Бесплатный фрагмент - Хризантема на мокром асфальте

Валентина Орлова.

Хризантема на мокром асфальте

детектив

Глава первая. Леня Гореев

Глядя в окно на хмурое октябрьское небо, Леня думал о своей жизни.

Впрочем — это был уже не Леня, а Леонид Викторович Гореев: известный в городе адвокат, умный, интеллигентный, и очень удачливый, как считали многие, человек. Леонид Викторович и сам так иногда думал о себе, так как часто наше о себе представление создают другие люди. Да честно говоря, в последние годы он не жаловался на жизнь. Наконец-то и к нему она повернулась своей теплой стороной, или теплым своим боком, пригрела, приголубила. А если вспомнить, все было не так уж и легко. Годы учебы на юрфаке, жизнь как у всех, в коммуналках. Хотя, тогда было намного проще. Легче было поступить хотя бы на тот же юрфак. Это сейчас, в эпоху всеобщей демократии нужны офигенные бабки, чтобы мальчишке из семьи, которой месяцами не платят зарплату, поступить учиться и мечтать не приходится. Когда каждый день слышишь родительские причитания о том, чем накормить, во что одеть — обуть любимое дитятко, то и учеба никакая в голову не полезет.

А вот Леонид Викторович рос в эпоху всеобщего среднего и высшего образования, и тогда не учиться было просто стыдно. И ведь не все ценили это благо — бесплатную высшую школу. А Ленины родители очень ценили образование, хотя люди были, как говорят, совершенно простые. И были правы, очень даже правы.

Леня посмотрел на часы, висевшие на стене, и показывавшие

половину десятого. В девять должен был подойти клиент, что-то задерживается. Красивые часы в полированном футляре и с темным циферблатом он сам долго выбирал в магазине. Ходили они почти бесшумно, и совершенно не мешали работать. Часы выбирал он сам, а шторы на окнах теплых оранжево- золотисто- коричневых тонов, выбирала Оля — его теперешняя, и.., кажется, тьфу-тьфу, последняя жена.

Красивые шторы, мягкая мебель, большой рабочий стол с настольной лампой под оранжевым абажуром, скромные, приятных светло — бежевых тонов обои, — все это Олины старания, ее безупречный вкус. Оля — Оленька, любимая, самая умная и самая добрая в мире жена. После стольких неудачных попыток, когда мама уже махнула рукой на личную жизнь единственного сына, посчитав его законченным холостяком, вдруг появилась Оля, и с ней появилась надежда на долгожданный семейный покой, как говорят. И кто — бы мог подумать, что это хрупкая русалка в джинсах и легком свитерочке — самовязке, вдруг окажется такой удивительной, такой чудесной женой. Бог положил ей, казалось бы, совсем другой путь, тернистый и ухабистый путь примадонны местного областного театра. Он ее и увидел — то первый раз в театре. В очередной раз, разорвав отношения с какой-нибудь надоедливой пассией, он любил иногда отвлечься и пойти куда — нибудь отдохнуть душой. Именно душой, а не телом, потому что для тела всегда было полно развлечений на всякий вкус и выбор. А для души — музыка, театры, музей, выставки.

Но больше всего он любил театр — это живое, удивительное искусство. Он знал по имени многих актеров, а с некоторыми был даже знаком лично, но никогда даже и помыслить не мог, что его женой станет актриса, и не какая — нибудь, а сама — Ольга Светлова! Он увидел ее сначала в маленькой роли в какой — то современной пьесе, и сразу запомнил. Красивая, хрупкая женщина, в ней было что — то такое удивительное, что сразу бросалось в глаза. Он долго думал об этом и понял, что это даже не красота, — нет.., в конце — концов внешность вполне стандартная для современной женщины. Они сейчас все такие: спортивные, следят за весом, и знают как красиво выглядеть. Нет — это было другое, очень редкое сейчас качество — доброта. Ее улыбка была такой искренней, и совсем не напоминала оскал театральных див, что скрывал, иссушенную борьбой за режиссерское внимание, душу. Сохранить такую удивительную, по-детски искреннюю улыбку в довольно жестоком мире театра — это было нечто, или уже кое-что.

Он стал искать встречи с этой нимфой, с этим эльфом, с этим маленьким принцем — как хотите. На следующий спектакль, а это был «Вишневый сад», где она играла Раневскую, он пришел уже с цветами. Долго выбирал цветы, остановился на белых хризантемах, не хотел дарить ей заштампованные гвоздики или розы.

Зазвонил телефон, и Леня вернулся из воспоминаний. Он поднял трубку, клиент извинился, что не сможет придти. "Ну и ладно, ну и хорошо.» — подумал он.

И вдруг вспомнил, что сегодня обещал заехать за Олей в театр, у них, кажется там похороны, и она попросила заехать, забрать ее, когда они вернуться с кладбища. "Да, все — как вчера» — подумал Леня, — " и что это на меня сегодня нашло, наверное потому, что клиенты спят.» И правда, уже пошел одиннадцатый час, и никого.

— Евгения Григорьевна! — позвал он.

Вошла секретарша. Женщина средних лет, очень приятная, собранная, строго одетая.

— Кофе, будьте добры.

— С сахаром?

— Только две ложечки.

Секретарша вышла. Леня пригласил ее сам, когда открыл адвокатскую контору. Ему не нужны были молодые финтифлюшки с ногами от шеи, как теперь говорят, и он нашел спокойную деловую даму без претензий на внимание начальника. На слишком пристальное внимание. Он платил ей хорошую зарплату, она была довольна, а он спокоен. "Как хорошо, — подумал Леонид Викторович, — вот всегда бы так.»

Но почему-то сегодня у него было тревожно на душе, и он никак не мог понять причину этой тревоги.

Вошла секретарша.

— Пожалуйста, кофе.

— Спасибо, Евгения Григорьевна, а вы не хотите?

— Нет, благодарю вас, нужно разобрать документы.

Вышла. Какая исполнительная. Как хорошо. И жена прекрасная, и секретарша исполнительная, но откуда же эта тревога, как будто что-то потерял и не знаешь., где искать.

О, кажется, кто-то пришел! Точно, вот он родной, дорогой и желанный клиент! Кажется, пришел тот солидный господин, у которого произошел конфликт из-за аренды зала под ресторан. Что-то они там не поделили с хозяйкой площадей.

Вошел плотный, холеный мужчина лет пятидесяти.

— О здравствуйте, здравствуйте, дорогой Леонид Викторович! Ну как наши дела?

— Наши, слава богу, а о ваших сейчас поговорим. — Леня показал гостю на кресло. — Присаживайтесь. Я уже и ждать перестал, подумал, что сами решили проблему.

— Да нет, куда там, упрямится баба, не уступает. И что это с бабами творится, жадные стали до денег, сил нет бороться.

— Ну давайте, излагайте суть.

Суть эту Леня старательно выслушивает уже второй раз, пытаясь вникнуть, кто кого из них хочет надуть, чтобы и закон не нарушить, и деньги не потерять. Чувствуется, что в этом деле есть еще и какой-то корыстный интерес, тщательно маскируемый клиентом. Два часа пролетели, как одна минута.

— Ну, простите пожалуйста, прервемся пока, у меня обеденный перерыв. Через часок загляните, закончим.

Спасибо, всенепременно.

Укатился толстячок.

Леня не хочет есть. Он не пойдет в кафе на углу, не поедет домой. Достаточно кофе. Странный сегодня день. Как-то тревожно на душе и тянет на воспоминания. Осень, осень, наверное, октябрь — месяц воспоминаний.

С Ольгой они уже пять лет. Пять лет счастья.

Опять вспомнилась первая встреча с Ольгой. Он тогда очень долго выбирал для нее цветы. Хризантемы: белые, нежные, очень ей подходят, ее цветы. Когда закончилась пьеса, Леню как будто что-то подтолкнуло с кресла, сорвался, побежал к сцене. Почему-то очень заволновался, руки задрожали, отдал букет и увидел совсем близко ее, блестящие от слез, глаза. Она была еще в образе, трогательной, Чеховской Раневской.

Спасибо… — вот и все.

В зале гремели овации. Она еще выходила на поклон, улыбалась публике, глаза сияли. Леня решился: " Подожду у служебного входа.» А внутренний голос твердил: а вдруг опять не то? Ведь артистка, с капризами, как с ней общаться? Но, долой сомнения, вперед, к служебному входу!

Стоял в сторонке, ждал. Начали выходить актеры, по одному, по двое. Вот высыпала целая кампания молодых и очень веселых парней и девчонок, наверное, студенты- практиканты. В театре? А что? Бывает же у студентов театрального института практика в театре? Вот и она, наконец-то! Как же подойти-то, что сказать? Ой, кажется, что-то случилось? Нагнулась, что-то ищет.

— Вы что-то потеряли?

— Да из кармана платок доставала, там была такая бумажка с телефоном.

Счастье, везенье, искать, искать! Ветерок еще дует, ну где же он?

— Подождите, я зажигалкой посвечу.

Только сейчас она увидела, что рядом с ней чужой человек. Резко поднялась, выпрямилась.

— Простите, а вы — кто?

— Я…?! Я, видите ли, в некотором роде, я — ваш, ну в общем….

— А, так вы — зритель?

— Да, в некотором роде…, вот эти хризантемы — это…

Боже, язык стал как деревянный! А еще адвокат, где твое красноречие? Смотрит, долгая пауза.

— А тут что делаете, у служебного входа?

— Вас жду…

Вот так брякнул! Сейчас уйдет, точно уйдет, или отошьет. Ну и идиот! Еще эта темнота, лампочка чуть светит над служебным входом. Надо поближе подойти, пусть разглядит, что не ханыга какой-нибудь. Или уже привыкла, наверное каждый день поклонники одолевают.

— Извините, все-таки надо найти этот телефон, то есть -эту бумажку, я записала на клочке, торопилась, это очень важно.

Снова поиски. А на него никакой реакции, как будто не мужик интересный рядом стоит, а какая-нибудь старая знакомая. Даже обидно. Ага! Вот какой-то обрывок к доске прилепился.

— Да вот он, ваш телефон.

Аж выхватила из рук! Вот дожили, какой- то телефон важнее живого человека. Нет, не тот век, не те нравы. Открыла сумочку, достала записную книжку, вложила туда бумажку. Закрыла сумочку. Ну и выдержка, а говорят, что актрисы нервные. Все спокойно, достойно.

— Спасибо вам большое за цветы, я очень тронута.

Ремень от сумки на плечо, и — вперед! Да что же это? И это — все? Вот так вот холодно, спокойно?

— Подождите, я не знаю, что со мной, извините, куда же вы?

— Ну что еще? Спасибо, что нашли телефон.

— Да подождите, какая вы… неожиданная…. Я …, хотите я вас подвезу? У меня тут машина за углом.

Посмотрела внимательнее. Наверное, тогда она увидела его робость, оценила это глупое заикание, во всяком случае хамом он не казался.

— Вы всегда такой?

— Какой?

— Такой,.. э… настырный?

— Нет, это я только сейчас,,, извините, не знаю, что со мной.

Позднее Ольга со смехом рассказывала о том, какой он был тогда смешной и трогательный одновременно.

— Хорошо, уговорили, где ваш лимузин?

Ему было приятно открыть перед ней дверцу прежней своей машины: старенького, видавшего виды жигуленка. Новая машина появилась позднее, когда он занялся частной адвокатской практикой. Это она — Оля, как фея из волшебной сказки, принесла в его жизнь все новое, дорогое и красивое.

Включив свет в салоне, и усаживая ее на переднее сиденье, Леня только сейчас разглядел, что Ольга без макияжа, ведь после спектакля актрисы снимают грим с лица. И лицо у нее довольно милое, только вот глаза цвета глубокой синевы мерцали в полумраке машины, как темные фиалки. Одета она была просто: в джинсы и легкую кофточку — ветровку. Был конец сентября, еще не наступили холода, не закончилось бабье лето. На вид она была очень спортивная, это чувствовалось в уверенной походке и жестах.

— Ольга, простите, я не знаю как по отчеству…

— Ольга Васильевна.

— А я — Леонид Викторович, можно просто — Леня.

Ольга улыбнулась.

— Так вы меня решили подвезти, как говорят — поклонник с тачкой?

— Да, если угодно.

— О, как вы галантны! — она засмеялась звонко по — девичьи. — Наверное, каждый день девушек подвозите? Заработать на мне хотите? Коммерческое маршрутное такси!

Ольга развеселилась. Ей очень шла эта веселость. Правда видно было, как она устала после спектакля, Лене стало жалко ее.

— Вы же устали, я вижу. Не смейтесь на до мной, пожалуйста. Просто мне приятно оказать вам услугу.

— Простите, я не хотела, сама не знаю, что со мной. Это нервное, после спектакля, простите.

Им обоим было неловко. Ведь не молодые уже. Сейчас без грима видно, что ей за тридцать, а он уже давно четвертый десяток разменял. Он как -то спросил, почему она тогда его не прогнала, или сама не вышла из машины? Она ответила просто: «А до каких пор можно выходить и прогонять?» И все стало ясно.

— Куда вас везти?

— В общежитие.

Она назвала адрес.

Мягко тронулся жигуленок, поехали. За окном тротуары, фонари, ларьки. Что удивительно, она молчала всю дорогу. Было такое ощущение, что дорога эта очень длинная и никогда не кончится. Он до сих пор помнил, что как только тронулась машина, он почувствовал какой-то странный покой, как будто всю жизнь знал эту женщину и всю жизнь возил ее в своей машине. Она тоже смотрела на дорогу, держала в руках его цветы, и молчала. Начал накрапывать дождь, дождинки поползли по ветровому стеклу, заработали дворники. Чтобы продлить этот чудный сон, Леня сбавил скорость и включил музыку. Он тогда очень боялся, что очарование этих волшебных минут скоро закончится. Вот поворот, еще поворот…

— Ольга Васильевна…

— Да… — тихо, задумчиво…

Нужно что-то срочно предпринять, что-то сказать!

— Хотите, покатаемся, если не спешите?

А вдруг откажет? А, если — дома ждут? Слава богу, она тогда не отказалась. И они прокатались всю ночь, хотя могли бы спокойно пойти к ней. Она жила одна, театр арендовал ей комнату в семейном общежитии.

Просто в тот момент им нравилось быть в машине, понимали, что нельзя торопить события, что, слава богу, уже не девочки-мальчики. Город плыл за окном машины, дождь закончился, умытая дорога сверкала под светом фар. На рассвете они оказались где-то на окраине города возле маленькой рощи. Ольга сидела рядом, и Леня вдруг увидел, что она так устала, что почти спит. Ох, какой же он недотепа! Ведь у нее был спектакль, бессонная ночь, и, наверняка, ей скоро на репетицию!

— Ольга Васильевна, простите, я и не подумал о вас, я ужасный эгоист, простите!

— Нет, никогда, никогда не прощу,…

Она склонила голову на его плечо, волосы рассыпались, глаза, ее лицо, все оказалось так близко, губы раскрылись, и такой долгожданный поцелуй наконец-то соединил их. Перехватило дыхание, его рука проникла за ветровку, под блузку…. Боже мой, она вся оказалась в его сильных руках. Застежки долго не слушались, о как много надевают на себя женщины, но наконец-то все преграды были преодолены, ничто не мешало им. Даже заднее сиденье не казалось неудобным, как будто только и ждало их.

Грудь ее была восхитительна, не больше второго размера, и твердая, как у девушки. Всю ее он любил тогда и открывал снова и снова. Он сразу понял, что эта женщина для него, и только для него. Никакие слова были не нужны, было только одно ее имя на устах, легкое, невесомое: Оля- Оленька.

Потом они долго сидели рядом, укрытые только его плащом. День уже вступал в свои права, вот протарахтел первый трамвай, заспешили по своим делам люди, город начал оживать.

Она сидела рядом, прижавшись к его плечу. Леня повернул голову быть, будить? Жалко. «Замерзнет же» — подумал он. Леня быстро оделся и отогнал машину на полянку вглубь кустов. Тихо, как только мог, он вышел из машины и открыл другую дверку. Оля лежала на заднем сиденье и очень крепко спала. Он никогда не был в такой ситуации: надо же как-то одеть женщину. Но как одеть спящую женщину, как? А если бы была зима?

Он стал натягивать колготки на ее чудесные ножки, любуясь ими, и боясь порвать тонкий эластик. Тихо, тихо, сначала на одну ножку, потом на другую. Хоть бы не проснулась. Как ангел спит. Богиня. Теперь джинсы, блузку, слава богу, что не через голову, вот бы намучался! Так, рукав на одну руку, теперь надо как-то через спину тихонько приподнять…

— Что ты делаешь? — открыла глаза, — ты что?

Резко поднялась.

— Я решил тебя одеть, ведь утро уже, замерзнешь.

— Ты — чудо, — она засмеялась, — глупый, я бы уже проснулась. А колготки и джинсы — это ты надел? А я даже не почувствовала. Как ты ловко, — она посмотрела подозрительно, — у тебя большой опыт, признавайся!

Они много смеялись, просто странно, откуда тогда брался этот смех, так им было хорошо друг с другом. Репетиции у Ольги в этот день не было, Леня тоже был свободен, и они поехали к ней.

Почему сегодня прошлое так ярко встает перед глазами? Не может дать ответ Леонид Викторович, так же как и не может объяснить неясную тревогу, подсасывающую сердце. Посмотрел на часы — боже, да уже третий час, пора ехать за Ольгой. Клиент куда-то пропал. Ну и бог с ним. Леня встал, убрал со стола бумаги, начал одеваться. Сунул руку в карман пальто. Откуда эта пуговица в кармане? И вспомнил, что сегодня утром он подобрал ее когда выходил из машины. Он чуть не поскользнулся на ней, чуть не упал на ледяной наст возле подъезда и машинально сунул ее в карман. Теперь и машина у него новая, а старенький жигуленок он продал за копейки приятелю. Он выкинул пуговицу в корзину для бумаг и вышел на улицу. Машина ждала его, уютная, родная. Ну, поехали.

В машине снова одолели воспоминания: встречи с Ольгой, свадьба через год в октябре, мамины слезы и его обещания, что все будет хорошо. и правда, все было хорошо и даже отлично: открыл контору, появился достаток, новая квартира, машина, деньги. Но почему так муторно на душе, что случилось вдруг? Как будто сегодня подводится итог. Итог чего? Жаль, что у них с Ольгой нет детей, так хочется, чтобы было продолжение счастья.

Леня крутанул руль и тронулся с места.

Глава вторая

Прощание с артистом

Первое, что бросалось в глаза, когда Ольга Васильевна Гореева вошла в вестибюль театра, было то, что гроб с телом Юры Петрова стоял неправильно: он стоял параллельно двери и ноги усопшего смотрели внутрь театра. Вдоль стен стояли стулья, на стульях сидел коллектив. Несколько человек столпилось у гроба, и никто не думал о том, как этот гроб стоит.

Ольга подошла. Боже, какой он спокойный! Прожив на свете пятьдесят с небольшим лет, Юра никогда в жизни не позволял себе такое выражение лица. Ольга видела его всяким: смешливым, гневливым, мрачным и опухшим после очередного срыва, но такую роскошь могла позволить себе только смерть.

Кто же это так плачет? Да это же Юлечка! Та самая Юля Сергеева, если Юра, не дай бог не появлялся на репетиции, вопила на весь театр:

— И когда же мы, наконец-то, уволим этого алкаша, этого бомжа?!

А теперь слезы в пять ручьев, весь нос мокрый.

Кто-то подставил ей сзади стул, Ольга присела.

«Как кортка жизнь, и как быстро все проходит.» — подумала она. Для Юры уже все прошло, а может — только еще начинается? Кто знает, что за этой чертой? Наверное, для него так лучше. Юра был чудным актером, но одиноким и несчастным человеком. У него не было дома, квартиру он продал, чтобы расплатиться с долгами, и последний год жил в театре. Ночевал в комнате для рабочих сцены. Странно умер и спокойно. Смотрел телевизор, и умер тихо, как уснул. Рядом стояла недопитая бутылка — вечный спутник одиноких философов. Слезинка навернулась незаметно, и Ольга достала платок из кармана пальто.«Нет, не надо плакать, пусть рыдают они, кто помог ему умереть.» Сознательно, конечно, никто не помогал умирать, но и жить тоже не очень помогали. Ольга тихонько встала и отошла к стенке, осмотрелась. Все пришли. Всех объединила смерть маленького, одинокого артиста, самого зависимого в театре работника. Честно служа всю жизнь святому искусству, тихо делая свое дело, и не заглядывая в рот начальству, прожил он свою маленькую жизнь. Тянул лямку сколько мог и как мог. И вот она оборвалась, не хватило сил.

Когда Юра Петров продал квартиру, Ольга сразу подумала, что это не к добру. Дом потерять страшнее всего. Наскитавшись по общагам, она стала теперь ценить домашний уют и покой. Теперь у нее есть свой угол, куда она может прийти и отдохнуть от всего. Театр — это тяжелое дело. Зависеть ежедневно от прихоти и настроения режиссера — удовольствие ниже среднего. Среди них, безусловно, встречаются яркие и одаренные личности, но и очень много таких, от которых после первой репетиции хочется бежать куда глаза глядят. Когда он, сам не зная, чего хочет, готов уничтожить актера на площадке, изрыгает чуть ли не мат на головы недоумевающих артистов. И сколько таких деятелей поломали не одну актерскую и человеческую судьбу, не счесть.

Какое счастье, что у нее есть Леня, который всегда выслушает, все поймет, успокоит и утешит. Сколько у нее было трудных моментов во время репетиций! Часто, не понимая режиссера, она сердилась, истерила и плакала. И только Леня, выслушав все подробности конфликта, спокойно и терпеливо разъяснял ей ситуацию, и помогал в любых обстоятельствах. Он был прирожденный адвокат и всегда подсказывал точные ходы, чтобы она могла защитить себя.

От этого постоянного внимания мужа, Ольга Васильевна Светлова, а теперь уже Гореева, стала очень уверенной в себе женщиной, и за последние годы сделала блестящую театральную карьеру. Все главные классические роли в репертуаре были ее. Никто не смел обидеть не только словом, но и взглядом эту удивительную женщину еще и потому, что она была женой известного адвоката, к услугам которого и сами театральные деятели обращались довольно часто. Она много помогала своим незадачливым подругам актрисам когда те затевали тяжбы с администрацией, что бы отстоять хоть какие-то права. Леня всегда подсказывал им верный выход из положения. «Скорей бы все кончилось, — невольно подумала она — скорей бы Леня приехал». В два часа начали выносит гроб. На улице было неуютно, сеял снежок на замерзшую землю. Юра Петров тихо и спокойно отправлялся в свой последний путь. Гроб погрузили в катафалк, а коллектив уселся в театральный автобус. Ольга надеялась, что к выносу Леня все -таки успеет, но его все еще не было. "Придется ехать в автобусе со всеми.» — подумала она с досадой. В автобусе к ней подсела характерная актриса Лена Уварова, толстушка и сплетница и тут же начала:

— Видела, как Юлька слезами обливалась? Как будто любовника хоронила! Ведь сама же его жрала поедом! Помнишь, как вопила на весь театр, чтоб его уволили!? Ну и уволили теперь, уволили навсегда! — Лена всхлипнула, — и чего только людям надо? Чего мы грызем друг-друга, жизнь друг-другу укорачиваем?

— Тише, Леночка, что теперь-то?

Но Лену уже занесло.

— А этот, без году неделя, директор так называемый, стоит, прислонился…. Сколько увольняли раз, ролей не давали, жилья не давали, презирали дружно, у- у- ух чистенькие! Теперь слезы льют, показушничают!!!

Сорвалась на крик Лена.

— Ты про меня что-ли? — сзади подала голос Юлька.

— Да про тебя, про тебя, слушай, ты…

— Леночка, тише, тише, милая, зачем теперь у гроба-то…

— Да чтоб стыдно стало, а,… что вы понимаете! — Лена уткнулась в платок и отчаянно зарыдала.

Все знали, что Лена любила Юру, часто приносила ему из дому стряпню: пирожки и булочки, подкармливала в трудную минуту, поддерживала, как могла, не надеясь на взаимность. Все знали, что Юра был однолюбом. Он любил только одну женщину, которая была его единственной женой, но уже давно уехала из театра и удачно устроила свою судьбу, выйдя замуж за главного режиссера. И теперь она процветает в другом театре, и, наверное, даже не вспоминает Юру.

А Лена была такая же одинокая, как и он. Она уже проиграла в своей жизни и первый тайм, и второй, и последний. Жила в маленькой квартире с котом Тишкой и собакой шотландской овчаркой — колли, которую звали Элси. Это и была ее семья. Про своих домашних питомцев Лена могла говорить часами. Она любила их, а они любили ее. Бедная Лена — добрая, милая, несчастная. Ольга обняла подругу, та уткнулась мокрым носом в ее плечо и затихла. На кладбище было сыро и грязно. Хорошо, что оказалось возможным подъехать поближе к могиле. Никто не выступал с торжественными речами. Слава богу, не было у Юры в жизни фальши, не было и фальшивых, выспренних речей у его гроба. Кто-то сказал:

— А помните, как он Абдулу в «Бабках» играл? Текст помните: пока стоит моя изба, и я жить буду, не будет избы, и меня не будет.

— А правда, как без дома остался, так и жизнь кончилась. Прощай Юрочка, земля тебе пухом.

Тихо жил и тихо ушел. Прощай и прости нас, дорогой.

Кинули по горсточке земли на гроб, и вот уже вырос холмик с простым деревянным крестом. Последний приют русского артиста. Не роскошное жилище, конечно. Помянули тихонько, каждый думал о своем. Ольга думала о том, как быстротечна жизнь. Вот, вроде бы, только вчера встретила она Леню, а уже целых пять лет прошло. Пять лет — первый юбилей, кажется — бумажная сватьба. Ведь встретились они в октябре, и сейчас октябрь. А помнит ли Леня? «Спрошу его непременно " — подумала Ольга и ей стало стыдно: о чем она думает здесь, сейчас, у этой могилы? Живое о живом, верно говорят. Когда ехали обратно, все молчали. Уже не было ни слез, ни истерик, все притихли.

Выходя из автобуса, Ольга сразу же увидела машину Лени у служебного входа. А сам он стоял и курил возле машины.

— Ленечка, наконец-то, — она подбежала и прижалась к мужу, — пойдем, помянем.

— А мне можно?

— Ленечка, милый, даже нужно, это же поминки.

Вошли в театр. В буфете уже был накрыт поминальный стол.

— Олечка, я ведь за рулем, — напомнил Леня.

— Ну посиди хоть рядом.

— Хорошо, милая, не волнуйся. — Леня сел за стол рядом с Ольгой.

Она взяла под столом его руку в свою, прижалась крепко. Вот он — Ленечка, любимый ее муж, ее опора, стена, защита, как угодно, как хотите. Оля ловила на себе завистливые взгляды подруг. Сколько их в театре, одиноких женщин со сломанной судьбой! Некоторые опустились от одиночества, спились.

— Леня, родной!

— Что милая?

— Никогда меня не оставляй, слышишь?

— Ну что ты, успокойся, любимая. — он начал что-то шептать ей на ухо, какие-то глупости, щекоча ухо губами. Она не понимала слов, чувствовала только его дыхание, его губы, и крепче сжимала под столом его руку. Вдруг все затихли, во главе стола стоял с пластиковом стаканом в руке директор театра.

— Дорогие друзья, коллеги! Давайте помянем безвременно ушедшего от нас артиста, товарища, коллегу.

Все встали, молча выпили, так же молча и сели.

Когда директор говорил, Ольга обратила внимание, что на лице его не дрогнул ни один мускул. Просто, как на собрании, как будто ведомость читал, или другой какой документ.

— Оля, слышишь, как он… — это Эдик Черняев, он сидел напротив, и глаза его были полны слез.

— Да, Эдик, да, дорогой…

Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Он еще держал в руке стакан с не выпитой водкой. Эдик — ее постоянный партнер по сцене. Сейчас его выразительные глаза полны скорби и любви. Он очень любил Юру и был его самым близким другом. И ему сейчас было очень плохо, Ольга это видела.

— Эдик, милый, держись.

Она знала, что Эдик не сорвется. Несмотря на внешнюю интеллигентность, он был сильным человеком. Эдик никогда не раскисал, но сейчас она заметила что-то злое в его глазах, что-то нехорошее.

— Мы все виноваты… — пролетел над столом чей-то невольный выкрик.

— Почему все, почему? — взорвался Эдик. — И те, кто с ним пил, и те, кто берег от пьянки, так что-ли? Нет, я не согласен, не согласен!

— Эдик, успокойся, что ты, ну что ты!?

— Не воротишь ведь…

— Не воротишь? Сегодня он, завтра другой, какая разница! Нам всем давно уже наплевать друг на друга! О чем мы думаем каждый день? Одни начальству угождают, в рот заглядывают, рядом шестерки крутятся, сказать ничего нельзя, вмиг донесут, каждый сам по себе, где мы все, где? Только за бутылкой и собираемся!

Ольга уже толкала его ногой под столом, но все было напрасно.

— И не надо меня останавливать, я все скажу! Когда в прошлом месяце профком квартиры распределял, почему о Юрке не вспомнили? Ведь была же возможность общежитие ему дать? А работу почему не давали, не верили? А надо было поверить!

Эдик выскочил из-за стола, вытаскивая на ходу сигареты из кармана, Ольга бросилась за ним в комнату для курения.

— Эдик, милый, прошу тебя, не нарывайся, ведь кучу врагов наживешь!

— Ну и черт с ними, с врагами, я их и так всех в лицо знаю. Просто обидно Оль, ну почему самые добрые, самые лучшие уходят? Потому, что у них души хрупкие!

— Эдик, милый, ты прав, прав во всем. Да ну их всех! А хочешь — поедем сейчас к нам? Мы с Леней сейчас уйдем, поехали, хочешь?

— Оля, завтра, я сейчас не могу. А завтра репетиции нет, и я завтра обязательно к вам приеду.

— Приезжай Эдик, приезжай, дорогой, не пропадай.

Тихонько подошел Леня.

— Олечка, может поедем, милая?

— Да, Леня, поедем, поедем родной, сейчас только сумку возьму.

Ольга вернулась к столу. Народ уже хорошо выпил, и теперь за столом стоял легкий шелест разговоров. Говорили, конечно, больше каждый о своем. Директора за столом уже не было, главного режиссера тоже, видимо, уже ретировались в кабинет.

— Ольга, ты уходишь что-ли? — Ленка Уварова буквально вцепилась в рукав. — Ну посиди, и благоверного сюда тащи, чего он выскочил?

— Нет, Лен, мы поедем, Леня устал, да и мне что-то нехорошо.

— Из-за Эдьки что-ли расстроилась? Да не будет ему ничего, его начальство всегда простит!

— За что прощать-то, а, Лен?

— А за все! — она уже слегка опьянела, — он же у нас герой — единственный и неповторимый! Он — герой, ты — героиня, а остальные — антураж!!!

«Ну, начинается! " — подумала Ольга. До чего же она этого не любила! Этой скрытой зависти коллег, которая прорывалась вот в такие моменты. Чем она виновата, что ей везет больше, чем другим? Ну Ленка-то чего разнылась? Ведь свое же дело в театре делает! Прекрасная характерная актриса, работой, слава богу, не обижена. Она-то чем недовольна? А роли второго плана иногда даже интереснее главных.

— Ленка, дурочка, ну что ты несешь? Тебе ли жаловаться?

— Ладно, Оль, прости глупую, просто Юру безумно жалко. Хочешь, завтра ко мне приходи. Элси скоро ощенится, щенка тебе подарю, хочешь, Оль?

— Конечно, хочу, конечно, не реви. — Ольга поцеловала подругу в мокрый нос.- Хлюпало ты мое, не злись.

— Олька, ты хорошая, хоть и героиня.

Оля взяла сумку, накинула плащ, и вышла на улицу. Хватит с нее. Сейчас эти поминки превратятся неизвестно во что. Даже про Юру забудут, Начнут выяснять отношения, кто кого гениальнее… противно. «Люблю я своих коллег, но…» — она не успела додумать, Леня уже звал ее от машины.

— Но странною любовью… — произнесла она неожиданно вслух.

— Ты о чем? — удивился Леня.

— О любви к коллегам. Выпила, наверно, Лень, не обращай внимания.

— Да, домой, домой.

Иномарка тронулась с места. За окном машины тихо поплыл проспект Циолковского. Было чудное время суток — сумерки. Вечерние огни фонарей отбрасывали матовый свет на влажные тротуары. В легком тумане рядом по тротуару шли прохожие.

— Леня, я не хочу домой.

— А куда, милая?

— Поедем куда-нибудь посидим. Ты забыл, у нас ведь с тобой праздник — пять лет нашей семье.

Оля, милая, конечно! Да я все утро про это думал!

Теперь Леня понял наконец-то почему его все утро преследовали воспоминания.

— Ведь и правда — юбилей. Это надо отметить. Непременно. Куда поедем?

— Давай к Максиму.

По дороге они остановились у цветочного ларька, и, Леонид Викторович, проявив запоздалую галантность, преподнес жене роскошный букет белых хризантем.

Глава третья

Ресторан» У Максима.»

Этот маленький, уютный ресторанчик они полюбили давно. Сначала здесь было кафе. Потом какой-то деловой человек купил этот милый особнячок, кое-что перестроил, и получился чудный ресторанчик. Милый, уютный, почти домашний интерьер, скатерти и салфетки на столах из тонкого льна, красивая посуда. Каждый столик располагался в уютной кабинке. Можно было, спрятавшись как в раковину, даже целоваться, никто бы и внимания не обратил. Именно этим они и занимались чаще всего в свой медовый месяц, разбавляя любовь легким красным вином. Лампа под розовым абажуром уютно мерцала, и при желании можно было слегка убавить или совсем убрать настольный свет. В центре располагалась небольшая эстрада и танцевальная площадка. В любую погоду здесь было тепло и уютно, как в хорошем, добром доме. Публика собиралась чаще интеллигентная, так как умные хозяева не драли втридорога, а больше ценили не показуху скороспелых коммерсантов, а спокойное достоинство состоятельных интеллигентов. Здесь собирались люди со вкусом: юристы, банковские служащие, люди искусства, разумеется, не самые бедные. Но никто не напивался, не обливался шампанским, не было разгулов и криминальных разборок

Их любимые места были свободны. Подошел официант Миша.

— Что будем заказывать? О, здравствуйте, Леонид Викторович, я вас почему-то не узнал.

— Богатым буду.

— Ольга Васильевна, мое почтение.

— Здравствуйте, Миша.

— Что желаете?

— Оль, ты чего желаешь?

— Конечно же шампанского! Миша, ведь унас юбилей, пять лет совместной жизни!

— О, конечно, поздравляю вас! Сейчас я вам принесу самое лучшее шампанское, недавно поступило.

— И еще Миша, принеси бутылку красного вина, не крепкого, лучше сухого.

Официант с достоинством удалился.

— Леня, — Ольга свела брови:- ты что, решил напиться по случаю юбилея?

— Ну что ты мать, я же за рулем, не напиться, а тебя напоить.- засмеялся Леня.

И правда, Ольга была грустна после похорон, и Лене хотелось хоть как-то ее утешить.

— Оль, ну улыбнись, давай забудем все хоть на час!

Миша подошел, открыл шампанское.

— Иди, Миша, дальше я сам.

Искристая жидкость ударилась о дно бокалов, запенилась, засверкала.

— За нас.- тихо произнесла Ольга.

— За нас.- как эхо повторил Леня.

Им было очень хорошо сейчас. Они смаковали шампанское, и смотрели друг на друга — глаза в глаза. Лене казалось, что он никогда не видел жену такой красивой: ее синие глаза стали, как будто, еще больше, волосы сияли ореолом в рассеянном свете лампы, губы были необыкновенно яркими и влажными от выпитого шампанского. Как он любил ее сейчас!

Оля смотрела на мужа снежностью и думала: «Какое счастье, что у меня есть Леня!»

Она не могла ответить себе, чем он ее покорил. До сих пор, спрашивая себя об этом, она терялась в догадках. Ей всегда нравились очень красивые мужчины, но, как правило, они всегда ее бросали. Она никогда не жалела об этом, и чаще бросала их сама, убеждаясь в их непомерном эгоизме. А вот — Леня был простой, обычный, уже и полноватый, но не толстый. Светлые брови, глаза были серовато- голубые, взгляд внимательный и добрый. Правда у Лени очень красивые губы: чувственные, полные губы, которые хочется целовать. Волосы были темно-русые. Ольга смотрела на Леню, как бы изучая мужа. Обычный мужчина, каких тысячи, но какой уютный, домашний. От него как будто исходит тепло.

— Ленечка, спасибо тебе за все…

— За что, дорогая?

— За то, что ты был, есть и будешь всегда со мной. — Неожиданно Ольга почувствовала, как к горлу подкатил комок.- Милый мой!

Слеза скатилась непрошенно.

— Олечка, родная, только не плачь! Ну хочешь, анекдот расскажу? Вот слушай, встречаются, значит, два приятеля, и один другому говорит…

— Леня, прошу тебя, не надо анекдотов, я больше не буду, прости. Я просто подумала, как хорошо, что мы живем,

— Ольга, что за пессимизм, Миша!

Миша подошел.

— Миша, где наше красное вино? И еще еды, побольше и повкуснее.

— Леня, ты с ума сошел, я вовсе не хочу есть!

— Хочешь, хочешь, не притворяйся! Я тебя заставлю, непослушная жена!

Ольга уже смеялась от души, а Леня вошел в раж:

— Хватит! Кончились те времена, когда женщина диктовала мужчине, как жить, что есть, что пить и что носить. Прошло пять лет, за которые она полностью исчерпала свой запас авторитарных мер управления мужчиной. Теперь мужчина берет реванш и заявляет: следующие пять лет он будет диктовать женщине что есть, что пить, и что носить!

— Замечательно! — Ольга хохотала от души, — метр, у вас получилась прекрасная защитительная речь!

— По этому поводу надо выпить!

Красное вино, которое расторопный Миша не заставил ждать, было великолепным. Настоящее, виноградное, выдержанное, такое не купишь в обычном магазине.

— Я хочу сказать тост! — Ольга раскраснелась, глаза сияли.

— Давай!

— Милый мой муж! Я — твоя верная рабыня, и последняя, надеюсь, жена, говорю тебе громко, и так, что бы слышали все: я тебя очень люблю. Горько!!!

Это получилось так эмоционально, что за соседним столиком даже кто-то засмеялся.

— Ну дорогая, ты превзошла себя! — он потянулся к жене через стол и поцеловал в губы.- А теперь — ешь! Приказываю!

Они с удовольствием принялись за шашлыки.

Оркестр заиграл блюз, и саксофонист повел свою партию.

— Прошу вас, мадам.

Покачиваясь на волнах блюза, они молча скользили по паркету. Несмотря на внешнюю мешковатость, Леня был великолепным партнером. Очень чуткий к музыке, легкий в движениях. Ольга прижалась к родной груди.

— Леня, как хорошо, вот так бы всю жизнь…. Скажи, почему так быстро все проходит?

— Оля, не надо о грустном. Мы с тобой будем долго-долго жить, вот увидишь.

— Знаешь Лень, — Ольга, плавно двигаясь в танце, шептала ему на ухо горячими губами: — Моя прабабка прожила сто два года, а родная бабушка — девяносто четыре.

— Чудесно, мы тоже с тобой не подкачаем, вот увидишь.

Музыка умолкла, а они так и стояли, прижавшись друг к другу, дожидаясь следующей мелодии.

Вечер плавно перешел в ночь, а Оля и Леня все сидели за столом в зале уютного ресторана и говорили о себе, потягивая красное вино. Им не хотелось вспоминать ни хмурый прошедший день, ни похороны Юры Петрова. Все ушло далеко-далеко. Этот вечер околдовал их. Тепло и уют ресторана напомнили о доме, и Ольга вдруг почувствовала, что устала, и ей захотелось домой, в постель, поближе к мужу.

— Ты устала, милая.

— Да, поздно ведь уже. Поедем домой. Ты сможешь вести машину?

— Обижаешь….

— Ну тогда поедем там, где поменьше милиции.

— Трусиха, милиции боишься? Не бойся, я ведь почти не пил.

— Так это что, выходит я все уничтожила?

— Да уж, милая, выходит, что так.

— Ай да я!

— Миша! — Леня позвал официанта.- Получи с нас. Сдачи не надо.

— Спасибо, Леонид Викторович, заходите к нам.- он поклонился с достоинством.

— Непременно, всего вам доброго. — улыбнулась Ольга.

Когда подошли к машине, Леня, открывая дверь, вдруг резко схватил Ольгу за руку. Не успев ничего сказать, она неожиданно оказалась в его объятиях. Он прижал ее к себе так, что перехватило дыхание.

Прошла вечность, прежде чем он оторвал ее от себя. Оля увидела, что глаза у него повлажнели. Она ничего не смогла сказать, только крепко стиснула его руку и поправила сломанную хризантему в подаренном мужем букете цветов.

Через минуту они уже выезжали на шоссе.

Глава четвертая

Роковой поворот

Темная ночь окутала спящий город. По окраинам и в пригороде лаяли собаки, ветер раскачивал деревья, с которых уже осыпалась листва. Было холодно. Промозглый осенний ветер задувал в кабину, пробирал до костей.

«Сколько не ремонтируй старую галошу, все равно будет течь» — с досадой подумал Иван, крутя баранку посиневшими пальцами. Перчатки лежали в бардачке, но доставать не хотелось. Хотелось скорей домой, в теплый уют, к своей любимой жене, и поэтому он выжимал все из своего видавшего виды старого рефрижератора.

Когда начались все эти реформы, Иван понял, что без собственной машины будет ему не жизнь, а каторга. Он работал шофером на овощной базе, возил картошку и капусту осенью, зимой апельсины и мандарины к Новому Году, а весной иногда бывали даже и бананы. И жил он в те времена не плохо, а очень даже прилично для молодого и холостого парня. Овощи и фрукты в доме не переводились, а на водку всегда можно было подхалтурить, так что водительский оклад почти всегда оставался целеньким. Да и пить Иван не любил. Только в праздники, да с гостями. Не понимал он этой дури русской, и с похмелья никогда не болел. За это его любили все начальники, у которых он работал. Ценили непьющего парня. А за усердие и старание еще и премии неплохие перепадали.

Так и жил Иван Курочкин — нормальный, простой парень. Потихоньку скопил деньжат, и чудесным образом сумел купить себе недорогую двухкомнатную квартиру. Обставил по своему вкусу: телевизор, холодильник, стиральную машину — все приобрел еще по советским ценам. И очень любил после тяжелых дальних рейсов возвращаться в свое теплое гнездышко.

Но вот начались все приватизации и дележки. Иван политикой мало интересовался, газет почти не читал, а предпочитал детективы в основном зарубежные, где писали про жизнь «там у них». И все думал: вот" у них» и безработица, и забастовки, и никакой уверенности в жизни. Зато у нас и заработать можно, и хлеб дешевый. И учиться — куда хочешь, если голова варит, а если руки умнее головы, тоже не пропадешь; и слесарь, и токарь и простой работяга — все везде нужны! А теперь оказалось, что у нас хуже чем у них, потому что они со своим кризисом боролись и в борьбе этой закалились, а у нас все только начинается.

И началась на базе «перестройка». Директор вдруг заявил, что работников у него слишком много, и платить он всем зарплату не сможет. Что работать он теперь будет с поставщиками и посредниками, а свои мужики пусть сами о себе подумают. Что будет он сокращать всех прогульщиков и выпивох, и никому зря больше копейки не заплатит. Что госпоставки отменяются, и база теперь получалась как-бы «товарищество с ограниченной ответственностью». Иван из этого всего понял только одно, что надо сильно подумать о своем будущем.

Что он не выпивоха и не прогульщик — это ему плюс, не уволят сразу. А с другой стороны, видя, как часто оказываются за воротами и хорошие работники: просто кто-то что-то сказал да на начальство не так глянул, понял Иван, что справедливости ждать не приходится. Тут как раз началась распродажа средств производства, т. е. стали распродавать отслужившие свой век машины, и Ваня, не долго думая, купил небольшой рефрижератор, купил и не покаялся. И когда начался полный развал, уволился Иван с базы, и начал подрабатывать частным образом. Ездил в основном в дальние поездки, привозил товар шустрым ребятам, которые потом его продавали. Платили по- разному, но Ивану на жизнь хватало.

Вот и сегодня он привез товар, сдал заказчикам, и возвращался домой с кругленькой суммой в кармане и пакетом апельсинов для своей любимой Танюшки. Сразу потеплело на душе, и даже, кажется, в кабине стало теплее, как только вспомнил он любимую свою женушку.

Он долго присматривался к девушкам. Те, что работали на овощной базе, его никогда не устраивали. Хорошие, вроде бы, девчонки, но как-то не нравилось ему, что возятся они с картошкой, луком, и грязными ящиками. Они насквозь пропахли этой базой. Пальцы в маникюре, а руки обветренные, даже перчатки не помогают. Нет, жена у него будет с чистыми ручками, с белыми: лаборантка, или медсестра в белом халате. Очень Ивану нравились девушки в белых халатах.

И что бы приглядеть себе суженую, начал он ходить в районную поликлинику, и разглядывать медсестер. Сначала решил в стоматологический кабинет заглянуть, зубы проверить. Там работала симпатичная Надежда. Зубы у него оказались почти все хорошие, только на один поставили пломбу, а Надежда оказалась замужем, с кольцом на пальце и двумя детьми.

Иван крутанул баранку — поворот, еще поворот, скорей бы домой! Сократить дорогу, что-ли? Знает он один переулок, можно проскочить, милиция, наверняка, уже спит вся.

Опять припомнилось его жениховство — и смех, и грех! Пока Танюшку встретил, понял, что так, запросто, не умеет он с девушками. С ноги на ногу переминаться начинал, краснел, и прятал рабочие руки в карманы. Другие парни: раз — и жених, а завтра — уже и муж, а после завтра — развод и алименты. Ему же мешала застенчивость, тюфяком каким-то становился с незнакомыми девушками. Еще он понял, что большинство девушек расчетливы, а этого Иван не любил. Некоторые даже интересы свои корыстные не скрывали: сразу с места в карьер про зарплату, квартиру, и личный автомобиль. Иван пугался, если это только первые запросы, что же дальше — то будет? И сбегал.

Снова — поворот. Дорога запетляла. Вот и переулок знакомый, место глухое, время позднее, рискнуть что ли? Слева остались огни города, шоссе, а направо — улочка, правда узкая, но сколько раз она выручала в такие ночи! Вот бетонный забор профилактория с левой стороны, справа — частный сектор, коттеджи и финские домики. Забор длинный, за забором сразу поворот, рядом районная больница, где Танюшка работает. И до дома — рукой подать. "А, была- не была!» — подумал Иван, и нажал на газ. Машина рванула, прибавил скорость, ничего, прорвемся!

И вдруг, откуда он — этот свет?! Прямо в глаза две фары легкового автомобиля! Из-за поворота навстречу несся легковой автомобиль, кажется, импортный. Резко давит на тормоз Иван, да и тот, кажется, тормозит, поздно, столкновения не избежать! Все смешалось в голове у Ивана, и только одна мысль била в висок: удержать тяжелый рефрижератор, удержать во что бы то ни стало! Не было у него еще в жизни аварий и этой не будет! "Что же он прет на меня, как на буфет, ведь легкая же у него машина, неужели не удержит?» Иван что есть силы давит на тормоз. В уши ударил звон разбитого стекла. Чей-то легкий вскрик. Удар был не сильный, Иван это понял сразу, сработала скорее инерция. Поцеловались, как говорят. Только вскрикнул кто-то, и у того дверь хлопнула. Трясущимися руками Иван открыл дверцу кабины и выскочил наружу.

— Мать честная! — неожиданно сорвалось с языка.

Да, машина импортная, японская. Фары разбиты, передок помят, но немного. Машина Ивана почти не повреждена.

— Черт, что это?

Споткнувшись ногой о что-то мягкое, Иван остолбенел. Господи, да ведь это женщина! Вот он крик — дверца машины открылась от удара и женщину вынесло на дорогу. Она лежала совсем неподвижно, волосы разметались, голова на краю тротуара. Иван наклонился, без сознания, но дышит, видимо ударилась о край тротуара. И рядом с женщиной лежали цветы, очень красивые, белые, махровые хризантемы. Так и рассыпался, упавший рядом букет, видимо с праздника ехали.

В голове лихорадочно стучало: что делать, что делать? Что же это мужик в машине молчит? Иван растерялся, все произошло так быстро. Машину он свою все-таки удержал, да и хозяин иномарки тормозил изо всех сил, слава богу, машина-то у него почти цела. «Договоримся полюбовно, — подумал Иван. — за ремонт сам заплачу.»

Иван прислушался и огляделся. Тишина. Из -за забора никто не появился. Милиции поблизости нет. В частных домах темно, окна завешены, даже свет никто не включил. А если кто чего и увидел из-за закрытой занавески, головой покачал да и подумал: сами разберутся. Носит нелегкая среди ночи. Да и выходить из теплого дома не очень-то хочется.

Иван стоял в раздумье и ждал. Тишина. А самое ужасное, тишина была в той красивой машине.

— Эй, парень! — тихо позвал Иван, подойдя к машине. — Че молчишь-то?

Он наклонился и заглянул в боковое стекло. Мужчина лежал грудью на руле, бледное, без кровинки, лицо было повернуто к окну, глаза были закрыты.

— Эй, ты что? Спишь что-ли?

Молчание. «Вырубился с перепугу» — Сообразил Иван. «Скорую надо вызвать.» — пронеслось в голове. Оба без сознания, но факт — живые. Где же здесь телефон?

Да какой же он идиот, ведь больница же рядом! Сейчас сбегает в пять минут и приедут, заберут. И как холодный душ на голову: а что он скажет? Что сам сбил этих бедолаг? Значит нужно сразу же и в милицию звонить, и сдаваться? И прощай, нормальная жизнь. Ладно, оба живые, но ведь факт налицо: дорожно- транспортное происшествие. Еще неизвестно, что ему в милиции накрутят. Быстро пронеслось в голове, как он сидит в камере, а Танюшка передачки дома собирает, слезы льет горькие. Только женился недавно, такую жену в дом привел и на тебе! Нет, не может он рисковать сейчас. Если бы один был- другое дело, а Танюшкину жизнь под удар ставить он не имеет права. А вдруг кто-то из жителей, увидев в окно это происшествие, уже милицию вызвал? Ивана даже пот холодный прошиб от этой мысли. Скорее нужно уезжать из этого проклятого места. Поедет в город и там вызовет скорую из автомата. Помогут им, в больницу отвезут, в реанимацию. А может и милицию вызовут, да только ищи ветра в поле. А эти двое очухаются. Крови нет, ни царапины, ни синяка. Ну, бабенка ушиблась сильно головой, сотрясение скорее всего, а мужик, видимо с перепугу отключился. Нашатырь под нос сунут и очнется.

Так думал Иван, и мысли в голове у него путались, наскакивая одна на другую, а руки уже открывали дверцу кабины. Медленно и плавно вывел Иван свою машину из переулка, и, развернувшись, выехал на городское шоссе. Доехал до ближайшего телефона-автомата, который находился возле здания главпочтамта. Сразу вызвал скорую, назвав адрес места происшествия. Больше говорить ничего не стал, сел в рефрижератор, и сразу — домой.

Только одна мысль засела гвоздем в голове: как скрыть все от Танюшки? И еще очень хотелось, чтобы прошел дождь или выпал снег, и скрыл все следы.

Глава пятая

Иван и Татьяна

— Ой, Ванечка, наконец-то! А я уж все глазоньки просмотрела!

Танюшка кинулась мужу на шею, едва он переступил порог квартиры.

— Все глазоньки проглядела! — повторила она, отстраняясь, и, оглядев мужа с головы до ног.

— А холодный-то, а голодный-то! Я сейчас, раздевайся.

Вихрем метнулась на кухню, захлопотала, засуетилась. В нос ударил запах его любимого украинского борща.

Не спеша разделся Иван, снял грязную одежду, и прошел в ванную комнату. Запах чистоты, уютный вид мирно висящих полотенец, всяких дамских пузыречков и баночек возле зеркала, блеск хрома и кафеля, понемногу успокоил расходившиеся после аварии нервы. Твердо решил Иван ничего Татьяне не говорить. Пустил струю в ванну, добавил колпачок шампуня, душистая пена поднялась айсбергом. «Вот и славно, сейчас помоемся.» — совсем успокоившись, подумал Иван.

— Ваня, — Танюшка заглянула в дверь, — что ж так долго-то сегодня? Я ведь все жданки прождала. Не случилось ли чего?

— Да ничего, заказчик жадноватый попался, выясняли кое-что. Да ты, давай, работай, есть хочу, как собака. Ух, ты, аппетитная моя!

Он ущипнул жену за мягкий бочок, увидел, как засверкали ее глаза, засветились веснушки на носу. Как же он любил ее, свое конопатое солнышко!

Танюшка снова ушла на кухню, а Иван не спеша разделся и погрузился в душистую пену. Нет, хорошо, что он не поддался порыву, и не остался на этой ночной дороге. А тех бедолаг уже, наверное, доставили в больницу и в чувство привели. Теплая, душистая пена обволакивала усталое тело, мягкая вода ласкала каждую клеточку, усыпляла и тот странный внутренний голос, который время от времени беспокоил, и, которому Иван еще не мог дать точного определения: как будто какой-то маленький гном выскакивал из старинных часов и отрывистым голосом попискивал: а вдруг — нет? Иван прогонял от себя этот писк, погружаясь в волны блаженства.

— Ваня, да скоро ты? — послышался Танюшкин голос из кухни.

— Сейчас, мое солнышко, уже бегу!

Стол ломился от еды. Как будто Иван не из обычного рейса приехал, а вернулся, по меньшей мере, из полярной экспедиции, где пропадал долгие месяцы, рискуя жизнью, и спасая свою шкуру от белых медведей. Румяные шанежки, пирожки с яблоками, огурчики соленые, помидорчики маринованные, колбаска и сыр, а самое главное, его любимый, горячий и душистый — украинский борщ! И в самом центре стола — бутылка «Посольской водки».

— Ну, Танюх, ты сегодня превзошла себя! — засмеялся Иван, лаская жену взглядом и наливая чистую, как утренняя роса, водку в хрустальные стопки. Выпили. По телу разлилось приятное тепло, Иван потянулся за хрустящим огурчиком.

— Заждалась?

— Ой, Вань, ты кушай, а я все расскажу, — защебетала Танюшка. — Вчера должна была дежурить Мария, так я с ней поменялась, чтоб сегодняшний вечер свободным был, чтоб тебя встретить. Хорошо, что она согласилась, вот я все и приготовила, все чин- чинарем, правда, Вань?

— Еще каким чинарем! — довольный похвалил Иван жену.

— Я, Вань, плохо не люблю.

Вот за это Иван и любил свою женушку.

Разомлев от вкусного ужина, и глядя на сидящую напротив Татьяну, он вспомнил, как познакомился с ней. После долгих и безрезультатных хождений по всяким поликлиникам и кабинетам, причем за это время здоровье его было проверено от и до, он уже совсем потерял надежду отыскать ту, единственную, которая была бы не на вечерок, не на ночку, а на всю оставшуюся жизнь.

Это была трудная задача. Было несколько знакомств по обычному графику: кино или театр, смотря по интересам дамы. Затем ресторан, или ужин дома. У нее или у себя — это тоже, как дама захочет. Затем — все остальное. До «остального» доходило не всегда, иногда все заканчивалось очень примитивно: ужин и бай-бай, так как некоторые дамы предпочитали спиртное больше, чем любовь. Все эти боевые походы так вымотали душу и тело, что в один прекрасный момент Иван сказал себе: все, баста, остаюсь холостяком.

И, как часто бывает в жизни, тут -то судьба ему и улыбнулась.

Как-то после очередного рейса у Ивана так прихватило правый бок, что он еле добрался до поликлиники. Оказалось — аппендицит, острый приступ, сразу отправили в операционную. Еще немного, и перитонит случился бы. Уже, когда на стол укладывали, такая боль накатила, такой жар в животе разыгрался, что Иван чуть сознание не потерял. И тут же от наркоза провалился в тишину и темноту. Когда очнулся, долго ничего сообразить не мог, смотрел в белый потолок над головой, на лампочку под потолком. Боль ушла, только туповато ныло в правом боку. Потом глаза непроизвольно скользнули по палате, на соседней койке спал мужчина, другая койка напротив пустовала.

И вдруг, прямо, как солнышко в глаза: два светло- карих глаза с золотыми искорками среди густых ресниц, слегка подкрашенных коричневой тушью. Дальше был аккуратненький в веснушках носик, и медицинская маска, закрывающая нижнюю часть лица.

— Пить… — тихо попросил Иван.

— Лежите спокойно, вам нельзя, — послышался из-под маски несколько приглушенный, нежный девичий голосок. «Надо же, какая строгая…» — подумал Иван и понял, что операция уже позади. «Хоть бы глоточек…» — губы снова шевельнулись, умоляющим взглядом он уставился в непонимающие рыжие глаза. Он уже тогда почувствовал силу этих глаз.

Она изящным движением маленькой белоснежной ручки взяла чайную ложечку, чуть-чуть намочила ему губы, зачерпнув капельку какого-то раствора из стоявшего на тумбочке стакана.

— Сп-а… сибо… — прерывающимся шепотом прошептал Иван и закрыл глаза. Все закружилось в голове и он снова забылся. А когда очнулся, она так и сидела напротив и смотрела на него. Лампочка под потолком уже горела тусклым светом. Сосед спал, Иван повернул голову, за окном было темно, значит была уже ночь. Он хотел что-то сказать, но во рту было сухо. Чувствовал же он себя намного легче.

— Девушка, — прошептал он- вы — дежурная?

— Да.- сказала она тихо.

— Дайте водички, чуть-чуть, пожалуйста.

Ресницы дрогнули, глаза потеплели.

— Ну, если чуть-чуть.- она снова потянулась за ложечкой.

— Да что вы, я сам.- он протянул руку к тумбочке, и тут же получил легкий удар ложечкой по руке.

— Куда вы, не в коем случае, я сама.

— Я что же, инвалид что ли? — прошептал Иван, пытаясь засмеяться.

— Нельзя сразу много, поняли? — сердито произнесла она, поднося ложечку к его губам.

Иван глотнул.

Почувствовал блаженство. Еще ложечка, еще одна следом.

— Ну хватит, утром вам бульон принесут, потерпите.

— А маску снять можете с лица, а то я вас не вижу? — неожиданно для себя спросил Иван.

— Вы меньше разговаривайте, больше спите, завтра уже молодцом будете.- прошептала девушка.

— А вы завтра придете?

— Завтра сменщица придет.

— Какая вы строгая, вас наверное, все вокруг бояться.

— А вы много говорите, смотрите, хуже может быть. Лучше помолчите, и закройте глаза.

Он послушался. И почему эти люди в белых халатах такие властные? Даже вот такие, как эта девушка, всего лишь медсестра? «Как будто она лично заведует моим здоровьем.» — подумал он, с непонятно откуда взявшейся обидой. Ивану стало стыдно. Ведь девушка, наверное, отвечает за него. Вдруг что-нибудь с ним случится ночью, а с нее спрос будет. «Нет уж, лучше уснуть от греха подальше.» — подумал Иван.

Но спать не хотелось. А приятно, когда рядом девушка сидит, как- то спокойнее. И глаза у нее отличные — сияющие, как два солнца. Рыжая челка выбивается из-под шапочки. Интересно, а губы какие? Губы — это важно. Очень важно. Бывают девушки: глаза — красивые, а губы, как пельмени, неаккуратные. Или очень тонкие, злые, ехидные, а значит и характер такой, вредный. «Да что тебе ее характер?» — спросил себя Иван, и сам удивился, что думает о ней, как о потенциальной невесте. Нет — это даже идея какая-то навязчивая: всех в жены пророчить! Иван даже разозлился на себя. Неужели не надоело? Свахой сам себе заделался! Ну сидит она и сидит, у нее работа такая. Еще и рыжая. А рыжий человек на всю жизнь помечен. Иван закрыл глаза и не заметил, как уснул.

Когда проснулся, было уже утро. В палате было светло, чисто, свежо, видимо, когда он спал, уже сделали уборку. Стул возле его кровати пустовал. Девушка, видимо, уже ушла. А сменщица не хотит возле него сидеть, а может, у нее дел много, а может, больше и не нужно возле него дежурить. Голова была светлая, а бок болел меньше. Вошла женщина средних лет в белом халате с тарелкой в руках.

— Вот вам бульон, кушайте. Вам помочь?

Иван приподнялся на подушках, взял в руки тарелку, с аппетитом поел.

— А где та девушка?

— Какая девушка?

— Ну, которая возле меня вчера дежурила.

— А, Танюшка! Так она отдыхать пошла. Я ее и сменила. Сегодня я буду, а она завтра утром придет.

Завтра утром! Сутки ждать. Иван почему- то расстроился.

Эта девушка своим появлением отчего -то разволновала его. Она возникла, как будто, из сна, и ушла так же незаметно, как во сне. И теперь ему казалось, что это только сон, а реальность вот она- эта женщина в белом халате с простым лицом. Но он уже понимал, что девушка зацепила в нем какую-то неведомую доселе струнку, и тотчас же ему стало как-то неспокойно. Снова захотелось увидеть эти сияющие с рыжими искрами глаза.

— Вань, ты ничего не ешь! Что с тобой?

Иван опомнился, схватился за ложку. Борщ был вкусный, наваристый.

— Ох, Танюх, устал наверное, голова ничего не соображает.

Он заработал активно ложкой. Татьяна сидела напротив и не сводила глаз с мужа. «Устал бедный, замотался, — подумала она заботливо, — да, деньги даром не даются.»

Она понимала, что, если бы не заработки Ивана, они бы так хорошо не жили. В больнице медсестра получает копейки. Хорошо еще, что детей пока не намечается. Хотя Татьяна очень хотела родить ребенка. Годы уже уходили, хотелось, чтоб семья была более прочной. Не хватало детского гуканья, пеленок, распашонок. Иван детей любил. Часто она замечала, с какой завистью он поглядывает на чужих ребятишек. Но со своим пока что-то не получалось. Прямо они на эту тему еще не говорили, но Татьяна знала, что разговор этот все равно будет. Вот опять задумался о чем-то, не иначе, как о ребенке. Татьяна вдруг почувствовала себя виноватой. Она подошла к мужу сзади, обняла, прижалась подбородком к ершистому затылку. Он обхватил ее руки своими, прижал крепко к груди. Так они молчали, долго-долго.

— Завтра уберешь, Танюша, ладно? — он подхватил жену на руки и понес в спальню. Танюша не сопротивлялась, прижимаясь к мужу все крепче и крепче. Уже в свете ночника, когда рыжие ее кудри разметались по подушке, а сверкающие глаза полузакрылись, Иван снова и снова удивлялся, какая она красивая в постели. Он знал многих женщин, но такую чистоту и нежность встретил впервые. Потому и любил свою Танюшку больше жизни, потому и не хотел ее огорчать. Он крепко прижал к груди ее золотистую головку и блаженно закрыл глаза.

Глава шестая

Сон Ивана

И приснился Ивану сон. Будто он сидит в зрительном зале огромного театра. Зал был совершенно пустой и полутемный. Занавес был открыт, а сцена тускло освещена одним единственным прожектором. Рассеянный свет концентрировался в центре сцены в большой луч и светлым кругом ложился на авансцену. Иван сидел тихо, не шевелясь, и ждал начало представления. Его совсем не удивляло то обстоятельство, что кроме него в зрительном зале никого нет. Он почему-то был уверен, что этот спектакль предназначался только для него.

Вдруг заиграла музыка. Иван сразу узнал ее — это был его любимый вальс, который он часто слушал во время утомительных рейсов. Музыка играла долго, но сцена по-прежнему оставалась пустой. Вдруг музыка очень резко оборвалась, и на сцену очень медленно вышла женщина в длинных белых одеждах. Пепельные волосы струились по ее плечам, глаза были опущены. Она вошла в освещенный круг, и остановилась напротив Ивана. Иван почувствовал, как напряглось все его тело, он даже как-то подался вперед. Руки инстинктивно вцепились в бархатные подлокотники кресла. Было такое чувство, что эта странная, белая женщина в луче света притягивает его. «Только не смотри на меня, не смотри!» — мысленно умолял Иван. Он знал, что не выдержит ее взгляда. Он знал, что это — конец. Вдруг сверху начал падать снег. Женщина протянула руки и подставила ладонь под падающие снежинки. Они тихо опускались на ее руку и не таяли, так и лежали крупными белыми звездами на нежной женской ладони. Они были не по-настоящему большие, как бутафорские. Иван сидел, вжавшись в кресло, и зачарованно смотрел на этот странный спектакль.

Вдруг раздался резкий звук, как будто хлопнула дверца машины. Музыка оборвалась. Женщина резко пошатнулась и закричала, вскинув вверх руку и открыв на секунду в глаза, взглянула прямо на Ивана. Точно неведомая сила вдавила Ивана в кресло. Глаза у нее были темно-лиловые и огромные, как распустившиеся фиалки. Но взгляд был холодный, безжизненный. Ровно один миг она смотрела ему прямо в глаза, и вдруг, резко вскрикнув, упала, как подкошенная. Крик пронесся над головой Ивана и растаял где-то под потолком. Ледяной ужас сковал Ивана. Он боялся шевельнуться, вздохнуть, хотел позвать на помощь, но знал что это бесполезно, вокруг не было ни души.

Женщина лежала на сцене в очень знакомой позе. Где-то он видел уже это, но где, где? Снежинки падали на ее лицо и не таяли. Иван хотел вскочить и подбежать к женщине, хотел помочь, привести ее в чувство. Но какая-то неведомая сила удерживала его. Казалось, что если он сделает хотя бы одно движение, случится что-то совершенно непоправимое. Грудь его сдавил страх, стало трудно дышать, Иван начал ловить ртом воздух. Снежинки на сцене взметнулись вихрем, этот вихрь ворвался в зал и окутал Ивана с головы до ног. Задыхающемуся Ивану показалось, что он тонет в снежном потоке. Он застонал …, и проснулся.

Лежал он в неудобной позе, подвернув руку, Танюшкина кудрявая голова уткнулась ему в грудь, ее дыхание согревало и без того разгоряченное тело, сердце стучало так, как будто собиралось выскочить из груди. Иван тихонько откинул одеяло, осторожно отодвинул крепко спящую жену, и выбравшись из постели, прошел на кухню.

Еще не совсем оправившись от непонятного сна, Иван открыл форточку и втянул свежий воздух в разгоряченную грудь. Стало немного легче. Вдруг он увидел, как за окном пролетела белая точка, потом еще одна и еще. Он протянул руку в форточку, снежинка упала на раскрытую ладонь и растаяла. Он посмотрел на мокрое пятнышко на руке и вдруг почувствовал неимоверное облегчение. «Снег, снег — пронеслось в голове:- Вот он и пришел — долгожданный, спасительный.» Иван с полчаса постоял у форточки, подышал воздухом, успокоил дыхание и нервы. Потом подошел к столу, налил стопку водки и выпил не закусывая. "Покойники снятся к перемене погоды.» — подумал он и вернулся в спальню.

Танюшка спала, свернувшись калачиком, подложив ладошку под разрумянившуюся щечку. Глаза были прикрыты пушистыми, рыжеватыми ресницами. На лбу блестели бисеринки пота, мокрая кудряшка завитком красовалась на виске. Иван открыл форточку, свежий воздух ворвался в спальню. Танюшка что-то пробормотала во сне, перевернулась на спину, раскинула руки.

Иван смотрел с умилением на это золотое чудо и чувствовал как на его глаза наворачиваются слезы.

«Неужели я должен все это потерять?» — Иван даже зубами скрипнул от досады. — «Этот дом, очаровательную женушку, уют, тепло? Все променять на тюремные нары? Нет, ни за что!»

Никогда и никому не расскажет он о том, что случилось этой ночью. «Только бы остались живы эти бедолаги.» — А впрочем, в любом случае сам он не объявится.

Он тихо прилег рядом с женой и уставился в белый потолок. Спать совершенно не хотелось. Опять вспомнил Иван белую палату и себя, лежащего на больничной койке. Сменная сестра уже ушла домой, и сейчас должна была появиться Танюшка. Он уже мысленно так называл эту незнакомую, рыжую девушку.

Она появилась на обходе вместе с врачом. Повязки на лице не было, и Иван с удовольствием отметил, что губы и все остальное его не разочаровали. Губки у нее были пухленькие, розовые, без помады, что особенно нравилось Ивану. Верхняя губка была чуть вздернута, и когда девушка улыбалась, показывался ряд ровных, как чудесные жемчужины, зубок. Когда был обход, она строго смотрела на Ивана, как будто бы проверяла: в порядке ли он и не случилось ли чего в ее отсутствие. Он постарался улыбнуться ободряюще. Она прикрыла ресницы, как будто бы одобрила его поведение, и слегка улыбнулась.

— Как чувствует себя больной? — приятным баритоном произнес врач. Танюшка отвернула простынь, он посмотрел шов.

— Ну, молодцом! День-два и бегать будете.- Удовлетворительно произнес он. — После обхода сделайте ему общеукрепляющий укол.

— Хорошо.- Послушно произнесла Танюшка.

После обхода она пришла и сделала ему укол в вену. Пока она колола, он разглядывал ее белые ручки, и странные мысли мелькали в его голове. Ивану очень хотелось погладить эти ручки, но он только немного скривился, когда игла вошла мягко в вену, потому что никогда не любил уколов.

— Спокойно… — сказала она повелительным тоном и легко сделала укол. Ивану опять захотелось погладить ее руку. Неожиданно он это сделал и девушка удивленно вскинула брови.

— Спасибо, вы так хорошо колете, а я уколов с детства боюсь.

Его рука какие-то считанные секунды сжимала её руку, и задержалась, видимо дольше, чем положено по этикету. Их глаза встретились, сердце екнуло и покатилось куда-то вниз.

— Как вас зовут?

— Таня… — сказала она, убирая руку, и глядя на него немного растерянно.

— Подождите, не уходите, посидите со мной, пожалуйста.

Они были вдвоем в палате, сосед ушел на процедуры. Вдруг Иван неожиданно для себя начал рассказывать ей про свою жизнь, ничего не приукрашивая и не скрывая. Она слушала молча, очень внимательно, иногда улыбалась. Этот его незатейливый рассказ будто очистил душу, принес успокоение. Он сам не знал, зачем рассказал все этому рыжему одуванчику. Но она слушала спокойно, как настоящая сестра милосердия. Ни разу не перебив, и не спросив его ни о чем, словно боясь спугнуть неожиданную исповедь.

Так началось их знакомство. Когда Иван, при выписке из больницы, назвал свой адрес, и шутя, пригласил заглянуть на огонек, она согласилась и заглянула. Так же спокойно она и переехала к нему из общежития. Это было весной, цвела сирень, и вся квартира благоухала ее запахом. Танюшка очень любила цветы. Она внесла в его жизнь покой, порядок и удивительную заботу. Одно только смущало Ивана, что пока никак не получалось с ребенком. А она очень хотела малыша. Он смеялся, хлопая ее по пухленькой попке, и говорил, что «работать» надо прилежнее.

Иван смотрел на спящую жену, и ему очень хотелось защитить свое хрупкое счастье… от чего? Он и сам не знал, но уже очень боялся.

Глава седьмая

Театральная

«Время строит гримасы, как рыжий клоун на ковре…»

Эта мысль пришла в голову неожиданно, и так же неожиданно исчезла. Эдик сидел в гримуборной и ждал своего выхода на сцену. Шла репетиция «Вишневого сада». Эта была тяжелая для Эдика репетиция. Вместо Ольги Светловой в спектакль должна была войти Юлия Сергеева.

Эдик мучительно рассуждал о несправедливости жизни, о том, как может судьба подшибить человека на взлете и ничего с этим не сделаешь, ничего не исправишь. Ведь совсем недавно он играл в спектакле с Олей, и вот — эта жуткая ночь, которая оборвала жизнь лучшему другу, а бедная Оля уже месяц в коме в реанимации, и никто не знает, когда она придет в себя. Она в другом мире — темном и непонятном, между жизнью и смертью, на другой планете…. И вернется ли? Эдик взял сигарету, закурил, рука дрожала. За этот последний месяц он постарел на десять лет. Одна мысль не давала покоя: Когда Оля вернется в этот мир, как сказать ей про Леню? Что будет с ней, когда она поймет, что стала вдовой? Она не вынесет горя, не вынесет.

Эдик вспомнил похороны Лени. День был унылый, падал мокрый снег, многие пришли с зонтиками. Леню долго не решались хоронить, надеялись, что Оля все-таки придет в сознание. Надеялись и боялись, что когда она узнает о смерти мужа, то не вынесет горя и отправится вслед за ним. Сигарета догорела и обожгла пальцы. Эдик вздрогнул, смял сигарету, и пошел на сцену.

Вот сейчас на сцене мучается Юлька. Роль не дается ей. Эта роль как будто заколдована, — это Олина роль. Сначала хотели ввести в спектакль молодую актрису, но на первой же репетиции та неудачно оступилась, подвернула ногу и ушла на больничный. Потом предложили роль заслуженной артистке, которая хотела сыграть Раневскую с самого начала. Она очень обрадовалась, с энтузиазмом взялась за дело, а через несколько репетиций пришла в кабинет режиссера и положила роль на стол, заявив, что до конца жизни не возьмет эту роль в руки. Такая резкая категоричность всех ужасно удивила, потому что эту актрису можно было обвинить в чем угодно, только не в лени и легкомыслии. Директор пытался давить на актрису, говорил, что по закону она не имеет права отказываться от роли, довел ее до истерики, но так ничего и не добившись, отступился. По театру поползли недобрые слухи. Актеры — народ суеверный. Поговаривали даже, что к заслуженной во сне якобы я вилась Ольга Светлова и сказала, что пока она жива, роль Раневской в этом театре играть никто не будет. Теперь актрисы вздрагивали только при одной мысли о том, что кому-то из них придется вводится в спектакль на эту роль вместо Ольги.

То же происходило и с Юлией Сергеевой, когда ее вызвали в кабинет главного. Бледная и дрожащая вышла она из кабинета. В руках у нее была злополучная роль. Отказаться она не посмела, так как в последнее время было мало работы. Да и роль хороша, мечта многих актрис. И партнеры прекрасные — Эдик Черняев, Семен Григорьевич — заслуженный артист, прекрасный человек.

Сейчас, когда Эдик подходил к сцене, оттуда доносились звуки музыки. Нежный вальс, сопровождавший монолог Раневской, голоса актрисы даже не слышно. Музыка громче, громче, конец первого действия, перерыв. Послышались голоса актеров, спускающихся в курилку, Эдик двинулся следом.

— Да сыграет она… — услышал он голос Семена Григорьевича.- Ну, конечно, не так как Ольга, но по-своему.

— Волнуется очень.

— Волнуется — это хорошо. Такую роль с холодным носом не вытянешь.

— Нет, не то… Оля была хороша!

Это «была» резануло ножом по сердцу. Эдик взорвался.

— Почему была?! Она -есть! Она вернется!

— Эдуард, не волнуйтесь. — Успокоила его пожилая актриса. — Конечно, Олечка вернется к нам. Никто не звонил в больницу?

— Звонили, все по- прежнему

— Главное, чтобы она очнулась, а там врачи вернут к реальности.

— Хороша реальность — вдова!

Все приумолкли. Это тяжелое слово, как будто, придавило всех. Никто не знал и никто не мог сказать точно, что будет, когда Ольга придет в себя. Сказать ей об этом, значит — убить ее наверняка. Молодой артист, Витя Себежев вдруг произнес нерешительно:

— А, если, не говорить?

Все повернулись к нему.

— Ну, мол, уехал в командировку, просил не беспокоится, жив-здоров, ну нельзя же сразу такое….

Все понимали это. И по молчаливому согласию решили первое время ничего не говорить Ольге. Предупредить всех врачей, нянечек, медсестер, и даже уборщиц. Говорить, что муж приходил несколько дней назад, удостоверится в ее состоянии, просил передать, чтобы она не волновалась, что его вызвали к иногороднему клиенту. Все понимали, что на этой лжи долго не продержишься, но другого ничего не могли придумать. Прозвенел звонок на репетицию, Эдик пошел вместе со всеми на сцену.

В зале на режиссерском месте восседал режиссер спектакля — Григорий Иванович Оболенский, носитель знаменитой дворянской фамилии, за что и получил закулисное прозвище — «корнет Оболенский». Это была замечательная личность. Он работал в театре пятый сезон главным режиссером.

Гриша Оболенский, несмотря на громкую фамилию, был невысок ростом, лысоват и щупл, носил огромные очки, которые увеличивали его младенчески-голубые глаза раз в десять. Когда он был недоволен актером, то взгляд его, увеличенный очками, от наплыва гнева становился мрачным и тяжелым, и тогда даже мастерам было не по себе. Сейчас по глазам было видно, что режиссер репетицией недоволен. Начали сначала, со сцены приезда Раневской.

— Юлия Петровна, — в сотый раз, стараясь быть спокойным, начал объяснять он актрисе. — Вы приехали из Парижа, понимаете? Там у вас остался незадачливый любовник, который вытянул из вас все, что мог, но вы его еще любите, вы страдаете душой…. А здесь новые заботы, ваши дети: Аня — совсем ребенок, Варя — до сих пор не за мужем, столько мыслей, чувств разом нахлынуло на вас. И почему вы такая холодная, как манекен?! — вдруг гаркнул неожиданно он.

Юлия Петровна сжалась.

— Григорий Иванович, — пролепетала она виновато, — можно, мы сейчас снова начнем?

— Сколько можно танцевать от печки? Ну ладно, поехали, Эдуард, помогите партнерше.

Эдик и рад был бы помочь, но в этой сцене он так мало значил, вся сцена принадлежала Раневской, они все были только наблюдателями, а вся эмоциональная нагрузка ложилась на актрису.

— О, моя детская, моя детская! — Вскрикнула театрально Юлька и заломила руки, — о, чистота моя!

— Да господи! — Опять взорвался Григорий- Что вы как… ванька-встанька, где голос, где темперамент? И что это за вскрики, мягче, душевнее!

Юля повторила мягче, нежнее, сцена потихоньку пошла, вступили другие актеры. Эдик из актерской солидарности решил помочь Юльке. Он играл Гаева и роль позволяла использовать комедийные и даже фарсовые приемы. В сцене со шкафом он поддал такого жару и пыла, что все покатились со смеху.

Напряжение спало. Юлька смотрела на него благодарными глазами, в которых блестели настоящие слезы. А сцена на лужайке прошла вообще великолепно. Режиссер был доволен и смеялся вместе с актерами. «Слава богу, слава богу, кажется роль пошла!» — шептала про себя Юлька.