Бесплатный фрагмент - Клошар

Часть 1

И мне кажется, нет никаких оснований

Гордиться своей судьбой

Но если б я мог выбирать себя

Я снова бы стал собой.

— БГ

1. Пробуждение

День близился к концу. Пройдя от храма Шивы до побережья, к заброшенному причалу Каньякумари, я проделал путь ещё метров в пятьсот, словно по мосту из камней, вглубь моря. На причале не было никакой тропинки, лишь камни, по которым временами приходилось прыгать, чтобы попасть дальше и добраться до конца пирса. Достигнув маяка, я уселся на большой валун и в ожидании заката стал наблюдать за волнами, бьющимися о скалы. Гладь трёх морей озарилась мягким сиянием. И раскалённый огненный шар где-то возле горизонта с лёгким шипением погрузился в тёмно-синие воды. Рожками вверх пришпилился к небу резвый полумесяц. Время сгустилось до состояния звёздного покрывала, с которого, поблёскивая, начали отщёлкиваться мелкие бисеринки и, падая, тонуть в тех же волнах, в которых только что исчез золотой диск.

Истинное счастье, думал я, — получать удовольствие от своего пути. Безмятежно стоять перед великим океаном, и не жалеть ни о чём…

В этот самый момент откуда-то с неба послышался тревожно-возбуждённый шёпот:

— Дима, Дима! Просыпайся, у тебя же съёмка с утра!

Я приоткрыл левый глаз. Надо мною нависала женская грудь. С потолка небольшой комнаты с обшарпанными обоями тускло светила одинокая лампочка. Позади виднелось небольшое насквозь обледеневшее окно.

— Где я? — застучала в висках тревожная мысль. — Нет, нет, надо спать дальше. Это не то, я не здесь… Блин, капец… Как такое может быть-то?

Заснуть с такими мыслями что-то не получалось.

— Дима! Тебя же уволят из газеты, а ты только недавно устроился! Дуй быстро в «Вестник»! — снова услышал я звонкий голос.

Я открыл глаза и увидел девушку лет двадцати пяти. Она была красивая, высокая и абсолютно голая. Порядком ошарашенный, я начал боком сползать с кровати.

«О как! Это что-то новенькое. Так сплю я или не сплю?»

Девушка бросила мне штаны.

Её глаза весело искрились. Она запустила свои длинные изящные пальцы в мои волосы и начала их теребить.

— Давай уже вставай, курунишка!

— Ок, уже собираюсь и бегу, — смущённо пробормотал я. — А еда какая-нибудь есть?

— Ну чо ты разокался, шуруй уже. Потом на Фрунзе чебурят поешь.

«Чебурят?! Боже, что это? Ладно, надо уже сваливать отсюда. Потом со всем разберусь, потом…»

— Найду я хоть, куда идти-то? — непроизвольно вырвалось у меня.

— Когда же ты наконец запомнишь дорогу? Трамвай рядом — третий номер до Плеханова. Найдёшь!

Пока я натягивал штаны и свитер, она принесла мне пальто из маленькой прихожей, больше похожей на шкаф.

— Холодно сегодня, минус двадцать восемь. И ещё до тридцати пяти мороз обещают, — девушка уже вовсю заматывала мою шею большим шерстяным шарфом.

«О, боооги… Ну да ладно, посмотрим, как пойдёт. Если что — вернусь самолётом. Только куда? И кто она?».

— Ладно, побежал!

— Ну погоди уж, дай поцелую, засранец! — она подошла и, голая, обняла меня, уже одетого в пальто.

Хлопнула дверь подъезда, я шёл в морозной дымке на трамвайную остановку, снег похрустывал под подошвами ботинок. И только одна мысль робкой бабочкой кружила в моей голове: «Я, наверное, поживу тут… Немного».

2. Артур

Простуженным женским голосом динамик из кабины водителя объявил остановку «Улица Плеханова». Я выскочил из железного брюха трамвая в звенящий мороз и двинулся вперёд по ходу трамвайных путей. Это было удивительно, но ноги сами шли в определённом направлении, будто зная, куда именно мне нужно. Выйдя на проспект и свернув направо, я упёрся в парадный вход шикарного отеля.

— Даров, Димон, — из дверей отеля вышел мужчина лет сорока, подошёл ко мне и протянул руку.

— Привееет, — я протянул свою в ответ.

В это мгновение в ушах раздался резкий свист. А потом меня накрыло волной кисло-сладкого дежавю: перед глазами вспыхнул какой-то старый знакомый образ и к горлу подкатила тошнота. Колени подогнулись, я схватился за поручни крыльца.

— Ой-ёй-ёй-ёй! — запричитал мужчина, подскочил ко мне и взял под локоть. — Дима, ты что, с похмела?

— Не, Артур, не знаю, что со мной, — сдавленно прошептал я, отметив про себя, что его имя явилось в мой мозг прямиком из недавнего дежавю.

— Димон, пойдём-ка в «Сиб-бистро»: посидишь, оклемаешься, а потом — в редакцию. Ты там недавно, никто тебе ничего не скажет, если опоздаешь.

— Идём, Артур, нужно поговорить.

Мы шли вдоль проспекта, забитого трамваями и львовскими автобусами, продираясь сквозь свежий трескучий морозец. Через несколько сот метров нырнули в советского типа чебуречную и сели за столик в углу.

— Ну так что ты вчера делал? — спросил Артур, заказав нам две порции мини-чебуреков и два чая.

Я принялся сбивчиво объяснять:

— Артур, понимаешь, я не помню. То есть, помню, но только то, что… Ты только не смейся. Помню, что я был в Индии, а потом рррраз… И здесь оказался.

— А что тут смешного, Димон? Ну да, ты сюда к нам из Индии свалился. И все вокруг охреневают, как у тебя тут всё быстро завертелось.

— В смысле — из Индии? — кусок чебурека попытался застрять в моём горле, но был тут же смыт в пищевод половиной стакана чуть тёплого чая, — Артур, я, может, головой во сне стукнулся, но у меня всё путается. С памятью что-то. Будь человеком, объясни мне всё подробно. Так, как будто ты это кому-то другому рассказываешь.

— Окей, Дима, — Артур уселся поудобнее. — Насколько я понимаю, ты из Питера. Хотя слухи про тебя разные ходят, но ты мне сам говорил, что из Питера. У тебя там жильё есть, как минимум. Ты вроде как путешествовал по Индии и поехал домой через Сибирь.

— Да, да, конечно, я из Питера! — с готовностью подтвердил я, чтобы не казаться совсем уж безумным. — Про Томск расскажи.

Артур продолжил:

— Ну так вот, Димон. Мы с тобой познакомились на фестивале путешественников, совсем недавно. Там же ты и с Ленкой своей познакомился. Всё у вас сложилось, как я понимаю, и ты решил остаться с ней в Томске.

— Спасибо, Артур, я и правда, наверное, башкой стукнулся. Сейчас вроде припоминаю что-то. Просто куски сна накладываются на реальность, и мне сложно определить, что сон, а что явь. Теперь, кажется, разобрался.

— Дим, скажи честно, ты что-то принимаешь? Препараты какие-нибудь? Психотропы, галлюциногены? Ну, феназепам там, галоперидол? Всё останется между нами.

— Разочарую тебя, Артур, но нет.

— Да я только рад, Дима. Я же за тебя волнуюсь.

— Нет, точно нет, я за реальные ощущения.

— Ну и хорошо. А то я ж тебе с работой подсобил. Ты уж меня не подставляй, — Артур покачал головой.

— А вот эту детальку, ты, Артур, упустил.

— У тебя действительно такие провалы в памяти? Дима, ты бросай алкоголь. Насовсем! От него это всё. Один раз что-то забыл, и пойдёт чередой. Постоянно будешь всё забывать.

— Да понимаю я, Артур.

— Короче, мы когда познакомились, я хотел уйти из «Вестника Томича» в «События и факты». А отпуск-то не отгулян оплачиваемый. И в редакции не отпускают, пока замены себе не найду. Вот мы и договорились, что я ухожу в отпуск, а тебя привожу на замену. Сказали начальству, что ты фотокор из Питера. Я получаю отпускные, а через две недели пишу заявление по собственному. По закону две недели обязан отработать, а это как раз остатки моего оплачиваемого отпуска. Сразу же устраиваюсь в «События и факты», а ты остаёшься на постоянку в «Томиче». И им искать никого не нужно, и у тебя испытательный срок уже пройден. Когда мы с тобой сейчас встретились, я из бухгалтерии как раз шёл. За расчётом приходил.

— Теперь всё вспомнил, — соврал я. А на самом деле впал в ещё большее недоумение.

— Вот и чудненько, — успокоился Артур, — Дим, ты, как чего забыл, напрягай память до тех пор, пока не вспомнишь. А то дашь слабину и всё, пиши — пропало. Ну что, оклемался? Идём?

— Артур, спасибо тебе за всё. Ты иди, а я посижу ещё немного. Кофейку возьму, подумаю. Не бодрит меня что-то чай этот.

— Да, конечно, Димон! Давай, звони, если что!

Артур встал, пожал мне руку и двинулся к выходу.

— Артур, слышь, — крикнул я вдогонку, — а Лена чем занимается? Ленка моя? — я сделал глупую физиономию и пожал плечами.

— Так она же фотографиня, дружище. А кто ещё может жить с фотографом? Каждой твари по паре, — засмеялся Артур и вышел на улицу, выпустив из чебуречной облако тёплого воздуха, которое тут же кристаллизовалось в мелкие хрустинки и рассыпалось по тротуару под ноги одиноким прохожим.

А я подумал: какое мерзкое слово «фотографиня». Да, дела… Получается, это никакой не сон. Допустим, я действительно был в Индии. Но куда делся этот период с газетными манипуляциями, со знакомствами, с Ленкой?! Как такое можно забыть? Если я ещё хоть минуту буду об этом думать, голова взорвётся к чертям от противоречий. Стоп. Стоп. Стоп. Попробую просто пожить так. Просто пожить. А со временем всё вспомню, и ситуация прояснится.

Я вышел из чебуречной и направился к подъезду отеля, возле которого встретил Артура. Поднявшись по ступенькам, вошёл внутрь. На ресепшене, возле входа, висела красно-золотая табличка со стрелкой вверх: «Вестник Томича — 4-й этаж».

3. «Вестник Томича»

Редакция бурлила, словно варанасийские гхаты, с журналистами — браминами, паломниками — посетителями и любопытствующими всех мастей, которые собрались на дедлайн номера.

— Дима, привет! Твои съёмочки все на завтра перенесли, на первую половину дня. Подойди к менеджерам, потом ко мне зайди, — мимоходом выдала мне высокая статная женщина в роговых очках. И тут же скрылась в кабинете с грозной табличкой «Главный редактор».

Редакция занимала целый этаж, и я побрёл выискивать место, где базировались менеджеры.

— Дима! — окликнула меня симпатичная рыжая девушка, сидящая за столом у окна.

Я подошёл к ней и сразу же вспомнил, что это Света — менеджер по рекламе.

— Дим, надо завтра в Академгородок сгонять, по нескольким НИИ пройтись, отснять «голов». Я тебе списочек тут подготовила, — затараторила Света.

Головами назывались портреты газетного формата, и это я тоже откуда-то знал.

Света продолжила:

— После обеда отдыхай, а вечером на концертик — «Чиж и… Ко».

— Вот это бонус! И часто мне надо будет на концертах снимать?

— Часто, Дим. И у тебя на все концерты свободный вход, во все городские клубы. Две фоточки с выступления приноси. И статью, если пишущего напарника не будет. Это мы тебе отдельно оплатим.

— Отлично! Ладно, спасибо, Светик, я к главному!

— К главной, — саркастично поправила Света, — удачи, Дим.

«Главный редактор Галина Ивановна Светлова» — прочитал я на двери. Тихонько постучав, вошёл в кабинет.

Галина Ивановна, та самая женщина в роговых очках, сидела за огромным столом, стоящим в самом центре.

— Так, Дима, — начала она без предисловий, — то, что ты любишь поспать по утрам, это понятно. Все любят. Мы поступим просто: все съёмки будем планировать тебе на вторую половину дня и вечер. В выходные, надеюсь, не откажешься поработать, если понадобится? Мы идём тебе навстречу, ты — нам. Вижу, что мы сработаемся. Наша газета — это одна семья. Секта, если хочешь. Всё, что происходит внутри, — происходит только внутри. Думаю, ты меня понял и тебя всё устраивает. Иди.

— Всё устраивает, Галина Ивановна, спасибо, — улыбнулся я.

Меня действительно всё более чем устраивало. «Не, я всё-таки реально сплю, иначе откуда эта работа мечты?» — думал я, выходя из кабинета главреда.

— И на дедлайне в восемнадцать ноль-ноль быть обязательно каждый день! — раздался у меня за спиной голос Галины Ивановны.

— Да, конечно! — отреагировал я и бодро двинул к выходу из редакции.

4. Ленка

В импровизированной кухне, занимавшей часть нашей микро-прихожей, стояла Ленка в накинутой на голое тело мужской клетчатой рубашке и жарила картошку с луком. Я подошёл сзади и обнял её, запустив руки под рубашку.

— Ой-ой-ой, холоднющие какие, — заверещала она.

— Лееен, какая же ты классная! — произнёс я, ощутив под ладонями упругую грудь не менее чем третьего размера.

— Только сейчас это понял? — игриво спросила Ленка.

— С тобой всегда как в первый раз.

Она резко развернулась в моих руках и строго посмотрела мне в глаза:

— Какой-то ты странный в последнее время. Ведёшь себя, как будто всё хорошо, — сказала она недоверчиво. И тут же поцеловала меня в губы.

— А что плохого-то, Лен?

— Да погляди в каком говне мы живём. Дом — двенадцатиметровая гостинка. Еда — картоха с луком.

— Но зато мы вместе, Лен.

— Ты, малыш, романтичный, но не практичный. А я хочу, чтобы всё как у людей: у меня — квартира просторная, а у мужика — зарплата достойная.

Ленка засмеялась и легонько укусила меня за нижнюю губу.

— Ну я, вообще-то, один у нас работаю.

— Дим, так нормальные мужики не говорят.

— А как они говорят?

— Они говорят: «Дорогая, выпей немного вина».

Мы вместе засмеялись.

Прошло два месяца со дня моей амнезии. Поначалу я даже собирался сходить к психологу, но потом подумал: «А зачем? Я же всех помню». И визит в клинику отменился как-то сам собой. Каждый день я мотался по городу с заданиями от газеты, а по выходным — снимал на концертах и писал небольшие статьи о музыкантах. Ленка же либо сидела дома, либо ходила бесплатно фотографировать каких-нибудь девочек. Тем не менее, мне нравилась эта наша рутинная, монотонная жизнь — было в этом во всём что-то медитативное. К ночи я возвращался домой, а там ждала она — в халатике или без. Мы ужинали, занимались сексом, потом болтали, лёжа под огромным пуховым одеялом, и в обнимку засыпали. А наутро всё повторялось сначала.

— Ленк, а почему тебя Леной назвали? — как-то спросил я, когда мы в очередной раз валялись в постели, болтая ни о чём.

— В честь реки Лены, — не задумываясь, ответила она.

— Серьёзно?

— Конечно. Родилась бы пацаном — была бы Енисеем. Решал отец, у остальных членов семьи права голоса не было.

— Сурово. Святая Сибирь и её дети.

— Папа туризмом увлекался, водником был, сплавлялся… — Ленкин голос дрогнул, — реки, пороги…

— Что-то случилось?

— Погиб на порогах, утонул, — Ленка грустно посмотрела на меня.

— Лен, я думаю это очень достойно — жить и умереть, занимаясь любимым делом. Он сделал такой выбор.

— Дима, он ушёл, а я осталась. Он не видел моего выпускного, моего первого парня, и детей моих не увидит, если они у меня будут. Он сделал плохой выбор.

— Да, Лен, но это его выбор, согласись. Я, конечно, твоего отца не знал и судить не могу…

— Ты вообще не можешь судить, — отрезала Ленка.

— Лен, а поехали на Алтай, попутешествуем? — попытался я разрядить атмосферу.

— И чо? На попутках? А жить — в палатках? Нее, давай уж без меня. Комаров кормить, да алтайцев поить.

— Я бы съездил. Говорят, там даже красивее, чем в Гималаях.

— Ну едь же, едь! Никто тебя не держит. А я — не мой папа, мне цивилизация всегда милей будет.

Я попытался второй раз сменить тему:

— О, кстати, слушай, Лен, чо расскажу. Мне тут задание интересное дали. Суть такова: губер выделил денег школьникам — пацанам, которым уже исполнилось четырнадцать, на то, чтобы они прыгнули с парашютом в ДОСААФ по три раза и получили разряд.

— Зачем им это?

— Ну, чтобы в военкомате приписали сразу к ВДВ, а не к стройбату.

— Ну, и?

— Короч, я ездил сегодня. Взяли меня в кукурузник, пристегнули внутри ремнём, будто собаку на поводок. Поснимал позеленевшие лица пацанов перед первым прыжком. Но когда мы приземлились, инструктор докопался до меня: типа, неправильно это — рассказывать другим о том, чего сам не ощутил.

— Ты не доснял репортаж?

— Доснял.

— Так что же?

— Мне кажется, что он прав. Я хочу прыгнуть. Поснимаешь меня на дропзоне?

— Ты крейзанутый. Всегда это знала. Нет уж, первый раз давай без меня, не хочу видеть твоё позеленевшее лицо. А вот если тебе понравится, то на второй съезжу. Ты же три раза хочешь, правильно?

— Лен, я не школьник, мне разряд ни к чему. Не понравится — ограничусь одним разом. Понравится — буду прыгать постоянно.

— Ты точно псих, — Ленка покрутила пальцем возле виска, — ладно, малыш, давай спать.

Она отвернулась к стенке и мгновенно заснула, а я ещё долго лежал, глядя в потолок и переваривая тот неуютный факт, что на первый прыжок мне всё же придётся поехать одному.

5. Экзистенция

Это всё-таки случилось. И одного раза мне оказалось явно недостаточно. Ленка сдержала обещание, и на второй прыжок мы поехали вместе. И вот я снова падал, а где-то там, внизу, расстилалась большая заснеженная контурная карта с ярко выраженной рельефной детализацией. Тремя секундами ранее наш инструктор, прямой, как лыжная палка, человек с безумным взглядом пронзительных голубых глаз, стоя позади меня, вкрадчиво спросил: «Знаешь, шо такое экзистенция, журналистик? Щаз…». И тут же я ощутил лёгкий толчок в районе лопаток. Страх, сковавший суставы, достиг своего апогея и, расползаясь по спине, уже грозился начать струйками брызгать из ушей.

«Твою ж маму, командир, а ты слово-то такое откуда знаешь — „экзистенция“?» — мелькнуло в голове.

Когда я прыгнул впервые, мне совсем не было страшно — просто любопытство перед неизвестным. «Ну, все же приземляются» — думал я. Сейчас, во второй раз, всё оказалось совсем иначе: я уже шёл не в никуда, а прекрасно осознавал, на что подписался.

Я сделал шаг в пустоту, и всё отступило на задний план: страх, любовь, кредиты, зарплаты, рыженькая Света из «Вестника» и река Сена в кошмарных снах. Я падал прямо в ад. Не летел, а именно падал. И это было прекрасно до безумия. Чтобы не забивать голову отсчётом секунд, я вытащил руку из резинки, которой запястье было привязано к кольцу на груди. И свободно, словно птица, распластался в воздухе.

Шесть секунд тишины в полной невесомости.

Момент истины.

Хлоп, щелчок, кольцо само автоматически отстегнулось и полетело вниз. Резкий рывок вверх, и надо мной раскрылся сияющий белый купол. Вот и всё, подумал я, по предыдущему опыту зная, что спускаться с парашютом будет уже не так захватывающе.

Упав на жёсткую как проволока мёрзлую траву, и погасив парашют, я, усталый, но счастливый, побрёл по дропзоне к группе укладчиков, ожидавших падающих сверху перворазников. Они стояли, отслеживая тех, кто забыл снять предохранитель и падал уже на двух парашютах. Это означало штраф и, соответственно, гешефт укладчикам.

— Трое, — загибал пальцы первый.

— Вон, вон ещё один, — вторил другой

— Чё, Жека, на бухлишко сегодня заработали, — усмехнулся первый.

Ленка стояла рядом с ними и рассматривала меня через телеобъектив.

— Ну что, ты крикнул: «Юхххуу Рок-н-ролл!»? — весело спросила она и тут же, как из пулемёта, отстрочила серию кадров.

— Крикнул-крикнул, — засмеялся я, доставая из кармана мятую купюру для укладчиков — за потерянное кольцо.

— Ну как тебе небо, журналистик? — спросил подошедший сзади инструктор, — Александр, а лучше просто Саня, — он протянул мне руку.

— Дима, — я ответил на его рукопожатие. — Небо в алмазах, а мы в нём — как ангелы.

— Неистовые ангелы с голодными глазами, — парировал Саня, — ну что, в город и по пивасику?

Мы с Ленкой переглянулись.

— Падшие вы ангелы, — пожала она плечами.

— А почему бы и нет? — сказал я, и мы потихоньку двинули к автобусу.

ПАЗик вёз нас в город. Ленка продышала дырочку на замороженном окне и следила через неё за мелькающими белыми столбами. А я думал о том, каким же могло быть прошлое инструктора Саши. Кто он вообще? Ведь именно такие люди придают хоть какой-то смысл реальности, в которой я нахожусь. Вот сидит Саня дома: жена, макароны, страховка, гараж… А под подушкой — томик Сартра.

6. Саня

— Так откуда ты, Дима? — поинтересовался Саня, прихлёбывая пиво из высокой кружки.

Мы только что проводили домой Ленку, которая рассчитывала на поход в ресторан, но, когда поняла, что мы направляемся в паб, наотрез отказалась идти в «грязную пивнуху». И теперь мы вдвоём с Саней сидели в ирландском пабе на проспекте Ленина и методично закидывались светлым под перцовые чипсы.

— Я, Сань, из Питера. По крайней мере, так говорят, — ответил я, отхлебнув из кружки.

Саня засмеялся:

— Хороший ответ. А тут, в Сибири, что забыл?

— Сань, это сложно объяснить, — замялся я, — путешествовал по Индии, а в Россию вернулся через Томск, чтоб заехать на тревелфест. Ну и завис тут у Ленки.

— Объяснил же, а говоришь, «сложно», — Саня похлопал меня по плечу и показал два пальца бармену, — ещё по одной и выскочим на улицу покурим.

Я и сам удивился, насколько просто мне удалось сформулировать свою легенду. Может, так оно всё и было? Вероятно, этот вопрос будет мучить меня всю оставшуюся жизнь. Но, скорее всего, я просто забью на какие-либо поиски смысла. Упаду в реку и поплыву по течению — куда-нибудь да вынесет. И тут я понял: людям, по большому счёту, всё равно — откуда ты и что там происходило в твоём прошлом. Главное, чтобы это укладывалось в их привычную картину мира. Чтобы это была логичная, с их точки зрения, история. Кто я? Откуда? Да какая разница! Можно быть тем, кем ты хочешь. Главное — не путаться в деталях, которыми твоя история постепенно начинает обрастать. И если всегда держаться линии своей легенды, то со временем ты и сам начинаешь в неё верить. Ты вдруг замечаешь, что сам становишься своей легендой, а она — реальностью.

— А ты, Сань, чьих будешь? — воспользовавшись заминкой, перехватил я инициативу.

— Вот это действительно сложно, — теперь уже замялся Саня.

— Давай, давай, не менжуйся.

— Дим, я сибиряк… С печки бряк. Родился в Кемеровской области, в городе Прокопьевске, слышал про такой?

— Да, что-то слышал краем уха. Прокопчанин, значит.

— Ага. Ну так вот… До армейки жил там, потом вернулся, а там, понимаешь, всё то же, что и было. Ничего не изменилось.

— Ну, а ты что хотел?

— А я-то изменился, — Саня обхватил голову обеими руками, — я-то меняюсь, а там никогда ничего не изменится. Поэтому сейчас я в Томске. У Томска есть хоть какой-то шанс.

— А где служил-то?

— Моздок, Гудермес…

— Ого, Сань, захватил? — намеренно удивлённо протянул я, где-то в глубине души уже определённо зная, что вот он — точно захватил.

— Захватил, да, не то слово… — Саня махнул рукой и тремя глотками допил своё пиво. — Покурим?

Накинув пуховики, мы вышли на улицу и закурили. Была уже ночь и небо целиком заполнилось звёздной пылью. Алкоголь давал о себе знать, разойдясь мягким теплом по всему телу. И лишь мороз, слегка пощипывая уши, напоминал о том, что не следует уж очень-то доверять этим пивным температурным иллюзиям.

— Сань, расскажешь? — начал было я.

— Да, Дима, конечно. Но, не сегодня. Будет времечко. Понимаешь, я часто вспоминаю былое. Но чем чаще об этом рассказываю, тем менее реальными становятся эти воспоминания. Некоторые уже полностью стали снами, кое-какие остались реальностью. Поэтому я стараюсь беречь остатки прошлого в своей памяти и дарю кое-что лишь тем, кому доверяю, ради кого не жалко. Я не говорю, что ты меня чем-то не устраиваешь, напротив. Просто не сразу.

— Понял тебя, Сань.

— Вот и чудненько, — Саня глубоко затянулся, запрокинул голову, и, глядя на звёздное небо, медленно повалился спиной в сугроб.

Я, взглянув на него, встал рядом и сделал то же самое. Мы лежали в снегу и молча курили, глядя на звёзды.

— Смотри на звёзды и звёзды присмотрят за тобой, — попытался пошутить я.

— Посмотри на небо — и ты пропал, — ответил Саня.

— Сань, ты же в ДОСААФ только по выходным работаешь? А завтра, например, что делаешь?

— Завтра, Дима, будет завтра! А пока завтра не наступило, я хотел бы просто напиться и немного побыть придурком, — ответил Саня и гомерически заржал, — ну, пошли ещё по одной-трём.

Он резко вскочил на ноги и протянул мне руку, помогая встать из сугроба.

Очнулся я в темноте, лёжа на чём-то, вроде тахты, застеленной покрывалом. Сквозь шторы пробивались лучики уличного фонаря. Голова трещала, как не выключенный после полуночи телевизор. А желудок совершенно ясно давал понять, что мне, чтобы избежать хлопот, лучше бы просто лежать и не дёргаться. Повтыкав минут десять в потолок, пытаясь понять, что это за комната, я пришёл к выводу, что, в конечном итоге, всё хорошо. И нужно поспать ещё.

— Проспался, кент?! Поднимайся, пошли с нами завтракать! — будто прорезал пространство зычный голос Сани.

Невероятным усилием разлепив веки, я тотчас же зажмурился от яркого света, хлынувшего в комнату из раздвинутых Саней штор.

— Ууууу, — застонал я.

— Давай, давай, вставай, у меня коньяку есть батл, — бросил Саня, выходя за дверь.

Я поднялся и походкой зомби почапал вслед за удаляющимся Саней. То, что мы вчера нажрались, — это к гадалке не ходи. Но то, что я пошёл не домой, а к Сане, — было неожиданно. Обычно в таких ситуациях у меня срабатывал автопилот, ведущий по маршруту: Бар — Ленка. Я вошёл в залитую солнцем кухню. От лёгкого сквознячка на окне развевался тюль. А за столом, в контровом свете, сидели Саня и светловолосая, вся в конопушках, девушка лет двадцати.

— Так вот какой ты, северный олень, — произнесла она приятным мелодичным голосом. — Я Тася.

— Очень приятно, Дима, — ответил я, присаживаясь на свободный стул.

Нахмурившись, Тася спросила:

— Значит, нажрались вчера, как свиньи?

— Милая, не начинай, при Диме хотя бы, — попытался осечь её Саня.

— А почему бы не при Диме? Вы же с Димой нажрались. Уж не знаю кто кого спаивал, да это и неважно, — Тася опустила глаза, показывая, что ей и самой эта тема давно осточертела. — Ты сначала творишь всякую херню, Саша, а потом не хочешь принимать, что тебя осуждают.

— Да, Тась, особенно, когда осуждаешь ты! — резко ответил Саня.

— Да я слова не сказала, когда вы ночью в обнимку завалились.

— У тебя на лице всё было написано.

— А что мне теперь — перед вами, алкашами, расстилаться? Чайничек поставить, кроватку погреть? — Тася перешла на язвительный тон.

— Почему бы и нет? Знаешь, как трудно с человеком, который только и знает, что отталкивать! — вполне серьёзно произнёс Саня.

— Я никогда не указывала, как тебе жить, Саша.

— Да уж, просто молча наблюдала и всякую херню про меня думала.

— Ребят, может, я пойду? — осторожно начал я.

— Сиди! — Саня вытащил из-под стола бутылку «Наполеона» и нацедил мне полстакана. — Давай, поправляйся.

Тася обвела нас брезгливым взглядом и молча вышла из кухни.

— Какие мы тут все чувствительные, — бросил ей вслед Саня и, взяв из сушилки второй гранёный стакан, налил его себе до краев.

7. Качели

— Дииим, ты что творишь-то? — отчитывала меня Ленка. — Ты же не напивался никогда, а теперь что, с новым другом в запой начнёшь уходить?

Я сидел за импровизированным столом в нашей комнатушке и молча ел борщ, желудком ощущая, как горячая еда принимает на себя излишки алкоголя, помогая мне потихоньку трезветь.

— Дима, а почему домой только утром пришёл? Я волновалась — где ты там, где? Райончик у нас небезопасный, чтобы по ночам шляться. Ну, Дима! Скажи уже что-нибудь! — взвилась Ленка, раздраженная тем, что я никак не реагирую на её слова.

— О чём говорить? Ну, напился, уснул у Сани, — вяло отозвался я.

— Да зачем ты вообще к нему пошёл?! Он с бабой живёт! Он же с бабой живёт?

— Да.

— Караганда! Ты чего попёрся к нему? Семья у него! И у тебя семья.

— Семья? Мы, что ли? — протянул я.

Ленка вспыхнула, её глаза моментально увлажнились:

— Гад, гад… Не нужен ты мне, не нужен!

Она заколотила своими тонкими руками по моей спине. Я отвернулся, принимая эту встряску, как нечто само собой разумеющееся.

— Лен, хватит, — я повернулся к ней, сгрёб в охапку и принялся успокаивать. Одной рукой я крепко её обнял, а другой стал гладить по голове. Ленка замолчала, но из её глаз одна за одной катились крупные слезинки.

— Гад… — всхлипнула она уже тихо. Потом уткнулась в моё плечо и беззвучно, сотрясаясь всем телом, зарыдала. Я приподнял её, переместил на кровать, стоящую в полуметре от стола, за которым мы сидели, и принялся раздевать. Она, не прекращая плакать, поцеловала меня в губы. Её поцелуй был солёным от слёз. Ленка судорожно вцепилась в мою рубашку и попыталась стащить её с меня через голову.

— Подожди, подожди, Лен, — зашептал я, но она в нетерпении так рванула за ворот, что пуговицы разлетелись по всей комнате. Я снял с неё майку, и Ленка всем телом прижалась ко мне.

— Дима, Дима. Дурень ты, дурень, — шептала она, целуя мое лицо.

Мы давно уже оба поняли, что единственный конструктивный разговор, который между нами возможен — это секс. Обычных слов никто из нас просто не слышал. Каждый говорил своё и слушал только себя. И лишь занимаясь сексом, мы ловили ощущения друг друга, были «здесь и сейчас». Сколько это могло продлиться? Наверное, вечность. Были бы мы счастливы эту вечность? Почему бы и нет? Для секса не важны интересы или культурные различия. Секс самодостаточен.

Я лежал и курил прямо в кровати, стряхивая пепел в банку из-под сгущёнки, стоящую на полу. Ленка обычно была против курения в доме, так как после двух-трёх сигарет наша гостинка превращалась в газовую камеру. Но в такие моменты она и сама была не против сделать пару затяжек. Хотя и клялась каждую неделю, что с понедельника уж точно бросит.

— Дим, — Ленка села в кровати, откинувшись на подушки, — а почему ты стал фотографом?

— Потому что это один из способов передать красоту, Лен, показать её людям. Через картинки транслировать то, что ты чувствуешь.

Ленка задумалась:

— Интересно, а если мне что-то не хочется много фотографировать, значит, я просто не вижу красоты?

— Понимаешь, фотография — это одно из направлений искусства, а цель искусства в том, чтобы передать переполняющее тебя чувство красоты. Аккумулировать твои внутренние переживания и выплеснуть их в окружающий мир. «Красота спасёт мир», помнишь? Так вот именно на этом в мире всё и держится: на красоте, истине и любви. Красота движет людьми, визуальная красота, красота слова, красота звука — неважно. Она наполняет жизнь смыслом, пробуждает любовь, открывает истину.

— Это так романтично, — Ленка улыбалась, глядя мне в глаза, — может быть, я не вижу красоты, но я люблю тебя за то, что ты видишь красоту во мне. На меня никогда так не смотрели. Я когда тебя встретила, сразу почувствовала себя как-то по-особенному. И всё потому, что ты на меня смотрел, как на проявление какой-то неведомой красоты. Это окрыляет, Дима, перед этим ни одна женщина не устоит, точно тебе говорю. А ещё ты умеешь говорить красиво, я очень люблю слушать, как ты что-то объясняешь.

— Слушать, Лен, ещё большее искусство, чем говорить, — усмехнулся я.

Ленка деланно насупилась:

— Да уж, кое-кто из нас точно слушать не умеет — вечно витаешь где-то в облаках. А теперь ещё и в парашютисты подался. «Леен, помолчи немного, а то диалога не получается», — передразнила она меня.

Мы рассмеялись. Я вылез из-под одеяла и натянул джинсы.

— Лен, у меня съёмка вечером, в «Подвальчике». Скляр, Александр…

Ленка сразу сникла:

— Ну вот… Никогда тебя нет дома. Ходишь где-то, снимаешь, общаешься со всеми, кроме меня. Хорошо же лежали.

— Прости милая, работа, нам нужно на что-то жить.

— Вот твоя вечная отмазка — работа, — Ленка демонстративно отвернулась к стенке.

— Лен, давай, часика через три вернусь, — я чмокнул её в затылок, накинул пальто и выскочил из дома.

А через полчаса в «Подвальчике», под пение Александра Ф. Скляра, ребята уже наливали мне чешское тёмное. Дело в том, что снимать самого Скляра по райдеру можно было только после его выступления. А пришёл я заранее, чтобы послушать, — мне же нужно будет к этим фоткам ещё и написать что-то. Так что, всё честно.

8. Томск

Прошло уже полтора года с моего трудоустройства в «Вестник». За это время я вжился в Томск так, как будто сам был коренным томичом. Все вокруг диву давались, насколько легко и быстро я стал для всех своим в доску. Своё внезапное возникновение в этом городе я объяснял фестивалем путешественников. И это превратилось в удобный шаблон для ответов, постоянно обрастающий всплывающими из глубин памяти подробностями. Ох уж эта память! Однако Индия так и оставалась для меня полусном-полуявью. Как далекая и непостижимая идея, которой я настолько проникся, что сам в неё поверил и убедил всех остальных в её реалистичности. Хорошо, что никому в голову не приходило попросить меня показать фотографии из Индии. Их просто не существовало. Я, фотограф, путешествовал по Индии и не привёз фотографий. Такого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда. Или же в моём прошлом просто не было самой Индии. Когда эта мысль мне впервые пришла в голову, я неделю не вылезал из бара, уйдя в глухой запой и всё больше утверждаясь в истинности этой своей догадки. Но потом работа взяла своё, заполнив все ниши и пустоты в голове. И я решил: ну, не было Индии — так будет. Когда-нибудь — обязательно. У каждого должна быть мечта. А сейчас мне было интереснее проводить время на съёмках и различных мероприятиях, чем дома. Ленка от этого, вероятно, тихо страдала, просиживая день за днем в четырех стенах. Но поделать с этим ничего было нельзя. Она не любила подруг. Говорила, что прекрасно себя чувствует, общаясь лишь со мной в пределах дома. Плюс ко всему, мои выходные тоже были заняты. Я ездил прыгать с парашютом, а после прыжков, несмотря на все Ленкины протесты, мы с Саней традиционно квасили пивас в каком-нибудь из центральных баров. Саня разошёлся с Тасей и жил теперь в общаге. Вернее, это Тася от него ушла. Возможно, какая-то моя вина в этом тоже была. Но Саня твёрдо заявил, что рано или поздно этим всё равно бы закончилось. С тех пор у Сани появилось сразу несколько новых пристрастий. Как-то, на одной из общажных посиделок в ТУСУРе, он познакомился с экстремалами из клуба «ТАКТ». Сходил с ними разок в горный поход и ожидаемо заразился клаймбингом и альпинизмом. Теперь Саня хотя бы раз в пару недель выезжал на восхождения. И все наши разговоры, в конечном итоге, сворачивали на горы, горы и снова горы. Горы, по мнению Сани, — это основа мироздания. А гора Белуха на Алтае — так вообще центр материальной вселенной. Как-то мы разговорились о Рерихах. Когда речь зашла об их житии в Индии, Саня меня пристыдил: «Как так? Ты там был и не заехал посмотреть дом Рерихов? Что ж ты за человек-то такой?!». Да я о Рерихах-то от него и узнал. Думал, это просто художник какой-то — Рерих. А их, оказывается, целое семейство: художников, мистиков и путешественников. Они создали своё учение и были связаны с масонами… Поначалу мне было немного тревожно за Саню: вдруг его затянет в это самое учение, как в секту, — «охмурили ксендзы душу Адама Козлевича». Но не тут-то было. Его больше всего интересовали горы, восхождения и риск. А остальные сведения были просто сопроводительной информацией к основному объекту его интереса. По выходным Саня всё так же работал парашютным инструктором в дропзоне Головино. Там он, благодаря своему обаянию и харизме, с пол-оборота вписывался в любую компанию. В будние дни у него работы не было, но Саня нашёл себе дело. Под видом студента он посещал лекции в томских университетах. И учился всему, чему только можно, — нужному и не очень. На вопрос: «Зачем тебе это?», Саня пожимал плечами: «Халява».

9. Алтай

Машина практически беззвучно неслась по ровной, слегка извилистой трассе. На горизонте дорога упиралась в огромный горный хребет, увенчанный белоснежными шапками. Я полулежал на заднем сиденье и, прислонившись лбом к стеклу, зачарованно наблюдал за разворачивающимися за окном фантастическими пейзажами.

Мы всё-таки поехали в Горный Алтай, причём на этот раз предложение исходило именно от Ленки, которую на эту поездку подбил Андрей — её давний знакомый. Он пообещал ей красивые виды, которыми можно любоваться, не выходя из машины. А также — комфортную ночёвку в отеле и вкусную еду в придорожных кофейнях. Не особо раздумывая, Ленка согласилась. Я не очень хорошо знал Андрея, но был согласен на всё заранее. Меня манили эти горы, да и просто тянуло вперёд — я жаждал чего-то нового. От тесной комнатушки мы с Ленкой оба, похоже, порядком подустали.

Чуйский тракт постепенно выпрямился, словно луч, и гигантский горный массив встал стеной прямо перед нами. Колоссальная оптическая иллюзия: вот он — только руку протянуть. А на самом деле до этих гор десятки километров.

— Северо-Чуйский хребет, — повернулся ко мне Андрей, — это лучшее, что я видел. А ты видел где-нибудь что-то подобное?

— Нет, Андрей, не видел, — отозвался я.

И это было честно. Я действительно не помнил, чтобы когда-то встречал подобную природную красоту.

Некоторое время мы ехали молча. Каждый был погружён в свои мысли, мы словно медитировали, глядя из машины на впечатляющую картинку за окном. Затем показались домики, и мы проехали через небольшое алтайское село.

— Это, похоже, Курай, — бросил через плечо Андрей, — ну что, бродяги, попьём чайку?

Он притормозил возле съезда, в нескольких километрах от села. Мы свернули с тракта и съехали на поляну.

— Да, да! — обрадовалась Ленка, которая уже, наверное, целый час сидела молча.

— От чая никогда не откажусь, — решил я поддержать компанию.

Вечерело. Оставив свою «Шкоду» возле трассы, мы нашли укромное место у густого подлеска, и раскинули принесённое с собой цветастое покрывало. Андрей достал небольшую газовую горелку, запалив фитиль, и поставил на неё мятый металлический чайник.

— Эх, хорошо! — воскликнула Ленка, стащила с ног тяжёлые ботинки и уселась на покрывало.

— Ребзя, а давайте здесь заночуем, — предложил Андрей, — посидим, коньячку накатим. А завтра — обратно. Дальше ведь только степь да монгольская граница. Мне, например, красот уже хватило.

— А давайте! — откликнулась Ленка.

— А кто-то кому-то отель обещал, — отреагировал я.

— Да ладно тебе, Дим, смотри как здесь классно! — воскликнула Ленка, обнимая меня за шею.

— Ну хорошо, что я, против что ли? Это ты же всегда против палаток была, — равнодушно пожал я плечами.

— А где ты видишь палатку? — вмешался Андрей. — Возле костра посидим, а потом в машине кресла разложим. Поспим чутка, а завтра — в обратный путь.

Так и решили. Ленка пошла к машине, забрать из багажника провизию. А мы с Андреем — в лесок за дровами.

Сухого валежника было совсем мало, и мы, собирая по веточке, ушли довольно далеко — метров на пятьсот от стоянки.

— Что-то дров тут не ахти как много, — заметил я.

— Да хватит пока, потом ещё сходим, — отозвался Андрей.

Мы вернулись и разложили наши дровишки горкой — как для пионерского костра. Солнце совсем закатилось куда-то за горы. Почти мгновенно на нас опустилась чёрная, как смоль, ночь. Мы развели костёр, укутались какими-то тряпками, принесёнными из машины, и вполне уютно расположились возле огня. Ленка поставила вариться макароны по-флотски, открыла банку с тушёнкой. Я разлил нам с Андреем по трети стакана «Столичной», а Ленке — специально для неё взятого армянского коньяку.

Выпив, Андрей оживился:

— Хорошо сидим. А главное — нас с дороги не видать.

— А что такого? — удивился я.

— Дык, алтайцы бешеные. Туристов грабят, могут и убить.

Он сказал это таким тоном, будто речь идёт о чём-то нормальном и естественном для здешних мест. Типа: тут вот земляника растёт, тут лось пасётся, а тут вот алтайцы туристов мочат. Ленка отодвинулась от огня и притихла, слившись с темнотой. Только пламя отражалось в её глазах.

— Да не бойтесь вы, я ж говорю — нас не видно. Просто рассказывают всякое… Да и не про эти места так-то рассказывают, а про Телецкое озеро и Улаганский район, — попытался разрядить обстановку Андрей.

— А что там, в этом районе? — из темноты подала голос Ленка.

— Алтайцы там совсем дикие, — продолжил Андрей, — когда трезвые, то ещё ничего. А как хоть тридцать грамм накатят, то сразу у них мозг выносит. Не умеет алтайский организм алкоголь перерабатывать. Отсутствует в нём какой-то фермент, отвечающий за расщепление спирта. А выпить, меж тем, организм этот очень даже любит. Убьёт за водку. К тому же местные считают себя полноправными хозяевами алтайской земли. И полагают, что пришлые должны за всё им платить. Просто платить, не задавая никаких вопросов. Монгольская кровь. Что тут поделаешь? С медведем легче договориться, чем с пьяным алтайцем.

Я чувствовал себя школьником в пионерском лагере, выслушивающим от сверстников страшные истории про чёрную комнату, жёлтое пятно и зелёных человечков. И никак не связывал эти рассказы с реальной жизнью. Ленка молча выпила ещё, разложила по мискам сварившиеся макароны и плотнее закуталась в байковое одеяло. Андрей, между тем, продолжал вещать. Похоже, его воодушевляли туристические байки с трагической развязкой:

— А вот ещё была история… Пьяный алтаец вошёл в школу и взял двух девчонок в заложницы. Потом заперся с ними в сарае и начал требовать, чтобы к нему вернулась жена, которая его накануне бросила. Бабу его не смогли найти — она ещё вечером уехала в другую деревню к матери. И тогда алтаец этот застрелил одну школьницу, а вторую ранил. Потом сам застрелился. Вот это любовь!

Не успев закончить свой рассказ, Андрей принялся за следующий:

— А вот ещё одна история. Пьяный алтаец увидел красивую машину и захотел покататься. Просто подошёл к тачке и убил всех, кто в ней был. А была там семья из Барнаула. Пара молодая с ребёнком. И ребёнка не пожалел, скотина.

— Андрюша, прекрати, — застонала Ленка, — меня сейчас стошнит.

— Лен, давай водочки, закрепим! — подсуетился Андрей.

— Нуу давай, нехристь, — согласилась она.

Меня эти байки особо не трогали. Андрей, откровенно говоря, производил впечатление пустозвона. Как Ленка умудрялась с ним дружить много лет — ума не приложу. Ну, это её друзья — я никогда не указывал ей, с кем водить дружбу, а с кем — нет. Слушая разговоры Ленки и Андрея, я, подогреваемый спиртным изнутри и теплом от костра снаружи, постепенно погружался в сладкую дрёму.

Очнулся я, когда уже светало. Костёр погас. Дрожа от холода, я снял ветровку и натянул под неё свитер. Потом надел шерстяные носки и зашнуровал берцы. Влажный холодный туман окутал всю низину. На стоянке никого не было. Я встал, заглянул в машину — тоже пусто. Только разложенные кресла да куча одеял. «Хм, они спали в машине, а меня не разбудили», — подумал я обиженно. На месте костра лежала кучка ещё тлеющих углей. В груди зашевелилось смутное беспокойство. Сразу вдруг вспомнились все эти ночные страшилки.

— Лееен, Андрюх! — позвал я негромко, вглядываясь в лес. Никто не откликнулся. Озираясь по сторонам, я пошёл по знакомой тропке. Туда, куда мы вечером ходили с Андреем за дровами.

— Леен! Леен…

Лес был тих и неподвижен. Густой, словно парное молоко, туман обволакивал деревья, рассеиваясь лишь там, где я проходил. Я шёл осторожно, стараясь, чтобы ветки не хрустели под подошвами трекинговых ботинок.

Вдруг, в сотне метров справа послышались приглушенные голоса. Я замер, прислушиваясь. Затем раздался сдавленный стон. Ступая с пятки на носок, почти бесшумно, я двинулся на звук, проклиная чёртов туман.

Нога ступила на что-то мягкое.

Чуть не упав от неожиданности, я резко отдёрнул ногу и отскочил в сторону. Прямо передо мной, на телогрейке, лежала Ленка. А на ней — Андрей. Ленкины бёдра были обнажены, свитер задран выше груди. Придавленная к земле грузным телом, она встретилась со мной взглядом. Мгновение она будто не верила своим глазам. Потом очнулась и принялась судорожно дёргаться, пытаясь выбраться из-под Андрея. Он же меня не видел и поэтому продолжал совершать энергичные поступательные движения тазом.

Я застыл, как в столбняке. Всё это было неожиданно. Чертовски неожиданно. И противно. А самое ужасное было то, что я совершенно не понимал, что мне делать в этой ситуации.

Шесть секунд тишины в полной невесомости.

Шесть, пять, четыре, три…

Я развернулся и, не разбирая дороги, зашагал прочь сквозь свинцовый туман.

10. Трасса

Наверное, когда человек умирает, это переносится куда легче, чем когда он тебя предаёт. В случае смерти он всё же остаётся с тобой. И даже будучи мёртвым, морально поддерживает, помогает и влияет на твои мысли. Предатель же, уходя, уносит с собой всё. Он опустошает. Он сеет сомнения. Он подрывает твоё доверие к миру. Хотя для тебя он тоже как бы умер. Так размышлял я, сидя на обочине трассы в нескольких километрах от Курая. Я специально пошёл по Чуйскому тракту не в направлении дома, а в сторону Монголии, чтобы случайно не пересечься с нашей машиной. Такая встреча сейчас меня бы добила. Хотелось просто уехать от этого места как можно дальше. Уже несколько часов я ждал хоть какой-нибудь транспорт. Но никаких машин не было. Так себе автостоп. Первый шок от случившегося начал проходить, но ревность душила так, что я готов был расплакаться. Было тошно. Что делать дальше, я понятия не имел. Наверное, они меня ищут. А может, и нет. В любом случае, я не вернусь — пусть катятся ко всем чертям. Вообще к Ленке не вернусь. Однако мне было больно думать о том, что я действительно никогда не смогу к ней вернуться. Просто не смогу. Моя гордость была уязвлена. Я не мог переступить через себя и начать всё сначала после того, как видел её длинные красивые ноги, обхватывающие задницу этого говнюка. Эта картинка стояла у меня перед глазами и делала ситуацию абсолютно безысходной. От одной лишь мысли о Ленке кровь моя вскипала. Как она могла так поступить?! А на Андрея я даже не злился — я его презирал. И ещё мне было очень жаль себя. Свою жизнь, которая вроде начала устаканиваться.

Устав ждать попутку, я не спеша двинулся вдоль трассы вперёд. Сначала неохотно, но потом вошёл в ритм, подгоняемый одним лишь желанием — уйти как можно дальше от возникшей в моей жизни проблемы. Избежать любого, даже малейшего шанса на встречу и какие-либо выяснения отношений. Меньше всего мне хотелось сейчас что-то выяснять, а тем более — выслушивать извинения. Из одежды на мне было то же, в чём я уснул у костра накануне ночью. Берцы, джинсы, свитер и ветровка с капюшоном. На шее болтался пластиковый бокс с паспортом, разрисованный Ленкой причудливыми узорами, увиденными ею в какой-то кришнаитской книге. Я никогда не таскал с собой документы, но со временем Саня незаметно приучил меня к этому. «Будь мобилен и независим от обстоятельств», — говорил он. На Саниных привычках и убеждениях явно сказывались горные походы. А мне он просто передавал этот опыт, словно младшему брату. Я снял свитер и обвязал его вокруг пояса. Без рюкзака идти было легко, но, когда солнце перекинулось на другую сторону и постепенно покатилось вниз, я почувствовал, как под ложечкой засосало от голода. Вдруг, на горизонте показалась стоящая на обочине легковая машина. Я напрягся. Приблизившись, я распознал в машине «Волгу». Она была чёрная — в Совке на таких ездили партработники. Подойдя ещё ближе, я увидел водителя. Это был молодой алтаец в телогрейке, с густыми сросшимися бровями. Он сидел на обочине рядом с машиной и курил папиросу.

— День добрый! По трассе не подкинете? — спросил я, подойдя к нему.

— Даров, братан, — отозвался алтаец, с ухмылкой глядя на меня, — подкинем, чо б нет. Сейчас только начальник мой придёт. Куда тебе?

— Да просто прямо, — я на секунду задумался, — до села.

— Мы в Кош-Агач, это уже недалеко.

— Отлично.

— Залазь на заднее.

Я открыл дверь и забрался в машину. Вскоре из подлеска появился второй алтаец — пожилой, с проседью в волосах.

— Ты кто? — бросил он мне.

— Да паренёк в Кош-Агач просит довезти, — ответил за меня водитель.

— Ладно, поехали, — махнул рукой пожилой и плюхнулся на переднее сиденье.

Мы с ветерком покатили по идеально ровному Чуйскому тракту.

— А не боишься тут один ходить? — спросил меня пожилой.

— Не-а, а что? — простодушно ответил я. — Слышал, что на Алтае опасно только в Улагане.

— А мы как раз с Улагана! — отреагировал молодой.

Они переглянулись и громко заржали:

— Улаганские мы черти, ха-ха-хах! Да…

Я тоже засмеялся, но выглядело это как-то вымученно.

Водитель посерьезнел:

— Не боись, скажешь Салкын — твой друг. Я Салкын из Кош-Агача. Да с тебя и взять-то неча…

— Вы же сказали, что из Улагана.

— А какая разница? Ты на Алтае!

Разогнавшись до максимальной скорости, машина практически беззвучно летела по ровной, будто и не российской, трассе. Мимо, словно в замедленной съёмке, проплывал кедровый лес, за которым проглядывал величественный горный пейзаж. Эта картинка как будто втягивала мой беспокойный мозг внутрь себя, усыпляла, успокаивая тревожные мысли.

Постепенно признаки леса за окном исчезли окончательно, и мы подъехали к небольшой автозаправочной станции.

— Приехали, братан, удачи тебе! — развернулся ко мне водитель.

— Спасибо, я тогда пойду.

— Бывай, — кивнул головой пожилой.

Я вышел из машины. Уже порядком стемнело, но всё же было понятно, что село находится посреди полупустынной Чуйской степи, по которой можно идти в любом направлении, словно по дороге. Возник вопрос: как же ночевать в этой, просматриваемой на много километров местности? Возле заправки стояло несколько грузовых фур, но света в кабинах не было. Я немного прошёлся по пустынному посёлку, подгоняемый лаем замёрзших собак. Потом решил, что если хочу отсюда уехать, лучше постоять возле заправки. А уехать с каждой минутой хотелось всё сильнее. В кабине одной из фур загорелся тусклый, словно из-под воды, жёлтый свет. Я подошел к машине и тихонько постучал по двери. Дверь тут же распахнулась. Из кабины повеяло теплом и копчёной колбасой.

— Чего надо? — проворчал высунувшийся наружу мужик.

— Подвезите, пожалуйста, в сторону цивилизации.

— Ты кто?

— Дима.

— Ладно, Дима, разберёмся. Погуляй немного, а я разберу в кабине.

Я отошел метров на тридцать. Подмораживало. Здесь было гораздо холодней, чем в Курае, и ощущения странные — будто ты на другой планете. Промёрзлая плотная поверхность без конца и края. Я подумал: что таит в себе эта окаменевшая земля? Быть может, мумии древних вождей, замурованные в своих саркофагах вместе со столовыми приборами из материалов внеземного происхождения?

Дверь кабины распахнулась:

— Залезай! — позвал водила.

Дважды просить не пришлось. Я мигом забрался внутрь, уселся и начал потирать руки, чтобы быстрей согреться.

В кабине оказалось довольно уютно и тепло — прям, как дома. Имелся даже телевизор. А задняя стенка была обита настоящим настенным ковром. На зеркале висела иконка с каким-то святым, а на бардачке — фотки с сисястыми тётками из глянцевого мужского журнала. Водитель был русский, с коротко подстриженными седыми волосами. Выглядел лет на пятьдесят — пятьдесят пять.

— Михаил, можно просто Миша, — протянул он мне руку, — голодный?

— Да есть немного…

Он вытащил из сумки свёрток с бутербродами и термос:

— Сейчас поедим. А что ты забыл в Кош Агаче?

— Ну, я здесь случайно оказался. Думаю, как теперь выбраться.

— Ладно, случайностей не бывает, давай рассказывай.

Пока мы пили чай с бутерами, я вкратце обрисовал ситуацию. Михаил вытаращил глаза и вдруг раскатисто заржал.

— Ну ты, братюня, даёшь! — похлопал он меня по плечу. — Хотел я тут заночевать, ну да ладно, довезу тебя до Ини. Стоять там буду, напарника ждать из Монголии, а ты утречком на чём-нибудь уедешь.

Допив чай, мы завелись, и не спеша попылили по ночной трассе.

— Куришь? — Михаил протянул мне пачку «L&M», — Вот я тебе что скажу, друг ты мой сердечный. Бабы никогда просто так не изменяют, в отличие от нас — мужиков. Они хотят семью. Всегда. Измена у бабы — это либо месть за то, что её мужик наплевательски к ней относится, либо она влюбилась в другого. Думаешь, она влюбилась в этого мудилу?

— Вряд ли…

— Ну вот и прикинь хер-то к носу!

— Всё так, Миша, но что теперь? — спросил я, затягиваясь сигаретой. От внезапного тепла, сытости и никотина я слегка поплыл. Стало вдруг хорошо и спокойно. Я уже всё решил. Вопрос, который я задал Мише, был чисто риторический.

— А я тебе скажу, — Михаил повернулся ко мне и сделал рубящий жест своей жилистой рукой, — нельзя вернуться в прошлое! Ты можешь, конечно, её простить, но будь готов — она изменит тебе снова, и ещё раз, и ещё. Со всеми подряд. А закончится знаешь чем? Она обвинит тебя во всех своих бедах. Потому что понимает, что ты согласишься и с этим. Будь мужиком, Дима, у тебя впереди куча баб! Просто забудь.

— Да, Миша, я тоже так думаю, но и мне нужна семья.

— Не с тем, кто тебя унижает, — отрезал Михаил, открыл окно и выкинул окурок. — Дима, я ещё, наверное, в Акташе постою, ты залазь на задник, поспи, утром разбужу, а то дорога у тебя долгая.

— Хорошо, спасибо! — поблагодарил я, скинул ботинки и залез на спальное место сзади. Михаил включил тихонько радио, и под шансонное «Вези меня извозчик, по гулкой мостовой» я провалился в глубокий сон.

Проснулся от яркого дневного света. Было уже утро, снаружи слышался гомон птиц и шум бурлящей где-то неподалёку воды. Михаил курил, держа в руке кружку с дымящимся чифирём. Тут же, на коробке передач, стояла маленькая газовая горелка.

Михаил заметил мою растрепанную голову, свесившуюся с лежака. — Проснулся, кент? А я тут встал возле Катуни, это село называют Иня или ещё Инегень.

— А когда Курай проезжали, не было «Шкоды» там нигде? Не встречалась по дороге?

— Нет, — недовольно взглянул на меня Михаил, — забудь, они просто уехали.

Тяжело вздохнув, я вылез на переднее сиденье и уставился на подвесной мост через реку.

— Ого, какой старый, а куда эта дорога?

Михаил кинул мне атлас дорог:

— Держи. Армейские карты старые. Изучай.

К моему удивлению, мостик в атласе нашёлся, хоть и не сразу. А за селом начиналась дорога, ведущая вдоль реки Катуни вглубь, к селу Тюнгур. Название это вызвало что-то сокровенное, мистическое из самых глубин подсознания. Я вспомнил разговоры с Саней о Рерихе и горе Белуха, которая как раз где-то возле Тюнгура. А может, и нет…

Михаил будто прочитал мои мысли:

— Правильно, не нужно тебе сейчас домой. Погуляй по горам, остынь, а там всё решишь. Так лучше будет.

— Ты серьёзно?

— Я серьёзен, как инфаркт. Что ты дома будешь делать? В себя приди. Погуляй пару дней. Вернёшься, когда окрепнешь.

— Да я же с пустыми руками.

— Но с руками же!

Михаил вытащил из кармана кошелёк, достал мятую купюру, а секунду подумав — ещё одну, и протянул их мне:

— На, вот, держи. Больше не дам, а это можешь не возвращать, — он похлопал меня по спине. — Давай парень, всяко бывает, дуй. Гуляй, пока молодой!

11. Катунь

Под птичий щебет, пробивающийся сквозь раскатистый рокот Катуни, я бодро шёл по грунтовке в сторону Тюнгура. Через пару часов пути дорога внезапно закончилась, превратившись в едва заметную конную тропу. Какие военные составляли эти сусанинские карты? — недоумевал я, тем не менее продолжая идти по тропе, то отходящей от реки, то возвращающейся к ней снова. После слов, которые Михаил сказал мне в машине, решение пришло само собой. А почему бы и нет? Действительно, куда мне спешить? Священная гора — настоящее место силы — где-то рядом со мной, а я поеду разбираться с Ленкой, которая обо мне наверняка даже не думает? Что я буду делать возле этой горы — я не знал, но дойти до неё стоило хотя бы ради того, чтобы рассказать потом об этом Сане. Пройдя несколько километров по тропе, я решил отдохнуть. Зашёл в лесок, и сразу же наткнулся на тёплое костровище. Пошурудил угли палкой, подкинул веток, и они занялись огнём. «Вот так-так… Да я тут не один. Но спать возле костра точно не буду. Отдохну немного и пойду дальше. А как стемнеет — прилягу где-нибудь в кустах. Мало ли кто тут бродит в горах». Не успел я об этом подумать, как из леса вышли двое парней лет восемнадцати-двадцати. Оба с небольшими рюкзаками, туристическими ковриками и волосами до плеч.

— Ты откуда? — спросил у меня первый.

— Оттуда, — махнул я рукой в сторону Ини.

— А куда? — поинтересовался второй.

— Туда, — махнул я в противоположную от Ини сторону.

— Ясно, я Арсений, — представился первый.

— А я Паук, — сказал второй.

Я назвался Димой, мы пожал друг другу руки, и парни уселись возле костра.

— А вы чего здесь гуляете? — настала моя очередь задавать вопросы.

— Ммм… Мы — радужные разведчики, — не слишком охотно выдал Паук.

— И что это значит? — усмехнулся я.

— Луи отправил нас обследовать Алтай, чтобы найти место для Радуги… — начал объяснять Арсений.

— Ребят, я не в теме. Что за Радуга? Кто этот Луи? Я знаю только Луи Второго, Князя Монако, да Луи де Фюнеса.

— Не ёрничай. Мы думали, ты свой, радужный. На гопника вроде не похож, — Паук смотрел на меня с явным сожалением и, похоже, был уже не рад, что сказал мне о Радуге.

Я засмеялся:

— Да я свой, даже если гопник. Извиняйте, если обидел. Дорога трудная была, устал. Расскажите лучше про Радугу.

Пацаны расслабились. Арсений открыл свой рюкзак и вытащил пухлый пластиковый пакет.

— Ты совсем налегке? Будешь кашу? — обернулся он ко мне.

— Да, спасибо, конечно, буду.

Ребят как подменили: они окончательно успокоились и начали доставать из рюкзаков всяческую снедь, а также маленькую сковородку и металлические миски. Арсений открыл пакет, и я увидел, что тот до отказа набит листьями конопли. Тут до меня дошло, какую кашу они собираются есть… Отказываться я, конечно, не стал — мне необходимо было расслабиться.

— Откуда столько?

— Мы как раз за ней ходили, нарезали в нескольких километрах отсюда.

— А почему бы просто не покурить? — резонно поинтересовался я.

— Беспонтовая. Её только жарить, с маслицем, — ответил Паук.

— Ну, с маслицем, так с маслицем.

Через час мы уже оживлённо болтали, уплетая конопляную кашу. Я съел лишь несколько ложек этой густой, поджаренной в масле, субстанции, предварительно посыпав её сахаром. А сейчас с аппетитом наворачивал гречку, которую пацаны сварили в котелке.

— Не прёт, — развел руками я.

— Ну погоди ещё, подопрет. Пусть полчасика пройдёт, чтоб в желудке растворилось, — поучал Паук. — Арс, расскажи Димарику про Радугу.

— Давай я для ясности спрошу у тебя кое-что? — отозвался Арсений.

— Конечно, спрашивай, — согласился я. В голове моей, меж тем, непривычно зашумело, а в конечностях появилась странная лёгкость.

— Ты кочевник? Бродяга? Вот мы с Паучем — кочевники.

— Да, Арсений, раз я тут, то явно не домосед.

— Мы о другом. Идея такова. Мы, кочевники, бродим по нашей земле, а один раз в год возвращаемся домой. На месяц. Радуга — это и есть наш дом.

— Ого, круто! А где она? Где этот дом?

— В июле.

— Где в июле?

— Каждый раз это новое место. Мы вот ищем стоянку для новой Радуги. На общем совете было решено провести её этим летом на Алтае. И Луи…

— А много людей собирается?

— Всяко бывает. По несколько тысяч. Понимаешь, место Радуги не афишируется. Просто делается карта и она передаётся из рук в руки. Благодаря этому на Радуге собираются только свои.

— Вы там употребляете что-то? Кашу эту? Бухаете?

— Не, Дим, сейчас мы не дома, поэтому можно. Дома есть правило: алкоголь и наркотики строго запрещены, — вмешался Паук.

— А жить месяц в палатке?

— Обычно это индейские типи, мы же племя, — продолжил рассказывать Арсений.

— Прикольно.

— Есть много маленьких обычаев Радуги. Я думаю, тебе там очень понравится.

— А какие ещё есть обычаи? — услышал я свой, слегка охрипший, голос. Меня явно вставляло от этой каши. Вибрирующие звуки стройным потоком неслись прямиком в мозг, минуя уши и барабанные перепонки. А слова, возникая в голове, вылетали изо рта совершенно без моего ведома.

Арсений засмеялся:

— Эка тебя плющит, а говоришь не прёт. Обычаи? Ну, например, приветствие Радуги: «Доброе утро!». Мы произносим его в любое время дня и ночи, потому что вольны просыпаться, когда угодно. Или пробуждаться. Да, пробуждаться! Ещё мы против насилия. И за уважительное отношение к природе. Техника запрещена. Всё, что от Вавилона: политика, пропаганда… К природе….

Арсений начал запинаться. Похоже, его тоже накрывало не на шутку. Паук просто молча лежал на своём слипмате и смотрел на звёзды. Я попытался представить Ленку, но ничего не вышло. Видимо ей не было места в моём новом мире. Лишь звёзды и звуки Алтая, порождающие самые неожиданные образы. Мы принимаем кашу, а звуки принимают образы. Всё соединяется во всём. И в этом все мы. Я люблю этот костёр, потому что он — часть меня. И Катунь — это я. И кедры — тоже. Почему я раньше этого не понимал? — удивился я грандиозности своего открытия. Нужно всё это куда-то записать! Оглядевшись, я увидел, что Арсений сидит, привалившись к дереву, и не моргая смотрит в огонь. Я решил, что сейчас разумнее не спрашивать у него ручку и, свернувшись калачиком, просто закрыл глаза и отдался во власть какофонии звуков суетного леса.

Встав на рассвете, я залез на огромный валун на берегу Катуни, уселся на его верхушку и принялся наблюдать, как под воздействием просыпающегося солнца пробуждается ото сна всё вокруг. Было такое ощущение, что если встать на верхушку камня и ещё немного подпрыгнуть, можно легко достать рукой до неба.

Пришли пацаны, умылись в реке и тоже забрались ко мне наверх.

— Нехило нас вчера накрыло, — сказал Паук.

— Беспонтовая же, — ухмыльнулся я.

— Я чуть ганджубаса индийского добавил, из своей заначки, — спокойно вставил Арсений свои «три копейки».

Мы с Пауком вытаращились на него и заржали.

— Ну не слабо, не слабо, — Паук сиял.

— Ну что, чуваки, пошли со мной до Тюнгура? — сменил я тему.

— Не, брат, мы к трассе и чуть обратно по Чуйскому пройдём от Ини, посмотрим места. Миссия у нас такая, — с деланным сожалением ответил Арсений.

— Ну, миссия, так миссия. Тоже хочу на вашу Радугу.

— Домой. Говори: «Хочу Домой», — поправил меня Паук.

— Эх ребята, знали бы вы, как непросто мне сказать эти слова.

Арсений приобнял меня за плечи:

— Всем непросто. Ладно, давай разбегаться, тебе ещё далеко идти.

Мы слезли с камня, подошли к костровищу и обнялись.

Это было странно: встретить за сутки трёх неравнодушных к тебе людей, готовых обнять, поделиться едой и теплом. Я надел ботинки, распрощался со своими новыми друзьями и не спеша двинул вдоль берега в сторону гор.

12. Бом

Я шёл размеренным шагом по то исчезающей, то вновь возникающей тропе. Над землёй стояло марево. Присев отдохнуть на берегу, я снял берцы и окунул ноги в бегущую воду.

Солнце нещадно палило, разогревая воздух, но каким-то загадочным образом оставляло воду в реке ледяной. От долгой ходьбы на свежем воздухе разыгрался аппетит. Чувство голода теперь стало моим постоянным спутником. «Где же хоть какая-нибудь деревня?» — думал я. Но никаких признаков жизни на пути не попадалось. Иногда я встречал красные пятачки земляники на полянках и жадно на них набрасывался, поедая самые крупные ягоды. Сегодня я вообще не думал о Ленке. Вернее думал, но только так, будто всё произошедшее — это всего лишь кино с нашим участием. Мы отыграли эпизод, вот уже развязка, финальные титры, и я иду к себе домой. А она — к себе. Чао, увидимся когда-нибудь потом. Новый день вытесняет прошлые, тающие в памяти события. Все это произошло лишь вчера, а кажется, что пока я переживал, время тянулось, словно жевательная резинка, никак не желая выпускать меня из своих липких объятий. Сейчас же я просто шёл вдоль бурлящей извилистой реки, думая о вещах совершенно бесполезных в данной ситуации. Например, о масонской символике в старых церквях. Или о горе Белухе и других местах силы. О том, существуют ли инопланетяне. Если они есть, то взлётные площадки у них, наверняка, где-то здесь — на плато Укок, с базами в Алтайских горах. Я шагал, попутно поедая подножный корм в виде земляники, отмечая про себя, что жизнь, собственно, не так уж и плоха, как мне могло показаться пару дней назад. И тут на полянке возле реки я увидел пасущихся лошадей. Деревня! Я ускорил шаг, и через десять минут уже входил в небольшое селение. На улице никого не было, зато довольно быстро обнаружился домик, приспособленный под магазин. Я вошёл внутрь и увидел женщину лет сорока. Судя по виду, это была казашка.

— Доброе утро! Скажите пожалуйста, далеко ли до Тюнгура? — спросил я, стреляя глазами по продуктам на прилавке. На полу, в большом деревянном ящике лежал свежий, вкусно пахнущий хлеб. Увидев его, я чуть не поперхнулся от мгновенно начавшегося обильного слюноотделения.

— Пешком далеко, парень, был бы ты на коне…

Женщина проследила за моим взглядом и, уловив суть проблемы, отломила кусок хлеба и протянула его мне:

— Голодный небось?

Она взяла кувшин и нацедила из двадцатилитрового жестяного бидона большую кружку молока.

— Да, спасибо огромное! — я взял молоко и стал запивать хлеб, стараясь делать это как можно спокойнее.

— Парень, ты поешь и уходи, — тихо произнесла женщина, — не надо, чтобы тебя видели. И следующую деревню вокруг обойди, от греха.

— Почему? — удивился я.

— Здесь-то казахи, а там — алтайская деревня, мужики без работы, пьют напропалую. Жалко тебя, убьют ведь. На вот, возьми, — она протянула мне оставшуюся буханку.

— Эээ… Спасибо, но… — только и смог промямлить я.

— Не нужно ничего, милый, ступай с богом.

Я быстро убрал хлеб за пазуху, поблагодарил женщину и вышел наружу. На улице сразу свернул в сторону леса и шмыгнул в первый же пролесок, краем глаза успев заметить каких-то людей, сидящих возле одного из домов. Похоже, они меня не увидели. Слова казашки наложились на недавние байки Андрея, которые тот травил возле костра. Мне стало не по себе. Рассказанное предстало передо мной в совсем в ином свете. Через пару километров я снова вышел к реке и пошёл уже спокойнее, обдумывая сложившуюся ситуацию. Уже столько пройдено, что возвращаться не было никакого смысла. Только вперёд. Тропа постепенно превратилась в ниточку, и по краю обрыва поднялась на сотню метров вверх над рекой. С другой же стороны выросла огромная скала. Выходило, что теперь я мог двигаться лишь по этой узенькой тропке. Слева — стометровый обрыв и бурлящая река. Справа — гигантская каменная стена. Постепенно сужая тропу, стена приблизилась вплотную к обрыву и слилась с ним. В этом месте тропа была рукотворно вырублена прямо в скале. Это впечатляло. Настоящий бом. Я много раз слышал про такие дороги, но сам встретил впервые. Вдруг внутри меня всё похолодело, сердце бешено заколотилось. Прямо по середине этой, вырубленной в скале тропки, лежал длинный чулок, набитый камнями. Предназначение этого предмета не вызывало у меня никаких сомнений. Это была своеобразная праща-дубинка. Легонько поддев каменный чулок носком ботинка, я скинул его вниз. Через мгновение, правда, сообразил, что и сам бы мог им вооружиться. И всё же я не жалел о своём спонтанном действии. Слишком сильно было отвращение к этому предмету и самому факту возможности его использования. От того, как долго летела вниз эта хрень, мне стало ещё больше не по себе. Осознав, что спрятаться здесь просто невозможно, я припустил вперёд, как ужаленный, и даже ни разу не присел, пока не начало темнеть. Постепенно тропа вновь спустилась к Катуни. Окончательно стемнело. Голод притупился. Я напился холодной воды из реки, немного отошёл от тропы, надел на себя всю свою одежду, натянул на голову капюшон и улёгся спать под развесистым деревом. Я так устал, а происходящие в моей жизни события были столь стремительны, что все мысли о Ленке окончательно ушли на задний план. Я просто лежал и обдумывал, что делать дальше. Тюнгур стал целью. Неважно, что там меня ждёт, но мне нужно было обязательно добраться до этого места. Пусть Тюнгур решит, что будет дальше. А там хоть трава не расти. С этими мыслями я и заснул.

13. Пост

Проснулся я от первых лучей восходящего солнца. Я отлично выспался, был слегка голодным, но достаточно бодрым, чтобы топать дальше. Чётко сложившееся в голове намерение буквально преобразило если не меня самого, то уж точно моё видение ситуации в целом. Я любовался фантастическими пейзажами, то и дело возникающими перед глазами. А течение в Катуни местами было таким бурным, что даже если зайдёшь по колено, тебя может сбить с ног и унести рекой на пороги и перекаты. Наконец-то я просто наслаждался. Лишь одно омрачало дорогу: после последней ночёвки у меня стреляло в правом ухе. Вероятно, застудил на холодной ночной земле. Но я старался не придавать этому значения и шёл вперёд, беззаботно насвистывая какую-то детскую песенку. Ближе к обеду тропа перешла в колею, и это сразу прибавило мне решимости дойти сегодня же до Тюнгура. Проходя через опушку небольшого пролеска, я вдруг зацепился за что-то ногой, и в соседних кустах послышался металлический перезвон. Это была проволока, натянутая через тропу и перекинутая на ветви дерева. К ней были привязаны пустые консервные банки.

— Стой, где стоишь! — послышался голос. Вслед за этим из кустов вылез парень в камуфляже и с автоматом Калашникова через плечо.

Я замер на месте:

— Стою.

— Откуда, куда?

— Из Ини в Тюнгур.

— Пойдём со мной, — махнул он рукой и нырнул обратно в кусты.

За кустами обнаружилась полянка, на которой была расставлена палатка военного образца. Рядом с ней стоял второй парень — голый по пояс, босой, в камуфлированных штанах, закатанных по колено.

— Здравия желаю! — улыбаясь, кивнул он мне.

— Доброе утро! — ответил я, тут же расслабившись.

— Ты знаешь, что находишься в погранзоне?

— Догадываюсь.

— Есть документы?

— Ага, паспорт.

Я снял с шеи пластиковый пакет с паспортом и до сих пор не потраченными деньгами.

— Сейчас пропуск тебе выпишем. Чай будешь?

— Буду, спасибо! — оживился я.

— Вано, согрей чайку пареньку.

Вано молча налил в котелок воды из канистры и подкинул сухих веток в костёр.

— Экстремальненько вы тут живёте, — завёл я разговор.

— Да не то слово. Хорошо ещё, что погоды сейчас стоят приличные, — оживился погранец.

— Трудно вдвоём?

— Втроём. У нас в палатке ещё один кент спит. Дежурим по очереди. Хорошо хоть молодого дали на хозяйство, — кивнул он на Вано. — Сколько времени уже идёшь? Давай паспорт.

Я распечатал пакетик и протянул ему паспорт:

— От Чуйского тракта третий день иду. А сколько километров осталось?

— Да ты в горах километрами не меряй. Ну, двадцать. А ты, получается, за всё время только пятьдесят прошёл. Вот и подумай. Держи, вот здесь распишись, — он протянул мне журнал и пропуск, который представлял собой половинку листа А4 с грифом ФСБ.

— Ого, ФСБ?

— Нутк, госграница… Чего ты хотел? Короч, этот пропуск в погранзону на месяц. Дам тебе дружеский совет: через несколько километров отсюда будет деревня. Обойди её с правой стороны, за полем. На подходах увидишь метки на дереве. Алтайцы там ебанутые. Пока мы с ними не пересекаемся — всё нормально, а как чуть их заденешь — на коней и в ружьё. Этих начать разоружать — бардак со стрельбой начнётся. А нам тут гражданские войны не нужны — проще глаза на них закрыть.

— Вот дела…

— Ещё дам тебе наводку. В Тюнгуре, за мостом, спросишь Улая. Скажешь, на посту подсказали. Он примет, договоритесь. Алтаец, но из адекватных. Понимаешь, в любой нации есть те, кто бухает и винит во всём всех подряд. А есть те, кто работает и думает головой. Так что, дело не в национальности, а в жизненных приоритетах.

— Спасибо, — я свернул пропуск и спрятал его вместе с паспортом.

— Ну, Вано, где чай? — завертел головой погранец.

— Всё готово уже, — Вано разлил всем, включая себя, чай и достал пакет шоколадных конфет.

— Богато живёте, — засмеялся я.

— Ну, жизнь тут надо подслащивать, — усмехнулся погранец.

— А ваш друг? — я кивнул на палатку.

— Не, не, пусть спит от греха подальше, пока сам не проснётся.

Мы допили чай. Я поблагодарил ребят, распрощался и двинул дальше. Было очень приятно встретить здесь, в лесу, людей, которые вроде при исполнении, но, тем не менее, относятся к тебе, как к человеку. Когда я заметил на дереве метки, о которых говорили погранцы, точно следуя инструкциям, обошёл по ним деревню. Боль в ухе меня уже не сильно беспокоила, и настроение, по мере приближения к Тюнгуру, только поднималось.

Через пару часов пути я присел отдохнуть. Небо затянулось тучами, заморосил дождь. «Осталось километров десять, надо взять себя в руки и успеть дойти до темноты», — подумал я. И, поднявшись, бодро припустил по тропе. Через полчаса дождь усилился. Поначалу я пытался переждать его под деревом, но потом, рассудив, что совсем скоро стемнеет, двинулся дальше под проливным дождём.

14. Тюнгур

Промокший насквозь, я, наконец, дошёл до села. Меня трясло от холода. Слева от дороги показался магазин и я, не раздумывая, вошёл в него. Внутри всё было заставлено коробками, между которыми женщина-алтайка что-то расфасовывала из мешка по пакетам.

— Здравствуйте! Подскажите, где Улай живёт? — обратился я к ней.

За моей спиной хлопнула дверь. Я обернулся и увидел, что в магазин вошли трое алтайцев.

— Ты кто? — сразу подошёл ко мне один.

— Дима.

— Пойдём Дима, — сказал второй и схватил меня за ворот.

— Эй, эй! Что за дела? — попытался освободиться я.

— Давай, налог надо платить, — грубо толкнул меня третий. И они потащили меня к выходу.

— Вы тут не безобразничайте, — как-то отрешённо сказала продавщица, продолжая фасовать крупу.

— Эй, мужики, я в гости приехал, это так тут встречают?

— Пива нам ящик купишь и пойдешь, гость, — злобно прошипел один из алтайцев и двинул мне кулаком по лицу. Я судорожно ухватился за дверной блок, и мы застряли в дверях. Ещё один из троицы больно пнул меня в спину. Дыхание перехватило.

— У меня нет денег, я к Улаю приехал! — закричал я, чувствуя, как кровь из рассечённой брови заливает глаза.

— Улай нам не указ, давай паспорт.

— Зачем?

— Выкупишь потом, раз денег нет.

Стоявший сзади алтаец ударил меня по руке, пальцы сами собой разжались, и мы вывалились на улицу — прямо в грязь. Я лежал вниз лицом, в то время как один из нападавших, придавив мою спину коленом, пытался шарить у меня по карманам.

— Салкын привезёт! — выпалил я, пришедшее на память имя.

— Какой Салкын?

— Из Кош-Агача.

Давление на спину ослабло. Я повернулся на бок. Трое явно нетрезвых мужиков стояли и смотрели на меня сверху.

— Откуда Салкына знаешь?

— Друг мой.

Они переглянулись.

— Ты, это, не держи зла, парень. Ошиблись мы. Выпили и ошиблись — со всеми бывает. Иди вдоль Катуни, перейдёшь мост, потом направо по дороге. И дойдёшь до Улая. Не знали мы, что ты Салкына человек. Запомним. Улая мы уважаем, не держи зла, парень.

Я сел прямо тут же, в грязи. Спину саднило, по лицу хлестал дождь, смывая кровь из разбитой брови.

Молча поднявшись, я, прихрамывая, поковылял вдоль реки к мосту.

Подойдя к воротам, постучал. Залаяли собаки. Дверь дома открылась.

— Кто там? — выкрикнул женский голос.

— Я к Улаю, мне пограничники ваш адрес дали.

— Сейчас, подожди, я сапоги надену.

Через минуту ворота приоткрылись, и я скользнул во двор.

Передо мной стояла женщина лет сорока, в широкой юбке, тулупчике и резиновых сапогах. Увидев меня, она запричитала:

— Ой, батюшки, парень, что с тобой? Давай в дом скорей, что ж это такое, Улай!

Из дверей выбежал немолодой коренастый алтаец. Мгновенно оценив ситуацию, он скомандовал:

— За мной пошли, сразу в баньку, я как раз недавно топить закончил.

Я прошёл за ним через двор к бане — маленькой избушке, построенной на русский манер.

— Заходи, грейся, я чуть погодя подойду, — сказал он, открыв дверь.

Я нырнул в сухое тепло. Недолго думая, скинул с себя тряпьё, залез на верхнюю полку и забился в угол. Голова соображала всё хуже, а тело, благодаря живительному жару, вроде бы начало наполняться жизнью.

— Ох, парень… Как же так? — услышал я сквозь пар голос Улая. Пар был везде: надо мной, подо мной, вокруг меня, в голове, в желудке… Ушат воды не привёл меня в чувство. Перед лицом что-то летало и хлестало меня своими крыльями. Обеспокоенный женский голос слышался сразу отовсюду. По моему раскалённому лбу скользнуло что-то влажное и холодное.

— Эх, парень.

Очнувшись, я понял, что нахожусь уже не в бане. Воздух был сухим и тёплым. Где-то надо мной мерцал свет.

— На, выпей.

Холодное стекло стакана коснулось губ. Я судорожно сделал глоток и огненный шар прокатился по горлу через пищевод к желудку. Там он с шипением растворился во внутренних соках.

— Ох, — вырвалось из меня. Свет тут же померк, и я погрузился в глубокие пласты тёмной материи.

Я сидел среди величественных гор с белоснежными шапками, на берегу кристально чистого озера, и рассматривал своё отражение в воде. Небольшие порывы ветра с каждым дуновением отделяли от меня ворох частиц, унося их с собой к середине озера. Благодаря этому я постепенно становился округлым, словно морской камушек. Время растеклось по сверкающей водной глади и замерло в ожидании. Слева от меня, в накинутой на плечи тигровой шкуре, в позе лотоса сидел Шива. Вокруг его синей шеи обвилась небольшая кобра с вибрирующим язычком. Похоже, я её уже где-то видел раньше. Шива небрежно держал пластиковый бокс с моим паспортом, зажав его между большим и указательным пальцами, и рассматривал Ленкины рисунки.

— Ом, — гортанно произнёс Шива, не открывая рта, и ткнул пальцем в центральный символ на пакете.

Я кивнул головой и улыбнулся.

— Я умер? — мысленно спросил я у него.

— А ты жил? Умереть может лишь то, что было живым.

— Где же мы?

— Это озеро Аккем, я здесь медитирую.

— А я?

— А кто ты?

— Я — Дима.

— Это написано на бирке, — разозлился Шива и швырнул мне пакет с паспортом. — Вопрос на все деньги мира: кто ты?

— Не знаю, — заволновался я, — никто. Я — никто.

Поверхность озера вспенилась, и время, расходясь спиралью, потекло от центра к берегам.

— Вопрос попроще, на пару купюр, — усмехнувшись, он кинул мне мятые деньги, оставшиеся ещё от Михаила. — Так вот, Дима, кто ты сейчас?

— Я не знаю. Просто бродяга. Бродяга.

Шива раскатисто рассмеялся, и с ближайших гор начали сходить снежные лавины. Я посмотрел на своё отражение в воде. Половина тела уже была обветрена до костей. Частицы меня, большие и маленькие, попадая в воздушно-временной поток, начинали кружиться в безумном танце и улетали к центру озера. На моей шее и груди что-то темнело. Я всмотрелся в отражение и обомлел. Это была кобра с шеи Шивы. Правое ухо внезапно пронзило острой болью. Я с силой дернулся и открыл глаза.

— Тише, тише, милый, — послышался мягкий спокойный голос. Я лежал под пуховым одеялом на кровати, в светлой просторной комнате. На стуле возле меня сидела женщина. Та самая, что встречала у ворот.

— Долго я спал? — хрипло прошептал я, не узнавая своего голоса.

— Ой, родной, лежи, всё хорошо будет. Три дня ты бредил, жар не сходил, думали — не выкарабкаешься.

Ухо снова пронзило болью, я застонал.

— Потерпи родной, простыл ты сильно, Улай за антибиотиками поехал.

— Мне надо к Белухе, — прошептал я.

— Здесь твоя Белуха, нет тебе нужды дальше идти. Спи, родной, сон — лучшее лекарство. На-ка, попей отварчику алтайского. — Она поднесла к моим губам большую металлическую кружку с дымящейся жидкостью болотно-зелёного цвета.

Сделав несколько глотков, я откинулся на подушку и тут же отключился, погрузившись в глубокий, без сновидений, сон.

15. Ульгень

Очнулся я поздно вечером. Окна были зашторены. В углу комнаты, в печке потрескивали дрова. Возле кровати на табуретке стояли стаканы с водой, лежали какие-то порошки и одноразовые шприцы.

К кровати подошёл Улай и потрепал меня по волосам:

— Пришёл в себя? Эка тебя накрыло, парень. Так застудиться — это талант надо иметь. Я врач по профессии, двадцать лет в Новосибирске терапевтом отработал. Так вот, скажу тебе как врач: отлежишься и поезжай домой. Ана сказала, ты на Белуху собрался?

— Да.

— Я тебе объясню просто: ты уже пришёл туда, куда хотел. Белуха — место особое. Если дальше нет нужды идти, то она тебя и не пустит. Это Меру, понимаешь?

— Не совсем.

— Скажи лучше — совсем не понимаю, — рассмеялся Улай. — Алтай — середина Азии. Сакральное место. А Белуха — это не то, чтобы центр земли, смешно было бы, если б я так считал. Белуха — центр вселенной, мироздания. Здесь, в Тюнгуре, по преданиям, и произойдёт последняя битва Апокалипсиса.

— Да, я что-то слышал про эти мифы.

— Ты можешь считать это сказками, но даже Николай Рерих… Надеюсь, ты не считаешь его некомпетентным? Даже Рерих искал Шамбалу в этих местах. И ведь нашёл! Но, конечно же, не стал об этом распространяться. Не для всех это знание.

Когда Улай это говорил, его глаза горели, излучая ту самую энергию, что вдохновляет людей на безумства.

— Ана — это ваша жена? — спросил я.

— Да, я его жена, — весело ответила с порога вошедшая в дверь женщина, — ходила за хлебом, сейчас будем ужинать.

— Мне так неудобно, — пробормотал я.

— Забудь, парень. Все мы — единое целое. Я тебе помогу, ты — ему, он — мне.

Ана накрыла на стол. Специально для меня приготовили куриный бульон, который я с большим аппетитом навернул, закусив тёплым хрустящим хлебом.

Ана, глядя на меня, сказала:

— Узнала я в магазине… Не местные мужики тебя избили, пришлые. На конях из Инегень пришли.

— Сволочи, — процедил Улай, — из-за таких, как они, и ходит дурная слава о крае нашем. Ты же понимаешь, что уголовники везде есть?

— Понимаю, — согласился я.

Мы ещё немного поболтали, и я лёг спать, так как был ещё довольно слаб. Проснувшись утром, я почувствовал себя уже вполне сносно, и начал подумывать о возвращении в Томск. В комнату зашла Ана.

— Доброе утро, как спалось? — приветливо спросила она.

— Сегодня хорошо, спасибо, без снов.

— А что до этого снилось?

— Ну, тогда, после бани, Шива снился.

— Шива?

— Да, такое божество индуистское.

— Подожди, парень, я Улая позову, ему интересно будет.

Ана вышла из комнаты и вернулась минут через десять вместе с Улаем. Он был в фуфайке — видать, чем-то занимался во дворе. Я вкратце рассказал об озере и медитирующем Шиве.

— Это был Ульгень, парень, это был Ульгень… — задумчиво произнёс он. — Всё, что ты услышал, предназначено лишь тебе.

— Это просто сон, — попытался возразить я.

— Просто снов не бывает, пойми, — вмешалась Ана.

Я решил не развивать эту тему, так как не хотел ненароком обидеть людей, которые были столь добры ко мне.

— Мне очень нравится у вас, но я решил, что надо ехать.

— Как ты хочешь ехать? — спросил Улай.

— Завтра-послезавтра выдвинусь в сторону Усть-Коксы и далее — к Чуйскому тракту.

— Хорошо, я найду тебе попутную машину, до Горно-Алтайска часто ходят.

Похоже, Улай одобрительно отнёсся бы к любому моему решению. Если бы я, например, сказал ему: «Останусь-ка я у вас на полгода», он так же невозмутимо ответил бы: «Хорошо, будем вместе ходить на охоту».

В итоге, я прожил у них ещё несколько дней, так как Улай с кем-то договорился, что меня возьмут пассажиром в микроавтобус, идущий в конце недели в Новосибирск. Я испытал огромное облегчение и расслабился. Ана принесла мне книги, среди которых были даже рукописные, в тетрадях. В них рассказывалось о странном божестве по имени Ульгень. Это напоминало миф о сотворении мира, только на алтайский манер: «Не было ни неба, ни земли, и был один лишь Ульгень.

Он носился и трепетал над безбрежным морем, не имея твердого места, где можно остановиться. Простёр он руку перед собой, и попался ему камень, выступающий из воды. Сел он на этот камень и стал думать: что творить и как творить.»

В конце недели я уехал. Мы быстро и как-то сдержанно распрощались — как будто не было всего этого ужаса с моей болезнью, и они не помогали мне, поддерживая физически и морально. Простились, как случайные знакомые. Пока-пока. Я запрыгнул в машину и покатил окружной дорогой к Чуйскому тракту. Быть может, когда-нибудь я сюда вернусь. Говорят, на Алтае весной цветут какие-то особенные красные лилии. Но, скорее всего, — нет. В одну воду не войдёшь дважды.

Из Новосибирска добирался ночным автобусом. Деньги Михаила, наконец-то, нашли применение. Утренний Томск встретил меня солнышком. Я заросший (спасибо, что Ана хоть шмотки постирала) ввалился в редакцию. Написал заявление по собственному желанию, вошёл к Галине Ивановне.

— Так, Дима, а что случилось-то?

— Жизнь случилась, Галин Ванна.

— Не надо мне тут клише, не статью пишешь.

— По семейным…

— Ладно, пиши в отпуск без оплаты. И на увольнение — отдельно. Если через три месяца не вернёшься — уволим. Хоть будет у тебя вариант в запасе, если что.

— Спасибо, Галина Ивановна, но я не вернусь.

— Как знаешь, Дима. Мне нравилось с тобой работать.

Я отдал заявление, заскочил обнять ничего не понимающую Светку и вышел на улицу.

Дверь открыл своим ключом. Посреди комнаты стояла Ленка. В спортивках и футболке. Вид у неё был испуганный.

— Как ты? — робко спросила она.

— Заебись, — ответил я, складывая в сумку мыльно-рыльные принадлежности.

— Дима, прости меня, — по Ленкиным щекам текли слёзы.

Я подошёл к ней, прижал к себе и прошептал:

— Спасибо, Ленка, что ты была в моей жизни.

Дорога от дома до железнодорожного вокзала далась мне труднее, чем весь предыдущий алтайский трип. Как же это всё могло с нами произойти? С каменным сердцем я шёл в никуда…

Часть 2

1. Коммуналка

— Дим, там кто-то ломится, откроешь дверь? — тихо говорит Саня, сидя за столом и уплетая остатки супа.

— Сейчас, только страницу дочитаю, — отвечаю я, не отрываясь от книги.

— Диман, да нам сейчас дверь вынесут! Ладно, сам открою, — Саня резво вскакивает и спешит к двери, в которую, несмотря на исправный звонок, действительно долбят чем-то металлическим.

Саня едва успел отстраниться, как в прихожую ввалились три розовощёких мента в бронежилетах поверх ППС-ных форменных курток и с калашами на шеях.

— Кто тут, сука, буянит, добрый вечер, лейтенант Кологривов, — скороговоркой выдал невысокий мент с выделяющимся пивным животом.

Я высунулся в проём комнатной двери:

— Ммм… Никто не буянит, с чего вы взяли? Мы ток с работы, ужинаем.

— Вызов был, ребятки, — невозмутимо произнёс второй мент с неуставной зимней шапкой на голове. Не спрашивая разрешения, он решительно шагнул ко мне в комнату.

Следом за ним завалился Саня, обвёл комнату рукой и шутливо отчитался:

— Ну вот, посмотрите: оружия-наркотиков не держим, яды употребляем только по выходным.

— Ссука, что за хуйня? Кто тут в вашей коммуналке Хлебозёров? — лейтенант явно начинал нервничать.

— Ааа, всё ясно, мужики… — сообразил Саня. — Это сосед, в дальней комнате живёт. Дед, связист бывший. Он немного ебанутый, занесите уже его в закладочки, чтоб зря сюда не ездить.

Будто почувствовав, что его упомянули, из темноты коридора возник худощавый дедок. Руки его беспорядочно дёргались. Вероятно, он страдал какой-то нервной болезнью.

— Ах-ха-хах, — заблеял по-козлиному дед, — всех заберите, сволочей поганых, всех! Это я вас вызвал. Давайте, сынки, очистите жилплощадь от нежелательных элементов.

Голос деда сорвался на визг.

Менты переглянулись. Они явно понимали, что ситуация — говно. И что, забрав деда, они обеспечат вечерний геморрой всему отделению, включая обезьянник. А потом ещё окажется, что дедуля какой-нибудь заслуженный мудак, и будет всем вообще хана.

— Чё орёшь, петушара? — из темноты выплыла ещё одна фигура. Это был сонный мужик в семейных трусах, с ног до головы покрытый блатными татуировками.

— Сырёженька, — начал оправдываться дед, — я легавых вызвал, шоб спокойно было.

Увидев Сырёженьку, менты вздохнули с облегчением.

— Сюда иди, расписной ты наш, — произнёс третий, до этого всё время молчавший мент. Он поманил Серёгу указательным пальцем, — вот ты-то нам и нужен. Мужчина, пройдёмте в отделение.

Серёга начал было оправдываться:

— Да я спал, гражданин начальник, не знаю… Дед, козлина! — выкрикнул он, злобно зыркнув в сторону дедка, стоящего тут же с выпученными глазами.

— В отделении доспишь, ты же всё понимаешь, — спокойно произнёс лейтенант, выталкивая Серёгу в подъезд.

— Хлебозёров! Дед, сука, либо вешайся, либо к моему возвращению литруху готовь, — послышался крик из подъезда.

Дед ещё немного постоял, дёргая руками, словно в пляске святого Витта и бормоча что-то себе под нос. А потом исчез в темноте — так же внезапно, как и появился.

Саня покачал головой:

— Пошли кино, что ли, какое-нибудь посмотрим? Давай не будем сегодня пить, ну его нахуй.

— А тебе здесь, что ли, кино не хватает? Как же меня всё это заебало… Ладно, включай, — неохотно согласился я.

2. Шива

Под потолком комнаты вязким туманом вьются сизые клубы дыма. В кресле, в позе лотоса, сидит Шива. В одной из своих четырёх рук он держит курительную трубку замысловатой формы. У него синее лицо, всё его тело измазано пеплом, волосы спутаны, а вокруг шеи обвилась змея, перебросив хвост, словно шарф, через плечо. Шива подносит трубку ко рту, глубоко затягивается, смахивает холодный пот со лба, и тянется к лежащему на столе «Глоку-17». Взяв пистолет, он смотрит на него полным сожаления взглядом. Затем откидывается на спинку кресла и выпускает себе в висок всю обойму. Остроконечные свинцовые пули, проходя через череп, как сквозь масло, с сухим треском врезаются в стену, отбивая штукатурку. Подлокотники и спинка кресла заливаются синей кровью. Шива усмехается, прикрывает глаза и шумно, через ноздри, выдыхает сиреневый дым. Не открывая рта, он утробно произносит: «Омм, намааах, Шивааааая». Он поворачивает голову в мою сторону и смотрит, пронзая меня насквозь своим стальным взглядом — почти так же, как только что пронзали пули его собственную голову. Я покрываюсь испариной, желудок сжимается, тошнота подкатывает к горлу. Открываю глаза и с тоской смотрю на стоящую передо мной недопитую бутылку водки.

— Кто-нибудь, — зову я, — воды!

— Очнулся? Пивка? — откликается женский голос.

— Не надо ему пивка, мы сегодня с документами на оружие идём дела улаживать, — говорит Саня.

— Оооууууу, аааааааааа… — начинаю стонать я.

— Да не сможет он никуда идти, — слышу я второй женский голос.

Я понимаю, что нахожусь дома. Также понимаю, что не один, но на этом все мои понимательные способности исчерпываются.

Передо мной материализуется полстакана прозрачной жидкости.

— Пей лучше водку, полегчает. И на сегодня хватит. Вот, запивон держи, — Саня протягивает мне стакан с водой.

Я приподнимаюсь на локте и одним рывком опрокидываю в себя водку, сразу же запивая её водой. Замираю, чтобы понять, не пойдёт ли обратно.

— Охх, вроде прижилось, — мямлю я, усаживаясь на кровать. И тут же ощущаю облегчение. В голове начинает проясняться.

После возвращения из Сибири это уже третья моя осень в Питере. В первый год, когда было совсем трудно с деньгами, я допустил ужасную ошибку — продал свою фотокамеру барыгам на Сенной. А потом случился кризис, скакнули цены, и купить новую камеру стало для меня нереально. Жил я случайными подработками. Кем только не работал — от строителя-ремонтника до социального работника. Через полтора года после отъезда из Томска на пороге моей комнаты в коммуналке на Сенной появился Саня. Из его сбивчивого рассказа я понял, что после того, как я уехал, он попытался помириться с Тасей, но из этого ничего не вышло. Она решила порвать с ним окончательно и бесповоротно. Саня психанул, пошёл в местный военкомат и завербовался по контракту. Сразу после этого он был отправлен обратно в свою часть, расположенную в крайне нестабильной на тот момент Чечне. Дальше Саня путался во времени и событиях. Ясно было только то, что чеченская эпопея, не продлившаяся и года, закончилась для него контузией головы. Пробухав в госпитале с месяц, Саня был благополучно комиссован из армии по состоянию здоровья. Вернувшись в Томск, он пробухал ещё месяц. Попытался найти работу, не нашёл и двинул ко мне. Я, конечно, был рад приезду старого дружбана. И без лишних вопросов выделил ему раскладушку возле окна.

Накануне ночью сидели на «Баркасе» — плавучем кафе на Неве. Когда мы с Саней пришли, там всё уже было забронировано, и внутрь нас не пустили. Но тут нарисовался Жмых — старый знакомец, бывший танцор — и быстро сговорился с охраной. За то, что Жмых «растанцовывал» публику, его беспрепятственно пускали в любое заведение района, да ещё и подпаивали. В общем, мы прошли. Пили, танцевали, снова пили. Дальше всё как в тумане. Вероятно, и в тумане мы тоже пили. Всё, как обычно. А теперь мы с какими-то тёлками тут, а Жмых ещё ночью слился по своим делам.

Сижу и тупо наблюдаю за тем, что происходит в комнате. Саня оттирает мокрой тряпкой пятно со своей штанины. Две помятые девчонки пьют пиво, сидя за моим столом. Ещё одна, которую попросил приютить на ночь старый друг Ваня, с чашкой в руках сидит на подоконнике. Под столом — шеренга пустых бутылок. На столе томик Бродского с разложенными на нём кусками жирной воблы. Меня сейчас стошнит.

3. Бондиада

На днях Саня встретил бывшего сослуживца, на гражданке имеющего некое отношение к спецслужбам. Встреча вылилась в пьянку до коматозного состояния, но с опохмелкой, однако, в довольно приличном ресторане. Там-то Санин, а теперь уже и мой новый друг, Джеймс, мать его Бонд, пообещал нам помочь с разрешением на ношение огнестрельного оружия. В ходе разговора наш дружбан демонстрировал единственный, на его взгляд, правильный способ приготовления «Кровавой Мэри», наливания водку в стакан по ножу. Зачем нам оружие? Саня решил стать телохранителем. Или хотя бы устроиться бойцом в одно из многочисленных охранных ведомств. Подозревая, что быть бодигардом — не моё призвание, я всё же с лёгкостью согласился за компанию с Саней попробовать и выяснить, что же выйдет из этой затеи.

Светит непривычное для Питера солнышко, журчат весенние ручейки, где-то во дворе матерится дворник. Идём в лицензионный отдел сдавать экзамены на оружие. Мы с Саней и наш друг Бонд. Договорились, что получим бумаги, но на курсы всё равно походим. Хотя бы для того, чтобы понимать законы, то бишь, «для профилактики». Мы на месте. Вход с торца пятиэтажки. Перед нами невзрачная дверь с глазком и звонком. Бонд звонит и показывает удостоверение в глазок. Открывает молодой высокий парень в сером костюме.

— На оружие примете? — произносит Бонд, пожимая руку парню. И говорит нам: «Я пойду, дел ещё много сегодня». Парень кивает ему и делает нам приглашающий жест. Внутри комната. В ней стоят несколько школьных парт. Нам с Саней дают карты с вопросами и вариантами ответов — точь-в-точь как в автошколе. Разве что все вопросы касаются огнестрельного оружия и российских законов, с ним связанных. Напротив каждого правильного ответа стоит галочка, нарисованная простым карандашом. Вероятно, в комнате снимает скрытая камера и нужно сделать вид, что мы добросовестно сдаём экзамен. Быстренько проходимся маркерами по картам и отдаём их парню.

— Ну, поздравляю. В понедельник подходите вот по этому адресу за лицензией.

Парень протягивает нам визитку с адресом какого-то учреждения. Мы берём бумажки и довольные выходим на улицу.

— Ну чё, по «Балтике» -троечке? — с чувством выполненного долга выдаёт Саня.

— Давай-ка шестёрку, раз такое дело, — приободрившись отвечаю я, — тёмного накатить сейчас самое то будет!

— Да, отметим, — улыбаясь, согласно кивает Саня.

Хлюпая кедами по каше талого снега, мы бредём к ларьку через дорогу.

4. Сон

Ночью мне снились Алтайские горы. Я ехал на джипе с Ленкой и Андреем. Сидел на заднем сидении и смотрел на величественный Северо-Чуйский хребет. Мы поднялись на Семинский перевал, и вдруг пошёл снег. Белый снег крупными хлопьями падал на лобовое стекло, на чёрный асфальт, на красно-жёлтую осеннюю листву. Мы остановились возле небольшой кофейни на перевале. Ребята зашли внутрь и сели за стойку. Я пошёл следом и тоже заказал себе перекусить. У еды был необычный, восхитительный вкус, а кофе издавал терпкий аромат, который смешивался с запахом алтайских кедров. Хозяйка заведения весело шутила, и её длинные рыжие волосы тряслись в такт звонкому смеху. Повар из кухни пел какую-то песенку, а молоденькая официантка хлопала в ладоши. Я смотрел на падающий снег через стекло, и мне хотелось остаться в этом кафе навсегда. Я чувствовал красоту вокруг и сам становился красивым, пропуская это ощущение сквозь себя. А потом Андрей встал и сказал, что пора ехать. А я подумал, нет, я останусь здесь. Просто останусь. Но затем встал и пошёл вслед за ними в машину. Сел на заднее сидение, и мы тронулись. Прижавшись щекой к окну, я смотрел на удаляющуюся кафешку. Мы ехали по Чуйскому тракту. Ребята болтали о чём-то своём, строя планы на следующий день и на будущую жизнь. Они не заметили магии того, что с нами только что произошло, а я положил голову на сиденье и притворился спящим. Мне больше нечего было делать, кроме как слушать звук двигателя и хруст снега под колёсами.

5. Вовка

— Это твоя жизнь, понимаешь? И с каждым днём она близится к концу, — звучит внутри моей, будто налитой свинцом, головы голос Вовки.

С трудом открываю глаза. Передо мной сидит мой старый друг Вовка.

— Ты меня слушаешь? Рыжая ты скотина, хватит гробить себя. Пить нужно в удовольствие, а не в говно!

— Вовка, есть пиво? — растерянно бормочу я.

— Будешь ссать криво! — отвечает Вовка. — Одевайся, пойдём шавермы куплю, хоть пожрёшь чего-нибудь.

Вовка — человек из прошлого. Он далеко не из того круга, с которым мне приходится ежедневно общаться. Музыкант, поэт и душа любой компании. Одновременно с этим он занимает руководящий пост в одной из питерских фирм. Взрослый, весёлый, умный и семейный. Не такой, как я, конечно, и не такой, как все они, точно. Живое воплощение сына маминой подруги. Он — единственный человек из той, юной вселенной, с которым мы до сих пор поддерживаем дружбу. Вероятно, единственная морально сдерживающая меня сила. И сейчас мне до ужаса не хочется, чтобы Вовка видел меня в таком виде.

Сидим в заведении на углу улицы, едим шаверму. Вовка говорит правильные вещи, я всё понимаю и смотрю в пустоту. Хотел бы я быть таким, как он. Но это нереально. Мне нечего возразить. Всё именно так, как он говорит. Но это говно вокруг — сильнее меня. Я ему ещё не рассказываю, что у меня периодически живут: Саня, кузен и его друг Ваня Психонавт, иногда — сестра и ещё две приблудные подруги, которых она как-то привела. И все в шестнадцати квадратных метрах. Я слишком безотказен. И если просятся переночевать — не могу сказать «нет». Поначалу они просятся каждый день, а затем просто приходят и остаются. Раскладушка, кровать на троих, матрас на полу. Вечером приношу домой сумку с продуктами, а наутро — снова пустой холодильник. Никто не работает — все только ищут работу. Что касается бодигард-эпопеи, то, получив лицензии на оружие и пройдя курсы, мы с Саней всё же устроились в хорошую охранную контору, курирующую автозаправки. Ездили, проводили осмотры на наличие подозрительных предметов и изменений на территориях. Но пару недель назад Санёк вылетел по тридцать третьей. С записью в трудовую: «за грубейшее нарушение дисциплины». А всё потому, что явился на работу пьяным. То есть, по его версии, это было с похмелья, но где же та грань, если заканчиваешь пить в пять утра, а к восьми уже чешешь на смену? Я уволился чуть позже, из солидарности. Бухаем, перебиваемся случайными заработками и снова бухаем. Такая у нас жизнь, и жизнь наша — дерьмо.

От такого устаёшь. Из ниоткуда возникает масса сложных ситуаций, которые не хватает сил разруливать. Наступает упадок и предельное утомление. Перестаёшь радоваться простым вещам, а затем и просто радоваться чему бы то ни было. Учащаются нервные срывы, едет крыша, в голову начинают приходить совершенно гениальные идеи, наподобие вчерашней: продать комнату и вложить деньги. Куда вложить? Да много вариантов! Это же Питер. Но сейчас мы с Вовкой сидим в кафе, и я помалкиваю о своих перспективных планах.

6. Суицид

Истинному питерцу не нужен повод, чтобы, проснувшись в четыре утра, притащить проигрыватель в коммунальную ванную, поставить пластинку с альбомом Ника Кейва, набрать горячей воды, и, лёжа в густой пене, острым лезвием опасной бритвы вскрыть себе вены.

Глядя на сгустки крови в тёплой воде, я глубоко и пронзительно ощущаю, что до меня в этом теле был другой. Он был лёгкий, надёжный, весёлый и целеустремлённый. С детством и шальной юностью, с надеждами и любовью. Он ходил босым по красной индийской пыли, приветствуя нищих и беседуя с богами. Он был настоящим. А потом он умер. Я занял его место. И стал жить его жизнью. У меня его лицо и имя. Он был мной, но я слишком слаб и труслив, чтобы быть по-настоящему им. Самое большее, чего я достиг — признался в этом во всём самому себе.

— Бляха, Дима! На фига ты это сделал?! — Саня стоял в дверном проёме в одних семейках и растерянно смотрел на меня. Он развёл руками и закатил глаза к потолку с разводами и облупившийся штукатуркой. Но тут же, словно стряхнув с себя лёгкое наваждение, схватил полотенце, накинул петлёй на мою руку и туго перетянул выше локтя.

— Хорошо, что тебе не хватило ума тут закрыться! А вот если бы я не проснулся? Ссссуууука! Дииима! Почему именно в четыре часа утра ты решил уйти в депрессию и убить себя? Пластинки он, понимаешь, притащил. Эстет херов. И ты погляди-ка, что мы тут слушаем: «Баллады об убийствах». Какой молодец, а? По смыслу подбирал? Почему не в четыре часа дня, когда никто не спит и каждый с радостью вызовет ментов? Там весна на улице, ты в курсе? Птички, сука, поют. А ты здесь, блин, в кровище плещешься. Ты думаешь, я мало в жизни крови повидал, а? Думаешь, мне хочется её снова видеть? А? Братуха…

Я молчал. А что я мог ему сказать? Что я морально устал? Или что-то ещё более невнятное? Я просто лежал в чуть тёплой уже, окровавленной воде, слушал увещевания Сани и тупо рассматривал замызганную кафельную плитку на стенах ванной.

В детстве, которое цветными диафильмами иногда всё же просачивалось из моего подсознания, ванная комната была для меня чем-то особенным. Частенько папа превращал её в настоящую фотолабораторию. Тёмное помещение, в котором при приглушенном красном свете творилось некое таинство. Он устанавливал на стиральную машину огромный агрегат, похожий на маленького робота из детских фантастических рассказов, а также красную лампу в металлическом корпусе. Высокий железный аппарат с поднимающимся по вертикальной штанге фонарём проецировал изображение с плёнки на деревянную станину. А папа, подкладывая бумагу под эти световые пятна, производил с ней некие магические действия, после которых при опускании чистого листа в ванночку с химическим раствором внезапно проступали вначале просто силуэты. А затем, прямо на глазах, появлялись изображения мамы, нашей квартирки, двора, меня и всего моего маленького мира. Иногда он, опуская руку в раствор, проводил пальцами по плохо проявившимся на фотографии местам. И те становились чётче. Получившиеся мокрые снимки он передавал мне, а я, стоя на деревянной табуретке, подвешивал их с помощью специальных плоских прищепок на бельевую верёвку.

Затем был глянцеватель — ещё один футуристический аппарат-печка, в который мы уже вместе укладывали фотографии. Потом из него доносилось лёгкое потрескивание горячих, доведенных до зеркального блеска фотокарточек. А мы тем временем играли в шахматы, уплетая кукурузные палочки из огромной миски.

И каждый раз, когда папа говорил: «Сегодня печатаем, Дима, неси красную лампу в ванную», — моей радости не было предела.

«Тёмная комната, — с замиранием сердца думал я, — тёмная комната».

От смутных воспоминаний внутри потеплело.

— Скорую не вызывай, — пролепетал я, не поднимая глаз на Саню.

— Конечно, не вызову. Психушка тебе нужна, а не скорая.

Он присел на краешек ванны и вытащил затычку из сливного отверстия.

— Дай закурить, братишка, — я посмотрел ему в глаза.

Саня усмехнулся какой-то своей мысли, пересел на пол возле ванны, прикурил сигарету и протянул к моим губам. Я сделал большую затяжку и выдохнул дым в потолок.

— Будем жить, брат, извини, — сказал я, сделав вторую затяжку.

Саня заметно повеселел.

— Так вены не режут, Дима. Ну что ты здесь напилил? Не дрова поди, посмотри сам-то. Правильно — это снизу вверх, от кисти до локтевого сустава.

— Что со мной, Сань? — я выкарабкался из ванной и голый уселся на пол рядом с ним. — Я даже убить себя как следует не могу. Я ничего не могу сделать так, как надо.

— Всё ты можешь, братишка, у тебя по жизни талант. А когда талант имеется, то он ко всему ключик найдёт! И если ты очень постараешься, то сможешь убить себя лучше, чем любой камикадзе.

— Ну вот, демоны, засрали всю ванную. И спать ещё людям не дают, — в приоткрытую дверь просунулась голова соседа Серёги.

— Серый, пиво есть? — Саня взглянул на меня, и увидев нечто вроде одобрения, продолжил, — Или водочки?

7. Планы

Изо дня в день мне приходится носить своё мутное похмелье по Большой Подьяческой к каналу Грибоедова. Затем — через Сенную площадь до блюзового «Мани Хани» на Апрашке, где я выпиваю кружку разливного пива, чтобы запустить колёсики у себя в голове. Затем, как правило, следует продолжение — в чьей-нибудь компании. Когда я поддатый, я люблю с кем-нибудь поболтать. Говорить, слушать, обсуждать. А чтобы двум людям вести интересный разговор и при этом понимать друг друга — необходимо быть примерно в одинаково изменённом состоянии сознания. В этом сакральный смысл слова «собутыльник». Здесь, в Питере, моим лучшим и единственным собутыльником обычно является Саня. Ему я, по крайней мере, доверяю, а это немаловажно. Время пролетает очень быстро, или же это мои мозги работают медленно? Дни чередой вываливаются из жизни и все, как один, тонут в разнообразии жидкостей.

Болтаем с Саней на углу Сенной, попивая пиво. Я сижу на краешке длинной деревянной скамьи, он — напротив меня на корточках. Саня излагает мне одно из своих жизненных наблюдений:

— Всегда хочется того, чего не можешь получить, — говорит он и смотрит на меня своими голубыми глазами. — А то, что тебе нафиг не нужно, приходит само, прямо в руки. Поэтому, не нужно ничего хотеть. Надо быть как Далай-лама: тренировать свой ум и избавляться от желаний. Они нас разрушают, а счастье приходит, когда внутри тебя спокойствие.

— Да брось ты, Сань, сам-то хоть веришь, что можно ничего не хотеть? Только покойники ничего не хотят. И ещё, может, твой Далай-лама, если не врёт.

— Не знаю. Поехали в Тибет, может там и узнаем, — отвечает Саня, отхлёбывая большой глоток пива из бутылки. Он частенько упоминает названия каких-то мест, о которых я читал лишь в романах.

Я посмотрел на Саню с тоской:

— Я тя умоляю… Да то ж конец географии. Может, ты и съездишь, а я — нет. Не моё это. Я просто хочу нормально жить. Здесь. Где родился, как говорится, там и пригодился.

— Ну и чем ты тут пригодишься?

— Устроюсь фотокором в какой-нибудь журнал, — говорю я, будто не замечая Саниного сарказма, — с бухлом завяжу, девчонку найду, семью заведу, детей. И жить буду до тех пор, пока не помру.

— Ну, коли так, дело хорошее. Саня протянул ко мне руку, и мы демонстративно чокнулись открытыми пивными бутылками.

— Мне, Саня, другие варианты совсем ни к чему. Когда машинист ищет новые пути, поезд сходит с рельсов. Допив пиво залпом, я поставил пустую бутылку на асфальт и махнул рукой бомжам, стоящим поодаль и отслеживающим освобождающуюся тару. Один из них, в засаленной куртке, быстро подскочил и спрятал пустую бутылку в рваную сумку, перекинутую через плечо.

Я задумался. По-своему Саня был прав. Но то, что правильно для него, далеко не всегда подходит мне. Хотя Саня мне как брат. И, скорее всего, верит в меня, в отличие от всех наших приятелей, стремящихся подогнать окружающую действительность под свою планку.

Открываю очередную «Балтику» -тройку, нараспев приговаривая:

Сижу на подоконнике,

Пью томатный сок

Рядом Шива стреляет,

Сам себе в висок

Шива пулей выбивает

Свой прокуренный мозг

А я делаю затяжку,

И подбираю «Глок».

— Что за хрень? Откуда это? Ты стихи начал писать? — ворчит Саня.

— Ниоткуда. Во сне приснилось.

Он отвернулся от меня и тоже показал бомжам на пустую бутылку. ‬

— Сань, у меня появился покупатель на комнату, — тихо произнёс я.

— В какой момент ты решил рассказать мне об этом?

Саня вздохнул, достал из кармана пачку «L&M», чиркнул зажигалкой и прикурил сигарету. Потом вытащил из пачки вторую и протянул её мне.

8. Щипач

Комната продалась быстро. Мне даже не пришлось собирать документы для нотариуса. Всё сделал сам покупатель — молодой омоновец, хромающий на левую ногу. Он только что вернулся из очередной «командировки» и решил осесть в Питере. Нашёл меня через агентство недвижимости. Затем при закрытых дверях потолковал с ребятами из этого самого агентства, и они вдруг отвалились. Продажа была прямой, без чьего-либо посредничества.

— Только с соседями тебе, друг, не повезло, — сказал я ему после того, как мы вышли от нотариуса, — достанут колдырить.

— Да ты что, — бодро ответил новый счастливый обладатель моей жилплощади, — зайдёшь как-нибудь через месяцок, я им специально для тебя вечернее построение устрою, с равнением на бывшего соседа.

Так мы и разошлись — неделя на съезд и четыре тысячи баксов наличкой. К этому времени у меня было накоплено долгов уже на половину этой суммы. Я их с чистой душой раздал.

Саня расстроился, что лишился места обитания, но виду не подавал. Теперь мы были в равном положении. И он просто молча следил за моими действиями.

В Питере наступило лето, и всё ожило. Сенная площадь, сплошь заставленная ларьками, ещё больше наводнилась торгашами, алкашами, барыгами и прочим мутным людом. Здесь, на углу Сенной и канала Грибоедова, можно было купить всё что угодно: оружие, наркотики… Как говорится, от крокодила до галоперидола. Слегка пьяное лето было ласковым и приятным. Меня удручало только то, что нужно было срочно искать съёмное жильё. Хотя, в то же время, меня это и радовало. Возникало щекочущее нервы ощущение грядущих перемен.

Стою возле ларька в небольшой очереди за сигаретами. Сзади пристроился молодой парень в спортивных штанах и твидовом пиджаке. Вдруг чувствую едва заметное шевеление в правом кармане моей куртки. Инстинктивно одной рукой прижимаю карман, а второй — хватаю почти уже выскользнувшую из моего кармана чужую руку. Я резко оборачиваюсь и зло смотрю в глаза парня, который стоит позади меня. Высокий, худой, с редкими чёрными волосами и беспокойным взглядом. У него в руке моя записная книжка с торчащей из-под обложки долларовой купюрой. Я настойчиво беру книжку одной рукой, а другой — хватаю его за лацкан пиджака.

— Не пали, не пали, не пали… — шепчет речитативом щипач и нагибается ближе к моему уху, — идём, идём, пойдём отойдём, я всё объясню.

Я молчу, не понимая, что делать в этой ситуации. А он берёт меня под руку и настойчиво выводит из очереди.

— Давай, объясняй, — говорю я, стоя напротив парня и убирая книжку обратно в карман.

— За сигами стоял? «Мальборо» куришь? На, кури, — отвечает он уже спокойно и протягивает мне красно-белую пачку. — Пиво будешь? Идём, угощу.

— Хрен с тобой, пошли, — говорю я, и мы идём к ларьку «Кура-гриль».

— Тебя как звать? Я Рудик, — осклабился он, обнажив золотую фиксу во рту. — Спасибо, что не запалил, братка, трудно территорию менять. Ты здесь живёшь, видел, ошибочка вышла, не признал сразу тебя.

— Тебе что, больше заняться нечем? — произнёс наконец я.

— Нечем, братка, нечем. Погодь, обналичу кэш, — он скользнул за ларёк к кучке каких-то людей. Пройдя сквозь толпу, Рудик повернулся ко мне и вскинул руки, будто что-то забыл. Он покачал головой и пошёл обратно в мою сторону.

— Что? — спросил я.

— Пошли, — Рудик вынул из-под полы пиджака портмоне, вытащил из него наличку, которую тут же сунул в карман, а само портмоне с карточками и прочей требухой небрежным жестом уронил в тачку проезжающего мимо дворника.

— Что, прямо сейчас? — я удивлённо уставился на щипача.

Он, оценив мою реакцию, не без гордости протянул:

— Даа. Просто, чтобы ты понял, что я не дилетант.

— Да ты клоун! Мне посрать — дилетант ты или профи. Бери, давай, пиво. «Золотую бочку».

— Ага. Так как тебя звать-то? Ты ж не сказал.

— Дима.

— А я Рудик. Может, «Хейнекен»?

— Мне «Бочку», моча твой «Хейнекен».

— «Бочка» так «Бочка», как лучше хотел. Куру будешь? Да будешь, будешь.

Небо заволокло свинцовыми тучами. Сенная бурлила, народ толпами сновал туда-сюда. А из ларёчка, продающего аудиокассеты, безумный Скримин Джей Хокинс без устали горланил о том, что наложил на кого-то заклятие. Среди всей этой толчеи мы с Рудиком стояли и пили пиво, попутно разрывая руками и поглощая куски копчёной курицы. Мимо шёл Саня, заметил нас, подрулил. Теперь Рудику пришлось поить и Саню. Болтаем, смеёмся. Рудик, собственно, неплохой парень. Просто такая у него жизнь.

9. Се́ка

— Димасик, сегодня вечером сека намечается, впишемся?

В приоткрытую дверь просунулась коротко стриженная Санина голова. Он снял свои бессменные армейские берцы и, оставив их на пороге, вошёл в комнату. В зубах дымящаяся сигарета, в руке бутылка «Балтики» -тройки.

Я лежу на диване и читаю «Шримад Бхагаватам» Шрилы Прабхупады, которую мне на днях буквально впарили улыбчивые кришнаиты на Бумажной улице.

— У кого? — отрываюсь от книги и поднимаю взгляд на Саню.

— У Жоры Скрипача на Гороховой.

— Нуу, во-первых, если идти, то больше ни капли в рот. А во-вторых, у Жоры стрёмно в карты играть, много залётных трётся. Спокойней где-то в своём кругу.

— Дим, у нас же есть на что в игру вписаться. Возьмём хороший банк и срулим. Давай сразу заявим время ухода, — Саня открыл дверь в коридор, подошёл к раковине и демонстративно вылил остатки пива. — Ни капли в рот, ни сантиметра в жопу, и СПИД уйдёт от нас в Европу, — проговорил он серьёзно и заржал нарочито инфернальным смехом.

— Ну, я в общем не против. Часика на три. За это время много не проиграем. И сразу скажем, во сколько уходим.

— Вот и чудненько, — Саня подошёл к дивану и похлопал меня по спине.

Жора Скрипач — невысокий худой парень лет двадцати пяти, носивший очки с круглыми стёклами а-ля Джон Леннон. Время от времени он собирал народ на игру у себя дома — в одной из двух занимаемых им комнат огромной коммуналки на Гороховой улице. На ночь за круглый стол приходило обычно человек десять-двенадцать. Но половина быстро проигрывалась и отваливалась ещё до полуночи. Жил он со старенькой матерью, которая совершенно спокойно относилась к этим сборищам и даже варила игрокам кофе. Почему Жору называли Скрипачом, уже вряд ли кто-то помнил. Я знал лишь то, что с музыкой это связано не было, скорее с фильмом «Кин-дза-дза». Там есть эпизод, где герой говорит: «Скрипач не нужен, родной. Он только лишнее топливо жрёт». Эпизод этот, в свою очередь, пересекался с какой-то историей из детства Жоры. Но все разговоры об этом Жора пресекал на корню.

Мне не нравилось в этих играх то, что игроки периодически менялись. Где их Жора находил — неизвестно. Но он был твёрдо уверен, что для хорошей игры необходим постоянный приток свежей крови. Нужны «дойные», как он, между нами, их называл.

Сегодня народу было немного — вполовину меньше обычного. Шесть человек вместе со мной и Саней, хотя двое, опять же, были новенькими — пропорции количества «дойных» у Жоры соблюдались неукоснительно. Круглый стол, стоящий строго в центре квадратной комнаты с высоким потолком. Вокруг стола — деревянные стулья с витыми реечными спинками. Над столом огромная люстра, вдоль стен — сервант с кофейной посудой и шкаф со старыми советскими книгами. Окно выходило во двор-колодец, и свет через него практически не проникал. Народ собрался недавно, но в комнате было уже изрядно накурено, и открытая форточка явно не справлялась с проветриванием.

— Накурили, хоть топор вешай! — с порога начал я. — Салют, пацаны!

— О, Димитрий с Шуриком, — протянул Жора. — Всё, больше никого не ждём.

Сека — старинная карточная игра, прошедшая войны и революции, пустившая корни в Советском Союзе и пережившая его распад. Временами её название и правила менялись, но, по сути, сека всегда оставалась всё той же душевной заразой с одержимыми ею адептами. Поколения жуликов, студентов, рабочих, коммерсантов и прочего люда знают нехитрые правила этой, вроде бы простой, но, в то же время, очень азартной игры в три карты, со ставками и торговлей, расчётливостью и безумием, эйфорией и слезами. Многие не в меру азартные игроки, благодаря игре в секу, лишились не только наличных, но и квартир, а то и бизнеса.

Мы расселись вокруг стола. Сане пришлось сесть напротив меня, так как друзьям или родственникам сидеть рядом запрещалось. Чтобы не было тайной игры «на одну руку», каждый должен быть только за себя.

­­­­­Жора сел справа от меня, за ним — новенький. Это был наголо бритый парень лет тридцати пяти, представившийся Шилом. Слева от меня сидел Князь. С ним мы были знакомы уже пару лет. Князю я, в общем-то, доверял, настолько, насколько можно доверять карточному игроку, играющему против тебя. Между Князем и Саней сидел Миша — тоже новенький, щуплый паренёк в клетчатой рубашке. Он постоянно виновато улыбался, обнажая редкие зубы.

— Поехали? — Жора окинул стол взглядом.

Саня достал из кармана небольшой будильник:

— Мы с Димасиком пораньше уйдём. Дим, в полночь у тебя там дела на Сенной? — он посмотрел мне в глаза.

— Да, Сань, ставь на двенадцать, дольше не смогу, — подыграл я.

Народ недовольно зашумел.

— Александр, ну ты же останешься, — утвердительно сказал Князь.

— Нет, пацаны, я братишу одного не пущу, я за него в рамсах всегда мазу держу.

Саня завёл будильник на ноль-ноль-ноль и поставил его на книжную полку возле шеститомника Юрия Германа.

Тон был непререкаем, слова понятны, народ успокоился.

— Всё, поехали, — теперь уже утвердительно произнёс Скрипач, поправил очки на носу и распечатал колоду. Ловко отделив все мелкие карты и оставив в руке остальные, начиная с шестёрки, он, на правах хозяина, стал тасовать первым.

— Значит так, — продолжил Скрипач, — для тех, кто, не в танке, напомним: колода — тридцать шесть карт. Туз — одиннадцать очков. От короля до десятки — десять очков. Шестёрка крестей — Шаха и идёт как одиннадцать очков к любому раскладу. Тузы — Три лба, это максимум в игре — тридцать три очка. Три шестёрки, три семёрки, Джокеры и прочая шелупонь за этим столом не котируются — проще живём и чище. Итак, червончик на банк, червончик проходка. Тысяча — потолок. Всем всё ясно?

— А как без трёх шестёрок? Без трёх шестёрок эта игра уже совсем не сека, мы так не договаривались! — впервые что-то произнёс Шило.

— Вот и договариваемся. Мой стол — мои правила, — Жора улыбнулся. Он тщательно перетасовал колоду и дал подснять верхнюю часть карт Шилу. — Твоё слово, Дим.

Каждый кинул по десятирублёвой купюре на центр стола. Я осторожно, по миллиметру, натянул карты, — словно от этого зависело, сколько очков они наберут. Туз крестей, валет червей, да десятка бубен. По масти считаем старшую — туза, а это всего одиннадцать очков.

— Я сразу зарою, — сказал я и выкинул карты в колоду.

Все начали медленно натягивать карты, и так же, по очереди, скинули их в колоду. Жора остался последним — банк в шестьдесят рублей принадлежал теперь ему. Он мог их либо забрать себе, либо засечь — то есть оставить на следующую игру, вход в которую для других был бы уже размером с сумму банка, шестьдесят рублей.

— Лиха беда начало, секу! — ожидаемо произнёс Скрипач и снова, уже на правах победителя раунда, перетасовал колоду. — Шило, подсними!

Каждый докинул на банк ещё по шестьдесят рублей. Я тихонько натянул карты: король червей, валет червей, шестёрка бубен. Король плюс валет — это двадцать. Все выжидательно посмотрели на меня.

— Прохожусь, — сказал я, кинув на банк ещё десять рублей.

— Прошёлся, — Князь докинул ещё червонец.

— Пройдусь, — слабо подал голос Миша и тоже положил десять рублей.

Саня, Шило и Жора по очереди докинули по червонцу. Все посмотрели на меня. Прикинув расклад, и интуитивно ощутив, что минимум у пары из этих людей явно есть больше двадцати очков, я скинул карты в колоду.

— Так, в гору двадцаточку, — Князь докинул в банк два червонца.

— Прохожусь, — сказал Миша и тоже положил двадцать рублей.

Саня, удручённо взглянув на меня, выкинул свои карты в колоду.

— Прошёлся, — Шило оставался нарочито небрежным, что наводило меня на определённые мысли.

— Окей, подтверждаю, — Скрипач бросил два скомканных червонца на банк.

— Ага, — Князь окинул взглядом оставшихся в игре и положил на банк пятьдесят рублей, — поднимаю до полтинника.

— Я пас, — отреагировал Миша, нервно кинув свои карты в колоду.

— Прохожусь, — Шило улыбнулся.

Жора молча скинул карты, и Князь остался наедине с Шилом.

— Двести в гору, — не задумываясь, произнёс Князь.

Я понимал, что Князь может блефовать, но на данном этапе важно было понять, умеет ли обманывать Шило.

— Двести плюс пятьсот, — отреагировал Шило и отсчитал семь сотен. Это означало, что Князь уже не может просто так открыть карты. Для этого ему нужно положить на банк пятьсот рублей.

— Пятьсот и сека? — Князь вопросительно уставился на Шило. Предложение секи было, по сути, признанием возможного проигрыша. То есть, Князь предлагал либо разделить банк на двоих, либо оставить так, чтобы остальным вступить можно было лишь за сумму полного банка.

— Нет, пятьсот и вскрывайся или проходись дальше, — твёрдо сказал Шило.

Молчание. Все уставились на Князя. Тот почесал затылок, раздумывая, что делать дальше.

— Хер с тобой, вскрываюсь, — Князь отсчитал пятьсот рублей и бросил карты на стол: десять бубен, туз бубен, семь крестей — двадцать одно очко, именуемое в народе крючком. Верное магическое число.

— Твоё, — Шило выкинул карты в колоду, и все застыли в недоумении.

— Ах ты-ж, у тебя даже крючка не было?! — одновременно обрадовался и изумился Князь. — Покажи сколько было, а?

— Нет.

— Ну покажииии…

— Половину банка отдашь — покажу.

— Да ну нахер, — Князь решил прекратить балаган и сгрёб к себе весь банк.

— Сдавай, — Жора подвинул победителю карты.

Следующие игры были более монотонными и предсказуемыми. Мы с Саней от раздачи к раздаче теряли по десять-двадцать, а иногда и по сотне рублей, практически не выигрывая. Я пытался не обращать на это внимания, мысленно снижая для себя важность происходящего. «Выиграл или проиграл — да какая разница? — внушал себе я. — Это всё мелочи, просто время провести, развлечься». Мозг же отчаянно сопротивлялся моим доводам, указывая на уменьшающийся в размерах бумажник. На часах было уже одиннадцать. Миша, вписавшись в пару крупных игр, проиграл всё, что принёс с собой. И сейчас пытался перезанять у кого-нибудь из играющих. Никто ему не давал, так как дать сопернику в долг на игре считалось дурной приметой. Вначале мне чудилось, что за редкими Мишиными зубами и виноватой улыбочкой скрывается крутой игрок, потому что блеф в игре — настоящее искусство и никогда до конца не знаешь, с кем имеешь дело. Периферийным зрением я замечал, что Миша — единственный, кто сначала смотрит на то, как натягивают другие, а потом уже натягивает карты сам. Но на поверку оказалось, что наш застенчивый паренёк — всего лишь застенчивый паренёк, и не более.

— Давайте черти, пока, — пробормотал Миша, выходя из-за стола. Он хмуро двинулся к выходу. — Спасибо, Марь Сергеевна, за кофе. К сожалению, мне уже нечем вас отблагодарить, — сказал он стоящей возле дверей маме Жоры Скрипача.

— Ничего не надо, Мишенька, — заулыбалась старушка. — Приходи к нам ещё.

— Да, Мишань, — поддакнул Жора, — будут деньги — маякни, позову.

— Лады, дам знать, — шумно вздохнул Миша и вышел из комнаты.

Предыдущий кон взял Санёк, и сейчас он озадаченно перетасовывал колоду карт. Остановившись, Саня дал подснять верх колоды Князю, потом раскинул всем по три карты.

Воцарилась тишина, и Шило прошёлся червонцем, даже не заглядывая в карты, чтобы спокойно, без пристального внимания к своей персоне, посмотреть очки на картах. Жора сделал такой же жест, кинув десятку.

— Первый круг не глядя, — сказал я и тоже кинул десять рублей на кон.

Князь и Саня тоже прошлись, не поднимая карт.

— Ну ведь всё равно придётся мне первому смотреть, — заржал Шило и стал потихоньку натягивать карты. Все за столом последовали его примеру. Первой картой у меня был валет червей. Натянув чуточку карту, я увидел ещё красненький уголок на второй. Потянул и обнаружил короля червей. Двадцать, подумал я и стал натягивать дальше. Красное! Не дыша, но и не выказывая никак своё волнение, я потянул ещё: десятка червей. Чёрт побери, тридцать очков!

— Двадцаточку, — нарушил тишину Шило и кинул на банк две купюры.

— Поддерживаю, — отозвался Скрипач.

Естественно, я тоже прошёлся. И Князь, а потом и Саня.

Дальше стало интереснее: Шило поднял ставку до сотни.

— Оки, пацанчики, — Жора добавил сотню.

— Прохожусь, — добавил сотню рублей я, думая про себя: «А пусть-ка накидают, да побольше на своих двадцать пять — двадцать семь!»

Соткой прошёлся Князь, затем Саня. Шило кинул на банк две сотни. Все переглянулись. Жора положил двести. Внутри у меня что-то засосало, но сейчас положить две сотни на тридцати очках было моим священным долгом. Князь уверенно повторил мои действия. Саня, не глядя мне в глаза, положил две сотни на банк. Все уставились на бритую голову Шила.

— Пятьсот, — сказал Шило и отсчитал десять бумажек по пятьдесят.

Жора замешкался. Поводил взглядом, вздохнул и тоже положил пять сотен. Мои наличные были уже на исходе, и пятьсот рублей — огромная сумма для нас с Саней. Но, скрепя сердце, я отсчитал деньги и кинул на банк.

— Идите в жопу, зарыл, — сказал, как выплюнул, Князь, выкинув свои карты в колоду.

— Пятьсот, — спокойно сказал Саня и вытащил из внутреннего кармана наличные.

— Поднимаю до трёх тысяч! — Шило кинул уже приготовленную стопку денег.

— Не-не-не, не давим банком, у нас потолок — тысяча! — запротестовал Жора.

— Ну да ладно, тысяча, — Шило ухмыльнулся.

Это было похоже на блеф, но кто именно среди нас тут блефовал, я не мог понять.

— Играйте, не мой день, — пробормотал Скрипач и засунул свои карты в середину колоды. Никто не имел права после игры выяснять, сколько очков было у человека до того, как он вышел из игры. Да никто и не хотел, чтобы другие знали, на каких картах он способен блефовать.

Я положил тысячу, и это было похоже на настоящую катастрофу. Но тридцать очков же… И Саня проходится, вероятно, делая ставку на меня — всё же втайне мы могли поддерживать друг друга, главное — не вызвать никаких подозрений у остальных.

— А ещё, — Шило прошёлся тысячей.

— Давай, — я положил тысячу, прикидывая, на сколько меня ещё хватит.

— С хорошими людьми отчего бы и не поиграть, — сказал Саня, закинув стопочку из пяти двухсоток.

Проходку за проходкой, мы кидали на банк по тысяче, продолжая это делать до тех пор, пока у меня не закончились все деньги.

— Братва, дайте вскрыться, — попытался я сделать хоть что-то в этой ситуации, — деньги закончились.

— Нельзя. Денег нет — нехер играть. Тебе сейчас можно только зарыть, вскрываться вдвоём будем, — отреагировал Шило.

— Как так-то? — я вопросительно смотрел то на Жору, то на Саню. — Правила есть правила, — пожал плечами Жора.

— Зарой, Дим, хер с ним, — сказал Саня, — а я вскроюсь.

— Тридцатник у меня, — не выдержал я и с горечью швырнул картами в колоду.

— У тебя никто не спрашивал, сколько. Александр, вскрывайся, — грубо проговорил Шило.

И тут Саня сделал финт ушами:

— Не-а, тысчонку под тебя дальше.

Шило удивлённо вскинул брови, но тысячу положил, подумал несколько мгновений и произнёс:

— Вскрываюсь, — он кинул карты на стол картинками вверх. Десятка бубен, валет бубен и туз бубен — тридцать одно.

Саня медлил. Шило не отрывал взгляда от купюр, которыми был завален весь центр стола. Он уже было потянулся к ним, но Скрипач его одёрнул:

— Погодь, Шило! А ты, Саня, давай, вскрывайся, — произнёс он.

— Але-оп, — Саня кинул на стол три карты. Три туза — крестей, червей и пик. Тридцать три очка!

— Эй-эй-эй-эй! Вы мухлевали! — завопил Шило и ударил кулаком по столу.

Саня, блаженно улыбаясь, двумя руками сгребал россыпи сотенных, двухсотенных, четвертных и десяток.

— Всё было честно, я не зову к себе шулеров, — вступился за нас Скрипач.

Внезапно зазвонил будильник, поставленный Саней в шкаф.

— Нееет! — разъяренно закричал Шило, — вы должны дать мне отыграться! — Взгляд его затуманился, он вскочил и застыл передо мной в угрожающей позе.

— Эй, паря, я тоже проиграл, ты не заметил? — развёл я руками.

— Вы вместе! — ярость переполняла Шило. Казалось, он вот-вот взорвётся.

— Мы играем каждый сам за себя! На одну руку у Скрипача — ни-ни, это табу.

Жора закивал головой, подтверждая сказанное.

— Мальчики мои, не надо ссориться, — в комнату вошла встревоженная шумом Марья Сергеевна, — давайте я вам в турочке кофейку сварю.

Появление мамы Жоры подействовало на всех отрезвляюще. Шило успокоился и сел на стул. Молчавший всё это время Князь протянул Сане пакет, который тут же наполнился остатками купюр со стола.

— А я на двадцати девяти карты зарыл, чтоб вы знали. Крутая игра была, ребзя, — произнёс Князь.

Шило сидел, уставившись в какую-то точку на столе. Жора стоял, опершись на книжный шкаф. Саня достал пачку «Мальборо лайт», закурил и бросил её на стол. Все потянулись за сигаретами.

— Всё, всем спасибо, мы вас покидаем, — сказал я, вставая из-за стола, — Санёк, оставь Марь Сергевне за меня, я потом с тобой рассчитаюсь.

— Спасибо, мать, за тепло и кофе, — Саня подошёл к старушке и вложил в карман её фартука пару сотен.

— Ой, да что вы, милые! — Марья Сергеевна расцвела, — вероятно, таков же был размер её месячной пенсии. — Спасибо вам, приходите к Жорику, мы всегда вам рады.

10. Шило

Мы вышли в ночь и по безлюдной Гороховой направились в сторону Сенной площади. Только что закончился дождик, и небольшие лужи на мостовой поблёскивали при свете фар проезжающих машин.

— На Подьяческую дворами пройдём? — спросил я Саню негромко.

— Заскочим на Сенную, шавермы с пивком возьмём, — ответил он, потряс пакетом и широко улыбнулся.

Всю дорогу мы шли молча.

— Как так вышло, Сань? — начал я, как только мы заказали две шавермы и по бутылке «Балтики» -портер.

— Что вышло? Ты продул? — Саня засмеялся.

— Ты выиграл, Санёк, ты забрал весь этот долбаный банк!

— Мы забрали, — тихо проговорил Саня, — мы, братишка, мы!

— Спасибо, брат, — обнял я его, — но всё-таки, как так получилось?

— Просто повезло, честно, — Саня сделал глоток пива и посмотрел мне в глаза. — Жизнь иногда даёт шанс, Дима, главное — не проебать его. Я сам не ожидал, что так сложится. Да ещё случайно время на будильнике выставили так, что точнёхонько всё совпало. А то, чую, развели бы нас в ответку. Я же говорил: возьмём банк и уйдём. Так и вышло.

— Говорил, говорил… Вот я и подумал, что что-то тут не чисто.

Я успокоился. Саня не умел мне врать. Вернее, я всегда видел, что он врёт. Но сейчас он был абсолютно искренен. Его глаза светились радостью, и это сильно контрастировало с тем, что совсем недавно Саня сидел за столом в прокуренной комнате и с отстранённым видом перебирал карты.

— Ещё по шестёрочке и домой? — спросил у меня Саня с набитым шавермой ртом и, не дожидаясь ответа, протянул купюру в окошко ларька. — Две «Балтики» -портер, пожалуйста. Или нет, четыре.

Загрузившись под завязку пивом, мы, усталые, но всё ещё радостно-возбуждённые, дворами двинули домой, на Большую Подьяческую.

— Так, так, кто тут у нас? Ба, знакомые всё лица! — из темноты вынырнула фигура. Приглядевшись, я узнал Шило. Он подошёл к Сане, провёл рукой по своей бритой голове и ехидно хихикнул. Сзади послышался шорох, я обернулся и едва успел заметить двух человек, подошедших к нам из-за спины, как потерял сознание от сильного удара чем-то тяжёлым по затылку.

Распластавшись звездой, я лежу посреди двора-колодца. Идёт дождь, и вода вокруг неотвратимо прибывает. Сантиметр за сантиметром я поднимаюсь вместе с пенящейся дождевой влагой. Пытаюсь повернуть голову, но ничего не выходит. Уровень воды уже достиг рекорда тысяча восемьсот двадцать четвёртого года. Я думаю о том, что вода может дойти до крыш и меня потоком смоет в Финский залив. Страх сковал суставы. Через железные кованые ворота во дворик въезжает синеликий Шива на белом быке. В руках у него трезубец. Его мокрые волосы спутаны, вокруг шеи вьются змеи. Прибывающая вода не достаёт до Шивы, но почти полностью скрывает тело быка, смотрящего прямо на меня человеческими глазами. Бык что-то говорит мне. Но сквозь шум дождя я слышу только слабое: «Шиииило!»

Огромный белый бык разбегается и, оттолкнувшись задними ногами от водной ряби, прыгает сквозь меня. От ужаса я весь сжимаюсь, как пружина, открываю глаза и вижу, что несколько человек пинают ногами лежащего на земле Саню. Моя голова пуста, мышцы работают сами по себе. Пружина разжимается, и я, стремительно вскочив, нагибаюсь и хватаю ближайшего нападавшего обеими руками за лодыжки. А потом с ходу бью его головой в живот. Он заваливается на спину и ударяется головой об асфальт. Остальные двое на секунду застывают в недоумении. Этого мгновения вполне хватает Сане, чтобы запрыгнуть на упавшего верхом и врезать ему пару раз увесистым кулаком по носу и в висок. Опомнившись, двое других начинают оттаскивать Саню. Я хватаю лежащего за уши, приподнимаю его бритую голову и ударяю ею о землю. Это опять Шило. Чёртов Шило. Теперь его лицо полностью залито кровью, она струйками стекает из сломанного носа на асфальт. Я бью кулаком ему в ухо, но вдруг ощущаю мощный удар сбоку ботинком в челюсть.

Бык смотрит на меня и совсем по-человечески неистово смеётся, сверкая своими бездонными карими глазами и позвякивая золотыми бубенцами на шее. Шива пришпоривает его, разворачиваясь на месте. Вздымая мириады брызг, они с воем уносятся прочь из двора.

Я открываю глаза. Дворик освещён фарами и крутящейся мигалкой патрульной машины. Два мента, подняв меня с земли, под руки усаживают в задний отсек-клетку милицейского уазика. Там уже сидит хмурый Саня.

— Испачкаете нам тут всё, уроды, мой после вас потом, — ворчит один из патрульных. — А третьего — в скорую. Петро, дождись медиков.

Дверь захлопнулась, мы выехали из двора на освещённую фонарями улицу.

11. Отделение

— Имя. Фамилия. Год рождения. Место жительства.

Передо мной за столом сидел сержант, примерно нашего возраста. Он задавал вопросы, записывая информацию в тетрадь, и прихлёбывал принесённый с улицы кофе.

— Мы живём рядом с тем местом, откуда нас забрали, — отвечаю я. — Домой шли с Сенной, за шавухой ходили, пива попили.

— Отвечай точно на заданные вопросы, — спокойно перебил сержант. — Что делали во дворах? Из-за чего началась драка с Чекановым?

Мы с Саней в отделении милиции. С ног до головы в грязи и запёкшейся крови. Пакет с деньгами больше не с нами. Двое чертей, пришедших вместе с Шилом по наши души, выхватили его во время драки из Саниных рук. Они сбежали ещё до появления ментов, бросив своего кореша лежать без сознания в грязной луже. Ну а наличность, распиханную Саней по карманам, «изъяли на хранение» менты при оформлении в отделении. Нас до утра продержали в обезьяннике, потом по очереди вывели на небольшой допрос.

— Так я и говорю, мы шли с Сенной на Подьяческую дворами, а тут эти напали. Их трое было. Двое сбежали перед вашим приездом, — ответил я, стараясь казаться искренним.

— Откуда деньги? — сержант достал ящик, в который сложили наши вещи при оформлении, и перевернул его, завалив стол мятыми купюрами.

— Я комнату продал на Подьяческой, товарищ начальник, это остатки денег.

Сержант усмехнулся:

— Товарищ начальник… Знаешь, парень, ты лучше забудь вообще этот язык, если не собираешься на нём всю жизнь говорить. Не к чему тебе феня, словечки эти, уж поверь мне. Ничего за вами в нашем ведомстве не числится, да и ребята вы вроде нормальные. Только вот врать мне не надо — пошли они, значит, пиво пить и деньги с собой взяли? А потом, значит, решили вернуться в проданную квартиру?

— Мы это… Выселяемся сейчас, давай я номер покупателя дам, он из ваших.

— Это уже интереснее, пиши, — сержант пододвинул мне лист бумаги.

Я написал телефон нашего омоновца и протянул листок ему. Сержант снял трубку и набрал номер. Через минуту разговора он уже вовсю улыбался. Вероятно, они с моим покупателем были раньше знакомы и, закончив говорить обо мне, сейчас обсуждали, где пересечься вечером. Ещё через три минуты он положил трубку.

— Тааак… — протянул он, — ну, за вас только что поручились, и про комнату ты не наврал, с этим порядок. Далее. Вообще, повезло вам, парни, что Чеканов Сергей Анатольевич, также известный как Шило, во-первых, наш старый клиент, к тому же находящийся в розыске. Бежал из мест лишения свободы. А во-вторых, что он с проломленным черепом пришёл в сознание. Мда, отделали вы его знатно. Что же мне с вами делать? Как считаешь, Димон, а?

Передо мной забрезжил луч надежды.

— Отпустить. Вы же понимаете, что мы не виноваты.

— Все виноваты хоть в чём-нибудь, паря, нехер шляться по ночам. И избиение ещё…

— Да они же первые напали! Мы защищались только, как быть-то?

— Как быть, скажу: мы думаем предложить Чеканову, пока он в больничке, написать заявление на вас. Так, статья 112 УК РФ — умышленное причинение увечий средней тяжести, срок до 5 лет. Что ты об этом думаешь?

— Неее. Это же он напал! Мы только защищались!

— Есть вариант, чисто из симпатии к вам, пацанчики: Статья 115. Умышленное причинение легкого вреда здоровью, лишение свободы сроком до одного года, либо денежный штраф. Ну так вот. Штраф вами оплачен, — произнёс он, выдержав паузу, — не смею больше задерживать. — Сержант сгрёб все деньги в ящик стола и посмотрел на меня. — Согласен с таким решением?

— Согласен, — ответил я, тяжело вздохнув.

— Димон, хочешь реальную помощь? — сержант подошёл ко мне и положил руку на плечо.

— Лишним не будет, — неуверенно ответил я, ожидая какого-то подвоха.

Он наклонился над столом, взял ручку и написал на бумажке какой-то номер.

— Это телефон очень хорошего человека. Позвоните ему, скажите, что от Павла с Адмиралтейского. Николай Иванович — начальник геолого-разведывательной экспедиции, проситесь к нему в бригаду и уезжайте из города — с глаз долой. Не благодари.

Я вышел из кабинета и устало сел на стул возле дверей. Через пару минут привели Саню. Выглядел он, мягко говоря, не очень.

— Как ты, братишка? — оживился Саня, увидев меня.

— Так себе. Отпускают нас.

— А деньги?

— Нет больше денег, Саня.

— Нет, так нет, — спокойно ответил Саня, как только мы вышли из здания. — Значит, так должно было случиться. По пивку? — словно фокусник, он вытащил из-за воротника сотенную купюру и широко улыбнулся.

12. Грибоедов

Мы не стали долго обдумывать предложение сержанта. Позвонили Николаю Ивановичу сразу, где-то между третьей и четвёртой бутылками «Золотой бочки». Это было не то чтобы правильное решение, а вообще — единственное возможное. Звёзды так сложились, что ехать на точку можно было хоть сейчас. Экспедиция началась неделю назад, но в бригаде не хватало пары геодезистов-реечников. Работа для подсобника, и это как раз то, что было нужно. Точка, до которой нам предстояло добраться своим ходом, располагалась в Кочкоме. Это небольшой посёлок в районе Беломорско-Балтийского канала. Я так хотел скорее уехать из Питера, что готов был отправиться на Беломорканал прямо сегодня. Саня занял пассивную позицию:

— Как захочешь — так и поедем.

Сказано — сделано. Мы сгоняли на вокзал. Поскольку все плацкартные были выкуплены, мы взяли билеты до Кочкомы в купе. Правда, удалось купить только в разные вагоны. Напоследок мы завалились в клуб «Грибоедов», открытый в бывшем бомбоубежище на Воронежской. Там, сидя на диванчике среди полок с книгами и попивая пиво под гренки с чесноком, мы слушали стихийно организованный концерт какой-то новой, продвигаемой Лёней Фёдоровым из «АукцЫона», панк-группы под незатейливым названием «Ленинград».

Вот бы кто-то ещё организовал группу «Петербург», а кто-то другой — «Петроград». И все бы втроём по очереди выступали. Так думал я, прихлёбывая из высокого стакана «Балтику» -семёрку.

«Злая пуля! Дай мне волю! Прямо в сердце, чтоб без боли», — выкрикивал со сцены под духовые солист «Ленинграда» Шнур.

— Такие группы долго не живут, — сквозь шум орал мне Саня прямо в ухо, — панки не умеют зарабатывать бабло, понимаешь? Может быть, и умеют, но они не хотят прогибаться под систему, поэтому не достигают даже маломальской популярности. Вот он кричит «хуй» со сцены. Думаешь, его пустят в телик? Вон, Джиму Моррисону даже «кайф» не дали в телике сказать, а тут «хуй», понимаешь? Хорошая подача, мне нравится этот чувак, я вообще уважаю панков, но сейчас, конечно, лучше бы сам «АукцЫон» послушал, понимаешь? Эта группа будет всегда, она была в нашем детстве, мы состаримся и умрём, а она будет, понимаешь? Фёдоров пишет музыку на стихи Хлебникова. Это вынос мозга. Ты понимаешь? Жилец вершин — серебряный век! Здорово, бляха, и вечно! А Хвост, Хвост! Как он выдаёт! Чистый кайф! Я с ума от него схожу! Помнишь:

«Не вижу птиц я в ветвях больших деревьев.

Не слышу птиц я в ветвях больших деревьев.

И твари пернатые высоко.

Летят туда, где прежде не были.

Летят они на юг»

Это было прекрасно. В то время, когда Шнур со сцены в своей панковской манере просил доктора выписать ему таблетку от любви, Саня орал мне в ухо слова из песни Хвостенко.

— И я тоже хочу на юг, вместе с пернатыми тварями, — безуспешно попытался вставить я.

Эти Санины незатейливые монологи в клубах, подогреваемые пивом, были сами для меня как музыка. Уж о чём, а о русском роке он мог говорить бесконечно.