Бесплатный фрагмент - Хардистка

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Данная книга не предназначена для глубоко верующих людей.

Если вы являетесь таковым, пожалуйста, воздержитесь от прочтения. Эта книга попала вам в руки случайно. Она не для вас.

.

ЭПИГРАФ

Полная сексуальная свобода означает допустимость сексуального удовлетворения любого человека любым возможным способом, в том числе публично, если только этот способ удовлетворения не наносит вред другим людям.

…Полная сексуальная свобода исключает любые сексуальные ограничения. В том числе, исключаются такие отношения, при которых налагаются взаимные ограничения на сексуальные контакты с другими людьми. Проще говоря, в матриархальном укладе люди не объединяются в пары, не вступают в брак. Для этого нет абсолютно никаких причин.

Отсутствие осознанной необходимости выбирать себе долгосрочную пару, приводит и к устранению необходимости выбирать определенный тип партнеров для образования такой пары.

Поэтому, не только понятие «брак», но и понятие «сексуальная ориентация», как искусственная постпатриархальная конструкция, перестает быть актуальным…

…Будет заблуждением считать, что полная сексуальная свобода приведет к тому, что людей перестанет волновать что-либо, кроме секса. В действительности, все как раз наоборот. Человеческая природа такова, что люди ценят меньше всего то, чем обладают. Интересуются меньше всего тем, что разрешено.

Поэтому полная сексуальная свобода, прежде всего, приведет к тому, что сексу не будет уделяться так много внимания, как в патриархальном укладе. Люди, для которых любые формы секса перестанут раз и навсегда быть проблемой, будут естественным образом сосредоточены на совершенно других вещах, на саморазвитии, профессиональных и иных достижениях.

Ключевые шаги в научном и технологическом развитии человечество совершило именно в 10—15 веках, в период матриархального уклада, когда все точные науки, все технологии были созданы с нуля.

В период же патриархального уклада, особенно с распадом мира в 17—19 веках на суверенные государства, основным двигателем технологического развития служило не естественное стремление человека к открытиям, к профессиональному развитию, а бесконечные войны.

                               Джеймс. Т. Харди,

                             «Матриархат. Общины и Приходы»

ПРОЛОГ

«Мне приснился сон. В нем я была совсем старой. А вокруг суетились мои дети и внуки, которых было так много, что я начинала путаться в именах…»

Я закончила предложение и с удовлетворением его перечитала. Говорят, самое сложное, когда пишешь книгу, это начальная фраза. А я почему-то застряла на середине.

— Ваш заказ.

«Ну наконец». Я убрала ноутбук в сумку, и официант смог поставить передо мной долгожданную тарелку с томатами и моцареллой.

Но не успела я притронуться к салату, как почувствовала неладное. Словно, что-то очень плохое должно было случиться. Бывают иногда такие предчувствия.

— Здравствуй, Elizabeth, — раздался за спиной знакомый голос.

Я не стала оборачиваться. Просто накинула на плечо ремень от сумки и схватила в правую руку столовый нож. Потом я несколько мгновений напряженно ждала, что будет дальше.

— Долго же мне пришлось тебя искать.

Феликс, широко улыбаясь, разместился на стуле напротив. Удостоив его коротким кивком, я начала судорожно осматриваться по сторонам.

— Расслабься, Elizabeth, я просто хочу поговорить.

Наконец я убедилась, что он пришел один. Хотя, в таких вещах никогда нельзя быть уверенной на сто процентов.

Феликс продолжал широко скалиться, и я тоже решила изобразить подобие улыбки. «И как, черт возьми, он меня нашел?»

— Ну привет.

— А ты, я смотрю, все так же заказываешь свое любимое блюдо?

Я мрачно усмехнулась. Удивительно, как некоторые люди способны отбивать аппетит.

— So glad to see you again, Elizabeth.

Феликс уже не был похож на того жирного кота, каким я запомнила его в нашу самую первую встречу. Теперь он представлял собой этакого седовласого старца, умудренного жизненным опытом, сочувствующего и благожелательного. Но я понимала, насколько обманчива была эта его позитивная внешность.

Итак, мы сидели с ним сейчас на открытой веранде в московском кафе. Он постарел. Мы уже давно с ним не виделись.

Первая наша встреча была больше семи лет назад в Нью-Йорке. Мне было тогда восемнадцать лет, и я уже училась в университете. Тогда он меня и завербовал.

Годом позднее я получила от него задание, которое, в конечном итоге, и привело меня сюда. Несмотря на все то отвращение, что я испытывала к Феликсу, за это, спустя шесть лет, я была ему благодарна. Но вот что он хотел от меня сейчас?

— Говоришь уже совсем без акцента. Похвально. Как это у тебя получилось?

— Способности к языкам, — я пожала плечами. — У тебя тоже акцент почти не заметен.

— Меня больше удивляет, что ты смогла здесь прижиться. Как это у тебя получается? В этой стране, — видно было, что он старался подбирать слова помягче, — многое по-другому.

Я усмехнулась.

— Ну, я могла бы на это ответить, что отличия между нами и Потерянными столь кардинальны, что любые границы между государствами, между разными народами, становятся просто несущественны. Запад, восток, американцы, русские — да какая теперь разница? Но думаю, ты этого все равно не поймешь.

Он откинулся на спинку.

— Да, соскучился я по нашим беседам. Значит, государства, по-твоему, несущественны? Этому они тебя учат?

— Ты меня не слушаешь, Феликс. Впрочем, как и всегда. Отличия между государствами несущественны. Нации. А сами государства, конечно, важны. Мы же не анархисты, в конце концов. Но государства важны как инструмент, а не как ценность в себе. Это ты способен понять?

Он покачал головой.

— Значит, по-твоему, солдаты, проливающие кровь за свою страну из чувства долга, из любви к ней, делают это напрасно?

Я нетерпеливо вздохнула. Каждая моя встреча в Москве с представителями Агентства всегда начиналась с одного и того же. Нет ничего хуже, чем пропагандист, искренне верящий собственной пропаганде.

— Смотря на какой войне, Феликс. Думаю, ты не станешь спорить, что не все войны хороши?

По его лицу было видно, что он собирался что-то возразить, но потом передумал.

— Ладно, Elizabeth, давай ближе к делу.

— Давай.

На лице его была вся та же благожелательная улыбка, но глаза наконец приобрели свой естественный холодный блеск.

— Агентство потратило на тебя огромную сумму денег, и все впустую.

— Ну, во-первых, не такую и огромную. А во-вторых, не так уж и впустую. Я неукоснительно выполняла все задания в Штатах.

— Я говорю о тех средствах, что мы перечисляли тебе здесь, в Москве.

— Мне уже давно ничего не платили. Так что все подобные обвинения неуместны.

От такой наглости с моей стороны Феликс нервно заерзал на стуле. Его можно было понять. Несколько лет я вытягивала из Агентства внушительные суммы под самыми абсурдными предлогами.

— Как давно тебя перевербовали русские?

Я усмехнулась. Вот значит, что он обо мне думал.

— Никто меня не вербовал. Ты, Феликс, навсегда останешься моим первым и единственным.

Он тяжело вздохнул.

— Хорошо. Допустим, что ты говоришь правду, Elizabeth. Значит, дело в хардистах? Они окончательно запудрили тебе мозги? Я могу устроить встречу с нашими психологами в Нью-Йорке. Или даже здесь, в посольстве. Ты не первая из наших агентов, кто попал под их влияние.

Я громко рассмеялась, так что люди за соседними столиками вздрогнули.

— Оставь это, Феликс. Тебе все равно меня не понять. А я и так потратила на тебя уже целых три минуты своего времени. Большего ты не стоишь.

Я уже начала вставать, когда он произнес:

— Хорошо подумай, дорогая. Ты можешь об этом сильно пожалеть.

— У тебя нет на меня компромата. На этот раз, тебе просто нечем меня зацепить. Да и в прошлый раз нечем было. Но мне тогда не хватило ума это понять.

Сказав это, я все же решила пока не обрывать разговор.

— А как же твоя особая профессия? Если ты все так же с ними и при этом живешь в мегаполисе, то у тебя точно есть один из этих «Дружеских Приходов», как они их называют.

Я снова рассмеялась.

— Ну хватит, Феликс, ты же прекрасно понимаешь, что мои отношения с друзьями не имеют ничего общего с проституцией.

Он желчно усмехнулся.

— По сути, может быть, и нет. Но внешне, ты сама знаешь, как все выглядит. Полиция долго разбираться не будет. Вышлют тебя из страны, а там ты от нас уже никуда не денешься.

— Вот значит, чем ты мне угрожаешь?

— Всего лишь призываю тебя быть благоразумной, Elizabeth, и возобновить наше сотрудничество.

Я задумалась. Он, между тем, протянул ко мне руку и провел ей по левой щеке. Мне больших трудов стоило сдержаться и не сломать ему пальцы.

Но теперь я начала догадываться, в чем на самом деле была причина его появления.

— Скажи, Феликс, — я изобразила примирительную улыбку, — а что ты вообще здесь делаешь? Почему ты не в Нью-Йорке?

— Ну, — он снова откинулся на спинку, — можно сказать, пошел на повышение.

— Перебрался сюда насовсем, или будешь появляться время от времени?

— Буду прилетать раз в месяц. Иногда, может, чаще.

Я снова постаралась улыбнуться, так тепло, как только смогла.

— И ты, наверное, скучаешь по нашим пятиминуткам в твоем кабинете после собраний?

Он кивнул и заулыбался. Конечно, он понял, к чему я клоню. И у меня не было теперь сомнений, что именно ради этого он меня и разыскивал.

Я выждала долгую паузу, давая возможность его воспоминаниям и воображению разыграться как следует. Потом заговорила, делая вид, что подбираю слова.

— Скажи, Феликс… А ты смог бы так все устроить, чтобы я отчитывалась перед тобой, например, в гостинице, когда ты будешь прилетать? А ты бы тогда организовал мне ежемесячные представительские расходы от Агентства. Это возможно?

Он в ответ довольно закивал головой.

— In this case, everything is possible, Elizabeth. You know how unique you are. Ты всегда была моей любимой сотрудницей.

— Отлично, — я снова заставила себя улыбнуться. — Тогда давай начнем прямо сейчас. А то у меня потом куча дел. В какой гостинице ты остановился?

Феликс подозвал официанта и торопливо расплатился по счету. Потом мы встали из-за стола, и он снова протянул руку к моему лицу. Но в самый последний момент вдруг одернул ее.

Видимо, он понял, что должно было сейчас произойти. Наверное, меня выдали глаза. Но, в любом случае, было уже поздно.

Он издал протяжный стон и скрючился на полу, прижимая руки к области паха. Я постаралась ударить его настолько сильно, насколько можно было, чтобы не покалечить.

Я вернулась за стол и придвинула к себе тарелку с салатом. Мой аппетит снова разыгрался.

Было забавно наблюдать за тем, как Феликс приходил в себя. Судя по всему, с ним такое случилось впервые.

Когда же он вернулся за стол, он долго не мог отдышаться.

— Ты… Ты за это дорого заплатишь, Elizabeth.

Я громко засмеялась.

— О чем это ты, Феликс? Ты же сам только что все оплатил.

Несколько минут он пыхтел, пытаясь справиться с болью и возмущением. Я тем временем с наслаждением уплетала свой любимый салат.

Проглотив последний кусок моцареллы, я откинулась на спинку стула и заговорила менторским тоном:

— Ах ты, старый развратник. Честь, патриотизм, профессиональный долг — все эти громкие слова отходят на задний план, когда гормоны ударяют в голову, не так ли?

Феликс по-прежнему чуть слышно пыхтел.

— Ты так ничего и не понял. Дело в том, что у нас это не принято. Наши сестры не раздвигают ноги для тех, кто им отвратителен. Ни за деньги, ни за какие другие блага.

— Ты… лживая лицемерка.

— Разве? — я снова засмеялась. — Ну хорошо, мои друзья оказывают мне финансовую помощь. Это правда. Но означает ли это, что я сплю с ними только из-за этого? Если бы я не получала удовольствия от секса, или от элементарного общения, никого из них я бы и близко к себе не подпустила. Наши Дружеские Приходы — это финансовая альтернатива браку в переходный период. Ни больше, ни меньше.

— Убеждай себя в этом, — желчно проворчал Феликс.

— Ну вот опять. Скажи, разве ты не оставляешь деньги своей жене? Попробовал бы не оставить, что бы тогда случилось? И означает ли это, что в те редкие дни, когда у нее не болит голова, она отдается тебе за деньги?

— Да как ты можешь сравнивать, — он снова неразборчиво запыхтел.

— Ну вот, — я разочарованно вздохнула. — А я так надеялась, что у нас с тобой получится конструктивный разговор.

Я встала из-за стола и медленно подошла к Феликсу. Склонившись над ним, я вкрадчиво заговорила:

— Скажи, дорогой, а ты уверен, что я не снимала на камеру наши с тобой пятиминутки после собраний? Понимаю, о чем ты думаешь. Что мне вряд ли тогда хватило ума это сделать. Может быть, ты и прав, — я театрально пожала плечами. — Может быть. Но готов ли ты поставить на это свою карьеру? Ведь, в конце концов, снимать все на камеру — именно этому ты меня учил, разве нет?

Я выждала несколько секунд, давая возможность ему все осмыслить.

— Забудь обо мне, Феликс. И тогда я постараюсь забыть о тебе.

На этом я прервала свое выступление и быстро зашагала прочь.

ГЛАВА 1

Детство мое, как и юность, прошли в окрестностях Нью-Йорка. Но, в отличие от многих людей, я никогда не произносила это название с придыханием и не закатывала восторженно глаза. У меня были на это свои причины.

Первые годы моей жизни, наверное, можно назвать счастливыми. Правда, я их почти не помню. Иногда на ум приходят какие-то сцены из детства, но мне всегда было сложно отличить настоящие воспоминания от плодов воображения.

Когда мне исполнилось восемь лет, я осталась совсем одна. Вся моя немногочисленная родня оказалась просто не в том месте и не в то время. По крайней мере, так это мне объяснили взрослые в униформе. В стране, где огнестрельное оружие на руках почти у каждого, такие случаи не были редкостью.

Потом следовали долгие пять лет жизни с двумя мужчинами, которым меня отдали на воспитание. Трудно передать словами все то, что мне, маленькой девочке, пришлось пережить в их большом старинном доме на городской окраине.

Говоря по правде, воспоминания о том времени уже давно не причиняют мне боли. Теперь мне кажется, что все это было словно не со мной. Будто эти мрачные картины вовсе не из моего, а из чьего-то чужого детства…

                                               * * *

Утро четверга было самым необычным. Это был единственный день, когда я просыпалась и слышала размеренное сопение со всех сторон.

Несколько минут я заставляла себя проснуться. Наконец я начала осторожно высвобождаться из переплетения рук и ног. Как всегда, это было довольно непросто. И, как всегда, это заставило меня окончательно проснуться.

Некоторое время у меня занял поиск домашних тапок и путь на кухню. Прежде, чем зажечь свет, я на ощупь включила старенький музыкальный проигрыватель. Почти сразу из него полилась знакомая мне с детства мелодия.

Слегка разогрев связки, я упала на руки и начала медленно отжиматься от пола. Потом, все так же не спеша, заставила себя сделать несколько разных упражнений на пресс.

Наверное, если бы кто-то из моих друзей увидел меня сейчас, совершающую голышом на кухне упражнения под «Вальс цветов» Чайковского, сильно удивился бы.

Для меня это был особый ежедневный ритуал, вот уже много лет. Он словно незримой нитью связывал меня с моим детством, с тем немногим хорошим, что было в нем. И напоминал о русском старике на побережье Брайтон, который, будучи совсем чужим человеком, стал в свое время для меня таким родным…

Как только мелодия закончилась, я выключила проигрыватель и открыла окно. Звуки большого города мгновенно проникли внутрь.

Еще пару минут я растягивала связки и разогревала мышцы. Потом перешла к боевым элементам, стала активно размахивать руками и ногами, уничтожая воображаемых противников.

Эти упражнения я любила и могла бы так танцевать по кухне, наверное, долгое время. Но все мои выкрутасы, как правило, заканчивались одинаково. Это тоже была, своего рода, традиция. Не знаю, почему я не заметила на краю широкой столешницы недопитую вчера бутылку виски. Я задела ее ногой, выполняя удар с разворота. К моей радости, бутылка не разбилась, лишь ударилась гулко о паркет, пролив на него несколько капель.

Окончательно угомонившись, я вынула из холодильника все продукты, которые могли понадобиться мне для приготовления завтрака. Потом несколько минут провела в ванной, откуда вернулась в спальню и разбудила Марка. Ему, чтобы успеть на работу, нужно было выйти из дома в без пятнадцати шесть.

Пока Марк приводил себя в порядок в ванной, я суетилась у кухонной плиты. Омлет с беконом — это было его традиционное предпочтение по утрам. За те годы, что мы с ним встречались, я отлично навострилась в приготовлении этого незамысловатого блюда.

Как раз, когда я вспомнила, что так и не успела одеться, и накинула на себя короткий халат, Марк пришел на кухню, уже в строгом деловом костюме, гладко выбритый и обильно политый парфюмом.

Я поставила перед ним тарелку с омлетом и чашку кофе и с умилением наблюдала за тем, как он ел. При этом, я молча улыбалась, вспоминая вчерашний вечер. Удивительно, как начинаешь ценить совместно проведенные мгновения, если видишься не чаще раза в неделю.

Уже на пороге, он вспомнил, что забыл свой портфель. Я быстро отыскала и принесла ему.

— До среды? — спросила я, соблюдая наш привычный ритуал, на прощание крепко поцеловав его в губы.

— До среды, — подтвердил он, улыбнувшись.

Я аккуратно закрыла за Марком дверь и вернулась на кухню. Пять минут я не спеша пила кофе, размышляя и ни о чем, и обо всем сразу.

Затем я вернулась в спальню, со стаканом воды в руке, и разбудила Николая. Просыпался он тяжело, мне пришлось отвести его в ванную практически за руку.

Пока Николай приводил себя в порядок, я готовила ему манную кашу. Если кто-то думает, что это простое занятие, он серьезно заблуждается. Приготовить манную кашу правильно, без «комочков», как я узнала, было особым искусством.

Перед тем, как сесть за стол, он крепко обнял меня и мы долго целовались. Из всех моих друзей он был, пожалуй, самым нежным.

Я наблюдала за тем, как Николай неторопливо расправлялся с тарелкой каши, сидя вплотную к нему и поглаживая его по загривку. К каждому коту нужен свой индивидуальный подход.

Перед тем, как уйти, он снова долго обнимался, залез руками мне под халат, так что мне показалось даже, что он решил сегодня опоздать на работу. Наконец он нехотя оторвался от меня и тихо произнес:

— Через неделю, Лиза.

— Через неделю. Веди себя хорошо.

Я закрыла за ним дверь и несколько мгновений стояла, глупо улыбаясь, погруженная в воспоминания о вчерашнем вечере. Потом я снова отправилась в спальню.

Оставалось разобраться только с Альбертом. С ним мне приходилось сложнее всего. В отличие от Марка и Николая, он считал, что главным преимуществом собственного бизнеса было то, что просыпаться можно было позже «простых смертных».

По крайне мере, он не был со мной притязателен в еде. Четыре горячих сэндвича с ветчиной, сыром и зеленью, и чашка растворимого кофе.

Когда я закрыла за ним дверь и вернулась на кухню, то обнаружила на столе толстый конверт. На нем мелким почерком Альберта было аккуратно написано «за июль-август», а ниже нарисовано маленькое сердечко.

Я достала из конверта толстую пачку купюр и, не став пересчитывать их, просто положила в свою сумочку. За четыре года никто из моих друзей меня ни разу не обманул.

ГЛАВА 2

В тринадцать лет я навсегда убежала из дома.

Конечно, это был не первый раз, когда я сбежала. Но в тот раз я уже твердо знала, что не вернусь, даже если это будет грозить мне голодом и отсутствием крыши над головой.

Я скиталась по Нью-Йорку и каждый раз, завидев полицейского, в ужасе шарахалась и спешила поскорее найти укрытие.

По прошлым своим побегам я хорошо знала, что значит сдаться властям. Сначала отмоют, накормят, внимательно выслушают, а потом свяжутся с нашим шерифом и, к своему удовольствию, убедятся, что весь мой рассказ — это не более чем детские выдумки. И я снова окажусь в руках своих ненавистных опекунов.

Я не помню, как и почему я забрела на побережье Брайтон. После нескольких недель скитания, голодная и оборванная, я шла вдоль ярких витрин с надписями на непонятном и чуждом мне языке.

Но я отчетливо помню то мгновение, когда первый раз встретилась глазами с Борисом. Он ничего мне не сказал и ни о чем не спросил. Казалось, что для него и так все было вполне очевидно. Он просто протянул мне руку и повел за собой.

Я так и не узнала, что заставило его обратить на меня внимание и принять такое участие в моей судьбе. Одно я знаю точно: в тот первый день у него не могло быть ко мне никакого сексуального влечения. Ссутулившийся угловатый оборвыш с измазанным грязью лицом, с большим фингалом под левым глазом и разбитыми губами — такой я предстала перед ним в день нашего знакомства.

Возможно, все дело было в том, что даже в самых жестоких людях, которые по разным причинам вынуждены каждый день совершать страшные вещи, иногда просыпается желание сделать что-то хорошее, чтобы как-то уравновесить свои преступления.

Уже потом, узнав Бориса и его русских друзей поближе, я удивлялась тому, насколько все они соответствовали стереотипам. Они все словно сошли с экрана телевизора, вышли из кинофильмов про русскую мафию.

Все были в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет, коротко остриженные, но при этом всегда небритые. Почти никогда не снимали своих черных кожаных курток. Не говоря уже о том, что даже имена у них, включая и самого Бориса, были какие-то удивительно банальные для русских.

Как я узнала позже, Борис, как и почти все его русские друзья, был рожден в Америке в семье русских эмигрантов. Всю свою жизнь он прожил в русском районе Бруклина, и было похоже, что он так и не научился бегло говорить по-английски.

Русская мафия была той силой, которая поддерживала порядок в нескольких крупных районах Нью-Йорка. Борис представлял собой одновременно кого-то вроде шерифа и налогового инспектора в маленькой части одного из таких районов.

Для кого-то они все, быть может, и казались страшными чудовищами, но только не для меня. К тому же, в отличие от других этнических группировок, у русских, как оказалось, были свои принципы…

                                               * * *

Каждый полдень четверга происходило, как правило, одно и то же. Мне звонила Мария и с придыханием говорила в трубку:

— Hi, Elizabeth, это Мэри. Мне срочно нужно с тобой поговорить. Жду тебя на нашем месте. Приезжай.

К моменту звонка, я, как правило, уже ехала на встречу с ней на своем старом, но все еще вполне модном, кабриолете. Он был довольно дорогим, если подсчитать, во сколько мне обошлось привезти его из Штатов в Россию.

Дело было совсем не в том, что мне хотелось покрасоваться. Просто эта машина была единственной вещью, которой я когда-либо дорожила. Это был подарок моего самого первого и дорогого мне друга.

Я долго ударяла по кнопкам, пытаясь найти подходящую радиостанцию. Жаль, что у хардистов до сих пор нет своего радио. Все авторы песен в мире Потерянных так зациклены на ложной концепции любви, на парном образе жизни, что создается впечатление, что других тем для них вовсе не существует.

К своему удивлению, ударив по кнопке в очередной раз, я поймала «Миллион голосов». Эта старая песня, в исполнении Полины Гагариной, считается в России, да и в некоторых других странах, неофициальным гимном движения хардистов.

Какое-то время я неслась на приличной скорости. Но, как это часто случалось, я все же не угадала с маршрутом и прочно увязла в плотной московской пробке. Сначала все разом сбросили скорость, потом стали двигаться так медленно, что это начало усыплять. Под конец движение и вовсе замерло.

Выждав, на всякий случай, тридцать минут, я набрала по телефону Алешу. Последнее время я зачастила с такими звонками. Я надеялась, что он и в этот раз не пошлет меня подальше.

— Привет, Лиза, — голос у Алеши совершенно не был удивленным.

— Представляешь, мою машину снова эвакуировали, — я вложила в эти слова так много отчаяния, как только смогла. — Тебе не сложно будет попросить своих знакомых, чтобы вернули ее вечером?

Он засмеялся.

— Лиза, это третий раз за месяц. Ты нарочно что ли ее бросаешь где попало?

— Мне просто не везет.

— Ладно. Все сделаю. Целую.

Радостно потянувшись, я сначала нажала кнопку на панели и терпеливо ждала, пока у моей машины наконец появится крыша. Потом я заглушила двигатель и выскочила наружу.

Когда я открыла багажник и стала снимать туфли, окружающие водители смотрели на меня с любопытством. Но вот когда вместо туфель я начала натягивать на себя роликовые коньки, все вокруг уже взирали на меня как на сумасшедшую. Особенно забавным было выражение лица у водителя, который стоял на дороге как раз позади меня.

Оставив свой кабриолет посреди проезжей части, я неспешно поехала между рядами увязших в пробке машин, то и дело приветственно кивая в ответ на завистливые взгляды.

До кафе я добралась за каких-то пятнадцать минут и даже не успела взмокнуть.

— Hi, Elizabeth! What’s up? — привычно приветствовала меня Мария по-английски.

Как я давно поняла, ей льстило, что я была американкой. Правда, причины этого для меня по-прежнему оставались загадкой.

— Да все хорошо, — я поцеловала подставленную мне щеку. — Как у тебя дела?

— И не спрашивай, подруга, — она театрально выпучила глаза. — Сейчас я все тебе расскажу.

Дальше следовала традиционная история, связанная с ее текущей пассией. Как и многие другие девушки, Мария приехала в Москву много лет назад, чтобы поступить в университет. Как и многие другие, она все это время с частотой раз в полгода меняла ухажера, пытаясь найти «того самого», «мужчину своей мечты».

Как и многим другим, ей было совершенно невдомек, что все ее злоключения были мало связаны с ней самой. В крупных городах европейской культуры институт брака с каждым годом становится все менее актуальным. Марии, как и многим другим, требовалось, наверное, окончательно превратиться в бездетную старуху, чтобы понять это.

— И вот я говорю ему: «Послушай, дорогой. Мне уже тридцать два года. Я больше не могу ждать, пока ты раскачаешься. В конце концов, мне уже пора заводить детей…»

Мария совершенно искренне прослезилась. Потом украдкой, чтобы никто, кроме меня, не заметил, перекрестилась и скороговоркой прошептала какую-то молитву. Так тихо, что я не разобрала ни единого слова.

Мне было жаль ее, но я не могла ничем помочь. Возможно, я смогла бы открыть ей глаза еще несколько лет назад, как многим другим, если бы не это ее увлечение религией. Из-за этого, я просто была связана по рукам Первой Заповедью хардистов.

— Ну, что ты мне на это посоветуешь, подруга?

Я задумчиво улыбнулась. Конечно, стоило ей сказать, что пора уже определиться, что для нее дороже. Модные туфли и сумочки, регулярный отдых на Мальдивах, или семья. Если последнее, то ей давно пора бросить этого мужчину и найти кого-нибудь попроще. Кого-нибудь, кому она еще была в силах запудрить мозг.

Но, разумеется, я ничего такого ей не сказала. Да она все равно не стала бы меня слушать. Вместо этого, я, как всегда, с умным видом пересказала ей все то, что в мире Потерянных пишут в женских журналах. Одни и те же советы, которые десятилетиями переходят из номера в номер.

И как всегда, к моему удивлению, Марии всего этого оказалось достаточно.

— Ты такая мудрая, подруга. Все знаешь, — говорила она мне с искренней признательностью. — Но какого черта ты сама до сих пор не замужем?

Я лишь улыбнулась и пожала плечами.

— Неужели тебе не хочется детей?

Я снова лишь молча улыбнулась. Таким образом мне удавалось избегать прямой лжи. Если бы я ей начала рассказывать, что у меня, в мои двадцать четыре года, пятеро детей, двое из которых приемные, она все равно вряд ли бы мне поверила.

ГЛАВА 3

Борис определил меня жить с русскими стариком и старухой, которые выделили мне целую комнату. Они дали мне одежду, исправно кормили три раза в день, с усердием обучали меня русскому языку, ничего при этом не прося взамен.

Это была пара восьмидесятилетних иммигрантов, в дни своей далекой молодости преподававших в России, в каком-то сибирском университете. Они держали овощную лавку в хорошем месте, где всегда было много людей. Как я узнала позже, за то, что они заботились обо мне, Борис урезал их налоги почти вдвое.

Сначала русский язык давался мне нелегко, но потом во мне, по-видимому, открылись способности, о которых я раньше даже не догадывалась.

Наконец, спустя какое-то время, когда я уже могла связать несколько слов, я решила навестить Бориса.

Был поздний вечер. Борис с друзьями жил на четвертом этаже такого же высокого многоэтажного дома, что и я со стариками, но на другом конце побережья. Когда я пришла, по доносившимся из-за двери звукам поняла, что они что-то праздновали.

Дверь мне открыл Дмитрий и долго на меня смотрел непонимающими глазами. Но я снова и снова на своем ломаном русском просила отвести меня к Борису. Наконец он впустил меня внутрь.

Борис сидел за столом в окружении десятка парней и девушек. На коленях у него расположилась обнаженная блондинка с затуманенным взглядом. При моем появлении, все разом замолчали и уставились на меня.

Конечно, он сначала меня не узнал. Они долго о чем-то спорили с Дмитрием, бросая на меня настороженные взгляды. Это было неудивительно. Теперь я и правда выглядела совсем по-другому. И, наверное, казалась старше своих тринадцати лет.

На мне было простое, но элегантное платье, ушитое старухой специально под мою фигуру, туфли на высоком каблуке, на которых я стояла с большим трудом. Не говоря уже о том, что у меня больше не было ни грязи на лице, ни фингала под левым глазом. Мои темные волосы были тщательно вымыты и спадали на плечи волнами.

Наконец я не выдержала и громко сказала, тщательно выговаривая каждое слово:

— Я Elizabeth. Была беда. Elizabeth. Борис мне помощь.

И тут лицо Бориса прояснилось. Теперь он меня узнал. Он казался при этом таким удивленным, будто столкнулся с приведением.

Он прошептал что-то на ухо обнаженной блондинке, сидевшей у него на коленях, — и та уступила свое место мне.

Я с радостью запрыгнула на него.

— Хочу тебя видеть, — сказала я ему, с трудом произнося непривычные для меня слова.

— Ты еще и по-русски теперь говоришь? — Борис по-прежнему смотрел на меня с изумлением.

— Плохо. Пока плохо, — ответила я, улыбнувшись.

Дмитрий громко прокричал что-то неразборчивое, и все повернулись к столу. Кто-то налил Борису водки, потом поставил небольшой стакан и передо мной. Все подняли стаканы и громко чокнулись.

Не знаю, может быть, я родилась с русским нравом, потому что водка совсем не показалась мне такой неприятной, как я ожидала. Она согревала и делала мысли беззаботными.

Борис стал в моей жизни не только первым человеком, который помогал мне, ничего не прося взамен, но также и моим первым любовником, если не брать в расчет жестоких опекунов, от которых я сбежала. Конечно, это не были обычные отношения, мы не были с Борисом парнем и девушкой в том смысле, который обычно вкладывался в эти слова.

Я часто проводила вечера вместе с Борисом и его друзьями. Почти каждый из них рано или поздно становился моим любовником. То же самое происходило и с другими девушками. Так было принято в их мире. Мире, в котором каждый день их жизни мог стать последним.

Уже спустя первые несколько месяцев я поняла, что нуждаюсь в собственных деньгах, и попросила Бориса найти мне работу. Помню, с каким удивлением и, что немаловажно, уважением, он покивал головой и пообещал мне помочь.

На следующий день он отвел меня в один из русских ресторанов, которых на побережье Брайтон было во множестве. Несколько недель я мыла там посуду, получая за это лишь пару долларов в час.

Работа была такой утомительной, что мне теперь даже не хотелось проводить время с Борисом и его друзьями. Вернувшись с работы, я все чаще лежала на кровати, не в силах подняться.

В один день, я не выдержала и попросила Бориса найти мне другую работу. Такую, какую выполняли большинство девушек, с которыми я сталкивалась в его квартире.

Борис никогда не подталкивал меня к этому выбору. Но и не пытался отговорить. Возможно, ему тоже казалось, что для меня было более логичным несколько раз в неделю проводить время с мужчинами за нормальные деньги, чем заниматься днями напролет изматывающей и низкооплачиваемой грязной работой.

За первые три года, что я провела на побережье Брайтон, я так ни разу и не посетила школу. Впрочем, я все равно занималась самообучением.

Я с раннего детства любила читать. Книги давали мне возможность хотя бы в мыслях сбежать из этого страшного мира. Но главное, старики, у которых я жила, с радостью принялись за мое образование.

Они называли меня по-русски Снегурочкой. Поэтому, первое, что я прочитала, научившись читать на русском, была эта сказка. Сначала я думала, что это был русский вариант «Белоснежки», но я ошиблась. Уже тогда, прочитав сказку, я действительно увидела некоторые параллели. История было грустной, точно так же, как и наши со стариками жизни. Я решила, что это имя мне подходит.

За это время я многому научилась. Научилась говорить на хорошем русском. Читать на нем и писать. Оказалось, если постоянно проводить время в языковой среде, не нужны были никакие заумные методики. Уже через два года я впервые прочитала «Анну Каренину» в оригинале. Не буду врать, поняла я, на самом деле, лишь десятую часть. Но и это было немало.

Старика я каждое утро заставала делающим зарядку под «Вальс цветов» Чайковского. Очень скоро упражнения по утрам превратились в наш со стариком ритуал. Он так и не рассказал, почему всегда включал одну и ту же мелодию…

                                               * * *

Когда Мария попрощалась со мной и направилась осуществлять свой ежедневный ритуал под названием «шопинг», я позвонила Стрекозе.

— Привет, Снегурочка.

— Я осталась сегодня без машины, сестра. Может, перенесем нашу встречу?

— А что случилось? — голос у нее стал встревоженным.

— Ничего страшного. Не там припарковалась.

— Ну ты даешь, — Стрекоза вздохнула с облегчением. — Никаких «перенесем». Я сейчас за тобой заеду.

— Тогда захвати для меня еще пару туфлей.

Стрекоза удивленно кашлянула, но спрашивать больше ни о чем не стала.

Когда она подъехала, я запрыгнула в ее огромный внедорожник и с радостью сменила роликовые коньки на привезенные мне открытые туфли на высоком каблуке.

Как всегда, я с восхищением наблюдала за тем, как она объезжала пробки по узким закоулкам. Я и на своем компактном кабриолете не рискнула бы забраться в эти подворотни, опасаясь поцарапать припаркованные повсюду автомобили.

Мы успели продвинуться лишь на несколько кварталов, когда я заметила, что за нами неизменно следовал другой внедорожник.

— За нами хвост, сестра. Тебя все так же сопровождает охрана?

— Ну да, — она беззлобно усмехнулась. — Родня моя все никак не угомонится. Думают, что если меня охранять вот так, скрытно, то я не замечу. Да я уже давно к этому привыкла. Лишь бы близко ко мне не приближались.

До места мы ехали в молчании. Стрекоза не любила говорить за рулем.

Я тем временем задумалась о первой нашей встрече. Как после первой своей боевой тренировки в Москве спустилась вниз, чтобы договориться о занятиях йогой. И как в раздевалке увидела зареванную семнадцатилетнюю девочку, державшуюся за живот.

«Привет, — обратилась я к ней тогда. — Меня зовут Элизабет. Скажи мне, что у тебя случилось, и я обещаю тебе помочь».

Она посмотрела на меня своими большими глазами, с потекшей тушью, как на ненормальную. И принялась реветь еще громче.

И тогда я села к ней поближе и стала вкратце рассказывать ей историю своей жизни. С самого начала. Я еще не успела дойти до своего знакомства с Борисом, как заметила, что девочка успокоилась и стала внимательно вслушиваться в мой рассказ.

Наверное, мы так просидели не один час. А я все рассказывала, рассказывала, а девочка внимательно слушала. Когда я закончила, дойдя до нашей с ней встречи, она вдруг широко улыбнулась и я впервые услышала ее смех, который теперь, спустя четыре года, был мне столь привычен.

Так мы и подружились. Она тогда представилась мне Ларисой. Имя Стрекоза она взяла лишь спустя несколько месяцев…

Я сама не заметила, как задремала, и проснулась только, когда Стрекоза заглушила двигатель. Сначала я не могла поверить, что мы уже добрались до места.

— Да-да, сестра, — засмеялась моя подруга. — Каждый четверг всегда одно и то же. Просыпаешься и удивленно смотришь по сторонам.

Я усмехнулась. Стрекоза намекала на то, как я просыпалась каждый четверг в объятиях сразу трех друзей.

Мы были сейчас на большом водохранилище на севере от Москвы. Здесь располагалась база отдыха, которая последние два года принимала только хардистов. Мы не знали, кто были благодетели, управлявшие этой базой, да это было и не принципиально.

Доброжелательный охранник на въезде, увидев нас, начал довольно приглаживать бороду. В такие моменты мне казалось, что размер его зарплаты зависел от количества посетителей женского пола.

— Приветствую, дамы, правила вы знаете?

— Да, конечно, — сказала Стрекоза, подставив под взгляд охранника висевший у нее на шее Знак Зрелости.

Охранник долго всматривался в медальон, продолжая при этом приглаживать бороду. Золотая цепочка, на которой висел Знак у Стрекозы, была настолько длинной, что медальон точь в точь располагался между ее грудей, почти полностью открытых из-за глубокого декольте.

Потом он так же долго всматривался и в мой Знак, пока наконец удовлетворенно не кивнул.

— А маски не желаете приобрести? — спросил он с надеждой.

Мы со Стрекозой переглянулись и, не сговариваясь, громко захохотали.

— Ну, не хотите, как хотите. Ваше дело.

Оплатив въезд, мы дождались, пока охранник поднимет шлагбаум, и проехали дальше.

Я глубоко вздохнула. Наконец я была на своей территории. Это еще был не дом, но уже что-то близкое к дому.

Мы сбросили с себя одежду прямо в машине и выбрались из нее уже полностью обнаженные. Правда, не стали снимать обувь. Все же ноги на каблуках казались длиннее. Лишать себя такого преимущества совсем не хотелось.

Стрекоза с интересом посмотрела на мои ноги.

— На тебе эти туфли смотрятся лучше. Так что оставь себе.

— Спасибо, сестра. Твои тайные спутники за нами не проследуют?

Она громко засмеялась.

— Нет, сюда они уже точно не сунутся.

Очень скоро мы оказались на пляже и стали осторожно пробираться через хаотично расставленные лежаки.

Сегодня был рабочий день, так что людей было совсем немного. На это, собственно, мы и рассчитывали. Так можно было говорить спокойно, не отвлекаясь ни на кого.

Все, кто нас окружал, как и мы, были полностью обнажены. Но у многих при этом лица были закрыты масками. Значительная часть этих мужчин и женщин, прятавших свои лица, принадлежали к тем, кого мы называем «новообращенными», а также «безродными».

Так мы называем людей, которые совсем недавно приняли наши ценности. Прежде всего, это, конечно, мужчины, которые родились в мире Потерянных и еще не присоединились ни к какому материнскому роду.

К безродным мы относим также и девушек, которые сами еще никого не родили и не усыновили, но при этом также не присоединились ни к чьему роду.

Как правило, такими люди остаются лишь первое время, пока еще только свыкаются с нашими ценностями. Они при этом могут жить сами по себе, а могут объединяться в Приходы или общины первого уровня, то есть не разделенные еще на материнские рода.

— Ты тоже рассуждаешь о новичках? — прочитала Стрекоза мои мысли по задумчивому взгляду.

— О чем же еще, — я широко улыбнулась.

Мы взяли в баре виски, разбавленный газировкой, и расположились на деревянных лежаках у самой воды.

Солнце сегодня припекало не сильно, поэтому я решила не намазываться кремом от загара. Стрекоза завистливо посмотрела на мою от природы чуть смуглую кожу, позволявшую мне в таких случаях, как сейчас, нагло обходить правила, и подставила мне свою спину.

Пока я тщательно намазывала ее кремом, я пересказала во всех подробностях свой разговор с Марией.

Когда я закончила, Стрекоза повернулась ко мне и, как всегда, весело засмеялась.

— Ты специально договариваешься с ней перед встречей со мной?

— Просто так получается. Зато у нас с тобой всегда есть, о чем поговорить.

— Зачем это тебе, сестра? Зачем ты тратишь на нее свое время?

— Не знаю, — сказала я честно. — Иногда в этом что-то есть. Она живой пример того, насколько тяжело приходится Потерянным. Сначала я думала, что смогу ей помочь. Мы ведь с ней познакомились примерно тогда же, когда и с тобой. Но эта ее увлеченность религией… Я бы давно ей глаза открыла, если бы меня не сдерживала Первая Заповедь.

— Она все так же крестится каждые пять минут?

— Ну, теперь уже вроде не так часто. Но вообще да.

— Верующие, — Стрекоза снова весело засмеялась. — Никогда не смогу их понять.

— Это их право. Если им так нравится.

— Но ведь, по большому счету, Марию даже верующей назвать нельзя. Сколько бы она ни крестилась, она по всем христианским канонам злостная грешница, разве нет? И дорога ей только в ад. Почему же тебя сдерживает Первая Заповедь?

— Не нам, сестра, судить, кто настоящий верующий, а кто нет. Главное, что она себя таковой считает.

— Она, как и все остальные, просто не знает лучшего. А нам еще и запрещено их разубеждать. Зачем вообще нужна эта Первая Заповедь?

— Нужна, — сказала я уверенно. — Как видишь, заповеди работают. Нет конфликтов, нас становится все больше в разных странах. Общины растут.

— И верующие, и Потерянные так много времени тратят на поиск смысла жизни. Разве не очевидно, что смысл жизни в самой жизни?

— Ты ведь и сама была такой же когда-то. Как и я.

— И то верно, — Стрекоза широко улыбнулась. — Скажи, а ты сама разве Первую Заповедь не нарушала никогда? Ни за что не поверю.

— Может, и нарушала. А ты меня не сдашь? Изгонят меня из моей общины как отверженную.

— Сдам, конечно.

— Один раз, — ответила я, подумав. — Когда ехала на поезде в Нижний Новгород.

— И что ты там забыла?

— Пару лет назад я там в крупной общине курсы самообороны проводила. Ну ты знаешь, чтобы посмотреть, как люди живут, а заодно и денег подзаработать.

— Ну и?

— Встретилась в поезде с девочками, лет по шестнадцать. Все прихожанки какой-то западной церкви. Не помню, какой точно, их много здесь всяких развелось. Разговорились. Они начали мне рассказывать о своей церкви, о вере в Бога. Ну ты знаешь, как это всегда у них бывает, искренне пытались меня грешницу в свою веру обратить.

— Да, это мне знакомо, — усмехнулась Стрекоза.

— Ну, я их слушала, слушала, а потом меня что-то зацепило. Ну да, они мне начали доказывать, что если заниматься анальным сексом, то проклятье ляжет на несколько поколений и ни за что не попадешь в Царство Божие. Вот, меня это почему-то зацепило и я не сдержалась. Не смейся. Начала их разубеждать во всем.

— И что дальше?

— А потом, смотрю, у одной девочки в глазах прямо слезы стоят. Словно умоляет меня, чтобы я замолчала. И я тогда осеклась. Девочки мне чуть позже рассказали, что их эта церковь из тяжелой жизненной ситуации вывела. Наркоманки, самоубийцы. А если бы я разубедила их, по-настоящему, то кто знает, что бы с ними стало. Возможно, у них вся жизнь снова под откос пошла бы. Совсем не факт, что я смогла бы, при этом, убедить их присоединиться к нам. Так что, с тех пор я больше Первую Заповедь не нарушала. Ни разу.

— Да, грустно это все, — серьезно сказала Стрекоза. — С другой стороны, меня же ты убедила.

— Ты очень разумная, сестра.

— А я так тебя ни разу и не поблагодарила за все.

— Ты о чем?

— О том, как рада, что с тобой повстречалась.

— Можешь не благодарить. Пользуйся на здоровье.

Некоторое время мы лежали молча, с закрытыми глазами. Но потом Стрекоза снова повернулась ко мне.

— Представляешь, в Лондоне объявился очередной Джеймс Харди. Собирает на свои семинары целые стадионы, раздает автографы. Денег, говорят, заработал уже немерено.

— А что в этом удивительного? — пожала я плечами. — Каждый год где-то такой самозванец объявляется. Или с этим что-то не так?

— Вот именно, — усмехнулась Стрекоза. — Теперь это женщина.

— Тогда понимаю. Уже что-то новое.

— А еще… — она замолчала, будто сомневалась, стоило ли мне об этом говорить.

— Ну же? Давай выкладывай, маленькая сплетница.

— Ходят слухи, что наше правительство хочет создать специальное управление, как в других странах. Чтобы за такими, как мы, приглядывать.

Я с сомнением посмотрела на нее и громко засмеялась.

— Ходят слухи? Ты в каких кругах вращаешься, сестра, чтобы знать, что там на уме у людей в правительстве?

— В таких кругах, Снегурочка, где лучше не вращаться, — сказала она серьезно.

— Мы знали, что рано или поздно это произойдет, — тихо сказала я, покачав головой. — По крайней мере, здесь они с нами пока не так активно борются.

— Ну да, — усмехнулась Стрекоза. — Хорошо, что нас больше не сжигают на кострах.

— Или, может, хорошо, что нас пока еще не сжигают. Даже здесь, в России, найдется много людей, которые не задумываясь спалили бы это место, например.

— Умеешь ты сгустить краски, сестра.

— Я всего лишь информированная реалистка.

Стрекоза приподнялась на лежаке, уставившись куда-то в сторону. Я приподнялась вслед за ней и проследила за ее взглядом.

У самой воды резвились двое братьев лет двадцати, которые то и дело хлопали друг друга по задницам. В какой-то момент, они вдруг крепко обнялись и принялись целоваться взасос.

— Что тебя там так заинтересовало, сестра?

— Да ничего. Просто смотрю. Знаешь, раньше, до встречи с тобой, когда я видела целующихся парней, меня от этого реально тошнило.

— А теперь?

— А теперь, сама удивляюсь, но меня это заводит.

Я рассмеялась.

— В мире Потерянных женщин заводит, когда мужики забивают друг друга до смерти.

— Ну да, — согласилась Стрекоза. — Как меня в юности, когда парни дрались, чтобы ко мне под юбку залезть.

— В юности? — я снова рассмеялась.

— Ну а как еще сказать? — она насупилась. — Не в детстве же?

— Да, пока со стороны не посмотришь на мир Потерянных, не поймешь, какое там варварство.

— А главное, все с детства преподносится под таким романтическим соусом.

— Вот-вот, — согласилась я и снова посмотрела на развлекавшихся парней. — Кстати, не одну тебя эти братья заводят. Вон ту сестру, видимо, тоже.

Я указала взглядом на девушку, которая бежала в их сторону. Вскоре они уже резвились в воде втроем.

— Вроде у них там весело. Присоединимся? — серьезно спросила Стрекоза.

— Нет, сестра, — я покачала головой. — Ты иди, если хочешь, а я пока лучше полежу.

— Ну, я тебя одну не оставлю.

Она вдруг перебралась на мой лежак и расположилась рядом, часто дыша мне в лицо. Потом положила мне ладонь на грудь и прильнула своими губами к моим.

Дыхание у меня мгновенно перехватило. Руки сами крепко обняли ее, ладони загуляли по ее скользкой от крема и пота спине.

— Соскучилась по мне? — тихо прошептала я, когда она оторвалась от моего лица.

Стрекоза, ничего не ответив, спустилась ниже и принялась целовать мой живот.

— Мне не нравится, что мы так редко видимся, сестра, — сказала я, отдышавшись. — Ты все еще не хочешь присоединиться к общине? Выстроим тебе просторный дом рядом с моим.

— Нет, — улыбнулась Стрекоза. — Пока нет.

— У тебя старшему ребенку уже скоро четыре года. Ты же не хочешь, чтобы он вырос среди Потерянных?

— Конечно, не хочу, — она тяжело вздохнула. — Но пока что ничего с этим поделать не могу.

— Из-за своей родни?

Она кивнула, снова тяжело вздохнув.

Стрекоза ушла глубоко в себя, продолжая лежать у меня в ногах. На какое-то мгновение она снова стала похожа на ту зареванную семнадцатилетнюю девочку, какой я первый раз ее увидела. Я пожалела, что спросила.

— Привет, сестры, — раздался рядом нерешительный голос, и мы повернули головы.

Двое подошедших мужчин были без масок, но вокруг пояса они были туго обмотаны полотенцами. По-видимому, они таким образом пытались обойти действовавшие здесь правила.

Мы переглянулись со Стрекозой и поняли друг друга без слов. Это было смешно. Правила устанавливались не для того, чтобы кому-то было некомфортно, а потому, что так отсекались случайные посетители. Для хардистов в обнажении не могло быть ничего страшного. Это было совершенно естественно.

Один из мужчин робко протянул мне руку ладонью вверх. Этот простой жест был из разряда клубных и означал предложение пообщаться. Здесь, когда наши лица открыты и не играет громкая музыка, такой жест был еще менее уместен, чем полотенце вокруг пояса.

Я громко засмеялась, приложив при этом ладонь к своей груди. Это могло означать «только не сейчас», или «только не с тобой». В данном случае, я подразумевала оба варианта.

— Присаживайтесь, братья, — сказала Стрекоза, приветливо улыбнувшись, и указала взглядом на пустой лежак. — Не обращайте на мою подругу внимания. Просто у нее была очень бурная ночь. И снимите вы уже свои полотенца, что вы как дети малые…

ГЛАВА 4

Я провела на побережье Брайтон в Бруклине всего четыре года, до своего семнадцатилетия. Но за эти четыре года я повзрослела и во многом стала тем человеком, которым являюсь сейчас.

И если русские старики обучили меня, помимо языка, математике, географии, физике и прочим наукам, то у Бориса и его друзей я научилась быть сильной.

От них я впервые узнала, что «самбо» — это не название танца. Три раза в неделю они встречались все вместе в небольшом спортивном зале в подвале дома, где отрабатывали приемы рукопашного боя, а также технику боя на ножах, с шестами.

Дмитрий, который по возрасту был самым старшим из друзей Бориса, выступал для них в качестве тренера. Он никогда не рассказывал, где научился сам всему тому, чему обучал теперь остальных. Да это, наверное, было не столь важно.

Первый раз, когда Борис увидел, как Дмитрий обучает меня метанию ножей, я думала, что он станет сердиться. Но он лишь хлопнул меня по мягкому месту и прошел дальше. На языке Бориса это означало высшую степень одобрения. Мне тогда все еще было тринадцать лет.

Вскоре я узнала о том, что все там же, на побережье Брайтон, раз в неделю проводились подпольные бои без правил. Ну то есть правила, конечно, были, но бои почему-то назывались именно так.

Я часто посещала эти соревнования, но лишь однажды наблюдала, как в них участвовала женщина. Ей было на вид лет двадцать, и она держалась так уверенно, что я следила за каждым ее движением с искренним восхищением. И хотя этой девушке тогда сломали правую руку и разбили лицо, я все равно загорелась целью когда-нибудь выйти вот так на ринг.

Сначала мне нужно было научиться элементарным вещам. Я стала регулярно ходить на тренировки Бориса и его друзей. При этом, мне уже совсем не составляло труда уговорить то одного, то другого из них научить меня всему, что он знал и умел сам. Хотя я никогда не считала себя особенно привлекательной, но уже вполне осознавала, что у мужчин по какой-то причине возникало ко мне желание, лишь только стоило мне оказаться рядом.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я наконец решилась участвовать в своем первом бойцовском поединке.

Мне подобрали соперника, который был мне близок по весу. Это было необязательно, но организаторы посчитали, что так смогут хоть что-то заработать на ставках. Большая часть людей, разумеется, ставила не на меня.

Перевязав мне руки бинтами и надев перчатки, Дмитрий сказал мне слова, которые я запомнила навсегда:

— Совсем не главное, Снегурочка, выиграешь ты или проиграешь этот бой. Важно то, какие уроки ты сможешь из него извлечь. И как быстро отважишься снова выйти на ринг. И отважишься ли вообще.

Когда я вышла на ринг, у меня захватило дух. Я ощущала какую-то безумную смесь страха, восторга и гордости. Нет, дело было совсем не в том, что я оказалась в центре внимания. К этому я совсем не стремилась. Но у меня впервые в жизни появилось ощущение, что я наконец сама бросила вызов всему этому миру.

Разумеется, свой первый бой я проиграла. Он длился меньше одной минуты. Я получила под конец такой удар, что очнулась уже только дома, в своей кровати. Рядом на тумбочке лежала небольшая стопка денег. Когда я спросила у стариков, откуда были эти деньги, они сказали, что их оставил Дмитрий. Конечно, я догадалась, что он сделал ставку против меня.

Старики несколько дней испуганно суетились вокруг меня, будто я только что чудом избежала гибели.

— Зачем это тебе, Снегурочка? — приговаривали они по очереди.

Я в ответ лишь молча пожимала плечами и тут же корчилась от боли. Впрочем, мне повезло, и серьезных травм не было.

Спустя месяц я вернулась к тренировкам со своими русскими друзьями. Я учла один из уроков сразу: волосы у меня теперь были коротко острижены.

Когда я первый раз вошла в спортивный зал после своего поединка, все вдруг замерли на месте и удивленно уставились на меня. Борис подошел ко мне и тихо спросил:

— Ты уверена, что тебе все это нужно, Снегурочка?

Впрочем, он не стал дожидаться от меня ответа и сразу вернулся к своим делам.

Я снова начала готовиться к состязаниям. Но теперь я была умнее. Несколько месяцев я не вызывалась участвовать. Я внимательно изучала технику бойцов, советовалась с Дмитрием, как лучше им противостоять, отрабатывала вместе с ним и с другими мужчинами новые приемы, постепенно вырабатывая собственную технику боя.

Когда я вышла на ринг во второй раз, против меня поставили того же бойца, с которым я дралась до этого. Но я не сомневалась, что теперь Дмитрий поставил свои деньги на меня. Тот бой, как мне показалось, длился целую вечность. Но я его выиграла.

До своего шестнадцатилетия я приняла участие еще в пяти боях, два из которых также выиграла, а в трех других чуть не лишилась жизни.

В последнем поединке мне сломали нос. Борис, как всегда, пришел мне на помощь. Он отвел меня к знакомому врачу все там же, в русском районе. Практически в домашних условиях этот врач привел меня в порядок, так что никто бы теперь не смог догадаться, через что моему лицу пришлось пройти.

                                               * * *

Я позвонила дважды, прежде чем дверь распахнулась и на пороге наконец появился Виктор. Он подождал, пока я переступлю через порог, и крепко обнял меня. Потом с удивлением посмотрел на большие пакеты, что я держала в руках.

— Это я закупила продукты себе домой. Я сегодня на такси, так что пусть пока у тебя в холодильнике полежат. Если поместятся.

— Хорошо, — он забрал у меня пакеты и тут же удивленно спросил: — Зачем тебе столько свеклы?

— Хочу завтра детям борщ сварить.

— А ты умеешь?

Я усмехнулась.

— В это трудно поверить, но я научилась в Америке.

— Ты не перестаешь меня удивлять.

Виктор отправился на кухню, а я тем временем сбросила туфли и прошла в ванную комнату. Там я быстро разделась и включила прохладный душ.

Удивительно, но за несколько лет жизни в России я стала с трудом переносить летнюю жару. В результате, я, как и многие люди, всю зиму с нетерпением ждала лета, чтобы затем сразу же начать скучать по зиме.

Я не сразу заметила, что Виктор сменил в ванной настенную плитку. Я появлялась у него довольно редко. Последний раз, наверное, месяца три назад.

Мы не были с ним близкими друзьями. Скорее, у нас с ним было что-то вроде нерегулярного кружка по интересам.

Когда я зашла на кухню, в одном коротком халате на голое тело, Виктор одарил меня долгим поцелуем в губы, от которого мне захотелось сразу сбросить халат и сорвать с него самого одежду. Но с ним так было нельзя. Наши с ним встречи были особенными.

Он был вполне успешным мужчиной. Обаятельным, спортивного телосложения. И конечно, хардистом. Когда мы с ним впервые встретились, я сильно удивилась. Я представляла себе, что человек с его потребностями должен был быть этаким худосочным юношей с болезненным выражением лица.

Виктор отличался еще и тем, что любил вставать у плиты. Сегодня у нас с ним по плану было «мясо по-французски». Нет, речь совершенно не идет о кровавом сыром фарше, который у французов называется «тартар». В нашем случае, речь шла о запеченных говяжьих отбивных, покрытых сырно-майонезной смесью с репчатым луком, томатами и еще несколькими ингредиентами.

Как я уже давно узнала, названия блюд в разных странах почему-то часто указывают на ложное географическое происхождение. Возможно, это, своего рода, дань кулинарной моде.

Когда мы сели за стол, Виктор откупорил бутылку красного вина и наполнил бокалы.

Мы звонко чокнулись.

— Подруга мне рассказала, что в Лондоне объявился очередной Джеймс Харди, — сказала я, тщательно прожевав и проглотив свой первый кусок мяса.

— Ну это, пожалуй, не новость, сестра, — пожал плечами Виктор. — Они постоянно где-то объявляются. Как тебе мясо?

— Обалденно, как и всегда, — искренне сказала я, пригубив еще вина. — Ты не понимаешь. Теперь это женщина.

— Тогда забавно, — он широко улыбнулся. — Давно пора.

Виктор, как и я, жил в одной из больших общин в пригороде Москвы. При этом, даже бизнес его, насколько я знала, был как-то связан с общиной. В том смысле, что ему не так и часто нужно было выбираться в столицу. Но я никогда не спрашивала, что именно он там у себя продавал или производил.

— Скажи, ты ведь присоединился к своему роду? Ну, то есть, не с биологической матерью живешь в общине?

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, — я пожала плечами и жестом попросила его подлить мне еще вина. — Просто вспомнила о своей общине. Потом подумала о том, что представляет собой твоя. Сколько лет твоей Старшей Матери?

— Сколько лет моей ведьме… — он задумался. — Если честно, я даже не уверен. Не любит она свой возраст обсуждать. Думаю, лет на десять меня младше. Может быть, твоя сверстница.

— У вас в общине Старших Матерей называют ведьмами?

Он покачал головой, дожевывая очередной кусок мяса. Потом засмеялся.

— Нет, это только я их так за глаза называю, — увидев мое недовольство, он тут же продолжил, уже серьезно: — Конечно, я при этом не имею в виду ничего плохого, сестра. На мой взгляд, странно, что мы так мало пользуемся старыми словами, как, например, «ведьма». Это даже произнести намного проще, чем «Старшая Мать». А что говорить о «Совете Старших Матерей». Язык сломать можно. Говорили бы, как пятьсот лет назад: «Ведьминский Шабаш». Или просто «Шабаш».

Я засмеялась.

— Мне кажется, я уже с кем-то дискутировала на этот счет. Это было бы неправильно. Та информация, что сохранилась о ведьмах, касается не всех Старших Матерей, а только тех, кто принадлежал к правящему сословию. Только у них была реальная власть.

— А чем сейчас ситуация отличается? Все наши Старшие Матери также принадлежат к правящему сословию. Они же голосуют на выборах. Как в общине, так и на государственных.

— Не понимаю я твою логику. Если все принадлежат к правящему сословию, то кто тогда к нему не принадлежит? Кого считать простолюдинами?

— Незаконных мигрантов. Людей без гражданства, которые ничего не решают в стране. Таких уже и сейчас много. А лет через сто, из них получится полноценное сословие простолюдинов. — Так что, — подвел он итог, — можешь смело именовать себя «ведьмой», сестра.

Я задумалась. В словах Виктора, хотя он, по-видимому, шутил, определенно было рациональное зерно. Наверное, поэтому я не стала говорить ему, что все еще не получила российское гражданство.

— Знаешь, брат, а далеко не все хардисты согласны с тем, как история излагается в Кодексе. Ну, то есть, многие же вообще не интересуются историей. А кого-то здесь, может, задевает, когда говорят, что до Петра Первого никакой России еще не было.

— Не знаю, — пожал плечами Виктор. — Что тут может задевать? По католической версии, Россия моложе западноевропейской цивилизации больше, чем на тысячу лет. А по Кодексу, всего лишь на столетие. Да еще и все самое интересное в древности происходило в основном на нашей территории. По-моему, совсем неплохо.

— Ну, если смотреть на это с такой точки зрения, тогда, наверное, да, совсем неплохо.

Он снова разлил вино по бокалам, и мы с ним снова звонко чокнулись.

— А что ты думаешь о «Реке Волков»? Ты же читал, наверное?

— Конечно, — усмехнулся Виктор. — Не один раз.

— Ну и?

— Любопытная штука. Конечно, там много условностей. Понятное дело, что не было тогда такого изысканного языка общения. Первобытная эпоха все-таки. Но в целом, по крайней мере, позволяет примерно представить, что же тогда могло происходить на самом деле.

Каждый раз, когда я бывала у Виктора, из чистого любопытства, я пыталась его соблазнить. Вот и теперь, разговаривая с ним, я, как бы случайно, позволила халату раскрыться и не стала снова плотно запахивать его. Как всегда, он понял, что я пыталась сделать, и лишь усмехнулся.

— Неужели ты совсем меня не хочешь вот так просто?

— Хочу, — тихо сказал он, снова усмехнувшись. — Но все то, что нам с тобой предстоит позднее, меня заводит значительно больше. Одна мысль об этом заслоняет все остальное.

Некоторое время мы молча поглощали пищу. Потом я не выдержала.

— Ты ведь никогда так и не рассказывал мне, откуда это все в тебе.

— Ты тоже особенно не распространялась.

— Неправда, — я пожала плечами, запахивая халат. — Я этого никогда не скрывала. В моей жизни последние годы мне не хватает насилия. То есть, я, конечно, этому рада. Но насилие шло со мной рука об руку с раннего детства. Это неотъемлемая часть меня. Моей личности. Поэтому, чтобы быть в равновесии, мне иногда нужны эти наши с тобой встречи.

— В моем случае, все примерно так же, — серьезно сказал Виктор. — Но только меня в наших встречах интересует не только насилие.

— Но и власть?

— Но и власть, — все так же тихо сказал Виктор.

Потом он, поразмыслив, почему-то спросил:

— Ты же не считаешь меня извращенцем?

Я засмеялась.

— А ты меня? Разве у нас вообще есть такое слово? Что это значит, вообще, «извращение»? Отклонение от нормы? А кто эту норму устанавливает?

— Ну да, — улыбнулся Виктор. — Если уж на то пошло, то все движение хардистов одно сплошное отклонение от общепринятых норм. Начиная от того, что оно развивается само по себе и никем не управляется, и заканчивая самой системой ценностей.

Я посмотрела на часы.

— Ну что, время?

— Да, время.

Я наклонилась и выдвинула из-под стола заранее приготовленную Виктором коробку.

Сначала я помогла ему одеться в латекс. В этом черном костюме и с маской на лице он становился похож на самого настоящего Бэтмена.

В отличие от Виктора, я не надевала на себя никаких масок, тем более никакого латекса. Я всегда играла роль только лишь самой себя. Чтобы настроиться на игру, мне было достаточно ошейника, который Виктор крепко затягивал на моей шее.

ГЛАВА 5

В день своего шестнадцатилетия я решила наконец навестить своих опекунов.

Когда я сказала об этом Борису, он не стал меня отговаривать. Поздно вечером мы вместе сели с ним в его машину и направились за пределы Нью-Йорка, в небольшой городок, откуда я в свое время с таким трудом сбежала.

Как оказалось, нам пришлось ехать совсем не далеко.

Несколько минут мы сидели в машине и наблюдали за окнами дома. Воспоминания о том жутком времени, что я провела с двумя опекунами в этом большом старинном доме на отшибе, нахлынули на меня. На мгновение мне даже стало страшно.

Борис словно почувствовал это. Он пристально посмотрел на меня и, как всегда, тихо спросил:

— Ты уверена, что тебе это нужно, Снегурочка?

Я лишь молча кивнула.

Тогда он протянул мне пару кожаных перчаток. После того, как я их надела, он так же тихо сказал:

— Не снимай их.

Он указал мне взглядом на бардачок. Я послушно открыла его и вынула пистолет с уже прикрученным глушителем. Проверила обойму, передернула затвор. За годы, проведенные на побережье Брайтон, меня, конечно, научили правильно обращаться не только с ножами.

— Я буду ждать тебя здесь, — сказал Борис и мягко похлопал меня по плечу.

Сделав глубокий вдох, я открыла дверцу машины и выскочила наружу.

К дому я приближалась короткими перебежками, каждый раз скрываясь в гуще колючего кустарника. Меньше всего на свете мне хотелось испортить опекунам столь долгожданный сюрприз.

Входная дверь оказалась даже не заперта. По-видимому, у них за время моего отсутствия так и не появилось нового объекта для издевательств.

Я мягко ступала по старинному паркету, но он все равно то и дело поскрипывал подо мной. Как только я проникла в дом, я стала вслушиваться в доносившийся из его глубины приглушенный шум. Похоже, что в гостиной на первом этаже играла какая-то музыка.

Пока я осторожно пробиралась в полутьме, мое сердце бешено колотилось и кровь стучала в ушах. Несколько раз у меня возникала мысль, что я, возможно, зря все это затеяла.

Я уже была у приоткрытых дверей гостиной, когда голос, знакомый с детства, окликнул меня сзади.

— Hey, who the hell are you?

Я резко обернулась, держа перед собой пистолет на вытянутых руках.

Это был один из моих ненавистных опекунов. Толстопузый бородач лет пятидесяти в старых растянутых джинсах. Фред, так его звали.

Судя по всему, мое появление, как я и хотела, было эффектным. Я была во всем черном, и даже глаза я подвела особенно толстым слоем черной туши.

— You know who I am, Freddy, don’t you?

По выражению на его лице я с удовлетворением поняла, что опекун меня узнал. Я сделала глубокий вдох и приготовилась нажать на спусковой крючок.

— Elizabeth… wait… please…

Кровь в ушах застучала еще сильнее. Но указательный палец словно сделался деревянным. Я столько раз представляла себе этот момент. И когда я представляла себе это, я каждый раз нажимала на спусковой крючок с легкостью. Почему же я не могла сделать это теперь, когда все было именно так, как я хотела?

Я снова сделала глубокий вдох и, возможно, на этот раз я бы все-таки выстрелила. Но за моей спиной раздался звук шагов, и я даже не успела сообразить, что произошло. Удар по голове был таким сильным, что я мгновенно провалилась во тьму…

Когда я очнулась, то не сразу поняла, где я и что со мной происходит. Пока я была без сознания, они перенесли меня в гостиную, раздели и положили на свой любимый цветастый ковер, который мне с детства снился в кошмарах.

Руки у меня теперь были крепко связаны за спиной, рот был заткут тряпкой, а поверх нее был туго намотан скотч. Все как в детстве.

Из-за боли в голове я даже не сразу поняла, что один из опекунов проник своим хозяйством в мой анус и как раз в это самое время совершал ритмичные движения. Все как в детстве. Не от боли, но от ненависти и от бессилия у меня полились из глаз слезы…

Борис появился как раз вовремя. Еще немного, и я сошла бы с ума.

Все происходило как во сне. Я даже не сразу поняла, что это он развязывал мне руки и снимал скотч с моей головы.

Он присел рядом со мной на ковре. Одной рукой он крепко прижал меня к груди, дав мне возможность прорыдаться, зарывшись лицом в его черный свитер. Другой рукой он целился в моих проклятых опекунов, которые, наверное, теперь жалели, что не вызвали полицию.

Все еще сотрясаясь в рыданиях, я отстранилась от Бориса и медленно встала, осматриваясь в поисках своей одежды.

Борис встал вслед за мной и молча ждал, пока я оденусь. Это было непросто. Руки у меня так сильно тряслись, что я с трудом совладала с пуговицами на штанах.

Внезапно, я успокоилась. Слезы сами собой перестали течь.

Я робко посмотрела на Бориса. Теперь мне было стыдно, что я не смогла справиться с такой, казалось бы, простой задачей. Но в его глазах не было осуждения. Только вопрос. Он терпеливо ждал, что я все же решу с ними делать.

Тогда я повернулась и наконец посмотрела на опекунов. Они оба стояли на коленях, послушно держа руки за головами. Никогда я не видела их такими бледными. Особенно Фреда, который, в отличие от другого опекуна, был без штанов.

Я снова повернулась к Борису и протянула правую руку.

— Сначала перчатки, — тихо сказал он.

Я послушно надела перчатки, и тогда он отдал мне пистолет.

Я не спеша подошла к опекунам. Теперь у меня не было ни тени сомнений. Сердце не колотилось, и больше не стучало в ушах.

Смотря им прямо в глаза, я всадила в каждого из них по две пули, одну в сердце и одну в голову. Лицо мое забрызгало кровью, и я ощутила соленый привкус на губах.

Потом я повернулась к Борису и тихо сказала:

— Спасибо, что не сделал это за меня.

В ответ он лишь угрюмо кивнул. Он молча забрал у меня пистолет и зачем-то бросил его рядом с трупами. Потом мы облили все бензином из принесенной Борисом канистры и подожгли.

Я не хотела уходить. Мне хотелось стоять и бесконечно наблюдать, как горел этот страшный дом. Но Борис схватил меня за волосы и потащил в машину…

                                               * * *

Третья Заповедь запрещала намеренное причинение как физического, так и морального вреда. Но на наш случай, когда все было добровольно, она, разумеется, не распространялась.

Едва Виктор оделся в свой черный костюм из латекса и крепко затянул на мне ошейник, раздался звонок в дверь.

На пороге стоял первый раб. Это был мужчина около сорока лет, сильно упитанный и дорого одетый. Несмотря на то, что он не первый раз приходил на нашу с Виктором встречу, я даже не знала, как его зовут. В этом для него, наверное, и была вся прелесть.

Я молча пропустила его внутрь и помогла ему снять верхнюю одежду. Потом мы, все так же ни слова не говоря друг другу, прошли вместе с ним в гостиную. Там я указала ему на коробку с его принадлежностями. Он понимающе кивнул, и я оставила его одного, плотно прикрыв дверь.

— Все в порядке? — спросил Виктор, когда я вернулась на кухню.

— Да, господин, — тихо сказала я.

Он жестом указал мне место на полу, куда я послушно встала на колени.

— Открой рот.

Виктор подошел ко мне и плюнул мне в широко раскрытые губы. Потом щелкнул застежкой и высвободил свой налившийся кровью фаллос.

Я уже готовилась принять его, когда вдруг получила звонкую оплеуху. Я не знала, за что он меня ударил. Но в этой его непредсказуемости и был весь смысл…

Звонок в дверь раздался на пять минут раньше срока.

Виктор рассвирепел.

— Ты что, не сказала ему, во сколько нужно приходить?

Он снова отвесил мне звонкую пощечину. Потом еще и еще. Так, что у меня из глаз покатились слезы.

— Сказала, господин.

Он вновь замахнулся, чтобы ударить, но вдруг передумал.

— Иди, открой ему.

Второй раб внешне почти не отличался от первого. Разве что, был чуть менее упитан.

Все так же молча, я помогла ему раздеться, но провела его не в гостиную, а в другую комнату, в которой почти не было мебели. Там его уже дожидалась коробка с его принадлежностями.

По пути на кухню, я заглянула в гостиную, чтобы проверить, как там первый раб. Он уже был готов. Сидел на коленях посреди комнаты, полностью без одежды, только в черной кожаной балаклаве, покрывавшей всю его голову, с вырезами лишь на уровне глаз и рта.

Я молча кивнула ему и снова закрыла дверь.

— Хочешь еще вина? — мягко спросил меня Виктор, когда я вернулась на кухню.

— Хочу, господин, — тихо ответила я, все так же разместившись перед ним на коленях.

Он взял со стола бокал и подошел ко мне. Я машинально протянула руку. И в этом была моя ошибка. Виктор ударил меня по щекам раз десять, так что в ушах стало звенеть, а из глаз снова сами собой покатились слезы.

Потом он, впрочем, сжалился, и, убедившись, что я держу руки за спиной, залил мне в раскрытый рот вина.

Затем он жестом приказал мне повернуться к нему спиной. Я почувствовала, как он надевает на меня наручники. После этого он стал застегивать ремешки на моих лодыжках.

Весь сценарий был продуман Виктором от начала и до конца. Единственное, что я добавила сама, это наручники за своей спиной и короткую цепь на ногах. Только так можно было гарантировать, что я, забывшись, не начну рефлекторно от него отбиваться. А это, учитывая мои навыки, было для него смертельно опасно.

В самом конце он застегнул на моем ошейнике поводок и, ни слова не говоря, потащил меня за собой, так что мне пришлось быстро семенить за ним на коленях.

Он отвел меня в комнату без мебели, где нас дожидался второй раб, уже раздетый и с черной балаклавой на голове. Потом Виктор отправился в гостиную и привел за собой первого раба, точно так же, как и меня, таща его за собой на поводке. Отличие состояло только в том, что ни у кого, кроме меня, ни руки, ни ноги скованы не были.

Наша игра началась. Как всегда, Виктор сперва занялся воспитанием двух рабов, чтобы напомнить этим Потерянным, кем они были здесь и сейчас. По его приказу, я пинала рабов между ног, давала им облизывать свои ступни, то и дело приседала над их лицами и мочилась на них.