Бесплатный фрагмент - Ходили мы и вы походами

Серьезно и несерьезно о серьезном

Как вы думаете, какой из предметов в Военно-Морском училище являлся для советских курсантов самым важным? Если взять, например, курсантов штурманского факультета? Думаете, кораблевождение? Не-а, мимо! Может быть, мореходная астрономия с астронавигацией? Опять мимо! Ну, тогда, наверное, технические средства кораблевождения. Нет, нет и ещё раз нет!

Для курсанта эпохи недостроенного социализма самой важной являлась кафедра общественных дисциплин с её марксистско-ленинской философией, политэкономией и научным коммунизмом — этих трёх чудо-юдо-рыб-китов, на которых строилась вся партийно-политическая работа на флоте. Эти дисциплины были настолько серьёзны, что даже пересдаче практически не поддавались.

Был у нас на пятом курсе один курсант, доучившийся почти до золотой медали. Мешала одна-единственная четвёрка, зафиксированная документально на кафедре тактики морской пехоты ещё даже до первого курса — на КМБ. КМБ — это месяц проверки на вшивость, то есть, я хотел сказать, на выживаемость, расшифровывается так: курс молодого бойца. Так сказать, переходный период между удачной сдачей вступительных экзаменов и приёмом присяги.

Вот тогда-то наш отличник и получил единственную за пять лет четвёрку: то ли не так окоп выкопал, то ли гранату не туда кинул — уже и не вспомнить.

Чтобы заработать золотую медаль и потом всю жизнь любоваться своей фамилией на гранитной доске, пришлось нашему потенциальному медалисту на пятом курсе пересдавать эту четвёрку. Пересдал он её — естественно, на «пять» — перед самым отъездом на стажировку.

Стажировка на Северном флоте так же прошла на «отлично». Впереди маячили только госэкзамены и защита дипломного проекта — и всё, золотая медаль, считай, уже в кармане!

По случаю удачного завершения «стажа» был устроен мини банкет в вагоне поезда, увозившего нашего героя с товарищами с Северов в училище. Денег на выпивку не хватало, поэтому курсанты воспользовались бартером. В те годы тотального дефицита они «на ура» обменяли на водку тушёнку, сгущёнку и пару тельняшек. Но… при обмене были с поличным взяты одним из цепных псов стажировки — по совместительству преподавателем (о, судьба-злодейка!) с кафедры научного коммунизма.

Вместо банкета была организована внеочередная лекция о вреде пьянства и алкоголизма и нарушения уставов. А наш отличник — как непосредственный исполнитель бартерной сделки — вдобавок написал сочинение на тему: «Ай-яй-яй, как я опозорил высокое звание советского курсанта!».

В общем, на зачёте по политработе (приравненном к госэкзамену) наш отличник, изумительно ответивший на все вопросы, тем не менее, получил госоценку — три балла.

— Но я же ответил на «отлично»! — возмущался он.

— На «отлично», — соглашались с ним. — Но свои отличные знания вы не можете использовать в повседневной деятельности. Вспомните, как вы опозорили звание будущего офицера при следовании со стажировки!

И, для наглядности, совали ему под нос его же сочинение «Ай-яй-яй…».

И наш «отличник» вместо золотой медали и увековечивания своей фамилии в граните получил просто диплом. Причем не красный, а синий — потому что в медовой бочке с пятёрками оказалась одна-единственная дегтярная ложка — с тройкой. Которую не разрешили пересдать наши принципиальные политрабочие с кафедры общественных дисциплин.

Серьёзные ребята! Вот поэтому мы, — даже на пятом курсе! — на их политических лекциях тоже сидели серьёзные и строчили, строчили конспекты. Не дай Бог, попасть на заметку преподавателю — сгноит!

Честно говоря, качество записываемого материала оставляло желать лучшего. То, о чём говорилось на лекциях, мы потом спокойно конспектировали с первоисточников наших классиков марксизма-ленинизма. Для этого существовала самоподготовка. (Кстати, я всегда удивлялся, а куда из названия «марксизм-ленинизм» пропал третий брат наших вождей — Энгельс? По идее, должно быть: «энгельсизм-марксизм-ленинизм»). А на лекциях можно было писать всё, что угодно: кто с деловым видом строчил письма любимым девушкам, для отвода глаз периодически задавая уточняющие вопросы преподавателю; кто переписывал конспект по вероятному противнику; я, например, высунув язык от усердия, сочинял в тетради всякую ахинею типа:

…Прислушиваясь к малейшему шороху из кустов и принюхиваясь к характерному запаху сапог сорок пятого калибра, майор Пронин шёл по следам Фантомаса. Злодей, изловленный накануне уборщицей ресторана бабой Маней (напился, болезный, и упал лицом в грязь), только что проник в малейшую щель в углу камеры и испарился из тюрьмы на улицу.

Петляющие по-заячьи следы Фантомаса привели майора Пронина на аэродром. Майор запрыгнул на ходу в отлетавший самолёт и выглянул в иллюминатор. На взлётной полосе стояла одинокая фигура Фантомаса, опять перехитрившего своего злейшего врага. Фантомас махал вслед самолёту уже мокрым от слёз носовым платочком и мерзко улыбался. Другой рукой он только что подпалил бикфордов шнур, тянущийся за самолётом…

Отложив ручку, я перечитал только что написанное. Не-ет, это не «ахинея»! Это — бред сумасшедшего! Такое можно написать только на лекции по военной педагогике и психологии, потому что тот бред, который нас заставляли записывать на занятиях, был гораздо «бредовее», чем незаконченный роман про майора Пронина и Фантомаса.

Между прочим, лично мне, за все годы службы, ни разу не пришлось применить на практике то, что вбивалось нам в головы нашими партийно-политическими боссами на лекциях.

Зато на второй день лейтенантской службы пришлось засесть в трюме центрального поста вдвоём со штурманским электриком и ремонтировать лаг, который у нас почему-то вместо скорости вдруг стал погоду показывать. Вот тогда-то я и проклял всю эту партийно-политическую муру, которой нас пичкали в училище, отбирая часы у той же ремонтной подготовки. В трюме мы просидели сутки (!), хотя, обучи нас в училище, как ремонтировать технику, мы справились бы за пару часов.

Для воспитания матросов, которых «куда ни целуй, у них везде жопа», существовал спецконтингент под кодовым названием «замполиты». А для ремонта разваливающейся штурманской техники существовали мы, штурмана. Но нас почему-то учили целовать подчинённых — в то самое место неоднократно и взасос, — но не учили ремонтировать то, что ломается.

…Преданно глядя в глаза преподавателю на лекции по тактике лобызания личного состава, я продолжал усердно записывать в тетрадь:

…Майор Пронин проследил взглядом за горящим шнуром и обнаружил на другом его конце привязанный к крылу самолёта бочонок с порохом. «Это конец!» — подумал майор Пронин и поискал судорожным взглядом стоп-кран. Не найдя искомое, он понял, что катастрофы не избежать. От этой мысли сердце в его груди подпрыгнуло и задрыгало ногами.

…От этой писанины меня оторвал толчок в плечо. Мой сосед по парте Лёшка, так же усердно что-то записывающий корявым почерком, зашептал мне в ухо:

— Андрюха, вопрос: как называется животное, живущее в море на большой глубине и питающееся камнями?

Кроссворд он, что ли отгадывает?

— Не знаю, — также шёпотом ответил я и отмахнулся от Лёшки. — Не мешай, с мысли сбиваешь.

Лёшка, помолчав, опять шепчет в ухо:

— Слышь, Андрюха! Оно называется «глубоководный камнеед».

Ну, нельзя же так резко! Гнусно оторванный от серьёзного дела, я еле успел сунуть кулак в рот и укусить себя сильно, иначе заржал бы на всю аудиторию, чем, естественно, привлёк бы внимание полит-преподавателя.

Минут через пять я справился с приступом смеха и показал Лёшке кулак. Тот пожал плечами и уткнулся в свой конспект.

Я настроился и продолжил написание романа про майора Пронина:

…В бессильной ярости, скрипя оставшимися после последней драки с Фантомасом зубами, майор Пронин выхватил из кармана берданку и стал садить пулю за пулей в Фантомаса за окном. Пули отлетали от непробиваемого стекла иллюминатора и, сплюсанутые, падали к ногам стюардессы, лежавшей в кресле без сознания в голове. Периодически приходя в себя, стюардесса замечала аварийными глазами растущую горку пуль и снова падала с кресла в обморок…

Всё устоялось и потекло своим чередом: лектор о чём-то разглагольствует сам с собой, мы — заняты своими делами. Я раздумываю над очередной фразой. В это время Лёшка, о существовании которого я уже успел забыть — так увлёкся — опять горячо зашептал мне в ухо:

— Слушай, а что будет с камнем, если его бросить в море на большую глубину?

— Н-не знаю, — пожав плечами, я снова уткнулся в «конспект».

— Его съест глубоководный камнеед! — ляпнул вдруг Лёшка.

…Вот тут я уже не успел укусить себя больно! Нечленораздельный звук вырвался из моей глотки, когда я попытался засунуть туда кулак. Получилось что-то среднее между хрюканьем домашней свинки и ржанием дикого мустанга.

Аудитория прервала свои занятия и посмотрела в мою сторону. В том числе и парт-полит-преподаватель! Удивленно!

— Товарищ курсант, встаньте!

«Это он мне, — сквозь душивший меня хохот промелькнула мысль. — Попался!»

С кулаком в зубах, продолжая хрюкать, я встал. Лёшка, гад, свой кулак успел прикусить вовремя, поэтому остался на месте, прячась за широкой спиной сидевшего впереди старшины класса.

Преподаватель нахмурил брови и строго посмотрел на обнаглевшего курсанта — на меня, то бишь:

— Объясните мне, что смешного я сейчас сказал?

Я бы объяснил ему, что он тут ни при чём, но не мог выпустить затычку изо рта. Потому что, как и майор Пронин в моем незаконченном романе, «вошёл в истерику и никак не мог из неё выйти…»

Так и не получив ответа на свой вопрос, преподаватель указал мне на дверь…

Дохрюкивал я уже в гальюне. В полный голос! Потом зализывал раны: кулак-то до крови прокусил!

Вечером на самоподготовке пришлось судорожно восстанавливать конспект лекции — обиженный преподаватель приказал мне предоставить ему плоды моего труда на проверку.

А роман про майора Пронина так и остался недописанным…

Мерзавцы

— Ну, курсанты, ну мерзавцы! Ну, сволочи! — и так минут пять, перемежая приличные слова непечатными выражениями. Все это время дежурный по училищу, ругаясь, не выпускал из рук пару бутылок водки. Наконец, выпустив пар, поставил водку на стол, снял шинель, отряхнул снег и сел в кресло.

— Что случилось, Виктор Владимирович? Кто вас так обидел? — спросил старпом дежурного по училищу.

— Меня невозможно обидеть! Меня можно удивить, удавить, на худой конец, удалить со службы на пенсию. В данном случае меня удивили. Меня так удивили, что просто хочется самому удавиться! — Дежурный вскочил с места и забегал из угла в угол.

— Да кто удивил-то? — не понял старпом.

— Если бы я знал, так не переживал бы! — горестно вздохнул дежурный. — Представляешь, пошел я обходить территорию. Время — после полуночи, из увольнения все вернулись, по крайней мере, дежурные по ротам доложили, что все на месте. Но ведь в самоволку наши орлы бегают? Бегают! Сам был курсантом, знаю. И знаю лучше нынешних — еще в начале пятидесятых лично через эти самые заборы сигал… Ну, это к теме не относится… Короче, решил я проверить «тропу Хо-Ши-Мина». Ну, знаешь, забор на лабораторном дворе. Там баки мусорные стоят прямо у забора, при желании можно на бак забраться, с него на забор, и — гуляй, Вася! Обратно — тем же путем. Подхожу я к забору, так и есть — шуршит кто-то с той стороны. Я тихонько встаю между баком и забором и жду. Слышу — полезло тело. Пыхтит, чем-то звякает, но упорно лезет. Наконец, сверху посыпался снег — забрался, сейчас прыгать будет! «Бах!» — приземлился на бак спиной ко мне. «Прыг!» — спрыгнул на землю. Тут я ему руку на плечо и положил, мол, попался, голубчик! А он повернулся ко мне и резко, с разворота… нет, не в морду. Он, мерзавец, оказывается, держал в руках две бутылки водки, вот их он мне и сунул, ляпнув: «Держи!». Ну, вот ты мне скажи, старпом, если тебе неожиданно сунут в руки две бутылки и скажут: «Держи!», ты что сделаешь? Естественно, я их машинально схватил. А этот мерзавец как припустит!.. Только пыль снежная из-под копыт. Куда там догонять? Мало того, что он моложе, так я еще с грузом — не бросать же водку-то, жалко. Самое печальное — я ведь из-за этой водки ни лица не разглядел, ни сколько у него лычек на рукаве. Тонким психологом оказался этот самовольщик!

На следующий день, сменившись, оба — дежурный и его старпом — распили трофейную водку (у Виктора Владимировича жена была в отъезде). Помолчав, старпом спросил:

— А что, Виктор Владимирович, положа руку на сердце, ведь молодец курсант, а? Не растерялся.

— Мерзавец твой курсант! — рассердился капраз. — Гауптвахта по нему

плачет. Никакой дисциплины! — сказал, и задумчиво посмотрел на своё отражение в окне. Ему вдруг вспомнились курсантские годы, и показалось, что отразившиеся в окне погоны капитана первого ранга растворились, и вместо звёзд на них появились курсантские якоря… Отражение взглянуло ему в глаза, улыбнулось и подмигнуло…

Комбриг

Степан Петрович Топорков был, как мы, курсанты, говорили, молодым и перспективным офицером — ему всего сорок пять лет, а он уже капитан третьего ранга! Командиром роты к нам он пришел из Нахимовского училища, где воспитывал пацанов. Его бывшие питомцы рассказывали, как он заходил к ним в казарму под утро и орал в мегафон: «Рота! Через пятнадцать минут подъем!!!». У нас в училище такими делами он не занимался, но его кредо можно было определить его же словами: «Надо делать людям плохо, чтобы потом им было хорошо!» и «Если надо — все в гроб ляжем, но пока такой необходимости не возникло!».

С первых же дней командования нами он получил кличку «Комбриг» (помните, в «Бумбараше»: комбриг Мэ Нэ Колун?), звание «капитан второго ранга» и начал портить нам кровь. Надо отдать должное — это он умел хорошо делать! Одни его публичные выступления перед строем роты чего стоят! Рекорд длительности такого выступления — сорок восемь минут. Причем следует отметить, что выступать он любил обычно после занятий, то бишь, перед обедом. Но поскольку распорядком дня не было предусмотрено такого рода выступлений, то обед начинался сразу после занятий, но не для нас! Мы, выслушав кучу перлов от Комбрига, шли в столовую есть холодный обед. Слава Богу, такое безобразие продолжалось не каждый день, изредка нам удавалось и горяченького покушать.

Та самая рекордная (48 минут) речь Комбрига была посвящена одному курсанту — Васе Уховертову. А началось все незадолго до того дня, после очередного похода на овощебазу. Нам частенько приходилось работать на овощебазах, к счастью, не только на картофельных. Если мы работали с яблоками, арбузами, виноградом и т.д., то, помимо того, что возвращались с полными животами витаминов, так еще и о товарищах не забывали — приносили с собой, кто сколько сможет. Для этих целей у нас была специальная одежда: у старых списанных бушлатов, которые нам выдавали для работы, подрезалась подкладка так, что весь бушлат становился одним большим карманом, или, если хотите, мешком. В этих бушлатах мы и приносили в казарму фрукты. Надо отдать должное работникам овощебазы — они прекрасно знали, что мы уходим с полными бушлатами, но, жалея вечно голодных курсантов, позволяли нам и есть, и выносить — не такой уж большой ущерб мы наносили нашему государству.

В тот раз мы работали с яблоками. Кстати, работали ударно: вагон яблок, а это шестьдесят тонн, разгружали впятером за пару часов. В казарму пришли, как обычно, с полными бушлатами. Накормили товарищей, еще и «для дома, для семьи» осталось: человек десять-двенадцать положили оставшиеся яблоки в рундуки, чтобы завтра во время увольнения разнести их по домам.

С утра мы пошли на занятия. А в казарму пришел Комбриг и сразу занялся любимым делом — проверкой тумбочек и рундуков. Обнаружив в нескольких из них значительное количество «неуставных» яблок, Комбриг вызвал дневального Васю и задал соответствующий вопрос:

— А почему здесь делают яблоки?

Вася, уже привыкнув к косноязычию командира роты, ответил, что это — яблоки с овощебазы.

— Возьмите вещевой мешок и соберите мне все яблоки, — приказал Комбриг дневальному.

— А если все не войдут в один вещмешок? — поинтересовался Вася.

— Значит, соберем в два, три и так далее.

— А зачем, товарищ командир?

— После обеда понесем их на овощебазу сдавать и извиняться за воровство.

— Так мы же не воровали, — попытался объяснить Вася. — Нам их так отдали.

— Не могли вам их отдать, это не частная лавочка, а государственная овощебаза. Выполняйте приказание! — Комбриг начал нервничать — он не любил лишних вопросов.

Выполняя приказание, Вася собрал все яблоки в три вещевых мешка и поставил их возле тумбочки дневального. А перед обедом, идя в столовую проверять накрытие столов для роты, он решил внести коррективы в полученное приказание, тем более что, как он потом объяснял, «было сказано собрать яблоки, но не уточнено, куда конкретно их после сбора девать». В общем, Вася, идя в столовую, прихватил вещмешки с собой и разложил все яблоки по тарелкам, разделив поровну между курсантами роты. У Комбрига в столовой был свой отдельный столик рядом с нами. Этот столик остался без яблок.

Когда Комбриг, приведя нас в столовую, обнаружил, что его обделили, он страшно возмутился, мол, кто так небрежно принимал столы? Почему на моем столе нет яблок? На что Вася спокойно ответил:

— Так Вы же, товарищ командир, ворованные яблоки есть не будете.

Комбриг чуть не подавился от такой наглости:

— Старшина роты! После обеда построить личный состав перед столовой!

Говорят, после обеда хорошо бы соснуть минуток сто, чтобы улеглось и переварилось. Нам же пришлось постоять минуток сорок с хвостиком. Речь командира роты была длинная и непонятная, а заканчивалась она словами:

— За невыполнение приказания и проявленную беззубость в отношении яблок, курсанту Уховертову объявляю трое суток ареста!

…Утопив «Вильгельма Густлова», капитан третьего ранга Маринеско стал личным врагом фюрера. Арестовав Васю, капитан второго ранга Топорков стал личным врагом всей роты, а это почти сто человек. Фюрер был один, поэтому он не смог придумать достойную месть своему личному врагу. Не зря сам Топорков говорил, что «одна голова — хорошо, а два сапога — пара». Сто человек курсантов нашли способ отомстить Комбригу.

Следующий «культпоход» на овощебазу состоялся через неделю. Надо сказать, что в то время в Питере был «луковый голод» — репчатого лука в магазинах днем с огнем было не сыскать, что поделаешь — времена тотального дефицита! И надо же было так случиться, что на овощебазе нам пришлось разгружать целую фуру с репчатым луком!

Топорков всегда ходил на овощебазу с портфелем. Что он там носил — смену белья, пару бутербродов или томик Устава Внутренней службы, — сие тайна, покрытая мраком. Однако этот портфель и натолкнул нас на мысль, как напакостить Комбригу.

Когда он в очередной раз подошел к нашей фуре проверить, как мы работаем, один из нас предложил ему:

— Товарищ командир, а давайте мы вам лучку положим для дома?

На что Комбриг ответил:

— Да вы что, зачем это?

— Так, товарищ командир, в Ленинграде же вообще лука нет в продаже. А когда еще этот поступит в магазины? И неизвестно, поступит ли вообще. А так вам жена спасибо скажет. Давайте, мы вам немножко в портфель насыпем.

Я бы на месте командира задумался, а чего это курсанты, всегда в открытую выражавшие не то чтобы ненависть, но, по крайней мере, сильную нелюбовь к нему, вдруг решили оказать услугу? Но Комбриг, растроганный до глубины души таким проявлением добрых чувств к нему со стороны подчиненных, потерял бдительность и протянул портфель, правда, со словами:

— Ну что вы, не надо…

Продолжая проявлять «нежные чувства» к командиру роты, мы нагрузили портфель под завязку отборнейшими луковицами. Если бы ему удалось донести их до дома, жена была бы весьма тронута такой хозяйственностью мужа. Но… видно, не судьба была Комбригу получить благодарность от своей половины.

Перед самым построением для следования домой, на проходную был заслан «казачок» с заданием нашептать на ушко дамам-«ВОХРушкам», что готовится грандиозное ограбление овощебазы. Задание было выполнено успешно, так как, подойдя к воротам, мы обнаружили их закрытыми, хотя обычно их открывали еще до нашего подхода к ним. Строй встал. Ворота не открылись. Комбриг подождал — безрезультатно. Тогда он помахал воротам руками — тишина. Комбриг решительно направился в сторожку к охране. Как только он шагнул за дверь, ворота сразу распахнулись, можно было идти садиться в автобус. Однако, никто из нас не вышел за ворота — всем было интересно, чем закончится дело. Толпа курсантов сгрудилась у окон здания.

К сожалению, через закрытые окна ничего не было слышно. Нам пришлось наблюдать «немое кино». Сюжет развивался следующим образом. Комбриг, зайдя в сторожку, обнаружил там начальника ВОХР, двух ВОХРушек среднего возраста и пару дюжих хлопцев-грузчиков, видимо приглашённых для поддержки штанов доблестной охране. Судя по жестам Комбрига, он пытался добиться от охраны, чтобы они открыли ворота и выпустили строй к автобусу, при этом показывал на часы, мол, поздно уже.

Начальник охраны внимательно выслушал Комбрига, затем о чем-то спросил его, указывая на портфель. Комбриг покраснел, но активно замотал головой, прижимая портфель к себе обеими руками. Начальник охраны опять ткнул в портфель и что-то сказал. Комбриг, опустив одну руку с портфелем вниз, второй начал размахивать перед собой, тыча пальцем себе в погон, грозя охране пальцем и лупя себя кулаком в грудь. Закончил он свою речь тем, что снял фуражку и опустил голову вниз, показав всем свою лысину и несколько раз похлопав по ней ладошкой (наверное, сочные шлепки раздавались при этом, жаль, что мы не слышали).

Думается, монолог Комбрига звучал так:

— Да что вы себе позволяете? Я — капитан второго ранга Советского Союза (иногда он так себя называл…), награжден кучей орденов (маленькой кучкой юбилейных медалей…), да я вас сам всех тут построю-подравняю! Чтобы советский офицер-подводник (вообще-то, в прошлом — начальник гауптвахты и командир роты в училище…) мог что-то украсть? Да ни в жисть! Не позорьте мои седины подозрениями! (А зачем Васю арестовал?..) Что вы мне в портфель тычете? Там у меня смена белья и список личного состава, больше ничего нет. Вы не имеете права проводить обыск офицера! Я протестую!!!

И так далее в течение пятнадцати минут.

Однако советскому офицеру было бесполезно спорить с советским ВОХРом. Кончилось тем, что Комбриг все-таки был вынужден вытряхнуть портфель на стол. Отборные дефицитные луковицы остались в сторожке, а Комбриг был выпущен на свободу. Мы к тому времени уже сидели в автобусе.

Все-таки Комбриг был умный человек. Он, конечно, всё понял, ибо первое и единственное, что он сказал, поднявшись в автобус, было:

— И за что вы меня так не любите?..

Кстати, Вася так и не отсидел свои трое суток ареста: Ленинград — город большой, места на гауптвахте не хватило.

Одно неувольнение

Вам когда-нибудь приходилось наблюдать, как мужик справляет малую нужду? Я имею в виду не сам процесс, а чисто теоретически. Обычно, если он, конечно, не левша, мужчина придерживает свои причиндалы правой рукой, дабы лилось туда, куда нужно, а не в сторону — на стенку, на пол или на соседа по гальюну. Хорошо бы при этом не отвлекаться и не задумываться о чем-то постороннем, чтобы не расплескалось случайно.

Командир роты Степа Топорков, по кличке «Комбриг», левшой не был. Поприседав перед писсуаром, он поискал правой рукой в ширинке и, выудив то, что искал, приступил к «отправлению малой естественной надобности», говоря его же словами.

В этот момент дверь в ротное помещение с шумом распахнулась, и в казарму влетел курсант Зайчиков — в робе навыпуск, без гюйса и без пилотки. Его взвод занимался во дворе физподготовкой, и он отпросился «на минутку отлить».

Дневальный, стоявший у тумбочки напротив двери в гальюн, многозначительно посмотрел на Зайчикова и мотнул головой в сторону гальюна, мол, Комбриг там.

Зайчиков понимающе кивнул. «Хорошо, что не спросил во весь голос, где Комбриг, а то нарвался бы», — подумал он. На ходу расстегивая клапан на брюках, Зайчиков влетел в открытую дверь гальюна.

— Здравия желаю, товарищ Комб… — Зайчиков запнулся, но тут же поправился. — Товарищ командир!

Комбриг скосил глаза на курсанта. «Так, — подумал он, — без головного убора — раз, роба не заправлена в брюки — два, гюйса нет — три. Непорядок!»

— Вы пошему в таком виде, товарищ курсант? — строго вопросил Комбриг с сильным белорусским акцентом.

— Так, товарищ командир, — приступив к орошению писсуара, ответил Зайчиков, — у нас физо на лабораторном дворе, меня преподаватель отпустил в гальюн на минуту.

— Это я понымаю, шо физо, нэпонятно, пошему вы в таком виде?

Зайчиков с подозрением покосился на командира роты:

— Так я же говорю… физо… форма одежды… для спорта…

— Если вы вышли из строя физподготовки, то должны привести форму одежды в порядок, и уже потом следовать в нужное место.

«Нужное место — это нужник, что ли?» — подумал Зайчиков.

— Мы же переодевались в спортзале, а бегали на улице, перед казармой, — попытался объяснить он.

Диалог происходил под аккомпанемент двух веселых струек, льющихся из курсанта и командира.

— Не надо оправдываться. Я спрашиваю, пошему вы нарушаете форму одежды, товарищ курсант? — продолжал бубнить Комбриг, тупо глядя на стенку перед собой.

Зайчиков нахмурил лоб и поджал губы, задумавшись. Он никак не мог понять, что же ответить командиру. «Ну что ты распинаешься перед Комбригом, Заяц? — переживал за товарища дневальный. — Давно бы сказал, мол, виноват, исправлюсь. И все!»

— Виноват, товарищ капитан второго ранга! — словно услышав подсказку дневального, ответил Зайчиков.

Дальше Комбриг сделал то, чего никто из присутствующих не ожидал: он переложил в левую руку то, что все это время держал правой, принял стойку «смирно» и, приложив освободившуюся руку к козырьку фуражки, торжественно произнес (всё под тот же аккомпанемент струек):

— За нарушение формы одежды объявляю вам одно неувольнение!

…В результате дневальный пострадал физически, а Зайчиков морально. Первый, согнувшись пополам от хохота, ударился лбом о тумбочку. Второй же, оторопев от увиденного, забыл основную мочеиспускательную заповедь — не отвлекаться, — вследствие чего облил стенку и забрызгал ботинки — свои и Комбрига.

Мыльная опера

Учебный корабль «Смольный» с толпой эрзац-штурманов на борту шёл вдоль берегов Африки. Человек пятнадцать курсантов столпилось у борта, наблюдая за играющими с кораблём дельфинами. Эти морские аборигены резвились, как дети в «лягушатнике». Выпрыгивали из воды, подныривали под днище, играли друг с другом в чехарду, весело поглядывая на будущих флотоводцев, мол, чего там стоите-скучаете, прыгайте к нам, поплаваем вместе.

А курсанты смотрели на них сверху вниз и завидовали. Погодка — прелесть! Солнышко шпарит прямо в темечко, водичка океанская, наверно, как парное молоко тёплая. Эх, искупаться бы сейчас! Поплавать с дельфинами в атлантических водах! И для тела приятно, и было бы, что рассказать домашним, мол, купались почти на экваторе (всего каких-то семь градусов широты не дошли до пояса планеты). Рядом, на левом траверзе, виден был берег Африки — пальмы, пальмы, пальмы. Экзотика! Пейзаж ласкал глаз.

Вдруг на палубу упала тяжёлая капля, за ней другая, третья… И тут разверзлись «хляби небесные», будто включили сотню душей одновременно. Даже не душей, а пожарных шлангов! Такого дождя курсантам ещё не приходилось видеть — вода лилась сплошной стеной.

Спрятавшись под козырьком палубы, молодежь с восторгом наблюдала за разгулом африканской стихии. Вдруг позади них открылась дверь, и из недр корабля вышел старший на борту — вице-адмирал Волин. Хорошо, что курсанты знали своего начальника училища в лицо, потому что видок у него был, мягко говоря, не совсем адмиральский. Ни фуражки, ни погон, ни галстука, даже брюк на нём не было — одни плавки. В таком виде адмирала видели впервые. В руках голый адмирал держал мочалку и мыло. Полотенце он бросил курсантам: «Подержите-ка!», вышел под дождь, намочился и стал деловито намыливаться.

Курсанты ошалело глядели на Волина. Такого им ещё не приходилось видеть: адмирал моется под дождём! Кто-то даже пожалел, что под рукой не оказалось фотоаппарата.

Пока ребятишки глазели на адмирала, тот уже намылился и встал под струи дождя смываться.

— Ну что смотрите, молодёжь? — весело крикнул им Волин, смывая мыльную пену. — Вам бесплатный душ предлагают, а вы стоите.

— А что, товарищ адмирал, нам тоже можно? — спросил кто-то из курсантов.

— Конечно! — разрешил адмирал, выпустив изо рта струйку воды. — Дуйте за мочалками.

Народ молниеносно разбежался. Через пару минут толпа раздетых курсантов выскочила обратно и стала весело намыливаться, довольная таким приключением. Адмирал к тому времени закончил банные процедуры и вытирался полотенцем, с интересом поглядывая на подчинённых.

Намыленные курсанты вышли на палубу под струи дождя смыть мыло, и тут словно кто-то перекрыл кран — «хляби небесные» заткнулись. Дождь прекратился так же моментально, как и начался. Дюжина намыленных курсантов стояла перед адмиралом и глупо хлопала глазами, разбрызгивая веками мыльную пену.

Адмирал спокойно собрал свои шильно-мыльные причиндалы, бросил на плечо полотенце и хохотнул, глядя на своё мыльное войско:

— Ну что, салаги, искупались? Это называется тропический ливень — запомните! Идет сильно, но недолго!

Ещё раз с удовольствием посмотрев на результаты своей шутки, смилостивился:

— Ну ладно, караси, дуйте в душевую. Я сейчас распоряжусь, вам дадут воду на пять минут. Кто не успеет — я не виноват. Брысь отсюда!

Толпа рванула по трапу вниз, в душевую, оставляя по дороге островки мыла. Обмыться тёплой водичкой успели все. Потом тем же составом делали приборку на центральном трапе, забрызганном мылом.

Так что, хоть и не довелось им поплавать в океане с дельфинами, но тема для эроти…, пардон, экзотического рассказа у курсантов появилась — как адмирал намылил им шеи в тропиках.

Бедный Вася

Флотская форма всегда была центром притяжения. К ней с вожделением притягивались взгляды как мальчишек (эх, примерить бы на себя тельняшечку!), так и женского пола, который интересовался, в основном, обладателями бескозырок, бушлатов и брюк-клеш. Пройдёшься этак в форме где-нибудь в глубинке нашей бескрайней Родины — половина женского населения твоя. Как говорится, кричали женщины «Ура!» и в воздух лифчики бросали!

Всем хороша форма военно-морского курсанта, одно плохо: всего два кармана, и те в брюках. А в них не много положишь — брюки широкие только снизу — клёш, а верхняя часть — в обтяжку. Сунешь в карман ключи или пачку сигарет, сразу такое впечатление, что это не из кармана выпирает, а откуда-то рядом… мужское достоинство наружу лезет. Возникает вопрос: где хранить документы?

Голь, особенно военно-морская, на выдумку хитра. Курсантские умы догадались вместо карманов использовать рукава. Засовываешь туда военный билет, он проваливается вниз, к обшлагу, и там лежит себе смирненько. А чтобы он не выпирал, его обычно приминают, чтобы он принял форму руки, так что у половины курсантов документы были постоянно скручены в дугу.

Ну ладно, место для военного билета нашлось. А что делать с бумажником? Его в дугу не скрутишь — даже пустой, он слишком толстоват для этого. Счастливые обладатели второго мужского достоинства — бумажников — носили их, засунув сзади за пояс. Ремень затягивался максимально сильно, поэтому бумажники прижимались крепко — ни выпасть, ни стать добычей жуликов.

Курсант Вася — будущий штурман флота Российского подводного — возвращался из летнего отпуска. За поясом у него торчал солидных размеров «лопатник», хранящий в своих кожаных недрах деньги и кучу разных билетов: военный, комсомольский, на поезд (туда и обратно, для отчётности) и отпускной (с отметками комендатуры, что съездил именно туда, куда его отправляли за казённый счёт).

Настроение у Васи было отменно приятное, хоть отпуск и закончился. Целый месяц отдыхал дома, в родной украинской деревушке, загорел, отъелся на домашних харчах. Кстати, за полгода учёбы (от отпуска до отпуска) Вася настолько отвыкал от «ридной мовы», что, приезжая домой, долго не мог начать разговаривать по-украински. А про себя думал: «Как они все смешно разговаривают!»

Но, как ни хорошо было дома, а к концу отпуска Вася уже начинал скучать по Питеру, по училищу, по друзьям-приятелям — таким же будущим флотоводцам; даже опостылевший командир роты по кличке Комбриг (столько курсантской крови выпил — просто вампир!) не казался таким уж злобным и вредным — на расстоянии отрицательные эмоции почему-то притухают. Поэтому, выйдя из метро и почувствовав знакомые запахи недалёкого «Красного треугольника», Вася понял, что приехал «домой» и полетел, как на крыльях. Хотя…, возможно, скорости его передвижения к родному КПП, помимо желания оказаться в объятиях друзей, способствовало некое бурление в животе. Подозреваю, что и стремился-то Вася не столько в родную казарму, сколько в родное общенародное заведение, именуемое на флоте «гальюном». В голове у Васи носилась противолодочным зигзагом и билась о стенки черепа одна мысль: «Только бы донести…, только бы дотерпеть!»

Уже у самых ворот КПП Васе неожиданно пришли в голову услышанные где-то строчки (у кого что болит, тот о том и говорит):

Хорошо быть кискою,

Хорошо — собакою:

Где хочу — пописаю,

Где хочу — покакаю…

Поскольку Вася не был ни кискою, ни собакою, ему стало совсем нехорошо. Чем ближе становилось до вожделенного заведения, тем труднее ему было терпеть. Нежелательный процесс в организме усиливался обратно пропорционально расстоянию до конечной цели — гальюна. Через плац Вася уже нёсся так, что мог побить мировой рекорд по бегу. Не зря армянское радио на вопрос: «Что быстрее всего?» отвечает: «Понос. Не успеешь подумать, уже бежишь!»

В гальюн Вася влетел, как торпеда в супостата, протаранив дверь головой. Руками он в это время судорожно расстёгивал ремень на брюках. Заскочив в кабинку, Вася развернулся спиной к «дучке» (это такой военно-морской унитаз без сиденья), рывком расстегнул брюки и спустил их… Сзади раздалось гулкое: «Плюх..!». Вася машинально оглянулся и посмотрел вниз. Он успел заметить подозрительно знакомый кожаный предмет, который аккуратненько нырнул прямо в дырку, сказав при этом: «Бульк!»

Потрясение от увиденного было настолько сильным, что у Васи моментально пропало желание облегчаться. Все нежелательные процессы в организме прекратились как по мановению волшебной палочки. Вася стоял над «дучкой», придерживая спущенные до колен штаны и, глупо моргая, смотрел в тёмное жерло военно-морского унитаза.

— О-о-о! Прямо в дерьмо-о-о!!! — складно застонал он. — Боже мой! Документы, деньги, отпускной, — перечислял он ущерб. — А комсомольский билет?!

Всё, буквально всё было утоплено в курсантском дерьме-с. Вася готов был разрыдаться. Только сейчас он понял, как был прав Комбриг, матеря любителей носить бумажники за поясом.

Постояв ещё немного над благоухающей бездной, Вася обречённо вздохнул, но… других вариантов не было. Вздохнув ещё раз, он решился. Засучив рукава почти до плеч, он встал на колени и, зажмурившись и стараясь не дышать, сунул руку в жерло «дучки». Бумажник он нащупал быстро. Как оказалось, он утонул неглубоко — рука измазалась содержимым гальюна всего по локоть…

Держа «утопленника» за более-менее чистый уголок кончиками пальцев, Вася пошёл к умывальнику, молясь о том, чтобы успеть отмыть руки, пока его организм не вспомнил, для чего он примчался в гальюн. Успел-таки!

Из содержимого бумажника больше всего пострадали военный и комсомольский билеты. «Военник» пришлось оформлять новый. А комсомольский билет — весь в радужных разводах — он менять не стал. А на все претензии политбоссов (во что превратил комсомольский документ?) с гордостью отвечал, что наоборот, как герой, спасал драгоценный комсомольский билет, ныряя в кучу дерьма и захлёбываясь фекалиями.

Этот раритет и сейчас цел. Вася оставил его на память, чтобы было о чём рассказывать внукам.

«Подводники… вашу мать!»

Ночь. Атлантика. Учебный корабль «Смольный» с курсантами на борту со скоростью велосипедиста идёт куда-то на юг. В штурманском классе будущие подводники флота Российского пытаются стоять на вахте. Но получается далеко не у всех — корабль раскачивается, как Ванька-встанька. Прокладку ведут всего три — четыре человека (самые стойкие). Остальные лежат. Одни, с серыми лицами, — прямо на столе, подложив под голову Морской астрономический ежегодник. Другие, с зелёными физиономиями, — на палубе в обнимку с обрезом, в котором плещется недавно съеденный ужин.

Прямо напротив двери штурманского класса обнимается со своим обрезом курсант Вася. Периодически он, вынимая из обреза голову, обводит взглядом своих приятелей, и эта картина вызывает у него истерический смех.

— Толик, ё-моё! У тебя сейчас через край польётся! Отхлебни! — и тут же, представив себе эту картину, забирается лицом обратно в обрез. Выдавив из себя очередную порцию ужина, Вася переключается с Толика на кого-то другого.

В это время дверь открывается, и в класс заходит старший практики начальник училища вице-адмирал Волин — в отглаженных брюках, кремовой рубашке без галстука, офицерской пилотке. Свеженький, бодрый, никаких симптомов морской болезни. Презрительно оглядев лежбище будущих штурманов, он останавливает взгляд на сидящем перед ним Васе.

— Ну что, курсант, плохо, да?

У Васи не было сил ответить адмиралу — синусоида его самочувствия только что опять опустила Васину голову в обрез. Он пробулькал в ответ нечто невразумительное, надо полагать, согласился, что, мол, так плохо — дальше некуда!

Адмирал ещё раз обвёл взглядом полумёртвые тела, покачал головой и вышел из класса. Но вышел он не в ту дверь, через которую вошёл — с центрального трапа. Он решил подышать свежим воздухом, поэтому вышел на пелорусную палубу.

Адмирал сделал всё правильно, кроме одного: он не подумал, что палубой выше тоже имеется штурманский класс. На всех блюющих курсантов обрезов не хватало, поэтому некоторые из них, кто ещё был в состоянии двигаться, выбегали на палубу и, перегнувшись через леер, метали свой ужин прямо за борт.

Адмирал не учёл ещё один нюанс: он вышел на палубу с наветренного борта. Поэтому, когда он закрыл за собой дверь, и повернулся лицом к борту, то получил хорошую порцию недопереваренного ужина прямо… нет, не в морду, слава Богу. Всего-навсего на рубашку, зато как красиво! Когда он ворвался обратно к нам в класс, на нём была надета наискосок «орденская лента» из кусочков морковки, макарон и ещё чего-то разноцветного.

Открыв рот, разъяренный адмирал хотел, было, высказать нам всё, что он о нас думает, но здравый смысл взял верх над эмоциями. Он сообразил, что приобрёл это украшение на рубашку не с нашей помощью. «Благодарить» надо было соседей сверху.

Адмирал ещё раз оглядел себя и процедил сквозь зубы:

— Подводники, …вашу мать! — с этими словами он вышел из класса (через центральный трап). Наверное, стираться…

Приснится же такое!

День выдался тяжелый — и в физическом, и в моральном плане. На физподготовке сдавали кросс — еле добежал до финиша (язык через плечо!). По электротехнике за «жучок» схватил «неуд» — пришлось после обеда пересдавать. На самоподготовке решал астрономические задачи — ну не получаются, хоть ты тресни! Да еще в город не сходил — Комбриг объявил очередное неувольнение. В общем, день не задался с утра. Курсант Вася Уховертов в расстроенных чувствах готовился к отбою, перебирая в уме все минусы прошедшего дня.

Васина койка располагалась на втором ярусе. Он легко подкинул тренированное тело и принял горизонтальное положение. Устав за день, заснул практически сразу, как только голова коснулась подушки. Спал он беспокойно, все какие-то кошмары снились.

Около полуночи в казарму вдруг пришел начальник училища со свитой — дежурные по училищу, по факультету, начпо и иже с ними. «И чего их занесла нелегкая? — гадал дежурный по роте. — Сейчас накопают всякого дерьма, потом оправдывайся перед Комбригом…».

Оправдаться перед командиром роты было нелегко, если не сказать — невозможно. Однако дежурный по роте держался молодцом, несмотря на то, что впервые общался с начальником училища тет-а-тет.

А дедушка-адмирал, в принципе, и не собирался копать дерьмо-с. Не та у него должность! Если бы возникла такая необходимость, всегда можно было послать с этой целью клерка из строевого отдела, уж эти ребята накопают столько, что потом проще застрелиться, чем отмыться. Адмирал, решая какие-то свои адмиральские дела, случайно задержался в кабинете допоздна, и, пользуясь случаем, решил посмотреть, как почивают его курсанты. Ну, а пока он шел в казарму, оброс свитой — начпо, видя, что начальник училища не идет домой, «случайно» тоже нашел неотложные дела, остальные — по аналогии с главным политрабочим также заработались, трудоголики наши. Вообще, такая ситуация на флоте называется «имитация кипучей деятельности». В результате в казарму забрела целая толпа.

Зайдя в спальное помещение, адмирал прошелся вдоль коек. Курсанты спали мертвым сном. Проходя мимо койки уставшего за день Уховертова, начальник училища обратил внимание, что с того сползло одеяло, и курсант от холода весь съежился, свернувшись в клубочек на подушке. Дедушка-адмирал решил проявить отеческую заботу и поправить одеяло будущему флотоводцу. Вообще-то, в таких случаях лучше поручить кому-нибудь это дело, потому как спящий человек, а особенно курсант, непредсказуем в своих действиях.

Поправляя одеяло, адмирал случайно толкнул спящего Васю в бок. Тот приподнял голову, открыл наполовину один глаз и свесил лицо вниз. Прямо перед собой он увидел погон с двумя огромными адмиральскими звездами. Посмотрев пару секунд на это чудо природы, Вася крепко зажмурился, потряс головой и, …плюнул на этот мираж:

— Тьфу ты черт! Приснится же херня такая!

Повернувшись на другой бок, Вася тут же захрапел.

Покосившись на обесчещенный погон, адмирал на секунду замер, потом махнул рукой и пошел к выходу. Онемевшая свита побрела следом. Нет, Васю потом не расстреляли и даже не наказали. Но отеческую заботу наш адмирал больше не проявлял. И правильно, не барское это дело!

Борис Абрамович

Капитан первого ранга Борис Абрамович Герман был, пожалуй, самым уважаемым человеком в училище. Ему было уже за семьдесят, он был маленький, худенький, страшненький, как все евреи в его возрасте. Походка его напоминала ходьбу по неровной дороге — то ямка, то кочка — с закрытыми глазами. Года согнули его спину, и при ходьбе он смотрел вниз, выставляя на всеобщее обозрение обширную лысину, покрытую старческими пятнами. Казалось бы, внешне — ничего особенного, старичок как старичок. Но что было с нами, курсантами, когда мы сталкивались с ним где-нибудь в коридоре учебного корпуса! Курсанты пятого курса, без пяти минут лейтенанты, которые не всегда отдавали честь офицерам младше капитана второго ранга, эти разгильдяи, которых на флоте называли «неволинские ублюдки», встретив Бориса Абрамовича, просто прилипали к стенке по стойке смирно. Отдавали честь, глядя на него, и в глазах их была, …нет, не любовь, … было какое-то обожание, смешанное с восторгом от того, что они не просто счастливы находиться рядом с такой личностью, как капитан первого ранга Герман, а имеют честь быть его учениками.

За свою долгую жизнь Борис Абрамович изобрел такое количество хитрых «штучек», стоящих на вооружении флота, что имел «иконостас» на груди, какой и не снился незабвенному Леониду Ильичу. Он умудрился дважды пройти все ступеньки служебной лестницы от лейтенанта до капитана первого ранга. Первый раз капраза он получил еще до войны, но в сорок первом, когда, вез из Ленинграда в Москву чертежи свой новой секретной «штуковины», познакомился в купе поезда с интересной женщиной… Наутро, проснувшись, не нашел ни своей новой знакомой, ни портфеля с чертежами. От расстрела его спасло только то, что второго такого специалиста в стране не было. Борис Абрамович был разжалован до лейтенантов, но к концу войны опять стал капразом.

А как он принимал экзамены! Отвечает ему курсант по билету, а Борис Абрамович потихоньку засыпает, засыпает… Голова свешивается на грудь, слюнки потекли, засопел дедушка. Курсант, чтобы не разбудить его, продолжает монотонно нести ахинею. Наконец, запас слов иссякает, следует бодрый доклад:

— Курсант Пупкин ответ закончил!

Борис Абрамович просыпается, с шумом втягивает носом воздух, вытирает слюнки и спокойно говорит с ярко выраженным еврейским акцентом:

— Ну что же, товагищ кугсант, вот здесь вы ошиблись, тут допустили неточность, в этом вопгосе показали абсолютную безггамотность. А мину, о котогой вы сказали, что ее пгидумали амегиканцы, изобгел в одна тысяча девятьсот пятьдесят пятом году я, и получил за нее вот этот огден Ленина, но это неважно. Ну что ж, думаю, нам пгидется встгетиться осенью…

Вот так: спит, а все слышит!

Ходил Борис Абрамович в старенькой, засаленной, видавшей виды тужурке. Периодически начальник училища делал ему замечания типа:

— Борис Абрамович, ну нельзя же так — пора надеть новую тужурку.

На что Борис Абрамович отвечал:

— Мне эта тужугка догога, как память: мне в ней еще Михал Иванович Калинин огден в Кгемле вгучал!

Лет пять, если не больше, капитан первого ранга Герман не был в отпуске. А чем ему еще заниматься, как не любимым делом — учить будущих адмиралов флота Российского. Как ни выгонял его начальник училища в отпуск, не идет Борис Абрамович, хоть ты тресни!

— Ну что я там буду делать, в четыгех стенах? Я уж как-нибудь на кафедге отдохну, товагищ адмигал, — просил Борис Абрамович начальника училища, кстати, своего бывшего ученика. А тому как-то неудобно строить своего учителя, тем не менее, приходилось приказывать:

— Как хотите, Борис Абрамович, но с завтрашнего дня вы в отпуске! И без возражений.

— Хогошо, товагищ адмигал, — уныло соглашался Борис Абрамович.

Назавтра начальник училища приходит на службу — Борис Абрамович сидит на кафедре. Эхо от адмиральских воплей долго витает под сводами старинного здания…

Вечером адмирал выходит к разводу суточного наряда и лично инструктирует мичмана — дежурного по КПП:

— Я запрещаю пускать капитана первого ранга Германа на территорию! Под страхом смерти!! Сниму с должности и уволю без пенсии!!! Не дай Бог! (и так далее).

Утром Борис Абрамович ковыляет на службу. Перед вертушкой перед ним на колени падает дежурный по КПП:

— Товарищ капитан первого ранга, не губите! Начальник училища приказал вас не пускать, иначе он мне кровь пустит.

— Ну что же, пгиказ есть пгиказ. Пгиказы надо выполнять, — соглашается Борис Абрамович, выходит на улицу и уныло стоит, сгорбившись, перед КПП. Дождавшись первого же курсанта, возвращающегося из увольнения, он обращается к нему:

— Товагищ кугсант, где вы ходите в самовольные отлучки?

Онемевший пятикурсник, хлопая глазами, смотрит на капраза.

— Да что вы такое говорите, товарищ капитан первого ранга? Чтобы мы, советские курсанты…

— Не надо, товагищ кугсант, — перебивает его Борис Абрамович, — я сам был кугсантом, поэтому лучше молча ведите меня, куда надо, я никому не скажу, слово офицега.

Удивляясь по дороге странной просьбе старого преподавателя, курсант покорно ведет Бориса Абрамовича к «тропе Хо-Ши-Мина», как мы называли лаз через забор на волю.

Там уже стоит очередь из самовольщиков. Успокоив заволновавшихся товарищей (а как же не волноваться, когда тебя берет с поличным при возвращении из «самохода» целый капраз!), пятикурсник, с помощью товарищей, перекидывает Бориса Абрамовича через забор. Там его принимают на руки другие самовольщики, стряхивают пыль с тужурки капраза и указывают ему нужное направление на минный факультет.

Начальник училища приходит на службу, а Борис Абрамович сидит на кафедре… У адмирала нет слов, одни слюни, и те пересохли. Дежурный по КПП клянется, что не пропускал капитана первого ранга Германа, а тот — ни в какую не признается, как он попал в училище — просто мистика какая-то.

Назавтра история повторяется, только Борис Абрамович, узнав, где находится «тропа Хо-Ши-Мина», идет прямо туда, минуя КПП и наводя панику в рядах самовольщиков. Короче, приходит адмирал на службу, а там… ну, вы уже знаете. В конце концов бросил он это бессмысленное занятие — выгонять Бориса Абрамовича в отпуск.

Что еще можно добавить к этой легенде? К сожалению, никто из нас не вечен… Столько адмиральских звезд на погонах в одном месте, сколько их было на похоронах Бориса Абрамовича, наверное, никто больше не увидит. Это пришли ученики проводить его в последний путь:

— Вечная память тебе, Учитель!..

Большая приборка

Суббота на флоте — парко-хозяйственный день. Причём тут парк, непонятно, а что касается хозяйства — то в этот день мы обычно занимались большой приборкой в казарме. Подметали, выгребали, чистили, мыли, драили паркет, памятуя любимую фразу командира роты капитана второго ранга Топоркова, по кличке Комбриг: «Вся наша деятельность упирается в половой вопрос!». Так что, за качество уборки полов в казарме мы были спокойны. Хуже обстояло дело с личными заведованиями — тумбочками и рундуками. До наведения там порядка не всегда доходили руки. К тому же в рундуках всегда хранились «неуставные» вещи. Одному курсанту жена дала свои туфли — сделать набойки на каблуки (у нас в училище был классный сапожник!), он до поры до времени спрятал туфли в рундуке. По закону подлости, Комбриг, проверяя рундуки, забрался именно в этот. Обнаружив там неуставную обувь, да ещё не в нижнем, обувном, отделении, а наверху за заправкой, он повертел туфли в руках и задумчиво произнёс:

— А это почему здесь делает? — Комбриг у нас был слегка косноязычен, но мы его понимали.

— Жена попросила набойки поставить, — объяснил хозяин рундука.

— Вы что, ненормальный? — спросил Комбриг и объявил курсанту одно внеочередное неувольнение. Говоря о ненормальности, он, очевидно, имел в виду сексуальную направленность. Мол, носит курсант женские туфли и балдеет.

И такие проверки рундуков Комбриг устраивал постоянно. У каждого второго он находил что-нибудь контрабандное. Встанет на носки, вытянется весь, протянет руку за заправку и вынимает оттуда либо красные носки, либо трусы в горошек, либо ещё что-нибудь. Целый год мы думали, как его отучить от проведения таких «шмонов». Всё-таки, отучили. Купили дюжину мышеловок, зарядили их и поставили в рундуки. Комбриг, шаря рукой за заправками, неминуемо должен был попасться в эти капканы. Говорят, только бледнолицый дважды наступает на одни и те же грабли. Наш командир вляпался в мышеловки аж четыре раза! Два раза — одной рукой, два — другой. Возможно, он ещё бы попался пару раз, но у него не осталось больше целых рук. Пальцы стали похожи на возбуждённые сосиски, Комбриг вне себя от ярости, хозяева «заряженных» рундуков наказаны, зато после этого командир больше не шарил по нашим рундукам. Ограничивался только визуальным контролем:

— Открываю рундук, а там висит… голая женщина! И какая сволочь повесила туда эту фотографию?

Итак, сделали мы большую приборку, ждём командира с проверкой. Тот уже успел выдрать приборщиков гальюна, бытовой комнаты и, заодно, дневальных. Зайдя в кубрик, он пробежался по периметру, удивился, что за батареями не оказалось пыли, и решил проверить качество приборки под тумбочками, по закону подлости отодвинув именно ту, под которой мы не убирали. Обнаружив там то, что он так долго искал — пыль и пару бумажек — Комбриг, как обычно, «залез на трибуну» и начал читать нам мораль о том, как нужно делать приборку. Минут через пятнадцать он спохватился:

— Да, а чья же это тумбочка? Кто хозяин этого годюшника? — с его белорусским акцентом слово «годюшник» звучало именно через букву «о».

Хозяин «годюшника» курсант Вася вышел вперёд:

— Я, товарищ командир, — признался он.

Комбриг внимательно посмотрел на Васю, укоризненно покачал головой и, подняв вверх указательный палец, назидательно произнёс:

— Вы, видимо, забыли замечательную русскую поговорку: «Свинья садится за стол, и ноги кладёт на стол».

Вася так же внимательно посмотрел на командира. Прочитав в его глазах свой приговор, он понял, что сегодняшнее увольнение в город накрылось медным тазом. Решив, что ему всё равно нечего терять, он, как и Комбриг, укоризненно покачал головой, тоже поднял вверх указательный палец и, не менее назидательно, сказал:

— Нет, товарищ командир, вы не правы. Эта поговорка в данном случае не актуальна. Сюда более подходит другая.

— Это какая же? — подозрительно спросил Комбриг. Мы насторожились — сейчас Вася ляпнет… И Вася ляпнул:

— Свинья везде грязи найдёт!

Медным тазом накрылось не только сегодняшнее увольнение Васи, но и завтрашнее…

Экзамен

Четвёртый курс. Экзамен по политэкономии. Перед дверью аудитории, где происходит процесс выемки знаний из курсантских голов, сидел гардемарин Зайцев — спокойный, как танк. Мимо него ходил взад-вперёд Федя по кличке Нобель, постоянно заглядывая в конспект и бубня себе под нос политические термины.

— Везёт тебе, Андрюха, — Федя остановился около Зайцева и с завистью посмотрел на его спокойное лицо. — Сидишь, ничего не повторяешь — значит, всё знаешь. А я вот в себе не уверен. Читаю, читаю, а в голову ничего не лезет!

— Ошибаешься, Федя, — Зайцев приоткрыл глаза и взглянул на приятеля. — Наоборот, я ничего не знаю, кроме одного билета. Всё остальное — как в тумане. Поэтому читай, не читай — всё равно не поможет.

— А на что же ты надеешься? — ужаснулся Федя.

— На закон обратного бутерброда.

— Это как?

— Экзамены — это всегда лотерея. Бывает, что знаешь всё, кроме одного вопроса, и именно он обязательно попадётся тебе! — Зайцев поудобнее устроился на стуле. — Это и есть закон бутерброда. А у меня наоборот — я знаю всего один билет, так почему бы мне не вытянуть именно его? Вот на это я и рассчитываю. А учить перед экзаменом — бесполезно. Перед смертью не надышишься.

— Ну, ты даёшь! — Федя поразился спокойствию товарища. — Нет уж, я лучше поучу ещё.

И Федя продолжил вытаптывать тропинку перед аудиторией, а Зайцев вновь прикрыл глаза и вытянул ноги, предупредив приятеля:

— Не споткнись, марафонец!

Через пять минут наступила очередь Зайцева идти на Голгофу. Он зашёл в аудиторию и, мысленно перекрестившись, взял со стола билет. Прочитав вопросы, обречённо вздохнул: «Не сработал закон обратного бутерброда…» и пошёл готовиться. Ещё раз, внимательно прочитав билет, он резюмировал: по первому вопросу — в общих чертах знает на троечку с минусом, если углубиться в тему, утонет сразу. По второму вопросу — знает три-четыре вступительных фразы, а дальше — полный ноль. Третий вопрос — это окончательный смертный приговор — работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (закройте книгу и попробуйте повторить название — язык сломать можно!). Этот «политический роман» нашего вождя всех времён и народов Зайцев не читал. Если бы знать хоть год написания, можно было бы сообразить или угадать, о чём там говорится, но он и этого не знал. Чтобы не растягивать собственную казнь надолго, он решил отвечать без подготовки — к чему готовиться, если в голове, кроме курсантской наглости, ничего нет?

Зайцев поднял руку:

— Разрешите отвечать, товарищ полковник?

Экзамен принимал начальник кафедры общественных дисциплин полковник Горский. Он был маленького роста, в очках, и, если бы не погоны на плечах, смахивал на этакий божий одуванчик с брюшком. Он замечательно читал лекции, никогда при этом не заглядывая в свои записи. Слушать его было интересно, и это сглаживало нелюбовь курсантов к общественным дисциплинам — абсолютно ненужным предметам для будущих флотских специалистов. У Горского была привычка выбирать себе среди аудитории одного «слушателя», с которого он в течение всей лекции не сводил глаз. Создавалось впечатление, что лекцию он читает только для этого избранного. Остальные могли делать всё, что заблагорассудится, Горский никого больше не замечал. Однажды он выбрал себе слушателем курсанта Жору — разгильдяя, никогда не писавшего конспекты на лекциях. Жора собирался вздремнуть, но, увидев взгляд Горского, обращённый на него, понял, что поспать не удастся. Мало того, придётся изображать ведение конспекта. Все два часа лекции Жора так внимательно глядел на лектора и что-то усиленно писал в тетради, что заинтересовал самого Горского. В конце занятий тот попросил передать ему для проверки несколько конспектов, в том числе и Жорин, заметив при этом:

— Мне понравилось, молодой человек, как вы меня слушали и активно записывали за мной лекцию. Хотелось бы посмотреть, сколько вы успели законспектировать.

Жора перепугался и попытался избежать проверки:

— Товарищ полковник, я ещё не доработал конспект, разрешите, я вам его через два часа принесу прямо на кафедру? А то в таком недоделанном виде как-то неудобно его сдавать.

— Ничего, товарищ курсант, я всё понимаю, на ошибки и помарки обращать внимания не буду — у нас же не кафедра русского языка, в самом деле.

В общем, пришлось Жоре отдать ему конспект. Горский открыл тетрадь, и брови его поползли вверх. Целая страница была исписана странными иероглифами — палочка-палочка-кружок-палочка-кружок-кружок-палочка…

— За свою долгую преподавательскую деятельность я перевидал много разновидностей стенографии, — не отрывая глаз от Жориной писанины, медленно произнёс полковник. — Но такую — вижу впервые.

Жора стоял перед ним, потупив взор. Горский внимательно посмотрел на курсанта:

— Судя по вашей реакции, молодой человек, то, что я сейчас держу в руках, явно не конспект моей лекции. Хотелось бы узнать, что это?

Жора молчал, не зная, что сказать. В течение пятнадцати минут Горский уламывал его, но Жора упрямо не признавался. Наконец, Горский предпринял последнюю попытку:

— Ну, хорошо. Я уже понял, что конспект вы не писали. Сейчас мной владеет простое человеческое любопытство — я хочу узнать, чем вы занимались на лекции? Если я дам вам слово офицера, что никаких репрессий не будет, независимо от того, что я услышу, вы объясните мне, что это такое?

Горский слыл в училище человеком чести, поэтому, получив от него честное слово, Жора сдался:

— Понимаете, товарищ полковник, у вас есть две привычки: когда вы читаете лекцию, то либо почёсываете себе нос, либо дёргаете себя за ухо. Так вот, когда вы трогали себя за нос, я рисовал чёрточку, а когда за ухо — кружок…

Горский подёргал себя за ухо, ещё раз взглянул на конспект своих почёсываний и молча вернул Жоре тетрадь, отпустив его с миром…

Но мы, однако, отвлеклись от темы. Итак, курсант Зайцев с ходу бросился на амбразуру. Горский удивился:

— Что? Вот так, без подготовки готовы отвечать? Ну что ж, попробуйте.

Зайцев начал уверенно. Хорошо поставленным голосом он выдал всё, что знал по первому вопросу билета. Уже через минуту он выдохся — знания закончились. Сделав глубокий вдох, он уже собрался было признаться, что сказать ему больше нечего, но тут Горский его опередил:

— Хорошо, товарищ курсант. Я вижу, что вы отвечаете уверенно. По первому вопросу — достаточно. Переходите ко второму.

Зайцев не поверил своим ушам. «Повезло! — подумал он. — Теперь хорошо бы и дальше так продуться». Ответ на второй вопрос занял не больше времени, чем ответ на первый. Зайцев на одном дыхании выпалил четыре предложения, — всё, что он знал, — после чего, в упор глядя на Горского, нагло спросил:

— Дальше продолжать, товарищ полковник?

— Пожалуй, не стоит, — согласился Горский. — Что у вас по третьему вопросу?

— Приплыли… — машинально произнёс Зайцев.

— Что-что? Не расслышал. — Горский подозрительно посмотрел на экзаменуемого.

— Простите, задумался, — поправился Зайцев. — Третий вопрос — работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».

— Ну что же, название работы произнесли правильно, это уже радует, — похвалил его Горский. — Приступайте.

Приступать было не к чему… Поэтому Зайцев пошёл ва-банк:

— Товарищ полковник, ну что зря время терять? Вы же видите, что я всё знаю! — воистину, нет предела курсантской наглости. Горский действительно был уверен, что стоящий перед ним курсант знает предмет хорошо, но решил напоследок убедиться в этом ещё раз:

— Вы правы. Давайте в двух словах — о чём эта работа, и вы свободны.

«Вот теперь я попался!» — подумал Зайцев. А вслух ляпнул первое, что пришло в голову:

— Ну, товарищ полковник, так же нельзя: работу Ленина в двух словах не расскажешь.

— Молодец! — вдруг похвалил его Горский. — Именно это я и хотел от вас услышать! Идите, «отлично».

У Зайцева вдруг выросли крылья за спиной, и он вылетел из аудитории.

— Ну что, завалил? — с надеждой спросил его Федя.

— И не надейтесь, юноша! — Андрей снисходительно похлопал его по плечу. — Оценка «отлично»! Я же говорил — никогда не зубри перед экзаменом, не поможет.

Коротко …о разном

из литературного наследия Комбрига — командира роты штурманского факультета

«При Петре Первом был издан мудрый указ:

каждому говорить не по писаному, а кто как

умеет, дабы дурь его сразу была видна…»

(Из речи командира роты Комбрига перед

строем увольняемых)

О физических недостатках в строю

Курсант Семёнов, почему у вас ноги кривые? Немедленно устранить!

О качестве натирания паркета во время приборки

Вся наша деятельность упирается в половой вопрос!

О связи противогаза и гальюна

Шлем-маска укладывается следующим образом: сначала закрывается одно очко, потом другое.

О связи спорта и социальной активности

Чтобы человека научить плавать, его нужно окунуть в общественную жизнь.

О вечном антагонизме длинного и короткого

Курсант Иванов! У вас длинные усы и короткая шинель. Сдайте увольнительный билет!

О семейных отношениях

На ночь курсант может уволиться только к родителям! Кто является родителями? Мать, отец, жена, ребёнок.

О парадоксах питерской погоды

Весна не лето — мороз ещё холодный.

О партийной принципиальности

Не по-партийному вы сегодня выступили. Постричься вам надо!

О географии на строевых занятиях во время мороза

Что вы скрючились, будто вас с Южного полюса на Северный перевезли?

Только для посвящённых в устройство подводной лодки

Двери Ленинской комнаты похожи на входной рубочный люк первого отсека.

О всеобщей переписи мазохистов

Старшине роты наказать курсантов с обрезанными ногами и сделать об этом запись!

О мемориальных досках на ротном имуществе

Если на вашей тумбочке висит бирочка с чужой фамилией, её нужно аккуратно счесать ножиком и гвоздиками прибить к товарищу.

О временных измерениях в ВМФ

Бельё будем получать в третьей половине дня!

Об авангардизме в моде

На физзарядке форма одежды была разношёрстная: кто в майках, кто в ботинках!

О воровстве, которое никогда на флоте не процветало, …и не исчезало

В тумбочке, будучи на дежурстве, исчез военный билет. И до этого пропадали у нас деньги, вещи, пьянки, документы.

О физических нагрузках во время парадной тренировки

Нужно сейчас нагружать ноги, а потом мы их будем разгружать.

О том, «где собака порылась»

Чтобы сделать приборку, нужно построиться.

О последних, но не крайних

Последняя шеренга должна быть лицом нашего зада!

О необходимости чаще чистить зубы

На то я и командир: я отсутствовал, но дух мой был здесь!

О мутантах среди курсантов

Слушать барабан левой ногой!

О профилактике заболеваний
(полагаю, простудных)

Нужно носить кальсоны — снизу дует, а сверху болит.

О тайном с партийной точки зрения

Товарищ Петров, после обеда организуем партсобрание и тайным голосованием изберём вас делегатом на партийную конференцию базы.

О том, «что Родина дала, то и носим!»

В прошлом году вы носили шинель сорок шестого размера второго роста? Теперь пойдите к врачу, измерьте объём лёгких, измерьте так, так и так… С этими данными входим в таблицу и видим, что вам нужна шинель пятидесятого размера четвёртого роста.

О влиянии массовой гигиены на дисциплину

— Жаль мне вас, товарищ Сергеев, жаль. Почему в бане не были? Ходите по помещению роты, пресмыкаетесь.

— Я на тренировке мылся.

— Ну и что? Это тоже говорит о вашей распущенности. Оторваны вы от коллектива, по орбите летаете.

О странностях физиологии

У меня несколько волос на голове, и те дыбом встали: как это так, живой человек плюёт на палубу?

О чудесах на утреннем осмотре

Левую штанину на носок ставь!

О том, как нужно греться в строю зимой

Первая шеренга — кру-гом! Побаловаться со второй шеренгой!

О… чём это он?

Товарищи! Надо менять дело. Обратите внимание на свои руки: они должны быть (пауза) … дисциплина строя (пауза) … и тишина!

О силе личного примера

Перенесите первые две койки, а остальные сами пойдут.

Об эпидемии гриппа в городе

Соблюдать гигиену! Перед обедом тщательно вымыть руки и ноги! Во время увольнения надо прекратить всякое общение с гражданским населением. Бациллы — они перепрыгивают (прыжок перед строем для наглядности, руки — выше головы), перескакивают (ещё один прыжок — выше прежнего!). Отчего курсанты болеют? Увольнения!.. без шапок!.. форсирование без кальсон!.. А больные между тем экспромтом вышли из санчасти! Хочешь жить — давай пробежку!

О пятом измерении и взаимоотношении полов

В десять часов утра состоится тематический вечер-диспут на тему, которая касается только двоих.

О командирском языке

Во время приёма пищи после приёма каждой ложки из уст его изливались грязь и нецензурщина. Из четырнадцати сказанных им слов двадцать четыре сказаны матом! Командирам взводов наказывать курсантов за сквернословие! И за выражения тоже!

О каннибализме во время учебного процесса

Все задолжности надо выполнить! Иначе получается, что каждый двоечник съедает одного отличника.

О голубоглазых младших командирах

Командиры отделений должны быть лояльными и гибкими. И должны спать со своими подчинёнными!

Об эволюции не по Дарвину

До сих пор вы были дневальным, а теперь вы — козёл!

О народной мудрости

Тише едешь — дело мастера боится.

Как ни замыливай, как ни замазывай, всё равно шило из мешка вылезет, и вонь из горшка пойдёт!

Если Магомет не идёт к горе, то гора идёт к Магомету.

Если каждому ткнуть пальцем в одну дырку, то уже гора сдвинется, даже если она камень.

Одна голова хорошо, а два сапога — пара.

Об отсутствии порядка

У вас, товарищ курсант, беспорядок под койкой валяется. Окурки к окуркам, а использованную бумагу надо делать в урну!

О массовом истреблении курсантского поголовья

В сушилке надо сделать стеллажики, чтобы можно было повесить там всю роту.

О скелете в шкафу

Открываю рундук, а там висят брюки вот такой гражданской ширины!

О найденной на столе в классе табличке «СТОЛИК ЗАНЯТ» (украденной накануне из ресторана)

Курсант Железнов разжигает алкогольную истерию, толкает коллектив к бедствованию обанкрочивания в век подорожания спиртных напитков!

О живой природе в курсантской среде

А вы, как трусливые зайцы рванули, и бегали, как лоси по трапам.

О дедуктивном методе

Видите, Степанов, спички валяются? Раз спички валяются, значит, в роте кто-то курит.

О статистике в военном деле

Человек не бревно. Нельзя туда-сюда плюс-минус один человек!

О правилах смешивания красок

Если добавить в жёлтую краску синей — получится зелёный цвет. А если добавить жёлтую в синюю — песочный.

О нравственности

То, что курсант пошёл не пивом торговать, а во ВВМУПП, — это уже говорит о высокой нравственности.

О мебели и геометрии

Прорези на баночках должны быть параллельны длине прохода.

Вообще-то, об отправке на работы

Все выделения курсантов должны проходить через меня!

О военно-морской серости

Курсант Стрелкин надел на развод серые носки. Это настоящая серость!

О субординации

Если услышал свою фамилию, пулей лети вверх, как гвоздь.

О связи с подводной лодкой

Нам нужны такие средства связи, чтобы они обеспечивали надёжную связь в трёх средах: в воздухе, под водой и над водой.

Пакостники

Точность — вежливость королей. У курсантов рефлекс точности воспитывался при помощи построений. Главное — не опаздывать в строй. А как научить будущего офицера флота не опаздывать? Наказывать, наказывать и ещё раз наказывать! Вот тогда стремление к точности и станет у него рефлексом.

Мы строились раз по сто за день. Утром после подъёма сразу же построение на физзарядку и — строем нарезать круги по плацу, пугая мирное население. У нас плац просматривался с верхних этажей жилого дома. Так однажды к начпо примчалась разъярённая фурия в обличье бабушки с требованием немедленно прекратить «этот разврат» (мы бегали строем в трусах и ботинках, даже майки-тельняшки не всегда надевали):

— Моей внучке уже четырнадцать лет стукнуло, — визжала фурия-бабушка. — Так она в семь часов утра вскакивает и к окну прилипает — не отодрать! Что это за мода — совращать малолетних девочек толпой голых мужчин в трусах?

А начпо возьми, да ляпни:

— Так точно! Бардак! Устраним — будем бегать без трусов!

Бабка — в обморок, начпо — по шапке! Правда, бегать мы стали в брюках, слава Богу…

После утренней пробежки опять построение, на этот раз — к умыванию. Потом — на утренний осмотр, на завтрак, после завтрака — для перехода на занятия и так далее. Целый день — одни построения. И попробуй, опоздай! Тут же вычислят и накажут.

Единственное построение, которое радовало курсантов, было перед увольнением в город. Вот уж куда нельзя было опаздывать ни в коем случае! Опоздаешь на одно из повседневных построений — накажут. А опоздаешь на это — останешься без увольнения. И вот тут-то начинается самое интересное.

Советского курсанта хлебом с маслом не корми, дай поиздеваться над ближним. Вредителей у нас хватало.

Например, начистит курсант Федя Пупкин ботинки до зеркального блеска, поставит их у койки, а сам, схватив брюки, мчится в бытовую комнату за утюгом (это он в увольнение намылился, торопится, чтобы на построение не опоздать!). В это время можно, достав припасённую заранее кнопку, сунуть её остриём вверх под стельку. А если припас две кнопки, то лучше в оба ботинка, причём в один — под пятку, а в другой — ближе к носу, чтобы Федя не сразу её обнаружил. Потом остаётся только, собрав зрителей, ждать, когда хозяин ботинок обуется, встанет и начнёт дикий танец раненого гамадрила. При этом он, конечно, может вычислить автора этой проделки, но времени на отмщение не хватает. Вон, слышите? Уже дали «три зелёных свистка» к построению на увольнение! А ему нужно ещё достать кнопку из правого ботинка, а потом, обнаружив вторую, и из левого.

— Ладно, гадёныш! Потом расквитаемся! — шипит раненый в пятку Федя и убегает на построение, придумывая на ходу план мести.

Расплата наступает, обычно, перед следующим увольнением. Если всё это происходит на первом курсе, то до следующего увольнения проходит неделя. За это время вредитель успевает забыть кому, когда и как он навредил. Но этого не забывает Федя! Предусмотрительно заглянув в книгу увольняемых, он обнаруживает там фамилию своего обидчика: это его закадычный враг хохол Вася.

Остаётся выбрать один из вариантов мщения. Можно, конечно, повторить фокус с кнопками, но это уже не интересно. К тому же, может и не сработать. Чёрт его, Васю, знает, вдруг он не забыл, что имеет кровника и проверит ботинки, прежде чем надеть их. Тут желательно внести некоторое разнообразие.

И Федя, дождавшись, когда его жертва выйдет из кубрика, завязывает узлом рукава на его форменке. Узлы лучше вязать ближе к манжетам, чтобы руки пролезли в рукава как можно дальше.

Весь фокус заключается в том, что форменки мы обычно ушивали. Считалось особым шиком ушить форменку так, чтобы она облегала тело, как обтягивает глобус надетый на него презерватив. В такую ушитую форменку самостоятельно влезть невозможно. Обычно курсанта обтягивали этим «презервативом» вдвоём: он засовывал голову с руками внутрь, а два приятеля с силой натягивали на него форменку. Чтобы её снять, помощь уже не требовалась, но приходилось, держась за низ скрещенными руками, извиваться ужом минут пять, буквально по миллиметру задирая форменку наверх.

А теперь представьте себе, что вы вдели голову и руки в нужные дырки, приятели рывком натянули на вас этот «презерватив», макушка уже показалась в вырезе ворота, а руки …застряли на выходе из рукавов. Потому что рукава завязаны узлом.

Помогавшие вам друзья уже отошли в сторону и, держась за животы, надрываются, глядя, как вы крутитесь на месте, не понимая, что происходит. Ибо на свет божий вылезла только ваша макушка, а глаза остались там, внутри, в кромешной темноте; руки застряли в рукавах, и их никак не вынуть, так как форменка уже обтянула ваше тело, как это самое — глобус.

Федя, довольный, наблюдал за вертящимся Васей в компании двух приятелей. Это они только что помогли несчастному натянуть форменку. Вокруг прыгающего в трусах и наполовину натянутой форменке Васи собралась уже небольшая толпа хохочущих курсантов. Бесплатный концерт!

Извиваясь и подпрыгивая, Вася, конечно же, понял, кто сотворил с ним каверзу. Пытаясь выбраться из этого хомута, он орал оттуда, изнутри:

— Пупкин! Гад! Убью!!! Вынь меня отсюда! Скотина! Я же в строй опоздаю! У-у-у, с-сучё-ныш!

Курсанты любят поржать над товарищем. Но они не садисты. Услышав команду дежурного по роте: «Увольняемым в город приготовиться к построению!», Васе помогли выбраться из западни и развязать узлы на рукавах. Федя при этом не присутствовал — он прятался в гальюне.

Вернувшись к полуночи из увольнения, Вася тихонько прокрался к койке своего врага и, нагнувшись, разглядел в темноте мирно почивавшее тело. Федя безмятежно улыбался во сне. Ему снился глобус в трусах, пытавшийся вылезти из презерватива.

— Спи-ш-шь, х-хорёк? — прошептал сквозь зубы Вася. — Щас ты у меня проснёшься, животное!

Он обошёл ряд коек, нащупал в углу казармы спортивный мат, на нём — штангу, а рядом с ней — стопку «блинов». Выбрав наощупь самый большой — пятнадцать килограмм, — он взял его в охапку, поднёс к крайней койке и прицелился.

Федя спал на пятой по счёту койке. Если запустить блин под койками немного наискосок, то он докатится до нужной койки и ударится либо по койкиной ножке, либо в тумбочку у изголовья. Неважно, куда он попадёт, главное — сотрясение, произведённое пятнадцатикилограммовым блином, заставит супостата проснуться в холодном поту.

Злорадно ухмыляясь в предвкушении, Вася придал блину ускорение и катнул его под койками…

Ну, что тут можно сказать? Будучи в увольнении, наш дискобол нарушил завет заместителя начальника факультета по политчасти и залил себе в организм стакан водки. А ведь замполит факультета, инструктируя нас перед увольнением, всегда говорил (с хорошим украинским акцентом):

— Тоуарищи курсанты! Не пейте уодку. Пиука? Ну, пиука можно!

Если бы Вася «уыпил» кружечку «пиука» вместо «уодки», возможно, он и не промахнулся бы. Хотя, с другой стороны, в кубрике было темно, поэтому даже трезвому трудновато было бы попасть блином в яблочко.

В общем, блин, как и предполагалось, попал в ножку койки… Но не пятой, как рассчитывал Вася, а шестой. Там, свернувшись калачиком, спал командир отделения по кличке Ёжик.

Эффект, произведённый ударом блина по койке, превзошёл все ожидания. Ёжик не только проснулся в холодном поту, он ещё и грохнулся с койки на палубу. Причём в полёте зацепил головой тумбочку (шишка на лбу!), ударился рукой о соседнюю койку (синяк на локте!) и проехался коленом по паркету (ссадина на ноге!).

Пока шёл процесс травмирования Ёжика, блин под его койкой совершал круговые движения на месте, сопровождаемые ускорением вращения и усилением грохота. В радиусе метров десяти от эпицентра, с коек поднимались заспанные головы. Головы озирались по сторонам, хлопали глазами и вежливо интересовались:

— Какой… курве… нех-х… делать?

На следующий день невыспавшийся Ёжик решил наказать Васю и слегка поколдовал над его койкой, пока тот совершал вечерний моцион.

Умывшись на ночь, Вася, как обычно, с размаху уселся на койку (они у нас были пружинные, если сесть с подскока, можно немного покачаться). Но койка качаться не стала, а Вася сказал:

— У-у-й-ё-ё-ё! — потому что под койкой оказалась лежащая на боку баночка (не стеклянная из-под варенья, а деревянная, в виде флотского табурета). Потирая ушибленный зад, Вася нагнулся, достал баночку и, встав на колени в ногах койки, выставил её в проход. Потерев ещё раз мягкое место, он прыгнул назад — головой на подушку. Спина его при этом сильно соприкоснулась со второй баночкой, лежащей также под койкой, но ближе к изголовью.

«Ёжик, блин!» — подумал он, услышав довольное сопение из-под одеяла своего командира отделения. Мысленно завязав узелок на память, Вася достал из-под койки вторую «мину» и поставил её рядом с первой. Немного подумав, он на всякий случай заглянул под койку — мало ли чего туда ещё напихали? Ничего больше не обнаружив, он взялся за угол подушки, чтобы поправить её, но …подушка вырвалась из его рук, точнее, он не смог её поднять. Было такое ощущение, что её приклеили к матрасу.

«Не понял, это как?» — оторопел Вася. Осторожно потрогав подушку, он понял, «как». Под наволочку чьей-то шаловливой рукой был засунут вчерашний пятнадцатикилограммовый блин от штанги! «Ёжик не мог до такого додуматься», — подумал Вася. Похоже, число его недоброжелателей росло не по дням, а по часам. Пришлось ему ощупывать всю кровать — на предмет ещё каких-нибудь пакостей. Но больше он ничего не обнаружил (а там ничего больше и не было!).

Перед следующим увольнением в город, прежде чем одеться, Федя внимательно осмотрел всю форму, чтобы не попасть впросак — он догадывался, что супостат не дремлет! Но визуально всё было в порядке: рукава на форменке не завязаны; только что отглаженные брюки он из рук не выпускал — достал их из рундука, снял с вешалки, погладил и повесил обратно на вешалку; прощупал на всякий случай ботинки — кнопок не было; бескозырка в порядке. Даже не верится, что на сей раз обошлось без эксцессов.

Федя с помощью двух друзей влез в форменку, снял с вешалки брюки и сунул ногу в штанину. Нога почему-то застряла… А Федя — не аист, чтобы долго прыгать на одной ноге! Попрыгав немного, он потерял равновесие и, споткнувшись, грохнулся на палубу. Под общий хохот всего кубрика. А стоявший от него на безопасном расстоянии Вася о чём-то весело нашёптывал приятелям.

Всё было просто. Ещё часа за два до подготовки к увольнению он вынул брюки Феди из рундука, зашил штанины в самом низу (каждую в трёх местах — оно и прочно, и незаметно!) и повесил на место. Он всё точно рассчитал: хозяин брюк не станет их разглядывать перед глажкой, а просто, сняв с вешалки, подравняет стрелки, погладит и повесит на место. А поймёт, что они зашиты только тогда, когда сунет ногу в штанину. Так и получилось, на радость окружающим.

Вечером, вернувшись из города, Вася…

Стоп! Пожалуй, хватит! Между прочим, всё это случилось на первом курсе. А учились мы пять лет. И всё это время ребята-супостаты постоянно подкалывали друг друга, вечно придумывая что-то новенькое. Если обо всём рассказать, ты, дорогой читатель, глядишь, захочешь поэкспериментировать и сотворишь какую-нибудь из этих пакостей с приятелем. А я потом буду виноват! Придумай что-нибудь своё и твори на здоровье! И учти, что все описанные здесь пакости запатентованы!

Сало

Подводная лодка идёт на глубине 40 метров. Ночь. В пятом отсеке вахтенный моторист старшина второй статьи Махмутов Азиз Алекпер-оглы, причмокивая от удовольствия, уплетает за обе щеки хороший шматок сала, аж за ушами трещит!

Мех, зайдя в отсек, остолбенел — впервые увидел мусульманина за таким непотребным занятием. Выйдя из ступора, спросил:

— Азиз, ты что делаешь?

— Кушат хочэтся, тащ, — с набитым ртом отвечает боец.

— Ты же мусульманин, дорогой! Разве тебе можно свинину?

— Вай! Аллах под водой нэ видыт, да?..

Албания и албанцы

К политзанятиям готовились на высшем уровне, ибо разведка донесла: будет проверяющий из штаба базы.

Группу «лёгких сил» проверили быстро, замечаний практически не было. Проверяющий — капитан 1 ранга с огромной лысиной, замаскированной редкими, но длинными волосёнками, зачёсанными от уха до уха, — удовлетворённый началом проверки, перешёл в кубрик БЧ-5. Там со своими «маслопупами» занимался командир моторной группы.

— Ну что, товарищ старший лейтенант, как в вашей группе дела? — спросил проверяющий после обмена любезностями в виде команд «Смирно!», «Вольно!» и традиционного доклада о присутствующих-отсутствующих.

Интересно, какие варианты ответа он хотел услышать? Что в группе БЧ-5 все глупы, как пробки, на занятиях спят, конспектов нет, тетради пущены на письма любимым девушкам? А вместо этих самых политзанятий следовало бы организовать курсы русского языка, ибо БЧ-5 наполовину состоит из мусульман («моя твоя не понимай!»), а вторая половина — из тех славян, которые в слове «ещё» делают четыре ошибки? Естественно, он услышал от старлея, что бойцы всё знают, в группе — сплошь отличники боевой и политической и вообще, проверять тут нечего!

Капраз решил особо не свирепствовать. Вероятно, он остался удовлетворён проверкой «лёгких сил» и не захотел портить общую картину успеваемости в экипаже. А, возможно, оказался здравомыслящим человеком и, на глаз определив национальный состав и уровень интеллекта сидящих перед ним матросов, выбрал нейтральный метод проверки — по принципу «не тронь дерьмо — вонять не будет!». Неважно, чем руководствовался представитель штаба базы, но задал он всего-навсего один контрольный вопрос — на знание политической карты мира.

Моряки испуганно прятались друг другу за спины, пока проверяющий выбирал себе жертву. Наконец, он ткнул пальцем в сидящего с краю матроса:

— Ну-ка, сынок, иди к «барьеру», сразись-ка с картой мира!

Матрос Пупкин, вскочив с баночки, сразу взмок, и, провожаемый сочувствующими взглядами товарищей, поплёлся к карте. Взяв со стола указку, он обречённо повернулся к проверяющему.

— Ну, что ж, дорогой, покажи нам, — капитан 1 ранга покопался в памяти, соображая, какую бы страну позаковыристее придумать… — м-м-м…

А покажи-ка нам… Албанию!

Пупкин, повернувшись к карте, начал было поднимать указку, но, вдруг, широкая улыбка озарила его лицо. Он повернулся обратно к проверяющему и, счастливый, что разгадал уловку каперанга, хитро прищурившись, мол, не удалось меня запутать, сказал:

— Э-э-э, товарищ капитан 1 ранга, вы меня не обманете! Нет такой страны «Албания», — это только старпом нас «албанцами» называет!..

…По результатам проверки наказали одного старпома — «за нетактичное поведение с личным составом».

Как избавиться от тараканов

Шёл третий месяц автономки. Отдых требовался не только людям, но и железу — народ устал, а железо ломалось и ржавело безбожно. И вот, наконец, долгожданное известие — мы идем в Сирию! Хоть какое-то время поживём без постоянных погружений-всплытий-тревог-учений, подышим свежим воздухом без опостылевшего ограничения при всплытии: на мостик — по одному человеку из отсека! «В очередь, сукины дети, в очередь!» А если ты — некурящий, всё равно дыши свежим никотином на мостике, ибо рядом с тобой стоят курилки картонные и дымят парой сигарет сразу — впрок. Надоели жара и духота в отсеках. Шлепаем по Средиземному морю (триста шестьдесят дней в году хорошая погода!), температура за бортом соответствующая, вентиляция в надводном положении не спасает, а в подводном — и такой нет, кондиционеры, как и положено, не работают. Пятый и шестой отсеки нагреваются до шестидесяти-семидесяти градусов! В остальных отсеках — не намного прохладнее. Народ ходит вялый, сонный. Короче, предстоящий отдых в экзотических краях был весьма кстати!

Сирия встретила нас ярким солнышком, прекрасной погодой, шумом портовых кранов и арабской речью. На берегу столпились портовые рабочие — поглазеть на советских подводников. Принимать у себя наши подводные лодки для них не в новинку, тем не менее, зевак было — хоть отбавляй.

Пока лодка ремонтировалась, для экипажа были организованы экскурсии в город. Осмотрели местные достопримечательности, походили по магазинам, базарам, позагорали. Накупили разных сувениров. Самую оригинальную покупку сделал помощник командира — приобрёл на базаре двух хамелеонов. На следующий день с того же базара притащил пару сачков и назначил новый вид вахты на корабле: ответственный по ловле мух. С этого момента и до самого выхода в море по корпусу носились два матроса с этими сачками и отлавливали мух для хамелеонов. Улов они запихивали в банки, закрывали крышками и сдавали на хранение коку. Тот при этом ворчал:

— Вот помощнику делать-то нечего! Мало нам крыс на борту, так он еще живность лупоглазую на корабль приволок.

Хамелеоны жили у помощника командира в каюте. Он поселил их в картонной коробке, и всё свободное время проводил, наблюдая за ними. Несмотря на пламенную любовь, которую Валера питал к своим питомцам, один из хамелеонов сдох через неделю после ухода из Сирии — то ли больной был, то ли не выдержал тюремного заключения в прочном корпусе. Валера собственноручно изготовил для него гробик из консервной банки и похоронил, как моряка — в море. После отдания последних почестей почившему в бозе земноводному, помощник спустился в штурманскую рубку и поставил крестик на карте — обозначил место упокоения несостоявшегося подводника.

Прошло дней десять. Как-то раз за обедом старпом обратил внимание на пригорюнившегося помощника — тот вяло ковырялся вилкой в тарелке, задумчиво глядя перед собой.

— Что случилось, Валерий Германович? — спросил старпом.

— Василий Иванович совсем плох, скоро помрёт, — ответил помощник.

Удивлённый старпом выглянул из кают-компании в отсек. Живой и здоровый замполит ковырялся у доски объявлений — вешал очередной «Боевой листок», что-то мурлыча при этом себе под нос.

— Как себя чувствуете, Василий Иванович? — спросил у него старпом.

Зам непонимающе оглянулся, но ничего не успел ответить — обедавшие в кают-компании офицеры в один голос заржали.

— Василий Иванович — это хамелеон, — сказал, отсмеявшись, штурман. Затем, нагнувшись к уху старпома, пояснил. — Наш Валерий Германович назвал его так в честь замполита, так как у обоих язык — это средство для добывания пищи.

— Понял, — старпом вновь посмотрел на помощника. — Ну и что случилось с тёзкой замполита, Валерий Германович?

— Мухи кончились, — мрачно ответил тот.

— И что? — не понял старпом.

— Кормить его нечем, вот помощник и расстраивается, — опять встрял в разговор штурман. — Скоро второй гробик мастерить придётся.

Помощник укоризненно посмотрел на приятеля.

— Ну ладно, извини, Валер, — штурман понял, что перегнул палку. — Пока жив твой хороняка, что-нибудь придумаем.

Пару минут ели в тишине. Вдруг, сидевший с краю стола начальник РТС резко выпрямился и оттолкнул от себя тарелку:

— Вот… скотина! — вскричал он.

Все дружно повернулись к нему.

— Что за ругань в кают-компании? — поинтересовался старпом.

— Виноват, не сдержался, — пробормотал начальник РТС. — Это все доктор виноват — развел тараканов на лодке, так они теперь уже прямо в тарелку падают!

— А я-то тут при чём? — обиделся начальник медицинской службы. — Не я же к тебе в тарелку прыгнул!

— А кто отвечает за санитарное состояние отсеков и кают-компании? — не сдавался связист.

— А кто хлеб в рубку радистов таскает, и крошки там рассыпает? — перешел в наступление врач. — Сами же и разводите живность на лодке! Скоро у тебя не только тараканы — крысы из тарелки хлебать начнут!

Слушая перебранку связиста с доктором, помощник командира перестал есть и задумался. Посетившая его вдруг мысль расцвела улыбкой на физиономии: «А что, это идея!» — подумал он.

После обеда помощник зашёл в штурманскую рубку:

— Андрюха, посоветуй, как Василь Иваныча тараканами накормить?

— Знаю один способ. Берёшь хлеб, кладёшь на него слой предварительно умерщвлённых насекомых и замазываешь сверху маслом — авось, не заметит.

— Да ты что? Ему же в пасть не войдет.

— Тьфу ты, чёрт! — штурман заржал. — Ты про своего хамелеона, что ли? А я-то думал…

— Типун тебе на язык! Я ещё в своем уме. Замполита тараканами накормишь — он потом со свету сживёт. Я про младшего Василь Иваныча. Не жрёт, собака, тараканов. Привык, понимаешь, у себя на исторической родине арабских мух лопать, на наших советских тараканов даже не смотрит. Я ему их наловил, в коробку напустил, так они по Васькиной морде лица ползают, а ему хоть бы хны, ноль эмоций!

— А ты насильно кормить пробовал?

— Мне никак ему пасть не открыть.

— Стало быть, у нас нарисовались две насущные проблемы, — начал формулировать боевую задачу штурман. — Во-первых, распахнуть пасть подопытному кролику, пардон, в нашем случае — хамелеону. Это, так сказать, программа минимум. Если нам это удастся, то уж затолкать в жерло снаряд — вторая задача — труда не составит. Давай неси сюда своего Ваську, будем экспериментировать.

Помощник сунул руку запазуху, выудил оттуда Василь Иваныча-младшего и посадил его на стол автопрокладчика. Штурман нагнулся и стал внимательно изучать устройство челюстей на физиономии хамелеона. Тот удивительным образом вывернул глаза в разные стороны: одним смотрел в упор на штурмана, другим — себе за спину.

— Ну, что, косоглазый, кушать не хотим? Буржуйских мух лопал, а от советских тараканов морду воротишь? Ничего-ничего, у нас говорят: не умеешь — научим, не хочешь — заставим! — штурман оглянулся на помощника. — Где твои деликатесы, принёс?

— А чего их с собой-то носить? Вон их, сколько бегает, — помощник нагнулся и тут же поймал таракана под столом. — Держи!

— Нет уж, — штурман брезгливо дернул плечом. — Я лучше твоего Ваську держать буду, а ты — таракана. Я их как-то не очень, руками-то…

В течение пяти минут офицеры пытались скормить приговорённого таракана хамелеону — совали ему в рот, давали понюхать, крутили перед глазами, — все бесполезно. Челюсти были сжаты плотно, на запах Васька не реагировал. Держа хамелеона пальцами за шею, штурман сгоряча влепил ему щелбан по носу:

— Ну, ты и морда!

Не ожидавший таких фамильярностей от советского офицера, Василь Иваныч весьма удивился, и от удивления разинул пасть, как бы говоря, мол, ты что, мужик, совсем свихнулся? Штурман среагировал моментально:

— Валера! Суй жратву ему в рот!!!

Помощник моментально засунул таракана в пасть хамелеону, и штурман тут же захлопнул её, сжав пальцами. Посидев с минуту неподвижно, Васька поёрзал, и, как показалось штурману, задвигал челюстью. Подержав его для верности еще пару минут, штурман осторожно разжал пальцы.

— Проглотил? — с надеждой спросил его помощник.

— По-моему, проглотил, — почему-то шёпотом ответил штурман. — Видишь, кадык дёрнулся?

— Давай второго попробуем, — сказал помощник.

Второго таракана закинули по той же схеме, что и первого: щелчок по носу, разинутая пасть, таракана — за щёку, и тут же — удавка из пальцев на морду. Видимо, новая пища Ваське понравилась, так как третьего таракана он схватил самостоятельно. Этот бедолага решил перебежать через стол наискосок и не заметил, что на нём сфокусировался выпученный глаз хамелеона. Ни штурман, ни помощник командира не заметили броска языка. Просто бежал по столу таракан, и вдруг исчез, а хамелеон задвигал челюстями.

— Распробовал, — облегчённо заулыбался помощник.

— Будем жить! — констатировал штурман. — Забирай своего приятеля и иди изничтожать тараканов. Старпом вам с Васькой по ордену выпишет за такое дело!

Вот так Василий Иванович-младший приучился к несвойственной ему пище — советские тараканы «а ля дизель-субмарин». После автономки Валера забрал хамелеона домой. Тот быстро избавил от тараканов своё новое жилище. Чтобы прокормить своего питомца, помощнику приходилось таскать тараканов с лодки домой. Нормально, да? Все люди от тараканов стараются избавиться, а этот каждый вечер, придя со службы домой, доставал из «дипломата» банку, полную тараканов, и высыпал её содержимое прямо на пол. Потом шёл искать Василь Иваныча. Тот, услышав голос хозяина, обычно падал с ковра, висящего на стене, и ковылял навстречу Валере, стреляя по дороге языком. Интересно было наблюдать, как от ковра отваливается кусок с узором и самостоятельно топает по полу, постепенно теряя окраску — это Васька сидел в засаде, поджидая добычу, а тут еда сама к нему пришла!

Конечно, от всех тараканов на лодке избавиться не удалось — для этого, видимо, нужна рота хамелеонов, но поголовье этих противных насекомых все-таки поубавилось. По крайней мере, в тарелку к связисту они перестали падать. Увы, орден помощник не получил. Вместо него ему вручили юбилейную медаль «70 лет Вооружённых Сил СССР», которую в экипаже тут же прозвали «За 70 пойманных тараканов».

Трудоголик

— Командирам боевых частей развести личный состав по местам работ и занятий! — старпом, сделав объявление, вынул сигарету. — Штурман, доставай табачную палочку и дай прикурить. Ты у нас сегодня без личного состава?

— Да нет, пара «рулей» в строю стоят, но их боцман разведет.

— А куда твои штурманские электрики провалились?

— Один дневальный, второй в камбузном наряде вместе с остальными рулевыми. Так что в наличии — «руль» первого отсека и молодой.

— Как он, кстати, обжился?

— Молодец, толковый хлопец попался.

— Ну, положим, не попался, а ты его лично в учебке отбирал, вот сам себя и хвали за грамотного бойца.

— Морячок действительно грамотный. Инициативный и работящий, как утверждает боцман. Скоро и мех свое слово замолвит — боец-то уже почти все зачеты сдал.

— Смотри, штурман, чтобы он со своей инициативой не переборщил. Знаешь ведь: инициатива на флоте наказуема! — предупредил старпом.

Пока начальники обсуждали молодого матроса, тот, получив от боцмана задание, помчался работать. Боцман — старшина команды рулевых-сигнальщиков — после бессонной ночи (до утра резались с мичманами в «Кинга») явно хотел вздремнуть пару часиков. Поэтому, разведя своих подчинённых на работы, спустился в четвёртый отсек и нырнул в мичманскую кают-компанию (она же — четырёхместная каюта мичманов). Хорошо! Лодка стоит в доке, личный состав чистит корпус. До покрасочных работ ещё дожить надо, так что можно «посидеть на спине» до обеда. Боцман завалился в койку, забыв золотое правило моряка: если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте!

Через сорок минут в кают-компании зажёгся свет и молодой звонкий голос доложил:

— Товарищ мичман! Ваше приказание выполнено! Готов получить новое задание!

Боцман открыл один глаз. Перед ним стоял с довольной улыбкой молодой рулевой, держа ладонь у виска.

— На лодке честь не отдаётся, — машинально сделал ему замечание боцман. — Так о чем ты гутаришь?

— Я всё сделал, что вы мне приказали, товарищ мичман. Давайте еще работу.

«Он что, ненормальный? — подумал боцман. — Все люди как люди — сделают, и их не видно и не слышно, а этому — работу подавай!»

Пришлось боцману, кряхтя, вставать и идти проверять, что там наваял молодой боец. На удивление, все было сделано, как надо. Боцман нарезал ему еще фронт работы и пошел обратно в каюту. На этот раз он дремал чуть дольше — около часа. Тот же голос вернул его из царства Морфея и потребовал ещё работы!

— Ты что, боец, с дуба рухнул? Выполнил задание — сиди, отдыхай! Нечего по отсекам шляться! Видишь — я занят.

«Дадут мне сегодня поспать, или нет? — думал боцман. — Что бы ему этакое поручить, чтобы я его до вечера вообще не видел и не слышал?»

Накануне на лодку привезли абсолютно новый якорь и сгрузили на стенке дока рядом с трапом. Вспомнив о нём, боцман решил поручить воину-трудоголику невыполнимое задание, лишь бы тот не мешал ему спать.

— Вот что, сынок, — строго сказал матросу боцман. — Иди к старшине команды трюмных машинистов и попроси у него ножовку по металлу («У него в наличии, как всегда, только полотно, никакими ножовками там и не пахнет!» — злорадствовал боцман). Новый якорь на стенке видел?

— Так точно, товарищ мичман!

— Вот этой ножовкой отпилишь ему лапы! Под самый корешок! Об исполнении доложишь мне лично.

«Пилить ты его этим полотном будешь до скончания века — радостно подумал мичман. — Как раз высплюсь!»

— Разрешите вопрос, товарищ мичман?

— Ну что ещё? — боцман уже начал терять терпение.

— А зачем якорю лапы отпиливать? — матрос явно был излишне любопытен.

— Лапы у него не той конструкции, что нам надо, будут переделывать, — ляпнул боцман первое, что пришло в голову.

— Понял, ясно, есть, товарищ мичман! — матрос развернулся и помчался искать старшину команды трюмных.

«Слава тебе, Господи!» — наконец-то вздохнул свободно боцман. Улёгшись поудобнее, он закрыл глаза и тихонько засопел, улыбаясь. Сразу начал сниться какой-то сон… сначала приятный, а затем… Настырный боец так его достал, что даже во сне стал сниться. «Товарищ мичман!.. Товарищ мичман!.. Товарищ…».

Боцман беспокойно заворочался и открыл глаза.

— Товарищ мичман, проснитесь!

Боцман сильно сморгнул, чтобы прогнать это видение. Но нет, настырный боец ему не снился — он опять стоял перед боцманом как Сивка-Бурка Вещая Каурка и бубнил, как будто не знал других слов:

— Товарищ мичман! Ваше приказание выполнено, готов получить новое задание!

— Какое приказание? — простонал боцман.

— Отпилить якорю лапы! — радостно напомнил матрос.

— Что ты несешь, какие лапы? — боцман никак не мог проснуться.

— Ну, так вы же приказали, чтобы я отпилил лапы якорю…

Боцман тупо уставился на кусок полотна по металлу в руке у матроса.

— Ты хочешь сказать, что отпилил лапы этой штукой? — боцман взглянул на часы, — за пятнадцать минут?!

— Да нет, мимо проходили работяги с автогеном, я и попросил их помочь, а то я пилил, пилил, а на якоре даже царапины нет, — довольный проявленной инициативой пояснил матрос.

— Что-о-о-о??? — в мгновение ока сон улетучился, и мичман слетел с койки. — Ка-а-к? Где-е?

— Там, где он и стоял, — на стенке, — спокойно ответил матрос, не понимая, почему мичман так разъярился.

Боцман пулей взлетел наверх и — бегом по трапу на стенку. Чудная картина предстала перед его глазами… На стенке дока лежал новенький якорь, точнее, бывший новеньким раньше, до того, как от него отрезали обе лапы. Плоды ампутации аккуратно лежали рядышком, сверкая оплавленными краями. Сейчас якорь напоминал просто кучку металлолома, ждущую своих пионеров, которые отнесут его в школу и, сдав, сразу выполнят план на несколько лет вперёд.

Тупо глядя на то, что ещё утром было якорем, боцман вдруг почувствовал себя, как в невесомости. Ему показалось, что земля уходит из-под ног, он поднимается в небо, и перед ним проносятся видения: вот проплыл мимо хмурый старпом…, следом за ним разъярённый механик…, командир, положивший руку на рычаг гильотины…, надоевший за сегодняшнее утро молодой рулевой… Нет, однако, «руль» ему не привиделся — вот он стоит перед ним, живой и довольный. Боцману вдруг захотелось сжать кулаки на хрупкой шее матроса, но, поняв, что это бесполезно, он повернулся и уныло побрёл в казарму сдаваться механику, всю дорогу повторяя про себя: «Инициатива на флоте наказуема!.. Инициатива на флоте наказуема!..»

…История умалчивает, чего стоило восстановление якоря, известно лишь одно: боцман надолго потерял способность спокойно спать, особенно в рабочее время.

Инженерная мысль

И солнце ярче светит,

И веселей пейзаж,

Когда в желудок хлещет

C2 H5 OH.

(Народный фольклор)

Шла пятая неделя автономки. Запасы взятого с собой спиртного закончились. Имеется в виду то, что было припасено нелегально — водка, коньяк и спирт. В пятом отсеке собрался консилиум — помощник командира, механик и минёр. На повестке дня стояло три вопроса. Первый: ЧТО пить будем? Поскольку иных предложений не поступило, решили употребить спирт. На второй вопрос повестки дня — ГДЕ взять искомое — после непродолжительных прений наложили резолюцию: где же ещё, как не у командира ПЛ в сейфе! Третий вопрос оказался самым трудным: КАК? Потому что когда каюта командира открыта, там всегда находится его тело, а когда командира там нет, каюта почему-то бывает заперта. После обмена мнениями высокое собрание постановило: экспроприировать у кэпа литр спирта, убедив его в необходимости выдать указанное количество продукта. Осталось выяснить, кто из троих пойдет убеждать?

Помощник и минер переглянулись и одновременно посмотрели на механика:

— Мех, придется тебе идти к кэпу. Нам он не даст, а ты сумеешь запудрить ему мозги.

— Эх, вы, олухи царя небесного! Что бы вы без меня делали? — механик гордо посмотрел на товарищей. — Ладно, учитесь, бездари!

Командир, лежа в койке, читал умную книжку — «МППСС-72», когда его отвлек легкий стук в дверь каюты.

— Да, войдите, — разрешил он.

— Товарищ командир, разрешите доложить, — открыл дверь механик. — Засорились форсунки в третьем дизеле, необходимо прочистить, а то дизель встанет.

— Так серьезно, Геннадий Петрович? — Механик молча кивнул. — Какая помощь нужна от меня?

— От вас, Василий Андреевич, нужна самая малость — литр спирта.

— Спирт для форсунок? — удивился командир.

— Конечно, товарищ командир. — Механик даже глазом не моргнул, невинно глядя на командира. — Если сомневаетесь, пойдемте со мной, я при вас проведу «операцию».

Командир, конечно, доверял механику, но, видимо из любопытства, решил воспользоваться приглашением и посмотреть, как промываются форсунки. Открыв волшебный сейф, он нацедил из канистры две пол-литровых бутылки и вручил их механику:

— Ну что ж, пошли, Геннадий Петрович.

В пятом отсеке командир уселся на крышку дизеля и стал наблюдать, как командир БЧ-5, держа в руках какую-то масляную железяку, поливает ее спиртом. Эту же картину наблюдали и минер с помощником командира, только взгляды у них были недоуменные. Спирт лился рекой, смывая с железки масло и, окрашенный в черный цвет, сливался водопадом на палубу, а оттуда через шпигаты — в трюм. Очень скоро спирт закончился, и удовлетворенный командир (весь спирт пошел на дело!) ушел к себе в каюту. Минер с помощником молча смотрели на командира БЧ-5, и взгляды их не предвещали ничего хорошего.

— Я просто читаю вопрос по вашим лицам, — с ухмылкой произнес механик, обтирая руки ветошью.

— Ну, так отвечай, если прочитал, — нетерпеливо поерзал на дизеле минер.

Механик отвечать не стал, а только пару раз сильно топнул ногой по палубе. Тут же рядом с ним открылся лючок в трюм и перед офицерами предстал моторист с обрезом в руках. На флоте обрез — это не оружие лесных братьев и бандитов. Если взять обыкновенное ведро и разрезать его поперек, получится тазик, или, как говорят на флоте, обрез. Вот с таким обрезом и появился из трюма матрос (как чертёнок из бутылки). А в обрезе плескался …спирт. Но видели бы вы эту гадость!

— Мех, мы что, ЭТО будем пить? — помощник командира заглянул в обрез и брезгливо ткнул пальцем в черную жидкость.

— Спокойно, мужики! — механик снисходительно посмотрел на товарищей. — Как говорил Карлсон, «спокойствие, только спокойствие!», никто вас не собирается травить. Инженерная мысль работает!

С этими словами командир БЧ-5 открыл один из шкафчиков под подволоком и достал оттуда обыкновенный фильтрующий противогаз. Отвернув от него фильтр, он поставил его на припасенную заранее литровую банку и водрузил сверху воронку.

— Держите конструкцию, господа, — через минуту грязный спирт, просочившись через противогазный фильтр, стек в банку. — Пожалте, мистеры, к столу, вскипело! Хотя, для контроля, профильтруем еще разок.

Мех повторил процедуру. Наконец, все было готово. В банке плескался чистый, как слеза, спирт. Правда, его стало меньше литра, но, с учетом числа участников «брифинга», этого количества должно было хватить с избытком.

Механик сложил использованные фильтры в пакет и вручил его вахтенному:

— Аккуратненько выбросить за борт вместе с мусором из отсека.

Матрос резво схватил пакет и исчез.

— Ну, что, вот теперь прошу ко мне в каюту, — механик шутливо поклонился приятелям.

Те, громко восхищаясь сообразительностью товарища, пошли следом за ним в четвертый отсек, где и «уговорили» баночку.

На этом можно было бы и закончить историю об инженерной мысли, но в скором времени она получила неожиданное продолжение. Спустя пару дней после описанных событий замполит, проверяя ночную вахту на лодке, обнаружил в пятом отсеке пьяного моториста. Матрос был наказан, проведена воспитательная работа с личным составом о вреде пьянства, особенно на вахте, но в пятом отсеке почему-то регулярно стали находить пьяных мотористов. Причем в одно и то же время — перед сменой вахты в четыре часа утра. Пытались отслеживать, провели несколько «шмонов» в отсеке, контролировали раздачу вина на обед и т.д., — ничего не помогало. Два-три моториста регулярно стали меняться с вахты в нетрезвом виде. В течение недели оставалось загадкой, ГДЕ бойцы брали спиртное? Наконец, совершенно случайно, командир моторной группы обнаружил, ГДЕ: тот матрос, которому поручили выбросить за борт испорченные грязным спиртом противогазные фильтры, приказание выполнил своеобразно — он спрятал фильтры, предварительно заткнув их с обеих сторон пробками. Спрятаны они были тоже грамотно: их прикрутили обратно к противогазам и просто поставили на штатные места в шкафчики под подволоком. Теперь ежедневно под утро, перед сменой вахты, все желающие могли слегка расслабиться: надевается такой «заряженный» противогаз на морду, делается пара-другая глубоких вдохов (как никак, в фильтре-то — чистый спирт!), и все — клиент моментально доходит до нужной кондиции!

Оказывается, инженерная мысль работает не только у офицеров с высшим образованием, но и у матросов с далеко не полным средним…

Парадоксы природы

Время для выхода в море на сдачу курсовой задачи начальник штаба выбрал изумительное: середина осени, море «горбатое», дождь не то чтобы сильный, но премерзопакостнейший, ветер соответствующий, и все в том же духе. Подводная лодка подходила к полигону боевой подготовки. Всем заядлым курильщикам была дана возможность в последний раз перед погружением подышать свежим никотином. Экипаж уже «надышался», на мостике собрались офицеры штаба и замполит лодки, причем последний, видя перед собой такую высокопоставленную аудиторию, вовсю разглагольствовал о «высоких материях».

На сигнальную вахту заступал боцман. Как всегда, перед вахтой, он собрался справить малую нужду, но гальюн в центральном посту был кем-то занят, поэтому боцман решил «отлить» на мостике. Почему не в надводном гальюне? Просто на лодках типа «С» до него слишком сложно добираться. К тому же боцман обладал весьма объемной фигурой (возьмите Сильвера из «Острова сокровищ», приделайте к нему ногу, уберите с плеча попугая, — получится наш боцман). А, заступая на вахту на свежий воздух, еще и оделся подобающе погоде, поэтому в узком надводном гальюне он попросту мог не поместиться. В таких случаях боцман использовал резервный способ облегчения мочевого пузыря: поднявшись на мостик, он пускал струйку прямо через борт.

Протиснувшись через плотную толпу флагманов на мостике и испросив «добро» у замполита, стоявшего у него на пути, подняться на сигнальный пост, боцман взгромоздил свои телеса на вершину ограждения рубки. Сменив на посту матроса-сигнальщика, он, кряхтя, приступил к поискам нужной части тела в куче своей одежды.

Пока боцман копался в собственной середине, за ним следили офицеры штаба, стоявшие внизу в ограждении рубки. Замполит же, имевший боцмана с тыла, был обращен к флагманам лицом и данного процесса, естественно, не наблюдал. Тем более что был занят любимым делом — держал речь перед аудиторией. Не могу сказать, с удовольствием ли «флажки» слушали зама, возможно, им просто некуда было деваться с мостика — все курили, по крайней мере, за действиями боцмана они стали смотреть с интересом.

Тем временем, боцману удалось в гуще одежды нащупать искомый предмет, который он не без труда вытащил на свет божий, после чего, наконец, приступил к «процессу». Между прочим, «продувание» слишком долго копившего жидкость мочевого пузыря доставляет человеку колоссальное удовольствие. В данном случае, если бы боцман потерпел еще немного, то, вероятно, получил бы оргазм от такого удовольствия — слишком долго он ждал этой минуты! Закатив глазки, боцман ловил кайф, не замечая, что допустил одну маленькую, но существенную оплошность: он встал против ветра…

Эту его оплошность заметили офицеры штаба, своевременно отодвинувшиеся к противоположному борту. Почему-то они забыли предуп-

редить об этом замполита, заливавшегося соловьем. Почувствовав на своем лице влагу, зам сразу же включил этот факт в свою речь:

— Вот я и говорю, мужики, у природы много парадоксов. Хотите пример? Ради Бога, не сходя с места. Сейчас на дворе ноябрь, погода мерзкая, ветер дует, холодно. Дождик моросит препротивнейший, но, что удивительно, теплый, — зам провел ладонью по щеке и слизнул влагу языком. — И вода соленая! А почему дождь идет с соленой водой? Вот то-то! У природы много загадок, ответы на которые не знает никто!

Ржавшие флагмана ответ знали…

Хлястик

Вы знакомы с Хлястиком? Уникальный боец был. Прозвище свое получил по наследству от приблудившейся к экипажу собачонки — двортерьера, поскольку ростом был чуть больше ее, такой же лохматый и пришибленный с виду. Из общей массы молодых матросов, пришедших на подводную лодку из учебного отряда, выделился буквально на второй-третий день службы на корабле.

В тот день в кабинет к заместителю командира прибежал дневальный:

— Товарищ капитан третьего ранга! Вас срочно вызывает замкомбрига по работе с личным составом!

— Что случилось, не знаешь?

— Нет.

Зам побежал в штаб, лихорадочно соображая по дороге, что могло произойти. На днях он поцапался по-крупному с заместителем комбрига Сахаренко — орали друг на друга так, что флагманский штурман прибежал из соседнего кабинета узнать, кого тут убивают. Как ни странно, но их спор разрешил командир дивизии, причем не в пользу Сахаренко. «Теперь Виктор Иванович будет стараться уестествить меня по любому поводу, лишь бы доказать, что он не дурак», — думал зам.

— Ну что, Андрей Геннадьевич, доигрались? Неуставные взаимоотношения у вас в экипаже! Молодого матроса избили до полусмерти! Где ваша работа, правдоискатель, а? Что вы можете доложить в свое оправдание?

— Пока ничего, товарищ капитан второго ранга, — спокойно ответил зам, чувствуя, как под кителем намокла тельняшка. «Ничего себе вводная,» — подумал он. — Схожу в казарму, разберусь, потом доложу.

— Так ты еще и не в курсе? — радостно воскликнул замкомбрига, резко переходя на «ты». — Отлично, отлично. Давай разбирайся, потом поговорим.

При входе в казарму зам столкнулся с доктором. Тот торопился осмотреть побитого матроса. В кубрике их встретила делегация годков:

— Никто его пальцем не трогал, товарищ капитан третьего ранга! Он сам в трюм свалился.

«Знакомая песня — в трюм свалился, об ящик ударился, поскользнулся и т.д.» — подумал зам. Боец лежал на койке животом вниз. Вся спина у него была в синяках, на голове — кровь.

— Он живой, док? — спросил зам.

— Сейчас осмотрю и скажу, — пробормотал доктор.

Пока док его осматривал, зам начал «пытать» годков, но те стояли насмерть, мол, не трогали, упал сам, предварительно напившись до поросячьего визга. Тем временем, док закончил осмотр.

— Ну что я могу сказать, Андрей Геннадьевич? Пьян в стельку, характер ранений похож на следы от падения в трюм. Неуставных взаимоотношений я здесь не наблюдаю.

— А синяки и ссадины на спине, пробитая голова — тоже от падения в трюм?

— Как объясняют свидетели, он промазал мимо ступеньки на трапе и свалился в трюм центрального поста. По дороге вниз несколько раз проехался спиной по комингсу — отсюда поперечные ссадины на спине. Пока падал, несколько раз «боднул» главный осушительный насос в трюме — вот вам и дырки в голове, ибо железный насос оказался прочнее его деревянной головы.

Вот так Хлястик получил широкую известность на всей бригаде подводных лодок. С тех пор вся его служба — череда пьянок. Ставили его верхним вахтенным на подводную лодку — убегал за водкой либо с поста, либо через люк седьмого отсека. Ставили дневальным — вылезал через окно и опять-таки убегал за водкой. Стоило начальнику отвернуться и потерять Хлястика из виду — все, можно было ловить его в городе у ближайшего ларька… Полгода такой службы — это предел, дальше нужно было что-то делать.

Командир собрал консилиум: зам, врач, старпом, механик.

— Ну, господа офицеры, что делать будем с воином-алконавтом? Доктор, его можно как-нибудь вылечить?

— Только методом подшивания, товарищ командир, но на это никто не пойдет.

— Как это «никто не пойдет»? А мы — официальную бумагу на стол! — ухватился за ценную мысль старпом. — Кстати, мех, а ты физическое воздействие пробовал?

— Пробовал, Георгий Георгиевич. Дам пару оплеух, а он мне в ноги — бух, и давай плакаться, мол, хоть убейте, но пить не брошу, я, сколько себя помню, говорит, с тех пор и пью. Мне, говорит, батька рассказывал, как на Новый год, чтобы не мешал «гулять», давал рюмку водки и мамкину титьку на закуску… И было тогда начинающему алкоголику года полтора. Какое тут может быть воспитание и воздействие?

Подискутировав с часик, консилиум пришел к общему знаменателю: отправить бойца к наркологу в Ломоносов, пусть обследует и даст свое заключение.

Через неделю врач, старпом и механик привезли Хлястика на экзекуцию. Посадили в коридоре перед кабинетом нарколога, а сами пошли на переговоры. Нарколог — майор медицинской службы ростом со средний шкаф и кулаками размером с совковую лопату — сразу замахал на них руками, мол, вы что, с ума сошли, начальники? А если боец после нашего вмешательства «концы отдаст», кто отвечать будет?

— Но что-то ведь надо делать, майор? — на лице старпома просто написано было продолжение фразы: иначе остается только пулю в лоб — либо бойцу, либо себе.

Внимательно посмотрев на старпома, нарколог понял, что не может остаться безучастным. Вздохнув, он махнул рукой:

— Ладно, ведите. Попробую вам помочь.

Хлястик выглядел перед гигантом майором, как блоха перед Левшой.

Сходству с этими персонажами способствовал взгляд майора, которым он буравил съежившегося Хлястика. Механик, глядя на эту парочку, подумал, что таким взглядом, наверное, смотрел Левша на блоху: «Ну что, насекомое, с какой лапки начнем тебя подковывать?»

— Ну что, насекомое, — слова майора заставили механика вздрогнуть (он что, экстрасенс, мысли читает?). — Говорят, ты часто и помногу пьешь? — Механик расслабился (и не экстрасенс, и мысли не читает, а Хлястик действительно на насекомое похож).

— Пью, — кротко согласился Хлястик, глядя в пол. Майор наводил на него ужас своими габаритами.

— Больше не будешь. — Нарколог вынул из ящика стола коробочку с какими-то таблетками, достал одну и задумчиво посмотрел сначала на Хлястика, потом на таблетку. — Пожалуй, для твоего роста целой таблетки будет многовато.

Разломив таблетку пополам, он аккуратно спрятал одну половинку обратно в коробочку, а вторую положил на стол перед Хлястиком. Затем, налив из графина полстакана воды, приказал:

— Пей, сынок.

— Не-не-не буду, — заикаясь, Хлястик со страхом посмотрел на таблетку.

— А я говорю, пей! — майор сунул Хлястику под нос свою «совковую лопату», сжатую в кулак, отчего она стала похожа на арбуз средних размеров.

Несчастный Хлястик, поняв, что спорить и сопротивляться с чудовищем бесполезно, сунул полтаблетки в рот и запил водой.

— Открой рот, — потребовал майор и внимательно его осмотрел, не спрятал ли Хлястик лекарство за щекой.

— А что теперь бу-бу-дет? — все еще заикаясь, спросил Хлястик.

— Да ничего особенного не будет, — успокоил его майор, — эта таблеточка действует всего полгода. Если в течение этого времени ты хлебнешь хотя бы пять грамм водки, отбросишь копыта, только и всего.

— Как это? — переспросил Хлястик.

— Помрёшь, родной, — спокойно объяснил ему майор, зевая. — Все, господа, аудиенция закончена, можете быть свободны. Через полгода приведете хлопца на повторную процедуру. А ты, воин, распишись в журнале, что ознакомлен с последствиями употребления спиртных напитков после процедуры.

Хлястик дрожащей рукой расписался в каком-то журнале, и механик вывел его в коридор. Боец шел, как зомби, ничего не соображая, с трясущимися руками, бледный, как простыня. Посадив бойца в коридоре, мех вернулся в кабинет.

— Вы что ему дали, товарищ майор? — спросил док и приготовился запомнить название чудодейственного препарата. «Как далеко шагнула медицина, пока мы бороздили моря!» — подумал он.

— Не напрягайтесь, коллега, это был всего-навсего обыкновенный кальций, — разочаровал его майор. — А вы что, тоже поверили? — майор посмотрел на остальных подводников.

— Ну, майор, тебе бы со сцены народ обманывать, — пробормотал старпом.

— Тем не менее, спасибо. Будем надеяться, что твоя психотерапия подействует. — Механик пожал руку «народному целителю», и подводники отправились конвоировать полуобморочного бойца в Кронштадт.

И психотерапия подействовала! Два дня трезвый Хлястик служил, как пудель. На третий он уволок из провизионной камеры коробку шоколада, сиганул через забор, обменял ее в ближайшем ларьке на бутылку водки и, с криком: «А пошло оно все!..», укушался в стельку.

Через неделю после этого механик все-таки умудрился «продать» Хлястика за три литра спирта в кочегарку береговой базы. Один нюанс: спирт не был получен в обмен на бойца, а отдан командиру бербазы в дополнение к нему.

Два солдата из стройбата

Наконец-то, дом был достроен и сдан. Офицеры и мичмана с нетерпением ждали возвращения командира. Сегодня, на докладе у командира дивизиона, должна быть получена информация, кто из очередников получит долгожданное жилье.

Счастливчиками оказались пять человек: три мичмана и два офицера. По такому случаю старпом, также оказавшийся в числе новоселов, распустил народ по домам пораньше, чтобы те, кому повезло, успели получить ключи и полюбоваться на новые квартиры.

Наутро все пятеро счастливчиков делились впечатлениями.

— Мужики! Представляете, я думал, мне дадут худший вариант — двадцать семь квадратных метров, а оказалось, что дали тридцать два метра, да еще с лоджией!

— А у меня — первый этаж, блин!

— Дурачок, это же отлично! Обкладываешь лоджию кирпичом, прорубаешь в полу лаз, вот и готов огромный погреб. В соседнем доме так весь первый этаж отделан.

— Ребята, я думал, раз стройбат строит, будет все криво и некрасиво. Захожу — все двери открываются, обои не отваливаются, в ванной — розовый изумительный кафель от пола до потолка, — восхищался старпом, подпрыгивая от радости.

Единственным недовольным оказался старшина команды гидроакустиков. Он сидел в каюте мичманов, пригорюнившись, и жаловался приятелям:

— Все хорошо, кроме одного: в ванной одна стена обложена кафелем, а остальные слегка покрашены. Что делать?

— Ну что ты, Серёга, как девочка, разнылся? — успокаивал его старшина команды мотористов. — Ты же мичман! Знаешь, есть такая шахматная фигура: «мичман» называется, ходит куда хочет и берет что хочет.

— Так куда идти и что брать-то?