Общее в рассказах: Силирийская история, Хроники Силирии, Хроники Элты, Хроники Этилерии /не дописаны и сейчас, сейчас лето 2005 года/, Хроники Силирии напечатаны в шестнадцать лет. К Силирийским хроникам также относится трилогия «Двое из Другого Мира» /написано в семнадцать — девятнадцать лет/.

РАННИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

«МИНЕЙ — ЗАВОЕВАТЕЛЬ»

/ИСПРАВЛЕННАЯ РУКОПИСЬ, ПЕРЕПИСАННАЯ С ЧЕРНОВИКА — ФОЛИАНТА И НЕ ТОЛЬКО ОТТУДА/

ПРЕДИСЛОВИЕ

Хм… С чего бы начать… Всем известно — если хорошо что — то начинается, — значит и кончится хорошо. Также и в повести: начинается плохо, середина так себе, а затем финал… пока неизвестно, какой.

Как вы думаете, что сильнее, — любовь к Родине или к невесте? Ответ — сама повесть. Повесть военного характера, похожая на жизнь Средневековья в 1600 — 1780 годах. Описывается упрямство главного героя перед жизнью, ему наплевать на ситуацию, — видя, в каком состоянии находится страна, он решает ее укрепить. Укрепляет…

Действие происходит в Силирии, воинственной стране. Незнакомый парень — иностранец совершенно случайно попадает в императорский замок, до этот пересекая границу страны. Его хватают и ведут на суд. Минея замечает силирийская принцесса по имени Лима. Миней видит ее и влюбляется до беспамятства. Девушка отвечает ему взаимностью, и поступает так, как хочет: несмотря на запреты родителя, она убегает… Император в бешенстве. Лима тайком выходит за Минея — иностранца замуж и рожает ему сына. Далее после смерти владыки Силирии Миней становится императором, а Лима — королевой. Состояние страны им не нравится, и тогда…

(Пусть будет несколько нескладно — я тогда писала иначе)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

РОЖДЕНИЕ БУДУЩЕГО. (РОЖДЕНИЕ ПОЛКОВОДЦА)

Юноша — полуэльф по имени Миней оказывается в неизвестной стране под названием Силирия. Не будь его — неизвестно, ЧЕМ бы стала махонькая страна площадью с Австралию. Махонькая страна, наводящая ужас на иностранцев, которые боялись туда приезжать. Тамошний император был немного сумасшедший. Дочь Физара росла без матери, — она умерла, когда принцессе было два месяца от роду. Миней, сын Митинея, затерянный неизвестно где, насмерть напуганный на границе, находит счастье в царской семье. Правил он Силирией два года, коренным образом изменив быт и культуру Силирии. Нашел общий язык с коренными жителями этой страны, заслужил их доверие и любовь. Ну да ладно — читайте ниже…

В той неизвестной стране, куда попал юный Миней, уже три десятка лет царили войны между простым народом, а все началось из — за императора, который презирал иностранцев и запрещал силирийцам с ними контактировать. Что касается законов, то император Физар постарался сделать их кровавыми и страшными, чтобы поработить тех, кто упрямо упирался… Особенно Физар ценил древний силирийский закон о деторождении: силирийским девушкам запрещалось до пятнадцати лет выходить замуж, а до тридцати пяти детей рожать. Нарушительниц запрета либо сажали в тюрьму, либо живьем зарывали в землю. Либо ребенка прятали и никому не показывали. Находились и такие смельчаки, которые бросали вызов императору и прочим властям. Найти их было очень сложно: хорошо прятались.

Страна Силирия… Граница… Хлопание сзади по руке, а затем удар в грудь, когда Миней оглянулся посмотреть, кто его хочет о чем — либо спросить. Вместо этого он увидел лезвие меча, направленное в сердце, а затем вопрос на неизвестном языке. Понятное дело, что это оказались его сородичи. Такие же полуэльфы и эльфы. Миней не растерялся, и, выхватив меч из ножен, стал защищаться.

Но силы были не равны, потому юноша получил удар кулаком в затылок и потерял сознание.

Он не знал, что пересек границу. Не понимал, что происходит. Не знал, что может случиться через час, через два… Потому что, очнувшись, парень обнаружил, что руки его заломлены за спину и связаны. Не успев ничего сказать, Миней получил толчок в спину, его подняли и повели в чащу. Выплюнув кляп, полуэльф наконец смог крикнуть с яростью:

— За что вы меня схватили?! Что я такого сделал?! Отпустите меня! Вы не имеете права! Безумцы! Вы даже не знаете, кто я!

— Мы знаем, кто ты, парень. — Вдруг эльфы в синих камзолах заговорили на том же языке, что и Миней. — Ты иностранец и нарушитель закона.

От таких слов кровь Минея закипела. Он почувствовал себя оскорбленным. Сказали так, словно в лицо плюнули. Интересно, какой закон он нарушил?! Да ведь Миней и законов таких, какие ему буркнули пограничники на ухо, никогда не слышал и не знал.

— Да. Иностранец. Хорошенькое у вас гостеприимство! Рубиться на мечах и рапирах вы умеете, а встречать гостей, — нет! У вас нет законов.

— У нас есть законы, но тебя не касается, как они построены и кто их писал. Ты чужак, и потому у всех, кто здесь есть, даже у нищих, есть право выгнать тебя отсюда в шею!

Миней ухмыльнулся:

— А почему вы тогда меня не гоните? А ведете вглубь страны? Идете, говорите о какой — то чепухе, а я даже не понимаю, в чем дело! Итак, куда мы направляемся? Я могу услышать ответ на этот вопрос?

Миней был напуган, и потому предложения связывал с трудом. Ему очень хотелось присесть на траву, и полюбоваться роскошной природой, поглядеть на цветы, нюхать их, растянуться на траве и дождаться товарищей и отца, братьев и сестер, которые ушли за водой к роднику, который находится совсем рядом. Пятьсот метров всего пройти. Да, они будут звать парня, но не дозовутся. Что станет со всеми? А вдруг их также схватят? На самом деле Минея оставили следить за вещами, да и рассмотреть полянку получше, что рядышком.

Оставили…

Миней был красив и телом, и душой. Благородный парень не терпел невежества со стороны окружающих, всегда относился ко всем с добротой и любовью. Никогда не ругался, никогда ни над кем не издевался. Умные серые глаза глядели из — под длинных каштановых ресниц и такого же цвета бровей, настороженно и с любопытством. Лик — цвета снега с гор, нос длинный, греческого профиля, на щеках не было румянца. Казалось, лицо парня было вырезано из кости мастером. Большой лоб, губы алые, как гранаты, на кончиках малость загибаются вверх. Каштановые власы, и челка, чуть — чуть завитая на кончике, падает на лоб. Локоны, расчесанные и чистые, ниспадают на плечи, на кончиках завиваясь колечками средних размеров. А то и крупных. Жены у Минея не было. А если бы и была, то парень бы был прекрасным мужем. Да и не собирался он жениться в свои пятнадцать лет. Хотя по виду никто бы и не сказал, что Минею именно столько лет — не выглядел. А выглядел на двадцать — двадцать пять.

Красу он и его братья с сестрами унаследовали от Митинея, — прекраснейшего в Цветочной стране полуэльфа, а доброту, — от матери Аэли. Аэля не была ни эльфом, ни полуэльфом, — она была бабочкой, похожей на нимфу. Бабочкой, совершенно не похожей на те, что летают за окном. Она была ростом с Митинея, а Митиней вовсе не было крошечным! Он был ростом со взрослого человека. Рост его метр с половиной и даже больше, сто семьдесят с чем — то, за плечами — сильные, прозрачные сияющие крылья, черно — каштановые власы, а за плечом, на спине, висит гитара, да и лук с колчаном и стрелами. Митиней был первым в стране эльфом — полуэльфом, потому что матери у него никогда не было, — он родился в цветке Лотоса. Как позднее выяснилось, в цветок был обращен его отец, — Осмий, житель страны Фиреи, куда Миней и направлялся. Когда Осмий стал полуэльфом, приняв свой настоящий облик, его и Митинея часто путали. Осмий еще был фиреец — граф, также прекраснейший парень в той стране, павший от зависти. Впоследствии выяснилось еще вот что: что Митиней и Осмий, и их потомки по крови — самые прекраснейшие эльфы и полуэльфы: граф тот — прекраснейший и благороднейший фиреец с черными волосами, а Митиней, его сын — первый красавец Цветочной страны, ну куда ему не быть красавцем, если больше никого из его сородичей рядом не проживало? Цветочную страну после путешествия в Фирею и Силирию заполонили эльфы, основав и привив свою культуру. А внук Митинея, — Милик, и все его дети, — были силирийцами, такими же красавцами неописуемыми в своей стране и благородные душой, и телом. Да и все бессмертные к тому же. Митиней и Осмий обладали бессмертием, то же самое перешло и к их детям. Если глянуть на генеалогии, — то их роды тесно связаны друг с другом. Предков то есть общих. К тому же в истории Силирии в архивах стоит, что Аэля НИКОГДА НИКОГО НЕ РОЖАЛА ОТ МИТИНЕЯ! Митиней САМ создал своих детей, так что Аэля была мачехой — она ведь полуэльфов воспитывала, прививая им свое.

Итак, Митиней был первым в Цветочной стране эльфом — полуэльфом, и, естественно, ему быстро надоело однообразие, и ему хотелось найти своих сородичей. С этого и началось… В Цветочной стране с древности до 1705 года жили только насекомые, гигантские, разумные и говорящие. Ростом они были с Митинея, а бабочки были похожи на нимф, о чем говорилось выше. В более ранних архивах после рождения Митинея встречаются изображения его детей с… брюшком, как у бабочки, откуда растут длинные ноги. Так думали раньше. (В истории Силирии это не упоминается).

Если бы Аэля и вправду родила от Митинея (а это просто физически НЕВОЗМОЖНО), то либо она умерла бы еще при беременности, или не зачалось бы ничего, или на детей Митинея было бы жалко смотреть. Это были бы мутанты, смесь насекомого, пусть и разумного, с полуэльфом. И прожили бы недолго. Так что Осмий был далеко не дурак!

— Мы идем на суд к императору. Там тебе будет не до шуток! Скажешь, по какому праву сюда сунулся.

У Минея отпала челюсть.

— Вы… вы что, царское государство?!

— Да, красавец. И тебе пока везет, мы не имеем права убивать на месте. Ежели выгонят такого парня, а выгонит сам наш Физар, в шею, счастливчик тогда, иди куда хочешь. Но при этом вытатуируй себе черный треугольник на запястье, чтобы силирийцы не шарахались. А иначе убьют или покалечат. Мы уйти тебе не помешаем!

— А император женат?

— Его жена умерла! В некотором роде женат, но вас, сударь, это не касается. Дочка осталась, царевна. Вряд ли ты ей понравишься! — кто — то из эльфов хихикнул.

— Я и не собираюсь ей нравиться! Мне на нее наплевать! Ей, может, и двадцати лет нет, зачем тогда я ей нужен?! Может, это благородная девушка, но пусть ищет себе достойного жениха! Я же — иностранец! — и обиделся. На самом деле парню было очень любопытно, что за дочь у императора.

— Это ты хорошо подметил! Все ее руки просят, но девушка всем отказывает!

— Значит, и мне откажет. А если император меня и выслушает, — куда я пойду?

— По тебе тюрьма плачет! Туда и дорога!

Перед Минеем открылся прекрасный вид, — замок, утопающий в зеленой пене гигантского сада. Деревья возле замка были усыпаны цветами и плодами. Царило вечное лето. Разносился упоительный аромат росы, лучи света пробивались сквозь густую крону деревьев. Потому было темно… Миней ни на что не обращал больше внимания, — ему хотелось вырваться и улететь.

Особенно не радовал его народ страны. Хотя позже парень пожалел об этом. Просто он не знал культуры Силирии. А сидеть в тюрьме не желал. Ни за что сидеть.

Замок был выстроен из серого камня, пара башен уже разрушилась от времени. А в щелях, как хищник впивается когтями в жертву, росли вьюнок и хмель. Перед входом в замок была аллея. И ее закрывали кованые ворота, в виде стеблей, листьев и цветов. Ворота были созданы по неизвестной технологии, с розами, листьями и настоящими стрелами на верхушке. В окнах блестели стекла, а двери были удивительной красы и резные. Замок не блистал красой снаружи, серый весь, в трещинах, и потому с первого взгляда было удивительно, как здание не накренилось даже и не разрушилось. Правда, верхушки шпилей были бледными и поврежденными.

«Сколько же этому замку лет»? — подумал Миней.

Ступени в нем были на удивление мраморными, белыми, отполированными, и вдобавок покрытыми красным ковром. Только тогда юноше развязали руки, и он, сжимая и разжимая затекшие кулаки, начал с интересом и испугом озираться. На стенах висели портреты самодержцев, вышитые гобелены, очень красивые, с надписями: имя, годы правления, рождения и смерти. Буквы были непонятные, но одно имя Минею удалось прочитать и произнести: ФИЗИКАРИ. Это оказался наикрасивейший гобелен, изображающий прекрасного парня на фоне кленовых и дубовых листьев. Листья, кстати, были самого различного цвета: от темно — коричневого до зеленого. У Физикари был измученный вид, смотрел этот император настороженно с портрета, на лице тоска и разочарование. Правил этот силириец три тысячи лет назад. Умер, покончив с собой, бросившись со скалы в реку Мизари.

Огромная люстра поражала своими объемом и изящностью.

Наконец, Миней и его враги подошли к дверям тронного зала. И двери медленно открылись. Минею показалось, что прошла вечность.

У стены, в конце зала, стояло два трона. На первом сидел император, на другом, — его дочь. Сам Физар был привлекателен, его глаза оказались грозные и усталые, и неизвестно вообще, в каком состоянии сейчас самодержец. В каком настроении. Юноша глянул на его руку, и увидел большое императорское кольцо, с большим синим камнем. Пальцы оказались на удивление тонкими и изящными, без следов того, что он трудился на пашне или в кузне, или еще где — нибудь. Каштанового цвета волосы уложены красиво на плечи и увлажнены розовым маслом. Только на щеке Физара был шрам. На голове — большая прекрасная корона, увенчанная огромной жемчужиной, и изукрашенная драгоценными камнями. Из одежды — императорская лента зеленого цвета, синий камзол, застегнутый на золотые пуговицы. Возле запястий камзол украшали алые ленты, обшитые вокруг. На плечах — погоны. Кружева рубашки виднелись на шее и на рукавах. На поясе — изумительно красивая пряжка. Черные брюки и такого же цвета сапоги на ногах. Блестящие, натертые маслом, с каблуками невысокими. Вот и все… Но все равно в этом эльфе было что — то дикое, зловещее, и Минею показалось, что вся красота императорских одеяний, — маска, под которым незнакомец прячет свое истинное нутро.

И тут…

— Только что мне гонец доложил, что кто — то нагло пересек нашу границу. А это кого вы привели? Жених для Лимы, да?

Эльфы поклонились и тихо сказали:

— Нет. Этот мальчишка пересек государственную границу сегодня утром.

— ЧТО?! — вырвалось у Минея. Мгновенно улыбка сбежала с уст самодержца.

— Встань на колени, чужеземец! И поведай мне, зачем сюда сунулся! И не ври!

— Слушай, это совершенно недопустимо! Какое ты имел право пересечь государственную границу?! Силирийцев тридцать лет никто из соседних стран не посещает, так как знают, какая жизнь здесь настала! И чем грозит просто так вторгнуться сюда. Не опускай глаза! Один раз какой — то парень также пересек границу, я нашел его и приговорил к смерти, а началось все с того, что моя дочь спрятала его, и прятала до тех пор, пока слуги случайно не обнаружили. И теперь она хочет, чтобы закончился беспредел, который начался со смертью моей жены, императрицы Елены, которая родом была с Фиреи! — в одну триаду выдал император.

— Ты не имеешь права так поступать с теми, кто ради интереса или дружбы приходят к тебе, и приносят дары! Ты казнил парня, не задумавшись! Зачем?! Ну пересек границу, ну и что? Ты же каким — то образом взял в жены Елену из Фиреи! — Миней испугался, но благородная ярость не давала пасть духом. Полуэльф встал с колен и глянул Физару в глаза:

— Ваше Высочество, я не знал, что это граница! Я… — естественно, понизив голос.

Тот ухмыльнулся зло:

— Да? Не тебе судить о парнишке, которого постигла печальная участь, не тебе также судить о проступке! — теперь император расхохотался. В лицо Минею. — Не знал? Не знал. Надо же! Говори дальше, я слушаю.

— Глупость?! — тон юноши утратил мягкость, тут же. — Не мне судить о себе самом?!

— Смелый ты. Ты кто такой?

— Я Миней, из Цветочной страны, мы шли с отцом и братьями и сестрами. В Фирею. Я иностранец. — несчастный вновь опустился на колени. — И…

Но жестоким закон не писан, так что Физар не дал парню докончить:

— Значит так, Миней, за преступление ты будешь пове…

Теперь докончить императору не дала его дочь. Она резко вскочила с трона, слезы блеснули на ее лице. Прекрасная девушка была совсем не такой, как ее отец. Голосок, как перезвон колокольчика, решил судьбу парня:

— Не смей его трогать! Не трогай юношу! Он ни в чем не виноват!

Прическа царевны от резкого вскока резко растрепалась, и русые темные волосы волнами упали на плечи Лимы. Белое лицо было само совершенство, голос как ручеек, платье голубое с вышивками, а за плечами нежные крылья. Глаза зеленые, как трава весной, щеки нежные, как персик румянец, большой лоб, тонкие брови, и печать мудрости на челе. Не девичьи по разуму глаза на девичьем лице, и у Минея возникло странное ощущение, что царевне вовсе не восемнадцать лет, а двести — триста: ее глаза были глазами взрослой женщины.

Новенькому было достаточно одного взгляда на царевну, чтобы понять, что она, — его Судьба и настоящая любовь. Первая любовь. Юноша жадно глядел на девушку, мысленно представляя ее в своих объятиях, мысленно чувствуя вкус поцелуя. Представлял, как перебирает в руках прелестные волосы, как она целует бездомного иностранца, как на свадьбе влюбленные обмениваются кольцами и садятся за праздничный стол под счастливые возгласы. Представил Физара, счастливо называющего его зятем.

Зеленые глаза Лимы были подобны малахиту и морю без берегов. Миней глядел на силирийскую красавицу и не мог оторваться. Какая — то сила подсказывала ему, что с этой принцессой пареньку суждено прожить всю жизнь, в радости и счастье. Все забыл юноша на свете, забыл, что стоит на коленях перед самодержцем, что ситуация ухудшается и жить ему осталось недолго — если Лима не будет защитником. А Лима срывала голос на крик, тыча пальцем в пришельца, крича что — то на своем языке. Наконец, император кивнул, но тут же прикрикнул на дочь:

— Помолчи, Лима! Сколько тебе говорить, — не лезь в государственные дела! Правду говорит парень, ты так считаешь? Отпустить его? ТЕБЕ ОТДАТЬ?! ТЫ С УМА СОШЛА! ХОЧЕШЬ НЕЗНАКОМОГО ЮНОШУ СЕБЕ ВЗЯТЬ?!

А у Минея упала челюсть. Он подумал о родных. Лима еще раз взглянула на сородича и улыбнулась ему. Впервые сын Митинея встретил того, в этой стране, такой дикой, кто смог его пожалеть. Значит, все будет хорошо. Все — таки Лима и не силириец, и не фирейка, а посередине, и оттуда, и оттуда взяла. Вот и поняла все. Интересно, а Физар кто, раз так? Наверное, его отец и мать иностранцы. Только откуда в нем ТАКАЯ жестокость?

Император сменил гнев на милость. Приказав дочери вести Минея в столовую, накормить и напоить. И тот покорился.

— Тебя зовут Лима? — спросил парень, кусая яблоко и прихлебявая медовый напиток (не медовуха, а сок разных фруктов, свежий, смешанный с медом. Также в Силирии медовым напитком называют клубничное и малиновое варенье, добавленное в свежие ягоды) из золотого кубка. Лима, с тревогой поглядев на него, рассеянно взяла из корзины персик. Новичок оглядывал столовую. Где — то играла музыка. Играла лютня вперемешку с флейтой и свистом ветра в коридорах. Звуки проникали друг в друга, сливаясь в изумительно прекрасную мелодию, но печальную. Слушая ее, юноша представлял себе песчаный берег и волны, ласкающие его, по которым клубились пена и брызги. Пара облаков на синем небе… Ветерок, пахнущий рыбой и водорослями…

Еще один взгляд Лимы, печальный, такой взрослый и заинтересованный. И снова сердце Минея, сына прекраснейшего из полуэльфов, подпрыгнуло до самого кадыка.

— А ты знаешь, откуда появились полуэльфы? — спросила принцесса бархатным голосом.

— Они везде живут.

— Не знаешь… Они впервые появились в Силирии, у нас в краях, родоначальник их — эльф Корнелий. Это раса отдельная от эльфов.

Миней поглядел на сияющие, длинные, булавовсдные усики, как у бабочки, на голове Лимы, которые тут же переплелись с волосами. У него самого такие есть. Но это никакие не бабочки с крыльями, — это были самые настоящие полуэльфы. Усики нужны им для особого случая, — при рождении — отличие мальчика от девочки. У мальчика усы такие есть, а у девочки на головке только два розовых пятна. Что дальше происходит, — ясно. Если их срезать — парень или девушка станут бесплодными. До тех пор, пока новые не отрастут. Так — то!

— Да, я Лима, дочь фирейской принцессы Елены, и Физара, — императора Силирии.

— Ваша страна называется Силирией?

— Да.

— Что это означает?

— Слово «Силирия» означает «Восставшие из пепла». Хотя наша страна пять тысяч лет назад называлась иначе — Сиза. Затем — Сизилия. Первое слово переводится как «Мать всего сущего», а второе, — «Единение природы и Средневековья». Оба слова из древнего языка, на котором говорили наши предки. История наша жестокая, почти каждое столетие происходили войны, даже было пять — шесть императоров — тиранов. Но никогда императоры и императрицы не брали в жены или в мужья силирийцев. Ты видел гобелены и картины на стенах… И культура наша богатая. — Лима поглядела на рукав своего платья, на котором были вышиты васильки. И не только они, — желтые листья и цветы. И колосья пшеницы. — И музыку ты послушаешь. — Лима достала из кармашка складную флейту и сыграла какую — то мелодию. И правда, никогда парень раньше ничего подобного не слышал. Дивная мелодия…

Сыграв, Лима разобрала музыкальный инструмент на шесть частей, и спросила:

— За что тебя схватили на границе, Миней?

— Я не знал, что это граница!

— Представляю, как напугался. Тут всегда так. Иностранцев здесь не видели лет двенадцать. Я спрятала одного из них, но отец казнил парнишку. Это был фиреец.

— Спасибо тебе за то, что спасла меня от смерти.

— Не за что. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Мне двадцать девять.

Юноша от неожиданности поперхнулся медовым напитком. Ничего себе! Эта Лима ему в матери годится, или в старшие сестры! Хотя… век эльфов и полуэльфов, — девятьсот лет. Так что нет ничего страшного. Миней побледнел и опустил голову. И тут же улыбнулся. Весело, нечего сказать!

Парень встал, вытер губы салфеткой, а Лима повела спасенного по замку, чтобы познакомить его с обстановкой.

ГЛАВА ВТОРАЯ

БЕГСТВО НА ОСТРОВ. ВОССТАНИЕ

Постепенно — постепенно дружба Лимы и Минея переросла в любовь. Все вышло именно так, как Миней и хотел. Естественно, Физар об этом ничего не знал. Отец и родные, вероятно, ушли дальше. А когда император стал подозревать, — влюбленные убежали из дома, уединившись на каком — то острове за замком в море. Остров был необитаем, и, кроме этого, принцессу и иностранца никто не мог найти. Миней по утрам бродил по берегу, собирал хворост, разжигал костры и варил поесть, ловил рыбу, иногда ночами не спал, карауля и любуясь рассветом, а Лима в то время сладко спала в гамаке в хижине, которая там обнаружилась. Шли месяцы, и наконец, кто — то начал распускать про пришельца нелепые слухи. На него охотились теперь, и мечтали выжить парня из Силирии, особенно Физар. Непонятно, чем еще не угодил иноземец императору и силирийцам, но виновата во всем была сама Лима: раз сама приютила незнакомца, то пусть сама последствия и расхлебывает. И расхлебывала, и очень тщательно, дрожа от страха. От страха перед отцом. Физар тем временем по — прежнему был в гневе, и грозился казнить Минея сразу же, как его поймают. Но тот был умен и изворотлив, и потому легко обходил опасные места. Свою суженую он как — то выдал за сестру, внешне похожую на принцессу, когда наткнулся на восставших князей, считающих, что восстание в стране разжег именно новенький! Кто был инициатором всего, — до сих пор непонятно. Зато по стране только и слышалось: «Иностранец разжег восстание! Иностранец»! — и мечталось о мести, причем, как всегда, кровавой.

Мечтали, даже не понимая, что все зло идет от императора! Вообще — то силирийцы давно не обращали внимания на Физара, терпя все его унижения и издевательства. Народ терпел, а сделать ничего не мог. Но все же, к иностранцам было пренебрежительное отношение.

Так Минею с невестой пришлось бежать с острова, так как их все — таки кто — то выследил. Но нигде не было покоя: куда ни сунься, — СРАЗУ известно становилось, кто есть кто. Ну и место пребывания конечно. И это Минею ОЧЕНЬ не нравилось. Были и драки в трактирах, где не было ни грамма спиртного, и на постоялых дворах… А толку ноль.

Под конец сын Митинея, не выдержав, решил просто укрыться в глухих лесах, хотя там и жили свои полуэльфы и эльфы, — лесные воины: они защищали слабых, обиженных и обездоленных. ОЧЕНЬ они страдали от Физара, потому как тот казнил их правителя, не потерпев двоевластия в стране. Эти силирийцы были самыми воинственными и опасными из всех, и резали врага где только можно, а в свои села никакому чужаку хода не давали. Просто — труп, если зашел. Ну в лучшем случае, гнали в шею, или пытали всем селом, при помощи оружия, правды или настойчивости, пока жертва не сознается во всем, кто она, зачем и почему сюда явилась.

По возрасту в основном лесные воины были семнадцатилетними — девятнадцатилетними парнями, и прекрасно понимали, ЧТО творили. Эти втайне и открыто мечтали свергнуть Физара с трона, даже ценой собственной жизни, убив ножом в грудь, а на престол посадить Лиму, а то и иностранца. Потому что Физар, как говорилось, был психически ненормальным, и кровь во времена его правления по Силирии лилась рекой. Настала самая настоящая Гражданская война. А Миней считал все это невероятной дикостью, и хотел исправить силирийцев через брак с любимой, навести порядок… если, конечно, ему дадут на трон сесть.

Как — то возле озера он в спешке отвязал лодку от колышка на берегу, прыгнул в нее вместе с принцессой, и поплыл на противоположный берег, не ведая, что там находятся поместья восставших князей.

…В то утро в поместье было значительно спокойно. Князь сидел на веранде своего терема и пил чай из маленькой белой чашечки, хваля силирийцев и то, что Солнце в небе сияет. Разодет он был в алые одежды, на шее бусы, на ногах красные кожаные сапоги, с коваными каблуками. Наместник императора весело болтал со своими прислужниками и лакеями, так как настроение царило замечательное у всех. И вдруг его слух уловил плеск весел по водной тихой глади. Повернул голову и насторожился, увидев вдалеке лодку, а в ней двоих эльфов, или полуэльфов, — было пока непонятно. Подозвал какого — то лакея, и ткнул пальцем в сторону объекта.

— Смотри! Лодка плывет!

— Где?

— А вон на середине озера! Спустись — ка к воде и погляди, кто там плывет сюда, в такое прекрасное утро. И почему так рано утром, когда солнце только что встало?!

— В лодке юноша и девушка. Интересно, что им от нас понадобилось? — ответили владыке, смотря в подзорную трубу.

— Не знаю. Пусть плывут. Поглядим.

Князь сам ради интереса спустился к воде, по небольшому мостку, и, увидев его, Миней стиснул зубы от обиды и разочарования: снова эти повстанцы! Только бы Лиму не узнали и не тронули! Уж этот — то принцессу ни с кем не спутает!

— Пропали мы, Лима… Князь стоит на берегу. Притворись простой крестьянкой.

— Я итак в крестьянских одеждах: ты очень хорошо об этом позаботился. Спасибо. И что нам делать?

— НЕ знаю. — Миней опустил весло. Почувствовав под ногами воду. Встал на ноги и только сейчас заметил, что лодка наполняется водой и тонет. До берега было метров триста — не так уж и далеко, и Миней с Лимой, расправив крылья, полетели навстречу врагам. Предстал сын Митинея перед князем, а тот жадно рассматривал парня с головы до ног. Затем отошел на шаг и молвил, спросив:

— Кто вы такие, и что вам здесь надо? — А сам ухмыляется: девица на принцессу похожа! Да еще серьга в ухе никак не крестьянская! Это Лиму и сгубило. Хотя ее лицо было измазано сажей, а одежда сшита по самому простому способу.

— Итак, кто вы такие? — допытывался князь.

— Я с другого берега из селения, — мигом отчеканил Миней заранее приготовленный ответ. — Повстанцы сожгли мой дом, ворвавшись ночью, убили наших родителей, всех повоевали, и… сам видишь, нету больше селения, вот.

И демонстративно опустил голову.

— А девушка тебе кем приходится? Кто она?

— Сестра моя. Дай нам поесть что — нибудь, иначе мы упадем от голода.

«Нет уж, не сестра, не сестра она тебе, — это пропавшая царевна! Как тебе не стыдно врать, мерзавец»?! — думает князь, а сам подает парню хлеба. Миней разломил его, половину отдал Лиме. Откусил кусок, и принялся жевать. Хлеб был пшеничный, каравай, с привкусом меда, как и все в Силирии: во все кушания его добавляли в свежем виде. Во — первых, улучшались качества продукта, во — вторых, это было очень полезно для здоровья. Двойная польза короче… Даже салаты тут сбрызгивали медовой водой, минеральной. Разводили в ней сладость и все.

— Ну и как хлебец?

— Вкусный такой, необычный, — одобрил Миней, беря из рук князя глиняную кружку с росписью. Да и вода также оказалась удивительно вкусной. Словом «необычный» он и выдал себя. И тут с языка сорвалось:

— Из — за чего восстание началось?

— Из — за мальчишки, у которого голова не на месте. Его Минем зовут. Имя — то не наше! Это иностранец. Неизвестно, откуда он явился вообще. У границы скрутили — и к Физару. Говорят, что это на самом деле шпион подосланный. Император парнишку на границе задержал. Так этот гад не только нарушил закон, — он еще как — то ухитрился и принцессу Лиму соблазнить! До него она прятала одного парня, да тот был казнен. Не знаю, чем этот Миней и наша принцесса там занимались, но в итоге этот гад — насильник убежал вместе с ней, и до сих пор ни его, ни наследницу найти не могут. Никто. И…

И тут сын Митинея не выдержал… Он готов был набить морду хамлу только так за возлюбленную, и за свою оскорбленную честь.

— Шпион?! Какой еще шпион?! Да я тебя за такие слова… — его рука потянулась к ножу за поясом в ножнах.

Лицо князя тут вконец побагровело от гнева: поймал парочку!

— Так… так это ты учинил по всей стране смуту и восстание?! Ты! Ты стоишь передо мной, и нагло врешь! Теперь мы все с тобой разберемся, за то, что изнасиловал Лиму! Эй, стой!

Поздно: Миней и Лима резко взлетели, стрелой кинулись с высоты в воду и поплыли прочь. Лишь разбитая кружка упала к ногам князя, да кусок хлеба. А за парой неслись ругань, проклятья, слова гнева и прочего. Что князь его достанет когда — нибудь, и тогда им не жить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СКРЫТАЯ УГРОЗА

Когда ситуация достигла своего эпогея, Лиме пришлось вернуться домой вместе с возлюбленным. Император, едва увидев ее, вышел и встретил дочь крепкой пощечиной. А после запер ее в комнате. Бедняжка рыдала, колотила кулаками дверь, да разве этим злого отца разжалобишь? Физар был в бешенстве, и решил, несмотря на это, пока что Минею сохранить жизнь. Поселил вначале его в хилой комнатке, а затем на чердаке, где были холод, паутина и грязь. Миней ночью выбрался, сломал замок в комнате невесты, освободив ее.

Тем временем, по замку ходили слухи, что скоро грянет война с соседними странами, и теперь Миней наконец понял окончательно, отчего на него так ополчились. Но пока враги о себе вестей не подавали. Тихо было на границе…

В замке произошло несколько событий за это время, которые очень в будущем пригодились. Во — первых. Всем было наплевать, ЧТО с сыном Митинея происходит. Тот и не давал о себе знать, живя себе потихоньку, и питаясь объедками с барского стола, которые ему в комнату на чердак приносил слуга. Во — вторых, Лима забеременела, и потому почувствовала себя плохо. Миней, узнав об этом, очень обрадовался. Все это от Физара тщательно скрылось.

На пятый месяц беременность скрывать было уже невозможно. И теперь влюбленным не было покоя ни днем, ни ночью. Пару раз Лиму даже пытали, и она от этого едва не потеряла ребенка. Миней на это заявил, что он не виноват, что его женщина должна лечиться, так как толстеет оттого, что не то ест. Лекари поверили, стали делать свои дела, но ложная болезнь ничем не излечивалась.

Император тут быстро обо всем догадался, и взбесился не на шутку, прекрасно понимая, КТО автор ребенка.

Наконец, весной, двадцать восьмого марта, тысяча семьсот двадцать шестого года, в семь часов тридцать минут вечера, замок огласил победный крик младенца, — сына Лимы и Минея. Это был их первенец, будущий великий император Силирии. Лима была на седьмом небе от счастья, и назвала после выбора многочисленных имен сына МИЛИКОМ. Маленький Милик, едва появившись на свет, даже и не представлял, какая страшная, но одновременно счастливая Судьба его ожидает. Иссиня — черные волосы были у мальчика на голове при рождении, и тоненькие булавовидные усики. За спиной, — нежные крылья, смятые, развернувшиеся сразу через час после рождения. Усики потом набрали цвет. Слабый и беспомощный, младенец постоянно требовал заботу и внимание. Миней же, как отец, вспомнил обычай Цветочной страны, нашел Лотосы и вскормил сына нектаром. Вначале в чистом виде, а после как подкормку, смешивая его с молоком Лимы, которая та сцеживала порой. (Этот нектар усиливает силу гормона роста и взросления примерно в сто раз, а то и больше. И стал Милик расти прямо на глазах, приводя всех в шок).

У всех слуг принц вызывал умиление, всем хотелось мальчишку потискать и подержать. Дима пеленала и купала ребенка сама, пела ему древние силирийские песни. А бессмертный младенец (заслуга отца) так и рос прямо на глазах, обгоняя ВСЕХ своих сверстников в развитии. Тут и свадьбу пришлось играть по этому поводу. Выйдя замуж за Минея, Лима также стала бессмертной.

Но только ОДНОМУ полуэльфу не нравился Милик, — Физару. Почему — то его боялся император. Куда Лима заносила сына, — там Физара никогда не наблюдалось. Совсем. Затем случилась из ряда вон выходящая вещь, также связанная с наследником.

Как — то раз, рано утром, у себя в комнате император почувствовал себя неуютно. Ни спать не мог, ни есть, а потом внезапно мимо его окна на улице промелькнул пролетевший мимо юноша с иссиня — черными волосами и большими зелеными глазами. Ошеломленный Физар смотрел, как он сел на подоконник, а потом развернулся и стал смотреть на деда. Ошеломленный Физар опознал в нем сына Лимы, но тот уже был взрослый, очень красивый, облаченный в синюю императорскую форму. Через плечо перевешивалась лента самодержца. Он был одет только также, как и Физар. Камзол, сапоги и брюки черные, на плечах погоны. Обувь смазана маслом.

Испугался император, бросился в комнату дочери, и увидел там Лиму — царевну с ребенком. Милик выглядел в двухмесячном возрасте как семилетний ребенок. И разговаривал. Обезумев от ужаса, самодержец кинулся в свою комнату. Открыв дверь, повернув золотую изящную ручку, он увидел там того же самого юношу, что пролетел за окном, за занавесками. Теперь этот парень сидел в кресле, придерживая шпагу и закинув ногу на ногу. После переместился к столу, открыл столешницу и принялся рыться в бумагах, на которых записаны законы. Что — то вытащил, обмакнул орудие письма в чернильницу, и стал писать, сосредоточившись. Безумно красивый, иссиня — черноволосый брюнет, зеленоглазый сын Лимы поднял голову, и поглядел на деда своими большими, зелеными глазами с поволокой… Посмотрел спокойно, но с укором. Глядел, глядел на это Физар, и наконец не выдержал:

— Кто ты такой? Как тебя зовут?!

Незнакомец ничего не ответил, встал и отправился в тронный зал. Там огляделся, сел на трон, положив руки на подлокотники, обитые бархатом. Он словно смеялся над злодеем: перечислял все злые дела императора, и рассказывал о Новом Времени… Чем больше слушал Физар его речь, тем больше боялся и думал, что сошел с ума. Это действительно был взрослый сын Лимы и Минея, это невозможно было отрицать!!! Но сказать это полуэльфу, нежданно — негаданно вторгнувшемуся в замок, император просто не смог: язык будто отняло, и из горла не вырывалось ни звука. Наконец, кашлянув, тараща глаза, Физар выкрикнул:

— Зачем ты сюда пришел?! ЧЕГО ты хочешь?! Почему так меня мучаешь?!

Спустя минуту юноша свился в туман и вылетел в окно. После этого отец Лимы тяжело заболел, и уж больше не встал с постели. О случае с видением он рассказал лишь дочери, та в ответ покачала головой. Понимая: это приходила Смерть. Неудивительно, что Силирия просто взбесилась от радости, когда Физар скончался. Наследовать престол пришлось Лиме, а Минея избрали ИМПЕРАТОРОМ, — Силирия об этом, чтобы был правитель — иностранец, мечтала лет тридцать семь, и даже больше. Столица короновала супругов, и веселье стояло целую неделю.

Едва взойдя на престол, Миней первым делом начал отменять ВСЕ жестокие законы Физара. Силирийцы признали свою ошибку, посчитав вначале Минея злодеем, и принялись мужа Лимы глубоко уважать и любить за то, что тот подарил стране великую радость. Да и наследника престола в придачу. Правда, в Силирии рожать до тридцати пяти лет строго запрещалось. Миней и это отменил. Ходит до сих пор легенда, что самодержец запросто порвал древнюю бумагу с этим законом и выкинул. На самом деле никто ничего не рвал, — император просто положил пергамент в стол, и забыл о нем после отмены.

Что касается военных дел, то молодой правитель, едва прослышав о слухах про войну, решил сам все уладить: захватить те страны, которые угрожали нападением. Что из этого вышло?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НЕЗАКОННОЕ ВТОРЖЕНИЕ

То, что на Силирию собирались напасть Восток и Запад, — знали лишь единицы. Миней собрал войско, довольно — таки небольшое, и выступил перед ним с речью. Заключен был договор о том, что врагов будут захватывать не так яростно, как раньше. Воины, услышав новые постановления, сперва удивились, но после все поняли. Еще требовались разведчики для того, чтобы узнать планы противника. Вышел один юноша назвался именем Эвиэни и просил отправиться на границу вместе с императором. Тот согласился взять спокойного юношу с собой.

На границе с Эвенией все произошло с Минеем также, как и в Силирии поначалу: вечером силириец и иностранец разожгли костер, чтобы согреться и поужинать, и стали рассуждать, кому это взбрело вообще в голову терроризировать воинственную Силирию. Пока болтали, иностранцы, сидящие в засаде, начали обстреливать неприятеля стрелами. Сначала это были единичные выстрелы, а потом их посыпался целый дождь. Потом из кустов выскочили какие — то эльфы, началась сначала просто драка на кулаках, а после кровопролитная резня. Кончилась эта стычка тем, что Минея увели, Эвиэни после удалось спрятаться да стрелять исподтишка, причем в тех, кто вел самодержца куда — то в чащу. На этот раз Минея ждала более жесткая трепка, чем от Физара. Потому что вместо царя у этих эльфов был вождь, дикий, жестокий и хитрый. Минея заставили встать перед ним на колени, отобрали все оружие, и принялись опрашивать и пытать.

— Почему нашу границу пересек, мерзавец?

Миней не привык унижаться пред такими грубиянами, и ответил прямо:

— Я ИДУ НА ВАС, ПОТОМУ ЧТО ТЫ, ТЫ, ЖАЛКИЙ ТРУС, СОБИРАЕШЬСЯ НАПАСТЬ НА СИЛИРИЮ! — Приподнял голову, и тут же получил удар по затылку.

Вождь хмыкнул и рассмеялся: он не верил ни единому слову чужестранца. Посчитав его простым парнем из знати. Правитель был одет в коричневые мешковидные одежды, на голове красовалась железная корона, на шее и плечах бусы, из стекла разных цветов, и шерстка гигантского шмеля (они были в тех странах ручные) перевешивалась через плечо. На все это было нашито куча ленточек и бисера. У более молодых эльфов — слуг были не такие нелепые одежды, а пошиты по фигуре. В руках незнакомцы держали мечи, похожие на сабли, их сапоги по краям и вообще были обшиты мехом, а оказались воины светловолосые, с прической чуть ли не каре. Глаза сверкали каким — то животным огнем. Сильные смуглые руки оказались несколько накачаны, но не так, чтобы гора мышц. Жилы вздуты. За спиной колыхались сияющие крылья.

— Ты силириец? — спросил один из них.

— Да, я силириец. А ты кто?

— Эвенк. Наша страна зовется Эвения. И зачем только ты сюда явился, наглый мальчишка? Думаешь, что легко сможете захватить нас? Наши ресурсы давно истощились, и мы имеем право брать у вас все, что захотим. — Парень был СОВСЕМ не похож даже на типичных эльфов, что силирийцев, что других… Лицо у него было не белое, а слегка как бы загоревшее, рыжеватое, нос длинный и прямой. Этот народ жил в степях и лесах, у них почти не было законов, и складывалось впечатление того, что эвенки сохранили тот образ жизни, каким жили сами силирийцы лет шесть тысяч назад. Миней с трудом в это верил. Благородные силирийцы, благородные силирийцы, да разве они произошли от ТАКИХ варваров?! Произошли, и еще как, но не от эвенков, — те появились гораздо позже. Сын Митинея осознал, что стоит гораздо выше по развитию этих эльфов, и перед ним сидел бестолковый дикарь, который его пытался всяческим образом унизить. Да, силирийцы будут и покрасивее, и поаккуратнее, и поскромнее, ведь все эти эльфы и полуэльфы подтянуты и чистоплотны. С благородными манерами. А что касается воинственности, — это также полезная вещь, да и традиция… в определенные моменты. А эти, что эти… дикари смуглые со светлыми волосами даже. Наверняка фирейцы тут в свое время крови намешали в генофонд.

— А как же ваш силирийский император?

— Император? Он мертв. Прожил свой срок.

— Прожил? Прожил… Видишь, — мой терем весь увит в зелени, это всего лишь хижина из тонких прутьев… — улыбнулся дикарь. — Видишь, мы смогли сохранить наши древние традиции… в отличие от вас.

— Сохранили. — буркнул сын Митинея, поморщившись от омерзения. — А вперед не продвинулись. Лишь нарываться на неприятности умеете!

Такие речи эвенкам не понравились.

— Мертв… Тогда я захвачу в плен его дочь, и убью ее! — распалялся вождь.

Миней побагровел от гнева.

— НЕ СМЕЙ! ОНА МОЯ ЖЕНА! Твоему царству придет конец, если ты ее хоть пальцем тронешь!

Рассмеялся дикарь в лицо красавцу:

— Да еще как посмею! И не твое это дело, сопляк малолетний! — и принялся хамить на каждый ответ Минея. В результате разговоры кончились тем, что вождь приказал спустить парня в колодец, надеясь, что тот нормально разговорится в темноте и сырости. Там новый силириец нашел еще одного силирийца, — тот был без сознания, исхудавший и грязный. Тряс его император, тряс, но все было без толку. Колодец был глубок, и выбраться из него сейчас было невозможно: руки и ноги Минея были в цепях, которые позволяли взлетать ввысь лишь на десять метров. Целый месяц сын Митинея мучился, не получая от эвенков ни еды, ни воды. Весь исхудал, и стал похож на заморыша. Солнечные лучи почти не проникали на дно каменного колодца, и холод, мрак, и запах плесени уже невозможно было выносить. Все это время иногда лежащий шевелился, прося помощи. Но чем мог император помочь несчастному пленнику? Определил он его национальность по маленькой татуировке на руке в виде черного треугольника. У эвенков она была другой, — в виде овала, в который заключено сердечко.

Когда их обоих, наконец, вытащили наружу, силириец окончательно, на свежем воздухе, пришел в себя. Его звали Амив. Он рассказал, что Эвения тянется на расстояние в тысячи километров, и является страной каторжников: эвенки бросают силирийцев в колодцы, и заставляют добывать железную руду. Иногда из зависти к культуре сажают в тюрьмы, где несчастные часто устраивают перепалки, а эвенки в таком случае казнят пленников. Редко, но казнят. Не верил измученный Амив, что Миней с ним убежит отсюда, а тот прибодрял друга и говорил, что все будет хорошо. Удивился силириец, узнав, что друг его на самом деле иностранец.

ГЛАВА ПЯТАЯ

СВОБОДА. СТЕПНЯКИ

…Что касается Эвиэни, то он сдался в руки врагов добровольно. Его также пытали и посадили, но, к счастью, не в каменный колодец, а в тюрьму, где томилось много силирийцев. Новичок вначале толком не понял, за что и почему садят, но каторжники — земляки объяснили ему, что эти дикари не признают иных правил, и не уважают чужие ценности. Через месяца два Минею и Амиву вынесли приговор: отправляться на галеру. Но посмеялись друзья над такой участью.

Нагруженный грабленым товаром и оружием, ну еще и своими товарами, корабль эвенков поплыл в Филару, — еще одну державу, готовящуюся захватить Силирию. Минею того и надо было. Били парня и Амива нещадно плетьми, не разрешая даже разговаривать. Ели рабы перекисшие травяные салатики и пили грязную, протухшую воду. Начались болезни, и у пленников, которых было примерно двести на веслах, начались обмороки и припадки сумасшествия. Многие от такого плена получали травмы на всю жизнь: рассеченные мышцы крыльев срастались совсем не так, как надо, и в результате крылья больше не работали, не могли поднять эльфа или полуэльфа в воздух. Вылечить несчастного можно было одним способом: вырезать шрам, точнее, ткани, блокирующие движение органов полета, зашить рану, да так плотно, чтобы ни кровинки не вытекло! Ведь мышцы крыльев ОЧЕНЬ упругие и крепчайшие, сравниться с плотностью такой мышечной ткани может лишь кость. Плюс еще ткань очень похожа на губку по своей внутренней структуре, именно потому спину и не ломит в полете: мышцы, словно резинка, растягиваются — сжимаются. И уж если одно крыло безнадежно сломано, а второе нет, то все равно при таком раскладе силириец летать не сможет, и придется крылышко пересаживать. Но донор в таком случае должен быть мертв. Крыло — самое плотное органическое творение после костей, только не сохраняется долго после смерти тела, — из — за влаги и кислотности, разложения в тканях все распадается, начиная со спины и коричневой планки крыла. Разложение идет СТРОГО по прожилкам, и крыло буквально на части распадается, подобно мозаике или стеклу машины при ударе. Вот так!

Наконец, корабли прибыл в Филару. Пленных выпустили погулять, и вот неожиданно — негаданно на борт поднялся богато разодетый филарийский царь, с дочерью. Расшиты одежды господ той страны были жемчугом и драгоценными камнями, золотой нитью и шелком. Красный цвет преобладал над остальными оттенками. Девица потупила взор, взглянув на побитых пленников в шрамах. А Амив, сидящий у руля, хищно усмехнулся. Грязный, потный, с ранами на спине, он буквально взглядом раздевал и пожирал принцессу. И Миней без труда понял, ЧТО у друга на уме. Красавица в дорогом платье, с серьгами восточного типа в ушах, разглядывала палубу корабля и эльфов на нем, вот ее взор упал на Минея. Тот поморщился.

А правитель хвастал ее перед своим народом и перед всеми, словно издеваясь над силирийцами:

— Какую дочь я вырастил! Какую красавицу! Да ей цены нет… — сам бродил по той же палубе, и глядел на товар, который вынули с трюма рабы, прибывший из Эвении. Чего там только не было: шелка различных цветов, меха гигантских, с бычка, шмелей разных видов и раскрасок, оружие силирийское, эвенкское, какие — то свитки, мед в бочках и янтарь без числа в мешках. Как же в эти моменты Минею хотелось наброситься на подлизу — царька и порвать его в клочки, ведь это именно он, по слухам, натравил на Силирию филарийцев, решив как следует страну ограбить. Так и встретились два самодержца разных государств: один богат, другой в лохмотьях, ничем не отличающийся от гребцов на судне. Вот если бы этот враг узнал, что Физара уже нет в живых, а император Силирии находится в составе рабов, — было бы весело!

Тут подошел филариец к какому — то послу, и начал что — то шептать ему на ухо. И хоть слова с расстоянии пяти метров были почти не слышны, Миней уловил ухом следующее:

— Быстро плыви в Силирию, убей Лиму вместе с императором, и эта дикая, вечно дерущаяся внутри себя страна будет сразу наша! Головой ответишь, если не исполнишь! — и ушел. Посол кивнул и пошел куда — то вглубь судна.

Сын Митинея стиснул зубы от ярости. Впервые ему показалось, что на самом деле он вовсе никакой не иностранец, а самый настоящий силириец, — ТАК кровь в венах сразу вскипела. ТАКАЯ ярость в нем пылала! Настоящие силирийцы именно так себя чувствуют, когда злятся.

— Да чтоб ты сдох, // — // — //! — прошипел он и сузил глаза. — Лима моя жена! Вот мы и встретились, мелкий ты царек!

Амив толкнул друга в бок, чтобы тот сбавил тон голоса на октаву.

— Ты в своем уме?! ЛИМА — ТВОЯ ЖЕНА?! — его глаза расширились от изумления. — ЭТО КАК ПОНИМАТЬ?!

— Так. Я пересек силирийскую границу, сам того не подозревая, ища полянку для отдыха. Мы шли в Фирею — я, мои братья и сестры, и отец. Они ушли за водой, я остался за старшего. И меня схватили пограничники. В результате едва не был казнен, но принцесса в замке заступилась за бедного странника. Мы полюбили друг — друга. Так ведь, Эвиэни? — Тот парень также был среди гребцов. И все трое сидели рядом, чуть ли не прижавшись друг к другу, чтобы согреться под сильным ветром.

Эльф кивнул, улыбнувшись во весь рот и ухмыльнувшись. Амив сидел, как пень, ничего не понимая, не видя и не слыша. Лишь прошептал потерянно:

— Нам надо втроем сделать так, чтобы этот посол не достиг Силирии, а иначе нам всем конец! Страна ослаблена настолько, что мы не выстоим! Ты ничего не знаешь, Миней, но Филара, — гигантская страна, а точнее, Империя, и они хотят продвинуться еще дальше, захватив нас… Ну нет, не выйдет! Плевать я хотел на все эти тутошние выходки царька ряженого! Пусть на Мизари шторм будет! Пусть будет так! — он харкнул на доски.

Эвиэни пригнул голову, чтобы его не видел никто, встал и пошел к гребцам, шатаясь от слабости.

Видимо, гнев может воплощаться в жизнь и так, — как хотел Амив, так и случилось. Корабль филарийцев потерпел крушение, разбившись у рифов недалеко от силирийских берегов. Спаслась лишь кучка воинов, остальные утонули. Шел к тому же страшный ливень, ледяная вода сводила мускулы, но три друга спаслись, зацепившись за каменный выступ, чтобы их не разбило о камни насмерть волнами. Забравшись на валун, они сидели там до тех пор, дрожа от холода, пока не наладилась погода. Затем, размяв крылья, добрались до берега, и долго бродили по окрестностям, и набрели в итоге на бескрайние степи возле лесов. Степи, заросшие цветами разных видов. Трава была мокрая, а растения ветром и дождем прибиты к земле. Сияло солнце. Несло прохладой с моря и запахом рыбы. Все… Теперь филарийцы в проигрыше, царь утонул вместе с наследницей и слугами. Силирийцы и Миней радовались такому.

— Полетим дальше? — предложил кто — то, позавтракав рыбой, зажаренной на костре с друзьями.

— Куда?

— Как куда? В Силирию, каждый к своей семье и родственникам. Пока можно.

— Это бы не помешало. Но, боюсь, что мы попали в такие места, откуда до городов и сел рукой подать. Идти и лететь неделю, не меньше. — Хмыкнул по — своему Амив, расстегивая рваную рубашку и поправляя пояс, чтобы штаны не свалились.

Да, места были незнакомые, и идти было некуда. Сориентироваться можно было лишь по Солнцу, звездам и деревьям.

— Да… глаза Минея заблестели огнем и радостью, — если бы сейчас я увидел супругу и сына Милика, то я бы не пожалел, что остался в степях, по крайней мере, на неделю.

— А кто твоя жена на самом деле, внешне и по нраву? — спросил кто — то.

— Это нежная, красивая молодая женщина, глаза ее зелены, как трава или малахит, власы русые, а нрав нежен и ласков. — Конечно, сын героя не собирался всем рассказывать, что он император, иначе бы ему просто не поверили, кроме Амива и Эвиэни, посмеялись и приняли бы за сумасшедшего. Подумать только: и во сне не приснится такая штука, чтобы ИМПЕРАТОР со всеми пленниками сидел на веслах!

Миней подошел к юноше Эвиэни, и шепнул ему на ухо просьбу. Тот все моментально понял и кивнул, начав размахивать крыльями, чтобы поскорее их высушить да мышцы размять. Красиво это выглядело: как радуга, мерцают они при солнечном свете, летят брызги во все стороны, переливаясь фантастическими цветами. Нежные, но одновременно твердые, из хитина, они махали с частотой двести взмахов в секунду! Затем Эвиэни успокоился, и тепло пожал руку Минею. Поклонился. Взмыл в утреннее небо, и скоро растаял в его нежной синеве. Интересно было наблюдать это зрелище остальным: редко со стороны поглядишь на полет, обычно этого не замечаешь. Когда сам летишь.

В полдень император с друзьями позади себя вдалеке услышали крики, смех и свист. Обернулся и увидел, что прямо на всех них летит сотня силирийцев с мечами и луками, и одеты они иначе, чем горожане и дворяне императора. Новый самодержец только сейчас понял, что силирийцы делятся на несколько народностей, а определяется это по роду занятия их. Есть, например, армия. Это одни. Есть лесные воины, — это другие, и одеваются они ИНАЧЕ, чем все. Вся военная форма этих парней состоит из куртки, рубашки белой шелковой, черных брюк и сапог — первое и последнее сшито из коричневого цвета кожи ящериц. У этих силирийцев даже есть свои фермы по выращиванию ящериц. Ящерица в этой стране, — священное животное, она крупная по размерам, юркая, и ее даже приручают. Водится в больших количествах в лесах, из мяса готовят различные блюда, также оно используется при посвящении в лесные воины. Особым способом тушку потрошат, также необычно снимается и кожа. Ошпаривают трупик, оставляют полежать, затем рассекают шкурку в области брюшка. Та мгновенно снимается, затем нарезается на ленты и сушится. После ее тщательно отбивают молоточками, чтобы размягчилась, пропитывают маслом и смолкой, и начинают шить.

— Это еще кто? — спросил юный император, с подозрением глядя на незнакомцев.

— Ты спрашиваешь? Это степняки, силирийцы, живущие в таких местах. Понимаешь, Миней, Силирия, — это военная страна, и даже девушки в годы бедствия берутся за оружие. Каждая часть населения имеет свои привычки и вкусы на этот счет. Степняки, — самые воинственные из всех. Бойся их разозлить или обидеть! Но вот если их чем — либо заинтересовать, — среди нех тебе цены не будет! Будут защищать так, что не пожалеешь. Так что стой спокойно, и не бойся. Жаль, что у тебя татуировка на руке в виде цветка Лотоса, а не треугольника!

— У этих степных силирийцев есть свои село или город?

— Село? Есть, но не в степи. Большую часть своей жизни они живут на природе. Домой возвращаются лишь тогда, когда нужда заставит, когда голодно или если жен и детей нужно проведать. Или избы подремонтировать, или попировать после удачного похода. — объяснил Амив и усмехнулся, нахмурившись.

— Они нас догоняют! — голос императора упал.

— Пусть. Они всех так догоняют, кто нездешний. Им ведь надо знать, представляешь ли ты для всех угрозу, или нет.

Степные силирийцы окружили Минея и его товарищей плотным кольцом, и принялись с удивлением их разглядывать, издевательски посмеиваясь. Их сабли блестели, подобно молнии в грозу. И Миней не на шутку испугался. Вертел головой туда — сюда, испуганно глядя то на одного воина, то на другого.

Наконец, один из них, золотоволосый, убрал саблю на место и напрямую спросил:

— Вы кто такие?

— Мы? Мы сбежали с галеры от филарийцев, их корабль недалеко отсюда разбился при шторме. Выжили только я и мои товарищи. Это вчера случилось. На рифы налетел и все. — твердо, но вежливо ответил Амив, без эмоций на лице. Глаза парня — блондина подобрели, и он смягчился.

— Вы все, получается, нездешние? — поинтересовался золотоволосый.

— Один да. Остальные силирийцы, как и вы. — ответил один юноша.

— Кто? — заинтересовалась толпа. Амив тут же указал на императора.

— Чудно! Давненько у нас в стране не было иностранцев! Это даже радость, так как наш самодержец Физар уже нас всех затерроризировал своей ненавистью к ним. А все потому, что в далеком детстве на войне убили его мать Фелдиэйсу, она была воительницей. На его глазах. И отец его был иностранец. Убили ее, понятное дело, не наши. С тех пор так и пошла эта травля, бесконечная. С чудовищной ненавистью. Он так мстил за мать, и продолжает в том же духе. А как зовут этого храбреца?

— Меня зовут Миней. Я сын Митинея из Цветочной страны.

— Слышали о таком. Так это, получается, из — за тебя подняли восстание? — допытывался вожак.

— Да вы что?! Я ни в чем не виноват! А сам Физар, кстати, недавно умер. Так что радуйтесь. Тирания закончилась.

Тоненькие брови силирийца — блондина удивленно приподнялись. Удивились и остальные воины.

— УМЕР?! Да неужели?!

— Да. — кивнул Амив довольно.

— И кто теперь у нас новый император? Или императрица? — спросили двое из степняков. — Лима ведь должна теперь нами править, а потом искать себе мужа и рожать наследника лет через шесть.

Миней не выдержал, присел на корточки и рассмеялся. У него даже живот заболел. У императора на глазах от смеха выступили слезы. Ничего не понимающий блондин подошел к Амиву, а тот прошептал ему правду на ухо. После такого откровения степняк едва не хлопнулся в обморок. Он глядел на Минея вытаращенными глазами, не в силах поверить. Тонкие губы приоткрылись в шоке.

— Бы… быть такого НЕ МОЖЕТ! Император сбежал с галеры?! КАК?!

Все ахнули.

Половина не поверила. Наконец, после пяти минут тишины, кто — то из степных силирийцев тихо поинтересовался, пошептавшись со своими:

— А ведь ходили слухи, что выбрали нового императора! Ходили долго! Столица Оранжерея гуляла всю неделю! Император и правда иностранец. Лима наконец — то вышла замуж за него! Я САМ в свое время за нее сватался! Это было в тысяча семьсот двадцатом году. Но мне было отказано. И довольно жестко. Что я чернь и не достоин даже руку ей поцеловать.

Золотоволосый встал перед Минеем на одно колено, и покорился:

— Я Ивэйс. Моя жизнь в твоих руках, Ваше Высочество…

— Я Миней. — кивнул самодержец и попросил встать с колен не только его, но и всех. — Не привык я к такому, уж извини.

— Как я вижу, ты нашу культуру ПЛОХО знаешь, и то со слов жены и друзей. Ничего, это поправимо! Мы тебя будем спасать и охранять. Приказывай.

Миней развел руками:

— Я не могу приказывать, на моей Родине так не принято. Я из Цветочной страны. Там нет кроме меня и моей семьи НИКОГО из сородичей. И нет у нас правителя. Я могу просить. — спокойно ответил Миней Ивэйсу.

Тот потер переносицу, и предложил:

— Живи пока с нами, если того пожелаешь, брат. — ответил блондин. — Все, кто живет с нами и разделяет нашу точку зрения, наши братья не только родные, но и названные. Уважаю тебя за то, что приказы не отдаешь. А просишь, как обычный горожанин. Это отличительная черта силирийца. В тебе похоже течет часть силирийской крови.

— Я не знаю ничего об этом… — Сын Митинея пожал плечами. — Я сын Митинея, сына Осмия из Фиреи. Туда мы все и направлялись. Нет моей матери вообще нигде. Только отец и его отец. Разве что мачеха, и то бабочка Аэля. У меня трое братьев и две сестры — Аэля и Клэя. Первая — простая девушка, а вторая — воительница.

— Никогда о таких не слышали… — степняки заулыбались.

Миней и его друзья согласились пожить у степных силирийцев, и император всю дорогу, до села, с удивлением рассматривал блондина Ивэйса, который был по виду вылитый фиреец. Он был ихним предводителем. Несмотря на свою юность. Стройный, как тростиночка, суровый, волосы его были цвета лучей солнечных, длина их доходила до плеч, и хавивалась шевелюра на кончиках в колечки. За спиной висели лук и колчан, набитый стрелами под завязку. Одет был этот парень в белую рубашку, безрукавку зеленого цвета, с переливами, в черные брюки и сапоги из кожи ящерицы. На рукавах рубашки были прекрасные кружева. Черты лица тонкие и благородные, на щеках румянца вообще не было. Глаза голубые и умные. Неизвестно, сколько ему лет было. Либо юный, но рано возмужавший, либо постарше самого Минея будет. Речь переливистая, но в гневе голос менялся и становился совсем не похожий на прежний. Но нельзя было полагать, что деликатность у Ивэйса была лишь для своих. Силирийцы же такие: как ты с ними, так и они с тобой. Глаз за глаз.

Так Миней обрел верных и преданных друзей.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ДЕЛА ИМПЕРАТРИЦЫ

Прошел месяц, прошел второй… Третий пошел и скоро кончится, а Миней как в воду канул на границе, и вестей не подает. Заправлять тогда всем стала Лима, и очень даже неплохо. Сын ее к этому сроку по жизни выглядел на вид как в двенадцать лет подросток. А дела в стране пошли ну совсем туго. Войско не знало, куда делся самодержец, и сидело в казармах, думая, что предпринять. И не подозревала девушка, что на нее и мужа готовится покушение. Кто же, если сын Митинея не вернется, поведет войско на врага? НЕ ЛИМА ЖЕ!

А Милик, живущий без отца, не терял времени. Он учился фехтовать, проводя все время в оружейной комнате, стрелял из лука на стрельбище, заседал в библиотеке, читая баллады и историю Родины. Очень полюбилось ему изучение языков, и юноша выучил в скором времени аж пять штук. Иногда уходил в лес, и до вечера не возвращался. А что парню надо еще? Здоровый, накормленный, счастливый с того, что ему позволительно обращаться с оружием. Да и интеллект его брал верх. Он полюбил лес, чтил и уважал лесных воинов, и ему, конечно, жгуче завидовали другие подростки, потому что Милик не по годам был умен, безумно красив, очаровывая всех своими иссиня — черными, длинными волосами до плеч. Вот это был ЕДИНСТВЕННЫЙ полуэльф в стране с таким цветом волос. На лбу царевича лежала красивая челка, которую Милик разделял на две пряди и зачесывал набок.

Одевался он просто: в кожаных сапогах, мягких, ходил по лесу и саду, и в белой рубашке, коричневых брюках, — не любил роскошь. За поясом — меч или шпага. Сын Минея и Лимы уважал все благородное, не терпел подлость и ложь. Но была одна проблема у парня — или из зависти, или из — за врожденного дефекта подростки повесили на него ярлык — «Бескрылый», — у Милика с самого начала были недоразвиты крылья, и он не мог долгое время ВООБЩЕ летать. Лима боялась, что со временем мышцы крыльевые на спине у сына атрофируются, и он станет тогда на всю жизнь инвалидом.

Милик очень обижался, когда эту тему обсуждали за столом при нем, царевич уходил в комнату и плакал. У подростка стал развиваться комплекс неполноценности. Не выносил счастливых детей и подростков других эльфов и полуэльфов, которые, учась летать, просто визжали от счастья. Один раз Милик, еще не зная о недоразвитости своих крыльев (хотя у него они были нормальные, на первый взгляд), решил сам учиться летать, и ворвался в спальню Лимы, где окна достигали пола и были открыты настежь. Оступился и упал с высоты двенадцати метров на каменную террасу. Каким — то чудом кости сломаны не были, но сын Минея разбился по — настоящему, причем так, что в результате потерял много крови. Все сначала решили, что царевич умер, разбившись насмерть. Лима стояла на коленях и навзрыд рыдала, думая, что наследник мертв. И так думали все вокруг, кто столпился, до тех пор, пока неожиданно парень не поднял окровавленную кисть руки и не прошептал: «Я жив, мама»… Лима от такого поворота событий чуть не упала в обморок, и до нее наконец дошло, что сын унаследовал от отца бессмертие, как и она сама. Так что НИЧТО убить Милика не могло, разве что отсечение головы.

Наконец, в один прекрасный день прилетел Эвиэни, и доложил Лиме обо всем. Императрица выделила пареньку — гонцу хорошую комнату, и приказала исполнять все его пожелания.

Этим временем, до эвенкийского царя дошла весть, что корабль потерпел крушение, и что Лима жива. Очень это его разозлило:

— Если посол Эвении не смог ее убить, — так это сделаю я!

Для осуществления своего замысла этот царек решил на Лиме жениться. Вскоре, после прибытия в Силирию, его план с треском провалился: девушка быстро разгадала хитрость. Сама пришла к царю, поняв, что командовать армией некому, вдобавок это оказался ее дальний родственник. (Ее бабушкой была мать Физара — дочь императора Элирейта, звали ее Фелдиэйса, воительница. Видимо, от нее внучка унаследовала жесткий и воинственный нрав). Лима не стала долго церемониться, достала при встрече нож и убила самодержца, тем самым без боя присоединив Эвению к Силирии, убрав границы и начиная подчинять дикий народ. Эвенкам такой расклад ОЧЕНЬ не понравился, так как это означало — конец каторге, и придется всех освобождать. И что больше не будет торговля идти всем, что у них было. Да только деваться им было некуда. Пришлось подчиниться.

Затем на руку Лимы стал претендовать другой царь, — из Филары, посылал в Силирию сватов, но в первый раз Лима живьем похоронила их в яме, буквально зарыв, а в другой раз сожгла заживо в избе. Испугались филарийцы, поняв, что императрица тем самым им за Минея мстит, которого сначала держали в колодце в Эвении, а потом продали на галеру. Чтобы того умертвить во избежание проблем. Да, сурово… Затем настал черед и филарского царя. Лиме победы легко давались. А царь этот не утонул на корабле том, где Миней греб весла, а просто осмотрелся да ушел к себе во дворец.

Облаченная в мужскую одежду, красавица очаровывала царей и князей — врагов, а затем умело и хладнокровно их уничтожала. Так границы вражеских соседних стран исчезали навсегда, становясь частью Силирии. Росла новая Силирийская Империя. Раз за разом увеличивала она свою территорию. Подивился бы сам Миней, узнав, КТО командует его войсками, убирая наглецов…

И однажды какой — то князь захваченного города узнал о уничтожении Эвении и гигантской Филары, рассвирепел и решил расправиться с Лимой. На поиски красавицы он отправил своего брата Эвенкского в тот город, где императрица находилась в данный момент. Тот согласился, даже не зная, ЧЕМ все для него может закончиться. Получится ее убить, — так получится, а нет, так нет.

И вот он недалеко от города. Лима в то время со своей армией сражалась у леса в поле. Эвенкский летал себе среди всех на гигантском ручном шмеле, и силился разглядеть виновницу падения держав. Наконец, распознал, камнем упал вниз и унес. Вырваться Лима не смогла — СЛИШКОМ силен был соперник. Лишь билась и кричала. Отлетели немного, и вот Эвенкский решил с ней заговорить. Он снял с нее шлем, и был поражен ее красотой. Точнее, сражен любовью.

— Лима, Лима… До чего ты докатилась, красавица… Где же ты была раньше? Тебя давно филаский князь ждет, это брат того самого царя, которого ты убила! И не обратила даже внимания, на то, что у нас и наследники есть, — например, я. Или мой брат.

Та обалдела от такой наглости.

— Как ты смеешь?! Вы все ополчились на мою страну только потому, что она показалась слабой и беззащитной в годы правления моего отца Физара. Да, нас жизнь потрепала хорошо, но вы даже не постыдились напасть с Востока и Запада, с двух сторон, посадить моего мужа на галеру, и уплыть с послом в Силирию! Не видать вам наших богатств! Отпусти меня!

Тот только хищно усмехнулся:

— Отпустить? Ну уж нет, не буду я тебя отпускать. Ты теперь моя пленница, и принадлежишь моему брату! А значит, и мне тоже! Наложницей! — Обнял за талию и поцеловал страстно. Но тут же отстранился: Лима его сильно укусила.

— Зря ты так! Когда предстанешь перед моим князем, не будет спасения, будь ты хоть трижды из Силирии! Некуда бежать, красавица, мы уже далеко от места битвы.

Лима тут улучила момент, сильно ударила Эвенкского, спрыгнула со шмеля с большой высоты, но не рассчитала сил, чтобы взлететь, ударившись головой о булыжник в итоге, и лишилась чувств. Эвенкский присвистнул своему шмелю, подлетел к ней, снял опять шлем с головы девицы, и прекрасные локоны рассыпались по плечам бедняжки. На ресницах блестели слезы. Черты лица, по мнению парня, на самом деле оказались благородные, именно такие, какими обладает принцесса или королева, и воин тоже. Подивился также враг тому, что в Силирии даже девушки и женщины во время войн берутся за оружие, нисколько не обращая внимания на изумление иностранцев при этом. Темно — русые волосы, малость пропитанные кровью, сбегали по плечам Лимы, а губы, цвета спелой вишни, так и манили князя. Хотел он всласть их нацеловать. В общем, у дочери Физара было такое прекрасное, задумчивое лицо, что эвенку стало жаль убивать императрицу или сдавать ее брату. Он с первого взгляда влюбился в Лиму, до беспамятства, стал ругать себя, зачем согласился на сделку с братом, зачем явился на это поле битвы, зачем грубил и лицемерил красавице…

Тихо приподнял ее голову, поцеловал, и поклялся в замке родственника охранять Лиму от всего плохого, от хамств, побоев, оскорблений, издевательств и насилия в любом виде. Решил взять добычу себе замуж, вот так…

Во дворе эвенкского замка стоял князь, — оставшийся в живых родственник после посещения Лимой страны, да и не только он из всех выжил после погрома, которые устроили силирийцы месяц назад. Брат князя вел Лиму за руку, а сам был от горя чернее тучи. Ведь ясно, ЧТО тот будет с ней делать — попросту насиловать, сколько влезет, а после убьет. Опустился перед родней на колени, а женщина осталась стоять.

— Она здесь. Я исполнил твой приказ. — тихо прошептал Эвенкский.

Тот оглядел добычу с головы до ног, и спросил:

— Это ты убила моего старшего брата?

— Да, я. А кто же еще? Вы хотели напасть на Силирию и разорить ее.

— Ты захватила саму Филару, и все, что к ней примыкает? — допытывался князь, держа наготове нож.

— Я! Ее уже не восстановишь и не вернешь! Наша земля теперь! Не надо было руки к Силирии тянуть, и грозиться меня и Минея убить самым наглым образом… Жаль, что я не знала, — у убитого еще два брата оказались… В этом моя ошибка. И постель с ними делить в покоях ваших я не стану! — Глаза красавицы — силирийца дико блеснули.

«Настоящий воин»! — решил влюбленный Эвенкский, наблюдая за допросом.

— Ты сию минуту умрешь, и тебя уже никто не вернет к жизни, девочка! — Эвенк выхватил из ножен сияющий клинок, и шагнул к императрице. Но та опередила его: пырнула себя ножом, который вытащила из ножен на поясе, и упала наземь, истекая кровью.

Не в силах больше на это смотреть, Эвенкский встал, шагнул вперед и смачно залепил по лицу брата кулаком:

— Не смей! Не трогай ее! Девица ведь живая, она также, как и мы все, хочет жить! Совсем молодая, только жить стала! Только коснись Лимы хоть пальцем, — я тебя убью…

Угроза не подействовала — князь все понял, и расхохотался брату в лицо, понимая, что тот еще слишком молод, чтобы понимать — врагов любить нельзя. А тот влюбился, причем очень крепко и намертво.

— Да КТО ты такой, чтобы МНЕ указывать здесь, сопливый младший брат? Сначала сядь на трон, а потом защищай, кого захочешь!

Эвенкский молча, с каменным лицом, показал кулак, взял силирийца на руки и унес в горницу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СОПЕРНИК МИНЕЯ

Перевязав быстро Лиме рану тряпкой, Эвенкский положил ее на кровать, накрыл шкурой шмеля, подложил подушку под голову, и стал пытаться привести любимую в чувство. Напрасно руки ее тер, напрасно целовал, — ничего не помогало. Холодной водой в лицо брызгал, — тоже бесполезно. Он плакал и молил богов, чтобы девушка очнулась и ответила взаимностью. Это были искренние чувства. Он хотел свадьбы с ТАКОЙ женщиной. Но она уже замужем, и сердце ее занято.

На второй день красавица очнулась от острой боли в животе. Тут как раз зашел ее враг — князь младший, бинты поменять. Удивилась такой заботе силирийская девушка. Она же ждала, что окажется в темнице, а тут тепло, кровать и забота.

— Ты?! Что тебе здесь от меня надо? — простонала она холодно, приготовясь, что тот будет ее раздевать и насиловать. Но этого не было. Князь стоял и любовался ею. Ждал просьб. Любых.

— Я пришел узнать, как Вы себя чувствуете, Императрица Лима.

— Вот как? Почему же ты меня не убил, пока я лежала полумертвая?

Эвенкский опустил стыдливо глаза. Сердце от нежности и любви защемило, заболело. Он уже рисовал в своей голове сцены близости с ней, детей на руках и свадьбу. Все, что представляет молодой парень, влюбившись не на шутку.

— Потому что… ну…

— Что?

— Потому что я полюбил тебя с первого взгляда. — Твердо ответил князь эвенков. Потупил снова глаза от стыда.

— Сначала меня похищаешь, оставляя все на моего сына, потом смеешься, а после влюбляешься? Ты не сильно много ли на себя берешь, а? Мы же враги… — Лима попыталась привстать, но князь резко схватил ее за руку, попросив лежать, иначе рана откроется.

— Ты зачем себя ножом пырнула? Чтобы инсценировать самоубийство? Да? — Он снова опустил глаза. — Зря ты так делаешь, моя пери. — пытался хоть как — то разговорить Лиму младший наследник. Получилось, но плохо. А Лима с интересом рассматривала его.

Противника, который наглым образом ее похитил. Также интересны были его национальные одежды. Да и сам парень был очень симпатичен на вид. Понятное дело, он выполнял свою работу. И желал теперь девушке, или уже женщине, лишь добра. На этом эвенке была кожаная одежда, причем теплая. С меховыми вставками из шкуры шмелей на сапогах, куртке… Иногда была бахрома кожаная, где порой проглядывалась вышивка бисером, да и не только там… Брюки князь носил замшевые, выделанные из кожи ящерицы. Нежного, бежевого цвета… Плащ отделан мехом. Который падал на плечи. Волосы молодого юноши падали на плечи и были темные. Но все равно в нем было что — то НЕ ТО, подвох. И он правда ХОТЕЛ Лиму, раздеть и любить ее до беспамятства, целовать сладкие губы, ласкать это тело. Желание сводило нервы и мозг… Но воспитание не давало права просто даже взять силой девушку. Выглядел он весь как юный северянин или викинг, как — то так. За спиной висел меч на кожаных ремнях. Все вышеописанное было оттенков коричневого, красного, черного и золотистого цветов.

Под курткой оказалась льняная рубашка с тесьмой. Интересно одевается этот юноша! Силирийцы, например, ни за что бы так не наряжались, а если и облачились бы в такое, то только в одном случае — если иностранцы прибыли бы к ним. И тогда воинственный народ, уважая традиции других, выполняют пляски и развлечения гостя. И только ПОТОМ показывают свое мастерство. Лима видела это все, и то один раз — в шесть лет. И ей стало очень любопытно, что это за парень. И как зовут его.

— Прости меня… Ты так красива… мы бы стали прекрасной парой, а после обменялись бы кольцами. Ничего бы не пожалел ради такой женщины! Императрица… ЗАЧЕМ тебе тот Миней, проходимец непонятно откуда, без роду — племени?! Он же НОЛЬ! Пятнадцатилетний НИКТО, которого скрутили на границе и едва не повесили. А ты, милая, взрослая женщина, зрелая… Я буду достойным мужем и отцом детей. Я откажусь от родителей, даже мертвых, и брата своего, мы будем править, пусть даже и Империей. — Он отвернул голову и опустил глаза, по которым покатились скупые мужские слезы. — Я не говорю, что был плох всегда, меня любили многие женщины, на шею бросались. Но все не то. И вот, этот злополучный поход. Нам есть, что обсудить. Поверь. Не пожалеешь, если разойдешься со своим мужем и возьмешь меня в супруги. Разорву ЛЮБОГО, кто обидит мое сокровище! А этот… мальчик, который пришел… не принесет удачи. Я усыновлю твоего сына. Не пожалеешь. — Слезы катились по его тонкому, но возмужавшему лику. — Я, как мужчина, прекрасно понимаю: пропадешь с этим полуэльфом. Погибнешь, красавица. Подумай!

Лима промолчала. Несмотря на рану и жажду, она жалела невольного врага и похитителя. А он просто присел на край ложа, и сжал руку императрицы в своей ладони. Глядя очень тепло и с любовью, лаской.

— Ты выйдешь за меня замуж? — вдруг спросил эвенк.

Лима посмотрела в его глаза сурово, сжав губы.

— Нет. — ответила силирийская женщина, отвернувшись от него, положив голову набок.

Ей хотелось либо умереть, либо убежать, уползти… Но это было нереально в данной ситуации.

— Я рад. Что ты жива и невредима… — на слове «невредима» Эвенкский сделал нажим, поскольку рана не зажила. Улыбнулся филарийско — эвенкский князь. — Эвения и Филара были давними союзниками. И потому всегда могли договориться.

— Какое твое настоящее имя? — вдруг тихо спросила Лима, и вправду ей стало интересно, с кем она общается.

— МЕНЯ ЗОВУТ ВЕСКЕНТ. Эвенкский — не имя вовсе, а прозвище. Хоть я и одет в одеяние эвенка, я не эвенк даже, и не филариец, хотя все считают меня таковым. И хотя всю жизнь я метался между Эвенией и Филарой, — не отношусь по происхождению ни к тем, ни к другим. Ты, наверное, успела заметить, что не похож мой нрав по вражескому поведению тех двоих народов. Потому что, хоть мать моя и филарийка по происхождению, я СИЛИРИЕЦ.

Лима распахнула глаза от удивления. Вот такого она никак не ожидала. Ее большие зеленые глаза таращились на Вескента. Который сидел и улыбался. Теперь понятно наконец, почему она жива, и с ней говорят как с королевой, не намекая на насилие. А предлагают искреннюю, чистую ЛЮБОВЬ.

— СИ — ЛИ — РИ — ЕЦ?! — Опешила она, сглотнув слюну. И закашлялась.

— Да.

— Как так могло случиться?! Где твои родители тогда?

— Я родился в силирийском городе Эвиэне. Где когда — то правил Физикари. Потому меня так и прозвали, и то не как надо — сложно им всем было выговаривать название и принадлежность. Так и вышло — Эвенкский. Чтоб отстали.

И Лима выслушала его рассказ.

— Двадцать семь лет назад, когда ни Эвения, ни Филара не намекали на насилие по отношению к Силирии, филарийская царица ехала через вашу страну. Мы боялись попасться на глаза твоему отцу Физару, у которого тогда умерла любимая жена. Моя мать была беременна, и ей пора было рожать. Когда она почувствовала, что начинаются схватки, мы остановились в городе Эвиэне. Там царица и произвела меня на свет. Силирийцы решили, что мы тоже их жители, и вытатуировали мне черный треугольник. Речь шла о жизни и смерти: ребенок был слабым, и вся семья думала, что все, не выживу. Но я не умер. В семье было трое детей: старший брат, которого ты убила при погроме, средний, приказавший мою любимую похитить, и я. Первый всю Силирию не терпел и стремился поработить ее, второй решил тебя ликвидировать, а я не держу на тебя никакого зла. Я не эвенк и не филариец. Вот доказательство. — Вескент открыл руку, засучив рукав, — и Лима увидела маленькую, треугольную татуировку.

Она вначале долго молчала, а потом произнесла:

— Почему же ты, зная обо всем этом, не примкнул к нам?

— Потому что мало кто знает о моем происхождении. Уход в Силирию рассматривался бы как измена. Я Филару люблю, но Силирию еще больше, так как в этой стране я родился. Всю юность просидел в филарийских библиотеках, изучая вашу историю. Также жадно я любил ваши мифы и сказки читать, как и тебя! Стань моей женой… Нарожаешь мне детишек, и я наконец успокоюсь, — буду жить там, где родился, с тобой, дорогая… — А сам тем временем откинул вышитое одеяло, и принялся менять Лиме бинты. Присев на стул — нервы отнимали сил. Бинты насквозь пропитались кровью, и Лима терпеливо переносила боль, стиснув зубы. Вескент заботливо промыл рану, промокая ее ватой, смыл ошметки, что — то там приложил, и вновь перевязал.

— Спасибо тебе. Если бы ты пришел на год — два раньше, и если бы твоя страна не угрожала Силирии войной, — я бы за тебя вышла, Вескент. Сейчас слишком поздно: я жена Минея, у меня уже есть сын…

— Знаю, правильно поступаешь, не собираешься изменять семье. — Голос силирийца звучал подавленно. Обиженно. — Ну как хочешь… Недостоин я тебя, выходит. Если сунусь в ваши ряды, то кончу свои дни на эшафоте. Умру также, как мой брат. У царевича должна быть семья и отец. Пусть он будет счастлив! Но если Миней тебя бросит, — я примчусь сразу, и помогу, женюсь! Стану и стеной, и защитой, и опорой! Еще неизвестно, какой он отец, вот правда.

Лима поманила Вескента к себе и поцеловала в лоб и щеку, поблагодарив его. Затем откинула голову на подушку, и закрыла глаза, засыпая: раненой в данный момент нельзя было долго разговаривать. Парень — земляк поцеловал ей руку, и ушел, закрыв за собой дверь. Надеялся, что его брат императрицу не тронет. Но злодей приказал своим воинам отправить Лиму к троллихе, и просил ее глаз с красавицы не спускать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВЕСКЕНТ, АМИВ, МИНЕЙ И МИЛИК

Как — то Миней случайно узнал, что Лима находится в плену у троллихи на границе Эвении и Филары. Рассвирепев от такой новости, император не спал ни днем, ни ночью, не находя себе места. Они вместе со степными силирийцами уже успели захватить несколько вражеских городов: прошло шесть сражений с блестящим успехом. Тем более, по Силирии ходила уже слава о девушке — воительнице по имени Лима. Подивился Миней, услыхав такую новость: никогда он не думал, что его красавица жена может превосходно обращаться с оружием! Да если бы такое случилось в Цветочной стране, — то все бы постарались усмирить девушку, и приобщить ее, по своему мнению, к нормальному образу жизни.

А тут все иначе. Лиму Миней знал, получается, только с одной стороны. С другой, она выглядит, как безжалостный и благородный воитель. «Да неужели в мое отсутствие моя жена повела войско на врага»?! — догадался сын Митинея.

Лима помогла ему в трудную минуту, — теперь нужно помочь ей. И Миней решил мстить. И мстить так, как в старину делали. Он напал на столицу Филары, которая еще пыталась сопротивляться, думая, что выгонят силирийцев вон и навсегда. Силирийцы не пускали врагов к продовольственным складам, поставив вокруг них охрану, и рубили любого, кто пытался пробраться — будь то ребенок, женщина или мужчина. До сего все это было точным планом, одобренным на совете. Инициатором такого зверского мщения был сам император. В результате через пару месяцев столица ПОЛНОСТЬЮ вымерла. Умер также и брат Вескента, который решил Лиму хладнокровно убить. Из наследников остался лишь тот влюбленный, и то сбежал. Сбежал ясно куда, — к троллихе, где томилась его любимая.

И тут для императрицы начались черные дни. Вескент просил ее руки, причем слезно, зная, что силирийская дева замужем. Но та не поддавалась, и Минея кидать ради другого не собиралась. Бился — бился, обозлился и рассказал троллихе про свою беду. Та выслушала внимательно, а после сказала так:

— Я сделаю так, чтобы эта Лима забыла своего Минея, полюбив тебя, Вескент. Раз уж вы оба по происхождению силирийцы. Я все сделаю, но при одном условии: отправляйся прямиком в силирийский лагерь да зови того Минея ко мне. Этот иностранец насмерть заморил голодом столицу Филары, за жену, и ему это просто так с рук не сойдет! Он сразу придет, узнав, что его супруга здесь. Устроим ему свидание с женой, а затем пир. Но в яства я намешаю смертельного яда, и едва гости и тот паренек попробуют все, то сразу умрут. Ты женишься на Лиме после этого, и Силирия наша!

Вескент просиял.

— Согласен! Я не я, но Лима будет моя! А где лагерь моего конкурента сейчас расположился?

Троллиха развернула на столе карту, и ткнула пальцем на границу Силирии.

— Иди в ту сторону. На Запад, туда, где леса и степи! Ступай!

О коварном плане Лима узнала, подслушав разговор за стенкой. Черной тенью она скользнула на чердак, и заплакала. Но распланировала все так, чтобы предупредить мужа.

…Пируя в селе степняков, сын Митинея вспоминал Родину, отца, братьев и сестер. И желал всем сердцем вернуться домой с женой и сыном, но такого еще НИКОГДА в Силирии не было! Никогда силирийцы так не покидали родную страну, бросив все ради других земель, или просто из — за того, что муж иностранец. Половина замысла сбыться могла, — Лима могла жить полгода в Силирии, а полгода, — в Цветочной стране. Но вот ее сын Милик никуда не пойдет, — он привязан к своей Родине. Влюблен парень во все силирийское, обожает леса, стрельбу из лука, но зато в нем перемешана кровь трех народов, или даже четырех: Митиней приходится ему дедом, а родом этот полуэльф из Цветочной страны, отец Митинея, — Осмий, — родом из Фиреи, мать Осмия, — фирейская графиня, принцесса Елена, — мать Лимы, — девушка из Фрикии: бабушка Милика. Мать Милика силириец… Так что смесь в венах цесаревича просто дикая… И может быть, этот метис потому из — за таких параметров краше всех парней в Силирии, и легко усваивает то, что пожелает? Иначе чем же объяснить его гениальность? Но если поглядеть на сына Минея, то от чистый силириец и в теле, и в душе. Причем имя «Милик» с древнесилирийского переводится, как защитник, ополченец. Даже при всех повествованиях сыну о прелестях Цветочной страны, Милик НАОТРЕЗ откажется покинуть Родину: ничто ее ему не заменит НИКОГДА. Да и без наследника страну оставлять нельзя. А ежели учесть, что цесаревич рос с фантастической быстротой, и в два месяца, как говорилось, выглядел семилетним на вид, то КАКОЙ он стал сейчас?! Минея почти ГОД дома не было, в новой Родине — то. Год он воевал, после год с половиной правил, а потом забрал с собой жену, и ушел…

Зато за такой короткий срок вытянул Силирию из отсталости, сделав то, что не смогли сделать ТРИ правителя Силирии за все время царствования! А имя ФИЗАР надо красным подчеркнуть в таком случае! Уж этот — то страну до полного развала довел! Его мать Фелдиэйса воевала то со степняками, то еще с кем — то, укрепила воинственность государства, правила им до тех пор, пока ее не убили на поле сражения — стрелой в грудь… Она умерла на руках мужа, молила при этом не допустить развала страны никаким образом. У императрицы остался маленький сын — Физар, — то ли шести, то ли трех лет, который с детства и малолетства видел лишь битвы и сражения. Кровь рекой протекала перед его глазами. Отец старался не поломать психику сына (это был принц — иностранец), но опоздал. Мальчишка после того убийства матери ТАК возненавидел всех иностранцев, что в КАЖДОМ видел врага. Позже, когда он вырос, то убил отца то ли из — за ссоры, то ли из — за дележа чего — то, или же просто из — за того, что император решил уехать к себе на Родину. И пошло… Но когда Физар женился на прекрасной Елене, его нрав утих. После рождения единственной дочери пошли войны с теми тремя странами, что усмирил Миней потом. Не прекращаясь причем ни на год. Физар такой политикой и жаждой мести залил кровью всю Силирию, и хуже жизнь стала тогда, когда иностранцы стали просить руки Лимы. А затем пришло спасение, откуда не ждали, — появился Миней, и ситуация стала понемногу налаживаться.

Миней отдыхал, когда к нему в шатер вошел Вескент. Поклонившись. Он начал говорить, что знает, где Лима спрятана. Встрепенулся сын Митинея, и спросил незнакомца, кто он. Пришлось Эвенкскому рассказать о том, что это ОН похитил императрицу по приказу брата, и затем ее мучили. Миней хмыкнул, ткнул после такой триады пальцем в царевича — князя, и сказал:

— Веди меня к ней, если обманешь, — головой мне ответишь! Лично срублю, и положу в мешок, как трофей.

— Хорошо, я согласен.

Запросились с Минеем идти многие, в том числе и Амив, — лучший его воин. Набралось тридцать добровольцев. Их Судьба была предрешена, и так мщение Эвенкского свершилось. Хотя Миней решил по дороге сына проведать. Вескент на это рассмеялся про себя. Нашел время — на сыночка поглядеть! А раньше нельзя было…

Увидел император замок, куда его когда — то привели, а возле него у ворот, — юношу с иссиня — черными волосами, одет тот был в синий камзол, рукава до плеч были алые, через плечо перевешивалась зеленая лента, — знак цесаревича. Благородство и доброта играли на лике сына Минея, но виделась в глазах и воинственность. Длинные, слегка вьющиеся на концах волосы были зачесаны назад, а так они оказались прямыми и толстыми. Слегка волнистые только еще. Черты лица Милика тонки и благородны, в них причудливым образом сочетались похожести Минея, Митинея, Осмия, Лимы, Елены. Глаза зелены, как и у матери, как трава или малахит, с поволокой, темные, с пушистыми, черными ресницами. Радужка малость размыта. Зрачки крупные. Губы алые и тонкие, на щеках играет румянец.

Увидев сына, отец семейства замер от шока и восхищения… КАКОЙ красавец… Миней просто обомлел, увидев взрослого сына, и не узнал его поначалу. Подумал сын Митинея, ЧЕМ занимался с Лимой в замке, раз явился на свет ТАКОЙ парень! Ведь таких принцев в Силирии раньше и не было, — с иссиня — черными волосами и благороднейшим нравом, причем таким, что он лучился от парня во все стороны. У принцев и правителей до него в характере была воинственность, а этот… скрывает эту свою наклонность, дабы никого не обидеть.

Милик стоял у замка, у утопающего в зелени сада, одну руку уперев в бок, а другой притянув к себе ветвь ивы. За время отсутствия отца мальчик вырос, вытянулся и окреп. На вид ему можно было дать семнадцать — восемнадцать лет.

— МИЛИК… Наконец выдохнул самодержец.

Юноша обернулся, и его лицо, вначале растерянное, озарилось радостью. С диким криком счастья он кинулся на шею родителю, и долго они так стояли, крепко обнявшись. Голос сына поначалу напугал отца, так как Миней в последний раз видел сына тогда, когда он выглядел как в восемь лет. И голосок был детский. Теперь все, сломался и загрубел. Значит все, созрел в мужчину.

— Где ты пропадал? — спросил цесаревич.

— Я воевал ради вас, а теперь скажу плохую весть: мать твою украли, и я иду ее спасать. Вот и решил к тебе зайти, проведать.

Улыбка тут же сбежала с уст Милика.

— Что ты сказал… Что с ней?!

— Не знаю. А теперь пошли в наш замок, я смертельно устал, хочу прочувствовать наконец силирийскую атмосферу, и выспаться. Войско недалеко отсюда разбило лагерь. — Миней с этими мловами взял под руку сына, и они пошли.

Через час сын потчевал отца различными яствами и рассказывал о себе, матери да о жизни в родном замке. Смотрит на сына Миней, и словно видит свое отражение. Лишь цвет волос, рост и зеленые глаза отличали его от силирийца.

Он улыбнулся, взяв парня за руку:

— Милик, Милик… Каким ты стал… Жениться бы тебе пора, я был бы этому событию ОЧЕНЬ рад.

Юноша тут же посерьезнел, уронил голову на грудь, перед этим поставил кубок на стол. Тяжелая, видимо, для него эта тема.

— Миней, я всю свою жизнь мечтаю об этом. Я действительно хочу жениться! Да только у меня девушки нет, которая бы полюбила по — настоящему… А то лезут на шею, аж тошно! Они хотят непонятно чего… Страсти или чего там. Я не желаю разовых отношений! Я бы отвечал любимой взаимностью, выполнял каждое желание, на руках носил и прочее. Затем бы поженились, жили бы счастливо. Но ни одна нормальная девица на меня не глядит, когда брожу по саду и любуюсь нашей природой, огромнми деревьями, а если кто и глядит, то только на оболочку… не на душу! На душу, на душу надо обращать внимание, да разве мои друзья — приятели это понимают?! Лишь лесные воины — лучшие товарищи, — поймут и поддержат. Потому я их уважаю и люблю. Гляжу на девушек с балкона, и качаю головой разочарованно: ими движет лишь страсть, а не настоящая любовь. Обидно, отец. Равнодушно поглядит краса и уходит, полюбуясь, словно на статую. Махнув рукой. Никому я из них неинтересен как личность. И меня это по — настоящему злит. Я хочу жениться не на принцессе или королевне, а на простой девушке… — Он поглядел задумчиво в потолок. — Которая не плакала бы по пустякам, не капризничала, ежели я не смогу исполнить просьбу по каким — либо причинам, не выпендривалась, а вела себя также, как я сам. Также рассуждает и разговаривает. Да нету на свете такой красавицы… — Милик не выдержал и закрыл лицо руками.

Миней лишь головой покачал: зря, ох зря сын печалится!

— Найдешь себе невесту, она есть, просто вы еще не встретились. И я тоже не терплю, когда любят лишь за внешность. — сказал император, и зачерпнул ложкой из чаши лакомство — вишню в меду. Глянул на сына: в глазах цесаревича была скорбь. Возраст у него, созрел… Все. Молодой мужчина.

— Каждый день под моими окнами и в зале танцуют десятки девушек, со своими женихами, я же как гад какой — то выгляжу среди них, в одиночестве, гляжу из окна на все это, если на улице устраивают балы, и плачу. Так некоторые до сих пор обзывают меня «Бескрылым», — я до сих пор не летал, и не могу, так как мышцы крыльев не работают, не приводят их в движение…

— Ты хотя бы можешь их раскрыть?

— Конечно! — Милик разом распахнул прекрасные, сияющие крылья. И сложил их обратно. В складки одежды, точнее, в прорези. — Я видеть эти парочки НЕ МОГУ! Хочется плакать!

Много еще о чем разговаривали император и наследник, по — мужски, грустя и радуясь. И на следующий день Миней пошел с Эвенкским на Восток.

Вескент прибыл к троллихе на несколько часов раньше конкурента, и вместе с ней только и делал, что сыпал в угощения сильнейший яд. Ласково они встретили императора. Минею же эта милость показалась подозрительной, и он спросил прямо:

— Где моя ЖЕНА?! Отдай мне сначала ее, а затем будем разговаривать. Вы все равно теперь силирийские жители. Из этого следует, что террор закончен, и нечего терроризировать слабых.

Троллиха потерла руки и сказала так:

— Постой! Сначала отобедай со мной, а уж потом Лиму увидишь.

Миней подозрительно глянул на Вескента. Тот улыбнулся и утвердительно кивнул. Переглянулись и остальные силирийцы. Чутье им подсказывало: здесь подвох. Враги предлагали теперь дружить. Да только дружбу — то заслужить надо! А не вытребовать за приглашение на какой — то пир!

— Вы нас заслужили, и мы больше воевать не будем. Мы сложили оружие… А ты, молодой Миней, можешь сейчас глянуть на жену, если так этого хочешь. — Троллиха жестом руки попросила императора войти в терем. Тот лишь недоверчиво поглядел на нее, и зашел. Дошли оба до какой — то комнаты, и троллиха зазвенела ключами…

Лима стояла у окна одна, вытирая слезы. Медленно — медленно обернулась на шорохи, и сползла на пол. Миней бросился к ней, поцеловал.

— Я здесь, любимая, я здесь…

— Я ТАК люблю тебя, Миней, и ТАК боюсь потерять! НЕ бери со стола ничего: вся еда отравлена. — ответила жена, когда троллиха ушла к себе. — Сейчас твое воинство садится пировать. Пусть делают вид, что едят. Вескент хочет силой сделать меня своей женой. Убив всех вас и тебя также. Ему все равно, замужем я, или нет, это безродный варвар, богатый варвар… Он на все пойдет, чтобы нас разлучить! Пожалуйста, забери меня отсюда!

Миней все понял, поверил жене и кивнул, с презрением глянув на дверь.

— Отравлено все? Я догадывался давно, что Вескент меня дурит, как сопляка малолетнего! Не иначе, как он самолично яд подсыпал! Если после этого пира перемрет весь мой отряд, я его убью!

— Он взаимности моей добивается даже так! Любым способом! Такой наглости я еще нигде не видела…

— Ты пырнула себя ножом, любимая… И поправляешься понемногу. Позволь помочь… — Миней положил Лиму на кровать, и ушел, сказав ей перед этим, чтобы та ждала сигнала. Сразу нашел Амива, который оживленно о чем — то говорил с приятелем, отозвал в сторону и сказал правду. Степной силириец пообещал со стола ничего не брать, так как есть не особо хочется, и он только сел, да вышел. Тем временем воины разомлели, на тарелках и в мисках ничего не осталось, веселье шло полным ходом. Яд действовал, но очень медленно. На другой случай, под потолком висела крепкая сеть, предназначавшаяся для убийства всех. В ней пленники не смогли бы сопротивляться, и их можно было очень легко заколоть. Наконец, троллихе и Вескенту эта муть надоела, и пришло время мщения за Родину и не только — заиграла музыка и начались танцы.

Красивый, молодой парень, с белокурой шевелюрой, вышел в центр зала и принялся для всех танцевать силирийский танец. Вескент и троллиха хлопали ему, улыбаясь. Случайно он поднял голову к потолку, и увидел там еле заметную крепкую сеть, да и воина с луком, накладывающего стрелу на тетиву, и целящий ему прямо в сердце.

Машинально схватив с пола свой лук, силириец успел только достать стрелу из колчана, и произнес только слово:

— ЛОВУШКА… — как был УБИТ точным выстрелом в грудь, его национальные одежды окрасились в алый цвет, а прекрасное лицо было удивлено. Еще секунда — и его глаза заволокла пелена Смерти, они навек закрылись. Белокурые локоны смешались с пылью на полу, и рука, сжимающая лук, медленно разжалась… Как подкошенный, минуту назад рухнул к ногам Минея ИВЭЙС, лучший его друг и предводитель степняков. Глянул император вверх, и увидел убийцу. Тот накладывал стрелу, и перерезал веревку, удерживающую сеть. Сеть стала медленно, но верно падать на стол и на Минея. Но тот успел отпрыгнуть, и убил врага точным выстрелом в сердце из лука.

— Вот как… А тебя, Миней, я ЛИЧНО убью последним! — прошипел Вескент, и пошел в атаку. Началась кровопролитная резня: непонятно откуда появились эвенки и филарийцы, и принялись уничтожать минеевский отряд. Через тридцать минут все было закончено, все было залито кровью, она ручьями текла по кубкам, скатерти, валялись отрубленные головы и тех, и тех, конечности, алая жидкость пропитала ковер и пол. Из стен торчали стрелы, валялись вперемешку силирийские мечи, и ножи эвенков, мечи врага, сломанные луки… Филарийцы потом, конечно, все — таки приняли силирийскую власть. Амив же, лучший друг Минея номер два, пал от рук врагов, а муж Лимы после такого пира, выбив окно, бросился искать Вескента… Но поначалу он бросился, окровавленный, в комнату возлюбленной, и они вместе кинулись во двор, и снова через окно. Вескент был тут как тут: видя, что его план провалился, он скрежетал зубами от злости и ярости. Стоял возле терема, и выжидал. Мщение да, свершилось, только Лиму он уже не получит… В его очах полыхал страшный огонь. На руке зияла рваная рана.

— Куда ты меня завел, паршивец?! Все, теперь я понял окончательно: ты просто хочешь позариться на чужое, и вернуть былое могущество своей страны, которой нет больше! Все закончено, Эвенкский, и ты умрешь! Я это сделаю, на правах мужа! И плевал я, кто ты!

Развязалась нехилая и зверская дуэль, спустя двадцать минут Вескент упал к ногам императора, а тот крепко пнул его в солнечное сплетение, плюнув в лицо напоследок. Лима, с детства привыкшая к таким дракам, и неважно, что там было, стояла спокойно и молчала, безразлично глядя на незадачливого любовника… Вескента Миней посадил в тюрьму поначалу лет на двадцать, и все стихло.

Но после гибели отряда степняков, страны — тираны, а точнее, кто там остался из местных, поняли, что значит отвечать за свои слова. И вовсе не захватывал сын Митинея империи, а просто усмирял опаснейших врагов, создавая гигантскую Силирийскую Империю… На местах бывших стран возникли новые силирийские города, а некоторые названия вражеских поселений все же остались: в память о тех суровых временах. Большее время там жили филарийцы и эвенки, которые покорились Лиме и Минею, исправно им служили и больше не творили Зла. Всего сын Митинея прибрал к рукам, так сказать, две гигантские Империи, и еще одну страну, которая была на Севере, но ее присоединить к Силирии было довольно трудно: лето там редко, и силирийцы с эвенками в тех краях просто замерзли, или же пали от голода. Несмотря на все это, страна все — таки стала частью Силирии (ходят слухи, что это была на самом деле сгинувшая в веках Селкира — см. «Элтийская История»).

Правил Силирией Миней два года всего, затем переложил полномочия на сына Милика, и вернулся на Родину с женой. Милик же после рождения Империи осуществил свою давнюю мечту: нашел прекраснейшую на свете девушку, — дочь графа Калимастро, одну из трех сестер, самую младшую. И женился на ней. Девушку звали Крими. Правда, сам граф был против этого брака, так как знал, что отец потенциального зятя, — иностранец. Вначале на этой почве разразился скандал на балу, и кончился дуэлью будущих свекра и зятя. Но случилось там, что зять на дуэли врага все — таки убил. Так Милик отомстил за оскорбление. Крими долго плакала, но все — таки согласилась выйти замуж. Добавилась после еще одна беда: Калимастро оказался вампиром, о чем его семья и знать не знала, и пришлось над ним поработать опять — просто обезглавить. В те времена было послабление для тюремщиков, и из заточения выбрался Вескент, и пошел Крими и Милику мстить. Подсылал молодому императору своих прислужниц — вампирш, которые засадили парня, вместе с наместником престола, который им помог, в башню, — престол отобрали, и сын Минея томился в темнице. Любопытно, что на самом деле наместник помогал тем вампирам отобрать трон, и править Силирией вплоть до совершеннолетия Милика. Так одна из вампирш по ночам летала к императору, выдавая себя за Крими, а затем, чтобы не церемониться, и Крими посадили в башню. Кончилось это тем, что Милик все — таки выбрался из заточения, обезглавил лично троих кровопийц, а Эвенкского сначала пытал, а после казнил. Наместник был свергнут, а императрица родила мужу сына Фердинанда. Но, хотя пока она его носила, императрицу пару раз травил Вескент. Молодая императорская чета сначала много промучилась, чтобы всем доказать, что МОГУТ править огромной Империей, без посторонней помощи. Милик, кстати, женился как раз в тот день, когда Миней и Лима объявили, что уйдут из Силирии, и в мае потомок Митинея стал императором, и мужем графини. В последующие два года новобрачных терроризировал Вескент. Новый самодержец полюбился силирийцам, так как обладал такими качествами, коих не имели предыдущие правители. При нем Силирия преобразилась до неузнаваемости, стала уважать и любить иностранцев, при том парень не унижал эвенков и филарийцев, а сажал в тюрьму лишь тех, кто поливал его грязью и называл недоростком. Остальные служили в силирийской армии.

Правил Милик Силирией сто пятьдесят пять лет, после чего передал престол четырем сыновьям от второго брака: Крими трагически погиблав плену у крамеристов на Ядерной войне, которая длилась аж двадцать лет с переменным успехом. Пал и Фердинанд, и безмерным было горе Милика, и казалось ему, что если и женится на другой, то таким образом предаст погибшую жену. Отвергал всех, презирая иностранных принцесс. В конце концов, не выдержав, Миней чуть ли не силой женил сына на нелюбимой женщине, — принцессе Изилии. Изилия Милику понравилась как друг, но любовью он к ней не пылал. Она была родом из Гессенского графства, добрая и милая для всех, но только не для Милика. Родила ему сыновей и дочь. Затем, спустя восемнадцать лет, под конец правления сына Минея, женщина была кем — то отравлена. И вот тут случилось чудо: воскресли Крими, Фердинанд, и Лима тоже (она погибла на той же Ядерной войне в Цветочной стране в разведке)…

Было Фердиненду пятнадцать лет, Крими семнадцать (также, как и ее муж, при рождении она была вскормлена нектаром Лотоса), Милику столько же, сколько и жене, когда на все страны мира обрушилась чудовищная катастрофа. И вообще, что это был за Милик, — сын Минея?

КОНЕЦ

МИЛИК В РОССИИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

(1700 — 1800)

Чтобы понять строчки, которые будут ниже, надо ознакомиться с тем, что произошло после Ядерной Войны. После Войны Милик улетел на Марс, потом вернулся на Землю и попал в Египет. Там он нашел часы, которые могли изменять Время и Пространство в нем. Он не знал, что эти часы перевернут всю его жизнь. Что же из этого получилось?

ПРОЛОГ

Мне тогда было много лет.

Ведь я бессмертен. Я был в стране.

Страна Россией называлась.

Мне надо было в Египет ехать.

На тот момент. Все до России.

Египет — черная страна. Секла меня до полусмерти там

Вальери — некая царица.

Я был иссечен… Кровь текла,

Но я убил Вальери. А моего предка Митинея

В убийстве той царицы обвинили.

Мы ищем доказательства в России.

Шел тысяча семисотый год тогда… Россия.

Я не представился же вам!

Меня зовут Милик.

В Силирии в то время шел

1768 год… Закончилась война с Египтом.

Казалось, все, конец вражде. Но нет!

В Цветочную Страну плывут суда,

Чтоб Митинея осудить. За что конкретно?

Тиран — Царица была убита мной и им.

О том узнали, началось…

Судья героя спрашивал конкретно —

И обо всем.

«Убил Вальери? Честь хранил? Зачем тогда ее

Позоришь? Царя убил! И молодец!

В историю ты влип, юнец!

Скажу тебе я приговор. Передохните!

А ты, юнец, иди во двор»!

А Митиней, рассерженный, обижен,

Стал по двору ходить, скучать.

О мести думал он тогда, он не желал,

Чтоб посадили, и трона царского лишили.

«Измена Родине! Глупцы! Меня судить не надо было!

Это Вальери натворила мне неприятностей! Она!

Она виновна, а не я! Ее судите, — не меня»!

Стоял неподалеку друг героя,

А тот к нему сразу подходит,

Сжимает теплую ладонь,

Рыдает, да и вдруг сказал:

«Я этого не ожидал! Не понимаю: судят меня

Или серьезно, иль шутя,

Иль насмехаются над кем?

А что мне на суде ответят?

Мои старания прошли, а я старался…

Для страны!

Старался я, из кожи лез, нет,

Бесполезно с ними спорить.

Нет благодарности, а суд.

Мечты растаяли давно,

Я править, может, буду, но…

Я правлю уже сорок лет,

Я правлю, правлю, — света нет!

А света нет! И ночь кругом!

Луна черна, нет счастья, нет…

Если б Вальери не вмешалась, —

Все бы по — старому осталось.

Но я ее не убивал! Зачем мне суд?!

Застрял в капкане, как выберусь оттуда, —

Я не знаю»!

Ах, что случилось с той поры?!

Хотя об этом я не знал.

Я знал: все будет очень плохо!

Когда узнал, — то ужаснулся, и подумал:

«Всегда наш юный Митиней был с нами.

Его и не осудят! Уже давно решили все,

Что этим кончится все, плохо…

Вальери я убил! Не он!

Суд должен убираться вон»…

Идут минуты, друг героя

Тихо читает приговор.

«Вот благодарности тебе:

Изгнание с родной страны

На триста десять дней.

За это время мы должны

Как — то доказывать всю невиновность.

А если нет, — то все, конец».

«Что же нам делать»? — Герой плачет.

Слезой он стер рукой тихонько,

И голову вниз опустил.

«Помнишь Египет? Помнишь Вальери?

Все это в параллельном Мире.

В другой Вселенной. Нам просто надо

Туда попасть. И срочно.

Там доказательства найти! Но, увы!

В Египет больше не попасть.

Место другое надо нам.

Мы полетим сейчас туда,

И будем жить там триста лет,

После вернемся, — ты на троне»!

Наш друг ожил, глаза блестят, улыбка:

«Согласен! Полечу туда! Но как»?

«А Дверь во Времени у нас!

Как соберемся, сей же час мы полетим

Сквозь Время то,

В котором не был еще никто.

Никто из нас и никогда.

Мы будем мирно, дружно жить,

Счастливей всех… Не плачь! Подумай!

Без помех пройдут все эти триста лет

В мире другом. А здесь дней триста.

И мы вернемся все сюда,

И не покинем никогда тот Мир,

Где все мы родились,

И где все судьбами сошлись»!

«Согласен! Завтра, на заре,

На императорском дворе

Все дружно вместе соберемся,

И полетим в чудесный мир,

Где нет печалей и забот,

Проблема лишь одна осталась:

Мне нужно зеркало одно,

Сейчас, оно в прекрасной раме,

А иначе наш план провалится, увы.

Ты его завтра принеси».

Вот так закончил Митиней,

Немного улыбаясь вяло.

Однако, я не знал об этом.

Не знал, какой был приговор.

А я планировал в то время

Вполне серьезный разговор.

Я император. Силириец.

Меня зовут Милик.

В тот день я встал часов так в шесть.

Еще и Солнце не всходило.

В тот день созвал я свой совет,

Решил вопрос, потом «обедать».

Мелькнула молния, — и вдруг

Передо мной предстала Клэя.

Старшая дочка Митинея.

Она пришла неведомо откуда…

Я оробел, и встал со стула.

Тут поскользнулся и упал,

Лишь поударившись немного.

Встал, спросил: «Ну здравствуй, Клэя!

Ты откуда»?!

«Да, это я. От Митинея. Его изгнали.

Нам твоя помощь так нужна… Пошли со мной».

«Постой, куда»?

«В нашу Цветочную Страну».

«Но как? Ведь десять тысяч километров»!

«Иди сюда. Вытяни руку», —

Сказала Клэя, подошла, быстро меня

Как — то схватила, и повела к траве помятой,

Где очутилась.

Рука исчезла! Я руку девы отпустил.

Свою аналогично. Но она опять…

Возникла с пустоты.

Я знал, что это Дверь такая. Во Времени.

Меня тянуло к Митинею. Но я был очень,

Очень занят. Отказался.

«Значит, тебе все безразлично:

Из — за тебя его посадят!

Ну хорошо, я ухожу».

«Постой! Прости! Тогда согласен!

Я ухожу с тобой сейчас»! — ответил я.

И с жаром.

«Другое дело. Давно бы так».

Я повернулся ко Двору Совета,

И приказал Магистрам править

В мое отсутствие страной.

Силирией, а сам шагнул…

Узнал: перенесемся мы в Россию.

Куда? Пока что непонятно было.

Я первый раз о ней услышал.

Что ждет нас там? И как нам жить?

В какой — то Петербург аж…

Что будем жить там аж лет триста.

И согласился, удивился…

Заметил, что вдруг сын героя, Силий, —

Какие — то часы достал с кармана,

Немного пошатал, и тут увидел,

Что зеркало прямо с мой рост

Задребезжало, замерцало, раздался звон, —

Осталась рама. Разбилось или растворилось, —

Кто знает…

Замерцал воздух, пошел треск тока,

И побежали голубые волны, — где стекло.

Они все ярче становились…

Все голубее, голубее…

Вдруг подул ветер. И такой свежий…

В легкие воздуха набрал, Закрыл глаза.

Воздух был как после дождя. Озон сплошной.

Я взял за руку Митинея, и шагнул…

Со всеми в дверь ту… В неведомое Время.

И в Мир другой.

Нас понесло. Да так уж быстро,

Что ничего бы не сдержало.

Кругом Галактики и Звезды…

И Тьма кромешная потом… И тишина.

Вселенная… Другое измеренье…

И вдруг по телу пошла боль,

Что я до Смерти не забуду…

Страшная боль…

Как током поразила всех. Одновременно.

Она ударила внезапно, по спине… по голове.

И я вспотел. Брызнули слезы из наших глаз.

Меня корежило нехило… как в мясорубке,

Наверное так. Не знаю, как стерпел такое.

Я тронул спину, порезав руку крепко

О свои крылья! Они в тело врастали!!!

Стали практически стеклом…

Резали мышцы, кожу, плоть… А усики

В главу ушли. Ужасно…

А изо рта полилась кровь.

Я задыхался. Сплюнул ее. Но мало…

И хлещет так, что не сказать…

Сразу рубашка стала алой.

И я лишился чувств от шока

До восемнадцатого века.

Я превратился В ЧЕЛОВЕКА!

…Когда я очнулся, была уже ночь.

И кашляя, я приподнялся.

Мы оказались в старом доме.

Аж в полусгнившем. Где обвалилась крыша.

На улице лил дождь. Я до костей промок,

Но еле встал, и обнаружил:

Крылья и усики исчезли. Их больше нет снаружи.

Еще все мучила та боль…

Чудовищная боль…

И, кулаком стерев с уст кровь,

Я огляделся. Где я вообще?

Куда меня Дверь занесла? И всех нас?

В Россию? Во времена княгини Ольги?

Похоже, нет. Но на стене

Был текст на русском языке.

Я понял: мы попали верно. В Россию.

Куда? В Москву. Из окон виден Кремль.

Да, это так. Вот так Портал!

Мне стало жутко. Это деревня, а не город!

Просто кошмар.

Красная Площадь… Рядом лес.

Сверкнула молния.

И как тут жить?!

А невозможно! И как же русские живут?

Не понимаю…

Еще и волки возле дома бродят…

Был слышен крик… Нет, визг.

Крестьяне проходили мимо, свинью тащили на веревке.

Они не заходили в дом.

Где тишина была до нас.

Дом брошен. Это хорошо.

Никто тогда не заподозрит нас.

И даже мухи не жужжали

В такую пору. А если были,

То удивились — наверное тут вспышка была,

Когда нас выкинуло вон

В эту реальность.

И скучно здесь…

Очнулись и мои друзья, родня она…

Я был одет как иностранец.

Наверное, почти как немец.

По дому я прошелся, осмотрелся.

И поражался… Седая древность…

Нечего сказать!

Как оказалось, я мог светиться. Как Митиней.

Даже в России, в другом Мире.

Как только я подумал так — в дом пятеро

Крестьян ворвалось.

Остановились, нас увидев.

«Вы кто такие»?

«Мы жильцы»!

«Да нет же! Никто здесь не живет три года».

«Да разве? Мы здесь есть, от непогоды

Укрылись здесь, и было так всегда».

Переглянулись гости наши.

Спросили имена. Зачем — то.

А Осмий тут же и сказал

Все наши имена, добавив и фамилии туда.

Так стал я «Милик — Стюарт».

Ходил с ней я до двадцатого века, плюс лет

Двенадцать плюсанул. Об этом позже.

Что со мной будет?

«Откуда вы взялись, вы немцы!

Вас не было здесь никогда.

С небес свалились, правда же?

Тут молния в сей дом попала,

И вот вы здесь, — но почему?

Но да, на вас не наше платье,

Не русское. Чужое, незнакомое.

И что теперь, вы в храмы не ходили?

Литовцы, крестоносцы… иль

Шушара тут молодая не желает

Челом бить»…

«К царю Петру их»! — крикнул кто — то,

Опустив вилы.

А вилы — это зря…

Я ощутил от этих слов ком в горле.

Царь Петр? Но я же Император!

Потом собрался и подумал: я тут никто,

И даже не правитель…

В том нулевом году в веку восемнадцатом

Жил Петр Первый и не в Петербурге.

В Москве, в Кремле. Романов.

Он ненавидел град — столицу.

Я также на терпел Москву.

Вернемся к тому домишке, где мы были.

Люди ушли, а вместо них

Царские слуги появились.

И приказ дали идти за ними.

Они меня и повели, аж под конвоем,

К своему царю. Я еле шел…

Моя спина страшно болела.

Но я терпел, а кровь текла,

Следы кровавые остались…

И на ступенях Кремля они сияли

Огнем холодным… Огнем болевым.

И голову тут понурив, я к трону подошел,

Встал на колени.

Не смел и на царя взглянуть.

И речь услышал в тот же миг:

«Вот этот отрок оказался

В гнилой избе в сию грозу,

Как с облаков свалился,

Еще и говорит, что жил давно там.

Царь — Государь, ты пореши,

Как быть с мальчишкой».

Сказал мне Петр:

«Кто таков»?

«Я иностранец»… — я шепнул,

Терпя чудовищную боль

От своих крыльев.

«Красив ты, щеголь. Сколько лет»?

«Мне тридцать пять». «Юнец еще ты,

Но мужчина».

«Царь — Государь, что это за страна»?

«Это Русь наша. Ты здесь впервые»? —

Спросил Петр. Я кивнул.

А сам подумал: «Добрался, куда надо».

«Какой же год сейчас стоит»?

«Ну тысяча семисотый».

«Ах, Государь. Вели сказать:

Со мной друзья мои. Я должен после

К ним вернуться».

«Ну хорошо, иди. Бояре! Отрока увести отсюда»!

«Ну как»? — спросил меня по возвращенью Осмий.

«Спросил меня царь Петр Первый,

Кто я. Сказал, что просто иностранец.

Сказал, что мне лет тридцать пять.

Мне сорок. Только очень юн.

Но люди долго не живут. Им если сорок,

Уже старость, или как…

Но не расстраиваюсь я. Я силириец.

И не сдамся. Мы будем здесь прекрасно жить.

Ведь мы красивы и бессмертны. А их не станет», —

Ударили так по рукам и все решили.

А после я узнал, что не могу почти ходить.

Добился Осмий, чтоб нам избу дал царь,

Для проживания в стране.

И все налаживалось скоро.

Мы стали жить в простой деревне.

Ходили в иностранном платье.

А я был счастлив, — нас никто не знал!

Все это стало очень мило.

С печи я не вставал аж дней пятнадцать.

Спина болела. Крылья все мешали.

Потом я выздоровел и обнаружил,

Что дышится с трудом теперь.

Так было каждый миг. Привык.

И не кричал.

А развлечений было много.

Я мог садиться на коня,

Его пришпорить, а потом

Под громкий августовский гром

И под сияние Луны умчаться в лес,

И позабыть про боль, про страх.

Под звук копыт я пел.

Я пел, и пение мое преображало сразу все:

Зашелестели листья, и

Дышали сонные цветы,

Шмели летали, ну а я,

Наслаждаясь, и не зря,

Все мчался к солнцу, и тогда,

Как было с моим конем всегда,

Домой он в мыле прибегал,

Он горячо, тяжко дышал,

И я ухаживал за ним.

А конь был черным, как смола.

Он через рвы меня носил,

Я счастлив и безумен был.

В деревне полз слух, что в лесу,

Сбивая хладную росу, гуляет юноша.

И так поет, что замирает все.

На неизвестном языке…

Который непонят вообще

В этой стране и Мире.

Слова все эти про меня.

Во мне был жар.

К деревне скоро я привык,

От скучной жизни же отвык.

И так мне было хорошо…

В России счастье я нашел.

А как же я туда пришел…

Да… с болью, с криком, но потом

Россия стала мне как дом.

Ах, Петр, Петр, что ты сделал?!

Ведь до тебя Россия была древней.

С места не трогалась она.

И ты толкнул ее еще до моего прихода.

И верно: я не хотел жить в стране — деревне!

Я подружился с Петром Первым.

Он приглашал меня на бал.

Я с радостью там танцевал.

Но сам в деревне жил,

И хорошо там было.

Я каждый день гулял,

И под березою стоял.

Вдыхал прекрасный лесной воздух,

И думал о любви.

Да вспоминал, что со мной было.

Но тяжко на душе, и так.

Меня опять к Петру позвали.

И царь опять допрос устроил.

«Откуда вы»? — спросил он тихо.

Я не один был. И мы сказали:

«Из Парижа». «Ну хорошо».

И царь сказал:

«Вы будете там жить, где жили».

Я поднял треуголку, поклонился.

Шел тысяча семьсотый год…

Нам ничего не оставалось,

Как переехать в ту Москву —

Царю же трудно и перечить,

А сопротивленье бесполезно.

Петр был в Москве. Ходил к нему я часто.

И вскоре он привык ко мне и нам.

Он нас водил и на балы, и на банкеты.

Нас уважали все.

А что балы? Они знакомы были мне давно.

На Родине я также танцевал. Не хуже русских.

Как же прекрасно это было!

Какая прелесть… шуршанье платьев,

Да звон шпор.

Великолепно!

Всем было очень хорошо.

И пир, и вальс у меня были, —

Все, что я помнил, показал.

После прогулки… без соблазна.

Но в эти годы была война.

Назвалась Северной.

Когда попали мы в тот дом в грозу,

Она уж шла.

Был первый год войны.

А у меня случилась неприятность…

Однажды я совсем случайно

Поссорился с каким — то графом.

Это случилось на балу.

Я пригласил на танец даму.

Ей было восемнадцать лет.

Так принято, что в возраст этот

Всех сватать приводили здесь.

Хоть неприятно, но мне странно,

Когда девица хоть юна,

Но ума нет.

Но та, что танцевала со мной в паре,

Два раза со мной покружилась, да и все.

Она вся млела и пылала.

И думала лишь обо мне.

Глаза сияли невесть чем.

Легко потанцевав вдвоем,

Мы графа шибко разозлили.

Ее поклонник — знатный граф, —

Заревновал, увидев нас.

Он подошел к нам, растолкал,

А после грубо заявил:

«Не смей к ней подходить сейчас,

И танцевать»!

«С чего бы это»? — молвил я,

Спокойствие все сохраняя.

А девушка вдруг задрожала,

И за руку взяла Милика.

А граф продолжил наступать:

«Малец! Ты соблазнил мою невесту!

Да как ты смел! Пошел отсюда»!

Откуда взял он, что я делал, —

Не понял я. Ее не трогал.

И не соблазнял, не совращал.

И тут такое… ну что ж, такие нравы.

Ах, как меня он обругал при всех…

Я графа вызвал на дуэль.

Тот уклонялся почему — то.

Я заставил.

И мы условились стреляться

У Москвы — Реки на мостике, и все.

Назначено было и время.

Я рассказал родне об этом и друзьям.

Те ужаснулись, но сказали:

«Ты не погибнешь, ты бессмертен.

Желаем успехов на дуэли».

Часов в семь где — то разбудили.

Я встал, умылся и оделся, взял пистолеты,

Причесался и ушел.

К месту дуэли. Ушел на мост.

Опершись крепко на перила, врага я ждал.

И было даже страшновато.

Кто кого ранит? Интересно!

Вот наконец приехал граф.

А секунданты, причем оба,

Нас умоляли помириться.

Не ожидал, что промахнусь!

Всадил мне граф пулю в ключицу.

Я, прижимая платок к ране,

Упал и потерял сознанье. Ключица ныла.

Для человека может пуля дойти до сердца.

Но не мне.

Мой секундант ко мне рванулся,

Молил меня пошевелиться:

«Милик, Милик, очнись»! — твердил он.

Да я не слышал. Лицо бледно. Но я дышал.

«Он ранен в грудь, и тяжело!

Что ты наделал, граф проклятый?!

Ты просто парня умертвил! Убил такого молодого!

Почти что юношу! Ему на вид лет почти двадцать!

Он слишком молод! Какой это позор и ужас…

Такого ты убил красавца»… — возопил он.

Меня он в одеяло завернул, на руки взял

Да и уехал.

«Очнись, Милик! Ну же, очнись»! —

Я наконец пошевелился.

«Ты выжил чудом»!

«Да, я выжил» — и голова упала на седло.

Никто не знал, что я бессмертен,

Хоть рана принесла бы смерть.

Глубокая она, и слишком.

Меня к товарищам внесли на одеяле.

А те сказали секунданту:

«Оставьте Милика у нас. Мы его сразу

Похороним».

Мой секундант пришел прощаться.

Он на колено встал, сказал:

«Спокойно спи в земле, мой мальчик.

Ты был красавцем. Погиб ты жертвою несчастной,

Красавчик мой. Как жаль же мне тебя, Милик!

Спокойно спи в сырой земле.

Так никому ты не достался».

Слова эти услышал я. Жаль стало мужика.

На щеку мне тут села муха.

Щекотно стало, лежу и морщусь.

А секундант ой как пугался!!!

«Не может быть! Ведь он же умер»!

Мои друзья рядом стояли,

И еле слышно прошептали:

«Ожил Милик, живой остался»!

А секундант свое твердит:

«Это конвульсии. Милик скончался.

Он был моим любимым другом».

Тут он, конечно, зарыдал,

Поцеловал меня, ушел.

А потом Осмий за дверь глянул.

«Ушел. Нет юноши. Вставай».

Я встал, о девушке сказал.

Меня утешили словами:

«Милик, кончай ты эту дурь тупую!

Встретишь еще! А это так себе, фигня.

Ведь впереди аж триста лет».

«Она умрет — она не мы.

Люди не могут вечно жить

И до ста лет быть молодыми.

Это не эльфы и не мы». —

Ответил я. Но мне хотелось с ней

Встречаться. И не утих —

Ходил к невесте. Мы танцевали на балах.

Я на свидания носился, цветы дарил.

Да только поцелуев нет! Ни разу мы

Не целовались.

Но мы недолго так встречались.

Недель двадцать четыре где — то.

Желала девушка тогда, чтоб только я

На ней женился. Но ненавижу церкви я.

«Прошу, Милик… Женись на мне»! — она молила

Со слезами. Я отвечал спокойно, твердо:

«Сейчас я не могу жениться. Вот когда

Кончится война, — тогда наверное так будет».

Я на коня вскочил легко

И ускакал с невестой в поле.

Она аж плакала от счастья.

Целую ночь я с ней носился.

Дома попало хорошо.

Я рассказал всем обо всем. Но что поделать?

Ведь силирийцы любят волю.

Я не женился бы на ней:

Физиология другая, да и детей мне не зачать.

Зачем мне смерти все считать?

Чтобы все девушки старели, умирали?

А мне то что от них? Воспоминанья?

Спасибо, нет.

Весело ложечкой звеня, я разговаривал

С Минеем. Меня пытали, где я был.

«В поле гулял. Нашлепал бы меня ты сразу,

Когда мальчишкой был давно.

В Силирии я пропадал в лесах. Целыми днями.

Мы, силирийцы, волю любим».

А тот ответил как родитель:

«Мы понимаем, что свобода — сладость,

И то, — ее ты слишком любишь даже.

Как Крими умерла, — так стал ты

Уж слишком жестким с женским полом.

Я тоже не женюсь теперь:

Мне Лима была жизни дороже.

Никто не нужен больше мне.

Только она. Пошли все в пекло и подальше!

Но ты в Силирию вернешься…

А дальше надо как — то думать.

Пройдет век, два, — потом решаем,

Кто будет после Фердинанда,

Который умер на глазах твоих».

И голову я опустил под взгляд отца.

Пусть лучше будет труп в гробнице,

Чем новые наследники на троне.

Решил я так. Ох если бы она из мертвых

Ко мне вернулась!!! Тогда да.

Тогда хоть десять сыновей.

А так — не стоит… Боль утраты

Навеки в сердце поселилась.

Сказал Миней, — ему никто не нужен,

Хотя супругу потерял, —

Мою мать, и тут же сразу принялся толкать

Меня к женитьбе через век.

Нехорошо. Нельзя так.

Ранимый я насчет утрат.

Похоронить родного сына, —

Нет хуже смерти участи такой.

«Ты не сказал, куда ушел, когда вернешься.

Кругом Россия, люди любопытны.

А любопытных не люблю».

Разговорились мы, повспоминали все, что было.

Я загрустил, сынулю вспомнив.

Это навеки. Это боль.

Чего боялся, то случилось. В России шла война.

Меня и в армию призвали. Пришлось пойти.

И мы пошли. Покинув дом.

А на войну мне очень не хотелось.

Хоть я бессмертен, — жить хотел.

Голову срубят — и нет мне жизни.

Но царь меня идти заставил.

Там я понравился ему: стал командиром.

А я командовал блестяще —

Мой полк врагов, как мух, громил.

И шведы злились, но потом…

Потом какой — то командир

Чушь принялся плести лихую.,. про меня.

Он наболтал, что я изменник,

И швед, и лодырь, и бездельник.

Что заговорщик я вообще.

Царь приказал меня схватить, рассвирепев,

И за решетку посадить. Сразу меня арестовали.

И хорошо, что на галеру не сослали.

Закрыли в крепости — впрям в Петербурге.

Шел тысяча семьсот восьмой год.

Я просидел там, но недолго. Мне надоело.

Не ел еды, не пил воды.

Я на кровати почивал,

За столиком я пировал, коли хотел.

А вечером и по ночам я пел,

Посиживая на кровати, любуясь сквозь решетку

На питерский закат.

По вечерам очень красив Санкт — Петербург.

Я по ночам охранникам спать не давал.

Я пел. И про любовь, и про свободу.

Про Силирию. И про погибшую семью.

Но не плакал у решеток…

В тюрьме я жизнь переносил. И убежал.

Но как удрал?

Однажды я сидел и думал,

Как выскочить и убежать. Решил вконец.

Когда ко мне зашел охранник,

Чтобы проверить обстановку,

Я убежал, прошмыгнув в дверь.

Охранник кинулся за мной.

Я побежал по коридорам,

А после кинулся в Неву…

А Петр Первый? Он как узнал о сем побеге, —

Так удивился… И приказал найти меня.

Откашлялся я, встал, и отряхнулся,

Пошел вдоль берега.

И ночевал я на деревьях, —

На ветвях. А поутру дума пришла.

Вернуться ли к царю служить?

Но не хотелось сразу попадаться

На царские глаза.

Я все знал. Как что было.

И этого снести не мог.

Да как снесешь такое если:

Сначала сладко принимают,

Потом в темницу посадили,

Да еще кормят как попало…

Ну нет, не надо.

А если и приду, то если сам решу вернуться.

Я в Петербург пришел. Но жить там негде.

Я помню, — жил в Москве.

Ушел оттуда на войну. Со счастьем.

А почему?

Да там кошмар, — не жизнь, а срам!

Среди деревни стоял гам.

По ночам русские песни пели там.

То гоготали, то орали, гуляя по дворам.

Спать было просто невозможно:

Их тупой рев в дом залетает.

То рев, то визг. А я в отместку

Запел в деревне по утрам.

И не визжал, и не орал, а громко пел

На силирийском.

Вот перестали песни петь крестьянки.

Я их достал! Но так достал…

Они всю ночь почти не спали.

Я пел, ходя по всем дворам.

Пел песни, — все, какие знал.

И глупые бабы почем сразу

Нажаловались царю Петру.

«Юнец какой — то, что ни утро, —

Все ходит, ходит по дворам.

Он спать деревне не дает!

Нам это очень надоело.

Поет красиво, язык не наш.

НИКТО ЕЩЕ НЕ ПЕЛ, КАК ОН.

А песни разные бывают.

То грустные, то для потехи.

Каждую ночь, —

Заря забрезжит, и все…

Царь Петр! Казни певца,

Он нас замучил»!

Тот хмуро глянул на крестьянок:

«Что вы на отрока напали?

Вы его песни все слыхали.

Ко мне его, — мне будет петь».

…Я пел в деревне песни долго.

Нажаловались на меня.

И вот пришел царский гонец.

Ко мне. Отпер я двери.

«Здесь кто — то по утрам поет.

Наш царь желает песни слушать.

Юнец какой — то распевает».

Мне Осмий сразу же сказал:

«Иди к царю, Милик.

Пропой Петру несколько песен.

Награда будет может быть».

Гонец сказал идти за ним.

«Пошли за мною, отрок».

Я даже пел, когда пошли к царю.

Деревня ставни закрывает.

Но мне теперь — то все равно.

«Так это ты поешь красиво

На инородном языке»? —

Спросил гонец, коня стегнув.

«Да, это я. Я петь люблю».

«А как тебя зовут, юнец»? —

Гонец спросил тут дружелюбно.

«Милик я».

«Как — как имя твое сейчас»?

«Милик». — я повторил.

«Наш Петр как — то раз Милика

Какого — то посадит в крепость.

Да тот сбежал. И не нашли.

Все странно. И что же ты,

Милик — крестьянин, измучил весь народ

В деревне?

Поспать нормально не даешь?

Им и коров доить, и коз, свиней…

Не отдыхает же никто».

Я сдвинул брови:

«А почему тогда они орут

На двор весь, спать мне не давая?

То дети, то мужичье впьяну,

То бабы горло продирают,

Орут как невесть кто в деревне.

Про праздники молчу.

Ведь как колядки или что, —

Покоя нет нигде. В дом лезут.

А это все мне не по нраву,

Хоть иностранец я, да не католик,

Не православный. Мне это чуждо.

Понять прошу». — ответил я.

«Ты уж молчи, что не католик и не

По вере нашей ты,

А то сожгут, или убьют.

Раскол недавно был, вот так.

Теперь гоненья.

Молчи уж». — гонец сказал.

«Вот странно… Нехорошо, что так

Гоняют. Только Петру не говори.

Вот потому я не хочу жениться.

В церквях у вас венчают молодых.

А бабы ваши ой дурные…

И слишком тучные кругом.

Малюются и красятся, как дуры.

Плевать, что я пою красиво:

Они орут как мужики.

Противно слушать сей курятник.

Да и ходить по воскресеньям

В местный собор. То не мое.

Я песни Родины пою».

На сем наш разговор закрылся.

«Прости меня, Милик с полка. —

Сказал царь Петр.

Он опустил глаза и сник.

Ведь стало стыдно за поступок. —

Хоть ты сбежал, оболганный своими,

Возьми в награду пятьдесят рублей.

И дивно ты поешь, красиво.

Ты приходи и пой мне тут.

И расскажи даже жизнь свою.

Что потерял и что видал.

И где родился. Может быть

Ты в гости меня позовешь

И напоишь вином заморским

И раками с омарами да угостишь».

Я улыбнулся и взял деньги.

Полгода жили мы на них.

Пока я на войну не скрылся.

Но это все воспоминанья.

По Петербургу походил.

Который скоро красив будет.

При этом думал: вернуться ли на службу мне?

Решил вернуться: ведь бессмертен.

Ведь я царя переживу. Его потомков также…

Ушел к Петру на службу.

Ну а тому все надоело:

Он пировал, ел, пил, гулял…

До этого Миней рассвирепел, как зверь.

Когда я в крепости сидел,

Пошел он быстро разбираться.

Пошел к Петру. Пришел на пир,

Вскричал:

«Ну извините, Государь, а где Милик?!

Он командир то бишь.

Не слышал я о нем неделю».

Допив вина и водки, и укусив мясца,

Царь русский выдал:

«Милик в тюрьме. Изменник он.

Да еще швед! Организатор заговора»…

«Кто вам сказал такую ложь»? —

Спросил родитель мой.

«Сказал мне это командир один

Да воин из полка. Пошел отсюда воевать!

Ты мне мешаешь пить»! —

Рек пьяный Петр. Икнул он пару раз и встал.

Миней побагровел от гнева.

«Зачем сгубил ты парня так?!

Что сделал он тебе, паршивец»?!

«Кто ты такой, чтоб здесь орать»?! —

Лицо Петра побагровело.

Миней сказал все, что хотел.

И все застыли в тишине.

Ну а потом

По всем пронесся жуткий хохот.

Все за столом смеялись громко.

Да слезы смеха вытирали.

Миней взорвался яростью жестокой,

И засветился ярким светом. Все умолкли.

Решили — ангел — по вере ихней.

Миней тут подошел к столу,

Тарелки, рюмки на пол скинул,

Да гневно глянул на царя.

А тот, внезапно протрезвев,

Пал на колени. Прослезился.

Начал молиться там кому — то.

«Вот уж дурной… — решил Миней, —

Раз молится тому, чего не видит.

Ну и чего не понимает.

Привиделось, наверное,

С глаз пьяных. Водка хорошая была,

Походу. Или же вино.

А проучить пора», —

Миней подумал, и взирал

На царя, ползающего ниц,

Людей его да и стрельцов, бояр…

Повисла тишина такая,

Что страшно стало.

А кто — то Библию схватил.

Да вот Миней спокойно ее отодвинул

И засмеялся. Кто — то крестился.

Со страху.

«Прости, прости! Я не желал зла!

Не убивай! Не трогай нас!

Война идет! Не трогай бедного царя,

Да деток царских, да жену»…

Продолжил парень ухмыляться.

«Оставь меня в живых! Прошу!

Пусти и пощади… Откуда ты»?

«А вот неважно. Верни Милика из тюрьмы,

Иначе очень пожалеешь…

Иначе я тебя отсюда уберу…

И ничего уж не поможет»!

И тот, кряхтя, снова спросил:

«Милик же… тоже. Как и ты»? —

Спросил царек.

«И это тоже. Коль не исполнишь приказанья»… —

Сказал Миней, отбросил стул,

Ушел и ускакал на жеребце.

А царь, попа позвав тут сразу,

Сказал потом: «Не может быть…

Да как я мог?! Запрячь коней

И ехать в Петербург!

Милика привезти живым обратно»!

Но я сбежал. Не знал, — раскрылась тайна.

К началу восемнадцатого века

Гигантская была Россия.

Но выхода к морям нет там в то время.

К Балтийским водам.

А Балтика как раз, что надо.

Теплей зима, торговать можно.

А там и Швеция была.

Их армия и мощный флот

Считались лучшими в Европе.

России бы пришел конец,

Если б не царь.

Но молод был он, да к тому же

Военное искусство знал.

Была только одна проблема:

Король соперничал с Петром.

И в нулевом году, — как горько, —

Россия начала войну. Со Швецией.

Та растянулась лет на двадцать.

Прям как у меня в Силирии — о да…

На ту войну меня призвали.

Россия вся была в разрухе.

Все совершенно изменилось:

Мощная битва состоялась.

В июне, числа двадцать седьмого,

Год тысяча семьсот девятый, —

Под Полтавой.

Настало утро главной битвы.

Было так тихо на рассвете,

Что даже страшновато стало.

А я сидел у лагеря Петра.

Не спал он и чертил план битвы.

А я сидел, смотря на поле.

Видел рассвет, что разгорался

Над лесом вдалеке.

Запомнился мне навсегда.

Ярчайший, алый и кровавый,

Он быстро небо заливал.

Цвет крови. Зачем ты, утро, наступило?!

Неужто ты настало для того,

Чтобы была кровавой битва?

А она скоро закипела: на Смерть,

А не на жизнь.

После утра наступил день.

Кровавый день и очень страшный.

Я думал, что со мной случится:

Умру или останусь жив?

Шведы напали очень быстро.

Но мы ответили ударом на удар.

Все бились, наконец решили

Передохнуть все семь часов.

Но провалился план: напали шведы.

Рассвирепел царь Петр Первый

И приказал, чтобы никто не воевал.

Я этого снести не мог…

Хотя узнал гораздо позже.

Я воевал, и очень много,

Потом вернулся к царю в лагерь.

Вдвоем мы стали пировать.

Не знал я, что напали шведы.

Вот надоело мне сидеть,

И вышел я воздухом брани

Немного подышать.

Как только там я оказался, —

То чувствую бессмертного тотчас.

Это был Осмий. Он слез с коня,

Спустил с седла другого седока.

Им оказался генерал.

Провел он генерала в русский лагерь

И собирался уходить.

Тут вышел я. Я пил тогда

Томатный сок.

Да рюмку с соком уронил. Разбил.

А Осмий стал меня бранить:

«Куда ты делся?! Где ты ходишь?!

Загнал коня, пока добрался!

Где носит?! И ждем, и ждем,

А ты пируешь. Поедем драться!

Шведы напали»!

«Не может быть»! — воскликнул я.

«Вот именно: это случилось.

Ты помоги тут генералу, и едь

За лагерь. Я там тебя и подожду». —

И ускакал. Я сделал все,

Что родственник просил.

Поехал драться.

В лесу мы шведов врасплох застали.

Почти всех их там перебили,

А остальные побежали.

Догнал врага я и спросил:

«Ах, мистер, вам не очень больно»?

Потом на остальных бегу.

Так целый день мы и сражались.

После сраженья Петр Первый

Устроил пир.

И угостил всех пленных шведских офицеров,

Поблагодарив при том за то врагов,

Что именно они тогда учили русских воевать.

Вот шведской армии не стало,

Да вот война на суше и на море

Длилась еще двенадцать лет.

И в город Петербург я переехал

Лишь в тысяча семьсот двадцать первом

Году. Нисколько я не пожалел.

К тому году Санкт — Петербург

Изрядно вырос. Очень красив он был,

Когда однажды вечером я вышел погулять.

Стелился над Невой туман,

На небе же алел закат.

И только звезд не видно там.

Ступени из гранита, дороги, крытые камнями,

Сад Летний и Сад Зимний…

Белая ночь… светло…

И свежий воздух: недавно дождь прошел.

Кувшинки в озере цветут,

Летали чайки с криками тоски,

Пел соловей…

Прекрасное то время было…

Я стал с родней, товарищами жить

У домика Петра в Санкт — Петербурге.

Жилось мне очень хорошо.

И даже очень долго спал. Да…

Я об одном жалел:

Во время Северной войны погиб

Царевич Алексей: его убил сам царь,

Или он умер во время пыток.

А царь к нам иногда сам приходил,

Пил чай, болтал,

Да вспоминал годы, что прошли.

Через четыре года того не стало: умер.

Шел год тысяча семьсот двадцать пятый.

Жена царя только осталась.

Екатерина Алексеевна она.

Она со всеми нами весела была,

Один раз как — то Осмий даже

Ей букет роз принес в знак уваженья…

Его Императрица очень уважала

За добрый нрав.

За удовольствие надо платить:

Явился Меньшиков — князек

И Осмия стал так оскорблять…

Конечно, он о полуэльфах слышал.

Надулся, как петух, и пыжился

Как только мог.

Мне это очень надоело, и вот однажды я,

Нарвав в саду свежей крапивы,

Князька нехило отхлестал.

А Осмий мне потом сказал:

«Милик, спасибо! Надеемся мы на тебя.

Не будет больше залезать»!

Так хохотали…

А выскочка опять полез,

Только не к нам:

Хотел служить курляндским герцогом

У Екатерины. Но пролетел опять.

Решил женить тогда Петра Второго.

Был тот же результат: наследник умер.

Тогда же умерла Императрица.

А Меньшиков погнал на высоту:

Решился управлять Советом. Верховным.

И смог.

Нас это очень раздражало, как и всех.

Тот эгоист вскоре болел, был сослан

В Раниенбург. Но выскочке и это

Мало оказалось.

Тогда его отправили в Сибирь. В Березов.

Через два года детей его вернули

В Петербург.

Хотя мне было этого мужчину

Довольно — таки жалко все равно.

…Ну ничего себе! В году двадцать седьмом

Случилось нечто в рядах наших.

Отсутствовало двое — отец и сын.

То Митиней и Осмий были.

Но где они? Я не пойму. Известно лишь,

Что как — то раз наш Осмий рану получил.

Серъезную причем. В итоге пролежал

В больнице. Затем исчез. Куда?

Не знаю. Да Митиней по поводу отца

Чуть не сорвался с горя, и уехал. Куда?

Искать его. Да это что!

Пропал неведомо куда.

Я догадался после. Мне говорили: прав.

Искал изгнанник Осмия повсюду.

Объездил всю Россию,

Затем и за границей побывал.

Исколесил и Украину. Но безуспешно.

Печальны поиски его.

Но тут попался знатный граф герою.

Как только это все случилось — все!

Изгнанник ездил по Европе.

А бедный юноша провел в карете

Аж тридцать восемь лет!

Только тогда вернулся, изможденный,

Измотанный, живой, веселый.

А почему?

Ведь Осмий был в России эти годы!

Узнав об этом, наш Митиней

Лишился было дара речи, и подумал

Свое. Дивясь такому.

Вернулся Митиней в конце столетья —

Годах в шестидесятых —

Шестьдесят первом.

Мы были счастливы. В России

Шло время — хуже не бывает…

И там в то время правила тиранша, —

Анна Иоанновна она. Да что с нее возьмешь?

Тупая, злобная, плохая.

И был там с ней Эрнест Бирон.

Сладкая парочка, — что скажешь…

С Курляндии позван Императрицей.

Зачем — то… Советом уступала.

И началось…

Конечно, мы, полуэльфы, также пострадали.

Бирон мгновенно обо мне прознал.

Назначил встречу мне. Я зарычал,

Пошел туда. Поговорив с тем человеком,

Увидел: он жесток и кровожаден.

Потом тиран мне предложил

В карты сыграть. Мы сели.

Начали играть. Итог:

Я проиграл свое кольцо,

То императорское кольцо,

С коим не расставался никогда! Ни разу!

В игре потерянное выкрал после.

Жалея поначалу о потере.

Бирон рассвирепел с того.

Преследовал меня.

В конце концов, я с Осмием попался.

Под подозрения. Схватили,

Бросили в тюрьму. Во второй раз.

Лишь разница — лет двадцать — тридцать…

Меня там и пытали, даже били,

Сажали в кандалы…

Даже одежду отобрали, — рубашку с сапогами.

С оружия забрали пистолет.

На рынке все продали после.

А меня — палками… я чуть ли не орал.

Потом и без денег остался. Их отослали

В тайную казну.

Осмий сбежал. А я остался.

Решил убить ту сволоту.

Поправился, вышел во двор,

И шпагу обнажил — она осталась.

И выскочил к Бирону так.

«Все кончено, Бирон! Меня ты не убьешь!

Бессмертен я! Меня ты мучил, я не сдался.

И также всех! Пора тебя теперь замучить

И убить».

На что тиран ответил, ухмыляясь:

«Милик, зачем мне голову морочить?

Я герцог! Если меня хоть пальцем тронешь, —

Зарежу сразу»!

И также шпагу вынул с ножен.

«Отлично! Так давай станцуем! —

Махнул я шпагой, сделав шаг вперед. —

Узнаем, кто из нас мужчина».

«Ну что, Бирон? Так, выбирай:

Или уйдешь ты добровольно,

Сложив с себя все бремя власти,

Или умрешь. Полезешь к нам,

Кои зовутся полуэльфы, — убью,

Коли увижу! Катись отсюда,

Откуда вылез, и никогда не возвращайся!

Не жалуйся царице, — я все сказал.

Смотреть на сего человека тошно»… —

И все — таки царапнул я ту сволочь,

Который ползал на коленях.

И все — таки по — русски фехтовать, —

Не силирийские приемы. А так себе.

И потому я победил.

Вскочил Бирон, на меня глянул, и убежал.

По Петербургу на другой день

Гуляли те же разговоры:

То про меня, то про того Эрнеста.

Императрица о том не знала.

Про нас она давно слыхала.

Ее я очень не любил.

Тупую, злую… так всех и мучила подряд.

В конце концов, она слегла,

Переболела, умерла.

Закончилось десятилетнее правленье…

После нее Анна Леопольдовна была.

И для народа стала очень добра.

Ее правление прошло

Довольно тихо и спокойно.

Когда на трон пришла Елизавета, —

Жизнь пошла очень хорошо.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

(17. 06. 2000 г.)

26. 01. 2001 г.

31. 07. 2001 г.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛЮБИМЕЦ ЕКАТЕРИНЫ ВТОРОЙ
(18. 06. 2000 Г)
26. 01. 2001 Г
31. 07. 2001 Г

Я и не думал, что так случится.

В то время шел сорок четвертый год.

Того же века. Перевороты все

Кончались. Дворцовые.

Случилось в это время то,

О чем не думал я, чего не ожидал…

В годы те правила пока

Елизавета. Петровна то есть.

Наследник был уже, —

Голштинский принц.

Его звали Петром. И Третьим.

Женить его тут захотели.

А в это время за границей,

В Германии воспитывалась принцесса.

Звали ее Софья Фредерика.

Она начитана была, добродушна, весела.

В пятнадцать лет книги читала.

Серъезные причем. Да в роскоши жила.

К тому же умной оказалась.

Но не желала править там, где родилась.

Россию выбирала. Сказав однажды:

«Она нужна мне. Я буду править там,

Или погибну».

Откуда я знал, что так будет?!

С родителями Софья попрощалась.

«Нужна России». — Без конца твердила.

Ее отец стоял, рыдал.

«Иди к карете, а то заплачу». —

Сказал он на прощанье.

А та готова. У дворца стоит.

Стоит девица возле отца,

Слезы перчаткой вытирает.

И добровольно с ней в Россию

Поедет мать ее, —

Принцесса Иоганна. Сели в карету,

И умчались.

Но ехали они не в одиночку. Попался им

Орлов Григорий.

Германию уж миновали.

Через Россию едут. Поля. Зима и стужа.

Воет метель.

Дальше нельзя, — мешает ветер.

Шли лошади вперед, бежали, да скоро встали.

Орлов тут вышел из кареты

Чтоб посмотреть, что делать дальше.

И заглянул к принцессам он:

«Ваше Высочество, ехать нельзя».

«Давайте заночуем в поле».

«Нет, Ваша Светлость. Деревня впереди.

Ночуем там. Либо деревня, либо волки».

«Мы крестьяне, — сказала хозяйка избы. —

И чем богаты, тем и рады. Проходите»!

«Я не обижусь», — сказала тут София, —

И очень я люблю Россию.

Хочу там жить». —

И после к печке подошла, —

Согреться.

Утром прекрасным карета вновь

Поехала в Санкт — Петербург.

Была шикарная погода, лошади

Быстро бежали. И скоро цель видна

Вдали. В снегу сей город.

И вот у самого дворца

Григорий с Фредерикой попрощался.

Гораздо позже любовником

Ей стал. Иначе — фаворитом.

И на приеме Елизаветы

Стоит принцесса, будущая царица.

Петровна же свое решает.

С ней Петр Третий — законный

Цесаревич. Да я там был,

Как гость, от любопытства.

На вид сей Петр был смешным.

Отсталый по развитию подросток.

То ли четырнадцать ему, то ли пятнадцать.

И как его сажать на царство, —

То непонятно даже мне.

И в этом возрасте дурак тот

В солдатики играл,

Будто он малое дитя.

Он не понравился нам всем.

Пока что я его возненавидел.

За одну морду и за нрав.

Он без конца кривлялся и смеялся.

Принцесса перед ним стояла,

Да испугалась, задрожала.

Мне стало девушку так жалко,

Мне слезы к горлу подступили…

Пока все шло, другие гости в зале

Собрались. Ждали чего — то.

Принцесса поклонилась Елизавете.

Вместе с мамой.

«Слыхала я, — сказала та, —

Что в городе у нас есть полуэльфы.

Наполовину люди, наполовину

То ли эльфы из Нормандии,

Либо Германии… нехристиане.

И в честь события сего

По поводу приезда

Наследницы престола я пригласила

Одного сюда. Входи, Милик!

Мы ждем тебя! смелее»… —

И хлопнула в ладоши звонко.

Я вышел. Все затихли.

И, поклонившись, повернувшись к залу,

Шпорами звякнув, костюм поправив,

Свел каблуки.

Елизавета попросила, чтобы пел я.

И я запел. На силирийском.

О любимой. О нашем крае и героях.

«Ах, как прекрасны полуэльфы! —

Тут Иоганна прошептала,

Слезу смахнув с ресниц своих. —

Этот Милик, — просто красавец!

Вот кавалер — то! И это немец.

Но языка не знаю я.

Вскружил, наверное, всем светским дамам

Их головы, до обомленья!

Пронзил сердца… О чем поет —

Никто не знает. Никто еще

Не смог перевести. Милик.

Он однозначно немец».

«Как он поет! Это прекрасно!

И как прекрасен, строен, вежлив!

И как красив»… — шептала Фредерика.

Все не сводя с меня свой взор.

Стояла тишина. А пение,

Даже без музыки дворцовой,

Эхом меняло тембр мой,

Даря красивые октавы.

Я пел. Никто не шевелился.

Взгляд юной девушки — принцессы

Был обращен лишь на меня.

Закончил петь я. Все стали хлопать.

И кто — то даже зарыдал.

Я склонил голову, да поклонился.

И глянул на Императрицу.

А та сжимала платок в руках.

«Великолепно»… — так сказала.

Потом все стали танцевать под скрипки.

Я тоже присоединился.

Елизавета мне кивнула.

Я сразу понял, что такое.

И подошел к юной принцессе,

За руку взял и пригласил.

Девушка голову тут опускает,

Потом краснеет, да улыбается,

Дрожит.

Стесняется, да и боится.

Потанцевали мы немного.

«Как твое имя»? — спросил я.

«Я Софья Фредерика, по родителям моим.

Да и по Родине. А Вы»?

«Милик зовут меня. Давно я здесь.

И многое чего видал.

У нас суровый край.

Но в этот вечер я пел для Вас».

А сам подумал и отметил для себя:

«Вы так красивы в этот вечер…

И глаза эти… в них утону и не всплыву!

Умру, умру»!

«Я полуэльф, и настоящий.

Откуда я — не смею говорить».

«Вы полуэльф? Так это правда…

Я слышала о Вас».

Мы танцевали. Она смеялась.

Весь вечер вместе провели.

Мне было очень хорошо.

Кругом шуршали дамские платья,

Звенели шпоры офицеров.

А я кружился и кружился.

В том вихре вальса.

А под конец поцеловал руку,

Да разошлись мы.

Домой ушел потом веселый,

И атмосфера того бала

Еще кружила и кружила.

Я опьянен… но не любовью.

Люблю я Крими, и никогда

Не разлюблю.

В своей комнате разделся, лег…

Смотря спокойно в потолок.

Уснуть не смог. В мыслях была

Лишь Фредерика. И до утра

Промучился я так. О ней я думал

И мечтал.

Мысли мои — лишь про нее.

Я обезумел и с себя, —

Да как так можно?!

Я же люблю лишь Крими!

Которая в войну погибла,

Заживо сожженная в печи…

И нет ее… а я люблю.

И тут еще одна —

Вот эта девочка, кою впервые вижу!

Влюбленность… и пройдет она.

Когда — нибудь. Она лишь человек.

А я бессмертен.

Состарится да и умрет. Оно мне надо?

«О… Фредерика»… — шептал я.

И ничего не мог поделать.

Я млел, я плакал, я страдал!

Терзало сердце странное чувство.

Простая страсть.

Я настрадался да уснул.

Проснулся, и лишь тогда сообразил:

«Но неужели… Быть не может»!

Я ЛЮБИЛ!

Из рук валилось все, а в голове

Лишь Фредерика. Оттуда я ее никак

Все выбросить не мог.

Ни есть, ни пить не получалось.

На днях любимая моя София

Екатериной назвалась,

Приняв местную веру — условия такие были.

Иначе свадьбе не бывать.

Так назвала Елизавета.

Не знал об этом я тогда.

Когда же лето наступило, —

Не вытерпел я и пришел

К моей любимой во дворец

С букетом роз.

Сначала подошел к Петровне.

И стал просить о встрече с милой.

«Ваше Высочество, могу ли я

Сегодня видеть Софию,

Фредерику то бишь»? —

Спросил я вежливо и поклонившись.

«Теперь ее зовут Екатерина.

Ты можешь, Милик, ее видеть,

Да одевается она. Немного погоди».

И у двери я ждал Ее.

И вот та вышла. Огляделась.

Елизавета ей тотчас:

«Екатерина, к тебе гость.

Оставлю вас наедине».

И после тихо удалилась,

Чтоб не мешать.

Екатерина голову склонила,

И сделала изящный реверанс.

И улыбнулась.

«Ах, добрый день, Милик,

Вы, полуэльф, все также статны

И прекрасны, благородны,

Как тогда».

Я руку ей поцеловал

В знак уваженья, и сказал:

«Конечно»…

Губы красавицы дрожали,

Но счастье залило ее лицо.

Зарделась девушка румянцем.

«Ваше Высочество, я помню бал тот

И свою песню. Великолепно было все.

И Вы, и музыка, и танец.

Я после вечера того всю ночь,

Всю ночь, что небо чернотой накрыла,

О Вас я думал и мечтал. Был счастлив

Танцевать тогда».

Наговорил я Кате комплиментов,

И мы в саду гуляли очень долго.

Я был тогда безумно счастлив.

Екатерина, — вовсе нет.

Да уж, в нее я все — таки влюбился.

И страстно. Но как же можно

Любить ту, что вышла замуж

За другого?! Нельзя! Да муж ее

Был не подарок.

Но как я мог…?!

Как мог любить

Российскую Императрицу?!

Один конфуз лишь получился

Из всего, и больше нечего сказать.

Екатерину замуж выдавали.

На ней женился Петр Третий.

И я готов был его просто

В клочки от ревности порвать!

Любовь была взаимной у меня.

И голову пока не потерял.

Екатерина мучилась, бедняжка.

Ее наследник оскорблял.

Порой и бил. Она терпела и терпела.

Женская доля всех — терпеть.

Но не на Родине моей.

Месяца два провел я дома.

По вечерам письма любовные писал

Моей любимой.

И, получив ответ, вздыхал.

Но утешало еще другое:

Нас стало девять.

Ведь среди нас внезапно появился

Еще один из полуэльфов.

С моего Мира.

У него имя связано с цветами,

И это имя — Василек.

И Василек был очень юн,

И смел, умен, да вежлив.

Не ссорился он с нами никогда.

Сразу нам юноша понравился, и всем.

Особенно его большие, синие глаза.

В которых был и голубой оттенок.

Мы знали, почему у парня такое имя:

Глаза причина. У нас это всегда

Распространено.

Он мил и добр ко всем и ко всему.

Скромен был. Не спорил.

Он рассказал, что вместе с нами

Проник в таинственную Дверь.

Но оказался Василек в Рязани!

Нам было непонятно, отчего.

Как он оказался там, в то роковое утро?

А Василек и сам не знал.

Но ему было интересно… и пришел.

И вот.

К наследнику Екатерина относилась

Вначале уж довольно хорошо.

Потом у них все покатилось.

Вниз. И становилось только хуже.

Все потому, что Петр Третий

Любил подшучивать над всеми.

Любил смеяться и хамить.

Всегда был подлым эгоистом.

Никто его терпеть не мог.

Я не жалел Петра. Ведь он подлец!

И злился на него.

И так желал его прикончить!

Но вместо этого писал

Екатерине те же письма.

Она читала их и млела.

Пойти к невесте я не мог.

Хотя какая же она невеста?!

Она умрет… когда — нибудь.

Тогда я думал, что невеста —

Это всего лишь утешенье.

Все потому, что я вдовец.

Однажды утром Петр Третий

В своей комнатке сидел.

В солдатики играл.

Взял нож и стал им головы рубить.

Порезал палец, закричал.

«Кровь, кровь! Да уберите кровь»!

Екатерина подбежала,

Забинтовала мужу палец.

«Солдатом ты хорошим станешь», —

Она сказала, улыбнулась.

На что супруг хлестнул ее щеку,

И убежал.

Потом он заболел. И после этой

Сей болячки

Он выгнал Екатерину в шею,

Которая пришла спросить

Его здоровье.

Ах, бедная Екатерина!

Зачем ты вышла за Петра?!

Зачем ты бросила меня?!

А я тебе дарил цветы…

Замужеством ты сердце

Мне разбила!

Я мучился, я ревновал,

Потом не вытерпел, и с болью

Я написал письмо любимой.

ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЕ ВТОРОЙ

ОТ ПОЛУЭЛЬФА МИЛИКА

«Я обращаюсь к тебе, Екатерина.

Зачем убила ты меня,

Зачем меня ты позабыла,

Масла плеснув в стену огня?!

Зачем ты рушишь наше счастье,

И покоряешься Судьбе?

Ведь не к кому тебе даже обратиться!

Прошу тебя, — приди ко мне!

Я умоляю тебя, — откликнись!

А то умру я до зари.

Я так скучаю по тебе,

Что даже дня не могу прожить…

Убьем Петра, — будем прекрасно

Своей любовью дорожить.

Мы оба будем гулять по саду,

Смотреть на утреннюю зарю.

Но ты не думай, что я отравлен.

Пойми, что я тебя люблю.

Люблю тебя я, как невесту,

Увы: жениться не могу.

Открою тайну — я бессмертен.

Но на свидание бегу.

Свидания очарованье всегда имеет

Свой прекрасный миг.

Сейчас скажу: «До свиданья».

Твой полуэльф Милик».

Екатерина письмо получила —

Взаимностью ответила:

Она меня любила!

Я счастлив был. Мечтал опять жениться

Но не мог.

А как — то раз меня Екатерина

Вдруг пригласила на праздничный обед.

Сама она была омрачена:

Елизавета Петровна умерла.

А молодая — то царица

Вступила в схватку с мужем тут.

Тот игнорировал принцессу.

Меня бесило это все.

Организовали заговор. Против него.

Я утешал свою подругу.

Но сие безрезультатно:

К ней с ненавистью все относились.

А ведь она так молода еще!

Да только Катя та сносила

Все это обращение к себе.

И Императора, и Воронцовой…

Их высокомерье…

И вот девятого июня на праздник

Я пришел. Там было аж

Четыреста персон.

Там доказал свою любовь. Внезапно.

В присутствии этих персон

Нахал Голштинский принц решил

Сказать при речи.

За фамильное здоровье

Всей династии России,

После короля Пруссии — да, его.

Ну и про мир.

И первую должна была

Сказать Екатерина. Сказала.

Но не встала.

Я видел: Император приподнялся,

И заорал, что она дура.

Причем тупая.

У оскорбленной девушки при всех

На глаза слезы навернулись.

Она смотрела на меня.

Мысли любимой прочитал,

Да разозлился, вперед вышел.

А в это время Петр очень громко

То слово «дура» произнес.

Чаша терпения перелилась,

Я подошел, и вслух сказал:

«Ты, подлая свинья, не смей!

Не смей так оскорблять ее»!

Сжал я кисть правую в кулак,

И двинул тому царьку так,

Что тот слетел со стула вон.

Все ахнули. Императрица встала.

Мне руку подала,

Когда я подошел.

«Милик, спасибо! Огромное спасибо»!

Поцеловал я руку и сказал:

«Я ему нос разбил. А в следующий раз

Только сломаю. Да не за что».

Потом шепнул Екатерине:

«Я ведь люблю тебя!

Потом ты будешь без него». —

И отошел. Все стали хлопать.

Я сел на место. Тут Петр вылез

Из — под стола.

С носа кровь вытер, и продолжил

Вновь пировать.

Решили мы убить его.

Планировали числа второго

В июле месяце то жечь Новый дворец,

То ограничиться арестом.

И подружился я с Орловым,

Который вдруг явился в Петербург.

Отлично ладили мы оба.

И ладил также с его братом.

Решили мы царя арестовать…

Провозгласить Екатерину

Царицей нашей, Императрицей.

Я с радостью на это согласился.

Только жалел лишь об одном:

Когда она всем править будет, —

Не встречусь больше с ней.

И сердце кровью обливалось…

Двадцать восьмого июня, в полночь

Я поехал в Петергоф.

И в шесть утра был в Монплезире.

Спала она. Дотронулся рукой

До нежного плеча… вот потянулась,

Улыбнулась…

«Пора вставать, ведь все готово,

Чтобы тебя на царство посадить.

Провозгласить».

«Что ты здесь делаешь, Милик»? —

Она спросила удивленно.

«Приехал за тобой. Оденься.

За дверью подожду».

Неся Софию на руках, шептал ей:

«Хотя я ждал сего момента,

Но без тебя не могу жить боле».

«Я тоже»… — тихий был ответ.

Вышли во двор, сели в карету.

И возле кучера сидел Орлов.

Он Алексей.

«Петра мы с трона быстро свергнем,

Лишь считанные дни остались.

Потом тебя я не увижу.

Давай тебя я поцелую,

А то иначе не успеем»… —

Наши уста быстро слились.

Слуга Петра, Михаил Львович,

Не обнаружил в Петергофе

Екатерину утром.

Когда проник в покои ее,

Ближе к двенадцати часам,

То понял: нет ее. Сбежала.

Да уж… и царь же был ошеломлен,

Услышав это.

«И где моя жена»? — «Сбежала».

«Когда и как и с кем»? — «Сегодня ночью».

«Так с кем же»?

«С ним был Милик тот, полуэльф».

И у Петра отпала челюсть.

«Я так и знал! Я так и знал,

Что эта дура его любит!

Она мне с ним изменила!

Да с Орловым! Роман с ним

Втайне закрутила! Я шею быстро

Ей сверну»!

Она со мною не спала.

А лишь с Орловым. Еще и сына

Родила. От другого.

Я это знал.

Петр же тут и обыскал дворец жены,

Ее нигде не оказалось.

Уплыл он, злющий и несносный,

В Кронштадт… и в тот же день.

В час ночи там уж был. Его прогнали.

А он — так сразу в обморок.

И так арестовали…

Мы решили заточить Петра

В Шлиссельбурге, — в комфорте даже.

Потом и каждый день к Екатерине

Записки от Орлова — брата Гришки, —

Приносили, — с вестями о царе.

Потом Петр Третий умер. Десятого июля.

Шестьдесят второго года.

В век восемнадцатый. Его похоронили.

А после этого в последний раз

Я утром шел к Екатерине.

Она спала. Зашел тихонько в спальню,

И разбудил ее.

«Екатерина, Петр мертв. Время пришло твое.

Желаю я тебе Россией достойно

Править очень долго».

«Да, но что же будет и с тобой?»

«Я буду жить, как жил. Но без тебя.

Тебя я никогда не позабуду!

И из России не уеду.

Исчезну я в свой мир привычный

Лишь через двести с лишним лет.

Я не состарюсь. Не умру.

Пришел с тобой я попрощаться»…

Заплакала Екатерина.

«Хочу я быть с тобой всегда»!

«Нельзя. Но мне моей Софии Фредерики

Так не хватать будет»… — так я ответил.

«Пожалуйста, последний поцелуй…

Прощальный, помнить о тебе»…

Я сел с Екатериной на перину,

Губы ее слились с моими. В последний раз.

Поцеловав Екатерину, я подарил ей

На прощанье кольцо с сапфиром.

Мне было очень тяжело.

Вернулся я к своим, убитый горем.

Так кончилась моя любовь.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

(23. 06. 2000 Г.)

26. 01. 2001 Г.

1. 08.2001 Г.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИЛИК, ПУГАЧЕВ И ПОЛУЭЛЬФЫ
(23. 06. 2000 Г.)
26. 01. 2001 Г. 1. 08. 2001 Г.

После любви и расставанья

В том тысяча семьсот шестьдесят втором,

Прошло лет десять.

И год настал семьдесят второй.

В селе Козлове в тот момент

Разнесся слух, что Петр Третий жив,

И он у казаков на Доне.

Что хочет возвратить себе престол.

Решил узнать я, что там за царек.

На Дон поехал. Была уж осень на дворе.

Лили дожди в тот день,

Когда я лошадь запрягал.

Седло надел. И ехал так, надеясь по дороге,

Что на ближайшей станции кибитка будет.

Деньги были.

В трактир заехал, и ни с кем не говоря,

Поел, платил да и ушел.

Только не знал, кто самозванец.

Решил все выяснить тогда.

Хотя История России и без меня

Прекрасно может обойтись.

Чтобы коня до смерти не загнать,

Я доскакал до первого же городка,

И там заночевал. Опять истратил серебра.

Чуть — чуть осталось их теперь.

На деньги эти куплена кибитка,

И чрез поля погнал коней.

Уж Петербург я миновал.

Передо мной степи, леса, луга, равнины.

За мной никто в пути не гнался.

Ехал один. Глядел на лес.

Голубизна русского неба

Меня все время поражала,

Но чтобы так…

Приехал поздно ночью к казакам.

В острог. Да не было там казаков.

Я оглядел все помещенье,

Упал на лавку да уснул.

Потом вернулся и хозяин.

Вот растолкали казаки, и стали спрашивать,

Пытать: «Ты кто такой? Откуда взялся?

И почему здесь»?

Я сел, ответил: «Я ваш гость.

Меня сюда отправила она,

Екатерина. Арестовала. Ссылка лет на пять».

И выслушав мои рассказы,

Сказали казаки тогда:

«Ну ладно. Переночуешь здесь,

Потом поедешь с нами в крепость.

Там будешь ссылку отбывать».

Я согласился. Лег спать дальше.

«Не царский ли это посланник»? —

Спросил один казак.

«А может, это полуэльф? Один из них,

Которые гуляют в Петербурге

Вот уж почти лет восемьдесят аж»? —

Вторил второй.

«Да что ты?! Ведь слуги царские так ходят,

В таком же платье… как юнец этот.

Хотя власы у него цвета

Иссиня — черного. И длинные к тому же».

«Это — то да, но отрок не такой, как все». —

Возразил третий.

«А мне рассказывал мой дед такое:

Какой — то полуэльф на Северной Войне

Даже светился! Представляешь?!

Другой командовал полком.

Слухи ходили — был он краше всех,

И стройный, статный. В тюрьме сидел.

Мой дед видел его. Он говорил,

Что юноша, — красавец.

Не помню я, что дальше говорить».

Я слышал эти речи. Все говорилось

Про Митинея, про меня, и про отца Минея.

Что будет дальше здесь?

На следующий день проснувшись

Довольно рано, дверь открыл.

Вышел на улицу да огляделся.

Еще и солнце не вставало.

Холод стоял такой, что ужас.

И до кости меня пронзая.

На небе звезды воссияли.

Так тихо и красиво было.

В мундир закутавшись тогда,

Довольно плотно, захотел петь.

Не утерпел да затянул

Свою любимую…

Я долго по полю гулял:

Пока не занялась заря.

Мне было очень хорошо.

Свежесть утра очень взбодрила.

Песню сию услышал казак один.

И догадался, кто я есть.

А мне плевать. О нас знала Россия.

Когда же солнце поднялось,

Сидел уже в кибитке я.

За кучера на лошадях казак какой — то.

«Ну что, поехали, юнец»? — спросил он.

«Поехали»… — ответил я.

Кибитка резко покачнулась, —

Я вновь поехал по степи.

Уже она была другая, да не такая,

Как осенью и летом.

Припорошил ее снежок…

Крупа из снега покрыла землю,

Никто не ползал, не летал…

Цветы пожухли. Кругом лишь снег.

Лишь снег и холод.

И больше ничего.

Кибитка быстро ехала по снегу.

Мимо меня лишь проносился временами

Осенний припорошенный лес.

И почти голые деревья.

На их ветвях оседал снег.

Да, мрачно, даже слишком.

Но вот вдали дымок был виден.

Я крикнул:

«Эй, казак! Вдали жилье! Деревня!

Недалеко совсем! Поехали туда»!

А тот хлестнул моих коней,

И мы поехали к деревне…

Прошло не больше получаса.

Кто — то там печь топил,

Ну или баню.

Бедна деревня. Всего лишь несколько дворов.

А посреди нее — свой деревянный «Кремль».

«Вот это крепость та»? — так я спросил.

Казак ответил «Да» и указал рукой

На этот «Кремль».

«Здесь будешь ссылку отбывать».

«Спасибо».

И тот казак на лошадь свою сел,

Умчался. Я вышел, осмотрелся.

Деревня маленькой была: из трех дворов.

Все древнее, черное, старое.

Москву я вспомнил. И о Руси подумал.

Чего тут делать? Ведь отвезли меня

В такую глушь, что просто ужас…

Немного страшно даже стало.

Все незнакомо, брошено и дико.

Да неужели тут люди есть?

Да… и среди тишины, к воротам подошел.

Открыл дверь, закричал:

«Есть кто — нибудь здесь?! Эй»!

Нет. Тишина. Но минут чрез десять

Услышал я, — что снег хрустит.

Оглядываюсь, — идет кто — то.

Казак? Да нет, всего лишь это был

Крестьянин. Одежка вся — заплата на заплате.

И в валенках. Вплотную подошел ко мне,

И с горечью спросил вот что:

«Опять взятки берете? Мы из — за вас

От голода умрем! Ну сколько можно»?!

Я удивился и сказал: «Вы что?!

Я к вам приехал сроки отбывать.

Полгода дали тут пожить».

«Ну извини, царевич. Приехал к нам

Из Петербурга»? — «Конечно».

«Пошли со мной, юнец ты или отрок».

«Что за деревня это, как назвать»?

«Никак она тут не зовется».

Дошел до крепости. Поднялся на ступени.

Крестьянин резко двери распахнул:

«Эй, Василиса! Гостя принимай»!

Тут вышла женщина. Взглянув в лицо,

Захлопотала. Собрала снеди на стол.

Позавтракали мы. Я — без молитвы.

«Мы рады! Проходите, барин!

Милости просим»!

Я тут опешил:

«Я не барин. Но спасибо.

Обычный отрок. Которого арестовали

Просто за дуэль».

Потом я после этих слов ушел в покои.

Как позже я узнал, еще и дочка там жила.

Ей девятнадцать было. Она все то стирала,

Убирала, то пекла… я удивлялся.

Девица, первый раз меня завидев,

Стала кричать, — довольно — таки напугалась.

Глядела на меня с опаской.

Потом прошло лишь некоторое время, —

Меня бояться перестала. Привыкла.

Не знаю, почему страшилась. Обычаи видать.

Опасливо со мною говорила.

Глаза в пол опустив стыдливо.

Однажды я ее застал у печки, —

Садила девушка хлеба.

Я подождал, когда она заслонку затворит,

А после произнес:

«Что делаешь ты здесь сейчас? Мила, красива»…

Девица быстро оглянулась:

«Сажаю хлеба в печь. А вы что тут стоите рядом?

Желаю, чтоб родители мои

Были довольно — таки рады.

Что вы хотели, барин»?

«Мне просто интересно». — Так я ответил ей.

«Прошу, ответьте прямо».

«Хотел я, чтобы ты сейчас

Ко мне зашла. Наверх поднявшись.

Серъезно говорить желаю. Придешь»?

«Приду». — Она кивнула, улыбнулась.

Мы встретились на третьем этаже.

И в моей комнате довольно тихо.

Спокойно. Я предложил девице

Сесть за стол. Мы сели. И ласково

Я глянул на бедняжку.

Была она довольно — таки красива.

До пояса ее руса коса,

От юных щек веял румянец мягкий.

Одета девушка в легкое платье.

Краснела она и краснела.

Будто мужчины не видала никогда.

А вот когда я руки положил на стол,

Девица поглядела на кольцо мое.

А я читал мысли бедняжки.

«Минутку бы колечко подержать»! —

Подумала она. Я снял кольцо

И рядом положил.

«Зачем вы это сделали, месье»? —

Она спросила.

«Хотела подержать — возьми»! —

Сказал я. С опаской девушка взяла

Мое кольцо. Померила.

Нельзя колечки мерить никакие,

Ежели их уже кто носит…

Но делать нечего.

«Большое». — вложила в руку мне.

«О чем хотели говорить…

Боишься ты меня. А почему»? —

Я начал разговор спокойно.

Немного девка помолчала,

Потом сказала сию речь:

«Я думала, что ты плохой.

Коли не ходишь в церковь

И нет молитвы за столом с тебя.

С твоих уст.

Ведь наша православная земля.

Живем мы так всегда, и жили.

Другой Вы человек, и странный.

Руки изящны и строен ты.

И этот взгляд, он неземной.

У нас таких и нету мужиков.

А волосы длинны и цвет прекрасный.

Иссиня — черный.

Я думала свое, но вижу, —

Дурное не замыслишь против.

Другой Вы. И никогда и слова с уст

Плохого не слыхала.

И страх мой вызван еще тем,

Что было уж давно.

Боялась, так как один барин,

Ну очень уж на Вас похожий,

Да не совсем, — Вы отличались…

Как говорил отец мой как — то,

В году тридцатом убил деда моего.

Имя убийцы — Бирон, Эрнест.

Носил он то же самое кольцо.

Такое же. Как и у Вас.

По описанию народа.

Об этом мне родители сказали.

Вы же… его потомок,

Этого убийцы, да»?

И у меня отпала челюсть.

Мне сразу вспомнился Бирон,

Как в карты я тогда играл,

Как проиграл в тот день кольцо.

«Ты что рекешь? Это не я!

Ошиблась ты, девица.

Это мое кольцо и было.

Я его в карты проиграл с Бироном.

Он этот перстень отобрал.

Кольцо я выкрал».

Девица аж вся побелела:

«Да как так?! Ведь прошло сорок два года!

Этого никак не может быть!

На самом деле кто Вы, Стюарт?

Как Ваше имя»?

Я ощутил ком в горле. Что сказать?

Лишь правду. Едва я свое имя произнес,

Как девушка едва чувств не лишилась.

«Так Вы… тот самый Милик Стюарт,

Который просидел в тюрьме Петровой?!

Которого нашли с друзьями

В доме гнилом в грозу»?!

Она не верила глазам.

Вздохнул я. «Да. Это я был.

Я был в тюрьме. И светился,

Как мой отец. И пел прекрасно».

«Вы полуэльф»? — спросила тихо девка.

Кивнул.

«А Вы не лжете»?

«К чему мне лгать»? — ответил я.

«И это правда… вот дура я была,

Тебя боялась».

«Зовут — то как тебя, девица»?

«Елизавета я. Так зовут». — Она

Устало улыбнулась.

«Очень приятно, будем знакомы».

«И что тебя сюда приводит?

Что ищешь ты в наших краях»?

«Разнесся слух, что Петр Третий жив.

Престол вернуть себе желает.

Кто это? Ты не знаешь»? —

Поинтересовался я.

И Елизавета рассказала, что

Этот самый Пугачев, — беглый казак,

Себя Петром считает.

Я был теперь готов, если что будет здесь.

И так мы подружились. Вместе гуляли,

Ведь все равно нет никого.

Мне так и было все равно

На нрав, запреты той страны…

Ведь девушки тогда сидели дома,

А тут мы вышли, и гуляем…

Точнее, я гулял с той недотрогой.

Которой девятнадцать лет всего.

Которую еще не обвенчали

В том захолустье. А та желала.

Шутили и смеялись, еще катались

В кибитке по полю и по деревне.

В снежки играли. Весело было.

Я иногда ходил без шубы.

Мне весело и благодатно.

На Масленицу мы ели вкусные блины,

В лес уходили, радовались жизни.

Нас дома не было почти что днями.

Родители уже решили: у нас любовь.

Любовь ее и заключенного мужчины.

Что я увлек девицу за собой.

И также очень уж они боялись,

Что я Елизавету невинности лишу.

Не нужно было мне это вообще.

Желания и не было вообще.

Не человек я. Да и крылья — то давно

В спине, и усики, с которых жизнь

И зарождалась…

У полуэльфов — то вообще — то

Физиология другая.

Так что бояться и не стоило сего.

Не стоит говорить о том, что было.

Хотя скажу: любовь была у нас.

По — новой я влюбился. А что делать?

Все с поцелуя в щеку началось.

Это решилась аж Елизавета.

Случилось это за обедом.

И голову тут сразу опустила.

Да, да, она меня любила. За что?

За внешность да и пониманье.

И все. Призналась вскоре.

«Милик, я так тебя люблю»!

На что ответил я:

«Елизавета, выслушай меня.

Ты нравишься мне очень. Да.

Люблю я. Мне жаль, но очень скоро

Я уеду. И буду помнить о тебе.

Ведь знаешь же, что в России

Родители не разрешают

Жениться по любви и замуж выходить

Самим. И выдают за тех,

Кого сами найдут. Не допускается

Любовь. Позор тут это.

Очень жаль.

И эта дикость так и будет…

Нельзя. Вот так. Я буду жить

И дальше. Пока не пропаду

В свой Мир. Который ты не знаешь.

Другие где законы и порядки.

Изгнали сюда моего деда.

И нам еще век с чем — то здесь сидеть.

Нас несколько. А с виду

Не отличаемся мы от людей.

Ну разве что щетина не растет.

Вообще. И никогда.

Я не могу иметь детей здесь.

Никак. Мы не стареем никогда

В отличие от вас, людей.

И мы живем почти тысячу лет.

Но я бессмертен. По своему роду.

И коли здесь останусь я,

То ты увидишь, как я не меняюсь.

А ты начнешь стареть, дряхлеть,

Деток захочешь. А никак.

Зачать их не смогу вообще.

Мои жена и сын погибли.

Вдовец я. Я правитель.

В Мире своем. Это кольцо —

Оттуда. Фамильное.

Моего деда Физара, и Лимы матери,

И Минея… отца. Мать также умерла.

Убили. Поэтому я в церковь не пойду.

Пусть говорят, что я черт или Дьявол…

Мне наплевать. Тут дико жить».

Она тут главу опустила, и замолчала.

Не ожидала сих речей. Сидели мы тогда

У меня в комнате. Свеча горела.

Разочарована девица: деток не будет,

Венчания не будет никогда.

Слезу пустила, но что делать…

И наконец, ответила вот так:

«Да, я крестьянка. Крепостная.

Я не заслуживаю твоей блажи.

Милик… не заслужила поцелуя твоего.

Боялась ведь. А ты еще правитель.

Кто же»? — «Император. Своей страны». —

Тихо ответил я.

Вот думал — сразу тут начнет креститься,

Но нет… «За ангела бы вы меня приняли,

Но ангелов не существует. Как и другого,

Во что верите вы слепо. Ладно, все».

Я поднял ее руку, и осчастливил поцелуем.

Любовь и дружба недолго длились:

Вот, наконец, явился Пугачев.

На этом кончилось… в очередной раз.

И навсегда.

В тот день все рухнуло…

Мы, четверо, оборонялись.

И храбро бились. Да что там!

А что касается меня,

То казаки меня в подвал загнали.

И материли, обзывали…

«Эй, паренек, иди сюда! Мы угостим»!

«Сам подбирайся»! — я так ответил.

«Ах, к Пугачеву Емельяну захотел?

На виселице повисеть желаешь?

Ты выходи сюда, щенок, —

Увидишь нашего Петра»!

«Иди сюда, и ты узнаешь сталь

Силирийцев»! — бухнул я с ходу,

Не подумав.

Настала тишина. Потом один мужик

Спросил: «Кого — кого, собака?

Ах, сицилийцев? Из Италии, вестимо?

С Рима? Ты католик! Или кто?

А почему на нашем говоришь?

На русском»? — спросил тот же казак.

«Не твое дело! Катись отсюда!

И сдохнешь ты сегодня, вор, собака, трус»!

Так продолжалось очень долго.

За итальянца приняли меня.

И наконец, вот нервы сдали.

Я кинулся на казака.

Вот зазвенели наша сталь —

Шашка и шпага. Спросил мужик:

«И где растут такие вот щеглы — упрямцы»?

«В Силирии». — Был мой ответ.

«Силирия? Это вообще где есть»?

«А это очень далеко, все в мире эльфов

Да полуэльфов. В другой Вселенной».

Казак сказал на это:

«Ты или много пьешь тут,

Или вовсе сумасшедший,

Коего надо отвести в церкви

И опоить водой святой.

Я никогда не слышал речи такие.

Или прибило голову ему

С рожденья или малолетства,

Вот и чудит отрок».

«Да парню ведь всего семнадцать лет на вид,

Глаза лишь взрослые, что дивно». —

Ворчали казаки, смотря на нашу дуэль,

Вокруг собравшись.

Внезапно я почувствовал бессмертных.

Не одного, а несколько.

И тут в подвале всех свет ослепил.

Перекрестились мужики, глаза тараща.

Вот это диво! И рухнули все на колени.

Взывая к невесть кем…

Я потерял дар речи:

Передо мной стояли Василек,

Миней и Митиней!

Отец и дед, да и друг наш

Бой помогли сразу закончить.

Мы всех тех чудаков поубивали.

Причем тут же. Едва вложили

Шпаги в ножны — вдруг…

Вдруг распахнуась дверь, —

Увидели мы казака.

Держал за руку Лизу.

Убить ее грозился.

«Эй, ты, иссиня — черный,

Не сдашься Пугачеву и нашему отряду, —

И я ее убью. Горло порежу тут же»!

«Желаешь девушку убить?

Попробуй»! — я выхватил свой револьвер,

Иль пистолет, — уже не помню,

Прицелился, убил врага.

«Елизавета, ты цела»?

Она ответила, что да. Я не уверен был.

«Вон ящики. Ты спрячься там».

Внезапно тут же налетела

Волна казачья, меня схватила…

Я видел свет…

Да увели в казацкий лагерь.

И принялись пытать нещадно.

Да только я молчал. Тогда

На доски положили, и стали бить.

Вот это боль в спине…

Ведь крылья там! Я гневно обернулся.

И испугался тот казак.

Бить перестал.

Внезапно вышел пожилой казак

И молвил: «Юношу не бейте!

Я слышал — заключенный он.

Недавно прибыл. Говорили.

Лучше отпустите. Хоть в поле, —

Пусть живет на свете».

«А если он и правда заключенный,

То сдохнет пусть собачьей смертью»! —

И тот, кто бил, взял ружье у кого — то…

Ударил в голову прикладом.

Минут через пятнадцать я очнулся.

И скоро на чердаке бежал от казаков.

Их было много. Очень много.

С окна я прыгнул на лошадь смело,

И заорал:

«Пошел вперед»!

Я мчался через лес, едва переводя дыханье.

«Ну и денек»! — крутилась одна мысль.

Меня тошнило от нехватки кислорода.

Я был готов упасть с коня.

Хотелось есть и пить. Ну ничего, терпимо.

Тут могут быть враги. Но пока тихо, никого.

И тут мой конь споткнулся о корягу,

Заржал, раздались свист и крики,

И я свалился под ноги казаков,

Которые внезапно вышли на дорогу.

Засада.

«А это еще кто»? — так Пугачев спросил.

Он посмотрел на меня бегло

И обернулся к казакам.

«Это юнец — тот заключенный,

Что с кем — то дрался, да сбежал

С острога. В лесу поймали».

«Как звать тебя, отрок»? — спросил

Беглый казак.

«А! Я Михаил»! — ответил я.

«Целуй мне руку, — будешь жив». —

Он протянул мне руку.

С презрением на нее глянув,

Я процедил: «Ты поцелуя не получишь!

Не Петр Третий ты!

А донской беглый казак,

Вор, самозванец, мошенник

И обманщик»!

Махнул тут Пугачев белым платком:

«Щенка сего повесить сразу

В ближайшем селе или деревне»!

Меня поволокли куда — то казаки.

Опять…

Меня к «Кремлю» приволокли.

Я даже говорить не мог — устал.

И к виселице тихо подошел.

Поднялся на помост,

И вдруг, — крик:

«Нет»!!! — Это была Елизавета.

Я глянул на нее, рукой махнул,

Послал воздушный поцелуй…

И сунул голову в петлю.

Раздался тут казачий крик счастливый.

И женский — той девушки несчастной.

Недолго я висел так. Ко мне потом

Шагнул казак, — проверить, точно ль помер,

И получил мгновенно по зубам.

Я рубанул петлю ножом, и прыгнул на помост

С веревкою на шее. Где был синяк.

Все в страхе разбежались, крестясь конечно.

Елизавета бросилась ко мне, со своими

Мокрыми глазами, и мы обнялись.

Одни стояли. Лиза рыдала. Говор

Продолжался изумленный.

Что чудо, блин… как же наивны!

Лиза рыдала, уткнувшись личиком

В мою рубашку. «Не плачь, я жив.

Меня убить нельзя».

И губы наши тут слились

В последний раз.

Второй роман, но третья Крими

Тоже покинула меня.

Еще одно простое исполненье

Давней мечты. А как все начиналось…

Боялась, а потом любила.

Бывает так.

В доме — в «Кремле» —

Родители той Лизы

Жениться предлагали на ней мне.

А проще — обвенчаться.

На той, кою я полюбил.

Я отказался. Нельзя венчаться.

Но Лиза согласилась.

Я только головой качал, заплакал.

А после долго в карманах рылся,

И наконец, достал свой

Маленький портрет.

Картину маленькую в рамке,

Минатюру. «Бери, Елизавета.

Пообещай мне только,

Что если выйдешь замуж,

То только за того, кто будет

Очень на меня похож.

Пообещай, прошу».

Она заплакала опять. Потом сказала:

«Я обещаю. Выйду замуж.

Прощай, любимый мой»…

«Прощайте, люди добрые.

Прощай, Елизавета. Я тебя люблю,

И я тебя не позабуду».

И через полчаса я ехал по степи.

С разбитым сердцем и тоской.

Буран поднялся и бушевал всю ночь.

И ехать стало невозможно.

Но ради той Елизаветы к утру я

«Дополз» до Петербурга, да ехал

К Зимнему Дворцу. Дополз

При помощи перемещенья.

Я полуэльф, не человек.

Потом пришел к Екатерине,

И вспыхнул сразу, как ее увидел.

Мы разговаривали долго,

Я рассказал про ту поездку,

И умолчал про Лизу. Мало ли.

В итоге через года два

Войска Императрицы

Разбили того Пугачева,

А еще через год он был казнен

В Москве, — был обезглавлен в январе,

Десятого числа тысяча семьсот

Семьдесят пятого года

На площади Болотной…

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

(4. 07. 2000 Г.)

30. 01. 2001 Г.

2. 08. 2001 Г.

МИЛИК В РОССИИ
(ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
23. 06. 2000 Г.-2. 08. 2001 Г.

Прошло сто лет.

Прошло сто лет с того момента,

Как мы в России появились

В том доме брошенном…

Вначале в Москве я был,

Вот так вот очутился, гулял, страдал.

А после воевать ушел,

Как полагается. А почему?

Москва была мне не мила.

Она вся древняя была,

Там правил поначалу Петр Первый.

Нам всем он дал там дом.

В деревне.

А потом правили Россией

Екатерины, Елизаветы, Анны,

Три Петра.

Потом я с Пугачевым воевал,

И как назло влюбился там.

Как в ту же Екатерину — Софью.

Что дальше? И золотая середина

Ответит на этот вопрос.

(1800 — 1881г. г)

Идет начало девятнадцатого века.

Вот наступил нулевой год.

Мертвы Суворов, Павел Первый…

ВСЕ мертвы. ВСЕ умерли. Три поколенья

Прошлого века за сто лет.

Остались мы. И все. Об этом

Не жалею. Но кончилось

Прекрасное то время:

Кончился век. Век всех переворотов,

Войн и побоищ, и разрух…

Прошло сто лет. И я совсем не постарел.

Конечно, этому я рад. И жить охота.

Не надоело. И каждый день хожу

По Невскому проспекту.

Я по нему ходил и раньше…

Улица широкая и тишина…

Ведь утро раннее. Часов так шесть.

Не ходят петербуржцы,

Кареты не летят, и не открыты лавки

С калачами, булками и остальным.

Никого нет.

Как же домой хотел… Невыносимо это!!!

Ведь дома лучше!

Но раньше срока из России и из Мира

Людей и предрассудков хода нет!

И остается только ждать.

Я, мрачный, разозленный, ушел в лес.

Чтоб успокоиться от мыслей.

Не стал мечтать. Я лег во влажную траву,

И вспоминал, что со мной было.

Припомнил я друзей, императриц…

Их не забуду никогда.

И буду так всегда их помнить.

Суворов, Румянцев, Петр, Екатерина…

Елизавета и другие…

МЕРТВЫ ВСЕ… будто не рождались.

Мне хорошо избавиться от мыслей. А они,

Как бабочки, над головой вьются,

А слезы катятся и катятся

В траву со щек.

Мечтал я о свободе. Но нет ее

В России мне!!! Свобода — только дома!

Весь день ходил по Петербургу.

Пошел и к Зимнему Дворцу.

А мимо пронеслась карета.

Россией в это время Александр правил.

Первый. Он был начитан,

Образован и воспитан.

О нас он слышал, и давно.

И как — то слуги Александру разболтали,

Что я любил саму Екатерину!

И это все сразило наповал.

Ведь захотел мне царь руку пожать,

Благодарить. Мне скуку сдуло,

Словно ветром, и я гуляю по проспекту.

Когда вернулся, — поразился:

Царь был у нас! Звенели ложки в комнате тогда, —

Все пили чай из блюдец и из чашек.

Лишь дверь толкнул я, — так Митиней

Рукой махнул мне, завлекая:

«Ты заходи, Милик! Все тебя ждем»!

Вот Александр обернулся, поклонился.

Руки пожали мы тепло.

Пошел рассказ про Фредерику Софью.

И очень тот царь удивился.

Спросил меня о личной жизни.

Рассказал ему я правду:

О сыне, о жене, и как те умерли трагично.

Нам всем приятен был визит сей.

Нас видел всех тот Император.

И был доволен, горд и рад.

Все рассказал жене, Императрице,

А та сияла, хлопала в ладоши.

«Ты правда видел полуэльфов?

Они какие“? — „Да, видел их.

Они понравились мне очень. И все

Приятны, деликатны, аккуратны,

И главное, — добры. Скромны.

Их можно видеть очень редко,

Но лишь сейчас, и в наше время.

Потом их не увидим никогда.

И то нас на тот час исчезновенья

Уже не будет. Они давно здесь».

Мы выходили редко, и тогда,

Когда народу было мало.

Очень любил я Петербург.

Его я в жизни не забуду.

И не забыл до сей поры.

Мне нравились Зимний Дворец,

Мостик Любви, Невский Проспект,

И петербургские балы.

Это мне скрашивало жизнь:

Ведь жить в мире людей

Сто десять лет еще…

Домой по — прежнему хотелось.

Надоедало просто все.

Но Дверь во Времени и Переход

В Миры другие вовсе исчез!

Часы, которые сюда нас занесли,

Негодны стали. Один из полуэльфов, —

Силий, — берег их до сих пор.

Без них домой вернуться мы не сможем.

Никак. Мечтал о доме днем и ночью,

Мечтал вернуться!

Нескоро сбудется мечта…

Через сто десять лет.

На память, может, чего — нибудь сложу.

Балы времен тех лет — то просто чудо!

Вальс, ленты, песни, танцы, да пиры…

Все герцоги, князья, и графы.

Да девушки с блестящими глазами.

И женщины с печатью жизни

На челе. И умный взгляд.

Жара сводит с ума. Окна открыты.

Но это не спасает от нее.

Зала сверкает и горит.

Шуршанье дамских платьев

Да звон шпор неких офицеров…

Стоят все, ждут царя. А вот и он.

Зашел и Александр Первый.

Вместе с женой Елизаветой.

Сели на трон, и бал открыт.

Объявлен вальс. Я тоже там.

С родней, и с верными друзьями.

Вот начали все быстро танцевать.

А мне банально не хватило пары.

И я, один, стоял в сторонке у стены.

Я стоял у стены. Я смотрел

На громадную люстру, висящую

Над потолком, и на мои глаза

Вдруг навернулись слезы.

Не из — за дамы, — я Крими вспомнил.

Как танцевал с ней, почти также,

Как и здесь. И как похожи платья…

Лишь крыльев нет да усиков на голове…

Слишком там все похоже было, —

У офицеров форма слишком схожа

С той, что из Силирии…

Моя любовь… Моя краса… Ах, Крими…

И снова в сердце к ней любовь.

И слышал я восторженные крики,

Да возгласы сейчас, и снова звон шпор

На сапогах…

Хоть было весело, но на моих губах

Улыбки не гуляло вовсе.

Мое лицо было спокойным,

И грустным. Я не сердился

По той причине меньшинства.

Думал о Крими. И вспоминал,

Как мы женились,

Как она мне сына родила,

Как прожили те годы в счастье…

Мой Фердинанд погиб на Ядерной Войне.

Пятнадцать лет радости и мира, —

Все те года, когда я был женат,

Когда я жил с супругой, с сыном…

Заметил уединенье Александр

И подошел ко мне. Я обернулся.

И начался банальный разговор…

«Милик, ты что?! Ты сам не свой!

Танцуй, как все… ты как лучина

Тлеешь. Вот вальс, или другое»… —

Так начал он.

«Благодарю, но я»… — ответил я.

Да только царь не дал закончить:

«Что ты такое говоришь, Милик?!

Пойдем»!

И голову я опустил стыдливо.

«Нет пары у меня, не страшно.

Я вспоминаю свою жизнь.

Как было в моем замке далеко…

Почти все также… как знакомо…

Понаблюдаю лучше я

За всеми вами, извините»…

«Тебе что, Милик, не хватило дамы,

Говоришь»? — «Да, не хватило». —

Сказал я.

«Тогда танцуй с императрицей».

Не ожидал такого жеста!

«Она супруга Ваша! Не могу»…

«Не возникаю я, но коль не хочешь»…

Так Александр мне ответил.

Вот так стоят два самодержца:

Из двух Миров.

Два Императора держав.

Один бессмертный полуэльф

С династии Минея да и Силия произошел,

А этот, — человек. Простой Романов.

«Я б с удовольствием, я бы потанцевал

И свои танцы, — даже со своими,

С той Клэей, например, —

Родною тетей, но не поймет никто…

Но что поделаешь»…

«Ну хорошо… — так царь вздыхает. —

Но… у тебя прекрасный голос!

Ты можешь спеть при всех,

И каждый! Приятно станет людям слышать».

Тогда я согласился. Но танцевать

Не захотел, хотя любил все танцы.

А вальс особенно.

Настала очередь моя. Я пел и пел.

Стояла тишина. А после все стали

Хлопать в ладоши. Все поклонились.

А одна дама даже в тот день

Преподнесла букет цветов.

И руку ей пришлось поцеловать.

Еще раз поклонилась, покраснела,

И отошла. Пустяк, а все равно приятно.

Опять те танцы продолжались.

На этот раз потанцевал, и счастлив был.

И все кружился и кружился по паркету.

А рядом остальные кавалеры,

Или как их зовут там… я не помнил.

Весело стало.

Под утро я пошел домой. Один.

Другой дорогой. Пел. Адреналин

Ударил в кровь. Над дальним лесом

Туман стелился. До дома от Дворца

Короткая дорога. Недалеко.

Домик Петра белел в лучах

Рассвета. И в зелени тонул.

Часов уж пять или четыре бьет…

Уж очень рано я ушел.

Кончилась ночь на том балу.

Но так прекрасна она стала!

И нулевой год нового века

Стал переломным для меня.

Лето прекрасно! Нежная зелень,

Цветов аромат, Нева и остальное…

И тишина… Ведь ночь та Белая…

Белая Ночь… Чудо природы.

Когда нет Солнца, но светло.

Когда все тени исчезают.

Я шел домой. Свежо. Но воздух сей

Прохладен. Я обо всем забыл.

Свобода! И не пошел домой, —

Ушел на луг, и прогулял так до полудня.

Шелест листвы мне навевал прохладу

В том климате морском.

Дул ветер. И мягкая трава

Все расстилалась под ногами.

Росли ромашки, васильки…

Цветы России, — ах, цветы России,

Легко и хорошо, когда вас вижу!

А может быть, нашего друга,

Того, кто прибыл в наш полк

Последним, —

Василька, — того блондина — полуэльфа, —

Назвали так лишь из — за глаз больших?

И длинные волосы он вяжет

Черным бантом, — на манер русский.

И этот тихий, скромный полуэльф

Понравился мне очень даже.

Красив, и деликатен, аккуратен,

Как и мы все.

Каким же образом тот парень

В Дверь Времени попал в тот день, —

Не знал ни я, ни остальные.

Вот только помнил: в разгар войны

Мы встретились с ним резко.

Турецкая война гремела.

Когда горел их флот поганый.

А после боя Василек

Благодарил нас очень долго,

Любезностей наговорил.

А где он был, где жил до нас,

До встречи той? В Рязани!

От Петербурга парень тот

Пришел в восторг.

Наивен был, не скрою…

Ведь самый младший он у нас…

Город ему мы показали.

И с нами Василек стал жить.

А мы ему и помогали,

Предупреждали о плохом,

И правило наше железно:

Не выдавать себя кому попало.

Недолго длилось наше счастье:

Вскоре напал Наполеон.

Да. Бонапарт. Француз из семьи бедной.

Измотаны мы были все в боях,

На тех полях, залитых кровью…

Пока они гремели под Смоленском.

Мы чуть там было не погибли!

И чуть было не умер Василек.

Я за родню, друзей боялся:

Коль срубят голову — конец…

Но обошлось все.

А Василька я отнес в лагерь.

Сквозь дым и кровь.

Жара нас всех с ума сводила.

Но шел я, следя за жизнью друга.

И выжил он, весь истекая кровью…

Бой день гремел под городом Смоленском,

А к вечеру девятка наша собралась.

Кого — то все равно недоставало:

Осмий опять исчез! Он не вернулся с боя.

Его арестовал Наполеон.

За что — вопрос.

Мы этого не знали, и решили поначалу —

Погиб он.

На самом деле вот что было.

Во время боя, — в двенадцатом году, —

Наполеон, французский император,

Героя подцепил на драке

И расстрелять велел тотчас.

Но Осмий не погиб, и кинули его в темницу

В крепость. Лишь через шесть лет

Он сбежал. Он встретил по пути вампира

И подружился с ним. Откуда тот явился, —

Непонятно. Мог заграничным быть.

Они ходили куда желали, —

И на банкеты, на балы, еще куда — то.

Купили дом аж. По девушке у каждого

Вдруг появилось. И только году в двадцать пятом

Осмий письмо родному сыну написал.

Просил прийти и выручить быстрее.

И Митиней испробовал, что можно, — из вариантов,

Кои не подошли.

И вдруг у сына Дверь во Времени просил.

Тот дал ее. Открыл часы те, сказав печально

В шутку:

«Перенесите к Осмию меня»! — и в свет

На зеркале шагнул. Исчез и удивился.

Отца он встретил. И оба убежали наконец.

Кто — то внезапно из них опять открыл

Ту Дверь — и на дворе опять война,

Но Крымская. Лишь через двадцать лет

Отец и сын вернулись к нам.

В годах семидесятых…

Аж в семьдесят втором.

И оживил успех всех нас, с той Дверью.

А вдруг домой вернуться можно?

Но больше та не открывалась.

…Шел год двенадцатый, век девятнадцатый…

Идет война. И в этот час я не был дома.

А под Москвой со всеми.

Москва пылала… Был или октябрь,

Или ноябрь. Шел снег на фоне

Той умирающей, пылающей столицы.

Но даже в этой обстановке

Я смог на время в прошлое вернуться

И окунуться в воспоминанья с головой.

В воспоминанья, кои случились

В начале века под цифрой восемнадцать…

(7. 07. 2000 г. —

3. 08. 2001 г.)

Я поскакал в ту самую деревню,

В коей сам жил когда — то, — лет сто назад.

Туда, где я гулял по лесу,

Гулял, мечтал… она почти не изменилась.

Не пострадала от войны.

И дом, подаренный царем тогда,

Еще стоял!!! В нем обжилась

Какая — то семья.

Я подошел к нему, коня оставив у двора,

Запел… а на глазах блеснули слезы.

И вспомнил песни, — все, какие знал.

И пел я точно так же, как век назад.

И вдруг ко мне мальчишка подбежал.

Спросил, что делаю я здесь.

Ответил я, что ничего. И он опять:

Впервые я ли здесь. Ответил «да»,

И платок выжал.

И тут он начал говорить другое…

«У нас лет сто назад был здесь

Один певец. Бабки сказали и их мамы.

Он пел почти как Вы, солдат.

Также красиво и прекрасно.

Ему царь Петр денег дал —

Рублей аж пятьдесят!

За песню… это был отрок молодой.

Примерно лет под тридцать пять ему

На вид, а то и меньше.

Милик имя его.

Конечно, он давным — давно уж умер.

Ведь столько не живут на свете.

У него зеленые глаза,

Как изумруды и трава,

И волосы, — как у девицы,

Иссиня — черные, дивен тот цвет.

И белый лик. Белее снега.

Все как у Вас. Поете так же.

Как и он. Его потомок Вы?

Его ни с кем не перепутать»!

Я озадачен был с такого.

Ох, помнят до сих пор меня!

Я промолчал немного и ответил:

«Да. Это мой дед. Я его внук.

Приехал его вспомнить.

Не знаю, где он похоронен.

Отца уж нет — скончался»…

«А Вы похожи на того Милика!

Его фамилия имелась Стюарт»! —

Бойко сказал мальчишка мне.

«За мои песни все тут помнят»… —

Так мне подумалось.

Потом спросил у мальчугана:

«Послушай, мальчик, остались ли

В деревне люди здесь, со времени

Милика? Когда тут дедушка мой жил»? —

Спросил всего — лишь в шутку.

Но ответ добил:

«Да, они живут, но очень мало».

Похолодел я до корней волос с такого:

«Я умоляю, — меня к ним отведи!

Прошу! Дам десять я серебряных монет»!

«Не лжете Вы мне»? — «Нет».

Я дал мальчишке десять тех монет.

Тот взял меня за руку, и повел

Аж вглубь деревни, к избе одной.

Довольно старой.

Сердце мое бешено билось.

Сколько же лет прошло с тех пор,

Как стал я жить в деревне под Москвой!!!

Лет сто двенадцать, и не меньше!

А в тысяча семьсотом том году

Сердились на меня за то,

Что я крестьянам спать не давал

Ночами! Обычно бабам…

Остановился мальчик у избы,

Довольно ветхой, и сердце мое

Сильнее прежнего забилось…

Кого я встречу? Непонятно.

В избушке дым с печи стоял.

Открыл я дверь,

Прокашлялся сначала,

Когда вошел. Тут печь черна,

Как уголь… сажей измазан пол.

Старческий запах…

Закопчена печь старая, которой

Побольше сотни лет уже.

И вдруг услышал хриплый голос,

И подошел к черной печи…

Да насмерть чуть не испугался:

На ней сидела мумия — старуха,

Вся ссохшаяся, как лист осенний…

ЖИВАЯ!!! Зубов уж не было давно

В помине, а вместо глаз, —

Две щели узкие. Как яблоко в печи,

Или под дымом, лицо засохло,

Сморщившись до кости…

Когда старуха голову к мальчишке

Повернула, — ладонь я с уст убрал.

Это они. Те люди. Что видели меня.

Я круглыми глазами

Глядел на женщину, которая осталась.

А может, есть еще там люди

С тех годов?

«Кто Вы такой»? — старуха прохрипела.

И я задал один вопрос:

«Вы видели Милика здесь?

Отрока, который жил тут

Лет сто назад? Он по утрам пел»…

Старуха на меня взглянула, тянула шею,

И руку подняла:

«Милик… Ах, да… Я видела его.

Сейчас стоите Вы, как он, передо мной,

Как будто с лет тех! Не отличить!

Лишь платье разное у вас обоих.

Как будто он сейчас сюда пришел,

И заново вдруг запоет…

Как в утро то… Двойник Ваш,

Сударь! А я тогда к царю Петру

Ходила, хотела, чтоб тот его казнил.

Но поняла потом, как я ошиблась.

Милик был совершенством, причем

Во всем.

А я жестоко так с ним обошлась!

Ходила я тогда еще крепостной девкой.

Двадцать четыре мне тогда годочка

Всего было. У меня внуков не осталось,

Детей и правнуков. Но есть праправнук.

Коли найдешь его могилу, —

То извинись же за меня.

Пока жива я… И больше я о том Милике

Не знаю ничего»… —

Старуха замолчала тут же.

«Уже Вы извинились перед ним! Его

Внук я»! — я улыбнулся. Но колотило…

И ноги аж тряслись от напряженья.

«Вы так похожи»… —

Старушка вновь так прохрипела,

А я тепло с ней попрощался,

Заплакав от избытка чувств.

Я со слезами на очевидицу смотрел,

И пожелал ей радости, удачи.

Сто лет для нас — всего лишь миг.

А для людей — целая вечность.

Мы умираем все внезапно, —

Или сердечный приступ, или старость.

Но не та старость, коя косит людей.

Мы вечно молоды.

Просто приходит час,

И мы перестаем дышать,

Покинув мир свой навсегда.

Мир полуэльфов…

Я никогда еще не видел

Таких вот старожилов в людском мире.

И вот, я в шоке. И в глубоком.

Что станет с ней потом? Не знаю.

Умрет спокойно на печи,

И будет заколочена в гроб свой,

Да похоронена как тут хоронят.

И стало страшно… жить вот так

И ждать, когда умрешь.

Я вышел, потом сел на свою лошадь,

Самостоятельно найдя ее у того дома,

Где привязал…

Косились люди странно на меня.

Наверное, их прадеды и прапра

Рассказывали там много обо мне.

О том таинственном певце.

И ускакал оттуда я тогда.

Не мог сказать старушке правду,

Что я и есть Милик — тот самый!

Что это Я, ИМЕННО Я

Тут пел сто лет назад с лихвой!

Назвался внуком. Я наврал.

И было стыдно. Что делать…

Совсем не постарел! И хорошо.

Вспомнил тот август нулевого года.

Вспомнил катанья на коне в лес,

И то, как бегал на свиданья…

Все в памяти преобразилось.

Деревня же осталась прежней.

Будто и года не прошло.

Все та же жизнь. Сменились поколенья.

Те же дворы и избы…

Больше не мог задерживаться там.

Я поскакал в Москву по той дороге,

Где было войско русских…

Тот город, который ненавидел я, —

Пылал, в огне сгорая.

И в пепел, головешки превращаясь.

Москва горела… сожгли ее свои.

Дворянство.

Враги ее не получили.

Но обалдели от решенья.

Вот так избавить от столицы.

От голода французы потом мерли,

Да мерзли, как собаки во дворе,

Друг — друга в лесу и снегах жрали.

Не выдержали климата России.

Остатки убежали из страны.

И то с трудом. И в страхе лютом.

А русские маршировали

На параде. Победив.

Так кончилась великая война

Нового Времени в этой стране.

О ней потом забыли частью —

Другая будет, пострашнее.

Но без меня.

Потом я из нечаянности нарвался

На очередную неприятность.

У Александра было свое поместье

И им помещик заправлял.

Он любопытный был, как баба,

Хотел все знать, да и о каждом.

Прослышал он — живу я у дворца,

Да, у того Зимнего.

Решил со мной он завести знакомство.

Я не хотел и отпирался, но пришлось.

Что за страна… ведь этим гадам

Позволено все городить.

Что как хотят, так и должно быть.

Но не по мне такое поведенье.

Помещик знал, кто я такой.

Но имени не знал.

Назначил мне время и встречу

Через крестьянина — слугу.

Как и крестьянин тот мне передал:

Знакомиться желает барин.

На Невском захотел поговорить.

И с неохотой я пошел,

Весь в раздраженьи,

Скрепя сердце.

Одет помещик был в черный фрак,

Старик уж он. Ну ладно уж.

Переживу его причуды.

Я поклонился. А мужчина

Пожал мне руку, начал разговор.

С банальностей, которые порядком надоели.

«Не правда ли, прекрасная погода»? —

Спросил он весело.

Я сделал вид, — ему поверил,

Ответил: «Да, конечно».

«Имеете ли вы свое поместье,

И душ, и псов с конями,

Где можно даже свой театр

Сделать? Где девок за провинность

Кнутом секут, и те рожают

Детей на псарнях»? —

Спросил меня он, надеясь, —

Я тоже из его рядов. Но нет.

«Нет у меня поместья своего,

Не нужно мне сие мещанство».

Мужчина глянул на мою руку,

Кольцо мое увидел с камнем.

«Да неужели это Ваше?

Я никогда таких не видел».

«Мое, да», — я начал сердиться.

И тут дошло до него, кто я…

Наверное, сказал сам Александр.

Я руку за спину убрал.

«Ваше Высочество, почтение мое

Примите! Ведь Вы же тоже Император? —

Помещик тихо поклонился. —

Как Вас зовут»? — Он глянул в очи.

«Милик», — ответил я.

«О! Наслышан я о Вас! Петр

В тюрьму сажал лет сто назад,

Но Вы бежали. Несмотря на войско.

Обхаживали и Екатерину… Вторую»… —

Он улыбнулся и умолк. Я разозлился,

Снял перчатку, хлестнул нахала

По пухлым щекам.

«Хватит об этом! Как не стыдно?!

Должны умнее быть в своих сединах»!

Решил тот глупый человек,

Что спал я с ней, как фаворит.

«Простить меня прошу, я думал свое.

Нечаянно сказал. — Замолк потом.

Но добавил: — «Я тут живу недалеко.

Поехали ко мне, я покажу свой дом».

«Пошли». — Ответил сухо я.

И поразило меня то, что я увидел там.

И дом сей был прекрасен, —

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.