Бесплатный фрагмент - Китай кусочками

Образ жизни: что празднуют, как развлекаются, во что верят, как лечат, чему учат, что заботит

Что празднуют

В Китае любят праздники. С недавних пор народная любовь стала совпадать с официальной. Если раньше власти признавали только Праздник весны — китайский новый год, то в последние годы к нему и нескольким официальным государственным добавились другие, рожденных не официальной современной идеологией или историей, а вот именно древними национальными традициями.

Радует, что эти народные праздники стали нерабочими. Откуда вдруг такая любовь власти к стародавним традициям? Хотелось бы сказать — от доброго сердца. Но китайцы прежде всего практики, руководствуются здравым смыслом и выгодой. Что хорошо, конечно. Праздники призваны подстегнуть потребление: слишком много в стране произведено продукции, а покупают ее не так активно, как хотелось бы: китайцы, в отличие от русских, предпочитают не тратить, а откладывать на будущее, создавать запас. Банки лопаются от народных денег на счетах, и хотя ставки по вкладам как минимум вдвое ниже инфляции — все равно хранят, на эти миллиарды, собственно, Пекин и осуществляет свои масштабные проекты.

В праздники же волей-неволей приходится раскошеливаться: на обязательные поездки домой и обратно, на становящиеся все более популярными туристические вояжи по стране и за границу, на подарки, угощения в ресторанах и домашние застолья. Народ больше покупает, тратит, вливает деньги в экономику. Таким образом, кроме Праздника весны, официальными стали также: праздник Середины осени, день Поминовения усопших, день Двойной пятерки. Да и наступление «нашего нового года» 1 января, по-китайски — юань-дань цзе / yuandan jie, теперь отмечают помасштабнее, чем раньше.

О некоторых я расскажу — как сам видел и сам праздновал. Почему-то все они у меня связаны с едой. Собственно, неудивительно, какой же праздник обходится без щедрого стола?

Добро пожаловать, счастье!

В Праздник весны чуньцзе / chunjie все ждут счастья. Это самый большой и радостный праздник. Считается, что его история насчитывает пять тысяч лет. Хотя Китай в 1912 году перешел на международный григорианский календарь, лишь чуньцзе считается здесь настоящим новым годом.

— Меня китайцы часто спрашивают, мол, там у тебя, в твоей стране, празднуют чуньцзе? — сказал Сеня. — Ну, народ… Они думают, его по всему свету празднуют!..

— Какие китайцы спрашивают? — поинтересовался Мудрец Сун.

— Ну какие… Разные. Простые люди.

— Это какие такие простые люди? Массажистки в салонах здоровья и парикмахеры? Таксисты?

— А что, они не народ, что ли? Плоть от плоти. Я тут прочитал, что массажистки по доверию населения делят в Китае первое место с армией! Или с пожарными…

— И где ты такое читаешь? — удивился Мудрец.

Новогодний праздник отмечают по лунному, или «крестьянскому», календарю (сельскохозяйственному, земледельческому), основанному на фазах обращения Луны вокруг Земли и цикле климатических изменений; дата в разные годы «плавает», начиная с конца января до конца февраля. Он наступает в полночь тридцатого дня двенадцатого лунного месяца. Подготовка начинается неделей раньше: закупают еду, подарки, наводят чистоту, готовят праздничные надписи и наклейки. В самый канун праздника уже нельзя убираться, чтобы заодно с сором не вымести удачу на следующий год.

На дверях и воротах вывешивают картинки: розовощекие улыбающиеся мальчик и девочка в нарядной одежде, сложив перед грудью руки в традиционном почтительном приветствии, обращаются друг к другу и ко всем входящим с поздравлениями.

Это Золотой мальчик Цзиньтун / Jintong и Нефритовая девочка Юйнян / Yuniang. По поверьям, они сопровождали самого Будду и с незапамятных времен оберегают от злых сил всех добрых людей. Кое-где, в старых кварталах, где власти не так придирчивы к внешнему виду домов, эти радостные картинки сохраняются потом на воротах долго-долго, чуть ли не до следующего праздника. А в многоквартирных домах украшают двери столько, сколько пожелают хозяева. На двери нашей квартиры они висели, пока не обветшают.

Вход в дом обрамляют с двух сторон парными надписями-стихами на красной бумаге, которые называются чунь-лянь / chunlian. Они приветствуют весну, призывают счастье, здоровье и удачу в делах. Ну, вот, например: «Зима ушла, горы чисты, вода прозрачна», — надпись с одной стороны двери. Ей вторит строчка иероглифов с другой стороны: «Весна пришла, птицы запели, цветы распустились». Где места поменьше, на дверь часто прикрепляют пару золотых или красных рыбок, головами друг к другу, ведь слово рыба произносится созвучно с «избытком» — юй / yu. Богатство — в дом!

А еще дома и на работе принято вывешивать на двери и стенах иероглиф фу / fu — счастье, удача. Причем вверх ногами. Почему?

Потому что «перевернуть» по-китайски звучит так же, как и «прийти», дао / dao, и значит: «Добро пожаловать, счастье!»

Спать нельзя: пришла весна

Если вы любите спать по ночам, а с нами, людьми, это бывает, то знайте: в китайский новый год, который длится неделю, вы заснуть не сможете. Еженочно фейерверки взрывают небо и освобождают пространство от злых духов, а вас — от сладкого бремени сна.

Традиция идет из древности, когда зажигали бамбук и его колена лопались с треском и хлопаньем. «Огненный дым», хо-янь / huoyan и «взрывающийся бамбук», бао-чжу / baozhu — так до сих пор называют фейерверки и хлопушки. Их грохот отгонял от дома чудовище, его звали нянь / nian. По легенде, в 30-й день 12-го лунного месяца оно пожирало людей и скот, и тогда добрые боги посоветовали отпугивать демонического зверя горящим бамбуком. Проведав, что он боится алого цвета, на окна и двери принялись прикреплять полоски красной бумаги, отсюда и нынешние парные благопожелательные надписи. По-китайски праздновать новый год — «пережить няня», го-нянь / guonian. А нянь стал означать «год».

С изобретением пороха в эпоху Сун (960–1279) бамбук заменили пороховые хлопушки (инновация, однако!), и страшного зверя стали прогонять с гораздо большей эффективностью.

— Лучше бы они этого зверя и прочих духов где-нибудь в степи гоняли, подальше от жилья! — сказал Сеня, взглянув на Старину Суна. Тот как перелистывал альбом иллюстраций к ксилографическому изданию «Сна в красном тереме» XVII века, так и продолжал не торопясь перелистывать. Мудрец знал, что Сеня отходчив, и вообще, если хочешь ужиться, надо уметь кое-что пропускать мимо ушей. — Поехал я как-то с подругой в город Чэндэ на новый год, на китайский новый год, конечно. Чэндэ — это километров двести с лишним к северу от Пекина, в горах, там бывшая императорская летняя дача. Ну, да не про нее речь. В лучшей гостинице городка никого нет, пусто, такое впечатление, что только мы и заехали. Попросил номер получше и потише, чтобы не на улицу выходил. Я-то знаю, что такое китайский новый год! Нам дали приличный номер на втором этаже, с окнами в тихий переулочек. То, что надо. Да. И вот наступает двенадцать — тут как забабахает за окном! То ленты пулеметные, то взрывы. Смотрю в окно, оказывается, в этом переулке прямо напротив нас — лавка, где этими петардами торгуют. Народ покупает и тут же пускает в дело, поджигает и бросает за дверь, прямиком нам под окно, как в колодец. Дети резвятся, взрослые. В общем, пришлось дополнительно принять на грудь новогоднего вискаря, нервы успокоить. А потом видим, не заснуть уже, сами вышли, накупили всего в этой лавке и давай бабахать! Клин клином. И знаешь, круто! Метров на сто вверх — и веером! — Сеня подумал и заключил: — Конечно, если подумать, настоящий китайский новый год, он только с хлопушками и бывает настоящим.

Мудрец Сун слушал не перебивая. Зачем кого-то убеждать в очевидном?

Будь моя воля, я бы, конечно, петарды всякие и фейерверки запретил. Что в Китае, что в России. Я человек спокойный, люблю тишину, как все рыболовы, да к тому же было жутко жалко нашу собаку Буру (с ударением на первом слоге). Она теперь бегает по небесным лугам, а когда-то носилась по московским дворам и боялась хлопушек так, что влетала в ванную, прыгала в ванну, которую терпеть вообще-то не могла, потому что там ее насильно отмывали от помоечной дряни… а тут стояла в этой фаянсовой холодной белизне, боясь сесть и опустив голову, поджав хвост… просто сердце обливалось чем-то там, на нее глядя.

В середине 90-х китайские власти взяли мою сторону: в Пекине и еще 279-ти городах, больших и малых, фейерверки запретили. В столице их пытались загнать за пятую кольцевую дорогу. Но кто туда потащится в новогоднюю ночь? Кто там может разделить восторг? Кто оценит, сколько денег ты не пожалел на удовольствие?.. Я, законопослушный иностранец, как-то раз случайно оказался с друзьями и семьей на такой вот площадке, неизвестно где. Пустырь, темно, ветер. Дует. Одиноко, не весело.

Словом, запрету подчинялись, но вяло. И в Пекине, и тем более в нестоличных городах. Как новогодняя ночь — так и пошло-поехало взрываться и грохотать все это дымное разноцветье в небе до самого утра.

Власти подумали, подумали и спустя дюжину лет решили запрет отменить. Традиции ведь тысячи лет. Англичане стригут газоны, а китайцы «зажигают» в прямом смысле слова. К тому же, разве охота тем же самым полицейским в новогоднюю ночь блюсти порядок и гонять нарушителей? Сами не прочь в праздники что-то такое замутить. Фейерверки вернулись в города. Из села они и не уходили. Там и детей можно было больше строгать, не подпадая под правило «одна семья — один ребенок», и подбрасывать «взрыв-пакеты» можно хоть к соседскому порогу. Так-то ведь оно интереснее!

Правда, бывают издержки. Как-то от новогоднего фейерверка в Пекине сгорело только что построенное здание технического центра китайского телевидения ценой в сотни миллионов долларов, на него угодил мощный заряд, запущенный с крыши смежного, тоже принадлежащего ЦТ, знаменитого, в виде ломаной буквы П, построенного по проекту известного голландского архитектора Рема Колхаса.

Но где не бывает издержек? В канун 2011 года пекинский комитет компартии и правительство отправили всем эсэмэску, в которой разрешалось «шалить» в пределах 5-го кольца, — но только в ночь на новый год и в первый день, а в оставшееся время празднования, то есть до 15-го дня — только с 7 утра и до 12 ночи. Угадайте с трех раз — послушал кто-нибудь это предупреждение? Ха! Все дни пальба шла в любое время. Вообще я не припомню столь оглушительного и масштабного грохота, как в 2011-м. То ли год выдался тяжелый, инфляционный, кризисный, народ решил хоть так вот оторваться, на всю катушку, то ли еще что, но спать было совершенно невозможно.

Особо отмечу пятый день — по-у / po wu, заканчивающий пятидневку основного празднования. Вечером можно было оглохнуть. Все небо в огнях. Грохот такой, будто кто-то над твоей головой лупит железной палкой по железному ящику. Впрочем, почти такое же оглушительное небо обрушилось на нас и на 15-й, последний день чунь-цзе.

Единственный способ спасти нежную психику — самим поучаствовать. Что мы с женой и сделали. Отогнали взрывами злых духов сначала под окнами, потом у ворот дома. Все стало восприниматься по-другому, и на людей сразу глядишь по-доброму. В Китае жить — фейерверки палить.

Какой же боезапас покупали пекинцы и мы вместе с ними? Самыми популярными были «пулеметные ленты» — хлопушки на 1000, 5000 и 10 000 зарядов. Грохот и дым змейкой обеспечены. Свернутые в круг размером с автомобильное колесо ленты давали бой злым духам минут на пять. Истинное удовольствие доставили негромкие, поражающие красками и затейливостью фейерверки с названием «павлин». Полукруглая коробка извергала струи огня, они крутились, взрывались, брызгали фонтанчиками, пушили пестрыми перьями. Но всех превзошли высотные фейерверки, взмывающие по вертикали метров на 30 и распускающиеся серией цветов! «Хризантемы», «пионы», «лилии», «лотосы»…

Зато к петардам так и не притерпелся. Бум. Бум. Бам-бам. Без фантазии. Тупо так. На испуг. Особенно когда на дворе 5 утра, все вроде успокоились и разошлись по домам спать, и тут вдруг кто-то, мягко говоря, неуспокоенный, решает заявить о своем существовании и «порадовать» окружающих взрывами. Лежишь, злишься и ждешь, когда опять грохнет: ну давай уже скорее! Как в анекдоте про сапог, который пьяный сосед бросал, засыпая, в стену. А если где-то больные, которым покой нужен?

Вот именно — как этот шум лечебницы терпят? По дороге на работу проходил мимо больницы района Чаоян. Огромная, одна из лучших в Пекине. На стене, окружающей комплекс больничных зданий, ближе к новому году появлялись крупные иероглифы: «В радиусе 10 метров от больницы фейерверки и петарды не взрывать». В последние годы цифра сменилась, стало значиться 30 метров. Но, господи помилуй, разве 10 или 30 метров спасут?! Тут и ста не хватит! Единственное, что как-то успокаивает: больные — тоже китайцы, исконные любители фейерверков, может, они это шумное дело воспринимают по-другому. Родное всё-таки.

С годами пальба все меньше и меньше. 2013-й в Пекине был встречен значительно тише и скромнее. Власти закрыли многочисленные разовые павильончики, где в канун чунь-цзе продавали новогодние боеприпасы. Да и сами люди стали экономить. К тому же в предпраздничные дни город окутал смог, народ ходил в масках, по радио и телевидению всех призывали поумерить пыл, не загрязнять атмосферу еще и дымом пиротехники. Но все равно временами гремело и грохотало будь здоров как, воздух отдавал гарью, а тротуары и обочины дорог, как обычно, были усеяны красными бумажными клочками — остатками фейерверков и петард, покрыты желтым налетом от сгоревших зарядов; въевшийся в асфальт и камень, он останется до тех пор, пока его не смоет растаявший поздний снег или весенние дожди.

Что делать в Праздник весны

Радуйтесь, любители блаженного ничегонеделания! Трудиться в эти дни нельзя, даже если хочется. Закрыты все предприятия и компании, работают только магазины, и то не весь день. Захлопнуты двери музеев, картинных галерей, туристам остается лишь идти в парк или храм, причем все равно в какой, в буддийский или даосский. Там проводятся храмовые праздники, мяо-хуэй / miaohui.

Перед воротами храмов публику развлекают-завлекают акробаты, актеры пекинской оперы, мастера разговорного жанра, под грохот барабанов шествуют с танцами алые «львы» и извивающиеся золотые «драконы, преследующие жемчужину». Все это сопровождается громкой музыкой и овевается ароматом синьцзянских шашлычков, печеных бататов, жареной лапши, блинов, паровых пампушек с мясом и другой мелкой снеди. Никуда не деться и от «вонючего соевого творога», занимающего почетное место в кулинарных рядах! Во временных палатках-отсеках кипит торговля сувенирами и — книгами. Прилавки с ними всегда увидишь на праздничных распродажах. Китай, что ни говори, — книжная страна.

В Пекине самые яркие торжества устраивают в Храме земли — Дитань / Ditan и Храме Восточного пика — Дун-юэ-мяо / Dongyue miao. Мне по душе Храм Восточного пика, что у второго дорожного кольца. Даосский. Уютный, небольшой и, подобно матрешке, вмещает многое. У входа публику привлекают мастера игр с шестом. Это старинное пекинское искусство. Крепкие ребята держат высокий бамбуковый ствол на голове, в руках, перебрасывают его, карабкаются вверх и вниз головой под конферанс самого разговорчивого мастера — не всю же жизнь ему, старшóму, самому с шестом упражняться.

Внутри храма следуешь на север Дорогой счастья — каменным мостом, на ограде которого слоями висят красные таблички с «узлами счастья» и пожеланиями благополучия, и ты можешь присоединить к ним свою, купленную здесь же, затем либо приходишь к павильону с даосскими святыми и возжигаешь благовония, молясь о здоровье и счастье близких, либо спускаешься на землю, к торговым рядам, попытать счастья в играх: набросить обруч на игрушечную машину или вазу, сбить каучуковым шариком мягкую игрушку с полки, или двигаешься в толпе на задний двор, где на сцене выступают певцы, жонглеры, фокусники, танцоры или какие-нибудь «нанайские мальчики-борцы», некогда популярные и в России. Надоели артисты — топай на выход мимо лотков с сувенирами, игрушками, «настоящими» нефритом и янтарем, флакончиками-табакерками и прочей мелкой, греющей душу ерундой.

В Храме неба — Тянь-тань / Tiantan можно попасть, предварительно купив билеты, на сказочное действие — церемонию поклонения императора небесным богам. В одном из боковых павильонов под высоким куполом, опирающимся на круглые карминные колонны, звучит старинная, торжественная церемониальная музыка (цинь, флейты, рожки, гонги, колокола, барабаны). Исполняют ее облаченные в роскошные одеяния музыканты.

Если оказались в эти дни в Китае,

лучше оставайтесь на месте

Во-первых, весь народ разъезжается по домам. Это сотни миллионов человек! Купить билет на поезд в канун праздника весны, во время и после него — большая проблема, по телевидению сообщения о потоках пассажиров на том или ином направлении передаются как сводки с полей сражения. Вы можете элементарно где-то застрять.

Во-вторых, везде все закрыто. Потому что кто торгует в магазинах, кто готовит еду в ресторанах? Иногородние. А они уже дома, празднуют. Пекин пустеет и кажется безлюдным. Да и местные — чем хуже?

— Я попал как-то раз с этим новым годом, на всю жизнь запомню, — Сеня вздохнул и поправил иероглиф «счастье», который они с Мудрецом Суном долго прикрепляли над воротами их дома в старом пекинском дворике, сыхэюане. Аренда двух отдельных комнат почти в центре столицы обошлась им недорого. Хозяйка, владелица ночного бара, влюбилась в Мудреца Суна (ей нравилась бородка, седина и очки, а еще шрам, мужественно украшающий его левую щеку!) и ради него согласилась терпеть Сеню. Как они ни присобачивали иероглиф, тот упорно перекашивался то в одну, то в другую сторону. Причина была не в том, что Сеня и Старина Сун начали отмечать праздник с раннего утра, не дожидаясь вечерних пельменей, нет, просто они пытались приколотить иероглиф одним гвоздиком, а центр тяжести фигурного рисунка разве найдешь с первой попытки? Не симметричный же! — Я тогда в первый раз по Китаю ездил, — продолжал Сеня. — И как раз в канун нового года оказался по делам в небольшом городе на севере, в провинции Цзилинь. Ага, праздник, думаю, вот здорово. Сейчас всякие там концерты, фейерверки, гуляния. Потолкаюсь, с народом пообщаюсь, настроение подниму… Вышел из гостиницы к концу дня — на улицах никого. Пусто. А я уже проголодался. И что ты думаешь, иду по улице туда, иду сюда, все закрыто. Ставни опущены. Глухо! Ни ресторана, ни забегаловки, ни прилавка. Магазины, и те закрыты. Все по домам сидят у телевизора, за столом, отмечают. Город небольшой, куда деваться? Вернулся в гостиницу. В фойе сидят еще три иностранца, два турка почему-то и американец. Друг на друга смотрим, мол, праздник-то надо отметить, не по номерам же сидеть. Идем в ресторан гостиничный. А туда не пускают. Хотя внутри кто-то шастает. Попробовали поскандалить — бесполезно. Не солоно хлебавши разошлись по номерам. Выпил я из мини-бара бутылочку бренди, а что там пить-то? Печеньем закусил, посмотрел немного новогоднюю передачу и спать лег. Заснул, и бац — звонок, будят, приглашают в ресторан. Оказывается, они для постояльцев специально готовили угощение, типа праздничное, поэтому и не пускали нас раньше. Вот так я отпраздновал свой первый новый год в Китае. С тех пор у меня всегда с собой было, в этот день, и что поесть, и что выпить. На всякий случай…

Следует иметь в виду и то немаловажное обстоятельство, что цены на авиабилеты, на номера в гостиницах на период этого долгого праздника взлетают на максимально возможную высоту.

Почему в Китае такие вкусные пельмени?

Потому что это обязательное новогоднее блюдо.

Китайцы чтут нерушимый обычай встречать праздник в семье. Все стремятся приехать домой на неделю раньше, на «маленький новый год», сяо-нянь / xiaonian, на 23-й день двенадцатого месяца по лунному календарю, когда полагается приносить дары богу домашнего очага.

Празднование — наилучшая возможность проявить почтительность к родителям в духе конфуцианской морали. Вся семья воздает почести усопшим предкам, перед их фотографиями зажигают благовония и выставляют угощение: фрукты, сладости, символические подарки. Вечером 30-го все усаживаются за «трапезу в новогоднюю ночь», нянь-е-фань / nianyefan, когда полагается съесть новогоднее пирожное-желе из клейкого риса, нянь-гао / niangao, но главное — пельмени.

Секреты готовки передаются из поколения в поколение. Их лепят всей семьей, они символизируют единство, прочность семейных уз и теплоту домашнего очага. По-китайски пельмени — цзяо-цзы / jiaozi звучат так же, как и словосочетание, означающее спать вместе и иметь сыновей. А сыновья особенно желанны в Китае. Кроме того, в пельменях есть все, что в народе издавна знаменовало богатую жизнь: мясо, овощи и мука, а также соль — она высоко ценилась в старые времена. На счастье в один пельмень прячут монетку, кому досталась — будет богат весь год.

Накануне или утром в первый день нового года детям вручают красные конвертики с деньгами, хун-бао / hongbao. Они носят особое название — «деньги, которые придавливают годы», я-суй цянь / yasui qian. Не возбраняется вручить денежные подношения и старикам. (Они же как дети, чес-слово! Только деньги получше считают.)

Праздник фонарей

В завершающий, пятнадцатый день нового года отмечается Праздник фонарей — повсюду зажигают фонари самых разных форм и размеров, но непременно красные. По легендам, как-то люди провинились перед небесным владыкой. Да так его обидели, что он велел сжечь все дома. Но его дочка была милосердной. Она посоветовала людям зажечь фонари. Владыка глянул сверху — всё в огнях, всё полыхает. Он и успокоился. Так началась традиция.

Вечером принято ходить любоваться огнями. Улицы превращаются в сказочные замки. Любопытно наблюдать, как тянутся цепочки огоньков к светящимся высоко в ночном небе воздушным змеям. И как только ухитряются запускать?.. Еще красивее зрелище зажженных фонарей, которые плывут по воде. Очень романтично. Берег пруда или озера в эту пору — лучшее место для влюбленных.

Тогда же полагается съесть традиционный десерт: юань-сяо / yuanxiao, буквально — «первая ночь», ведь на небе в 15-й день, вернее, в ночь, впервые появляется полная луна. Это шарики клейкого риса со сладкой начинкой, кунжутной пастой, перемолотыми орехами или лотосовым вареньем. Они подаются на стол в чашке с горячей водой, на юге это лакомство называют «горячие шарики» — тан-юань / tangyuan. В последние годы появились новые начинки — клубничная, ананасовая, смородиновая, персиковая, но независимо от содержимого лакомство символизирует единство, счастье семьи и близких. К тому же — на полную луну похожи! Мне запомнились очень вкусные «8 драгоценностей», начинка включала грецкие орехи, кешью, арахис, семечки тыквы, арбуза и подсолнечника, белый и черный кунжут.

Заветные клецки можно купить в магазине, замороженные, но лучше — в каком-либо ресторане, где их делают вручную, порою за ними выстраиваются очереди на несколько часов. Самые ранние посетители приходят затемно, аж в 5 утра, чтобы порадовать родных самыми свежими юань-сяо…

О происхождении вкусных шариков свое мнение имеет знаток Китая журналист Андрей Кириллов, как-то написавший такое поздравление: «Колобок, колобок, я тебя съем… Послушали эту сказку китайцы и со свойственным им прагматизмом быстро просчитали емкость рынка, а потом наделали много маленьких колобков: и для деда, и для бабки, и для волка, и для лисы. С праздником юань-сяо — днем китайского колобка!»

СОВЕТЫ НАЧИНАЮЩИМ КИТАЕВЕДАМ:

Когда лучше не приезжать в Китай…

Если вы собрались приехать в Китай, по делам или погулять-посмотреть, то постарайтесь избежать праздников. Это прежде всего Праздник весны, который приходится на конец января — февраль, затем следуют майские праздники (первая неделя месяца), октябрьские (также первая неделя), к ним добавились — официально — праздник Поминовения усопших (Цин-мин) в начале апреля и праздник Середины осени в августе. Поезда и самолеты будут переполнены, билетов не достать, места в гостиницах или отсутствуют или продаются дороже, все учреждения закрыты или работают вполсилы.

Праздник весны растягивается на месяц. Официально он длится неделю, но фактически народ начинает отдыхать за две недели до начала и возвращается в рабочее состояние спустя неделю-другую после окончания. Ведь отмечать принято в кругу семьи. С места снимаются более 200 миллионов китайцев. На минуточку — это больше населения России, это вместе взятое население Италии, Франции и Германии. Все разъезжаются по домам в разные концы Китая, в ресторанах не хватает поваров и официантов, а также свежих овощей, мяса и всего остального, что доставляют поставщики. Это же касается и других сфер обслуживания. Представьте, что творится на вокзалах, автобусных станциях, в аэропортах! Там и без вас народа полно! Поверьте, народа шустрого, бойкого, с которым соперничать трудновато. В местах, популярных среди туристов, не протолкнуться. Китайцы тоже любят их посещать, ту же Великую стену, императорский дворец в Пекине или знаменитое своими видами озеро Сиху в Ханчжоу. Так что загляните в инет, узнайте, на какое число приходится китайский Праздник весны, отсчитайте от него две недели в ту и две недели в другую сторону, и только тогда заказывайте билеты. И вам будет спокойнее, и китайским хозяевам.

Пора есть рисовые пирамидки

Каждый год в начале лета самым ходовым товаром в Китае становятся цзун-цзы / zongzi — плоские рисовые пирамидки размером с ладошку, завернутые в тростниковые, бамбуковые или пальмовые листья. Они перевязаны суровыми нитками или тонкими веревочками и напоминают миниатюрную почтовую посылку, только треугольную. Внутри — клейкий рис с добавками, чаще всего сладкой бобовой или финиковой пастой или кусочками орехов. Дорогие виды включают деликатесы: семена лотосов, нежное мясо, даже крабов или, не к ночи будет сказано, лобстеров. Не целиком, конечно.

Съесть такую «посылочку» значит почтить память великого китайского поэта Цюй Юаня / Qu Yuan, жившего в третьем веке до н. э. Легенды говорят, что он не только писал стихи, но и был в своем царстве Чу, раскинувшемся на просторах среднего и нижнего течения Янцзы, от нынешней Хунани до Цзянсу, настоящим народным заступником, помогал беднякам добиваться справедливости, обличал продажных чиновников. Они его оклеветали, князь отправил Цюй Юаня в ссылку. Его тоска и боль отражены в стихах, которые у нас переводили в разное время лучшие китаеведы и — с их помощью — большие поэты, например, Анна Ахматова.

Личные переживания, отчаяние при виде страданий народа и упадка своего царства в противоборстве с княжеством Цинь послужили причиной его трагической гибели, самоубийства: поэт свел счеты с жизнью, кинувшись в реку Мило (Милоцзян в провинции Хунань). Произошло это в 5-й день 5-го месяца по лунному календарю в 278 г. до н. э. Согласно преданиям, благодарные почитатели его таланта, дабы задобрить духов реки — драконов, принялись бросать в воду завернутый в листья рис. Народ попроще говорит, что рис предназначался рыбам, чтобы те насытились и не трогали тело поэта.

С тех пор в этот день поклонники поэзии Цюй Юаня читают его стихи, а на реках и озерах гребцы состязаются на длинных лодок, нос которых украшают драконьи головы. По легенде, когда поэт утонул, все лодочники и рыбаки бросились его искать, отсюда и традиция. Скептики же утверждают, что к поэту Цюй Юаню гонки на лодках не имеют отношения: на это время приходится начало сезона дождей, поднимаются реки, и чтобы умилостивить водных духов, защитить посевы только что высаженного риса и сохранить урожай, крестьяне давным-давно давно бросали в воду рис и лили вино.

Как бы то ни было, праздник Двойной пятерки, дуань-у цзе / duanwu jie — существует до сих пор, совсем недавно его даже официально сделали выходным днем, правда, в крупных городах он подрастворился, и о нем говорят, хотя и достаточно убедительно, только распродажи цзун-цзы, зато в небольших городах праздник встречают гуляньями, которые длятся всю ночь.

Мы же с друзьями завели обычай идти днем или вечером в какой-нибудь ресторанчик, захватив с собой цзун-цзы, там просим разогреть и подать на стол. Ведь обязательно, обязательно надо в этот день съесть хотя бы один треугольный «конвертик». Мы же уважаем Цюй Юаня! Хотелось бы приврать, что за столом мы читаем наизусть стихи великого поэта, но это было бы уже чересчур. И так хорошо.

Праздничные пряники

Осенью, в пятнадцатый день 8-го месяца по лунному календарю отмечается день Середины осени, чжун-цю цзе / zhongqiu jie, который называют еще праздником Полной луны, мань-юэ цзе / manyue jie. Не заметить его наступления невозможно: везде продаются лунные пряники юэ-бин / yuebing, толстенькие кругляши с начинкой. Она преимущественно сладкая: паста из красных бобов или семян лотоса, а также орехи, кунжут, миндаль, перетертые арбузные семечки и… всего не перечислишь. Из несладких начинок, включающих, к примеру, мясо, отметим экзотические — с моллюсками, ласточкиными гнездами и прочими деликатесами. На вершине пирамиды шикарные праздничные наборы, в которые входят, кроме самих пряников, вина известных марок, лучшие сорта виски, отборный чай, часы, жемчужные колье, золотые безделушки. Коробки делают из красного дерева, стекла с позолотой, обшивают шелком.

Ну, а самые дешевые пряники можно купить на распродаже по цене один юань за штуку. Баррикады упаковок перегораживают входы в магазины.

Пряники выпекают и продают в таком количестве, что мысль: «А кто это все съест?» приходит сама собой. Я получал, дарил сам и передаривал не один раз, так же, по-моему, поступает большинство китайцев, если семья небольшая, а пряников много. Но кто выступает последней инстанцией? Тот, к кому пряники попадают в последний момент, в праздничный вечер. На другой день дарить-передаривать уже не полагается. По сниженной цене они идут тогда и в магазинах.

Лунные пряники символизируют единство семьи, ее неразрывный родственный круг. Особенно дороги они тем, кто отмечает Середину осени вдалеке от родных мест: глядя на полную луну, они вспоминают родных и мысленно присоединяются к ним за накрытым круглым столом.

По легенде, в это время на полной ясной Луне можно разглядеть ее фею — богиню Чан Э. Она была когда-то, в допотопные времена, земной женщиной, ее муж охотник Хоу И прославился тем, что сбил стрелами с неба девять из десяти солнц, которые чуть не сожгли Землю. В награду он получил от богини-матери эликсир бессмертия. Но однажды, когда Хоу И отлучился из дома на охоту, злодеи замыслили похитить пилюли бессмертия, и Чан Э пришлось их проглотить. Она тут же вознеслась на небо вместе со своим любимым зайчонком, да так и осталась на Луне.

Охотник же в полнолуние смотрит на ночное светило и грустит о любимой… Да и мы с вами, если как следует приглядимся, при удаче можем разглядеть богиню и даже заметить Лунного зайца. Но для этого нужен очень сильный телескоп. В него можно даже рассмотреть, как длинноухий помощник феи толчет в ступке снадобье бессмертия. Знатоки китайского эроса улавливают в этом действе иной смысл, но это уже совсем другая, хотя, возможно, и более интересная история.

— Смотрел я тут как-то китайский новый год по телевизору, — сказал Сеня. — Ну, знаешь, новогоднюю передачу, которая идет несколько часов. А это был повтор лучших моментов. И там на сцену вышла вот эта богиня Луны, Чан Э, красивая такая, как принцесса, в длинном белом платье, а с ней Лунный заяц. Смешной такой, с ушами. Как в нашей опере про зайца «Пиф-паф». А потом бац — к ним на сцену космонавт выходит в скафандре. И все вместе пели, танцевали. Наверное, теперь втроем на Луне живут.

Празднуют ли в Китае дни рождения

Да, празднуют, но не так широко, как, допустим, в России. И, поздравляя китайских друзей с днем рождения, будьте готовы к легкому удивлению. Здесь больше принято поздравлять с национальными праздниками, например, с китайским новым годом. Дни рождения отмечают в основном молодые, для которых годится любой повод потусоваться. Хотя порой и старики от них не отстают.

Когда празднуют дни рождения в Китае

Если вы думаете, что все отмечают дни рождения по обычному календарю, то есть каждый год, допустим, 28 февраля, то ошибаетесь. Многие, к примеру, на селе празднуют день рождения по лунному календарю. В связи с этим очень трудно дарить подарки традиционалистам. Никогда не уследишь, в какой день чествовать. Хотя календари все двойные — с обычными и лунными датами. Но если окончательно запутались — попросите показать паспорт и празднуйте в указанный в документе день.

С момента зачатия
или девять месяцев спустя?

Почти ежедневно я получаю вопросы читателей и писателей, которые спрашивают, как же в конце концов исчисляется в Китае человеческая жизнь: с момента зачатия или девять месяцев спустя, с появления на свет?

Уж не знаю, зачем им эта информация, но на всякий случай отвечаю, чтобы не обиделись.

В самом деле, в Китае с глубокой древности момент зачатия, то бишь наступления беременности, считался зарождением новой жизни. Время до появления младенца на свет даже имело свое название — «пустой год», сюй-нянь. И он засчитывался в жизненный стаж.

После провозглашения КНР годы стали отсчитывать с момента рождения, как во всем мире. Так что, собираясь поздравить китайских друзей, не интересуйтесь, стремясь продемонстрировать глубокое знание традиций, когда же все-таки случилось зачатие. Вы можете попасть в неловкое положение. Лучше сверьтесь с паспортом (см. предыдущую главу).

Китайская свадьба

Чем она отличается от русской, допустим? Вы знаете, если честно, мало чем отличается. Но не буду брать слишком широко, расскажу о свадьбе, на которой сам был, мед-пиво-маотай пил.

Жених, допустим, сотрудник отдела продаж информационной компании в Пекине. Невеста, допустим, военный врач. Оба высокие, на голову выше родителей. Тучные годы процветания дают свои плоды… Конечно, красивые — а разве бывают некрасивые новобрачные? Особенно невесты. Вот она, красавица в белоснежном, пышном подвенечном платье. Жених парится в строгом европейском костюме. Невеста держит в руках букет — это лилии, потому что название цветка бай-хэ / baihe можно перевести также как «сто согласий», или же «полная гармония». Молодые встречают гостей у входа в зал ресторана. Гости передают распорядителям свадьбы, которые сидят за накрытым красной скатертью столом, толстые алые конверты с деньгами — «хун-бао». Такова незыблемая традиция: деньги для новой пары — лучший подарок. Никто из приглашенных не ломал голову, не бегал лихорадочно по магазинам, чтобы преподнести десятую по счету микроволновку, пятый набор постельного белья или третий телевизор…

Вот все наконец расселись за столами. В отличие от жениха с невестой, гости в повседневной одежде, то есть костюмов европейских (пиджак, брюки, белая рубашка, галстук, ботинки) или, допустим, китайских национальных в зале почти не видно. Все очень демократично, нравится это кому-то или нет.

Кстати, молодоженам пришлось немало посуетиться, чтобы собрать необходимые для женитьбы справки: с места работы (что начальство не против), с места жительства (из полицейского участка, о прописке), справку о здоровье (после довольно тщательного обследования). Замечу, что не так давно некоторые документы были отменены, в том числе справка о здоровье. Но вскоре медики заговорили о том, что обязанность обследоваться надо восстановить: на свет появляется немало детей с генетическими отклонениями и врожденными заболеваниями.

Семья жениха не поскупилась. По традиции все свадебные расходы оплачивает жених. Это закон! В зале пятнадцать столов. За каждым человек по десять гостей. Сколько стоит? За каждый стол ресторану заплатили по тысяче юаней. Для Китая деньги немаленькие, причем спиртные напитки в эту сумму не входят.

Но не будем говорить о деньгах, хотя в Китае это вовсе не зазорно, а даже наоборот… Итак, жених с невестой, дождавшись припозднившихся гостей (те расписывались в поздравительной книге, тоже, конечно, в красном переплете, с толстыми красными страницами), торжественно входят в зал рука об руку. Гости встают и хлопают в ладоши. Новобрачные идут к сцене, на которой радуют глаз два больших сердца из розовых воздушных шариков. Там же телевизор-караоке. На занавесе на заднике сцены золотыми иероглифами светятся имена новобрачных.

Ведущая свадебной церемонии (это редкость: считается, что мужчины-ведущие, хотя и подороже, зато надежнее и, что существенно, не затмевают красоту невесты) произносит приветственную речь. Потом слово дают почетным гостям, директору компании, в которой работает жених, и главному врачу военного госпиталя, где трудится невеста. Директор отмечает усердие, таланты и производственные успехи жениха. Главврач говорит, что невеста и ее коллеги проявили себя геройски во время борьбы с атипичной пневмонией. Тридцать три дня они не покидали стен больницы. Потом выступает главный оратор — поздравляющий. Это университетский преподаватель жениха. Жених и невеста трижды кланяются родителям невесты и трижды — родителям жениха. Директору и главврачу, как ни странно, не кланяются.

Затем молодые должны отвесить поклоны друг другу. Они трижды склоняют головы так, чтобы едва коснуться лбами. После чего выпивают на брудершафт по полбокала красного вина. Молодожены символически завязывают брачный узел — огромного размера, из красных, толстых шелковых веревочек, похожий на расправившую крылья бабочку. Ведущая выносит на сцену брачное свидетельство и зачитывает его. Настала пора «посадить дерево счастья»: налить шампанское в бокалы, поставленные друг на друга пирамидой. Ну, знаете, когда наливают в верхний бокал и шампанское льется водопадом (шампанскопадом) вниз, наполняя остальные. Бокалы подносят почетным гостям.

При этом остальные гости не завидуют (может быть) и не нервничают (скорее всего). У них на столах тоже есть что выпить за счастье молодых. Это красное вино, пиво, китайская водка. Ну, и всякие кока-колы и спрайты. Да, еще чай, конечно.

Но пока не пьют. Следует дождаться зажжения свечи брачного союза. Молодые направляются к углу сцены, где стоят рядами друг над другом свечи. Гасят общий свет, зажигают маленькие свечи, а молодым предлагают вместе длинным факелом зажечь самую высокую белую свечу. Она называется «сто лет брачного союза». На ней черные риски, от единицы до ста. Вот жених с невестой подносят факел, но свеча не загорается, снова не загорается, гости начинают волноваться, добровольцы поворачивают свечу так, чтобы фитиль не прижимался, и — ура — вспыхивает огонь! Все радостно аплодируют. Кончили аплодировать. Теперь можно взяться за еду.

Впрочем, погодите, на сцену с поздравлениями выходит отец жениха. От волнения он не может говорить, то ли смеется, то ли плачет. В общем, сильно волнуется, но нужные слова произносит. Молодец. За ним выходит отец невесты. Он волнуется меньше. Но тоже молодец, потому что речь не затягивает. И еще оба молодцы и вызывают расположение потому, что призывают всех как следует поесть и попить.

Гости едят не жадно, в точности по Василию Теркину: «Ел он много, но не жадно, / Отдавал закуске честь, / Так-то ладно, так-то складно, / Поглядишь — захочешь есть». Китайцы соблюдают чинность, и трапеза, тем более по такому важному поводу, подразумевает спокойствие и размеренность, а также — беседу. Даже в обыденных случаях, приглашая к столу, говорят: «Будем и есть и разговаривать!» («И бянь чи и бянь тань!»)

Между тем официанты несут на столы закуски, всякие там финики сладкие и свинину острую, крабы тушеные и курицу вареную, рис рассыпчатый и супчик грибной, бананы, запеченные в блинчиках…

Продолжать описание праздничного стола не буду, потому что среди вас, дорогие читатели, могут попасться голодные люди, едущие вечером в метро после работы или учебы, или в машине в пробке застрявшие, в животе сосет, слюнки текут, хочу вас поберечь. Да и себя заодно.

В Китае принято во время общих застолий, корпоративных встреч, праздников разного рода, чтобы самые главные люди спустя некоторое время после начала прошли от стола к столу и выпили немножко с каждой группой сидящих за ними гостей. Иногда это грустно заканчивается для неопытных VIP-ов, к примеру, не знакомых с затаенной мощью китайского алкоголя.

На свадьбе главные — жених с невестой. Они обходят все столы по очереди, начинают, конечно, с почетного, где сидит директор компании с женой и дочкой и главврач с супругой, чокаются, благодарят и потом идут к столу родителей. Так молодые обходят все пятнадцать столов. Да, забыл сказать, молодые успели переодеться, и теперь на юной жене нежное платье цвета чайной розы.

В зале становится шумно. Китайцы народ голосистый. Но никто не выясняет отношения, не берет за грудки с вопросом: «Ты меня уважаешь?» Хотя все дееспособные выпивают. Тон задают отцы наших молодых. Они в самом деле молодцы, относятся к делу серьезно, по-нашенски, и теперь уже сами на правах старших обходят столы с рюмкой в одной руке (для себя) и бутылкой дорогой китайской водки «Улянъе», «Пять злаков», в другой — для гостей.

Ведущая помнит, что гостей надо развлекать, и заманивает молодых на сцену. Как в КВН, они должны ответить на хитрые вопросы. Например, вот вы смотрите телевизор, жена хочет кино, а супруг ждет свой футбол. Кто уступит? Прямодушная, необученная молодая говорит, что муж ей вряд ли уступит. Но молодой муж спасает положение и заверяет, что спортом якобы не интересуется… Ха.

…Тогда я подумал, что вопросы «на засыпку» — особенность именно этой свадьбы. Но нет. Спустя время на свадьбе наших знакомых в Шэньчжэне ситуация повторилась: ведущая церемонии — подруга невесты, и ее напарник — друг жениха, тоже пытали новобрачных вопросами. К примеру, ее спросили: «Что будет нехватать тебе после замужества?» Вот вы как бы ответили?.. А жениха озадачили: «Какие вопросы ты будешь решать в семье?» Хитрец не растерялся и ответил так: «Я буду решать главные вопросы… А какие вопросы главные — будет решать жена!..»

Так вот помаленьку-потихоньку и идет свадьба. Песен не поют, как в России, и танцев тоже нет. Хотя музыка гремит. Но, может, они начались потом, когда ушли гости постарше? Может, тогда и грянуло настоящее веселье? Кто знает. Китай все-таки загадочная страна.

— Да будут и песни и танцы. Просто ждали, когда начальство слиняет… А может, переберутся в другое место для продолжения. А еще принято, чтобы жених с невестой в парке фотографировались, — сказал Сеня. Вместе со Стариной Суном они сидели в любимом парке Алтарь солнца, Житань, в беседке на берегу пруда, потягивали зеленый чай и любовались цветущими лотосами. Стоял жаркий август, но в тени у воды веяло прохладой. — Вот, гляди! — Сеня ткнул рукой в сторону каменного мостика над протокой, соединяющей два пруда. На мостик вышли молодожены. Он в белоснежном костюме, она в белоснежном платье. Фотограф, сопровождаемый тремя помощниками, держащими отражатели из фольги, сделал снимок — готово. Невеста задрала, чтобы не волочился, подол платья, под которым показались джинсы и перемазанные землей кроссовки, и вся компания переместилась в другое живописное место, к скалам над водой…

— Кстати, а правда, что у вас женщины фамилию не меняют, когда замуж выходят? — спросил Сеня.

— А зачем менять?

— Ну, как зачем?

— По-вашему, это плохо?

— А что по-нашему? Разве в этом дело? — сказал Сеня. И загрустил. — Но ведь фамилию у вас дети все-таки по отцу берут? Верно?

Свадебные фотографии в Китае — дело совершенно обязательное. Без них никто не мыслит себе торжества — ведь как иначе сохранить память о счастливом событии? Фотостудии месяца за два-три до свадьбы отправляют будущих новобрачных из числа тех, кто побогаче, в живописные места Китая, и снимки влетают в копеечку (фэнечку), учитывая расходы на перелеты-переезды, проживание в гостиницах, а также нескромные гонорары фотографам и менеджерам. Удовольствие получить свадебный альбом может стоить в таких случаях десятки тысяч юаней, то есть несколько тысяч долларов. Это, конечно, если позволяют средства. Те, кто победнее и поэкономнее, обходятся съемками в студии или ближайшем парке. Минимум, который необходимо потратить в Пекине на фотоальбом из 20–30 фотографий — примерно тысяча юаней.

Порою торжественная церемония проходит в церкви. Мне довелось побывать на брачной церемонии в Христианской церкви района Чаоян в столице. Это были уже другие молодожены. (Хорошее замечание, верно?) На скамьях под высокими сводами расселись двести гостей. Отец провел невесту красной дорожкой через украшенную цветами арку к алтарю, где ее ждал жених. Ведущая церемонии рассказала вкратце историю создания мира и происхождения человека, включая сотворение Евы из ребра Адама, молодые согласились на брак, обязались быть всегда вместе, в горе и радости, получили благословение, обменялись кольцами, хор, как мог, исполнил торжественную песню на китайском, грянул марш Мендельсона — все длилось около часа. Затем мы отправились в ресторан, где торжество продолжилось заведенным порядком, за тем исключением, что гостям подавали только красное вино — оно становится все более популярным в Китае, вытесняя на праздничном столе крепкие напитки и пиво.

В деревне свадьбы, конечно, намного скромнее. Родственники с двух сторон, котлы с едой, подарки молодым, в основном — деньгами, юаней по 10 или 20. А приданое, например, в бедной горной деревне: 20 килограммов мяса, 20 литров вина, 4 комплекта одежды, 100 килограммов риса, 100 килограммов пшеницы.

За невесту принято платить выкуп. В небольших (по китайским меркам) провинциальных городках это 20–30 тысяч юаней. Добавить еще столько же — и можно построить скромный домик.

Приятный момент: невесте полагается после объявления о намеченной свадьбе вручать коллегам на работе маленький красный мешочек с конфетами, украшенный двумя золотыми иероглифами «си» (двойное счастье), мужчинам иногда достается пачка сигарет с той же парой золотых знаков. В нашей китайской компании большинство работающих были молодые девушки, и какое-то время я почти каждый месяц получал такие приятные подарки. А потом, спустя годик-другой, ломал голову, кем заменить ушедших в декрет молодых мам. Потом дети вырастали, мамы возвращались. Но это уже другая история, не свадебная. Хотя тоже приятная. Вот и сейчас, пока пишу, на моем столе стоит розовая жестяночка в форме сердца с шоколадками — вышла замуж сотрудница нашего телефонного центра.

Как развлекаются

Настоящие «Подмосковные вечера»
по-китайски

— Знаешь, как китайцы представляют себе классическое исполнение «Подмосковных вечеров»? — спросил Сеня. — У меня много друзей в китайском хоре «Шоу ди шоу». Как-то раз они выступали на конкурсе иностранной песни, три города соревновались. Хор прошел первый тур, по телевизору показывали. Но тут возникла проблема. Режиссерша с телевидения говорит: петь мало, надо еще и двигаться красиво, сценки разыгрывать, в общем, играть. А как играть? Ребята стали голову ломать, как же художественно изобразить «Подмосковные вечера». Может, танцевать? Обниматься? Цветы дарить? Что-то уже напридумывали. Репетировали на улице в парке чуть ли не в сорокаградусную жару. Но дело не в этом. А в том, что наш тенор привел приятеля, балетмейстера. Китайского. У него опыт на телевидении. Он знает, как надо. Он посмотрел, послушал и говорит: «Если хотите, чтобы зритель вас принял, надо ему „Подмосковные вечера“ так преподнести, как он ждет. А именно: парень и девушка сидят у реки и читают книгу. Не обнимаются, не двигаются, а так, посматривают друг на друга. Может, если только за руки возьмутся. Робко. Вот тогда это будут такие „Подмосковные вечера“, какие надо!»

Рейтинг самых популярных русских песен в Китае

Я его составил путем тайного голосования, а также по результатам работы с фокус-группами, то есть с теми группами, которые все время выкидывают всякие фокусы, но зато не требуют денег за опрос.

Приводится название песни или первая строка.

«Катюша»

«Подмосковные вечера»

«Ой, цветет калина»

«Уральская рябинушка» («Ой, рябина кудрявая, белые цветы»)

«Эй, ухнем!»

«Вот мчится тройка почтовая»

«В низенькой светелке» («Пряха»)

«Полюшко-поле»

«Вечер на рейде»

«Прощальная комсомольская»

«Священная война»

Я очень хотел вставить в список песню «Ой да по речке, речке по Казанке…», которую мне в детстве пела моя смоленская бабушка Маша, но по непонятным причинам ее в Китае не исполняют. Так мне сказали. Хотя кто знает… Я же не всех еще опросил. Может, и поют ее где-то в далеких селах, изменив Казанку на Хуанхэвку или Чан-цзянку (Янцзы-цзянку), по крайней мере, я на это надеюсь. Китай велик…

Характерно, что приведенные в списке песни здесь считаются народными. Подумав как следует, я с этим соглашусь. Разве композитор — не народ? Особенно если глядишь из Китая.

Кроме того, тем, кто полагает, что Россия ограничивается пределами Москвы и Московской области, Китай как рупор русской песни дает хороший урок географии. Здесь у пожилых хоровых коллективов (их подавляющее большинство) в ходу такие песни, которые впору собирать любителям забытого российского фольклора, причем многие мелодии из краев дальневосточных и сибирских. Годов опять-таки 50-х прошлого века. И вот когда китайский хор стариков и старушек запевает такую песню и смотрит на тебя, ожидая, что ты подпоешь, чувствуешь себя каким-то предателем русской культуры: китайцы знают, а ты-то что же?..

Каллиграфия. «Травяной» и другие стили

Сотворение иероглифов считается в Китае высоким искусством. Ему более трех тысяч лет. Оно ценится так же, как традиционная живопись, если не больше. В музеях, на выставках отдельные залы отводятся исключительно под полотна, испещренные знаками.

Но и с живописью иероглифы часто составляют единое целое, придавая завершенность. Слева или справа от пейзажа, или портрета, или жанровой сценки двумя-тремя строчками бегут сверху вниз черные значки. Как правило, это название картины, время создания и, конечно, имя или псевдоним автора, сопровождаемые красной фамильной печатью.

В каллиграфии оцениваются не только иероглифы, но и пространство между ними, гармония белой пустоты и черных линий, энергия движения и статика покоя. Для знатоков белое полотно с россыпью черных значков представляет такую же эстетическую ценность, как изысканный пейзаж. Каллиграфические надписи вывешиваются вместо картин в кабинетах и офисах, в домашних гостиных. Часто это поэтические произведения, цитаты классиков, изречения древних философов или пожелания благополучия, самое популярное из которых лаконично, но содержит все необходимое: «Удачи, долголетия, здоровья и спокойствия». Иногда в рамку на белом фоне замкнут всего один иероглиф.

Каллиграф обязан быть знатоком классической литературы и поэзии, истории и искусства, так как его ремесло — плоть от плоти китайской культуры в целом.

Этому искусству учат. Будущему мастеру надо начинать лет с пяти-шести, когда уже можно копировать иероглифы из специального словаря. Знаки несложные: рис, поле, мышь, тигр, овца, но каждый надо повторить по несколько сотен раз. Так идет обучение. Знаки все сложнее. За основу в качестве примера берутся произведения знаменитых творцов. Изучаются разные стили. Как минимум шесть часов в день ежедневно, долгие годы. Зато спустя много лет мастер может за считанные секунды создать творение, вызывающее восхищенные вздохи. Стоят такие произведения обычно две или три тысячи долларов, в Пекине, к примеру, работы известных мастеров можно купить на улице Люличан / Liulichang, которая воспроизводит жизнь старого квартала китайских «книжников» и каллиграфов.

Иероглифы пишут не как кому в голову взбредет, а установленными стилями. Сейчас их назвали бы шрифтами. Существует пять основных: чжуань-шу / zhuanshu, ли-шу / lishu, кай-шу / kaishu, син-шу / xingshu и цао-шу / caoshu.

Самый древний из них чжуань-шу — вязь, или «уставное» письмо, восходящий к надписям на древних предметах из бронзы (чашах, жертвенных треножниках). Это самый сложный стиль, поскольку иероглифы близки к рисункам тех предметов, которые обозначают. Затем иероглифы от столетия к столетию упрощались, относительно, конечно.

От чжуань-шу произошел официальный иероглифический стиль Ханьской эпохи (206 до н. э. — 220 н. э.). Он называется ли-шу, это так называемое «деловое письмо», которым пользовались при составлении документов чиновники всех уровней, от уезда до императорского двора.

Ли-шу положил начало кай-шу, нормативному, образцовому. Он считается стандартным стилем письма в Китае. Посмотрите любую компьютерную китайскую программу со шрифтами (она стоит у вас в компьютере, не сомневаюсь!) и среди других найдете кай-шу, квадратной формы иероглифы с ровными прямыми чертами.

Стиль син-шу, или «ходовой» (иногда его называют «бегущая рука») — скоропись, знаки выводятся, как сейчас говорится, полукурсивом. Это переходный стиль между нормативным кай-шу и «вольным» стилем цао-шу, о котором пойдет речь.

Цао-шу принято называть «травяным», от слова «цао», «трава». Кисть движется быстро и почти не отрывается от листа. Правильнее переводить название как «небрежный» («цао» здесь скорее от ляо-цао / liaocao — небрежный, неряшливый). Но прижившийся в наших переводах «травяной» прекрасно отражает его сущность, можно сказать, иероглифы пишутся вольно, как трава растет. Он отличается свободой, живостью, текучестью и сиюмоментностью, более других выражает индивидуальность, передает настроение в миг творения.

Травяной стиль, несмотря на «естественность» и кажущуюся легкость, освоить едва ли не труднее, чем остальные. Его основы заложены каллиграфами еще в эпоху Цинь (221–207 до н. э.) и последующую Хань. Однако развил и довел до совершенства во время Восточной Цзинь (317–420), использовав элементы ходового стиля син, знаменитый мастер Ван Си-чжи / Wang Xizhi. О нем мы еще поговорим.

Эту завершенность взорвали в эпоху Тан (618–907) два друга по кисти и винному кувшину: Чжан Сюй / Zhang Xu и Хуай Су / Huai Su, великие творцы-бунтари, которые сделали его поистине «диким» и хаотичным. Не рука — эмоции водили кистью. Предания гласят, что Чжан Сюй творил в буйном хмелю, в экстазе вырывал клочья волос, обмакивал в тушь и «бросал» иероглифы на бумагу, крича при этом во всю глотку. Протрезвев, он приходил в изумление от сотворенных шедевров, повторить которые в здравом уме не мог, как ни пытался. Более молодой Хуай Су увлекался вином даже сильнее своего старшего друга, напоминая поэта Ли Бо, который, кстати, высоко ценил его творения. Эта двоица кудесников вошла в историю каллиграфии и искусства как «помешанный Чжан, хмельной Су», dian Zhang, zui Su, причем оба считались «травяными божествами», cao sheng.

Со временем страсти увлечения хаосом утихли, более поздние эпохи успокоили «травяной» стиль и дали ему новое развитие, которое достигло пика во времена Мин и Цин.

Кстати, мастером каллиграфии считается Мао Цзэдун. Его рукой начертано название главной газеты «Жэньминь жибао». В Китае существует такая традиция: руководители собственноручно выводят названия газет и журналов, и не только. К примеру, гостиница «Пекин» в центре столицы получила свои фирменные знаки на фасаде от Дэн Сяопина.

«Орхидеевая беседка»

Ван Си-чжи и «Орхидеевая беседка». Это имя и это название неразрывно связаны. Любители и мастера иероглифического письма свято почитают «Орхидеевую беседку». Так называется поместье, принадлежавшее классику каллиграфии Ван Си-чжи (303–361). В эпоху Восточная Цзинь он дослужился до звания полководца, министра и историка при княжеском дворе, однако знаменит не должностями и рангами. Известным его сделало искусство писания иероглифов. Главным наставником стала знатная дама — леди Вэй (Вэй Шо / Wei Shuo), принадлежащая к аристократическому роду, знаменитого своими мастерами каллиграфии. Со временем Ван Си-чжи освоил все имеющиеся стили, прославился как непревзойденный мастер нормативного кай-шу, и не случайно — ведь именно им в совершенстве владела и подняла на новый уровень наставница леди Вэй, а также син-шу и «травяного» цао-шу.

Его поместье я назвал бы одним из самых уютных и умиротворяющих мест в Китае. Здесь покой. Никакой суеты. «Орхидеевая беседка», Ланьтин / Lanting находится в нескольких километрах от города Шаосин / Shaoxing на юго-востоке страны, известного одноименным желтым рисовым вином. Вы идете по дорожке между бамбуковыми рощицами и горками камней, мимо прудов и теплиц, где выращивают китайские орхидеи, переступаете каменные плиты почти двухтысячелетней давности, с едва заметными иероглифами.

С прудика, защищенного камнями, доносится гоготанье гусей — хозяин поместья, Ван Си-чжи, их очень любил, нынешние владельцы сохраняют традицию. Почему каллиграфу нравились эти птицы? Романтичные исследователи утверждают, что он изучал изгибы их длинных шей, плавные повороты головы, отрывистые удары клювом, когда гуси хватали то ли рыбешку, то ли водоросли, и пытался скопировать эти движения при написании иероглифов: кисть должна была так же стремительно падать к бумаге, скользить, едва касаться ее, создавая тонкие, сходящие на нет линии, или же плотно бить, прижиматься, отрываться от поверхности, порождая мощные, взрывающиеся чернотой сгустки…

А вот и многократно воспетый поэтами и запечатленный художниками извилистый ручей в бамбуковой роще, он петляет, кружит, забегает сам себе за спину и возвращается обратно… Место поклонения художников и литераторов. Недалеко от него за ивами прячется лотосовый пруд, позади которого каменная стена, отделяющая поместье от быстрой речки и недальних зеленых гор. Тишина, только стрекочут цикады да разрезают чистый воздух стрижи.

Есть много легенд о мастерстве Ван Си-чжи. Как-то один из семи его сыновей, Ван Сянь-чжи / Wang Xianzhi, который приобрел имя как каллиграф и которому слава вскружила голову, показал отцу очередное творение. Похвалиться. Тот ничего не сказал, лишь поправил один иероглиф. Даже не иероглиф — черточку. Даже не черточку, а каплевидную точку, ту, что отличает иероглиф большой, да / da, от иероглифа великий, тай / tai (вот оно — мизерное отличие большого от великого) … да что объяснять, вы сами прекрасно знаете. Всего лишь мимолетное касание кисти. Ван Сянь-чжи отнес свиток матери. Та взглянула и сказала: «Мой сын начертал так много знаков, но мастерски здесь исполнена только точка в иероглифе „великий“…» Сын, конечно, устыдился и исправился в тяжком труде, изведя немереное количество туши. В память об этом в усадьбе установлен камень с иероглифом «великий».

Его отец, Ван Си-чжи навеки вошел в историю, когда, охваченный вдохновением, написал однажды маленькое сочинение — всего три сотни иероглифов. Произошло это так: в жаркий день в конце апреля 353 года он пригласил друзей на «праздник очищения» — установленный ритуал, когда полагалось купаться в реках, ручьях, озерах и прудах, дабы смыть беды и горести и отвести напасти. Это был третий день третьего месяца по лунному календарю, день рождения Желтого императора. Подчеркивая важность происшедшего в тот день события, когда важна каждая деталька, исследователи отмечают: всего званы были 41 человек, среди них ученые, поэты, художники, каллиграфы, родственники и друзья.

Они уселись на берегу извилистого ручья в тени бамбуков, на траве и на камнях, пили вино, читали стихи. Забавляясь, пускали по течению чаши с вином, конечно же, с ароматным и мягким шаосинским, утверждают местные патриоты. Тот человек, напротив которого чаша останавливалась, то ли приткнувшись к берегу, то ли задержанная камнем или придонной травой, должен был сочинить и прочитать стихотворение. Если не получалось, следовал штраф — три чарки вина. В итоге на свет появились стихи, в количестве 37-ми, сочиненные 25-ю авторами. Ван Си-чжи собрал их воедино и начертал сочинение — «Предисловие к сборнику стихов из Орхидеевой беседки», «Ланьтин цзи-сюй» / «Lanting jixu».

Оно и стало священным шедевром. По размеру небольшое (примерно 25 см высотой и 70 см длиной), предисловие состояло из 28-ми вертикальных строк и 324-х иероглифов. Изящным слогом оно повествует о том, что вот в тени гор у ручья собрались друзья, и стар, и млад, всем радостно в «начале конца весны» на «празднике очищения» здесь встретиться, сочинять стихи и наслаждаться жизнью, которая мимолетна, пролетает мгновенно, ведь мы уйдем, как многие поколения до нас, и останутся только эти стихотворения…

Спустя столетия поэт и философ Сунской эпохи Ван Ань-ши писал:

…Осадок в чане винном остается —

Молва не лучшее хранит от века.

Любые краски отразить бессильны

Живой духовный образ человека.

Не выразят короткие записки

Мужей высокомудрых упованья.

Однако лишь бумага сохраняет

Мирскую пыль — следы существованья…

Очевидно, Ван Си-чжи творил на одном дыхании, подчиняясь чувству, ошибаясь (в тексте есть замазанные и исправленные знаки), буквально «на скорую руку»: «Предисловие…» выведено кистью в «ходовом», «бегущем» стиле. Но — с такой энергией, так выразительно и своеобразно, так талантливо, что никто не смог впоследствии даже приблизиться к нему. Не говоря даже о других — сам автор не раз безуспешно пытался повторить шедевр.

Что тогда произошло, что совпало в тот апрельский день?

Солнце и голубое небо, вечное течение воды, аромат трав и цветов, близкие друзья, хмельная радость праздника, радость весны, радость жизни? Бывают моменты счастья, которые ты хотел бы пережить снова, повторить, как понравившуюся игру с друзьями в детстве, — но на другой день та же игра уже совсем иная: мозаика, произвольно сложившись с непостижимым совершенством один раз, не воспроизводится, как ни старайся.

С годами и столетиями ценность «Предисловия…» становилась все выше и выше, пока танский император Тай-цзун (599–649) не выкупил его у потомков Ван Си-чжи. Он велел сделать копии. Они-то и дошли до нас, оригинал же, согласно легенде, император приказал захоронить вместе с собой в подземном мавзолее. Древние копии считаются национальным достоянием.

У Ван Си-чжи учились и учатся каллиграфы и художники всех по-колений. По сей день мастера и начинающие приезжают в Шаосин, в Орхидеевую беседку, чтобы побродить по бамбуковой роще, посидеть на камнях у ручья и вдохновиться талантом предков. И ей-богу, сидя у ручья на теплом валуне и глядя на стайку пескарей, скатывающихся вниз и снова поднимающихся против течения по солнечному дну, я тоже чувствовал себя чуть-чуть каллиграфом, благо возле ручья лежали кисти, можно было макать их в воду и писать на камне иероглифы, исчезающие на глазах, и это было спасительно хорошо, поскольку мои каракули вряд ли можно назвать каллиграфией (я и по-русски-то пишу, увы, как корова хвостом).

Здесь каждый становится немного художником и поэтом. А если еще, примостившись в теньке, откупорите фарфоровую бутылочку похожего на медовуху шаосинского вина, «разжигающего кровь, но оставляющего голову светлой»… Его лучше пить подогретым, достаточно даже лишь на время оставить кувшинчик на припеке. Солнышко согреет. Стихи польются сами собой.

Когда же вдруг под рукой не оказывается китайского поместья и Шаосин далеко, можно отправиться на берег любимой речки или озера, сесть под родной ивой или под сосной, а может, березой, откинуться на траву или на песочек, посмотреть в небо — вдохновение придет.

Картины, свитки в беспорядке,

Иероглифов неровный строй:

Как будто огурцов на грядке

Ростки проклюнулись весной.

А грядок нет. Бамбуки, садик,

Ручей извилистый с мостом.

Малёк легко по водной глади

Рисует кисточкой-хвостом.

Здесь Пушкин, сын поры опальной,

Нашел бы кров, обрел покой.

Стихи со жженкой самопальной

Лились бы щедрою рекой.

Гусей гонял, учил китайский

И знаки кистью выводил,

Кафтан накинув, ночкой майской

В деревню к гу-нян бы ходил.

Народам двум служил бы службу.

Известно ведь давным-давно:

Ничто так не скрепляет дружбу,

Как стих, картина и вино.

— Художники и каллиграфы всегда слушают сердце, — сказал Мудрец Сун. — Они подчиняются чувствам, пусть даже переменчивым. Как-то пятый сын Ван Си-чжи, его звали Ван Хуэй-чжи, в снегопад выпил вина и решил навестить своего друга, поэта, который жил выше по реке. Целый день он плыл, а когда приблизился к горе, где стоял дом друга, вдруг повернул лодку назад. Его спросили, как же так, ведь ты почти приехал? Ван Хуэй-чжи ответил: «Было настроение — и прошло».

Как стать китайским книжником-мудрецом, или Четыре драгоценности кабинета ученого

Хотите пожить другой жизнью? Настоящей китайской? Хотите ощутить себя китайским мудрецом-книжником или ученым, отягощенным пятитысячелетним знанием? Для этого неплохо для начала купить длинный шелковый китайский халат, веер, а к ним — домик на улице Люличан в Пекине. Это обитель антикваров, книголюбов и художников.

Лучше, конечно же, купить домик с крытой резной верандой-галереей на втором этаже. Тогда в знойный день, ближе к вечеру, когда спадает столичная жара, вы можете выйти на воздух, обмахиваясь веером и посматривая сверху вниз на суетящихся внизу простолюдинов и толчею инострашек-«лаоваев». В руках желательно держать томик Конфуция, поэта Ли Бо (по-нашему, по-местному — Ли Бая) или же, на худой конец, Льва Толстого (Ле-фу То-эр-сы-тай). С костяной закладкой. На китайском, конечно, языке.

«Эх, хорошо, красота! Так и сделаю. Куплю и веер, и халат, и домик! И дело с концом!» — думаете вы. С восторгом. А вот и нет! Никто вам не поверит, что вы просвещенный человек, достойный почтительного внимания и преклонения. Никто не поверит, и народец не обнажит в поклоне голову, и инострашки не защелкают камерами, и прелестная девушка не замрет от восхищения, глядя снизу вверх на фигуру в халате и с веером в руке в лучах заката… ежели вы не обзаведетесь четырьмя драгоценностями книжника.

Что это такое? Это бумага, тушь для письма, тушечница и кисть. Начать надо с кисти. Лучшие делают из шерсти хорька, она самая упругая и эластичная, на втором месте кисти из козьей шерсти и на третьем — из кроличьей. Чтобы вас не обманули при покупке и не всучили фальшак, лучше всего поехать в местечко Хучжоу, что в провинции Чжэцзян, недалеко от древней столицы Ханчжоу. Туда всего-то часа два-три лета из Пекина. Зато качество гарантировано. Если не доверяете местным мастерам, сами можете состричь козью шерсть. Для этого надо подкараулить и стреножить густошёрстную козу, которая пасется на склонах гор возле Хучжоу и питается листьями шелковиц. Подкараулив и стреножив животное, не кромсайте ретиво шерсть где ни попадя, а выбирайте местечко. Самое лучшее — на шее, а также на спине и боках. Хвост лучше не трогайте, не дергайте… во избежание…

Если по каким-то причинам вам не нравится козья шерсть, ну, запах там не тот или цвет, тогда поймайте обыкновенного хорька. Для этого вам придется отправиться на северо-восток. Куда-нибудь в провинцию Цзилинь или еще севернее, в Хэйлунцзян, в общем, поближе к Амуру, к Хабаровску, к российским чертогам. К нашим российским зимам. У тамошних млекопитающих в силу насущной необходимости и более зверской жизни шерсть длиннее и прочнее, чем у южных. Однако ехать туда надо не весной, летом или осенью, а только зимой, когда хорьки надевают теплые шубы. Однако помните, что хорек все-таки отличается от козла (посмотрите в Википедии или в зоологической книжке с картинками), и вот у хорька-то как раз шерсть лучше брать с хвоста. Зверек это юркий и не мирный, может даже озлобиться и укусить, но вы же настойчивы в своем желании стать китайским книжником. «Ши-бу-ши?» / «Shi bu shi?» — «Не так ли?»

Если же и хорек вам почему-то не подходит, может, напоминает кого-то, может, опять-таки запах не по нутру, в таком случае летите назад в Хучжоу, на юг, ловите кролика. Доверчивого, незатейливого, ушастого. Шерсть берите с хребта. Кролик, кстати, не кусается, как хорек, и не бодается, как коза. И вообще с ним как-то приятнее иметь дело, в силу мягкости и простодушия. Зла не попомнит, в случае чего.

Набрав наконец достаточно шерсти, отдайте ее со спокойной душой хучжоуским кистеделам, а сами предавайтесь у костра охотничьим воспоминаниям за пиалой шаосинского вина. Мастера сами все сделают: и шерсть соберут в пучок, и тримминг произведут надлежащий, и волосок к волоску много раз расчешут в водной ванночке частым гребнем из бычьей лопатки, потом выдернут слишком длинные или короткие, свернут, свяжут и в тело бамбуковой ручки воткнут, потом попушат-побарахтают в травяном растворе для прочности — и снова свернут, уже окончательно…

Заполучив кисть, найдите бумагу. Она особая: тонкая и рыхлая, пористая, хорошо впитывающая влагу, крепко держащая тушь и краски. Называется — сюань / xuan. Описывать способ изготовления бумаги здесь не буду, надо же сохранить интригу, хотя бы и небольшую.

Тушь делают на основе сажи. Придется немного запачкаться. Есть два вида туши: одну получают при сжигании тунгового масла, она блестящая и насыщенная, богатая оттенками, другую делают из сажи сосны, и продукт на выходе получается блеклым и «притушенным».

Тушь изготавливают в виде плиток или палочек. Но не только. На блошиных рынках продают иногда целые скульптуры, раскрашенные позолотой. Хочешь — любуйся, хочешь — используй по назначению. Ее растирают на тушечнице — каменной плитке с овальным углублением — и растворяют полученный порошок в воде. Лучшие тушечницы вырезают из камня редких пород. Нередко они изготовлены столь искусно, что сами по себе являются произведениями искусства. У меня на письменном столе стоит такая, купленная в городе Дали в Юньнани: твердая овальная основа из темно-зеленого камня, в ней углубление, ложе для растирания. Оно же — пруд, в котором, затаившись под берегом, спасается от жары коричневый буйвол, только рога и кончик морды торчат над гладью…

Итак, все четыре драгоценности в наличии. Всё купили, приготовили, разложили по местам? Тогда примостите на балконе или на крытой галерее столик со всеми этими сокровищами, наденьте длинный шелковый халат (простите, конечно, халат надо накинуть до выхода на балкон, а то будет как-то неловко одеваться перед любопытствующими зеваками, впрочем, всё на любителя), берите веер, взмахните как бы в задумчивости, тут же отложите веер (пришла мысль!), примите изящную позу, занесите над листом бумаги руку с кистью, так и замрите: вот теперь вы настоящий/щая книжник/ница.

Пятая драгоценность

Вы прочитали про четыре драгоценности кабинета ученого. Совсем недавно в Китае появилась пятая: «вечный» набор для занятий каллиграфией.

В парках здесь доводится видеть людей, которые пишут большой кистью на каменных плитах, асфальте. Иероглифы быстро высыхают, творчество возобновляется.

Пятая драгоценность построена на том же принципе — исполнение водой. Но не на камне, а на особой ткани. Перед вами полотняный прямоугольник, расчерченный квадратами под иероглифы, как это принято для начинающих. Вы обмакиваете кисть в воду и выводите знаки. Ткань двухслойная, под тонкой ворсистой пленкой, напоминающей пористую бумагу сюань, под воздействием воды мигом проступает черная основа. Эффект поразительный, ты словно в самом деле рисуешь тушью. Знаки держатся минуты две-три, потом высыхают, испаряются.

Новинке дали высокую оценку специалисты-каллиграфы. Набор, который так и называется — «пятая драгоценность кабинета ученого», wenfang diwu bao, состоит из свернутого полотна и кисточки. Его можно использовать несколько лет. Он один заменяет тысячи листов бумаги. Это не только экономия материалов, но и вклад в охрану окружающей среды.

А кроме того — незаменимая игрушка для всех, кто хочет попробовать свои силы. В случае неуспеха разочарование длится совсем недолго. Удавшиеся иероглифы можно сфотографировать и оставить на память.

СОВЕТЫ НАЧИНАЮЩИМ КИТАЕВЕДАМ:

Как будет «цып-цып-цып» и «кис-кис-кис» по-китайски

Кур в Китае зовут поклевать вот так: «Чу-чу-чу!» / «Chu chu chu!»

Повторите, пожалуйста. Спасибо! Супер! Годится. Дорога в сельские просторы Китая вам открыта. В случае необходимости всегда сможете приманить если не курицу, то толпу любопытных.

Внимание кошек следует привлекать, нежно произнося: «Мяо-мяо!» / «Miao miao!» Причем именно два раза — «мяо-мяо», если последуют три подряд «мяо-мяо-мяо», то это уже будет призыв с русским акцентом. Допускается также сначала сказать «мяо-мяо», потом после паузы — повторить. Главное, чтобы нравилось самому или самой. Тогда, возможно, и кошка приманится.

Иванов в стиле «дракона, феникса,
цветов и птиц»

Благодатная почва каллиграфии породила оригинальный вид прикладного искусства — написание имен и фамилий в стиле «иероглифы в виде дракона, феникса, цветов и птиц», «long feng hua niao zi».

В парках можно наблюдать такую картину: за столиком расположился мастер-живописец, а зазывалы, обычно это члены его семейства, приглашают желающих получить в подарок свою фамилию в виде картины. Как только появляется клиент, художник спрашивает, как его зовут, и тут же энергичными жестами, точнее, мазками инструмента, стила, похожего на широкий заостренный ластик, в считанные секунды на вытянутом полоской ватмане набрасывает дивной красоты изображения разноцветных птиц и зверей, цветов и деревьев, и все это — фамильные иероглифы.

Чем длиннее фамилия, тем лучше сувенир (рисунок больше, а цена та же). Иванов, допустим, будет звучать как И-ва-но-фу / Yiwanuofu. В одном из вариантов (иероглифы можно подбирать разные по смыслу) это приблизительно означает «Опираться на черепицу и обещать». Впрочем, можно найти и другие иероглифы для передачи фамилии, выбор большой. Фамилии наши получаются заковыристые. К примеру, Достоевский — До-сы-то-е-фу-сы-цзи / Duosituoyefusiji. Звучит красиво и практически непереводимо.

От картины, начертанной «драконами, фениксами, цветами и птицами», глаз не оторвать. Думаешь: «Неужели это я?!»

Старичок в лодке с удочкой в руке. Китайская живопись

На старичке шляпа. Сам старичок в лодке. В руках у него удочка. А может, это и не старичок вовсе, лица сверху не видно. К тому же туман прикрывает реку. А может, это и не река, а озеро, потому что берегов не видно. Только горы сверху нависают с зелеными соснами. И горы тоже размытые, вершины тонут в дымке.

Другая картина — разлохмаченные пионы, со всеми оттенками розового, красного, пурпурного. Рядом с кустом пионов прыгает шариком такой же взъерошенный воробей.

Подобные произведения — пейзаж, шань-шуй / shanshui, что означает горы и воды, а также цветы и птицы, хуа-няо / huaniao, а также травы и насекомые, цао-чун / caochong, стали символом национальной живописи го-хуа / guohua. Цветами и птицами прославился, например, известнейший мастер Ци Байши / Qi Baishi (1864–1957).

Анимализм, а также изображения людей, портреты, жизненные сценки тоже часть го-хуа. Как и ее разновидность — дворцовая, или придворная живопись, которую культивировали императоры и которая отличалась набором признанных художественных средств, академичностью. Примером может служить прославленное полотно художника Сунской эпохи Чжан Цзэ-дуаня «Праздник Светлых и чистых дней на реке Бянь» (о ней речь ниже). Императоры и сами нередко увлекались живописью, причем некоторые были отмечены несомненным талантом.

Если говорить об общих чертах го-хуа, то ее принцип, пожалуй — не отразить в точности, но обозначить. Дать намек, создать образ, расковать фантазию зрителя. Пусть он дополнит, наполнит полотно своими воспоминаниями и впечатлениями. Это характерно и для китайской поэзии: не называть вещи прямо и своими именами, лишь намекать.

Вот, к примеру, стихотворение «Слушая иволгу» поэта Сунской эпохи Ян Вань-ли / Yang Wanli (1124–1206):

Дождь прошел,

           ручьи и горы так чисты.

Светятся

           на солнце ивы и цветы.

Юркнула

           в сплетенье двух густых дерев

И ведет

           особый, только свой напев.

Хочется

           ей, верно, вдохновить меня,

Я ж грущу,

           однако: где мои друзья?..

Вспугнута,

           взлетела — не поспеть за ней,

Спряталась

           во мраке сомкнутых ветвей.

В тексте нет даже слова «иволга». Только тень мелькнула, только голос слышен. «Объект», птичка, обозначен лишь в названии.

Так же и в живописи. Картина может называться, допустим, «Рыбацкая деревня», а вы увидите только изгиб реки да сеть, которая сушится на берегу.

Подобная манера отличается свободой и лаконичностью. Главное, передать настроение. По-китайски такой стиль называется буквально се-и / xieyi, («писать смысл»), иначе — «выражение идеи». Ему соответствует рожденная в Танскую эпоху особая техника с названием «лаконичная кисть», цзянь-би / jianbi, у нас ее принято называть — «лапидарная кисть». Минимальное количество штрихов и отсутствие буквализма сближают этот стиль с каллиграфией, делают картины легкими, объемными.

Образцами служат, к примеру, картины художника Южносунской эпохи Ма Юаня / Ma Yuan (1160–1225). Он со своим современником Ся Гуем / Xia Gui считается основателем школы пейзажа, которая открыла просторы воображению при минимуме изобразительных средств. На прославленной картине Ма Юаня «На горной дороге весной» изображен путник у подножия горы, весь рисунок сдвинут в угол, применен характерный для китайской живописи прием «оставление белого (пустого места)», лю-бай / liubai, создающий простор в прямом и переносном смысле — для фантазии. Кисть скользит быстро, широко, легко, художник творит подобно каллиграфу, исповедующему «травяной стиль», не прописывая детали и не обращая внимания на шероховатости.

Классикой стиля се-и в изображении людей служат произведения художника той же эпохи Южная Сун по имени Лян Кай / Liang Kai (1140–1210). Начав как придворный живописец, он добился признания императора, но оставил все, проникшись идеями чань-буддизма, и ушел в монастырь близ столицы, Ханчжоу. Наиболее известны его изображения буддийских святых и портрет поэта Ли Бо, написанные в порывах озарения и просветления.

Стилю се-и противоположен стиль се-шэн / xiesheng («писать жизнь», отображать ее). Для него характерна тщательность в изображении, детализация, реалистичность. Это свойственно уже упомянутой прославленной картине — «Праздник Светлых и чистых дней на реке Бянь».

Для этого стиля как нельзя лучше подходит разработанная китайскими художниками техника с названием «прилежная (тщательная) кисть», гун-би / gongbi. Она подразумевает тщательность, четкость линий и определенный набор приемов. Например, выработано 18 приемов изображения складок одежды. Были установлены правила создания пейзажа, изображения животных, цветов, людей. Образцам несть числа, но если говорить о современности, а традиция продолжается и поныне, можно, допустим, назвать произведения художника по имени Цзян Го-фан / Jiang Guofang (родился в 1951 г.), который главной темой избрал воспроизведение жизни императорского дворца в Пекине и его обитателей. По его картинам можно изучать особенности одежды, интерьера, по отработке, прописанности деталей они сравнимы с фотографией.

При разных стилях письма китайские художники в основном использовали одни и те же материалы. Особую рыхлую бумагу, такую же, как в каллиграфии, — она заменила шелк, на котором рисовали до средних веков.

А также тушь, как и в каллиграфии, — ее делали из угольной сажи, которую разбавляли водой с добавлением клея.

Но тушь пришла в живопись позднее. Начало ей положили картины, созданные минеральными красками. Природный материал всегда был под рукой, прежде всего киноварь, то есть красная краска, получаемая при сплавлении серы и ртути, и азурит (медная синь, или лазурь), добываемый из карбоната меди. Сохранившиеся очень древние китайские картины написаны такими красками. Позже художники использовали опыт работы с киноварью и азуритом для создания картин тушью.

Краски в традиционной живописи го-хуа разделяются на минеральные (кроме киновари и азурита, это также охра, малахит, белила) и растительные (индиго, кармин, гуммигут и другие).

Минеральные отличаются стойкостью, и благодаря этому до наших дней сохранились, например, фрески, написанные в Китае полторы тысячи лет назад, взять хотя бы знаменитые настенные изображения затерянного в песках Гоби пещерного буддийского храма Дуньхуан / Dunhuang, а также картины на шелке ранних и средних веков.

Новаторские европейские приемы в технике рожденной в Китае акварели пришли сюда в XIX в. Миссионеры привозили с собой Библии с акварельными рисунками. Для китайцев новостью было смешивание цветов, наложение одного на другой и создание на этой основе разнообразной цветовой гаммы.

Таким же открытием стали понятия перспективы, светотени, появившиеся в Китае в середине XVII века вместе с картинами, привезенными христианскими миссионерами.

С ними же, посланцами Запада, пришла и батальная живопись. В Китае не было принято славить кистью военные подвиги. Иностранцы подали пример. Например, академик В.С.Мясников отмечает, что на Тайване, куда в 1949 г. гоминьдановцы вывезли значительную часть художественных сокровищ из императорского дворца Гугун, хранятся такие картины из созданной по воле императора Цянь-луна серии медных гравюр «Усмирение Синьцзяна», как «Штурм лагеря Гэдэн-Ола» работы Джузеппе Кастильоне (1688—1766), «Пир в честь заслуженных воинов» неизвестного художника и др.

Но вот чего не было в Европе и в остальном мире — это стихов и оттисков печатей на картинах. Строчки иероглифов и именная печать мастера стали частью китайской живописи. И если стихи — необязательный элемент, то печать ставилась непременно, без нее произведение считалось незавершенным. Затем полотна принялись украшать своими печатями владельцы картин. Сменился обладатель — добавилась еще одна печать. Это помогает точно датировать старые картины, служит вехами провенанса — истории происхождения и владения произведением.

Стихи же придают глубину, добавляют смысловой объем. Например, известная картина мастера Минской эпохи Тан Иня / Tang Yin (1470–1523), которая хранится в великолепном Шанхайском городском музее, изображает женщину с веером в осеннем саду. Рисунок выполнен тушью строго и изящно. Сад скорее угадывается. Слева в углу две вертикальные строчки:

Снова осень пришла, спрячем веер в сундук,

                            отчего загрустила красавица вдруг?

Присмотрись повнимательней к миру вокруг,

                    не угнаться: зной-холод, вращается круг.

Самая известная картина в Китае

Как ее определить? Достаточно посмотреть, копии каких картин предлагают купить уличные торговцы. По всему выходит, что самая популярная — пятиметровый свиток с видами реки и жизни на ней и вокруг нее.

Картина «Праздник Светлых и чистых дней на реке Бянь» создана художником по имени Чжан Цзэ-дуань / Zhang Zeduan (1085–1145) в эпоху Северная Сун. На шелковом полотне длиной 528 см и шириной 24,8 см изображена панорама реки в городе Бяньцзин (ныне Кайфэн в провинции Хэнань), тогдашней столице империи.

Картину можно рассматривать долго и с удовольствием. Она пронизана светом и теплом. Художник запечатлел быстротекущую жизнь в момент одного из самых душевных праздников — Светлых и чистых дней, Цин-мин. Это день Поминовения усопших в начале апреля, когда с появлением первой травки китайцы отправляются на кладбища убирать родные могилы, поминать ушедших.

Картина отражает настроение праздничного дня, когда кто-то отдыхает, а кто-то занят повседневными хлопотами: грузчики тащат мешки на суда, идет через городские ворота нагруженный караван верблюдов, просят милостыню нищие, дети играют, бредут по своим святым делам монахи, крестьяне заняты работой в полях, ведут торг купцы, хозяйки хлопочут в домах. Пьют чай, выбирают арбузы, беседуют за шахматами. Краски светлые, прозрачные, даже тяжелые суда кажутся невесомыми. Такой чудесный день, длинный, насыщенный жизнью, и ты каким-то чудом переносишься в самый ее центр, на много веков назад…

В наши дни в Кайфэне открыт парк по образу и подобию изображенного художником, с такими же домами, храмами, трактирами, ремесленными мастерскими, мостами, лодками и пристанями. В парке выступают акробаты и танцоры, голосят певцы, актеры разыгрывают сценки из судебной жизни, любителям ужасного предлагают поглазеть на пытки, к счастью, ненастоящие. Все актеры и актрисы, конечно, в одеждах Сунской эпохи. Как и билетерши в кассах. Билетерши и деньги настоящие.

Моя любимая картина

Берег реки у гор. Уголок среди скал. Под деревом на берегу сидит ученый муж, свесив ноги в воду. О чем-то задумался, слегка подняв голову и устремив глаза к небу. За его спиной стоит улыбающийся мальчик-служка, он держит удочку. Чуть дальше еще один отрок — принес хозяину цинь, музыкальный инструмент, играть на котором обязан уметь каждый цзюнь-цзы, благородный муж.

Тишина и покой. В движении только река. И мысли мудреца. Картина называется «Омывает ноги [избавляясь от мирской пыли]», «Чжо-цзу ту» / «Zhuozu tu». (В книге приводится ее изображение, которое я посмел дополнить своей стихотворной строкой.) Ее написал Цянь Сюань / Qian Xuan (1239 — ок. 1300). Монголы тогда захватили весь Китай и особо строго обошлись с аристократическим югом — там, в Ханчжоу, находилась столица Южной Сун, и коренная знать не желала признавать новоявленных хозяев. Они же в отместку не допускали аристократов тех краев к императорским экзаменам, открывавшим дорогу к власти (систему которых в то время восстановили после некоторого перерыва).

Благородные мужи богатого, процветающего Южноречья не хотели служить «варварам», мечтая о возвращении старых порядков. К их числу относился и Цянь Сюань.

Дороже всех волнений мира

Мне колебанья поплавка

На водной глади

Реки

В лесной глуши

И звуки циня

В тишине

---

Он получил блестящее образование, добившись высокой степени цзиньши на императорских экзаменах, но с приходом монголов ушел в тень, как и многие его друзья. Они образовали кружок, участники которого — поэты, художники и каллиграфы — следовали принципу неучастия в государственных делах. Их называли «восемь талантов из Усина», «Усин ба цзюнь» / «Wuxing ba jun». Усин — это нынешний город Хучжоу в провинции Чжэцзян (о нем я упомянул в главе про каллиграфию и мастеров изготовления кистей).

Это было собрание выдающихся людей. Так, в великолепную восьмерку входил ученик и друг Цянь Сюаня — Чжао Мэн-фу / Zhao Mengfu (1253–1322), его земляк, также уроженец Усина, один из потомков сунского императора Тай-цзу. Считается, что талантом каллиграфа он уступал только Ван Си-чжи. Блестящий пейзажист, анималист. Прославился изображением лошадей, примером служит его картина «Купание коней». Судьба развела друзей. Монгольский хан Хубилай уговорил Чжао Мэн-фу перебраться в Великую столицу Даду (Пекин), где он пользовался большим почетом, занимал высокие должности, но духом всегда оставался художником, не чиновником. Слыл «отшельником при дворе», чао-инь / chaoyin.

Так называли придворных, хотя и высокопоставленных, но не стремящихся сделать карьеру. Некоторые позднейшие китайские «искусствоведы-патриоты» долгое время считали, что он предал интересы родины и поступил на службу юаньскому двору вопреки принципам «восьмерки талантов из Усина». В укор ему ставили, например, даже изображение гарцующих всадников — якобы намек на то, что монголы покорили Китай, ведь издавна знатные мужи ассоциировали себя с благородными скакунами. Или упрекали за рисунок для мэньдуней — привратных скульптур, установленных у дома первого министра императорского двора. На одном из каменных барабанов бородатый воин укрощает дикого зверя, а на другом поит его; таким образом Чжао Мэн-фу якобы «лил воду на мельницу поработителей», в иносказательной форме отразив политику кнута и пряника, проводимую монголами в Китае. Об этих мэньдунях мы еще поговорим.

Сама «восьмерка», однако, не считала его «предателем». Жизнь сложнее любых схем, она совершает причудливые повороты, и порою лишь самомý участнику ясны причины и видны все подводные камни. Достаточно сказать, что Цянь Сюань поддерживал с Чжао Мэн-фу добрые дружеские отношения всю жизнь. Сам же целиком посвятил себя поэзии и живописи. В разных жанрах и техниках владения кистью. Во всех проявил себя блестящим мастером. Удивительны его прозрачные стрекозы с картины «Лотосовый пруд ранней осенью», «Хэтан цзаоцю» / «Hetang zaoqiu» — великолепный образец гун-би, «прилежной кисти». Или его птицы, или цветы. Или белка на ветке с персиками — образец цзянь-би, «лаконичной кисти». Или полная юмора, хотя вроде бы и созданная по разряду придворной живописи картина «Ян-гунфэй садится на коня», «Ян-фэй шан-ма / Yangfei shang ma, с которой вы уже встречались на страницах этой книги. Или яркий, праздничный и лиричный рисунок — каллиграф Ван Си-чжи любуется с веранды гусями на пруду в своей усадьбе «Орхидеевая беседка».

Но моя любимая — это вписанная в круг картина с ученым мужем, который свесил ноги в воду, омывает их, наверное, после дальнего пути. Именно таково одно из значений иероглифа «чжо»: не просто ополаскивать ноги, но омывать, возвратившись из странствий. Снимать бремя дороги. А также — смывать мирскую пыль, очищать не только тело, но и душу.

И так картина была бы хороша. Но — еще удочка! С поплавком! Еще — волшебный цинь, который ждет прикосновения, чтобы зазвучать в тон потоку…

— Еще бы женщину сюда, — сказал задумчиво Сеня, рассматривая копию картины на Люличане.

— И конечно, купающуюся? — язвительно уточнил Отшельник Сун.

— Ну, не обязательно, — ответил, подумав, Сеня. — Вон мостик, пусть там сидит, типа в воду смотрит… А хотя ты прав — лучше, конечно, купающуюся!

Слива, орхидея, бамбук, хризантема: «четыре сокровища» китайской поэзии и живописи

Китай любит символы. Цветы и растения здесь издавна отражают радость и печаль, любовь и разлуку, времена года и даже свойства национального характера.

В любой картинной галерее, где выставляется традиционная живопись, вы увидите: сливу мэй / mei, орхидею лань / lan, бамбук чжу / zhu и хризантему цзюй / ju.

Классическое сочетание — мэй-лань-чжу-цзюй — служит объектом творчества поэта, художника, скульптора или резчика деревянных ширм, экранов. Даже не сами цветы и листья — но иероглифы, их обозначающие, становятся предметом восхищения. В китайских антикварных лавочках часто видим четыре половинки бамбуковых колен, на каждой из которых выписан или вырезан иероглиф.

Китайцы полагают, что изящная четверка олицетворяет лучшие черты национального характера. Это сейчас так считается, в эпоху половой толерантности и классовой гармонии.

А раньше квартет звался более четко и недвусмысленно: «четыре благородных мужа среди цветов». Благородный муж, цзюнь-цзы / junzi, с высоким положением в обществе, был именно — «муж». Конфуций женщину признавал как жену, мать или дочь, а не как самостоятельную личность, лишь цзюнь-цзы, в конфуцианской же традиции, считался средоточием добродетелей.

Какие это добродетели, если судить по цветам? Пойдем по порядку — по сезонам года и свойствам души.

Слива олицетворяет зиму, потому что цветы мэй, пушистые и нежные — красные, красно-розовые, розовые, бело-розовые шарики — появляются на безлистных ветках тогда, когда на земле да и на самих деревьях еще лежит снег. Любование цветущей сливой — популярный сюжет китайской живописи. На картинах красавицы в длинных платьях и меховых безрукавках стоят на веранде и любуются садом: алыми бутонами в переплетении ветвей на белом снежном фоне. Бесстрашные цветы поют гимн красоте и жизнестойкости.

Бамбук почему-то служит символом весны. Может быть — вечной весны. Потому что зеленеет в любое время года, в том числе и зимой. А еще бамбук, гибкий и прочный, означает долголетие. Говорят, он воплощает вечное стремление к росту, упорство китайцев, стойкость и гибкость: бамбук можно согнуть, но трудно сломать. Еще бамбук связывают с классической легендой о сыновней почтительности, которая является важнейшей категорией конфуцианской морали. Тяжело больная мать на смертном одре высказывает желание съесть суп с ростками бамбука. Дело происходит зимой. Почтительный сын плачет в замерзшей бамбуковой рощице. Его слезы согревают землю, и о чудо — появляются ростки! Сын варит суп, и мать выздоравливает.

Хризантема — это лето. Образ прелестной скромности, не соперничающей с другими. Хризантема не борется за место под солнцем, распускается позже и проявляет храбрость, не страшась холодов: «Презирает иней и одолевает снег». Ее дарят, желая счастливого долголетия.

Орхидея олицетворяет осень, хотя цветет также и летом. А еще она воплощает красоту и любовь. Именно ее Конфуций считал более всего схожей с «благородным мужем», идеалом человека. Нежный цветок предпочитает уединение, он застенчив и полон изящества.

А современное искусство?
Арт-зона 798

«Старина стариной, а где новое искусство?» — спросит меня пытливый читатель. Давайте отправимся в арт-зону 798 — Бэйцзин 798 и-шу цюй / Вeijing 798 yishu qu.

Она находится не так уж далеко от центра, на северо-востоке города, на пути в аэропорт в районе Дашаньцзы / Dashanzi. Художники, скульпторы, дизайнеры, фотографы облюбовали и обжили территорию и корпуса старого военного завода, построенного в 50-е годы с помощью социалистической Германии и производившего электронное оборудование, в основном для оборонных нужд. 798 — под таким номером числилось одно из предприятий, входивших в этот гигантский комплекс, занимавший территорию в сотни тысяч квадратных метров. Это был целый город с жилыми домами, больницами, школами и детскими садами, спортивными сооружениями, библиотеками и клубами.

Теперь в просторных, отгроханных с размахом цехах, ангарах и других производственных и непроизводственных помещениях разместились студии, галереи, магазины, художественные и фотосалоны, здесь проводятся выставки, праздники творчества (по-нашему — биеннале), ну, и конечно, время от времени вовсю инсталлируются инсталляции.

Я побывал как-то на мультимедийном фестивале искусств, который проводился в одном из не имеющих ни конца ни края корпусов; меня поразила масса чудесных, непонятных, загадочных предметов и явлений, мелькающих на экранах, качающихся в сетях, сгорающих в печах, переливающихся из пустого в порожнее. Как и все, я был напуган огромным молотом, свисающим с потолка на длинном железном канате, время от времени он со скрежетом шарахался из стороны в сторону подобно маятнику, благо пространство под ним было надежно отгорожено от посетителей. Молот, наверное, был призван напомнить о превратностях бытия. Напомнил. «А может, — подумал я, чтобы не слишком бояться, — художник отыскал его на свалке, где-то здесь, на заводе, подумал, подумал — и вот так удачно пристроил, без всякой задней мысли?» Наибольшее удовольствие молот приносил девушкам, предоставляя законную возможность ойкать и прижиматься в жу-утком испуге к сопровождающим юношам.

В арт-зоне 798 можно найти магазинчики антикваров и букинистов, лавки модного барахла (с лидерством Кореи), но также и с этническими мотивами (с лидерством Тибета), перекусить в кафе и ресторанах, купить сувениры в отличном магазине арт-зоновских символов и безделушек, откуда я никогда не уходил без покупки. Бездна фантазии и веселых выдумок. Правда, потом, дома, ни разу этих покупок не видел, они куда-то таинственно исчезают. Зона — она и есть зона…

Ценители чистого искусства жалуются на обилие коммерческих поделок в арт-районе 798. Но куда деться? Арт-городок живет по законам современного искусства. Одно время оно хорошо продавалось на Западе. Да и в самом Китае. Но в последние годы интерес поутих, цены упали. Всем приелись, например, красные улыбающиеся физиономии, повторяющиеся в бесконечном множестве — автопортрет хорошо продаваемого художника, пожалуй, самый популярный арт-объект нулевых. Художественная ценность примерно такая же, как у творений Э. Уорхола, вписавшегося в историю изображениями консервных банок и бутылок с газированными напитками. Но, пожалуй, все-таки побольше, чем ценность дохлой акулы, глубокомысленно замаринованной Д. Хёрстом в формалине…

Конечно, в современном искусстве Китая есть личности другого плана, например, Ай Вэйвэй / Ai Weiwei, признанный в мире ведущим деятелем нового творчества. Часто он покорял публику и критиков масштабами работ, взять хотя бы его композицию из 100 миллионов фарфоровых семечек в Лондоне или отправку на экскурсию в Европу 1001 «простого китайца» за счет художника. Но еще более он известен инакомыслием, выступлениями против коррупции и злоупотреблений властей, отстаиванием прав личности. Официальный Пекин считает его опасной политической фигурой, арестовывает, запрещает выставки. Однако неустрашимый Ай Вэйвэй получил хорошую жизненную закалку, у него был пример. Его отец, выдающийся поэт Ай Цин / Ai Qing был отправлен в ссылку маоистскими властями — также за свободомыслие — и провел 16 лет за чисткой общественных туалетов в глухих районах северо-востока.

Мало арт-зоны 798? Тогда отправляйтесь на восток от Пекина в арт-деревню Сунчжуан и-шу цунь / Songzhuang yishu cun, что по дороге в городок Тунчжоу / Tongzhou, городок-спутник столицы.

В середине 90-х в этот тихий поселок переселились авангардисты, обитавшие ранее в старом императорском парке Юаньминъюань. Коммуна художников прижилась в деревне Сунчжуан, несмотря на трудности, к примеру, постоянные требования крестьян, владельцев арендуемых домов и участков, повысить плату или вовсе убраться (когда благодаря художникам и пришедшей известности стоимость земли и домов выросла на порядок), несмотря на негативное спервоначала (как бы чего не вышло…) отношение местной администрации. Однако власти на самом верху поняли, что поселок современного искусства особого идеологического вреда не причиняет, наоборот, говорит миру об открытости Китая. Он сохранился и развивается теперь под присмотром властных кураторов.

Поселок старый, многие художники и скульпторы обосновались в традиционных одноэтажных домиках с внутренним двориком. Но тут же рядом выстроились новые ангары, павильоны и целые музейные комплексы. Современная живопись и скульптура, мультимедийные проекты соседствуют с вполне национальными произведениями в стиле го-хуа, каллиграфией, какие обычно выставляются в Китайском художественном музее Чжунго мэйшу гуань / Zhongguo meishu guan в центре Пекина. Искателей букинистических сокровищ удача может поджидать прямо у рассекающей деревню дороги, где на земле выкладывают свой товар книжники. При мне жар-птицу удачи поймал Артем Кобзев, приобретя редкое тайваньское издание средневекового романа с иллюстрациями, за которым долго гонялся, а нашел здесь по вполне смешной цене — примерно в десять раз дешевле, чем можно отыскать в сети.

Секреты фарфоровых черепков

Крестьянин шел по дороге и нес на плече кувшин. Вдруг оступился на выбоине, кувшин упал и разбился. Не оборачиваясь крестьянин продолжил свой путь. Некто встречный спросил: «Кувшин упал и разбился, а ты даже не обернулся. Почему?» Крестьянин ответил: «Какой смысл смотреть на черепки?» И пошел дальше.

Такая вот китайская история, которая мне очень нравится. Не пили опилки, как говорит моя дочь Лида, не жалей о случившемся в прошлом, ведь ты не можешь его изменить.

Но есть в Китае люди, которые со мной не согласятся, это вот как раз такие странные люди, любящие смотреть на черепки. А точнее — на осколки фарфора. Они их собирают, коллекционируют, обменивают, продают и покупают. Не только китайцы увлекаются осколками прошлого. Мой друг журналист Андрей Кириллов, скажу вам по секрету, тоже обожает искать и находить драгоценные сокровища — фарфоровые осколки. Как-то в российском посольстве в Пекине чистили каналы и пруды. Территория посольства весьма обширна, это не только стандартные строения в простом до скуки советском стиле, но и роскошный парк, похожий на ботанический, а также — беседки и дорожки, и, конечно, вода — каналы, пруды. Вот их и задумали очистить от ила и сора. По берегам выросли валы влажной вязкой земли.

Тут-то Андрей и стал выходить на охоту. Под видом выгула похожей на рыжую лисичку любимой собаки Мартины, а иногда без всякого вида он ходил вдоль каналов и выискивал белеющие в грязевых отвалах осколки. С синими, темно-синими, иногда желтыми, коричневыми или розоватыми линиями и разводами–рисунками, кусочки чашек и чайников, тарелок и кувшинов, ваз и горшков. Груда найденных сокровищ росла, древняя земля нередко отдавала накопленное веками.

Поиск черепков напоминает старую игру в «секретики», вообще-то девчоночью, но и мальчишки в нее тоже играли. Надо было во дворе зарыть в землю «секретик» и потом его найти. Что он из себя представлял?

Сложенные покрасивее фантик или фольга, железный солдатик, или блестящая пуговица, или яркая тряпочка. Но главное — сверху ямку с «секретом» следовало прикрыть стеклышком, засыпать землей и притоптать. И вот, закопав сокровище, надо вроде как бы его забыть, чтобы потом одному или с кем-то начать отыскивать. Раскапываешь землю, вроде здесь закапывал — или нет? А вдруг кто-то уже нашел?.. Но ура, блеснуло стеклышко, словно оконце с синим небом и облаками. Нашел «секрет»! Полный детский восторг открытия. Восторг находки.

Такой же азарт и восторг, предполагаю, испытывают при поиске фарфоровых осколков. В Китае это занятие весьма популярное. Хотя бы потому, что доступно всем и не требует затрат. Главное узнать, где, когда и что сносят, и успеть первым. Большое раздолье этой охоте открылось в Пекине с началом масштабного строительства и массового сноса старых кварталов. Я не раз замечал осколочных поисковиков, рыскающих на руинах скопищ одноэтажных халуп. Иногда это бывает опасно, как-то неосторожного любителя черепков накрыла рухнувшая стена строительного котлована.

Коллекционеры общаются, устраивают выставки. Осколочные россыпи можно видеть на Паньцзяюане и других блошиных рынках. Более всего — на воскресном рынке у Храма Защиты отечества, Бао-го сы / Baoguo si на юго-западе, у пересечения улиц Гуанъаньмэньнэй и Ню-цзе. Недалеко от Пекинского вокзала открыли Музей образцов древних фарфоровых осколков Муминтан (Mumingtang gu cipian biaoben bowuguan). В этом здании раньше был чайный дом, там до сих пор сохраняется старая обстановка, и можно, устав от осмотра, не спеша попить горячего лунцзина или улуна. В музее выставлены сокровища начиная с эпохи Западная Хань. Основу составляют экспонаты времен Тан и Сун, когда славились своими вазами, блюдами, чашами так называемые «пять знаменитых печей», фарфоровых заводов, поставлявших продукцию для императорского двора. Знатоки по одному лишь фрагменту могут довольно точно установить не только время, но и место изготовления предмета.

Отыскать осколки можно везде. Не только на строительных развалинах, но и у стен старых храмов, на аллеях древних парков. После сильного дождя идешь и смотришь на утоптанную землю (неутоптанную землю в обжитых местах найти в Китае почти невозможно, за исключением парков), и ба! — что-то белеет. Осколок белым или синим пятнышком сидит в земле, надо его подковырнуть. Так, достали! А, ничего интересного. Опять что-то новое…

А вот это уже кое-что интересное: вросший в фарфоровую плоть синий рисунок, края черепка окислены, вещь явно старая. И чудо — рисунок сохранился почти целиком: сорока на ветке. Эпоха Мин вроде бы, судя по тому, что птица с повернутой головой, так было принято тогда их изображать, но может, даже более ранняя — Юань? В коллекцию ее!

— Как-то раз, несколько лет назад, пошел я с подругой вечером погулять, — сказал Сеня. — А жил тогда возле пекинского вокзала, ну, который в центре. Только что дождь прошел, сильный, полдня лил. Мы забрели на остатки сторожевой стены. Туда раньше не пускали, а тут вот затеяли реконструкцию. Народу никого, охранников дождь разогнал, все перекопано, ворота открыты, мы и зашли. Старая стена, широченная, она Пекин окружала, вся почти разрушена, землей завалена. Ливень эту землю разрыхлил, размыл. Черепки и повылезали, как грибы. Синенькие, желтенькие, потолще, потоньше. Некоторые с рисунками. Интересно! Я-то сам не собираю, но слышал, и азарт появился. Дай, думаю, чего-нибудь найду! Я ботинки снял, подруга босоножки скинула, и давай гулять по желтой глине, осколки высматривать. Глина мягкая, теплая. Наковыряли целую кучу, даже нефритовые попались. Там еще старик какой-то бродил, тоже собирал, он сказал, в том месте была когда-то мастерская по обработке нефрита. В общем, набродились мы тогда и насобирались вдосталь. Целый пакет целлофановый.

— А где теперь эти черепки? — строго спросил Отшельник Сун.

Сеня смутился.

— На балконе, в кадке с цветами.

— Почему в кадке?

Сеня смутился еще больше.

Разбить или оценить

Ведущий стоит возле столика, на котором красуется ваза. Он держит в руке молоток и вопрошающе смотрит на владельца вазы. Тот нервничает, переминается с ноги на ногу, но ни слова не говорит. Ведущий замахивается — и разбивает вазу. Хозяин опускает голову. Проиграл.

Такую игру ведут на одном из центральных каналов китайского телевидения. Ты приносишь антиквариат. Это может быть ваза, шкатулка, бронзовая статуэтка, картина, вышивка на шелке, нефритовый диск или браслет, что угодно. Вещь передается для изучения членам экспертного совета. Они сидят тут же, на сцене. Обсуждают, оценивают.

Хозяин пока не знает, какая судьба уготована его драгоценности. Фальшивка это или произведение искусства. После того, как жюри выносит вердикт и сообщает на ушко ведущему, тот принимается пытать владельца. Рискнет он продолжить испытание или нет. Можно снять предмет со стола, унести, если не уверен в его ценности и подлинности, но можно и оставить. Если это подделка — ее уничтожат, владелец уйдет с пустыми руками. Если вещь стоящая — получит сертификат качества от экспертов, цена значительно вырастает.

Во время этой игры специалисты дают оценку качества, определяют примерный возраст, происхождение. Хозяева волнуются. Некоторые вещи передаются в семье из поколения в поколение. Неужели подделка? Или — гордость коллекции!

Есть и менее суровые варианты телевизионной оценки антиквариата, в которых владельцу возвращают его драгоценность, не уничтожая ее, но лишь сообщая реальную стоимость.

Вместе с участниками таких передач переживают и зрители. У многих хранятся семейные реликвии или же предметы искусства, купленные самолично. Каждый примеряет ситуацию к себе и своему сокровищу, сравнивает. Игра будоражит нервы, развлекает, но и помогает разобраться в мире китайского антиквариата.

Пекинская опера — цзин-цзюй

Говорят: «Если хочешь понять Китай и китайцев, полюби пекинскую оперу».

Сразу скажу: задача это почти невыполнимая. Нет, конечно, научиться слушать-смотреть-терпеть шумное и непонятное поначалу действо можно. Но полюбить… Чтобы полюбить нечто, надо в этом «нечте» разбираться, надо это «нечто» знать. Чтобы полюбить китайскую оперу, нужно родиться китайцем или вырасти в Китае, с младенческого возраста слушая бабушкины сказки и колыбельные, потом учиться в китайской школе, читать — и все это время слушать-смотреть оперу. Еще один вариант, экзотический: втрескаться по уши в пекинскую оперу уже в зрелом возрасте, позабыть семью, забросить дела, поменять профессию и уйти с головой в мир «разрисованных лиц». Так иногда поступают иностранцы, которые, сдвинувшись на Китае, хотят стать китайцами больше, чем сами китайцы.

Для всех остальных пекинская опера остается тайной за семью печатями, ярким и часто оглушающим зрелищем, долгим и утомительным, потому что в оригинальном исполнении идет несколько часов. О чувствах, которые испытывает новичок, попавший без подготовки на такое представление, академик В. М. Алексеев, выдающийся китаевед петербургской школы, знаток китайской культуры, в 40-е годы прошлого века писал так: «…из китайского театра впервые попавший в него зритель бежит в ужасе, проклиная китайскую музыку и совершенно отказываясь считаться с ней как таковой при наличии в мире Моцарта и Бетховена…»

Впрочем, он же в захватывающей книге «В старом Китае. Дневники путешествия» отмечает, что китайский театр, с его предельной условностью и символичностью всего происходящего, для нас, иностранцев, так же необычен и странен, как для китайцев, допустим, европейская опера, где в придачу к непонятному пению и нелепому действию на сцену могут вывести живую лошадь — с точки зрения китайцев совершенно дикое и недопустимое смешение условности и реальности…

Китайцы жалеют иностранцев и делают для нас сокращенные версии известных опер, с английским переводом-титрами на экранах по бокам сцены, с обилием цирковых номеров, демонстрацией боевых искусств, в общем, этакий легко усваиваемый туристический вариант. Облегчает восприятие оперы почетная привилегия, предоставляемая первым рядам партера. Собственно, не рядам, а столам у самой сцены. На них VIP-зрителей ждут чай, сладости и семечки. В китайском театре было принято закусывать. Да и сейчас на праздничных спектаклях для самых дорогих гостей в особо торжественных случаях иногда накрывают полноценный стол с чередой яств и напитками.

Если вы, несмотря на все трудности и препятствия, готовы, подкрепившись семечками, понять/полюбить пекинскую оперу как часть китайской культуры, то грех не воспользоваться этим предчувствием любви и дать о ней самые общие знания. Тем более что пекинская опера — цзин-цзюй / jingju, буквально — «столичная драма», в самом деле стала жемчужиной китайского искусства. А поскольку только глубоко национальное способно стать интернациональным, эта опера является также и достоянием мировой культуры.

Как она родилась

По меркам китайской истории — сравнительно недавно, в конце XVIII века. В 1790 году цинский император Цянь-лун праздновал день рождения.

Шел 55-й год его царствования. Ему исполнялось восемьдесят. Замечу, что столь долгое правление было нечастым явлением в Китае, где срок пребывания на троне нередко не превышал нескольких лет, а порою составлял считанные месяцы. Нелегкая доля монархов. Заговоры, мятежи, «неожиданные» болезни, прямые и откровенные убийства… Впрочем, это беды всех монархий со сколь-либо долгой историей.

Цянь-лун хотел отметить юбилей с особым размахом. Чиновничья рать необъятного Китая из кожи вон лезла, стремясь отличиться в глазах высшей власти. А как лучше отличиться? Зрелищем, конечно. Тем более что император был ценителем и покровителем искусств. В столицу из провинций были отправлены лучшие театральные труппы. Особенно много из Цзяннани, Южноречья — обширного и щедрого края к югу от Янцзы, обители талантов: поэтов, художников, музыкантов, певцов и танцоров. Посланцы Южноречья и других краев выступили на славу, торжества прошли с блеском, император блаженствовал. Но еще счастливее были провинциальные артисты, которые воспользовались возможностью остаться в столице.

Принято считать, что пекинская опера взяла лучшее из каждой местной оперной и актерской школы. Где-то лучше пели, где-то искуснее танцевали с веером, где-то превосходно декламировали и выражали чувства движением и жестом, где-то блистали акробатическими трюками, где-то — боевыми искусствами. Всё слилось воедино в цзин-цзюй.

Впрочем, существует иная точка зрения, согласно которой основу знаменитой на весь мир оперы заложили участвовавшие в торжествах актерские труппы из провинции Аньхуэй, которые, в свою очередь, любили исполнять мелодии соседней провинции Хубэй.

С этой версией спорит другая: корни следует искать в куньшаньской опере, кунь-цюй / kunqu, зародившейся на рубеже эпох Юань (1271–1368) и Мин (1368–1644) в районе Куньшань провинции Цзянсу, а также в театральной школе цинь-цян (шэньсийская опера), начиная с эпохи Мин получившей распространение на северо-западе Китая, в провинциях Шэньси, Ганьсу и Цинхай.

Несомненно одно: цзин-цзюй берет истоки в выше названных музыкальных театрах или местных операх — бан-цзы / bangzi, аньхуэйской, хубэйской и других. В ходе творческого обмена между разными направлениями сценического искусства с годами сформировался оригинальный театральный жанр, объединивший изысканность куньшаньской оперы с живой энергетикой основанных на народных традициях театральных школ, процветавших на берегах Янцзы и Хуанхэ.

Итак, все эти потоки слились в единую реку в столице. Здесь актеров приветствовали многочисленные ценители, здесь были превосходные площадки для выступлений. Особенно много трупп работало в прославленном месте развлечений Тяньцяо (Небесный мост), к югу от Тяньаньмэнь, центральной площади Пекина. Там на улице Большие заборы — Дашилар (это на пекинском диалекте, правильнее — Дачжалань / Dazhalan, хотя говорят еще и Дашилань, и Дашалар) в 1796 году открылся театр Терем обширной благодати, Гуан-дэ лоу / Guangde lou, который китайские театралы сравнивают по роли в культурной жизни страны с Гранд-Опера в Париже, Ла Скала в Милане и Большим театром в Москве. «Терем» стал своего рода академией цзин-цзюй. На сцене Гуан-дэ лоу в разное время выступали самые искусные мастера цзин-цзюй.

До начала XX в. четко соблюдалось правило: мужчины и женщины не должны выступать вместе, труппы были или женские, или мужские. (В разделении по половому признаку Китай не одинок: при расцвете театра в елизаветинской Англии в конце XVI — начале XVII вв., в блистательную шекспировскую эпоху, все женские роли исполнялись юношами, театр служил мужской забавой.) Со временем это правило размывалось, образовывались смешанные труппы. Некоторые выдающиеся исполнительницы выступали в составе традиционных трупп. Наибольшую славу приобрела Мэн Сяо-дун / Meng Xiaodong (1907–1977), происходившая из известной оперной семьи и выступавшая в амплуа положительного пожилого героя, лао-шэн.

Вокруг театров пекинской оперы возникали общества ее любителей пяо-ю / piaoyou, которые образовывали творческую среду и своим энтузиазмом поддерживали мастеров-профессионалов, а также сами выступали с концертами в частных домах или общественных заведениях — пяо-фан / piaofang.

Цзин-цзюй обрела зрелость и получила широкую известность к середине XIX в., а расцвета достигла к 20-м годам следующего столетия.

О чем она?

Основой сюжетов служат исторические сочинения и жизнеописания, сказки и легенды, а также популярные произведения литературы, драматургии. В традиционный репертуар входило в разное время более 1300 произведений, в наши дни исполняют свыше 200 самых популярных пьес, которые подразделяются на 7 категорий: нравоучительные (назидательные), о преданности и долге, исторические, дворцовые, судебные, любовные и волшебные. Оперы как правило заканчиваются на светлой ноте: злодеи посрамлены, добродетель торжествует. Вот наиболее ходовые сюжеты: «Сирота из рода Чжао», «Легенда о Белой змейке», «Князь навеки прощается с наложницей», «Тройная развилка», «Переполох в небесном дворце», «Примирение полководца и первого министра», «Западный флигель», «Захмелевшая наложница», «Пионовая беседка», «Хитрость с пустым городом», «Снег в июне».

В сказке о Белой змейке говорится, что она жила-поживала в синем озере вместе со своей служанкой Зеленой змейкой и не знала горя тысячи лет… Вообще-то, если смотреть правде в глаза, она была обычной волшебной феей по имени Бай Су-чжэнь, которая много лет следовала учению Будды, достигла духовного совершенства и овладела мастерством перевоплощения. Но, надо же такому случиться, обернувшись в очередной раз прекрасной девушкой (а кем, спрашивается, ей еще оборачиваться?), она вдруг увидела столь же прекрасного юношу на Оборванном мосту на Западном озере. (Ныне — то же самое живописнейшее Западное озеро, Сиху, в Ханчжоу. А мост «Оборванным» прозвали потому, что в морозные дни покрытый изморозью, дугою выгнутый мост в лучах солнца, если смотреть снизу на его изгиб, слившись с небом, вдруг словно исчезает из виду.) Юноша запал в сердце, Белой змейке так захотелось узнать, что такое земная любовь… Что потом? Они поженились. Но не в том печаль. Хотя многие сказки, как мы знаем, на этом благоразумно заканчиваются. Беда в том, что юный муж поверил злому монаху-колдуну и предал волшебную жену.

Ария, в которой Белая змейка упрекает слабовольного мужа, одна из самых известных в пекинской опере:

Твоя жестокость больно ранила меня,

На праздник угощал отравленным вином,

Какой коварный и предательский обман!

Ты звездам клялся наш хранить союз — и зря:

Поспешно спрятался в стенах монастыря,

Сам бессердечный, ты мне сердце разорвал!

Не надо каждый день твердить «люблю»,

Но как же ты забыл, что я ношу дитя…

Смотрел спокойно, как иду на смерть!

С самой судьбой дралась, с мечом на копья шла,

От слабости кружилась голова, глаза ослепли, эта боль в груди…

А ты… бесчувственно взирал с холма.

Но, в душу заглянув, спроси же сам себя:

«Как мне теперь глядеть жене в глаза?»

О, женская доброта! В конце концов Белая Змейка все-таки простила мужа и, будем надеяться, они жили долго и счастливо.

Роли и маски

Четыре основные амплуа пекинской оперы: мужские роли — шэн, женские — дань, персонажи «с разрисованным лицом» — цзин и комики — чоу.

Все женские роли называются дань / dan. Героини знатного происхождения, степенные и чинные, верные супруги и добродетельные матери, зачастую терпящие страдания и лишения, зовутся чжэн-дань / zhengdan («правильные дань»), или же цин-и / qingyi («женщины в черной одежде»), так как предстают на сцене преимущественно в нарядах этого цвета. Для них главным является вокальное мастерство. Их арии должны звучать мелодично, изящно и изысканно, с нежными переливами, а движения отличаться величавостью и сдержанностью. Прославленный на весь мир Мэй Лань-фан / Mei Lanfang (1894–1961) получил известность прежде всего благодаря непревзойденному исполнению ролей чжэн-дань, хотя с не меньшим блеском выступал в других амплуа, например, женщин-воительниц.

Существует еще несколько разновидностей амплуа дань. Молодые женщины, хуа-дань / huadan («дань-цветок», «цветущая дань») — как правило, наивные простушки и бойкие кокетки, разбитные служанки или простолюдинки. Их главным сценическим инструментом являются жест и декламация, в основном с использованием простонародного пекинского говора. Типичная роль такого плана — бойкая служанка Хун-нян из одноименной оперы «Красная девица», «Хун-нян» / «Hongniang».

В амплуа пожилых женщин лао-дань / laodan артисты, обозначая возраст, передвигаются неторопливо, ставя носки немного врозь, или, наоборот, внутрь. Вокальные партии исполняются в естественной манере, без особой постановки голоса.

Амплуа молодых женщин, преуспевших в боевых искусствах, то есть воительниц, военачальниц, богинь, женщин-рыцарей, злых фей, ведьм, называются у-дань / wudan («дань-воительница») или дао-ма-дань / daomadan («дань на коне с мечом»). Их выступления сопровождаются оглушительной дробью барабанов и звуками гонгов, создающих атмосферу сражения. Как и воины-мужчины, они нередко облачены в сценический воинский костюм као / kao, прообразом которого стали средневековые доспехи китайских латников. Четыре флага за спиной восходят к «знаменам приказа», означавшим особые полномочия, они говорят о том, что их обладатель (обладательница) ведет боевые действия.

Воинов, и женщин и мужчин, легко отличить по яркой детали: за плечами высокими «усами» колышутся два тонких фазаньих пера.

Мужские роли шэн / sheng подразделяются на амплуа зрелого мужчины лао-шэн / laosheng, юноши сяо-шэн / xiaosheng и военного у-шэн / wusheng. Лао-шэн обычно среднего или преклонного возраста, честный и стойкий, строгий и важный, с окладистой бородой и усами, цвет которых говорит о возрасте: черный символизирует расцвет сил, белый — почтенную старость. Игра лао-шэнов характеризуется тонкими оттенками, движения полны достоинства. Актеры сяо-шэн, юноши без усов и бороды, используют комбинированную технику пения — естественный голос и фальцет, придерживаются броской манеры исполнения, подчеркнуто изящной и непринужденной. Пение не их конек, зато они обязаны ловко двигаться, фехтовать. Но еще большей физической подготовкой должны обладать актеры амплуа у-шэн — мастера сценического боя, акробатики, фехтования. Именно они исполняют требующую особой пластичности и «моторности» роль Сунь У-куна, «Царя обезьян», пьесы о похождениях которого составляют весомую часть репертуара пекинской оперы.

А вот кто просто обязан петь, так это персонажи с «разрисованным (цветным) лицом» — цзин / jing (также — хуа-лянь / hualian, да-хуа-лянь / dahualian). Это самые колоритные типы: герой c необычной внешностью или характером, чаще всего военачальник или легендарный деятель, или же человек знатного происхождения, высокого звания, доблестный, дерзкий и необузданно отважный. Он поет в непринужденной манере, просто, энергично и громко.

Именно такие персонажи с лицами-масками, лянь-пу / lianpu, («образцы лиц»), стали символом пекинской оперы. Толстый слой грима разного цвета составляет рисунок, который полностью скрывает лицо и отражает характер и положение героя; своим происхождением рисунки обязаны актерским маскам эпохи Тан.

Как они возникли? В старину артисты давали представления на площадях. Народа собиралось много, и яркие лица-маски помогали издалека различить, плохой на сцене персонаж или хороший. Преобладающий красный означает преданность и справедливость, фиолетовый — прямоту, хладнокровие и выдержку, белый — коварство и вероломство, черный — непреклонность и бескорыстие, коричневый отмечает твердолобость и упрямство, желтый — невозмутимую отвагу и свирепость, синий отличает величие и храбрость, опирающиеся на расчетливость, зеленый — упорство и необузданную вспыльчивость, золотой и серебряный украшают волшебных героев, добрых и злых духов.

Зрителям легко понять, кто перед ними. Увидели героя с белым лицом — жди беды. Таким белоликим злодеем предстает Цао Цао / Cao Cao, известный персонаж китайской истории, правитель царства Вэй эпохи Троецарствия. Историки, правда, считают его мудрым и достойным, но народная молва всегда пересилит реальность.

С алой маской выступают исполнители роли еще одного реально существовавшего героя периода Троецарствия, храброго, благородного и верного долгу полководца по имени Гуань Юй / Guan Yu. Считалось: человек легко краснеет, значит — честный, совестливый.

Прославленный справедливостью судья Бао Чжэн / Bao Zheng устрашает преступников черно-красным ликом, а месяц на лбу говорит о том, что он готов вершить правосудие даже в загробном царстве. Бао Чжэн (999–1062) — личность яркая и уважаемая. Он судил беспристрастно и бескорыстно, карал негодяев и миловал невиновных. Его второе имя — Бао Синее небо, Бао Цин-тянь. Синее небо — так в старину иносказательно величали неподкупных судей.

Комики чоу / chou, или сяо-хуа-лянь / xiaohualian (раскрашенная, цветная рожица) похожи на благородных героев ярким гримом, но отличаются характером и манерой игры — карикатурно резкой, напоказ озорной, полной лихого веселья. Их легко распознать по пятну белой пудры, накрывающему нос и глаза, благодаря чему маску обозначают как «лицо с куском соевого творога», доу-фу-куай лянь / doufukuai lian. Комики делятся на два типа: гражданские вэнь-чоу / wenchou и военные, бойцовые у-чоу / wuchou. Вэнь-чоу — второстепенные персонажи, праздные волокиты, тюремные надсмотрщики, ночные стражи, отставные служаки, чья речь груба и понятна самой невзыскательной публике. У-чоу — это удалые лиходеи, не лишенные благородства разбойники, бойкие воришки; все демонстрируют виртуозное владение боевыми искусствами.

Актеры цзин-цзюй изначально строго придерживались своих амплуа. Существовала своего рода табель о рангах, согласно которой главенствующее место занимали исполнители мужских ролей среднего или пожилого возраста, затем следовали те, кто играл женские роли, и далее — «разрисованные лица» и комики. В каждом поколении загорались звезды определенного амплуа. В 1920-е, годы наивысшего расцвета оперы, прославились четыре «знаменитых исполнителя ролей дань», сы-да мин-дань / sida mingdan: Мэй Лань-фан, Шан Сяо-юнь / Shang Xiaoyun (1900–1976), Чэн Янь-цю / Cheng Yanqiu (1904–1958), Сюнь Хуэй-шэн / Xun Huisheng (1900–1968), которые победно доминировали на сцене в течение десятилетий. Менять амплуа было не принято, да зачастую и физически невозможно, ведь роли, например, благородных дам требовали совершенно другой подготовки, прежде всего вокально-драматической, в отличие, допустим, от комиков-воинов, которые мало пели и декламировали, но зато должны были в совершенстве владеть телом для сложных акробатических номеров, схожих по технике с цирковыми. Такое мастерство оттачивается с малолетства годами упорных ежедневных тренировок.

Несколько направлений, или школ, пекинской оперы, различающихся стилем исполнения, названы по имени актера-основателя. Таковы династийные школы Тань Синь-пэя / Tan Xinpei (1847–1917), Мэй Лань-фана (продолжателя актерской традиции, основанной его дедом Мэй Цяо-лином / Mei Qiaoling), Чжоу Синь-фана / Zhou Xinfang (1895– 1975), Чэн Янь-цю, Ма Лянь-ляна / Ma Lianliang (1901–1966).

Музыка и инструменты

Пение в пекинской опере необычное. Его интонации кажутся преувеличенными. Отмечу, что во многом это вызвано тонированностью китайского языка. Чтобы тебя понимали, необходимо предельно четко обозначать тон, это создает впечатление излишней резкости и подчас даже агрессии. Между тем пение в пекинской опере подчиняется общим законам музыки. В основе почти всех композиций лежат две мелодии: спокойная и лирическая эр-хуан / erhuang и живая и пронзительная си-пи / xipi. Но арии, даже в рамках одной мелодии, отличаются еще и особым ритмом, тоже классифицированным. Это вызвано тем, что либретто являются стихами, которые в древней поэтической традиции пишутся на установленный размер.

Ритм задается маленьким барабаном. Барабанщик руководит оркестром и определяет темп действия на сцене. Оркестр оглушает неподготовленного слушателя пронзительными пассажами китайских скрипок, звоном гонгов и грохотом барабанов; он обычно состоит из 8–10 человек, включает струнно-духовую группу и группу ударных инструментов. Барабаны, тарелки, большой и малый гонги сопровождают сцены сражений.

Душой оркестра называют скрипку цзин-ху / jinghu. Корпус этого двухструнного инструмента сделан из коленца бамбука, обтянутого змеиной кожей, а смычок — из волос конского хвоста. Скрипач теснее других взаимодействует с актерами. Многие артисты имеют персональных скрипачей.

Кроме цзин-ху, в струнно-духовую группу входят: еще одна скрипка — цзин-эр-ху / jingerhu, «лунная» мандолина юэ-цинь / yueqin, трехструнная гитара сань-сянь / sanxian, четырехструнный предшественник бас-гитары — жуань / ruan с круглым корпусом, четырехструнная лютня пи-па / pipa (поэт Бо Цзюй-и писал, что ее звуки подобны мелодичной капели — как будто крупные и мелкие жемчужины падают на яшмовое блюдо), бамбуковая флейта ди-цзы / dizi, рожок со-на / suona и флейта-орган шэн / sheng.

Жест, символы, декламация

Пантомима, сценическое движение детально регламентированы, жесты отточены, позы, выражение глаз, поступь — все призвано отразить характер героя максимально четко и быстро.

«Руки — второе лицо», — говорят о жестах пекинской оперы. Они могут быть обдумывающими и отторгающими, угрожающими и поощряющими, запрещающими и беспомощными, выражающими шок, удивление, замешательство и многое другое; растопыренная пятерня актера амплуа цзин называется «когти тигра» и означает воинственность и отвагу. В доме-музее Мэй Лань-фана в центре Пекине рядом с его сценическими нарядами вывешены стенды с многочисленными фотографиями, запечатлевшими жесты, считающиеся классическими.

Наверное, самый знаменитый из них — «орхидея», лань-хуа / lanhua. В драматические моменты героиня вытягивает руку и раскрывает ладонь таким образом, чтобы пальчики напоминали распустившийся цветок — символ женственности, чистоты, нежности и гармонии.

Символы вообще властвуют в опере. Они заменяют текст и декорации, избавляют от необходимости излагать сюжет, который зрителям и так известен с детства. Например, палочка с кистями означает плеть, цвет которой — масть лошади. Плеть у героя в руке — символ бешеной скачки; актер описывает на сцене круг — значит одолел путь «через тысячу гор и десять тысяч рек». Знамена могут символизировать огонь или ветер, море или реку; если они голубого цвета и актеры машут ими волнообразно, стало быть, бурные волны затопили все вокруг. На флагах нарисованы круги — герой прибыл на колеснице. Прикрепленные к спине полководца флаги говорят о том, что он ведет в сражение войска, и каждый флаг — это 10 тысяч воинов.

Лисьи хвосты, притороченные к головному убору, показывают, что перед нами инородец. Два пера из фазаньего хвоста, этакие изящные «усы», колышущиеся над персонажем, отличают воина или, что реже, благородного юношу; в минуты волнения допустимо их загнуть, поиграть с ними.

Условны также декорации и реквизит. В классическом варианте на сцене лишь стулья и стол; они служат и троном, и постелью в придорожной харчевне, и горой, на которую взбирается герой. Впрочем, в современных постановках декорации бывают чрезвычайно пышными и технически сложными, реквизит весьма разнообразным, оркестр дополняют нетрадиционные инструменты, например, виолончель. Постановки сопровождаются световыми и звуковыми эффектами, как, допустим, в современной опере «Юань Чун-хуань» (о ней особый разговор).

Привычный аскетизм реквизита и декораций с лихвой восполняют пышные костюмы. Если хотите посмотреть, как одевались средневековые китайские императоры, а также придворные, военачальники, гражданские чины и простой народ, не надо идти в музей — загляните в театр.

Костюм также строго регламентирован. В основу легли образцы одежды эпох Мин и Цин. Костюм отражает национальность, социальное положение и характер героя, поэтому его покрой, рисунок, материал и цвет должны соответствовать канонам. Богатой отделкой выделяются парадные одеяния императора и императрицы, украшенные вышитыми драконами и фениксами.

Герои отличаются не только костюмами, но и речью. Знатные герои и говорят «по-благородному» — стихами. Речь ритмичная, рифмованная. Рифма отражается не только одинаковыми окончаниями (слогами), но и одинаковыми тонами, которых, как известно, в китайском языке четыре.

Примечателен в создании эмоционального фона особый «грозный» смех мужских персонажей: благородных рыцарей-разбойников, победительных полководцев, грозных мужей, обнаруживших измену и предательство. Преувеличенно громкий, высоко взмывающий вверх и резко падающий вниз, сардонический, зачастую пугающе «инфернальный», он призван оттенить мужество героя в минуту опасности, его презрение к врагам и стихийным напастям, понимание жалкой сущности мелких людишек.

А вот простолюдины в пекинской опере изъясняются прозой, может быть и не подозревая об этом, как известный мольеровский персонаж. И это — обиходный пекинский диалект.

О чем поют в китайской опере. Избранные арии

О любви, конечно. О коварстве. О подвигах и славе. Маленький пример: ария красавицы Юй-цзи из оперы «Князь навеки прощается с наложницей».

Нескончаемой ночью Юй-цзи, любимая наложница повелителя, вместе с ним в осажденном воинском лагере ждет неминуемой атаки и гибели. Скоро рассвет. Надежды на спасение нет, враг не пощадит, смерти не избежать.

Красавица поет:

Князь спит в шатре доспехов не снимая,

Ступаю вон, тоской удручена.

Глаза подняв, на месте замираю:

Какая в небе яркая луна!

Текст, как видим, короткий, но ария длится долго — целых 3 минуты! Слова, звуки растягиваются, следуют паузы, пение уступает место музыке. Такие, ставшими классическими арии публика встречает восторженно, аплодисментами, возгласами «Хао!» («Хорошо!»). Столь же шумно приветствуются удачные моменты декламации-речитатива.

В состав подарочного издания «Азы пекинской оперы» (книга сюжетов + диск с ариями + видеофильм), которое выпущено под эгидой китайского министерства культуры и которое я имел честь перевести на русский язык, вошли избранные сюжеты и арии пекинской оперы, отобранные Лян Янь / Liang Yan, искусствоведом, исследовательницей национальной оперы и драмы.

Представлю вам несколько избранных арий.

Замечу, что у либретто нет автора, тексты сложены на протяжении столетий многими людьми. Хотел бы сказать, почти народные. Но нет — язык отнюдь не народный. Это старый литературный китайский, основанный на древнем вэньяне — классическом письменном языке. При переводе арий я много раз мысленно благодарил нашу строгую и внимательную преподавательницу вэньяна, педагога ИСАА при МГУ Ларису Евгеньевну Померанцеву. Старый литературный китайский чрезвычайно труден не только для иностранцев, но и для самих китайцев. В силу его сложности и трудности для восприятия многие молодые люди в Китае не любят слушать пекинскую оперу, они ее не понимают — в отличие от ряда местных опер, либретто которых написаны разговорным языком.

Вы имеете редкую возможность узнать, о чем поют персонажи самого известного миру, но по-прежнему мало понятного ему, этому миру, китайского искусства.

Арии исполняют на известную, заданную заранее мелодию, с определенным ритмом.

Итак:

---

«Над островом катится круглая льдышка луны»

Ария Ян Юй-хуань (Ян Нефритовое кольцо, она же — Ян-гуйфэй) из оперы «Захмелевшая наложница». Любимица танского императора Сюань-цзуна тоскует в ожидании владыки, который проводит ночь с другой.

Над островом катится круглая льдышка луны,

И Яшмовый заяц идет в еженощный обход.

Вот диск оторвался, и начался лунный восход,

Все как на ладони окрестные земли видны.

Ночное светило возносится над головой,

Богиня Чан Э лунный замок оставила свой,

И мне, как Чан Э, суждено оставаться одной.

«Прикройся шахматной доской, ученый Чжан»

Ария Хун-нян из оперы «Красная девица» по мотивам драмы XIII в. «Западный флигель», написанной Ван Ши-фу. Служанка Хун-нян, «красная девица», тайком проводит влюбленного юношу к своей госпоже.

Прикройся шахматной доской, ученый Чжан,

Не отставай, шаг в шаг ты следуй за Хун-нян.

Ни звука и смелей — здесь нечего бояться,

Иди же за Хун-нян, дай встрече состояться.

---

Глядишь, и сладится любовное свиданье,

Не вздумай обижать — такое приказанье!

«Конь вынес меня из Силяна. Распахнуты дали»

Ария Сюэ Пин-гуя из оперы «Гора Уцзя».

Простолюдин Сюэ Пин-гуй, отличившийся в боях за династию Тан и ставший военачальником, возвращается в родные края после долгой разлуки; 18 лет он не видел свою жену Ван Бао-чуань, которую отец-министр Ван Юнь в отместку за то, что она против родительской воли выбрала в супруги «нищего голодранца», выгнал из дома, она жила одиноко в холодной пещере в ожидании мужа, голодала. Ван Бао-чуань умерла через 18 дней после его возвращения. Их история стала легендой о любви и преданности. В городе Сиань есть парк Холодная пещера, Han yao, посвященный верной жене и ее мужу.

Конь вынес меня из Силяна. Распахнуты дали.

И сразу же слезы ручьем потекли-побежали.

Здесь жизнь! Здесь зеленые реки и синие горы,

Как гусь одинокий, лечу на родные просторы.

Ван Юнь, старикашка, хоть пост занимал высочайший,

В беде не помог, как положено исстари старшим.

Вэй Ху, хоть родня, изводил и травил, да со страстью,

Мне, Сюэ Пин-гую, за что же все эти напасти?

Под склоном, у ив, боевого коня расседлаю,

Спрошу, как живут… но у встречных я много ль узнаю?

«Закрыли разом путь для жизненных мечтаний»

Ария Ми Хэна из оперы «Барабаны бьют в осуждение Цао Цао».

Ми Хэн (173–198) — реальный исторический персонаж эпохи Хань. Повелитель Цао Цао в наказание за дерзкие речи приказал ему бить в барабан во время дворцовой церемонии; легенда гласит, что Ми явился ко двору в лохмотьях, когда же ему сделали замечание, разделся догола и продолжал бить в барабан, войдя в историю как пример непочтительности и непокорности.

Закрыли разом путь для жизненных мечтаний,

И водяной дракон остался на мели.

Но жду: весенний грянет гром, и ветер ранний

Поднимет облака, чтоб небо обрели.

---

«И дождь, и ветер за стеной беседки»

Ария Сюэ Сян-лин из оперы «Кошель с единорогом».

Невеста из знатной семьи, Сюэ Сян-лин укрывается от дождя по дороге на свадьбу и слышит грустную песню невесты из бедной семьи.

И дождь, и ветер за стеной беседки,

В тиши печальный голосок звучит.

За пологом не вижу я соседки,

Но рядом паланкин ее стоит.

Смеяться надо в этот день прекрасный,

А здесь жемчужных слез течет ручей.

Я в этот миг вдруг поняла так ясно:

В подлунном мире много богачей,

Но счет голодным, сирым не ведется,

Так много горя горького вокруг.

Не к месту эта песня раздается —

Безудержен поток душевных мук.

«Вот в город въехала дракона колесница»

Ария Ли-хоу, матери императора, из оперы «Императорский халат наказывают палками».

Мать повелителя везут во дворец в Сунскую столицу Бяньлян (Кай-фэн), возвращая из многолетней ссылки.

---

Вот в город въехала дракона колесница,

И нищенкой чужой я появляюсь здесь.

Мне кажется: Бяньлян цветущий мне лишь снится,

Не вижу из-за слез, как чернь и знать теснится,

Прошу наследника помочь с коляски слезть,

И всяк вокруг приветствовать меня стремится.

«Помню, ты с детства меня наставляла во всем»

Ария Бао Чжэна из оперы «Деревня Красного тутовника». Прославленный справедливостью судья Бао Чжэн объясняет невестке, жене своего старшего брата, почему не может смягчить наказание ее сыну.

Помню, ты с детства меня наставляла во всем,

Превозносила былых поколений порядки,

Честных, всегда справедливых хвалила мужей.

Разве тогда торговали законом за взятки?

Ныне в Кайфэне блюду я законы. Казню

Падких на мзду, облегчаю невинным мытарства.

Спрашивай строже с себя, чем со всех остальных —

Станешь тогда лишь опорою ты государства.

Наш Бао Мянь совершил преступленье. Не по закону

Если прощу — обману государя, обижу народ.

Трудно мне будет, устои нарушив, предстать пред тобой.

---

«Прошли уже для шуток времена»

Ария Куай Чэ из оперы «Бивак на реке Хуайхэ». Герой убеждает друзей выступить против князя.

Прошли уже для шуток времена,

И спала с глаз обмана пелена.

В Чанъани вы несли хвастливый вздор,

Но час настал — и где же ваш задор?

А ну-ка, Ли Цзо-чэ, ты слева встань как равный,

Ты — справа, Луань Бу, будь мне опорой славной!

Втроем мы как один заглянем в гости к смерти,

Судьбы не миновать, поверьте!

«Укрыться бы с мамой вдвоем в Хаоцзине-столице»

Ария Чэн Сюэ-э из оперы «Феникс возвращается в гнездо».

Девица объясняет, почему не хочет встречаться с князем Чжу, мужем старшей сестры.

Укрыться бы с мамой вдвоем в Хаоцзине-столице,

Скитаться одной-одинешеньке разве годится?

Неопытной деве, мне с зятем неловко встречаться,

Князь Чжу непристоен и груб — как с ним знаться?

Пытался меня заманить, и с какою сноровкой!

Да матушка, к счастью, спасла хитроумной уловкой.

Но если сегодня с ним здесь невзначай повстречаюсь,

Добычу не выпустит он ни за что, я ручаюсь.

«Дорога ждет, прощаюсь с вами я»

Ария Цинь Цюна из оперы «Постоялый двор Три Семьи». Невинно осужденный прощается с друзьями перед ссылкой.

Дорога ждет, прощаюсь с вами я,

Послушайте внимательно, друзья!

Ужели я разбойник иль захватчик — тать,

Иль я злодей, пришедший в город воровать?

Конечно, нет. Ян Линь ко мне вражду питает,

И вот меня в Дэнчжоу в ссылку отправляют.

Мне не хватает сил расстаться с добрым дедом,

И с теми, кто, как я, был общей службе предан.

И с кем делился счастьем и бедой,

И с матерью, совсем уже седой —

Едины мы с тобой и кровью и душой,

Вот уезжает сын, увозит твой покой.

Я матери родной бью три земных поклона

И слышу плач в ответ и жалобные стоны.

Но солнце уж зашло на западе за горы,

Веди меня, конвой, ведь ночь настанет скоро.

---

«Уезд Хундун покинула Су Сань»

Ария Су Сань из оперы «Женщину отправляют под конвоем».

Безвинно приговоренная к смерти по дороге на казнь обращается к прохожим.

Уезд Хундун покинула Су Сань,

В последний путь иду. Сполна я дань

Молчанью отдала, а душу рвет беда.

Послушайте мое посланье, господа:

Коль выпадет заехать вам в Нанкин, в столицу,

И встреча с суженым моим там вдруг случится,

Скажите, что Су Сань уж нет… что в жизни новой

Собакой преданной я стать ему готова.

«Командуют: „Руки связать! Выводите наружу!“»

Ария Шань Сюн-синя из оперы «Поймать пять драконов». Находящийся в заточении герой-полководец слышит приказ о своей казни.

Командуют: «Руки связать! Выводите наружу!»

Героя безудержный хохот молчанье нарушил…

Один, на коне, мчался я, сокрушая заслоны,

Средь танов посеял я смерть, пожиная лишь стоны.

Кровь танских юнцов, словно море, краснела повсюду,

Безжизненных тел воздымались высокие груды.

Мальчишки-солдаты отвагой моею убиты,

Повторно плененный, считал: по заслугам, мы квиты.

На танскую сторону встать отклонил предложенье,

Здесь выбора нет: я казни отдал предпочтенье.

При жизни врагам отомстить я уже не успею,

Но в тело иное вселюсь и вернуться сумею.

«Умеет вразнос торговать, уголек собирает»

Ария Ли Юй-хэ из оперы «История Красного фонаря». Отец хвалит свою дочь за умение вести дом.

Умеет вразнос торговать, уголек собирает,

Дрова заготовит и ведра наполнит до края.

И дома и в поле, везде-то она мастерица,

Уменье любое всегда бедняку пригодится.

По саженцам видно, каких ты плодов ожидаешь,

Какие посеешь — такие цветы и срываешь.

Как опера стала самым массовым искусством. «Образцовые оперы»

Это орудие пролетарского искусства родилось в «культурную революцию» (1966–1976). По приказу ультралевых революционеров во главе с Цзян Цин — женой Мао Цзэдуна — были поставлены новые, революционные оперы. Старые не годились: «реакционные» и воспевают не то, что нужно.

Написанные по заказу Цзян Цин и ее же рукой неоднократно исправленные творения назывались «образцовыми революционными пьесами», geming yangbanxi. Только их и разрешали исполнять на сцене, экранизировать. Устраивались коллективные просмотры, то и дело они звучали по радио. Опера тогда стала самым массовым из искусств — по той причине, что ничего больше в 800-миллионной стране слушать и смотреть не дозволялось. Ничего иностранного! Даже безобидные пианино, рояли и скрипки тогда считались буржуазными, вредоносными и были запрещены по всей стране, их разбивали вдребезги, сжигали…

В образцовую восьмерку революционных произведений сначала входили пять опер: «Красный фонарь», «Шацзябан», «Взятие хитростью горы Грозного тигра», «Морской порт» и «Нападение на полк Белого тигра», а также два балета — «Седая девушка» и «Красный женский батальон», к которым присоединилась «образцовая симфония» «Шацзябан». О чем же они повествуют?

«Шацзябан» живописует борьбу бойцов красной армии с японскими войсками, которые напали на городок Шацзябан в провинции Цзянсу в конце 40-х. Горстка героев находилась там на лечении после полученных на фронте ранений, храбрецы оказали сопротивление захватчикам и победили.

В «Красном фонаре» рассказывается о подпольщиках на железной дороге во время японской оккупации. Юная Те-мэй, Железная слива, клянется мстить за смерть своих родителей, не щадя жизни. Ее пронзительные арии трогали души молодых людей, особенно девушек.

Когда о любви петь не разрешается, чувства переключаются на ненависть.

Опера «Взятие хитростью горы Грозного тигра» («Взятие горы Вэйхушань») построена на реальной истории. В 1946 году боец народной армии проник в ряды бандитов, которые гнездились в горах на северо-востоке Китая, и никто не мог их оттуда выбить, потому что они пользовались поддержкой гоминьдановцев. Но мужественный и хитрый герой, свой во вражеском логове, помог их уничтожить.

«Нападение на полк Белого тигра» воспевает подвиги китайских военных «добровольцев», участвовавших в Корейской войне 1950– 1953 годов на стороне Северной Кореи против американцев.

Сюжет «Морского порта» опирался на более современную интригу. Контрреволюционеры в порту подсыпают стекло в зерно, которое народный Китай отправляет в борющуюся с империалистами Африку. Происки успешно разоблачены, враги схвачены.

Образцовые оперы плавно перетекали в балеты, и наоборот.

Позже появились и другие «образцовые произведения», похожие на предшественников. Вот, например, ария из оперы «Гора Азалий», в которой героиня по имени Кэ Сян инструктирует бойцов партизанского отряда в ожидании наступления противника:

Простор для действий на горе Азалий,

В лесах легко врага мы победим.

На Цзинганшань для новых указаний

Летим скорей, чем ветер гонит дым!

С отрядом Лэя сила возрастет,

Единство нам победу принесет.

Вначале оперу поставили в Шанхайском молодежном театре, она была замечена «наверху» и превратилась в образцовую, на ее основе сняли фильм.

Сюжет идеологически безупречен. Судите сами: действие разворачивается в 1928 году в горном районе Цзинганшань на юго-западе провинции Цзянси, там, где она граничит с провинцией Хунань, родиной Мао Цзэдуна. Он выбрал труднодоступный район, чтобы создать «сельскую революционную базу» и поднять «восстание в пору сбора урожая». Цзинганшань стал опорой для китайской красной армии, там оттачивались революционные идеи, такие, как «деревня окружает город, оружие рождает власть». Революционный район просуществовал два года (1928–1930), но вошел в историю.

В центре действия крестьяне из деревни на горе Азалий, которые организуют отряд сельской самообороны. Они честные и хорошие, но им не хватает революционной сознательности. Партийцы Цзинганшаня отправляют к ним для политработы девушку по имени Кэ Сян. По пути ее перехватывают враги, но крестьяне отбивают, она вливается в отряд, перевоспитывает отважного, но политически неподкованного командира Лэй Гана, отряд проникается правильными революционными идеями и в конце концов встает в ряды красной армии. В 2009 году телевидение сняло многосерийный фильм с таким же названием — «Гора Азалий».

Руководители китайской культуры, верные идеологическим принципам пролетарского искусства, считают, что темы подобных опер не устарели, по их мнению, изменилось лишь время, но идеалы остаются прежними. Правда, сейчас эти оперы называются не «образцовыми», а «современными». Их в числе других идеологически выдержанных произведений продолжают ставить на сцене. В репертуаре театров пекинской оперы подобные постановки появляются, как правило, в двадцатых числах июня, в канун годовщины китайской коммунистической партии (основана в июле 1921 года).

Вечные сюжеты. Что ставят в пекинской опере сейчас

В Китае заботятся о пекинской опере. Проводятся фестивали, конкурсы лучших исполнителей, театры получают государственное субсидирование. Постановки можно ежедневно видеть по специально для них отведенному 11-му каналу Центрального телевидения, который так и называется — «Опера».

Сюжеты новых произведений чаще всего берутся из необъятного исторического прошлого. Вот, например, опера «Юань Чун-хуань», которую мы с женой и нашими китайскими друзьями смотрели и слушали в Театре пекинской оперы на проспекте Великого спокойствия в столице. Одним из ее авторов, оказывается, был знакомый наших друзей — высокопоставленный чиновник пекинского правительства. По этой причине, по другой ли, но пели лучшие исполнители, а музыкальное сопровождение, декорации, световое оформление были просто изумительными.

Опера рассказывает о человеке, который верно служил родине и трону, но был оклеветан и казнен. Юань Чун-хуань / Yuan Chonghuan (1584–1630) — воин и герой. Уроженец провинции Гуандун, он успешно сдал императорские экзамены и получил ученую степень цзиньши, писал научные труды. Но вскоре пришлось кисть ученого поменять на меч. В Китае это случалось часто, все чиновники обязаны были в нужный час, когда страна (император) звала, встать под ружье (копье).

На родину тогда вал за валом накатывали враги с севера — маньчжурские войска под водительством Нурхаци. Главным героем этой войны стал Юань Чун-хуань; знаток артиллерии, которую переняли у Запада, он возглавил войска, оказавшиеся в критическом положении: к тому времени маньчжуры захватили Ляодунский полуостров и оттеснили императорскую армию к Великой стене у Бохайского залива Желтого моря. Юань Чун-хуань дал им бой у города Нинъюань (ныне — Синчэн в провинции Ляонин) в 1626 году, с 9 тысячами солдат и отлитыми португальцами пушками он отстоял его от 130-тысячной армии маньчжуров. Их вождь Нурхаци был при этом ранен снарядом. Юань письменно осведомился о его здоровье (так было принято воинским этикетом) и получил от маньчжура грубый ответ.

Впрочем, время было грубое. Войска Юань Чун-хуаня сражались с кличем: «Тряхнем вашу мать! Боднем крепче!»

В 1629 году маньжурские войска подступили к Минской столице. Юань Чун-хуань поспешил на помощь из Нинъюаня, успел раньше врагов и разбил 100-тысячное восьмизнаменное войско во главе с сыном Нурхаци, Хунтайцзи. Но герой не успел насладиться победой. Придворные 18-летнего императора Чун-чжэня, в первую очередь — продажные евнухи, обвинили полководца в измене (маньчжуры старались его скомпрометировать и, как видите, преуспели), Юань Чун-хуаня казнили. Смерть его была мучительной. Казнь называлась лин-чи / lingchi, буквально — «медленное восхождение», и заключалась в том, что от тела отрезали один за другим маленькие кусочки. Юань Чун-хуань умирал долго, полдня были слышны его крики… А миллионная минская армия была разбита 100-тысячной маньчжурской… Век с лишним спустя император Цянь-лун велел поднять минские архивы, установил факты и оправдал героя. Реабилитировал посмертно.

На сцене, конечно, нет ужасающих подробностей. Все возвышенно. Но главное сказано: о правде и неправде, о чести и бесчестии. О служении долгу и предательстве. Вещи символические. А пекинская опера и есть символ. Зрители в зале сопереживают героям, как своим близким. И выходят из зала с красными от слез глазами.

Еще один пример — постановка оперы «Чжао-цзюнь Великой пустыни», «Damo Zhaojun», на сцене Театра Мэй Лань-фана. Построенный в 2007 году театр находится на западе второго дорожного кольца Пекина и представляет собой воздушного вида стеклянную полусферу красноватого, скорее даже багрового цвета. Видно, что денег государство вложило немало.

Сюжет основан на фактах жизни одной из четырех легендарных красавиц Китая — Ван Чжао-цзюнь, наложницы императора династии Западная Хань. История трагическая и в тоже время героическая: в 33 г. до новой эры девушку против ее воли преподнесли в дар вождю кочевых племен сюнну (хунну), для поддержания, как теперь говорится, мира и сотрудничества.

Свою дипломатическую миссию она исполнила блестяще: поддерживала согласие между миролюбивыми китайцами и воинственными сюнну, а после того, как умер муж, чань-юй (шань-юй), вождь, благородно отдала символ власти — «золотой меч» — не родному сыну, не отличавшемуся, увы, высокими моральными качествами, а сыну старшей жены. Благодаря мудрости Ван Чжао-цзюнь мир между китайцами и сюнну длился еще 60 лет. Эта политическая заслуга неоднократно и прямолинейно подчеркивалась и «закадровым» торжественно-распевным речитативом в конце спектакля, и письменно — в театральной программке. Постановка была осуществлена совместно с Театром пекинской оперы Внутренней Монголии (части той самой Великой пустыни), поэтому в опере звучат этнические мотивы. В главной роли, которую можно назвать образцом амплуа цин-и, верной супруги и добродетельной матери, блистала Цзян И-шань / Jiang Yishan, прима театра Мэй Лань-фана, ученица его сына Мэй Бао-цзю / Mei Baojiu.

Из технических новшеств отмечу с превеликой благодарностью два экрана по бокам сцены с титрами — либретто, что помогало до тонкостей понимать происходящее. Со значительно меньшей благодарностью — мини-микрофоны исполнителей, которые, конечно, помогали звуку преодолеть пространство, но порою из-за неотлаженности техники он оглушал зрителей, сидящих рядом с огромными колонками, в том числе и меня с женой и нашими китайскими друзьями, фанами пекинской оперы. Спектакль был красочным, во многом простодушным, но суть цзин-цзюй передавал, благодаря актерам старой школы, их мастерству и преданности зрителю, весьма и весьма старенькому в массе своей.

Молодые жалуются, что не понимают традиционной пекинской оперы — все-таки язык ее усложнен, если сравнивать с другими, местными операми, например, хэнаньской, которая часто использует современную речь. Что ж, всякое настоящее дело требует усилий не только от дающего, но и от воспринимающего. Пекинская опера того стоит.

Караоке против китайской оперы

Караоке стало в Китае самым ходовым музыкальным развлечением с участием непосредственно потребителей. Телевизор, микрофон и собственное желание петь, что еще нужно для счастья? Выросли огромные караоке-центры (KTV), в которых сотни комнат, они сдаются веселым или тихим, какие придут, компаниям за двадцать-тридцать-сорок и более долларов в час. Предлагается набор спиртных напитков, за отдельную плату, конечно, преимущественно дорогущих заграничных в пузатых бутылках с красивыми этикетками, тут же наготове сопровождающие и развлекающие девушки, если своих не хватает. Музыкальное меню включает китайские и знаменитые зарубежные мелодии, в том числе и русские. Популярность караоке огромна. Если вы в Китае пробыли какое-то время, но не отпели вечер в караоке, значит, у вас мало друзей. Если же были в караоке, что-то спели и дружите по-прежнему, значит, друзья у вас настоящие.

В Китае поют не по нотам,
или Как оцифровать песню

Глава написана со слов Екатерины Иляхиной, дирижера-профессионала, выпускницы Нижегородской консерватории (по классу профессора Э. Б. Фертельмейстера), руководителя пекинского хора «Шоу ди шоу», лауреата китайских и международных конкурсов. Послушать-посмотреть его вы можете, к примеру, набрав в поисковике: китайский хор поет «Туман над Янцзы».

«Поет как по нотам», — говорим мы. В Китае можно сказать: «Поет как по цифрам».

Китайцы в прямом смысле поют не по нотам, а по цифрам. Например, до мажор: до — цифра 1, ре — 2, ми — 3 и так далее, а минор начинается с цифры 6.

Вот как выглядит начало «Подмосковных вечеров» в китайской цифровой записи: «6 1 3 1 2 1 7 3 2 6».

Привычная европейцам запись на пятилинейном нотном стане понятна в Китае только студентам музыкальных училищ (колледжей) и консерваторий.

В школе учитель на уроке музыки использует цифры. Например, объясняет правила записи так: «Если мелодия идет на октаву вверх, то над цифрой ставят точку, если вниз — точку ставят под цифрой. Паузы отмечаются нулем (0). Длинная нота обозначается линией рядом с цифрой (например, 3 — —)».

Подобная запись подходит только для очень простых песен. Если же мелодия сложная, со скачками, переходами в другие тональности, то по цифрам ориентироваться затруднительно.

Стаккато (отрывисто) при пении в китайской музыке не обозначается вообще, ведь точка над цифрой в Китае означает подъем на октаву вверх. Темпы и штрихи обозначаются китайскими иероглифами в начале песни. Итальянские музыкальные термины изучают только в высших учебных заведениях.

Аккорды в хоровом пении тоже пишутся цифрами. Мелодии для народных инструментов — опять-таки цифрами. Нотами записываются мелодии для фортепиано, скрипки и других европейских инструментов. Перейти с пения по цифрам на пение по нотам очень трудно: надо заново учить нотную запись, уметь ориентироваться в разных тональностях. Особую сложность представляет при этом пение полутонов, потому что китайская музыка строится на чередовании целых тонов (китайская пентатоника), и почти не используются интонации с полутонами.

Постановка голоса при пении китайской музыки также отличается от признанной классической. Дыхание берется верхней частью грудной клетки, а не диафрагмальное (в области живота). Народные песни и арии пекинской оперы поются форсированным «прямым» звуком с сильной вибрацией.

В Китае свои критерии красивого пения. Пение верхних нот диапазона должно быть всегда громким, тогда это звучит для слушателей убедительно.

Почему русским, да и всем европейцам, очень трудно петь по цифрам? В мажоре можно, хотя нужно привыкнуть к записи. А в миноре — нет. В европейской и русской музыке минор — полноценная тональность. В ней тоника (то есть самая устойчивая главная ступень) — это 1-я ступень. Если петь в до-миноре, то до — это 1, ми — 3, соль — 5. А у китайцев минорная 1-я ступень — это 6 (а не 1).

В голове все сразу сдвигается на другие, непривычные цифры, и наступает путаница… А если представить, что половина русской музыки (и песен тоже) написана в миноре, то петь по цифрам — сплошное мучение.

Китайские любители пения обижаются, когда про них говорят, что они не умеют петь по нотам. Свои цифры они искренне считают нотами. Ведь они же не поют «один-три-пять», они поют «до-ми-соль». А европейцу трудно назвать реально звучащую ноту «фа» — нотой «до». Ведь уже тысяча лет прошла с того времени, когда итальянец Гвидо из Ареццо зафиксировал за каждой нотой свою высоту и место на нотных линейках. Существует очень много мажорных и минорных тональностей, а не одна — до мажор, как принято в Китае.

— Балдею просто, когда китайцы поют русские песни. Так здорово! — сказал Сеня. Вместе с Мудрецом Суном они сидели на репетиции хора «Шоу ди шоу», который готовился записать кавер песни «Туман над Янцзы» Бориса Гребенщикова, в подарок к юбилею группы «Аквариум». — Нет, без дураков, послушай. Реально башню сносит. Молодые все, девки красивые, голоса хорошие. И что-то такое, трудно сказать… за душу берет. Когда наши поют, почему-то так не забирает.

— Может, пойдем уже? И так два часа сидим, я есть хочу, — сказал Мудрец Сун. — Ужинать пора, десятый час.

— Давай еще немного. Послушай, как поют-то…

— Уж не прослезился ли ты? — спросил Старина Сун.

— Да ладно тебе, — сказал Сеня, отворачиваясь. — Просто давно дома не был…

Драматический театр

Есть ли он в Китае, спросите вы. Конечно, есть. Репертуар подчинен общим политическим установкам. То есть аполитичен или традиционен. Любовь, семейные драмы, производственные пьесы, военные и революционные сюжеты. Мне нравятся молодежные студии, которые работают при некоторых театрах. Небольшие труппы в крохотных зальчиках ставят спектакли, рассчитанные на сверстников. Смешные, остроумные, талантливые.

С чего начинается китайский театр

Вы должны забыть фразу: «Театр начинается с вешалки».

В Китае театр начинается с фойе, которое тут же переходит в зрительный зал. Гардероб не предусмотрен. Предусмотрены буфеты, довольно скромные, без всяких там бутербродов с ветчиной или икрой, предусмотрены туалеты. Но — почти всегда! — есть комнаты для важных гостей, где можно важно попить чаю и важно покурить.

Однако от верхней одежды не избавитесь, ее надо тащить на себе или с собой. Почему? Да потому что климат мягкий. Шубы не нужны. Куртки — да, нужны. Но в куртке можно и в зрительном зале посидеть. Или свернуть ее и положить на колени.

Вообще театральные нравы здесь довольно простые. Вы не увидите в китайских театрах вечерних платьев, сверкающих украшений, фраков и бабочек. Все в повседневной одежде. Майки, куртки, джинсы, кроссовки — обычное дело.

Между тем билеты довольно дорогие. Исключение составляют лишь детские или благотворительные спектакли. Часто билеты выкупаются спонсорами и распространяются для своих, для сотрудников, клиентов, партнеров. В таких случаях на билетах может стоять умопомрачительная для Китая цена — по 100 или 200 долларов. В юанях, понятное дело.

Человек с улицы, любитель искусства, может купить билет перед самым спектаклем у театральных жучков за гораздо меньшую сумму.

— Вот чего я не пойму, так это цену на билеты! — сказал Сеня. Они с Отшельником Суном сидели в зале, построенном в честь столетия Пекинского университета. Этот дворец стоит в самом центре студенческого городка. Сеня с Мудрецом Суном ждали начала музыкальной сказки Игоря Стравинского «История солдата», с оркестром и рассказчиком. — Посмотри, зал пустой. А билеты дорогие. Ну, я понимаю, в каком-то престижном концертном зале. Но здесь, для студентов, не самых богатых людей, — и билеты в партер по 40 долларов, если в них переводить! Даже на галерку чуть не по 10! Почему не сделать по 3? Не понимаю! Если хотят к искусству приобщать?!

— Эх!.. — вздохнул Мудрец Сун. Он хотел что-то добавить, но рассказчик на сцене начал повествование о солдате, который продал чёрту свою душу-скрипочку, разбогател, а счастья не нашел. Рассказ шел на китайском. Для удобства слушателей имена всех героев, названия деревень и городков в сказке были переделаны на китайские, в харчевне пили не пиво, а китайский «Маотай». Поставил эту сказку приятель Сени и Мудреца Суна англичанин Ник Смит, дирижер и художественный руководитель Пекинского фестивального хора, совсем недавно получивший от английской королевы титул Офицера ордена Британской империи за большой вклад в культурные связи с Китаем. Не слушать музыку и отвлекаться было бы верхом неприличия, и наши друзья прекратили разговор о билетах. Хотя Сеня все равно об этом время от времени вспоминал, глядя на пустые кресла вокруг.

Какое кино смотрят

Китайское кино соперничает с американским. Режиссеры нескольких поколений, начиная с 80-х годов, сняли немало интересных лент. Сейчас по масштабам и искусству постановок китайские киностудии дадут фору соперникам из других стран. В столице и других городах работают многозальные кинотеатры, оборудованные новейшими системами воспроизведения изображения и звука. Зрители охотно ходят на приключенческие, лирические ленты, фэнтези. Популярен рыцарский жанр — история и фольклор Китая в этом плане неисчерпаемы.

Ежегодно зрители и критики выбирают лучший фильм на китайском языке. Нередко побеждают гонконгские, впитавшие в себя лучшее из западного и восточного кинематографа.

Но все-таки — молодежь засматривается зарубежными фильмами. Американскими прежде всего. Несмотря на то, что в Китае долгое время ежегодно допускалось на экраны не более 20 иностранных лент, они неизменно опережали всех по сборам. Так, «Аватар» собрал рекордные деньги, легко переплюнув китайского «Конфуция», вышедшего на экраны одновременно с ним. Причем показ «Аватара» старались лимитировать, допустив в ограниченное количество залов.

Однако в последнее время в КНР стали делать блокбастеры даже прибыльнее зарубежных, а доход кинорынка вырос с 1,51 млрд. долларов в 2011 году до 6,78 млрд. в 2015 году. В 2018 — 8,84 миллиарда. Половину дохода дали отечественные фильмы. Иностранцы не хотят упускать колоссальный китайский рынок, есть за что побороться. Тем более что с приходом к власти Си Цзиньпина, любителя кино в целом и фильма «Спасти рядового Райана» в частности, вдобавок к 20 картинам было дозволено импортировать еще полтора десятка в форматах 3D и IMAX, а иностранным дистрибьюторам разрешили получать не 13 процентов, а четверть прибыли от проката.

Если же говорить о телесериалах, то за сердца китайцев успешно борются южнокорейские мелодрамы. Уж очень в них актрисы красивые.

Чему учат гонконгские фильмы

Люблю гонконгские фильмы. Они полны энергии. Даже самый заурядный фильмец ею кипит. Вялотекущее действие с рефлексирующими на пустом месте персонажами — не для Гонконга.

Учат эти фильмы многому, а именно:

— не унывать, даже когда тебе всаживают несколько пуль в чувствительные части тела. Даже со свинцовым грузом в груди можно вести машину, ползти, карабкаться, обниматься, объясняться в любви, и, конечно, добивать своей последней пулей заклятого врага;

— учат тому, что схватки в стиле ушу — это вовсе не драка, а некий танец, сложнопостановочный, головокружительный и ритмичный, часто со многими действующими лицами;

— учат уважать ученых очкариков; если герой в очках, то при драке, а они случаются на каждом шагу в гонконгских фильмах, эти самые стеклышки даже при прямом ударе в лоб никогда не слетают и никогда не разбиваются;

— учат Квентино Тарантино («Бешеные псы», «Убить Билла» и проч.) и некогда братьев, а ныне — родных сестер — Лану и Лилли Вачовски («Матрица», «Облачный атлас» и проч.) снимать кино с боевыми искусствами и стремительным действием;

— учат понимать, что наш мир довольно странный и всё в нем возможно. Реальность переплетается с чудесами, как это происходит в моем любимом комедийном боевике «Гунфу» / Gongfu (2004), вместившем в себя Шанхай 30-х годов с его перенаселенными коммунальными домами, сварливых жен с сигареткой в накрашенных губах и подкаблучных мужей (это видимость!), страшных чудищ, наемных убийц с навыками игры на певучем смертоносном цине, колоритных бандитов из группировки «Топоры» и еще более колоритных мастеров ушу (как раз те самые сварливые жены с сигареткой в накрашенных губах, не вылетающей изо рта даже во время схваток с главным злодеем, умеющем раздуваться гигантской, все сокрушающей жабой, а также их подкаблучники-мужья, плюс портные, плюс пекари, плюс детишки), сногсшибательные бои, эффекты и трюки, а также могучий светоносный буддизм вперемешку с даосизмом, и, конечно, трогательную любовь, пронесенную с детства. «Гунфу» снят разносторонне талантливым человеком, актером и режиссером Чжан Син-чи / Zhang Xingchi, (он же Stephen Chou), который написал сценарий, срежиссировал и исполнил главную роль. Фильм многое скажет о национальном характере, и, помимо прочего, опровергнет мнение, что в Китае отсутствует юмор;

— учат бороться с привидениями и живыми мертвецами. Вы думаете, с ними в Гонконге справляются с помощью всяких там принятых на Западе традиционных средств? Серебро, чеснок, осиновый кол? Ничего подобного. Самое лучшее средство — трусы. Чтобы зомби или злой дух вас не заметил, надо надеть трусы на голову. Натянул хотя бы на макушку — и злой дух обойдет, облетит, оползет стороной. Средство вернейшее. А какой выигрышный материал, если героиня молода и красива! Других, собственно, в гонконгских фильмах и не бывает;

— учат тому, что, в общем, все хорошо кончается. Даже если все герои перестреляны. А главный герой минут пятнадцать умирает, весь в крови, и все вокруг в его крови тоже, плачут, держат его голову на коленях, а он просит прощения у возлюбленной (у жены с ребенком, у матери, у старшего брата), возможен и последний поцелуй; иногда он успевает позвонить брату на мобильный или принять дрожащим пальцем входящий. Все равно остается ощущение полноты жизни;

— учат правилам загрузки судов. Многие фильмы переносят действие в гонконгский порт. Он, как известно, один из самых больших в мире. Вода, контейнеровозы, сухогрузы, джонки, закаты над заливом, небоскребы на берегу, нередко вертолеты, скоростные катера. Полицейские гонятся за бандитами, бандиты за полицейскими. Движется всё: автомобили, краны, контейнеры, автопогрузчики, катера, а также грузы: зерно, наркотики, оружие, текстиль, автомобили. В гонконгском порту есть где развернуться погоням и перестрелкам. Есть где попрыгать и переломать последние целые кости Джеки Чану. А также есть место для поцелуев в финале;

— учат тому, что к жизни надо относиться легче. Не стоит все время надувать щеки;

— учат тому, что даже маленький клочок суши является огромным миром.

Как отличить гонконгский фильм от негонконгского

Если на 15-й секунде фильма в нем не появился Джеки Чан (он же Чэн Лун / Cheng Long), а на 25-й секунде — Чжоу Жунь-фа / Zhou Runfa (он же Chow Yun-fat), высокий такой, представительный, снялся в десятках гонконгских фильмов, прославился в блокбастере «Крадущийся тигр, затаившийся дракон», затем засветился в континентальном фильме «Конфуций», а на 35-й секунде — Джет Ли (он же Ли Лянь-цзе / Li Lianjie), снявшийся в юности в знаменитом боевике «Шаолиньский монастырь», завоевавший мировую известность после ролей в голливудских блокбастерах, таких, как «Один», а на 46-й — Энди Лю (он же Лю Дэ-хуа / Liu Dehua), менее популярный за рубежом, но о-о-очень известный в Китае певец и актер, он же тайный отец и муж, который умудрился прятать от публики жену, малайзийскую модель китайского происхождения, и их сына, пока тому не исполнилось чуть ли не 25 лет, — уметь надо скрытничать! — то это скорее всего не гонконгский фильм.

Как я был судьей в китайской Украине

Почти каждому иностранцу или иностранке, если они достаточно долго живут в Китае, доводилось сниматься в кино.

Китайским киношникам постоянно нужны иноземные лица для разных ролей: священников и учителей, бандитов и моряков, дипломатов и женщин ночного образа жизни, бизнесменов, военных, шпионов, сказочных чудовищ… в общем, список можно продолжать.

В своей кинокарьере я отметил бы несколько несомненных удач. Первой была роль английского педагога из учебного фильма для детей, осваивающих английский язык. Предвижу вопрос и сразу скажу: меня дублировали, так как мой английский, конечно, можно считать образцовым для китайских глухих горных селений… но лучше и для них не считать.

Итак, я играл страдающего бытовой амнезией англоязычного педагога. Он все время все забывал и все время всех спрашивал: «Где моя ручка?», «Где мой портфель?» и так далее. Помощь несчастному оказывала даже не жена, которую играла натуральная американка, толстая и жизнерадостная, а самый что ни на есть железный робот. Он был склеен из блестящего картона, над шлемом болталась антенна.

Этот робот ходил за мной, повторял мои вопросы и отвечал на них. На английском. Благодаря многочисленным повторениям одних и тех же слов китайские дети могли легко продвигаться в изучении английского. Тогда же я попробовал силы в качестве неприглашенного (незваного) режиссера. Мне пришлось учить робота двигаться по-роботиному. У актера как-то плохо получалось, наверное, в детстве он смотрел мало фильмов про роботов. Так же, как мало их смотрела режиссерша. Это была веселая тетка без комплексов, которая раньше занималась торговлей, а тут вот пришлось снимать фильм. Свои люди дали бюджет, чего же не снимать.

Но никто на площадке не знал ничего про образ жизни роботов.

Мой железный помощник не умел ходить. Не умел механически махать руками, двигать головой-шлемом. Мне пришлось по Станиславскому вжиться в образ и, вдохновившись сверхзадачей, показывать, как себя ведет настоящий робот. А также на ходу придумывать за режиссера мизансцены, пользуясь опытом студенческого театра Института стран Азии и Африки. Роль Василия Теркина в конкурсном спектакле на фестивале творчества Московского университета здорово помогла мне сдавать сессии курсе этак на четвертом — преподаватели тоже ценили актерский успех во имя альма-матер, а лихие ночные репетиции в ДК МГУ на Моховой, где нынче снова церковь Святой Татьяны, запомнились на всю жизнь.

Второй ролью в большом китайском кино стал эколог в учебном фильме, повествующем о том, что нельзя, дети, мусорить на улицах. Он был выстроен как диалог двух борцов за чистоту окружающей среды, мужчины и женщины. Женскую роль по блату, которым я начал нагло пользоваться в не ведающем сантиментов мире профессионального кино, исполняла моя жена Катя. Диалог велся на английском языке. Катя по-английски не говорит и вообще английский на дух не переносит — «слава» советской школе! — но никого в киногруппе это ни капельки не смущало. Она заучивала текст наизусть и произносила его. Характерно, что это были довольно длинные куски. Они быстро заучивались и еще быстрее вылетали из головы. Но этого коротенького времени было достаточно. Все равно нас озвучивали настоящие англичане или американцы. Их мы не видели. Почему они сами не играли? Это вопрос, который остается загадкой. Еще одной загадкой Китая… Зато в процессе съемок я проникся дополнительной заботой об окружающей среде и бумажки на улице теперь не бросаю.

Новым заметным этапом, яркой вехой кинематографической биографии была роль в документальном фильме о правилах этикета. Как это случается в Китае, деловое предложение поступило день в день. Позвонили и сказали: «Найдется свободная пара часиков? Тогда приезжай в ресторан на съемки!» Выходной день, время есть — кто же откажется от съемки в китайском ресторане? Да и талант нельзя закапывать. Роль оказалась крайне важной для воспитания широких масс китайских официантов и метрдотелей: мне следовало продемонстрировать, как правильно располагать ложку, вилку и нож у тарелки. Напрягшись, я справился с задачей. Съемки заняли час, я вкусно поел вместе со съемочной группой и поехал домой. Только добравшись до дома на такси, на оплату которого ушла треть гонорара, я вспомнил о моменте, навсегда смутившем мой покой. Вот и сейчас, пока пишу, думаю: «Как следовало класть ложку? Вверх лицом или вниз? И как я на самом деле ее положил, эту самую ложку? Правильно или нет? А вилку?»

С тех пор в ресторанах я с опаской присматриваюсь к столовым приборам и дислокации вилок и ложек, не считая ножа, успокаивая себя мыслью, что если и ошибся слегка, то основы все-таки заложил правильные. В целом…

Но самой выдающейся стала роль судьи в телесериале «Китайский коммерсант». Действие происходит на Украине в начале нулевых. Там ведутся бизнес-войны между честным и трудолюбивым китайским бизнесменом и местным негодяем, который хочет оттяпать пятизвездную гостиницу, нажитую китайскими коммерсантами непосильным трудом. Я играл строгого судью, который вершит правый суд. Этот умный и верный долгу человек явно списан со знаменитого китайского судьи Сунской эпохи по имени Бао, который в китайской опере фигурирует с лицом-маской черного цвета. Черный — цвет справедливого человека. Меня тоже загримировали, но, к сожалению, не так выразительно: припудрили нос и щеки — всё. Вперед.

Ключевой эпизод фильма — полный напряжения судебный процесс, на котором развязывались узлы, раскрывались тайны, решалась судьба бизнеса и который завершал всю историю, снимался жарким и душным летним днем в Пекине, в настоящем районном суде, в районе Сюань-у, на юго-западе. Роль мне прислали заранее. Текст, переведенный с китайского на русский, был мало приспособлен для произнесения. Например, «истец» упорно именовался «обвинителем», а «ответчик» — «обвиняемым».

Ни о каких репетициях или подготовке не было и речи. «Значит, доверяют, — подумал я. — Вот что значит репутация!» Меня облачили в тяжелую бордовую мантию и бордовый судейский колпак. Такие же одеяния получили два заседателя справа и слева от меня. Или они тоже были судьями? Нет, скорее помощниками, потому что слов у них не было. Поэтому один из них, англичанин Лесли из консалтинговой компании, пожилой благообразный джентльмен, в процессе долгих съемок время от времени задремывал, а другой, мощный австралиец, преподаватель английского, попроще и пошустрее, пытался играть лицом — до тех пор, пока ему не велели это дело прекратить.

Итак, суд в полной готовности. Нужны два стража порядка в зале. Один из судебных приставов более-менее походил на славянина. Второй же смахивал не на украинского милиционера, а на итальянского карабинера: кудрявый, черноволосый, смуглый, точь-в-точь герой-любовник из оперетки.

Наверное, таким виделся киношникам настоящий украинский силовик. Хотя в зале среди статистов можно было выбрать кого-то с вполне славянской внешностью. В перерыве я подошел к оперному полицаю и спросил, кто он. Оказывается, кубинец! Он не говорил ни по-китайски, ни по-русски, ни по-английски. Но он был иностранцем. Этого достаточно. Главное, на китайца не похож. Да, кстати, оба стража щеголяли в белых кроссовках. Но камера к ним не нисходила, поэтому все было в порядке. В зале заседаний потела массовка. Китайцы изображали самих себя, а чужеземцы — украинцев. Опять-таки по неизвестной причине большинство иностранцев явно относилось к индо-пакистанской группе народов.

Режиссером работала мальчикового вида девушка в майке и поношенных трениках. Она сидела за монитором и изредка давала распоряжения помощникам. Один из них командовал актерами и кричал по-китайски: «Чжунь-бэй! Кай-ши!» («Готовсь! Начали!») или же по-английски: «Ready! Action!» Причем «Ready!» он произносил как «Ралли!», наводя меня на мысль об автомобильных гонках.

Все снималось долго и мучительно. В июле в Пекине настоящая парилка, кондиционеры из экономии не включали, несмотря на протесты народа. Этого народа было много, а камер мало. Каждую сцену снимали с разных точек. Перестановки камер и света занимали массу времени. С моей, судейской точки зрения, все можно было снять гораздо быстрее.

К тому же, каюсь, и я внес свой вклад в замедление творческого процесса. Время от времени мне, строгому судье, надо было стучать молотком, вроде как прерывать кого-то, призывать к порядку или вниманию. Началась трудная сцена с довольно известной молодой китайской актрисой Цинь Хай-лу / Qin Hailu. Она вела длинный монолог, ближе к концу которого должна была плакать и рыдать. В монолог вклинивались то ее босс, то ее любовник. Они укоряли и обвиняли друг друга. Завязывалась словесная перепалка. Судья должен был стучать молотком, успокаивать.

В первый раз я все сделал правильно. Там надо было бить молотком после определенных слов. Вроде: «Как ты мог так поступить!..» Услышав их, я застучал: «Бац! Бац! Бац!» Актриса дернулась, но закончила. Однако все зря: то ли свет не так поставили, то ли звук не записался. Прахом пошли эмоции актрисы, которая так искренне и горячо рыдала. Я как судья смотрел на нее с сочувствием и верил слезам и каждому слову. Но — техника подвела, что сделаешь. Повторяем заново. Сжимаю молоток и жду заветных слов. Слышу: «Как ты мог так поступить!» Актриса на пределе. Старается, жжет нервы. Я громко и ритмично стучу. Полностью вошел в роль. Мне нравится. Станиславский гордился бы. Но актриса почему-то оборачивается и смотрит на меня в гневе. Жалуется режиссерше. Оказывается, она монолог не закончила, а слова слегка переставила, чуть пораньше сказала. На нервах же…

Ладно, снимаем заново. Она опять заводится, плачет, рыдает. А заветные слова забыла. Уже вступает ее любовник. Ну, куда дальше-то? Стучу, конечно, призываю к порядку. А поздно стучать, ни к чему уже. Опять все сначала. Актриса уже боится моего молотка и смотрит не на хахаля, а на меня, да еще с ненавистью. Хотя чего смотреть? Не фига слова переставлять. Текст учить надо. Вот он, листочек, передо мной. Черным по белому. И к тому же по сценарию она должна смотреть на судью с доверием и надеждой, а не пялиться как партизан на гестаповца. Ведь от меня зависит ее судьба! Хотя, если честно, она начинает мне казаться какой-то неискренней. Может, притворяется? Может, недаром ее бросил этот парень. Парень-то вроде неплохой. Без претензий ко мне.

Сижу весь мокрый, галстук сдавливает горло, мантия все тяжелее, чувствую, задыхаюсь, в животе бурчит — с утра как следует не ел. Только в обед перекусил рисом с фасолевыми стручками и кусочками тушеной рыбы, из стандартного набора еды в лоточках, обычного на съемочных площадках. А эта истеричка все кричит и кричит, уже в пятый раз, свой монолог. Достала уже, если честно. Сначала жалко было, а теперь… Ты чего, спрашивается, в суд приперлась, если нервы не в порядке? Вот возьму и присужу всё добро, и гостиницу, и что там еще, из-за чего весь сыр-бор, украинским бандюкам, все-таки свои братья-славяне… Еще и со слов все время сбивается. Это свое: «Как ты мог так поступить!» — уже по два раза произносит за монолог.

Все вокруг смотрят со страхом, чем дело кончится. А чего ждать? Хватит! Я с удовольствием стучу, прекращаю бардак в зале суда. Не на базаре, дорогие товарищи! Уважение к суду надо иметь. Актриса в истерике убегает за дверь. За ней бегут режиссерша и челядь. С трудом возвращают. Ко мне подходит помощник режиссера. Он встает за моим плечом. Мне вежливо велено не стучать, а просто важно сидеть. Помощник стукнет, когда надо. И опять монолог, опять крик и слезы, помощник стукнул, правильно, неправильно, на это уже внимания не обращают, главное, чтобы главная звезда не удрала и закончила сцену. Уф-ф…

В конце концов от этих съемок устали все, даже стойкие китайские статисты. Но они ребята не промах, о своем интересе не забыли: объявили забастовку, чтобы получить сверхурочные. Кому-то стало плохо прямо на ступенях у парадного входа в народный суд. Человек лежал и собирал толпу. На улице пáрило еще сильнее. Ни ветерка. Собирался дождь. Дело шло к ночи, зажглись звезды. Суд высился громадой над всем миром. Бежать отсюда скорее!

Я отловил агентшу, которая позвала меня на роль, а теперь выдавала актерам наличные в темном переулке, под фонарем, сверяясь с тетрадкой. Получил честно заработанные юани, и мы всей семьей поехали домой. В фильме снимались еще моя жена и дочь. Они сидели среди присяжных и получили повышенную ставку — по 200 юаней каждая. Нелегко даются актерские деньги.

Прошло несколько лет. Я все жду и жду громкой славы, новых ролей в блокбастерах, но мой самый главный фильм почему-то пока не вышел на экраны. Может, я слишком сильно сыграл? Может, публику уберегают от потрясений и прозрений, чрезмерно сильных эмоций? Еще Конфуций предостерегал от излишних переживаний… Надеюсь, что фильм все-таки появится — одновременно с этой книгой, по всем законам массового промоушена.

P.S. Фильм вышел спустя несколько лет после съемок. Что его задержало, неведомо. Но что любопытно, появился он под двумя названиями, одно — «Китайский коммерсант», «Zhongguo shangren», а второе — «Орел атакует Москву», «Ying ji Mosike». Ну, Орел (Ying) — имя одного из героев. Но при чем здесь Москва? Наверное, название «Китайский коммерсант» показалось продюсерам слишком обыденным, затертым, к тому же так назывался старый фильм о торговых войнах, довольно известный. Для завлечения публики на обложке рекламного плаката с Орлом, который беспричинно атакует Москву, в руки героев вложили пистолеты, лица сделали посуровее, а героиню нарядили в черное короткое платьице-секси и поставили в позицию не то чтобы совсем уж неприличную, но сомнительную с точки зрения социалистической морали. Чего только не сделаешь из интересов коммерции! Единственное, что остается неизменным — блестящая игра судьи, не буду лукавить. Весь фильм можете не смотреть — обыкновенные криминально-любовные разборки, а сразу переходите к последней, 20-й серии. Сцена суда пробирает до дрожи, ей-ей:)). Сам смотрю в который раз и оторваться не могу.

Что читают

Загляните в какой-нибудь из крупных книжных магазинов. Они полны народа. Масса научно-популярной литературы, которая хорошо продается. Как стать успешным, здоровым, умным, красивым. Как решать психологические и семейные проблемы, воспитывать детей, как лучше продавать, создавать бизнес, продвигаться в своей карьере. Советы Ма Юня / Ma Yun, основателя сайта интернет-торговли Alibaba, соседствуют с трудами фэншуистов, тут же книги Юй Дань / Yu Dan — известной телевизионной толковательницы Конфуция, Чжуан-цзы и других философов. Обширная, всегда пользующаяся спросом детская литература. Огромное количество учебных пособий.

Восхищает качество. Культура книгоиздания очень высокая: дизайн, иллюстрации, фантазия художников не знает границ. Одна лишь игра иероглифами в качестве элемента оформления вызывает восхищение.

Переводятся все иностранные бестселлеры, не раздражающие цензуру. «Гарри Поттер», мемуары Стива Джобса переводились «с пылу, с жару». Так же, как и литература по менеджменту, новым технологиям.

Временами наблюдается всплеск интереса к жанрам, которые проявили себя как коммерчески успешные. Например, начиная с середины нулевых полки магазинов заполонили поделки на тему «из жизни волков» и прочего зверья, пронизанные для колорита этническими мотивами с налетом сексуальности. Подражатели пытались вцепиться в хвост удаче ставшего популярным романа «Тотем волка», автор которого Цзян Жун / Jiang Rong описал жизнь молодых людей, отправленных в «культурную революцию» пасти скот во Внутреннюю Монголию. Быт монгольских и китайских пастухов, суровость и красота природы, просторы степи и ее цари — волки, которые и страшат, и вызывают восхищение…

Самый массовый жанр, в том числе в сети, — те же рыцарские романы и фэнтези. Фэнтези, конечно, на китайские темы. И, естественно, любовные и криминальные истории.

Молодые писатели во главе с певцом, автогонщиком-любителем по имени Хань Хань / Han Han — литератором, не избегающим, кстати, остросоциальных вопросов, соперничают по части гонораров и популярности со старшим поколением. Набирают силу сетевые авторы, у них множество поклонников.

Серьезная, настоящая литература? Всегда была и будет, ее всегда не так много, но она надолго.

У нас известны произведения таких писателей, как Мо Янь / Mo Yan, Ван Мэн / Wang Meng, Фэн Цзи-цай / Feng Jicai, Юй Хуа / Yu Hua, Лю Чжэнь-юнь / Liu Zhenyun и других, получивших имя на родине, но мало знакомых за рубежом (Янь Лянь-кэ / Yan Lianke, Ван Ань-и / Wang Anyi, Цзя Пин-ва / Jia Pingwa, Те Нин / Tie Ning, Гу Хуа / Gu Hua…).

Нобелевский лауреат Мо Янь

Самым известным писателем современного Китая стал Мо Янь / Mo Yan, с которым познакомил нашего читателя петербургский востоковед, профессионал художественного перевода высокого класса Игорь Егоров.

Мо Янь весьма неожиданно получил Нобелевскую премию в 2012 году и стал вторым китайцем-лауреатом этой награды после Гао Син-цзяня / Gao Xingjian, — но тот, начав карьеру драматурга-авангардиста в духе Э. Ионеско и С. Беккета, давно уже живет в Париже и в КНР своим как бы не считается.

Мо Янь (родился в 1955 году) вошел в большую литературу повестью «Красный гаолян» (1986), экранизированной Чжоу Имоу. У нас опубликованы его романы «Большая грудь, широкий зад», «Страна вина» и «Устал рождаться и умирать», которые принято относить к жанру магического реализма в его китайской разновидности. Что поражает — резкая, вызывающая сатира нравов старого и нового Китая, от нищих низов до коррумпированных функционеров неприкосновенной коммунистической партии.

Так, в романе «Страна вина» в провинциальном шахтерском городке партийные боссы в качестве деликатеса поедают младенцев, которых бедные семьи рожают, а потом продают на вес, по категориям качества, в спецкомбинат питания для стола начальников шахты и города!.. Это жестокая фантазия, конечно, но… Роман опубликован в Китае в 1992 году, а уже в следующем году запрещен из-за неприглядности картин, которые он рисует. Запрещали и другой роман Мо Яня — «Большая грудь, широкий зад», критики обвиняли автора в искажении истории, называли чуть ли не «фашистом».

Как власти допустили к печати такие книги Мо Яня? Думаю, он проскочил на волне реформ и отрицания наследия «культурной революции». Разрешили бы его сегодня? Сомневаюсь. Уж слишком отталкивающие, порою страшные картины он рисует. Моя первая реакция после прочтения «Страны вина» была: «Я не хотел бы жить в таком мире» — и это при всей моей любви к Китаю.

Так я и сказал Игорю Егорову, моему давнему коллеге, который начал переводить книги Мо Яня задолго до получения им Нобелевской премии. Переводил из любви к китайской литературе, не один год, фактически бесплатно, учитывая затраченное время, усилия — и полученное за это скромное финансовое вознаграждение. Труд самоотверженный, требующий глубокого знания мифологии, классической поэзии, народных обычаев, языка и истории, в том числе новейшей политической; тексты Мо Яня многослойные, словесная ткань сплетена запутанно-узорчато, передать и стиль, и дух произведений на русском языке — задача сложнейшая…

— Но все-таки, как же в КНР с ее жесткой цензурой пропустили книги Мо Яня, беспощадно-безжалостные как к народу, так и к властям? — спросил я Игоря.

— Это в самом деле удивительно, — ответил он. — Романы Мо Яня эпатируют. При всем многообразии действующих лиц в них нет ни одного полностью положительного героя. А чем они берут? Их жестокость, эротика, грубые подробности бытия, часто встречающееся соленое словцо, обилие пословиц и поговорок, идиоматических выражений, равно как и сны, видения, волшебство имеют своим началом народные верования и традиции китайской литературы, китайские классические романы. Мо Янь очень близко показывает жизнь народа, наверное, поэтому известный китайский критик Ли Цзин-цзэ сказал, что за тридцать лет существования современной китайской литературы Мо Янь внес в нее самый значительный вклад.

Книги Мо Яня шокируют, поражают игрой и мощью воображения и в то же время — реалистичностью описываемого. Они могут нравиться или не нравиться, но тем, кто интересуется Китаем, конечно, надо их прочитать.

Спят ли в Красном тереме?

У каждого народа есть книга, которая говорит об этом народе больше, чем тысячи других произведений. Роман «Сон в красном тереме» / «Hong lou meng» — жемчужина не только китайской, но и мировой культуры. Его создал гений — Цао Сюэ-цинь / Cao Xueqin (1715–1763).

Считается, что роман во всей своей красе понятен только китайцам, настолько он сложен, многослоен, так много в нем загадок: исторических, сюжетных, поэтических. Так много аллюзий, отсылок к классическим произведениям поэзии, прозы, драматургии, живописи, каллиграфии, музыки, так много игры слов, фактически непереводимой… Но нам, иностранцам, стоит читать — даже если удастся ухватить хотя бы контуры, основы, краешком сознания проникнуться духом произведения. Потому что роман очень живой, разнообразный, многосторонний. И реалистичный, и поэтичный.

Русскоязычным читателям повезло, у нас есть трехтомный перевод «Сна…», сделанный В. А. Панасюком и изданный «Художественной литературой» в 90-е. Отечественные китаисты вложили в него огромный труд и душу. Автор перевода В. А. Панасюк проделал колоссальную работу, которая, учитывая сложность задачи, под силу немногим, лишь самым талантливым, искусным и настойчивым. Или взять перевод стихов, блистательно выполненный Г. Б. Ярославцевым: роль поэзии в произведении нельзя переоценить — она пронизывает всю его ткань.

В центре романа любовь. Светлое, нежное и трагическое чувство, связавшее хрупкую красавицу Линь Дай-юй / Lin Daiyu и ее возлюбленного, столь же нежного юношу по имени Цзя Бао-юй / Jia Baoyu. Действие разворачивается в огромном поместье, принадлежащем знатной семье, во главе которой стоит властная и умная бабушка Цзя. Перед глазами читателя протекает жизнь большого рода, некогда процветающего, богатого, приближенного к императорскому двору, но приходящего ныне в упадок. Это не мешает любви и интригам. Автор наслаждается игрой воображения, столкновениями характеров, переплетением сюжетных ходов. Поражает количество действующих лиц, их масса: от садовников и служанок до знатных вельмож.

Особенно выразительны и не похожи друг на друга женские персонажи, включая дюжину знаменитых красавиц, «12 головных шпилек», как их иносказательно называют. Изображения красоток из романа любят воспроизводить на открытках, веерах и других сувенирах в Китае. Шпильки, символ женственности, кстати, часто были произведениями искусства. Китайские заколки для волос, как правило серебряные, с навершием из ценных камней, или же покрытые перегородчатой эмалью цзинтайлань (jingtailan), клуазоне, — это настоящие ювелирные украшения. Но не только. По легендам, именно такой длинной, больше 10 сантиметров, заколкой для волос императрица Цы-си убила служанку, пролившую на нее чай.

Автор Цао Сюэ-цинь прекрасно знал жизнь знатного рода. Он сам принадлежал к старинному клану, некогда близкому императору Канси. Род Цао был богатым и знаменитым. Но после смерти Кан-си семья оказалась в опале, из южной столицы Нанкина перебралась в Пекин, где бедствовала. Цао Сюэ-цинь зарабатывал на жизнь продажей картин, писал в основном пейзажи. Жил уединенно, скромно, в западном предместье столицы (дом сохранился, его можно отыскать на территории Пекинского ботанического сада, замечательного обилием цветов, деревьев, экзотических растений,) и писал свой роман душой, «кровью и слезами». Он не увидел его изданным. Сочиненные им 80 глав и добавленные впоследствии другими авторами еще 40 вышли в свет лишь после смерти великого литератора.

Цао обожал поэзию. Его стихи ценились знатоками. Не случайно поэтические забавы стали любимыми играми героев романа. Нам, иностранным читателям, трудно понять их прелесть, многие игры построены на тождестве и различии китайских однослогов, омонимов. Но Цао — еще и прекрасный, дотошный бытописатель. Чего стоят, к примеру, списки продуктов, дичи, овощей и фруктов, которые подавались к столу дома Цзя. Перечисление снеди лишь для одного домашнего праздника занимает несколько страниц! А какие описания садов, одежд!

Впрочем, вы можете увидеть это своими собственными глазами. Поезжайте на юг Пекина, в парк Да-гуань юань / Daguan yuan — «Сад роскошных зрелищ». Так назывался сад семьи Цзя в романе. Городские власти решили воссоздать его в том виде, в каком он предстает на страницах книги. Получилось! Китайцы мастера парковой культуры, а когда это искусство соединяется с вымыслом великого автора, эффект возникает удивительный: веришь, что вот-вот в тереме, или у грота в нагромождении скал, или в крытой галерее над прудом вдруг встретишь знакомых героев. Очень красив парк ранней весной, когда, провожая зиму, над белизной неожиданно выпавшего снега распускаются красные цветы сливы мэй.

Лу Синь. Классик китайской литературы

Тихий городок Шаосин в приморской провинции Чжэцзян, родина одноименного рисового вина. Типичные для юга черные черепичные крыши и белые стены. Сонная в летнюю жару улица в центре города. Белые резные ставни закрывают от солнца окна по обеим сторонам высокого парадного входа в дом, где жила семья Лу Синя / Lu Xun (настоящее имя Чжоу Шу-жэнь / Zhou Shuren, 1881–1936), прославленного писателя и демократического деятеля нового Китая. Дом богатой аристократической семьи. Это даже не дом, а усадьба. Череда комнат, залов, спален, боковых пристроек и галерей. Мебель красного дерева, паланкин для выездов (выносов). За домом в окружении хозяйственных сараев — обширный сад, в котором любил играть маленький Шу-жэнь.

Кто бы мог подумать, что выходец из знатного и богатого рода Чжоу своими литературными трудами и участием в демократическом движении приблизит крах мира, в котором благоденствовали предки. И не он один из большой семьи. Его племянник Чжоу Эньлай, коммунист и революционер, стал первым премьером социалистического Китая.

Впрочем, семья процветала до тех пор, пока ее главу, деда будущего писателя, высокообразованного чиновника, не обвинили в подкупе при сдаче сыном императорских экзаменов. Его посадили на 8 лет, семье пришлось продать все ценное, чтобы поддерживать деда в тюрьме. Отец Лу Синя тяжело заболел и умер, мальчика с братьями отправили в деревню к родителям матери. Нищета, бедность, тоска. Но, как пишут в китайских биографиях, зато он приблизился к народу, познал его жизнь. Спас талант, юноша отлично учился — какое-то время в морской школе, затем в училище горного дела и железных дорог. Благодаря этому в числе лучших учеников получал стипендию от государства. Так же, на казенный счет, он продолжил образование, и не где-нибудь, а за границей.

Лу Синь получил возможность учиться в медицинском колледже в Японии (стал в нем первым китайцем-студентом) и вернулся бы на родину медиком, если бы случай не перевернул его жизнь. Как-то после занятий преподаватель показал слайды с только что закончившейся русско-японской войны 1904–1905 гг. Одна фотография потрясла Лу Синя. На ней была зафиксирована сцена расправы японцев над китайцем — «русским шпионом». Лу Синя поразил не столько сам вид жертвы с повязкой на глазах, сколько соотечественники-китайцы, столпившиеся вокруг и с безучастным видом взиравшие на казнь — обезглавливание.

Лу Синь решил сделать все возможное, чтобы пробудить национальное самосознание. Он вернулся на родину, сначала преподавал в Ханчжоу, в Шаосине, участвовал в демократической революции 1911 года, затем перебрался в столицу, читал лекции по истории литературы в Пекинском университете и педагогическом институте. В тот период стал сочинять, сначала подражая своему любимому писателю Николаю Гоголю, даже перевел его «Мертвые души», затем создал «Записки сумасшедшего» и другие произведения, найдя свой стиль, ироничный, острый, когда не поймешь, то ли автор сочувствует герою, жалеет, то ли издевается над ним. Дружил с русским писателем, уроженцем Курской губернии, ослепшим в раннем детстве Василием Ерошенко, который преподавал эсперанто в Пекинском университете. Лу Синь перевел с японского языка написанные им сказки (Ерошенко какое-то время жил в Японии и публиковался там) и сделал имя этого незаурядного человека известным в Китае.

18 марта 1926 года в столице власти жестоко разогнали демонстрацию студентов-патриотов, в числе других погибла одна из учениц Лу Синя, он назвал этот день самым мрачным в истории Китайской республики; последовавшие репрессии заставили его самого бежать на юг. В 1927 году он приехал в Шанхай, участвовал в руководстве демократических организаций, в комитете помощи заключенным, вместе с Сун Цин-лин, вдовой Сунь Ятсена, которая его бесконечно уважала, считала стойким борцом, называла «товарищем» — высшая похвала в ее устах. Создал Лигу левых писателей. Переводил книги русских и других иностранных авторов. Он был смелым. Его нельзя было запугать. Как-то, собираясь на митинг, участников которого должны были арестовать и бросить в тюрьму, оставил дома ключи — знак, что готов к тому, что живым уже не вернется. Тогда многим демократам угрожала тюрьма, побои или даже смерть от рук политических врагов — гоминьдановцев или нанятых ими бандитов.

Герой самой популярной книги Лу Синя — «Подлинной истории А-кью», человек низов, стал нарицательным персонажем. А-кью никогда не унывал. Даже поражения (его частенько колотили) он превращал для себя в победы. А-кью считал, что морально он все равно сильнее. Даже в мгновения перед собственной казнью. И до конца верил в лучшее. Как Дон Кихот.

Узлы

Китайцы мастера вязать узлы. Не морские — праздничные. История этого искусства насчитывает тысячу лет. «Узлы счастья» красного — радостного, торжественного — цвета считаются произведениями национального прикладного искусства. Почему их вяжут?

— А почему бы и не вязать? — спросил Сеня. Они с Мудрецом Суном наряжались, готовясь пойти на свадьбу своего товарища Артема, корифея грузовых авиаперевозок Китай-Россия, и в качестве подарка уже приготовили «счастливый» узел из красного шелка. Огромный ромб стоял в углу, упакованный в полиэтилен, и просто кричал о празднике. — Смотри, какая красота! И главное, недорого…

— Разве это главное? — спросил Мудрец с укором.