Бесплатный фрагмент - Хранители Лучезарной Рощи. Тайна волшебных «лучиков»

Пролог. Легенда Лучезарной Рощи

В те времена, когда деревья говорили на языке ветра и света, а дождь пах тёплыми пирогами с малиновым вареньем, существовала Лучезарная Роща. Место, сотканное из доброты, где даже тени, ложась на землю, обнимали стволы деревьев.

Едва первые лучи касались верхушек сосен, солнечные зайцы принимались за работу. Вооружившись лучиками-тряпочками, они натирали кору до золотистого блеска, и в листве тут же зажигались новые солнечные зайчики. А лунные коты, фыркая от усердия, сворачивали ночную темноту в серебристые клубки и заталкивали их в самые глубокие дупла — до следующего вечера.

В самом сердце Рощи возвышался Хлебный Дуб — старый, мудрый и щедрый. Его желуди, пахнувшие то ванилью, то корицей, то свежим хлебом, были не просто плодами, а приглашением к чаю. Рядом журчала Река Серебряных Ягод, на дне которой вместо гальки лежали прозрачные леденцы всех цветов радуги. Они таяли на языке, наполняя рот вкусом счастья. А на дальней опушке стоял Сахарный Клён — стоило прикоснуться к его узорчатой коре, и ты понимал, что такое настоящая радость.

Звери жили по незыблемому Правилу, высеченному на Камне Сердца: «Что посеешь — то и пожнёшь». И это было не просто правило — это была сама суть Рощи, её дыхание и сердцебиение.

Каждое утро медведи-пекари, посыпанные мукой, выкладывали душистые караваны на Общий Пень. Бобры-строители чинили мосты, напевая песни. А сороки-мастерицы чинили сломанные горшки и гнёзда.

Но однажды летним утром, когда розовые слоны тумана лениво бродили меж деревьев, у Подсолнечного Пня произошла история, перевернувшая жизнь Рощи.

Молодая белочка Сима, сияя от гордости, притащила целую корзину своего знаменитого орехового варенья.

— Несите ваши ложки! — провозгласила она. — Сегодня у нас пир на весь мир!

Но роща молчала. Лишь старый барсук Бормоун, проходя мимо, пробормотал:

— Варенье? Эх, дитятко, да сегодня все с ума посходили по солёным груздям! У Белкиной бабушки ревматизм, вот все и несут ей солёные грибы в подарок.

— Как же так? — голос Симы дрогнул, а пушистый хвост опустился. — Вчера все дрались за последнюю баночку, а сегодня… сегодня никому не надо!

Рядом ёж-садовод по имени Хмурь пытался обменять корзину румяных яблок на помощь в прополке огорода. Но все звери были заняты — кто сбором грибов, кто другими важными делами.

А заяц-рыбак Длинноух, разложив перед собой улов — трёх сверкающих карасей, — выкрикивал:

— Меняю рыбу на лесные грибы! Самые свежие!

Но грибники, как назло, в тот день ушли на северные склоны, где, по слухам, пошли маслята.

Звери, недоумевающие и расстроенные, собрались у Камня Больших Решений — огромного, испещрённого рунами валуна.

— Тише, тише! — призвал всех барсук Бормоун, который в те времена был не ворчуном, а мудрецом. — Я вижу проблему. У одного есть, но не нужно никому. Другому нужно, но не у того. Давайте создадим Книгу Желаний! Пусть каждый напишет, что у него есть лишнего, и что ему нужно.

Идея была встречена радостным гулом. На следующий день на Общем Пне появился большой свиток из берёзовой коры и пушистое гусиное перо, привязанное на верёвочке.

Так в Роще появилась первая система обмена или, проще говоря, огромная лесная «менялка», где каждый мог найти, кому отдать своё и что получить взамен.

Заяц Длинноух выменивал пучок моркови на грибной суп от ёжика Хмуря. Сорока-мастерица Блестка получала за починку гнёзд не песни, а прозрачные леденцы с дна реки, которые она очень любила, но не могла достать сама. Лоси меняли ночные прогулки под луной на мудрые рассказы старых черепах. Но через несколько сезонов обнаружилась новая беда.

Случилось то, что позже назовут Великим Обесцениванием. А это значит, что все прежние договорённости и обещания вдруг стали ничего не стоить, словно высохшие листья, которые рассыпаются в руках.

В тот год ранние заморозки погубили урожай, а чёрная тля съела почти все запасы. Звери в панике бросились к Книге Желаний, но система не выдержала. Каждый хотел получить еду, но никто не мог предложить ничего ценного в обмен. Доверие испарилось, как утренняя роса на горячих камнях.

— Помогите! — взмолился как-то утром заяц Длинноух, влетая на поляну. — Моей бабушке плохо, ей нужны срочно целебные травы! У кого есть?

Травы были только у медведя Потапа. Но когда Длинноух примчался к его берлоге, тот сказал:

— Травы? А что ты предложишь? В Книге Желаний у тебя записаны только обещания! Моя семья голодает — мне нужна реальная еда сейчас, а не твои расписки!

А зайцу было не до переговоров — бабушка стонала от боли. Книга Желаний, эта гордая попытка усовершенствовать бартер, дала сбой в самый нужный момент.

Кризис удалось преодолеть лишь благодаря смелости одного зверя — белки по имени Хранислав Дубодревович. Он, как гласит легенда, открыл свою кладовую и создал первую «Систему продовольственного резерва», дав зверям в долг ровно столько, чтобы выжить. Его поступок вернул в Рощу доверие, но все понимали — это было временное решение.

Именно тогда золотистая рысь Лана, хранительница древнего гимна леса, ушла в самую глубь Рощи. Она видела, как подвиг Хранислава спас всех, но понимала: полагаться на добрую волю одного зверя в каждом кризисе — ненадёжно. Великое Обесценивание показало главную слабость Книги Желаний — она не могла сохранять ценность во времени. Нужно было найти способ, чтобы обещания не обесценивались в тяжёлые времена.

Лана искала ответ. И нашла его на Волшебной Поляне. На самой середине поляны, куда падал самый чистый свет, рос невысокий, но удивительный Клён Отражений. Его листья не желтели и не опадали. Они лишь переливались цветами, отражая состояние мира: от нежно-серебристого на рассвете — до густо-золотого в полдень и тёплого медного на закате. А когда ветер касался их, листья издавали тихий, но удивительно ясный звон, и каждый — на своей ноте, словно крошечная струна великой арфы.

Но главное открытие ждало Лану впереди. Она поняла: эти листья невозможно подделать, украсть или создать силой. Любая попытка сорвать их до срока заканчивалась ничем — лист в руке мгновенно увядал, превращаясь в горсть холодной пыли. Сорвать его мог только тот, чьё сердце было чисто, а помыслы искренни, кто верил в идею честного обмена и равновесия. Лист сам отпускал ветку, когда чувствовал, что пришло его время.

И однажды ночью, когда полная луна висела в небе, как огромная серебряная монета, Лана вернулась на поляну. Она собрала в хрустальный флакон росу с паутинок, сверкавших на листьях Клёна — ту самую росу, что вобрала в себя и лунный свет, и солнечную память минувшего дня.

В эту волшебную воду она добавила каплю золотистой смолы Великого Солнечного Дуба — смолы, в которой был навеки законсервирован самый первый, самый радостный свет летнего утра.

Всё это Лана смешала в чаше, скрученной из белой берёзовой коры. Окунула в раствор кисточку, свитую из нескольких волосков собственного золотистого хвоста. И, затаив дыхание, провела ею по поверхности одного-единственного листа Клёна Отражений.

В тот же миг жилки листа, словно жаждущие реки, впитали волшебный состав. Лист вспыхнул изнутри ровным, тёплым, живым золотым светом. Он стал прочным, как кованая медь, и в то же время невесомым, как пух одуванчика. И навсегда сохранил свой чистый, серебристый звон.

— Вот оно… — прошептала Лана, и в её глазах вспыхнули слёзы облегчения. — Мера всего. То, что нельзя съесть, но чем можно измерить цену всего съедобного. То, что не сгниёт, но поможет сохранить то, что может сгнить. Равновесие.

На следующем совете старейшин, куда съехались все уважаемые звери Рощи, Лана положила перед собой сверкающую стопку этих листьев-монеток. Они переливались в свете светлячков, и от них исходил тихий, мелодичный гул.

— Друзья! — голос Ланы звенел, как её листья. — Мы пережили Великое Обесценивание и видели, как даже благородный поступок Хранислава Дубодревовича, спасший нас всех, был лишь временным решением. Наша Книга Желаний не смогла сохранить ценность обещаний в трудные времена, а полагаться на доброту одного зверя в каждом кризисе — слишком ненадёжно. Я долго искала способ, который объединил бы мудрость прошлого с потребностями будущего. Эти листочки — не просто замена бартеру. Эти листочки — не просто замена нашей «Менялке». Они, как волшебные помощники, хранят ценность. В них заключена магия равновесия… В них заключена магия равновесия, которая позволит сохранять ценность и в урожайный год, и в голодную зиму. Они станут той самой мерой, которая переживёт любые невзгоды и сделает нас по-настоящему устойчивыми! Пусть «лучики» станут нашим общим наследием — системой, где ценность не зависит от урожая или чьей-то доброй воли, а живёт в самой сердцевине Рощи!

Она объявила первые, справедливые цены, рождённые наблюдением за трудом зверей:

— Один листик будет равен горсти спелых ягод. Три листика — корзинке отборных грибов. Пять листиков — честному дню работы на благо другого!

На большом Празднике Первого Обмена, устроенном на Главной Поляне, каждый зверь получил от Ланы по нарядному солнечному мешочку, в котором лежало по десять начальных «лучиков».

Первое время система работала безупречно. Это было удобно — не нужно было искать того, кто нужен прямо сейчас. Это было справедливо — цена отражала труд. Это было учтено — на коре Великого Древа Учёта мудрая сова Метиса выводила углем записи о каждой сделке.

Но магия «лучиков» была столь же нежна и чиста, как утренняя роса. Она питалась доверием, щедростью и взаимопомощью. И чем больше звери начинали забывать истинную суть обмена — радость делиться от сердца — и ценить лишь сам блестящий листик, тем больше магия начинала искажаться, черстветь, превращаясь в свою противоположность.

И первой это почувствовала на себе Лана. Её душа, как душа создательницы, была навеки связана с её творением.

Среди всех зверей нашёлся один, чьё сердце оказалось наиболее восприимчиво к этой новой болезни. Ёж по имени Скоуп. Получив свой солнечный мешочек с десятью сияющими «лучиками», он не испытал радости от предстоящих обменов. Вместо этого его охватила странная, удушающая страсть. Он унёс свой мешочек в самую глубь своей норы, подальше от любопытных глаз. Достал один «лучик» и подолгу смотрел на его ровный, тёплый свет. «Моё… — прошептал он впервые. — Всё моё».

Мысль потратить листик на сыр или новый инструмент вызывала у него почти физическую боль. А мысль о том, что они могут закончиться, повергала в настоящий ужас. И тогда его осенило. Он вспомнил старый, почти забытый инстинкт. Если спрятать желудь — вырастет дуб. Если спрятать «лучик»… что вырастет? Богатство?

В одну из лунных ночей Скоуп выкопал глубокую яму под корнями старой ели. Дрожащими лапами он высыпал туда все десять своих бесценных «лучиков», свой начальный капитал, свою долю в общем счастье. Он закопал их, как когда-то предки закапывали кости, приговаривая: «Расти… умножайтесь… Моё…»

Он зарыл не просто листики. Он зарыл свою совесть.

Жадность его была столь велика и целенаправленна, что отравила самую почву. А так как «лучики» были плоть от плоти магии Ланы, она почувствовала это мгновенно, будто кто-то вырвал у неё клок шерсти. Это была не просто жадность — это было первое целенаправленное искажение самой сути её творения, использование системы не для обмена, а для потери ценности.

Она помчалась на кричащую болью опушку. Земля там уже чернела, и воздух звенел, как натянутая струна. Лана, не помня себя от ужаса и гнева, вонзила когти в отравленную почву. Её магия, магия равновесия, столкнулась с этой новой, уродливой силой лицом к лицу. Она не могла уничтожить её — жадность уже вплелась в систему. Но она могла её… изолировать. Собрать в клубок. Вытащить на свет.

Когда она разжала лапу, на её бархатной подушечке лежал не «лучик». Лежал первый в истории Рощи Чёрный Орех — твёрдый, холодный, отливающий маслянистым блеском. Это был не плод дерева. Это была сгустившаяся жадность, сама боязнь поделиться, превратившаяся в уродливый камень. Это был её первый, неловкий способ справиться с бедой — будто сорняк в огороде, который она не вырвала с корнем, а лишь сверху присыпала землёй, надеясь, что он сам исчезнет.

И будто сама земля решила показать, что проблема никуда не делась, из того места, где были похоронены «лучики», вместо ростков богатства проросли чахлые, корявые, колючие побеги. А на них, словно слепые, невидящие глаза, висели новые ядовитые чёрные орехи — твёрдые, как булыжник, и горькие, как сама жадность.

— Моё! — зашипел Скоуп, выскочив из кустов и прижимая к колючей груди гроздья этих мнимых сокровищ. — Всё моё!

И словно из того самого невырванного сорняка, с этого дня жадность стала расползаться по Роще невидимой, ядовитой плесенью. А чёрные плоды так и зовутся — «скопидомовы орехи».

И чем больше эта плесень расползалась, тем хуже становилось Лане. Её связь с сердцами зверей стала её проклятием. Теперь она чувствовала каждый новый укол жадности, каждый приступ страха потерять своё. И всякий раз, когда чья-то жадность становилась слишком сильной, в Роще, словно гриб после дождя, вырастал новый Чёрный Орех. Её собственная магия, сбитая с толку той первой неумелой попыткой, теперь срабатывала сама собой, без её ведома. Она превратилась из целительницы в уборщицу, которая безнадёжно пыталась вычерпать целое море жадности маленькой ракушкой. В её тайном логове копилась грустная коллекция этих тёмных орехов. И каждая новая находка отравляла её душу, делая её немного темнее и холоднее. Теперь искажения стали проявляться повсеместно. Барсуки строили сундуки и любовались грудами «лучиков». Лисы подделывали листики. Волки ввели «плату за безопасность». А помощь безвозмездно… её больше не существовало.

Именно в это время Лана стала замечать, что с ней творится нечто странное и пугающее. Её собственные, самые первые «лучики», которые она хранила как память, начали таять у неё на глазах. Вместе с ними уходили и её силы. Её золотистая шерсть тускнела.

По ночам ей снился ледяной храм, где вместо икон висели счётные книги, а в центре зала лежала гора Чёрных Орехов, которые она, Лангра, была обречена вечно пересчитывать. По утрам она находила на лежанке клочки чёрной шерсти, пахнувшие пылью, чернилами и горьким миндалём.

Она чувствовала, как Роща становится чужой. Каждая нечестная сделка, каждая жадная мысль отзывалась в её сердце ледяным уколом и рождала новый Чёрный Орех. Она, создавшая «меру всего», сама стала первой жертвой, заложницей и вечным сборщиком урожая этой безмерной жадности.

А однажды утром, подойдя к ручью, Лана не узнала своё отражение. Её глаза стали холодными, а в зрачках плавали крошечные, мерцающие зелёные цифры — точь-в-точь те, что она видела в учётных книгах. Система пожирала свою создательницу.

Прошло три года. То, что начиналось как удобное средство обмена, теперь напоминало гигантскую, липкую паутину, опутавшую каждую тропинку, каждое дупло Лучезарной Рощи.

Большой Пень — некогда место радостных встреч, песен и пиров — теперь звали Биржевой Площадкой. Каждый день с рассвета до заката стая сорок, вооружившись острыми клювами и чернильницами из желудей, вела бесконечные учётные книги, скрипуче высчитывая долги. Ежи-бухгалтеры, наколов на свои иголки бесчисленные бумажки-расписки, сновали между конторами, безостановочно щёлкая костяшками крошечных счёт.

Даже воздух изменился, пропитавшись новой реальностью. Прежние ароматы мёда, хвои и свежей выпечки сменились запахом пыльных свитков, горьких чернил и пота от бесконечной беготни.

В самом сердце Рощи, недалеко от Сахарного Клёна стоял Дубовый Сейф — древнее дерево с полым стволом, окованным железными обручами, принесёнными бобрами с далёких рудников. Здесь звери хранили свои сбережения — мешки, сундуки и горшки с «лучиками».

Его охраняли двое могущественных стражей, которых все в Рощи звали Хранителями Сейфа.

Отец-Казначей — бурый медведь по имени Гром. Он был огромен, стар и невероятно спокоен. Его густая бурая шерсть была испачкана мелом, а в могучей лапе, размером с таз, почти недвижимо покоился абак — древние деревянные счёты, по которым он вёл скрупулёзный учёт каждого «лучика» в Роще. Это он, Гром, придумал первую систему резервов, подсчитав, сколько всего листиков должно быть в обороте, чтобы они не обесценились. Он редко говорил, предпочитая ворчанием или движением костяшки на счётах выражать своё одобрение или, что бывало чаще, неодобрение.

Мать-Ревизор — медведица по имени Веда. Если Гром был молчаливой мощью, то Веда — бдительным оком и чутким сердцем системы. Она была стройнее супруга, с пронзительным умным взглядом. Она обходила все сделки на Биржевой Площадке, проверяя их честность, и вела толстенную, окованную медью Книгу Справедливости. Но главный её дар был в нюхе. Она могла по одному лишь запаху, едва поднеся «лучик» к носу, отличить подлинный лист, пропитанный магией равновесия, от фальшивки, пахнущей обманом и люминесцентным мхом.

— Пахнет жадностью, — говорила она тогда, и виновный тут же прятался, а лист конфисковывали.

Жизнь в Рощи, теперь уже не Лучезарной, а просто Роще, текла своим новым, деловым чередом. Звери сновали, торговались, копили, брали в долг. И никто даже не заметил, не вспомнил в суете, когда пропала золотистая рысь Лана. Та, что когда-то дарила им песни и «лучики».

Лишь немногие старейшины, помнившие старые времена, шептались у Камня Сердца, что её поглотило её же творение. Что магия, искажённая до неузнаваемости, обратилась против своей создательницы. И что в самые лунные ночи в тени Дубового Сейфа иногда виднелся высокий, исхудалый силуэт с шерстью цвета ночи и ледяным взглядом, в котором мерцали зелёные цифры. Звери в страхе прозвали это призрачное существо Лангрой — Той, Кто Считает. Говорили, что она ведёт свой собственный, вечный и безнадёжный учёт — учёт всей утраченной доброты Рощи.

И лишь Сахарный Клён на дальнем пригорке, до которого ещё не дотянулись щупальца биржи, по-прежнему шептал листьями на ветру, пытаясь докричаться до тех, кто ещё мог его слышать:

— Берегите сердца… Берегите дружбу… Ибо когда число становится важнее души, а цена дороже сердца — наступает зима, от которой нет весны…

Глава 1. Рождение Сбережаны

Прошло триста лет. Целых три столетия с тех пор, как в лесу впервые появились золотые листочки-лучики, а их создательница, золотистая рысь Лана, исчезла, превратившись в полузабытую легенду, в сказку, которую рассказывали непослушным зверятам. Одни говорили, что она уснула вечным сном в сердце ледяной горы. Другие — что растворилась в магии своего же творения. Но все сходились в одном: Ланы больше нет, а её наследие — «лучики» — живут своей жизнью.

В дупле Великого Денежного Дуба жила семья белок-хранителей. Воздух там пах воском и сушёными яблоками, а стены были испещрены зарубками — памятью о прошлых урожаях.

Их дом был устроен с математической точностью.

На северной стене висели берёзовые таблички: «Зимний запас — 300 желудей», «Долг лисы — 5 золотых листиков». Под потолком сушились грибы-копилки. Под каждым лежала записка: «На новый мост», «На лекарства дятлу».

А в углу, как строгий судья, стояли маленькие весы из двух лесных орехов и палочки. Они проверяли подлинность каждой монетки.

Папа — Капитал Дубравич. Крупный зверь с густой шерстью, будто припорошенной золотистой пылью. Его мех переливался на свету — серебристо-рыжий, словно живое воплощение богатства. На груди сверкало массивное ожерелье из дубовых желудей. На каждом был выгравирован номер счёта — символ его финансовой мудрости.

Глаза у него были ярко-янтарные. Они меняли оттенок: то медные, как старинные монеты, то золотые, как первые лучи восхода.

Характер — расчётливый, но не жадный. Капитал знал цену каждой монетке, но никогда не отказывал в помощи тому, кто в ней действительно нуждался. Это он придумал «древесные проценты»: положи желудь в «банк-дупло», и через год получишь два.

Строгий, но справедливый. Его «бухгалтерский взгляд» заставлял даже хитрейших лис честно возвращать долги. А уж отличить фальшивую монету по звуку — для него было проще простого. Подделка звенела, как пустой орех.

Мама — Бонуслава Корнеевна. Изящная и грациозная. Её шёрстка напоминала осеннюю берёзку — светло-золотистая, с тонкими тёмными полосками.

В ушах позванивали серёжки из засушенных дубовых соцветий. Словно шептали финансовые секреты при каждом её шаге. А на шее висел медальон в виде ключа. Он всегда оставался тёплым, даже в самые лютые морозы.

Щедрая и изобретательная. Это она придумала «бонусные дни». Когда должники могли отработать долг не монетами, а помощью: починить мост, собрать урожай, научить ремеслу.

Чуткая к обману. Стоило кому-то соврать о доходах — её серёжки начинали мелко дрожать. Лучшая переговорщица в Роще. Там, где другие видели тупик «или-или», Бонуслава всегда находила компромисс. Выгодный всем.

Их дом всегда был полон гостей. Все шли за мудрым советом.

Зайцы — посоветоваться о запасах на зиму. Медведи — принести мёд на хранение. Даже хитрые лисы, завидев их на полянке, почтительно кланялись.

В ночь Осеннего Равноденствия случилось чудо.

Луна висела так низко, что казалось, вот-вот и достанешь её лапкой. Ветер перебирал листья, словно страницы старой книги.

Последний золотой лист с дуба упал прямо в щель их дупла. Воздух вдруг наполнился ароматом печёных яблок. А из семейной копилки раздался мелодичный, серебристый звон.

Внутри, среди желудей и засушенных ягод, лежала крошечная белочка. Шёрстка — цвета молодой коры. А глазки, казалось, меняли цвет, как осенние листья.

— Назовём её Сбережана, — прошептала мать, заметив на грудке малышки крошечное родимое пятнышко — точь-в-точь дубовый лист с аккуратными цифрами.

С первых лет Сбережана всех удивляла.

В один год она нашла закатившийся орех по звуку — он «пел» на высокой ноте, словно сверчок. Это было проявлением её врождённой, почти магической чуткости.

К трём-четырём годам её хозяйственная жилка стала проявляться ярче. Она построила башню из шишек. На каждом этаже был свой склад:

Первый: съедобные (для завтрака).

Второй: красивые (для обмена).

Третий: семенные (для посадки).

Именно тогда она начала свои первые, совсем простые обмены: например, честно меняла одну красивую шишку на две сладкие ягоды.

В пять лет Сбережана уже вовсю проявляла свою деловую хватку.

Она устроила «офис» на широком пне у дупла. Разложила перед собой «документы» — сухие листья с зарубками. Рядом аккуратной стопочкой лежали гладкие камешки — её валюта.

Первым «клиентом» стал мышонок Шустрик. Он подошёл, дрожащими лапками теребя соломинку.

— Сбережана, можно мне две ягодки? — прошептал он. — Бабушка простудилась, а у нас запасы кончились…

Белочка нахмурила носик и по-деловому сложила передние лапки.

— То есть, ты берёшь у меня в долг, — по-взрослому объяснила Сбережана. — А за то, что я тебе поверила и подожду, ты вернёшь чуть-чуть больше.

Шустрик заёрзал.

— А если я не успею?

— Тогда будешь помогать мне убирать листья у дупла. Чем дольше тянешь — тем больше листьев! — строго объяснила Сбережана, тыкая лапкой в нацарапанные на коре цифры.

Мышонок почесал за ухом, но согласился. Сделка была заключена.

Сбережана торжественно выдала ему две сушёные земляничины. А в свою «книгу учёта» сделала пометку заточенной палочкой: «Шустрик: 2 ягоды. Вернуть: 3 или уборка».

Вскоре на поляну высыпала весёлая детвора — бельчата, ежата и пара ушастых зайчат. Повод был серьёзный: Сбережана выставила на торги удивительную находку. Голубоватый камешек с золотой прожилкой, который так и переливался на солнце.

— Стартовая цена — один гриб! — звонко объявила она. — Платить можно чем угодно: грибами, ягодами, даже услугами! Главное — чтобы ваше предложение было самым лучшим!

Первым вызвался ёж-поэт, важным шагом выйдя вперёд.

— Я дам целых три гриба… и стишок в придачу!

Он торжественно поднял лапку, набирая воздуха.

— «Шишки-мишки, дождик-дрыж… э-э…»

Зал затаил дыхание. Но так и не дождался долгожданной рифмы.

Сорока-модница захлопала крыльями, сверкая перламутром.

— А я предложу бусы из утренней росы! Самые свежие!

Но все знали — её украшения тают к полудню, оставляя лишь мокрые пятна.

Тут вперёд вышла ёжиха Марьяна. Не говоря ни слова, она вдруг пустилась в залихватский пляс — забавно подпрыгивала и кувыркалась под одобрительный свист воробьёв.

Сбережана рассмеялась и тут же протянула ей камень.

— Ты выиграла! Иной раз смех и правда дороже грибов.

После аукциона, когда детвора разбежалась, на поляну приковылял воробей Чирик. Его крылышко было перевязано травинкой, и он выглядел очень несчастным.

— Опять тебя лесной кот чуть не поймал? — вздохнула Сбережана, откладывая камешки.

— Угу… — прочирикал он жалобно. — Теперь и зернышек собрать не могу, и больно… Врач-дятел говорит, что лечиться надо целую неделю! А чем я за лечение заплачу?

Белочка внимательно посмотрела на него, затем на свои аккуратные записи, и её глаза загорелись новой идеей.

— Слушай, Чирик, — деловито сказала она. — Ты же живёшь возле того старого дуба, где всегда много котов? Значит, риск снова попасть в переделку у тебя большой.

Воробей грустно кивнул.

— Так давай договоримся на будущее! — объявила Сбережана. — Если будешь приносить мне каждую неделю по одному зёрнышку — это будет твой «взнос на безопасность». И если с тобой снова что-то случится — кот тебя поцарапает, или ветер гнездо сломает — я тебе сразу помогу: и смолой помажу, и зёрнышек на время лечения дам! Получишь свою «страховую выплату».

Чирик насторожился.

— А… а если со мной ничего не случится? Тогда мои зёрнышки пропадут?

— Нет! — уверенно сказала Сбережана. — Они пойдут в общий «Фонд безопасности». Чтобы помочь другим, кто попал в беду. Может, сороке-одиночке крыло подлечить, или мышонку, у которого запасы мыши съели. Получается, твоё зёрнышко не пропадает, а превращается в доброе дело и в твою собственную защиту!

Она взяла гладкий камушек и нарисовала на нём схему: с одной стороны — воробей, несущий зёрнышко в общую кучку, с другой — эта же кучка, возвращающаяся к нему, когда он сидит с перевязанным крылышком.

— Но есть правило, — добавила она, поднимая лапку. — Помощь я смогу оказать только через неделю после твоего первого взноса. Чтобы все понимали, что это защита надолго, а не помощь «здесь и сейчас».

Чирик задумался. Потом решительно кивнул: «Договорились!»

Сбережана тем временем сделала новую запись в своей «книге учёта», озаглавив её: «Страхование от кото-напастей и прочих неприятностей. Первый клиент: Чирик. Условия: 1 зёрнышко в неделю. Защита: лечение и еда в случае беды. Начало действия: через 7 дней».

Так, сама того не ведая, маленькая белка изобрела не кредит, а первую в Лучезарной Рощи страховую кассу взаимопомощи. Все скидывались туда по зёрнышку, чтобы помочь тому, кто попадёт в беду.

Зима в тот год выдалась особенно суровой. Даже Река Серебряных Ягод сковалась льдом, а в дупле беличьего семейства стало так холодно, что желуди звенели, словно стеклянные шарики.

И однажды утром Сбережана обнаружила нечто ужасное.

— Ма-а-ам! — завопила она, тыкая лапкой в кладовку. — Ягодки каменные стали!

Бонуслава Корнеевна вздохнула. Их богатый запас брусники и земляники превратился в твёрдые ледяные комочки.

— Ничего, дочка, — сказала мать. — Будем грызть, как леденцы. Выдержим.

Но Сбережана уже не слушала. Она бежала к выходу, волоча за собой большой мешочек, сплетённый из прочной паутины.

На опушке, где снега было поменьше, белочка принялась собирать особый мох — не простой, а золотистый, который растёт только на солнечной стороне старых дубов.

— Что это ты задумала, юная хранительница? — проухал старый филин, наблюдая за ней с ветки.

— Это будет… ну… банк для ягод! — объяснила Сбережана, старательно укутывая каждый ледяной комочек в мягкую моховую обёртку. — Вот, смотри!

Она аккуратно сложила свои свёртки в небольшое запасное дупло, где всегда было чуть теплее.

— Мох — он как шубка. Не даст им совсем замёрзнуть. А когда солнышко выглянет — они растают, но вкус и сладость сохранят!

Через три дня случилось невероятное. Первый же проверенный «депозит» оказался почти свежим! Ягода сохранила и форму, и упругость, и всю свою летнюю сладость.

— Вот видите! — радостно прочирикала Сбережана, торжественно угощая родителей. — Если положить правильно, даже зимой можно иметь летние запасы!

Отец, Капитал Дубравич, был искренне поражён.

— Доченька, да ты изобрела… страховой резерв! Настоящий!

На следующий день Сбережана каждый моховой свёрточек бережно подписала, выцарапывая на коре:

«Земляничка. Лето в мешочке».

«Брусничка. Не будить до весны».

Её детские каракули выглядели так трогательно, что даже старый филин ухмыльнулся в бороду, наблюдая за ней.

Отдельно белочка подготовила два особых свёртка. Для старой лани, у которой болели зубы — самые мягкие малиновые ягоды. И для слепого крота — душистую лесную клубнику, чтобы он мог «видеть носом».

Позже старый филин рассказывал эту историю всем птенцам:

«Видели ли вы, чтобы кто-то хранил доброту, завёрнутую в мох? Маленькая белка научила нас: настоящее богатство — это то, чем ты делишься в стужу».

Эта зимняя история стала первой записью в её «Книге мудрых решений» — толстой коре, куда она зарисовывала все свои важные открытия. А подпись под первым рисунком гласила:

«Когда холодно — грейте сердца. Когда голодно — вспоминайте лето».

Однажды летом утро началось с переполоха. Бобёр Тарахтич, обычно невозмутимый труженик, в панике носился по берегу, переворачивая камни и яростно разгребая лапами ил.

— Пропали! Совсем пропали! — причитал он, с отчаянием шлёпая могучим хвостом по воде.

Сбережана, проходившая мимо с полной корзинкой орехов, остановилась.

— Что случилось, дядя Тарахтич?

— Инструменты украли! — бобёр всхлипнул, и слёзы брызнули из его глаз. — Мои лучшие резцы, мои стамески… Как я теперь плотину чинить буду? Всё размоет!

Сбережана поставила корзинку на землю, на мгновение задумалась, а затем твёрдо заявила:

— Давай сделаем новые!

— Из чего? — растерянно спросил бобёр. — Хороший инструмент — из крепкого железа, а у нас в лесу…

— А вот из чего! — перебила его белочка и с гордостью высыпала перед ним десяток отборных, крупных желудей. — Это — железный дуб! Самый твёрдый. Ты вырежешь из них инструменты, а я тебе ещё дам смолы для скрепления! Будет крепко-накрепко.

Сбережана не просто отдала желуди. Она целый день помогала бобру!

Приносила самые крепкие, без единой трещинки. Катала каждый желудь в липкой смоле, чтобы не треснул при обработке. Даже угощала Тарахтича малиновым мёдом, чтобы «работалось веселее и сытнее».

А потом на гладкой коре старой берёзы они вместе вывели углём условия сделки:

«Сбережана даёт: 10 желудей + смолу.

Тарахтич строит: кладовую до полнолуния.

Если опоздает — чинит крышу бесплатно.»

В знак доброй воли бобёр тут же вручил ей «аванс» — крошечную, но идеально выструганную дубовую лопатку.

— Это тебе, — сказал он, — чтобы свои сокровища копать.

Так, сама того не зная, Сбережана освоила новые финансовые уроки: кредит доверия (она поверила, что бобёр выполнит обещание), натуральный обмен (желуди в обмен на труд) и страхование рисков (тот самый пункт про «бесплатный ремонт»).

Ровно через неделю у дупла Сбережаны выросла аккуратная кладовая. С отделением для орехов (с маркировкой «Зима»), полкой для сушёных ягод («На чай») и даже крошечным сейфом из коры для самых ценных находок.

А на пороге лежал новый подарок — вырезанная из дуба табличка с надписью:

«Здесь живёт самая мудрая белка в Роще».

Когда Тарахтич пришёл вбить последний, праздничный гвоздик, он застал Сбережану спящей. Она уснула прямо над своим «финансовым отчётом», крепко обняв новую лопатку.

Бобёр укрыл её тёплым листом лопуха и ушёл на цыпочках, бормоча себе под нос:

— Вот кому бы Дубовый Сейф охранять…

Эта история стала второй главой в «Книге мудрых решений». А под рисунком появилась новая пометка: «Когда нет железа — ищи друзей. Когда нет денег — предлагай идеи».

Тёплой летней ночью Сбережана ворочалась в гнезде из мягкого мха. Днём она впервые пробовала вести учёт орехов и так увлеклась, что все цифры в голове перепутались в один большой клубок.

— Не спится? — раздался у входа тихий, спокойный голос. На ветке сидел отец, Капитал Дубравич.

— Цифры в голове путаются… — пожаловалась малышка, выбираясь из дупла.

— Тогда пойдём учиться у самых главных мастеров, — улыбнулся он и указал мордочкой в тёмное-тёмное небо.

На самой высокой ветке, где листья шептались с ветром, он устроил ночной «класс».

— Видишь вон те три яркие звезды? Это — «Тройка». Запомни: три ореха равны одной большой грибной шляпке в честном обмене.

— А вон та светящаяся река через всё небо — это «Сотня». Видишь, как звёздочки-зёрнышки рассыпаны? Ровно сто штук. Ни одной больше, ни одной меньше.

И тут они увидели, как по небу сорвалась и побежала одна звёздочка.

— Ой! Это «Единичка» убежала! — засмеялась Сбережана.

— Верно, — подмигнул отец. — Значит, кто-то в лесу сегодня потерял один жёлудь. Ищи!

Отец рассказал, что давным-давно мудрая сова записала все цифры на небе. Сделала это для того, чтобы «даже ночью лес знал, сколько у кого запасов».

А в конце урока он показал на едва заметные, тусклые звёздочки.

— А это — «Ноль». Смотри, как пусто вокруг них. Как пустое дупло. Но присмотрись получше… внутри ведь всегда спит новая жизнь. И новый урожай.

Проснувшись на рассвете, Сбережана обнаружила на своём одеяле из листьев семь отборных желудей — ровно по числу звёзд в Хвосте Большой Медведицы.

А на стене дупла углём было нарисовано:

«Баланс на сегодня:

Актив: 7 желудей.

Сокровище: ∞ звёзд.

Итого: всегда достаточно.»

Эта волшебная ночь стала третьей главой в её «Книге мудрых решений»:

«Когда цифры путаются — ищи их на небе. Когда темно — помни, что звёзды тоже считают».

В свой седьмой день рождения Сбережана получила самый необычный подарок — разрешение исследовать самые дальние, таинственные уголки Великого Денежного Дуба.

Пока родители внизу хлопотали над праздничным пирогом из сушёных ягод, любопытная белочка ловко забралась по самым высоким, почти недоступным веткам. И отыскала давно заброшенное дупло, скрытое от всех под густой шапкой листвы.

Внутри её ждало открытие. Стены дупла были испещрены древними предостережениями, выцарапанными в древесине.

«Деньги должны течь, как ручей» — эти слова были врезаны так глубоко, что даже сейчас, спустя годы, в бороздках мерцала золотистая смола, словно струилась настоящая вода.

«Лёд в сердце — конец доверию» — эти буквы, казалось, выросли из самой коры. От них тянуло холодом, а чёрный, засохший сок пахнул горькой полынью.

Прямо на полу, в пыли, лежал ключ. Необычной формы — его зубчики были точь-в-точь как у дубового листа.

Сбережана осторожно подняла его. Металл был холодным и тяжёлым. На её лапке остался рыжий след от ржавчины, а на самом ключе, стоило ей приглядеться, проступила тонкая гравировка: «Дубовый Сейф».

— Ой! — вскрикнула она, случайно уколовшись о зазубрину. Крошечная капелька крови выступила на подушечке и тут же попала на металл.

И ключ… на мгновение вспыхнул изнутри тёплым алым светом.

Вечером, после шумного праздника (гости уплетали за обе щёки торт из трёх слоёв: орехового, ягодного и медового), Капитал Дубравич усадил дочь на самый гладкий пенёк.

— Доченька, ты нашла великое наследие, — сказал он очень серьёзно. — А значит, пришло время узнать три главных правила. Те, что должен знать каждый хранитель.

Один за другим он положил перед ней на лапку три предмета.

Камень. — Это — обязательные траты. Прочные, как скала. Без них — рухнет дом, засохнет сад. Основа всего.

Жёлудь. — Это — инвестиции. Смотри, какой маленький. Но внутри него — целое дерево! Целое будущее.

Ягоду. — А это… — отец вдруг улыбнулся, и его глаза стали тёплыми, как мёд. — Это — радость. Без неё любое, даже самое большое богатство — всего лишь пустой, пыльный сундук.

Сбережана осторожно разломила спелую ягоду пополам. Внутри, в самой сердцевине, пряталась золотистая капля душистого мёда.

— Секрет, — прошептал отец. — Главный. Настоящие сокровища всегда… всегда прячут сладость внутри.

Той ночью Сбережане снились кошмары. Ей снилось, будто она бродит по Мёртвому Лесу. Воздух был густым и тягучим, как застывший мёд. Каждый вдох обжигал лёгкие ледяным холодом. Ветви деревьев скрипели, словно крышки старых сундуков. А вместо листьев на них висели прозрачные, как стекло, монеты.

Она подошла ближе и с ужасом разглядела, что внутри каждой монеты были заморожены моменты из жизни Рощи! Застывшая в прыжке белка, прекрасный каменный цветок, даже крошечная золотистая рысь, вмёрзшая в лёд по самую шею.

«Это же… наша Роща?» — прошептала Сбережана, и её собственное дыхание превратилось в иней.

Инстинкт взял верх над страхом. Её лапка сама потянулась к маленькому холщёвому мешочку, который она всегда носила с собой. В нём обычно лежали запасные камешки для подсчётов и заострённая палочка. Но сейчас, едва она сунула лапку внутрь, пальцы наткнулись на что-то холодное и острое.

Она вытащила не привычные предметы, а острые льдинки, похожие на карандаши, и гладкий, как лёд, лист коры для записей.

«Надо составить опись, — решила она, пытаясь унять дрожь. — Учёт — это порядок. А где порядок — там и выход!»

Она уже собиралась сделать первую пометку — «1 белка, заморожена, состояние критическое» — как из-за ствола появилась высокая фигура.

Существо было одновременно прекрасным и ужасающим. Его шерсть, когда-то золотистая, теперь была покрыта инеем и отливала металлическим блеском, словно старые потускневшие монеты. Но больше всего Сбережану поразили глаза — в них плавали холодные зелёные цифры, точно такие, как в тех страшных историях, что шептались о Лангре — Той, Кто Считает.

У Сбережаны перехватило дыхание. Она видела старые рисунки на стенах дупла, слышала от родителей отрывки легенд. Перед ней была не просто тень — это была сама Лангра, создательница «лучиков», исчезнувшая триста лет назад и ставшая воплощением ледяного счета.

— Всё моё, — произнесла Лангра. Её голос был ровным и безжизненным, словно лёд, а слова повисли в воздухе, обрастая инеем. — Мои монеты. Мои леса. Мои звери.

Сбережана, дрожа от ужаса и холода, всё же выпрямилась.

— Так это правда… — прошептала она. — Вы… вы и есть та самая Лана? Та, что создала «лучики»?

Цифры в глазах Лангры вспыхнули ярче, словно отвечая на её вопрос.

— Ланы больше нет. Есть Лангра. Та, кто считает. Та, кто сохраняет. В идеальном числе. В вечном льду.

Она сделала шаг вперёд. Сбережана почувствовала, как леденящий холод начал медленно ползти по её лапкам, сковывая их.

— Но лёд — это смерть! — попыталась убедить её Сбережана. — Настоящее богатство должно быть тёплым! Как летняя ягода! Как дружба!

— Дружба ненадёжна. Ягоды гниют, — ответила Лангра, и в её голосе не было ни злобы, ни сожаления, лишь холодная констатация. — Только цифры вечны. Только лёд сохраняет. Я когда-то хотела помочь, создать меру для добра. Но я не учла, что сама мера может стать целью. И теперь я исправляю эту ошибку. Я сохраняю всё, чтобы ничего не терялось. Никогда.

Лангра провела длинным, обледеневшим когтем по дереву. Кора там мгновенно почернела, превращаясь в странные, зловещие знаки:

«100%» — выжглось на стволе.

«+Проценты» — проступило на замёрзшей луже.

«Без возврата» — высеклось на камне у корней.

Холод сковал Сбережану уже по пояс. Она попыталась стряхнуть его, но не смогла.

— Ты… юная учётчица, — обратилась к ней Лангра. — Ты одна из немногих, кто понимает красоту порядка. Точность. Баланс. Ты видишь мир, как я когда-то. Присоединись ко мне. Мы превратим твою Рощу в вечный, неизменный, идеальный актив. Ничего не будет теряться. Никогда.

— Нет! — выкрикнула Сбережана из последних сил, глядя на замороженную рысь в монете. — Вы же сами хотели помочь! Вы создали «лучики», чтобы делиться! Чтобы было хорошо! Вспомните!

На мгновение в глазах Лангры что-то дрогнуло. Цифры замелькали быстрее, словно сбой в вычислениях. Но это длилось лишь мгновение.

— Чтобы делиться… — повторила Лангра, и в её голосе впервые прозвучала едва уловимая носка чего-то живого, но она тут же погасла. — Это было давно. Теперь я вижу больше. Вижу, как всё стремится к хаосу. И только порядок и лёд могут остановить это. Ты ещё молода, но поймёшь. Или замёрзнешь, пытаясь сопротивляться.

Холод достиг сердца Сбережаны. Она изо всех сил швырнула свой ледяной карандаш в Лангру. Тот звонко разбился, не причинив вреда, но на мгновение отвлёк её. Холод ослаб, и Сбережана, собрав последние силы, рванулась прочь.

Она проснулась от собственного крика. Вся дрожала, будто побывала на самом настоящем морозе. За окном ещё была глубокая ночь, но луна светила так ярко и холодно, что отбрасывала на стены чёткие, словно вырезанные из бумаги, тени-цифры.

А на подушке, рядом с её щекой, лежал чёрный-чёрный орех.

Он тикал. Точь-в-точь как карманные часы её деда. Словно внутри него билось крошечное механическое сердце. На тёмной скорлупе то появлялись, то исчезали светящиеся цифры: 100… 99… 98…

Дрожащей лапкой Сбережана подняла его. И тут же услышала голос Лангры, исходящий из самой сердцевины ореха, ровный и безжизненный:

— У тебя есть время… но оно уходит. Твоя аккуратность, твоя любовь к порядку… они приведут тебя ко мне. Или погубят. Выбор за тобой, маленькая хранительница…

Глава 2. Тайна беличьего дупла

На краю Лучезарной Рощи стоял Могучий Дуб. Древнее дерево с дуплом необычной формы. Снаружи оно напоминало сундук с резными цифрами на коре — следами давних учётов и сделок.

Внутри всё было устроено с беличьей аккуратностью. Полки из плетёных веток ломились от запасов:

Нижняя — «Насущное» (орехи, ягоды на каждый день).

Средняя — «Резерв» (мешочки с надписями «На зиму», «На ремонт»).

Верхняя — «Неприкосновенное» (золотые жёлуди в смоляной пропитке, блестевшие, как само солнце).

Стены были испещрены отметинами: зарубки о долгах, угольные схемы выгодных обменов. Дверь снабдили хитрым замком — чтобы любопытные лисы не догадались, как его открыть.

Жила тут другая семья белок-хранителей.

Отец — Счетовит Листович. Крупный зверь с рыжей шерстью, уже тронутой сединой. На носу покоились очки, склеенные из застывших капель хрустальной росы. Характер — спокойный, мудрый. Но стоило кому-то попытаться обмануть в расчётах — он мог и зарычать. Он мог с первого взгляда определить настоящую ценность вещи, отличив сиюминутную блестящую безделицу от вещи, чья цена будет только расти с годами. Это он придумал «Систему Листа» — учёт запасов на больших листах берёзовой коры.

Мать — Проверина Лучезаровна. Белка с серебристой, всегда идеально расчёсанной шёрсткой. Добрая, но до мозга костей строгая к порядку. Не выносила, когда орехи лежали не по сортам. Мастерица шить непробиваемые мешочки из паутины и смолы. И нюх у неё был — чуяла несъедобный гриб за версту, даже сквозь землю.

В ту ночь (через три недели после Осеннего Равноденствия, когда в Роще праздновали Покров — день, когда все жители начинали утеплять дупла и проверять зимние запасы), сама Лучезарная Роща, казалось, затаила дыхание. Воздух был густым и сладким от аромата спелых желудей и витающего в нём предчувствия чуда.

И когда с ночного неба, словно монетки из лопнувшего кошелька, посыпались первые золотые звёзды, Проверина Лучезаровна поняла — время пришло.

Роды длились целый день. Дятел-акушер отстукивал успокаивающий ритм на старом дубе. Ёжиха-повитуха аккуратно массировала спину будущей мамы своими колючками. А на высокой ветке сидел величественный филин Валмонд и негромко напевал древние заклинания о богатстве, мудрости и удаче.

Когда же малыш наконец появился на свет, случилось нечто удивительное. Он не заплакал, а звонко и радостно чихнул. И в тот же миг все золотые звёзды за окном вспыхнули ровным, тёплым светом, словно сотни новогодних фонариков.

— Это знак, — пропел филин Валмонд, вглядываясь в новорождённого. На грудке бельчонка явственно проступало родимое пятнышко — точь-в-точь как старинный ключ. — Он будет Хранителем. Избранным.

Но какое имя выбрать? Родители долго спорили.

— Давай назовём его Инвестор, — предлагал Счетовит Листович, перебирая костяшки своих счетов. — Или Актив. Звучит солидно, надёжно!

— Нет, — качала головой Проверина Лучезаровна. — Это слишком сухо, по-бухгалтерски. Посмотри на него — он же настоящий богатырь! Силач! Назовём его Капиталий.

В этот самый момент раздался тихий, но очень явственный щёлк. Семейная копилка сама собой распахнулась! Из неё выкатился старый, почерневший от времени дубовый жёлудь. На его боку была выгравирована всего одна надпись: «Храни».

— Хранислав… — прошептала Проверина Лучезаровна, и имя будто повисло в воздухе, окутанное золотой пыльцой.

Счетовит Листович задумался. Он достал толстую семейную книгу имён и начал листать её потрёпанные страницы.

— По преданию, последний Хранислав в нашем роду жил триста лет назад. Он…

— Спас Рощу от Великого Обесценивания, — закончила жена. — Я знаю эту историю. Но посмотри — наш малыш улыбается! Ему нравится это имя.

И правда, когда родители произнесли имя Хранислав вслух в третий раз, малыш радостно запищал и уверенно ухватился крошечными лапками за висящий над колыбелью медальон с изображением дубового листа.

— Решено, — улыбнулся Счетовит Листович. — Добро пожаловать в семью, Хранислав. Ты — наша самая ценная… нет, бесценная инвестиция.

Через час после рождения наступил важный момент — определение «веса» в лесной валюте. Малыша бережно уложили на маленькие деревянные весы, которые крепко держал медведь — друг семьи. На вторую чашу начали сыпать отборные желуди — до полного равновесия.

Число желудей и становилось личным числом ребёнка. Чаши весов замерли, когда их коснулся сотый желудь. Сто! Священное число в их роду.

Все затаили дыхание, наблюдая за приметами. Весы слегка скрипнули — верный знак, что малыш вырастет упрямым спорщиком (и надо сказать, Хранислав позже торговался даже с филином!).

На закате отец торжественно у подножия Старого Дуба закопал два жёлудя. Один — золотой, это означало, что рождение пришлось на урожайный год. Второй — обычный, но с аккуратно вырезанной цифрой «100».

Через год на этом месте появился крепкий росток. За ним ухаживал весь род, следя, чтобы он не засох — это считалось бы дурным предзнаменованием. Но росток Хранислава оказался на редкость сильным. И вырос из него не простой дубок, а деревце с листьями, так похожими на маленькие зелёные монетки.

Когда Храниславу исполнилось три года, отец провёл его первый в жизни урок. Он разложил перед сыном три разноцветных орешка — настоящий учебный набор юного хранителя.

— Запомни, сынок, — сказал Счетовит Листович, указывая на каждый цвет. — Красный — значит «съесть сейчас». Жёлтый — «отложить на потом». А зелёный — «посадить, чтобы выросло новое».

Правила игры были просты и гениальны. Отец прятал один орех из этой тройки в специальную берёзовую коробочку с дырочками. Задача малыша была — на слух определить, какого именно ореха не хватает.

— Красный звенит, как весенняя капель, — пояснял отец. — Жёлтый — приглушённо, как песок. А зелёный — совсем глухо, будто камушек под водой.

В награду за правильный ответ Хранислав получал право сгрызть вкусный красный орешек.

— Он угадал! С первого раза! — ахнула Проверина Лучезаровна, когда малыш уверенно ткнул лапкой в сторону зелёного ореха.

— Нет, — мудро поправил её Счетовит, и в его глазах блеснула гордость. — Он не угадал. Он услышал. В коробке звучали только два тона, а должно быть три. Он понял, что чего-то не хватает. Это куда важнее.

Когда Храниславу исполнилось четыре года, в их семье завелась новая традиция. Каждую субботу, за ужином с грибным пирогом, отец устраивал «испытания для ума». Он задавал сыну хитрые задачки, от которых у того шевелились усики.

— Сынок, вот тебе вопрос, — говорил Счетовит, отламывая кусочек пирога. — Если отдать ёжику три ореха, а он через неделю вернёт пять — это хорошо?

— Да! — не раздумывая, запищал Хранислав. — Больше!

— А если эти три ореха были последним запасом? — мягко спросил отец. — Тогда ты три дня сидел голодным, чтобы в итоге получить всего на два ореха больше. А мог бы съесть свои три и быть сытым. Всегда смотри не на прибыль, а на цену, которую за неё платишь.

Через пару месяцев месяцев задача усложнилась.

— Лисица предлагает: десять ягод сейчас или пятнадцать через луну. Что выберешь?

— Пятнадцать! — радостно сказал Хранислав.

— А если за эту луну грянут морозы и все её ягоды почернеют и сгниют? — вступила мать, Проверина Лучезаровна. — Тогда ты останешься и без десяти, и без пятнадцати. Иногда синица в руках стоит журавля в небе.

— Запомни, сынок, — подвёл итог отец, — счетоводство — это не про голые цифры. Оно — про последствия. Про умение видеть на два шага вперёд.

В пять лет отец вывел Хранислава на первую в его жизни настоящую сделку.

— Вот твой стартовый капитал, — сказал Счетовит, вручая сыну три отборных желудя. — И мамин кошелёк из паутины, чтобы не растерять. И главный совет: слушай не слова, а сердцебиение собеседника. Обман всегда слышен в его ритме.

Первым «клиентом» стал ёжик-фермер.

— Даю целую корзину черники всего за два желудя! — радостно предложил он.

— Почему так дёшево? — насторожился Хранислав, прислушиваясь к частому-частому стуку сердца ёжика.

— Урожай нынче большой… — ёж потупился.

Присмотревшись, Хранислав обнаружил, что почти у каждой ягодки есть маленькая чёрная дырочка — червоточинка. Ёж пытался скрыть изъян.

Второй была сорока-модница.

— Меняю эти дивные бусы из утренней росы на все три твоих желудя! — захлопала она крыльями.

— А когда роса испарится? — уточнил Хранислав.

— Э-э… после обеда? — неуверенно протянула сорока, и её бусины уже начинали тускнеть и уменьшаться в размерах.

Третьей оказалась старая, мудрая Черепаха.

— Принеси мне пять одуванчиков с Лысой Горки, — медленно произнесла она. — Взамен я открою тебе один секрет.

— Какая польза от секрета? — спросил Хранислав.

— Узнаешь, только когда принесёшь, — загадочно ответила Черепаха, и её сердце билось ровно и мудро.

Хранислав принял решение. Он отдал один желудь ёжику, но взял только полкорзины ягод — ровно столько, сколько было хороших. Сороке он вежливо отказал, но подарил ей одну ягодку из своей доли — «чтобы не улетала обиженная». А потом собрал пять пушистых одуванчиков для Черепахи.

Та, довольная, научила его великому «правилу корней»:

— Вот видишь этот дуб? Клади одну монетку у его корней. Забудь на год. Вернёшься — найдёшь десять. Но если выкопаешь раньше срока — всё засохнет. Терпение — главный урожай.

Прошло два года. Туманным утром, когда роса на паутине ещё сверкала последними цифрами ночных снов, в уютное дупло ввалились три мрачные фигуры. Они вползли внутрь, словно сама тьма сгустилась и приняла форму. Воздух мгновенно наполнился едким, тошнотворным запахом — смесью пережаренного мёда, медной ржавчины и чего-то старого, плесневелого, будто из давно запертого сундука с чужими долгами.

Главарь — Барсук по имени Процент. Он был огромным, жирным, его брюхо почти волочилось по полу. Вся его шкура была испещрена татуировками — не картинками, а сплошными формулами сложных процентов, столбцами цифр и кривыми графиками роста долга, которые колыхались на тучном теле. На самом видном месте, на животе, красовалась самая жуткая: «100% × 365». Но самое отталкивающее было на его морде. Сквозь нос был продет отвратительный обруч, свитый из сплавленных медных монет. Каждая монетка была пробита гвоздём, и из дырок сочилась зеленоватая окись. Его голос скрипел и хрипел, будто годами пересчитывал медь без единой передышки. Он был ходячим, дышащим кошмаром любого должника.

За ним шли: Счетовяз и Зуботряс. Второй барсук был его полной противоположностью — тощий, высохший, как прошлогодняя шишка. Его спина была сгорблена под тяжестью массивной деревянной доски, притороченной к ней ремнями. На доске мелом были исписаны столбцы имён, сумм долгов и дат. В одной лапе он сжимала увесистую глиняную чернильницу, в другой — заточенное гусиное перо, готовое в любой момент сделать новую, роковую пометку. Его глаза-бусинки бегали по сторонам, высчитывая и оценивая всё вокруг: стоимость полок, запасы орехов, ценность самого дупла. Он не говорил, а только шипел цифры.

Третий был громилой. Мощный, приземистый, с шеей шире пня. Его мускулы вздувались буграми под грязной шкурой. На поясе у него висели не оружие, а инструменты его чёрного ремесла: массивные, искореженные весы с приржавевшими чашами и здоровенный молот, которым он не строил, а ломал. Его клыки были обломаны и заострены в оскале вечной угрозы. Он лишь тяжело дышал и поскрипывал зубами, за что и получил свою кличку. Его задача была не считать, а ломать и запугивать.

Они встали в середине дупла, заняв собой всё пространство, вытеснив из него уют и свет. Три воплощения жадности: мозг, расчёт и грубая сила.

Счетовит Листович медленно поднялся, заслоняя собой семью. Его роскошная рыжая шерсть вдруг казалась потускневшей. Круглые очки запотели от влажного дыхания непрошеных гостей и собственного напряжения.

— По какому долгу вы пришли? — голос Счетовита прозвучал глухо, но не от страха, а от сдерживаемой ярости. Он стоял, вобрав в себя всё спокойствие и мощь их родового дуба.

— По ордеру! — не закричал, а проскрипел Процент, и этот звук был похож на скрежет льда по стеклу. Его жирная, облепленная инеем лапа швырнула на центральный стол не берестяную хартию, а идеально гладкий, отполированный до зеркального блеска прямоугольник чёрного льда. Внутри него, словно замороженные светлячки, пульсировали сизо-голубые руны. — Ордеру Ледяной Скорби! Статья 7-Л, параграф «Вечное Хранение». Семейный актив «Храниславовы-Дубодревовичи» подлежит немедленной консервации и изъятию из оборота в связи с… системной нестабильностью, которую вы порождаете своим устаревшим, эмоциональным подходом к учёту.

Счетовит не взглянул на ледяную скрижаль. Он выпрямился во весь свой немалый рост, и его рыжая шерсть отлила в свете светляков медью и золотом.

— Вы не смеете! — прогремел он, и зазвенели берестяные свитки на полках. — Мы — не актив! Мы — живое сердце этой системы! Её доверие, её честное слово! Выморозить нас — значит выморозить саму душу Рощи, превратить её в красивую, мёртвую пустыню!

— Душа — нерентабельный актив, — барсук сделал шаг вперёд, и от него потянуло ветхом из сундуков. — Она подвержена рискам, ошибкам, переменам настроения. На смену ей приходит новый порядок. Порядок Ледяной Госпожи. Порядок вечных, неизменных и подконтрольных ценностей. Где наследник? — его глаза-бусинки вдруг ожили и забегали по дуплу, выискивая. — Он должен быть включён в депозит. Его живая, неучтённая энергия роста нарушает баланс наших скрижалей. Для полноты коллекции.

В этот момент Зуботряс, рыча, двинулся к кладовой, а Счетовяз устремил свой взор на кроватку, в которой лежал семилетний Хранислав. Проверина Лучезаровна метнулась к Храниславу, но не с плачем, а с отчаянной решимостью.

— Вон там! — вдруг крикнула она, указывая лапкой на ложную заслонку у дальней стены. — Там наш тайник! Только не трогайте сына!

Пока Счетовяз и Процент с жадностью ринулись к обманному укрытию, а Зуботряс отвлёкся, сокрушая полки, мать на секунду оказалась в тени. Этого хватило.

— Сыночек… Помнишь игру в прятки? — её шёпот был едва слышен, но абсолютно спокоен. Это был шёпот не растерянности, а четкого плана. Она нажала на неприметный сучок в стене. Бесшумно отъехала панелька, открывая узкую щель — потайное «дупло-невидимку», известное только им.

— Держи, — она сунула ему в дрожащие лапки небольшой свёрток из паутины. Внутри была Карта кладовых, нарисованная невидимыми чернилами гриба-свечечника (проявлялась только под лунным светом), и старый медальон в виде крошечных, идеально сбалансированных весов.

Затем она мягко, но настойчиво втолкнула его в щель. И щель так же бесшумно закрылась.

Из узкой смотровой щели Хранислав увидел, как его отца и мать, не переставая сопротивляться, поволокли к выходу. В этот момент Зуботряс, ворча, двинулся к кладовой. Счетовит, из последних сил вырвавшись из цепких лап Процента, метнул взгляд прямо в щель, на которую, как он знал, смотрит пара испуганных детских глаз. В его взгляде не было и тени страха — лишь ясный, обжигающий холодом приказ, высеченный в последнюю секунду отчаяния.

— ЗАПОМНИ! — его голос, могучий и низкий, на мгновение заглушил всё. — ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ — ВСЕГДА В ТАЙНИКЕ! ТЫ — НАШ НЕПРИКОСНОВЕННЫЙ ЗАПАС! НАША ГЛАВНАЯ ЦЕННОСТЬ! БЕРЕГИ СЕБЯ!

Тут же раздался оглушительный треск. Это Зуботряс заморозил их одним ударом, превращая в красивую, бесполезную скульптуру, как демонстрацию их истинной силы.

Воцарилась тишина. Слышно было только тяжёлое дыхание барсуков и тиканье маминых серёжек, упавших на пол.