Бесплатный фрагмент - КОЛЛЕКЦИЯ ХАРАКТЕРОВ. SEQUEL

О книге

Издательство Ridero предлагает читателю второе издание книги Светланы Данилиной «Коллекция характеров. Sequel».

Впервые книга «Коллекция характеров. Sequel» была издана в издательстве GVARDS (Рига, Латвия) в 2010 году.

«Коллекция характеров. Sequel» вошла в длинный список литературного конкурса «Бунинская премия» в 2011 году.

Книга включает в себя несколько рассказов и повесть.

Повесть «Странный развод» из книги «Коллекция характеров. Sequel» вошла в длинный список литературного конкурса «Повести Белкина» в 2010 году.

Действие в представленных в сборнике произведениях происходит во второй половине ХХ — начале ХХI века.

Основное внимание сосредоточено на создании психологических портретов главных героев, наших современников, действующих, как правило,  в  обычных жизненных ситуациях.

Рассказы и повесть написаны в реалистической манере, их отличают высокая духовность, занимательная манера изложения, оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка.

Художник второго издания — Валерий Маковой.

Книги Светланы Данилиной:

Коллекция характеров. — Рига: Gvards, 2008.

Коллекция характеров. Sequel. — Рига: Gvards, 2010.

Всё та же коллекция. — Рига, 2013.

Портреты, прелести, причуды. — Рига, 2014.

Конференция. — М.: Авторская книга, 2016.

Гуманитарная миссия. — Рига, 2017.

Арт-галерея. — Рига, 2020

ПОСРЕДИ ОКЕАНА

К декабрю Антон совсем вымотался. Он устал. Устал от дел, от зимней слякоти, от компьютера, от дорожных пробок, от того, что бизнес перестал приносить прежние доходы.

«Всё, — сказал он себе, — пора отдохнуть».

И оставив дела компаньону Саше, купил тур в Таиланд. Не сказав никому на работе, куда направляется, отодвинув от себя все проблемы, он с лёгким сердцем улетел расслабляться на тёплом пляже.

Неделю он наслаждался переменой обстановки. Купался практически в парном молоке, лежал на песке и не думал ни о чём.

И поскольку был здесь далеко не в первый раз, то не мотался на экскурсии, не катался на слоне, не смотрел за тем, как кормят агрессивных крокодилов, не прогуливался по саду орхидей, не таскался на всякого рода массажи, не плавал в компании дельфинов, не ходил в экзотические рестораны, не пробовал жареных тараканов и лягушек, а также не пил водку, настоянную на кобре.

Его не смущало одиночество. Он устал от людей. И, как после длительной канонады, всё ещё звучавшей в ушах далёкими отголосками, бездумно смотрел в странную синюю морскую даль и старался ни о чём не думать. Голубая прозрачная волна набегала вслед за такой же голубой прозрачной волной, светлый песок был мягким и ласковым, солнце, по которому он успел по-настоящему соскучиться за осенние и зимний месяцы, присутствовало на аквамариновом небосклоне всегда и щедро дарило свой яркий свет и тепло.

Обычно он просыпался рано утром и, не завтракая, отправлялся на пляж. Там он купался, затем покупал фрукты и креветки у пляжных торговцев и просто лежал, слушая шум прибоя и неспешно съедая небольшие сладкие бананы, папайю, рамбутаны, мангустины, гуаву или что-нибудь ещё, названия чего не очень-то и помнил.

Через неделю цель была достигнута: он забыл обо всём, вписавшись в пейзаж, и не представлял себе другой жизни.

Пока однажды вечером, решив сменить гостиничный шведский стол на что-нибудь новенькое, не пошёл ужинать в городской ресторан. Экзотики ему не хотелось, и он выбрал себе заведение с европейской кухней.

Антон неторопливо уселся за столик и стал поджидать появления официанта, а заодно рассматривать антураж.

И вдруг остолбенел.

Как раз напротив него, через пару столиков, как ни в чём не бывало сидел его компаньон Саша. Сидел он спиной к Антону. Но даже так Антон узнал его. Эту спину, большую кудрявую голову, причёску, мощную борцовскую шею, манеру захватывающе жестикулировать и держать свою компанию, словно под гипнозом, он ни с чем не мог спутать.

Рядом с ним сидели две хорошенькие девушки.

Компания уже отужинала. За столом весело о чём-то разговаривали и смеялись. Балагур Саша, по всей видимости, травил анекдоты, в чём был большим мастером. Девушки заворожённо внимали ему и после каждого небольшого затишья, во время которого Саша увлечённо что-то говорил, пространство оглашалось взрывами искреннего и громкого хохота.

Сомнений не возникало: это был Саша.

«Вот паразит! — подумал Антон. — Он же должен был остаться и смотреть за делами. Обещал же!»

Вообще-то, Антон искренне любил своего компаньона за хороший весёлый и лёгкий нрав, за оптимизм и умение преодолевать трудности, а также решать проблемы одной левой пяткой. И он прощал Саше его необязательность и поверхностность, легкомыслие и непредусмотрительность.

Просто потому, что это был Сашка. Сашка, с которым они вместе ходили в детский сад, школу и институт. Сашка, о котором он знал всё, и который знал всё о нём самом.

Но дела у них в последнее время действительно пошли хуже.

И Антона, отличавшегося педантичностью, серьёзностью, трезвой расчётливостью, сосредоточенностью и скрупулёзностью во всём, это очень беспокоило.

Он понимал, что одной из причин неурядиц во многом был его компаньон и друг детства Саша.

Антон уже не раз пожалел о том, что связался с ним в бизнесе. Но ничего не мог поделать. Саша был мастером в отношении завязывания знакомств, установления и поддержания всевозможных и невероятных контактов. Во всё остальное Антон по мере сил старался не пускать его. Но свою деструктивную роль Саша всё-таки играл.

Антон смотрел на его спину, на восторженные лица девушек и думал о том, что Саша, как всегда, выступает в своём амплуа.

«Вот как он мог? Я на него бизнес оставил, а он всё бросил и уехал!» — думал он.

Тут раздался очередной залп хохота.

«Всё, — в сердцах подумал Антон, — с меня хватит! Продам свою долю. И пусть крутится, как хочет».

Антон смотрел на весёлую компанию, на девушек, с энтузиазмом внимающих Саше, и мысленно накручивал себя.

«И угораздило же его приехать именно туда, где нахожусь я. Да ещё припереться точнёхонько в тот же ресторан. Вечно во что-то вляпается!»

Антон не любил конфликтов. И подойти сейчас к Саше он никак не мог, потому что сложившаяся ситуация уже сама по себе была конфликтной. Поэтому он просто сидел, не двигаясь с места и наблюдая за происходящим.

Антон, прекрасно зная Сашины манеры и привычки, понимал, что того хватит надолго.

Он сделал заказ и неторопливо ел свой ужин, разглядывая компанию.

Сначала он вообще не хотел легализовываться.

«Сейчас встану и уйду. Ну его! Не хочу разборок».

Он представил себе смущение Саши при своём появлении, его оправдания, стремление всё превратить в шутку, собственный глупый и серьёзный вид, когда Саша будет представлять его своим хорошеньким, уже загорелым, спутницам.

«Появлюсь, как разъярённый Отелло, и буду выглядеть идиотом!» — подумал он, неторопливо запивая рыбу бокалом белого вина.

«Да нет, надо подойти! — заставлял он себя. — Хотя бы для того, чтобы узнать, как там бизнес. Сашка ещё бледный, не загорел. Значит, только что приехал, поросёнок такой!»

У Антона заныло под ложечкой. И подходить ему не хотелось, и глаза на Сашу не смотрели, но дело требовало того, чтобы о нём спросить.

«Может, позвонить этому дураку?» — с тоской подумал он и отбросил казавшуюся поначалу спасительной мысль, представив, как Саша прервёт свой рассказ, вытащит из кармана телефон и начнёт врать ему. «Хотя, почему врать? Он честно расскажет, что сидит в ресторане с двумя очаровательными девушками, сломал себе голову над дилеммой, какую из них выбрать. Живописует меню, особенно будет хвалить салат и скажет, что чуть концы не отдал от счастья, когда его попробовал. Опишет ресторан и то, как официант пролил соус ему на рубашку. Не скажет только, где этот ресторан находится».

Все забытые проблемы словно проснулись, превратились в клубок змей и начали жалить его с разных сторон.

Антон медленно допил свой кофе, подозвал официанта и расплатился. После чего собрался с духом, поднялся и, не представляя себе, что скажет, пошёл к Сашиному столику.

«Вот всегда так, всю жизнь, — терзал он себя, — виноват он, а переживаю я, причём за обоих».

— Вечер добрый! — сказал он, по давней привычке переставляя слова в минуту волнения (обычно он говорил «добрый вечер»).

Девушки с любопытством посмотрели на него. Спина Саши вздрогнула, как от электрического разряда, и замерла.

Он довольно быстро, но обоим это мгновение показалось очень долгим, повернулся к Антону.

— Ого! — мигом вскочил он в свой образ беззаботного весельчака. — Привет, Антош, каким ветром?

Саша должен был играть не только на Антона, но и поддерживать свой имидж для дам.

— Да вот, занесло, — ответил Антон и манерно обратился к девушкам. — Вы позволите?

Те сразу с удовольствием и одобрением приглашающе закивали головами. От друга Саши они ожидали такого же веселья, радости и позитива, как и от него самого.

Антон отодвинул стул и уселся за столик.

— Хорошая страна! — сказал он.

— Чудесная! — с неестественным восторгом подхватил Саша и спохватился. — Знакомьтесь! Мой друг детства и партнёр по бизнесу Антон. Это Оля. Это Карина. Они из Самары.

Все одновременно, повинуясь церемониалу, сказали, что им очень приятно знакомство.

— Как дела? — обратился Антон к Саше.

— Нормально, — ответил тот несколько напряжённо.

— Как ты здесь оказался? — как бы между делом спросил Антон.

— Ну, как? Устал. Не поверишь — устал так, что ни рукой, ни ногой пошевелить не мог. Бессонница, плохой аппетит…

— Бедолага.

— А здесь сразу — как рукой сняло.

— Спишь хорошо?

— Чудесно, как младенец.

— А как аппетит? — продолжал издеваться Антон.

— Не жалуюсь, — ответил Саша.

— Кто в конторе остался? — нейтрально поинтересовался Антон.

— Как это — кто? — воскликнул Саша. — Роберт, кто же ещё!

Роберт был управляющим делами, говоря современным избитым языком, менеджер. Ему доверяли всё, потому что знали, что более честного и порядочного человека найти трудно.

Антон знал и прекрасно понимал, что за время отсутствия обоих хозяев ничего не случится. За Робертом оба были как за каменной стеной.

Однако его возмущал сам факт того, что Саша наобещал ему быть на месте, но нарушил данное слово и безалаберно укатил отдыхать.

Антон не хотел казаться брюзгой, а тем более скандалистом. Поэтому ограничился уже состоявшимся небольшим диалогом. Общаться с Сашей ему не хотелось. Ведь тот, по сути дела, обманул его и был пойман с поличным.

Поэтому Антон, заявив, что не смеет больше беспокоить компанию своим присутствием, и сославшись на головную боль, встал и покинул ресторан.

Он был по-настоящему зол на Сашу. При этом Антон знал, что как только тот освободится, сразу же ему позвонит. А разговаривать с ним Антон чисто психологически не мог.

Поэтому сразу отключил телефон и отправился в гостиницу.

«Не могу его ни видеть, ни слышать», — сказал он себе и, встав с утра пораньше, записался в холле отеля на экскурсию на небольшой островок в океане, после чего немедленно уплыл в морскую даль на рыбалку.

Антон благополучно три дня жил вдали от мира, ловил экзотических рыб и пытался достичь утраченного душевного спокойствия, что получалось у него довольно плохо.

На четвёртый день рано утром небольшая компания, состоявшая из семи рыбаков, собралась на пристани и погрузилась в подошедший небольшой кораблик, чтобы отправиться обратно на большую землю.

Они плыли на кораблике в сторону берега. И всё было чудесно в этом мире: великолепное ласковое море, прекрасное щедрое солнце, бездонное синее небо. Подуставшие от почти дикой странной природы и утомлённые трёхдневной рыбалкой туристы были довольны, умиротворены и как-то убаюканы монотонностью хода кораблика и окружающим пейзажем.

Но вдруг капитан-таец, что-то услышав в своих наушниках, странным образом изменился в лице, засуетился и очень заметно запаниковал.

Судёнышко тотчас поменяло курс и быстро повернуло в сторону какого-то островка, видневшегося вдалеке среди водной шири. Всё происходило очень быстро, сумбурно, без объяснений. У пассажиров сложилось впечатление, что кораблик поспешно убегал от какой-то опасности.

И внезапно посреди этого панического бегства откуда-то снизу раздался грохот. Кораблик замер, будучи не в силах сдвинуться с места.

— Ребят, похоже, мы на мель сели или на риф напоролись, — сказал Максим из Питера.

И без того обалдевшие от скоротечных метаморфоз пассажиры недоумевали и чувствовали себя беспомощными рыбками в аквариуме. Довершил всеобщий стресс капитан. Не владея международным английским, он, что-то сумбурно лопоча на своём вежливом птичьем языке, принялся суетливо надевать на туристов спасательные жилеты и, указывая рукой на видневшийся вдали остров, решительно выталкивать их за борт.

— Э, командир! Ты что делаешь? — пытался кто-то не столько протестовать, сколько хотя бы понять, что случилось и что делать.

Но таец возражений не принимал и красноречиво махал рукой в сторону острова.

К счастью, плавать умели все. И выбора не было. Туристы послушно поплыли в сторону далёкого спасительного берега.

Очутившись в воде, Антон первым делом почему-то подумал о том, как бы не потерять ключ от номера, висевший у него на цепочке на шее.

«Мобильник из кармана, наверное, уже вывернуло. Утонет — и ладно. Главное доплыть», — думал он.

О непонятной, но, судя по реакции капитана, страшной угрозе, от которой они так послушно и поспешно убегали, он старался не вспоминать.

Все семеро туристов уже достаточно далеко отмахали от судёнышка, как опять услышали пронзительный голос капитана. Он стоял на корме и почти истошно звал своих пассажиров.

— Ребят, он нас, кажется, обратно зовёт, — выплюнув воду, прокричал плывший недалеко от Антона Шурик.

Капитан так отчаянно махал руками, подзывая своих пассажиров к себе, что те сразу поняли, что им надо срочно возвращаться назад на корабль. Слепо доверяя его местной аборигенской осведомлённости и интуиции, все повернули и поплыли туда, куда их так настойчиво звали.

И когда незадачливые пассажиры вновь оказались на судёнышке, капитан начал что-то очень быстро объяснять и показывать обеими руками в сторону горизонта.

Вглядевшись в далёкую океанскую гладь, уставшие пловцы увидели на самом горизонте чуть заметную, тоненькую и узенькую белую полосочку, протянувшуюся во всю ширь океана по горизонту. Таец продолжал что-то быстро говорить и объяснять, указывая на неё. Туристы смотрели в заданном направлении и не понимали причин для такой паники.

— Чего он так суетится-то? — спросил Шурик.

— Не доплыли бы мы до острова, не успели бы, — отозвался Валера из Белоруссии.

Все смотрели на тонкую безобидную полосу на горизонте и не понимали, что же такого страшного она могла в себе таить. Но глаз от неё не мог оторвать никто.

Туристы стояли и как заворожённые смотрели на далёкую волну. А она всё приближалась, довольно медленно, но очень последовательно, увеличиваясь в своих размерах и поднимаясь над уровнем океана всё выше и выше. И по мере этого приближения на всех стал накатывать настоящий ужас. Волна росла и росла буквально на глазах.

Постепенно присутствующие стали понимать и до конца осознавать, в какую передрягу они попали.

Антона, да и остальных, охватило чувство полной подвластности и тупой покорности стихии. Казалось, что именно так должен себя чувствовать прежде весёлый и беззаботный пушистый белый кролик, вдруг оцепеневший и абсолютно парализованный, под гипнотическим тупым и тяжёлым взглядом удава.

А волна неукротимо приближалась к кораблику с юга. И ей не было видно пределов ни справа, ни слева. Она растянулась во всю ширь океана, росла, увеличивалась, утолщалась и поднималась.

Судёнышко прочно сидело, скорее всего, именно на рифе. Неожиданная авария сыграла свою позитивную роль. Этот злосчастный риф словно пригвоздил кораблик к океанскому дну, крепко держал, ни в какую не желая отпускать.

Судёнышко было прогулочным и не имело закрытых помещений. Прятаться было негде. Оставалось надеяться только на крепость собственных рук, судорожно вцепившихся в металлические поручни.

Волна подкатывала всё ближе и ближе, превращаясь по мере приближения из тоненькой, чуть заметной, безобидной полосочки на горизонте в гигантского монстра высотой с многоэтажный дом и шириной в полмира. Наконец, она всей мощью накрыла кораблик с людьми.

Антон набрал побольше воздуха и вцепился в казавшиеся спасительными и надёжными поручни. Зачем он это сделал? По всей видимости, оттягивал время. Ведь, по сути дела, ему представлялось совершенно очевидным, что эта беспощадная громада оглушит и закружит всё, что попадётся ей на пути, и уже никогда не отпустит. Может быть, только на далёком берегу прибьёт к суше, оближет напоследок своим бешеным пенным языком и, наигравшись, оставит лежать на белом песке среди морской травы, раковин и таких же безвольных, перекрученных и замученных живых существ вроде рыб, медуз и кальмаров.

Антон почему-то не мог отделаться от страшного и захватывающего интереса, от стремления увидеть и не пропустить ни одного кадра из этого глубоководного фильма ужасов и для чего-то запомнить всё происходящее. Поэтому, оказавшись под водой, он широко открыл глаза и увидел настоящий водоворот из невиданных рыб, медуз, трепангов, акул, дельфинов, осьминогов. Рядом с ним в этой мощной центрифуге крутило диковинных мурен, барракуд, скатов, кальмаров, лангустов, креветок, всевозможные раковины, актинии, морские водоросли. Над ним был целый многоэтажный дом, забитый живыми существами и мчавшийся с несокрушимой силой неизвестно куда.

Вдруг в какое-то мгновение он увидел у себя над головой огромного краба. Краб так же ошалело посмотрел на Антона. И огромное мгновение, показавшееся им бесконечным, оба они, два живых существа, очутившиеся, в прямом смысле этого слова, в водовороте стихии, беспомощные и покорные всевластной своенравной силе, готовые погибнуть с минуты на минуту, смотрели в глаза друг другу. Они интуитивно поняли и посочувствовали один другому, потому что перспектива у обоих была одна — гибель, неминуемая и неотвратимая. Антон с крабом заглянули друг другу в глаза, и этот взгляд показался им вечностью.

А потом краба понесло дальше, кружа и не отпуская, а из последних сил державшийся за поручни Антон остался на месте.

Казалось, что волна, как гигантская метла, выметает из океана всё лишнее и ненужное, а потом в ярости влечёт к берегу, чтобы выбросить и избавиться от надоевших обитателей, разгневавших её.

А потом волну пронесло. Она вдруг неожиданно, когда Антону казалось, что запаса воздуха в лёгких уже не хватит, ушла и покатила дальше.

Волна ушла. А оглушённые, намертво вцепившиеся в металлические поручни кораблика люди, не верящие в происходящее, в окончание кошмара и неожиданное спасение, остались.

Унесло акул и дельфинов, лангустов и медуз, странных рыб и морских звёзд, водоросли и ракушки, унесло и краба с его выпученными от ужаса глазами.

Ошеломлённый Антон машинально осмотрел палубу: все туристы и капитан-таец были здесь. Люди в каком-то странном недоумении начали отрывать оцепеневшие пальцы от поручней и оглядываться по сторонам. Потом все посмотрели в ту сторону, куда ушла волна, и долго провожали её взглядами, пока она не скрылась за горизонтом. Путь её лежал к берегу. Затем люди, как по команде, движимые одной возникшей у всех одновременно мыслью, повернулись в другую сторону и принялись всматриваться в горизонт в страхе увидеть точно такого же монстра. Но океан не показывал новых страшилок.

— Ну как, мужики, все живы? — спросил Валера из Белоруссии.

— Вроде все, — откликнулся Шурик и принялся для порядка методично пересчитывать, — один, два, — и так до восьми.

Капитан что-то говорил на своём непонятном языке.

— Хорошо, что мы на корабль вернулись, — интуитивно перевёл его пояснения Гоша из Таллина.

— Да, сейчас бы уже к материку подгребали, — мрачно пошутил Дима из Рязани.

— Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь в цунами попаду, — задумчиво произнёс Максим.

— А кто-нибудь думал? — откликнулся Шурик.

Потом все сидели на палубе, ошарашенные и отрешённые, и молчали, вспоминая, как Антон, кто крабьи, кто акульи глаза.

После того, как прошёл первый шок, все начали бурно делиться впечатлениями, особенно не слушая друг друга, лишь бы выговориться и выплеснуть эмоции.

Прошёл час, потом второй, третий, четвёртый.

Корабль прочно, как насаженная на острую иголку бабочка в коллекции, стоял на рифе посреди океана.

— Что делать-то будем? — спросил Дима.

— А что тут сделаешь? — отозвался Валера. — Только помощи ждать и остаётся.

— Может, ещё разок на остров сплаваем? Тут недалеко, — пошутил Шурик. — Вон он, всё там же виднеется.

Капитан принялся осматривать кораблик и неожиданно извлёк из закрытого ящика уцелевшие рыболовные снасти.

— Ого-о-о! — закричали все хором. — Жить можно!

И рыбаки принялись ловить рыбу теперь уже посреди океана. Неудобство состояло лишь в том, что есть её пришлось сырой. Капитан определял, что из улова съедобно, а что нет.

Связи с сушей не было никакой. Рация не работала. Мобильные телефоны у всех повымывало из карманов и унесло в просторы водной стихии.

Все думали о том, что на берегу о них должны вспомнить и в конечном итоге прислать помощь. Поэтому люди с надеждой вглядывались то в морскую даль, то в небо. Они были уверены, что несчастье произошло только с ними — здесь, в океане, а на берегу жизнь продолжается в прежнем русле — спокойно и нормально.

Только к вечеру в небе появился вертолёт. Все обрадовались, вскочили со своих мест, принялись размахивать руками, кричать и свистеть, мысленно представляя себе процесс подъёма на борт. Вертолёт подлетел к кораблику, опустился пониже, завис над ним и довольно метко сбросил два бочонка с питьевой водой, а потом поднялся выше и улетел.

— Вот это номер, — прокомментировал Шурик.

— Потом спасут. Мы же, наверное, не одни такие в океане, — вслух подумал Антон.

Они занимались рыбной ловлей и весь следующий день.

Все смиренно ждали помощи, понимая, что вода у них есть, а еду они себе добывали.

— Считайте, что тур продлили — рыбалка продолжается, — шутил остряк Шурик.

За это время сырая рыба уже всем основательно надоела.

И только на следующий день на горизонте показался корабль.

По мере его приближения становилось видно, что непростой.

— Военный, — прокомментировал Валера.

— А флаг камбоджийский, — добавил Антон, увидев сине-красно-синее полотнище с белым дворцом посередине.

Корабль снял туристов с судёнышка и отправился выполнять свою благородную миссию по сбору затерявшихся среди океана людей дальше. Компания спасённых оказалась большой и разношёрстной, она пополнялась местными рыбаками и туристами разных национальностей, найденными в океане.

Корабль доставил всех на берег.

То, что спасённые увидели там, повергло их в настоящий ужас. Ведь они думали, что несчастье случилось только с ними, там, в океане, а на деле оказалось, что настоящая трагедия произошла здесь, на берегу. Несколько дней назад они уплыли из одного прекрасного мира, а вернулись в совершенно другой — разбитый и уничтоженный.

Цунами опустошило всё. Перед горе-туристами предстали развалины отелей, домов, груды мусора, вывороченные с корнями деревья, трупы людей, хаос и горе.

Все рыбаки были из одного отеля и дружно отправились к нему.

К счастью, Антон был от природы скуповат. А потому не поселился в отеле, расположенном на самом берегу, в номере с видом на бескрайнюю океанскую ширь. А выбрал себе гостиницу попроще и подешевле — в достаточном отдалении от берега. И этот ряд отелей, в том числе и его, не сильно пострадал от стихии. Во всяком случае, Антон смог войти в свой номер, воспользовавшись прошедшим вместе с ним все испытания ключом, открыл сейф, достал уцелевшие документы и деньги, извлёк из шкафа и упаковал в чемодан свои вещи.

«А как же Сашка?» — ключом стучало у него в мозгу с тех пор, как он сошёл на берег.

Антон не знал, где остановился его друг. Получить информацию о Саше было невозможно. В отеле ему ничего не могли сообщить, связаться с консульством было нереально. О звонках не могло быть и речи — телефоны молчали. Кругом царили разруха и почти первобытный хаос.

Сроднившиеся за время испытаний рыбаки собрались в холле отеля. К счастью, никто из их близких, остававшихся в отеле, не пострадал. Туристам сообщили, что в аэропорт прилетел самолёт МЧС из Москвы. Возможно, там можно будет получить и информацию о людях.

«Где в тот момент был Сашка? Где Оля? Где Карина?» — как о самых близких родственниках, переживал Антон о друге и едва знакомых девушках.

Антон вместе со всеми отправился в аэропорт, подавленный и убитый горем. Он почему-то думал, что никогда больше не увидит Сашку, и ругал себя за негласную ссору с ним, за свою злость на него, за то, что демонстративно бросил друга и укатил невесть куда, а главное, за то, что остался жив, а вот Сашка — неизвестно.

Всей группе повезло: их взяли на борт российского лайнера. До его отправления было несколько часов. Антон решил, что никуда не полетит, пока не найдёт Сашу, живого или… (об этом он запрещал себе думать).

Он попытался что-то выяснить о судьбе Саши в аэропорту, но не смог получить никакой информации.

Антон принялся ходить по забитому несчастными людьми зданию аэровокзала, вглядываясь в лица и пытаясь найти одно знакомое и два совсем незнакомых, которые он почти и не помнил. Поиски были долгими, утомительными и тщетными.

В конце концов, Антон устал и уселся на свой чемодан прямо на полу среди таких же, как и он, оглушённых и раздавленных пережитым людей.

И вдруг среди этой толпы услышал радостный и оглушительный вопль:

— Антоха!

Он узнал бы этот родной, знакомый с детства, любимый голос из тысячи.

Сквозь проход к нему пробирался заросший и обгорелый, всклокоченный и потрёпанный, но одновременно светящийся счастьем от встречи, знакомый с пелёнок Сашка.

Они бросились друг другу в объятия.

— Живой! — не стесняясь, орал во всё горло Саша.

— Живой! Нашёлся! — синхронно кричал Антон.

Пассажиры, свидетели этой сцены, ни слова не понимавшие по-русски, по-настоящему рыдали вместе с друзьями.

— А где Оля и Кариной? — как о самом важном в жизни, спрашивал Антон.

— Улетели они ещё до цунами. У них тур закончился.

— А ты где был?

— Да я девчонок проводил и укатил на экскурсию в глубь страны. А потом, когда всё случилось, вернулся в город и тебя всё время искал. Мне сказали, что в аэропорту можно какие-нибудь сведения получить.

Антон вспомнил, как Саша в детстве всегда переводил его через дорогу, крепко держа за руку, и опять, не стесняясь, заплакал.

— Прости меня, — размазал слезу по щеке и Саша.

— И ты меня, — ответил Антон.

— Ты где был-то всё это время? Исчез, телефон молчал.

— Где? — Антон задумался, грустно улыбнулся и сказал. — На рыбалке. А телефон утонул.

Через двенадцать часов они были в заснеженном Домодедове.

ОБЕД

Волею судеб Маша оказалась в районе НИИ, где она благополучно трудилась лет пятнадцать назад.

Как на грех, злополучная воля судеб забросила её сюда как раз в обеденное время, когда Маша, изрядно помотавшись по делам, основательно проголодалась.

С мыслью, что прежде чем вернуться в родной офис, надо бы подкрепиться, она шла по улице, вспоминая, что вот здесь на углу было очень приличное кафе, куда она, помнится, частенько забегала в обед. Теперь там был обувной магазин. Вон там была пирожковая, где всегда можно было купить свежие булочки. Но там тоже разместился магазин, свободный от покупателей и помпезный в неприступности заоблачных цен.

Ничего не оставалось делать, как попытаться зайти в располагавшуюся за углом министерскую, но, однако же, общедоступную столовую. Она, как и министерство, была всё там же, и всё та же тяжёлая пружина требовала затраты неимоверных усилий для того, чтобы открыть массивную дверь с огромной, напоминающей руль, ручкой.

Всё то же мраморное фойе, зеркала, лестница в полуподвал, просторный зал и очередь офисного планктона к кассе.

Маша постояла возле белой доски, на которой было выписано меню, решила, что же она будет есть, и пристроилась в хвост не большой, но и не малой очереди.

— Какие люди! — вдруг раздалось у неё за спиной.

Маша оглянулась и увидела коллегу по институту, женщину уже постбальзаковского возраста, веселушку и хохотушку, с которой они когда-то очень здорово ладили.

— А я смотрю, кто же это, — продолжала бывшая сотрудница, — какими судьбами?

— Да вот, проголодалась, — сказала Маша, обрадованная встрече с некогда приятным человеком.

Она действительно была очень рада увидеть …, но радость её омрачалась тем, что она никак не могла вспомнить имени коллеги.

— Ну, что будем брать? — между тем ворковала та.

— Пожалуй, фри… Пожалуй, отбивную… Пожалуй, салат, — вслух размышляла наша героиня, ещё раз обдумывая свой выбор.

— Как всегда, без супа, — категорично сказала …, — помню-помню.

Маше стало стыдно. Ведь человек помнил даже её вкусовые пристрастия, а она и имени его не могла воспроизвести.

«Елена? — мучительно думала она. — Елизавета? Екатерина?»

— А вы по-прежнему без супчика не можете? — спросила она по-свойски шутливо, показывая, что тоже кое-что помнит.

— Да-да, и, как всегда, с фрикадельками, — ответила …, — рекомендую, не пожалеешь.

Но Маша не любила столовских супов и особенно в жаркий летний полдень, поэтому от предложения отказалась.

Выставив на поднос блюда и расплатившись, Маша и… отправились к счастливо освободившемуся столику.

— Жарко сегодня, — начала …, принимаясь за любимый супчик. — Представляешь, а я только из отпуска.

И она принялась красочно расписывать тёплое Эгейское море.

Маша слушала, ахала, улыбалась и смеялась, ела свою картошку фри, восторженно смотрела на забавно болтающиеся над тарелкой яркие серёжки в ушах своей собеседницы, на фрикадельки в её супе и с ужасом ловила себя на том, что не может вспомнить имени.

«Ну и ладно, — пыталась успокоить она себя, — ну забыла. Если мучительно вспоминать, то не вспомнишь никогда. Как-нибудь оно само в ходе разговора всплывёт».

Но имя не всплывало, а разговор тем временем продолжался.

С… было очень легко общаться. Она болтала и трещала, забавляя собеседника, легко, непринуждённо, весело, интересно, не задавая вопросов и сосредоточившись только на себе.

«Светлый человек, — думала Маша. — Хорошо, что встретила. Но как же всё-таки её зовут? Вроде Елена… А, может, и не Елена… А как по отчеству?»

…была значительно старше Маши.

— Представляешь, — продолжала …, — море тёплое, чистое, песок белый, никаких тварей, никаких медуз! Не то, что на Чёрном море.

Маша вспомнила рассказ… пятнадцатилетней давности, когда та, вернувшись с черноморского курорта, рассказывала о пляже, усеянном выброшенными после шторма медузами.

— А я помню ваш рассказ о залитом киселём пляже, — попыталась компенсировать Маша свою забывчивость.

— Да-да, представляешь, прибегает с утра пораньше в столовую соседский ребёнок и кричит: «Люди! Люди! Там кто-то весь берег киселём залил!» — захохотала собеседница.

«Люда! Людмила!» — вдруг осенило Машу при слове «люди».

Она очень обрадовалась, что вспомнила наконец имя. Но отчество, сколько она ни напрягала свою память, никак не всплывало.

«Людмила!» — облегчённо твердила она про себя.

«Но как же дальше? Георгиевна? Васильевна? Михайловна? Убей — не помню!»

Тут Людмила кому-то заулыбалась и призывно помахала рукой.

— Привет, Рыбка! — услышала Маша у себя за спиной.

— Привет, — сказала Людмила. — Посмотри, кого к нам занесло!

— А-а-а! Здрасьте-здрасьте! Сколько, как говорится, зим, сколько лет! — произнёс, разглядывая Машу, подошедший импозантный мужчина. — Приятного аппетита! Рад-рад видеть! Ну ладно, пойду, что-нибудь возьму.

Удалившийся в сторону очереди человек некогда был начальником отдела, в котором трудились Маша с Людмилой. К своему ужасу, Маша поняла, что имени его она тоже не помнит. Единственное, что моментально всплыло в её памяти, было институтское прозвище, странное и нелепое, которым с удовольствием пользовался некогда весь коллектив. Звали его обладателя Реликтовым Гоминоидом. Почему он удостоился такого наименования, никто и никогда толком объяснить не мог. И сфера его научных интересов была далека от подобного термина, и внешним видом он никак не походил на редкое существо, но кличка приклеилась к нему основательно и, как выяснилось, надолго. Потому что сразу же всплыла в Машином мозгу. В отличие от имени и отчества, которые застряли где-то в глубинах памяти и не хотели проявляться.

«Может, Людмила… как-нибудь в разговоре назовёт его», — подумала она. И, стараясь не хрустеть огурцом, спросила, указывая подбородком в сторону Гоминоида:

— Всё там же?

— Бери выше, — ответила Людмила, — замдиректора по науке. Профессора получил.

Дальше она замялась и даже как-то смутилась, и не стала ничего рассказывать о Реликтовом Гоминоиде.

Маша вспомнила об их бесконечном романе, продолжавшемся не один год.

Если забыть о том, что у обоих были семьи и дети, то их вполне можно было назвать очень красивой и гармоничной парой.

Маша вспомнила зимние тёмные слякотные утра, когда невыспавшиеся мрачные коллеги собирались на планёрку. На общем фоне светлым пятном выделялась эта пара голубков, буквально светившаяся счастьем и умиротворённостью на последнем ряду большого институтского зала. Всем тогда становилось светло и радостно от этого зримого, осязаемого, конкретного и наглядного счастья, которое, несмотря ни на что — ни на противную слякоть, ни на брюзжание начальства, ни на кучу нудных и утомительных дел, всё-таки существует в мире, совсем рядом, стоит только посмотреть на последний ряд кресел.

Глядя на них тогда, она всегда вспоминала вольтеровскую фразу «Всё к лучшему в этом лучшем из миров!»

Маша украдкой взглянула на безымянный палец Людмилы. Обручального кольца на нём не было. На пальце блестело довольно симпатичное золотое колечко с какой-то замысловатой гравировкой.

Она вспомнила, как в институт прибегал ревнивец-муж Людмилы. И практически весь коллектив их отдела, предупреждённый вахтёром, прятал Реликтового Гоминоида в секретной комнате за железной дверью. Разъярённый Отелло тогда не нашёл незадачливого любовника, но с Людмилой с громким скандалом вскоре развёлся.

Но тут поток воспоминаний был прерван.

«Багряна ветчина! Зелёны щи с желтком!

Румяно-жёлт пирог! Сыр белый! Раки красны!» — с восторгом пропел за спиной у Маши хорошо поставленным голосом подошедший с подносом, щедро уставленным тарелками, гурман-Гоминоид.

Маша заулыбалась.

— Старик Державин с нами? — спросила она, мгновенно вспомнив институтский фольклор.

При этих словах всем троим стало хорошо и легко от вдруг охватившего их труднообъяснимого чувства некой ностальгической общности, основанной на пристрастии к классике и вообще хорошей литературе.

«Всё это прекрасно, — подумала Маша, — но как же всё-таки их зовут?»

Слушая рассказы бывших коллег, задавая вопросы, выкладывая какую-то информацию о себе, она мучилась только от одной мысли, что не знает, как к ним обратиться. Она помнила много мелочей об их жизни и привычках, она с большой симпатией относилась к обоим, но имена и отчества загадочным образом застряли где-то в замысловатых глубинах её памяти и никак не хотели материализовываться. Впрочем, одно имя она уже вспомнила. Но этого было мало.

«Сорок лет! — панически думала Маша. — А уже какой-то маразм начинается!»

— Да-а, Эллочка, — вдруг философски после небольшой паузы в разговоре произнёс, обращаясь к ней, Реликтовый Гоминоид. — Жаль, что вы ушли. Ведь какие перспективы были! Какие надежды вы подавали!

Маша смутилась от того, что её назвали чужим именем. Но одновременно она почувствовала и облегчение.

«Они тоже не помнят, как меня зовут, — подумала она, — не я одна страдаю провалами в памяти. Вон Людмила… не поправила его. Значит, тоже не помнит!»

— Семья, дети, не до науки, — неудачно попыталась отшутиться она.

На Людмилу обращение «Эллочка» тоже произвело странное впечатление. Она с задумчивостью посмотрела на Реликтового Гоминоида, потом на его котлету. Гоминоид в ответ как-то чуть заметно смутился и тоже начал с неким сомнением разглядывать свою котлету. Он отломил от неё кусочек, отправил его себе в рот и больше Эллочкой Машу не называл.

А Маша поправлять коллегу не стала, ей было неудобно.

Обед между тем продолжался. Гоминоид и Рыбка были, как всегда, очаровательны. С ними было тепло и весело. Безымянный палец реликтового профессора по-прежнему был обвит толстым обручальным кольцом.

«Так и не развёлся! — с горечью подумала Маша. — Бедная Рыбка».

Но Рыбка не выглядела бедной. Она по-прежнему светилась счастьем и благополучием.

Вернувшись на работу, Маша мигом бросилась в Интернет. Она нашла некогда родной НИИ, открыла страницу с именами и фотографиями руководства, надеясь обнаружить там как минимум Гоминоида. Но сайт давно не обновлялся, и она нашла там только старые данные прежнего замдиректора по науке.

И только через пару дней злодейка-память ехидно выдала Маше простые и незамысловатые имена Людмилы Ивановны и Романа Григорьевича.

«Р. Г., — подумала она, — наверное, отсюда и Реликтовый Гоминоид. Кто-то в коллективе изощрялся!»

Да и на колечке у Рыбки явно проглядывала витиеватая буква «Р».

«Уж могла бы и догадаться», — с укоризной твердила себе Маша.

Но как отчество Ивановна не пришло ей в голову, она объяснить никак не могла.

УТРО НА TV

Каждое утро по будням начиналось для Паши почти одинаково.

Он просыпался по будильнику около семи часов, быстро брился и умывался, потихоньку, чтобы не разбудить жену и маленькую дочку, прокрадывался по тёмному коридору на кухню и включал телевизор. Но к началу всё равно никак не мог успеть. А завести будильник хотя бы на пять минут пораньше у него не поднималась рука.

— Доброе утро, уважаемые телезрители, — вещала с экрана энергичная, с виду умная, ярко одетая молодая особа, — с вами опять я — Полина Александрова.

Всё, что она скажет дальше, Паша знал практически наизусть. Ведь тексты для рубрики Полины Александровой писал именно он — Паша — правда, месяц назад.

Прежде чем уйти на работу, Паша старался посмотреть утреннюю развлекательную телепрограмму, к которой он имел некоторое отношение. В просторечии отношение именовалось халтурой, но составляло какую-то часть месячного дохода молодой семьи. Он мог бы и сладко спать почти целый час, но непонятная ответственность почти каждый день вытаскивала его из тёплой постели и тащила к голубому экрану.

Паша обладал хорошей памятью и почти дословно помнил всякую ерунду, написанную им уже довольно давно и художественно воплощённую на экране умницей Полиной Александровой, с которой он лично не имел счастья быть знакомым, но манеру речи которой уже изучил досконально и с успехом воспроизводил в рубрике, посвящённой необычным фактам из жизни обычных вещей.

Каждый день Полина вещала urbi et orbi*, что такое, например, спички, когда и как они появились, в каких формах существуют.

Паша писал для этой рубрики небольшие популярные рассказики о каблуках, шампанском, ручках, микроволновках, пудре, скафандрах, компьютерной мышке, париках, велосипедах, джинсах, самом дорогом в мире кофе, о мячах для регби и игрушке «йо-йо». Он уже начал подумывать об издании книги, посвящённой всей этой белиберде, потому что материалов у него скопилось очень много. Но руки до этого не доходили.

Собственно, к этой девушке у него претензий не было. Полина добросовестно, слово в слово вычитывала с телесуфлёра всё, что также добросовестно, с остротами и прибаутками, умными мыслями и шутливыми словечками сочинил Паша.

Рубрика записывалась раз в месяц и прекрасно существовала в общем контексте прямого эфира утренней программы.

Сегодня дочка не спала всю ночь, у неё резались зубки, и измученный и невыспавшийся Паша сделал себе кофе покрепче и сунул в микроволновку тарелку с бутербродами. День предстоял весьма насыщенный: с утра надо было съездить в дальний район города и взять интервью у одного чиновника, в обозримом будущем, но лучше пораньше расшифровать его и сделать статью для родной газеты, днём почтить своим присутствием торжественное официальное мероприятие и уже вечером — другое, светское, развлекательное. Неизвестно когда всё происшедшее задокументировать и выдать редактору в электронном виде.

Устало подперев тяжёлую голову ладонью, Паша принялся за свой кофе. Он смотрел на экран и думал: «Как можно с утра пораньше слушать эту галиматью? Кому всё это нужно?» Однако же внимательно вслушивался в легкомысленный речевой поток ревнивым авторским ухом.

Полина была сама точность и педантичность. Выдав традиционное приветствие, она оптимистично продолжала:

— Знаете песенку?

— Чижик-пыжик, где ты был?

— На Фонтанке водку пил.

Выпил рюмку, выпил две,

Закружилось в голове, — очень мило напела Полина.

Запищала микроволновка, Паша достал тарелку с горячими бутербродами и продолжал слушать.

Хорошо вышколенная Полина продолжала читать Пашин текст, вызывавший у него авторскую гордость:

— В Петербурге на набережной реки Фонтанки установлен памятник чижику-пыжику. Памятник милый, но несчастливый. Многострадальную миниатюрную птичку время от времени крадут, а власти города всякий раз устанавливают новый монумент.

Всё было бы прекрасно, но настало наконец время реабилитировать несчастное пернатое существо, несправедливо уличаемое в несвойственном ему пагубном пороке — алкоголизме.

На самом деле любителями спиртного были вовсе не маленькие чижи, а воспитанники Училища правоведения — привилегированного высшего юридического учебного заведения, открытого в городе на Неве в 1835 году.

Будущие правоведы носили жёлто-зелёные мундиры, за что и получили смешное прозвище — «чижики-пыжики».

Как видно из текста песенки, нравы начинающих юристов были достаточно легкомысленными, что и принесло им неувядаемую славу и память потомков.

«Ай, да Полина! Молодца!» — подумал Паша и принялся за первый бутерброд.

Но тут ему показалось, что проснулась и заплакала дочка, и он выскочил из кухни. Тревога оказалась ложной. Обе дамы, измученные бессонной ночью, мирно спали. Видимо, девочка всего лишь вскрикнула во сне, а жена даже не проснулась.

Паша вернулся на кухню и констатировал, что опять не успел.

Сегодняшняя утренняя программа особенно интересовала его. Дело было в том, что в ней появилась новая ведущая — Влада. Её долго и мучительно искали, пытаясь найти достойный эквивалент ушедшей в декрет ведущей всей утренней программы Арине. Все понимали, что Арининого уровня в прямом эфире ей не достичь, но, однако, на что-то надеялись. Всем было интересно, какова же Влада окажется в деле. Перспективы у неё были совсем неплохими: актёрское образование, раскованность и внешние данные. В жизни она выглядела вполне прилично. Паша как-то, забежав в офис за зарплатой, мельком видел вызывавшую всеобщий интерес Владу, но её манера речи была для него загадкой, поэтому тексты подводок он написал для первого раза нейтральные.

Начало программы Паша уже пропустил и ждал появления новой ведущей после кулинарной рубрики, которая уже вовсю шла. Делал её не Паша. Всё здесь было прекрасно: и тексты, и низкие нотки в голосе тележурналистки, скрывавшейся за кадром. Но вот уже целый месяц Пашу страшно раздражали замызганные плита и сковороды вкупе с резиновыми перчатками на руках повара модного дорогого ресторана.

— Слышь, Людк, — не удержался он однажды и позвонил коллеге, снимавшей эту рубрику, — а он плиту со сковородкой помыть не может?

— Не может, — категорично отвечала всеобщая любимица Людочка, — всё уже записали. И никто ничего переделывать не собирается.

— Но ведь противно.

— Зато он в перчатках — так гигиеничнее.

— Так резиной же, наверное, от его салата воняет. А сковородка — ну очень замызганная.

— Что ты цепляешься ко всему? Тебе что, это есть, что ли? Не нравится — не смотри! Материал давно отсняли. За всё уже заплатили.

Наконец после рекламы на экране появилась новая ведущая.

Девушка смотрелась вполне презентабельно. Но неуверенные интонации её голоса как-то покоробили Пашу. «Лиха беда начало, — подумал он, — попривыкнет, пообтешется. Не всё сразу».

Влада вполне благополучно справилась с именинниками сегодняшнего дня и очень чистенько перевела взгляд с одной камеры на другую.

«Ну ничего, — подумал Паша, — держится нормально, глазки голубые, реснички длинные, и платьице хорошо сидит. А уж подводки напишем, как-нибудь да прочитает».

Девушка довольно дисциплинированно читала текст с суфлёра, местами позволяя себе даже немножко импровизировать — живенько и артистично.

Дальше шёл рассказ о великих и знаменитых людях, родившихся в этот день.

Паша, не доверявший Интернету, немало времени просидел с томом Омара Хайяма, выискивая приличествующее ситуации четверостишие. Поэтому с особым трепетом ожидал следующей подводки.

— Сегодня день рождения Омара Хайяма, — проворковала Влада, — великого поэта и философа.

Мы уйдём без следа — ни имён, ни примет,

Этот мир простоит ещё тысячи лет.

Нас и раньше тут не было — после не будет.

Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

Паша очень переживал за Хайяма и с облегчением вздохнул.

«Умница! — подумал он. — Очень прилично прочитала».

Девушка продолжала:

— Мы всё равно все когда-нибудь превратимся в песок и тлен. Поэтому будем веселиться и пить вино — вот главное содержание его великих рубаи.

Когда Влада сказала «руба́и» вместо «рубаи́», Паша замер, перестал жевать, бессильно откинулся на спинку стула и в сердцах назвал девушку именем рогатого животного.

«Сам, дурак, виноват, надо было ударение поставить!» — обрушился он на себя. Ему как-то в голову не приходило, что девушка не знает, где ставится ударение в этом слове. Паше всё казалось элементарным. «Ведь чему-то же их на этом театральном факультете учили? — переживал он. — Ладно, придётся осваивать надстрочные знаки».

Влада переходила от рубрики к рубрике, всё более раскрепощаясь. Паша с замиранием сердца следил за её речью и ждал, что она выкинет дальше.

За всю передачу девушка всего-навсего исковеркала ещё пару-тройку названий географических объектов, надолго запнулась на слове «дифференцировать», написанном Пашей в шутливом контексте, и в порядке импровизации переместила мост из одной части города в другую. Так что Воздушный мост у неё оказался перекинутым не через железную дорогу, а через реку.

Последнего Паша не перенёс и выключил телевизор. «Пусть редактор отслеживает все эти ляпы. А с меня хватит. Мне это вообще должно быть глубоко фиолетово. Могу совсем телевизор не включать и спокойно досыпать свой час», — сказал он себе со здоровым цинизмом и посмотрел на часы. Полчаса до выхода из дому у него ещё было, и он открыл ноутбук.

«Доброе утро, уважаемые телезрители, — привычно напечатал он, — с вами опять я, Влада. И я рада приветствовать вас на нашем канале».

Паша посмотрел на рабочий календарь, определился с тем, о каком дне недели и числе будет писать, а после приступил к работе. Он привычно скопировал на известном ему сайте имена именинников, извлёк из Интернета данные о каких-то лунных сутках, о которых постоянно писал, но не имел ни малейшего представления о том, что это такое, а уж тем более — кому и зачем нужно, вспомнил народные приметы и поверья. На интересные факты и сведения о великих людях времени уже не оставалось. И он, решив заняться великими людьми вечером, захлопнул ноутбук. Потом вымыл посуду, оделся, потихоньку закрыл дверь квартиры и поехал на работу.

Днём ему позвонил главный редактор телепрограммы.

— Паш, выручай, у нас на завтра гороскопа нет, — одновременно просительно и повелительно, в свойственной только ему манере, сказал он.

— Почему, Дим?

— Не знаю. Что-то там с астрологом случилось. Не прислали.

— И что ты от меня хочешь?

— Напишешь? — с надеждой спросил Дима.

— Ты знаешь, я, в принципе, и прогноз погоды могу, — съёрничал Паша, — на месяц вперёд.

— Не надо прогноз погоды. Ты гороскоп сделай. А то завал.

Уже поздним вечером на кухне Паша, взяв в руки пару старых газет и открыв в Интернете страницу с гороскопами, стараясь соблюдать должную последовательность знаков зодиака и правильную терминологию, наобещал всем людям на земле добра, любви, счастья, успехов в делах и финансового благополучия. После чего перевёл стрелки будильника на час позже, решив наконец выспаться и не расстраиваться лишний раз по пустякам. А затем с чувством выполненного долга отправился спать.

_________________________________

*Городу и миру (латинск.).

ФОЛЬКЛОРНАЯ ПРАКТИКА

Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц.

Н. А. Некрасов

Onсe upon a time* группа студентов отправилась на фольклорную практику. Действие происходило в Центральной России, в знаменитой усадьбе одного из русских поэтов.

Был жаркий и солнечный август. Лето благоухало белыми и фиолетовыми флоксами, высаженными на лужайке как раз напротив дома гения. Находившееся рядом село жило своей жизнью — сенокосом, уборочной, заготовками на зиму, скотиной. А студенты, сугубо городские жители, преимущественно девушки, разбившись на пары, ходили по домам и допрашивали местных жителей, в основном женщин, нет ли среди них певуний, не споёт ли кто из них старинную народную песню, не расскажет ли сказку. Само знаменитое село и его окрестности были поделены на участки. И студенты, подобно Владимиру Ивановичу Далю или Шурику из «Кавказской пленницы», записывали всё, что слышали. А местное население, уже привыкшее к подобным литературно-изыскательским набегам, относилось к ним достаточно сочувственно и всячески содействовало процессу сбора культурно-исторических духовных ценностей.

Студентки Дина и Лина, удивительно похожие друг на друга и телосложением, и одеждой, в шортах и полосатых топиках (тёмненькая Дина — в розово-белом, светленькая Лина — в жёлто-салатовом) подошли к дому с выкрашенной в голубой цвет террасой.

— Вроде он, — сказала Дина.

— Вроде да, — откликнулась Лина.

Девушки попытались постучать по калитке, получилось глупо и нелепо, никто их стука не услышал. Тогда более решительная Дина повернула щеколду, и студентки вошли в палисадник. Осторожно ступая, по ровному зелёному мурыжнику они приблизились к террасе, и Лина постучала в окно.

Вскоре дверь приотворила женщина лет шестидесяти, с гладко зачёсанными седыми волосами, в переднике и ситцевом синем с белыми цветочками платье.

— Здравствуйте, — хором сказали Дина и Лина.

— Здравствуйте, — ответила хозяйка.

— Простите, это вы Анна Петровна? — спросила тёмненькая Дина.

— Я, — с интересом и одновременно с некоторой опаской сказала женщина.

— Нам сказали, что вы хорошо поёте и много песен знаете, — начала объяснять цель визита светленькая Лина.

— А мы как раз народные песни собираем, — взахлёб вслед за ней затараторила бело-розовая Дина.

— Может, вы нам что-нибудь споёте? Или сказки порассказываете? — быстро выдала свою хорошо отработанную партию традиционного текста жёлто-салатовая Лина.

Девушки старались отдельными репликами вдвоём излагать цель своего визита, понимая, насколько несуразно звучат подобные обращения к совершенно незнакомым людям.

— Ну, хорошо, — засмущалась хозяйка. — А вы кто ж такие будете?

— А мы студенты, — ответила за двоих Дина. — На практику приехали. Песни собираем, частушки, сказки, загадки.

— Нас к вам послали, — подключилась Лина.

— А-а-а, — понимающе пропела Анна Петровна. — Ко мне всегда и посылают. У нас тут часто студенты бывают. Уже всё записали. Может, вам и не годится такое.

— Годится-годится, — хором заверещали барышни. — У нас другой институт. Наших у вас тут ещё не было.

— А где же вы разместились? Что едите? Какие вы худенькие-то! — заахала сердобольная Анна Петровна.

— В школе, — опять хором, не сговариваясь, ответили Дина и Лина.

— А питаетесь чем? — не унималась Анна Петровна.

— Да мы в магазине всё покупаем, — легкомысленно откликнулись студентки.

Вопросы питания интересовали их меньше всего.

Сегодня, например, вся группа очень славно позавтракала на шёлковой зелёной траве школьного стадиона. Готовить никому не хотелось. И все с удовольствием ели чёрный хлеб со спелым сахарным арбузом. Было вкусно и весело.

Потом они купались в огромном пруду, окружённом могучими вётлами, по всей видимости, помнившими ещё великого классика. Пруд находился посреди села, был глубоким, чистым, с хорошим дном и мягкой тёплой водой. Жизнь была прекрасна и беззаботна.

— Ой-ой-ой, — сокрушалась тем временем Анна Петровна. — Посидите тут в палисаднике. Вон на той скамейке. А я вам сейчас парного молочка принесу. Только-только корову подоила.

— Ай! Не надо молочка! — по традиции хором запищали Дина и Лина. — Мы не любим.

— Городские, — понимающе вздохнула Анна Петровна. — Ну, посидите, я сейчас.

Девушки уселись в благодатной после солнцепёка тени большой белой берёзы, достали диктофон и приготовили ручки с тетрадками.

Вскоре из дому показалась Анна Петровна с пирогами на большой тарелке.

— Поешьте, — ласково сказала она и поставила тарелку перед субтильными барышнями на вкопанный в землю небольшой деревянный столик. — Пирожки с яблоками. Вкусные!

— Ой, спасибо, — закудахтали те. — Но вы нам сначала спойте. А мы записывать будем.

И женщина, усевшись рядом со студентками на скамейку, глубоким, низким и красивым голосом принялась петь старинную песню, далёкую, незнакомую, трагичную, пробирающую до дрожи и слёз:

«Шли два героя,

С Германской обоя.

Шли два героя домой».

Дина и Лина, не очень доверяя диктофону, всё старательно записывали, фиксируя и текст, и особенности говора.

Анна Петровна спела им семь старинных песен и заставила съесть пироги.

— А вы бы ещё к Маньке Фёдоровой сходили, — посоветовала хозяйка после того, как спела всё, что считала нужным, — она тоже много песен знает.

Девушки стали спрашивать имя, отчество, фамилию и возраст исполнительницы, отметили себе данные Маньки и принялись благодарить хозяйку.

— Да! Как же я забыла-то? — ахнула вдруг та. — У соседей моих завтра свадьба. Дочь замуж выдают. Вы приходите. Тут петь и плясать будут. Частушки, правда.

— Ой, а нам частушки тоже нужны, — встрепенулись студентки. — Только как же мы придём? Нас никто не звал.

— Да вы всё равно приходите. Это же деревня. Тут народу много соберётся просто посмотреть. И запишете всё, что вам надо. Приходите часика в три.

Дина с Линой распрощались с гостеприимной хозяйкой и в свете грядущих завтра поступлений фольклорного материала решили к Маньке сегодня уже не ходить. Вместо этого они отправились на пруд и как следует выкупались.

На следующий день почти вся группа пошла смотреть обряд — свадьбу. Свадьба была достаточно современной и никаких особых специфических элементов, кроме торга свидетелей с женихом на пороге дома, не показала.

Студентки в тени растущего в палисаднике раскидистого клёна с диктофонами, ручками и блокнотами наизготовку стояли в первом ряду зрителей у крашеного синего забора.

Гости сидели за столами в доме и иногда выходили на улицу. Во время этих антрактов в пиршестве молодёжь отправлялась в сад, где довольно уныло и скучновато танцевала под современную попсу.

При появлении же на улице старшего поколения и звуках гармошки зрители оживились. Начались пляска и пение частушек.

Вышедшие на улицу женщины и пара примкнувших к ним мужчин встали в круг и принялись притопывать и поводить руками под гармошку.

Студенты добросовестно включили диктофоны, в толпе раздался одобрительный гул.

— Нюшк! Вас по радио передавать будут, — смотри, чё не ляпни!

— Не волнуйся, — ответила краснощёкая, претенциозно и модно одетая Нюшка и запела вполне нейтральную частушку.

Студенты пооткрывали блокноты и начали фиксировать услышанное.

Действо оказалось красочным, необычным и интересным. Тонкими, высокими, подчас пронзительными голосами женщины, прекратив на время исполнения плясать, пели частушки. Пропев каждая свой небольшой текст, они принимались активно притоптывать и стучать каблуками. Мужчины, поскольку среди пляшущих их было мало, пели реже.

Иногда кто-то в избытке чувств выдавал просто резкое и залихватское: «И-и-и!»

Некоторые частушки пели дуэтом, какие-то были обращены к подруге, какие-то — к зрителям, какие-то — просто в пространство. И сами частушки были разными. Некоторые вызывали лёгкую улыбку, некоторые — откровенный хохот зрителей. Какие-то подхватывали все плясавшие; какие-то, словно дежурный вариант, когда ничего больше на ум никому не приходит, с назойливостью повторялись.

Особенно привлекла внимание Дины и Лины женщина, с нейтральным видом приплясывавшая в кругу. Ей было лет 35, она была одета в лёгкий летний костюм зеленовато-пастельных тонов. Несмотря на небольшую полноту, выглядела она настоящей красавицей: высокая и статная, со светло-русыми волосами, уложенными в каре, с красивыми, спокойными и плавными движениями, с правильными и очень привлекательными чертами лица.

Красавица совершенно не соответствовала канонам красоты поколения Дины и Лины. Но в этих приближающихся к рубенсовским формах было столько неуловимой грации, движения её отличались такой пронзительной лёгкостью, что казалось, что она парит, как пушинка. Она странным образом выделялась на общем фоне. Это была действительно настоящая красавица.

— Смотри, какая! — восторженно прошептала худосочная остроносенькая Дина страшненькой мышке Лине.

— Ага, — отозвалась та. — Ну, очень красивая. Прямо из Некрасова — взгляд царицы!

Дина с Линой смотрели на неё, как заворожённые.

Красавица не пела, а просто двигалась в такт музыке с несколько отстранённым выражением лица.

— Ой, девочки, что ж вы стоите, вам же записывать неудобно! — услышали Дина и Лина знакомый заботливый голос Анны Петровны. — Я вам сейчас скамеечку организую.

— Сашк! — позвала она. — Сбегай домой, скамеечку принеси!

— Ну как, нравится? — обратилась она к студенткам.

— Да, очень, — быстро залопотали те.

Вскоре девушек усадили на принесённую скамейку, а там началась и вторая серия.

На сей раз женский круг пляшущих пополнился большим количеством мужчин.

Дина и Лина, невольно выбрав себе кумира, смотрели только на неизвестную красавицу. Они даже не ожидали, что та будет петь. Достаточно было и того, что она просто находилась среди пляшущих. Но неожиданно красавица вдруг запела. Голос у неё тоже был красивый и сильный. Спела она следующее: «Меня мамка ища: „Где моя дурища?“ А я с милым на лугу кувыркаюся в стогу».

Эффект был неожиданным, такого интеллигентные барышни от красавицы не ожидали. Но частушки такого рода — с говором — особенно ценились.

— Как фрикативное «г» писать? — несколько разочарованно спросила Дина у обалдевшей Лины.

— Пиши как нормальное. Всё равно они все здесь так говорят, — отмахнулась Лина и принялась слушать дальше.

Девушки задокументировали и фольклор, и говор, приготовившись к дальнейшему. Но красавица на этот раз больше ничего не спела.

Во время третьего выхода она выдала: «Ты не жми меня к забору, не мотай туды-сюды. Я давно тебе сказала: „Вот поженимся — тады!“»

— Класс! — отстранённо прошептала Лина. — «Тады!»

— Застрелиться! — отозвалась ей в ответ Дина.

Пляшущие набирали обороты, становясь более выразительными и выдавая всё более интересные, эмоциональные и ярко окрашенные частушки.

Вскоре мимо круга к калитке прошёл хозяин дома. Красавица вдруг остановилась перед ним и запела: «Ой ты, Миша дорогой!» Последующий текст поверг мужчину в полный шок. Он покраснел, замахал руками и быстренько ретировался.

Пляска продолжалась. И когда хозяин дома, переговорив с кем-то на улице беззлобным матом, возвращался назад, красавица опять остановила его и пропела то же самое. Красный как рак хозяин быстренько убежал в дом и больше на улице не появлялся.

А красавицу просто прорвало. Она пела и плясала. Но стоило ей открыть рот, как оттуда вырывался такой поток нецензурщины и непотребностей, что становилось откровенно неловко за женщину от такого вопиющего (в прямом смысле этого слова) несоответствия формы и содержания.

— Н-да, — прошептала Дина, — как же это записать-то?

— Пиши, как есть, потом отфильтруем или подредактируем. Или лучше не пиши. Такое не исправишь! — отозвалась Лина.

Иногда красавица обращалась к кому-нибудь из пляшущих или проходящих мимо мужчин всё с тем же текстом, варьируя только имена: «Ой ты, Саша дорогой!» Несчастные мужественно останавливались, выслушивали оскорбительные слова и старались побыстрее уйти.

— Как-то её заклинило, — прокомментировала Лина.

— Да просто пьяная. А так и не скажешь! — задумчиво и оценивающе глядя на даму, прошептала Дина.

«Ой ты, Слава дорогой!» — был прерван их диалог. И очередная жертва попала в лапы хищницы.

Если в начале пляски Дине и Лине очень хотелось услышать, как поёт таинственная красавица, то теперь им становилось страшно от того, что она откроет рот и выдаст очередную порцию непередаваемых гадостей.

— Это чья ж такая? — послышалось в толпе зрителей.

— Да это Наташка из Свистовки, — ответили посвящённые.

— А-а-а, — протянул кто-то понимающе, — да у них там все такие!

Свадьба отшумела, отплясала и закончилась ещё засветло. Гости разошлись или разъехались по домам — пора было кормить скотину, загонять и доить коров, поливать огороды.

Студенты же обрели очередную партию фольклора и отправились купаться на пруд.

А август в литературном оазисе по-прежнему благоухал флоксами.

___________________________

* Однажды (англ.).

ДИЕТА

Красивая Маша-резвушка

сидела с морковкой в руке.

Н. А. Некрасов

Анфиса была начинающей актрисой, молодой и невостребованной. То есть потенциал у неё, конечно, имелся. Но, к её великому сожалению, мог выплеснуться всего лишь в роль лисички в детском дневном спектакле и гувернантки, время от времени подающей чай, во взрослом.

В таком незавидном положении девушка провела год после окончания театрального училища. Она, конечно, проходила всевозможные кинокастинги. Но всё время как-то безрезультатно, если не считать пары-тройки незначительных эпизодов в сериалах и рекламе.

Это несчастье продолжалось, как ей казалось, нестерпимо долго. Пока она не была замечена молодым кинорежиссёром, пришедшим с ребёнком на дневной спектакль.

Анфиса, надо сказать, играя главную героиню лисичку, выкладывалась по полной, и роль ей хорошо удалась.

Она очень проникновенно изображала рыжее и пушистое существо, отличалась особой грациозностью движений, умом и проницательностью, делая карьеру сценическому мужу Котофею Ивановичу. Словом, была сама прелесть и вызывала большие симпатии зрителей к своему персонажу.

Лисичка пленила отца-режиссёра, и вскоре после эпохального просмотра спектакля Анфису позвали на кастинг.

Всё сложилось очень благополучно. То ли дочке режиссёра понравилась красавица-лисичка, то ли Анфиса так понравилась режиссёру, что её в конечном итоге утвердили на главную роль в фильме.

Радости её не было предела.

Правда, была одна небольшая и незначительная заминка: ей надо было похудеть на десять килограммов.

А Анфиса, к несчастью, имела склонность к полноте.

И время от времени сбрасывала килограмма по три-четыре, незаметно набирая их затем снова.

Её нельзя было назвать толстой. Но она была на верном пути к тому, что именуют «аппетитной булочкой».

К задаче сброса лишних килограммов она отнеслась вполне серьёзно. Ей дали конкретный срок: месяц.

Этот месяц, к счастью, совпадал у неё с отпуском. Поэтому простор для всевозможных фантазий открывался полный.

Анфиса составила подробный и детальный план, содержавший в себе такие пункты как посещение тренажёрного зала, бассейна, бани, передвижения по городу пешком и основательные полусадистские диетические приёмы с массой ограничений и голодными днями.

— Жорик, — очень решительно предупредила она своего бойфренда, — в твои обязанности входит строго следить за мной.

— С удовольствием, — покладисто отозвался добродушный Жорик.

— Если я вдруг попрошу тебя вечером или в любое другое время суток сделать мне даже самый маленький бутербродик, поджарить тостик или, на худой конец, принести листик салата, ничего не делай!

— А что? И салат нельзя? — спросил Жорик. — Ты смотри, не переусердствуй!

— Ты ничего не понимаешь. Нельзя! Всю еду я должна готовить себе сама и съедать этот листик салата или веточку петрушки в строго определённое время и обязательно на кухне.

— Ладно. Как скажешь! — отозвался на всё готовый ради неё Жорик.

— Дай мне слово, — потребовала Анфиса.

— Какое?

— Как бы я ни умоляла тебя даже о самом маленьком и тоненьком кусочке сыра, фисташке или огурчике — ничего не давай. Даже если я буду кричать и ругаться.

— Главное, не бей, — отшутился Жорик.

— И ничего при мне не ешь!

— Ну это уж слишком! Как это я могу не есть? На диету ты садишься, а не я.

— Очень просто. Закрылся на кухне, поел, после всё убрал. И смотри, чтобы я этого не видела и не чувствовала никаких запахов.

— Я тебе… этот… намордник куплю!

— Что-что?

— Ну, повязку медицинскую. Очень удобно: и запахи не улавливаешь, и рот закрыт.

Анфиса оскорблённо поджала губы и промолчала. Она вообще не любила ни Жорика, ни его глупые шутки.

Полгода назад Жорик пришёл на смену бросившему её Артуру, расставание с которым было для Анфисы большой драмой. Жорик же, имея завидный нордически-спокойный характер, играл самобытную роль громоотвода. А именно: содержал молодую талантливую амбициозную и подающую большие надежды актрису, нежно любил её, создавал простор для творчества и морально поддерживал.

Анфису в нём чисто теоретически устраивало всё, но, как говаривал её педагог по мастерству, душа у неё к Жорику не лежала.

И эта «нележавшая душа» порождала массу капризов, понуканий и недовольства. Одним словом, Анфиса была с Жориком настоящей стервой.

Она героически продержалась на диете две недели. Её стоические усилия оказались весьма плодотворными.

— Минус пять килограммов, — констатировала она, встав утром с постели и по традиции взгромоздившись нагишом на весы.

— Ну, прекрасно! Молодец! — сказал Жорик и загадочно добавил. — Ты заслужила маленький сюрприз.

Анфиса поморщилась от слова «заслужила», тем более из уст Жорика. Но сам факт получения таинственного и, судя по всему, приятного подарка пробудил в ней любопытство.

— Какой? — спросила она.

— Мы едем с тобой на недельку в Чехию. Будем отдыхать.

Анфиса замерла. В Чехии она уже была. Её больше устроила бы тёплая, к примеру сказать, Испания. Или любое другое место, где можно было бы искупаться.

— Нет! Ну ты соображаешь, что делаешь? — сказала она недовольно.

— А что предосудительного я делаю? — недоумённо поинтересовался толстокожий Жорик, не замечая её раздражения.

— Что он делает! — всплеснула она руками. — Я тут из последних сил худею. Сбрасываю килограмм за килограммом. А он тащит меня куда-то, где неизвестно, чем питаются.

— Как это неизвестно? — возразил Жорик. — В Чехии очень хорошая кухня. Мне нравится.

— Ты дебил? Ничего не понимаешь? — слезливо запричитала Анфиса. — У меня роль. Понимаешь — роль! Я ждала её всю жизнь. У меня, может, другого такого шанса больше не будет. Мне осталось сбросить ещё пять килограммов. А ты меня тащишь куда-то. Да я там сразу наберу всё, что сбросила.

— А там ты худеть не можешь?

— Не могу! Я худею дома и только дома. В стерильных условиях, по расписанию, соблюдая определённый режим! — отчаянно выражала своё неудовольствие Анфиса.

— Ну, если это так серьёзно, — задумчиво произнёс Жорик, — тогда ладно… Не хочешь — не поедем.

Но Анфиса уже выпустила весь пар. Поэтому на предложение Жорика теперь смотрела несколько иначе.

Она представила себе, как будет лежать в постели дома с пультом от телевизора в руках или бегать на тренажёре до седьмого пота, или ходить пешком по слякоти. А потом воображение нарисовало ей булыжные мостовые Златы Праги, двухгодичной давности романтическую поездку туда с Артуром, и она сменила гнев на милость.

— Ладно, — сказала она, — пусть будет по-твоему. Поехали в Прагу. Но смотри: если я наберу хоть один лишний килограмм — это будет на твоей совести.

— Так тебе не набирать, тебе сбрасывать надо.

— Вот-вот. Будешь считать калории и смотреть, чтобы я не ужинала и вообще чего лишнего не съела.

— Ну так что? Едем? — обрадовался Жорик.

— Хорошо, — манерно и озабоченно вздохнула она, — поехали. Вечно ты создаёшь проблемы!

Но Жорик предпочитал не замечать её странности.

И через несколько дней они были в номере пражской гостиницы.

Разместив вещи в шкафу и усевшись в кресло, голодная Анфиса первым делом спросила:

— Интересно, а у них тут гречневую кашу готовят?

— Не знаю, здесь шведский стол. Значит, много чего есть. Что-нибудь выберешь.

— Я не хочу что-нибудь, я хочу гречку, — капризно пропела она.

— Сейчас пойдём и посмотрим.

Они уже спускались в лифте в ресторан, когда Жорик сказал:

— Я помню, что они тут чечевицу едят.

— Я тоже что-то такое припоминаю, — отозвалась Анфиса. — А что это такое?

— Кажется, крупа. В общем, каша такая есть.

— Нет, не каша. Где-то я слышала про чечевичную похлёбку.

— Вот и посидишь недельку на своей похлёбке, — пошутил Жорик.

Анфиса обиделась на слово «похлёбка» в отношении себя, утончённой и рафинированной эстетки, и замолчала.

— Кстати, тебе есть-то сейчас можно? — педантично поинтересовался Жорик.

— А сколько времени?

— Часа четыре.

— Где четыре? У нас или у них? — полуистерично спросила Анфиса, никогда не знавшая, сколько времени.

— Здесь уже четыре часа, — медленно растолковал Жорик.

— Интересно, — задумалась она, — а по какому времени мне питаться?

Анфиса целую неделю изводила Жорика своими диетическими капризами.

Однажды, нагулявшись по длинному и долгому туристическому маршруту, они очень устали и основательно проголодались.

И в тот момент, когда утомлённая пара шла по хвалёным скользким булыжникам, мечтая найти наконец на своём пути какой-нибудь приют, Анфиса увидела долгожданное кафе. Точнее, не увидела, а уловила носом аромат свежеиспечённой сдобы и кофе.

Она затормозила и сказала Жорику, целеустремлённо шагавшему в направлении гостиницы:

— Слушай, как вкусно пахнет! Давай зайдём!

— Нет, — категорично отозвался он, — сюда мы точно не пойдём.

— Почему? — спросила она.

— У тебя обед по расписанию только через час и, — он поднял руку и посмотрел на часы, — семнадцать минут. А потом тебе это всё противопоказано. Мы же договорились.

— Мы только кофе выпьем. А от одной маленькой булочки ничего не будет, — Анфиса остановилась у вожделенной витрины и не двигалась дальше. — Где ещё такую попробуешь?

— Нет! Уговор дороже денег. Я тебе обещал. Никаких булочек! — Жорик остановился рядом с ней.

— Я беру свои слова назад! — властно сказала она и даже театрально притопнула красивой ножкой.

— Я сказал — нет, значит, нет! Ты же меня потом достанешь: зачем пустил, зачем позволил, зачем поддался?

— Ну Жорик, — притворно взмолилась Анфиса, понимая, что он прав, — ну пожалуйста!

— Нет! — решительно сказал Жорик и с силой потащил её дальше по улице.

Она попыталась остановиться, но у неё ничего не получилось. Со стороны это выглядело, как сценка из жизни детского сада.

— Я есть хочу, — шипела она, влекомая Жориком по булыжной мостовой.

— Пошли-пошли, — не обращал он внимания на её протесты.