Бесплатный фрагмент - Когда взорвётся Бетельгейзе

НЕВЕСТА КУКОЛЬНИКА

— Ну и чего тебе приспичило трезвонить ни свет ни заря? Я приняла снотворное, под утро еле-еле уснула, а тут ты…

— Мне приспичило?! Это от тебя 186 пропущенных звонков, думаю, что за пожар, тарарам?

Примерно так сёстры препираются каждое утро, повод всегда найдётся. Едва спросонья откроют глаза, в памяти всплывает вчерашняя не оконченная ссора. Каждая продолжает в голове ожесточённо доругиваться с другой. Из мысленного общение перерастает в живой диалог: появление мобильников значительно облегчило задачу. Раньше приходилось копить невысказанное в себе, бережно хранить, чтобы не забылось ни одно слово, даже записывать, чтобы в целости донести, не проронить ни капельки и выплеснуть при встрече на сестрицу.

Они не могут быть вместе и не могут быть врозь. Им необходимо проговорить друг другу прожитый день — никто в целом свете лучше не поймёт, хотя и знают: получат в ответ не сочувствие, а нагоняй.

— Заметила: стала не любить приглашать в гости, — жалуется Младшая. — А так хочется встретиться, поболтать. Но как представлю: магазины, готовка, метание от плиты к столу, раковина с грязной посудой… Вот и сижу одна, как сыч. Я кто: интроверт или экстраверт?

Старшая безжалостна:

— Ты лодырь.

— От тебя разве доброе слово услышишь? — вспыхивает Младшая. — Ты всегда: скажешь — как с размаху ударишь по лицу. Только и остаётся стоять столбом и хватать ртом воздух. Не буду больше с тобой делиться.

Но назавтра снова звонит. Старшая тоже в претензиях:

— С ней неудобно появляться в приличном обществе. Пальто допотопное — бомжихи такое не наденут. Какие-то детские резиновые сапожонки, в них заправлены мятые брюки. Ужас! А неотёсанность, а нравственная глухота?! Позавчера идём в пустынной аллее, шуршим листьями, я декламирую:

Прощались мы в аллее дальной,

Лежала вкруг широко тень,

На миг улыбкою прощальной

Осенний озарился день…

До слёз… Тут она оглядывается: «Как хорошо, никого нет поблизости, можно пукнуть». И всё насмарку: поэтическое настроение, Блок, возвышенность, романтика… Так изгадить может только она.

Вспоминает:

— Или вот ещё: в каждом ларьке, как маленькая, покупает сладости, а ей нельзя, диабет. Я из-за неё киплю, вся на нервах, прыгает давление — а этой хоть бы что.

Младшая оправдывается:

— Как ты не понимаешь? От сладкого в организме вырабатывается гормон счастья, серотонин и эндорфины. Поднимается настроение — значит, опускается сахар, это взаимосвязано. Уж точно лучше, чем злиться на весь белый свет. Вот от этого брюзжания, бу-бу-бу — и нарушается обмен веществ.

— Ах, это я брюзга, бу-бу-бу?!

И пошло-поехало.

***

— У тебя пенсию на сколько подняли? У меня на 254 рубля. Я тебя обогнала, я тебя обогнала!

— Не удивляюсь, — поджимает губы Старшая. — У тебя стаж двадцать лет наберётся ли? Всю жизнь порхала попрыгуньей стрекозой. Таким как ты, бездельницам, и выравнивают, и подтягивают до уровня. Отнимаете заслуженное у нас, ветеранов труда.

Младшая вдруг ужасается:

— Боже мой… Мы, вчерашние голенастые девчонки, кряхтя обсуждаем пенсию, болячки, лекарства… Вспомни нас маленьких: в страшном сне не могло привидеться, что превратимся в старых грымз. Хотя я грымзой себя не считаю. Остановилась в районе двенадцати лет. А ты в каком возрасте застыла?

— Оно и видно, что в малолетках застряла, до сих пор ума с горошинку, — ворчит Старшая. Но задумывается: действительно, на сколько лет она себя чувствует? Девятнадцать? Двадцать четыре? Трагедия человека не в том, что он стареет, а что душой остаётся молодым — какой умница Оскар Уайльд!

Младшая вздыхает:

— Я себя рано помню. Вот как сейчас: сижу в садике на горшке, а мальчик из группы стоит рядом, ждёт, чтобы мне штанишки на пуговицу застегнуть. Рыцарь! Он в меня влюблён был.

— Кто про что, а вшивый про баню. Всю жизнь только мальчики на уме. А как я тебе сандалики застёгивала — помнишь?

— Забыла…

— Ещё бы не забыть. Лопай больше свои пирожные, забивай бляшками сосуды, зарабатывай склероз… И сними, наконец, эти ужасные брюки шириной в Чёрное море, не позорься!

***

Старшая разбирается в моде, всегда была одета куколкой. Сама себя обшивала: от сарафана до брючных костюмчиков и пальто. Ещё в садике конструировала платьица из… конфетных фантиков. Складывала нарядную пахучую бумажку конусом, вырезала горловину, одевала флакончик из-под духов. Эти расфуфыренные флакончики ходили друг к другу в гости.

Потом пошли картонные куколки, к ним рисовались платья с бумажными лямочками — целый гардероб! Дальше понадобилось одевать пупсов: Старшая вечно сидела с иголкой и лоскутками, мурлыкала под нос.

Её знаменитое выпускное платье, которое произвело фурор в городе: из белого льна, воротничок стойкой, рукава модным тогда «фонариком», всё вышито «снежинками» из голубого бисера, и пояс и пряжка — всё бисерное. Эксклюзив!

А стояли годы жестокого дефицита, в магазинах шаром покати. Мама наизнанку изворачивалась, заводила дружбу с продавщицами из магазинов «Ткани», с товароведами, с кладовщицами. Ездила по деревням, тогда в сельпо можно было найти индийские, сирийские шелка, шерсть…

***

Младшая выходила замуж. Это плохой знак — что раньше старшей сестры. На Востоке, например, такие браки запрещены.

Старшая дулась, обещала уехать к тётке в деревню, чтобы глаза не видели. Но повздыхала и — делать нечего — засела шить невесте платье из серебряной парчи. Как раздобывали парчу, не спрашивайте — в страшной тайне, со складов, через третьи руки. И увлеклась свадебным шитьём, всю душу вложила.

Получилось нечто волшебное, космическое: тугая ткань обливала тело холодным тусклым серебром, девичья худенькая шейка и грудь — сама невинность — выглядывали из жемчужной рамки, спина голая, и до полу струятся драгоценные, царственные тяжёлые складки. Сколько примеряли, сколько сомневались и переделывали, фантазировали, сколько ссорились… По комнате летели ножницы, выкройки и куски ткани. «Ты у меня полжизни своим платьем сожрала!» — кричала Старшая.

…Готовый, совершенный во всех смыслах наряд висел на плечиках высоко под потолком, пускал по комнате солнечных зайчиков днём и лунных — ночью. Входящие боязливо косились на эту неземную красоту, ходили на цыпочках и говорили приглушёнными голосами.

А накануне свадьбы Младшая забрела в комиссионку в поисках шпилек. Увидела на манекене короткое, выше колен, свадебное платье. Оно пахло чужими духами, чужим потом, чужим телом, чужим счастьем… И, никому не говоря, купила и предстала перед гостями в этом убожестве, пошлятине и безвкусице.

Для Старшей это был удар, надругательство, плевок в душу. Она просидела всю свадьбу с каменным, мёртвым лицом. Долго потом не разговаривала и начала оттаивать, лишь когда её позвали крёстной матерью для первенца, племянника.

А тут и у самой забрезжил на горизонте красавец жених. Младшая сняла чехол с серебряного ненадёванного платья — символа сохранившейся чистоты: «Держи, сестра, вот и пригодилось». И перешивать не надо: размер один в один.

***

Бывает, что взбалмошные невесты сбегают в день свадьбы, но чтобы жених… Ждали у загса, гости шептались, деликатно украдкой смотрели на часы. Невеста, несмотря на уговоры («Неприлично!»), то и дело срывалась, шумя серебром, выбегала на крыльцо.

Жених объявился, когда уже обзвонили все больницы и морги: его хамоватый голос прорезался в телефонной трубке загса. Нагло извинялся (к свиньям твоё извинение!). Сообщил: находится в трёхстах километрах в соседней области! Видите ли: с утра посетил парикмахерскую уложить лихой жениховский чуб, спрыснуть лаком усики. А за креслом в белом халатике выросла первая любовь, которая, как известно, не ржавеет.

Нет, вы не думайте, он не сквалыга какой-нибудь, и половину свадебных издержек готов возместить. Может быть. Когда-нибудь. Как только появится возможность. Если появится.

Крики, ахи — вместо звона бокалов. Слёзы, истерики, обмороки. Сирена скорой — вместо свадебных бубенцов.

Невесту прямо в платье увезли в неврологию. Со временем успокоилась, но продолжал точить навязчивый вопрос: за что ей такое, кто или что виновато в случившемся? Да платье же! Платье из серебряной парчи, на которое легла печать безбрачия, и — да! да, не разубеждайте! — на которое была наведена порча. Кем? Да милой сестрицей, из ревности. Не хотела ни с кем делить сестру. У самой муж замухрышка, а у Старшей жених красавец, с усами. Был жених.

А если даже нет злого умысла, тем хуже: всё началось с платья, когда легкомысленная Младшая открыто плюнула на многодневный труд и мастерство сестры, на саму сестру наплевала! А ведь вещи, особенно одежда, особенно сакральная — она памятлива и несёт информацию, помнит пренебрежительное к себе отношение. Помнит и не прощает. И мстит.

Младшая в сердцах крикнула, что сестру, видно, лечили да не долечили до конца. Это был нечестно, ни при каких обстоятельствах нельзя говорить такие вещи. Долго не общались, потом у Старшей звонок в дверь. На пороге Младшая, ни слова не говоря, опустилась, обняла её колени и заплакала.

К вечеру из-за пустяка рассорились вдрызг — и это было свидетельством долгожданного, настоящего, окончательного примирения.

***

Прошли годы. Старшая так и жила одна. Да и у Младшей муж оказался недолговечным, рано умер. Дети и внуки улетели за океан — то же самое, что их нет. Казались сном — да были ли они? Обе кукуют в пустых квартирах — а если нет разницы, зачем было платить больше? Платить беременностями, родами, уборкой, готовкой, ночным бдением у кроваток, постоянной тревогой и страхами? Вся жизнь Младшей была брошена на семью — и где та семья, где результат, ау? Обе пришли к единому знаменателю.

Но Младшая не могла жить, о ком-либо не заботясь. Взяла странную кошку из приюта, та встречала каждого гостя в прихожей. Молча смотрела, жгла, пронзала, сканировала взглядом: «А что ты есть за человек? Что у тебя за душой? С чем пришёл, не несёшь ли камня за пазухой?».

— Дура, чего вылупилась, на мне ничего не написано! — злилась Старшая. Пыталась настроить сестру против кошки:

— Твоя кошка — типичный абьюзер. Она же тобой открыто манипулирует! Принуждает тебя её гладить, заставляет полюбить, на цырлах вокруг неё плясать. Я же вижу, как ты часами боишься пошевелиться, когда она разляжется у тебя на коленях. Она парализует твою волю! Да у тебя стокгольмский синдром, ты жертва, тебя спасать надо!

Младшая почёсывала пузо млеющей кошки, улыбалась:

— Знаешь, что я поняла? Что домашние животные — это ключик, который отпирает самое железное человеческое сердце. И достаёт оттуда, как из сейфа, спрятанную за семью замками доброту.

***

— Не представляю, куда девать одежду, — сокрушалась Старшая. — В комиссионках машут руками. На авито объявления висели полгода, хоть бы один звонок. Народ зажрался!

Младшая пожимала плечами:

— Не вижу проблем. Я рву на кусочки, на тряпочки, прекрасно убирает жир со сковородок.

— С ума сошла! Это твои простыни и халаты можно на тряпки. Как я могу убирать грязь блузкой, которую сама шила, в которой праздновала юбилей? А вот в том жакете мне вручали грамоту. Это хуже чем предательство, это глумление над вещью. У меня не хэбэ, а благородный материал: атлас, шёлк, парча, стеклярус, стразы, пайетки…

— Пайетками отлично скрести сковородки…

Пик-пик-пик. Старшая отключила телефон: обиделась. Распахнула шкаф, оттуда пахнуло лавандовыми таблетками от моли. С трудом извлекла из туго набитого нутра вешалку с серебряным платьем. От него, порченого (от слова «порча»), сглаженного (от слова «сглаз»), следовало избавиться в первую очередь.

Спустилась во двор к мусорному контейнеру, нашла не запачканный край, накинула платье и ушла не оглядываясь, почти бежала. Дома нет-нет да посматривала с балкона: висит. Действительно, кому оно нужно, старомодное: магазины и рынки ломятся от барахла? Но когда в очередной раз выглянула — серебристое пятнышко уже не светилось. От мусорки отходил юноша с переброшенным через плечо платьем. Издали: как будто хозяйски нёс безжизненное, беспомощное женское тело.

Старшая не попадала голыми ногами в сапоги, пальто накидывала на лестнице. Успела: парень направлялся к третьему подъезду. Шаг у него был спортивный, упругий, пружинистый — едва догнала. Извращенец! Нет, я не дам тебе на поругание вещь, которая хранила тепло и светлую память, которая…

— Молодой человек!

Он обернулся. Стружечная, кудрявая как у Санта Клауса борода, по-новогоднему румяные морщинистые щёки. На юношеском теле голова старика — да он её ровесник! Строго спросила:

— Вы с какой целью взяли моё платье?

— То есть как… Оно висело ничейное.

— Очень даже чейное: моё. Я передумала, — Старшая вырвала платье и крепко прижала к груди: не отнимешь! — Вы что собирались с ним делать?

Санта уже открывал дверь.

— Зайдите в гости — увидите, зачем.

Они были в возрасте, когда излишне задавать вопрос: «Вам не нужно на работу?». Всё написано на лицах: все прожитые годы, и паспорта не надо спрашивать.

Квартира у старого юноши (или юношеского старика) была усыпана лоскутками, пришлось искать место, куда поставить ногу. У окна — ножная швейная машинка. Рабочий стол под лампой, какие-то коробки и коробочки. Стены уставлены стеллажами до потолка, а стеллажи — куклами. Их были сотни, а может, даже тысячи.

На полу стояло несколько кукол в рост человека. Ни одного выражения на лице, которое бы повторилось. Удивление, презрение, улыбка, скука, восторг — эмоции метко схвачены и застыли в пластиковой глине — или из чего там делают кукол?

Некоторые были нарядные, некоторые полуодетые, а некоторые вовсе бесстыдно голые.

— Добро пожаловать в скромную обитель, она же мастерская, — повёл вокруг рукой старик. И пожаловался: — Вы не представляете, как трудно найти что-то стоящее, красивое. Видите новобрачных? Жениха нарядил, а вот невеста без свадебного платья. Иду мимо мусорки с вашим серебряным чудом: батюшки, повезло!

Действительно, девушка стояла в фате, прямая, голенькая и беленькая, как свечка. Лицо счастливое, пристыженное, будто говорило: «Простите меня, я не виновата, что так счастлива!» — и очень походило на лицо Старшей в день её не состоявшейся свадьбы. Впрочем, у всех невест в этот день одинаковое выражение лица.

Намётанный глаз Старшей подметил: перламутровые бусины пришиты к вуали неровно, и букетик флёрдоранжа следовало поместить выше и левее. У жениха задиралось и вылезало одно плечо, жала спинка.

— Дайте-ка ножницы, — велела Старшая. Она решительно стащил пиджак с жениха, обнажив его мускулистый торс. Теперь парень и девушка стояли с ещё более растерянным видом, будто их застукали за преступным занятием задолго до первой брачной ночи. Прямо Адам и Ева, изгнание из рая.

Только к вечеру Старшая вспомнила, что оставила дома телефон. На нём было пропущено 186 негодующих, испуганных голосовых от Младшей.

***

…Кошка в день знакомства отсканировала жениха Санту взглядом. Потёрлась о ногу, вскочила на колени и громко замурлыкала — одобрила. На свадьбу Старшая сшила нарядный костюм и смастерила шляпу для сестры, а то стыдоба: свидетельница — и в старье. А платье из серебряной парчи легло на невесту отлично, как на молоденькую — даже в боках распускать не пришлось.

АКЧУС

«Это мы гуляем в парке. Акимчик нашёл царя грибов — огромный белый. Заявил, что дома сам сварит из него суп.

Сам так сам, ты ж мой поварёнок. Надел фартук, который волочится под ножонками, повязал голову моей косынкой. Объяснил: «Она вкусно пахнет тобой!»

Что же ты, говорю, грибовницу сварил с червяками? Не будет проблем с животиком?

— Это их проблемы.

— Чьи — их?

— Червяков. А я покушал и попросил добавки сам у себя».

Три с половиной миллионов просмотров. Полмиллиона лайков. Сто тысяч комментариев: «Как мило!», «Акимчик, ты прелесть!» «Ребёнку прямая дорога в стендаперы». Каждое его детское слово, каждая буковка жадно ловится, подхватывается, впитывается. Это ощущение ни с чем не сравнить.

В чём измеряется слава? В учащённых ударах сердца? В минутах сладких грёз во сне и наяву? В рублях?

Аудитория колышется, дышит живым тёплым океаном, ждёт, внимает. Она у твоих ног, ты — её властелин! Океан нужно питать регулярно, иначе он отхлынет, пересохнет, уйдёт к другим берегам. Нельзя останавливаться: остановка смерти подобна.

— Тогда, может, всё-таки не властелин, а раб? — осторожно уточняю я.

***

Она родила его в пятницу 13 мая.

— Представляете — пятница 13-го, и с месяцем не повезло: всю жизнь маяться будет. А я сказала: «Мой мальчик будет самым счастливым!». Так и вышло! Назвали Акимом, означает: поцелованный Богом.

У них в садике, вообще, такие оригинальные имена подобрались! Есть девочка Несмеяна и девочка Берия! Да, Берия — её родители большие поклонники знаменитого наркома! Среди мальчиков есть Ангел и Арест. Представляете: Арест и Берия, кроватки рядом! А в соседний садик ходит мальчик Нейтрино, на итальянца похож, кудрявый, хорошенький! Он выступал в каком-то детском конкурсе, но не прошёл первый тур.

У Акима всё началось со стишка перед гостями, со стульчика:

Солнце стало как фонарь,

А фонарь ещё белей

И красивей и милей.

Так мило, забавно заикался, от волнения складывал руки, как хомячок — лапки. Под конец стушевался, спрыгнул и залез под кровать — всем миром вытаскивали… Выложили в шортсы — батюшки, наутро триста тысяч просмотров! Но ведь он такой милашка, правда?».

***

Пока я искал канал «Акимушка», каких только детских роликов не насмотрелся. Вот маргинальная семейка просит маленького сына сказать гостье: «Тётя Лена, я тебя люблю!». Он ещё плохо говорит, непослушный язычок коверкает слово «люблю». Получается: «Тётя Лена, я тебя юбу!».

Пьяное застолье покатывается с хохота, в восторге ревёт, молотит кулаками по столу с прыгающими бутылками.

— А теперь маме скажи.

— Мама, я тебя юбу! — кроха радуется вниманию гостей, приплясывает, хохочет.

Я тут же накатал гневную жалобу — сработало! Ролик удалили, но он успел набрать тысячи лайков. Дебилов везде хватает, в интернет пускают без справки.

Но возвращаемся к Акиму. Кто-то из гостей тогда сказал: «Слушай, да ведь на этом заработать можно! Чего ты в своей школе потеряла, нервы трепать за копейки?»

Тут же привели в пример девушку из соседнего подъезда. Она вела кулинарный блог — так, полтора десятка подписчиков. Однажды записывала видео «Котлетки-вкусноедки» — и тут её руку по локоть закрутило в электрическую мясорубку! Крики, кровь, мясо, МЧС, скорая, спасение руки — вернее, того, что от неё осталось… И всё это фиксирует камера, которую в суматохе забыли отключить. Страшные кадры попадают в эфир и размножаются со скоростью света.

Наутро искалеченная девушка проснулась знаменитой. Всем миром собирали на лечение в Москве, на дорогой немецкий протез. Деньги потекли рекой, просто хоть садись и пиши сценарий новой «Бриллиантовой руки». А там девушку-инвалида присмотрел заморский богатый жених — на мордашку она была приятная. Сейчас, закатав рукав, чтобы было хорошо видно циркониевый протез, рекламирует ортопедические товары. Вот как надо уметь монетизировать даже случайное членовредительство!

***

Что она вела в школе? Уроки музыки — школяры воспринимают их как праздник непослушания, расслабон, оттаптывание по полной за предыдущие уроки. Никакой дисциплины. Ученики прозвали её за глаза непонятно: Акчус. Ей подсказали: смотрела «Королевство кривых зеркал»? Прочитай наоборот. Получилось «сучка». Мерзость какая-то! Главное, за что?! Ну, двойки ставила, ну жаловалась директору, писала в дневнике родителям, но других инструментов воздействия ведь у неё не было.

Первый день, когда не пошла в школу — будто заново родилась, от радости прыгала как маленькая. Дышала и не могла надышаться. Свобода! Будто из тюрьмы выпустили, будто удушающий пластиковый мешок на голове развязали! Не её школа, не её.

***

«Вот Акимушка не хочет в ванну, визжит, вырывается. Я его поймала, намыливаю и приговариваю: «Ах ты грязный, ах ты гадкий, неумытый поросёнок!». А он уже вечером перед сном, в пижамке, розовенький, чистенький — говорит:

— Мама, как ты не понимаешь. Не мыться — это сплошные плюсы, — и пальчики загибает:

— Бережём воду — раз. Шампунь и пену экономим — два. Можно нарастить панцирь из грязи и зимой без шубы ходить. А летом комары и мошки не будут кусать — ведь бегемоты и слоны нарочно для этого валяются в грязи..

Чем не Ералаш?!

…Что значит — ребёнок в его возрасте не может так чётко формулировать мысли? Вы, доктор, какие-то странные предположения строите. Нет, я за него не придумываю, как вам такое в голову пришло? Ах, вы разговаривали с воспитательницами, ну тогда понятно. И, по их отзывам, Аким самый обычный ребёнок? Знаете, эти воспитательницы терпеть не могут, когда кто-нибудь из серой массы выделяется. Привыкли — ать-два, строем! Они и детей, и родителей против Акима настраивали. Мы его в частный садик перевели.

Тогда ещё «мы». Папочка у нас оказался дезертир, не выдержал трудностй, сбежал в «нормальную», как он выразился, семью. Слабак оказался, как все мужчины.

Ну да, ему тоже приходилось сниматься для роликов, но он только всё портил. Говорил деревянным голосом, я его учила: «Держись натурально, как в жизни». А он орал: «Не хочу в этой клоунаде участвовать! Поесть после работы спокойно не дают». Акимушка головёнку на моё плечо положил, на ресничках слезинки: «Мама, он нас не любит?». Я этот момент засняла и выложила — аудитория рыдала.

Дальше развод. Если в игре главное — первому крикнуть: «Чурики!», то в разводе нужно успеть первому небрежно и легко обронить: «Нам надо расстаться». По крайней мере, не будешь выглядеть мокрой курицей, брошенкой. Ну и будет об этом, платит алименты — и ладно.

Нам хватает денежек, да, Акимушка? И на хлеб с маслом, и на частный садик, где растят гениев, а не быдломассу, и на Шарм-эль-Шейх, и на Бали.

***

«Аким, 5 с половиной лет. Жалобы на плохой сон, раздражительность, беспричинную плаксивость, капризы. Наблюдаются первичные признаки мышечной дистрофии. Плохо развита речь, соответствует уровню четырёх лет. От посещения логопеда мама отказалась».

— Вам всегда удаётся подловить удачный момент и заснять его или просите сына повторять на камеру?

— Ну… Приходится делать заготовки, репризы, репетировать, чтобы выглядело совершенно естественно — как же без этого, вам любой видеоблогер скажет.

Тексты я брала на себя. Знаете, во мне всегда жило творческое начало, хотя в детстве была ужасно закомплексованной девочкой. Однажды сочинила стих:

Всем хочется быть знаменитыми,

Испробовать каждому б это.

Я тоже хотела прославиться

Недавно, ещё прошлым летом.

Чтоб имя моё прогремело звеня,

Прославив мои рекорды.

Чтоб звали в Америку бы меня —

А я отказалась гордо.

Чтоб знала меня вся страна, весь мир!

Везде интервью, репортёры!

Фотографы, крики, букеты цветов,

Открыток и писем- горы.

Своя секретарша, гостиничный люкс,

К подъезду — блестящая «волга»…

Дальше что-то в рифму: «И помнили долго-долго».

***

Правда, Аким очень киногеничный ребёнок? Круглые ясные глазёнки, я ему во время съёмки велела их слегка вытаращивать. Гримировала: оттеняла припухлости под глазками, чуть подкрашивала розовой помадой верхнюю губку и носик, будто заплаканные — так мило! Немножко щёчку пачкала фломастером, пластилином или супом — забавно выглядит. Волосы ерошила, сбрызгивала лаком, чтобы получалось как у ёжика.

Учила: при этих словах потри глазки, будто смущаешься, тут зевни, в этом месте открой рот, будто от изумления. В общем, сам себе режиссёр.

***

Прочитали рассказ «Честное слово». Вот видишь, говорю, как много вокруг честных людей. Мы с Акимом рассеяны как все гениальные люди, и часто теряем: то он — рукавичку, то я — перчатку. На следующий день пойдём — вот они: и рукавичка, и перчатка, их заботливо насадили на ветку или на штакетник, чтобы издали было видно. Какие замечательные, честные люди!

Акимушка задумался, сдвинул бровки:

— Ты не права, мама. Помнишь, как сушила на балконе красивые туфли, и их сдуло ветром? Мы утром побежали — а их нет. И ты сказала: «Фиг бы взяли, если бы одна туфля упала!». И сколько раз ты в магазине забывала на кассе обе перчатки — ни разу не вернули! Ага, мамочка, люди честные только когда теряешь одну варежку или одну перчатку!

Ну, тут море отзывов:

— А ведь малец прав, смотри-ка…

— Гениальный ребёнок! Какая наблюдательность и умение делать блестящие выводы.

— Акимчик, тебе пять лет или сто? Ты рассуждаешь как старик-ворчун. В пять лет такой пессимизм и неверие в людей… Тяжело тебе придётся в этой жизни, малыш.

— В пять лет такая логическая рассудительность и мудрость! Руки прочь от Акима, мы его в обиду не дадим!

— Ну ведь ясно как божий день, что сценку сочиняла мамочка, а выдаёт за экспромт…

Так, а это у нас как проскочило? Удаляем комментарий и безжалостно баним слишком проницательного товарища.

***

— Не хочу! Тебе надо — ты и говори эту чушь собачью!

Мы записывали ролик, долго не получалось — Аким распсиховался. Покраснел, тяжело дышит, сжал зубы и что-то шепчет под нос.

— Чушь собачья?! Ты сам не мог такое сказать. Кто тебя подучил?

— Никто не подучил, — он смотрит в сторону.

— Смотри на меня, — приказываю я.

— Не хочу смотреть на тебя, самой-то не противно?

Я не сдержалась и.. дала ему пощёчину. Смазанную, скользящую — и пощёчиной не назовёшь. Через минуту мы, оба мокрые от слёз, обнялись и притихли друг у друга в объятиях. Акимушка признался, что над ним смеются и дразнят его. Обзывают «звезда» и дальше в рифму… «Мама, это нехорошее слово, его пьяные дядьки во дворе говорят».

Вот тебе и частный садик. Придётся переходить на домашнее обучение. Никого не слушай, сынок. Они все завидуют тебе лютой, чёрной завистью — потому что они никто, а ты всё! Перед тобой открываются такие дали, горизонты, такие высоты. Куда ни придёшь, всюду: — «Ах, это тот самый Аким, наша звёздочка!». Все двери распахиваются, весь мир тебя знает!

— Не весь мир, — буркнул Аким. — Ты врачу Вере Петровне обо мне говорила, а она: «Я разных ютубов не смотрю, у меня времени на это нет».

— Нашёл кого слушать. Вера Петровна — замшелый пенёк, кроме своих градусников и клизм, ни в чём не разбирается. Да и в них, честно говоря, не очень.

Акимушка хлюпнул носом, вжался ко мне под крылышко. Птенчик мой, никому не дам тебя в обиду. Сколько вокруг завистников, злопыхателей — этот свет жесток. Благодаря своей популярности мой малыш окунулся во взрослую жизнь слишком рано.

***

А мы снова радуем миллионы подписчиков новыми «жемчужинками». Нам пишут:

— Аким, каждое утро начинается с тебя. Ты член нашей семьи!

— Здоровья и удачи тебе, малыш!

А он всё чаще противится, вредничает:

— Я давно знаю букву «р-р-р» — зачем я должен говорить: «темпелятуля», — вместо «температура» и «холёсий» — вместо»хороший» — как дурак какой-то?! И заставляешь пищать тонким голосом, как девчонка. Я уже не маленький! И не хочу учить по бумажке, что ты пишешь.

Упирается ручонками в мою грудь, выскальзывает ужом — «я уже большой, зачем ты меня вечно таскаешь на ручках?».

Потому что, сынок, ты растёшь и теряешь детскую непосредственность и очарование — а именно их хотят видеть зрители. Им нужно, чтобы ты прелестно картавил и заикался — это твоя изюминка, фишечка. Ты так стремительно вытягиваешься, и я стараюсь изо всех сил задержать в тебе детство, затормозить взросление. И немножко, самую малость тебя недокармливаю — чтобы подольше оставался худеньким, бледненьким, трогательно болезненным…

***

В детстве я мечтала, чтобы мой котёнок навсегда остался маленьким и игривым, и не превращался в жирного ленивого кота. Прочитала, что котята растут во сне, поэтому и спят по двадцать часов в сутки. Значит, нужно не давать ему спать!

Котёнок прятался от меня во всевозможных укромных местах, я его находила, тормошила, заставляла играть. Он сидел покачиваясь, моргал сонными глазками и равнодушно смотрел на пляшущий у него под носом, привязанный к нитке фантик. Но я училась в школе с продлёнкой — и он вволю отсыпался во время моего отсутствия.

Идея-фикс не оставляла меня. В одной книжке прочитала, как мальчик упал с высоты и перестал расти. Стал карликом. Что, если для остановки роста котёнка сбрасывать с высоты — со шкафа, например? Но это не помогало, котёнок растопыривался как белка-летяга, и был такой лёгкий, что, казалось, парил в воздухе. И тогда я решила вытолкнуть его с подоконника, с третьего этажа, где мы жили. Он цеплялся, царапался и орал дурным голосом. Это его спасло: вошла мама, отобрала котёнка и потом увезла бабушке в деревню.

Когда я приехала туда на лето — это был жирный ленивый, равнодушный кот, который не узнал меня — или не захотел узнать.

— Снова со своей дурацкой камерой, я бегать на улице хочу! И мне завтра рано в школу вставать, а ты дрыхнешь до обеда. Устройся уже на работу, как все нормальные мамы. И детского мотоцикла мне не надо — что я, как дурак, один по двору буду носиться? И на тёплое море не хочу, меня в самолёте тошнит, а на теплоходе ещё больше.

А в прошлый раз я в лужу упал прямо лицом, песок в роте скрипел, а ты смеялась и снимала. Это ты меня в спину незаметно толкнула, думаешь, не видел? Оставь меня в покое, наконец! — он визжит и топает ногами. — Ты… мерзкая! Ты — Акчус, вот! Акчус, Акчус, Акчус!

***

— Доктор, ну как Акимушка? Срывов больше не наблюдалось? Поспокойнее стал? Да, да, я понимаю, нужно время… У вас в неврологии хорошо кормят или как везде? Я ему тут апельсинов принесла, батончиков с мюсли, чипсов — они банановые. Чипсов нельзя? Он их так любит…

— Аким любит обычную кашу и лапшу на молоке, просит добавки. Принесите лучше домашнее, пирожок какой-нибудь… Пока никого не хочет видеть, вспоминает какую-то Акчус. Спрашиваю, кто это — молчит. Возможно, плод детской фантазии, страшилка, выдуманное существо. Вы не слышали? Имя странное.

Она идёт по больничному дворику, бледная, худенькая, обиженная как девочка — они похожи с сыном. Оглядывается: не увидит ли Акимчика в окне? Останавливается, перекладывает в светлой сумке пакет с нераспечатанными гостинцами. И исчезает за углом. Только тогда Аким медленно вылезает из-за оконной шторы, откуда всё это время наблюдал за мамой.

ША!

На улице Тихой, вопреки её названию, разгорелся громкий скандал — а именно напротив дома номер 34. Никто не удивился, потому что хозяин дома Михеев и слово «конфликт» — близнецы-братья. Все считали, что Михеев был очень нехороший человек: вздорный и вредный. При том дотошный законник — полжизни работал юрисконсультом на предприятии.

Никогда не смолчит, на одно слово заготовлено десять. От него, отмахиваясь, убегали, не рады что связались: «Вот пристал, как банный лист к заднице». — «Допустим, я банный лист. А вы тогда кто? К кому я пристал? Хе-хе-хе». Не человек- язва.

Кто-то считал: таким уродился. Кто-то — что нормальным же был мужиком, пока не повстречал молодую Зайцеву. Женился — сам себе удивился, потому что бонусом к молодой жене шла тёща. От такого комплекта любой мужик скурвится.

Михеев был мужичок мелкий, щуплый — а обе Зайчихи крупные, дородные. Примечательная деталь у обеих: едва передвигаемые по причине своей толщины ноги, будто под чулки поддевали ватные штаны. Когда шли рядом — Михеев болтался где-то подмышкой у плывущей супруги. Но он не унывал, не поддавался и даже при случае строил мать и дочку.

То есть главной в семье, «большухой», конечно, была молодая Зайчиха. Но если Михеев скажет: «Ша!» — значит — ша! Последняя капля, человек доведён до белого каления, и сейчас кому-то прилетит в жбан.

Но сор за пределы избы старались не выносить. Однажды только Зайчиха щеголяла с обширным синяком: в одной из ссор заботливо посоветовала мужу аккуратнее выходить через дверь.

— Это зачем? — насторожился Михеев.

— Косяк рогами заденешь.