Бесплатный фрагмент - «Китмир». Кружево для Марии

Услыхав в коридоре чьи-то шаги, она быстро убрала книгу под диванную подушку, боязливо вздрогнула и оглянулась. Главное сейчас не разозлить её гувернантку мадам Элен тем, что она читает, иначе сразу получит «на орехи» — «Эти романы не для вас!» Читать нужно, как и делать всё — тихо и никого не раздражая, особенно тётушку, иначе день будет испорчен выволочкой. Мари любит читать и особенно взрослые романы о любви, рыцарей и прекрасных дам, за ними она тайком пробирается в библиотеку дяди Сергея — обычно там никогда никого нет — великий князь не любит читать, а у тёти довольно других забот.

Её тётя Элла может часами наряжаться у себя в будуаре, перебирая каждую бусинку, завиток и ленточку на своих бесконечных платьях. Насладившись переодеванием, она спускается в сад, и шлейф её платья легко сбегает за ней по ковровой дорожке лестницы. Позавтракав с мужем в садовой беседке, она возвращается к своим обычным делам — пишет тонкие акварели или играет на рояле.

Мари тоже нравятся уроки рисования, сочный запах красок и свежих бумажных листков.

— Картину нужно сначала нарисовать головой, а уже после на листе красками, — объяснял им с братом учитель-художник месье Попов. Они втроём часто сидят с мольбертами на берегу Москвы-реки, рисуя живописную долину и вид усадьбы Ильинское, где они каждый год проводят лето; услышав это, Дмитрий громко рассмеялся и начал крутить головой кругами и в стороны, изображая рисование. Митя любит шутить и всех поддразнивать — прислугу, фрейлин тётушки, и даже адъютантов самого великого князя. Увидев это, строгий дядя Сергей сердится, хватает его за ухо, и грозиться лично выпороть перед людьми на конюшне — юному великому князю, а тем более внуку царя-освободителя Александра II не гоже зазнаваться перед ближними, и чтобы заслужить их любовь, нужно быть учтивым со всеми.

А Мари не может долго сидеть за одним занятием — ей хочется петь и прыгать, как балерина, вытягивая ногу в изящной туфельке, и играть, как дядя на его золотой тоненькой флейте, изображая целый оркестр музыкантов.

В жаркие дни они с Митей и дядей Сергеем ходят купаться на широкую реку и там он, переодетый в купальный костюм и уже совсем не похожий на великого князя дурачится с ними, как маленький, обсыпая их с братом брызгами воды. Потом он долго плавает, ныряет и даже переплывает на другой берег реки, где земля густо заросла мхом, стоят огромные ели и начинается похожий на страшную тёмную чащу лес, и машет им оттуда рукой. Вскоре, чтобы и самим побывать на том таинственном берегу, они с братом научились плавать и поплыли туда все вместе.

Привыкли они и к долгим прогулкам в лес за грибами и ягодами, там дядя разжигает на поляне большой костёр и они пекут в золе картошку, но больше всего ей нравится собирать не грибы, а чернику, и после того, как она набирает целую корзину ягод Митя долго смеётся над её «чернильными» руками.

Тётя Элла никогда не ходит с ними ни на озеро, ни в лес: она боится, что от жарких солнечных лучей покраснеет и обгорит её белая, нежная кожа и потому всегда выходит из дома с кружевным зонтом на плече, а Мари так нравится разглядывать себя в зеркале, когда кожа на её лице из бледной становится светло-коричневой.

С раннего детства она любила рассматривать тонкие руки тёти Эллы, когда та изредка держала её у себя на коленях — Мари помнила такое: как-то летним вечером, на веранде поместья тётя сидела в кресле-качалке, и она ещё крошечная и неуклюжая подбежала к ней, и тётя так легко подхватила её на руки и усадила к себе на колени и они стали покачиваться с ней вдвоём. Мари начала перебирать её тонкие, длинные пальцы с розовыми лепестками ногтей, но тётя почему-то сразу оттолкнула её руку.

Со временем Мари узнала, что у тёти и дяди почему-то нет общей спальни и они редко остаются наедине. И даже за обедом дядя Сергей больше разговаривает с детьми и глаза его при этом улыбаются, но, глядя на них с братом, тётя всегда хмурится.

Тем же вечером услышав из детской звуки рояля внизу, Мари выбежала на веранду — там, тяжело топая ногами по полу, танцевали незнакомые ей господа и дамы, а обеденный стол был уставлен бутылками с вином и бокалами. Мари, оробев, замерла на пороге: тётушка совсем не была серьёзной и строгой, как днём, она смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши в такт музыке. Никто из гостей не замечал маленькую княжну, но вдруг тётя повернула голову к двери и улыбка тотчас исчезла с её лица: — Что вы здесь делаете, Мари? — холодно спросила великая княгиня, — немедля ступайте в свою комнату! Она быстро убежала к себе и разревелась от тяжкой обиды, и только её горничная Таня, милая её Танюся утешала её, обнимая, гладила по голове, и убаюкивала её, как младенца.

Наверное, Танюся одна из всех людей, и даже из всей её семьи, кто любит её и Митю: для горничной её Машенька «ягодка» и «солнышко». Так не любит её даже их бабушка греческая королева Ольга, но Мари почти и не помнит её: в Греции, где родилась их покойная матушка, они с papan и братом гостили совсем маленькими, ездили туда с целой свитой: придворными и слугами, и бабушка весёлая и смешная называла их всех «цыганским табором» — они все вместе еле разместились на её небольшой вилле на берегу Средиземного моря. Но бабушка так далеко, а матушки, которая, Мари точно это знает, любила бы её больше всех на свете, у неё нет.

И она тоже любит Таню эту простую и добрую крестьянскую девушку, у которой нет своей семьи. Мари любит бывать в её комнатке, где стоит огромная, со сложенными друг на друга подушками, накрытыми белым кружевным покрывалом, кровать; и перебирать лежащие на комоде забавные вещички — статуэтки, баночки с одеколоном, костяные гребёнки.

В один воскресный день Таню не званно пришли навестить её подруги из деревни, но она сказала им, что сейчас ей и угостить-то их нечем, а кушанья господ брать нельзя — такова воля его высочества. Услыхав это, Мари побежала вниз на кухню, где строго велела повару подать ей яблок, варенья и самых лучших конфет. Слуга внёс на подносе целую гору всякой снеди, и они все вместе попили чай в комнате Тани, и все были так довольны, и даже плясали и пели песни. Потом мадам сделала Мари сцену и Танюся испугалась, что её выгонят со службы, но, крестясь, поклялась гувернантке, что сама взяла грех на душу, а дитя ни в чём не повинно. Мари призналась Тане, что если её прогонят, то и она уйдёт вместе с ней в её деревню и будет жить там с ней. Но к их с Танюсей общему счастью, сам великий князь Сергей Александрович, узнав об этой истории, утешил преданную горничную и прислал ей в подарок золотой рубль.

Великая княгиня никогда больше не брала на руки и не обнимала ни её, ни Митю. И даже запретила делать ей комплименты — однажды Мари, ещё маленькая, вырвавшись от своей няни-англичанки, вбежала в будуар великой княгини, где она в это время примеряла бальное платье в окружении трёх своих горничных и что-то радостно щебетала. Княжна замерла на пороге и воскликнула — Ах, тётя, в этом наряде Вы так похожи на сказочную волшебницу! Та тут же нахмурилась: — Нанни, прошу Вас, научите княжну не делать лишних замечаний, — приказала она подоспевшей вслед за ней няне.

— Мари, чем вы были заняты? — Высокая, худая дама в тёмном платье быстро раскрыла дверь её комнаты и грозно застыла на пороге.

— Ничем, — быстро поднявшись с дивана, залепетала она. То есть, я хотела учить уроки.

— Значит, Вы всегда заняты ничем, так, Мари? То есть ничем не заняты? Мадам Элен не сводила с неё зловещего взгляда. Этого будто насквозь пронзающего её взгляда Мари боялась даже больше, чем её нотаций. — Так вы будете повторять урок русского языка?

— Простите меня, мадам, да, я сейчас же буду.

Она опустила голову и тут её взгляд отметил в руках мадам конверт с торчащим из него листком письма и краешком какой-то фотографической карточки. Мари осторожно вгляделась в снимок:

— О, кажется, там papan! — бестактно вскрикнула она. — Мадам, прошу Вас, позвольте мне взглянуть.

— Что за манеры, княжна? Зачем так кричать? Разумеется, я покажу вам papan и не только его, для того я к вам и пришла. Присядьте и выслушайте меня.

Она покорно уселась на диван.

— Сегодня Сергей Александрович получил от Павла Александровича важное письмо и её сиятельство поручила мне поговорить с вами. Великий князь сообщает, что уже давно любит одну женщину, и недавно они с ней обвенчались.

— Обвенчался? — ахнула Мари. Как же он мог?

— Почему же вас это удивляет? Ваш papan давно вдовец, и вот он встретил женщину, они полюбили друг друга и хотят быть вместе перед Богом и людьми.

— И кто же сия дама? Она принцесса, как и maman? Она красивая?

— Нет, она не принцесса, а простая, незнатная женщина. Но ведь любят не только принцесс, верно? Павел Александрович благородный человек и потом у них есть общие дети, — чуть смутившись, добавила мадам Элен.

— Дети? — Мари вздрогнула и поморщилась. Значит, теперь мы будем жить с papan, той дамой и их детьми?!

— Нет, Мари, Вы с братом, как и прежде будете жить с вашими дядей и тётей. И ещё хочу обрадовать Вас — скоро вы все вместе поедете во Францию и там встретитесь с papan, ведь вы так давно с ним не виделись.

— Но я не хочу оставаться здесь навсегда, я всё равно хочу жить с papan! — бормотала она, уже закипая тихим гневом.

— Успокойтесь, княжна, разве вам здесь плохо? И к тому же Вы должны понимать, что так повелел государь.

— Вот как? Значит, papan не может жить с нами потому что он женился на этой женщине?

— Да, Мари.

— Понятно! Во всём виновата та гадкая женщина, иначе он остался бы с нами. Выходит, мы с Дмитрием круглые сироты.

— Не говорите глупости, Мари, — возмутилась мадам, — и я запрещаю вам говорить такое о вашем отце и его жене и о взаимоотношениях взрослых людей. Вам всего лишь двенадцать лет, но когда-нибудь и вы встретите свою любовь и поймёте их. Papan очень любит вас с братом.

— Никогда я не выйду замуж, и всегда буду жить с дядей, тётей, с братом и с вами!

— Погодите, — Элен села рядом с ней на диван и начала вытирать платком её слёзы. Павел Александрович так ждёт встречи с вами, вы познакомитесь с его женой, вот прочтите, что он пишет, — она протянула Мари раскрытое письмо, — и вот взгляните на их фотокарточки…

— Познакомлюсь с ней?! Я ничего и слышать о них не хочу! — Она резко отбросила руку мадам Элен, и та чуть не выронила из рук увесистый конверт — И всё это из-за той женщины, гадкая женщина! — Мари вскочила и выбежала прочь из своей комнаты.

Закутанные в тёплые халаты, они вдвоём сидели в её будуаре перед дотлевающим камином. Это был один из тех немногих уютных вечеров ранней петербургской осени, когда Нева за окнами Зимнего дворца ещё не отливает свои мрачным свинцовым блеском.

— Решил всё таки жениться, и даже о детях не думает, похоже, что он с этой женщиной надолго, подумать только, какая ловкая бестия! — раздражённо говорила она.

— Ну, Аликс… — протянул он детским, капризным голосом. — В сущности ничего такого ужасного дядюшка не совершил, и к тому же он не претендент на трон. И к тому же у него с ней есть дети и у них должен быть законный отец.

— Возможно, ты и прав, — смягчаясь, сказала императрица, — Но ты слишком мягок, мой милый, и все этим пользуются, а если сейчас закрыть на это глаза, то скоро целая колония великих князей будет жить с незаконными жёнами за границей, а это безнравственно.

— Солнышко, а тебе хотелось бы для них самого строгого наказания?

— Ну зачем же так, Ники? Пусть дети Павла живут с Эллой, сестре с ними неплохо. Как жаль, что у них с Сергеем нет своих детей. А он пусть живёт с ней где угодно, только не России. Да и его здешние чины и капиталы, я полагаю, будут им больше не нужны.

— Аликс, а не слишком ли это сурово для дядюшки? — робко спросил он жену.

— Что же ты хочешь, Ники? Он сам себе выбрал такую жизнь.

Государь взял серебряные щипцы и расшевелил ими дотлевавшие в камине багряные поленья. — А что если и нам с тобой стать опекунами Марии и Дмитрия?

— Я думаю, мой дорогой, это возможно, но пусть для начала они погостят у нас в Царском Селе — наши девочки нуждаются в обществе сверстников, а его дети всё же благоразумны.

— И всё же не забывай — Павел женился по любви — как и мы с тобой, милая, ведь так? Ники подошёл к жене и бережно укутал пледом её стройные ноги.

— И он так же любит свою жену как и ты, не правда ли? — Зорко взглянула на мужа Аликс.

Ники прижался щекой к её тёплой руке.

В один из воскресных зимних дней, уже в Москве Танюся помогла ей надеть тёмное суконное платье с белым воротничком, заплела и обернула её голову, как канатом, длинной, густой косой, а стройный, большеглазый Дмитрий в матросской форме стал похож на маленького денди: они собирались ехать в гости в дом генерала Павла Александровича Лайминга, начальника военного училища и нового наставника Мити по военному делу. Павел Александрович плотный господин с густыми и длинными, как стрелки усами и его милая улыбчивая жена Александра понравились ей с первых минут знакомства.

Сидя в гостиной и делая вид, что поглощена игрой в пазлы с детьми Лаймингов Мишей и Катей, она жадно вслушивалась в беседу сидящих неподалёку мадам Элен и Александры Фёдоровны:

— Мои дети так нуждаются в семейном тепле. Великий князь и княгиня заинтересованы в том, чтобы их племянники узнавали простую семейную обстановку и были милосердными — они уже посещали в госпитале бедных горожан, но этого не достаточно. Их матушка великая княгиня Александра умерла в Ильинском, когда Марии было лишь полтора года, она едва успела родить сына. Княгиня была так хороша собой и добра, как ангел, её любили все — крестьяне из деревни на плечах несли её гроб на кладбище. Дмитрий Павлович родился очень слабым, но великий князь сам выходил его, купал в ванной, укутывал ватой колыбель малыша. Он стал детям и отцом и матерью, а у Елизаветы Фёдоровны, как бы это сказать… много других дел.

«Это правда» — подметила она про себя. И представила, как дядя Сергей в своей военной форме с эполетами и орденами, такой же статный и красивый, как papan, брал новорожденного Митю на руки и качал его на своих руках с длинными, унизанными кольцами пальцами.

— Мадам Элен, мы с супругом и наши дети всегда будем рады видеть вас у себя, и вы всегда можете рассчитывать на наше участие, — с нежностью глядя на детей, говорила хозяйка дома.

— Мари, не сутультесь! — Катя, сядь прямо! — не сговариваясь, вдруг разом крикнули госпожа Лайминг и мадам Элен своим детям.

В столовой они сели за круглый стол под голубым абажуром и стали пить чай — госпожа Лайминг сама разлила его по чашкам, и в душе Мари тоже разлилось тепло: в комнатах их Кремлёвского дворца всегда так холодно и мрачно, и даже электричество в нём горит каким-то мрачным и тусклым светом, а в столовой квартиры генерала так тепло и уютно и даже их еда кажется особенно ароматной.

Александра Фёдоровна положила детям по куску пирога с капустой: — И мёд, и наши русские пироги от Филиппова, всё так, как вы любите.

— Пирог, как рог, начинка, как плешь, подковыривай да ешь, — смеясь, крикнул брат. Все дети дружно рассмеялись.

— Дмитрий Павлович, что это за выражения? Как Вам не совестно говорить такое в гостях, — сама сильно краснея, обрушилась на брата мадам. — Прошу прощения, видите ли…, таким шуткам учат детей наши люди.

— Я прошу Вас, Элен, ни о чём не беспокойтесь, — сама едва сдерживая улыбку, ответила госпожа Лайминг, и от этого сделалась для них ещё приятнее и добрее.

Но как бы ни была любезна на людях мадам, вернувшись домой, она в очередной раз начнёт бранить их и ещё раз напомнит им, как следует вести себя в гостях — никаких разговоров самим не начинать, отвечать на вопросы взрослых только о том, о чём они спросят, не болтать лишнего, за всё благодарить и скромно сидеть, опустив взор.

— Откуда эта маленькая собака, — бестактно вырвалось теперь у Мари — в столовую, робко перебирая неуклюжими лапами, вбежал щенок шотландской овчарки.

— Китмир, Китмир сюда, ко мне! — позвал его Миша.

— Почему Китмир?! — удивилась она, — я никогда не слышала такого имени, и чтобы так звали собаку.

— Китмир — это и есть пёс, он восточный символ преданности и мужества, — объяснила ей госпожа Лайминг, — детям очень понравилось это имя.

После того вечера они с братом часто вспоминали Лаймингов, и решили, что его учитель похож на генерала только с виду, а сам добряк, и часто теперь просились поехать к нему в гости, и Мари сказала Мите, как было бы интересно, если б и они пожили так, как живут обычные люди. Она уже читала Чарльза Диккенса про трущобы Лондона, и Виктора Гюго про бедняжку Козетту, а некоторые особенно впечатлившие её отрывки из этих книг даже читала вслух Танюсе, и фантазировала — вот они с братом тайно убегают из дворца и свободно гуляют по широким улицам Москвы, идут куда захотят, обутые в простые башмаки и одетые в кофты с большими дырами.

— Дурочка! — рассмеялся на это Митя. Я его императорское высочество, великий князь и должен мечтать только о лучшем — плавать по океану на огромной яхте, и жениться даже не на принцессе, а на дочери миллионера североамериканских штатов. Я должен ходить с высоко поднятой головой!

Мари тогда подумала, что это всё ей не нужно и даже такая бедная жизнь будет для них гораздо лучше. У тех людей есть главное — воля, а они живут в своём дворце, как узники. А сколько свободы, к примеру, крадут у них нудные, не интересные ей уроки, когда время никак не хочет уходить из их классной комнаты и кажется вечностью: ведь из всех предметов больше всего ей нравится французский язык, история и география.

Но никакой свободы нет даже у дяди Сергея: как генерал-губернатор Москвы он руководит всем, так же, как распоряжается всеми и в своём доме, он суров, порой бывает очень грубым и страшным, его боится всякий человек, но даже и за его каретой всегда скачет конвой казаков.

Но и охрана не спасла великого князя от его горькой участи. Она тогда целый день сидела у себя в детской — была тяжёлая, серая февральская погода, густо сыпал мокрый снег — Танюся учила её вышивать крестиком на канве шёлковыми нитками, и она решила научиться такой вышивке, а потом тайно вышить узор на наволочке диванной подушки и подарить её Тане. Митя сидел рядом с ними и читал им вслух легенды древней Греции, и вдруг где-то совсем рядом раздался громкий хлопок, ей тогда показалось, будто от дворца отвалились и рухнули вниз все колонны, в окнах комнаты сильно дрогнули стёкла.

— Взрыв! Держите его, великий князь в карете! — громко закричал кто-то на улице.

— Анархисты убии-ли! — протяжно и жутко взвыл другой голос.

— Господи Исусе! — вскрикнула Таня, пяльце с вышивкой выпало у неё из рук, она вскочила и выбежала их детской. Митя бросился вслед за ней, но споткнулся об порог и ничком упал на каменный пол лестничной площадки. Она ринулась к брату, стала помогать ему встать. Никого не замечая, в одном лёгком платье мимо них уже бежала вниз тётя Элла, за ней спешили лакеи и горничные, адъютанты великого князя и доктор. Мари вся вдруг окаменела и не могла даже шевельнуть ногами, чтобы подняться и выдавить из себя хоть какие-нибудь звуки, и, покачнувшись, провалилась в густую тьму.

В день убийства дяди она узнала новые слова — анархисты и социалисты. Этим анархистом был убийца дяди Иван Каляев. Танюся рассказала ей, что великая княгиня сама ходила в тюрьму и говорила с этим извергом, но он так ни в чём и не покаялся, и даже просила государыню не казнить его, — так и сказала — Если сейчас его убить, от этого в мире будет ещё больше зла, да только не послушала её царица, — горько плакала Таня, — Ох, светлая лебёдушка, осталась вдовушкой.

После смертельного покушения на мужа Елизавета Фёдоровна в чёрном траурном платье превратилась в скорбную тень, напоминая Мари уже не сказочную фею, а даму на картине «Вдовушка», о которой ей рассказывал месье Попов:

— Она хотя и в глубокой тоске, но рядом мы видим святой образ, а значит, есть надежда, что у неё всё будет хорошо.

И ей впервые стало жаль тётю Эллу, но к тому, что дяди Сергея больше нет, и он, любящий детей, как казалось ей, даже больше, чем их отец, всегда занятый своей жизнью; никогда уже не заговорит с ними, и никогда не войдёт к ним в детскую, чтобы перекрестить и поцеловать их на ночь, привыкнуть было невозможно, и в её жизни образовалась пустота, и теперь им всем нужно было привыкнуть жить без него.

Танюся говорила детям, что те социалисты и антихристы, хотят разрушить государство и самим занять трон — захватить власть в России.

— А чем же им так не нравится власть царя? — спросила она у Тани.

— Да вот поди ж ты, у них спроси… Потому как супротив богатых идут. Думают, какая где другая власть есть лучше? Да нету такой нигде. Говорят, они, мол, за бедных. А бедными, Машенька, у нас только одни лодыри да пьяницы бывают.

Значит, этих бедных людей и социалистов так всегда боялся дядя Сергей и боится тётя Элла, а больше всех их с Митей дядя Ники, сам государь Николай II, но и он, когда она видела его на коронации в Успенском соборе Кремля ещё совсем маленькой, был добрым и совсем не похожим на плохого, злого царя. Но как же они будут жить, если те социалисты вдруг захватят трон? И будут ли они живы? Они с Митей ещё не взрослые, но уже и не дети, и она видит, что её руки уже не такие пухлые, как в детстве, такие «взрослые» руки и тело её уже почти взрослое, и никто из близких и даже нянь не считает их детьми, кроме, конечно, Танюси — она по-прежнему помогает ей переодеваться и всегда застёгивает ей, как маленькой пуговицы и ботинки.

— Оставь меня, я уже взрослая и смогу одеться сама, — сказала она горничной, и начала возиться со своими петлями на платье и шнурками на ботинках.

А вот к бедной жизни и к простой еде им с братом и привыкать не надо. Каждое утро Таня будит их с Митей в половине восьмого часа, но просыпается она ещё раньше, особенно зимой, когда в детской к утру жарко натопленная голландская печка за ночь остывает, и под тонким одеялом и ночной рубашкой её начинает остро покусывать холод. Зимнее утро кажется таким чёрным и страшным, будто за ночь по дворцу прошли все грозные века. Они умываются чуть тёплой водой и идут на молитву, потом завтракают овсяной кашей, одним яйцом и простой булкой с чаем. Никаких кушаний им самим выбирать нельзя, и кроме особых и праздничных дней запрещается просить сладости и шоколад.

— Если б мы были богатыми, то могли бы купить себе всё, что душа пожелает, — сказала она Мите.

— Дядя Сергей говорил мне — это всё потому, что я ещё не великий князь. А вот великим князем я стану очень богатым, то тогда так и быть отвезу тебя в лучший ресторан Москвы, а себе куплю настоящий автомобиль, целую гору лучших костюмов и золотые, как уpapan запонки, — мечтал Митя.

— Значит, если сейчас у нас нет денег, то мы бедные, — сказала она.

— И, бояться их нам ни к чему — нас социалисты не убьют, — согласился с ней брат.

— Мы — бедные! — Каждый раз, садясь завтракать, смеялись они над собой.

В Царское Село в гости к семье государя они с братом впервые поехали на рождественские каникулы и вначале страшно волновались от предстоящей встречи с дядей, который, как они решили должен быть суровым с ними из-за женитьбы их papan, а тётя Аликс, как и мадам Элен будет без конца читать им нотации, но удивились тому, какой простой оказалась жизнь в Царском. В громадном Александровском дворце было так же тепло и уютно, и для них он будто сузился в размере до небольшого дома Лаймингов. В бальном зале дворца поставили пышную, почти до потолка, наряженную ёлку, украшенную игрушками и свечами, и им с Митей, так же как и четырём маленьким великим княжнам позволили встретить Новый год. А на утро тётя и дядя сделали всем подарки — Мари, уже как барышня получила нарядное платье от мадам Ламановой и книгу «Три мушкетёра» на французском языке, а в комнате Мити установили рельсы и настоящую железнодорожную станцию с вокзалом, паровозом и вагонами с сидящими в них куколками-пассажирами.

И тётя Аликс была совсем не похожа на свою родную сестру Эллу: четыре её дочери, старшей из которых Ольге было восемь лет, а младшей Анастасии ещё и не минуло двух, могли целый день играть в комнатах maman, возиться с любыми игрушками, вольно бегать и валяться на огромной шкуре белого медведя, и это ни капли её не сердило. Государыня каждый вечер играла на рояле и пела им своим дивным голосом английские рождественские песенки. С горьким комком в горле глядела Мари, как великие княжны бросаются крепко обнимать maman, и как ужасно завидовала она им в те мгновенья. Завидовала она и тому, как часто сидят рядом с ними и с нежностью глядят то друг на друга, то на детей их родители.

Зависть же Мити вызвал большой гараж роскошных автомобилей, на которых к общему восторгу всех детей их изредка катали по парку. Он каждый день бегал туда и подолгу рассматривал автомобили и расспрашивал шофёров об их устройстве, забирался в обитые кожей салоны, крутил руль, жал на педали.

Детям позволяли заходить и в необычайный, наполненный лазурной водой бассейн дяди Ники в восточном стиле, и даже в его кабинет, когда там не было приёмов министров. На втором этаже обшитого массивом дуба кабинета, куда снизу вела деревянная лестница, высились от пола до потолка книжные шкафы, а внизу посередине его стоял большой бильярдный стол, и дети с восхищением смотрели, как дядя ставил на его зелёное сукно усыпанную перстнями руку, и, пропуская через пальцы кий, прицеливался и ударял им по тяжёлому белому шару, тот быстро катился, боком задевая соседние шары, и всякий раз один или два из них падали в висящую сбоку стола сетку.

Каждый день с Митей, государем и девочками они гуляли в парке, играли в снежки, а дядя Ники в шутку по-мальчишески дрался с Митей, потом они все катались на санках с высоких ледяных гор. В пять часов пополудни замёрзшие и усталые, они бежали к полднику, ели румяные калачи, варенье и мёд, и тётя Аликс сама разливала им по чашкам чёрный чай с молоком, намазывала маслом куски калача и застенчиво улыбаясь, говорила:

— Дети должны есть много хлеба и масла.

Только в семье государя, впервые прикоснувшись к счастью другой семьи, она впервые произнесла одно главное для себя слово. Государыня проводила много времени в детской в играх и с уроками дочерей, и часто сама купала в ванной и одевала младшую дочь. Дети собирались на прогулку и тётя Аликс, закутывая Настю в тёплую шубку, попросила Мари подать ей шапочку дочери. Мари быстро отыскала её в ворохе детской одежды и подала тёте:

— Пожалуйста, возьмите… maman, — вырвалось у неё, она тут же отвернулась и густо покраснела. Вот сейчас и государыня, так же как тётя Элла, посмеётся над этим и попросит её не говорить лишнего.

— Не смущайся, милая, — ласково коснулась она плеча племянницы, — ты можешь всегда звать меня меня — мама!

Мари с Митей решили, что навсегда остались бы жить в Царском, и обрадовались, что будут отныне гостить здесь каждую осень и зиму, но месяц их каникул пролетел незаметно и пришлось возвращаться в Москву к тёте Элле.

В Москве великая княгиня Елизавета Фёдоровна после смерти любимого супруга решила отойти от земной суеты, и посвятить себя благим делам: она принялась за устройство Марфо-Мариинской обители милосердия, где собиралась разместить храм, больницу и приют для детей-сирот. Это событие удивило многих. Мари вспомнила, как однажды они ехали с ней и Митей из Ильинского в Москву. Уже темнело и Мари выглянула из окна кареты: по жёлтой ленте тропинки брёл, еле передвигая грязные босые ноги сгорбленный, плохо одетый старик с котомкой, его лицо искажала боль.

— Почему этому человеку так тяжело идти, а мы в это время едем в дорогой карете, это несправедливо — пробормотала Мари, с испугом взглянув на тётю Эллу — она, как всегда, чуть склонила голову, и её профиль превратился в изящную камею.

— Ах, Мари, — и не взглянув в окно, небрежно сказала тётушка, — потому, что Господь повелел жить на свете и бедным и богатым.

И вот теперь тётя Элла, не управлявшая прежде никем, кроме своих горничных и не знавшая жизни далее своего дворца, жила только интересами своей обители, проводя время на богослужениях и общении со святыми отцами и сёстрами — монахинями монастыря. «От чего вдруг проснулось в ней такое милосердие? — Размышляла Мари, — Или тем самым она исполняет волю покойного мужа?»

Между тем из-за многих, с младенчества выпавших на его долю испытаний, подрастающий Дмитрий рано возмужал и всё больше напоминал ей отца. Он поступил учиться в кавалерийскую школу, активно занимался конным спортом, гимнастикой и бегом, не проявляя никакого интереса к искусству и чтению, да и к её чувствам — казалось, с ней он, к большому её сожалению, желал общаться всё меньше и отдалялся от неё в свои бесконечные дела. Со временем она сумела принять новую жизнь отца и как бы заново обрести его в новой семье, но их детство закончилось, и брата, думала она, потерять ей ещё только предстоит.