Бесплатный фрагмент - Концерт для одного голоса и тишины

И музы мирные мне были благосклонны.

А. С. Пушкин

***

Я люблю человеческий голос. Одинокий человеческий голос, измученный любовью и вознесенный над гибельной землею. Голос должен высвободиться из гармонии мира и хора природы ради своей одинокой ноты.

Федерико Гарсиа Лорка

…и нет предела тишине,

но одинокий голос — голос человека,

хоть вечно побежденный ею, век от века

звучит, не равный ей, но с нею наравне,

стремясь преодолеть свои пределы:

поэзия так обретает тело.

И смертный голос, становясь бессмертным,

все светом осеняет милосердным.

Маленькие поэмы

Сад

I

Господи, благослови этот сад —

наш маленький сад, распустивший листву

в зимнюю нежность.

Знало тогда о нем только небо —

такое же, как и сегодня, —

бездонное небо цвета ночного моря.

Благослови эту землю —

нашу землю, мечтавшую во сне о весне

и дождавшуюся весны.

Пусть песни мои для нее будут

вечным эхом того звездного моря.

Благослови это солнце —

наше солнце, пока еще спящее в недрах земли,

пока еще не знающее о собственном свете,

дважды рожденном — наяву и во сне —

в зимнюю нежность.

И рассвет его благослови.

II

Звезды наполнили сердце твое

мерцающим серебром

нежности.

И то, что лишь виделось прежде нам,

что было зимним неясным сном

проясняется светом в воздухе,

рассыпается радостью в нем.

Воплощается — новою жизнью —

пробуждающейся внутри

нежностью,

преображающей

вишневеющий трепет зари.

Это — слово мое бессмертное

и сердцебиенья твои.

Это в будущем — три дыхания

в нежности и любви.

III

Ты, как земля, обнажена,

и, как она, нежна.

И сладко дремлешь ты, жена,

грядущего полна.

И сон твой легкий на волне

весны сияет мне,

и пламенеет в тишине

он с солнцем наравне.

И свет, земной и неземной,

что веет глубиной,

таит за нежной тишиной

и свет, и сон иной.

IV

Ты пробуждаешься, любимая, от света —

того, что у тебя внутри.

Нет ничего в саду весеннее рассвета,

его улыбкою ты спящей озари.

И, озаренный нежностью, он жаждет лета,

он обещаньем лета полн,

а над тобою — нежно спящей до рассвета —

мое дыхание: глубокий шепот волн.

V

От звонкого апрельского солнца

воздух кажется синим,

и эта хрупкая, тонкая синева

касается сердца.

Сердце с сердцем — цветущий сад,

и в нашем саду —

распускается третье сердце:

солнце грядущего сада.

И, полнотою таинства пробужденья

исполнившись, ты молчишь.

И слышна в саду

только тихая нежность —

тихой песни — тишайшей моей,

но касающейся — тебя

и знающей

о неслышном твоем ответе.

VI

Здесь, среди тишины моего голоса

распускается глубина твоего дыхания,

и так понемногу —

песня за песней, волна за волною, цветок за цветком —

разрастается море

нашего — только нашего — сада.

Мы меняемся вместе с ним,

мы сплетаемся вместе ветвями мгновений,

так, что листва на двоих — одна.

Но неизменен, весна моя, —

дар пробужденного сердца.

Пусть голос мой тих, но тебе в нем ведь слышится отзвук

шепота звездного — разговора бессмертного о любви —

вечной песни, поют что смертные соловьи,

вечной песни, в которой — дыхание Бога.

И молчанье — вниманье твое — тот же отзвук.

Здесь, среди тишины твоего дыхания

распускается глубина моего голоса.

Интерлюдия

По весне земля — не сыра,

а нежна откровеньем

неба — влюбленного

в затаенность ее:

в ожиданье ее тихое,

и в смиренье ее ясное,

и в ее бескорыстные

— как рожденье —

дары.

И небо —

небо тоже жаждет прикосновений,

ибо вовек

им касаться друг друга светом,

ибо вовек

они неразделимы,

ибо полна и сама земля

света творящего

прикосновений.

VII

Неслышимое слышно в тишине,

средь шепотов и шелестов и гула

счастливого мерцающего ветра.

То голос твой, неведомый еще,

то голос твой, пока не прозвучавший —

пока предощущаемый лишь нами.

Но этот голос новый — новый, твой —

уже мы знаем, как мы знаем это

цветенье нам дарованного сада.

Пламя

I

Пусть голос мой слаб, но он переполнен светом,

пусть истончается (свет труднее нести, чем тьму).

Я несу его — для тебя, любимая,

и несу его — для тебя, мой сын.

Помни, что кровь твоя — пламя,

зачатое средь зимы.

Помни, что не пристало

солнцу бояться тьмы.

Помни, что свет обнаженный

— свет обнаженный твой —

зажженный нежной любовью,

любовью быть должен живой.

Помни, что полон август

пронзающей синевой.

Вурвуру

Море — вечная память незыблемого непостоянства,

помнит прошедшее и грядущее помнит, не зная

настоящего, потому что оно — повторенье

времени в волнах пространства.

Только мгновенье зыбкое — и любимая, родная, земная,

плещется в волнах нежной солнечной нереидой,

и не света преломленье, но — зренья

волны дают, не зная

сами о том — шелестящее пеной мраморной озаренье:

вот оно — настоящее, вот оно — пламя извечного солнца —

обнаженное женское тело, в котором скоро проснется

новая жизнь, новый сияющий голос.

Волны улыбкой солнечной рассекая,

выходит на берег моя Пенелопа — моя Навсикая.

Стоунхендж

Мы были там — среди древних камней-великанов,

там солнце рождается — вновь и вновь,

тысячелетьями. И тысячелетия — канув —

возвращаются к жизни, ибо жизнь есть любовь.

А любовь — это пламя той таинственной птицы,

той, сжигающей смерть дотла,

оттого и камням, ожидающим солнце, так сладостно спится,

оттого даже древность их — юна и светла.

Мы там были — и не знали о нашем грядущем солнце,

но увидели там, как должно лелеять свет.

Венеция

Есть свет — незыблемый, неуловимый: