Бесплатный фрагмент - Когда падает Варя

Глава 1
Шарфики

Кто-нибудь знает, откуда после сна появляются царапины на теле?

Когда вроде ни с кем не дрался, а на утро просыпаешься с новой царапинкой на плече.

Обычно никто не задумывается о таких пустяках. Ну подумаешь царапина, в самом деле, с кем не бывает. Одной больше, одной меньше. Это как с синяками. Кто вообще их считает?

Наверное, на это и расчет…

Ну — у тех, кто их оставляет. Они хорошо знают, на что люди обращают внимание, а на что нет.

А ещё они любят вспышки. Чем ярче — тем лучше.

Я хорошо помню свою Первую вспышку. Вероятно, у каждого была такая своя.

Щелчок, когда пробудилась искра сознания. Когда почувствовали cебя Собой.

Темным зимним утром я стоял возле деревянного автомобиля. По-моему зеленого, но весьма вероятно, что он мог быть любого доступного цвета. Вокруг бегали маленькие человечки, завернутые в мешковатые пуховички с ног до головы. Они выглядели смешно и нелепо. Посмотрел вниз. Увидел свои ноги. На них огромные валенки, несуразно-бежевые и пушистые, не расчёсанные. А кругом торчал заборик, который облепили затвердевшие сугробы-зубцы.

Увидев на себе точно такой же пуховичок, я быстро смекнул — я один из них — этих маленьких человечков. Тут должно быть сыграл стадный инстинкт — я побежал к ним и начал что-то вытворять. Бегать за ними и от них. Сам не знаю зачем. Весело мне не было. Скорее так было нужно.

Вскоре я познакомился с мальчиком с Большим шарфом. Больше ничего о нем я ни сказать, ни вспомнить не могу. Мы стояли на деревянной машинке цвета облупленного детства и махали руками. Наверное, подражали кому-нибудь. Затем пришла большая женщина и, собрав урожай детей и меня в придачу, увела нас в белый проем с холодным искусственным светом. На этом воспоминание обрывается. Совершенно внезапно.

Кто знает, возможно, в этом виноват тот самый искусственный свет?

Но в любом случае, это было начало — как выстрел. Стартовая точка перед длинной дистанцией и нулевой отсчет. Для меня не было раньше — не было до. Я появился здесь и сейчас из темноты. Яркое пятно, и вот я — пуховичок среди бегающих пуховичков. Можно даже сказать, что я родился в пуховике.

Но если быть откровенным (а откровенным я быть не люблю), то ещё до того, как я вылупился из темноты, случилось ещё кое-что. Цветастое нечто, возникшее из ниоткуда, а закончившееся валенками на ногах и деревянным автомобилем. Вспышка, похожая на сон. Неприятный сон из ниоткуда — прямиком сюда.

В нем я тоже был маленьким человечком. Ребенком. Но находился я не Там. Не на зимней площадке, а в просторной комнате. Было светло и тепло. Кожа на руках, как желток от солнца. Кругом бежевые стены с полками. Пол был мягкий. Ковёр. Ощущал приятную шероховатость, нагретую лупой окна. Я стоял возле больших горшков с растениями, высокими и большими: зелёными Великанами. Цвета огурцов, ну или спелого арбуза. И готов поспорить, в центре возвышалась та самая пальма из детства, которую все видели, и все знают. Она свесила зелёные крылья зонтиком надо мной.

Позади меня бегали маленькие человечки. Да-да, снова они. Повсюду меня преследовали. Проходу не давали. Но я был один. В смысле стоял поодаль в одиночестве. Почему? Ответить на этот вопрос я не могу. Зато помню расположение: дети были сзади, я по центру, пальма впереди возле окна. В руках я держал резиновый мяч. Красный. Да-да, тот самый. Маленький, приятно сжимающийся пальцами, немного шершавый.

Я смотрел сквозь пальму в окно. Проем светился, радуя теплом. На мячике, как капелька, бегал солнечный кружок. Не было ни звука, словно кто-то нажал на кнопку. Человечки весело носились, шевеля ртами, но слов не было слышно. Сейчас бы я назвал происходящее не иначе как причудливое немое кино.

Ощущение тепла и безопасности, как бесконечность. С мячиком. Детский восторг. Восторг от величия пальмы, красоты солнечного прямоугольника впереди, молчаливой жизни позади и вокруг.

Однако, дальше случилось нечто, что выплюнуло меня из солнечной летней комнатки на зимнюю детскую площадку.

В оконном проеме родилась вспышка. Яркая: она затмила солнце — беззвучная, распространялась и расширялась. На нее почти невозможно было смотреть, слишком резким было то отбеливающее свечение. Оно надувалось как-то: не быстро и не медленно.

Я стоял неподвижно — перед окном, смотрел на пальму. Белый свет заполнял комнатку. Полз по стенам, по полу, по ковру. Зелёная пальма выцвела. Человечки перестали бегать. Застыли. Жизнь сзади замерла в белом тумане.

Я понимал, что что-то происходит (что-то очень нехорошее), но не понимал что. И ещё бы. Что я мог понимать? В конце концов, я был маленьким человечком с мячиком в руках среди других маленьких человечков. Не больше и куда уж меньше.

Оконный проем растворился в свете. Горячем и бесшумном, как раскалённый утюг. В этот момент я впервые услышал. Первый звук. Это был крик или плач.

Я больше не видел зелёной пальмы в углу, не видел бежевых стен. Все обелилось, обесцветилось. Стало напоминать акварельный фон. Я посмотрел на свои руки и выронил мячик. Тот стукнулся о пол. С руками было что-то не так. Я помню молчаливый страх и непонимание. Так бывает, когда обжигаешься, но ещё не понимаешь, что обжёгся, и ещё не болит. Я развернул ладони и посмотрел на них. Маленькие пальцы вытянулись над ковром снизу. В белой вспышке я увидел, как рассыпаются и падают на ковер крохотные их ноготки.

Я не кричал или не успел закричать. Молча смотрел на дождик из ногтей.

Комнатка превратилась в белый квадрат. Последнее, что я помню, крик позади и опустевшие пальцы перед глазами. С розовыми окошками от ногтей.

Затем всё пропало. Я. Крики. Мячик. Абсолютно всё растворилось, унеслось. Потемнело.

Но вернемся к самому началу. Черная завеса развеялась, меня выплюнуло наружу. Так я и очутился в нашем мире. В костюме зимней капусты.

С шерстяным Шарфом!

Глава 2
Крышка

Кто же знал, куда приводят шарфики…

Никто и не думал, что все шарфики в конечном счете приведут нас сюда.

Когда такое случается, невольно задумаешься. За что?

Все же так хорошо начиналось, почему же мы оказались здесь. И просыпаемся с царапинками на плечах. А с годами все так плотно завязалось, что порой так хочется от всего этого отвязаться. Но шарфик — это судьба. Ее не развяжешь. И от нее не отвяжешься. Если родился шарфиком, только и остается, что передать шарфик по наследству. Как переходящий гороскоп. И не важно «водолей» ты или «лев», твой знак — это Шарфик.

В который ты вплетен. Из нитей судьбы он и связан.

И вот, завернувшись в шарфик, я выходил из дома еще в полной темноте. Потому что холодно, потому что Университет и потому что зима. Странное время года.

Мне всегда казалось, что солнце зимой опаздывает на работу. Иначе как объяснить этот утренний мрак? Натурально отлынивает. Это виделось мне предательски нечестным. Почему я не могу опоздать (без последствий) на первую пару в 8 утра, а солнце может. И приходит к обеду.

Чем я хуже? Я тоже хочу приходить к обеду, а, может, тогда и не приходить вовсе. Все равно там уже и домой ехать. А зимой ехать холодно. Лучше оставаться дома и считать на сколько минут опаздывает утро.

Например, это утро опаздывало на 40.

Но в выходные дни на опоздание солнца можно закрыть глаза. И шторы. И представить, что еще ночь, а значит, и спать как раз до обеда. А там уже и ленивое солнце как-нибудь на работу выйдет… Этому солнцу все сходит с рук. И почему нам распределили такую безалаберную звезду?

Всегда задавался этим вопросом. И представлял, как звездам торжественно вручают аттестаты: сначала, как водится, ярким отличникам, потом уверенным среднячкам и только в самую последнюю очередь вручили аттестатик и нашему солнцу. А все потому, что и на вручение аттестата оно умудрилось опоздать…

И вот, Главная Звезда распределяет звезды-выпускников по планетам. Отличников, конечно же, на хорошие планеты, среднячков — на среднего качества, ну а к Земле отправили… Солнце. Как знать, может, и Земля была отправлена к людям в наказание за плохие оценки и неуспеваемость. Иначе как объяснить, что ей досталась такая звезда? И мы в придачу.

Но в этом году опаздывало не только солнце. За окном холодный февраль, который даже не задумывался о марте. А стоило бы, всего-то неделя осталась…

Но нет. По утрам темно и холодно — даже февраль в этом году с тройками в зачетной книжке.

Наверное, поэтому март и опаздывал.

О нем просто все забыли.

***

И все-таки зима — странное время года. Обычно люди скрывают друг от друга свои шарфики, но зимой все тайное становится явным. Вот все и щеголяют, связанные в один узел, и даже не стесняются этого. А мой шарфик внезапно потерялся. Я думал, что дотяну до весны, но троешник февраль забыл о ней, и необходимость в шарфике дотянулась до меня раньше.

А еще… раньше я никогда не заказывал себе вещи. Всегда приходил к ним сам. Как к щенкам в их приют-магазин. Сперва гладил их глазами, а уже потом выбирал ту самую кофточку, которую и забирал домой. Но в тот день шел снегопад, и я решил никуда не идти. Так я открыл для себя Интернет-магазины и сделал свой Первый заказ.

Когда вместо шарфика они прислали мне календарь, я не придал этому значения. Ну, подумаешь, ошибка или, может, подменили на складе. С кем не бывает?

Но когда в следующий раз мне пришла крышка от сковородки, я уже задумался…

Наверное, сперва мне еще дали время и отправили календарь.

(Чтобы я мог за ним следить).

А теперь, видно, время у меня вышло, и мне уже крышка.

С черной ручкой.

В третий раз я решил не заказывать. А то мало ли, что еще придет… Так я и остался без шарфика. И меня можно понять. Зачем тебе шарфик, если тебе пришла крышка?

Тут надо сказать, что, когда в твоей жизни случается крышка, она накрывает собой всю твою жизнь. Наверное, крышка случилась со мной даже до шарфика. Но после она стала только тяжелее (ну, или заметнее).

А еще, когда у тебя крышка, то немного завидуешь тем, у кого все-таки шарфик. И искренне желаешь всем им крышки тоже.

Вот я и пожелал Всем Большой Крышки.

Глава 3
Антресоль

Я хорошо помню ту ночь, когда в моей жизни случилась Крышка. Она важно лежала на кухонном столе, а я смотрел на нее. Мы долго так просидели. В какой-то момент мне показалось, что она стала больше. Я задумался. Может ли расти крышка? Разве крышка — это еще не конец. Но она безусловно росла.

Особенно ее черная ручка.

Мне захотелось спрятаться, но потом я вспомнил, что мне вставать в 7 утра и прятаться негде. Чтобы не думать о крышке, я взял с самой верхней полки пыльный пакет с дешевыми жевательными конфетами.

Я думаю, у каждого в жизни встречались такие пакеты. О них забываешь, когда настроение есть, но вспоминаешь, когда крышка. Со вкусом смородины была очень даже ничего. А вот малиновая оказалась так себе. Впрочем, что еще ожидать от малиновой…

Я в лишний раз убедился: есть вещи, которые имеют вкус только когда остаются собой. Скажем, малина вкусная — когда малина. А конфета со вкусом малины не вкусная по той же причине. Потому что она не малина, а конфета. И между нами — между вкусом Малины и вкусом Конфеты с малиной — лучше бы ей оставаться ягодой.

Но выбора нет.

Съев все (даже малиновые) конфеты, я решил поискать еще. А вдруг еще где один тайник от плохого настроения обнаружится.

В поисках настроения я даже нашел какую-то неприкасаемую антресоль, которая, судя по скрипу, забыла, что значит открываться, предпочитая сохранить свое содержимое от внешнего мира, отгородившись от него. Она определенно никого не ждала. Но я искал настроения и открыл ее.

А там пусто. Так пусто бывает только со стеклянными банками. Антресоль напоминала заброшенный внутренний мир, которому пришла крышка даже за закрытыми дверьми. Никакого настроения. Только банки из-под огурцов. С пустотой внутри: законсервированной и спрессованной. Такой, от которой становится не по себе, словно сам на полпути в эту самую банку, из которой нет выхода. Причем настолько нет выхода, что даже пустота не может оттуда выбраться.

Пустоту согревал сумрак. Ну как согревал. Обволакивал. Заботливо каждую баночку, точно пыльный коллекционер поглаживает свою пыльную коллекцию. Почти призрачными тощими пальцами, но с горящими глазами.

Оказавшись между пустотой и крышкой на столе, я закрыл антресоль. Но пустота не закрылась. В этот момент я почувствовал, что устал. Не телом, нет, вовсе нет. Как-то по-другому, когда горчит не в горле, а где-то в пищеводе. Я посмотрел на Крышку и представил, как она накрывает весь земной шар. Медленно, не торопясь, чуть-чуть надавливая на черную Ручку. Мне даже почудилось, что, накрывая землю, Крышка освобождала пустоту сразу из Всех антресолей, выдавливая ее, как зубную пасту из тюбика.

Но настоящая крышка накрывала собой только фантики из-под малиновых конфет. А я по-прежнему оставался на кухне с антресолью и без единого пакетика с настроением. Я задумался. Наверное, и антресоль приключилась со мной гораздо раньше, чем я ее обнаружил. Вероятно, что и весь наш мир — одна антресоль для неудачников и тех, кто плохо учился: со звездой, что опаздывает на работу, со мной, что иногда опаздывает на учебу и Землей, которой достались такое Солнце и такие мы.

Я взял самый невзрачный фантик и, сжав его в кулаке до внутреннего состояния, отпустил на стол. А сам откинулся на стуле и наблюдал, как медленно, словно пасть плотоядного растения, он раскрывался обратно. Казался бесполезно живым.

«А, может, все куда проще, — подумал я. — Наш мир — фантик от конфеты, которую кто-то однажды попробовал, и не понравилось». Наверное, малиновая оказалась… Вот ее и выплюнули, оставив нас без нашей Мировой конфеты. И теперь кто-то пытается верить в нее, кто-то указывает на ее очевидное отсутствие, но факт остается фактом, Малиновая конфета отвратительна на вкус.

И, представив вкус Мира, я испытал отвращение. Подлинное и под кожей. В самом мясе сердца. Мне тоже захотелось чего-нибудь выплюнуть, но во рту, так же как в антресоли, было пусто. Разве что пломбированные зубы вместо стеклянных банок. И в одном отверстие — немного болит. А напротив, в окне, ссорилась какая-та пара. А я удивился. Вставать же в 7 утра! У меня нет энергии даже на то, чтобы подняться со стула, откуда же она у них — энергия на все эти овечьи прыжки и ритуальные взмахи руками.

«Наверное, это аккумуляторный эффект Семейной жизни, — рассудил я. — Она заряжает». Но меня некому заряжать, да и признаться, заряжаться я не спешил. Нащупал языком больное отверстие. Недавно с верхней «пятерки» пломба отвалилась. Случилось это совершенно случайно. Также случайно, как я открыл антресоль. Этому предшествовала еще одна случайность — я купил в магазине сушки. Те самые — с дырочкой по центру и, вернувшись домой, принялся уплетать. В какой-то момент я испытал странное чувство недостаточности. Как будто что-то, что еще совсем недавно было, вдруг перестало быть. Я не сразу понял, откуда оно происходит, и только когда начало болеть, я понял, что сушка победила.

В общем, пустот во мне становилось все больше. Но если подумать, то во мне просто открылась еще одна антресоль. И таких антресолей, маскирующих за собой пустоту, в моей ротовой полости было предостаточно. Что-что, а зубы у меня всегда были не очень.

И вот, наблюдая за соседями, я опять задумался. А потом пришел к выводу, что зубная пломба и антресоль действительно явления одного порядка.

Как антресоль скрывает спрятанную за ней пустоту полок, так и пломба скрывает спрятанную за ней полость. И теперь я опять пересмотрел свое мнение о нашем мире. Да, уже в третий раз за вечер. Наш мир — не одна большая антресоль, а совокупность многих маленьких, скрывающих, что на самом деле за ними ничего нет. В некоторых антресолях еще есть забытые мешочки с воспоминаниями, а в некоторых давно уже все съели и оставили только пустоту. Вот она и томится в теле без дела. И только и хочет, что вырваться на свободу.

Но зачем же мы заточили пустоту? Неужели, чтобы скрыть, что она есть? Но от того, что ее убрали с глаз, она не перестала быть, а главное, не перестала Действовать.

Во всяком случае, я так подумал, что все происходящее в нашем мире можно объяснить действием скрываемой Всеми Пустоты. И заговором Стоматологов. К одному из которых я как раз на днях собирался пойти, чтобы спрятать за пломбой очередную пустую полость.

От этих мыслей зуб только больше разболелся. Я погладил его языком, но тот оказался совсем не ласковым, а с очень нервным каналом. Поэтому я решил больше его не трогать. И просто и тупо смотрел на конфликт. Он развивался как форма жизни. Начинался примитивно, но со временем научился использовать орудия труда. Вот, например, сковорода появилась. Но потом эволюция в окне замедлилась, а затем вовсе остановилась. Видно, сковорода в руке была вершиной развития этого организма, после которой конфликт начал очень быстро деградировать до состояния ровного места, с которого он и начался.

Так что, потеряв к нему всякий интерес, я перестал наблюдать за соседским окном. Вместо этого решил закрыть шторы на собственном, но оказавшись у окна, я увидел тех, кто хорошо учился и не опаздывал на занятия.

Вот кому повезло с распределением!

░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░░☺░░░░░░░░░░

░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░

░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░

░░░░░░░░☺░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░

░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░░☺░░░░░░░░░░░░░░░░

Ярким звездам-отличникам, не привязанным шарфиком к нашему миру. Далеким и свободным в свободной темноте.

Глядя на них, я не мог отделаться от чувства какой-то дистанцирующей неполноценности — когда чем дольше ты смотришь на объект, тем дальше от тебя он становится, и тем бессмысленней тебе кажется существование, в котором этого объекта никогда не будет. Давно я не испытывал такого. Даже не помню, когда в последний раз, зато я хорошо помню Первый. Тогда в 4 классе, я пришел с родителями в Новый магазин игрушек. Его пеструю рекламу крутили по всем каналам, особенно перед, после и между мультиками. Дождавшись повода, и ждать пришлось по-настоящему долго, я смог уговорить родителей отправиться туда. В место, где соединялись Миры. Там я впервые испытал чувство Расстояния. Не математического — нет, а действительного Расстояния. Такого, которое нельзя устранить. Нельзя настолько, что даже пытаться не стоит. А все потому, что это расстояние нельзя измерить. У него только два значения: близко или никогда. Так я смотрел на набор «Лего», который моя семья не могла себе позволить. Прямиком из рекламы, Он возвышался надо мной, как идол. И чем дольше я на него смотрел, тем дальше становилось Расстояние. Я даже почувствовал некое благоговение от его недоступности. Точно смотрел на запретный плод — вещь из другого мира и для других людей (вероятно, тоже из другого мира), которую я не должен был увидеть, но на которую я смог, хоть и краешком глаза, но все-таки посмотреть. Правда, идолом он был только для меня. Вот подошел другой мальчуган и, не проявив никакого уважения к объекту моего почитания, вырвал его с полки, как вырывали языческие изваяния убежденные в Правильной конфете шарфики.

Для того мальчугана Расстояние было совсем другое. Но я не расстроился, на клеточном уровне я понимал, что этот набор «Лего» никогда не предназначался для меня. Между нами всегда был тот второй сорт Расстояния. Поэтому я был рад даже тому, что просто посмотрел на Него.

Но в этот раз все было по-другому.

Наверное, это было уже Расстояние какого-то третьего сорта. Никакого благоговения, скорее неустранимое отвращение к пространству. Пространству полному расстояний и состоящему из них. Ведь очень вероятно, что кому-то там по другую сторону космоса в качестве Солнца досталось не наше желтоватое недоразумение, а одна из тех Серебристых звезд. Я попытался представить тот мир. Мир под такой отличницей-звездой. Наверное, там все антресоли наполнены до отвала, а в центре Мира не малиновая Пустота, а Большая Конфета, наполненная смыслом, которая есть и в которую не нужно верить, чтобы найти хоть-какой смысл в бессмысленности ее поиска. Конфета, между которой и обитателями нет никаких расстояний. Мир, в котором у каждого мальчика есть тот самый набор «Лего». Двумя словами, правильный мир.

Сопоставив все, я решил, что такому пустому месту как это все равно придет крышка. Рано или поздно. Но зачем ждать, откладывая неизбежное Освобождение пустоты?

Конец Света, и больше никаких поисков несуществующих конфет!

— Это мое Последнее Желание! — загадал я отличникам-звездам. — Если не для меня, то хотя бы просто так… ради интереса. Я же не просил первого. Исполните хотя бы Последнее…

И в тот момент я увидел хвост звезды, сорвавшийся с неба.

Быстрый и серебристый, как мимолетная стрела. Из звездного лука.

— Неужели услышали? — удивился я, а затем и обрадовался. — Надо же какое совпадение.

Естественно, я не поверил. Но на мгновение все же дал себе возможность поверить.

Испугался ли я тогда? В момент стрелы. Да нет. Совсем нет. Напротив, я даже разочаровался немного, когда стрела погасла, так и не достигнув моей цели. А я так хотел, чтобы крышка накрыла всех и каждого. Чтобы не осталось никого, кто носит эти злосчастные шарфики.

В некотором смысле я согласен с буддистами. Родиться в этом мире могли только те, кто плохо вел себя в том.

И, судя по всему, я вел себя очень плохо. Верно, в прошлой жизни был тем еще хулиганом. И мне это даже нравится. Хоть где-то я был хулиганом, а не вязаным шарфиком. Не знаю, чего я же мог такого наделать в прошлой жизни, чтобы оказаться здесь, но, вероятно, это того стоило.

Вдруг я испытал на себе пронзительный взгляд и увидел прямо под окном девочку. В большом Шарфе и Большой шапке. На вид лет пяти. Она стояла напротив меня с куском сугроба и, молча, держа его в одной руке, другой рукой крошила его. Я перевел взгляд, но, увидев, как механически сыплются белые крошки, перевел обратно. Она молча смотрела мне в глаза и крошила сугроб. Прямо под валенки. Я даже растерялся. Происходящее без видимой на то причины мне не понравилось, но что я мог с этим сделать. Крикнуть. — Эй, хватит крошить снег? Разве это хоть кого-нибудь остановит? Вон, зимой небо постоянно крошит снег, и тут сколько не говори, не договоришься. А если все-таки договоришься, то получишь в лицо не просто снег, а Мокрый снег, c ветром. В самом деле, лучше не договариваться, чтобы не договориться…

Когда девочка прикончила сугроб, она молча ушла. Так же молча, как и пришла. Я немного подумал, но не смог понять, что же это значило. Возможно, не значило ничего, но видели бы вы Ее глаза. Для нее это Точно что-то Значило.

Я запил воспоминание о девочке стаканом воды. А потом решил, что с меня хватит и плюхнулся в кровать. Но, закрыв глаза, я еще долго видел эти безразличные, совершаемые с одинаковым интервалом движения. То ли бессмысленные, то ли зловеще осмысленные. Как будто она выдирала одно за другим перья белой птице.

А ночью мне приснился сон. Яркий, один из тех, что запоминаются надолго.

Я в центре большого города. Кругом стеклянные небоскребы да цветные баннеры. Я был один, а может, и с кем-то. Но не кто-то привлек мое внимание. Мое внимание привлекло что-то. Я заметил, как где-то на горизонте: там, где превращаются в тень очертания высоких домов, начался звездопад. Множество маленьких огоньков с огромной скоростью неслось вниз. Непрерывным потоком. Я услышал людей. Видно, они тоже заметили этот светящийся град. Какого-то серебристо-голубого цвета. Мне даже показалось, что с неба падали алмазные цветы. Я был очарован, но почему-то встревожен. Слишком уж быстро неслись те далекие огни. И только потом я понял, откуда происходила эта тревога. Звездопад приближался. Огни неслись и падали, разрушая стеклянные стены. И вот последняя звезда прямо в меня.

Я проснулся.

Выглянул в окно, но крышка не случилась.

Единственная крышка лежала у меня на столе.

Глава 4
Экономика между февралем и мартом

Никогда еще я не чистил зубы с большим разочарованием. Чтобы усилить его я посмотрел на календарь. Потом выпил две чашки зеленого чая и, протерев губы, отправился в календарный день. Лифт стучал в шахте. От одной мысли о предстоящей экономике у меня заболел затылок. Я открыл дверь.

А на скамейке внезапно расселось солнце. Широко расставив свои лучи.

Почему-то именно сегодня оно решило не опаздывать и, по ощущениям, встало как-то пораньше. Грубая древесина искрилась и выглядела теплой. Даже заразительно теплой: такой невозможно отказать. Это как отдельный вид хищника — неожиданно соблазнительная скамейка. Если увидел, считай, заражен. Вот и я заразился: мне вдруг захотелось сесть и погреться, чтобы хоть как-то оправдать необходимость дурацкого солнца, но я не стал. По моему опыту, стоит только сесть под солнцем, как оно тут же куда-то отпрашивается.

Да и лекция уже скоро начнется. Так бы я, может, и дал солнцу шанс, но экономика сама себе не наскучит…

Так что, несмотря на солнце, я пошел. Мимо сонных лиц на улицу. Затем на просыпающийся проспект. Где справа туалет — «Льгот нет». Гласила табличка.

— И не удивительно, — что не удивился я. Всё и так ясно.

Все наши льготы достались тому — другому миру, где в них нет никакой необходимости — и не нужно ходить на пары по экономике, чтобы потом всю жизнь экономить деньги. Чтобы купить тот самый набор «Лего», который все равно не купишь. Но будешь копить.

(пока не скопытишься).

В этом смысле у всех Шарфиков одна судьба. А пока кто-то вяжет эти шарфы, кто-то связывается с дурной компанией… Ну а мне просто хотелось, чтобы от меня отвязались, желательно насовсем. Но я совсем неотвязный — ко мне привязывались только больше и больше. И даже льгот не давали.

От одной мысли об экономике у меня опять заболел затылок. В ответ я, не задумываясь, хрустнул шеей, и даже казалось, что прошло. Но оказалось, что от одной мысли затылок может заболеть дважды. Я ускорил шаг.

Впереди на асфальте что-то подрагивало. Я пригляделся. Целлофановый пакет неуверенно раскачивался: то вправо, то влево — все никак не мог определиться куда ему.

Зато я определенно знал, куда мне. Я уверенно следовал маршруту и оказался на перекрестке. Совсем обычном, за исключением одного необычного обстоятельства. По другую сторону дороги толпились люди, да толпились так, что сразу стало понятно — что-то определенно случилось. Без веской на то причины люди так не толпятся. Как тараканы утром, пока не зажжешь свет.

Но в отличие от тараканов люди не думали разбегаться. Я уловил ворчливую речь, обильно струящуюся из места выпирающего скопления. Уловил и понял, что там что-то очень интересное. А у меня есть правило: я такое не пропускаю. Так что я решил взглянуть на источник столь любопытных ругательств и сменил намеченный ранее учебный курс. И тогда, пробравшись через зевающих зевак, я увидел её: выжженную воронку глубиной около трех метров, а диаметром метра в два-три.

Возле кратера копошилась бригада курящих мужичков в испачканных цементом комбинезонах. Неподалеку клубились и полицейские. Кобминезончики о чем-то эмоционально спорили, всматриваясь в пропасть. Обугленные грани воронки, шипя как недовольный кот, пузырились раскаленным асфальтом, а тлеющий грунт испускал вязкий пар. Он, переливаясь в лучах февральского солнца, наполнился вертикальными столбиками, как решето.

Я подошел к ограждённой лентой пропасти и, затыкая нос, обратился к худенькому мужичку в несуразно больших сапогах.

— А в чем дело? Что произошло?

Ошеломленный мужичок, оторопев от внезапного вопроса и неуверенно покашиваясь на опаленную червоточину, прокуренным басом ответил:

— Эээ… понятия не имею…

— Ванёк, кончай трепаться! Работать иди! — грозно посмотрев, окрикнул худенького работника вычурно усатый бригадир, похожий на таракана–аристократа.

Больше на мой вопрос никто не ответил, да я, впрочем, больше и не спрашивал. Рассматривал выжженный асфальт, с удивлением вспоминая вчерашнее желание и хвост на небе.

«Да быть такого не может, — размышлял я. — Звезды не отвечают людям: им нет никакого дела до наших желаний. А даже если и есть, то крышка у них явно не получилась…» — оценил я масштабы крушения. Несерьезно как-то. Не могли что ли постараться получше? Динозавров же как-то смогли… В самом деле.

Совсем разленились.

Даже Последнее желание как следует исполнить не могут.

---

Разочаровавшись в Конце Света, я отправился на другой конец города. Добрался до рощи, протопал по следам мимо сугробов студентов и оказался в Университете, а когда вышел обратно, февраль почему-то вспомнил о Марте.

Словно пара по Экономике началась зимой, а закончилась весной. Впрочем, мне и до этого так казалось. Так что в этом смысле, ничего нового. Интересные пары пролетали парапланами, зато медленные тянулись тяжелыми пароходами, соединяющими берега Времен года.

Солнце, кажется, пыталось наверстать упущенное и отработать все пропущенные часы. А пропустило оно Много. Снег плавился, как сыр, и побежал портить студенческие следы, превращая их в студенческую слякоть.

Даже птицы начались. Также внезапно, как закончились пять месяцев назад.

Их пение всегда напоминало мне стеклянную лупу. Просто солнце по-зимнему греет, но стоит применить птичью лупу, как становится совсем по-весеннему жарко.

Я расстегнул пуховик, чтобы не спечься, как муравей, но все равно пришлось таять вместе с сугробами. Я даже почувствовал с ними некое безвыходное единство. Мы вместе таяли и вместе не могли остановиться. Особенно лоб, он натурально испарялся куда-то. Наверное, туда же куда испарились две недели февраля, пока шла пара по Экономике.

Прокатившись на автобусе, я вышел на неузнаваемой без снежного макияжа остановке. Теперь она напоминала мутную воду в сковородке, когда замачиваешь ее, чтобы размяк приставший жир. Впрочем, очень возможно, что эта грязь под ногами и есть жир. Подкожный жир остановки, у которой от зимнего макияжа забились все поры. И вот, смыв сугробы, она обнаружила пестрое акне.

Повернул от акне во двор, потом через пару замоченных сковородок налево, я вышел прямо на кратер. Возле него уже никто не толпился, разве что рыжие, как шифер, ограждения продолжали смотреть на заполняющуюся снежным жиром дыру.

Не знаю почему, но мне вдруг стало очень интересно. Может быть потому, что с потом вышло пару извилин? Я протер лоб, подошел к полоске и посмотрел вниз.

Да, действительно. Воронка заполнялась водой и тающими хлопьями, как тарелка с кашей. Но меня привлекло не содержимое тарелки. Я никак не мог оторваться от выжженных ее стенок.

Что же могло оставить такое? Неужели действительно Метеорит?

Нет, метеориты к нам в город не залетают. Вовремя опомнился я, то ли выжимая лоб ладонью, то ли наоборот выжимая ладонь об лоб. Тут им абсолютно нечего делать. Они выбирают упасть где-нибудь в Америке. Там лабораторным камням платят больше. Да и теплее в земле лежать…

Тогда я поднял голову и увидел её.

Девушку в коричневой шапке с бубенчиком и без шарфа.

С торчащим из-под шапки красным курносом. Она задумчиво смотрела в пропасть.

Так задумчиво, что я сам еще раз туда посмотрел, но по-прежнему ничего не увидел и посмотрел обратно.

На вид ей было лет 18. В зеленом пуховике. Никто словно не замечал ее, или она никого. Когда не замечаешь, трудно понять, кто кого.

Мимо нее проходили люди, будто ее там и не было. Не сквозь нее, конечно, — не призрака же я видел, в самом деле… Нет, они проходили рядом, но с таким отсутствующим видом, будто отсутствовала не только она, но и они сами.

Наверное, я долго пялился. Она заметила и посмотрела на меня. Очень ясными зелеными глазами. Мне даже почему-то зажмуриться захотелось. Но вместо этого я вежливо кивнул головой и пошел прочь.

А она зачем-то помахала мне рукой.

«Первокурсница, наверное… — подумал я. — Все они сверху вниз в ямы смотрят. Они еще не знают в какую яму попали… И не знают, что в этой яме одна пара может длиться от февраля до марта».

Вернувшись домой, я все еще хотел зажмуриться. Глаза то ли болели, то ли резались. Так бывает, когда посмотришь на сварку, на которую с детства всем запрещали смотреть, но на которую все всё равно хотя бы раз да смотрели.

Глава 5
Крабовые палочки

На самом кончике крана висела последняя капля. Я все ждал, когда она не выдержит и рухнет, но она держалась до последнего. На то она и Последняя капля. Упади она, и что будет дальше? Наверное, капля и сама не хотела этого знать и поэтому вцепилась в носик всеми своими водяными когтями. Я же вцепился в крабовые палочки. С ума от них схожу, какие же они вкусные. Сколько себя помню, мог есть их без остановки, как неутомимый померанский шпиц с ненасытным желудком, куда даже корабль размером с пару по Экономике поместится. Я даже подумал, что, быть может, только одни крабовые палочки и удерживают ту самую Последнюю каплю своей крабовой клешней с глутоматом натрия.

Но нет. Она упала. А у меня закончилась последняя палочка.

Так я встречал первый день Весны, хотя, если честно, первый день Весны случился еще тогда — когда образовалась воронка в асфальте. Температура с тех пор только и делала, что поднималась, как при ОРВИ.

Только если от погоды ОРВИ случается у человека — температура поднимается у него одного, а тут, похоже, от затяжного февраля ОРВИ случился у самой погоды — и температура поднялась у всех. Впрочем, какая разница, что там у погоды, если сегодня выходной, а сессия еще только летом. Так 1 марта раскрылся не только новый лист календаря, но и зеленые почки. И даже цветы.

Некоторые начали волноваться. И эксперты тоже. Но я никак не мог понять, что же в этом плохого? Ну решила себе погода пропустить несколько пар по Экономике и перенестись сразу к маю. Ну и пускай. Хотя, в таком случае, наверное, это все-таки плохо…

От мая до сессии всего один лист календаря.

***

Чтобы не думать о календарях, я вышел на прогулку.

Во мне все больше и больше узнавался померанский шпиц. Но меня можно понять. Весной все мы немного померанские шпицы. Я купил крабовые палочки и мороженное и пошел, чтобы смотреть на что-нибудь, пока я их ем. Телевизионная привычка, но на то она и привычка, что я привык. Я знаю, некоторые утверждают, что от привычек нужно избавляться. Только вот мне моя привычка совсем не мешала.

А если так, тогда зачем мне от нее избавляться? Она ведь тоже привыкла ко мне. И теперь она часть меня. Разве могу я так просто отказаться от своей части?

Как и от мороженого в такую погоду: когда никаких облаков, и мне казалось, что я просвечиваю, как листок бумаги. С одной стороны, это хорошо. Да и с другой тоже. Никогда не понимал людей, которые жалуются, когда ясно. Да и вообще у меня есть проработанное мнение. Когда где-то холодает, я всегда против. А когда теплеет, я всегда за.

Прикончив мороженное, я перешел на Крабовые Палочки. И какие же они… в общем.

Есть вещи, которые имеют вкус только тогда, когда остаются собой. Скажем, малина вкусная — когда она малина. Так вот. Бывают и совершенно обратные ситуации. Полностью противоположные этой самой Малине.

Так, встречаются вещи, которые имеют вкус только тогда, когда они собой не являются.

Например, крабовые палочки. Они вкусные, потому что они палочки, и потому что они не настоящий краб. Я как-то раз пробовал мясо краба, так вот могу ответственно утверждать, что лучше всем крабам иметь вкус крабовой палочки, чем свой собственный. А еще лучше сразу рождаться крабовой палочкой и не морочить людям головы.

Так я и не заметил, как дошел до самого края. Но вовремя остановился, увидев её. Девушку в коричневой шапке с бубенцами и без шарфика, только теперь еще и без шапки. Стояла по другую сторону.

Каштановые волосы. Зеленая кофточка и пепельного цвета штаны. Опять помахала мне рукой. Ей больше заняться нечем?

Я хотел пройти мимо, но она вдруг обратилась. Ко мне?

— Привет, — сказала она, когда я было уже прошел. Я даже пытался сделать тот самый отсутствующий взгляд, но видимо не получилось.

— Привет, — ответил я таким тоном, чтобы она скорее от меня отвязалась.

Но и это не помогло.

— Я пришла! — радостно заявила она. С таким видом, словно я всегда ее ждал, и вот, наконец, это случилось.

Я остановился. «Мне-то какое дело, куда ты там пришла? Я тоже шел, пока ты не пришла и не поделилась со мной этой важной информацией».

— Что тебе от меня надо? — поинтересовался я.

— Как что? Неужели не ясно? Ты мой заказчик, — улыбнулась она.

— Какой заказчик? — удивился я. — Заказчик чего?

«Неужели шарфика, который так и не пришел».

Она моргнула.

— Крышки.

— Чего? — растерялся я.

— Ты ведь загадал свое… как там его… «Последнее Желание». Так вот. Тебе повезло! Твое Желание исполнится! Для этого я здесь, — доложила она. — Я его исполнитель! — она беззаботно улыбнулась. Всеми своими веснушками на выпуклых щеках.

«Нынче первокурсницы совсем с головой не дружат» — подумал я, но это с одной стороны. С другой стороны, откуда она знает?

Как будто в подтверждение моего сомнения она моргнула.

А я посмотрел в ее ярко зеленые глаза, и мне опять захотелось зажмуриться. И, не придумав, что ей ответить, я просто решил пойти.

— Ну мне пора, — вежливо улыбнулся и пошел я.

— Эй-эй, стоп. — опять остановила меня она. — И это все?

— А что еще надо? — уточнил я.

— Ну… сказать что-нибудь.

— Так я и сказал: «Мне пора», — и хотел было пойти снова, но она нахмурилась, и я остановился.

— Нет, так не пойдет, — сказала она. — Я проделала такой путь, а ты…

Она надула веснушки на щеках. — Проявил бы хоть капельку гостеприимства!

— Какого еще гостеприимства?

— Такого.

— Не понимаю.

— А и не надо понимать, просто прояви.

— Не буду я ничего проявлять, — я же не фотограф какой.

Она прищурилась.

— Но это же Я.

— Да при чём здесь ты?

— А при том, что я… же тут совсем одна среди… и вообще… — она вздохнула и посмотрела на небо. — Cкорей бы эта командировка закончилась…

Я посмотрел за ней следом, но кроме неба ничего не увидел и вернулся на нее.

Теперь уже она повторила за мной и уставилась на меня. И получилось, что мы уставились друг на друга. Я все еще не мог смотреть ей в глаза. Наверное, я не выдержал и сощурился, потому что она вдруг переменилась в лице, и, на мгновение задумавшись, сделала такое лицо, будто ее в это же мгновение осенило.

— Точно! Совсем забыла убавить яркость, — протараторила она. — Так ведь лучше?

Теперь я отчетливо увидел радужку.

— Да, так лучше.

Ярко быть не перестало, но зато теперь я мог на нее смотреть.

— Прости… это ну… просто мое первое желание. Считай, что стажировка. Я еще немного неопытная. Так что… — она улыбнулась. — Помоги мне, пожалуйста!

— Помочь? — удивился я. Даже лоб напекло.

— Ну да… пока я не исполню его. Мне ну… нужно некоторое время. Так что придется немного подождать. Но я тебя не подведу, Заказчик! — подмигнула она и вытянула руку. Вероятно, чтобы дать пять.

Но я не взял.

— Ясно, — сказал я, и было действительно ясно. Даже слишком. Небо совсем перестало ходить на пары и только беззаботно светило. Она беззаботно улыбалась.

А я пошел. Совсем молча и без предупреждения. Просто меня с детства учили не разговаривать с сумасшедшими. И пошел демонстративно недовольным, угрюмым шагом, чтобы всем стало понятно, что за мной лучше не идти.

Но она пошла. Натурально увязалась хвостиком. Я обернулся. Она остановилась. Я пошел — она пошла.

«Может, побежать?» — даже подумал я, но, опережая реализацию этой замечательной идеи, она заговорила.

— Это не вежливо.

— Сам знаю, — ответил я.

— Тогда зачем делаешь?

— Затем, чтобы ты поняла.

— Поняла что?

— Что за мной не надо идти.

— Но я же иду.

— Идешь.

— Значит, не поняла.

Она ухмыльнулась.

Я остановился.

— Не понимаю, чего ты хочешь?

— Ничего. — шагнула она. — Зато я знаю, чего хочешь ты.

— Неужели? И чего же? — спросил я.

— Желания.

— Да не хочу я никакого желания! — сказал я таким голосом, каким обычно говорят «брысь!» — Так что иди приставай к кому-нибудь другому…

Она скривилась.

— Вот еще.

Не дожидаясь продолжения, я развернулся и пошел. Она пошла следом.

Вот же привязалась…

И эта «вот же» не планировала отступать. Даже когда я свернул в какой-то богом забытый переулок, она не забыла повернуть следом.

***

— Так. Ладно. Хорошо. — остановился я, когда мы прошли очередной квартал. — Это уже не смешно.

— Совсем, — подтвердила она.

— Но ты все равно продолжаешь?

— Я не продолжаю, я гуляю.

— Гуляешь?

Она кивнула.

— Ты хотела сказать преследуешь меня?

— Нет, я тебя не преследую. Я гуляю за тобой.

«Так вот как теперь это называется…»

— И долго ты собираешься «гулять за мной»?

— Пока не наскучит.

— Класс. — фальшиво улыбнулся я.

Она почесала лоб. — Или пока не погуляем вместе.

— Вместе… — промычал я. — То есть… если я соглашусь, потом ты…

— Да, я, — сказала она.

А я задумался. Даже если она сумасшедшая, то она довольно симпатичная сумасшедшая. А я не врач. А значит, меня абсолютно не должно волновать, что происходит у нее в голове. Особенно если эта голова содержит два зеленых глаза, вокруг которых, как астероиды, крутились симпатичные веснушки.

Сам-то я звезд с неба не хватал. Не то чтобы я искал себе девушку, но вдруг понял, что, может, нашел? Закончил поиски, не начиная. Все-таки всегда можно обратиться к фактам.

Факт 1 — она заговорила со мной.

Факт 2 — после разговора со мной, она все еще говорит со мной.

Сопоставив два вышестоящих факта, я пришел к выводу:

— она точно не человек.

И это даже хорошо. Люди мне никогда не нравились, да и я им, наверное, тоже. Особенно девчонкам. А тут как с неба упала. А, может, это Судьба? Если так, то выходит, что и судьба у меня ненормальная. Но какая есть…

— Ну хорошо, — согласился я.

— Что хорошо? — скривилась она.

— Как что? Ты же сама предложила…

А она пристально посмотрела. — Ты же не веришь, да? Зачем мне гулять с тем, кто мне не верит?

— А гулять за ним, значит, тебе нормально.

— Да, более чем, — моргнула она. — Ну так что, веришь?

— То есть у меня нет выбора?

— Пожалуй, что нет. Ты ведь загадал Желание.

Я вздохнул. Что еще оставалось.

— Ладно… Верю я тебе, верю… — сдался я.

Но не помогло.

— Ты не сказал во что, — продолжала она.

— В твое «Желание»…

— В свое желание, — поправила она.

— Конечно, мое, — я уже понял, что лучше не спорить, а просто подыгрывать. — Теперь пойдем?

— Конечно, — не задумываясь, ответила она. — А куда?

— А туда, — показал я пальцем вперед. — Просто туда, пока куда-нибудь не придем.

— Звучит здорово, — улыбнулась она, и мы пошли туда.

И пошли молча. Несмотря на потепление, ветер был шквалистый. Он задирал ее волосы, которые то и дело закрывали лицо. Я покосился на нее. Увидел только белые зубы и уголок губ. Наверное, она шла с открытым ртом. Улыбалась.

А вот мне было совсем не до этого. Я пытался понять, что я делаю, а главное, зачем. Неужели, симпатичные (пускай даже с придурью) девушки обладают такой властью, что им невозможно отказать.

Предстоящую дорогу нам перешел сухой листочек. Пропрыгал на одном пожелтевшем уголке. «Интересно, что это значит?» — зачем-то подумал я. Все знают, что если дорогу переходит черный кот, то это не к добру. Но что бывает, если дорогу переходит лист, мне никто не объяснил.

— А у вас тут красиво, — сказала она.

Как-то так, между делом.

— Да, наверное… — промычал я, анализируя фразу: «А у вас тут…»

— Наверное? — переспросила она.

— Наверное, — подтвердил я.

Она пристально посмотрела на меня, затем немного нахмурилась и, наконец, перевела взгляд. Стало неловко… Я почесал загривок.

«Блин…»

Но она улыбнулась и пошла дальше, как ни в чем не бывало. Даже ускорилась как-то.

Я поплелся следом. Естественно, молча. Потому что я понятия не имел, о чем говорить. К тому же, я не знал о чем принято говорить с такими людьми или, что важнее, — о чем не принято (чтобы не провоцировать).

— Я тут вообще-то… уже некоторое время… — косо оглянулась она. — Но все не знала, как правильно обратиться, чтобы не испугать. Не караулить же тебя возле дома?

В самом деле.

— Как будто ты знаешь, где мой дом? — ухмыльнулся я.

Она не ответила, вместо этого уселась возле газона. Уставилась на что-то.

Я подошел ближе. Она задумчиво смотрела на какой-то цветок — единственный на весь газон. Но в цветах я не разбирался. И мог с уверенностью сказать только то, что он белый.

— Красивый, — сказала она.

— Немного, — ответил я.

— А, по-моему, очень.

А мне вдруг стало не очень. Стало тоскливо и жалко ее неприятно — взрослая, а ведет себя как ребенок, а я наблюдаю за этим… словно поощряю. Или того хуже. И чтобы отвлечь ее (или себя) от этого тоскливого растения, я произнес:

— Сорви, если нравится.

— Вот еще, — фыркнула она. — Не хочу.

— Ну или хочешь я сорву, — приготовился я лишь бы…

— Да не хочу я…

Я остановился. Она нахмурилась.

И что дальше?

— Пойдем дальше, — предложила она.

Я кивнул.

Но тоскливые растения, наверное, очень заразны. Поэтому шли мы преимущественно молча, лишь иногда отвлекаясь на ее односложное «Красиво». Я только поддакивал — и тоже одним словом. Такой вот односложный у нас не складывался диалог.

Когда ей было красиво, она останавливалась и смотрела. Потом смотрела на меня, словно искала во мне подтверждение, и (не получая его) топала дальше.

И раздражала больше.

А я топал то ли с ней, то ли от нее поскорей — и в таком состоянии ничего красивого не видел. И еще бы: я не мог поверить, что я делаю то, что делаю: подыгрываю ей или самому себе. И подыгрываю ли вовсе? А еще подумал, что лучше погулять с ней поскорее — пока не потемнело, и дурдом еще не закрылся.

— Почему не говоришь? — спросила она, когда молчание затянулось в узел.

— О чем? — спросил я.

— О чем-нибудь, — она покосилась. — Расскажись.

— Не хочу я «рассказываться».

Она демонстративно отвернулась: тоже мне актриса.

Впрочем, и я тот еще актер.

Отвернулся тоже.

А она повернулась. Блин.

«И что это значит?» — запутался я, причем запутался преимущественно глазами. Наверное, поэтому и косился, на нее. Глаза за ней, как на поводке.

Следовали, и я тоже. Все не мог поверить, что иду с такой симпатичной. В смысле вместе. И все так просто — без малейшего затруднения. Как будто я встал с утра только для того, чтобы встретить её. Как в магазин сходить: просто запланированное дело, не более того. Такое же само собой разумеющееся, как непременная пыль в антресоли.

Странное впечатление: с детства я был нерешительный. В школе у меня никогда не было подружек, разве что пытался гулять несколько раз, но тогда все было непросто — шло против воздуха, и его переставало хватать.

Или, может, во мне чего-то не хватало. В общем, общение не завязывалось. А когда я поступил на первый курс, было уже не до этого: первая сессия напрочь отбивает мысли о девушках.

Но теперь я был на третьем, — а значит, уже мысли о сессии отбило напрочь, как и здравый смысл.

Она остановилась.

— Даже жаль немного… — сказала она возле очередного цветка.

— Да нет, совсем не жаль, — сказал я и, посмотрев на нее в профиль, задумался.

Никогда не видел столько веснушек. Наверное, так выглядела бы Весна, если бы была человеком.

Она пожала плечами. На газоне пушились волосики травы.

— Можно задать вопрос? — задал вопрос я.

— Спрашивай что угодно. Ты же мой заказчик.

— Ты же все это придумала, да? — ухмыльнулся я.

— Ничего я не придумала, — серьезно посмотрела она. — То есть не веришь?

— Неа, — честно ответил я.

— А как же… — она начала, но запнулась.

Я вопросительно посмотрел на нее.

— Откуда бы я тогда узнала… про твое «Последнее желание»? — она немного наклонила голову, как бы подчеркивая два последних слова.

— Да как откуда? Угадала просто. Мне кажется, кого не возьми, да вот хоть его, — показал я пальцем на доставщика пиццы. — Посмотри на него. У него такое же. На самом деле всех давно уже все достало, просто продолжают жить по инерции. Просто привычка. Это как есть перед телевизором, вроде бы незачем, но по-другому уже не можешь.

Признаться, на объяснение это не тянуло, но я был уверен, что у этого должно быть разумное объяснение. Как и у всего в этом мире, где разумом можно запломбировать всё что угодно. И я, кажется, нашел такое.

— Хм… — задумалась она. — Может, ты и прав. Но тогда почему меня отправили именно к тебе?

— Не знаю, — промычал я. — Может, потому что… — но тут я сбился.

А вдруг и правда, у нее не все дома, а я увожу ее от дома еще дальше. Сумасшедшая, но не представляет общественной опасности, вот на квартире и живет. Родственники ее на прогулку выпускают, как померанского шпица, только на самовыгуле, ну… чтобы воздухом подышала, а потом забирают обратно. Сейчас спохватятся, а ее уже нет. Потому что со мной.

Я резко остановился. Как столб, если бы столб умел ходить, а потом резко останавливаться. Она сделала еще два шага, потом поняла, что я действительно остановился, и обернулась:

— Уже пришли?

— Нет, то есть да, — процедил я, собирая в голове мысли. — Пришли.

Она растерянно оглядывалась, словно пытаясь понять почему из всех возможных Туда на свете я выбрал именно это. Самый обычный дворик возле самой обычной пятиэтажки. Обязательные голуби на люке справа, кто-то развесил на балконе белье слева.

— Тебя дома не потеряют? — наконец, спросил я единственное, что пришло мне в голову.

— Меня? — удивилась она. — Как же меня потеряют, если я здесь.

Странный аргумент, подумал я.

А она, кажется, поняла, что нужно объяснить. На самом деле мне всегда все нужно объяснять.

— Я не потерялась, я упала, — сказала она.

— Упала? Откуда? — переспросил я.

— Как откуда? — переспросила уже она. — С неба, конечно.

— Конечно. — вздохнул я.

Откуда же еще.

— Долго падала?

А еще я догадался, чем она при этом ударилась.

— Да нет, вообще-то… Совсем быстро, но путь все равно проделала долгий. Знаешь всё дело в расстоянии: чем оно длиннее, тем медленнее становится быстро.

Я улыбнулся.

— Больно было? В смысле падать.

— Падать-то было не больно, а вот приземляться немного, — заметила она. — Но ты не переживай. Звезды почти не чувствуют боли…

Я продолжал изображать столб, а сам все пытался сосчитать количество веснушек на ее правой щеке. У меня на этого было достаточно времени, потому что я молчал.

Значит, звезда…

Ясно.

Приехали.

— Что? — совсем искренне удивилась она своими ясными зелеными глазами.

— Ничего, — совсем неискренне ответил я, чтобы не сойти с ума вслед за ней.

Я окончательно убедился, что совершил чудовищную ошибку, когда увел ее от места выгула. Наверное, в этот момент я выглядел очень плохо. Потому что она подошла ко мне очень близко.

— Ты что передумал? — нахмурилась она и взволнованно посмотрела. — Ты больше не хочешь…

Я снисходительно усмехнулся.

— Крышку?

— Да, — уверенно произнесла она.

Примерно с такой же уверенностью, с какой сумасшедший утверждает, что он — Наполеон. От этого «Да» мне стало стыдно и тоскливее еще сильнее. Бедная девушка, у которой не все дома. Причем она буквально не дома, и ее надо поскорее туда вернуть. А я вместо того, чтобы это сделать, подыгрываю ей в ее совершенно бредовой сцене, где она действительно единственная звезда. А я ее единственный зритель.

Как жаль…

Совсем звезданулась. Такая красивая и такая сумасшедшая. Наверное, это плата за зеленые глаза.

Мы замолчали. Она ждала ответа, а я думал, как бы так невзначай пойти обратно туда, откуда я ее вытащил. И, не придумав предлога, я просто молча развернулся, надеясь, что она автоматически пойдет за мной следом.

И она пошла. Сработало.

— Ты так и не ответил? — напомнила она.

— А? — переспросил я, переключаясь между режимом жалости к себе и режимом жалости к ней.

— Я про твое желание… Ты передумал?

— Нет, — смотрел на нее и точно не мог передумать.

— Правда? — обрадовалась она.

— Конечно — кивнул я. — Конечно…

Я не хотел разрушать легенду, пока мы не вернемся туда, откуда я ее забрал. Там я ее и оставлю. Пускай стоит, пока за ней не придут. В конце концов, если я перестану подыгрывать сейчас, она, чего доброго, еще убежит куда-нибудь и потеряется, а я потом виноват буду. Нет, я должен вернуть ее туда, откуда забрал. Как зонтик.

— Хорошо, — улыбнулась она и задорно зашагала. Только подошвы и подпрыгивали.

— Так… — продолжал подыгрывать я, — если ты здесь, чтобы исполнить мое желание, почему же мы еще… то есть чего же ты медлишь? Сделай это сейчас.

— Не могу, — с досадой произнесла она.

«Ага! — изобличил ее я. — А может, она в себе, просто пытается вывести из себя меня?»

— Так и знал. Выдумала ты все. Врушка!

Тут она остановилась. А я понял, что провалился. Не дотянул легенду до кратера.

— Нет, вовсе не выдумала! Хочешь верь, хочешь нет, я пришла чтобы выполнить твое желание. И я это сделаю! Только так я смогу вернутся обратно. Ясно!?

Я промолчал.

Чокнутая.

Так мы молча дошли до кратера. Там я сказал ей:

— Ну пока.

Она удивилась и почесала свой красноватый курнос.

— Пока… — уныло повторила она. — Так мы что не пойдем Туда.

— Мы уже пришли. — ответил я.

Ответил и ушел.

Я надеялся, что она не пойдет за мной следом.

И сработало. Она не пошла.

***

Весь день температура за окном только и делала, что росла, лишь к вечеру немного остыла. Я даже смог простить себя. То есть почти простить. Я только и надеялся, что она вернулась домой и не забыла выпить свои таблетки. А у меня таблеток не было, поэтому я не забыл выпить две кружки чая.

Небо до самого сна оставалось предательски ясным. А ночью я проснулся от хлопка. Сперва я подумал, что где-то забивают сваю, но потом я вспомнил, что ночь, и что сваи ночью никто не забивает. А потом я услышал гудящий свист, словно кто-то дует в огромную трубу, выдувая весь объем своих легких. И все встало на свои места: сваи под воздушный замок забивал ветер. И ему все равно день или ночь. На него административный протокол за работы в ночное время не составишь.

Я решил посмотреть, как продвигается это строительство. Подошел к окну. Там жалобно гнулись деревья. Прямо как деревянные линейки на школьных партах, когда их совсем не прямо используют для метания стирательных резинок. Я смотрел на эти несчастные создания, и мне казалось, что они вот-вот да и треснут посередине, но они каждый раз выпрямлялись. Раздался очередной хлопок. Точно стена спрессованного воздуха врезается в какой-то объект. А после, за ним, за этим хлопком, тянется завывающий хвост. Он как будто догонял опередивший его удар. Как догоняющий оруженосец бежит за рыцарем, который вырвался вперед, но врезался в дерево, запустив таким образом очередную стирательную резинку.

И очередной хлопок.

Напротив, у магазина сорвало букву. Зрение у меня хорошее, и я отчетливо видел осиротевшее название, потерявшее то, что делало его осмысленным. То, что оправдывало его существование и использование. И вот, потеряв всего одну букву, это слово потеряло и свой смысл и цель, и перестало быть даже самим собой — словом. Теперь это недоразумение –всего лишь набор оставшихся букв, которые тоже: могут упасть в любой момент. И все же пока остаются эти буквы, еще остается то, что когда-то было словом. Упади они все, и всё — не останется ничего. Ни слова, ни того, что им когда-то было. Я задумался. Если ветер, выдув всего лишь одну букву, способен лишить смысла целое существование, может, так уже и случилось? Со мной. Когда-то я имел смысл, и меня можно было прочитать: использовать как заголовок, ну или, на худой конец, как последнее слово. А теперь… даже непонятно частью какого слова я был, и был ли вовсе. Впрочем, я посмотрел на календарь и на крышку и подумал, что какое бы слово не потеряло букву, все равно рано или поздно ветер сдует их все.

Глава 6
Звездец

Утро я начал, как водится, с проверки Крышки. Но за окном опять солнечная корочка. Небо чистое и какое-то совсем высокое и широкое. Ни одного облака, только голубая рябь, что почему-то казалась немного шершавой. Так и захотелось провести по шершавому небу пальцем. Должно быть, оно, как наждачная бумага. Наощупь, теплая или даже горячая. Одним словом не передать, да и предложением тоже.

Не складывается. Смысл потерян еще до того, как от порыва ветра потерялись буквы.

Или, может, этот смысл просто не хочет быть в них заключен? Вот и остается небо бессмысленно шершавым на вид, но абсолютно неизвестным на ощупь.

Пока я пил кофе, я снова задумался о нашей планете-двоечнице для двоечников прошлой жизни. Интересно, что такого могла наделать в прошлой жизни вооон та сгорбившаяся бабулька, что одиноко кормила голубей? Неужели она заслужила это? Но кофе закончилось, а планета нет.

Поэтому, допив остатки вчерашнего чая, я решил выйти на улицу. Второй выходной день как никак — повод. Так и решил. И вышел во двор.

На скамейке сидела Звезда.

В футболке и шортах.

— Привет, — сказала Звезда.

Я промолчал. Потом подумал, что это слишком и сказал:

— Привет.

— Я решила тебя здесь подождать, — объяснила она, поправляя каштановые волосы.

— Но как ты узнала, где я живу? — спросил я.

— Как откуда? Ты же заказчик. Я должна знать твой адрес.

Опять она за свое…

Я сморщился, словно пошел дождь. Но стало только светлее.

— Тебе это… заняться нечем? — спросил у нее я.

— На самом деле да, совсем нечем, — ответила она. — Точнее я Абсолютно не знаю, чем себя занять. Вот я и пришла, чтобы ты что-нибудь посоветовал.

— Я советую тебе вернуться домой, пока ничего плохого не случилось, — вежливо ответил я.

— Значит… не веришь, — промычала под нос она.

И у нее это получилась так задумчиво, что даже я задумался и почему-то засомневался.

— Хорошо, — сказала она. — Я тебе докажу.

— Как? — спросил я.

— Очень просто.

— Просто?

— Да. — она встала со скамейки и тремя легкими шагами добралась до меня. Встала так близко, что я сравнил наш рост. Чуть ниже меня. Для девушки даже высокая. Метр семьдесят, наверное. Кожа на руках светлая, как бумага, на лице немного потемнее. Как выцветший картон. И на нем два глаза. Зеленых, как и вчера.

— Видишь? — спросила она.

— Вижу что?

— Их? — она коснулась пальцами веснушек лица.

— Ну вижу и что? — хмыкнул я.

— Знаешь, что это?

И правда, что же это может быть.

— Веснушки, — ответил я.

— А вот и не веснушки, — возразила она. — Это звездная карта! Карта моей Галактики!

— Что? — открыл рот я.

— Ни что, а карта, — поправила она. — Одна из этих веснушек — я сама, представляешь?

— Не представляю, — улыбнулся я.

— Ты сам посуди, — продолжила она, точно не услышала меня. — Как же мне потом найти дорогу домой без карты. В таком деле карта нужна. Чем не доказательство?

— Действительно, — еще раз снисходительно улыбнулся я.

А та сквасила мину.

— И все-таки ты чудак? Какие тебе еще нужны доказательства? Я ему всю карту открыла, а он… мог бы хотя бы спасибо сказать… — надула веснушки она и, как мне показалось, одна веснушка и правда немного отличалась от остальных.

— Спасибо за что? — поинтересовался я.

— За то, что я делаю.

— Так ты же еще ничего не сделала… — справедливо заметил я. — Пока не сделаешь — не дождешься от меня никакой благодарности. Сначала Конец Света, потом спасибо. Я же тебе не банк, чтобы давать Спасибо в кредит.

— Хм… наверное, ты прав, — промычала она и почесала свой курнос. — Но ты мог бы… не знаю. Мне очень скучно, правда… — она свесила голову и даже как-то уменьшилась.

— Не знал, что звезды умеют скучать.

— Еще как умеют, когда скучно.

Что же, по крайней мере, это звучало логично.

Мимо проехала черная машина. Она проскользила мимо зеленых кустов и ржавого велосипеда, как тяжелая косатка.

— Врешь ты все!

— А вот и не вру!

— Врешь!

— А вот и нет!

Тут краем глаза я заметил, как на дорогу выбежал мальчик в желтой футболке. Выбежал так быстро, как только одни дети умеют бросаться под колеса. И я сразу все понял. Даже испугаться не успел. Казалось, что я вижу кадр из будущего, которое еще не случилось, но которое случится вот-вот, стоит только разрешить себе сменить кадр. Но я так не хотел разрешать. Оттого, наверное, эти две секунды застыли в блеске косатки, как короткометражный фильм. Но вот пора уже и сменить кадр. Если я не нажму, нажмет кто-то другой. Я что-то крикнул и потом в ужасе зажмурился.

Раздался густой стон резины, потом какой-то странный удар, а следом наступила совершенно неземная тишина.

Кадр сменился, но я боялся на него посмотреть. Осторожно приоткрыл глаза и увидел.

Как черная машина висела в воздухе, а вместе с ней и ржавый велосипед, стоявший напротив. Точно два металлических насекомых они парили, постепенно, как бабочки на цветок, опускаясь обратно на асфальт.

Мальчик посмотрел немного да побежал дальше по своим делам. Казалось, что произошедшее его вовсе не удивило. Из двери косатки вывалилась какая-то средних лет тетенька, которая, посмотрев, как убегает от смерти мальчик в желтой футболке, кажется, так обрадовалась, что забыла о том, что совсем недавно была бабочкой. Села обратно в косатку и поплыла дальше в поисках новой жертвы. Двор продолжил существовать так, как существовал минуту назад. Время двинулось вперед, вот только я остался.

В отличие от двора, который продолжил существовать вперед, я остался существовать на месте. Том самом месте, когда взлетел автомобиль.

— Но как? — спросил вслух я.

— Магнитное поле.

— А?

— Звезды имеют магнитное поле, — произнес скучающий голос.

— Причем тут звезды? — удивился я, а потом посмотрел на нее.

Веснушки и ярко зеленые глаза. Не может быть.

— Это сделала ты?

Она зевнула. — Ну да.

Как в порядке вещей.

— Так… значит… ты…

— Да, значит. — сказала она. — Я.

***

— А почему ты сразу не сказала?

— Говорила.

— Нет, не говорила.

Она задумалась. — Говорила. Просто ты не верил и поэтому не слушал.

Теперь я задумался. Наверное, и правда говорила. Но почему-то расслышал как следует только сейчас — как только приземлился автомобиль. Наверное, летающие машины улучшают слух.

— Ладно, сдаюсь, — сдался я. — Говорила.

— Ну вот. Так уже лучше, — улыбнулась она, переплетая хвостик.

Глава 7
«Звезда»

А еще вчера я думал, что она звезданулась…

Это даже странно. Будто одно и то же обстоятельство перестало быть одним тем же и стало противоположными двумя.

Но ведь с ее точки зрения ничего не изменилось. Она, как вчера считала себя звездой, так и сегодня считает. Все то же самое. За одним единственным отличием — вчера ее звездой не считал я. Но для меня эти «вчера» и «сейчас» расположились непостижимо далекими точками зрения: хотя «вчера» было всего лишь вчера, а «сейчас» всего-то cегодня. Наверное, точка зрения — это тоже своего рода расстояние — вот я и не смог ее услышать. Собственное отношение к чужому определенно влияет на слух.

— Знаешь… — начал я, осознав с кем и почему говорю (видно летающие машины заодно и соображать лучше помогают). — Если ты… ну это в самом деле здесь для того, чтобы…

— Чтобы. — утвердительно кивнула она.

— Когда? — спросил я.

— Точно не знаю… — промычала она. — нууу вообще мне дали 30 дней…

— То есть через 30 дней ты бабах?

— Нет, это ты Бабах, — ответила она. — А я просто снова стану звездой.

— А отменить желание никак нельзя?

— Нет. Я же уже здесь.

Я почесал макушку.

— И что ты собираешься делать?

— В смысле?

— Ну этот месяц до конца света?

— Какой вздор. Никакого конца света не будет. Свет останется. Это будет конец людей, — равнодушно поправила она.

— Называй так, как тебе нравится, но все же… чем собираешься заниматься до того, как уничтожишь наше племя?

— Ну я… Я даже не знаю… На самом деле, — она покосилась на небо, — мне даже инструкций никаких не дали… а могли бы! — повысила она голос.

Совсем немного, но достаточно, чтобы я заметил. Что она только притворяется «миленькой»: овальные щеки туго напряглись. В каждой ее веснушке расцвело выпуклое раздражение. А приветливое лицо наполнилось живыми морщинками.

— Тогда. Может, проведем мой последний и твой первый месяц на Земле с пользой? — воспользовавшись этой уязвимостью, предложил я.

— Это еще с какой такой пользой? — удивилась неприветливая она, посмотрев неприкрыто Звездными глазами. В них я впервые увидел нечеловеческий свет. Яркий настолько, что даже знакомый. Глубокий, но не страшный, скорее неотвратимый. Словно поезд, что несется на меня. Абсолютно беззлобно, даже безразлично. Поезд не виноват, что я стою на рельсах. Он просто несется, но я не могу с них сойти. Так выглядела Судьба. И она выглядела как очередная вспышка. И теперь мне казалось, что вся моя жизнь — это промежуток между Первой вспышкой и глазами напротив.

— Нууу… например, на свидание сходим… — промычал я. Терять-то мне было уже нечего.

Скоро конец, так что стоит чего-нибудь начать.

— Почему бы и нет, — словно опомнившись, она смягчилась. — В конце концов, мне так скучно здесь и тесно… в этом, — она сморщилась, дернув себя за бумажного цвета кожу, — теле. Это так противно. Быть в… быть ограниченной чем-то.

— Не знаю. Выходит, я всегда был ограниченным, — ухмыльнулся я. — Но я тебя понимаю, мне тоже не нравится быть человеком. Чем больше живу, тем больше не нравится. В этом мы с тобой сходимся.

— Мы с тобой? Брось. А, впрочем… ладно. Все равно, мне нечем себя занять.

— Ну и вот. Займи себя мной, — заявил я.

Она пристально посмотрела. Все ее веснушки выдавали остаточное раздражение.

— Почему ты этого хочешь? Гормоны? Биологическая потребность? — проницательно уставилась на меня она.

Наверное, все вместе подумал я. Но не сказал. А еще я заметил — в самом деле, больше никакой милой девочки — кусачая какая-то. Но, с учетом всех обстоятельств, и такая сгодится. Главное, что симпатичная, а характер можно и потерпеть месяцок. А там уже и все равно Бабах. Я даже вспомнил о своем детском шарфике.

— Значит, все-таки гормоны? — напомнила о вопросе она.

— И да и нет, — наконец, ответил я. И решил ответить честно. — Просто в этом мире ты особенная. И это не преувеличение и не комплимент. Знаешь… я устал от обычных людей. Надоели. С ними… в общем, ты не одна из них.

— Девушки нет?

— Нет, — покачал головой я.

Она ухмыльнулась. — Интересно. Интересные вы все-таки, — теперь уже мягко сказала она. — Ладно, будет тебе свидание. В конце концов, тебе не долго осталось. Считай — это частью желания… ну или дополнительным бонусом. Да и потом, мне ведь тоже не помешает поддержка… Ты поддержишь меня в начале, я поддержу тебя в конце.

Глава 8
Нормальные птицы

Мы договорились сходить в кино. Завтра. Там шел какой-то приключенческий боевик. Не на мелодраму же ее тащить, подумал я. Она согласилась.

Когда мы разошлись, я задумчиво шел, пока совершенно внезапно не оказался дома. Там и остался. А на улице повторился вчерашний погодный сценарий. Днем ясно и не единого облачка, а к вечеру открыли заслон, и начал дуть ветер. Накопивший силы, демонстративно громкий.

Я анализировал обстоятельство своей скорой смерти. Точнее Всеобщей скорой смерти. Которая уже неслась к нам по моему звонку. Прямо как скорая помощь, только наоборот. Когда скорая помощь спешит, чтобы не допустить смерть, скорая смерть падает с неба, чтобы не допустить, чтобы ее не допустили. А еще в отличие от скорой помощи скорая смерть довольно симпатичная. Даже слишком. С глазами Судьбы и курносым носом. Со звездной картой на щеках.

И все-таки дома не сиделось. Наверное, это нормально волноваться перед свиданием со смертью. Даже если она симпатичная, а оно только завтра. Я вышел из дома в 18 часов, чтобы купить баночку. И сразу понял, что погода — одна из этих — противников спиртного. Потому что она всячески пыталась мне помещать. Дула в лицо, брызгала лужами.

Когда я подошел к дороге, ветер выдул из кузова грузовика какую-то клеенку. Затем оттуда медленно вспорхнул целлофан и, расправившись, тоскливо завис в воздухе, как платье призрачной невесты. Оно задумчиво следовало вдоль проезжей части, а за ним белые мусорные пакеты: все кружились в убывающем вальсе, следуя за материнским челноком.

Определившись, призрачная невеста чуть было не бросилась на лобовое стекло автомобиля, ехавшего по встречке. Тот тут же ударил по тормозам. Я напрягся, но пронесло, платье упало ему под колеса. Подняв голову, я увидел птицу, что летела на месте. Ветер невидимой волной давил ей на грудь, а она, расправив крылья, зависла, и ни вперед, ни назад. Другие птицы летали как нормальные птицы, а она парила на одном месте, как серфингист, поймав свою волну. Я даже восхитился. Когда все остальные птицы суетились как ошпаренные и громко кричали, она просто ловила порыв, толкаясь в ветер; когда же ветер сбивал ее с курса, она возвращалась обратно и продолжала покорять воздушную волну. Совсем ненормальная птица. И самая свободная из них.

Но я перешел дорогу, и птица скрылась. Я все еще смотрел, пытаясь ее отыскать. Но небо очень быстрое: опередило. Как будто куда-то опаздывало или пыталось от кого-то сбежать. Подул ветер, и в меня начала стрелять вода. Когда порыв в лицо, ветер натягивал поверхность встречных луж, как тетиву, а затем метал в меня водяные стрелы. Они неслись на меня вместе с ветром, достигая своей мокрой цели. Оставляли за собой хвост, как маленький катер. Только сейчас я понял, что у воды есть сопротивление. Она каждый раз сталкивалась с порывом и стеной защищала свое гладкое состояние, но ветер побеждал ее и уносил стену вперед, прямо на мои кроссовки и джинсы. Оставлял только беспомощный хвост из проигравшей ряби, что обратно растворялась в гладкой поверхности у самого края.

Я зашел в магазин.

В магазине суетились люди. Прямо как те нормальные птицы на небе. Большинство промокшие. Кто-то протирал грязь с колен. Поскользнулся, наверное.

Купив себе две баночки, я возвращался. Теперь я шел вместе с ветром, а не против него. И стрелы на лужах теперь неслись вместе со мной, а не в. Мы совершенно внезапно стали союзниками. Я перешел на их сторону и теперь вместе с лужами шел на встречных людей. В какой-то мере я и сам стал стрелой, подгоняемой ветром.

Я определенно шел под парусом.

Придя домой, я выпил две баночки и, посмотрев Любимый фильм, лег спать. Но после Любимого фильма так трудно уснуть…

Я лежал, закрыв глаза. Через некоторое время я начал думать, как бывает, когда начинаешь думать перед сном. И задумался настолько, что совсем забыл, где я. В рассеянной мягкости я потерял свое время и положение в пространстве. Перестал понимать на диване я или на кровати, а если на кровати, то головой к изголовью или наоборот. Единственное в чем я был уверен, что лежу на животе, уткнувшись лицом в одеяло и обнимая правой рукой подушку. Чтобы проверить, где я, я открыл глаза. Не сразу, но сообразил. На кровати. Головой к изголовью. Все как обычно. Перевернувшись на бок, я немного успокоился и продолжил засыпать. Ведь все-таки тревожно спать, когда не знаешь где ты.

Снов мне не снилось.

***

Проснувшись утром, я включил телевизор. Не ради телевизора, а ради того, чтобы кто-то говорил, пока я готовлю кофе.

— Циклон, — говорил телевизор. Так он объяснял странное тепло днем и сильный ветер вечером. Я закончил варить кофе и разливал его по двум кружкам. Всегда готовил на две, чтобы наверняка. Только две кружки способны на такое. Первая кружка едва вставляла ключ в скважину, образовавшуюся после сна, и чуть-чуть нажимала на Утро. Вторая же уже не церемонилась и вовсю прокручивала ключ, запуская во мне бодрящий процесс. Я уселся за столом и тупо уставился. Так тупо смотрят только утром. Пил кофе, наблюдая как раскачиваются школьные линейки-деревья. Не за окном, а прямо внутри квартиры. На стене напротив. Под деревьями раскачивались курсы валют и какая-та абсолютно непонятная ерунда. Вероятно, созданная для тех, кто не прогуливал пары по Экономике.

Пускай они и смотрят — подумал я и выключил телевизор. Не придумаешь более глупого занятия утром, чем следить за какими-то там циферками.

На второй кружке кофе я задумался о Циклоне, но так и не смог понять, что это значит. Поэтому, решив не анализировать, я посмотрел на закрытую антресоль, помылся и пошел на Свидание. Мне никогда не нравилось это слово. Не знаю почему. Возможно, потому что в моей жизни было не так много свиданий. А они, наверное, как тот самый продукт, что сперва нужно распробовать, чтобы понять вкус. Впрочем, сколько я не пробовал оливки, на свидание с ними я бы точно не пошел.

— Привет, заказчик! — помахала она рукой.

— Привет, — помахал в ответ я.

Так как это наше Первое свидание, я объективно оценил обстоятельства. На мне джинсы и самая новая футболка. На ней джинсы и светло-бежевая кофточка. На ногах два коричневых ботинка. Мы встретились возле кратера. Я подошел и посмотрел на нее. Она посмотрела в ответ. Вежливо улыбнулась.

— Знаешь, ты можешь не притворяться… — сказал я.

— Притворяться? — переспросила она, соорудив неискренне непонимающее лицо.

— Ну вот эти все улыбки странные натягивать… ты же на самом деле не хочешь улыбаться. Ты ведь это для меня все делаешь, так?

Она задумалась и потом вздохнула. — Так.

Я промолчал. Всегда замечал такие вещи.

— Но ты же как никак заказчик… — промычала она.

— Ну тогда, как заказчик, прошу тебя не улыбаться, когда не хочется. Мне от таких улыбок не по себе становится…

— Правда? — даже обрадовалась она.

— Правда, — ответил я. — Можешь вести себя как хочешь. Мне все равно крышка. Тут уже не до вежливости.

— А знаешь что… Думаю, ты прав, — задумчиво кивнула она.

И вдруг помрачнела. — А я думала, что людям нравятся улыбки…

— Нравятся, — перебил я. — Но только когда человек хочет улыбаться. А когда человек улыбается и не хочет, то получается, как у тебя.

— Но я не человек, — заметила она и перестала притворяться.

Мы молча шли вдоль зеленеющей улицы: воспаленно-весенней, подрастающей. Молодую зелень нарывало, она неухоженно торчала, как бросающиеся в глаза усики-волоски. Сильно каркали вороны. Одна пролетела прямо перед моим носом.

— А как у меня получается? — спросила она.

— Что получается? — не понял я.

— Ну улыбаться, когда я не хочу этого делать. Когда притворяюсь.

— Плохо, — сказал я.

Она опять замолчала. Мы шли, а мимо опять пролетела жирная ворона.

— Улыбнись, — вдруг приказала она.

— Что? — так и сказал я. — С какой это стати и зачем?

— Я хочу увидеть, как ты улыбаешься.

— Ну уж нет, — отказался я. — Не буду я тебе улыбаться.

— Это еще почему? — спросила она.

— Потому что не хочу. Это во-первых. А во-вторых, у меня плохая улыбка. Сколько себя помню, никогда не нравилась…

— Выходит, что ты всегда притворяешься?

Я почесал лоб.

Она молча кивнула и ничего не сказала.

Мимо пролетела очередная ворона. На этот раз совсем близко. Я смог разглядеть ее черные перья.

— Красивая, — сказала она.

— Чуть не врезалась, — заметил я.

— Но ведь не врезалась же.

— Не врезалась.

— Значит, красивая, — заключила она.

Я промолчал.

— Как думаешь, а они тоже притворяются?

— Не знаю, — ответил я. — Вряд ли. Как бы они тогда летали, если бы притворялись, что летят.

Мимо пронеслось еще две вороны. Размером с собаку, они как два дельфина вынырнули из мусорного ведра справа и нырнули в тень под козырьком слева. Там копошилось еще несколько, шурша пачками от чипсов и фантиками от конфет. Одна из пачек вывернулась наизнанку, как потроха, и в фольге заиграли жирные блики солнца.

— Все еще красиво? — поинтересовался я, глядя как ворона катает по асфальту хрустящий пакет из-под «Нашей картошки».

Она пожала плечами. — Мне нравится.

— Тебя так послушай, тебе все красиво и все нравится…

— Нет, не все.

— Правда? Есть что-то, что тебе не нравится?

— Да, — сказала она. — Мне не нравишься ты.

Я остановился. Не то чтобы мне стало обидно, просто такого прямого признания я не ожидал.

— Ты сам просил не притворяться, разве нет? — равнодушно сказала она.

— Ну вообще то да, но…

— Ну вот я больше и не притворяюсь. Не хочу я плохо улыбаться.

— Но тогда почему согласилась пойти со мной в кино? — растерялся я.

— А причем тут кино? — удивилась она. — Неужели обязательно нравиться, чтобы идти в кино?

— Я думаю да, — сухо, как голая ветка рядом, ответил я.

Она сморщилась. — Ты всегда такой?

— Какой?

— Ску-учный, — разочарованно пропела она и быстро зашагала вперед.

Но она же не знает дорогу. Я хотел было остановить ее, но она схватила меня за руку и потащила за собой.

— Эй, ты чего? — удивился я. От неожиданности я чуть не вырвал руку обратно, но вовремя остановился. Кто вообще вырывает руки в такой ситуации? А еще я был вовсе и не против: тёплая, как горячий песок, в меру мягкая, с горочкой под большим пальцем. Очень приятная рука.

И все-таки я очень заметно дернулся. Но ее, похоже, это не смутило.

— А что? — покосилась она. — Мы же в кино идем. А я видела, как люди в кино ходят.

— Как?

— За руки.

Я решил не спорить. Кивнул. В кино же идем.

— А почему ты… ну загадал это свое желание? — вдруг спросила она, когда мы стояли в ожидании зеленого человечка перед пешеходным переходом.

— Не знаю, — ответил я. — Наверное, просто достало всё.

— А это как? — поинтересовалась она. — Когда достает Всё?

Я попытался сформулировать, но человечек поменял окрас, и я не смог.

Кажется, я поменял окрас тоже.

— Это нельзя объяснить, так чтобы стало понятно. А вот когда случится, сразу поймешь.

— Пойму? — переспросила она.

— Да. Сразу.

— И все-таки… На что это похоже?

— Нууу… — задумался я, какой бы такой понятный для нее пример привести. А потом вспомнил ту внезапную ворону. — Это когда тебе больше не красиво. Вообще. Ни чуточку.

— Больше не красиво… — задумчиво промычала она, когда мы перешли на другую сторону. — Тогда, кажется, я начинаю понимать.

Она случайно коснулась пальцами ребра моей ладони. Получилось неуклюже нежно. Я немного смутился, а она вдруг небрежно выхватила руку.

— А знаешь что… — остановилась она. — А не пойдем в кино!

— Это почему? — удивился я, все еще чувствуя отсутствие ладони и пальца. Очень выпирающее отсутствие. Неужели я так быстро привыкаю?

— Не хочу я больше с тобой за руку идти.

Я промолчал.

Она нахмурилась.

— Но ведь вовсе не обязательно идти в кино за руку, — попытался возразить я. — Обычно всё как раз наоборот. На первое кино ходят не за руку, а чтобы ходить за руку. В смысле потом. Так это работает… ну кинотеатр. Туда люди ходят каждый сам по себе, а обратно уже за руки.

— То есть в кино ходят для того, чтобы получить руки? — спросила она.

— Ну… в каком-то смысле, — ответил я.

— Странные вы, у вас же свои руки есть, зачем вам чужие?

— Не знаю… Я думаю, людям просто нравится чужое больше, чем свое.

— Хм… значит, люди ходят в кино, чтобы получить чужое?

Я понял, что запутался. Она продолжала.

— А есть такие места, куда ходят не за руки и не для того, чтобы их получить?

— Есть, — не думая, ответил я. И понял, что от этого слова действительно захотел есть.

— И какие?

— Ну… кафе, например…

— А зачем тогда ходить в кафе?

— Чтобы поесть.

— И можно не за руки?

— Можно не за руки. Но они тебе все равно пригодятся.

— Зачем?

— Чтобы есть, — ответил я. И подумал, что чертовски остроумен. Но вряд ли она подумала также. Посмотрел на ее лицо. Нет, она точно так не подумала.

— Ну, тогда веди, — безразлично сказала она.

***

Так мы пошли в кино, а пришли в кафе.

Не самое дорогое, но уютное. С длиннющей столешницей возле окна. Если не смотреть по сторонам, может показаться, что она никогда не закончится. Я предпочитал не смотреть.

Мы заказали два кофе и два чизкейка: я посоветовал.

Попробовав чизкейк, она улыбнулась. — Вкусно, — сказала она.

Я попробовал чизкейк: ничего особенного. — Вкусно. — сказал я.

Ее звездная карта немного покраснела. Веснушек на ней поприбавилось. Она жадно набросилась на тортик.

— Выходит, не так уж и плохо быть человеком, да? — с набитым ртом пробубнила она. Мягкие крошки посыпались на стол.

— А что звезды не едят? — спросил у нее я, наблюдая, как она сражается с содержимым рта, которое не помещается внутри.

— Нет, — чавкнула она. — У нас же внутри, ядро, считай, ядерный реактор. Он и поддерживает наше горение.

Снова чавкнула. А потом пристально на меня уставилась. — И что, если я буду много есть, я потолстею?

— Ну да…

— Беее, нет, — сморщилась она, чуть отодвинув тарелку. — Но как вы сдерживаетесь?

И правда, как?

— А ты кстати… — начал я.

— У меня, кстати, имя есть, — точно самой себе прошипела она.

— Серьезно? Какое?

— Угадай.

— Даже не знаю… Х358? — ухмыльнулся я (никогда не задумывался, как называются звезды).

Она почесала нос, потом поправила волосы и, наконец, снова почесала нос.

И что это значит?

— Так я угадал? — напомнил о своем предположении я.

Она ухмыльнулась.

— Дурак ты… — шикнула она и принялась за кофе. Я было принялся тоже, да стало так интересно, что пить кофе стало неинтересно.

— Тогда как? Как тебя зовут?

— Ты все равно не поймешь, — сделала глоток она, но пенка осталась на губах.

— У тебя это… — заметил я и показал пальцем.

Она сначала растерялась, потом сообразила и, резко схватив салфетку, протерла с губ остатки бананового латте. Потом уставилась в бесконечную столешницу. Деревянный рисунок на ней напоминал вихри.

— Неужели у тебя такое сложное имя? — после долгого глотка спросил я.

— Да нет, не то чтобы… — почесала она свой нос. — Просто… ты его не поймешь.

— Это почему? — удивился я.

Еще не было случая, чтобы я не понял чье-то имя. Ну да. Бывали случаи… но со второго-то раза я всегда понимал.

— Потому что ты человек.

Это прозвучало как диагноз.

— И что?

— И то. Люди не понимают.

Во всяком случае, я точно. Поэтому промолчал.