Бесплатный фрагмент - Кинохроника

ЯНТАРЬ

Было холодно. Мелкий снег колол щеки и нос. А за огромным стеклом в ярком свете ламп сверкали пестрые манящие витрины.

— Ну, идем? — Андрей толкнул Славу в бок и шмыгнул замерзшим носом.

Слава кивнул. Было страшно — вдруг выгонят? Но обычно не выгоняли, а только подозрительно поглядывали или по-хозяйски отодвигали в сторону, чтобы показать товар солидному покупателю. На окне пушистой гирляндой было выведено «2006», хотя до нового года еще почти месяц.

— Пойдем, погреемся! — настаивал Андрей.

Дверь бесшумно отворилась и впустила мальчишек в сияющий сказочный мир — салон сотовой связи. Света здесь было куда больше, чем требовалось, и щеки теперь кололо не от холода, а от тепла. На бесконечных витринах за тонким стеклом переливались сотни и сотни телефонов самых разных моделей — от невероятно дорогих до совсем скромных, от строгих классических до причудливых «инопланетян», разбираться в которых — дело не одного года. Продавцы смерили посетителей взглядом и продолжили разговор.

Нерешительно Слава подошел к витрине, перед которой уже шмыгал носом Андрей. Обернулся, посмотрел — не наследил ли на белоснежном кафеле. Мешаться тут и пачкать пол, ничего не покупая, ему казалось постыдным.

— Смотри, совсем новые привезли. Еще даже ценника нет. Дорогущие, наверное, — заметил Андрей, показывая на громоздкие коммуникаторы. — Вот я бы себе такой взял.

— А звонить с него как? Огромный же, — возмутился Слава.

— Да шучу я, — оправдался Андрей. — Я Нокию хочу. Вот ту, синюю.

Он ткнул пальцем в строгий кирпичик с забавно расположенными кнопками.

— Вот бы мне такой, на Новый год. Я бы, наверное, от радости плясал. Я бы игрушек в него понаставил! И радио бы слушал. Ты знал, что там радио есть?

Слава не знал. Его взгляд скользил по полкам и не мог остановиться на чем-то одном. Каждый глянцевый корпус, каждая кнопка, каждый темный экран, прячущий за собой неведомые функции — все просилось в руки. Хотя бы подержать!

Ценники пресекали такую возможность на корню.

Зашел мужчина в черном пальто. На его плечах лежал снег. Продавцы оживились, обступили, наперебой предлагая новинки. Раскладушку в желтом корпусе — без ценника — советовали особенно настойчиво. Мальчишки притихли, случая песни о новых аппаратах, словно истории о далеких странах. Мужчина задумался, потом кивнул, показал пальцем на раскладушку и полез в карман за кошельком.

— Вот бы и мне так! — присвистнул Андрей. — Я бы два купил. Один надоест, второй с собой возьму. А ты что выбрал?

Небольшой телефон с черным ободком вокруг экрана и серебристыми кнопками, которые, Слава знал это точно, в темноте светились синим, стоял в самом центре витрины. Аккуратный, сверкающий, без единой царапинки и пылинки на корпусе. Слава даже не осмелился показать на него, просто кивнул.

— Достойно! — оценил Андрей. — Но дорого. А я бы все же Нокию взял.

Слава оскорбился — казалось, что телефон на витрине услышит и уже не будет таким заманчивым.

— Да ну тебя с твоей Нокией!

Андрей пожал плечами и подошел к витрине вплотную. От его дыхания на стекле появилось белое пятнышко.

— Дорого.

За спинами мальчишек выросла фигура продавца.

— Молодые люди, подсказать что-то?

Слава вздрогнул, а Андрей только шмыгнул носом.

— Не, мы просто погреться.

Они развернулись и направились к выходу. По пути Андрей прихватил со стойки журнальчик.

— Мне в этом году купят, — похвастал он на улице.

Слава притих. День его рождения — летом, а на Новый год его ждет коробка с конфетами, из которых две трети есть невозможно, и новый шарф.

— А я сам куплю, — решительно сказал он, и тут же внутри обожгло от ощущения того, насколько смелой была эта идея.

— Ну, ты даешь! — восхитился Андрей и кивнул в сторону своего подъезда. — Пойдем, журнал полистаем.

— Не. У нас сегодня гости. Бабушка сказала.

Андрей пожал плечами, помахал журналом и исчез.

До дома два квартала, но можно срезать через школьный двор. Там темно, зато есть ледяные дорожки на асфальте, по которым можно проскользить, разбежавшись. А еще школа вечером казалась совсем другой — безопасной и не страшной, как днем. Вечером, стоя во внутреннем дворике, в центре трехэтажного колодца, можно ощутить себя настоящим хозяином школы, единственным обитателем темного и пустого здания. Если не считать, конечно, глухого охранника.

Но сегодня мысли были заняты другим. Перед глазами стоял серебристый телефон с закругленными углами, его кнопки светились синим, а на экране жили своей жизнью красочные иконки. Ладонь почти ощущала его вес.

Взвыл ледяной ветер, и Слава помчался к дому.

В прихожей его никто не встретил. Похоже было, что все ушли — хотя такое бывало редко. На всякий случай Слава окликнул бабушку — из комнаты выглянул жмурящийся кот, больше в доме никого не было. На диване стоял незнакомый чемодан, а в пустой кухне витал запах беляшей и свежего кофе. Значит, насчет гостей он не ослышался.

Слава кинул портфель в угол, бросился к столу, отогнав ногой кота. На дне второго ящика хранился клад — копилка с остатками былой роскоши со дня рождения и еще какой-то мелочью, за ненадобностью ссыпанной внутрь еще летом. Сотня с небольшим. Удивительно, что эти деньги вообще дожили до декабря и не ушли на пирожки и чипсы в школьной столовой. Капля в море. Слава сел на край кровати и задумался.

Когда зазвонил телефон, он все еще размышлял — как был, в куртке и уличных ботинках.

— Алло.

Он ожидал услышать далекий голос мамы из столицы или бабушки, проверяющей из автомата на углу, дома ли он.

— Слав! — голос Андрея захлебывался. — Я придумал, как нам денег заработать. Мне тут папа рассказывал. Мы траву рвать будем для кроликов.

— Угу, — буркнул Слава. — Приходи завтра, захвати мешок и метлу для снега.

Он положил трубку и осмотрел квартиру. В их семье лишних денег не водилось, но всегда была надежда, что где-то может таиться забытая сдача из магазина. Предварительные поиски добавили в копилку пятьдесят рублей, а более тщательные — сорок пять копеек. Слава открыл ящик в столе, куда обычно скидывали всякую мелочь. Записки почерком бабушки лежали поверх старых календарей, перевязанных резинками писем, открыток и выцветших фотографий. Здесь он обнаружил свой детский рисунок — заяц держит в руках букет огромных тюльпанов. Внизу корявыми буквами выведено: «маме». На дне ящика лежали три почерневшие монетки. Одна, совсем старая со странным гербом, вовсе никуда не годилась. Негусто.

Он снова скользнул взглядом по незнакомому чемодану. Это точно был не мамин, иначе на диване уже давно лежали бы пакеты с гостинцами.

Когда в замке повернулся ключ, он даже вздрогнул. В проходе стоял человек в длинном черном пальто. Снег на плечах уже успел растаять и сверкал мелкими капельками. Человек задумчиво тер подбородок, а позади него бабушка возилась с ключами.

— Вячеслав?

Слава неуверенно кивнул. Незнакомец опустился на одно колено и протянул руку. На обветренном лице красовалась аккуратная черная борода — такие бывают у капитанов в детских книжках.

— Ну, привет, родственник, — бородач засмеялся и прижал Славу к себе.

Дядю Мишу, младшего бабушкиного брата, Слава почти не помнил. Слышал только о службе на Балтийском флоте, в далеком Калининграде. Дядя Миша прихлебывал чай по-старинному, из блюдца, и рассказывал истории о флоте. Слава представлял себе ледяное море, огромные корабли, выплывающие из тумана, серые тяжелые волны. «Вот бы их сфотографировать», — думал он и видел себя на высоком утесе с новеньким телефоном, на экране которого один за одним сменяют друг друга величественные кадры. Андрей от зависти умрет.

Дядя давно снял пальто, сидел в обычном свитере и улыбался в бороду, но все равно казался загадочным и далеким — как балтийский флот.

— Быстро ты вырос, — заключил дядя Миша. — Мы с тобой, брат, пять лет не виделись. Тогда еще в кубики играл. Проигрывал, в основном, — он засмеялся. — А ну-ка, тащи сюда мой чемодан. Сейчас задаривать буду за все пропущенные даты.

Слава даже подпрыгнул. Чемодан вмиг стал сундуком с сокровищами, на дне которого таился…

Слава поверить не мог, что это могло стать правдой. Калининград — теперь он знал точно — это совсем Европа, а ведь туда, наверное, новинки приходят первыми.

Прошла вечность, прежде чем дядя Миша аккуратно выложил стопку своих свитеров, фотографии (они с бабушкой потратили несколько драгоценных минут на обсуждение), электрическую бритву. И вот, наконец, заветный сверток. Слава пытался на глаз определить величину и вес подарка, но дядя Миша только хитро подмигнул и выудил из пакета то, что Слава поначалу принял за нож.

Кортик с тонким острым лезвием лежал в огромной дядиной ладони и мерцал в свете кухонной люстры. Дядя Миша аккуратно вложил его обратно — в ножны с орлом.

— Не для улицы подарок, — пояснил он. — Считай это секретом, фамильной ценностью, понял?

Слава понял. Он заглянул в пакет и увидел на дне два желтых камня.

— Ах, да. Наш балтийский сувенир. Смотри, как светятся. Настоящий янтарь.

Было давно за полночь, но Слава не спал. Он прислушивался к тихому разговору на кухне. Звенели чашки, дважды закипал чайник. Потом ему казалось, что бабушка всхлипывает. Часто открывалась и закрывалась балконная дверь.

Слава ворочался. Мечты о сверкающем телефоне растаяли, как сахар в горьком чае. На столе, все еще завернутый в пакет, лежал кортик. С ним не поиграешь и Андрею не покажешь. Бабушка, наверняка, завтра отберет и спрячет в свой бездонный шкаф.

Он перевернулся на другой бок. Не заметил, как тихо открылась дверь. Кто-то высокий осторожно подошел к его изголовью, постоял, положил огромную руку на макушку и тихонько взъерошил волосы. Слава не шевелился. Делал вид, что спит. Дядя уезжал рано утром, Слава это знал — какие-то дальние родственники в Москве.

Дядя тихо вышел, закрыл за собой дверь. Слава повернулся, посмотрел в полумрак комнаты. Все равно не уснуть. За окном моргали огни города, гудели редкие автомобили. Слава подошел к столу и тихонько достал из пакета крупный желтый камень, поднес к окну.

Янтарь светился — из глубины, собственным, казалось, светом. Тонкие трещинки протянулись по древнему кусочку смолы, словно морщины. В самом центре, расставив в стороны крохотные лапки, застыл жучок. Слава улыбнулся, провел пальцем по янтарю. Прохладный и в то же время как будто теплый, живой.

Он сунул его под подушку, закрыл глаза. Несколько минут прислушивался к гудению за окном — а потом уснул.

КРУЖОК АСТРОНОМИИ

А телескоп купили самый дешевый, хотя Илья Петрович просил модель посолиднее, с оптикой, способной показать больше, чем слегка увеличенные мерцающие пятнышки в небе. Но и на том спасибо. Последние годы вообще приходилось рисовать Солнечную систему на доске. А тут вдруг телескоп. Вот и старая идея открыть кружок астрономии проснулась, задышала. И, вопреки ожиданиям, комплектация оказалась почти полной. Только специальных салфеток для протирания линз не нашли, и одного крепления, которое удалось заменить куском проволоки.

— Ну, что, пойдемте?

Егоров поежился, наматывая на шею шарф.

— Холодно там, Илья Петрович.

— А ты думал, как на звезды смотреть? Через окошко? Одевайтесь теплее и выходим. А ты Егоров, помоги мне вынести телескоп.

— Можно еще Димку в помощники возьму?

— Можно.

Они не спеша одевались и по очереди выходили в морозный декабрьский вечер. Вторая смена давно отзвенела, но во всех окнах школы еще горел свет. Усталые технички гремели ведрами и оттирали с пола грязные разводы.

В кружок записались четверо. Илья Петрович никого не упрашивал и не заставлял, но четверо из шестого «В» принесли ему список, выведенный аккуратным почерком Кати. Изначально в списке было трое, но напросился последним Егоров — ему нравилась Катя.

— Ладно, ищем ровную площадку и зовем меня, — распорядился Илья Петрович. — Катя, шапку надень! Да, мне тоже жалко твою прическу — но уши еще больше. Хотя бы капюшон.

Катя нехотя послушалась. Из белого мохнатого капюшона выглядывал только кончик розового носа. Рядом стояла румяная Юля в шапке с помпоном. Она грела руки, дыша на них, хотя из кармана торчали вязаные перчатки.

— Илья Петрович, а на что смотреть будем?

— На тебя, — хохотнул Димка, опуская треногу телескопа на утрамбованную площадку.

— Дурак! — сказала Юля, но шапку поправила.

Илья Петрович посмотрел в небо. Ни облачка. Обычный городской вечер. Пара ярких звезд и огрызок луны над крышами.

— Готовы?

Ответили мычанием.

— Тогда подходим. Начнем с самого далекого и интересного. Посмотрим на Юпитер.

— Может, на луну? — предложил Егоров. — Она вон какая большая. Горы там, кратеры.

Илья Петрович покачал головой.

— Неразумно. Луна всю ночь висеть будет, а Юпитер скоро зайдет. Егоров, направляй вон на ту звезду над домом. Да не на квартиру, Егоров, я все вижу! Выше подними.

Звезды почти не мерцали, небо было черным и каким-то грязным. Илья Петрович вспомнил, как он впервые увидел настоящее звездное небо — каким ни за что не увидишь его здесь. Он, притихший, сидел на заднем сидении старого москвича в теплом пальтишке и шапке, а отец отчаянно гнал машину подальше от города. Он был в расстегнутой куртке и шумно сопел, играл желваками. Стояла темень, только фары освещали пустую дорогу. Где-то там, далеко позади, остались крики мамы, звон посуды, грохот двери. Далекий Актюбинск бледной полоской таял на горизонте. Во все стороны расстилалась ровная заснеженная степь. Отец остановил машину, вынул из бардачка пачку сигарет и вынырнул в ночь. Через какое-то время он аккуратно постучал двумя пальцами в стекло.

— Эй, выходи. Выходи, что покажу.

Илья неловко выбрался из машины, кутаясь в пальто.

— Смотри, Илюш, красота какая!

Воспоминания прервал хриплый димкин кашель. Телескоп стоял в стороне, а дети толпились вокруг Егорова. Рассматривали что-то в его руках.

— Егоров, что за собрание?

Тот деловито вытер нос рукавом.

— На Юпитер смотрим, Илья Петрович. Красивый.

— А почему телескоп в стороне?

— Так Илья Петрович… — он продемонстрировал телефон, на экране которого во всем своем великолепии сиял полосатыми облаками газовый гигант.

— Ну что мне с вами делать? Телефон в карман, глаза в телескоп.

— Но там не так красиво.

— Зато он там настоящий.

Дети пожали плечами и вернулись к китайской оптике. Некоторое время смотрели по очереди. Потом Димка тихо поинтересовался:

— Илья Петрович, а можно на луну посмотреть?

— Давайте. Хотя, Юпитер и заслужил большего внимания. Кроме того, что это самая большая планета солнечной системы, он еще и позволяет существовать жизни на Земле. Его гравитационное поле не дает крупным космическим странникам проникать за орбиты внутренних планет, — Илья Петрович вздохнул. — Ладно, смотрим на луну. Только осторожно и недолго — она яркая.

Ребята начали ворочать телескоп.

— А как понять в каком доме сейчас Юпитер? — поинтересовалась Катя.

Илья Петрович снял шапку и потер ладонями виски.

— Катенька, есть существенная разница между астрономией и астрологией. Знаешь какая? Бесконечная. Я тебе объясню все завтра на уроке, а пока потри рукавицами щеки — совсем красные.

Дети любовались луной, восхищались. Да, в первый раз она действительно производит впечатление. Приближенная десятками линз поверхность сияющего мертвого мира казалась им чужой и таинственной, пугающей. Горы, темные ямы морей, лучи гигантских кратеров — все застыло в пустоте и холоде космического вакуума. Илья Петрович поежился.

Илья поежился. Посмотрел вверх. Отец накинул на его плечи свою куртку. Дым от сигареты струился по снегу, словно туман, а наверху горели звезды.

Такого неба не увидишь в городе. Сложно поверить в то, что оно вообще может существовать — яркое и в то же время глубокое, черное. Млечный путь сверкающей белой полосой протянулся до горизонта, казалось, что можно разглядеть каждую звездочку из тех многих миллиардов, что клубились в нем. И звезды, огромные, горящие, обрели цвета. Вега над самой головой, яркая, словно луна — бесконечно далекая и огромная звезда, к которой с немыслимой скоростью летит сквозь ночь Земля. Звезды были похожи на снег, падающий из сердца галактики, а в самом центре космического снегопада стоял он, Илья, в куртке отца, в смешной зимней шапке.

Отец положил руку ему на плечо.

— Красиво?

Илья кивнул. Его глаза сияли, как звезды. Разве может небо быть таким? Отец подмигнул и тоже посмотрел вверх.

Прочертил короткую огненную линию метеор, словно оставил царапину на небе. Бесшумно летели по своим орбитам спутники. Илья прижался к отцу, сжал огромную руку. На мгновение ему показалось, что он отрывается от земли, голова закружилась, и он сжал отцовскую руку сильнее.

Димка тер глаз, сняв варежку.

— А я говорил, что слишком яркая. Долго смотреть нельзя. Юля, ты руки не отморозила?

Юля пожала плечами и полезла за перчатками.

— А еще что-нибудь есть такое же яркое и интересное? — спросила она.

— Как луна? Сейчас нет. Венера будет, но утром.

Дети покивали головами.

— А еще?

— Бывают кометы. Они стоят в небе долго, много ночей — очень яркие, с огромными искрящимися хвостами.

— А вы видели такую, Илья Петрович?

Он кивнул.

— Видел. В девяносто седьмом. Еще у себя, в Актюбинске. Невероятное зрелище. Она восходила бесшумно, но казалось, что я слышу грохот и гул. Ее звали Хейла Боппа.

Дети полезли в телефоны.

— Что-то не очень, Илья Петрович, — Димка показал фотографию.

— Не очень. Много ты понимаешь. Сейчас Марс взойдет, смотреть будем.

Девочки поглядывали в сторону двери, за которой было тепло и светло.

— Замерзли?

— А еще что в небе бывает? — спросила Юля вместо ответа.

Илья Петрович улыбнулся.

— Я всегда мечтал увидеть вспышку Новой. Это самое красивое и яркое зрелище во всей вселенной, но пока еще ни одного на моем веку не случалось.

Катя откинула капюшон и глубокомысленно произнесла:

— Да, рождение новой звезды — это, наверное, очень красиво.

Илья Петрович снисходительно покачал головой.

— Катенька, ну вообще-то это не рождение звезды, а ее смерть.

Катя недоуменно взглянула на него.

— Тогда почему же ее называют новой?

Димка скомкал снежок, отправил в Егорова и получил такой же в ответ. Потом завизжали девчонки.

— Так, а что, урок разве закончен?

Он посмотрел вверх. А небо и правда было скучным. Высоко между крыш мигал самолет. Забытый телескоп смотрел пустым глазом на редкие звезды.

Илья задремал по дороге, укрывшись отцовской курткой. Разбудила его внезапная тишина. Они стояли. За окошком поблескивал в свете фонаря снег на пустой улице. Дверь в их подъезд была распахнута, на кухне горел свет.

— Илюш, — отец тронул его за плечо. — Илья, вставай. Нужно идти домой.

Заспанный Илья выбрался из машины. Шагнул к подъезду, вдруг остановился и обернулся.

— А ты?

— А я в другой раз, Илюш. Потом, — отец прижал его к себе и шепнул на ухо. — Я не плохой человек, Илья.

Он стоял, смотрел, как отъезжает машина. В подъезде слышался топот ног. Над головой мерцали тусклые городские звезды.

Дети убежали на край школьного двора. Юля возмущалась, отряхивалась, мальчишки были похожи на живых снеговиков. Катя стояла в сторонке и многозначительно поигрывала снежком. Урок давно закончен, пора по домам, но разве теперь загонишь?

Илья Петрович подошел к телескопу, заглянул. Небо было серой пленкой, под которой, он знал точно, скрывалась та невероятная россыпь звезд, которую отсюда не увидеть, как не увидеть отсюда Актюбинск и далекий восемьдесят седьмой.

Девчонки завизжали, засвистели, разлетаясь во все стороны, снежки. Живой снеговик с кашлем Димки и снежками в обеих руках пролетел мимо.

Илья Петрович, остановил его, поправил воротник и, подхватив одной рукой телескоп, побрел по тонкому снегу к зданию школы.

ФРАГМЕНТЫ

— Ну, долго еще? — Ира несла за спиной желтый рюкзачок, из которого выглядывали тряпичные уши зайца — очень полезный в долгом пути груз. Заяц весил немного, даже вместе с рюкзаком, но большую часть пути нес его я вдобавок к двум здоровенным сумкам. В том, что среди заботливо уложенных теплых вещей, документов и походной еды таятся ее игрушки, я догадывался, но виду не подавал.

— Почти пришли. Не успеешь сосчитать до ста, и мы на месте.

Ира вздохнула и принялась считать, изредка жульничая.

Обычно в октябре в город приходили дожди, но не в этом году. В высоком небе сияло, хоть и не грело, солнце, а по утрам на траве уже сверкала изморозь. По всему городу желтели клены. Они были огромными уже тогда, тридцать лет назад, а сейчас на них восхищенно, как когда-то я, смотрела Ира.

Я хотел показать ей город моего детства именно таким, наполненным спокойствием подступающей зимы и мне это удалось.

Мы приехали в город, где я родился и провел свое детство, еще поздней ночью, доехали на такси до ближайшей гостиницы, и заспанная Ира смотрела в окно на пролетающие мимо огни ночных фонарей и подсвеченных зданий. Она уснула, едва увидев подушку, а я ворочался до утра. Звуки за окном были какие-то чужие, их не было в моем детстве. Десятилетним мальчишкой я выходил на крыльцо и слушал шум деревьев, далекие раскаты грома, шорох дождя. Тогда огромным казался даже город, и улица была целым миром, наполненным гонками на велосипедах, свистящими стрелами из самодельных луков, крестовыми походами с деревянными мечами в руках, возней с воздушными змеями, которые никак не хотели подниматься в бесконечно высокое небо.

Этой ночью мы пересекли его за полчаса, а за тонким стеклом шумели машины, сирены пароходов с близкой реки, приветственные крики дворников друг другу на языке, который я так и не выучил в детстве.

Позавтракав, мы отправились парк. Ира сметала листья с деревянных скамеечек, озадаченно смотрела на указатели на двух языках, показывала зайцу неработающие аттракционы и ругала его за настойчивое желание покататься.

— Дочь, смотри какие деревья. У нас таких не увидишь.

— У нас ёлки, — буркнула Ира. — А тут нету.

— Зато тут можно делать так!

Я подбежал и, подхватив дочь на руки, вопреки визгам и смеху, превратил ее в самолетик, пикирующий прямо в огромные кучи желтой листвы. Тут не убирали опавшие листья, и они шуршали до самой зимы, а потом еще и под тонким слоем снега, проглядывая рыжими пятнами сквозь белоснежную чистоту.

— Там речка, смотри! — Ира убирала с шапки и с лица прилипшие листья и тыкала пальцем в просвет между деревьями.

— Угу. Видишь, какая широкая. Старица.

— А почему Старица?

— Так называются старые русла рек. Ей уж лет сто, а тут все еще глубоко. Я купался здесь, когда был таким, как ты.

Ира поёжилась.

— Так холодно же!

— Так летом же.

Ветер катил по тёмной воде легкую рябь, в которой дрожало солнце и летящие на запад облака.

— Папа, а мы домой пойдем?

— Конечно. Скоро.

Я продолжал стоять. Над холодной водой стелился легкий туман.

— Ну же, пойдем, ты обещал.

До дома минут тридцать пешком, насколько я помнил. В воздухе запах осени и гул тепловозов. Железная дорога проходила совсем рядом, и улица с одного конца раньше почти утыкалась в нее. Сейчас там красовался яркой облупающейся краской высокий голубой забор.

Ира шага впереди, отсчитывая цифры до ста. Вдруг она остановилась и обернулась, уши зайца в рюкзаке качнулись и запрыгнули ей на плечо.

— А там есть кто-нибудь?

Я покачал головой.

— Нет, уже никого.

— Дом пустой что ли? А кушать кто приготовит?

— А вместе и приготовим.

Улица уже не казалась такой бесконечно длинной, как раньше, но все еще оставалась широкой. Вдоль домов, выходящих фасадами и высокими заборами к тротуару, тянулись деревья, а между ними дорога. Свежие пятна асфальта говорили о том, что недавно снова копали и меняли трубы. Такие события в детстве превращались в настоящую радость для мальчишек — канавы становились окопами, а забытые сварочные электроды настоящим оружием.

— Сто! — радостно и в то же время укоризненно заявила Ира.

— Так мы и пришли. Держи ключи, открывай.

Высокая калитка была заперта на часто заедающий замок. Маленькие окна с белыми занавесками приветливо смотрели на нас. Ира, повесив рюкзак на ручку, пыхтя и сопя, подбирала нужный ключ.

Скрипнула дверь, но не наша. Парень лет тридцати в растянутом свитере и кепке вытирал руки куском промасленной тряпки. Он некоторое время смотрел на меня, потом приветственно поднял руку.

— Володя, ты?

Я помахал в ответ.

— Салам! — он подошел, потряс руку двумя своими и обнял. — Давно приехал? Смотрю, прошел кто-то мимо окон, подумал — ты или не ты?

— Ночью, — сказал я. Ермек был самым маленьким в нашей огромной шумной ватаге. Вечно бегал за нами в больших не по размеру туфлях брата и тер кулаками чумазое лицо. Ему хотелось быть чуть старше и тоже иметь деревянный меч и лук, стоять на воротах, когда старшие лупят ногами по рваному мечу, но он был счастлив и тем, что его не прогоняли.

Ермек достал пачку сигарет и предложил мне.

— Дочка твоя? Похожа. У меня вот тоже сын родился в сентябре.

Я пожал его руку.

— Не знал, что ты женат.

— А долго, что ли? — он засмеялся. — Как там жизнь в России?

Я пожал плечами и махнул рукой.

— Надолго?

— Как продам, — я посмотрел на дом. Ира всё еще возилась с замком и осуждающе поглядывала на мою сигарету. При ней я почти никогда не курил. — Тетки уже год как нет, а документы только выдали. Я бы оставил, но сам понимаешь. Живу в двух днях пути отсюда на поезде, а скоро зима. Дому уход нужен и ремонт, какой-никакой.

Ермек согласно кивнул.

— Я б купил, да пока не густо. Жалко, дом хороший.

— Жалко.

Ира торжествующе распахнула калитку и притихла. Она настороженно смотрела вглубь двора, не решаясь шагнуть за порог.

— Ну, что ты, трусиха. Смелее!

Всю стену дома, часть забора и крышу опутал дикий виноград. Он пологом навис над дверью в дом. Листья его пожелтели и стали совсем прозрачные. У дома пустая конура, в подсохшей луже ржавел обрывок цепи. Сарай еще больше накренился над давно непахаными грядками, на которых тут и там высился белыми стеблями неунывающий чеснок.

Я открыл дверь в дом и впустил туда Иру.

— На пороге не разувайся, только в доме. И подожди меня на кухне, если боишься.

Ира пожала плечами и шмыгнула в дом.

Я аккуратно спустился с низкого крыльца. Под ногами хрустнули листья. Листьями был засыпан весь двор. Огромная яблоня, расположившаяся как раз между нашим и соседним двором, щедро посыпала ими все вокруг. Многое осталось прежним, но каким-то другим. Старые санки, которые я помнил лет с четырех, все еще стояли на крыше сарая, но теперь ржавчина проела их насквозь, как и садовые инструменты без защиты от снега и дождя лежавшие на земле в зарослях сорняка.

Послышался стук и я обернулся. Счастливая Ира стучала мне в окно, отодвинув занавеску.

— Ну, дочь, сейчас начнем готовить!

— Так нет же ничего. Может в магазин?

— Здрасьти, а подвал нам на что? А соседи?

Пока я доставал из подвала банки с компотом и вареньем, затянутые паутиной и облепленные толстым слоем пыли, Ира нашла старые журналы и совершенно остыла к готовке. То были журналы моды из семидесятых, прическам в которых в детстве удивлялся даже я.

За окном промелькнула тень, затем вошел Ермек. Он оказался выше дверного проема и привычно пригнул голову.

— Приятного аппетита, — пожелал он, заприметив компот. — Володя, там в сарае пила почти новая и отвертки. Я возьму, чтобы не пропадало?

— Конечно, — кивнул я, — бери что нужно. А нам захвати хлеба, если есть и яиц штук пять.

Ермек улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Когда я вернулся из огорода с пучком зелени и парой неизвестно как уцелевших огурцов, на столе уже лежали хлеб, банка сметаны, тарелка с холодным мясом и целый пакет курта.

— Обожаю наших соседей, — сказал я. — Вот, Ира, учись доброте.

— Так самим не хватит, — нахмурилась Ира.

После обеда я попытался провести экскурсию по дому. Знакомые доски пола привычно поскрипывали. Книжки, которые я знал наизусть, на своих местах, на полках. Между ними разрисованные тетрадки. У меня были настоящие альбомы, но рисовать я предпочитал в тетрадях в клетку. Вот дом с нереально высоко крышей в разрезе — там затаился за баком неведомый зверь, срисованный с соседского кота.

А вот двор с сугробами по самую макушку. Они, и правда, были такими высокими, что дед прочищал в них настоящие коридоры, а я после школы брал лопатку и копал туннели, в которых можно было потеряться. В особо глубокие и самые дальние туннели приглашал друга из дома напротив, и мы сидели там с керосиновой лампой, а снег светился изнутри, выдавая наше тайное укрытие. Лампа на рисунках получалась у меня особенно хорошо.

Таких зим сейчас, наверное, уже нет. А лампа все еще стоит где-нибудь на пыльных полках в тайном чулане за дверью.

— Пап, а игрушки твои где?

— Да не осталось уже ничего. Что-то раздали, а что-то в печку. Да и игрушки у меня были странные. Я часто мастерил ракеты из фольги, начинял их серой от спичек или порохом и запускал в огороде. Там среди пионов и редиски целая выжженная площадка была. Хотел отправить ракету на Венеру.

— А чего не на Марс?

— Венера красивее. Огромная такая яркая звезда на востоке. Ну, не звезда, планета, конечно. Я тебе утром покажу.

Она кивнула. Отсутствие игрушек ее немного расстроило.

— А ну-ка иди сюда!

Я подтащил дочь к двери и поставил ровно к косяку. Трижды замазанные краской, но еще заметные зарубки тянулись почти к потолку.

— Смотри, это мои зарубки. Вот мне семь. Эй, да ты выше меня в этом возрасте!

Она засмеялась и гордо осмотрела место, где только что была ее голова.

— А можно мне тоже зарубку сделать?

— А почему нет, — пожал плечами я. — Схожу за ножом.

На кухне меня встретил Ермек и женщина, лицо которой было мне очень знакомо. Вероятно, она жила на этой улице, вот только я видел ее еще молодой.

— Здравствуйте, — произнес я.

— К тебе, — коротко пояснил Ермек и ушел. Я поставил чайник.

Да, женщину я почти не помнил, но она хорошо помнила меня. И тетку. Помянули добрым словом, вспомнили тех, кто уехал с улицы. Поговорили о скорой зиме и ценах на газ.

— Я же зачем пришла, — спохватилась соседка. — Слышала, что вы дом продавать будете. А у меня как раз внук женится. Вроде бы и не далеко, если помочь нужно будет по хозяйству или с детьми. Сколько хотите, в общем?

Я назвал цену. Сказал просто из головы. Соседка кивнула.

— Ну, хорошо. Я скажу. Вы надолго к нам, еще успеете оформить, если внук согласен?

— Конечно. Обратный билет не брал, договоримся, — я обвел кухню рукой. — Надо же дом показать. Где что подремонтировать, где утеплить. С отоплением тоже свои хитрости есть. Дед покойный все хотел перебрать его, но каждую весну забывал, а осенью оставлял как есть.

Соседка махнула рукой и улыбнулась.

— Да не нужно, что вы. Он все равно строиться будет. Знаете эти щитовые дома новые, двухэтажные. Ему больше земля нужна.

— Снесет, значит? — я кивнул, — ну, это понятно.

Мы помолчали. Соседка оставила свой номер телефона на бумажке и ушла.

Над низким забором нависло большое красное солнце. Значит, холодно будет — так тетка говорила. Я открыл ящик стола. Звякнули старые ржавые инструменты, ключи от давно потерянных во времени замков, старые монетки. Белый листок бумаги лег поверх всего этого хлама чужим ненужным фрагментом. Словно яркая закладка из модного магазина в древней фамильной книге.

Ира сидела в комнате на полу, чертила что-то на найденном листке бумаги, положив его на белый дверной косяк.

Я подошел и присел рядом, обнял ее за худенькие плечики.

— Папа, мешаешь, — насупилась она.

— Ира, а ты хотела бы здесь жить?

Она пыхтела, высунув кончик языка. Всегда так делала, когда рисовала. На белом листке появлялись мама, кошка, ее подруги с яркими волосами, мальчик из параллельного класса, с которым подружилась на продленке. Словно белое окошко в другой мир. Как тот кусочек бумаги, что заперт среди старых ключей.

— Пап, ругаться не будешь? — она убрала листок и на белой краске косяка обнаружилась маленькая ракета, на которой, покачивая ногами, сидели двое. — Если я сделаю такую же, — сказала она, поняв, что ругать ее никто не собирается, — она полетит?

— Конечно, — улыбнулся я и подсел поближе. Знакомая доска пола под нами привычно скрипнула. — Полетит высоко-высоко. До самых облаков, — я поцеловал ее в макушку, — до самого неба.

ДЕРЕВО ПО ИМЕНИ КУЗЯ

Я застегнул рюкзак и окинул комнату взглядом. Мариша сидела, на стуле покачивая ногами. В ее маленькую походную сумочку уместились термос-стакан и семь кукол.

— Точно пойдешь со мной, не передумала?

Мариша утвердительно кивнула. Конечно, уже через километр начнет канючить и проситься на руки, но к этому я был готов.

Проходить маршрутом по холмам и оврагам городского леса было моей давней традицией. Каждый раз в начале лета, когда, наконец, приходил первый день отпуска, а солнце окончательно подсушивало весенние лужи, я выходил в поход.

Город не был мне родным, сюда я перебрался незадолго до совершеннолетия. Первые впечатления о нем — вездесущая зелень, туннели из многолетних каштанов и кленов, прохлада парков, ну и, конечно, лес, раскинувшийся в самом центре города, забирающийся в его районы по глубоким оврагам. В тот год с камерой «мыльницей» и обычным компасом я впервые спустился с холма в бесконечное зеленое море городского леса.

— А лисы там будут? — уточнила Мариша.

— Ни разу не видел, — сознался я. — И медведей тоже. Ежики есть. Показать?

Мариша развела руками, сбегала на кухню и вернулась со стаканом.

— Так, а его ты тоже понесешь? — аккуратно спросил я.

Из стакана выглядывал черенок с жизнерадостными листьями. В воде колыхались молодые белые корешки. Что ж, сам виноват. Показал Марише, как ветка пускает корни в воде, а теперь оказалось, что ветку обязательно нужно вернуть в лес.

— Ладно, — вздохнул я, — пойдем.

Стакан грозился перекочевать ко мне уже метров через сто. Но, как ни странно, весь путь до холма Мариша не выпускала его из рук.

— А теперь уже можно?

Мы стояли на вершине холма. Лес бесконечным зеленым ковром лежал внизу, разрезанный извилистой полоской реки. Грибные тропинки, старые заброшенные дачи, которые отвоевал для себя лес, мелкие озера, овраги, покрытые густыми высокими папоротниками — все там внизу. Узкая извилистая тропинка спускалась к самой реке. Но Мариша не торопилась. Она смотрела на полянку, которую обступили высокие деревья.

— Может там?

— А ему тесно не будет? — сказал я. — С такими соседями.

— Он же совсем маленький.

Мариша разрыла землю маленькой цветной лопаткой, как могла, засыпала черенок, критически осмотрела его и поправила.

— Надо бы полить.

Я указал на высокие облака, клубившиеся на горизонте.

— Дождь будет и польет.

Мариша неуверенно кивнула.

— Ладно. Назову его Кузя.

Я развел руками.

— Ну, кто же деревьям такие имена дает?

— Я. Пусть будет Кузя, — она поднялась и отряхнула коленки. — Пойдем уже домой, я устала.

Я вздохнул, посмотрел на полоску озера за лесом.

— Да, конечно, идем.

Весна следующего года выдалась дождливой. Весь май бушевала гроза, и только к самому началу лета выглянуло долгожданное солнце. Мариша топала впереди меня, размахивая сумкой. На знакомом холме трава поднялась выше пояса, в благодарность дождям. Я привычно осматривал лес в пойме реки, словно собственные владения. Знакомое, но далекое озеро блестело на севере, а на юге непривычно резали глаз скелеты будущих высоток. Они выросли за пару месяцев на месте дубовых рощ.