Бесплатный фрагмент - Хотите, я буду вашим понедельником?

…книга произвела настоящий фурор: автор заманивает читателя в лабиринты сюжета, откуда нет выхода, заводит в тупики, где пол проваливается под ногами. Автор усыпляет бдительность читателя, чтобы сбросить в бесконечные темные бездны, автор оставляет читателя наедине с немыслимыми чудовищами, от которых нет спасения. Автор бросает читателя в самый разгар битвы, в которой каждый смельчак будет изрублен на куски. Еще никому не удавалось выбраться из книги живым — и, тем не менее, книга привлекает все новых и новых смельчаков, готовых прочитать книгу до конца…

В шкафу на верхней полке

Я жил в шкафу на верхней полке — когда-то это был добротный богатый шкаф, в котором не менее богатые хозяева хранили всякую всячину — но времена менялись, дом стали сдавать приезжим — сначала комнаты, потом углы, а там добрались и до мебели. Кому-то достался диван, кому-то письменный стол, а мне выпала честь жить на полке в шкафу. Жить там было довольно неудобно, поэтому я иногда — чтобы соответствовать месту проживания — становился книгой. Я позволял своим соседям себя читать, развлекал жильцов интересными историями, чем неплохо зарабатывал себе на жизнь, мне даже получалось изредка выбираться в город, чтобы почувствовать себя настоящим горожанином, а не запыленной книжкой на полке.

Правда, возникали и казусы, и немалые — каждый раз, когда в городе кого-то грабили или что похуже, и на месте преступления находили хоть какую-нибудь самую завалящую книжонку, — непременно вызывали меня, начинали допрашивать, да не я ли это сделал. Мне приходилось оправдываться, доказывать, что как вообще это могу быть я, вот, сами посмотрите, вот я, а вот книжка, которую вы нашли, я не могу быть одновременно собой и книжкой, понимаете вы? Меня отпускали, но как-то неохотно, нехотя, как будто ждали подходящего случая, чтобы упечь меня за решетку и тем самым раз и навсегда избавиться от не пойми чего, что то человек, то книга, то вообще что-то неведомое, живущее на книжной полке.

— …ну а как вы объясните это… — полицейский недоверчиво посмотрел на меня, — что каждый раз из банка или из кассы какого-нибудь магазина исчезает крупная сумма, где-нибудь рядом обязательно находится какая-нибудь книжка?

— Откуда же мне это знать?

— Но… это не могут быть ваши происки?

— Каким же образом?

— Ну… это вам виднее, каким…

В тот вечер меня продержали в полиции допоздна, я даже не смог достать билет на электричку, и мне пришлось ехать до дома в образе книги в руках у какой-то пассажирки, которая отлично провела со мной время — чего не скажешь обо мне, терпеть не могу быть любовным романом. Я надеялся, что на этом мои злоключения закончатся, но не тут-то было, — на следующий день меня арестовали, причем, даже сами не могли объяснить, за что именно.

— Ну, понимаете… вы с этим как-то связаны. Пропавшие деньги, книги… и вы книга…

Я откашлялся:

— Честное слово, я ничего об этом не знаю.

— Может, и не знаете… — согласился полицейский, — но это как-то связано с вами… понять бы еще, как именно…

— …я все понял.

— Простите?

— Я все понял… выпустите меня отсюда, я все объясню!

— Ну, уж нет, сначала будьте добры объяснить, а потом и выпустим…

— Смотрите… вы говорили, пропадали деньги…

— Совершенно верно.

— …и на месте пропажи появлялись книги.

— Именно так!

— …вы еще не догадываетесь, что случилось?

— Да не томите же, скажите!

— А ведь все очень просто, тут вы правильно заметили, что это связано со мной…

— Так я и думал!

— …если я нашел способ становиться книгой… то почему бы деньгам не научиться становиться книгами?

— Деньгам?

— Да, банкнотам, которые лежали в кассе! Может, им надоело показывать одни и те же буквы и цифры, и они решили показывать что-то другое… приключенческие романы… фантастические истории… лихо закрученные детективы…

— Очень интересно, а как вы предлагаете обратно превратить их в деньги?

— А собственно… зачем?

— Ну, знаете, за такие вопросы владельцы магазинов вам спасибо не скажут… Так что вы уж позаботьтесь о том, чтобы они снова в деньги превратились…

— Хорошо… я подумаю, как это сделать… — пытаюсь шутить, — проще всего, конечно же, продать…

— …ну, знаете, в кассе такие деньги были, которые вы так не вернете…

…полицейский наведался ко мне через пару дней, и был немало удивлен, когда увидел в саду перед домом кучу разношерстного народа, ведущего оживленную беседу. Незваный гость выискал меня и поинтересовался, как продвигается превращение книг в шуршащие банкноты.

— Гхм… боюсь, что получилось совсем не то, что мы хотели.

— В смысле… не то?

— В смысле… эти книги посмотрели на меня…

— И…?

— …и, так сказать, решили взять с меня пример, — я многозначительно обвел глазами шумную компанию, сидящую в маленьком саду перед домом.

— Не понимаю… что вы имеете в виду?

— Я думаю, вы все прекрасно понимаете…

— Хотите сказать, что они…

— …именно.

— Но в таком случае я вынужден арестовать вас всех!

— Да? И что же мы такого натворили?

— И вы еще спрашиваете? А с магазинами кто расплачиваться будет?

— Ну… я думаю… как-нибудь расплатимся…

— Да не как-нибудь, а все должно быть по закону, понимаете? Деньги должны быть деньгами, книги — книгами, люди — людьми, так что извольте все расставить на свои места, иначе я вынужден буду аресто…

…я понимал, что нам не остается ничего кроме как бежать из города, а то и вовсе из страны, и даже с планеты, и даже из этого мира, но как это сделать под дулом полицейского пистолета, я не понимал…

— …бегите, — неожиданно сказал полицейский.

— Простите, что…

— …бегите. Из города. Лучше из страны. Еще лучше из мира. Так вас никто не найдет…

Нам ничего не оставалось кроме как бежать — покинуть привычный мир, кроме которого мы ничего в жизни не видели, странствовать по чужим мирам, таким пугающим, таким непонятным. Вот так я попал к вам… вернее, не я, мы тут все собрались в одной книге, вместе не так страшно… Надеемся, нам с вами будет интересно, еще больше надеемся, что вы не выдадите нас полиции…

Между меридианами

23:59:56…

23:59:57…

58…

…59…

Еще нет, еще…

00:00:00…

Старт!

И все, и срывается из ниоткуда, из пустоты, с той границы, где начинается на меридиане новый день — срывается что-то жуткое, непонятное, сметающее океаны и материки, — конец света, вот что такое.

Ну ничего, наши быстро спохватились.

Да и не наши тоже.

Запустили спутники, или ракеты, или что там еще, остановили это, вот так вот на каком-то меридиане тормознули — тпр-р-ру, стоять, — конец света, или что там было, замер на границе, пытается пробиться через неё, не может.

Так что ничего, жить можно.

Нам, правда, не очень повезло, наш городок оказался… вот не верьте, когда говорят — на краю границы, да ничего не на краю, до границы еще далеко-далеко, километры и километры. А все — на границе, на границе… нас и на работу не берет никто, потому что мы как будто сами немножко откуда-то оттуда…

…что говорите?

Какое переехать, можно подумать, кто-то наш дом купит вот здесь, в скольких-то километрах от сами знаете чего. Может, вы возьмете? Нет, серьезно… да ничего тут страшного нет, это же не радиация в самом-то деле, и не химия никакая, а… а я не знаю там, что. На лето не хотите приехать? Мы вам домик сдадим, места хорошие… Ой, вот спасибо, ну вы нам прямо жизнь спасаете, ну все, мы поехали, попытаем счастья в городах…

…здрассьте…

А?

Да еще бы вы меня видели, меня здесь нет. Что значит, где я, нигде меня нет. Ну… Ну вот так. В общем… а вы кто, собственно? А вы что в чужом доме делаете? А-а-а, ага лето… а хозяин где? В каком еще городе, я ему весточку передать хочу, а он в городе… Я-то? Да я брат его. Я-то? Да оттуда. Откуда, оттуда, ну оттуда, с той стороны. Я что сказать-то хотел…

Передайте ему, короче, врут вам все, конец света на ваши земли нагрянул, еще как нагрянул, вы просто сами ничего такого не замечаете, думаете, это нормально, то, что здесь творится… ну кто вам виноват, вы уже и забыли, как оно все должно быть… Конец света уж постарался, чтобы вы забыли… Он только до нас не добрался, до наших земель, вот мы и есть последний оплот челове…

…ну как вы там? В порядке все? Ну вот, а вы боялись, говорю вам, городок нормальный, все при всем. Да, я что вас предупредить-то хотел, тут сны иногда приходят нехорошие, вы их не слушайте… как будто и правда оттуда…

Ловушка сна

…в этот дом обязательно нужно войти, ну и что, что этот дом то и дело превращается в шкаф, и взять со второй полки, то есть, со второго этажа… нет, даже не листок, это не листок с буквами, это просто буквы…

…написано моей рукой, никаких сомнений — моей рукой, и все бы ничего, только я ничего подобного не писал…

…я пойду туда завтра на рассвете — если я вернусь, обо мне узнает весь мир, если я не вернусь, то погибну…

…и дата — отсюда не вижу, какая именно, но откуда-то из будущего, очень далекого. И больше записей нет, из чего я делаю вывод, что не вернулся и не остался в живых. Главное, запомнить эту дату, говорю я себе, запомнить — и просто не пойти туда…

— …вот так я спасся, — говорю я кому-то через много лет, — просто туда не пошел…

Я не знаю, где мы находимся с этим кем-то, ну должны же мы где-нибудь находиться, пусть мы сидим в гостиной моего особняка, должен же я через много-много лет стать богатым и купить особняк.

— …вы не спаслись, — отвечает кто-то.

— То есть…

— …не спаслись. Посмотрите, что написано, — если я не вернусь, я погибну… Но ведь вы не пошли туда, а значит, не вернулись…

— То есть…

— …сожалею, но вас уже нет.

Пытаюсь проснуться, понимаю, что не могу, что сон перехитрил меня…

Отрицательное гражданство

— …вас вчера лишили гражданства…

Презрительно фыркаю, интересно, как можно лишить того, чего у меня нет…

— Как это так получилось-то?

Поднимаю голову, а ты вообще кто такой, чтобы вопросы мне задавать, — не сразу понимаю, кого я вижу перед собой, да не кого, а что, старинный дом из тех, которые испуганно прячутся между новостройками, мимо которых пройдешь — не заметишь, если не присмотришься как следует…

В жизни бы не подумал — дом.

А вот — дом.

— Так как так получилось? — не унимается дом.

Хочу послать его далеко и надолго, тут же спохватываюсь, все-таки дом, не человек, отвечаю как можно спокойнее:

— Да дураки они…

— Дураки?

— Ну, конечно… как меня можно лишить гражданства Лановива, если я никогда не был гражданином Лановива?

— Это они могут… — усмехается дом… лишить гражданства, которого нет…

— …полиция постановляет… лишить вас гражданства…

Презрительно фыркаю, как можно лишить того, чего у меня нет. Меня выдворяют из города, который так толком и не посмотрел, ну а как я хотел, сам виноват, нечего было вмешиваться, бьют плетьми старый дом, которой охает и стонет — проходи мимо и не вмешивайся, нечего бросаться на избивающего, нечего вырывать плети, и только потом уже заметить полицейскую форму, нечего…

Выдворяют из города, еще пытаюсь что-то вопить, я защищал дом, да что он вам сделал, этот дом, да в приличном месте за избиение дома вас бы всех… А я-то еще считал Лановив приличным местом, столицу столиц, мечту мечты, городом, на путь в который не жалко потратить всю жизнь…

(…из допроса старого дома)

— Почему вы вернулись в Лановив?

— Это мой город… я жил там всю жизнь…

— Вы знаете, что по новому закону новации подлежите сносу?

— Но я жил там четыреста лет…

— …подлежите сносу, на вашем месте уже построили торгово-жилой комплекс…

— Это как, торгово-жилой? Это жильцами торговать, что ли?

— Ладно, сделаем вид, что не заметили вашего так называемого юмора… Вы помните, что вам было строго запрещено возвращаться в город?

— Да, но…

— …за нарушение запрета мы вынуждены лишить вас гражданства.

— Но вы… позвольте, вы уже лишили меня гражданства! Как вы можете лишить меня того, чего…

…дом не договаривает, врата Лановива захлопываются перед его носом, которого у дома нет.

— …и много вас таких? — спрашиваю я просто чтобы что-то спросить.

— Да порядочно… уже на целый городок набралось таких домов…

— Домов, у которых…

— …отняли гражданство. А потом еще раз отняли гражданство.

— Но как возможно…

— …у вас, я так понимаю, тоже?

— Да, но… тут понимаете, что… я никогда не был гражданином Лановива, города городов, поэтому меня нельзя лишить…

— …еще как можно… — дом делает многозначительную паузу, — значит, теперь у вас тоже… отрицательное гражданство?

— В смысле?

— Ну… как бы вам объяснить… вот один минус один сколько будет?

— Ноль.

— А ноль минус один?

— Нисколько… хотя нет, стойте… минус один будет.

— Вот и с гражданством так же.

— Хотите сказать, у меня теперь… — смеюсь, — отрицательное гражданство Лановива?

— Совершенно верно… так добро пожаловать…

— …иворк…

Дома выжидательно смотрят на меня.

— ..илпак…

Еще пауза, на этот раз подольше, никак не могу перевернуть слово — «последней», наконец, получается —

— …йендел..соп од вивонал…

Защищать, защищать… та… щи… ща… з…

— …тащищаз сунялк!

Сунялк, это я хорошо запомнил, потому что за время клятвы повторил не раз…

Аплодисменты.

Старые дома ведут меня к городу, к Лановиву, но к какому-то другому Лановиву, старинному, подернутому легендами и мифами, к Лановиву, который был когда-то, пока не стал тянуться ввысь, расчищая все под безликие торговые башни из стекла и бетона. Иду по улочкам, дома выглядывают друг из-за друга, перешептываются, человек, человек, настоящий человек, вот это да, да вы посмотрите…

— Ну вы их извините, — осторожно добавляет старый дом, — людей-то у нас еще здесь не было…

— …вы… какого черта вы вообще сделали?

— А что такое?

— А то такое… вы какого черта парня этого гражданства лишили?

— А что надо было его за нарушение порядка по головке погладить и орден дать?

— Да не-ет… у него же не было гражданства!

— Ну и что, надо же было его как-то наказать?

— Вот и наказали, так наказали, что дальше некуда… Вы хоть понимаете, что там раньше только дома были?

— И… и что?

— Вы хоть понимаете, что будет, если в этом отрицательном городе… появится человек?

— Нет, а что…

— Вот и я не понимаю… но что ничего хорошего, это точно…

— …и каким же образом? — настораживается дом.

Откашливаюсь:

— По программе воссоединения.

Дома настороженно смотрят на толпу моих родственников в стиле седьмая-вода-на-киселе.

— Так, так… А эта… с позволения сказать…

Девушка (даже не знаю её имени) смущенно опускает глаза.

— Фиктивный… брак.

— Очень хорошо… добро пожаловать в Лановив, присягу выучили?

С тревогой смотрю на девушку, сейчас начнет мяться — нет, как бы не так, бодро рапортует про иворк илпак йенделсоп од вивонал ьтащищаз — как-то ухитряется даже с мягкими знаками в начале слова…

Одна и в то же время две мельницы

…зерновой комбинат задумался — казалось, я смог в чем-то его убедить. По крайней мере он начал вспоминать о тех временах, когда еще был обычной деревенской мельницей, стоял на окраине села, поскрипывал жерновами, перемалывал зерно, вздымая мучную пыль. Кажется, комбинат вспоминал лунные осенние ночи, когда на мельнице оживлялись темные силы, призрачные духи, справляли свои мистические шабаши. В обычно время комбинат не просто говорил себе, что этого не было, — он даже не вспоминал те времена, когда был простой мельницей, только начинал свой трудный путь к богатству и процветанию. Осталась ли та деревенька? Жива ли она? Сидит на крылечке, глядя вдаль подслеповатыми глазами, или уже только черные птицы скачут по погосту?

— …вот что, — комбинат повернулся ко мне, — вам поручение… поднимите архивы, все, какие сможете, найдите тут деревеньку, откуда я родом…

— ..но… кто же будет контролировать…

…я сам себя проконтролирую, не проблема… А вы поищете деревеньку… Мне кажется, все не просто так, между мной и звездолетом существует какая-то связь…

— …какая… связь?

— Вот я бы это тоже хотел понять…

Я уже собирался выходить из огромных ворот к дороге, ведущей в мегаполис, когда спохватился и обернулся:

— А если…

— Что если?

— А если звездолет — это другой вариант вашей жизни… ну… как бы сложилась ваша судьба, если бы вы решили заниматься не зерном, а… махали бы своими мельничными крыльями, летали бы над миром, выше, выше…

Очень смешно, — комбинат презрительно фыркнул, — что же, ступайте…

Мне было не по себе от того, что он не верил мне — и в то же время я понимал, что рано или поздно ему придется мне поверить…

Дом из числа Пи

…каким было раньше число Пи, сейчас уже никто и не помнит, — еще бы кто-то что-то помнил, от него ничего толком и не осталось. Единицы растащили, чтобы сложить из них стены домов, из четверок сделали стулья, из шестерок — уютные кресла-качалки, из троек получились удобные вазочки. Девятки мы использовали как крючки, на которые можно было что-нибудь вешать, две семерки, приставленные друг к другу, образовывали добротный стол. Из восьмёрок и нулей получились отличные мягкие диваны. Как использовать двойки, никто не знал, и они сиротливо висели в пустоте, где когда-то тянулась бесконечная вереница цифр числа Пи. Впрочем, некоторые оригиналы все-таки помещали в свои дома двойки — сами не знали, зачем.

Нам повезло — или наоборот, не повезло — жить в самом начале Города, начале, которое еще помнило, как Город появлялся из ниоткуда, из вереницы чисел. Нам выпала нелегкая и в то же время почетная миссия — охранять самое начало числа Пи до двадцатого знака. Если бы кто-нибудь пожелал урвать оттуда пару семерок на стол или восьмерку для диванчика, мы должны были пресечь это сию минуту. Впрочем, такое вряд ли случилось бы — по ту сторону числа Пи было более чем достаточно цифр. Вечерами мы шутили, что когда-нибудь цифры в конце числа Пи кончатся, и кто-нибудь придет к нам за материалом для дома. Мы понимали, что этого никогда не случится — и все-таки с опаской смотрели на темноту ночи ближе к концу Пи, и когда однажды вечером я увидел в темноте фонарь, у меня недобро ёкнуло сердце…

Клепа

Клепа волнуется, еще раз оглядывает себя, вроде все при всем, да черт пойми, все или не все. Вот футболку, например, навыпуск надо, или заправить — вроде люди и так, и так носят, черт их вообще пойми. А вот носки с кедами можно или нельзя, а то мало ли. Клепа поправляет джинсовую юбку, думает, не слишком ли коротковата, не слишком ли длинновата, — кажется и так и так одновременно. Клепа берет сумку, не самую большую, не самую маленькую, знать бы еще, что туда положить, что вообще люди в сумки кладут. Ничего не придумывается, Клепа бросает сумку, глупая, глупая Клепа, так и знала она, что ничего у неё не получится, ничегошеньки-ничего…

Клепа нервно царапает ногтями сумку, одергивает себя, нельзя-нельзя-нельзя, еще раз оглядывается, не оставила ли где-нибудь ценники на одежде, нет, ничего такого, хотя кто его знает, вот так кажется, что нет ничего, а потом вылезет в самый неожиданный момент. Клепа делает шаг, другой, попеременно одергивает себя, только бы не встать на все четыре конечности, нет, нет, держаться, держать равновесие, хвостом, хвостом, где хвост — а хвоста-то и нет, Клепа падает в пыль, ш-ш-шш-ш, все испортила, все заляпала Клепа-растрепа, хоть обратно в магазин иди…

Некогда, некогда, Клепа спешит прочь из города, в который скоро придет тьма, да что значит, скоро, по слухам уже в городе, на окраине грызет дома, с хрустом переламывая их кости. Клепа думает сесть на велосипед, да какой велосипед, как равновесие держать прикажете, хвоста-то нет, ш-ш-ш-ш… Клепа нервно лижет руку, тут же одергивает себя, чш-ш-ш, нельзя. Утешает себя, что вроде люди тоже ногти грызут или еще что делают, тут же снова одергивает себя, ну и что, мало ли что там люди, Клепа не люди, Клепа даже ногти правильно грызть не сможет…

Клепа подходит к вокзалу, главное, поезда не испугаться, не распушить хвост, которого нет, не броситься наутек. Поезд подъезжает прямо-таки до неприличия аккуратно, Клепа даже сомневается, да точно ли это поезд, а не что-нибудь. Хочется спросить, да точно ли поезд, только про такие вещи не спрашивают, а как бы…

А вот.

— …а… а это поезд туда, да? — Клепа показывает рукой куда-то туда.

— Да, да, туда, — отвечают Клепе. Ответили, надо же, значит, Клепа и правда выглядит как положено.

— …документы ваши?

Клепа замирает у входа в вагон, собирается с мыслями, м-р-р-р-р…

— …а… а я не успела… а не взяла… а тьма мой дом съела… а я…

— Имя ваше?

— А Клепа…

Клепа проклинает себя, ну почему нормальное имя не соврала, каша-гаша-ваша, почему, ну потому что глупая, глупая Клепа, в жизни бы не запомнила всю эту кашу-вашу-нашу, привыкла, — Клепа-Клепа-Клепа-кс-кс-кс…

— Клепа это же от Клеопатра?

— Ага… — Клепа не знает, от чего Клепа, но на всякий случай кивает.

— А дальше?

А что дальше, думает Клепа, что может быть дальше…

— Ну, фамилия?

Клепа спохватывается, а тут-то она и не придумала ничего, хватается за соломинку:

— Кис…

— Очень хорошо, Клеопатра, проходите…

Клепа спохватывается, что от волнения теребит и теребит подвески на шее, подвески рвутся, разлетаются по перрону, кто-то понимающе кивает, да все на нервах, да…

— …с животными нельзя!

Клепа вздрагивает, сжимается, не сразу понимает, что это не ей, это кому-то там, женщина какая-то с переноской, кричит, плачет, кто-то как заведенный повторяет — с животными нельзя…

Клепа поднимается в вагон, ищет, куда себя деть, кто-то хлопочет, да посадите же девушку, кто-то фыркает, ну пусть ко мне на колени сядет, а что, Клепа любит на коленях сидеть, особенно если по спинке чешут, м-р-р-р… Наконец, люди сдвигаются, буквально складываются пополам, Клепа садится на краешек полки, толпа прибивает к полке мужчину с годовалой девочкой на руках, Клепа оживляется, а давайте я подержу, обнимает малышку, забывается, мр-р-р-р…

…Клепа оглядывает перрон, хочет прижать уши, уши не прижимаются. Потому что это нечестно, потому что здесь должно быть все, все, — да какое все, никакого всего, дальше-то куда идти в этом городе, вон в какой-то автобус садятся, у Клепы что-то не по-нашему спрашивают, Клепа понимает только, что ей в автобус нельзя, а вон еще машины стоят, только там платить надо, глупая Клепа, даже денег не взяла…

— Екада?

Клепа поворачивается, смотрит на старушку с цветами на шляпе, не понимает.

— Пубач екада?

Клепа вспоминает фразу, заученную в поезде, неумело выговаривает:

— Кее… соим… пикав.

Это значит что-то вроде — я по-вашему не говорю, или что-то в этом роде.

— О-о-о, бакап рапез пушёлюн цыф-цыф-лонедэк…

Дама ведет Клепу куда-то в никуда, в тряский автобус…

…кто бы мог подумать, что маленькая деревенька откроет свои двери для тех, кто бежал от зла…

— …Кло… па?

Клепа обреченно кивает:

— Кло-па. Кло-па…

— Оо-о-о, Клопа! Векесса… Векесса… — указывает на себя…

Клепа смотрит на вазочку на полке, протягивает руку, тут же одергивает себя, нельзя, нельзя, — не удерживается, смахивает, ф-ш-ш-ш-ш, вазочка падает на ковер, и хорошо, не разбилась, м-р-р-р, Клепа проходит мимо шторы с тяжелыми кистями, сцепляет руки, чтобы только не тронуть кисточку, а то оборвет к чертям…

…поражены вероломством приезжих, которые…

…тетя Векесса заходит в холл, оглядывается, Кло нигде не видно, ну еще бы не видно, затаилась где-нибудь, все они так затаиваются, потом набрасываются на хозяев, ну а как иначе… Векесса сжимает топорик, понимает, что ничего этим топориком не сделает, ничегошеньки-ничего…

Кло сидит у пианино под винтовой лестницей, перебирает ноты, когда две, это восьмая, когда четыре, это шестнадцатая, а когда три, это что, повторяются, три, три, три… Ф-ф-ф-ф-ф-ш-ш-ш!

Клепа подскакивает, когда видит хозяйку с топориком, не понимает, как, почему, за что…

Ну, ты же понимаешь, говорит хозяйка, ну так же будет, в новостях за завтрашний день так написано, а новости за завтрашний день врать не будут, они никогда не врут, вот они говорят, что вы всех нас перебьете, чтобы в доме жить, дома, они же такие, там один хозяин должен быть… Так что извини, новости не зря нас предупредили, чтобы мы опередить вас успели…

Хозяйка взмахивает топором, нет, нет, не может, не может она этого сделать…

Клепа спохватывается, сбрасывает с себя домашний халат, прыгает на четыре лапы, выпускает хвост, вот, вот, смотрите, не надо со мной такое делать, я же вот она, я же вот она…

Тетя Векесса обнимает Клепу, чешет за ухом, ах, ты моя хорошая…

Клепа сидит на окне, смотрит в зимние сумерки — зимы здесь неправильные, почти бесснежные, чуть-чуть посыплет с неба ночью и утром растает, и все. В сумерках видны соседние дома, светятся окна, в окнах видны силуэты с чуткими ушками и длинными хвостами. Клепа не выдерживает, дергает кисти на шторах, пугается коготком, ах, Клепа, Клепа, — снова выпускает руки-ноги, убирает хвост, кутается в халатик, перебирает клавиши на пианино, что же значит, когда три…

…тьма поднимает окровавленную морду, с хрустом перекусывает кости последнего дома, смотрит в сторону тех краев, где еще виднеется свет, — спешит туда, перебирая лапами…

Yazjik

…когда остается один-единственный язык…

…нет, не этот, который во рту или на тарелке с грибами и сливочным соусом — это мы про говяжий язык, если что — а этот, который лэнгвижд, лимба, спрак, шпрехе, генго, сафа, тааль, лингва, еще одно есть, но мы этого даже не произнесем, — сначала «а», но не «а», а что-то среднее между «а» и «i», потом z, но не z, а что-то среднее между z и s, а потом… нет, потом не «i», а такой звук, будто вас ударили кулаком в живот, а потом — k, и будет yazik.

Так вот, когда остается один-единственный язык…

…что значит, почему? Ну вы даете, языки-то перебили все…

…что значит, кто перебил? Вы правда не знаете, кто убивает языки?

Вот и никто не знает.

…зачем? это вы у них спросите, что они против языков имеют, да вы ничего у них и не спросите, потому что вас, людей, уже тысячи лет как нет…

И вот когда перебьют все эти лэнгвиджи, лимбы, спраки, шпрехи, генги, сафы — останется один-единственный язык, последний, не подстреленный, — его и не добивают, потому что он сам загинет, ну где языку в одиночку выжить, даже пять-шесть языков в одиночку не выживут, а уж один…

Вот когда язык остаётся один, он начинает строить башню.

Нет, вы не ослышались.

Выбирает себе еще не остывшую землю под еще не остывшим солнцем, начинает возводить башню, один ярус, черного цвета, второй ярус — белоснежный, третий, цвета пурпура, четвертый, синий, пятый, ярко-красный, шестой серебряный, и седьмой из чистого золота.

И когда языков становится много…

…что?

Почему их становится много?

А-а-а, этого никто не знает, это великое таинство языка, которое никому не ведомо… но вот сегодня мы как раз посмотрим за языком, вот он один остался, давайте глянем, как чудом выживший язык выискивает еще живую планету под еще живым солнцем, выкладывает ярусы башни, первый — аспидно-черный, второй — ослепительно-белый, третий пурпурный…

Язык начинает последний ярус из чистого золота, язык ждет.

Что-то происходит, язык как будто ломается, проваливается сам в себя, проваливается в никуда, сгибается в три погибели, рассыпается на части, смешивается — и вот уже не один язык, а десять, и не десять, а двадцать, и не двадцать, а все пятьдесят, и не пятьдесят, а двести, не меньше. Двести языков пытаются достроить башню, один кричит — подай кирпичи, второй отвечает — ничего не понимаю, третий зовет кого-то, требует — раство-о-ор, кто-то кричит — не понима-а-аю…

И началось — башня, туррис, тауэр, торн, турн, кула, веж, вежа, порева, тава, татаи…

Языки расходятся, разбредаются, разбегаются, каждый сам по себе в бесконечной пустыне, — пройдет немало времени, когда языки начнут сближаться друг с другом, осторожно принюхиваться, прислушиваться, — сонне — сан — сонца — диелли — соло — сол — кун уота…

Языки сердятся, ощериваются, скалят зубы:

— Сол! Сол! — кричит один из языков.

— Соло! Соло! — не отступает другой.

— Сонца! Сонца! — сердится третий.

— Кун уота! Кун уота! — рычит четвертый.

Бросаются друг на друга, рвут зубами, когтями, вонзаются друг другу в глотки, клочьями летит шерсть, хлещет кровь, пустыня становится красной…

…в опустевшей пустыне остается один-единственный язык, одинокий, всеми покинутый, зализывает кровоточащие раны, бегает по пустыне, нюхает остывающие следы, ищет своих, не находит.

Через века и века язык догадывается, что можно сделать — выискивает еще живую землю под еще живым солнцем, начинает возводить башню…

Два я

…однако, когда я вошел в Коллинз-Холл, то обнаружил хозяина, мистера Коллинза, лежащим на полу в просторном холле — хозяин был мёртв, в этом не оставалось сомнений. Я не мог поверить себе, что все случилось именно так, что теперь я ничего не узнаю, ничегошеньки-ничего…

К сожалению, мне ничего не оставалось кроме как набрать номер Телефона и объявить ему:

— Господин Телефон, к сожалению, я ничего не могу узнать…

— А что такое? Коллинз не хочет с вами разговаривать?

— Нет, но… видите ли, он мертв… поэтому уж никак не сможет ничего сказать…

— …а кто это вам сказал, что я ничего не могу сказать? — грянул голос у меня над ухом. Я подскочил как ошпаренный и изумленно уставился на почти прозрачного Коллинза, парящего в полуметре от пола.

— Вы… вы…

— …то, что я умер, еще не значит, что я ничего не могу сказать… итак… вы ко мне по поводу разработок?

— Да, с вашего позволения… вы говорили мне, что открыли способ жизни после смерти…

— Что же, сейчас, сейчас… — призрак начал рыться в в столе в поисках бумаг, — что такое… вот ведь черт…

— А что случилось?

— Похоже, что бумаг нет…

— …как нет?

— Похоже, что их забрал тот же, кто прикончил меня…

— …да что же это такое? — я в отчаянии всплеснул руками, — я прихожу уже в третий дом, где должен раздобыть важную информацию… и всякий раз я натыкаюсь на мертвого хозяина или хозяйку! Кто… кто их всех убивает?

Я обреченно посмотрел на Элизабет, понимая, что она мне ничего не ответит.

— Что значит, — кто? — Элизабет зависла в метре от пола, — так вы же нас и убивали!

— Я?

— Вы, а кто же еще? Вы приходили сюда, мы пускали вас в дома, как дорогого гостя, а вы каждый раз убивали хозяина и забирали документы из стола! А потом приходите как ни в чем не бывало, и делаете удивленные глаза…

Я еще раз посмотрел в ящик стола, надеясь увидеть документы по временным петлям, но, разумеется, ничего не обнаружил. Оставалось найти самого себя, забравшего бумаги, но как это сделать, я даже не представлял…

Что-то среднее между блузкой и формулой света

…она бесшумно проскальзывает в дверь, замирает на пороге.

Начинаю как можно вежливее:

— Слушаю вас.

— Вы… вы могли бы мне помочь?

Смотрю на неё, она пытается стушеваться, закрыться сама собой, спрятаться, не может.

— Гхм… ну кем бы вы хотели быть?

— Ну… — пытается покраснеть, не может, — я даже не знаю…

— Давайте я вас сделаю красивой девушкой.

— Ну… разве что если не очень красивой, а так… поскромнее… а то все смотреть будут…

— Ну, вот так подойдет? Волосы вам темные сделаем…

— Ой, цвет какой-то тараканий…

— А так?

— Вот, это получше…

— Нос…

— …как-то уж слишком правильный… может, чуть-чуть горбинку добавить, самую малость…

— Так?

— Отлично…

— Мне кажется, вам к этому подойдет чуть-чуть восточный разрез глаз… и телосложение хрупкое…

— Ой, что-то я сильно красивая получилась…

— Ну, могу помассивнее сделать…

— Ой, не надо… пусть так будет…

Она смотрит на себя в зеркало, которое я уже сколько обещаю себе протереть, — я позволяю ей порыться в куче тряпья на полу, которое опять же сколько обещаю себе развесить по вешалкам, да что развешивать, все равно все оборвут… Она не знает, что выбрать, достаю ей юбку-карандаш и что-то среднее между майкой и блузкой, вылавливаю что-то среднее между туфлями и кедами, вот это да, я и не думал, что у меня вообще такое есть…

— Вот так… — отступаю, довольный своей работой, — так вас никто не узнает…

— Спа…

— …постойте, имя еще надо…

— А мне Айна нравится, можно?

— Отчего же нельзя, пусть Айна… Фамилию бы еще… Айна Мур устроит?

— Здорово звучит… Ой, спасибо вам огромное… сколько я вам должна?

— Да, собственно… я так… просто помогаю…

— Нет, но вот это вот все… — указывает на кучу тряпья…

— Да это я оптом в секонде беру… а вы не стесняйтесь, сумочку себе подберите, кошелек, вот у меня телефончики бэушные, подвески там всякие на шею…

— Уж не знаю, как вас благодарить… если бы не вы, меня бы сегодня же убили…

— Ну, это вы преувеличиваете что-то.

— Да ничего не преувеличиваю, за нами же настоящая охота идет… — она обреченно смотрит на меня, — вчера четверых застрелили… За что они так с нами? За что?

— Вы же понимаете, они боятся, что если вы попадете в руки негодяев там всяких, которые хотят весь мир завоевать, это катастрофой кончится…

— Так может, это негодяи, а не мы виноваты?

— Так не может быть, а так оно и есть, а что делать, у людей своя логика… вернее, полное её отсутствие…

— Я, между прочим, могла бы людей к звездам отправить…

— Интересно как… а расскажите поподробнее?

— Ну… я вроде как не должна рассказывать…

— Да ладно, мне можно… и… вы же спрашивали, чем можете отблагодарить?

Она смущается, понимает, что отступать некуда, смущенно расстегивает блузку, снимает юбку, я с интересом разглядываю формулы, поначалу непонятные, нет, что-то знакомое, ну, конечно, ага, так, так…

Киваю:

— Вот теперь вам спасибо… было очень интересно…

Настораживаюсь, думаю, не сболтнул ли я чего лишнего, а то еще заподозрит меня, что я это не просто так спрашивал.

Она ускользает за дверь так же неслышно, как появилась — я еще раз перебираю записи, формулы, вот это да, тут можно временем управлять, изгибать пространство во все стороны, — похоже, в скором времени я и правда смогу завоевать мир…

Если хотите, я буду вашим воскресеньем

Посылка пришла ко мне в половине восьмого вечера — до этого я и не знал, что посылки умеют ходить, а вот нате же вам. Впрочем, меня поразило не это, а тот факт, что на посылке не было обратного адреса, да и необратного тоже…

— Вы… вы ничего не перепутали? — осторожно спросил я посылку.

— Даже не знаю, — ответила она, — может быть. А может быть, нет.

— Но вы… ко мне?

— К вам.

— А от кого?

— Я даже не знаю.

— Как это не знаете?

— Господин, я же просто посылка, как я могу что-то знать?

Мне ничего не оставалось кроме как согласиться с ней и открыть посылку, — когда я разрезал скотч на коробке и развернул оберточную бумагу, то увидел четверг — самый обычный четверг, немножко потрепанный, но самую малость, одетый в серый костюм-тройку и чуть подернутый дождичком.

— Здравствуйте, — сказал я как можно вежливее, — вы ко мне?

— Боюсь, что да.

— Так да или нет?

— Право, я сам не знаю, я всего лишь четверг.

Я пригляделся к четвергу, но так и не понял, за какой месяц этот четверг и даже за какой год, — было в нем что-то неуловимое, напоминающее о начале двадцатого века, отдающее черно-белым кино, первыми самоходными повозками и аппаратами легче воздуха.

— Э-э-э… располагайтесь.

— Спасибо.

— Чувствуйте себя как дома.

— Большое… спасибо.

— Не хотите ли чаю?

— Большое спасибо, не откажусь.

— Вы можете занять комнату в мансарде.

— О, это будет прекрасно, благодарю.

Я понял, что темы для разговора исчерпаны, и на языке вертится один-единственный вопрос, какого черта в самом-то деле…

— Э-э-э… — начал я как можно осторожнее, — а, собственно, почему…

— Что почему?

— Почему вы… почему вас послали мне?

— Как так? — изумился четверг, — это я должен спрашивать вас, почему меня послали! Вернее, не должен, я всего лишь четверг…

— Гхм… — я в отчаянии схватился за следующий вопрос, как за соломинку, — а где ваши понедельник, вторник, среда, и так далее?

— Они… они… послушайте, как хорошо, что вы мне напомнили, и правда, а где они? Вы их не получали?

— Нет…

— Я видел, что четверг не на шутку приуныл, поэтому я добавил:

— В конце концов, вы можете дать объявление, что ищете понедельник, вторник… и так далее.

— Как же я дам объявление, я же четверг!

— Ну, хорошо, я дам за вас объявление…

Я дал объявление в местную газету, — после чего в моем доме начался настоящий хаос, мой телефон буквально обрывали бесконечные звонки, в дверь стучали непрестанно, к нам (к нам?) приходили вторники, понедельники, субботы, пятницы, очаровательные воскресенья, которые я с удовольствием оставил бы у себя, — но четверг неустанно заявлял, что это совершенно не те воскресенья, а также пятницы и среды, и все остальные.

Так продолжалось до того дня, когда к нам в дом буквально ворвался понедельник, — уставшй, невыспавшийся, как все понедельники, увидел четверг и возмущенно хлопнул себя по коленке:

— Вот вы где! Ну, сколько можно в самом-то деле, я его везде ищу, а он сидит, как ни в чем не бывало!

— Вы… меня ищете?

— Ну, конечно же! Итак, понедельник, четверг, вторник, пятница… осталось найти среду, субботу и воскресенье… Давайте же, скорее, собирайтесь!

Я понял, что четверг сейчас уйдет, и я так и не узнаю развязки этой истории, — поэтому мне не оставалось ничего кроме как спросить:

— Я могу… составить вам компанию?

— Как раз хотел попросить вас о том же, — оживился четверг, — боюсь, нам придется воспользоваться вашей помощью, чтобы колесить по всему миру…

— …и как это все понимать? — спросила пятница.

Она спросила это месяц спустя, когда мы сидели на берегу залива где-то в Марселе, в компании всех дней недели кроме воскресенья.

— Что понимать? — не понял вторник.

— Ну… вам не кажется это как минимум странным, — кто-то посылает семерым случайным людям по всем частям света дни недели! Зачем? Почему? И… и что мы вообще за дни? Вот скажите, уважаемый понедельник, за какое вы число?

— Я понедельник пятнадцатого мая пятидесятого года.

— А вы, уважаемый вторник?

— Я вторник десятого ноября тысяча триста пятидесятого года.

— Вот это да, — изумленно выдохнули мы все, никто не ожидал увидеть такой старый вторник.

— А вы, любезная среда?

— Я среда двадцать второго августа две тысячи четыреста тридцать пятого года.

— Простите?

— Среда двадцать второго августа две тысячи четыреста тридцать пятого года.

— Но… получается, вас еще нет? — нахмурился вторник.

— Уважаемый вторник, я же не выговариваю вам, что вас уже нет?

— Нет, но… гхм… Ладно, давайте перейдем к четвергу.

— Я четверг двадцатого марта тысяча девятьсот двадцать четвертого года.

Я мысленно кивнул про себя, так я и думал, что четверг был из двадцатых годов прошлого века.

— Я же пятница шеститысячного года…

— Шеститысячного? — изумленно ахнули мы все.

— …до нашей эры… где-то в январе, хотя я не могу сказать точно.

— Ничего себе, — вырвалось у меня, — тогда и пятниц-то не было…

— Ну, если люди тогда еще ничего не знали о пятницах и не приручили их, это не значит, что пятниц не было! А вы, уважаемая суббота, когда вы были… или будете?

— А я не была и не буду.

— То есть… то есть, как это?

— А я есть.

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась пятница.

— Я имею в виду, что я сегодня.

— С-сегодня? Но сегодня же вторник.

— Ошибаетесь, сегодня я.

Мы недоуменно смотрели на субботу, которая сошла с ума и уверяла, что оно как раз сегодня. Кто-то еще пытался возразить, но среда жестом призвала всех к молчанию.

— Что же, дамы и господа, когда мы все немного познакомились друг с другом, нам нужно разобраться, для чего кто-то послал нас разным людям в разные точки земного шара… Э-эй, уважаемый вторник, может, все-таки подумаете над моим вопросом?

— А что тут думать, — лениво отозвался вторник, — вы что, не знаете?

— Представьте себе, нет.

— А, так вы забыли… — кивнул вторник, — ну конечно, он сделал так, чтобы вы забыли…

— Кто… кто сделал?

— Тот, кто разослал нас по городам…

— Так для чего же мы нужны, ну не томите, скажите же нам! — встрепенулся понедельник.

— Ну как вам сказать… — вторник сонно потянулся, ленивый, весь какой-то тестообразный, — в общем, в эти дни… должны произойти какие-то исторически значимые события, связанные друг с другом… в общем, в будущем они приведут к чему-то очень важному, к какому-то технологическому прорыву…

— …да к какому же?

— Если бы я это знал, — развел руками вторник, — похоже, он заставил нас забыть…

— Кто он?

— Тот, кто отправил всех нас… Чтобы даже мы сами не помнили, кто мы есть.

— Но к чему такие сложности? — не унимался понедельник.

Судя по всему, у этого события немало противников… Кто-то не хочет, чтобы оно произошло…

— Так, вспоминаем все, что можем вспомнить, — скомандовал понедельник, — что значимого происходило у вас? Какие события?

— Э не-е-ет, — протянул вторник, — вы ищете значимые события, а событие-то может оказаться и совсем не значимым… смышленый мальчик увидел ветряные мельницы и представил, как они будут лететь по небу, треща крыльями, — через много лет он рассказал своему сыну сказку о крылатых мельницах, а еще через много лет сын соорудил первую неумелую модель вертолета… Или где-нибудь в городской суете случайно столкнулись парень и девушка, перекинулись парой слов, обменялись номерами, потом пышная свадьба, потом у них родится дочь, которая сварганит какую-нибудь заумную программу, обладающую сознанием… Или человек случайно кликнет по рекламной ссылке и найдет свое призвание. Или тысячи лет назад какие-нибудь скитальцы набредут на долину, в которой решат поселиться на веки веков, а через века там появится столица столиц, собирающая в свои университеты умнейшие умы… или какой-нибудь сервер дал сбой, который в будущем приведет к открытию чего-нибудь такого… Ну, вы понимаете. Мы не знаем, что искать…

— И что нам остается? Прятаться непонятно от кого? Или попытаться собраться всем вместе?

Вторник не ответил, он явно не знал, что отвечать. Повисло тягостное молчание, а я подумал, что неплохо было бы найти воскресенье, может, получится познакомиться с ним поближе и даже съехаться, чтобы каждый день был воскресный, и на работу — никогда-никогда…

— …так кто же вы? — тоном, не терпящим возражений, спросил понедельник, сверля меня взглядом, — кто вы? Тот, кто отправил нас случайным людям, помимо всего прочего самому себе? Или тот, кто пытается уничтожить нас, чтобы не произошло что-то… знать бы еще, что? Или… а может, вы и есть воскресенье, которое мы никак не можем найти?

— А если я скажу вам, что правильны все три варианта? — спросил я.

— Ну, знаете, мы уже готовы поверить во все, что угодно… Но зачем вам пытаться нас уничтожить и одновременно спасти?

— Видите как… — я задумался, подбирая слова, — скажем так: я понял, что событие, которое произойдет, так сказать, во время меня, с одной стороны, конечно, будет величайшим, а с другой стороны приведет мир к настоящей катастрофе. Поэтому сначала я решил уничтожить всех вас, даже направил убийц по вашему следу… А потом спохватился, что все не так уж и плохо, что я напрасно боюсь того, что перевернет мир с ног на голову, ведь прогресс не остановить… И я пытаюсь спасти всех вас, рассылаю вас по случайным адресам, но второпях последним пишу свой собственный адрес и отправляю четверг самому себе…

— Так что же именно должно произойти во время вас, в воскресенье? — спрашивает пятница.

— А вы еще не догадались?

— Да… как-то нет. Перемещения во времени какие-нибудь открыли?

— Близко-близко, горячо-горячо, а если подумать?

— М-м-м… честное слово… не знаю…

— В тот день впервые успешно наделили сознанием… сам день. Дни перестали быть отрезками времени, оборотами земли вокруг солнца, они стали личностями, осознали сами себя… Сами понимаете, мир после этого уже не был прежним…

— И что вы думаете сейчас? — спросила суббота, которая была каждый день, — что вы решили, уничтожить нас… или дать нам собраться вместе?

Я еще раз оглядел их всех, представил себе мир, который никогда не будет прежним, и кивнул:

— Я дам нам шанс.

М-б-п-р

…ромб пропал…

…нет, не так, слишком уж сложно — м-б-п-р — надо как-то попроще, чтобы язык не спотыкался, как еще ромбы называют, а вот — бриллиант, бриллиант пропал… нет, тоже н-т-п-р, или вот, он называл себя даймонд, вот — даймонд про… нет, опять н-д-п-р…

Короче…

…короче, вы его знаете. Между месяцем и сердцем зажат маленький клочок жизни, мы называем его ромбом или даймондом.

Но ведь был же он, был, говорим мы им обоим, — месяцу и сердцу, ну был же, — а то сейчас начнут отпираться, а-а-а-а, не было ничего, а-а-а, это все легенды, не было никакого даймонда…

…ах да.

Да-да, конечно, конечно, сейчас-сейчас, мы же сначала должны все объяснить, сию минуту…

…ну вот представьте себе поле…

Да нет, не так, это поле должно быть круглым, нет, нет плоским круглым, а круглым круглым… вот-вот, шарообразным, что за слова опять о-о-о… Правильно догадались, круглое поле парит в пустоте, а над круглым полем в небе рождается и умирает свет… Что говорите? Свет тоже круглый как поле? Ну, не знаем, не видели, может, и круглый, как поле…

Здесь меня называют Изгиб, я держу поле между месяцем и полукругом, — где полукруг, там можно расслабиться, пастись безмятежно, а где месяц, там приходится быть начеку, чтобы не оттяпал чуток земли, кушать-то все хотят. Ну так у нас до сих пор случается, что кто-то у кого-то нет-нет да и крохотную полосочку землицы оттяпает, ну а как хотели, сами виноваты, зазевались, нечего было зазевываться. Раньше-то похлеще было, раньше и вовсе только так друг на друга набрасывались, вонзались корнями, высасывали друг друга дочиста… сейчас самые сильные остались, которые просто так друг на друга не бросятся, иначе огребут по полной…

…а?

Да нет, не кустарники… не мох… я даже не знаю, как объяснить, а, ну да, поросль, вот удачное слово — по… хотя нет, тоже неудачное, с-л-ь…

Так что давненько такого не было, чтобы целый клочок бесследно пропадал, это новенькое что-то. А вот нате вам, Даймонд, и где теперь Даймонд, был же Дамйонд между Месяцем и Полукругом, и нет…

Куда дели Даймонда, допытываемся у месяца, куда дели даймонда, допытываемся у полукруга, кто из вас его прибрал, или оба вместе схватились, высосали дочиста…

Месяц с полукругом оправдываются, отмахиваются, а мы-то что, почему сразу чуть что, сразу мы виноваты. Да вы к даймонду к этому присмотритесь, или к ромбу, или как его там, что он творил-то вообще… Ну а как ему не творить, парируем мы все, вы его зажали на крохотном клочке земли, там ничего из земли и не высосешь, вот он и пускает корни глубже и глубже в землю, тянется выше и выше вверх, что ему остается-то?

Ну, хорошо, ну а делся-то он куда, спрашиваем мы.

Да кто его знает, мы его трогаем, что ли, да его и не тронешь, у него уже броня какая…

Так вы же все боялись, что он высоко в небе раскинется, свет вам закроет, разве нет?

Боялись, еще как боялись, было дело… он же зачем над землей тянулся, он же так и говорил, что собирается небо захватить, за облака, что ли, цепляться хотел, или что-то в этом роде.

Так где же он, где он, не унимаемся мы, что за грохот тут был вообще ночью, можете нам объяснить?

Смотрим на них, огромных, распластавшихся от края до края, чувствуем, они что-то знают, что-то что-то что-то, понять бы еще, что именно…

…так это они виноваты, возмущается крест, это они все, они же там под землей корни ему дочиста выгрызли…

Да враки все это, враки, возмущаются месяц и полукруг, если бы мы ему корни выгрызли, он бы упал, вы представляете, какой грохот бы стоял, а сколько бы он народу придавил, а тут ничего… ну, то есть, грохот был, а вот чтобы кто-то падал, мы не заметили…

Ну а куда он делся-то тогда, можете нам объяснить? Ну, быть же не может, чтобы вы его подчистую за ночь сгрызли?

Да нет, конечно, мы его вообще не трогали, ну делся и делся, но мы-то тут не при чем, а если делся, так грех землю не занять…

А что видели вообще, спрашиваем мы.

Да ничего не видели, земля дрожала, и вспышка, и как будто стрела огненная в небо улетает… в небо он все рвался…

Врали они все, врали, ясное же дело, что это они его сничтожили, а про стрелу в небо сочинили все…

Так что даймонд… или как его, ромб… или… ладно, не до него уже, полукруг слабину дал, надо землицы урвать…

За секунду до

— …а здесь у меня разбитые надежды.

Ничего не понимаю, киваю.

— Да как вы ничего не понимаете-то?

— Ну… как тут понять…

Вежливо молчу, что у него тут и отоснившиеся сны, и сны еще не приснившиеся никому, и мысли без никого, и много еще чего такого, чего я не понимаю.

— Ну вот, смотрите… вот здесь мир за мгновение до Большого Взрыва… они думают, так будет всегда…

Киваю, пытаюсь хоть что-то увидеть, хотя понимаю, что человеческому взгляду это недоступно.

— ..вот Помпеи… — продолжает он.

— …накануне извержения?

— Совершенно верно. Вот, посмотрите, Хиросима…

Киваю, смотрю на безмятежные лица людей, которые еще не знают…

— А это… это же какое-то индейское поселение?

— Совершенно верно.

— А тем же вечером на берегу океана покажутся корабли чужеземцев?

— Именно так. Вот, смотрите… об этом городке вы и не знаете, он канул в Лету, его смело наводнением… У меня много тут… за секунду до…

Киваю. Здесь нужно как-то восхититься, но я не знаю, как…

— А вот вы…

— Я…?

— Вы… за секунду до…

— До чего?

— До того, как все кончится.

Смотрю на себя, застывшего во времени, идущего по улице, не понимаю.

— Но я…

— Что вы?

— Хочу сказать, что я живой, понимаю, что это не так.

— А… а другие где…

— Здесь.

— А почему я их…

— …не видите? Ну… они же другие… в других временах.

— А-а-а, — делаю вид, что понимаю, хотя мне ничего не понятно.

— …вы как привыкли, чтобы холодно или тепло?

— Ну… — смеюсь, — привык, чтобы холодно, но люблю, чтобы тепло.

— А-а-а, вот как…

Делает тепло. Спрашиваю то, что надо было спросить давно:

— А это… — показываю на за-секунду-до — а это можно… исправить?

Кивает удивительно спокойно:

— Можно, конечно.

Не успеваю спросить — а как, он сам показывает — как.

Сжимается сердце, неужели все так просто…

— Вы так не делайте, — говорит он.

— А то что будет?

— А то плохо будет.

— Кому плохо?

— Другим мирам… плохо… живым мирам.

Выжидаю. Мысленно извиняюсь перед другими мирами. Живыми мирами.

Он спрашивает, как я привык, чтобы заходило солнце, — я говорю, что пусть зайдет где-нибудь за час до того, как я лягу спать, я еще посижу при свете ночника, почитаю что-нибудь, только смартфон мне не давайте, как бы я его ни просил, все равно не давайте.

Солнце заходит за час до того, как я собираюсь лечь спать, интересно, откуда оно знает.

Гашу ночник.

Думаю, спит он по ночам или нет, и спит ли он вообще когда-нибудь.

Пробираюсь к мирам, в темноте мне кажется, что сталкиваюсь с кем-то, с кем не могу столкнуться, потому что они где-то в других временах, и вообще не никаких не их, не меня.

Добираюсь до мира, который был моим.

Жду чего-то, сам не знаю, чего, почему я не могу этого сделать, почему это все равно как прыгнуть с крыши или нажать пусковой крючок…

Проклинаю себя, трус, трус, трус…

…вчера кто-то пытался в миры пробраться, говорит он.

Я защиту поставил, говорит он.

Все так и переворачивается внутри, если бы мог, хлопал бы себя по лбу…

Спохватываюсь.

Спрашиваю то, что нужно было спросить с самого начала:

А вот там где я, там за секунду до того, как весь мир… или только я сам?

Только вы, говорит он.

Думаю, проклинать себя или нет за то, что было вчера, или все-таки нет…

Давайте я вам расскажу…

…вы существуете?

93%

Вы меня слышите?

Можно вам рассказать? А вы запомните. Я расскажу, а вы запомните.

89%

Хорошо?

Дом. Из красного кирпича. Высохшее дерево. Скелет на веранде. Кресло-качалка. Фонарики.

81%

Садовая дорожка. Калитка, которой нет.

Улица. Дом из белого кирпича. Фонарь на крыльце.

74%

Улица. Дом из серого кирпича. Номер дома, тройка висит, а от единицы рядом остался только след.

65%

Два велосипеда на улице, два скелета.

Потерпите. Еще немного. Я много не успею. Я должен успеть рассказать…

53%

Река. Мост. Кованые перила с драконами.

Осенние листья, нарисованные на стене дома. А да, дом — дом из розового кирпича.

43%

Скелет кошки в окне.

Ветер.

35%

Крыльцо кофейни КоФея. Вывеска — силуэт девушки с изящной чашкой вместо головы.

А вы запомните?

24%

А вы меня слышите?

А вы существуете? А вы точно существуете, да как вы можете точно существовать, если больше никого нет?

12%

Значит, вас нет…

7%

(пик-пик-пик)

И вы не слышите…

3%

(пик-пик-пик-пик)

Но как так, я должен кому-то передать… я должен найти кого-то, я не успе…

0%

(батарея разря…)

Fe Pb

— …постойте… да подождите же!

Свинец догоняет железо, запыхавшийся, взмокший, шляпа набе… стоп, какая еще шляпа, свинец никакие шляпы не носит, и ни за кем не бежит…

— …а? — оборачивается железо, поправляет подол пла… стоп, нет, железо никакие платья не носит, где вы железо в платье видели, ну разве что на статуях каких…

Ну да, так вот железо оборачивается:

— …а?

— Железо… вы… я…

— Что вы? Что я?

— Я… вы…

— Что я? что вы?

— Вы… понимаете… вам не кажется… что мы должны где-то встретиться?

— Ну так мы и встретились… здесь, сейчас… в земной коре…

— Да нет, я имею в виду, встретиться как-то иначе…

— Как вы хотите иначе, в каком-нибудь кафе? Так извините, до появления кафе еще миллионы лет, еще жизнь из воды на сушу не вышла…

— Позвольте-позвольте, вы еще не можете об этом знать!

— Ах да, простите… так где же вы хотите встретиться?

— Не… не знаю… я только чувствую, что мы должны встретиться… должны…

— …постойте… да подождите же!

Железо спешит за свинцом, расправляет крылья, чуть не теряет шля… то есть, нет, где вы железо в шляпе видели…

— …а? — спрашивает свинец.

— Вы… вам не кажется, что мы где-то встречались?

— М-м-м… ну, знаете, вселенная уже миллиарды лет существует, может и встречались в каких-то сплавах…

— Да нет… там было что-то другое… что-то очень важное…

— Взрыв сверхновой?

— И тоже не то…

— Тогда что же?

Железо чуть не плачет:

— Я не помню, не помню!

— …а ведь я помню… — кивает свинец, — было же что-то… было…

— Что было?

— Я стремился к вам… с огромной скоростью… вы были горячим… красным… а я стремился к вам… летел, обгоняя самого себя… я вонзался в вас, вы были красным и горячим…

— Но зачем? Почему вы делали это?

— Не знаю… но это было важно… очень важно… я не помню… не помню…

О живущих в доме

…кроме часов, показывающих двадцать пятый час вместо положенных двадцати четырех, у нас жила кофейная чашка, которая мечтала стать лошадью, и даже научилась ходить в крохотной повозке; кошка, которая проживала свою десятую жизнь, и поэтому пряталась от правосудия; ненаписанная книга — она не хотела, чтобы её написали, поэтому скрывалась ото всех; окно, за которым всегда была осень; лестница, которая вела от самой себя к самой себе; и человек. Мы не понимали, что такое человек, он пытался объяснить нам, но мы еще больше не понимали, наконец, оставили попытки что-то понять. В конце концов, именно человек сыграл ведущую роль в…

Смычок от лестницы

…на следующий день ей пришел смычок от скрипки — это было тем более странно, что никаких скрипок в её мире никогда не было, а вот смычок был. Она говорила — следующий, она говорила — день, но не знала точно, был ли это следующий день или предыдущий. Она разделяла дни на предыдущие и следующие через посылки, которые иногда подолгу не появлялись, а иногда приходили одна за другой. В следующий раз прислали оконную раму — даром, что никаких окон не существовало, как и домов.

Иногда посылки были еще более странными: например, однажды прислали книгу, к которой отдельно были приложены буквы, — она раскладывала их по страницам, пыталась составить строчки, ветер подхватывал сложенное, уносил прочь — целыми строками, уносил куда-то вдаль. В другой раз пришло платье, составленное из осенних листьев, тоже рассыпавшихся по ветру.

Обратного адреса никогда не было, более того — она даже не знала, что бывают какие-то обратные адреса. Иногда она почти-почти задумывалась, откуда приходят посылки, но всякий раз что-то мешало — то упавший с полки сон, то убежавшая из кофеварки книга, то чашка, которая билась о стекло снаружи — и она забывала, о чем думала.

На следующий день ей пришла музыка для… ни для чего, просто музыка, без нот, без инструмента, без какого бы то ни было проигрывателя — она повелись музыку в гостиной, надо же было что-то делать. А еще чрез пару дней пришел чертеж ничего, просто чертеж — она добросовестно пыталась собрать по этому чертежу ничего, но ничего не получилось — или, наоборот, получилось ничего.

Однажды она решилась, запаковала себя в конверт без обратного адреса и отнесла в почтовый ящик, в надежде, что дойдет — мало ли, а вдруг…

Оттуда оттуда туда туда

…говорили, еще можно было пробраться в тысяча семьсот какой-то там год, сесть на дирижабль, лететь в ту сторону, или наоборот с той стороны на эту, кому как надо. тут же смеялись, да враки все это, или дирижабля не существует, или тысяча семьсот какого-то года не существует, или той стороны не существует, или этой, или нас не существует, или еще как.

Останавливались на каких-то терминалах из ниоткуда в никуда, располагались на чемоданах, кто-то устраивался спать, кто-то шел к ближайшему магазинчику купить еды, кто-то у кого-то просил взаймы, кто-то покупал еду на всех, потому что все в одной лодке. Спрашивали, а вы куда, а вы куда, а я оттуда туда, а я туда оттуда, а я оттуда оттуда, а я туда туда.

Пошли слухи, что еще был какой-то путь в далеком будущем, да вы не смотрите, что там людей нет, там безопасно, так, маленькие зверьки бегают, там знающие люди тропинки проложили, можно будет пройти. Да враки это все, про параллельные реальности какие-то там тоже так говорили, а кто пошел, того то ли в рабство продали, то ли вообще подстрелили, не пойми как.

Объявляли какие-то рейсы куда-то в никуда, хватали свои пожитки, собранные наспех, бежали на какие-то вылетающие поезда, плывущие самолеты, отъезжающие по рельсам корабли, — исчезали бесследно. Обещали послать весточку, конечно же, ничего не посылали, связи между мирами не было. гадали, что случилось с теми, кто уехал какими-то неведомыми рейсами.

Больше не могу, больше не могу, больше не могу, к черту все, к черту, к черту!

Кто-то рвал на себе волосы, кто-то в отчаянии бросался в провал между мирами на каких-то самодельных крыльях, кто-то падал, кто-то разбивался. Приходили какие-то непонятно кто, обещали отправить оттуда сюда или туда отсюда, только взамен вашу душу, здесь распишитесь — исчезали бесследно, больше их не видели.

После полудня поползли слухи, что открыли какой-то путь чуть ли не в докембрийскую эпоху, там еще ничего живого нет, там какую-то не то дорогу проложили, не то вездеход пустили, не то еще что. Срывались с места, бросали вещи, бросали самих себя, спешили туда, сами не знали, куда.

Кто-то уже успел умереть, и как положено, этого даже не заметить — кто-то, кто долго оставался в том или этом мире, у кого отмирала половина души, рожденная в том мире, которого он теперь был лишен. Вторая половина без первой жить не могла, что бы там ни говорили всякие, что подумаешь, половины нет, и с одной обойдемся. Ходили мертвые туда-сюда, сиживали в маленьких кафе, пили кофе, говорили о чем-то ни о чем, медленно тлели, распадались в прах.

Живые сидели в каких-то терминалах, ждал каких-то рейсов, спешили какими-то окольными путями, пытались удержать вместе две половинки мира, провести какие-то ниточки, какие-то цепи, понимали, что как не живет половина души, так и…

…уважаемые пассажиры, рейс…

Взгляд на ту сторону

…когда впервые заметили друг друга — уже не помнили, когда пытались поймать в прошлом тот ускользающий миг первой встречи — прошлое уходило сквозь пальцы, оставляя лишь воспоминания о чем-то ни о чем. Пытались думать, что просто знали друг друга всегда — и опять не получалось, какое всегда, это Система была всегда, но уж никак не мы.

Утешали себя мыслями, что все происходило мимолетно — случайный взгляд на ту сторону стены, случайно встреченный соседним взглядом, случайно замедленный шаг, случайное движение в сторону стены — осторожное-осторожное, потому что смотреть нельзя, и двигаться в сторону стены нельзя. Мимолетное, бессознательно запоминание, что случайные неслучайные встречи происходили в двенадцать двадцать по моему времени и в сорок три восемнадцать тридцать семь по её времени, у них там время какое-то другое, то ли часы по-другому сделаны, то ли само время течет иначе.

Подходили к стене (даже не к стене, страшно помыслить — к стене! — к тем улицам, возле которых была стена) в означенное время, проходили мимо друг друга, какое-то время шли параллельно, старались не идти с одинаковой скоростью, старались идти кто-то помедленнее, кто побыстрее, чтобы не казалось, что мы тут специально. Где-то через месяц или через год или через десять лет она сделала какой-то еле заметный знак рукой, он тоже сделал такой же знак, — еле заметный, чтобы не просекла Система. Повторяли знак — что-то вроде отряхивания невидимых ворсинок в рукава — вместо приветствия, хотя толком даже и не знали, хотят они приветствовать друг друга или нет.

На экранах появлялись главные, говорили свое коронное — уничтожим мир по ту сторону стекла — делали вид, что смотрят, делали вид, что слушают, поднимали руки в каких полагалось приветствиях, левую руку ладонью вверх или правую руку тыльной стороной вперед, или еще как.

Где-то через неделю или через месяц или через год или через десять лет догадались садиться на скамейку или парапет напротив стены, спиной к стене, чтобы никто не подумал, что смотрят друг на друга, включали телефоны, смотрели какие-то видео о себе, о своей семье, — так, чтобы сидящий по ту сторону стены мог увидеть экран, если посмотрит в зеркало. Сидели по очереди одна с экраном, другой с зеркалом, или наоборот, один с зеркалом, другая с экраном, показывали друг другу что-то о себе, о своей семье, о чем-то ни о чем и в то же время обо всем на свете. Иногда читали на экране какие-то книги, какие-то нейтральные книги, чтобы не про то, как плохо по ту сторону стены и как хорошо по эту сторону, а что-нибудь такое про… про… даже не знали, про что, ну хоть про что-нибудь, но ничего больше и не было, да и языка друг друга не знали.

На экранах появлялись главные, говорили свое коронное — уничтожим мир по ту сторону стекла — делали вид, что смотрят, делали вид, что слушают, поднимали руки в каких полагалось приветствиях, левую руку ладонью вверх или правую руку тыльной стороной вперед, или еще как.

Через сколько-то недель — а может, месяцев, а может, лет, а десятилетия здесь растягиваюся в века — кто-то догадался проходя мимо как бы невзначай обронить что-то из сумочки (так что догадалась все-таки она), чтобы это что-то покатилось в сторону стекла, а тот с другой стороны сделал вид, что не разобрал, где что упало, вроде как тоже шагнул поднять — тогда впервые посмотрели друг на друга вблизи, еще удивились, что что-то вроде постарели, даром, что молодыми друг друга никогда не видели.

После этого испугались чего-то, долгое время не ходили той улицей, которая прилегала к стеклу, — чувствовали, что система заволновалась, просекла, что что-то не так. К ним приходили люди в форме, спрашивали что-то, сами не знали, что, составляли какие-то протоколы сами не знали, о чем. На всякий случай закрыли улицу возле стекла под предлогом не то ремонтных работ, не то вообще не пойми чего.

Через сколько-то недель — а может, месяцев, или лет — нашли какую-то улицу с которой было видно соседний мир, — проходили быстро, чуть-чуть скосив глаза. Система чувствовала, система волновалась, но ничего не могла сделать, снова приходили какие-то люди, задавали какие-то вопросы, уходили ни с чем.

На экранах снова появлялись главные, говорили свое коронное — уничтожим мир по ту сторону стекла — делали вид, что смотрят, делали вид, что слушают, поднимали руки в каких полагалось приветствиях, левую руку ладонью вверх или правую руку тыльной стороной вперед, или еще как.

Думали, что можно сделать еще что-нибудь, ну они даже не знали, что, найти еще какие-нибудь улицы или переулки, куда можно заходить под каким-нибудь предлогом, например, магазин там какой или еще что, — и на какие-то доли секунды смотреть по ту сторону стекла. Как назло никаких улиц не попадалось, единственным утешением были дни, когда надо было подниматься на трибуну, видеть на мир по ту сторону стекла, ненадолго смотреть в глаза напротив, говорить свое коронное —

Мы уничтожим мир по ту сторону стекла!

Кого мы боялись

…нельзя сказать, чтобы мы их боялись, ведь бояться можно того, кто делает тебе что-то плохое, ну на крайний случай того, от кого не знаешь, чего вообще ждать — они же ничего дурного нам не делали, старались держаться как можно незаметнее, чтобы ненароком ничего не нарушить, никого не обидеть, не задеть. Ходили по улицам, смотрели старинные домики, делали снимки, заходили в лавочки, покупали всякую всячину, были любезны — как-то особенно, фанатично любезны, будто боялись одним неверным движением разрушить нашу гармонию.

И все-таки мы их боялись — вернее, не их самих, а того, откуда они при… даже непонятно, как сказать, приехали, пришли, прилетели, прибыли, при… Иногда пытались спросить у них, — из какого года — никогда не спрашивали, почему-то понимали, что о таких вещах не говорят.

Мы поняли, что никого не боялись, что вообще не знали, что такое бояться — когда появились другие, а может быть, те же самые — но другие, которые приходили смотреть не на дома и не на улицы, а на небо — чистое голубое небо, на зеленую траву, на землю. Вот у них и правда не терпелось спросить, откуда они, что там — и опять же не спрашивали, понимали, что спрашивать нельзя…

Город в степени города

…он мне уже не нравился, давно не нравился с того самого момента, когда…

— …ну, вы же сами понимаете, что с ними нам не тягаться, с этими со всеми, у которых хотя бы восьмерка есть, не говоря уже про тех, у которых девятки есть…

— И это все, что вы можете сделать? — в отчаянии смотрю на скачущие вперед миры, миры, которые мы никогда не догоним, — вот это все, что вы можете сделать? Семь-два-ноль-ноль?

— Премного сожалею…

Смотрю на него, никогда не глядящего в глаза, мне так и кажется, он чего-то недоговаривает, не люблю я таких, которые не глядят в глаза и не договаривают, что он скрывает, что он задумал, кто он вообще, я даже имени его не знаю, то ли дело раньше было, знакомятся, сразу имя называют, а тут как будто вообще чуть ли не дурным тоном стало имя спрашивать…

Отсюда с балкона видно миры, стремительно обгоняющие нас — миры с восьмерками и девятками, миры, скачущие во весь опор…

— Ну, это не ваша вина, — смягчаюсь, — в конце концов, нам достались не очень-то хорошие цифры, да и цифр-то всего две, семерка и двойка, а нули это так…

— Дело не в цифрах…

Смотрю на него, как на психа, а в чем же еще… или ты совсем того, тебя как вообще на работу взяли, математик ты наш хренов…

— …не в цифрах… в одной-единственной цифре, которая стоит в начале…

— Ну не скажите… — снова смотрю на миры, — вон, семь-семь-три-два, они побыстрее нас будут…

Смотрю с балкона, отсюда с балкона видно миры, хороший балкон, побольше бы у нас таких — без дома, без всего, просто парящий высоко над городом, веревочная лестница трепещется по ветру…

…уже тогда…

…да, уже тогда он мне не понравился, не смотрящий в глаза, что уже говорить про сейчас…

— Что вы делали ночью?

Смотрю на него, брошенного передо мной на колени двумя стражниками, руки скручены за спиной.

— Что вы делали?

Легкая усмешка на бескровном лице:

— Вы видели.

Киваю. Я видел, как он подхватывал под уздечку цифру семь, вел по улице — осторожно, осторожно, чтобы не стучала копытами — пшла, пшла — подгонял, ставил после двойки, какого черта после двойки…

— Вы в курсе, что за диверсию против нашего мира…

Снова легкая усмешка:

— Не было никакой диверсии.

— Ну да, конечно… а это как объясните? Какого черта вы выставляли две тысячи семьсот?

— Я не выставлял две тысячи семьсот.

— Ну, я по-вашему слепой, что ли, не вижу, что ли, что вы… — многозначительно показываю на цифры.

— Позвольте мне доделать то, что я хотел… просто… позвольте.

Какого черта я ему позволяю, какого черта я смотрю, как он ведет под уздцы семрку, пшла, пшла, пощелкивает хлыстом, — а-аа-а-а-п! — семерка подпрыгивает позади двойки, пронзительно ржет, зависает в пустоте над городом — жду, когда она приземлится, не приземляется, парит и парит в пустоте, и как будто стала меньше размером, или мне это только кажется, или я уже не знаю, где кажется, а где на самом деле…

— Вы… что вы…

…не договариваю, смотрю, как он ловко рассекает тросы, на которые подвешены нули, ты что делаешь, идиотище, нули-то между прочим легче воздуха, их отпустишь, они и улетят, вон, уже парят высоко-высоко, лови-лови-лови, да что лови, застыли в тумане подле парящей семерки…

— Вот так…

— Что так?

— Ой… долго объяснять…

— Это теперь так и будет, что ли? — пытаюсь придать своему голосу иронию.

— Так и будет.

— Вы… вы посмеяться над нами решили или как?

— Вот увидите… — он снова не смотрит в глаза, черт возьми, я скоро закон приму, чтобы в обязательном порядке смотрели в глаза, — увидите…

…а что я вижу, спрашиваю я себя, что я вижу, отсюда, с балкона, который держится ни на чем, что я вижу, почему я не вижу других миров, почему мы одни в бесконечной туманной пустоте, почему даже непонятно, движемся мы вперед или парим на месте…

Уже собираюсь послать за этим (да как его имя в конце-то концов?), отрубить голову, я не знаю, что еще с ним сделать — спохватываюсь, хочу проверить еще кое-что, смотрю в подзорную трубу далек вперед, не вижу ни зги, поворачиваюсь назад — а мало ли что, а вдруг, — еле-еле успеваю различить стремительно удаляющиеся миры где-то там бесконечно далеко позади…

Поворачиваюсь к стражнику, что за стражников стали делать, одни доспехи, без тела, без лица, куда смотреть, не в провал же шлема…

— …позовите этого… ну… этого… — беспомощно показываю на цифры, потому что не знаю имени.

— Арестовать? — хрипит стражник, и голос какой-то жуткий.

— Не-не-не, я его к награде хочу приставить…

— …ну, так и где он?

— …он пропал, мой повелитель.

Мир переворачивается под ногами.

— Вы с ума сошли… пропал… погиб? Убит? Похитили?

— Мы не знаем, мой…

— …а кто знает? Кто знает, я спрашиваю? Я вам сказал его охранять? Сказал, да?

Срываюсь на крик, срываю голос, клочьями повисающий в глотке, понимаю, что ничего подобного не говорил, ну и что, все равно, какого черта не охраняете, и вообще…

— …где… где вы были?

Смотрю на него, коленопреклоненного на клетчатом полу, понимаю, что и правда сейчас хочется его казнить, ну или хотя бы посадить под замок, чтоб знал, как пропадать неведомо на сколько неведомо куда, и вообще…

— …где вы…

Вместо ответа он показывает мне что-то, это еще что такое, две оглобли и восклицательный знак…

— Вот… раздобыл…

Презрительно фыркаю:

— Вот уж не думал, что кроме математики вы увлекаетесь еще и грамматикой… Я, собственно, что… хотел вас к награде приставить, да какая вам награда, не вы один такой умный, уже все догадались поднимать цифры в небо… где-то уже на нескольких уровнях в небе парят… так что не за что вас награждать… ступайте уже…

— …мой повелитель…

— Что такое… — выволакиваю себя из сна, едва не падаю с кровати, едва не переваливаюсь за перила, напрасно устроил кровать вот так, на балконе на вершине города, напрасно, безопасность мне, видите ли…

— Мой повелитель… он сошел с ума…

— Кто… — думаю, а кто у нас еще не сошел с ума в этом обезумевшем мире…

— Он… — стражник пытается вспомнить имя, понимает, что не знает имени, — он, который…

— Что такое?

— Он… он загоняет цифры… в оглобли…

— Запрягать, что ли, решил?

— Не… не знаю… и восклицательный знак…

— Что знак?

— Он…

Стражник не договаривает, бежит вниз по изогнутой лестнице, — наскоро нашариваю домашний халат, уже не до приличий, не до чего, цепляю на халат погоны, уже сам не знаю, зачем…

— Здесь… здесь…

Уже и сам вижу, что здесь, вот он, дергает уздечку двойки, на которой висят остальные цифры, пшла, пшла, ведет в оглобли, позади которых возвышается мраморная колонна восклицательного знака…

— Вы… останови…

…понимаю, что уже поздно, что уже что-то случилось, — город срывается с места, как подстреленный, мы падаем как подкошенные, скользим по мраморным полам, откуда-то вываливается балюстрада, бьет меня по лицу…

Это… это вы что сделали, позвольте узнать?

Он отвечает что-то неопределенное, фактор какой-то там, я не знаю, не разбираюсь, неважно, главное, работает…

— Вы… — ловлю глазами его, — орден вам обеспечен…

— …мы долго ждать будем?

Он мне не нравится, он мне никогда не нравился, а сейчас особенно, какого черта он мутит, по глазам же вижу, что задумал что-то… что — то…

— Ну… я работаю над этим…

— Что работаете, хотите, чтобы другие миры нас миллион раз опередили?

— Я работаю…

— Что вы там работаете, покажите.

— Да пока ничего…

— Что ничего, я знаю, что у вас есть! Показывайте давайте…

— Это… это смертельно опасно…

— Да не сочиняйте… показывайте.

— Х-хорошо… — снова не смотрит в глаза, да какого черта в самом-то деле, — я… принесу.

Что-то мне не нравится в его голосе, что-то, что-то, что-то ты скрываешь, что-то задумал…

Киваю стражнику:

— Проследить…

Он мне не нравится, он мне никогда не нравился, а сейчас особенно, что он задумал, что ему в голову пришло…

…стражники возвращаются, волокут этого, да как же его зовут в конце-то концов, или вообще никак… Какого черта его тащат, какого черта тащат за ним кипы бумаг с расчетами…

— …а это что? — показываю на палку, не сразу узнаю знак деления.

— Это… это ни в коем случае не надо… не надо…

— Так, с вами все ясно… этого под замок, а с этим делением сейчас разберемся… гхм…

— Нет… нет… я умоляю вас, нет!

Он мне никогда не нравился, особенно сейчас, когда приходится все делать за него, устанавливать эту дробь, деление это, а внизу почему-то должен быть ноль, выбираю один из двух нулей, который помоложе, порезвее, не представляю, как он будет нести на себе мир…

…все происходит слишком быстро, я не успеваю понять…

— …это можно остановить?

Он молчит, опять не смотрит в глаза, да какого ж черта, почему вы все ен смотрите мне в глаза, ну и что, что у меня нет глаз, только погоны и мундир, все равно обидно…

— …если убрать из знаменателя ноль…

— …и как его убрать?

— Не знаю… боюсь, это смертельно опасно…

— Что же… попробую это сделать…

— Вы… вы, мой повелитель?

— Я… — облачаюсь в доспехи, зачем-то прикрепляю погоны, — должен же я…

…не договариваю, начинаю спускаться по ту сторону знаменателя…

Фразы, которые меньше всего хочет услышать каждый начинающий фонарь

Ваше дело светить, а остальное не ваше дело!

Вы во сколько загорелись? Во сколько, я спрашиваю? А во сколько надо было?

Еще раз загоритесь далеко затемно, уволю ко всем чертям, ясно вам?

Спорим, попаду, а?

Дзин-н-нь, гр-рох-х-х!

Ну и что, что мальчишки, не обращайте внимания!

Ваше дело светить, а не за мальчишками гоняться, поняли вы?

Слушайте, вы еще раз за хулиганами погонитесь, я вас с должности сниму, поняли вы?

Еще не хватало, вы в них камнями кидать будете, совсем того?

Так, ваше дело — светить! И что, что с электричеством перебои, светите, чем можете! Зажигалку у пацанов попросите в конце-то концов!

Так, я сказал вам зажигалку просить, чтобы свечи зажечь если что, а не чтобы курить! Еще раз увижу, что вы курите… ну вы меня поняли…

Еще он в кафе сидеть будет, вообще уже!

Светите, чем можете! Ну что хотите, перебои у нас…

Я вам говорил, светите, чем можете, вы какого черта не светили? Вы сами-то посмотрите, сколько народу за ночь пропало?

Да какие похитители, отродясь таких не было!

Светите, я вам сказал! Чем можете, тем и светите! Себя подожгите! Слышали? Это приказ!

Никому ни слова, что вы там, в темноте видели! Нет, вам не померещилось там, в свете вспышки от свечи. Да, из-за этого люди и пропадают. А вам надо, чтобы вообще весь город пропал к хренам собачьим? Ну, если так безобразно светить будете, то и город пропадет…

Ну, уж извините, какой есть корпус, такой есть, что вы хотели вообще, бюджет городской по швам трещит, еще плафон ему…

Светите… как можете, светите… ну что вы хотите, если они электростанцию разнесли? Сами видите, что творится… свечи зажгите…

Ага, это вы им пойдите-скажите, что городок наш бомбить нельзя-нельзя и электростанцию трогать нельзя-нельзя, а то это из тьмы из нашего городка расползется на весь… м-м-м… стучу по дереву…

Да где я вам электричество возьму? Все к черту, все, хана городу… Бегите из города… бегите… пока кварталы горят, бегите, может, успеете…

Да я вам говорю из города бежать, а вы куда поперлись? На какую еще к хренам собачьим электростанцию, вам жить надоело или что? Что вы там чинить собрались? Пока вы там чинить будете, они еще миллион раз все разнесут!

Ох, не оскудеет город наш идиотами…

Держитесь… чините там, что можете, и что, что не умеете, не врите, что не умеете, у вас вон как здорово получается… молодчина вы… мы вам новый корпус выделим… Даром, что нет у нас новых корпусов, все равно выделим… таких, как вы, поискать…

Все, все, можете уходить оттуда, восстановили… надолго, не знаю…

…какой корпус, дурака не валяйте, я сказал, быстро на место идите, корпус ему! Нечего вам вообще на электростанции делать!

Спорим, попаду?

Дзин-н-н-ь-грр-р-ро-х-х-х!

(…тишина…)

(Хоть бы кто… хоть бы что… хоть бы слово…)

(…тишина…)

Как вылечить воскресенье

— …понимаете, доктор, у меня воскресенье…

— Ну что вы хотите, у всех сегодня воскресенье, это нормально.

— Да нет, доктор, вы не поняли, у меня всегда был понедельник, понимаете?

— Ой, ну я вам сочувствую… это ж надо ж так без воскресенья…

— Да не надо мне сочувствовать, меня же в воскресенье должны убить…

— Кто должен?

— Вот знаете, мне как-то даже неинтересно, кто должен, я жить хочу…

— И поэтому вы…

— …убрал воскресенье. Вы понимаете, у меня уже тридцать лет не было воскресенья…

— Язык снова поворачивается на какие-то слова сочувствия, тут же одергиваю себя.

— А сегодня у вас…

— …воскресенье. Сможете что-нибудь с этим сделать?

— Ну, знаете… что вы с меня хотите? Чтобы я это воскресенье из ружья застрелил? Как-то я не припомню, чтобы воскресенья убивали из ружей.

— Ну… чтобы вы придумали что-нибудь… Вы же…

— Что я же?

— Доктор…

— Вот-вот, доктор, я только лечить могу, если ваше воскресенье болеет чем, насморк там или несварение, так я вылечить могу, а так… Как я вам воскресенье уберу, я не умею воскресенья ампутировать…

— …извините… за беспокойство…

— Да ничего, это вы меня извините, что я… стоп!

— Что такое?

— А вы можете вспомнить, что вы каждый понедельник делаете?

— Ну… просыпаюсь, умываюсь… пью кофе… на работу иду…

— Ай-яй-яй без завтрака на работу идти… Ну ладно, на работу приходите, дальше что?

— Не… не прихожу.

— Как не приходите?

— А работы моей нет.

— Как нет?

— Так я забыл совсем, что не работаю!

— А что так? Уволили?

— Да нет, я никогда в жизни и не работал…

— Хорошо устроились…

— Ну не скажите, не так-то просто быть кофеваркой!

— Так вы…

— …ну да.

— Простите, но тогда, боюсь, вам не ко мне… я только людей лечу…

— А кофеварка не человек, что ли?

— Ну хорошо, хорошо… давайте дальше… вы идете на работу, вспоминаете, что не работаете…

— …возвращаюсь домой…

— Хватаюсь за голову:

— Ну вспомните, вспомните… что вы такое делали в предыдущий понедельник, чего раньше не делали? Или наоборот, чего вы не сделали такого, что обычно делаете…

— Да вроде бы ничего… хотя… а… ну да, есть одно… гхм…

— Что одно?

— М-м-м… неважно.

— Нет уж, извольте сказать, иначе я вам не смогу помочь…

— Обычно в половине третьего я убиваю человека.

— Присвистываю.

— Ничего себе…

— …а в этот раз я этого не сделал, понимаете?

— Ну, вот вы и разорвали петлю времени, вот и вылезло воскресенье ваше, в которое вас самого убьют… А кого вы убили?

— Я не помню… я не разглядел его…

— Ничего себе… убили и даже не знаете, кого?

— Ну… да, вот так.

— Надо вспомнить… надо найти этого человека… Найдите его… обязательно.

— Обязательно найду… всего вам…

— И вам…

— …стойте!

— Что такое?

— Я… я нашел его.

— Как нашли, вы даже из комнаты не вышли?

— Я вспомнил… это вы.

— Я?

— Да… каждый понедельник я убиваю вас, и снова и снова повторяется понедельник, а воскресенья нет, и я не умираю, а теперь все испортилось… Спасибо вам большое.

— За… за что?

— Ну… теперь я знаю, что делать…

— Черт, постойте!

Он бросается на меня, мир вертится волчком, смотрю на распростертое на полу тело, а все-таки он был прав насчет воскресенья…

Время перемен

…напомню, это было время перемен, время, когда мир буквально переворачивался с ног на голову и выворачивался наизнанку. Мы отрывались от веток — кто скажет, что это было по нашей воле, не верьте, нашей воли здесь и близко не было, мы просто отрывались от веток, перепуганные непонятной свалившейся на нас свободой.

Напомню — это было время перемен… Старшие всю жизнь учили нас, как пережить зиму, — как прятаться от холодов, как укрываться от студеного ветра, как строить какие-то убежища глубоко под снегом — мы смеялись над ними, какая зима, вы о чем вообще, давным-давно отзимовала всякая зима, весна уже вовсю, уже сколько поколений весна, уже дело к лету движется, а они все зиму свою вспоминают, ищут какие-то памятники зиме, окститесь, какие памятники, уже растаяли все.

Напомню — это было время перемен. Ждали лета, какого-то особо теплого, благодатного, — даром, что ли, была такая теплая весна, цветущая всеми красками. Никто не ожидал, что на смену весне нагрянет осень — сначала золотисто-желтая, солнечная, уютная, — потом — холодная, облетающая, сулящая неясные перемены. Старики говорили готовиться к зиме, даром, что ли, всю жизнь готовились к зиме, да и не было ничего кроме зимы. Мы еще надеялись на лето, должно же быть лето, ну хотя бы после осени, а мало ли, а вдруг — даром, что никто никогда не видел лета, никто даже не знал, бывает ли оно — лето, или это только какие-то легенды, мифы, придуманные неведомо когда и кем. Может, лето само сочинило про себя легенду — чтобы быть, а может, легенда сочинила саму себя, тоже чтоб быть.

Напомню — это было время перемен, время безграничных возможностей, но никто не знал, в чем эти возможности заключаются — мы отрывались от веток и могли лететь, но куда, но зачем, но что мы будем делать, — никто не знал ответов. Ждали зимы, ждали лета, ждали еще чего-то такого, потому что ну должно же было что-то произойти, иначе зачем это все…

Никто не угадал, — лето не пришло, зима не пришла, весна не вернулась, осень не пожелала длиться вечно, случилось что-то, чего никто не предвидел. Ждали, что опустимся на землю, истлеем мертвой зимой или прорастем животворящим летом — на землю так и не опустились, поднимались все выше в вечереющие небеса, становились звездами. Кто-то говорил — очнитесь, опомнитесь, это всего лишь сон про звезды, сон, который снится, когда мы, умирая, летим к земле — кого-то не слушали…

Знакомства онлайн

Девушка в красном пальто, я увидел тебя за секунду до того, как город разнесло взрывом — если читаешь это, отзовись, буду рад знакомству.

Мужчина в серой куртке, ты бежал в укрытие, когда я выпустила снаряд по городу, если читаешь, напиши в личку.

Девушка с огненно-рыжими волосами, я был твоим палачом, я сжег тебя на костре на городской площади — если узнала меня, жду письма в личку.

Лучник из вражеского войска, мы застрелили друг друга в битве — если читаешь, отзовись.

Ау, есть кто живой в чате?

Окстись, сто лет уже никого нет…

Курица или рыба

Глава четвертая

Да куда вы все поперлись-то?

Я уже не говорю это одному-другому-третьему-пятому-десятому, я уже ору это в голос, ору в голос — куда вы все прете, по трапу, по трапу, вы хоть знаете, что через полчаса разобьетесь все, кто-то пропускает вперед женщину с детьми, да какое там вперед, что вы творите вообще, хоть детей-то пожалейте, оставьте здесь, на земле, оставьте жить, какая там еще Кайфия, не долетите вы не до какой Кайфии, не думайте даже. Меня не слышат, или делают вид, что не слышат, или это так надо, делать вид, что все хорошо, все в порядке, поднимаются, рассаживаются, с кем-то уже спорят, уберите багаж из-под ног, положите на полку, ой, да, а я и не знала, ну-ну, дамочка, вы что, читать не умеете, или как… От кого-то требуют пристегнуться, кто-то отнекивается, я вам обещаю, как только взлетать начнем, я пристегнусь, нет, сейчас, сейчас… Кто-то не может поместиться в кресле, на хрена такие кресла стали маленькие делать, или это людей стали слишком больших делать, не знаю.

Уважаемые пассажиры…

Деар пэссажирс…

…и еще на каком-то, черт пойми вообще на каком, сейчас дьявола вызовут своей тарабарщиной, не иначе…

Взлетаем, какого черта мы взлетаем, какого черта я ничего не сделал, чтобы самолет не взлетел, хоть бы заорал что-нибудь, самолет захвачен, никуда не летим, требую самолет, а нет, он у меня уже есть, ну тогда требую не знаю чего, вот лет тридцать назад такие конфеты были, жевательные, а там внутри наклейка с вороной, вот я их требую, черта с два вы их сейчас где-то найдете…

Динь-динь — можете отстегнуть ремни.

Откуда-то ниоткуда на меня валился синий монстр с оскаленными зубами, передаю монстра куда-то назад курчавой девочке, её мамаша даже спасибо сказать не изволит, ладно, не больно-то мне ваше спасибо и надо…

..тишина.

Мертвая. Гробовая. Никак не ожидал, что все случится так быстро, только что гудели двигатели, и все, и тихо, как пылесос глохнет или фен, — люди переглядываются, они еще не поняли, что случилось, а потом тело становится до жути легким, желудок подскакивает куда-то на место сердца, хочет вытолкнуть сердце у меня изо рта, хорошо хоть я ремни не отстегнул, хоть не подскочил до потолка, — зажимаю уши, чтобы не слышать многоголосый крик, не надо, не надо, не на-а-адо-о-оо, — тело снова становится тяжелым, хрустит всеми позвонками, почему я вижу свои колени сбоку, я не должен их видеть, человек не должен так сгибаться вправо, это непрааильно, почему я не могу сделать вдох, вдох, вдох, вдох, почему не могу, — мир сжимается в бесконечно длинный черный туннель с пятнышком света впереди, мне кажется, к нему можно тянуться бесконечно…

…просыпаюсь, пробую вспомнить, выходной сегодня или нет, на работу мне или нет, и где я вообще работаю, и кто я вообще. А почему я не в кровати, а почему на полу, в обморок, что ли, хлопнулся, как когда-то, когда первый и последний раз выпил, тогда тоже вот так глаза открыл, долго думал, а чего я на ступеньках подъезда сплю…

— …поздравляем… у вас получилось…

— Ч-что… получилось?

— Вы нашли его…

Глава первая

— …вы будете самолетом.

Молчу. Ну, сошел с ума человек, ну бывает, говорят, сумасшедшим лучше поддакивать, самолетом так самолетом, для вас хоть сноповаркой, хоть кофевязалкой. Только бы обошлось, что просто придется руки расставить и бегать, только бы этот необъятный детина мне на шею не залез…

— Ну что вы, выбирайте.

— Ч-что выбирать?

— Каким самолетом будете.

Оглядываю ряды крылатых машин на полосе, это что, психологический тест такой или что…

— Ну, вон тем, который под дракона расписан.

— Ага, хорошо… — помечает что-то в блокноте, я и не думал, что кто-то еще блокнотами пользуется, — ну, приступайте.

— А… к чему… приступать?

— Ну как же, вы… А да, я же вам не объяснил… Пойдемте, посидим где-нибудь, поговорим…

Идем куда-нибудь сидеть и говорить, устраиваемся за столиками в здании аэропорта, люди отстраняются от нас, в частности, от меня, не понимаю, а что я вам сделал-то…

— Вот… послушайте…

Наклоняюсь к смартфону, снова слышу какую-то тарабарщину, от которой сейчас повылезут все демоны ада.

— Из-звините… не понимаю…

— А вы на каком языке говорите-то? А, ну да… сейчас…

— …молет из Сити разбился над…

— …и что, и все?

— И все, больше нам ничего не удалось перехватить…

— Это что, секретный канал какой-то?

— Да нет… вы на дату записи-то посмотрите…

— Двадцать пятое.

— А сегодня какое?

— А… не знаю.

Ловлю себя на том, что не знаю не только дату, но и месяц, и год.

— Двадцать четвертое, — говорит тот, кто привел меня сюда, — эх вы… да что эх вы, я тоже ни одной даты не помню…

Спохватываюсь, что я только что услышал, это же…

— То есть… это из завтра?

— Совершенно верно, из завтра. Так что у нас есть двадцать четыре часа, чтобы найти, какой именно самолет… Так с какого вы начинаете, с дракона?

— Ну… давайте дракона попробуем…

— Отлично, будете самолетом с драконом.

— А как я самолетом буду, я же человек…

Посмеивается:

— Ловко вас человеком сделали, что вы уже сами себя от человека не отличаете… ладно, побудьте пока человеком, а там разберемся…

Глава вторая

Куда вы меня потащили, куда потащили, я спрашиваю, я просил дракона, сейчас зареву, как маленький, а-а-а, драко-о-о-она-а-а, драко-о-о-она-а-аа, хочу-уу-у-у! Никто меня не слушает, ведут куда-то никуда, на какой-то побитый жизнью самолетишко, мы тут вообще поместимся все, или на головах друг у друга сидеть будем… Ну и рожи у людей, а это точно люди рядом со мной сидеть будут, а не черт пойми что такое, запашок от них, а это точно самолет, а не загородная электричка в час пик с дачниками, то есть что это я на дачников гоню, любой дачник в сто тысяч раз чище и опрятнее будет… Люди сидят, какие-то притихшие, пришибленные, позади меня сидит мальчик лет пяти, пацан, ты чего мое кресло не пинаешь, что с тобой не так, ты бы хоть заорал, что ли, или мультик какой дебильный включил, а то ты меня пугаешь вообще… А почему ничего не объявляют, деар пассажирс, и все такое, а то вдруг никто не знает, куда летим, а так хоть знать будем, и вообще я спать не могу, гадаю, именем кого назван самолет, Пушкина там или Кутузова, или еще кого…

Влетаем в ночь, как-то с размаху, с разбегу, мне почему-то кажется, что ночи больно, когда в неё так с размаху самолеты влетают, пора уже учредить общество по защите ночей от самолетов, и всякое такое… Раненая ночь истекает кровавым закатом где-то далеко позади, земля вспыхивает мириадами огней, кутается в тяжелый теплый туман, засыпает. Чувствую, как тело подозрительно легчает, еще, еще, а куда мы снижаемся, прилетели уже, что ли, а куда мы прилетели, внизу темнота, хоть бы какой огонек, нет, ничего, вниз, вниз, вниз, куда прете, внизу же океан, куда-а-а-а-а-а-а!

Самолет с легким всхлипом врывается в глубины океана, какого черта, надеюсь, он герметичный, да на что я вообще надеюсь… легкий толчок, самолет касается дна, а какого черта они двери открывают, а какого черта вода хлынула в салон, какого черта они выпускают плавники, это точно не люди, не люди, поплыли, поплыли, извивая хвостами куда-то в коралловые города, подсвеченные фосфоресцирующим сиянием… Снова пытаюсь дышать, снова не могу, да какого черта в самом-то деле, мир сжимается в туннель с бесконечно далеким светом…

Глава третья

— …Ну а получше-то ничего придумать не могли?

— Но это правда…

— Ну да, правда, так мы вам и поверим, что самолет на дно опускается, оттуда рыбы плывут!

— Да вы сами проверьте, что с самолетом-то?

— Что, что, долетел до места, приземлился в Шляпариже, все чин-чинарем!

Не верю себе, не понимаю, кто из нас сошел с ума, я или весь мир, может, это и был их пресловутый Шляпариж…

— Ну что вы хотите, может, сбои какие… — говорит девушка за пультом, которая перебрасывала меня не то в самолеты, не то в реальности, не то вообще не пойми куда.

— А устранить эти сбои никак нельзя?

— Да вы понимаете, что разработчики сами толком не понимают, как это все работает?

— Это как они такое создали вообще?

— Ну… все больше усложняли, усложняли, вот и создали…

— Да ну вас совсем…

— Дайте-ка я гляну… — не унимается девушка, — нет, никакой ошибки, они и правда… на дне…

— Слушайте, кто из вас с ума сошел, установка эта ваша или весь мир?

— Я… я не знаю.

— Так, если мы сейчас его дальше отправим, опять какая-нибудь хрень случится или нет?

— Вот этого я вам точно не скажу. Продолжать?

— Ой, что с вами делать-то… ну продолжайте…

…просыпаюсь, пытаюсь понять, заснул я или проснулся, кто я на этот раз — а я и забыл, что значит быть самолетом, что значит раскрывать огромную пасть, впуская в себя толпы людей, кто-то тащит чемоданы размером больше, чем они сами, весь дом с собой, что ли, взяли, вместе с самим домом, не иначе. Кто-то поспешно втолковывает кому-то что-то по телефону, да, уже в самолете, да, скоро буду, да, да, встречай, да, говорю тебе, да, да…

Люди исчезают в моей глотке — захлопываю пасть, заглатываю толпу, расправляю крылья, взмываю в высоту небес, — кажется, люди так и не успели понять, что случилось, растворенные в моих внутренностях, тем лучше для них…

…просыпаюсь, или, наоборот, засыпаю, прихожу в себя в комнате с видом на самолеты, бросаюсь к окну, люди в форме пытаются удержать меня, да что вы всполошились, я только посмотрю, этот самолет с драконом, он на месте или нет, нет, улетел, чер-р-рт…

— И что на этот раз?

— Да… похоже, что опять какой-то сбой…

— Я вас уволю сейчас с вашими сбоями, — он поворачивается к девушке, — свсем уже… сбои у них… так что вы видели?

— Я был драконом… то есть, я был не самолетом, раскрашенным под дракона, а драконом… ко мне заходили люди, я пожирал их…

— Понятно все с вами…

— Ну, я не знаю, откуда такой сбой…

— Да какой сбой, все правильно, так и должно быть, вы как хотели… драконы тоже кушать хотят.

Меня передергивает, я ослышался или как…

— Хотите сказать… у вас там драконы шастают? Вот так, по аэродрому?

— Ну а как вы хотели, хотите, чтобы они дотла все города спалили? Вот жертвы и приносим, а куда деваться-то… Ладно, давайте дальше…

Все буквально переворачивается внутри, понимаю, что черта с два я собираюсь играть в такие игры, провалитесь вы все…

— А если я откажусь?

— А кто вам позволит отказаться? Ничего, что вы арестованы?

— Э… — давлюсь словами, которых нет, надо что-то спросить, надо-надо-надо-надо, это самое, как его… а… ну да…

— …а… это… а что я…

Напрягаю память, ничего преступного не вспоминается, дорогу перешел поперек, а надо было вдоль, витрину мячом разбил, а надо было кирпичом, окститесь, какие мячи-кирпичи, мы из смартфонов не вылезали…

— Ладно, давайте к делу… следующий самолет выбирайте…

Обреченно показываю на крайний самолет слева, черт с вами…

Глава пятая, потому что четвертая уже была

— …поздравляем… вы нашли… нашли…

Человек за столом снова включает смартфон, слушает кого-то по ту сторону, недоуменно смотрит на меня:

— Это что… это что такое? Это как это понимать вообще?

— А что?

— А то… какого черта самолет упал?

— А-а-а-а… гхм… значит, два самолета упали…

— …или три. Или все десять… горе вы мое… Ну что вы на меня так смотрите, ищите, ищите…

— …где вы были этой ночью? — спрашиваю у самолета какой-то там компании.

— В рейсе.

— Что вы делали?

Самолет смотрит на меня, как на психа:

— Летел.

— Откуда куда?

— По маршруту из Воспарижа в Небосклондон.

— Кто это может… подтвердить?

— Пассажиры.

— Могу я опросить их?

— Пожалуйста.

Понимаю, что делаю что-то не то…

— …где вы были этой ночью? — спрашиваю у самолета какой-то компании, которую все ругают.

— Ну, задержал рейс, и что теперь? Вы что, никогда никуда не опаздывали?

— Да нет, нет… вы были в рейсе?

— Был, конечно!

— Куда и откуда вы летели?

— Слушайте, вы с этим кончайте уже! Сами-то хороши, можно подумать, никогда свои планы не меняли!

Выдыхаю:

— Вы… вы не разбились в рейсе?

— Слушайте, ну это уже слишком, вас за клевету судить надо! Как вы смеете вообще?

— Пассажиры подтвердят, что вы долетели?

— Слушайте, да вы их вообще не слушайте, они вам наговорят всякого, что багаж потеряли, их самих потеряли, самолет потеряли… не верь-те! не верь-те!

Понимаю, что ловить нечего.

— Где вы были этой ночью?

— Вы… — самолет бледнеет, я и не знал, что они так умеют, — вы все знаете, да?

— Да ничего я не знаю.

— Вот и хорошо… и не знайте…

— Ну вы были в рейсе?

— Ну вы же никому не скажете, что я вез, а?

Начинаю догадываться, что дело нечисто, ну-ну…

— Вы не разбились?

— Нет-нет, что вы…

— Вот и отлично…

Уже собираюсь откланяться, он спешит за мной, заглядывает в глаза, бормочет, ну вы же никому не скажете, никому-никому…

Глава шестая

— Уважаемые пассажиры…

— Деар пассажирс…

Выворачиваю на взлетную полосу, разгоняюсь, — сладкое чувство, когда отрываешься от земли, паришь в пустоте, выше, выше, — чувствую, что что-то не так, почему не сдавливает виски, а да, у самолета не может быть никаких висков…

Выше, выше…

Что-то еще не так, говорю я себе, что-то…

…и только на высоте сколько-то там километров понимаю, что у меня нет пассажиров, да что пассажиров, и экипажа нет, и никого нет, и какого черта я вообще здесь делаю…

Выше, выше…

Звезды зовут, звезды манят, звезды так и тянут туда, в бесконечность, вверх, вверх…

Призываю на помощь всю свою силу воли, выверяю маршрут, координаты, температуру за бортом, расстояние…

Тяжелые звезды нависают совсем низко…

…огни далекого города приближаются все больше, мерцают, опрокинутые в океане…

…тяжелые звезды кажутся так близко…

Вскидываюсь, тут же снова одергиваю себя, выверяю маршрут, меня встречают взлетные огни…

— …вы идиот…

Даже не вздрагиваю, я уже жду от них чего угодно…

— …идиот…

Вспоминаю:

— Там… не было людей… никого не было…

— Еще бы там кто был, специально никого не было!

— Спе… специально…

— Вы идиот, ну надо же какой идиот… Это же для вас специально сделали, для вас!

— Ч-что… сделали?

— Да вот же, вас одного в рейс отпустили, одного, понимаете! Чтобы вы могли вот так… к звездам… а вы… эх вы!

Понимание накатывается тяжелыми волнами, чувствую, как меня буквально придавливает к земле…

Глава последняя… уж теперь-то я во всем разберусь, глава последняя же…

— …выбирайте самолет.

Присматриваюсь, выбираю самый крутой, самый понаворочанный, такой, чтобы вообще, какой-то там частный джет или не пойми, что такое.

— Ну, вы и замахнулись…

— А… нельзя?

— Ну, почему же нельзя, нужно… давайте, вперед…

Уважаемые пассажиры…

Деар пэссажирс…

Дамы и господа…

Ледис энд джентльменс…

…в полете вам будут предложены…

…отрываюсь от взлетной полосы, прислушиваюсь к обрывкам разговоров, да, неизбежно, да, все готово, да, завтра будет подписано…

Взмываю в небо.

Выше.

Выше.

Вертикалью вверх.

…борт триста восемь, борт триста восемь, немедленно вернитесь назад, слышите меня, немедленно…

Не слышу.

Поднимаюсь — как кажется мне — к звездам, — выше, выше, воздух не держит меня, роняет в темноту ночи…

Письмена О Письменах

…есть мнение, что знак — три палочки и еще три палочки — означает начало фразы. Противники этой теории спрашивают, а где тогда сама фраза, на что сторонники возражают, что почему бы не быть началу фразы без самой фразы — кто сказал, что это невозможно. Другие уверяют, что три палочки и еще три палочки — это начало начала, какого начала, да никакого — просто начало самого себя.

В прошлые годы прошлого века было популярно мнение, что три палочки и еще три палочки означают три палочки и еще три палочки — ни больше, ни меньше.

Что касается дальнейшей расшифровки — она не представляется возможной, потому что даже самые опытные и знающие люди не видят, где кончаются письмена и начинаются выветренные изгибы песка мертвой пустыни. Одни из изучающих рьяно уверяют, что два изгиба подле трех палочек — это лишь движение ветра, но другие не менее рьяно уверяют, что эти две черточки обозначают что-то очень важное, что встречается в третьем и пятом абзаце.

Наиболее значимыми конфликтами О Письменах были войны 5123 года между сторонниками завитка, означающего окончание смыслового отрезка, и сторонниками завитка, означающего бесконечное погружение в самое себя. Стоит так же отметить массовые казни 5376 года, когда были поделены на ноль около полутора тысяч сторонников черточки, означающей что-то наподобие «я» — в те времена уверяли, что эта черточка означает границу между границами.

Страсти накалялись, — бились за полутона, за штрихи, за штрихи штрихов и полутона полутонов языка, который никто не знал. Хочется сказать — все помнят противостояние 5419 года, но его не помнит никто, потому что никого не осталось. Настоящей сенсацией стали откровения января 5420 года, откровения о ветре, выветрившем пески пустыни, о ветре, который носился над песками бесконечно давно, — но эти откровения январь читал уже никому, потому что никого не осталось…

…лежит где-то в глубине пустыни давно умерший ветер, пытается подняться, чтобы дочертить письмена, которые уже никто не прочитает…

Память-дом

…ближе к вечеру Мемори-Хауз прерывает свои странствия по городу и устраивается между двумя чуть покосившимися домами, которые недовольно ворчат, ну что это, только этого нам еще не хватало. Мемори-Хауз притворяется, что не умеет ни слушать, ни говорить, поворачивается к улице своей более-менее необшарпанной стороной, ну и что, что раньше эта сторона смотрела во двор. Мемори-Хауз подбирается, сжимается, он давно уже научился складываться буквально пополам, втискиваться в любые щели.

На самом деле он никакой не Мемори-Хауз, у него нет имени, он взял себе имя от фамилии какой-то девушки, которая жила в нем пару лет назад, а может, это было пару веков назад — Мемори-хауз путается в датах, в годах, в событиях, в самом себе, миг растягивается на миллиарды лет, эпоха сжимается в доли секунды.

Мемори-Хауз воровато оглядывается, не видит ли кто — терпеливо выжидает, пока улица поглотит немногочисленных прохожих, ну что ты стоишь на перекрестке, дамочка в клетчатом, иди уже, иди, иди… Осенний ветер сдувает девушку, она исчезает, оставляя после себя ворох листьев, — Мемори-Хауз воровато оглядываясь, спешит к брошенным возле мусорки вещам, торопливо подхватывает разбитые старинные часы, старое кресло, оборачивается, замечает, как ветер листает какую-то книгу — хочет подхватить и книгу тоже, ветер сердится, вырывает книгу, уносит прочь, Мемори-Хауз успевает подхватить только обрывок страницы — «…она вошла в огромный зал, полный лестниц, казалось, ведущих из ниоткуда в никуда, и в растерянности остановлась, не зная, куда ей направляться дальше…»

Мемори-Хауз со скрипом и скрежетом перестраивает, перетасовывает свои комнаты, делает себе огромный зал, полный лестниц, ведущих из ниоткуда в никуда. Пристраивает на почетном месте часы и старое кресло, часы тут же садятся в кресло, им так удобнее, обрывок страницы клубком сворачивается на коленях часов.

На боку Мемори-Хауза темнеют даже не номера — отпечатки номеров, 3, 17, 98, а дальше вообще что-то непонятное, то ли ¾, то ли 3 в 4 степени, то ли еще как с какими-то квадратными, треугольными и круглыми корнями и интегралами. Дом вспоминает улицы, на которых стоял — менялись улицы, менялись номера, время срывало цифры, кто-то вешал другие, чтобы время сорвало и их тоже. Иногда Мемори-Хауз перебирает цифры — 3-17-98-3/4 — ему кажется, что это какой-то номер, что надо добраться до телефонной будки, ах да, уже нет никаких будок, тогда купить телефон, ах да, где это видано, чтобы дома покупали телефоны, набрать номер — это очень-очень важно, — услышать хрипловатое «Алло». Только цифр все время не хватает, Мемори-Хауз терпеливо ждет, когда на нем появятся новые номера, но когда появляются новые цифры, номекра телефонов становятся еще длиннее, и номера дома за ними не успевают.