из аккаунта ВК. Паша сделал ее в Турции, где они отдыхали с Милой прошлым летом.

Антон спрятал телефон.

— Порядок нашего сотрудничества обговорим позже, а я пока буду думать. Сбросьте мне сообщение Павла и номер отправителя. Если появятся новости, звоните или пишите. И готовьтесь к полной открытости, как с лечащим врачом или адвокатом.

— Насколько это дорого? — спросил Сеня.

Детектив пожал плечами, повернулся к Василию:

— Если хотите, можем внести дополнительный пункт в соглашение по фестивалю. Оплачивает господин Алмазов, если не ошибаюсь?

Вася глупо улыбнулся. Повесить на Алмаза еще одну статью расходов, не имеющих отношения ни к нему лично, ни к «Музыке волн», — это очень смешно.

— Ваш труд будет оплачен, безусловно.

Все трое поднялись, пожали друг другу руки, и Антон направился к выходу из парка, слегка прихрамывая. Со спины он был похож на шерифа маленького городка, который был бы рад уйти на пенсию, но без него все рухнет.

— Болезный он какой-то, — произнес Семен.

— Может, ранен. Он боец.

— Верю. Осталось понять, во сколько нам обойдется этот супермен.

— Пашка сам заплатит, — мрачно пошутил Вася. — Если мы его найдем.

Частный детектив Антон Данилов ковылял по парковке к своей старой боевой «хонде» и думал, что завтра же поставит машину в гараж и будет пользоваться услугами штатного водителя. Он не был ранен, но нога болела неимоверно, и если она, не дай бог, отстегнется во время вождения, то беды не избежать. Черт знает что творится с его ходулями в последнее время. То ли кости, то ли нервы. Томка с Олеськой всё чаще ворчат: иди к врачу, не затягивай… но какой мужчина попрется в больницу, если из спины еще не торчит вражеское копье?

Антону пошел шестой десяток, и кабы не нынешнее физическое состояние, ставшее следствием профессионального рвения, ему бы нравился его возраст без всяких оговорок. Полтинник год назад он отметил скромно, без пафоса, с самыми близкими друзьями — посидели в суши-баре, выпили саке и сделали несколько общих фотографий, — а вот когда нолик сменился единицей, началась другая жизнь. Более осмысленная.

Нельзя сказать, что раньше он жил как-то бездумно. В одиночку воспитывая дочь с шестилетнего возраста, сильно не забалуешь и не расслабишься. Однако теперь и впрямь появились какие-то пугающие мысли. Антон понял, что у него больше нет времени на лишние движения и ненужные слова, потому что буквально слышишь, как тикают часики. Теперь отсекаешь все лишнее, стряхиваешь все случайно прилипшее и подумываешь, не сократить ли телефонный справочник раза в три-четыре. У тебя появилось священное право посылать всех, кто не нравится — не важно, заслуженно или интуитивно. Никаких FM-радиостанций с их несъедобным меню, только плеер и только та музыка, которая тебе нужна. В соцсетях исключительно те, кто создаёт, а не разрушает. В постели рядом — Она, а не та, другая, которая пустила на тряпки твою любимую футболку. Держишься зубами за всё хорошее, что имеешь, потому что в случае потери едва ли успеешь восстановить.

У Антона было всё самое необходимое. Дочь Тамара заканчивала школу без троек, хоть пока и не определилась, куда ей двигаться дальше — то ли кассиром в супермаркет, то ли в Корею за Пан Чханом, звездой ее любимого кей-попа. Супружеское ложе Антон делил с той, которая промолчит, когда нужно будет молчать. В агентстве «Данилов» все работает, сотрудники при деле и при зарплате, клиенты с пойманными на измене супругами довольны вдвойне. В общем, всё хорошо… если не считать того, что всё плохо. Но теперь у всех так.

Почему он заинтересовался странным делом с исчезновением Павла Феклистова и, более того, готов был заняться им лично? Дело не в том, что клиента с рок-фестивалем ему подогнала хорошая знакомая Наташа Ростовцева. Он очень нежно и трепетно к относился к Рыжей, учитывая непростые обстоятельства их знакомства — он спас женщину от психа, приставившего к горлу нож, — но лишь этого было недостаточно.

Штука в том, что Антон тоже побывал на том концерте группы «Кино» (кого там только не было), а когда что-то из ряда вон выходящее происходит в шаговой близости от частного сыщика Данилова, тот неизменно втягивается… хотя часто жалеет об этом.

Вторая причина его интереса давала первой сто очков вперед.

Известие об убийстве Анвара Шакирова застало Антона в рабочем кабинете за утренним кофе. Верный помощник Петя Тряпицын, как обычно, сделал для него криминальную сводку, собрав воедино информацию, по которой у агентства возможны пересечения с силовиками. Шакиров шел в списке под номером один.

— Оба-на, — только и смог произнести Антон, взглянув на фото погибшего (снимок Шакиры был взят с какого-то официозного сайта) и фоторобот предполагаемого убийцы.

— И я о том же, — согласился помощник. — Этот парень хотел установить за ним слежку. Помнишь, как ты сопротивлялся?

Антон взял бумаги, внимательно рассмотрел. Все так, парень на фото был похож на типа, что явился к нему около месяца назад и заказал наружку за Шакировым. Дело попахивало чем-то очень неприятным. Шпионить за известным активистом? К черту такие приключения, не хватало еще засветиться в криминальной хронике.

Препирательства с заказчиком продолжались около часа. Антон отказывался брать работу, ссылаясь на свое конституционное право выбирать сорт дерьма, в которое придется вляпаться. Заказчик, назвавшийся… да-да, Павлом, — увеличивал сумму гонорара по экспоненте. Закончилось тем, что Петя вызвал пару свободных бойцов для очистки помещения.

Мир сошел с ума, подумал тогда Антон, и никаких санитаров.

Он хотел пробить мутного заказчика по всем своим каналам, но ничего интересного не нашел, да и не за что было зацепиться. Мужчина ведь просто назвался по имени, а до оформления дело не дошло. Странный тип мог с той же долей вероятности оказаться Владимиром или Иннокентием. Ищи-свищи.

Несколько дней Антон следил в новостях за телодвижениями Анвара Шакирова — не упадет ли на голову кирпич, не взорвется ли машина, — но ничего страшного не произошло. Он забыл об этом деле — ровно до сегодняшнего утра. А вечером всё стало еще интереснее.

— Ну Рыжая, — пробормотал Антон, вставляя ключ в замок зажигания, — вот же сукина дочь.

Без десяти

Он позвонил. Это был его голос, но сильно преломленный электроникой. Поначалу она приняла его за спамерский автодозвон, но когда до нее дошел смысл сказанного, она похолодела.

— В объяснительной я напишу, что был у врача. А еще напишу, что часов на пути не встречал.

Несомненно, это был Паша… и не Паша. И еще озадачивало, что номер звонящего не определился. В других обстоятельствах Мила не ответила бы на звонок, но сегодня было не до королевского этикета.

Ноги ее не слушались. Она присела на табурет.

— Что… — Голос осип. Мила прокашлялась. — Что ты сказал?

— И пускай все ругают меня на работе моей, — прогудел робот голосом Пашки Феклистова. Между словами почти не было пауз, фраза была будто собрана из кубиков без единого зазора. — И пускай все позорят меня на работе моей.

Молчание. И никаких посторонних шумов.

— Я не понимаю, — беспомощно всхлипнула Мила.

— Надо понимать, — наставительно произнес «Павел». — Подсказка: Кино, без десяти. Время — до завтрашнего полудня. Вы можете ее спасти. Если захотите. Но я бы не стал. Понять и простить — не в данном случае.

Щелк!

— Алло! — Мила не знала, к кому обращается, но по инерции начала пилить мужа, ведь она слышала его голос. — Ты совсем там уже, идиот… ты пьян или обдолбался, где тебя носит?!

С небольшим опозданием она поняла, что разговор окончен, абонент отключился. Она швырнула телефон на диван.

Что дальше? Обзвон друзей, полиции, родителей, чёрта лысого? Взгляд Милы метался по квартире. Когда она в последний раз так переживала за родных?

Дело в том, что все они, мальчишки, для нее были родными. Роднее матери, с которой она никогда не ладила, и далеких двоюродных братьев, окопавшихся в Москве и носа не кажущих из своего Чертаново (спрашивается, какого лешего им не жилось в нашем Чурилово, один хрен спальный район). Так сложилось, что один из ребят стал ей мужем. Любил исступленно и молча аж с седьмого класса, долго ждал момента, чтобы открыть ей сердце. Она рискнула его принять… но что это изменило в отношениях всей компании? Ровным счетом ничего. За всех душа болит, за всех бы молилась одинаково, будь она хоть на йоту религиозна.

Пашу делало особенным лишь то, что она спала с ним в одной постели и вела общее хозяйство. Детей у них нет и вряд ли будут (затея с удочерением малютки провалилась, Милке везде отказали), Пашкин мопс Кузя, объект удовлетворения ее материнских инстинктов, не перенес последствий каштакской бойни, заболел и умер в прошлом году (настоящий был боец). Вот и вся ее жизнь, вся ее любовь.

Так, соберись, тряпка.

Мальчики примчались быстро, будто отходили перекурить или до магазина.

— И вновь продолжается бой, — с порога пробубнил Вася, — и кофе еще не остыл.

— Давай еще раз по порядку, — велел Семен, усаживаясь на диване.

Мила повторила рассказ, присовокупив в заключение, что ее до сих пор трясет от этого голоса, особенно в сочетании с абракадаброй, которую он нес. Вася, усевшись на пол у стены с бутылкой колы, полез в смартфон.

— Повтори еще раз его фразы.

— Я точно не помню! — психанула Мила. — Что-то типа «на работе его буду ругать, ну и пусть»! Куда-то он опаздывал, что ли! Еще это «без десяти»…

Вася стал быстро что-то набирать на смартфоне. Спустя несколько секунд выдал ответ:

— Соединяем компоненты воедино и получаем песню «Без десяти» группы «Кино» из альбома «46». — Он усмехнулся. — Как же я мог забыть… Я ж с этой песни на гитаре бренчать начинал, два аккорда всего. Будете слушать?

— Включай, — согласился Семен, — раз уж с нами решили поиграть.

— Кто?! — воскликнула Милка. — Что за хрень происходит?!

Мужчины молча переглянулись. Милке не понравилось, как они смотрели.

— Видимо, скоро узнаем, — сказал Семен.

Они слушали запись с каменными лицами. Песенка оказалась довольно непритязательной и даже невнятной, плохо записанной, с чудовищным шипением пленки. Цой пел под гитару и колокольчики (записывались, очевидно, где-то на квартире с минимальной обработкой на голосе), пел развязно, расслабленно. Два куплета с идиотским припевом, суть которых сводилась к тому, что лирический герой Цоя проснулся без десяти девять, на работу не успевает, а на столе еще завтрак, но вообще он в гробу видел и эту работу, и весь белый свет с его правилами… Квинтэссенция подпольного бард-рок-соцреализма.

Вася резюмировал:

— Если тут есть какой-то намек, то я его пока не вижу.

— Аналогично, — отозвался Семен. — Кого мы можем спасти? Тебя, Вась? И почему не стоит?

— Я сразу отпадаю. Мы можем спасти её.

Василий поискал в гугле текст, еще раз прочел для остальных, стараясь соблюдать тактовый размер песни. Не дождавшись аплодисментов, подбросил телефон Семену.

— Когда б вы знали, из какого сора, — вздохнул он печально. — Вот же судьба: я в юности точно так же блеял, практически один-в-один. И играл так же, и стихи слагал похожие. Записи где-то остались на бобинах. И вот где — Цой, и где — я!

— Ты жив, — буркнул Семен, не отрываясь от телефона. — Так, смотрите: единственное, за что можно зацепиться, это объяснительная про врача. Или я дурак?

Мила, наблюдавшая за ними взглядом перепуганного хомяка, робко подняла руку:

— Ребят, вы мне объясните что-нибудь? Во что мы играем? С кем? Это был Паша или нет? Где он вообще?

Ребята молчали. А кто бы нашелся с ответом?

Семен думал, что в последние пару лет жизнь напоминала лихие скачки на лошади, которой под хвост засунули зажжённую петарду. Все долгосрочные планы полетели к чертям, все стратегии и расчеты можно было отправлять в мусорную корзину. Сбывшийся прогноз на ближайшую неделю уже можно было считать удачей. Конечно, где-то по-прежнему запускались фейерверки, закатывались банкеты, игрались свадьбы, покупались дорогие машины и на лицах рисовалось некое подобие улыбок, но все прекрасно понимали: сова натянута на глобус, сельсовет закрылся, все ушли на базу.

С ними решили поиграть? А почему нет? Какие теперь могут быть правила.

— Мальчики, — подала голос Мила, — я, наверно, догадываюсь, о чем речь. Мы с Пашей на прошлой неделе ездили к травматологу, к частному. Я где-то руку повредила, потаскала что-то тяжелое, не помню. — Она согнула левую руку в локте, покрутила, слегка поморщилась. — Иногда отнимается и побаливает. Я отменила нескольких клиентов в салоне, потому что не могла даже кисточку держать. Паша потащил меня к частнику: сказал, у бесплатных только деньги зря потратишь.

— И? — спросил Семен.

— Ничего особенного. Кость цела, трещин нет, прописали какие-то мази. — Она сникла. — Может, ерунда это все.

— Кто знает. — Семен вернул телефон хозяину. — Контакты врача есть?

— Где-то были. — Мила прошла в прихожую, начала рыться в своей сумочке

— Думаю, история такая, — сказал физрук. — Паша скорее всего жив и может быть даже в порядке. Кто-то использовал его голос с нейросетью, чтобы нас зацепить. Я не спец во всех этих штуковинах, надо рассказать Данилову.

— Нашла! — Мила показала визитную карточку. — Егор Поплавский, ревматолог.

Семен хмыкнул, а вредный Вася тут же снова полез в гугл. Через минуту сообщил:

— Егор Поплавский, советский и белорусский график и живописец. Скончался в 2015 году в возрасте восьмидесяти лет… Херня это всё, надо еще подумать. — Кряхтя, он поднялся на ноги. — Простите, ребята, у меня через час репетиция в студии у Ляписа, я не могу бросить этих идиотов. Семен, ты останешься?

Тот вопросительно взглянул на хозяйку.

— Мальчики, идите по своим делам, я не беспомощна.

— Да я не об этом…

— Всё, идите!

Мила затянула на плечах полупрозрачную голубую шаль. В ней она была похожа на одинокую и грустную мать, от которой разлетелись повзрослевшие дети.

Друзья шли по проспекту Ленина в сторону центра, молчали и слушали город. Город успокаивает — именно этот. Вася порой думал, что не смог бы жить нигде, кроме Челябинска. В командировках отчаянно скучал, у иногородних друзей задерживался не дольше трех дней. Начинал тосковать в первый же вечер даже на Увильдах, в ста километрах от Че. Какая-то болезненная привязанность. Казалось бы, что тебе здесь? Да, город большой, шумный, если сравнивать с каким-нибудь стотысячником. Не сказать, что серенький — в последние годы расцвел и прибарахлился, ночами сверкает не хуже Вегаса, особенно в центре, — но если взять соседний Екатеринбург, то там гораздо веселее, а главное — перспектив больше. Василия неоднократно зазывали в Екат на приличный оклад со служебной квартирой. Почему не поехал?

Любовь к малой родине — штука иррациональная… и не всегда взаимная.