Бесплатный фрагмент - Хозяин аукциона

Глава 1

Туман в тот вечер был густым, как овечья шерсть. Он просачивался сквозь щели в оконной раме, принося с собой запахи Уайтчепела: угольный дым, гниль из канавы и сырую землю с кладбища. Дождь барабанил по худой крыше их чердачной каморки, отбивая монотонный, тоскливый ритм. В этом холодном, сером мире единственным теплым пятном был огонек сальной свечи, выхватывавший из темноты две склоненные фигуры.

Аня штопала. Иголка в ее ловких, быстрых пальцах мелькала так, словно танцевала. Она чинила единственное приличное платье Лены, латая прореху на подоле. Усталость тяжелым грузом сидела на ее плечах, но взгляд, устремленный на работу, был полон той свирепой нежности, что рождается лишь в нищете.

На полу, скрестив ноги, сидела Лена. Огонек свечи запутался в ее волосах, отчего они казались жидким огнем. Она сосредоточенно водила угольком по обрывку оберточной бумаги, выводя на нем башни сказочного замка.

— Аня, — вдруг спросила она, не поднимая головы, и ее голос прозвучал мечтательно, — как думаешь, в таких замках тоже пахнет вареной капустой?

Аня усмехнулась, не отрываясь от шитья.

— Нет, глупышка. Там пахнет пылью веков и скукой. А капуста — это запах дома. Нашего дома.

Закончив, Аня отложила платье и только тогда заметила, что Лена что-то прячет за спиной. Сердце неприятно екнуло.

— А это что у тебя?

Лена виновато потупилась и протянула ей простенькую бархатную ленту для волос. Новую. В их мире не бывало новых вещей.

— Откуда? — голос Ани стал твердым, как замерзшая земля.

— Я нашла работу, Аня! — выпалила Лена, и ее глаза заблестели. — Один джентльмен… он такой добрый… Он сказал, что ему нужна горничная в большом доме. Сказал, я особенная!

Уличные инстинкты, вбитые в Аню годами голода и выживания, завыли сиреной. Добрые джентльмены не ищут горничных в трущобах Ист-Энда.

— Что он тебе еще сказал? Как он выглядел?

Но Лена уже закусила губу, чувствуя ее недоверие. Ссора вспыхнула мгновенно, как сухой хворост, — злая, шипящая, полная горьких упреков.

— Ты просто мне завидуешь! — выкрикнула Лена, и слезы брызнули из ее глаз. — Не хочешь, чтобы у меня было что-то хорошее!

В тот же миг пламя свечи на столе дернулось. Оно неестественно вытянулось вверх, почти до потолка, лизнуло закопченные доски и опало, оставив после себя уродливое черное пятно. В наступившей тишине был слышен только треск огарка. Аня медленно подняла голову к потолку, потом перевела взгляд на испуганное лицо сестры. И ледяной ужас пронзил ее. Теперь она знала, почему ее сестра была «особенной».

Она ушла, чтобы не наговорить лишнего, чтобы остыть. Бродила по улицам, пока холодный дождь не пробрал до костей. Вернулась через несколько часов с украденной у торговки буханкой хлеба.

Дверь каморки была приоткрыта. Внутри царили холод и тишина. Слишком густая, слишком тяжелая тишина.

— Лена?

Ответа не было. Она зажгла новую свечу. Кровать была пуста. Залатанное платье лежало на ней, аккуратно сложенное. На столе стояла остывшая чашка. Лены не было. Аня заметила на полу, у ножки стула, несколько капель воска там, где их быть не должно, и уловила в воздухе странный, приторно-сладкий запах, похожий на запах увядающих лилий.

Паника, холодная и острая, вонзилась ей под ребра. Она выбежала на улицу, в туман. Она кричала имя сестры, заглядывала в подворотни, трясла за плечи пьяниц. Никто. Ничего. Лена словно растворилась в этом проклятом городе.

Почти обезумев от отчаяния, она вернулась к дому. И там, в грязи у обочины, где останавливаются кэбы, что-то тускло блеснуло в свете газового фонаря. Она наклонилась. Маленький серебряный значок в виде феи с крыльями стрекозы. Холодный металл обжег пальцы.

Старик Исайя, скупщик краденого, знал все, что происходило в тенях Лондона. Когда Аня ворвалась в его заваленную хламом лавку и бросила перед ним значок, он побледнел.

— Просто безделушка, девочка, — проскрипел он, отводя глаза.

Но Аня почувствовала его страх. Липкий, животный ужас. Она схватила старика за воротник его засаленной рубахи.

— Говори. Или я расскажу банде Мясника, где ты прячешь их долю.

Сломленный, он зашептал, и его слова были страшнее любого крика:

— Это метка «Клуба Оберона»… Забудь про сестру, девочка. Оттуда не возвращаются. Это не работа. Это аукцион. И торгуют там не вещами.

Имя «Оберон» повисло в затхлом воздухе, как приговор. Аня вышла из лавки и остановилась посреди улицы. Туман обнимал ее, дождь стекал по лицу, смешиваясь со слезами. Но в ее глазах уже не было отчаяния. Там замерзла вода, превратившись в лед. А в самой глубине, под этим льдом, загорелся холодный, мертвый огонь. Она попадет в этот клуб. Любой ценой.

Глава 2

В респектабельных кварталах даже туман был другим. Он не вонял нищетой и гнилью, а пах влажным камнем и остывшим металлом дорогих экипажей. Аня несколько дней кружила у неприметного на вид особняка с тяжелыми дубовыми дверями, который указал ей Исайя. Она была здесь как ворона среди павлинов — оборванная, чужая, колючая. Изредка к дому подъезжали кэбы, из которых выпархивали фигуры в шелках и цилиндрах, их лица были скрыты за карнавальными масками. Каждый раз, когда она пыталась подойти ближе, из тени вырастал швейцар с лицом, похожим на бульдожью морду, и молча указывал ей, куда следует убираться.

Стена. Невидимая, но непробиваемая. Стена из денег, власти и презрения. Волны бессилия и отчаяния подкатывали к горлу. Она была одна. Против них всех. Но стоило ей закрыть глаза, как она видела испуганное лицо Лены, и отчаяние перегорало, превращаясь в холодный, ясный расчет. Если нельзя войти через парадную дверь, она просочится внутрь через трубу для отходов. Как товар.

Вернувшись в свою пустую, холодную каморку, она начала готовиться. Последние пенни ушли не на хлеб, а на кусок дешевого розового мыла и алую ленту — такую же, как та, что стала предвестником беды. Это была ее боевая раскраска, ее вызов. Она должна была стать приманкой. Но как? Ее дар был тих, как шепот. Она не могла метать огонь, как Лена. Значит, она будет делать то, что умела лучше всего. Она будет лгать.

Рыночная площадь на границе двух миров была идеальной сценой. Здесь смешивались запахи дорогих духов и дешевого джина, здесь господа покупали безделушки, а воры высматривали кошельки. Аня села на перевернутый ящик, разложив перед собой несколько гладких, обкатанных Темзой камней. Умытая, с алой лентой в волосах, она была похожа на дикую цыганку, и это привлекало взгляды.

— Прочту твою печаль, сэр, — сказала она первому же торговцу, что остановился поглазеть. Она заглянула ему в глаза и почувствовала волну липкого, животного страха. — Боишься, что рыба твоя протухнет раньше, чем жена родит.

Торговец побледнел и поспешил прочь, бормоча проклятия. Молодому клерку с тоскливым взглядом она прошептала: «Сердце твое тянется к звезде, но звезда холодна и никогда не упадет в твои руки».

Слухи поползли по рынку, как змеи. «Странная гадалка, что видит душу насквозь». Аня ждала. День, другой. Она была рыбаком, закинувшим наживку в темные воды.

И акула клюнула.

Она почувствовала его прежде, чем увидела. Холодная, хищная пустота там, где у других людей были эмоции. Он подошел в сумерках — неприметный мужчина в добротном, но неброском пальто, с глазами оценщика, изучающего товар.

— Говорят, ты видишь то, что скрыто, — его голос был тихим, безразличным.

Сердце заколотилось, как пойманная птица, но Аня лишь медленно подняла голову.

— Я вижу только то, что люди не могут спрятать. А что прячете вы, сэр?

Она всмотрелась в него, пропуская через себя его ауру. Там не было ни страха, ни желания. Лишь холодный, профессиональный интерес. Она пошла ва-банк.

— Я вижу, что вы ищете… особенных. Таких, как я. И вы пришли не за предсказанием. Вы пришли за мной.

Мужчина замер. В его бесцветных глазах на мгновение мелькнуло удивление, тут же сменившееся холодным одобрением. Он молча достал из кармана золотой соверен и положил его на землю перед ней. И, не сказав больше ни слова, растворился в толпе.

Аня знала, что это значит.

Той же ночью она намеренно пошла домой через самый темный, самый безлюдный переулок. Они ждали ее там. Он и еще двое. Она не стала кричать. Не стала бороться. Она ждала этого.

— Долго же вы, — сказала она спокойно, глядя прямо в глаза своему охотнику.

На его лице промелькнула усмешка. Он ценил хорошую дичь. Один из его помощников шагнул вперед, прижимая к ее лицу платок. Знакомый, приторно-сладкий запах ударил в нос. Мир качнулся, поплыл, превращаясь в цветные пятна. Последнее, что она почувствовала, прежде чем провалиться во тьму, был холод серебряной феи, которую она все это время намертво сжимала в кулаке. План сработал.

Глава 3

Она проснулась на шелковых простынях. Первое, что она почувствовала — не головную боль от хлороформа, а сбивающую с толку нежность ткани. После жестких, пропахших сыростью тюфяков Уайтчепела шелк казался чем-то живым, ласкающим кожу. Комната была небольшой, без окон, но обставлена с изысканной роскошью: резной туалетный столик из темного дерева, зеркало в тяжелой золоченой раме, бархатное кресло. Воздух пах лавандой.

Аня села на кровати. Голова гудела. Она увидела свое отражение — растрепанная девушка с дикими, испуганными глазами. Она бросилась к двери. Тяжелый, полированный дуб без ручки. Она забарабанила по нему кулаками, сначала тихо, потом громче, но дерево глухо поглощало звуки. Она была в клетке. Красивой, дорогой, но клетке.

На столике у кровати стоял поднос: кувшин с чистой водой и тарелка с хлебом и сыром. Рядом лежала аккуратно сложенная одежда — грубая холщовая рубаха и такие же штаны. Роскошь была лишь фасадом, издевательской декорацией. Ее готовили, как скот перед продажей. Мысль о Лене, прошедшей через то же самое, обожгла ее, придав сил. Она заставила себя поесть и выпить воды. Ей понадобится вся ее крепость.

Через несколько часов дверь бесшумно открылась. Двое охранников в темных ливреях без гербов, с лицами, лишенными всякого выражения, молча указали ей на рабскую одежду. Она переоделась под их безразличными взглядами.

Ее повели по коридору, и контраст поражал. Стены были обиты темно-красным бархатом, а пол устилал толстый ковер, в котором тонули их шаги. Коридор вывел их в просторный, тускло освещенный зал, и здесь роскошь закончилась. Вдоль стен тянулся ряд клеток из толстых кованых прутьев.

Внутри сидели люди. Мальчик лет десяти, с пальцев которого сыпались золотые искры. Девушка, чья кожа переливалась перламутром, как чешуя диковинной рыбы. Здоровенный мужчина, который в бессильной ярости гнул железную миску голыми руками. Все они были «одаренными». И все они были сломлены ужасом.

Аню толкнули в одну из свободных клеток. Засов лязгнул с окончательностью приговора.

— Еще одна… — раздался испуганный шепот из соседней клетки. Это была девушка-хамелеон. Ее кожа сейчас была бледной, почти серой. — Ты тоже… видишь?

— Иногда, — осторожно ответила Аня.

— Нас готовят к Аукциону. Сегодня ночью, — прошептала девушка, ее звали Элиза. Дрожа, она рассказала все, что успела узнать за три дня своего плена. О богатых лордах, покупающих людей для своих извращенных утех. О жутком лорде Моргрейве, чьи покупки исчезали бесследно. И о Нем. О Хозяине.

— Он правит всем этим, — шептала Элиза, и ее кожа пошла темными пятнами. — Никто не видел его лица, он всегда в серебряной маске. Говорят, он не прощает неповиновения. Один телекинетик попытался поднять на него стул… Хозяин сломал ему не только руки, но и дар. Теперь он идиот в работном доме.

Аня слушала, и ледяное спокойствие наполняло ее. Этот Хозяин. Этот безликий монстр. Он был ключом. Она должна привлечь его внимание. Не страхом. А вызовом.

За несколько часов до полуночи появились женщины. Не служанки, а надзирательницы, с жесткими, как у тюремщиц, лицами. Пленников грубо вытаскивали из клеток, мыли ледяной водой, одевали в специальные наряды для торгов. Ане досталось простое белое платье из тончайшего хлопка. На шею ей защелкнули узкий кожаный ошейник с вытисненным на нем номером. Тринадцать.

Она посмотрела на свое отражение в тускло блеснувшем пруте решетки. Испуганная девушка в одеянии жертвы. Но в глубине ее зрачков уже горел холодный огонь.

Сверху донеслись приглушенные звуки скрипки и далекий смех. Праздник для чудовищ начинался. Двери клеток открылись, и их, как стадо, повели к лестнице, ведущей наверх. Навстречу судьбе. В зажатом кулаке Аня чувствовала холод серебряной феи. Ее единственное оружие. Ее единственная надежда.

Глава 4

Страх в закулисье был таким густым, что его можно было резать ножом. Он пах потом, мочой и увядшими надеждами. Пленники стояли в тесной, душной очереди, слушая, как из-за тяжелой бархатной завесы доносятся взрывы смеха, звон бокалов и вкрадчивый, маслянистый голос аукциониста.

Аня стояла за Элизой. Девушку трясло так, что ее кожа мерцала, как потревоженная ртуть. Одного за другим их выводили на свет, как ягнят на бойню.

— Лот двенадцать! — пророкотал голос из зала. — Редчайший экземпляр хамелеона! Реагирует на малейшие изменения вашего настроения. Станет изысканным украшением вашей спальни!

Раздались сальные смешки. Элизу вытолкнули на сцену. Через щель в занавесе Аня увидела зал: море безликих масок — птичьи клювы, звериные морды, пустые глазницы венецианских домино. Они лениво поднимали таблички, торгуясь за трепещущую от ужаса девушку. Ее быстро купил толстяк в маске свиньи. Элизу, рыдающую, поволокли со сцены.

— Лот тринадцать! — объявил аукционист, и Аню грубо выпихнули вперед. — Свежее поступление! Дикая, необученная, но с любопытным даром эмпата. Способна угадывать ваши самые потаенные желания!

Яркий свет ударил в глаза, ослепляя. Она стояла босиком на гладких, холодных досках. Тонкое белое платье не грело. Кожаный ошейник на шее казался ледяным обручем. Она чувствовала на себе сотни голодных, оценивающих взглядов. Тошнота подкатила к горлу. Но она не заплакала. Она не доставит им этого удовольствия.

Вместо того чтобы потупить взгляд, как остальные, она медленно подняла голову. Она искала не сочувствие. Она искала его. И нашла. В отдельной, затененной ложе над залом сидел темный силуэт. Его лицо скрывала гладкая серебряная маска, хищно ловившая отблески света. Хозяин.

Она встретилась с ним взглядом. И весь свой страх, всю свою ненависть, всю свою боль она сконцентрировала в одну-единственную мысленную иглу и вонзила прямо в него. Это была атака. Безмолвный вызов.

На мгновение в зале стало тихо. Хозяин в ложе не шелохнулся, но Аня почувствовала, как его холодная, ровная аура дрогнула, пошла рябью.

— Пятьдесят гиней! — раздался скрипучий голос из зала. Мужчина в маске ворона. От него веяло гнилью и жестокостью. Лорд Моргрейв.

— Шестьдесят!

— Семьдесят!

Моргрейв настойчиво взвинчивал цену. Когда казалось, что все кончено, из ложи раздался спокойный, усиленный странной акустикой голос. Голос Хозяина. Он не торговался. Он вынес приговор.

— Пятьсот.

В зале ахнули. Моргрейв в ярости сжал кулаки, но промолчал. Никто не смел идти против Хозяина.

— Продано… Хозяину! — пролепетал ошарашенный аукционист.

Ее не повели в общую комнату для проданных. Двое охранников молча сопроводили ее по другому коридору, вверх по лестнице, в крыло особняка, куда, казалось, не проникал шум аукциона. Они остановились у двери из черного, как ночь, дерева, открыли ее и ушли, оставив Аню одну на пороге.

Она вошла. Огромный кабинет. Стены, заставленные книгами. В камине ревел огонь. В высоком кресле с резной спинкой, спиной к ней, сидела высокая фигура. Он медленно повернулся.

Безупречный черный костюм. И маска. Вблизи она была еще более зловещей. Гладкий, бездушный кусок серебра, скрывавший все, кроме волевого подбородка и жестко сжатых губ.

Он молча смотрел на нее. Секунды растягивались в вечность. Аня стояла прямо, чувствуя, как в ладонь впиваются острые края спрятанной серебряной феи. Она проиграла. Но война только начиналась.

Он поднялся во весь свой огромный рост.

— Лот тринадцать, — его голос был глухим, лишенным интонаций, словно шел из-под земли. — Подойди.

Глава 5

Его голос был камнем, брошенным в тишину. «Подойди». Не просьба. Приказ.