Шаркающей походкой диабетика прошёл год в Дерябино после насильственной кончины четырёх гимназисток. Ни одной слезинки не исторгла общественная душа по этому поводу, пребывая в потребительском загуле. Правда, к очередной весне она встрепенулась и застыла в немом замешательстве. Общее материальное оскудение лишило обывателей привычного смысла жизни — потреблять было не на что, да и незачем. Что-то тревожное зарождалось в дерябинской атмосфере, изредка показывая из-за перистых облаков сардонически усмехающуюся морду.

Лидер молодёжного движения «Интернет-нет!» Иван Васнецов поначалу было восхитился обмелением людских потоков к житным и мясницким рядам, а равно к прогибающимся полкам галантерейных лавок. Но, глубоко поразмыслив, постеснялся признать это своей победой и не стал вкушать её недозрелые плоды. Городская казна была пуста — на пути денежных полноводных рек образовались запруды из-за падения цен на пеньку и неугомонного желания местного градоначальника придать независимый от вышестоящих начальников статус своему поселению.

Редактор легального городского таблоида «Особый путь» Валерий Иванович Гудков по-прежнему мучительно добивался единения либералов и консерваторов на страницах своего издания. За что был нещадно побиваем как теми, так и другими в письмах читателей. Впрочем, наливающиеся грудным молоком перси секретаря Люси погрузили его в состояние блаженства, и он всё реже тужился достичь гармонии в дерябинском социальном мироощущении. Отвечающий за обзоры читательской почты потомственный либерал Мошкин Игорь Антонович злорадно констатировал раз в месяц растущую тоску обывателей по сытому урчанию холодильников, с упоением ожидая окончательного остервенения народа.

Автор индуктивного метода раскрытия убийственных преступлений и по совместительству санитар местного морга Дим Димыч Кариес томился отсутствием смертоубийств и проводил телепатические сеансы с худородным псом Казимиром. Доставшаяся ему по наследству собака от павшего в борьбе с бездуховностью городского люда художника Владимира Суходольского проявляла чудеса прозорливости день ото дня.

Так, она поощрительно приветствовала забредшего к хозяину как-то на огонёк местного архивариуса Викентия Павловича Дымова. Тот вознамерился написать сценарий телесериала о похождениях во времени Первого лица государства Российского от достопамятных дней и поныне. И даже рассчитывал на грант от английского неправительственного фонда, по версии которого гаранту российской Конституции никак не меньше шестисот лет. Кому, как не архивному червю проследить извилистый путь в веках сего государственного мужа?

А как раз намедни Дим Димычу приснился умопомрачительный сон. Якобы английский писатель Диккенс забрёл в дерябинский морг в поисках вдохновения — тот обожал покойницкие и какая-то неодолимая сила тянула его туда. И где, как не в каморке Кариеса пробуждать к жизни творческие потенции архивариуса? Вот Казимир Дымова и приветил!

Начальник городской полиции Стародубцев Сидор Иванович к весне впал в состояние обложенного красными флажками матёрого волка. Достаточно ли тверды дерябинцы в бедствиях? Его держимордовский опыт фиксировал какое-то брожение в народной толще и поползновения реформаторов выступить в роли дрожжей. А тут ещё чадолюбивый Сидор Иванович обнаружил в книжке для малолетних русских недорослей стихи английского поэта. Тот жаворонком пел об европейских ценностях и плотских радостях бытия.

Проявивший себя статистом в расследовании убийств гимназисток в прошлом году опытный опер Валентин Валентинович Пекшин «елико возможно» успокаивал высокое полицейское лицо в свободное от службы время:

— Те, кто готов оттяпать от страны куски во имя либеральной благодати — любы дерябинцам не будут. И ядовитые корни розово-голубой Европы в нашей почве отомрут. Не беспокойтесь! А народ… Народ привит от майданного бешенства Украиной…

Следователь местной прокуратуры Пётр Ефимович Бессмертный стоически избегнул участи окольцованного гражданина и продолжил свой правоохранительный путь бобылём. Канувший в лету год не принёс ему ни чести, ни славы, ни повышения по службе, а токмо злобное шипение безутешных отцов ушедших в мир иной четырёх гимназисток. Да, и сохранившая свой пост директор местной гимназии Брюшкина Нонна Фёдоровна неизменно кусила госслужащего при каждой встрече злоязычными словами:

— Милейший господин, как поживает ваше достоинство в прямом и переносном смыслах? Не истрепалось ещё?

Это она так мстила Бессмертному за его наскок на её начальственное эго в году ушедшем. При этом она принимала вид хищной щуки, хотя производила впечатление выпотрошенной жирной селёдки. Слишком много телодвижений пришлось ей употребить, дабы сохранить директорское кресло. И даже прибегнуть к покровительству правозащитной дерябинской организации «Доколе?», которая усиленно накачивала мышцы в преддверии уже уловимых на общественной арене драматических ристалищ. Потрёпанный стойкий боец в этом деле был ей только во благо.

В миру бомж Захарка, а по паспорту Захар Тимофеевич Красин, на этот момент ещё нёс тяжкое бремя гвоздя в гроб местного либерализма в городском узилище. Яко алкающая падали гиена он терзал увядшую плоть всех уличённых в мздоимстве сидельцев, взывая к атрофированной совести казнокрадов пафосной тирадой:

— Кровососы! Сколько вы высосали кровушки народной! Как пиявки присосались к народному организму. Сидите здесь на полном государственном обеспечении, и в ус не дуете! Отдайте, отдайте украденное добро честному люду!

Правда, бывший учитель истории интуитивно подозревал всю тщетность своих воззваний. Сосущие государственную «титьку» мздоимцы могли спокойно почивать на казённых нарах, пока госдумовцы стеснительно обходят дальней стороной конфискацию имущества проворовавшихся.

Тем чередом город умылся из водяной пушки и пришёл в привычное рабочее состояние духа зардевшимся весенним утром Засновали утлые маршрутки, запыхтели толстозадые троллейбусы, засеменили юркие автобусы и загомонили величественные иномарки. Среди них гудением клаксона и безудержным воем проблескового маячка прокладывал себе дорогу градоначальник Гарманюк Георгий Германович, или, как сего господина именовали злопыхатели, «г» в кубе.

Никаких иллюзий по поводу вверенного его попечению народа мэр не питал и вполне определённо знал содержание этой буквы. И токмо крепче держался за своё обитое кожей итальянское кресло и целомудренно подбирал себе секретарей из числа переживших перестройку горожанок. С посеребрённой головой и с ермоловской осанкой тётушки охраняли имущественные тайны хозяина города самоотверженнее своей девственности во времена оны.

За двухлетний срок правления Гарманюка три из них попеременно ушли из жизни от разрыва сердца, унося во вдовьи могилы все секреты градоначальника. Да, одна из них разоткровенничалась перед терапевтом за неделю до кончины:

— Градоначальник наш гребёт и гребёт деньги из бюджета. И не лопатой, а экскаваторным ковшом. Передайте честным людям, дабы душа моя очистилась перед земным концом.

Заметим в скобках: само собой доктор воздержался от исполнения последней воли болезной пациентки из-за опасения подвергнуться хирургического удалению из медицины.

А нынешний секретарь Георгия Германовича была супругой обозлённого на либералов бывшего опера Кузьмина и звалась Татьяной Петровной. После состоявшегося ток-шоу «Глас народа» в прошлом году мэр сгоряча уволил молодящуюся матрону: её муж источал на дебатах такой гадючий яд, что несколько его капель долетели до фирменного костюма градоначальника. Но по Дерябино поползли слухи — мол, «г» в кубе преследует сотрудников по политическим мотивам. Уже через неделю Кузьмина вновь воцарилась в предбаннике начальственного кабинета, но обиду затаила. И каждое утро встречала шефа злоехидной фразой безо всякой опаски за своё рабочее место:

— Приветствую тебя, хозяин города! Грудь не теснит? Душа покойна? А как здоровье кота Модеста, поди, объелся уже?

Наконец, «Лексус» хозяина города достиг здания местной администрации. Оно поражало аскетизмом отделки и лёгкой обшарпанностью фасада, ибо не было нужды придавать ему приличествующий вид из-за скоротечности пребывания в нём столоначальников. Гарманюк был третьим мэром в этом заштатном поселении и уже чувствовал себя не ко времени «хромой уткой»: что-то гадкое и штормовое для него ощущалось в общественной атмосфере.

В приёмной под бдительным оком секретаря томились четыре депутата городского совета из партии порядка. Отличались они друг от друга только цветом галстуков и размером очищенных до блеска штиблет. Беспокойная тень лежала на безупречно выбритых лицах народных избранников и приводила в судорожное движение породистые руки. Полузатопленым баркасом проплыл мимо них Георгий Германович, с достоинством игнорируя блудливое приветствие секретаря. А статусные депутаты проследовали за ним севшими на мель яхтами.

Торжествующая Татьяна Петровна включила запись вмонтированного ею в бюст сладострастной вакханки устройства под столом мэра, который предавался созерцанию статуэтки в свободное от судьбоносных решений время. Но, поразмыслив, выключила — вероятность компрометирующих градоначальника сведений из уст пресмыкающихся перед властью общественных радетелей равнялась нулю, а риск быть пойманной стремился к бесконечности. И Кузьмина начала хлопотать над завтраком для шефа.

Меблировка кабинета мэра разительно отличалась от фасада здания, подобно павлиньим перьям от крыльев сидящей на насесте клуши. Всё в обстановке свидетельствовало о пролетарском происхождении Гарманюка, которого он стыдливо чурался в имперском кресле градоначальника. Резная мебель в стиле барокко грела душу мэра и будила несбыточные фантазии: мизерный бюджет лежащего у его ног городка не позволял раззудить плечо в полную силу. И токмо предназначенный для заседаний стол имел крестьянский вид среди барствующих кресел возле стен. Видимо, дабы сотрудники мэрии чувствовали себя бесправными холопами.

Между тем дистанция между исполнительной и законодательной властями в Дерябино сократилась до размеров начальственного предмета мебели. Депутатов из партии порядка ничуть не смутила вычурность окружающих предметов подобно рефлексирующим выходцам из дворянской среды разночинцам во времена оны.

В это время проскользнувшая в дверь Татьяна Петровна с язвительным выражением лица поставила перед хозяином кабинета увитую позолоченными лилиями чашку с кофе и тарелочку с канапе. Её смешили родовитые привычки мэра, как смешат потуги англосаксов в «пропавших порохом мундирах» рядиться в тогу демократов.

Градоначальник принял внутрь ароматный напиток до самого донышка и приподнял аркой кустистые брови. Кресло под ним качнулось и затихло. Обеспокоенные нестроевым видом мэра народные представители расселись за казённым столом по ранжиру и приступили к обсуждению предстоящих избирательных учений.

— Георгий Германович, сами согласились на досрочные выборы мэра и сразу же в летаргический сон впали, — с негодованием заставшего спящим на посту часового начал разговор майором руководитель комитета горсовета по социальной политике Евгений Петрович Мясоедов. — Надо же что-то делать! Квёлый народ проголосует ногами, или не ровён час — за редактора нелегальной газеты «Вилы» Кротова. То-то полетят клочки по закоулочкам!

Он непроизвольно дёрнул правой ногой и смял лист бумаги из открытой папки на коленке. Приходится признать: выпуск пара из закипающего общественного котла сквозь внеочередные выборы градоначальника с обязательными теледебатами в прямом эфире стал грамотным психологическим ходом.

Опечаленные бедствиями народа либералы и вкусившие плоды власти державники сойдутся в рукопашной сече под улюлюканье сдавшим в прошлом веке страну партократов на поругание буржуям. То ещё зрелище! Авось, честной люд и забудет о хлебе… Местные воротилы бизнеса даже скинулись на это благотворящее дело, ибо отпущенные на него федеральные средства вызывали только сиротские слёзы и старушечьи стенания у организаторов.

А градоначальник оглядел собравшихся из-под насупленных бровей, поправил узел впившегося в «воловью» шею галстука и широко зевнул. Мэровские действия произвели на народных избранников эффект укуса овода в филейную часть тёлушки. Популярный боец партийного фронта Макар Иванович Толстогубов вздорной бабой вскочил с места и кликушей заголосил:

— Да что с вами? На ходу спите! Вы переизбираться собираетесь?

«Г» в кубе отрешённо прикрыло ширмами век тускнеющие глаза и прикинулось переваривающим пищу удавом. Депутаты из партии порядка кроликами переглянулись и вполголоса пошептались. На правах старшего Евгений Петрович участливо спросил поникшую на стол голову хозяина города:

— Георгий Германович, вы здоровы? Вас не опоили часом?

Звук упавшего стула за стеной, женский вскрик и панический цокот низких каблучков в сторону выхода из приёмной стали ответом на прозвучавший вопрос. И депутаты дружно повлеклись к начальственной двери, оставив безо всякого внимания уроненное чело мэра на сомкнутые кольцом руки. Впрочем, порыв народных избранников остался втуне — Татьяны Петровны и след простыл. С несвойственной её возрасту прытью она вскочила в стоящее во дворе администрации авто и растворилась на дерябинских просторах лёгкой папиросной дымкой.

Все четверо приуныли и вернулись в кабинет хозяина города. Георгий Германович бесстыдно спал, орошая поверхность канцелярского прибора бисеринками пота и садистски сжав ногами бюст порочной вакханки под столом. Он держал её там, дабы не смущать взор стыдливых секретарей преклонного возраста. Депутация тем временем на цыпочках удалилась за аккуратно прикрытую за собой некстати скрипнувшую дверь. И тут же столкнулась с начальником отдела по социальной политике городской администрации Безвольным Аркадием Дмитриевичем.

Тот в определённых кругах слыл космополитом и тайным поверенным в тёмных делишках мэра. На его помятом лице депутаты партии порядка узрели некоторое смятение, а равно хаотичность разбегающихся мыслей. Общая тревога сплотила толпящихся людишек и вся ватага устремилась в кабинет госслужащего из приёмной.

А коридор городской администрации полнился разноголосым гулом. Закопёрщиком бучи выступала ставшая невольным свидетелем гибели первой гимназистки в прошлом году Софья Марковна Полозова. К описываемому моменту в её внешности ничего не изменилось. Буйный парик по-прежнему венчал женскую голову и наголо остриженный шпиц также крепко прижимался к обвисшей пенсионерской груди. При виде начальника отдела по социальной политике воительница издала победный клич поразившего шерстистого мамонта первобытного охотника где-то на среднерусской возвышенности.

Безвольный счёл за благо спешно ретироваться обратно, увлекая за собой депутатов из партии порядка. Они закрыли дверь приёмной на торчащий в замке ключ и расселись на присутственных стульях. Игнорируя народные призывы и буйные сотрясения дверной ручки, спасшиеся бегством радетели общественного блага приступили к обсуждению текущего момента. А момент тёк в загаженное смердами русло.

Аркадий Дмитриевич поднял с пола опрокинутый секретарём стул, утвердился в нём и обвёл засмуревшие лица депутатов беглым взглядом. И сразу же набежавшей тучей в ясный день «пролился» промозглым осенним ливнем:

— Господа, буду с вами откровенен. Брожение в массах — результат тучных лет, но нынче вам не надысь. Народец наш избаловался и вот-вот возьмётся за топоры. А надо было держать его в чёрном теле, приращением земель не радовать и следовать по утверждённому, где надо курсу. Лично я считают себя гражданином мира, и все эти стоны по белоствольным берёзкам, ситцевому краю и рубиновым звёздам решительно отвергаю.

В ответ на это крамольное заявление Евгений Петрович ушибленной яйцевидным градом вороной взлетел со стула и хрипло прокаркал:

— Ну, знаете! Нам с вами не по пути!

Начальник отдела по социальной политике закинул ногу на ногу, обнажил голубенького цвета с белыми звёздочками по центру носки и задиристо рассмеялся.

— Прежде амбиций неплохо бы обзавестись амуницией, в смысле — экономикой, — присовокупил он к молодецкому посвисту, нагло перевирая слова давно забытого предка.

Обстановка в приёмной градоначальника напряглась до степени штыковой атаки. А тут ещё товарищи продолжали хулигански атаковать колеблющуюся дверь. И тогда воинственный настрой погасил миролюбивый депутат из партии порядка Корней Петрович Пузиков. Он встал со своего места, пригладил вставшие торчком чернявые волосы на макушке и искательно вопросил:

— Будет ли переизбираться на новый срок Георгий Германович? Если да, как вы расцениваете его шансы?

Ему ответила появившаяся в дверях начальственного кабинета всклоченная голова мэра:

— Конечно, буду! У меня кое-какие соображения имеются. Прошу вас, господа, в мои апартаменты.

Депутация партии порядка во главе с начальником отдела по социальной политике чинно прошествовала в кабинет и прозаседала до полудня. А обессиленные товарищи под водительством разбушевавшейся воительницы Софьи Марковны направили свои стопы в редакцию дерябинской газеты «Особый путь», потерпев сокрушительное поражение от устоявшей под народным напором двери.

Тем временем город млел под лучами первого весеннего солнца. Бездомные коты грелись на крышках канализационных люков. Осоловевшие воробьи доверчиво клевали из мозолистых рук зёрнышки. Белоснежными фрегатами рассекали асфальтовую гладь голуби и раскрасневшиеся мамаши катили коляски с безмятежно посапывающими детьми по аллеям парков. А из патриотично настроенного кафе «А, ля Рус» тянуло ароматом свежевыпеченных сладких булочек-жаворонков — предвестников набирающей силу весны.

И токмо громогласный рокот мегафона с проезжающего по центральной улице города автомобиля злокозненно портил эту идиллическую картину. Отдалённо напоминающий голос редактора нелегального издания «Вилы» львиный рык доносился из открытого окна средства передвижения вставшими рогатиной призывами:

— Дерябинцы! Не отдадим наш достославный город на поругание соглашателям и национальным предателям! С честью пройдём сквозь все испытания и сохраним своё единство перед мурлом внешней угрозы. Не поддавайтесь на либеральные посулы, товарищи! Избегайте призванных «майдануть» городской люд провокаций!

Это был превентивный дебют Прокопия Сидоровича на политической сцене — никаких провокаций в реальности не наблюдалось, равно как и народных волнений. Но окрашенные патриотизмом кличи произвели на решительно шествовавших к общественному рупору граждан умиротворяющее действие. Они расслабились и разбрелись по домам. И напрасно Софья Марковна кружила над ними разъярённой фурией, а обезображенный шпиц заливисто лаял. Массы остались безучастны и немы.

Глава 2

А тем временем в общественной атмосфере сложилась, как сказал бы многомудрый Кант, антиномия. С одной стороны — «шагреневой кожей» сжималось материальное благополучие, с другой — птицей Феникс душа пела от возрождающегося величия страны. Они сошлись в рукопашной схватке, и от этой баталии сумеречное состояние городского люда делалось ещё мрачнее. К тому же оно отравлялось пережитым в конце прошлого века перееданием плодов либеральных мичуринцев: дерябинцы никак не могли избавиться от неудержимых рвотных позывов и по сей день.

В подобном состоянии пребывал и кладбищенский местный сторож Игнат Васильевич Безрукий. В прошлом году он призывал городской люд покаяться и отринуть от себя сытое брюхо во имя именин души. На тот момент горожане его агиткам не вняли, пока неумолимый ход событий не поставил перед ними выбор естественным путём. Посему Игнат Васильевич посчитал свою миссию выполненной и находил еженощное отдохновение в общении с ушедшими в мир иной согражданами.

Некоторых из них он знавал при жизни лично, с иными познакомился по месту вечной прописки. Вглядываясь в жизнерадостные фото покойников на православных крестах, Игнат Васильевич вывел собственную формулу оптимизма: засыпая, вспоминать тех, кого уж нет, просыпаясь, думать о тех, кто не встал с постели. На любовании ликом преданного земле ещё вчера провизора местной аптеки и застала его неведомая фигура.

Она вышла из хранящей покой умерших обывателей редкой лесополосы вокруг местного погоста и застыла возле скорбящего кладбищенского сторожа. Вид гостя был странен, но приветлив. Седовласую голову венчал кургузый картуз, тело облачилось в подпоясанную кушаком рубаху, а ноги помещались в сморщенные солдатские сапоги и выцветшие от времени штаны. Его одеянием даже моль побрезговала бы! Через плечо незнакомца висела холщовая котомка, в руках он держал отполированный ветрами деревянный посох.

На удивление моложавым голосом фигура вопросила Игната Васильевича, трогательно прижавшись к нему правым боком:

— Сей мирянин кем вам приходится? Родичем?

Безрукий вздрогнул и насторожился. Он опасливо отпрянул от незнакомца и разбуженным от спячки бурым медведем угрожающе зарычал:

— Ты кто такой? Ты чего шатаешься здесь не по делу?

Гость встряхнул подёрнутой инеем бородой, прислонил к витой оградке проповедческий посох и архангелом Гавриилом возвестил:

— Я — посланец растущей луны. Мне бы чайку испить с дороги… Нижайше вас прошу!

Игнат Васильевич тут же засовестился и по любомудрому размышлению повлёк незнакомца к стародавнему другу своему, санитару дерябинского морга. Знакомить посланца растущей луны с супругой Верой Сергеевной кладбищенский сторож не решился — она и так с прошлогоднего похода мужа в народ взирала на него с подозрением. А также отлучила от общей постели и засыпала, токмо положив под накрахмаленную подушку кухонный топорик. Помещать незваного гостя в городскую психиатрическую клинику Безрукий тем более воздержался: он сохранил самые беспросветные воспоминания от личного пребывания в ней.

Весело дребезжа и вольно дыша открытыми окнами, обласканный весенним солнцем городской трамвай принял путешественников в своё разогретое светилом лоно. Игнат Васильевич отметил про себя, что седовласый старец взошёл в электроповозку с видом пойманной в силки полёвки. Он крепко вцепился в облапаный горожанами поручень, зажмурил кофейного цвета глаза и полностью покорился жестокосердному року. А белоснежные волосы его на голове парусом колыхались туда-сюда по направлению льющегося внутрь вагона воздушного потока.

Подгоняемый окрепшим ветерком кладбищенский сторож и посланец растущей луны добрели до городского морга к концу рабочего дня. В окне на первом этаже они увидели Дим Димыч Кариеса с унылым и придавленным гнётом выражением лица. Ибо открытый им индуктивный метод расследования преступлений пылился под убогим топчаном — мелкие кражонки, бытовые убийства на почве недолива горячительных напитков не удостоились его применения. И даже глубокомысленные беседы с портретом незабвенного сэра Артура Конан Дойла на стене каморки не придавали осмысленности бытия служителя приёмного покоя между этим миром и тем. Как раз сейчас он обращался к нему с высокопарной речью:

— Достопочтенный друг! Почему русский человек не умеет просто наслаждаться жизнью? Радоваться каждому дню, и не тащить на плечах каждодневный крест на Голгофу общественного блага. Почему бессмысленное существование нам омерзительно и противно? За что нам выпало бремя торить неизведанные пути для всего человечества? За что?

Любивший обольстительный комфорт и европейский стиль жизни прославленный в веках автор детективов отмалчивался и снисходительно шевелил правой бровью со стены каморки. Хотя мог бы и возразить: в Швейцарии правительство предложило выплачивать каждому гражданину страны по две тысячи двести пятьдесят евро в месяц, просто так и всю дальнейшую жизнь. Провели референдум — народ отказался, инда работать хотят, и иметь цель в жизни. Но он не стал спорить с санитаром морга — общезападный эгоцентризм был в вековом тренде.

Глухо залаявший пёс Казимир тем временем вывел санитара морга из состояния апатии и застоя. Он взлохматил чёрную шёрстку и стал царапать обитую дерматином дверь подпиленными когтями. Несвойственное собачьей натуре поведение смутило Дим Димыча — Казимир был добродушным и приветливым твореньем божьим. И не дожидаясь стука, Кариес открыл дверь навстречу нежданным визитёрам.

Чёрногрудый пёс вдруг завертелся волчком и с воем метнулся к седовласому незнакомцу, а засим резко отскочил от него и выскочил в густеющую темноту. Начало визита непрошеных гостей не предвещало ничего хорошего. Однако санитар морга и не из таких передряг выходил бодрым и розовощёким.

Обойдя хороводом со всех сторон хранящего невозмутимый вид старца, Кариес сразу же проникся к нему пиететом. Всё в его облике было величественно и прямодушно, не смотря на допотопную одежду и сквозивший в глазах голод. Высоченный незнакомец стоял в центре каморки и производил впечатление возникшего среди низкорослых холмов гордого утёса. Правда, он тоскливо поглядывал на тарелку с пышными оладьями, доверху наполненную сахарницу и застывшую на небе облаком сметану в блюдце на обеденном столе. Впрочем, недоедание ещё никому бодрости не прибавляло.

Игнат Васильевич был поражен льстивым приёмом найденного у кладбищенской оградки гостя и молчаливо присел на крякнувший под его весом стул: автор индуктивного метода расследования преступлений въедливее кариеса относился к людям и неизменно потешался над тугодумами, скаля крепкие с зияющей щербинкой зубы. А тут он блохой прыгал вокруг старца и с интересом заглядывал в его кофейные глаза, хотя тот ещё мудрецом себя никак не проявил.

Дим Димыч присел на старенький топчан и прервал длительное молчание елейным вопросом:

— Где ты его нашёл и что он о себе повествует?

Служитель погоста затеребил кепку узловатыми пальцами, вскинул коромыслом редкие брови и словоохотливо пояснил:

— Он вышел из лесополосы вокруг нашего кладбища и прервал мою медитацию возле безвременно почившего провизора Мостового. Ну, который умер от огорчения после наветов на мельдоний. Тот самый. Назвался посланцем растущей луны. Кстати, от смеха меня удержал пафос его речи. Между прочим, он есть хочет, а ты меня мытаришь…

— Вот именно, пафоса в нашей жизни как раз и не хватает, — с перчинкой в голосе отозвался санитар морга и вскочил с одинокого ложа. — Я с рождения тяготею к вздыбленной душе, пресность нынешней жизни меня угнетает. Живём бесцельно и умираем беззаветно. И чувствую я себя нынче птицей с оторванными крыльями…

Дим Димыч почтительно обошел застывшего памятником в центре комнаты старца и широким жестом пригласил почтенного гостя к скромной трапезе. Посланец растущей луны с готовностью воссел на стул с тронной спинкой, прислонил свой подвижнический посох к стене и сложил руки на подрагивающих коленях. Но тут же вспугнутой сойкой вскочил при виде закипающего на подоконнике электрочайника. Тот произвёл на старца такое же впечатление, какое произвела стартующая из Каспийского моря ракета на натовского генерала. Гость стукнул дымящийся сосуд своей палкой и резво отскочил к окну каморки.

Санитар морга пришёл в неописуемый восторг и вскинул вверх пропахшие формалином руки. Подойдя вплотную к незнакомцу, он торжествующим авгуром воскликнул:

— Я знаю, кто вы! Картафил — обречённый на вечные скитания привратник Понтия Пилата за то, что ударил Христа по спине и торопил того на казнь.

Презрительное молчание старца было ему ответом. Посланец растущей луны скрестил натруженные длани на иссечённой временем груди и скосил слегка прищуренные глаза на обеденный стол. Чайник тем временем обидчиво заткнулся и уже бульканьем воды не басил.

— Прошу прощения, нет! — с готовностью повинился санитар морга, больно ущипнув себя за нос. — Вы — Агасфер, в простонародье — Вечный жид, скиталец во времени до второго пришествия Иисуса. Он оттолкнул Спасителя, когда тот попросил позволения прислониться к стене его дома! За что и был осуждён на скитания по земле и вечное поругание со стороны людей.

Старец безмолвно вернулся на своё место за столом и впился потерявшими блеск зубами в политую сметаной оладушку. Дим Димыч трижды пересёк по диагонали свою каморку, хлопнул широкой ладонью по лбу и продолжил исторические изыскания:

— Ну, конечно! Вы — ковавший гвозди для Христа кузнец из древнерусских сказаний и наказанный за это на вечную ковку оных. Засим покаялись и ждёте прощения от Христа. Зачем пожаловали?

Поглощённый поеданием хозяйского ужина гость вновь не удостоил того ответом и сквозь зевоту горестно заметил:

— Почтеннейший, ты для начала по старославянской традиции накорми, напои, спать уложи. А с утречка уж допрос чини…

И тогда пристыженный санитар дерябинского морга приблизился вкрадчивой походкой к старцу, достал с полки на стене василькового цвета бокал и налил в него кипяток. Между тем незнакомец с опаской наблюдал за манипуляциями Дим Димыча: опущенный в воду чайный пакетик вызвал в нём смятение духа, а боярское лакомство в форме рафинада повлекло его воспарение. В этой свойственной русскому человеку двойственности сознания он и пребывал некоторое время, со смаком трапезничая и надкусывая сахарные кристаллы.

Кариес уже не сомневался в своей прозорливости. Он присел на пуфик и стал в нетерпении постукивать каблуками домашних туфель об пол в ожидании небесных откровений от насытившегося гостя. А тот расчесал подпалёнными пальцами окладистую бородку и удовлетворённо откинулся на высокую спинку стула. Измождённая фигура старца начала билом покачиваться из стороны в сторону, издавая губами дремотные звуки. И Дим Димыч вынужден был препроводить его к топчану в досадливом огорчении.

Обделенный же вниманием кладбищенский сторож насупился и напряг сгорбленную спину. Просидевший всё это время прибитым к полу гвоздём у входа Игнат Васильевич саркастически промолвил:

— Уж, я и не знаю, кто из вас двоих больший психопат! А, к тебе, наверное, Викешка Дымов заходил! Тебе тоже заграничный грант мнится за описание вековых странствий Первого лица государства Российского? Там, за бугром, считают, что он бессмертный. Вот тебя и заклинило на этом проходимце…

Ревнивые интонации в его голосе сменились на снисходительные, но он тут же спохватился. Игнат Васильевич робел перед пытливым интеллектом санитара морга и в знак примирения поведал:

— Намедни мне Викентий рассказал о презанятной заметке в одной федеральной газете. Мол, наше Первое лицо государства Российского не токмо во времени путешествует, но и в пространстве. Проходившие на днях по Таймс-сквер в Нью-Йорке американцы увидели его изображение на огромном рекламирующем автомобили экране. Он им подмигнул и исчез! Представляешь…

Дим Димыч присел на покинутый старцем стул с удлинённой спинкой и поманил Безрукого к себе укоризненным жестом за стол. Кстати сказать, это, возможно, был тот самый мебельный атрибут английской рассказчицы Джоан Роулинг о похождениях начинающего юного волшебника Гарри Поттера. Проданный давеча с аукциона он вполне мог оказаться в каморке дерябинского санитара морга презентом от родственников почившего в бозе местного толстосума. Может, сим предметом и объясняются его феерические фантазии? Вот интересно: на что может подвигнуть выставленный на эти же торги якобы принадлежавший писателю Сэлинджеру немытый унитаз?

— Любезнейший мой друг, — как бы сверху начал между тем санитар морга и аккуратно перевернул пустую тарелку дном вверх на виду присмиревшего на своём месте Безрукого. — Там, на неведомых дорожках, много кто гуляет. Смуглолицый граф Калиостро, к примеру. «Елико возможно» поспешно покинувший Россию по приказу императрицы Екатерины II. Вера в его сверхъестественные способности у современников была так велика, что после обвинения в ереси он был помещён в камеру с отверстием в потолке вместо двери. Дабы не сбежал…

После этих слов Кариес вздрогнул, испуганно обернулся к бормотавшему что-то себе под нос старцу на топчане и вскинул удивлённо седеющей головой:

— Это кто мне подсказал? Я о таком историческом персонаже никогда не слышал!

И кладбищенский сторож впился глазами в побледневшее от неожиданного проникновения в мозг чужих воспоминаний лицо Дим Димыча. После ночного блуждания в прошлом году по дерябинским мостовым в чине юродивого, мистика в душе кладбищенского сторожа поселилась на некоторое время ласточкином гнездом. Однако её грубо вытряхнула из игнатовской груди супруга Вера Сергеевна необходимостью закупки тибетских ягод Годжи в неимоверных количествах для продления бытия и сокращения тела. И потеря из-за неуёмного мистицизма супруга стабильного заработка по охране кладбищенского покоя дерябинцев привела бы к неминуемому отказу от оных.

А по-прежнему понукаемый неведомой силой и с видом взвалившего непосильную ношу на спину ишака Дим Димыч протянул:

— Или, скажем, граф Сен-Жермен. Тот ещё был мужчина. Коренастый, широкоплечий, а одевался с «великолепной изысканной простотой». Предлагал датскому королю соорудить непотопляемый быстроходный корабль без парусов и управляемое одним человеком безотказное скорострельное орудие. По одной из версий способствовал воцарению Екатерины II на престол и якобы дружил с братьями Орловыми…

Санитар морга замолк и накренил голову в сторону седовласого старца на топчане терпящим бедствие судном. Для избавления от наваждения он прожектором осветил свой спасительный путь:

— Всё понятно. Это посланец растущей луны куролесит. Кстати, заметь, все гуляки во времени — сплошь графы. А теперь нашего возьми…

В образе пойманного на чтении журнала «Колокол» вольнодумца Безрукий огляделся по сторонам и с тревогой взглянул на открытую форточку окна.

— Да нет, не из Кремля, а этого, — досадливо поморщился санитар морга и приблизился к шевелящему тонкими губами на топчане гостю, подобно открывшему Америку Колумбом к несчастью для всего человечества. — Наш пришелец телом жилист, руками могуч. К тому же он голоден и помят судьбою. А сапоги? Такие сапоги ещё рядовые царской армии носили! Так что это и есть тот самый кузнец. Не врали предки! И чего он к нам явился?

Кладбищенский сторож бочком прокрался к входной двери и открыл её со словами:

— Окстись, родимый! У тебя помутнение рассудка. Я сейчас на службу двинусь, а завтра утром свяжусь с Ефимовичем. Может, убили кого? И он один там парится. Да, и твой индуктивный метод, поди, проржавел совсем. Надобно капнуть на него свежей кровью, а то совсем умом тронешься…

Санитар морга принял оскорблённый вид уличённого в краже висящего на верёвке белья шкета и подольстился:

— Когда на дворе кризис и неведом завтрашний день, народ начинает ждать чудес и верить в магическую силу. Но! Помнится, такое уже было в конце прошлого века и чем закончилось известно. В наше время на общение с ведунами и гадалками россияне потратили почти двести миллиардов рублей. Такого количества магов нет ни в одной стране мира!

Игнат Васильевич фыркнул сивой кобылой и вышел вон. Он мог бы напомнить другу на разразившийся недавно политический кризис в одной разделённой надвое стране. Там президент женского пола сверяла все свои шаги с гадалкой и чуть не поставила своё государство на грань войны с соседкой. А с экономикой при ней всё было в порядке! Но он не стал этого делать, ибо сам был грешен.

Честно говоря, кладбищенский сторож одно время свято верил в сверхъестественные силы, но после кончины не сумевшего предугадать собственную смерть астролога разуверился. Да и супруга приложила к этому неутомимую руку! Но сейчас вера эта вновь рьяно заворочалась в груди Безрукого от появления посланца растущей луны и завладела его сознанием полностью.

Потревоженный же на крыльце черноголовый пёс Казимир сонно тявкнул ему в след и слился с ночным мраком, который скрыл крадущуюся к зданию городской администрации дрожащую осиновым листом тень. Звякая ключами, она проникла внутрь. И обездвиженный электрошокером охранник до утра томился предчувствием расправы за оставление поста по вине зловредного лихоимца. Однако воздержался от доклада о непрошеном ночном вторжении из-за бодро шагающей по стране оптимизации кадров.

Город погрузился в пучину ночи… И лишь небесный светильник скупо освещал обезлюдившие улицы, однобортные пиджаки убогих домов, льющие лучинный свет на проезжую часть автомобили и бредущую от дерябинского морга едва различимую расхристанную душевно фигуру.

Глава 3

Краснощёкое весеннее утро началось для следователя дерябинской прокуратуры Петра Ефимовича Бессмертного с тайфунного визита надушенной дамы. Она закатила дикую истерику, махала округлыми руками, стучала острыми каблучками лабутенов в обшарпаный казённый пол и трясогузкой взлетала со стула.

Вообще, производила впечатление жертвы хунвейбинов. Те в своё время сбривали крашеные волосы у женщин, раздирали слишком узкие брюки, разламывали пополам остроносые туфли. Или демонстрировала протестный акт борющейся за избирательные права суфражистки. Между прочем американки получили эти права на три года позднее россиянок в начале ухнувшего в вечность прошлого века.

А прикинувшаяся блондинкой тонкобровая фифа громогласно цитировала выдержки из своей челобитной на имя прокурора города и визгливо верещала:

— Пошли пятые сутки, а мужа мне не вернули. Ни живого, ни мёртвого. Полиция какую-то Татьяну Петровну ищет, жалкую пенсионерку. Мой муж — выдающийся пластический хирург! Вот кого искать надо, заглядывая под каждый куст и в каждую подворотню…

— Это обычные места его пребывания? — поелозив ногами под столом, насмешливо поинтересовался Пётр Ефимович и тут же осёкся под жалящим взглядом фальшивой красотки. — Извините, неудачно пошутил.

Он откинулся на спинку офисного кресла из-за опасения быть поцарапанным острыми ноготками разбушевавшейся мадам и принял смиренный вид камердинера. А её рябинового цвета губы напряглись и она с грозным стуком «просыпалась» замёрзшими ягодами на стол:

— Не примите меры, пойду выше. Кстати, племянница мэра Агриппина моя ближайшая подруга…

Без пяти минут вдова пластического хирурга надменно вскинула голову и мстительно удалилась, громко хлопнув входной дверью. Злокозненный дамский намёк Бессмертному не понравился. Пуще зеницы ока он хранил тайну романтических отношений с родственницей градоначальника и посему впал в разболтанное состояние духа. Не то, чтобы Пётр Ефимович тревожился за своё рабочее место или страшился угроз супруга Агриппины: тот был рогоносцем не первый год и вполне примирился с положением подкаблучника подобно лежащей под башмаком дядюшки Сэма Европе.

И всё же что-то унизительное было в последней реплике взбесившейся бабы подобно болезненному пинку под зад. Для придания устойчивости поколебленному эго Бессмертный пробежался глазами по своему кабинету. Ничего не изменилось в нём с прошлого года, когда он потерпел сокрушительное фиаско от бананового маньяка. Впрочем, его оправдывала нарочитая художественность преступления.

Взгляд следователя прокуратуры задержался на бюстике Дзержинского на сейфе, задел ядовитого цвета будёновку на гвозде под календарём с изображением исторической встречи Папы Римского Франциска и Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и проникся духом принятой ими декларации. К тому же Папа Римский издал осуждающую банкиров и капиталистов за безудержную жажду наживы энциклику, за что его на американском канале Фокс Ньюс назвали «самым опасным человеком в мире».

И Бессмертный категорически был согласен с Главой католической церкви, равно как и с принятым церковными мужами религиозным документом. Выдержка из него также красовалась в нижнем правом углу настенного календаря: «Растущее неравенство в распределении земных благ увеличивает чувство несправедливости насаждаемой системы международных отношений».

На ум Петру Ефимовичу тут же пришёл доклад британской благотворительной организации: шестьдесят два самых богатых человека в мире владеют таким же состоянием, которое имеет беднейшая половина населения земли. А восемьдесят восемь процентов богатств России принадлежат олигархам числом сто тысяч долларовых миллионеров и около ста миллиардеров.

Следователь прокуратуры не собирался с этим мириться, он намеревался бороться и крепить ряды. Начал с последнего: набрал номер телефона бывалого опера Валентина Валентиновича Пекшина и с генеральской интонацией в голосе спросил в трубку:

— Приветствую! Что у нас по пластическому хирургу? Подвижки есть?

— Доблестной прокуратуре всяческое приятие! Чем вызван интерес, позвольте полюбопытствовать? — служащим денщиком у маршала отозвался тот безо всякого рвения и чинопочитания.

Тин Тиныч так и не забыл досаду от бесславного расследования рука об руку со следователем прокуратуры бананового дела в ушедшем году. И посему звонок Петра Ефимовича не вызвал в нём подвижнического энтузиазма.

— Ищем, ищем, — мохнатым шмелём прожужжал он через секунду, дабы отделаться от назойливого внимания прокуратуры.

Но Бессмертный сдаваться не собирался. Встал для солидности со стула, намотал телефонный провод на шариковую ручку и начальственно процедил сквозь отбеленные «Диролом» зубы:

— Знаю я, кого вы ищете! Кто это Татьяна Петровна? И за что ей такая честь?

— Бывший секретарь градоначальника Гарманюка Георгия Германовича, — отчеканил Тин Тиныч церемониальным шагом по плацу. — Супруга доверенного лица кандидата в мэры редактора подпольной газеты «Вилы» Кузьмина Фомы Андреевича. Подозревается в покушении на убийство!

Следователь прокуратуры вернулся в исходное положение и в продолжение разговора сумрачно заключил:

— Понятно. С этими выборами мы ещё хлебнём лихо… А доказательная база имеется?

Опытный сыщик замешкался было, но в соответствии с принятой на себя ролью бравого служаки горделиво доложил:

— С этим всё в порядке. Она варганила ему кофе со снотворным и систематически им поила. Есть показания провизора из аптеки рядом с местом её проживания, есть анализ жидкости из чашки мэра. Её муж богатырским сном спит, сама Татьяна Петровна участковому терапевту на бессонницу не жаловалась. Так что покупала она таблетки не для своих нужд, а дабы умерить сперматозоидный пыл градоначальника в предвыборной вакханалии. Логично?

Следователь прокуратуры застывшим на распутье рязанским богатырём Коловратом раздумчиво согласился:

— Ну да, ну да. Убить шефа она не собиралась. Ей действительно надо было выбить его из предвыборного седла, инда он в избирательном забеге не участвовал. И что Георгий Германович?

С прытью норовистого скакуна взять очередной искусственный барьер Пекшин непочтительно заржал в трубку:

— Жив, здоров! Нанял нового секретаря — жену потомственного дерябинского либерала Мошкина Игоря Антоновича, классово близкого ему элемента. Тот в местной газете «Особый путь» служит. Кстати, Мария Сергеевна и обнаружила нишу для какого-то прибора в разломанной груди гипсовой вакханки при любовном проведении по ней тряпочкой. Похотливый бюстик мэр зачем-то под рабочим столом держал.

Пренебрежение в интонации голоса опера выдало в нём идеологического соратника Петра Ефимовича. Он начисто забыл о блуждающем неизвестно где пластическом хирурге и севшим на полтона голосом приглушённо поинтересовался:

— А записывающее устройство где?

Умудрённый правоохранительным опытом Тин Тиныч прижал к расплывшимся в улыбке губам мембрану телефонного аппарата и со знанием дела щедро поделился догадкой:

— У Татьяны Петровны, вестимо. Логично?

Следователь прокураты положил трубку на рычаг и предался тягостным размышлениям о судьбе дерябинского люда. Однажды народ уже попал в сладкоречивую паутину бывшего правителя города Корнея Петровича Придорожного. Тот был избран на волне либерального брожения в умах, когда стольный град мамоне покорился. Градоначальник был из местных, всеми любим и почитаем за стремление облегчить народную жизнь и богобоязненную честность. Но муж сей повторил судьбу принявшего испанских конкистадоров за посланцев бога с белой бородой и с радостью подчинившего им своё племя вождя ацтеков Монтесумы II.

А они были нацией высококультурной: вели свой календарь, составляли исторические хроники и имели своё представление о мире. Когда же ацтеки восстали, то по приказу испанцев вождь обратился к соплеменникам с умиротворяющей речью. И тут же был побиваем камнями и несколько дней спустя испустил дух от ран. Почти также закончил и бывший хозяин города, не избегнув летального исхода.

Пётр Ефимович провёл ладонью по разгорячённому лбу, бросил пронизывающий взгляд на томик Уголовного кодекса РФ на столе и задался риторическим вопросом: откуда в его голове подобные сравнения? Он знать не знал никаких ацтеков, а тем паче вождя оных. Однако мысли продолжили свой спринтерский бег.

Этой предвыборной весной в раздрызганом дерябинском сознании плоть и душа сошлись в кровопролитной битве. Отсиживаться в окопах смерти подобно, а в атаку идти страшно: не оказаться бы в положении торгующей своими прелестями гарной дивчины за забором. Старательно отведя взгляд от колыхнувшейся будёновки на стене, Пётр Ефимович стремительно оставил своё рабочее место.

Тем временем народный поток под предводительством Софьи Марковны накрыл кабинет редактора местной газеты «Особый путь» Валерия Ивановича Гудкова девятым валом.

В обители барометра общественного сознания с канувшего в Лету года произошли существенные изменения. Бюстик вождя мирового пролетариата уже стыдливо не прятался в запылённом углу шкафа, а приветливо встречал посетителей прищуренными глазами с верхней полки. Портрет всеми узнаваемого Первого лица государства Российского над головой был заменён на его изображение с более твёрдым взглядом из-под пшеничных бровей. Место павшего жертвой поиска бананового маньяка в прошлом году письменного прибора на столе занял откидной календарь с пролетарской символикой. Он по случаю был презентован ему кандидатом на пост мэра издателем нелегальной газеты «Вилы» Кротовым Прокопием Сидоровичем.

Малогабаритная репродукция с картины неизвестного художника с суровым ликом последнего императора Российской империи была спрятана на задворки платяного шифоньера, равно как и лихо отрубающий головы гидре капитализма гипсовый Чапаев на коне. Дубовые напольные часы с исполненными вязью благодарственными словами под циферблатом за бережно культивируемые ростки рыночных отношений на дерябинской земле Валерий Иванович задвинул за начальственное кресло. Хотя это и создавало ему некоторые неудобства при созерцательном в нём покачивании.

А не выпускавшая из рук обезображенного шпица лохматая Софья Марковна уже с лаем прорвалась в редакторский кабинет, увлекая за собой хорохорящиеся массы. Гудков был предупреждён о паломничестве ходоков начальником отдела по социальной политике городской администрации Безвольным Аркадием Дмитриевичем ещё накануне. И посему волна народного гнева разбилась о твёрдокаменный лоб редактора легального таблоида «Особый путь» мелкими брызгами.

Валерий Иванович встал с начальственного кресла вопросительным знаком и с нарочитой карамельностью в голосе приветствовал недружественных гостей:

— Очень, очень рад видеть вас, дорогие товарищи!

Дорогие товарищи глухо загомонили. Софья Марковна выступила вперёд с видом ожидающего ключи от московской депутации Наполеона на виду пожираемой огнём Москвы. И тут сознание Гудкова снарядом прошила неведомо кем пущенная издёвочная фраза Александра I после окончания Отечественной войны одна тысяча восемьсот двенадцатого года: «Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от бога». То есть шиш!

Валерий Иванович энергично замотал головой и настырно впился глазами в верховодящую массами Софью Марковну: ужели она внушила ему сии крамольные мысли? А воительница решительно приблизилась к редакторскому столу, осторожно поместила остриженного наголо шпица на его лаковую поверхность и упёрла ладони в покатые бока. Вид её напоминал разудалую Старицу Алёну из войска Разина на вершине боевой славы.

Молчаливая дуэль искромётными глазами закончилась конфузом барометра общественного сознания. Гудков потупил взор в стол и с покорностью приговорённого к каторге бунтовщика опустился в кресло.

Софья Марковна победно улыбнулась и народоволкой призвала к ответу призванную бдеть за планктоном акулу пера:

— Народ хочет знать — доколе вы будете покрывать в своей газетёнке тёмные делишки власть имущих нуворишей. Тарифы на коммуналку выросли, хлеб, того и гляди, из пшеницы пятого сорта печь зачнут! Молоко как будто не из коровы доится, а из трактора! Машинным маслом пахнет…

Внезапно из фрондирующей массы отделился товарищ со впалыми щеками и мучнистым лицом. С видом сомнамбулы он встал в центре кабинета и разразился изливающейся не из горла, а как бы из нутра подкорки речью:

— «Министр финансов Российской империи в конце девятнадцатого века, когда резкий рост зернового российского экспорта совпал с неурожаем, обронил фразу: „Недоедим, но вывезем“. Людишки мёрли, а зерно шло на экспорт. Позже учёные назвали это явление „голодный экспорт“. Голод нам нынче, вестимо, не грозит, но качество хлеба будет ухудшаться каждый день. Это такая правительственная линия — поднимать вопрос о фуражном зерне для выпечки местной продукции при фантастических объёмах выращенной в этом году пшеницы. А через моря и океаны поплывут частные зерновозы с нашим зерном третьего и четвёртого классов».

Народная воительница вскинула руки к потолку ветряной мельницей и, как бы балансируя на краю крыши, вместе с обличителем государственной политики напомнила чужим голосом:

— Между прочим, по мнению раненного в ногу Кровавым воскресеньем одна тысяча девятьсот пятого года слесаря Путиловского завода следует: «Видно, от царя нам помощи не будет. Мы просили хлеба, а нам дают пули». Он изложил его в письме петербургскому адвокату, описывая гибель девушки-курсистки. Власть опять хочет наступить на эти грабли?

Софья Марковна побледнела и зажала рот ладонями из опасения ещё что-нибудь ляпнуть из вложенных в её голову кем-то слов, но эхо кровавых событий никуда не делось. Валерий Иванович внутренне смешался, однако опыт долголетнего балансирования между стабильностью и хаосом придал ему привычный самоуверенный вид. Он неспешно перевернул страничку в календаре, краем глаза отметил юбилей какой-то рабочей стачки и грозовым раскатом громыхнул:

— Моё издание «Особый путь» зовётся, а не «Искра». Во-первых. Во-вторых — за всё надо платить, особенно по геополитическим счетам. Вы же понимаете — о чём я? В-третьих, вы сейчас играете на поле в команде наших оппозиционеров и «сдаёте» им матч. Те собираются отдать страну под внешнее управление и расчленить её на мелкие княжества. Одну державу по милости супостатов потеряли, желаете потерять и вторую? Надо потерпеть…

Крыть было нечем. С видом уличённых в измене клятвопреступников массы попятились к двери, а застывший было в центре кабинета провокатор шустрее всех. Пришедшая в себя закопёрщица смуты предприняла отчаянную попытку вернуть текущий момент в бурлящее русло и «снесла» запруду взбесившейся рекой:

— Теперь понятно, почему демонтировали посвященную восстанию одна тысяча девятьсот пятого года экспозицию в столичном музее «Пресня»! Дабы не повторилось? Потерпеть! Это не вы случаем подсказали терапевтические фразы мэру Вологды: «Придёт весна — пойдёт крапива и будет легче», а другому государственному мужу: «Денег нет, но вы держитесь!». И попрошу заметить — мы экономические требования выдвигаем: снизить тарифы, обуздать цены, повысить качество еды.

Иллюстрация народных чаяний возымела неминуемое действие — массовка у выхода затопталась и одобрительно загудела. Валерию Ивановичу пришлось вернуться к началу пути и воспользоваться паромом:

— Да, поймите вы — нельзя рыбку поймать и ног не замочить. Нас весь мир топит и только ждёт, когда мы захлебнёмся! Не можем мы с чужих рук кормиться и в хвосте мирового порядка плестись. Ещё Александр III говаривал: «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу». Да и наш гарант Конституции в конце прошлого века сказал: «Человек, согласитесь, значительно шире своего желудка».

И тут же отчаянно прикрыл рот сдёрнутым с сейфа томиком лирических стихов: нигде и никогда он этих цитат не читал и не слышал! Но правдивость слов не вызвала у ходоков сомнений, ибо соответствовала месту России на мировой арене и духу её первых лиц. Апелляция к здравствующему руководителю государства Российского произвела на страждущих справедливости граждан эффект удара кулаком под дых.

Инициативная группа мирян просочилась в дверь, прихватив слегка упирающуюся предводительницу. Это было первое проявление народного недовольства своим материальным положением в лоне печатного органа. Однако, непререкаемый авторитет висящего на стене портрета позволил Гудкову выйти из затруднительного положения без потерь для упитанного лица. Валерий Иванович облегчённо выдохнул и приступил к своим обычным занятиям, которые были прерваны самым бесцеремонным образом.

Политический обозреватель газеты Гладышев Аркадий Самуилович вторгся в кабинет с горящими огнём Прометея глазами. Он подскочил к шефу угольком и пыхнул в его лицо пламенной речью:

— У нас выборы мэра намечаются! Давайте организуем круглый стол с участием всех кандидатов на пост градоначальника! А перед этим наскребём на каждого досье с описанием колоритных подробностей, включая национальную принадлежность. Пусть покрутятся ужами на сковородке, то-то поддадим им жару!

Редактор придал своему лику квадратный вид и извлечённым из больного зуба корнем возразил:

— Как бы потом этой сковородкой нам по башке не настучали! У меня сейчас массы были — волнуются очень. Правда, лезть на баррикады не рвутся — как бы чего не вышло. Ещё бы! Китайский народ кончиной страны Советов привился, а российский — топотом натовских сапог у наших границ. Однако, от национализма-то прививки нет. Не хватало ещё, чтобы эта зараза в наши поры проникла. Иди отсель, и больше не провоцируй…

Между тем объявленные внеочередные выборы хозяина города, опубликованные списки кандидатов на пост градоначальника в утреннем выпуске местной газеты «Особый путь» новгородским колоколом пробудили город от многолетней спячки. График теледебатов подобно вселенскому потопу грозил поглотить дерябинский люд, смывая плотины здравого смысла и исторической памяти. Кое-где запестрели плакаты с одухотворёнными изображениями кандидатов в мэры, загомонили призывные мегафоны, забубнили моторы передвижных автолавок с крупой и давно вышедшими на пенсию курами.

Глава 4

Едва полуденное ярило разошлось в полную силу, как лидер молодёжного объединения «Интернет-нет!» Ванька Васнецов уже засел с подвижниками в штабе, который разместился в бывшем Доме пионеров. Тот являл собой типичный образчик архитектуры послевоенного периода. Ничто в его облике не изменилось с прошлого года как снаружи, так и внутри. Всё также величественны были колонны при входе, устремлена ввысь треугольная крыша, широки лестницы и железнодорожной веткой длинны гулкие коридоры.

Ещё вчера Иваново движение носило чахоточный характер, не ставило перед собой политических целей и не прибегало к запрещённым методам борьбы. Но помещённый по облыжному обвинению в смертоубийствах гимназисток прошлым летом в местный каземат Васнецов вышел из его горнила закалённым борцом с англосаксонским игом. И внеочередные выборы мэра пришлись ему как нельзя кстати — он выдвинул свою кандидатуру на этот пост. Тем паче, что на агитацию ему и тратиться не приходилось.

Украшенный мозаикой фасад бывшего Дома пионеров зарисовками социалистического прошлого наглядно свидетельствовали о сущности его взглядов. Вот Ильич несёт бревно на субботнике, далее комсомольцы строят БАМ, ближе к крыльцу — космодром с взмывшим в небо космическим кораблем на фоне суровой сцепки рабочего и колхозницы.

Лидер молодёжного движения шёл на выборы умеренным социалистом, ибо был последовательным противником насилия над государственной властью. В своих действиях и речах он выступал скорее маляром, чем дизайнером: ратовал за лёгкий косметический ремонт, а не за радикальную смену декораций. Наскоро созданный гуашью собирательный образ чиновника на плакате украшал левую стену штаба с надписью «Пасут брюхо в роскоши» и подписью — Ян Гус.

Ванька Васнецов собирался апеллировать в пропаганде привлекательности своих взглядов к историческому опыту всего человечества. Как раз сейчас ивановские соратники штудировали книгу Томаса Мора «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» и добросовестно её конспектировали, высунув от напряжения кончики языков. А шустрая девчушка в крепдешиновом платье вслух цитировала выдержки из статьи Дидро «Собственность».

Сам кандидат в градоначальники с упоением читал работы французского социалиста-утописта Шарля Фурье, периодически вскакивая с мягкого офисного кресла и нервически жестикулируя. Правда, Ванька не собирался следовать его примеру. Тот в течение 30 лет посылал свои книги о справедливом устройстве государства капиталистам, императорам, банкирам и русскому царю Николаю I. На протяжении всей жизни он трогательно ждал сильных мира сего ежедневно в двенадцать часов дня у себя дома. Вестимо, никого так не дождался.

И тут внезапно открывшаяся дверь втолкнула внутрь помещения половозрелого недоросля Фёдора Кулешова. Он потряс колеблющимися листочками в руках и тамбурином отбарабанил:

— Нашёл! Оказывается, не только Европа была заражена бациллой социализма, но и Китай! В девятнадцатом веке китайские повстанцы в Гуанси провозгласили своё государство — «Небесное государство великого благоденствия» и опубликовали свою земельную программу. Да, ещё незаконный сын царя Пергамы Аристоник в дохристианские времена пытался создать «Солнечное государство»!

Ванька Васнецов сдвинул брови линией противотанковой траншеи на прибалтийской границе и в позе выступающего в сенате патриция грозно вскинул головой:

— Ты считаешь социализм заразной болезнью? Смотри, как бы тебя не постигла участь революционера — провокатора Азефа. Между прочим, похоронили его в Берлине в безымянной могиле за №446. Этот номер надобно на лбу всех идейных перерожденцев высечь!

Фёдор Кулешов ощутил пробежавшие мурашки по спине и посрамлённым плебеем присел на краешек стула со словами:

— Это у меня случайно вышло…

После отповеди своего вождя все члены штаба погрузились в чтение. Шурша шёлком платья, даже пламенная соратница его Марина Зубцова преданно примолкла.

Тем временем бомж Захарка, а по паспорту Захар Тимофеевич Красин, вырвался из местного каземата. Попал он туда ещё в прошлом году по собственному хотению из-за намеренного побития в супермаркете бутылок виски «Белая лошадь». Вести о внеочередных мэрских выборах дошли до него с воли и стены узилища стали ему тесны: бывший учитель истории возомнил себя французским завоевателем в будущей военной кампании по овладению постом мэра близким ему по духу соратником.

Упорхнуть ласточкой на свободу из городского каземата Захарке поспособствовала дерябинская правозащитная организация «Доколе?». Она в судебном заседании билась за него аки лев, представив доказательства преследования господина Красина по политическим мотивам. Якобы тот беспощадно искоренял мат из русской речи и на этом поприще подвергся остракизму со стороны местных бичей. Те были негласными осведомителями оперов и по наущению стукачей повязали Захара Тимофеевича по клеветническому извету.

Упавший духом после перепалки с употребляющим исключительно ненормативную лексику сантехником судья благосклонно выслушал доводы адвокатов. И вызывающе натянутая версия произвела на него обильное ассоциациями впечатление, хотя от истины была также далека, как далёк Млечный путь от местного тракта.

По выходу из тюрьмы Захарка был с помпой встречен городскими правозащитниками, но настойчиво уклонился от жарких объятий борцов за чистоту литературного языка подобно главе острова Свободы от снисходительных похлопываний по плечу американского президента. Засим растворился приторным кальянным дымком в свете яркого весеннего дня.

Стопы же свои Красин направил к собратьям по ночлегу на привокзальной площади, ибо зла на них не держал и попал в узилище по своей воле. Он коротенько посвятил бездомную братию в суть своего замысла и по-станиславски распределил роли.

В это время привокзальная площадь загудела закипающим самоваром на обеденном столе. Единственный проходящий через Дерябино поезд выдавил из себя на оплёванный перрон суетящихся пассажиров и двух хранящих безмятежный вид пиарщиков из стольного града. Цепкий взгляд бомжа Захарки тут же выделил франтоватых господ из многоликой толпы.

А о прибытии имиджмейкеров из Москвы ему проболтался закоренелый местный либерал — риелтор Крутиков Модест Петрович. Тот был угнетаем им в местном узилище злоречивыми словами во всё время пребывания в нём Красина. Очередной словесный выпад Захарки долготерпеливый сиделец с видом поймавшего в лапы суслика сыча кровожадно парировал:

— Завтра днём по «железке» прибывают к нам имиджмейкеры из сердца страны. Нанял пиарщиков мой соучастник по либеральному подполью по просьбе мэра, ставленника партии порядка. Но на самом деле они будут трепать вымя патриотической корове и оводами крутиться над её головой. А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь!

Почему-то идейный жулик Модест Петрович аргументировал свои мысли выдержками из старорежимных басен и в этом пассаже своей привычке не изменил. Упоительная же новость пришла к нему от поддерживающего с ним приятельские отношения начальника отдела по социальной политике городской администрации Безвольного Аркадия Дмитриевича. В знак утешения и скорого освобождения из каземата новым хозяином города. Тот, по его разумению, обязательно проявит снисходительность к частнособственническим выкрутасам Крутикова.

И рождённый в зловонной тюремной атмосфере план Захара Тимофеевича по насильственному внедрению в избирательную кампанию градоначальника начал обретать реальные черты. Бомж вкрадчивым манером подкрался к столичным мажорам и стал слезливо предлагать свои услуги носильщика за бутылку дешёвой водки. Те, ничтоже сумняшеся, восторженно согласились.

Захарка подхватил увесистую ручную кладь барствующих господ и засеменил по каменному полу вокзала, торя путь к выходу на площадь. Залётные гости поспешили за ним. И тут в ноги Захара Тимофеевича бросилась размалёванная тётка с испитым лицом и вываливающимися из растерзанной кофты грудями. По-цыгански надрывно она жалобно заголосила:

— Вернись ко мне яхонтовый, ненаглядный мой! Вернись!

Царапая рваные ботинки Захарки обломанными ногтями, довёдшее себя до состояния среднего пола лицо забилось в судорожных конвульсиях. Тот выронил кожаные чемоданы пиарщиков на вокзальное покрытие и сочувственно склонился над ней исхудавшим торсом. А привлечённые истошными воплями полураздетой женщины пассажиры взяли в плотное кольцо живописную кампанию. Имиджмейкеры с трудом вырвались из осады и токмо тогда вспомнили о своих пожитках. Энергично растолкав осаждающих бабу людей геркулесовыми локтями, они вырвали Захарку из центра круга. Тётки же и след простыл, равно как и ручной клади.

Пиарщики вытолкали несостоявшегося носильщика на разогретый солнцем воздух и учинили тому зубодробительный допрос. И Захар Тимофеевич с рвением пленённого диверсанта вызвался им помочь в поиске испарившихся чемоданов.

Вся малочисленная кавалькада тронулась в направлении домов частного сектора. Незаконные строения опятами облепили привокзальную площадь и стоически держались за свою землю. Впрочем, дни нелегальных избушек были сочтены: все кандидаты в мэры хозяина города клялись уничтожить противоправное поселение на корню.

А последнее, что запомнили столичные залётные гости, перед тем как оказаться в плацкартном вагоне поезда на Москву через неделю — это зловещий скрип открывающейся двери, истошное квохтанье и неистребимый запах сивухи. Да, ещё бульканье во рту травянистой жидкости зеленоватого оттенка — несколько капель её зелёнкой окрасили ландышевого цвета рубашки имиджмейкеров. Кто они, куда едут и зачем не ведали. И снятые с поезда за безбилетное проникновение пиарщики так и потерялись на бескрайних российских просторах.

Зато в дерябинской гостинице «Приют» появились два чисто выбритых, напомаженных фанфаронов. В них не угадывались черты Захара Тимофеевича Красина и выдворенного женой из родной квартиры за пьянство бывшего хирурга городской больницы Гладова Александра Александровича. Они были надёжно укрыты за толстыми стёклами тёмных очков без диоптрий и тонким слоем пудры.

В этом собственно и заключался план Захарки по изобличению коварных планов либералов и низведению приспешников капитала до состояния половой тряпки. Его политические симпатии были на стороне умеренных социалистов и он «елико возможно» вознамерился им помочь таким экзотическим манером.

Поселение же бывших бомжей в отель ознаменовалось сверканием перстней на пальцах перед сомлевшим администратором, букетиком из найденных в портмоне пиарщиков хрустящих изумрудных купюр и отказом предъявить паспорта в целях конспирации.

По вселении в кричащий роскошью люксовый номер, Захарка под видом столичного имиджмейкера связался с начальником отдела по социальной политике городской администрации Безвольным Аркадием Дмитриевичем, чья визитка покоилась в нагрудных карманах пиджаков столичных гостей. Тот давно поджидал московских умельцев по стирке грязного белья проворовавшихся господ и даже начал беспокоиться по поводу длительного отсутствия прачек. Между ними состоялся презабавный разговор. Аркадий Дмитриевич приглушённым голосом идейного доносчика спросил мнимого пиарщика:

— Как здоровье вашего патрона? Долгие ему лета… Кстати, укропа передал достаточно? У нас тут грандиозная засолка перезрелых овощей предвидится. И недозрелых, кстати, тоже.

Не посвящённый в тайны шифра Захарка перестуком в тюремную твердь заметил на всякий случай:

— Не совсем… Но, даст бог, хватит и на тех, и на других. Ждём вас на постоялом дворе «Приют» завтра утром.

После скоротечной беседы с законсервированным в городской администрации космополитом наделённый недюжинным умом Красин проник в тайный смысл его вопросов. И не без воодушевления обнаружил в двойном дне чемоданов москвичей долларовые залежи, то бишь пучки укропов. Стало понятно и кого подразумевает под перезрелыми и недозрелыми овощами подсевший на измену Аркадий Дмитриевич: партию порядка, радикальных коммунистов и умеренных социалистов.

А приветившая новых постояльцев администратор сочла насущным долгом временно покинуть свой пост и проникнуть в кабинет хозяина гостиницы Сергея Павловича Вьюна. По навеянному «пакетом Яровой» размышлению сделать это было необходимо. Тут на днях одна московская подружка презентовала ей белоснежное целлофановое изделие с выведенными на нём чёрными буквами словами «пакет Яровой». Вот она и вдохновилась.

Потерявший единственную дочь Анастасию в прошлом году Вьюн между тем был погружён в неизбывную меланхолию, которая не покинула его и при виде ладно сколоченной фигурки сотрудницы. Что, впрочем, не мешало ему блюсти свои интересы и бдеть за порядком в фешенебельном отеле.

— Сергей Павлович, — робко начала доклад администратор, поглаживая располневший карман фирменного пиджака. — Я тут москвичей поселила без паспортов. На вид приличные господа — в очках и без бород. Говорят — прибыли инкогнито и с тайной миссией из центра. Вы — не против? Наверное, это с выборами мэра как-то связано.

Из всех осиротевших отцов Сергей Павлович единственный потерял интерес к политике: оставил опостылевшую супругу, женился на бывшей своей кухарке и ждал первенца мужеского пола. Идти на выборы не собирался, и вносить посильный взнос в избирательный фонд партии порядка бесстрашно отказался: дерябинские гостиницы «Приют» и «Приют+» перешли к нему по наследству и экспроприации не подлежали. Как ими завладел его достопочтимый папаша никому неизвестно — разве что раскалённому паяльнику и разогретому докрасна утюгу.

И Вьюн рассеянно выпроводил администратора вон и выплыл из кабинета, дабы лично убедиться в лояльности столичных гостей существующему режиму. При виде заставленного знакомой снедью журнального столика в номере беспаспортных постояльцев он пришёл в расчудесное состояние духа: в гостиничном буфете хозяйничала его новоявленная жена и не без успеха для семейного бюджета. О чём свидетельствовала и подаваемая им ежегодно декларация о доходах. По ней выходило, что пищевая точка приносила сопоставимую с добычей якутских алмазов прибыль.

К своему вящему удовольствию, владелец гостиницы «Приют» убедился в гладкости выбритых щёк, бледности ликов и тугости кошельков московских конспираторов. И Сергей Павлович с облегчением отринул от себя служащие охранению государственных устоев мысли, коротко взглянув на вальяжно раскинувшихся в креслах франтов. Однако, проявить бдительность на всякий случай не помешало бы и слегка принизить столичных гостей перед лицом местного магната. С видом зашедшего в разудалый кабак жандарма он исторг из упругой груди тройной призыв:

— Баб не обижать, крамолу не чинить, посуду не бить!

Державно оглядев задрожавших ноздрями гостей, хозяин постоялого двора величаво удалился в свои апартаменты. И, уже сидя за столом в кабинете, внезапно подивился смиренному поведению представителей центра без свойственного им снобизма и фанаберии. «Конспирация!» — подумал Сергей Павлович и предался приятным мыслям о приращении капитала к рождению будущего наследника.

Тем чередом подобревший днём от благостных солнечных лучей город к вечеру стал ворчать и наливаться желчью. В супермаркетах обыватели с недоверием разглядывали водянистые куриные грудки, пробовали на зуб лощённые сырные брикеты и остервенело отдирали от рыбьих тушек льдистые коросты. И краснобокие глянцевые томаты, и с жёлтым венчиком на макушке огурцы не внушали им доверия, а на вкус были не слаще лесной крапивы. Происхождение овощей терялось где-то в глубине санкций и контрсанкций.

Бойкие иномарки народных слуг подавливали нищебродов, где-то заливали гудроном детские площадки и разливали коллекционный коньяк по пышнобёдрым бутылкам из вонючей бочки. В кинотеатрах Дерябино шли забойные голливудские поделки и ковались непримиримые бойцы за англосаксонские «печеньки». Переливались всеми цветами радуги ночные клубы и рестораны, выплёвывая наружу одуревших от казённых денег мздоимцев и «за базар ответивших» государственных чиновников. И только телевизионные вести бодрили дерябинский дух, и какая-то дымчатая надежда на гаранта российской Конституции грела обывателей у остывающих домашних очагов. Под стрёкот швейных машинок и пыхтение самогонных аппаратов…

Глава 5

Заявленная встреча мнимых пиарщиков с начальником отдела по социальной политике городской администрации Безвольным Аркадием Дмитриевичем состоялась в гостиничном люксе гостиницы «Приют» ранним утром. В это время маньяки ложатся спать, а законопослушные граждане бреются и чистят зубы. Кумачовый рассвет багрянил у входа в отель гипсовые фигуры двух обнаживших пасти зловещих сфинксов. Они произвели на Аркадия Дмитриевича гнетущее впечатление, как будто предостерегали от необдуманных шагов и капризов изменчивой фортуны.

И он вошёл в помпезный номер с видом лишившейся шерсти овцы или заживо погребённого в фамильном склепе графа. Безвольный суетливо обнюхал и ощупал все предметы интерьера, заглянул под аэродромного размера кровать и включил воду в санузле. Будучи авторитетной особой, начальник отдела по социальной политике городской администрации вёл себя как рукопомойный фармазон на воровской сходке.

Наконец, госслужащий уселся в кресло с витыми ножками и пробежался пальцами по его покатым бокам. Мнимые пиарщики примостились на целомудренно прикрытой шёлковым покрывалом постели и ослабили узлы галстуков с бриллиантовыми заколками.

И тут Аркадий Дмитриевич пересохшим горлом издал протяжный звук и с интонацией кочующего по степям скифа произнёс:

— Господа, вы призваны сюда по настоянию нынешнего мэра Дерябино. Он мнит себя будущим градоначальником и с вашей помощью надеется поправить свой имидж. Что, честно говоря, равносильно повороту течения реки вспять. Помните? Турецкий паша в своё время надменно заявил: «Скорее Дунай потечёт вверх, и небо упадёт на землю, чем Измаил сдастся». Как известно, дело закончилось её взятием бравыми ребятушками Суворова…

После этих слов Безвольный покусанным бешеной собакой обывателем взвился с кресла и совершил броуновское движение по комнате. Засим в образе Малюты Скуратова приблизился к мнимым пиарщикам, прижал артритные колени Захарки к кровати и как бы вздел того на дыбу:

— Это кто сказал? Кто из вас чревовещатель? Ну, быстро признавайтесь…

Не добившись ожидаемого эффекта, Аркадий Дмитриевич осиновым колом встал в центре комнаты и с пафосом изрёк:

Я — космополит и победами русского оружия не восхищаюсь, и восхищаться не собираюсь! И вообще, чем меньше у нас побед, тем сытнее наш обед!

Бывший учитель истории Красин Захар Тимофеевич внутренне оскорбился принижением роли Российской империи в виктории над османами и низведением народного духа до битком набитого брюха, но был вынужден согласиться с Аркадием Дмитриевичем. Навязанная им самим себе роль столичного имиджмейкера принуждала его к этому. И мнимый пиарщик только с жаром уверил гостя, что возмутительные слова слетели именно с усохших уст госслужащего.

В ответ чело Безвольного омрачилось и он с печалью в голосе досрочно отправленного в отставку чиновника за утрату доверия Первого государственного лица России жалостливо поделился:

— Гнетут меня большие сомнения по поводу победы Гарманюка на мэрских выборах. И либералы нынче не в чести. Всем ещё памятны итоги приватизации бывшей госсобственности в нашем поселении. Что мне, космополиту, остаётся? Сыграть свою игру…

Безвольный настороженно оглянулся по сторонам пойманным на заговоре царедворцем, прислушался к шуму текущей воды из крана и приглушённо булькнул:

— Требуется провокация! Подобно той, что устроили власти Чикаго в девятнадцатом веке во время забастовки рабочих четвёртого мая. Кто-то бросил бомбу — раздался взрыв. И сие послужило сигналом к разгулу буржуазного террора…

Аркадий Дмитриевич с силой прикусил нижнюю губу, так что показались капельки крови. Порывисто вскочил, плотненько закрыл парчовые шторы на окнах и расхрабрившимся павлином вернулся в обтянутое холодной кожей кресло. Мнимых пиарщиков шокировала невыразимая мерзость его слов. Они боязливо переглянулись, и бывший бомж Захарка со скрежетом гвоздя о матовую поверхность роскошного лимузина проскрипел:

— То есть, вы хотите, чтобы мы… Но ещё товарищ Сталин, говорят, считал: «Если случайность имеет политические последствия, надо бы присмотреться — случайность ли она?» Это же белыми нитками по чёрной рогоже будет шито! А вдруг погибнут люди?

Аркадий Дмитриевич ящерицей слез с кресла, подкрался к сидящим на кровати господам и как бы избавился от хвоста:

— Боже упаси! Надобно только устроить народные волнения. Власть струхнёт и выборы отменит… Применит акт административной твёрдости!

Сан Саныч понимающе кивнул и как бывший хирург вскрыл сердечные чаяния Безвольного без парализующего наркоза:

— Ага, там, глядишь, нынешнего мэр «уйдут» за допущенное безобразие, а вы будете исполнять его обязанности до конца года. Как самое доверенное ему лицо… По обоюдному непротивлению сторон.

Тогда приближённое к градоначальнику лицо слегка зарумянилось поджаренным окорочком и выдохнуло паром:

— Вот именно.

Для сокрытия подпаленного состояния Аркадий Дмитриевич разгладил складки брюк и высморкался, придав своему лицу дубовое выражение.

— Кстати, укроп в целости довезли? — с французским прононсом поинтересовался он, аккуратно складывая в карман пиджака надушенный носовой платочек. — Это — «баксы» от известного фонда на умиротворение городского люда перед выборами, дабы не взялись за топоры и вилы. Ваш шеф Гарманюком доволен и жаждет видеть его мэром ещё пару лет. И не мудрено — самые лакомые куски дерябинской собственности тот отправил ему прямо в ненасытный рот. Дайте, что ли водички испить — в горле пересохло.

Красин подмигнул Гладкову и в образе поймавшего на блесну жирного сазана рыбака устремился к пузатому холодильнику в холле люкса. Тот изрыгнул из чрева запотевший крутобёрдый графинчик с изумрудного цвета жидкостью. И замысленная бывшим бомжом Захаркой мыльная опера по нейтрализации идейных противников как бы начала пениться.

— Надеюсь, это не абсент? — тревожно вскинулся всем телом Аркадий Дмитриевич и залпом осушил неизвестно как затесавшийся в имперский интерьер люкса граненый стакан с предложенным напитком.

А мнимые пиарщики замерли в ожидании действия дурманящей жидкости капельками стекающей из поломанного кухонного крана воды. Уже через несколько минут Безвольный прикрыл глаза и с интонацией перебирающего чётки буддийского монаха тягуче заговорил. Из его вялотекущего речевого русла «попёрло» следующее:

«Оказалось, что начальник отдела по социальной политике администрации Дерябино не был томим желанием второго пришествия во власть своего нынешнего шефа и не собирался этому способствовать. Но для начала препарировал причины народного слива в унитаз тройного «г».

Георгий Германович Гарманюк был ставленником партии порядка: своих не трогал, чужих «гнобил». И до весны текущего года был обожаем горожанами за поощрение им огородного стояния раком. По инициативе градоначальника дачникам в Дерябино разрешалось выращивать продукцию на своих грядках в промышленных масштабах и продавать на рынках с высочайшего его позволения. Но заложенная ещё вождём народов мина замедленного действия под коммунистическую идеологию при Гарманюке разорвалась».

Аркадий Дмитриевич замолк, погрузился в созерцание своей коленки и по-старчески надломленным голосом пояснил:

— Дачи от русского слова «давать» появились ещё в петровские времена — Петр I раздавал оные как знак особой благосклонности. В советские годы личный клочок земли разъедал коллективистское сознание мирян, яко соляная кислота живую плоть. Пуповинная связь дерябинцев с личным огородом года от года крепчала, и резать её во имя призрачной победы коммунизма они не торопились. Да и в благодатные годы застоя идеология играла роль костыля для поддержания дряхлеющего государственного тела. Вот народ и позволил разрушить страну Советов под нажимом отожравшихся элит и под радостные крики заокеанских клик. Ибо не ведал, что творил…

Тело Безвольного выгнулось в знак протеста против наветов на англосаксов и тут же обмякло. Он-то как раз считал, что красная империя рухнула естественным путём без вмешательства враждебных сил. Аркадий Дмитриевич с трудом разлепил отяжелевшие глазные веки, с удивлением оглянулся вокруг и монотонно «осыпался» пожелтевшими осенними листьями:

— Когда городская казна скукожилась, градоначальник вознамерился поднять дачные сборы до неподъёмных для народа размеров. И Георгий Германович наглядно увидел народное недовольство из инсталляций на асфальте. То пучками петрушки выложат букву «г» в кубе перед его домом, то соорудят кучу из картошки перед крыльцом мэра. Все эти акты растительного неповиновения мне хорошо известны и я ощутил себя двугорбым верблюдом.

Начальник отдела по социальной политике попытался изобразить из себя жующего колючки странника пустыни и выплюнул на пол по чужой воле забредшее в голову сравнение:

— Подобно французскому мыслителю восемнадцатого века Жану Мелье. Будучи священником, он создал последовательное материалистическое учение в книге «Завещание». И покончил с собой, тяготясь противоречащим его убеждениям обязанностям. Есть такая версия.

Он горестно всхлипнул и сгорбился. Захар Тимофеевич придвинул кресло вплотную к Аркадию Дмитриевичу, поощрительно стукнув его по напрягшейся спине кулаком и как бы вытряхивая монетки из копилки. И тот «просыпался» денежным дождём на журнальный столик:

— Вновь занять пост градоначальника у Гарманюка столько же шансов, как и у библейского богатея пролезть в игольное ушко. Это с одной стороны. С другой — политые яйцами и измазанные тортовым кремом либералы ещё дальше от победы, чем бегущие через Березино наполеоновские войска. По материальным соображениям надо бы держаться за хвост лошади мэра, а по идейным — поддержать сброшенных с её крупа реваншистов. И я решился отринуть всех и на благотворительные столичные средства «вспучить» этот жалкий город…

Безвольный вздрогнул, встал с кресла и с видом зомби покинул номер мнимых пиарщиков. Глаза его были устремлены вперёд, а ноги шли сами собой. Удовлетворённо потирая отмытые гостиничным мылом руки, бывшие бомжи Красин и Гладов приступили к заслуженному пиршеству из доставленных в номер яств. При этом нарекая каждый отправленный в рот кусок именем идейного противника, ибо вскрытая подноготная тайна служащего в городской администрации чиновника позволяла надеяться и на съедение других соискателей на пост мэра. Кроме соратника, естественно!

Тем временем избранный единогласно председателем городской избирательной комиссии Чесноков Павел Дмитриевич пребывал в горьких раздумьях. Покинув с некоторым сожалением пост директора художественного музея, сей господин утратил здоровый аппетит. Он ещё раз обозрел список зарегистрированных кандидатов на пост хозяина города и испытал обезвоживающее тошнотворное чувство.

Избирательное меню включало в себя пять «блюд»: действующий градоначальник Гарманюк Георгий Германович от партии порядка, лидер молодёжного общественного движения «Интернет-нет!» Васнецов Иван Петрович от умеренных социалистов, редактор нелегальной газеты «Вилы» Кротов Прокопий Сидорович от радикальных коммунистов, директор местной гимназии Брюшкина Нонна Федоровна от либералов и от глубоко законспирированного криминала под маской представителя малого бизнеса владелец местных оптик Демьян Сергеевич Ненашев. Лично Павел Дмитриевич ни одно из представленных «кушаний» не считал съедобным.

Вопреки вожделенным ожиданиям партии порядка системная оппозиция кандидатов на пост мэра не выдвинула — боялась потерять лицо перед большим народным волеизъявлением. Сам Чесноков был ярым приверженцем такой организации государства, при которой «никогда ничего прямо не дозволяется и никогда прямо не запрещается». Он уже обзавёлся графским титулом из рук самозваных потомков Романовых и очень этим кичился перед родными и неродными детьми. Перед взрослыми пока не решался из опасения получить битой в накрахмаленную грудь.

Но с тех пор изъяснялся с домочадцами витиевато и чванливо.

— Дорогая, изволь сегодня подать ужин в столовой, — неизменно говорил он обабившейся супруге, заходя на тесную кухню размером в четыре метра. — Да, и водочку перелей в графинчик и поставь возле канделябра.

На что доморощенная графиня дворовой девкой отвечала:

— Заведи себе прислугу и прикупи дом с мраморными колоннами. Стащил канделябр с прежнего места службы и барствует!

Надо заметить в скобках: в бытность директором дерябинского музея Чесноков украшал семейный очаг только безделушками из старорежимного быта. Цену современному искусству он знал — на его памяти скандалом закончился международный художественный конкурс в одном европейском городе. Признанная лучшей картина оказалась планом эвакуации при пожаре. Да и выставленная скульптура мужских ягодиц высотой в пять метров в британской галерее Тейт в Лондоне удостоилась токмо его плевков в бесстыдно раззявленную пятую точку.

И участвующие в выборах граждане и одна гражданка у Павла Дмитриевича вызывали стойкое неприятие и отвращение. Но существующий порядок вещей его устраивал совершенно, ибо позволил по-тихому расхитить музейные фонды во имя поддержания родовитого статуса. Однако у нынешнего хозяина города шансов не было, а от остальных несло порохом и застарелой вонью. И именно ему надлежало обеспечить победу партии порядка, дабы не поколебались государственные устои.

Как председатель избиркома Чесноков уже был ошпарен из закипающего котла народного недоверия. Проживающие с ним в одном доме соседи перестали с ним здороваться, а сидящие на лавочке у подъезда пенсионерки бросали подсолнечную лузгу ему в след: городской люд в честный подсчёт голосов не верил. Да и он сам, бывало, запихивал пачки бюллетеней за нужную партию в избирательные урны по велению служебного долга и во благо сохранения личного покоя.

На своём новом поприще Павел Дмитриевич чувствовал себя ведомым на бойню бараном. И первым предвестником его судьбы стал визит доверенного лица директора дерябинской гимназии Брюшкиной Нонны Фёдоровны. С вкрадчивостью змея-искусителя в эдемском саду и с наливным выражением свежевыбритого лица преподаватель компьютерной грамотности Илья Бессонов вторгся в кабинет председателя городской избирательной комиссии пополудни.

Снисходительно оглядел намеренно аскетическую обстановку, бросил заискивающий взгляд на портрет Первого лица государства Российского над головой Чеснокова и нарочито скромно уселся на стул перед ним.

— Позвольте вас спросить, уважаемый Павел Дмитриевич, как долго вы собираетесь обретаться в этом кресле? — со злоехидной интонацией вопросил он и подался к нему как бы почуявшим свежую кровь койотом.

Бывший директор художественного музея принял позу удручённой Алёнушки на берегу реки, глубоко вздохнул в ответ и стал отбивать пальцами такт похоронного марша по столу подобно цоканью лошадиных копыт.

— Я так и думал! — удовлетворённо убедилось доверенное лицо и вольно откинулось на спинку присутственного предмета мебели. — Нам известно, что ваш великовозрастный отпрыск Антон мечтает о гранте на исследование влияния психотропных средств на пассионарных граждан. На примере украинского майдана и разноцветных революций на отшибе мира. Мы готовы ему помочь…

С видом приносящих троянцам дары данайцев Илья Бессонов притворно прижал свои руки к груди и встряхнул волосами подобно троянский конь деревянной холкой. Души не чаявший в своём сыне Чесноков ойкнул, расстегнул верхнюю пуговицу двубортного пиджака и стал похож на пленённого в сети андского кондора. Плешивая голова его покраснела, горло напряглось, и он выдавил из себя старорежимные заверения:

— Не извольте беспокоиться… Мы уж порадеем!

Графские замашки Павла Дмитриевича смыло в канализацию денежным потоком. И тут мстительно забытый бывшим хозяином кабинета попугай с оранжевым хохолком на голове злобно выкрикнул из стоящей на сейфе клетки:

— За базар ответишь!

Засим внезапно свалился с жёрдочки и задрал вверх когтистые лапы. И тут Павел Дмитриевич стушевался и отвратил взгляд от доверенного лица Брюшкиной Нонны Фёдоровны. Однако Илья Бессонов не смутился. Встал со стула, волнообразно обошёл начальственный стол и подошёл к опрокинувшейся навзничь птице.

— Между прочим, во времена Великой Французской революции был гильотинирован выкрикивающий контрреволюционные лозунги попугай и казнена искусавшая революционера собака, — проглотившим обезьяну аллигатором отрыгнул он вглубь птичьего пространства.

Политически подкованный попугай встрепенулся, щёлкнул клювом и скосил горящий гневом глаз на преподавателя компьютерной грамотности.

— Врёшь, не возьмёшь! Времена не те! — бойко возразила птица человечьим языком и выплюнула семечко ему в лицо.

Павел Дмитриевич рассеянно накинул цветастый платок на куполовидную крышу клетки, махнул прощальным жестом визитёру и застыл в кресле в образе русского богатыря на распутье. Впрочем, глаза его увлажнились при виде изображения Антона в рамке на столе в окружении гордых пальм и цвета кофейных зёрен мулаток.

Илья Бессонов с величественностью английской королевы поднялся с места и удалился вон шлейфом царственного наряда. Павел Дмитриевич пойманной золотой рыбкой остался в кабинете, тяжело дыша и жадно хватая ртом омрачённый предостережением попугая воздух. А в довершении ко всему полученная от партии порядка должность председателя горизбиркома как бы вонзилась ему в горло ставридовой костью.

По сказочному сюжету он должен был исполнить три желания, но в настоящий момент годилось только одно. Да и Чесноков предвидел — эта подсечка не последняя, будут ещё доверенные лица от других партий с жирными наживками на блесне. И председатель городской избирательной комиссии отдался на волю волн: авось, старик запил или невод его прохудился.

Глава 6

А в это время в городской дерябинской администрации случился форменный переполох. Вернувшийся из неведомых далей начальник отдела по социальной политике Безвольный Аркадий Дмитриевич бился головой о полированный стол мэра и орошал его горючими слезами. Вид госслужащего был ужасен — вырванные клоки волос листопадом падали на очищенный мастикой до блеска паркет, руки судорожно тряслись и подкашивались ноги. Сквозь бабий всхлип страдалец повинился: не корысти ради и не славы для затеял он столь мерзопакостное дело, а токмо во имя торжества глобалистских идей. Причём, какое дело и с кем — кающийся грешник начисто забыл.

Ныне действующий градоначальник и кандидат в мэры от партии порядка Гарманюк Георгий Германович от разыгравшейся на его глазах сцены был мрачнее грозовой тучи и безмолвнее горных вершин. Как будто на него надвигался айсберг и грозил протаранить бок, пока он беспечным капитаном раскуривал трубку. Ничего внятного не добившись от безвольной головы путём её омовения кагором, хозяин города призвал онемевшего за дверью секретаря. Жена потомственного местного либерала Мария Сергеевна Мошкина до сего момента блестяще справлялась с обязанностями наперсницы мэра и вновь не подвела.

Решительно прикрыв за собою дверные дубовые створки, она воинствующей амазонкой подскочила к Аркадию Дмитриевичу и привязала его сдёрнутым с талии пояском к стулу.

— Это происки радикальных коммунистов! — изрекла она с видом очнувшегося ото сна американского провидца. — И это только начало! Надо срочно переходить к плану «Б». Пластический хирург свою работу сделал, а как боялся! До сих пор, поди, дрожит. Будем выпускать на волю, а вы по паспорту двойника ночью улетите на Гоа… Супругу вашу я беру на себя!

И тут Георгий Германович сжал голову дрогнувшими руками, тоскливо оглядел милую сердцу обстановку и прошептал:

— Да, но он же должен будет с ней спать… Моя жена в постели рыба рыбой, но любит строить из себя гетеру. Как двойник без секса до выборов доживёт? Сбежит он от неё, и наш план раскроется.

И для иллюстрации своих слов зябко передёрнулся, содрогнувшись всем своим толстобоким телом в кресле. Мария Сергеевна села за стол и подобно заострённому мечу отрубила опасения мэра восклицанием:

— Обойдётся!

А во имя развенчания мифа о полезности для здоровья сексуальных отношений секретарь душевно поделилась с шефом фактами из жизни замечательных людей:

— Воздержание ещё никому не повредило. Вон и Николо Тесла, и Исаак Ньютон, и Леонардо да Винчи, и Галилео Галилей, и Микеланджело, и Бетховен выдающиеся мужи были, баб не имели и дожили до глубокой старости. Да и Николай Гоголь не по этой причине рано ушёл — сам себя мнительностью изнурил. А Оноре де Бальзак за полгода до свадьбы занемог и через два месяца после венчания скончался.

Ради окончательного закрепления возводимого в ранг теории тезиса, Мария Сергеевна взлохматила волосяной покров на голове и в образе странствующего монаха окропила градоначальника словами:

— Особенно отличились своим убеждённым безбрачием философы. И Платон, и Гераклит, и Шопенгауэр, и Декарт, и Спиноза, и Кант и Жан-Жак Руссо. Видать, женщины своей бездумной трескотнёй мешали им постигать бесконечную силу духа.

Причисление двойника к столь достойной компании произвело на градоначальника такое же действие, какое производит холодный душ из садового шланга на разгорячённых сварой злонравных тёток. Он колыхнулсяся, брезгливо взглянул на умолкнувшего Аркадия Дмитриевича и озадачил секретаря гнетущими его сомнениями:

— А если двойник победит на выборах? Я-то куда денусь? А пластический хирург не заговорит?

— И не мечтайте! — подавившимся куском мяса бульдогом пролаяла она в ответ на первый вопрос колеблющегося тополем в городском парке шефа. — Покупку на бюджетные средства барственной мебели в ваш кабинет народ вам не простит. Не говорю уже о намерении повысить дачные сборы! По данным опросов «Левада-центр» девяносто процентов россиян считают: максимальное напряжение в обществе сегодня проходит по линии «богатые — бедные». И большинство уверено, что разногласия эти будут только нарастать!

Она с удовольствием провела по выправленному хирургическим путём греческому носу изящным пальцем и знатной афинянкой заверила ведущего себя римским клиентом шефа:

— А о хирурге его супруга позаботится — та ещё горячая штучка. У нас на неё длиною с экватор эротическое досье имеется.

И заболтанный секретарём мэр не придал значения тому факту, что Мария Сергеевна грациозно уклонилась от обсуждения его судьбы в случае избрания двойника градоначальником. О чём впоследствии горько пожалел и изъял из местной библиотеки произведения всех перечисленных ею в беседе классиков.

Итак, разговор был окончен — скрытый от партии порядка план «Б» избирательной кампании вступил в решающую стадию. Вызванная бригада психиатрической скорой помощи погрузила прямо со стулом начальника отдела по социальной политике в белоснежную газель и с прытью лани умчала его в дерябинскую клинику. Главный врач мозгопатологического заведения Виктор Тереньевич Безбрежный принял госслужащего с восторгом — политически зрелые пациенты ему изрядно надоели. Этот же был тих и податлив. Впрочем, насладиться обществом нового пациента он не сподобился — на следующее утро Аркадий Дмитриевич пришёл в себя и покинул гостеприимную сень «психушки» в запахнутом наглухо больничном халате.

А далее следы Безвольного теряются в первопрестольном граде. Так ничего не вспомнив, он явился на приём к руководителю благотворительного фонда. Вёл себя очень странно: шарахался от яркого света, прикрывал шторами окна и прятался в шкаф до появления спонсора. Засвидетельствовать получение средств на умиротворение дерябинского городского люда перед светлыми очами благодетеля Аркадий Дмитриевич не смог, и засим потерялся где-то на окраинах Москвы без следа и звука. Во всяком случае, больше его никто в Дерябино не видел…

Между тем во внеочередных мэрских выборах обыватели углядели акт административного бессилия и вознегодовали. Сердца обывателей ожесточились, ибо переизбрание бывшего градоначальника не сулило им ничего хорошего и восшествие на престол реформатора грозило утратой последних перелицованных портков. Приход же к власти умеренного социалиста повлечёт за собой оскудение денежных потоков из центра, а с воцарением ставленника криминала можно и вовсе живота своего лишиться. Что уж толковать о радикальном коммунисте!

Общее смятение городского духа усугубили показанные накануне во всех телевизорах поселения поминки по стране, которые отмечали члены федерального правительства. Призванные ею управлять скудоумные господа посыпали голову перхотью и справляли тризну по российской экономике. Вообще гайдаровские птенцы хищными воронами кружились над поникшей русской головой, так и норовя вцепиться ей в темя.

А некий лучший министр финансов для англосаксов предлагал по возможности отказаться от Крыма и с урчанием мотопилы по явору сокрушался, что в «тучные времена» россиянам позволили «пожировать». Инда верноподданнический народ надо бы держать в «чёрном теле» и питать оный акридами и диким мёдом. Подобные ему и иже с ним примерзкодушные либералы в начале прошлого века короедами источили остов Российской империи и под его обломками уязвлёнными и погреблись. Но, видать, урок не пошёл им впрок!

И отягощённые исторической памятью пенсионеры со злорадством ожидали теледебатов по местному телевидению, дабы убедиться в своих мутных подозрениях относительно белоснежности помыслов кандидатов на пост мэра. Некоторые из них даже запаслись попкорном для плевания им на изображения соискателей высокой должности на телевизионном экране.

В числе таковых санитар местного морга Дим Димыч Кариес не значился. Задорно пробивающиеся сквозь маленькое оконце солнечные лучи придали его каморке весёлонравный вид. А автор индуктивного метода расследования преступлений в описываемый момент с нетерпением ожидающего полновесной индексации пенсии гражданина склонился над мирно почивавшим старцем на топчане. Грудь того приподнималась быстрокрылым стругом над гладью водного потока.

Посланец растущей луны под испепеляющим взглядом хозяина резко открыл глаза и сладко потянулся. Безмолвно встал, оседлал стул с царственной спинкой возле обеденного стола и замер в ожидании еды подобно перетрудившемуся волу возле загона. С настырностью требующего от терапевта бесплатного направления на ультразвуковое исследование желудка пациента санитар морга глистом проник в желудочно-кишечный тракт гостя:

— Чем вызвано ваше появление в нашем запылённом углу из вековых далей? Что-то грядёт?

И седовласый старец неспешно встал, вошёл в центр падающего солнечного света на полу, опёрся о свой много повидавший посох и промолвил:

— Я здесь, дабы не умножились беды ваши, не остервенились души и не померкли ваши слёзоточивые очи… И дабы жили без утеснения, яко вольные птицы живут.

После произнесённых животворящих слов он воротился за стол и взглянул на хозяина каморки неоценённым по достоинству самоотверженным героем.

— Я так и знал! — взлетел к потолку стремительным стрижом Дим Димыч и с несвойственной для его возраста прытью подскочил на одной ножке.

И тут же стал метать на обеденный предмет мебели доступные для санитарской пенсии кушанья. Сам он довольствовался сиротской пищей, но для благословенного гостя расстарался. Жадно глядя на пожирающего курицу со скоростью локомотива гостя, санитар морга проникся торжественностью момента и утратил мальчишеский вид. Однако воодушевление от появления старца стараниями кладбищенского сторожа сменилось на разъедающую его мозг ржавчиной тревогу.

А отяжелевший посланец растущей луны медленно поднялся с места и повлёкся к убогому топчану. И Дим Димыч вернулся в своё обычное состояние трезвомыслящего патриота. От внеочередных мэрских выборов несло мерзостью и чадом, но более всего тяготила санитара морга измена правящих элит. Они дрогнут и улетят на металлических птицах в тропические кущи, а народ на своей поруганной земле останется в навозной куче. Впрочем, по здравому размышлению санитар морга утешился высказанной им вслух мыслью:

— Видать, на спасение богом хранимого русского люда и направлен этот раскаявшийся кузнец в Дерябино. Не зря и многоопытный пёс Казимир его признал и возлёг к обутым в сапоги ногам старца.

Короткий стук в обитую дерматином дверь каморки всколыхнул многомятежный дух санитара морга. И внутрь проник следователь дерябинской прокуратуры Бессмертный Пётр Ефимович. Крайне озадаченный сонным бормотанием незнакомца на топчане, он слегка замешкался на пороге. Но уже через минуту опустился на старорежимный твёрдый стул у входа, упёр руки в колени и мглисто заговорил:

— Тут такое дело, Дим Димыч… Вчера ко мне занозистая особа заявилась с жалобой на полицию. Мол, её муж, пластический хирург Бревнов пропал, и никому до этого дела нет. А сегодня днём звонит мне опер Пекшин и докладывает — является она ощипанной индюшкой к нему и просит заявление о пропаже супруга отдать. И так при этом мнётся, так мнётся… К чему бы это?

Низвергнутый с небес на грешную землю пустячным делом охранитель промежуточного покоя усопших горожан сей же час сел на пузатый пуфик и покачал редковолосой головой:

— Нашёл о чём беспокоиться! Измена не дремлет… Вот-вот страну по уездам и улусам раскурочат…

— Ну да, ну да! — отозвался следователь прокуратуры с невыразимым сарказмом. — Да брось ты, Дим Димыч. Ты не на баррикады ли собрался? Вместе с этим утомлённым простолюдином на топчане. Народ «побузит» слегка на задворках Дерябино, да и угомонится. К тому же в следующем году манну небесную федеральный центр клятвенно обещает. Городской люд и прельстится…

И тогда Кариес с полпинка завёлся мотором дряхлеющего «Запорожца» и натужно прогудел:

— Но! Не все до этого времени доживут. А мой гость на топчане — ковавший гвозди для Христа кузнец из древнерусских сказаний и наказанный за это на вечную ковку оных. Затем покаялся и ждёт прощения от бога!

Бессмертный как от щекотки пяток нервно рассмеялся, сузил раскосые глаза в щёлку и с показным подобострастием вопросил:

— Да? А почему не сын тульского кузнеца Демида? Этот мужичий отпрыск удостоился премногих похвал от Петра I за предприимчивость и ум. И по истечении некоторых лет получил герб от него: сверху три рудоискательные лозы, снизу кузнечный молот, а посередине золотой пояс — знак дворянского достоинства. Сверх этого царь дал ему новую фамилию — Демидов. И первый Никита Демидов основал промышленную династию, девизом которой стала фраза: не словом, а делом…

И тут Пётр Ефимович оглушенным контузией пехотинцем оглянулся по сторонам, с прокурорским подозрением взглянул на беспокойно спящего старца на санитарском ложе и вскочил со стула.

— Кто? Кто мне эти слова в голову вложил? — грозно крикнул он бывшим членом «тройки» и поверженным врагом народа упал на своё сидячее место.

А Дим Димыч юлой подкатился к нему, ухватил за поникшие плечи и торжествующе вскричал:

— Ага, зацепило! Так, может, многострадальный старик явился сюда в назидание нашим олигархам? У этих и Родины-то нет, а Россия для них — территория кормления. А его почитай с шестнадцатого века отменили.

Санитар морга присел в изголовье посланца растущей луны и в образе словоохотливого лектора в переполненном народом сельском клубе пояснил:

— Помнится, основали институт кормления аж за шесть столетий до этого. Князья стали сажать в города своих воевод, а мирянам вменили в обязанность снабжать оных всем необходимым. Так наши толстосумы его возродили, а отменить некому! Это мне раскаявшийся кузнец нашептал… Не иначе.

Надо заметить, что до набежавшей тучи на политический дерябинский небосвод в начале весны этого года Пётр Ефимович слыл аполитичным человеком и идеологически зацикленным гражданином никогда не был. Что позволяло ему безмятежно предаваться любовным утехам с половозрелыми городскими прелестницами и ищущими эротического отдохновения замужними дамами.

Но формирующиеся брожение в массах подобно дрожжам захватило и его: душа следователя прокуратуры взыграла молодым вином и вовлекла в ряды пассионарных граждан. Вот он и украсил свой служебный кабинет высоконравственным календарём и обрядился в тогу борца за социальную справедливость. А сейчас Бессмертный устыдился своего визита к санитару морга, ибо явился к Дим Димычу по просьбе кладбищенского сторожа во имя удержания друга над пропастью надвигающегося безумия. А тот, оказывается, душой болеет за общественное благо.

После спича санитара морга Пётр Ефимович совсем засовестился от своего бездействия и стал похож на очищенный от кожуры буряк. «Необходимо срочно найти сбежавшего секретаря градоначальника Татьяну Петровну, изъять извлечённые из груди гипсовой вакханки записи переговоров мэра с приспешниками и изобличить его в коррупции» — наметил он в уме воеводой план действий перед решающим походом на супостата. А вдогонку припомнилось ему загадочное исчезновение пластического хирурга Бревнова и не менее таинственное его возвращение.

Вслух Пётр Ефимович не произнёс ни слова. Спящий энциклопедист в старославянском обличье на топчане внушал ему ужас и неизъяснимое волнение духа. Что-то устрашающее и батальное было в лихорадочном бормотании его губ и по-солдатски вытянутых вдоль тела мозолистых руках.

И для обретения твёрдой почвы под ногами следователь прокуратуры как будто прилип клейстером к спинке стула и обратился к погружённому в свои мысли санитару морга:

— Так что ты думаешь? Про пластического хирурга… К чему бы ему пропасть на пять дней, а потом внезапно появиться? Без памяти, без паспорта, с дрожащими от страха руками? Это со слов опера Пекшина. Поблекшая супруга его с собой в полицию притащила для констатации факта чудесного обретения.

В ответ Дим Димыч задумчиво подошёл к окну каморки, с удовольствием искупался в льющихся в него солнечных лучах и сухо поинтересовался:

— У нынешнего мэра Гарманюка Германа Георгиевича на теле особые приметы есть? Ну, там отметина на лбу или затёртая наколка на макушке?

Следователь прокуратуры опешил и челябинским метеоритом пошёл на дно. Когда он с трудом вынырнул на водную поверхность, то с сожалением для себя убедился в подозрениях кладбищенского сторожа. Помутнение ума санитара морга явственно читалось в заданных им вопросах подобно пометкам Ивана Грозного на рукописях специально написанной для него истории Руси о периоде опричнины.

И Пётр Ефимович соболезнующим тоном практикующего на дому психотерапевта вынес диагноз:

— Дим Димыч, гоните вы этого посланца растущей луны взашей на воздух. А я в другой раз зайду. Ладно?

Следователь прокуратуры осторожно прикрыл обитую дерматином дверь городского морга и с облегчением вышел в неомрачённый дождём солнечный день. А тем временем угрожающая всему живому комета уже начала свой полёт к дерябинской общественной атмосфере: местный криминалитет объявил общий сбор в ресторане гостиницы «Приют». Необходимо было определиться с тактикой и стратегий предвыборной борьбы за пост мэра.

Анонсированный как бы от среднего класса кандидатом владелец городских оптик Демьян Сергеевич Ненашев в целях конспирации был вызван на место с помощью собачьей почты. Ведомый брачным инстинктом породистый бультерьер принёс записку прямо к ненашевской двери, за которой томилась беснующаяся от вожделения сучка.

Эта воровская «тусовка» разделила уходящий день надвое, ибо повлекла за собой значительные политические потрясения.

Глава 7

Слёт покореженных внутренними разборками местных авторитетов в окружении накачанных борцов проходил в обстановке строжайшей секретности и под предлогом празднования юбилея одного из них. Неуместная пышность сервировки столов в обеденное время компенсировалась строгостью костюмов участников сходки и отсутствием легкомысленных дерябинских кокоток.

После салатной разминки в ресторанный зал тенью отца Гамлета проник Демьян Сергеевич Ненашев. Прибыл ставленник криминала на общий сбор инкогнито и как бы невзначай.

Как основное блюдо он был принят собранием под жидкие аплодисменты: не все городские «бугры» источали восторг по поводу его кандидатуры. Хозяин городских оптик комиссарской походкой прошествовал к центру зала — уверенность ему придавала относительная легальность его бизнеса. И пять авторитетных в определённых теневых сферах граждан города приступили к разговору под истомлённую жаром дичь.

— Демьян Сергеевич, как предвыборную уху варить будем? — со смешком в голосе начал дебаты вор в законе Катран, неожиданно продемонстрировав глубинное знание народного фольклора.

Непревзойдённый удильщик рыбы Демьян Сергеевич не растерялся, присел за стол и в тон любителя криминального лова отозвался:

— Нарвём укропа, подсечём карасиков и на эту мелочь поймаем щуку… Лишь бы зелени хватило!

Непосвящённому человеку могло показаться, что интеллигентные люди собрались на рыбалку с последующим потрошением трофеев. Трансформация блатного сленга в удобоваримый обывательский лексикон давалась закоренелым авторитетам с трудом, но предвыборный момент диктовал свои законы. Слишком многое было поставлено на краплёную карту, и криминал слился с бизнесом в едином речевом контексте.

Авторитет Щербатый тщательно зажевал лапку дичи и как бы ткнул обглоданную кость в объёмную грудь Ненашева когтистым заверением:

— «Зелень» будет!

— На счёт карасиков я что-то не понял. «Мочить» будем? — сдавленным в горле вопросом нежданно проявился ждущий коронации «беспредельщик» Могильный и отправил в рот кусочек сочившегося кровью бифштекса.

А Демьян Сергеевич внезапно ощутил холод лязгнувших наручников на запястьях и с твёрдостью дамасской стали возразил:

— Ни в коем случае! Рыбёшку эту на денежный кукан насадим, а с щукой придётся повозиться… У неё этим укропом гектар с гаком засеян, ещё щурёнкам на всю жизнь хватит!

Владелец дерябинских оптик завистливо вздохнул, протёр салфеткой близорукие глаза и как бы замшелым сомом встрепенулся:

— Да, мне вчера с аэропорта звонили — вроде похожий на мэра дядька ночью на Гоа улетел по чужой «ксиве». Может добровольно под корягу забился? Хотя партия порядка что-то не «гоношится» — он же от них кандидат, значит, Гарманюк в теме. Тут другое дело…

Неосознанно для себя сунувший в обывательскую речь полуворовские слова изюмом в булку Демьян Сергеевич огорчился. И радетель за малый и средний бизнес смял салфетку под рукой, осушил рюмку водки под хрустнувший на зубах маринованный огурчик и сдал подельникам близким ему по духу капиталистов:

— Наша бизнес-элита задумала народ «взлохматить» повышением тарифов ЖКХ, ценами на продукты и услуги. Дабы взялся за топоры и вилы! Мнится им новая буржуазная революция по типу февральской заварушки в прошлом веке. Большевиков на горизонте не наблюдается, вот они под шумок власть и захватят. А нам останутся объедки…

И чуть не поперхнувшийся сочной оливкой косноязычный авторитет Перчённый вдруг подал голос в ответ на опасения теряющего зрение Ненашева:

— Знающие люди что пишут? Когда Керенского спросили об условии сохранения царской России, то он со всей откровенностью ответил: «Меня надобно было расстрелять!»

После оброненных в салат покаянных слов властителя либеральных умов прошлого века участники слёта так и застыли алебастровой девушкой с веслом. Сам опростоволосившийся авторитет с силой ударил кулаком по не раз битой в разборках скуле и сквозь брызнувшие слёзы полузадушенным голосом побожился:

— Век свободы не видать! Это не мой «базар», у меня что-то в башке тренькнуло…

Присутствующие с лёгкостью поверили не окончившему и десяти классов общеобразовательной школы «корешу», но настоятельно рекомендовали закрыть «пасть» и больше не «вякать». А осрамившийся «бугор» прикинулся болотной кочкой и до окончания банкета не высовывался.

Давящую атмосферу разрядила взлетевшая к навесному потолку бутылочная пробка, а сопутствующая ей пена щедро окатила обезноженную дичь на столе. И тогда слово взял степенный авторитет Шишка, поблёскивая матовой макушкой подобно драгоценному камню в мусорном ведре:

— Нам кровавый «кипиш» ни к чему. Налетит национальная гвардия и отправит всех на цугундер. И нас заодно. А наша бизнес-элита думает, что если бы в одна тысяча девятьсот седьмом году Ленин при бегстве из России по неокрепшему льду Ботнического залива провалился в полынью, то и октябрьского переворота не было бы? Так может рассуждать только подслеповатый фраер!

Последняя фраза ещё не успела слететь с его прикушенных губ, как всю степенность авторитета майским ветром сдуло. Он вскочил, нацелил вилку в кадык Перчённого и разразился площадной бранью. А мышечная масса повскакала с мест и приняла бойцовскую стойку дзюдоистов. Рты участников слёта как будто тестом залепило — каждый боялся высказать что-то непотребное с чужого голоса.

Одновременно авторитеты жестами призвали возбудившуюся охрану успокоиться и воткнули наточенные ножи в остывшую на блюде дичь. Ибо политический момент требовал консолидации общих усилий, а не разобщённости по узколичным мотивам.

А в это время к ужасу притихшего на стуле Демьяна Сергеевича в его голове майскими колоннами пошли титры: «Переворот — это когда у власти меняются люди, но ничего не происходит кардинального. Одна тысяча девятьсот семнадцатый год полностью изменил историю России. Были уничтожены все сословия, и родилось бесклассовое общество. Временное правительство развалило Российскую империю, а большевики её вновь собрали. Из руин и крови. А либералы в одна тысяча девятьсот девяносто первом году повернули историю России вспять. Через разрушения и падение перед Западом на колени».

И тут в унисон его потусторонним мыслям криминальная шестёрка Мозговитый как бы в оправдание своей фамилии с застывшей в руках вилкой выдал:

— Царский генерал-лейтенант Яков Слащёв был ярым монархистом и любимцем «чёрного барона» Врангеля. Он казнил красноармейцев сотнями. Бежал в Турцию, но скоро вернулся в советскую страну. Так вот он писал в дневнике: «Красные — мои враги, но они сделали моё дело, возродили великую Россию. А как они её назвали — мне на это плевать». Поэтому треть царских офицеров присягнули большевикам, а дореволюционные полковник Шапошников и генерал Брусилов навечно покрыли себя славой как красные военачальники в Великую Отечественную войну.

После произнесённой речи потерявший всякую надежду стать авторитетом элемент свернул столовый прибор трубочкой и сполз со стула на пол дырявым мешком с бататом. Ненашев полил голову шипучим напитком из обезглавленной бутылки и наваждение прошло. После чего владелец дерябинских оптик в образе открывшего в себе второе зрение слепца с достоинством поднялся со стула под вздыбленные брови криминалитета. Обтерев бумажной салфеткой липкие щёки, Демьян Сергеевич бросил обозлённым на «Антанту» юнкером её на стол.

— Я передам ваше мнение бизнес-прайду, — тряхнув гривой волос, произнёс Ненашев и оскалился. — Я, кажется, на спиритический сеанс попал, а не на встречу досточтимых граждан. Засим позвольте мне откланяться…

Исполненная дворянского достоинства фраза рассеялась в кабацкой атмосфере дымком от выстрела «Авроры». Откуда ни возьмись, в зал ворвались казённые люди и повалили собравшихся на залитый «шипучкой» пол под стрекочущее щёлканье телеобъективов. А вызвали наряд полиции и снимающую братию из местного телевидения мнимые пиарщики Захар Тимофеевич Красин и Гладов Александр Александрович во исполнение своего предвыборного плана.

Под предлогом что-нибудь покушать они некоторое время тёрлись за ресторанной дверью и улучили момент для вторжения в зал под видом оголодавших иностранцев. Оных, вестимо, выперли, но увидели они достаточно.

И хотя бывший бомж криминальных авторитетов лично не знал, однако с «мордоворотами» в зале был знаком изрядно. Да и хозяин всех местных оптик Демьян Сергеевич не раз выкидывал его кутёнком из помещения на трескучий мороз собственноручно. По всему видно было: намечалась спевка бизнеса и криминала с последующим исполнением заупокойной мессы по народовластию. А в расчёты возомнившего себя дирижёром выборов градоначальника Захара Тимофеевича это не входило. Вот он и напел местным операм балладу о планирующемся покушении на Гарманюка нанятым криминалитетом киллером.

Между тем атакованный тележурналистами владелец гостиницы «Приют» Сергей Павлович Вьюн поведал, стыдливо прикрывая лицо прейскурантом гостиничных услуг:

— Я в политику не лезу, а предоставил почтенным горожанам ресторан для невинного празднования юбилея. Между прочим, в дневное время и без цыганских плясок. Какие ко мне могут быть вопросы?

Вскрывшие гнойник слияния криминалитета с частным капиталом мнимые пиарщики вернулись в свой люксовый номер в предвкушении первой победы над конкурентами кандидата от патриотических сил. Мнилось им: хозяин всех дерябинских оптик сразу после выхода из местного околотка забьётся вошью в какую-нибудь щель, как будто бы его посыпали дустом.

А солнечный день уже катился пареной репой к неизбежному концу в тёмном чреве. Сумрачные тени начали проникать во дворы и на аллеи парков, затемнять помещения офисов и госучреждений. Ручейки людских потоков сливались в полноводные реки, разбиваясь о транспортные запруды и светофорные столбы.

Но упавшая на чело редактора местной газеты «Особый путь» Валерия Ивановича Гудкова тень имела совсем другое происхождение. Забредший по малой нужде в гостиницу «Приют» фотокорреспондент Владимир Чижиков стоял перед ним немым укором без малого пять минут.

Всей своей пронырливой душой папарацци безмолвно негодовал, бросая на редактора гневливые взгляды. Володька принёс в «клюве» фоторепортаж с места событий: иллюстрации к печальной повести о публичном осквернении доселе незамутнённого лика Ненашева Демьяна Сергеевича. И был горд этим, как вскрывший возню штаба демократической партии за океаном против «красного» отщепенца в своих рядах хакер.

Однако барометр общественного сознания показывал бурю. С силой откинувшись в кресле на спрятанные за ним напольные дубовые часы, Валерий Иванович громовержцем испускал молнии в возомнившего о себе невесть что фотокорреспондента:

— Ты не понимаешь? После тиражирования твоих картинок Ненашев сольётся в канализационную трубу! Это неприкрытое давление на избирателя! А мы должны блюсти нейтралитет во имя спокойствия и порядка. Да, садись ты. Что стоишь вешкой на дороге…

И Чижиков свернулся гремучей змеёй на мягком стуле, выпустив словесный яд:

— Вы хотите, чтобы мэром стал ставленник криминала? С одним из них я тёрся в прошлом году в местном каземате… Ну, вы знаете. Одну криминальную революцию мы уже пережили, вторую — не потянем!

Володька же сохранил самые горькие воспоминания о городском узилище, когда томился в нём по подозрению в убийстве гимназисток. И этот опыт навсегда оставил шрамы на его свободном от политических волнений сердце. Валерий Иванович поёжился дородным телом в кресле и пробурчал себе по нос:

— Ну, ты, положим, в первую криминальную революцию ещё в школу ходил и по утрам «сопливил»…

И тут перед глазами Гудкова колыхнулась страничка откидного календаря на рабочем столе с советской символикой и датой рабочей стачки на Путиловском заводе. Он протяжно вздохнул и сразу же тяжело выдохнул как бы мехами кузнечного очага с поддувалом, подняв пыль с сейфа:

— Ты не о пролетарской ли революции тайно грезишь, любезный? Так это тоже проходили… Ленин-то, пишут, был немецкий шпион и террорист! Приехал в Россию в опломбированном вагоне и с мешками денег на государственный переворот.

Внезапно папарацци вцепился дрогнувшими пальцами в край столешницы и в образе пронзающей взором вековые дали ясновидящей Ульяны сообщил:

— Некто профессор Старцев в начале перестройки клеймил советскую власть и втаптывал в грязь её основателя, за что получил грант и поехал к янки работать в библиотеке конгресса Америки. И там обнаружил повергшее его в оторопь нечто. Вдохновитель холодной войны Джордж Кенан написал объёмный труд с доказательствами фальши сенсационных документов об участии немцев в русской революции. Доклад засекретили и задвинули в пыльный угол. А первый акт террора был в Кремле: юнкера триста солдатиков из пулемёта расстреляли…

После этих слов Чижиков упал со стула и затаился на полу в позе эмбриона, но через короткое мгновение резво вскочил и по-младенчески невнятно «прогукал»:

— Это не я… Это не мои слова… Ну, вы знаете!

Да, политическая аморфность Володьки была общеизвестна. На извилистую стезю папарацци он выходил исключительно из материальных соображений: редактор ему доплачивал за пикантные кадры из жизни власть имущих и госслужащих. Что позволяло, между прочим, Валерию Ивановичу увереннее чувствовать себя на посту и рассчитывать на безбедную старость.

— Ладно, оставим это. Надо тебе больше спать и чаще гулять, — заключил он с интонацией участвующей в битве экстрасенсов на телеэкране ведуньи. — Хотя для здоровья долго дышать кислородом не полезно — небольшой хронический недостаток этого газа продлевает жизнь. Горцы-то сколько лет живут?

И Чижиков взбирающимся на неприступный утёс скалолазом как бы вонзил ледоруб в скальный уступ:

— Мои прогулки на природе в прошлом году повысили наш тираж втрое! А в гостинице «Приют» внештатный сотрудник подпольной газеты «Вилы» крутился. Гвоздиков, кажется… Ну, вы знаете… Он, небось, уже заметку в своём революционном листке о Ненашеве тиснул и разбрасывает агитки сейчас по дерябинским мостовым. А вы моего творения чураетесь…

Валерий Иванович с наслаждением вспомнил прошлогодний ажиотажный спрос на своё издание подобно вспомнившей первую брачную ночь пожухшей от времени деве. Он ослабил любовно затянутый Люси узел галстука на шее и тоскливо протянул:

— Хоть бы кого убили, что ли… Для погашения накала политических страстей! У нас даже тапки с активной жизненной позицией — один всегда левый, другой — правый… Давай сюда свой фоторепортаж.

Окрылённый папарацци воспарил, подлетел к редакторскому столу с самодовольством покорившего неприступную вершину альпиниста и бережно вручил патрону флешку. И тут же парашютистом был опущен на грешную землю антигуманной просьбой редактора:

— Будь добр, пройдись там по кустам Сиреневой поляны… Вдруг какой-нибудь «жмурик» отыщется! А то эти выборы меня в могилу сведут… Либералы лодку раскачают, социалисты опрокинут, а коммунисты веслом в лоб дадут. Лучше пусть Гарманюк победит — его бардак хотя бы управляемый! Хотя однообразие продлевает жизнь, но зато укорачивает душу. И вообще настоящая российская элита может выйти только из чекистской шинели! Всё, ты свободен.

Чижиков наевшимся отрубями воробьём вылетел в дверь, уткнувшись головой в располневшую грудь секретаря Люси. Та спешила к шефу с чашкой кофе и тарелкой с марципанами. Еле уловимый запах миндаля проник в мозг папарацци и ему на ум пришли чужие мысли: по одной легенде причиной изобретения марципана послужил голод, когда единственным сырьём для хлеба оказался миндаль; по другой — он был создан как лекарство от душевных расстройств, ибо благотворно влияет на нервную систему. И он искренне обеспокоился психическим состоянием шефа, от которого зависели его гонорары и общественное равновесие в городе.

Но Володька с негодованием отогнал чужеродные измышления и задержал взгляд на рвущемся из выреза секретарского платья бюсте. И ему стали понятны все мотивы запинающегося сознания редактора: и попытка отсидеться на берегу волнующегося политического моря, и желание победы кандидата от партии порядка и стремление уйти в подполье. «Попался» — по-доброму подумал Чижиков и устремился за город на поиски какого-нибудь завалящего трупа.

Естественно, папарацци никому смерти не желал, но остро нуждался в пополнении коллекции фотоальбомов с портфолио дерябинских гимназисток. А тут как раз одна намедни нежно улыбнулась ему с соседского балкона, хищно приоткрыв не тронутые помадой губы. На счёт своих внешних данных Чижиков не обольщался и ему требовались значительные средства для привлечения красоток в его одиноко плывущую среди кувшинок жалкую посудину.

Между тем в самом центре Сиреневой поляны Володька обнаружил целые залежи выброшенной корреспонденции из писем, счетов и поздравительных открыток. Застывшая перед ними воткнутыми в землю вилами Софья Марковна с прижатым к груди полузадохнувшимся шпицем гневно причитала:

— Что делается, что делается! Вот как наша почта работает. Это всё проклятые капиталисты виноваты! Создали условия, при которых каждый только о себе заботится и топчет грязными сапогами других людей. Вот полюбуйтесь теперь на это безобразие!

Но папарацци любоваться этим безобразием не стал, а с участившимся сердцебиением принялся рыскать по близлежащим кустам. А вдруг с почтальоном что-нибудь случилось, и он нуждается в помощи? Но его ждало облегчение и разочарование одновременно: никаких признаков смертоубийственной драмы не наблюдалось. Фоторепортаж же о несостоявшейся долгожданной встрече, штрафах по не доставленным квитанциям и неполученной весточки от родных и близких вдохновения у Володьки Чижикова не вызвал.

И он уже было направил стопы в домашнюю обитель, как наткнулся на вызвавшее похолодание в его груди явление. В сумрачной глубине Сиреневой поляны папарацци увидел фрагменты человеческих тел с признаками хирургического вмешательства. Ампутированные конечности и студенистого вида внутренние органы выглядывали из слегка прикопанных землёй больничных полотенец. Потрясённый повальным очерствением людей фотокорреспондент даже не стал делать снимков, дабы не озлоблять дерябинцев перед выборами градоначальника.

А после всего увиденного на Сиреневой поляне папарацци впервые усомнился в благодатности рыночных отношений среди людей и поспешил покинуть её с ощущением уксусной настойки на губах. На городских улицах уже в сумерках он увидел снующего среди людей внештатного сотрудника подпольной газеты «Вилы» Гвоздикова. Тот настырно совал в протянутые руки горожан чрезвычайный выпуск своего издания с красочным репортажем из гостиницы «Приют». Застигнутые врасплох физиономии криминальных авторитетов и едва прикрытое капустным листом лицо Ненашева вызывали приступ мстительного хохота у городского люда. Как же мелочны мы бываем, когда нам не хватает куража на грандиозное и дерзкое дело…

Глава 8

Вернувшиеся под вечер в помпезный номер отеля «Приют» после успешно проведённой диверсии в тылу идеологических противников мнимые московские пиарщики застали у своих дверей пышнотелую фигуру. Брюшкина Нонна Фёдоровна прознала о приезде расфранченных господ в Дерябино от сына сгинувшего на столичных задворках Аркадия Дмитриевича Безвольного. Политически заточенный гимназист проболтался об этом в пылу жаркой полемики с исповедующей монархические взгляды племянницей начальника полиции Стародубцева Сидора Ивановича. Получив тетрадкой по лицу, девчушка пожаловалась директору гимназии с подробным описанием задиристого инцидента.

И Нонна Фёдоровна «закусила» удила: прибыла на городской постоялый двор для водворения заезжих гостей в собственное стойло. Содержанка мирового капитала упокоила своё «контрабасное» тело в гостевое кресло, обнажила верхний ряд золотых зубов и предстала в личине раскрывшего русский заговор против англосаксов заокеанского патриота. Ставленница либералов была немногословна и прямолинейна как штыковая лопата:

— Нам стало известно, что вы прибыли в наш город по призыву нынешнего мэра Дерябино. Нам также известно, что вам заплатили за продвижение его кандидатуры на пост будущего градоначальника.

С каждым произнесённым словом Нонна Федоровна всё больше приобретала вид обеспокоенного кремлёвской пропагандой сотрудника Госдепа США. Она поиграла многочисленными перстнями на заострённых маникюром пальцах перед бегающими глазами имиджмейкеров, для пущей убедительности сверкнула бриллиантами в ушах и воодушевила постояльцев гостиничного номера прельстивыми словами:

— Мы заплатим больше, много больше. Вам надлежит сколотить группу из ретивых дерябинцев и каждый день пикетировать здание городской администрации. Лозунги политические: «Долой государственный капитализм для одиночек, да здравствует предпринимательская свобода для всех!» или «Запад нам поможет, Запад с нами»! Народ Ильфа и Петрова любит — он поймёт.

В головах мнимых пиарщиков застучали топоры и завизжали пилы. Захар Тимофеевич Красин и Гладов Александр Александрович изобразили из себя полную готовность сколотить отряд преданных либеральным ценностям борцов. Они встали в полный рост перед «грантоедкой» и по-шутовски отдали ей честь. А бывший бомж Захарка даже опустился на одно колено и холопом поцеловал барскую ручку. И вся эта мизансцена насторожила Нонну Фёдоровну — слишком отдавала фарсом или водевилем.

Красин тут же понял свою оплошность: снобствующие московские пиарщики по определению не могли вести себя смердами. Он сделал вид, что обронил платиновую запонку на пол и по случайности наткнулся на дамский палец. Захар Тимофеевич с достоинством испанского гранда приблизился к журнальному столику, выпил наполненный водой стакан и деловито пробасил:

— И это всё?

Наёмница мирового империализма ядовито улыбнулась и в образе атакующего мартышку хладнокровного питона прошипела:

— Нет, конечно! Надобно спровоцировать народные волнения на почве ухудшения жизни и ослабления курса рубля. И намекнуть, что с моим приходом в городскую администрацию потекут западные инвестиции и прибудут высокие технологии. Нечего нам со свиным рылом в калачный ряд соваться! Отдадимся мировому капиталу, и родится здоровое дитя…

«Что-то мне это напоминает», — с хирургической точностью подумал Гладов и вопросительно взглянул на Захара Тимофеевича. А у того перед глазами пробежали потухшие заводские домны, порезанные на металлолом подводные лодки, обезлюдевшие деревни и торгующие на барахолках чем придётся горожане. Дабы не возбуждать подозрений в приверженности либеральным ценностям у «грантоедки», он отвёл взгляд в сторону авангардного натюрморта на стене люкса и требовательно спросил:

— Гроши у вас с собой?

И Нонна Фёдоровна как бы растеклась поспевающей опарой в кресле для выпечки пышногрудого каравая. Она гордо достала из модельной сумки пластиковую карту и молчаливо бросила её на журнальный столик, как бы ненароком уронив и брелок с ключами от статусной машины. Гордость эта объяснялась просто: сей предмет дамского туалета по стоимости ничуть не отличался от украденной у газпромовской уборщицы «авоськи», а доставившая Брюшкину на «тайную вечерю» автоповозка была точь-в-точь как у неё.

Директор гимназии искушающим добропорядочного гражданина греховодником перед парадным входом в зловонный вертеп прошептала:

— Это аванс. Пин-код — четыре шёстёрки.

Дьявольский характер цифр тревожным звоночком прозвенел в голове у Красина, хотя мистицизм не был свойственен его живой натуре. Он начал жалеть о задуманном им маскараде: слишком много чужих банкнот оказалось у них на руках и как бы ни пришлось за них боками ответить. Но что толку есть варёные яйца и сокрушаться о судьбе не родившихся из них цыплят! «Жребий брошен» — осталось перейти речку Рубикон. Да, и на противоположном берегу нуждались в помощи собратья по патриотическому духу.

И Захар Тимофеевич засуетился: любезно предложил Брюшкиной пропустить стопочку изумрудного цвета жидкости из крутобёдрой бутылки на журнальном столике. Нонна Фёдоровна благосклонно согласилась. К затаённому огорчению мнимых пиарщиков, она налила самую малость в миниатюрную хрустальную рюмочку и жеманно выпила. А уже через минуту Брюшкина провалилась в сон подобно мощному тягачу в помойную яму.

Снилась ей хозяйка обширного дворянского поместья прабабка Анастасия Павловна. Вот она, сдирая в кровь кожу на ладонях, доставала очередное ведро из холодного брюха колодца и опрокидывала его оземь. Её глаза цвета спелой гречки горели ненавистью, а обкусанный рот кривился отчаянием. Анастасия Павловна умом понимала: у колодца нет дна и всей воды назло босякам ей не вычерпать никогда. Но душа её не принимала багрянца нового дня и она жертвовала ему то, что могла — и холёность никогда не знавших работы ухоженных рук и сгибавшейся только в угоду кавалерам на городском балу гибкий стан.

И спаслась прабабка от душевного разорения как сумела — лишилась рассудка. Именно от Анастасии Павловны унаследовала Нонна Фёдоровна жгучую злобу к нищебродам и завет отмщения за онемевшие от холода пальцы.

Брюшкина очнулась от давно забытого ощущение — страха, что её сейчас отдерут за жидкие косички. Мать до конца дней не простила дочери вступление из-за далеко идущих амбиций в юные пионеры. И по воцарении либеральных ценностей в бывшей стране Советов Нонна Фёдоровна нашла краснорожую тряпицу в раритетном комоде и спалила дотла в украшенном изразцами камине.

С этих пор мать во сне к ней больше не являлась и не душила её морщинистую шею костлявыми руками. А осуществить прабабкин завет директор гимназии могла только на посту мэра и несгибаемо к нему стремилась, по пути захламляя гимназические души англосаксонским стягом. Подобно складывающим мусор в трёхцветное российское полотнище омерзительным дворникам в глубинке, что вызвало злоехидство Брюшкиной перед живущим по соседству с ней активным ветераном военных действий на Кавказе. Чудом ей удалось избегнуть кары, а довольные её вылазкой в народ заокеанские спонсоры поощрили Нонну Фёдоровну звонкой монетой.

И тут склонившись фарисеем над ставленницей либералов, Захарка окончательно привёл её в чувство искательным вопросом:

— С вами всё в порядке?

Она надменно выпрямилась дворцовой фрейлиной, тяжело поднялась с кресла и уже в дверях люкса выгнулась в реверансе:

— Прошу покорно меня простить. Это была минутная слабость, разморило что-то. Значит, мы договорились?

Не сомневаясь в положительном ответе, Нонна Фёдоровна величаво удалилась. К большому разочарованию мнимых пиарщиков, она даже под воздействием дурмана не выдала никаких тайн — крепкой оказалась дворянская кость и живуч дух высокородной прабабки.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.