Темнота опустилась на город. Утреннее весеннее солнце вдруг скрылось в грязных лохмотьях туч, свежий ветер превратился в песчаную бурю, засыпав песком не только террасы, но и комнаты в глубине дворца. Даже свет маяка не мог пробиться сквозь песчаную завесу. Слышались легкие толчки откуда-то из глубины земли. Оживленные улицы Кесарии вмиг опустели.

Во дворце запылали смоляные факелы, загорелись масляные лампы. Казалось, будто уже поздний вечер, но клепсидра показывала, что еще только полдень.

Клавдия поняла: случилось что-то страшное. Сон, приснившийся ей сегодня, был пророческим. Она вспомнила сон Кальпурнии, жены Юлия Цезаря, в котором ее муж был заколот у нее на руках. В тот же день Цезарь был убит в сенате. Но во сне Клавдии никто не убивал ее мужа, Гая Понтия Пилата. Ей приснился Гай, окруженный толпой разъяренных мужчин. Они кричали:

— Убей его! Убей его! Убей его!

Она ясно видела их безумные глаза, гнилые зубы, слюна брызгала на их бороды, когда они исступленно кричали: «Убей его!» Гай стоял растерянный, он не хотел никого убивать, хотя и держал в руках копье. Но толпа продолжала кричать. Вдруг среди бородатых лиц Клавдия увидела гладковыбритое лицо императора. Он тоже кричал: «Убей его! Убей его или ты не друг кесарю!» Императора увидел и Гай, на его лице отразилось сначала удивление, а потом страх, и он бросился сквозь толпу, которая вмиг расступилась, к молодому мужчине. Это был мужчина из предыдущих снов Клавдии. Она не сразу его узнала, потому что он был сильно избит. Гай, опытный воин, легко пронзил хрупкую грудную клетку тяжелой гастой. Прежде чем мужчина упал замертво, из раны брызнули кровь и вода.

Бесноватая толпа вмиг растаяла, остались только убитый мужчина и Гай, разглядывающий в ужасе свои окровавленные руки.

— Воды мне, воды! — закричал Гай.

Появился раб с огромной золотой чашей, Гай опустил в нее руки, и вода окрасилась в алый цвет. Внезапно убитый мужчина поднялся, взял из рук изумленного раба чашу и поднес к губам Гая.

— Если не будешь пить крови моей, не будешь иметь в себе жизни.

Гай оттолкнул чашу…

Клавдия проснулась, сердце ее еще долго билось, как испуганная птица в клетке, как будто только что увиденное было не сном, а ужасной пугающей реальностью. Женщина позвала прислугу и приказала приготовить успокоительный травяной отвар.

Мужа дома не было. Несколько дней назад он уехал по делам. Они редко общались в последнее время, и Гай не говорил, куда он уезжает, надолго ли, и чем он сейчас занят. Любые разговоры о делах вызывали у него только раздражение. Муж был часто зол, иногда при ней он высказывал свое презрение к «диким и фанатичным» людям, управлять которыми он должен был от имени кесаря. Клавдия мужу не перечила, но не оправдывала жестокость, с которой Рим пытался править строптивым народом. За годы жизни в провинции она познакомилась с местными традициями и религией. Ей была близка их вера в единого совершенного Бога, хотя она и выросла в семье, где почитали римских богов. Но об этом она тоже не разговаривала с мужем. Гай, как казалось Клавдии, с возрастом стал скептиком и не верил ни в каких богов — ни в римских, ни в греческих, и все обряды и жертвоприношения совершал формально. Все их общение в последнее время сводилось к тому, что по вечерам после ужина она играла ему на лире или читала вслух оды Горация и эклоги Вергилия. Хорошая жена должна оградить мужа от прочих забот, чтобы он полностью мог посвятить себя государственным делам. Так наставляла мать Клавдию перед тем, как Гай взял ее за правую руку и увел из родительского дома. Девушке едва исполнилось пятнадцать лет, но по римским традициям она уже давно созрела для замужества, хотя в ее детской комнате еще было много игрушек. Одну из них — большую куклу из слоновой кости с настоящими, но миниатюрными платьем и драгоценностями она взяла в дом мужа. Первые годы замужества протекали беззаботно, как в детстве, только сейчас, став замужней женщиной, у Клавдии стало больше свободы и денег. Семья Понтиев была хоть и не знатной, но богатой. Да и Гай за годы доблестной военной службы умножил свое состояние — он участвовал в походах против хаттов и марсов под началом Германика, который был щедр к своим воинам. Через несколько лет Гай получил назначение в Иудею, вместе с мужем в провинцию отправилась и Клавдия.

Кесария, где им предстояло жить, понравилась Клавдии. Здесь было все, что нужно для комфортной жизни римлянину: театр, амфитеатр, ипподром, термы, храмы, мраморные дворцы и цветущие сады, вода и канализация. Удобно расположенный крупный порт, где одновременно могли стать на якорь до ста кораблей, позволял купить в лавках и на рынке все, что душе было угодно: ткани из Индии и Египта, ковры из Сирии, драгоценные камни, продукты из всех концов Римской империи. Рядом с амфитеатром на мысе располагался роскошный дворец, построенный царем Херодусом. Дворец с трех сторон был окружен морем, поэтому даже в сильную жару воздух здесь был свеж. Иногда ветер доносил с гавани крики торговцев, подгоняющих рабов, рев ослов и мулов, скрип весел и тяжело груженых повозок. Клавдия любила гулять по роскошному саду среди фонтанов, деревьев и цветов, купаться в просторном бассейне, который был высечен в скале и окружен величественной колоннадой и морем.

Женщина так и не нашла подруг в Кесарии, хотя прожила здесь уже несколько лет. Ей не интересны были ни общественные бани, куда женщины собирались не только для того, чтобы заняться своей внешностью, но и посплетничать. Не увлекали ее и зрелища: гонки на колесницах очень часто заканчивались гибелью колесничих и лошадей. По этой же причине — смерть одних людей ради развлечения других — не нравились ей и боевые поединки. Она предпочитала заниматься домом: вместе с рабами отправлялась за покупкой продуктов, проверяла, как убираются дворцовые комнаты, часто заходила на кухню, чтобы лично убедиться, что фазан будет достаточно прожарен, а при приготовлении приправы из сильфия и семян сосны будет соблюдены все пропорции.

Как и многие римлянки, Клавдия умела ткать, хотя нужды в этом не было, просто ей нравилось это занятие. Поэтому она приказала в небольшом помещении рядом со своей спальней установить ткацкий станок, куда приходила поработать в сильную жару или дождливую погоду.

Клавдия с раннего детства полюбила уединение и чтение, что помогло ей сейчас переносить разлуку с родными. Во дворце была неплохая библиотека, и женщина часто брала свитки в сад, где читала, расположившись на скамейке среди миртовых деревьев. Особенно здесь было хорошо, когда мирты расцветали, — благоухание белоснежных цветков наполняло сердце женщины радостью и спокойствием.

По вечерам, если мужа не было дома, лежа в просторном триклинии и наслаждаясь сладким фалернским вином, она провожала солнце, опускающееся в море.

Как и всем женщинам, Клавдии нравилось покупать наряды и украшения, которые она надевала во время редких выходов в театр. Хоть Клавдия и не жаждала общения с местным обществом, высокий статус обязывал их семью принимать гостей и наносить ответные визиты.

Так, в хозяйственных заботах и тихих удовольствиях протекала жизнь молодой женщины. Она чувствовала бы себя полностью счастливой, если бы могла родить ребенка. Но две беременности прервались на ранних сроках, после этого Клавдии больше не удавалось зачать. Она знала, что другой мужчина уже давно развелся бы из-за этого со своей женой, но только не Гай. Он считал, что большинство современных римлянок слишком распущены, думают только о нарядах и развлечениях, вмешиваются в дела мужа. «Где я еще найду такую умную, красивую и кроткую жену?» — отвечал ей Гай, когда она в слезах после очередной неудачной попытки забеременеть просила мужа отвести ее к родителям и найти себе другую жену. Благодаря поддержке Гая, Клавдия со временем успокоилась и решила довериться богам, чтобы они сохранили ее семью и подарили им дитя. Она каждый день молилась своей любимой богине Юноне. Клавдия не любила насилие и кровопролитие, поэтому из всех богов она предпочитала Юнону, которая не требовала крови жертвенных животных, а принимала в дар цветы. Клавдия велела соорудить в саду небольшой алтарь, куда каждый день приносила свежий венок из цветов.

Когда вернулся Гай, Клавдия была в саду, где умоляла Юнону о скорейшем возвращении мужа из поездки по провинции здоровым и в хорошем расположении духа. Прибежала ее любимая рабыня Авигея и доложила, что приехал хозяин. Клавдия поспешила во дворец. Гай был уставшим и озадаченным, поэтому женщина не стала докучать ему вопросами. Холодно поцеловав ее в щеку, он отправился в роскошную дворцовую баню, потом велел подать ужин. За ужином, увидев, что после жареной свинины и бокала неразбавленного вина муж повеселел, Клавдия рискнула спросить о делах. Гай нахмурился, в нескольких словах рассказал, что в Иерусалиме назревал мятеж, преступников казнили. Потом поднялся, поцеловал ее и, пожаловавшись, что очень устал, отправился в свою спальню.

Марк проснулся, как всегда, без будильника. Он посмотрел на наручные часы, которые лежали на тумбочке возле кровати: половина седьмого. Было еще рано, но он никогда не любил валяться в постели, даже по воскресеньям, а сегодня был обычный рабочий вторник. Пока в чайнике грелась вода, он быстро принял душ, насыпал корм в миску для Матильды, молотый кофе в чашку для себя. Кошка дремала на своем любимом месте — на холодильнике. Услышав звук насыпаемого в пластик сухого корма, она зевнула, потянулась, потом спрыгнула позавтракать. Лиза еще спала. Пронзительно засвистел чайник, Марк быстро выключил его, чтобы не разбудить жену. Заливая кофе еще кипящей водой, он подумал, что сегодня вечером надо поговорить с Лизой: ей надо бросить курить, заменить кофе на чай, больше есть фруктов, гулять, а не сидеть часами у монитора компьютера. Лиза ждала ребенка. От мысли про сына или дочь хотелось петь и танцевать. Тщательно прожевав свой бутерброд с сыром и запив его кофе с молоком, слегка дернув недовольную Матильду за хвост, Марк вышел из дома. Семь часов десять минут.

На улице было почти безлюдно. Тихо и безветренно, снежинки плавно опускались город. На работу — в реабилитационное отделение городской больницы — Марк ходил пешком, всего тридцать минут ходьбы — зачем ждать автобус или брать машину. Зарабатывал он немного, но ему нравилось то, чем он занимался, да и хватало им с Лизой на жизнь. Возможно, когда родится малыш, придется брать ночами подработки на скорой помощи. Сейчас он чувствовал себя совершенно счастливым человеком: он занимается любимым делом, его девушка ждет ребенка, скоро новогодние и рождественские праздники. Марк улыбался, думая об украшенной ели, мандаринах, бумажных снежинках на оконных стеклах.

С экрана большого телевизора, висевшего на стене в палате №13, девушка с безупречной прической и такой же дикцией на фоне шестицветных флагов под сапогами полицейских рассказывала об очередном разгоне несанкционированного парада. Две пары глаз внимательно смотрели на экран — в палате лежали два мальчика, один из которых был хорошо знаком Марку, так как часто проходил реабилитацию.

— И как ты относишься к гей-парадам? — улыбаясь, спросил Марк у Антония. Антоний — это маленький взрослый человек. Ему двенадцать лет, но он часто болел и много читал, отчего рано повзрослел.

— Я никогда не был на гей-парадах, поэтому не знаю, как к этому относиться. Вот военные парады видел. Мне не нравится, когда по городу ходят танки, даже если это танки нашей армии. Оружие — это всегда боль и смерть.

Антоний много знал о боли. После первого ультразвукового исследования его маме предложили сделать аборт. Она отказалась. Отказался и папа Антония, от него и от мамы. Поэтому во время тяжелых родов у двери родильного зала с розарием в руках сидела одна бабушка. Из больницы домой они вернулись только через шесть месяцев после двух операций — на гортани и на легком. Зато он смог дышать самостоятельно. Через год была еще одна операция по восстановлению кишечника. Были и другие проблемы. Но Антоний с мамой и бабушкой боролись. И победили. Сейчас Антоний был почти здоровым ребенком, только нуждался в ежегодной реабилитации.

— А знаешь, ведь мы с тобой тезки — меня зовут Марк Антоний.

— Тебя назвали в честь Марка Антония?

— Ага, моей маме очень понравился фильм про Клеопатру.

Антоний громко засмеялся, обнажая свои желтые, немного кривые зубы. Марк тоже не удержался, захохотал, глядя на мальчика. Вряд ли Антоний смотрел фильм про Клеопатру, но с историей Древнего Рима был знаком, несомненно.

— Хорошо хоть не Цезарем, — сказал Марк.

Они снова рассмеялись.

— Ну, начнем очередной курс лечения?

— Начнем, — радостно ответил Антоний.

Дети любили Марка, а он любил свою работу и пациентов, и считал, что недостаточно хорошо сделать массаж, но надо найти для каждого слова, ободряющие или утешающие, дающие надежду на выздоровление.

Размышляя об Антонии и многих других детях, страдающих с самого рождения, Марк думал, что нельзя верить в Бога милосердного, справедливого, и не верить переселение души, нельзя верить, что человек создан свободным, и не верить в право выбора душой воплощения. Впрочем, Марк не был религиозным человеком, когда-то бабушка — мама отца Марка — пыталась водить его в церковь, но мать запретила ей сначала брать внука в церковь, а потом и вовсе встречаться с ним. Так она мстила за то, что муж оставил ее с сыном и ушел к другой женщине. Но, несмотря на свое равнодушие к религии, поработав несколько лет в больнице, Марк волей-неволей иногда задумывался о смерти, о жизни, о ее смысле.

Лиза чувствовала, что Марк с каждым днем отдаляется от нее все дальше и дальше. И ей становилось холодно. Как будто она была на планете, от которой отдалялась звезда, согревающая ее. Он все меньше и меньше времени находил для общения с ней. Раньше каждую свободную минуту Марк звонил ей с работы, присылал сообщения. По вечерам и по выходным они много разговаривали, гуляли, или молча, обнявшись, смотрели фильмы. Лиза понимала, что любые отношения меняются. Чувства становятся менее острыми, более спокойными. Это неизбежно. Но у них все было не так, все неправильно. Лиза с каждым днем нуждалась в Марке все больше и больше, как наркоман нуждается с каждым днем все в большей дозе, уже даже не для удовольствия, а чтобы унять боль. И Лиза понимала, что это уже не любовь, а болезненная привязанность. И чем больше она требовала или просила проявлений чувств, тем больше Марк становился равнодушнее и холоднее. И Лизе казалось — нет, она даже была уверена, что у него есть другая женщина, которой он дарит всю свою страсть и нежность, все свое тепло, как когда-то дарил ей. И она одиноко замерзала на своей планете.

Лиза начала писать стихи. Она никому их не показывала, даже лучшей подруге Маше, потому что понимала, что они глупые, пошлые, неправильные, как и сама Лиза.

Я выпью ночь до дна, как кофе.

Горчит немного, но бодрит.

Мне память твой рисует профиль,

И сердце ревностью горит…

Одиночество усиливалось, серый туман депрессии сгущался.

Летящее небо над головой

Сыплет на землю дожди-проклятья.

Я буду скоро уже с тобой,

На мне подвенечное саван-платье…

И не было никого, с кем можно было бы поделиться своей болью и своими страхами. Почти никого… Осталась только она, ее единственная подруга, ее любимая и такая же одинокая и несчастная Маша. После смерти Лизиной мамы и трагедии в семье Маши она стала ее самым близким и родным человеком.

Спалось ли в эту ночь ему, Гаю Понтию Пилату, велевшему казнить целителя и чудотворца из Назарета, который претендовал на царский престол, неизвестно. Но Клавдия долго не могла уснуть. Сегодняшние события — внезапное землетрясение и песчаная буря, на несколько часов укрывшая солнце, — напугали ее, и она никак не могла успокоиться. Несмотря на то, что комнаты уже убрали, и она перед сном приняла ароматную ванну, ей казалось, что песок до сих пор повсюду: на подушках, простынях, в волосах; каждый раз, когда она ворочалась, он царапал ее нежную кожу. Но для бессонницы была еще одна причина: она боялась уснуть и не увидеть больше во сне его глаза, удивительные глаза цвета меда. Что-то подсказывало ей, что он среди казненных. И самое страшное, что ее муж имел прямое отношение к смерти Мужчины с янтарными глазами. Так она называла его про себя, когда не знала еще его имени. Возможно, они такими были только в лучах заходящего солнца на берегу реки. Но все их встречи проходили именно там, у реки, на другом берегу которой возвышались покрытые лесом горы, за которые опускалось солнце, чтобы закончить этот день, и, вернувшись с обратной стороны земли, начать отсчет нового дня.

Первый раз она увидела его месяц назад. Молодой мужчина сидел на берегу красивой реки и любовался двумя солнцами — одно опускалось за горы, а второе отражалось в оранжевой реке.

— Разве это не красиво? — спросил мужчина.

Клавдия промолчала, заметив про себя, что у мужчины теплые глаза цвета окрашенной заходящим солнцем реки.

— Красиво, — согласилась она, думая и о странном закате, и о глазах мужчины.

Больше мужчина ничего не говорил, а просто смотрел на нее и тепло улыбался, как в детстве смотрел на нее отец. И она испытала неведанное ранее, а, может, просто забытое блаженство.

Проснувшись, Клавдия целый день не могла забыть эту реку, солнце и глаза, полные тепла и света. И что-то теплое и светлое разливалось у нее в груди, когда она опускала веки и пыталась более четко воссоздать картину сна. Наблюдая за странным поведением Клавдии, ее любимая рабыня даже испугалась, не заболела ли или не влюбилась ли ее хозяйка, что, впрочем, одно и то же. Клавдия призналась, не рассказывая подробности, что просто ей приснился хороший сон, и она не хочет его отпускать.

Во время второй их встречи мужчина сидел на берегу реки на том же месте и чертил что-то монетой на песке. Клавдия узнала эту монету — это был желтый систерций с изображением Октавиана Августа. Она осмелилась первой заговорить с ним:

— Мы сейчас в какой-то провинции империи?

— Нет, — ответил мужчина, взглянул на монету, улыбнулся про себя, и бросил ее в реку. — Мы в Индии. Римскую монету привезли торговцы.

— Ты все время сидишь здесь?

Мужчина посмотрел на Клавдию и с легкой улыбкой ответил:

— Я не только здесь, но я очень люблю это время и это место.

— Разве можно выбирать время и быть одновременно в нескольких местах? — удивилась Клавдия.

— Можно. Например, ты сейчас здесь, на берегу Кавери, а еще в своей спальне в Кесарии.

— Кто ты? Как тебя зовут?

— Я тот, кто с тобой все время. У меня нет имени, ибо не было никого до меня, чтобы дать мне имя. Но все по-разному зовут меня. Твоя служанка Авигея зовет меня Яхве.

— Яхве — так зовут единого Бога! — воскликнула Клавдия, немного знакомая с иудейскими верованиями.

— Это я, который говорю с тобой. Вспомни, неужели нам начинать все сначала?

— Что значит — начинать сначала?

— Наш диалог.

Внезапно нахлынули какие-то воспоминания из размытых образов и едва различимых звуков, и как Клавдия ни пыталась, но более четко расслышать и рассмотреть их не получилось. «Где я сейчас? Где находится река Кавери? Что реальность, а что сон? Эта река, этот мужчина, размытые картины и странные звуки — это реальность? Или Рим, мой дом в Кесарии, мой муж Гай — это реальная жизнь, а Индия и странный мужчина, называющий себя Яхве, — это всего лишь красивый сон?» Пытаясь понять это, Клавдия забылась более глубоким сном.

Маленький черноволосый человек с небольшой бородой и темными сияющими глазами обратился к своему гостю:

— Как тебя зовут, брат мой?

— Малик.

— Читай, Малик.

— «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…»

Так Гададхар впервые встретился с Йесу. Эта встреча так потрясла его, что он забыл Кали, богиню, которую считал одним из воплощений Бога, и которой поклонялся страстно и безумно.

— «Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть».

Потом были еще встречи, свидетельницей которых была только она. Когда Гададхар погружался в молитвы, Йесу тихо входил и целовал его. «Вот проливший кровь своего сердца для искупления людей, вот тот, кто испил море страданий из-за любви к людям. Это он, Учитель йогинов, вечный союзник Бога, воплощенная любовь», — пел Гададхар. Ей очень нравилось, когда Учитель приходил к ее Спасителю, так она называла Гададхара. Больной и голодной он подобрал ее на улице, выходил и оставил у себя. И вот сейчас она, имеющая сознание еще слабо развитое, была свидетельницей встреч, которые хотели бы видеть и слышать многие, считающие себя святыми.

— О, мой Бог, я испробовал многие пути — индуизм, буддизм, ислам и христианство, и все они ведут к тебе. Кого зовут Кришна, того зовут и Йесу. Не я, а Ты — вот главная идея всех религий, чем меньше мы думаем о себе, тем больше Бога в нашей душе.

— Все верно. Все пути, по которым люди идут со всех сторон, есть мои пути. Кто всюду видит меня и во мне видит всё — того я никогда не покину, и он никогда не покинет меня. Я в тебе, ты во мне.

Когда тело ее Спасителя понесли на костер, она незаметно прыгнула в огонь, и никто этого не заметил. Сложно было разглядеть маленькую серую кошку в огромной толпе людей, которые пришли проститься с великим гуру. Но даже расставшись со своим телом, она не могла отправиться за своим Спасителем туда, где душа сливается с Богом.

— Девочка, — громко сказала акушерка.

— Девочка, — тихо прошептала родильница.

Девочка заплакала, как будто знала, какой долгий и нелегкий путь ей еще предстоит пройти.

Клавдия проснулась и огляделась: она дома в постели в Кесарии. Она еще долго лежала и пыталась понять свои сны. «Я в тебе, ты во мне… Погребальный костер… Кошка… Что это? Кто эти люди?» — думала Клавдия. Спустя какое-то время ей наконец-то удалось проснуться окончательно и провести границу между реальностью и снами: здесь, в Кесарии, рядом с мужем, реальная ее жизнь; Индия, река в лучах заходящего солнца, мужчина с теплыми янтарными глазами и другой мужчина, маленький темноволосый, — просто сны. Она твердо решила выбросить их из своей головы.

Но это был не последний сон. Был еще один, потрясший женщину не менее, чем сон, в котором Понтий убивал Йесу.

…Жарко, очень жарко, тяжело дышать, Клавдия открывала рот, хватала воздух, но он был горячим и горьким, и от этого становилось еще хуже, сухой кашель рвал грудную клетку. Крики, ужасные крики, людей и животных, полные страха и боли. К запаху горящего дерева и соломы примешивался запах жареного мяса. Клавдия пыталась куда-то бежать, но силы покинули ее, она опустилась на колени. «Молиться… Надо молиться… Кому? Зачем?» Земля под ногами начала уходить вниз, как будто горящий город падал в огромную внезапно образовавшуюся дыру. Клавдия закричала от ужаса, и тут же сильные невидимые руки подхватили ее.

— Клавдия, дорогая, проснись, слышишь меня? Проснись, — пытался разбудить жену Понтий. Она открыла глаза.

— Ну, вот, наконец-то… Ты меня испугала: сначала тяжело дышала, после шептала что-то неразборчиво, а потом и вовсе перестала дышать.

— Мне приснился страшный сон, — прошептала Клавдия пересохшими губами.

— Это только сон, дорогая. Все хорошо, — Понтий приподнял жену, прижал к себе и начал убаюкивать, как маленького ребенка.

— Я давно хотела рассказать тебе о моих снах: об оранжевой реке, о Мужчине с янтарными глазами, который называл себя Яхве, о том, как ты его убил, и о другом мужчине, с черными курчавыми волосами и черной бородой. А сегодня во сне я видела горящий Рим. Это так страшно, там живьем горели дети…

Клавдия задрожала.

— Тсс, не говори больше ничего. Тебе надо успокоиться и уснуть. Приказать, чтобы Авигея приготовила успокоительный настой?

— Нет, не надо настой, просто дай мне воды.

Она жадно напилась и опустилась на постель. Запах сушеных цветов и трав, идущий от льняной простыни, начал вытеснять из памяти отвратительный запах пожара, пение цикад заглушило звучащие до сих пор в ушах крики женщин и детей. Клавдия уснула.

Марк, как всегда, шутил и улыбался пациентам, но на душе сегодня было неспокойно. Настроение, радостное с утра, постепенно уступало место тревоге. Целый день Лиза не отвечала на его звонки, Марк беспокоился: она сегодня шла к гинекологу на прием. Так и не дозвонившись жене, он ушел с работы немного пораньше, чего никогда не позволял себе ранее. Хотя некоторые его коллеги иногда грешили этим. Но предчувствие чего-то нехорошего, может быть, даже ужасного, гнало его домой.

Лиза спала в гостиной на диване. С экрана телевизора звезда-однодневка с искусственными ногтями и ресницами делала вид, что поет. Марк выключил телевизор и пошел на кухню. На столе стояли два бокала со следами красного вина, тарелка с куском копченой курицы, полная пепельница окурков от тонких длинных сигарет. На бокалах и на окурках — следы от розовой помады Лизы и ярко-красной помады Маши, лучшей подруги Лизы, которую Марк и раньше не любил, но после страшной истории с ее матерью и братом стал и вовсе опасаться. Бутылку из-под дешевого вина Марк обнаружил в мусорном ведре. Матильда под столом ела курицу.

— Ребенка не будет, — Марк не услышал, как Лиза вошла на кухню. — Я сделала вакуум.

От внезапно охватившей его слабости Марк опустился на пол, сел возле мусорного ведра, посмотрел на Лизу. Снизу вверх, с мольбой. Он все еще надеялся, что, возможно, это глупая и злая шутка, что Лиза сейчас рассмеется, подбежит к нему, обнимет, поцелует. Или, может быть, ребенка и не было, и задержка — это какое-нибудь заболевание. Он не хотел верить, что Лиза сама убила их ребенка. Их мальчика, с такими же серо-голубыми глазами, как у него. Мальчика, которого он в своих мечтах купал в голубой пластиковой ванночке, провожал первый раз в школу с букетом огромных белых хризантем, покупал на Рождество и Новый год подарки и прятал под елкой, непременно натуральной, чтобы в доме был любимый запах ели и мандаринов. Мальчика, которого он учил бы плавать и приемам самообороны… Или пусть была бы девочка, с большими голубыми глазами и пышными ресницами, как у Лизы. Он много раз представлял, как он покупает дочке большую куклу, и они счастливые идут из магазина домой, он мечтал научиться заплетать ей косы… Но уже не будет ничего — ни голубой ванночки, ни белых хризантем, ни длинных кос с разноцветными резинками, ни большой мяукающей куклы…

— Но почему? Что случилось? Я не понимаю…

Он все еще надеялся, надежда тлела маленьким красным огоньком, но Лиза еще раз сказала, тихо, но твердо:

— Ребенка не будет.

И вышла из кухни. И надежда умерла, маленький огонек погас, как будто на него вылили ведро воды. И она потекла, вода, скупыми мужскими слезами по щекам… Запах ели и мандаринов выветрился, пахло гнилой картофельной кожурой, дешевым вином и окурками из мусорного ведра.

Марк понял, что не может остаться сегодня дома, не может сидеть на месте. Хотелось идти, долго-долго, не важно куда, только бы идти, пока силы не покинут его молодое здоровое тело. Быстро натянув куртку, Марк выбежал из дома. Он не хотел, чтобы Лиза видела его слезы. И Лизу больше видеть не хотел.

Сначала он шел быстро, как будто убегал от кого-то или чего-то. Потом долго прогуливался по маленьким улочкам, погрузившись в свои мрачные мысли. Избегая знакомых, он забрел на окраину города, вдаль от многоэтажных домов. Очнулся от лая огромной собаки, которая, увидев незнакомца, пыталась сорваться с металлической цепи. Почувствовав, что замерзает, Марк отправился ночевать в больницу.

Реабилитационное отделение, в котором работал Марк, ночью было закрыто. В спешке покинув квартиру, он не захватил с собой ключи. Немного постояв во дворе больницы, обведя взглядом желтые оконные проемы на темно-сером здании, он решил пойти в неврологическое отделение. В основном там работали молодые медсестры, с некоторыми Марк был на дружеской ноге.

Сегодня в неврологическом отделении дежурила Агнешка, что обрадовало Марка. Не надо будет объяснять, что он тут делает: Агнешка добрая и очень тактичная девушка.

— Я подремлю в комнате отдыха в кресле?

— Да, конечно, можешь лечь на тахту, я все равно не собираюсь сегодня спать. Пациентов тяжелых нет, так я контрольную хочу сделать за ночь.

Агнешка — студентка-заочница. В медицинский институт поступить не удалось, она решила стать ветеринарным врачом. На почве любви к животным они и подружились. Кроме этого, у них много было общего: они любили литературу, рок-музыку, им нравились одни и те же фильмы. Это потрясающее чувство — когда ты начинаешь говорить о каких-то своих переживаниях, но, не закончив, чувствуешь, что тебя поняли, как только ты сказал первое слово. И ты так же с первой фразы понимаешь своего собеседника. Агнешка — невысокого роста, немного полновата, ее маленький нос украшали веснушки. Марку нравились ее рыжие волосы и светло-карие глаза; нравилось разговаривать с ней, общаясь с ней, он начинал чувствовать, как становится теплее и светлее на душе. Света и тепла Агнешки хватало и для друзей, и для коллег, и для пациентов, и для бездомных кошек, которых она подбирала, лечила, а потом находила им новый дом. Так у Марка в доме появилась Матильда. «Солнышко» — называли Агнешку пациенты.

— Чай будешь? — светилась Агнешка.

Марк видел, что она очень ему рада. Может быть, Лиза права, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной, и кто-то один любит, надеется, ждет?

— Да, я, кажется, сильно замерз, хотелось бы согреться. Было бы неплохо сейчас выпить чаю.

— Чай очень хороший, мне брат из Индии прислал, — Агнешка разливала по чашкам из заварочного чайника горячую золотую воду.

Брат Агнешки был одноклассником Марка. Друзьями их нельзя было назвать — слишком разные интересы: Марк увлекался спортом, тяжелой музыкой, а Александр, так зовут брата Агнешки, с детства интересовался историей, философией, религией; но симпатия и уважение друг к другу у них зародились еще в начальной школе.

Однажды, уже в выпускном классе, Марк возвращался из кино с девушкой. Зайдя во двор, где она жила, они увидели драку. Это была даже не драка, а избиение: три парня по очереди били кулаками, смеясь, не сопротивляющегося человека. Он только пытался закрыть ладонями лицо от ударов, потом упал. Удары продолжались, на этот раз ногами. Приказав девушке остаться на месте, Марк побежал на помощь. Хулиганы, узнав Марка, решили с ним не связываться. Но он все же догнал одного, развернул лицом к себе и ударил, кулаком в челюсть, не сильно, но парень отшатнулся, что-то злобно прошептал и побежал догонять своих друзей. Избитый молодой человек продолжал лежать на снегу. Невысокий, худой, рыжеволосый. Марк узнал своего одноклассника Александра. Присев рядом, слегка тронул его за плечо, Александр зашевелился.

— Живой?

— Кажется, — попытался улыбнуться Александр.

— За что они тебя? — спросил Марк, помогая Александру подняться.

— Не знаю, денег хотели, наверное. Не надо было их бить, — тихо сказал Александр, отряхивая грязный снег с рукав куртки.

— Думаешь, отомстят? — Марк начал ему помогать, отряхнул снег со спины парня, с рыжих волос. Протянул бумажные платочки.

— Нет, не поэтому — нельзя на зло отвечать злом. От этого в мире будет еще больше зла, — Александр вытер лицо, на белоснежной салфетке остались следы крови.

— Если на зло ответить добром, то добра в мире больше не станет. Потому что такие, как эти, будут чувствовать безнаказанность и будут еще больше зла другим людям делать. Вот дал бы ты им денег и еще поблагодарил бы, а они завтра бы пошли и твою соседку-пенсионерку ограбили бы. А так будут знать, что схлопочут от меня или кого-нибудь еще. А если бы все были такими добрыми как ты, то хорошо в этом мире жилось бы только негодяям. Нет, брат, в этом мире добро должно быть только с кулаками, — сказал Марк на прощание и пошел к дожидавшейся его девушке.

Александр смотрел ему вслед и улыбался:

— А все-таки ты не прав.

Лиза проснулась среди ночи на диване. Пошла в спальню, кровать была заправлена. Она зашла на кухню, в ванную, Марка нигде не было. Не было в прихожей его куртки и ботинок. Это было очень странно, Марк всегда ночевал дома. Действие вина, которое немного притупило боль, закончилось. Сигареты тоже закончились. Лиза раскурила окурок. Сейчас ей казалось, что жизнь ее тоже заканчивается. Нет, возможно ее легкие, сердце и другие органы буду исправно работать еще многие годы. Но она уже никогда не будет счастлива. И этот серый дым, что окружал ее постоянно, который днем не давал пробиться солнечным лучам, а ночью уснуть, никогда не развеется. И с каждым днем он становился темнее и плотнее. Единственный человек, который любил ее по-настоящему, который заставлял ее улыбаться, — это мама. Но она ушла. Она боролась до последнего, чтобы подольше побыть со своей девочкой. Пожилой врач с печальными серыми глазами и седой бородой сказал, что осталось несколько месяцев. Мама прожила еще два года. Когда ее похоронили, серый дым стал таким плотным и темным, что Лиза вообще перестала что-то видеть вокруг себя. Но потом появился Марк, как солнечный луч. И серый дым отступил, и в ее жизнь вернулись свет, тепло и радость. Лиза думала, что Марк ее любит. Но она ошиблась. Марк никого не любит. Как и Матильда. Кошки никого не любят, но они не грешны при этом, у них нет такой миссии. А человек должен любить тех, кто рядом, кто нуждается в заботе. И если ты никого не любишь, то жизнь проведет тебя через испытания, пока ты не поймешь, что главное в жизни — любить. Так говорила Лизе мама. Но сейчас ее нет. Остался у Лизы один близкий человек — Маша. Лиза почувствовала, что боится одна оставаться в квартире, боится, что может сделать еще одну преступную глупость, последнюю в своей жизни. Она насыпала корм в миску для Матильды, налила свежей воды и вышла в зимнюю ночь.

Когда Марк на следующий день вернулся с работы, Лизы дома не было. Он несколько раз набирал номер ее мобильного, она не отвечала. Позвонил ее родителям.

Трубку сняла мачеха Лизы:

— Нет, Лизы у нас нет. И давно не было. Что-то случилось?

— Нет, все хорошо, простите.

После страшного сна, в котором Клавдия видела пожар в Риме, Мужчина с янтарными глазами стал сниться ей еще реже, они почти не разговаривали, утром оставались только обрывки фраз и отдельные эпизоды. Наиболее яркой была картина, где Йесу сбрасывает погребальные одежды и растворяется в зарождающемся утреннем свете. Впрочем, эти сны могли быть отголосками того, что слышала Клавдия от своих слуг. Якобы казненный мужчина был ожидаемый Христос, и на третий день после смерти он воскрес и уже не раз являлся своим ближайшим ученикам. Клавдия решила поговорить об этом с мужем, она как-то спросила его о воскресении казненного назаретянина, на что Гай заметил:

— Дорогая Клавдия, вспомни своего любимого Вергилия: друзья Энея после его смерти спрятали тело, а всем сказали, что он вознесся на небо.

— Наверное, ты прав, — тихо ответила женщина. Хотя на самом деле ей хотелось, чтобы он ошибался.

Странные сны не беспокоили Клавдию несколько лет. Но накануне мятежа самарян, собравшихся у священной горы Гаризим, ей опять приснился Яхве.

— Так на чем мы с тобой в прошлый раз остановились? — спросил ее Мужчина с янтарными глазами во время очередного сновидения. Вопрос явно был риторическим, мужчина просто хотел, чтобы она вспомнила, и сны из беспорядочных обрывков превратились в прочную нить.

— Мы говорили про мой путь. Какой мне выбрать путь?

— Все пути, по которым люди идут со всех сторон, есть мои пути. Помнишь?

И Клавдия вдруг вспомнила. Вот ей холодно и хочется есть, и нет сил больше плакать. Потом теплые сильные руки подняли ее и куда-то понесли. Потом чувство сытости и глубокий сон. Вот голоса, один из них принадлежит ее спасителю, а другой тому, кого ее спаситель называл Йесу, и которого она называла Мужчина с янтарными глазами. Клавдия видела, как печалились друзья ее спасителя, когда он заболел. И вот его не стало, и тело понесли на костер. Движимая неведомой силой она бросилась в погребальный костер. Только миг боли, и далее — чувство легкости. И хотелось куда-то двигаться за той силой, которая толкнула ее в костер. Но пришло понимание, что еще рано, еще надо вернуться туда, где есть время, где так далеко до манящего света. Но нет другого пути к свету, как только через воплощение души.

— Неужели это не первая и не последняя моя жизнь?! — воскликнула Клавдия.

— Да.

— Я была в прошлой жизни кошкой?

— В одной из прошлых жизней. Кошка была твоим последним нечеловеческим воплощением. После нее было много малозначащих для твоего прогресса инкарнаций.

— Неужели это и есть бессмертие, в которое верят фарисеи? Не лучше ли смерть, чем такая вечная жизнь? О, Яхве, неужели нет возможности остановить эту вереницу перевоплощений? Что должно произойти, чтобы отправиться туда, где вечный покой и радость? Неужели груз грехов тысячей наших предыдущих жизней будет преследовать нас еще тысячи жизней?

— За каждым грехом следует искупление, через боль и служение другим душа очищается. Чем больше грехов накопила душа, тем дольше и тяжелее ее путь к избавлению. Иная душа, взглянув на свой пройденный путь и путь предстоящий, впадает в отчаяние. И тогда Бог стал Человеком, чтобы своей болью искупить все грехи человечества, — печально произнес мужчина, и его янтарные глаза потемнели. — Надо только верить в искупительную боль Бога, и тогда грешная душа очистится моей кровью.

Клавдия вспомнила свой сон накануне казни Йесу, и то, как Гай отверг чашу, полную крови.

— Знаешь, тебя через многие годы вспомнят, будут рассказывать, что ты хотела меня спасти через мужа своего, — ответил на ее мысли Йесу.

— Я? Да разве это возможно? Разве станет такой человек, как Понтий Пилат, слушать какую-то женщину, хоть и свою жену? Нет, не станет. Он не верит ни в римских, ни в греческих богов, ни тем более в единого Бога евреев. Один бог, которому он поклоняется, — это император.

Они молчали. Только сейчас Клавдия обратила внимание, где они находятся, и почувствовала, что ей холодно. Они сидели на высокой горе, на снегу, а над ними кружилась огромная птица.

— Это Обитель снегов, над нами летает снежный гриф, — ответил на ее мысли Йесу.

Клавдия снова погрузилась в свои мысли.

— Тебя убили? — с болью произнесла она, вспоминая события, которые произошли несколько лет назад в Иерусалиме.

— Человек не есть тело, и он не умирает со смертью тела. И — в этом смысле — никто не может убить, и никто не может быть убитым.

Потом Йесу слегка коснулся ее плеча, и Клавдия почувствовала, как взлетает, внизу раскинулась восхитительная панорама — снежные вершины, зеркальные озера, цветочные долины. Клавдия стала задыхаться от восторга…

«Что это такое? Пророчества или просто плод моего воображения?» — думала утром Клавдия, отправляясь в ванну. После умывания и легкого завтрака она стала забывать странный сон. Взяв свиток Вергилия, она отправилась в сад к фонтанам, благоухание цветов и журчание воды окончательно ее успокоили.

Однажды после ужина Гай неожиданно первым заговорил о делах, чего он уже давно не делал. Когда рабы убрали посуду с остатками еды, Клавдия осталась лежать на своем ложе. Гай поднялся, пожелал ей спокойной ночи, потом немного задержавшись у выхода из триклиния, вернулся, опустился возле Клавдии на колени, положил голову ей на грудь.

— Несколько дней назад мне доложили, что в деревне Тирафана собираются вооруженные люди, самаряне. Я отправил туда несколько отрядов всадников и пехоту, завязалась битва. Погибло несколько легионеров, зачинщики мятежа были казнены.

— Это все? — спросила Клавдия, чувствуя, что казнь мятежников и смерть нескольких легионеров не могли сильно встревожить Гая.

— Самаряне отправили в Антиохию к Вителлию делегацию.

— Чем это закончится?

— Я думаю, мне надо встретиться с Вителлием.

— Ты едешь в Сирию?

— Нет, Луций Вителлий с двумя легионами направляется в Петру к набатейскому царю Арету. С дня на день он будет в Кесарии, — Гай сжал ее руку.

— Все обойдется, — пыталась успокоить мужа Клавдия.

Он грустно улыбнулся в ответ, поцеловал ее и вышел из триклиния.

Вот что так беспокоило мужа — встреча с Вителлием, который мог отстранить Пилата от должности и отправить в Италию. Клавдия не знала, как помочь мужу. Она могла только молиться. Впервые она молилась не римским и греческим богам, а обращалась к Единому Богу, к его воплощению Йесу. У нее не было ни алтаря, ни статуи того, кому она молилась. Поэтому она просто опустилась на колени в своей спальне, повернувшись на восток. Закрыла глаза и представила мужчину с добрыми глазами цвета меда.

— О, Йесу! Услышь меня и выслушай. Наверное, мы с Гаем в прошлых жизнях не очень грешили, коль родились в достатке, не бедствуем и не болеем. Спаси нас от гнева Тиберия. Я не знаю, какие жертвы ты принимаешь. Верю, что не нужна тебе кровь ни человека, ни животного, ни птицы. Я сплету тебе венок из лучших цветов нашего сада и брошу в море.

Этой ночью ей спалось как никогда спокойно. Ей снилось море, спокойное, размеренно покачивающееся, окрашенное заходящим солнцем. И тихий шепот волн, и лучи заходящего солнца — все это было так красиво и гармонично, что хотелось плакать. Сквозь слезы Клавдия увидела идущего ей навстречу по воде Мужчину с янтарными глазами, на его голове был венок, ее венок.

В день прибытия наместника Сирии Понтий проснулся очень рано, отказался от завтрака, попросил приготовить лекарство от головной боли. Нельзя было предсказать, чем закончится визит Вителлия. В лучшем случае — отставка и жизнь на вилле в Кампании, в худшем — объяснение с Тиберием, исход которого мог быть трагичным. Впрочем, император был доволен префектом Иудеи, иначе Понтий не продержался бы на этой должности вот уже десять лет. Поддерживать здесь порядок и выбивать налоги было очень непросто.

Клавдия же с самого раннего утра была занята приготовлениями ужина, которые помогли ей отвлечься от тревожных мыслей.

— Понтий, твоя жена — красавица, — вместо приветствия произнес Луций Вителлий. — К сожалению, моя жена Секстилия не смогла приехать вместе со мной, но она шлет тебе, прекрасная Клавдия, свои приветствия и пожелания.

— Передай ей при встрече мою благодарность и мои пожелания доброго здоровья и долголетия. Надеюсь, мы с ней когда-нибудь встретимся и познакомимся.

— Непременно, Клавдия. Когда будете в Риме, навестите мою жену, она будет очень рада с вами познакомиться, — ответил Вителлий и как-то странно улыбнулся.

— Прости, что вынудили тебя ждать, но дела империи заставили нас с твоим мужем опоздать к ужину.

— Не стоит извиняться, проконсул. Я понимаю важность государственных дел.

Больше за ужином никаких разговоров о делах не велось. Вителлий восхищался Кесарией, потом мужчины говорили о вине. Клавдию просили продекламировать что-нибудь наизусть из Горация или Вергилия. Она выбрала «Энеиду» Вергилия, отрывок, прославляющий императора Августа.

Ужин закончился рано, так как утром Вителлий отправлялся в Иерусалим, а оттуда в Набатею.

Только когда они остались наедине, Клавдия с мужем смогли поговорить. На ее вопросительный взгляд Гай ответил:

— У нас несколько дней на сборы, мы отправляемся в Рим. Моя служба в Палестине закончилась, завтра передаю дела Публию Марцеллу.

— Что дальше?

— Не знаю, если не будет нового назначения, уедем в Кампанию на виллу. Клавдия, ты умеешь доить коров?

Клавдия рассмеялась, хотя на душе у нее было тревожно.

Марк долго не мог уснуть и пытался читать. Около полуночи он услышал, как Лиза открывает входную дверь. Она вошла в спальню вместе с запахом духов, сигарет и вина.

— Что читаешь?

С трудом сдерживая раздражение, Марк молчал и делал вид, что увлечен чтением.

Не дождавшись ответа, Лиза посмотрела на обложку.

— Гай Светоний Транк…? — споткнулась на длинном имени древнеримского историка. Потом прижалась к Марку, отбросила книгу и попыталась поцеловать его. Мягко отстранив девушку, Марк поднялся с кровати, быстро натянул джинсы и свитер, вышел из комнаты. Вслед ему в прихожую полетела книга. Наклонившись, чтобы завязать шнурки, Марк непроизвольно пробежал по страницам раскрытой книги. «Вместе с ним погибли и жена его Цезония, зарубленная центурионом, и дочь, которую разбили о стену».

Марк долго бродил по городу. Незаметно для себя оказался на его окраине, рядом со старым заброшенным кладбищем. Он зачем-то решил зайти на территорию кладбища и прогуляться между могил. Наверное, здесь покоятся останки его далеких предков. Деревянные кресты давно сгнили, о том, что здесь кто-то похоронен, можно было догадаться лишь по небольшим холмикам, сейчас укрытым снегом. Кое-где виднелись каменные надгробия с металлическими крестами. Когда-то здесь была часовня, но сейчас от нее осталась только одна разрушенная каменная стена, на которой собирались стаи ворон. В голову приходили мысли об убийстве Калигулы и его семьи. Вдруг что-то спугнуло птиц, и они с криками сорвались со стены и с деревьев, таких же старых и мрачных, как и кладбище. Марк почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Перед глазами появились какие-то образы… длинный темный коридор… свет свечи… белый сверток… сильный запах крови… «Я схожу с ума. У меня семья рушится, а я думаю об убийстве Калигулы, о его дочери. Надо уходить отсюда». На работу идти не хотелось. Домой тоже. Он знал, кто будет рад его звонку в любое время суток.

— Агнешка, привет. Извини, если разбудил. Можно я сейчас приду к тебе?

Лиза звонила ему несколько раз за ночь. Марк сбрасывал ее звонки, потом и вовсе отключил телефон. Утром, не заходя домой, он пошел на работу. Вместе с Агнешкой. Всю дорогу они молчали. Марк пытался идти медленней, но все равно слышал рядом тяжелое дыхание девушки. Во дворе больницы они расстались. Марк сказал, что хочет до работы забежать к приятелю, слегка наклонившись, коснулся сухими губами щеки Агнешки и направился к больничным гаражам. Девушка еще немного постояла во дворе, глядя ему вслед, потом достала из сумки платок и пудреницу, вытерла глаза, высморкалась и побрела к черному входу.

Лиза набирала номер Марка еще несколько раз днем. Он не отвечал. Он не знал, что сказать. Правду — нельзя, а врать он не умел. Он видел только один выход из этой ситуации — сделать вид, что ничего не произошло, он надеялся, что Лиза тоже так сделает. А потом все будет, как прежде.

Марк не стал звонить в дверь, открыл квартиру своим ключом, тихо вошел, снял в прихожей куртку и ботинки. Лиза смотрела телевизор. Трезвая. В квартире было чисто прибрано. На столе лежали белые бумажные снежинки.

— Уже ели продают… Ужинать будешь?

И больше ни слова, целый вечер. Молча наложила плов в тарелку, молча убрала и вымыла посуду. Марк тоже молчал. «Все будет, как прежде…» Только ночью, когда они лежали в кровати, белой и холодной, как сугроб, каждый на своей половине, Лиза спросила:

— Ты ночевал у нее?

Марк промолчал. «Да, все будет, как прежде, пройдет несколько дней, может быть, несколько недель, мы все забудем: прерванную беременность, ночь с Агнешкой. Завтра схожу за елкой, потом пойдем покупать продукты для праздников. Все будет, как прежде…»

Лизе повезло с Марком. Все так говорят. Мачеха, соседка, друзья Марка. Он умный, не курит, не пьет, спортом занимается, обо всех заботится, у него своя квартира… Как будто ангел с небес спустился и принял человеческий облик. Многие наверняка недоумевали, что такой человек-ангел нашел в такой девушке, как Лиза. Но сейчас Лиза понимала, что она для Марка лишь очередной котенок, подобранный на улице.

И чем больше она жила с Марком, тем больше она чувствовала свое несовершенство, возможно, даже ничтожество. Она хотела быть девушкой, достойной такого человека как Марк: пыталась бросить курить, пить, общаться со своими старыми подругами. Но тогда в ее жизни не оставалось ничего, что доставляло бы хоть какую-то радость и удовольствие. А Марк не мог или не хотел ей помочь: он только смотрел свысока со своего ангельского пьедестала. Лиза чувствовала, что становится все слабее и опускается все ниже. И она перестала бороться, волна ненависти к самой себе накрыла ее с головой, механизм самоуничтожения заработал во всю — чем хуже, тем лучше. «Что вам до меня, Иисус и Марк, проходите мимо, не запачкайте свои белые одежды».

И когда она узнала, что под ее сердцем зародилась новая жизнь, запущенный механизм не дал сбоя — она не будет рожать этого ребенка. Нет, сначала у нее были сомнения, была надежда, что, возможно, этот ребенок поможет ей измениться, поможет улучшить отношения с Марком, стать по-настоящему счастливой, но один телефонный звонок — и она приняла окончательное решение.

Позвонили с незнакомого номера. Лиза ответила. Молчание и дыхание, как будто звонивший быстро шел или сдерживал чувства и эмоции. А потом она заговорила. Лиза узнала этот голос. Это была Агнешка. Она говорила, как будто камни бросала: о том, что Лиза недостойна Марка; о том, что он не любит ее, а только жалеет; о том, что он несчастлив с ней; о том, что если бы Лиза любила его по-настоящему, она сама бы ушла от него…

Лиза отключила телефон дрожащими руками. Дрожало что-то глубоко внутри. «Наверное, она права… Да, она права. Прости, малыш. И прощай. Я думаю, Бог в следующей жизни подберет для тебя лучших родителей. Надеюсь, все произойдет быстро, и тебе будет не очень больно. Прости, малыш. Но так будет лучше для всех: для тебя — ангелы подхватят твою невинную душу и унесут в цветущий бело-розовый город, для Марка — ничто не будет связывать его с такой ничтожной девушкой, как я, и за свои слезы из-за твоей смерти он получит очередной плюс в свою и без того безупречную карму. А я? С этой жизнью все ясно — дайте другую. Если души на самом деле путешествуют от воплощения к воплощению, не взирая на время, я попрошу отправить меня в сороковые годы двадцатого века, и пусть меня невинным младенцем отравят газом в Аушвице или сожгут в запертом сарае в Хатыни».

Тем вечером, когда Марк пил индийский чай с Агнешкой, Лиза долго и безутешно плакала, рыдала, не беспокоясь, что ее услышат соседи. Наступившую ночь она провела без сна и в слезах. Серый туман вокруг все сгущался. И чем больше Лиза нуждалась в Марке, тем больше он был холоден. И его молчание на ее вопрос — это ответ. Да, он был с ней.

«Мамочка, забери меня к себе, мне так больно и одиноко». Но мама не могла ответить. И не могла прийти даже во сне. Но ночью к Лизе пришел Иисус. Он был такой, как на иконе, которую Лизе подарила мама. Сидел рядом с ней на кровати и гладил ее нежно по волосам. Как мама.

— Если хочешь, можешь меня излечить, — неожиданно для себя самой произнесла Лиза.

— Хочу, — сказал Иисус, продолжая гладить ее по волосам.

Когда Гай Понтий Пилат с женой приехали в Рим, сюда же с Капри на похоронных носилках прибыл и Тиберий в сопровождении нового императора, Гая Юлия Цезаря Августа Германика по прозвищу Калигула. По слухам, именно Калигула помог отправиться Тиберию к Плутону. Возможно, смерть старого императора спасла Пилата если не от смерти, то от опалы и ссылки куда-нибудь на Сарденью.

Свое правление Калигула начал с освобождения осужденных при Тиберии, приказал сжечь все письма и доносы, оставшиеся от тирана, так что можно было не опасаться каких-либо последствий подавления мятежа в Тирафане. Однако Пилату показалось, что сейчас было не самое подходящее время для просьб о новом назначении. Поэтому, пробыв непродолжительное время в Риме, устроив несколько ужинов для старых друзей, Гай решил уехать на свою виллу в Кампанию.

Попрощавшись с родителями, которые не успели порадоваться приезду дочери из провинции, Клавдия отправилась в месте с мужем на виллу, на которой еще ни разу не была, так как вскоре после замужества она уехала в Иудею.

Вилла Клавдии понравилась. Большая оливковая роща, поля, которые засевали ячменем и пшеницей, стройные ряды виноградников. На лугах паслись стада сытых коров и свиней. Клавдия неожиданно для себя увлеклась сельским хозяйством. Коров она, конечно, не доила, но под ее пристальным вниманием рабы делали сыры, свиные колбасы, вина, пекли хлеб. Клавдия смирилась с бездетностью, а все свои силы, дремавшие в ней в Кесарии, направила на улучшение хозяйства и торговлю. Тем более Гай, рожденный воевать, мало интересовался хозяйством. Клавдии нравилось в Кампании, она была готова остаться здесь навсегда, тем более из Рима приходили нерадостные вести о правлении Калигулы. Смерть Макрона, который помог Калигуле стать императором, а также Гемелла, соправителя Калигулы согласно завещанию Тиберия, и другие убийства и самоубийства пугали Клавдию. На вилле она чувствовала себя в безопасности. За своих родителей она не беспокоилась — они были не богаты, чтобы заинтересовать доносчиков, которые имели свою долю после смерти тех, на кого они доносили. Однако Гай заскучал, и как только он узнал о том, что Калигула собирается в военный поход в Германию, решил отправиться в Рим, чтобы присоединиться к легионам. Клавдия понимала, что отговаривать мужа от поездки бесполезно. Сначала она хотела остаться в Кампании и дожидаться мужа здесь, но тревожные письма матери об ухудшающемся здоровье отца заставили женщину засобираться в Рим вместе с мужем.

Приехав в Рим, Клавдия застала отца выздоравливающим. Однако они с матерью были уже не молоды, а младшая сестра Клавдии жила с мужем в Иберии, поэтому Клавдия приняла решение остаться в Риме, чтобы ухаживать за родителями. Попрощавшись с мужем, она зажила привычным для себя образом: хлопотала по хозяйству, читала, ткала, молилась.

Германский поход Калигулы был недолгим и безуспешным. Несмотря на это, Калигула, вернувшись в Рим, устроил грандиозный триумф, который стоил огромных денег. Гай возвратился из Германии уставшим и больным. Теперь Клавдии приходилось ухаживать не только за пожилыми родителями, но и за мужем. Несколько дней Гай сильно лихорадил и бредил, казалось, что смерть не оставит его. Но горячие молитвы Клавдии Эскулапу и Йесу, а также целебные напитки, приготовленные по рецепту греческого врача Ксенофона, помогли Пилату выздороветь.

Тем временем в Риме начались аресты и казни богатых римлян. Казна, истощенная развлечениями Калигулы, после триумфа опустела окончательно. Чтобы ее пополнить, император требовал от знатных и богатых граждан назначить его их наследником, после чего цинично расправлялся с благодетелями. Достаточно было доноса раба, чтобы расстаться с деньгами, домом и жизнью.

Чтобы избежать этой участи, Гай принял решение покинуть Рим и снова уехать в Кампанию. Тем более, из Иберии в Рим вернулась с детьми овдовевшая сестра Клавдии, Клавдия Минора. Было разумно, что она поселится у родителей и будет за ними ухаживать, а Клавдия с мужем уедут на виллу. Друзьям и знакомым Пилат с женой сказали, что причиной отъезда на юг стало вредное воздействие римского воздуха на слабое здоровье Гая.

Целый день накануне отъезда Клавдия провела, упаковывая вещи. Вечером был небольшой ужин для близких друзей. Спать Клавдия легла поздно, и едва коснувшись подушки, погрузилась в сон.

Клавдию разбудил плач ребенок. Сначала она подумала, что это ее племянница Эмилия. Клавдия поднялась, ворча про себя на сестру за то, что она не слышит рыданий своей дочери. Но, зайдя в комнату, она увидела, что Эмилия спит в обнимку с любимой куклой. Клавдия вышла из кубикулы племянницы и пошла искать, откуда доносятся звуки.

Она шла по огромному коридору с небольшой свечой, тусклого света которой не хватало, чтобы осветить все пространство от стены к стене. Поэтому она чуть не прошла мимо небольшого белого свертка. Опустившись на колени и поставив свечу рядом, Клавдия развернула ткань. В нос ударил сильный запах. Так пахло у алтарей кровожадных богов. В свертке лежала девочка лет двух-трех. Клавдия поднесла к ее лицу свечу. Из полуоткрытых губ девочки стекала черная струйка крови, ее огромные глаза были открыты, Клавдии даже показалось, что девочка смотрит прямо на нее. Но девочка была мертва, и ее легкая душа уже давно покинула и этот дом, и этот кровавый город. Клавдия закричала…

Отъезд на виллу пришлось отложить. Сначала из-за Клавдии. Как ее все ни убеждали, что никакой мертвой девочки нет и не было, и что это все ей только приснилось, она не могла успокоиться. О том, чтобы сейчас уехать, не могло быть и речи. Позвали Ксенофона. Грек принес сбор успокоительных трав, после которых Клавдия проспала целый день и целую ночь.

Проснулась на следующее утро спокойная и отдохнувшая. Поговорив с женой, Гай принял решение отправиться в дорогу завтра рано утром. Но днем город взбудоражила весть: Калигула убит. Вместе с ним были убиты его жена и двухлетняя дочь. Говорили, что маленькая девочка набросилась на убийцу матери, царапая и кусая его, за что тот отшвырнул ее со всей своей силой к стене, размозжив при этом голову.

Клавдия опять заболела. Она бредила целый день, повторяя имя убитой девочки:

— Юлия, Юлия… Я знала… Я могла тебя спасти… Я должна была тебя спасти…

Гай несколько раз пытался уложить жену в постель. Терпеливо объяснял, что, возможно, Клавдия и обладает даром ясновидения, но это не значит, что она могла спасти девочку, что она должна была это сделать.

— Клавдия, если бы эта девочка выросла, она стала бы такой же порочной, как и ее родители. Кто знает, может быть, она явилась бы причиной твоей или моей смерти, или смерти твоей любимой племянницы Эмилии.

Гай тут же пожалел, что упомянул Эмилию.

— Эмилия? Нет, только не Эмилия! Не убивайте Эмилию! — Клавдия набросилась на мужа с кулаками.

Пришлось опять обратиться за помощью к греку. Он подобрал другой сбор, после которого бедная женщина проспала несколько дней, просыпаясь только попить. На этот раз выздоровление было окончательным, и как только город утих после смерти Калигулы, и было объявлено имя нового императора, Гай с женой уехали на юг.

Утром Лиза встала рано, раньше Марка. Когда он пришел на кухню, чтобы поставить чайник, она уже была там и пила кофе. Тонкие белые пальцы, розовый лак на длинных ногтях. Марк мельком посмотрел ей в глаза, секунды хватило, чтобы заметить опухшие веки, красные глаза. Они пили кофе и молчали. Надо было что-то сказать, что-то сделать, чтобы разбить эту душную тишину, чтобы свежий воздух ворвался в легкие. Но Марк решил отложить разговор на вечер. Весь день он был очень рассеян, подбирал слова, прокручивал в голове диалоги. Он не мог врать, не умел. И не мог рассказать, что произошло между ним и Агнешкой. Но он понимал, что Лиза и так догадалась. Поэтому решил просто попросить прощения, без объяснений.

— Лиза, воробушек, ты дома? — Марк вошел в квартиру с огромным букетом лилий и гербер.

Тишина — Лизы дома не было. Не было и ее вещей в шкафу, в ванной. С комода в спальне исчезли маленькая иконка с изображением Иисуса и четки из поддельного жемчуга — подарок Лизе от мамы. И сразу как-то стало пусто и холодно. Как будто ее свитера, джинсы, баночки и флакончики, которые иногда раздражали Марка, согревали и придавали уют их небольшой квартире.

— Может, это и к лучшему, — подумал Марк вслух. — Да, Матильда? — спросил он у кошки, которая запрыгнула к нему на колени и терлась о его колючий подбородок. Но кошку не волновали душевные терзания Марка, она жила просто и правильно, как живут все кошки.

А через несколько дней пришла Агнешка. Марк не говорил ей, что они с Лизой расстались. Но в маленьком городе почти все про всех всё знают. Агнешка принесла индийский чай, сделала уборку, вымыла посуду, испекла пирог. Они сидели на чисто вымытой кухне, ели пирог, пили чай, разговаривали о работе. Иногда поглядывали на букет из оранжевых гербер и белых лилий, выбросить который у Марка не хватило решимости, и он поставил его в вазу. О Лизе ни слова, Марк был очень благодарен Агнешке за то, что она не спрашивает о ней. Потом девушка спохватилась, что уже поздно, а ей еще надо забежать в магазин — соседка сломала ногу, из дому не выходит, просила купить кое-какие продукты для нее.

Через несколько дней Агнешка снова пришла. Хотя Марк всячески избегал с ней встреч в больнице. Но она заявилась без предупреждения. И осталась ночевать. А потом через несколько дней снова пришла. А Марк все не решался ей сказать, что не надо приходить, неправильно все это. И она приходила, иногда оставалась ночевать. Постепенно, день за днем, ее вещи начали занимать в шкафу полки и плечики, где когда-то была одежда Лизы. В ванной, на полках, там, где еще недавно стояли баночки и флаконы с кремами, гелями и прочими косметическими средствами Лизы, стали появляться тюбики и бутылочки с косметикой Агнешки.

«Она хорошая, она очень хорошая… Но чужая», — думал Марк по дороге домой с работы. Чужими были ее платья, запахи пирогов и индийского чая. Мимо прошла женщина, оставив шлейф духов, таких, как у Лизы… У Марка перехватило дыхание от боли… Как же он скучает! Он скучает по огромной стопке Лизиных джинсов и свитеров в шкафу, ему не хватает ее запаха, смеси резких духов, кофе и сигарет. Марк свернул с привычной дороги, зашел в парк, смахнул снег со скамейки. И долго сидел, смотрел на звездное небо, на украшенные накануне праздников гирляндами деревья, пока глаза не заболели от разноцветных огней.

Лиза вернулась домой, к отцу и мачехе. Окурки, разбросанные по всей квартире, пустые бутылки из-под дешевого вина в мусорном ведре и под столом, и такой же пустой холодильник. Лиза тут же принялась за уборку, но тупая боль в области солнечного сплетения заставила прилечь, тяжелым камнем придавила ее к постели. Теперь Лиза знала, где находится душа, она даже могла нарисовать ее границы у себя под грудью.

— Ну, здравствуй, боль. Я не буду тебе сопротивляться, у меня нет на это сил. Да и ты становишься сильнее, если с тобой бороться. Уж лучше так, потихонечку, будем жить вместе, я привыкну к тебе…

Но вскоре Лизе все же пришлось подняться с кровати. Из большой комнаты послышались странные звуки: шипение, завывание, глухие удары.

В квартире отца с мачехой жили два взрослых некастрированных кота. Они регулярно делили территорию, оставляя желтые капли на стенах, мебели, шторах. Иногда они могли мирно спать на одном диване, иногда устраивали жестокие драки. Разнимать было опасно, Лиза однажды попробовала — потом несколько дней не могла пошевелить пальцами, на руке остался рубец от укуса. Обычно мачеха брала ведро с водой и выливала на драчунов, коты отпрыгивали друг от друга, тогда можно было хватать их, пока не опомнились, и выбрасывать на улицу. Если мачеха была трезвая, она убиралась сразу же, если нет — на полу оставались лужи с клочьями рыжей и черной шерсти.

Сегодня мачеха и отец что-то отмечали, видимо, выпили очень много, поэтому они даже не услышали, что Черный и Рыжий в очередной раз устроили потасовку. Лиза с трудом встала, набрала кувшин воды и вылила на черно-рыжий живой клубок. Испуганные животные отпрыгнули в разные стороны, Лиза схватила Черного, открыла окно и выбросила его на улицу — квартира находилась на первом этаже. Рыжий за это время куда-то зашился. Лиза, взяв тряпку, начала собирать с пола мокрые клочья шерсти. Провозившись около получаса, она поняла, что сильно устала. Усталость и несколько таблеток успокоительного помогли ей быстро уснуть.

А ночью снова пришел Иисус. Он сидел на старом продавленном диване с грязной выцветшей обивкой, смотрел своими теплыми глазами на Лизу. Поглаживал Рыжего, расположившегося у него на коленях, а Черный терся о его босые стопы с рубцами.

Лиза смотрела на Иисуса, на котов и беспокоилась, как бы они снова не затеяли драку, ей не хотелось снова собирать тряпкой с пола воду и шерсть. Но коты были очень спокойные и ласковые. «Понимают, кто это», — подумала Лиза.

— Не вини Бога в несправедливости и страданиях. Бог справедлив и милосерден. Мы сами выбираем свою жизнь, — сказал Иисус, видимо, продолжая ранее начатый диалог, но Лиза никак не могла вспомнить его начало.

— Новорожденный ребенок выбирает мать, которая уходит в запой, и он умирает от холода и голода?

— Да, выбирает, там.

— Почему?

— Чтобы скорее закончить цепь перерождений.

— Почему тогда не все выбирают жизнь, полную страданий?

— По разным причинам. Кто-то еще недостаточно созрел, чтобы понять блаженство жизни без воплощения, а кто-то уже заслужил жизнь без страдания и смерть в глубокой старости в своей постели.

— Мы можем изменить свой выбор уже будучи воплощенными?

— Ты можешь изменить отношение к своей инкарнации. И то, что казалось страданием, может казаться радостью.

Размеренная жизнь на вилле способствовала душевному спокойствию Клавдии. Гай, будучи уже немолодым и не совсем здоровым, — сказывались ранения, полученные в молодости, и ночлеги в военных походах под открытым небом — уже не пытался получить какую-нибудь должность при нынешнем императоре Клавдии. Он, кажется, нашел дело, которым смог увлечься, — выращивание пшеницы. Клавдии же и раньше нравилось заниматься хозяйством, так что их жизнь можно было бы назвать идиллией, если бы не мысли об отсутствии детей. Но это больше беспокоило Клавдию, в то время как Гай ни разу не упрекнул жену в бесплодности.

В этот спокойный период ей только однажды приснился значимый сон.

Она и Йесу сидели на высокой горе и молча смотрели вдаль. Несмотря на то, что Йесу молчал, она знала, что место, где они находятся, — это Имаус. Клавдия не понимала, откуда это знание в ней. Ей казалось, что оно всегда было с ней, как и все знания об этом мире. Она чувствовала себя сотворцом этих величественных гор, земли под ними, рек и озер, кажущихся с этой высоты маленькими ручьями и лужицами, и неба, устремляющегося в бесконечность. Она чувствовала, что и сама есть часть бесконечности и безначальности.

— Зачем мы здесь?

— Чтобы ты вспомнила, — Йесу улыбнулся и тепло посмотрел на Клавдию своими глазами цвета меда.

— Я вспоминаю, только мои воспоминания так различны и так разрозненны, а также порой размыты и непонятны, и я не могу сложить их в одну картину.

— Представь огромный мозаичный пол, покрытый слоем грязи. Ты отмываешь маленькие мозаики, что-то лучше — и фрагмент сияет чистотой, что-то хуже — и цвет мозаики бледен, и фрагмент еще покрыт тонким слоем налета. Ты отмываешь ее не подряд, а в разных местах понемногу. Все знания, которые человек, как ему кажется, получает — а на самом деле он вспоминает то, что знал всегда, но забыл — части огромного целого. И когда-нибудь вся мозаика предстанет во всей своей красоте и гармонии. Тогда ты узнаешь истину. Душа, познавшая истину, отправится к Богу.

— А куда отправится душа, не познавшая истину, когда покинет плоть?

— Она будет кружиться до тех пор, пока не пробудится от забвения.

Этот сон взволновал Клавдию, и она поделилась своими переживаниями с мужем.

— Что есть истина? — спросил Гай, не ожидая ответа, и задумался. Возможно, он вспомнил один давний и очень важный разговор, когда он вот так же риторически спросил: «Что есть истина?» у самой Истины. А, может, просто подумал, что надо заехать на мельницу и лично проконтролировать, как идет работа.

Несколько лет без серьезных тревог и волнений пролетели быстро. Однако через три года, казалось, боги отказали в благосклонности Клавдии. Опять тяжело заболел отец. Получив печальную весть, женщина тут же засобиралась в дорогу. Гай поехать с женой не смог, так как опять обострилась его болезнь. Клавдия разрывалась — поехать к умирающему отцу или остаться с больным мужем. Но Гай настоял, чтобы она отправилась в Рим:

— Я обязательно поправлюсь. А вот твой отец уже не молод, я не прощу себе, если ты из-за моего легкого недомогания не попрощаешься с ним. С тобой поедут Адамант и еще несколько рабов, которым я доверяю, мне так будет спокойно.

Но отец не дождался старшую дочь и умер на июньские ноны. Когда Клавдия вбежала в родительский дом, рабы уже приготовили его тело к погребению.

Ни во время похоронной процессии, ни у погребального костра Клавдия не проронила ни слезинки. За что поучила упрек от матери, когда они вернулись домой:

— Ты совсем не любила своего отца, ни крика, ни стона я от тебя не услышала, ни одного волоса ты не вырвала со своей головы.

— Ах, мама, однажды родившись, мы не умираем, — устало прошептала Клавдия.

— Да, конечно, наша душа отправляется в Царство Плутона на вечные муки.

— Нет, наша душа возвращается на Землю, обретая новое тело. Я помню, как однажды я сама бросилась в погребальный костер вслед за дорогим моей душе человеком. Потом ничто… свет… улыбка… твоя мама улыбка… и папина. И еще одной женщины, которую вы называли Фелица.

— Фелица… так звали рабыню, твою кормилицу. Ты не можешь ее помнить, она умерла, когда тебе еще и двух лет не исполнилось. И я никогда тебе о ней не рассказывала. Должно быть, это отец, — сказала мать и опять разрыдалась.

Клавдия не стала больше ничего говорить матери о своих воспоминаниях. Например, недавно, гуляя по саду, она вспомнила, как когда-то шла по странному городу. Было раннее утро, солнечные лучи несмело скользили по траве и облакам, вокруг — большие дома, напоминавшие римские инсулы, только выше и красивее. Клавдия подошла к небольшому храму, который расположился на возвышенности. У храма стояла статуя человека из белого камня с распростертыми руками, как бы обнимавшего город. Лицо этого человека показалось Клавдии знакомым. Рядом никого не было, только изредка по дороге мимо проносились странные крытые повозки без лошадей и быков, с горящими фонарями спереди и сзади. Она испугалась своих воспоминаний и постаралась прогнать их скорее, как назойливое насекомое.

Вскоре Клавдия поняла, почему мать ничего не рассказывала ей о Фелице. Авигея узнала от рабыни, которая уже много лет жила у родителей Клавдии, что Фелица была любовницей отца Клавдии. Она родила от него ребенка, мальчика, но он умер через месяц после рождения. На третий день после его смерти родилась Клавдия. Роды были тяжелые, и мать Клавдии две недели находилась между жизнью и смертью. Фелицу позвали в дом кормить новорожденную девочку. Когда мать Клавдии начала выздоравливать, ее отец поклялся, что забудет молодую рабыню. Фелице разрешили остаться в доме кормилицей и няней. Однако рабыню соблазнил один молодой раб-грек, кажется, его звали Александр. Однажды ночью влюбленные решили сбежать. Вскоре беглецы были найдены и жестоко убиты.

Клавдия недолго пробыла в Риме, она беспокоилась о муже. После смерти отца он стал самым дорогим для нее человеком. Особенно после того, как она узнала, что Фелица и Александр были убиты по приказу матери. Женщина не смогла простить молодой рабыне того, что она была любима ее мужем и что родила от него сына. В душу Клавдии закрались страшные подозрения, не была ли ее мать также виновницей смерти новорожденного мальчика.

Тревога Клавдии по поводу мужа была не напрасной — Гаю стало хуже, но он не хотел беспокоить жену, и в письме, отправленном в Рим, сообщал, что здоров, и она может побыть с матерью сколько захочет.

Когда Клавдия, почти не останавливаясь на ночлег, приехала на виллу, Гай уже неделю пребывал в лихорадке, иногда он был в сознании, иногда бредил. Она три ночи провела у его постели, каждый раз думая, что это его последняя ночь.

Прибыл из Рима вольноотпущенник и ученик Авла Корнелия Цельса. Осмотрев Гая, врач сказал, что его жар вызван тяжелой болезнью легких. Он приказал приготовить сок кориандра и отпаивать им больного. А также давать настой чернушки с медом.

— Если это не поможет, то, видимо, так угодно богам.

Клавдия исправно выполняла рекомендации врача, но Гаю не становилось лучше. Однажды, на минуту задремав, она увидела сон.

В их спальню тихо, но быстро вошел мужчина. Клавдия, сидевшая у постели больного, не сразу узнала вошедшего. Это был Йесу, мужчина с глазами цвета меда. Но сегодня глаза у него были темными и печальными. Он, не глядя на Клавдию, подошел к постели, протянул руку к Гаю и сказал:

— Прощаются тебе грехи твои. Гай, тебе говорю, встань!

Гай медленно открыл глаза, посмотрел на Йесу и сел в постели. Неожиданный гость тихо и быстро, так же, как и вошел, направился к двери. Клавдия вскочила, чтобы поблагодарить его, но Йесу, не дойдя до двери, медленно растворился. Клавдия пыталась ухватиться за тающий красный плащ — все было черно-белым в этом сне, только плащ был ярко-красного цвета — и проснулась.

Гай сидел на постели и смотрел с нежностью на нее.

— Я уже давно проснулся, но не хотел будить тебя. Устала?

Клавдия со слезами бросилась к мужу.

Вечером она долго и горячо молилась, благодарила Йесу за исцеление мужа. Она была уверена, что Йесу на самом деле пришел и вылечил Гая, хотя и понимала, что ее сон — это обрывки рассказов одной из рабынь о чудесах, совершенных Йесу. У Гая спал жар, появился аппетит, он даже немного прошелся по комнате.

На следующий день они вышли погулять в сад.

Тяжелая болезнь и чудесное исцеление сблизили Клавдию и Гая, они стали больше времени проводить друг с другом, читать друг другу вслух, обсуждать новости. Это были самые счастливые годы в жизни Клавдии, даже несмотря на смерть матери. А через два года Гай оставил жену. Он просто уснул и не проснулся, Клавдия нашла его в саду с застывшей улыбкой. Она знала, что это Йесу пришел за ее мужем, значит, о нем можно не беспокоиться.

— Йесу, уповаю на тебя.

— Я ошиблась, ребенка не будет, — прошептала Агнешка, вернувшись из ванной.

— Будет… Когда-нибудь у тебя будет ребенок… а сейчас постарайся уснуть, завтра на работу… Я скоро вернусь, я в душ.

Подставив лицо под прохладные струи воды, Марк наконец-то смог сделать выдох облегчения. Если бы ребенок родился, значит, Марк был бы связан с Агнешкой на всю жизнь. Он вспомнил другого ребенка… Вспомнил, как мечтал, что они с Лизой повенчаются, родится малыш, у них будет настоящая семья. Семья, которой ему так не хватало в детстве…

Своего отца Марк не помнил. Он ушел от них, когда Марку было два года. Зато он хорошо помнил всех своих отчимов. Почти все были пьющими. Не сказать, что алкоголиками, нет, работали, что-то в дом приносили. Ради этого мать и заводила сожителей, чтобы «в дом приносили». Но по выходным эти отчимы пили. И много. Мать тоже вместе выпивала. Потом начинались выяснения отношений, с криками и драками. Иногда они на утро мирились, иногда мать выгоняла чересчур агрессивного сожителя. После расставания матери с очередным отчимом Марк наслаждался тишиной и порядком в квартире. Но недолго — через несколько месяцев в доме появлялся новый «отец и добытчик». Однажды все закончилось… Как все произошло на самом деле, никто не знает. Виктор — очередного любовника матери звали Виктор — во время допроса и на суде отвечал, что ничего не помнит, так как был слишком пьян. Со слов соседей, в тот день в квартире были гости. Когда они разошлись, за стенкой ругались и дрались, впрочем, как обычно. Избитую мать без сознания на кухне обнаружил Марк. Через несколько дней она умерла в больнице.

Возможно, поэтому Марк никогда не пил ничего крепче легкого вина. И не любил выпивающих девушек. Но с Лизой получилось иначе…

Марк не спеша возвращался домой. Он недавно закончил медицинский колледж и работал массажистом в реабилитационном отделении городской больницы. Домой идти не хотелось — была пятница, значит, у матери будут гости. Марк завернул к озеру. Сначала прогулялся по набережной, покормил лебедей заранее купленным в больничном кафе хлебом. Потом присел на свободную скамейку. Был теплый майский вечер. Вдоль озера прогуливались молодые мамы с малышами в ярких колясках или на трехколесных велосипедах. Несколько смельчаков плавали в еще прохладной воде. На скамейках расположились, прижавшись друг к другу, влюбленные пары.

Только на соседней лавочке, которая стояла немного дальше от набережной, возле задней стены кафе, сидела, обхватив голени и уткнувшись лицом в колени,

одинокая девушка. Ее плечи иногда вздрагивали. Светлые волосы, светло-серые джинсы, толстый темно-серый свитер грубой вязки, немного странный для теплого майского вечера. Маленький одинокий воробушек.

Марк сидел очень долго, иногда поглядывая на одинокую девушку. Солнце село. Зажглись фонари. Мамы с детьми в колясках и на велосипедах ушли, на набережной стали появляться шумные, вероятно, не совсем трезвые компании. Девушка оставалась все в той же позе, только, кажется, плечи ее больше не вздрагивали. Марк решился подойти к ней. Присев рядом с девушкой, он слегка тронул ее за плечо.

— Простите… вам плохо?

— Мама умерла… — прошептал воробушек.

Так Марк познакомился с Лизой. А вечером того же майского пятничного дня мать Марка увезли с инфарктом мозга в больницу. Вскоре ее не стало. Через несколько дней Лиза переехала жить к Марку…

…После того, как Лиза ушла, они ни разу не разговаривали. На его звонки она не отвечала. В социальных сетях она его заблокировала. В квартиру, где жил отец Лизы с женой, и куда, вероятно, вернулась Лиза, его не пустили. Он даже не знал, в городе ли она или куда-нибудь уехала. На все его вопросы мачеха Лизы зло отвечала: «Ничего не знаю». Подруги девушки отказывались с ним общаться.

Только однажды с разницей в час он получил от нее два сообщения:

«Я как улитка без раковины. Я и раньше ненадолго покидала свое убежище, и каждый раз мне делали больно. И я возвращалась в раковину, убежденная, что больше никогда никому не поверю и никого не полюблю. Но однажды в моей жизни появился ты… Ты увел меня слишком далеко от моего убежища, а потом, как и все, сделал мне больно. Я хотела уползти обратно, но заблудилась. Я улитка, которая ищет свою раковину. Мне холодно и страшно…»

«Мне очень жаль… Прости меня… Благодарю тебя… Люблю тебя…»

Марк много раз набирал сообщения в ответ, но так ни одно и не отправил.

И тогда он с головой ушел в работу, с удовольствием соглашаясь на подработки и задерживаясь допоздна в больнице. К вечеру болели руки и спина, чему он даже был рад: физическая боль отвлекала от мыслей, от угрызений совести, от тоски, от сомнений — от всей этой сложной гаммы эмоций и чувств. Работа, душ, легкий ужин, таблетка, сон — все дни стали одинаковыми.

После смерти Гая Клавдия решила вернуться в Рим. Ее сестра вышла замуж и переехала в дом мужа. Клавдия поселилась в родительском доме на Авентине. Вскоре к ней присоединилась ее любимая племянница Эмилия, которая не ладила с отчимом.

В первый же вечер после переезда за ужином Эмилия заявила, что никогда не выйдет замуж и будет жить с тетей.

Клавдия улыбнулась:

— Девочка моя, ты непременно выйдешь замуж, когда еще немного подрастешь. Если захочешь, твоя старая тетка поедет с тобой, чтобы помогать тебе вести хозяйство и воспитывать детей.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.