Бесплатный фрагмент - Кейта: Дочь Леса

Пролог

Сон удаганок всегда начинается с запаха. Резкий и иной, он становится пропуском в мир образов и пророчеств, тотчас отделяя его от реальности.

Это был не дым от родного камелека в центре балагана, не смолистый дух кедрача за стеной. Здесь царил запах сухой земли, раскаленной под беспощадным солнцем, запах полыни и тысячи несуществующих в родной тайге трав. Запах воли и пыли, чуждого мира.

Во сне юная девушка стояла на бескрайней елани, но трава под ее босыми ногами была непривычно жесткой и колючей. Небо над головой было опрокинутой чашей из выцветшей бирюзы — таким высоким, что кружилась голова. Это было небо Тэнгри, но оно было чужим и пугающе огромным. Из-за горизонта, из марева дрожащего воздуха, рождалась орда. Сначала как рокот, похожий на гул потревоженной земли, потом как темная полоса, что становилась все шире, пока не заполнила собой видимое пространство. Тысячи всадников на низкорослых, косматых лошадях. Над их головами колыхались стяги с вышитой на них незнакомой, хищной тамгой. Они несли с собой лязг стали, скрип кожи и тот самый степной запах.

Страх не сковал девушку. Вместо него пришло странное, почти шаманское любопытство. Она видела их лица — обветренные, с узким разрезом глаз. Видела их оружие — тугие композитные нумы, изогнутые сабли, копья с конскими хвостами. Ими правил жестокий хан, чье лицо было словно высечено из камня, а глаза горели холодным огнем. Он отдал приказ, и река всадников хлынула прямо на нее.

Но земля под ногами удаганки внезапно стала мягкой и родной. Елань сменилась мхом, вокруг выросли вековые лиственницы, устремляя свои вершины в небо. Прямо перед ней из-под земли вырос исполинский сэргэ — священная коновязь, исписанная древними рунами. Девушка была не одна, за спиной стоял ее уус, ее клан. Отец в полном облачении шамана, с бубном в руке, удаганки постарше, чьи губы беззвучно шептали заклинания. Сама девушка была одета в ритуальный наряд, а на груди тяжело лежало серебро илин кэбихэр. Она была защитница. Их медведица.

Орда налетела, но ударилась о невидимую стену, что выросла вокруг священного сэргэ. Стрелы, пущенные из сотен луков, бессильно падали на мох, не долетая до цели. Но с каждым ударом невидимый купол трещал, а земля стонала. Тогда вперед, из рядов степняков, выехал один воин, не хан. Он был молод, и в его глазах вовсе не было жестокости — лишь стальная решимость и непреодолимая тоска. Он был мэргэн, меткий стрелок, его лук буквально казался продолжением его же рук. Юноша не спешил, его взгляд был прикован к удаганке. Молодая шаманка почувствовала, как ее кут, ее душа, откликнулась на этот взгляд, словно узнала его. И в этот миг тишины, когда битва замерла, в ее голове прозвучал голос. Он был древнее гор и глубже таежных озер. Голос не принадлежал ни человеку, ни духу-иччи — он был самой землей, самим небом.

«Услышь олонхо, что еще не спето, дитя мое», — прогремел он, и слова впечатались в ее сознание огненными рунами.

«Когда Сын Степи, чья душа — ветер,

Пойдет войной на Дочь Леса, чей дух — корень,

Их первая встреча станет битвой,

А последняя — спасением или гибелью.

Кровь смешается с росой, сталь — с древесной корой.

Ибо только вместе они смогут остановить то, что идет из Нижнего мира,

То, что жаждет поглотить и степь, и тайгу.

Лишь соединив Ветер и Корень, можно усмирить Тьму.

Один из них должен предать свой род, чтобы спасти свой народ.

Один из них должен умереть, чтобы другой мог жить».

Воин-мэргэн поднял лук. Наконечник его стрелы был сделан не из железа, а из черного, как ночь, камня. Он натянул тетиву, целясь не в удаганку, а в священный сэргэ за ее спиной. Девушка знала — если он выстрелит, защита падет, и ее мир будет уничтожен. Она вскинула руки, чтобы сотворить заклятие, чтобы призвать на его голову гнев лесных духов, чтобы крикнуть: «Абаасы сиэтин!» Но она не смогла. Лесная колдунья смотрела в его глаза и видела в них не врага, а отражение собственной судьбы. И он, кажется, видел в ее глазах то же самое. Палец на тетиве дрогнул.

В этот момент земля под ногами исчезла. Мир раскололся на тысячи осколков, и юная шаманка полетела в холодную, звенящую пустоту, а в ушах все еще звучали последние слова пророчества: «…должен умереть, чтобы другой мог жить».

Глава 1. Утро запаха смолы и тревоги

Кейта резко проснулась, словно от раската грома. Но этим громом оказался настойчивый стук — кто-то явно пытался выбить дверь отцовского балагана. Грохот отдавался в гулких бревнах стен и, кажется, прямо в ее голове, где до сих пор плясали тени степных всадников. Как она умудрилась здесь заснуть? Девушка села на постели из мягких оленьих шкур и лениво потянулась, отбрасывая тяжелое меховое одеяло.

— Да иду я, иду! — сердито пробубнила она, обращаясь скорее к повторяющемуся раздражающему стуку, чем к кому-то конкретному. — И кого там абаасы принесли на рассвете?!

Комнату наполнял привычный утренний полумрак. Свет просачивался лишь через небольшое, затянутое бычьим пузырем оконце да через дымоход над остывающим камелеком в центре. Пахло дымом, сушеными травами, что висели пучками под потолком, и родной, успокаивающей смолой. Запаха полыни, слава Тэнгри, не было.

Стук повторился, на этот раз он был еще настойчивее.

— Кейта, дитя, это я, — раздался снаружи приглушенный, но до боли знакомый голос. — Твой отец заперся, а мне нужен совет тойона.

Кейта закатила глаза. Ойгон. Старейшина, чья борода была длиннее его терпения. Девушка накинула на плечи простую рубаху, перехватила ее кожаным поясом и, шлепая босыми ногами по прохладным земляным полам, подошла к двери. Массивный деревянный засов поддался нехотя. На пороге стоял Ойгон, щурясь словно кот от утреннего света. За его спиной их небольшой айыл уже просыпался: слышался лай собак и скрип шагов по подмерзшей за ночь земле.

— Ну, здравствуй, почтенный. — Кейта прислонилась к косяку, скрестив руки на груди. — Отец не заперся, он готовится. Разве ты не чуешь? В воздухе пахнет можжевельником и грядущей головной болью для всего клана.

Ойгон нахмурился, втягивая носом воздух. И правда, к запахам балагана примешивался терпкий, священный дымок.

— Опять? — вздохнул старейшина. — Духи снова беспокоят его?

— Они его никогда в покое и не оставляли. Такая уж у верховного шамана работа, — саркастично заметила Кейта, но тут же смягчилась, увидев искреннюю тревогу на лице старика. — Отец с ночи не спит. Говорит, с юго-запада ветер принес дурные вести… Ладно уж, проходи, почтенный. Только не шуми — он сейчас больше в мире духов, чем в нашем.

Девушка пропустила Ойгона внутрь. Ее приемный отец, Алтан, сидел у самого очага спиной к ним. Он даже не обернулся. Широкие плечи мужчины были укрыты медвежьей шкурой, а длинные, тронутые сединой волосы собраны в тугой узел. Перед ним на плоском камне дымились травы, а рядом лежал главный инструмент верховного шамана — бубен, расписанный знаками трех миров.

— Я слышал тебя, Ойгон, — голос Алтана был глухим, но сильным. Он всегда говорил так, словно слова рождались не в горле, а в самой груди. — Говори, что тревожит тебя, пока мой кут еще полностью со мной.

Старейшина кашлянул и переступил с ноги на ногу.

— Охотники вернулись. Те, что уходили к южным кряжам. Они видели следы, много следов. Целая орда прошла там, не больше трех дней назад. Эти негодяи выжгли пастбища и отравили колодцы!

Кейта замерла на полушаге к очагу, где стоял котелок с остывшим травяным отваром. «Выжгли пастбища…» В ее сне было то же самое.

— Это дело рук степняков, — без вопросительной интонации произнес Алтан. Он медленно повернул голову, и Кейта увидела усталые, покрасневшие глаза отца. — Они подошли слишком близко. Ближе, чем когда-либо.

— Вот и я о том же, тойон! — закивал Ойгон. — Народ волнуется. Нужно выставить дозоры и укрепить частокол. Другими словами, готовиться к битве.

— Битва — это последнее, что нам нужно, — наспех отрезал Алтан. Вождь клана посмотрел на Кейту, и в его взгляде была не только отцовская теплота, но и тяжесть знания. — Силой их не одолеть. Их тысячи. Мы должны знать, чего хочет их хан, зачем они нарушили древние границы.

Верховный шаман снова отвернулся к огню.

— Я уйду в камлание. Сегодня ночью.

Кейта ахнула. Обычное камлание длилось несколько часов. Но по тому, как отец это сказал, она поняла — речь идет о другом. О глубоком погружении, словно на самое дно океана.

— Надолго? — спросила она, и привычные надменные нотки полностью испарились из голоса юной удаганки, уступив место плохо скрытой тревоге.

— Сколько потребуется. Может, три дня. Может, пять. Я должен дойти до Верхнего мира и спросить совета у Айыы. А если понадобится — спуститься в Нижний и вырвать правду у самого Эрлика.

— Пять дней! Пресвятая Хранительница! — воскликнула Кейта, всплеснув руками. — Отец, это опасно. Твое тело будет здесь, абсолютно беззащитное. А если они нападут, пока тебя не будет? Кто поведет нас? Ойгон, при всем уважении, дальше своего носа видит, только когда чихает.

Седобородый старейшина обиженно засопел, но промолчал. Слово Алтана было законом.

— Ты поведешь их, медвежонок. — спокойно ответил Алтан, не глядя на нее. — Будешь моими глазами и ушами. Ведь только ты знаешь лес лучше любого охотника.

— Я всего лишь ученица бубна, посвящения еще не было! Чем я смогу помочь! — возразила она, хотя это была лишь половина правды. Девушка чувствовала духов, иногда даже слишком хорошо и уж точно лучше большинства учеников племени. — У меня не получится никого защитить, если…

— Твоя задача — не вступать в бой, если он окажется неминуем. — он наконец-то посмотрел ей в глаза, и его взгляд стал твердым, как гранит. — Нужно лишь выиграть для меня время. Спрятать женщин и детей в дальних пещерах. Запутать следы. Если понадобится, отвести врага в Черные топи.

Верховный шаман говорил так, будто сомнений быть не могло. Кейта вздохнула, понимая, что спорить бесполезно. Она подошла к очагу, взяла деревянную кытыйа, зачерпнула теплого отвара и протянула отцу.

— Тогда пей. А то твой великий дух отправится в путешествие, а тело тут окоченеет от голода. И кто мне потом будет рассказывать, как страшно выглядят абаасы вблизи?

Алтан усмехнулся и принял чашу, исподлобья поглядывая на девушку.

— У них твои глаза, когда ты злишься.

— Очень смешно, — фыркнула девушка, но уголки губ дрогнули в улыбке. Дочь верховного шамана села рядом с ним на шкуры, прижимаясь к плечу. После чего тихо, едва ли в полголоса, произнесла: — Только вернись, слышишь? Не задерживайся там на своих духовных пирах.

— Постараюсь, кыыс. — он погладил ее по распущенным волосам цвета вороньего крыла. — Постараюсь. А теперь оставьте меня оба. Мне нужно настроиться.

Старейшина Ойгон, поняв, что аудиенция окончена, поклонился и поспешил к выходу. Кейта еще мгновение сидела рядом с отцом, впитывая его спокойствие и силу. Она знала, что следующие несколько дней будут самыми долгими в ее жизни. И впервые сон, приснившийся на рассвете, показался ей не просто игрой воображения, а тенью грядущих событий. Тенью, пахнущей полынью и войной.

Кейта вышла из балагана, плотно притворив за собой массивную дверь. Утренний холод коснулся ее босых ступней, заставляя вздрогнуть. Легкая рубаха, перехваченная кожаным поясом, совсем не грела. Девушка глубоко вдохнула влажный, смолистый воздух тайги, пытаясь отогнать остатки тревожного сна и еще более тревожного разговора с отцом. Ее глаза, цвета небесной синевы, внимательно осматривали небольшой айыл. Деревянные балаганы и летние ураса еще дремали в полумраке, но у некоторых уже дымились камелеки, предвещая завтрак. Невысокая, но крепко сбитая, Кейта двигалась бесшумно, как дикая кошка, привычная к лесным тропам. На скулах проступал легкий румянец от холода, что придавало еще больше нежности ее аккуратному лицу.

Ойгон уже суетился у частокола, отдавая указания молодым охотникам. Он был хорошим старейшиной, но совсем не воином и уж тем более не лидером в условиях войны. Его шаманская сила была мала, а опыт в камлании ограничивался простыми обрядами на урожай или хороший промысел. Именно поэтому Алтан так беспокоился. И именно поэтому эта ответственность теперь ложилась на Кейту.

Она помнила, как верховный шаман нашел ее. Он редко рассказывал эту историю, но отдельные детали врезались в память. Ей было, может быть, два или три года, когда шаман, путешествующий по глухой тайге, наткнулся на разорванный медведями айыл. Все было в крови, разрушено. И среди этого ужаса, в колыбели, затаившейся под вывороченным кедром, лежал младенец — Кейта. Не было ни единой царапины, ни капли крови на ее коже. Но вокруг колыбели клубился черный, омерзительный туман, источавший холод и страх — следы абаасы, злых духов Нижнего мира. Эти духи пришли за ней, за ее свежей, чистой душой. Алтан рассказывал, что никогда прежде не чувствовал такой силы зла. Он провел одно из самых тяжелых камланий в своей жизни, изгнал демонов и забрал девочку с собой. Он дал ей имя — Кейта, что означало «крепость», «защита». Шаман чувствовал, что Великая Мать Тэнгри сама привела ее к нему. С тех пор Кейта стала его дочерью, ученицей, и главной его надеждой.

Происхождение девушки с синими глазами всегда было окутано тайной. Некоторые старые удаганки шептались, что она «дитя леса», другие говорили, что она «принесена ветром». Но все без исключения соглашались, что в ней есть нечто особенное. Ее связь с иччи, духами-хозяевами леса, была интуитивной, почти телесной. Кейта чувствовала изменение погоды задолго до того, как облака собирались на небе, слышала шепот деревьев и понимала горечь умирающей травы. Но полноценного камлания, такого как у отца, она не совершала. Она могла призвать маленьких духов, поговорить с ними, попросить о помощи, а вот глубокие путешествия между мирами были для юной шаманки до сих пор закрыты. Девушка не носила традиционный костюм удаганки, а илин кэбихэр, что приснился ей, был лишь частью ритуальных сновидений, а не повседневной жизни.

В клане не было жесткой иерархии в воинском смысле, но шаманы делились на ступени. Самые юные, «дети леса», учились у старейшин искусству травничества, целительства, основам общения с духами. Затем шли «ученики бубна» — те, кто уже освоил ритуальные танцы, мог проводить простые обряды, призывать мелких иччи и защищать айыл от легких болезней или сглаза. Наконец, были «хранители бубна» — полноценные шаманы и удаганки, способные камлать, общаться с Айыы Верхнего мира и противостоять всевозможным абаасы из Нижнего. Их было немного, и каждый из них был бесценен. Алтан был одним из самых могущественных хранителей бубна за многие поколения.

Обучение начиналось рано. Детей выбирали не по роду, а по сур — жизненной силе, по способности чувствовать тонкий мир, по снам, которые им снились. Устав был прост: чтить Великую Мать Тэнгри, уважать иччи, защищать свой улус и беречь тайгу. Шаманы были не только проводниками между мирами, но и хранителями олонхо, целителями, судьями и советниками. Их сила была в гармонии с природой и понимании баланса.

— Кейта! — окликнул девушку знакомый голос. Она обернулась — у входа в один из балаганов стояла Ирена, молодая ученица целительницы, которая была всего на пару лет старше Кейты. Ее лицо было бледным, а глаза, обычно полные жизнерадостности, сейчас казались до боли испуганными. — Ты слышала? Степняки, опять! Говорят, они выжгли все кряжи к югу от Черных Топей.

— Знаю, эдьиий. Отец уже готовится к камланию. — Кейта подошла к ней, положив руку на плечо. — Нам нужно собраться. Приготовь запасы — наполни бутыли водой, подвяль мяса. И предупреди всех, чтобы держались вместе. Охотникам нужно быть начеку.

— Но если Алтан-тойон уйдет надолго… — Ирена замялась, ее тонкие пальчики нервно теребили край рубахи. — Кто будет защищать нас? Кто сможет остановить их?

— Мы. — твердо сказала Кейта, в ее взгляде читалось искреннее непонимание от услышанного вопроса. — Кому же еще выступать на защиту?! К тому же, иччи леса не оставят нас. А пока отец в пути, нужно быть его глазами. Никто не посмеет осквернить нашу землю.

В словах девушки была уверенность, которой она сама до конца не чувствовала. Если уж говорить начистоту, она ее вовсе не чувствовала, но ощущала огромную ответственность перед отцом и его просьбой. Предчувствие из сна не отпускало, вилось под ложечкой холодной ядовитой змеей. Слова пророчества звучали набатом в голове, но Кейта старательно отмахивалась от них, как от назойливых мух.

Степняки были для клана шаманов абстрактной угрозой, далекими «степными волками», что иногда забредали на окраины, но никогда не осмеливались так глубоко проникать в тайгу. Их мир был миром безграничных просторов и безжалостного солнца. Миром, который Алтан описывал как «лишенный корней». Их сила была в числе, в скорости, в железе и луках. Шаманы же были хранителями баланса. Они не воевали, если не было крайней нужды, но умели защищаться. Их сила была в знании природы, мудрости духов, умении видеть скрытое. Но численность их была мала, а магия требовала подготовки и сосредоточения.

Кейта знала, что люди из степей приближаются. Запах полыни из ее сна, казалось, уже едва различимо витал в лесном воздухе, смешиваясь со смолистым ароматом кедра. Конфликт, который долго тлел на границах их миров, теперь разгорался. И пророчество шептало, что она, Кейта, находится в самом его эпицентре.

Ответ Ирены, полный страха, неприятно кольнул девушку. Она видела этот страх в глазах и других членов клана. Он был липким, как болотная трясина, и мог утянуть на дно весь их улус быстрее любой орды. Нужно было его развеять.

— Ирена, — Кейта взяла подругу за плечи и заставила посмотреть ей в глаза. — Когда ты в последний раз проверяла запасы сушеного корня чайного копеечника в лечебнице? А вяленой брусники?

— Что? — растерянно моргнула та. — Неделю назад, наверное… При чем тут это?

— При том, эдьиий, что если кто-то из охотников в дозоре подвернет ногу, ему понадобится твой отвар. А если у детей от страха заболят животы, им поможет твоя брусника. — Голос Кейты стал мягче. — Твоя сила — в целительстве. Так иди и делай то, что умеешь лучше всех. Защищай нас своим способом, поняла?

Ирена неуверенно кивнула, но паника в ее глазах сменилась проблеском осмысленности. Она глубоко вздохнула и решительно направилась к балагану, где хранились все лекарские запасы. Кейта проводила ее взглядом с толикой облегчения. Один испуганный шаман — это проблема. Десяток испуганных — катастрофа! Чтобы самой не поддаться дурным мыслям, девушка решила заняться делом. Первым делом — проверить оружейную, где хранились немногочисленные батасы, копья и луки охотников. Но по пути ее остановил аппетитный запах свежеиспеченных лепешек, доносившийся из общей трапезной. У входа, прислонившись к косяку, стоял высокий, крепкий парень с круглым, вечно добродушным лицом. Он с наслаждением жевал лепешку, прикрыв глаза.

— Где же еще сыскать Саяна, как не возле еды? — пробормотала Кейта себе под нос и подошла ближе. — Доброго утра, ненасытный ты наш. Перебираешь запасы прямиком себе в рот?

Саян, один из немногих «учеников бубна» ее возраста, открыл глаза и расплылся в широкой улыбке, ничуть не смутившись.

— Утренняя лепешка — залог хорошего камлания, Кейта! — важно заявил он с набитым ртом. — Пустой желудок отвлекает от общения с духами. Они начинают казаться злыми и голодными, как стая волков. Проверено.

— Тогда твой сур, должно быть, самый мощный во всем улусе, судя по тому, как часто ты его подпитываешь. — фыркнула девушка, но не смогла сдержать улыбки. Саян был ее другом с тех пор, как они детьми вместе учились распознавать съедобные ягоды от ядовитых. Он всегда умел разрядить обстановку. — Ты слышал новости?

— А кто ж не слышал? — он разом посерьезнел и отломил подруге половину своей лепешки. — Ойгон бегает так, будто ему под дээл подбросили раскаленных углей. Говорит, степняки близко. Думаешь, правда?

— Охотники видели следы. Отец уходит в камлание. Так что да, это больше чем правда, — ответила Кейта, принимая угощение. Теплая лепешка приятно согрела ладони.

— Вот же абаасы их побери! — прошипел сквозь зубы Саян, глядя куда-то в сторону южных сопок. — Чего им в степи своей не сидится? Там же пустота — ни деревца, ни зверя нормального. Только ветер и сухой аргал. Что они тут забыли?

— То же, что и всегда. — в разговор вмешалась подошедшая Ирена. Она несла небольшую плетеную корзину, уже наполненную пучками трав. — Дерево, воду, пушнину. Они берут то, чего у них нет.

— И портят то, что есть у нас! — мрачно закончил Саян. — Я слышал, они пьют конскую кровь прямо из надреза на шее и никогда не моются. Говорят, вода для них — священна, ее нельзя осквернять грязным телом. Представляешь, какой от них запах?

— Саян! — шикнула на него Ирена.

— А что? Может, их можно отогнать запахом протухшей рыбы? У нас ее полно после последнего улова! — предложил он с абсолютно серьезным видом.

Кейта рассмеялась, едва не поперхнувшись лепешкой. Этот короткий момент беззаботного смеха был похож на глоток свежего воздуха посреди удушья.

— Гениальный план, батыр. — отсмеявшись, сказала она. — Но боюсь, нам понадобится что-то понадежнее. Ирена, спасибо, что так быстро. Теперь проверь запасы багульника и можжевельника. Саян, твоя сила сейчас нужнее в другом месте. Помоги-ка нашим мужчинам укрепить частокол. И собери всех «учеников бубна» через час у большого сэргэ. Мы должны подготовить обереги для дозорных.

Лицо Саяна вытянулось.

— Укреплять частокол? Кейта, это же скука смертная! Может, я лучше духам помолюсь? Как раз съем еще одну лепешку для укрепления сур…

— Твой сур и так крепче этого частокола, — с наигранной строгостью отрезала Кейта, легонько ткнув его кулаком в плечо. — А теперь иди. И не ворчи, нам всем сейчас нужно делать то, что должно.

Саян вздохнул, но спорить не стал. Он был ленив, но никогда не был трусом. Кивнув, юноша отправился к мужчинам, уже таскавшим тяжелые бревна. Ирена тоже поспешила выполнять поручение. Кейта осталась одна посреди просыпающегося айыла. Шум и суета вокруг немного успокаивали. Обычная жизнь, которую она знала и любила, продолжалась. Дети выбегали из балаганов, женщины развешивали у очагов котлы, охотники проверяли свои торбаза и луки. И эта картина придавала ей сил. Девушка смотрела на все это, и пророчество из сна снова всплыло в памяти: «Один из них должен предать свой род, чтобы спасти свой народ». Что это значило? Предать свой уус? Для любого в клане это было хуже смерти. Из балагана ее отца снова потянуло терпким дымом можжевельника. Алтан начал свое путешествие, теперь все зависело от нее. И Кейта, прогоняя сомнения, решительно направилась к священному сэргэ, чтобы подготовиться к встрече со своей судьбой.

Час спустя, когда холодное солнце поднялось над верхушками вековых кедров, ученики собрались у подножия большого сэргэ. Священная коновязь, вкопанная в землю самим основателем их улуса, была покрыта поколениями родовых тамга и рун. От нее исходила тихая, древняя сила, ощутимая для каждого, в ком текла хоть капля шаманской крови. Кейта стояла, приложив ладонь к шершавому, теплому дереву, и чувствовала, как его спокойствие перетекает в нее, усмиряя тревожный стук сердца.

— Ну, я всех собрал. Даже тех, кто прятался в бане, надеясь, что ты про них забудешь, маленький диктатор. — пропыхтел Саян, подходя последним. В руках он держал охапку заготовок: кедровые плашки, речные камни-голыши и несколько медвежьих когтей из запасов Алтана. Рядом уже сидели на расстеленной шкуре остальные «ученики бубна»: тихая и сосредоточенная Алани, чьи тонкие пальцы могли сплести самый сложный узел из конского волоса, и юный Тэмир, чей взгляд горел неуемным любопытством. Он смотрел на Кейту, как на живое воплощение олонхо.

— Спасибо, Саян. — кивнула Кейта, принимая у него заготовки. — Теперь садись и уж постарайся, чтобы твои пальцы оказались проворнее твоего языка.

Юная шаманка разложила перед остальными все необходимое: острые костяные ножи для резьбы, мотки крашеных сухожилий, пучки сушеного можжевельника для окуривания.

— Задача простая. — почесав нос, начала она, голос девушки звучал ровно и уверенно, разгоняя утреннюю суету. — Каждый дозорный, что пойдет сегодня к южным кряжам, должен иметь при себе оберег. Мы вплетем в них силу духов-защитников. Алани, твои узлы должны запутать след врага. Тэмир, твоя задача — вложить в камень силу реки, чтобы он остужал горячие головы и придавал стойкости. Саян…

— Я могу вложить в медвежий коготь силу медведя, чтобы наши воины были свирепыми и рвали врагов на части! — не дав договорить девушке, произнес названный шаман.

— Нет. — спокойно выдохнув, прервала его Кейта. — Ты вложишь в коготь силу медвежьей хитрости. Чтобы наши дозорные умели прятаться и избегать боя, а не лезть на рожон. Нам сейчас нужна не свирепость, а мудрость.

Саян надулся, но спорить не стал. Он взял в свои большие, неуклюжие на вид ладони крошечный медвежий коготь и костяной нож, пытаясь вырезать на нем руну защиты.

— Кейта-эдьиий. — тихо спросил Тэмир, самый молодой из собравшихся здесь учеников, не отрывая взгляда от гладкого речного камня в своей руке. — А дух реки… он услышит меня? Я ведь еще ни разу не камлал по-настоящему.

— Дух не в ушах, а в сур. — мягко ответила Кейта, беря кедровую плашку. — Он почувствует твое намерение. Не пытайся приказать ему, Тэмир. Попроси. Говори с камнем так, будто это твой младший брат. Расскажи ему, зачем тебе нужна его помощь, поделись с ним своим теплом. Сила шамана не в том, чтобы повелевать, а в том, чтобы быть частью всего.

Она сама же последовала своему совету. Взяв нож, девушка начала вырезать на дереве знакомый родовой знак — стилизованную голову медведицы, оберегавшую их клан. Под ее пальцами дерево оживало. Удаганка не просто резала, она шептала, вкладывая в каждое движение частичку своей воли, своей просьбы к духам леса. Она просила их укрыть дозорных пологом из ветвей, сделать их шаги неслышными, как падение листа, а зрение — острым, как у орла.

Некоторое время они работали в тишине, нарушаемой лишь скрипом ножей и шелестом ветра в кронах.

— А они правда такие страшные, эти степняки? — вдруг нарушил молчание Тэмир. — Старики говорят, они рождаются на коне и умирают на нем. И что их стрелы могут пробить ствол лиственницы насквозь.

— Брехня. — буркнул Саян, едва не отрезав себе палец и тихо выругавшись под нос. — Лиственницу не всякий батас возьмет. А вот то, что они поголовно кривоногие от вечной скачки — это правда. И от них разит так, что волки в ужасе разбегаются!

— Саян! — одернула его Алани, не поднимая головы от своего сложного плетения.

— А что? Это не я придумал, все знают. Они боятся леса. Для них деревья — это стены, которые давят на них, не дают видеть небо. Они приходят, грабят и уходят в свою пыльную пустошь, — с жаром продолжил шаман.

Кейта слушала их вполуха. Она знала все эти истории, отец никогда не поощрял их. «Ненависть — это яд, который пьешь ты, в надежде, что умрет твой враг», — говорил он. — «Они — другой народ, с другой Ясой и другой правдой. Чтобы победить степняков, нужно понять их правду, а не выдумывать детские страшилки».

Юная шаманка закончила свой оберег. Маленькая медведица на кедровой плашке смотрела мудро и спокойно. Кейта обвязала ее красной нитью из сухожилий, завязав три узла — по одному для каждого из миров, чтобы защита была полной. В этот момент ее пальцы замерли. Нить, узлы, дерево… защита. А во сне — черный камень стрелы, расколотый сэргэ… разрушение.

«Один из них должен предать свой род…»

Кто он, абаасы его побери, этот воин с тоской в глазах? Такой же, как те, о ком сейчас с презрением говорил Саян? Неужели он действительно пахнет так, что разбегаются волки, и боится леса? Образ из сна был другим. В нем не было дикости. Была сила, равная ее собственной, только направленная в другую сторону. Как ветер, что гнет деревья, но не может вырвать их с корнем. И как корень, что держит дерево в земле, но не может управлять ветром.

— Готово. — шепот Алани вырвал ее из раздумий. Она протянула Кейте свои работы: искусно сплетенные из конского волоса браслеты с вплетенными в них крошечными перьями сойки-пересмешницы. Обереги, что собьют с пути, заставят врага плутать и слышать то, чего нет. Тэмир и Саян тоже закончили. Их обереги были проще, но в них чувствовалась вложенная сила. Кейта собрала все амулеты в кожаный мешочек.

— Хорошая работа. Отнесите их Ойгону, пусть раздаст тем, кто уходит в первый дозор.

Ученики, довольные выполненным заданием и своей важностью, гурьбой направились к старейшине. Кейта же осталась у сэргэ. Она посмотрела на юг, туда, где тайга постепенно редела, уступая место лесостепи, а затем и бескрайним равнинам. Предчувствие холодной змеей снова шевельнулось под сердцем. Создание оберегов было лишь началом. Это была попытка укрепить щит. Но пророчество говорило не о защите. Оно говорило о битве, предательстве и смерти. И Кейта понимала, что скоро ей понадобится нечто большее, чем просто умение просить духов о помощи. Ей понадобится сила, чтобы им приказывать.

Глава 2. Небо цвета стали

Степь, в отличие от тайги, начинала свой день не с запаха, а со звука. Свиста ветра в жестких травах, тугого удара тетивы и короткого, хищного шипения стрелы, рассекающей воздух. Для Шу Инсина этот звук был привычнее собственного дыхания.

Он стоял один на небольшом холме, чуть поодаль от раскинувшегося в низине улуса. Ветер трепал полы его легкого дээла и играл с длинными, черными как смоль, волосами, которые он, вопреки обычаю, не заплетал в тугую косу, а лишь собирал несколько прядей на макушке. В его руках был большой композитный нумы, лук его деда — оружие, требовавшее не столько силы, сколько чувства и сноровки. Инсин наложил очередную зэв, стрелу с оперением из орлиных перьев, и, почти не целясь, плавно натянул тетиву. Выстрел. Вдалеке, у самого горизонта, подпрыгнул и замертво упал суслик. Мэргэн. Меткий стрелок.

Даже в этом простом действии была видна его непохожесть на соплеменников. Воины орды были кряжистыми, широкоплечими, с обветренными, словно выдубленными солнцем и ветром, лицами. Их движения были резкими, экономными, отточенными для боя. Инсин же был высоким и статным, с плавными, почти танцующими движениями. Он был вылитой копией своей матери — женщины из далекого южного племени, которую хан когда-то привез из похода как самый ценный трофей и в которую влюбился без памяти. От нее он унаследовал не только высокий рост и гибкость, но и глаза — большие, цвета темного меда, с непривычно длинными для степняка ресницами. В них не было хищного прищура воина, лишь спокойная, глубокая доброта, которую его отец одновременно и любил, и презирал.

Внизу кипела жизнь. Сотни войлочных гэр, похожих на приземистые грибы, дымили очагами. Воздух был пропитан запахом хоргола, жареной баранины, конского пота и горячего железа из походной кузни. Мальчишки с азартными криками гоняли по степи на неоседланных лошадях, а женщины сбивали в кожаных мешках айраг. Это был его народ, его улус. И он любил его всем сердцем. Но юноша не понимал той жестокости, которая в последнее время правила их жизнью.

— Нойон! — раздался за спиной оклик. Инсин обернулся — к нему спешил один из нукеров отца. — Хан зовет в свой гэр. Немедленно.

Мэргэн кивнул, убирая лук за спину. Сердце неприятно екнуло. Такой срочный вызов в ханский шатер никогда не сулил ничего хорошего. Юноша спустился с холма, проходя мимо своих сводных братьев. Их было трое — сыновья других жен хана. Бату, старший, с лицом, испещренным шрамами, и маленькими злыми глазками, презрительно сплюнул ему под ноги. Двое других, Мунко и Арслан, лишь проводили его тяжелыми, завистливыми взглядами. Они были багатурами, прославленными воинами. Хан уважал их силу и доверял им в бою. Но любил он только Инсина. И эта любовь была для братьев солью на ране, а для самого Инсина — тяжким бременем.

Большой ханский гэр стоял в самом центре улуса. Его венчал стяг с тамгой их рода — оскалившимся снежным барсом. У входа стояла стража в тяжелых хуягах. Инсин молча прошел внутрь. В гэре было просторно и сумрачно, свет проникал лишь через тооно в крыше, смешиваясь с багровыми отблесками большого очага в центре. Воздух был тяжелым от дыма и запаха старой кожи. На волчьих шкурах, на почетном тронном месте, сидел его отец, хан Шу Хулан. Массивный, с седой бородой, заплетенной в несколько кос, он походил на старого степного волка. Лицо мужчины было картой его жизни — глубокие морщины-шрамы словно рассказывали о битвах, походах и потерях.

— Ты опоздал. — голос Хулана был подобен скрежету остроугольных камней.

— Я тренировался, отец. — спокойно ответил Инсин, преклоняя колено в знак уважения.

— Тренировался, — протянул с усмешкой хан, но в его глазах не было веселья. — Пока твои братья точат сабли для настоящего дела, ты сусликов гоняешь. Впрочем, сядь. Речь пойдет о том, что касается всех нас.

Инсин опустился на шкуры напротив отца, чувствуя на своей спине испепеляющие взгляды братьев.

— Великая Сушь, ниспосланная Небом, уничтожает наши пастбища, — начал Хулан, обводя сыновей тяжелым взглядом. — Скот дохнет, скоро наши дети начнут голодать. Мы кочевали на юг — там выжженная земля. На восток — земли враждебных кланов. Остался только север. Тайга.

Инсин напрягся. Он знал, к чему клонит отец.

— Там полно воды, зверя и дерева, — продолжал хан, и его голос крепчал, наполняясь сталью. — Но лесные шаманы, эти удаганки и их прихвостни, сидят на своих богатствах, как собаки на сене. Они называют свою землю священной, говорят, что это их улус. А я говорю — их время вышло!

— Отец! — не выдержал Инсин. — Мы не можем! Древняя Яса гласит, что земли духов неприкосновенны. Нарушить границу — значит навлечь на себя гнев самого Неба! Это их дом. Мы не вправе…

— Молчать! — рявкнул Хулан, ударив кулаком по стоящему рядом столу. Огонь в очаге взметнулся от прошедшей по гэр вибрации, бросив на лицо степного владыки яростные тени. — Право дает сила! Пока эти «хранители» шепчутся со своими духами, мой народ умирает от жажды! Твоя мать… — он внезапно смягчился, в голосе прозвучала неприкрытая боль. — Она умерла от лихорадки, которую принесла Великая Сушь. Она была нежной, как степной цветок. Слишком нежной для этого мира. И твоя доброта, сын, она от нее. Но эта доброта — роскошь, которую мы не можем себе позволить. Она убьет нас всех!

Бату, старший брат, самодовольно ухмыльнулся. Он всегда неистово радовался, когда отец упрекал Инсина в мягкотелости.

— Но нападать на них… это бесчестно, — тихо, но твердо произнес Инсин. — Они не воины. Это все равно что резать детей.

— Они не воины? — сердито хмыкнул Хулан. — Их магия — то еще смертоносное оружие. Шаманы могут наслать мор на наш скот, запутать следы, свести с ума наших лучших воинов. Их нужно вырезать под корень! Быстро и безжалостно, пока они не опомнились.

Хан встал во весь свой огромный рост.

— Завтра на рассвете Бату поведет первый отряд на север. Его задача — сжечь главный айыл шаманского племени и уничтожить их священные сэргэ. Если повезет, то и убить верховного шамана. Пусть видят, что их духи бессильны против нашей стали. Мунко и Арслан пойдут с ним.

Братья переглянулись, их глаза горели предвкушением битвы и наживы.

— А я? — спросил Инсин. Тонкая нить понимания, что еще связывала его с отцом, натянулась до предела, готовая вот-вот лопнуть. Хулан долго смотрел на него. В глубине его волчьих глаз на мгновение промелькнула отцовская любовь, смешанная с глубоким разочарованием.

— А ты, сын мой, возьмешь нескольких воинов и отправишься к западным перевалам. Будешь охранять наши стада от волков. Там твое доброе сердце никому не навредит.

Это было хуже удара. Публичное унижение. Отец не просто отстранил его, он отправил его, лучшего мэргэна племени, коровам хвосты крутить, пока его братья будут добывать славу. Нить окончательно лопнула.

— Я не буду охранять стада, пока вы проливаете невинную кровь, — ледяным тоном произнес Инсин, поднимаясь на ноги. Он впервые смотрел отцу прямо в глаза, не как сын, а как равный ему. — Если вы пойдете на север, я пойду с вами.

— Чтобы встать у меня на пути? Чтобы ныть о чести, когда моим людям будут вспарывать животы лесные духи? — прорычал хан Хулан.

— Чтобы убедиться, что вы не превратитесь в тех, кого презираете. В диких зверей, которые убивают ради убийства! — отрезал Инсин. — Мать учила меня чести. И я не предам ее память, даже если это приказывает мой хан.

В гэр повисла звенящая тишина. Братья замерли, ожидая, что отец просто напросто испепелит наглеца одним взглядом. Но Хулан лишь тяжело вздохнул, и его плечи на миг опустились. Он увидел в глазах Инсина не только упрямство, но и сталь, которой никогда раньше не замечал. Сталь его матери.

— Хорошо, — наконец произнес он глухо. — Ты пойдешь с ними. Но не как нойон, а как простой воин в отряде Бату. И если попытаешься помешать ему, он вправе поступить с тобой, как с любым предателем. А теперь — все вон. Мне нужно подумать.

Инсин, не говоря ни слова, развернулся и вышел из гэр. Холодный степной ветер ударил в лицо, но не мог остудить огня, бушевавшего внутри. Он смотрел на север, туда, где за горизонтом темнела далекая, почти невидимая полоса тайги. Юноша не знал, что ждет его там, но чувствовал всем своим существом: этот поход изменит все. И для его народа, и для него самого. И впервые в жизни он пожалел, что его стрелы так метко находят свою цель. Потому что скоро ему, возможно, придется целиться в тех, кого он привык называть своей семьей.

День так и прошел под тяжестью мыслей о разговоре с отцом. Вернувшись с охоты, степной воин не пошел в свой гэр — он направился к загонам, где стояли лучшие лошади орды. Его собственный конь, белоснежный аргамак по имени Арион, тут же узнал хозяина и приветственно заржал, ткнувшись мягкими губами в его ладонь. Инсин прислонился лбом к теплой шее коня, вдыхая его терпкий, родной запах. Только здесь, рядом с этим воплощением степной воли, он чувствовал себя по-настоящему свободным.

— Значит, и тебя хотят загнать в чужое стойло, Арион? — тихо прошептал он, поглаживая гладкую шерсть. — Хотят, чтобы ты топтал чужие пастбища.

— Иним… — мягкий голос заставил его вздрогнуть.

Он обернулся. За спиной стояла Аяна, его сводная сестра. Она была единственной дочерью хана, рожденной от женщины из покоренного племени. Аяна была тонкой и грациозной, как молодая ива, с большими испуганными глазами лани. Она так же, как и юноша, была полной противоположностью своим грубым, воинственным братьям, и, возможно, поэтому они с Инсином всегда находили общий язык. Аяна была единственным человеком в улусе, кому он доверял.

— Эдьиий, — воин слабо улыбнулся. — Ты уже слышала?

— Весь улус слышал, как отец на тебя кричал, — она подошла ближе, нервно теребя край своего дээла. — Они правда идут на север? На шаманов?

— Завтра на рассвете, — подтвердил Инсин, и его лицо снова помрачнело.

— А ты…

— Я иду с ними. В качестве надсмотрщика за жестокостью Бату.

Аяна опустила глаза. Девушка подошла и встала рядом, тоже протянув руку к морде Ариона. Некоторое время они молчали, глядя, как в степи сгущаются предвечерние тени.

— Он говорил со мной сегодня утром, — наконец произнесла степная девушка, и ее голос дрогнул. — Отец. Он сказал, что Великое кочевье — это время для укрепления рода. Что он хочет видеть нас вместе… Тебя и меня.

Инсин почувствовал, как внутри все похолодело. Он знал, что этот разговор неминуем, но надеялся оттянуть его.

— Яса предков запрещает это, — глухо произнес юноша.

— Яса запрещает брак между детьми одной матери, — поправила Аяна, горько усмехнувшись. — А мы с тобой — «разная кровь». Для него это просто сделка. Укрепить власть внутри улуса, связав двух самых… непохожих на него детей. Чтобы твоя мягкость уравновесилась его именем, а моя чужая кровь — твоей, чистой.

В обычаях степняков это не было чем-то неслыханным. Кровь считалась главной ценностью. Чтобы сохранить «чистоту» великого рода, ханы иногда женили детей от разных жен, особенно если одна из них была чужестранкой. Это считалось высшим проявлением государственной мудрости. Но для Инсина и Аяны, выросших как брат и сестра, эта «мудрость» была омерзительной.

— Это неправильно, Аяна. Это… ужасно, — выдохнул Инсин.

— Знаю, — дрожащим голосом прошептала она, и в ее глазах блеснули слезы. — Я не могу, иним. Лучше брошусь в быструю реку. Я люблю другого, ты знаешь.

И Инсин действительно знал. Уже почти год Аяна тайно встречалась с Темуджином, молодым воином из союзного западного племени, что приезжал с их последним караваном. Он был славным воином, главнокомандующим передовых отрядов, а в его глазах было больше чести, чем во всех братьях Аяны и Инсина вместе взятых.

— Он ждет меня, — шепот девушки стал почти отчаянным. — Недалеко от Скал Плачущей Верблюдицы. Его племя откочевало туда три дня назад. Темуджин просил меня бежать с ним. И я… я решилась.

Инсин резко повернулся к сестре.

— Бежать? Аяна, это безумие! Если отец узнает, он пошлет за тобой погоню. Ты знаешь, что бывает с беглянками. Им остригают волосы, клеймят лицо и продают в рабство первому встречному каравану, чтобы смыть позор с рода. А твоему Темуджину сломают ноги его лошади, а потом и ему самому!

— Поэтому я и пришла к тебе! — она вцепилась в руку юноши, пальцы Аяны были холодными как лед. — Завтра отряд Бату уходит на север, а значит, этой ночью в улусе будет суматоха, все будут подготавливать воинов. Я могу ускользнуть незамеченной. Мне нужна лишь одна ночь форы. Всего одна! Прошу тебя, Инсин… прикрой меня.

Он смотрел в ее заплаканное, полное мольбы лицо. Эта просьба была опаснее, чем поединок с самым свирепым багатуром. Помочь бежать дочери хана — это была прямая измена. Если обман вскроется, гнев отца падет и на него. Но юноша видел в ее глазах ту же тоску по свободе, что терзала и его самого. Аяна, как и Инсин, была пленницей в этом жестоком мире, которым правил их отец.

— Что я должен сделать? — спросил он, и Аяна поняла, что брат согласился.

— Когда отец хватится меня, скажи, что я заболела. Что у меня лихорадка, которую насылают злые духи. Скажи, что я никого не хочу видеть. Ты единственный, кого он послушает, кому поверит. Продержи их хотя бы до вечера, большего я не прошу.

Инсин тяжело вздохнул. Еще одно предательство за один день. Только на этот раз — не памяти матери, а воли отца. Но глядя на сестру, он понимал, что не может поступить иначе. Ее побег будет маленькой победой над жестокостью и тиранией, которые Инсин так ненавидел.

— Хорошо, — твердо сказал он. — Я сделаю это, но ты должна быть осторожна. Не гони коня, запутай следы у реки. И пусть Небо хранит тебя на твоем пути.

Аяна бросилась ему на шею, беззвучно плача от облегчения и страха.

— Я знала, что ты не откажешь, иним, — горячо прошептала она. — Ты единственный настоящий брат, который у меня есть.

Девушка быстро отстранилась, оглянулась, словно боясь, что их кто-то мог увидеть, и скользнула в тень между гэрами, исчезнув так же тихо, как и появилась. Инсин снова остался один. Ветер стал холоднее, принеся с собой запах дыма и тревоги. И когда успели наступить те времена, в которые приходится не только спасать чужой народ от своего, но и свой — от самого себя? Эта ноша казалась воину степей тяжелее всех гор мира.

Когда последние отблески заката погасли, окрасив небо в цвет остывающей стали, улус погрузился в тревожную полудрему. Костры горели ярче обычного, смех звучал приглушенно, а воины, готовясь к завтрашнему походу, проверяли оружие и сбрую с молчаливой, почти ритуальной сосредоточенностью. Инсин лежал на постели в своей юрте, безучастно наблюдая, как тени пляшут на войлочных стенах. Он не разделял ни кровожадного предвкушения братьев, ни страха женщин, провожавших своих мужей. В его душе царила холодная, звенящая пустота.

Юноша не был шаманом, ему не снились вещие сны, в которых духи говорили бы с ним на языке пророчеств. Его мир был миром стали, ветра и натянутой тетивы. Но в последние недели что-то изменилось — сон перестал быть отдыхом, он стал полем битвы, почти таким же реальным, как степь за порогом его гэр.

И каждую ночь ему снилась она — незнакомка из тайги. Инсин никогда не видел ее лица ясно, оно всегда было то в полумраке леса, то скрыто за пеленой тумана. Но, казалось, встреть он ее в реальном мире, то узнал бы из тысячи. По тому, как девушка стоит — твердо, словно ее ноги-корни вросли в самую землю. По тяжелой косе цвета воронова крыла и по серебряным украшениям, что тускло поблескивали на ее груди, отражая несуществующий лунный свет. Инсин не видел цвета ее глаз, но чувствовал их взгляд на себе — пронзительный, изучающий, полный силы.

Во сне воин всегда был по другую сторону. Он был частью безликой, ревущей орды, несущейся на ее безмолвный лес. Инсин чувствовал под собой горячий бок коня, слышал лязг оружия и боевые кличи своих соплеменников. Видел жестокость на лице своего отца и хищный блеск в глазах братьев. И вся эта ярость, вся эта неукротимая сила степи разбивалась о невидимую преграду, которую воздвигала она и ее молчаливый клан. Самым же страшным был момент, когда юноша оставался с неизвестной шаманкой один на один. Битва вокруг затихала, превращаясь в беззвучный театр теней. Оставались только он, она, его лук и ее взгляд. И каждый раз палец Инсина ложился на тетиву, а сердце разрывалось от невыносимого выбора. Он был воином, сыном хана, его долг был — стрелять. Но он не мог. Что-то в ее молчаливой стойкости, в ее нечеловеческом спокойствии, парализовывало волю мэргэна. Девушка не была врагом, она была… ответом. Ответом на вопрос, который Инсин даже не мог толком сформулировать.

А потом приходило пророчество. Голос, древний, как сам мир, гремел в голове, впечатывая в сознание огненные слова:

«Когда Сын Степи, чья душа — ветер,

Пойдет войной на Дочь Леса, чей дух — корень…

…Один из них должен предать свой род, чтобы спасти свой народ…

Один из них должен умереть, чтобы другой мог жить».

Инсин резко подскочил на своей постели, тяжело дыша. Сон снова вышвырнул его, оставив после себя лишь привкус полыни на губах и гулкий стук сердца. Он провел рукой по лицу, чувствуя холодный пот. Что это было? Игра уставшего разума? Или нечто большее? Он слышал от стариков о дьылга — судьбе, нити которой плетут сами боги. Но Инсин никогда не верил в это. Воин сам творит свою судьбу острием сабли и наконечником стрелы. Так учил его отец. Так жила вся орда!

Но образ юной удаганки не отпускал. Сейчас он был реальнее, чем войлочные стены юрты. Этот образ словно был символом всего, что его отец и братья собирались уничтожить. Девушка была духом того леса, который они хотели сжечь? И пророчество… оно звучало как приговор. Предать свой род? Да для степняка не было большего греха. Род, уус — это было все, твоя сила, твоя честь, твоя жизнь. Без рода ты был никем, убогим перекати-полем, гонимым ветром по бесконечной степи.

Немного придя в себя, Инсин встал и подошел к выходу из гэра, откидывая тяжелый войлочный клапан. Ночь была холодной и ясной. Небо, опрокинутая чаша из поющей стали, было усыпано мириадами ледяных звезд. Далеко на севере, там, где звезды, казалось, касались земли, он видел темную, едва различимую полосу на горизонте. Тайга. Инсин задумался над словами отца — о Великой Суши, голоде… Юноша не был глупым слепцом, он всецело осознавал нужды своего народа. Но выбранные ханом методы превращали степняков из воинов в настоящих разбойников. Из народа, ведомого нуждой, в орду, ведомую жадностью. И где-то там, в этой темной полосе на горизонте, была она. Девушка-корень, защитница. Его враг по крови и… родственная душа из снов? Инсин сжал кулаки. Он пойдет на север и не позволит пророчеству сбыться. Ни одна стрела воина не коснется лесного народа. Даже если для этого юноше придется направить свой лук против собственных братьев. Он принял решение, и от этого решения на душе стало одновременно и горько, и легко. Ветер донес до Инсина тихий, едва слышный перестук копыт — Аяна начала свой побег. И это было добрым знаком. Хотя бы одна душа в эту ночь смогла вырваться на свободу.

Перестук копыт стихал, растворяясь в безбрежном молчании ночи. Инсин стоял, вслушиваясь в удаляющийся звук, и мысленно прокладывал маршрут сестры. На юго-запад, за лунным светом, огибая каменистые гряды… к Скалам Плачущей Верблюдицы. И тут его сердце споткнулось, пропустив удар.

Скалы. Он бывал там в детстве. Две огромные, выветренные глыбы, смутно напоминавшие верблюдицу, склонившую голову над своим павшим детенышем. Прекрасное и печальное место. Но оно было известно не только своей красотой — Скалы стояли каменным стражем на краю Черных Топей. Это, как говорили старики, была проклятая земля. Гиблое место, где трясина могла поглотить всадника вместе с конем, а в тумане раздавались голоса, сводившие путников с ума. Это было преддверие тайги — самая граница владений шаманов.

Холод, не имеющий ничего общего с ночной прохладой, медленно пополз по спине. Одно дело — бежать через нейтральные степи. Совсем другое — назначить встречу на пороге вражеской территории. Особенно сейчас. Если отцовские разведчики были замечены… Если лесные духи уже прошептали предупреждение своим хозяевам… тогда границы больше не будут пустыми. Шаманы станут защищать их! Инсин живо представил себе эту защиту. Они не пошлют воинов с батасами. Они пошлют тени и обман, заставят землю разверзнуться под копытами коня Аяны, а деревья — протянуть к ней свои костлявые ветви. Шаманы увидят одинокую всадницу из орды, чья тамга со скалозубым барсом вышита на седле, и нанесут удар, не задавая вопросов. Для них она будет не беглянкой, а лазутчиком, предвестником грядущей войны.

Обещание, данное сестре, гулким эхом отозвалось в голове. Он должен был остаться, солгать отцу, устроить переполох на рассвете, чтобы выиграть для нее время. Уйти сейчас было очевидно праведным безумием. Это была двойная измена, ставящая под удар и Аяну, и самого Инсина! Если на рассвете они оба исчезнут, отец мгновенно все поймет и погоня будет вдвое яростнее. Но образ Аяны, одинокой и испуганной в темноте, противостоящей невидимым лесным ужасам, был куда более сильным ядом, чем отцовский гнев. Его обещание прикрыть ее не стоило ничего, если к утру девушки уже не будет в живых.

Решение пришло мгновенно, острое и окончательное. Инсин двигался с быстротой и бесшумностью снежного барса. Не к Ариону — белоснежный конь был слишком заметен. В дальнем загоне юноша нашел то, что было нужно. Невысокого, но выносливого каракового мерина, чья темная шкура сливалась со степным небом цвета стали. Инсин накинул на него лишь легкое походное седло и уздечку. С собой — только лук, колчан со стрелами, кривой нож у пояса и бурдюк с водой. Ничего лишнего, скорость была важнее всего.

Юноша растаял в длинных тенях, отбрасываемых степными юртами, словно призрак, скользящий сквозь собственный лагерь. Большинство воинов сидели у костров или спали. Часовые были сосредоточены на внешнем периметре, высматривая врагов из степи, а не беглецов изнутри. Никто не обратил на него внимания. Выбравшись за последнюю цепь дозорных, Инсин пустил коня в галоп. Но не на юго-запад, по следам сестры, — так их обоих было бы слишком легко выследить. Он взял курс строго на запад, широкой дугой, которая должна была вывести его к краю Топей с другой стороны, опережая ее. Воин мчался сквозь ночную степь, и холодный ветер бил в лицо, но не мог остудить тревоги, сжигавшей его изнутри. Инсин не знал, что именно его ждет впереди — разъяренные духи, шаманские ловушки или просто игра его собственного воображения. Но предчувствие, холодное и острое, как наконечник собственных стрел в колчане, говорило ему, что он поступает правильно.

И предчувствие его не подвело. Потому что в этот самый миг, за много лиг к северу, в полумраке бревенчатого балагана, молодая удаганка с глазами цвета утренней небесной синевы заканчивала подготовку своего небольшого отряда. Задача Кейты, которую ей прошептали духи-иччи, была проста: с первыми лучами солнца отправиться на юг и осмотреть окрестности Черных Топей, выставив обереги на тропах. То самое место, куда сейчас, под покровом ночи, во весь опор мчался брат из степного племени, чтобы спасти сестру от угрозы, которой он даже не мог себе представить. Пути людей, связанных фатальным пророчеством, неумолимо сближались.

Глава 3. Безмолвие духов

Кейта проснулась от гнетущей тишины. Не от привычной утренней тишины айыла, а от оглушительного безмолвия в собственной голове. Впервые за много лун ей ничего не снилось. Ни запаха полыни, ни грохота копыт, ни воина-мэргэна с красивыми, но тоскливыми глазами. Вообще ничего. Пустота.

Она села на шкурах, прислушиваясь к своим ощущениям. Тревога, ставшая за последние дни ее тенью, никуда не делась, но к ней примешалось новое, незнакомое чувство — растерянность. Сны всегда были ее компасом, ее картой в мире духов. Они предупреждали, советовали, пугали. А теперь компас молчал. Хороший это был знак или дурной? Означало ли это, что угроза миновала? Или же, наоборот, она стала настолько близка и реальна, что духам больше не нужно было слать предупреждения?

Девушка тряхнула головой, отгоняя дурные мысли. Размышления сейчас — непозволительная роскошь. Есть важное дело. Кейта быстро оделась, натянув мягкие торбаза и перехватив густые волосы шнурком. Прежде чем выйти, ее взгляд задержался на отцовском балагане. Дверь была по-прежнему плотно закрыта, и тонкая струйка священного дыма больше не вилась над крышей. Это означало, что Алтан уже далеко. Его тело было здесь, в Среднем мире, но его кут, его душа, путешествовала по тропам духов. Кейта почувствовала знакомый укол беспокойства. «Только вернись, отец», — мысленно попросила она, после чего решительно шагнула в прохладное утро.

Ее небольшой отряд уже ждал у частокола. Если это вообще можно было назвать отрядом. Саян, зевая во весь рот, безуспешно пытался пристроить за спиной неудобный плетеный короб с припасами. Тихая Алани, как всегда собранная и серьезная, проверяла натяжение тетивы на своем коротком охотничьем луке. А юный Тэмир переминался с ноги на ногу, сжимая в руке копье, которое было выше его на целую голову.

— Ну наконец-то, наша предводительница! — пробасил Саян, увидев шаманку. — Я уж думал, ты решила, что лучший способ защитить границы — это проспать до обеда. Мой сур решительно протестует против походов на голодный желудок.

— Твой сур протестует против всего, что не связано с едой или сном, — парировала Кейта, подходя к ним. Она окинула их быстрым взглядом, отмечая, что все одеты тепло и готовы к долгому пути. — Алани, все взяла? Тэмир, копье держать умеешь или только для красоты носишь?

— Умею! — с готовностью откликнулся мальчишка, пряча в голосе некоторую толику обиды от услышанного. — Меня старшие охотники учили! Я им могу и белке в глаз попасть!

— Отлично, — кивнула Кейта с серьезным видом. — Но сегодня наша цель — не белки. И даже не степняки. Наша задача — осмотреть тропы у Черных Топей, расставить обереги и вернуться до заката. Никаких лишних глаз, ушей и геройства. Мы — тень, а не буря. Ясно?

Все трое дружно кивнули.

— Только почему именно Черные топи? — снова заворчал Саян, поудобнее перехватывая свой короб. — Гиблое место. Там даже иччи какие-то унылые и неразговорчивые обитают. А еще комары размером с воробья! Может, лучше сходим к Светлому ручью? Там и ягода сейчас спелая…

— Именно потому, что место гиблое, его никто толком не охраняет, — отрезала Кейта, и в ее голосе прозвучали стальные нотки. — Если степняки решат обойти наши главные дозоры, они пойдут именно там, по краю. Мы должны знать, есть ли там чужие следы. А теперь — хватит болтать. Выдвигаемся.

Отряд вышел за частокол и бесшумно скользнул под сень деревьев. Тайга приняла их, как своих детей. Шаги их были легки и почти неслышны на влажной от утренней росы земле. Ученики бубна двигались не как воины, идущие в поход, а как часть самого леса. Алани шла первой, ее острый взгляд выхватывал малейшие детали: сломанную ветку, примятый мох, едва заметный след лесной мыши. Саян, несмотря на свое вечное ворчание, шел уверенно и мощно, готовый в любой момент прикрыть товарищей своей широкой спиной. Тэмир же неустанно следовал за Алани, стараясь ступать след в след и во все глаза глядя по сторонам.

Дочь вождя племени замыкала их небольшую группу. Она не столько смотрела, сколько слушала. Слушала шепот ветра в кронах, перестук дятла, журчание невидимого ручья. Лес был спокоен. Даже слишком спокоен. Эта умиротворенность, вкупе с ее собственным пустым сном, настораживала куда больше, чем явные признаки беды. Девушка то и дело бросала взгляд назад, в сторону айыла, словно могла почувствовать оттуда присутствие отца. Его беззащитное тело, оставшееся в пустом балагане, было ее главной тревогой. Если с ним что-то случится, пока она здесь…

— Кейта-эдьиий, смотри! — шепот Тэмира вырвал ее из раздумий.

Шаманка подошла ближе. Мальчик указывал на ствол старой сосны — на коре был вырезан знак. Не их тамга. Хищный, угловатый символ, который она не знала. Но он был свежим, края пореза еще не успели потемнеть и затянуться смолой.

— Разведчик, — тихо сказала Алани, проводя пальцем по знаку. — Был здесь не больше двух дней назад.

Саян присвистнул.

— Значит, не зря мы сюда тащились. Они уже обнюхивают границы айыла, степные шакалы!

Кейта же ничего не ответила. Она смотрела на чужой знак, и впервые за утро пустота в ее голове сменилась ясным, леденящим предчувствием. Духи молчали не потому, что опасность миновала. Они молчали, потому что она уже была здесь. И они ждали, что юная шаманка будет делать дальше.

— Ускоримся, — коротко приказала девушка. — До Черных Топей осталось не больше часа ходу. И с этого момента — смотрим в оба. И под ноги тоже.

Чем ближе они подходили к Топям, тем сильнее менялся лес. Стройные кедры и лиственницы уступали место кривым, корявым березам и чахлым осинам, чьи стволы были покрыты бледными лишайниками, похожими на старческие пятна. Воздух стал тяжелым, влажным, пропитанным запахом гниющей листвы и застоявшейся воды. Под ногами захлюпала грязь.

— Фу, — поморщился Саян, с преувеличенной осторожностью переступая через покрытую мхом кочку. — Вот оно. Я уже чувствую этот запах. Запах мокрой собаки и дурных воспоминаний!

Кейта бросила на него резкий взгляд.

— Мы пришли не воспоминания нюхать, а следы искать.

Но его слова уже пробили брешь в стене ее сосредоточенности. Память, незваная и цепкая, ухватила ее и потащила назад, на десять долгих зим.

Ей было всего восемь, а Саяну — десять. Он был уже тогда неуклюжим и вечно голодным, а она — быстрой и любопытной, как лесная куница. Именно ее любопытство завело их так далеко от айыла в погоне за огненно-рыжей бабочкой, какой они никогда прежде не видели. Когда же бабочка упорхнула, они поняли, что солнце уже клонится к закату, а знакомых троп вокруг нет. Вместо них были узловатые корни и чавкающая под ногами жижа.

— Кажется, мы заблудились, — прошептал Саян, и его голос дрожал. — Моя мама говорила, что в топях живут абаасы, которые крадут у детей кут.

— Ой, не говори глупостей! — храбро ответила Кейта, хотя ее собственное сердце стучало как пойманная в силки птица. — Отец говорит, что абаасы боятся тех, у кого сильный сур. А у меня он очень сильный.

Но чем гуще становились сумерки, тем слабее становилась ее храбрость. Деревья вокруг начали скрипеть и шептаться. Из тумана, поднимавшегося от черной воды, стали появляться тени — бесформенные, вязкие, с тускло светящимися точками вместо глаз. Ледяной холод окутал их, пробирая до самых костей. Это был не обычный холод. Это холод Нижнего мира, от которого кровь стыла в жилах!

Саян вскрикнул и замер, оцепенев от ужаса. Тени потянулись к нему, их шепот стал громче, сплетаясь в одно мерзкое слово: «Душа-а-а… Свежая душа-а-а…»

Кейта видела, как жизненная сила, сур, покидает ее друга, утекая из него тонкой дымкой, которую впитывали тени. Его лицо стало серым, глаза — пустыми. И тогда страх внутри нее сменился яростью. Жгучей, всепоглощающей яростью защитницы.

— Прочь! — закричала она, вскакивая перед Саяном. — Не трогайте его!

Тени заколебались. Они повернули свои светящиеся точки к ней. И тогда Кейта сделала то, чему ее никто не учил. Она не читала заклинаний, не призывала духов-иччи. Она просто распахнула что-то внутри себя, выпустив наружу волну чистой, неосознанной силы. Она закричала снова, но это был уже не крик испуганной девочки, а властный, резонирующий рык, полный такой первобытной мощи, что от него задрожали деревья и по воде пошла рябь. Этот звук принадлежал не ей. Он принадлежал самой тайге, самой Тэнгри!

Абаасы взвыли. Но не от злобы, а от страха. Тени, что мгновение назад казались всемогущими, съежились, стали прозрачными. Они пали ниц и преклонились перед ней. Перед маленькой восьмилетней девочкой в простом платье. Они не просто испугались — узнали в ней силу, неизмеримо выше их собственной. Силу, которой они должны были подчиняться. Кейта смотрела на это с изумлением, которое было сильнее и страха, и ярости. Почему они?..

В тот момент из леса вышел ее отец. Он шел спокойно, но в его глазах, когда он увидел съежившиеся тени и дочь, стоящую посреди них, полыхал настоящий пожар. Тени испарились, едва почуяв его приближение. Алтан подхватил на руки обессилевшего Саяна, а потом крепко сжал плечо Кейты.

— Что ты сделала, кыыс? — его голос был тихим, но в нем слышался не только гнев, но и… страх.

Позже, когда они вернулись в айыл и Саян, отделавшийся лишь лихорадкой и смутными кошмарами, пришел в себя, отец увел ее в свой балаган.

— Ты никогда больше не пойдешь в Черные топи, — сказал он тогда твердо, глядя ей прямо в глаза. — Твоя сила еще спит. И не нужно будить ее раньше времени. Это для твоей же безопасности. Слышишь меня?

Она кивнула. И с тех пор они никогда не говорили об этом. Но Кейта знала: отец что-то от нее скрывает. Нечто огромное и важное, касающееся ее происхождения. Того, почему злые духи преклоняют перед ней колени, а ее собственный отец смотрит на нее с любовью и тревогой.

— Кейта? Ты чего застыла? — голос Саяна вырвал ее из оцепенения. Друг смотрел на нее с беспокойством. — Увидела что-то?

Удаганка моргнула, возвращаясь в настоящее.

— Да, — тихо ответила она, глядя не на юношу, а вглубь темных, зловещих топей. — Увидела. Старых знакомых.

Она сделала шаг вперед, ступая на скользкую тропу, ведущую в сердце болот. Теперь Кейта понимала, что отец упомянул это место не случайно. Это было не просто патрулирование — это было испытание. И впервые она подумала, что истинная опасность для ее отряда исходит не от степных разведчиков, а от той силы, что спала внутри нее самой. И которая, кажется, начинала просыпаться.

Отряд учеников шаманского племени добрался до края трясины. Дальше начиналась настоящая топь — черная, маслянистая вода, затянутая ряской, редкие островки чахлой травы и скелеты мертвых деревьев, тянущие к низкому небу свои голые ветви. Туман здесь был гуще и словно бы цеплялся за одежду холодными, влажными пальцами.

— Ну вот и прибыли, — пробормотал Саян, с видимым отвращением ставя свой короб на относительно сухой участок мха. — Место такое гостеприимное, что хочется немедленно развести костер и спеть пару веселых песен, чтобы распугать всю нечисть.

— Вот и займись делом, которое отпугнет нечисть, а не привлечет ее своим воем, — беззлобно отозвалась Кейта. — Алани, Тэмир, вы идете со мной по западной тропе. Саян, твоя — восточная. Расставляем обереги на самых видных деревьях у кромки. В самую грязь не лезем. Встречаемся здесь же, как только закончим.

Разделив амулеты, которые они сделали накануне, группа разошлась. Воздух, казалось, звенел от напряжения. Каждый шорох, каждый крик болотной птицы заставлял вздрагивать. Чтобы как-то разрядить обстановку, Тэмир, шедший за Кейтой, спросил:

— Эдьиий, а правда, что в этих топях живет старый абаасы, который строит себе балаган из костей заблудившихся охотников?

Алани, шедшая впереди, фыркнула.

— Ерунда. Кости в болоте быстро тонут. Ему бы пришлось нырять за стройматериалами каждый день. Старики говорят другое, что на дне самого глубокого омута спит огромная щука, которая проглотила луну. И когда она ворочается во сне, на земле случаются землетрясения.

— Щука? — недоверчиво переспросил Тэмир. — А почему тогда луна до сих пор на небе?

— Потому что один великий шаман спустился к ней и вежливо попросил выплюнуть, — с абсолютно серьезным видом пояснила Алани. — С тех пор она спит спокойно. Но если ее разбудить громким криком, она может снова проголодаться.

Несмотря на абсурдность истории, Тэмир инстинктивно понизил голос. Кейта слушала их вполуха, привязывая очередной оберег к стволу скрюченной ивы. Эти страшилки, передававшиеся из поколения в поколение, были своего рода оберегами сами по себе. Они учили уважать опасные места, не шуметь и не ходить в одиночку.

Девушка закончила со своим последним амулетом и выпрямилась. Отсюда, с западного края топей, открывался вид на каменистую гряду, тянувшуюся на юг. И там, в нескольких лигах отсюда, возвышались два смутно знакомых силуэта. Скалы Плачущей Верблюдицы. Кейта замерла, вглядываясь в их сторону. Она не знала, почему, но вид этих скал вызвал в ней странную, необъяснимую тревогу. Это было не предчувствие, основанное на снах или знаках. Это было иное, более глубокое чувство. Словно тонкая, невидимая нить натянулась между ней и этим местом. Сердце забилось чаще, а на коже выступили мурашки. Что-то там было не так. Что-то или… кто-то.

— Эй, у тебя там все в порядке? — окликнула девушку Алани. — Мы закончили. Пора возвращаться за Саяном.

Кейта вздрогнула, отрывая взгляд от далеких скал.

— Да-да. Конечно, идем.

Они вернулись на условленное место. Саян уже был там и с энтузиазмом доедал припасенную лепешку.

— Ну как? Встретили костяного архитектора? — насмешливо спросил он с набитым ртом.

— Нет, только лунную щуку спугнули, — ответила Алани, убирая лук за спину. — У тебя все спокойно?

— Тише, чем в балагане отца после сытного ужина, — отчитался он. — Ни следов, ни звуков. Только мои собственные шаги, от которых я пару раз чуть в штаны не наложил. По-моему, вся эта затея была…

Он не договорил. Его слова прервал звук, от которого у всех четверых кровь застыла в жилах. Это был пронзительный, полный ужаса женский крик. Он донесся с юга — со стороны Скал Плачущей Верблюдицы. Крик оборвался так же внезапно, как и начался. На болотах снова воцарилась тишина, но теперь она была не спокойной, а звенящей и полной угрозы.

— Что это было? — прошептал Тэмир, его лицо побелело как береста.

— Человек, — глухо ответила Кейта. Ее взгляд был прикован к далеким скалам. Тревога в сердце взорвалась огненным шаром, а невидимая нить, связывавшая ее с этим местом, натянулась до предела. — Там кто-то в беде.

— Но это не наша земля! — тут же возразил Саян, отбрасывая остатки лепешки. — Это уже степь. Там могут быть их дозоры, бьюсь об заклад, это какая-то ловушка! Мы должны вернуться в айыл и сообщить старейшинам.

— Пока мы вернемся, будет поздно, — отрезала Кейта. В ее синих глазах сверкнул холодный огонь, тот самый, который когда-то испугал духов топей. — Алани, Тэмир, вы немедленно возвращаетесь в улус. Бегите так быстро, как только можете. Расскажите Ойгону все, что видели и слышали. Скажите, что я… пошла проверить.

— Одна?! — воскликнул Саян. — Ты с ума сошла?! Мы не можем тебя там оставить!

— Это не просьба, Саян. Это приказ, — она повернулась к нему, и ее взгляд смягчился. — Они еще дети. Их нужно увести в безопасное место. Ты — «ученик бубна», твоя задача защищать их. Проследи, чтобы они добрались.

Девушка не дала ему времени на возражения. Развернувшись, Кейта сорвалась с места и побежала. Не в сторону айыла, а на юг, к скалам. Она бежала, как никогда в жизни, перепрыгивая через кочки и корни, не обращая внимания на ветки, хлеставшие по лицу. Она не знала, кто кричал. Не знала, что ее там ждет. Удаганка знала лишь одно — та невидимая нить тянула ее туда с непреодолимой силой. И она не могла сопротивляться. Это был ее дьылга, ее судьба, которая звала по имени.

Кейта неслась сквозь подлесок, и мир вокруг смазался в зелено-коричневую полосу. Легкие горели, земля летела навстречу, но она не сбавляла бега, перепрыгивая через поваленные стволы и ныряя под низкие ветви. Тревога, что необъяснимой тоской сжимала сердце, теперь превратилась в острый, колючий ком, который гнал ее вперед, не давая ни секунды на размышление. Девушка выскочила на каменистый уступ, с которого начинался спуск к подножию скал, и замерла. Картина, открывшаяся ей, заставила ее сердце пропустить удар.

В неглубокой лощине, в ловушке из сплетения узловатых корней и сухих, острых ветвей упавшего дерева, билась девушка. Ее дорогая, явно нездешняя одежда из крашеной кожи была разорвана, длинные черные волосы спутались и прилипли к исцарапанному лицу. Рядом не было ни коня, ни оружия. Девушка была одна, беспомощна, как мотылек в паутине. И на переметной суме, валявшейся рядом с ней, Кейта увидела вышитую тамгу — оскалившегося снежного барса. Знак орды. Знак врага. Шаманка инстинктивно присела за валун, и ее рука скользнула под длинный рукав рубахи. Пальцы нащупали холодную гладкость кости и кожи. Медвежьи кастеты. Два облегающих кисть кожаных крепления, к которым были приделаны по три заточенных когтя пещерного медведя. Оружие, которое изготовил для нее отец после того случая в топях. Оружие последнего шанса, которое она ненавидела и почти никогда не носила. Сегодня что-то заставило ее надеть их.

Девушка смотрела на пленницу, и в ее голове боролись два голоса. Один, голос ученицы шамана, шептал: «Она — враг. Разведчица. Возможно, это ловушка. Уходи, пока не поздно!» Но второй голос, голос ее сути, кричал громче: «Она ранена. Одна. В беде! Какая к абаасам разница, чья на ней тамга!?» Степнячка снова всхлипнула, пытаясь высвободить застрявшую ногу, и от бессилия ударила кулаком по земле. Это был жест отчаяния, а не воина. И Кейта приняла решение — она не оставит ее здесь, поможет воительнице выбраться, а потом… потом уже решит, что делать.

Удаганка медленно выпрямилась, собираясь выйти из-за валуна, как вдруг воздух рядом с ее ухом пронзил хищный, злой свист. Инстинкт сработал быстрее мысли. Кейта не успела ни вскрикнуть, ни отпрыгнуть. Она лишь выбросила вперед левую руку, ту, что была в кастете, закрывая лицо. В тот же миг черная молния ударила в ее предплечье. Раздался сухой, громкий треск. Стрела, пущенная с убийственной силой, ударилась о костяной коготь, разлетелась в щепки и рикошетом расцарапала ей щеку. Ослепляющая боль обожгла руку от кисти до самого плеча. Девушка отшатнулась назад, за валун, тяжело дыша. Напротив, на другой стороне лощины, из-за скалы вышел он. Высокий, статный, с большим композитным луком в руках. Его длинные черные волосы развевались на ветру, а в глазах цвета темного меда горел холодный огонь. Мэргэн увидел ее — лесную колдунью в простой одежде, вооруженную кастетами, склонившуюся над его сестрой.

В тот момент, когда их взгляды встретились, мир для Кейты на мгновение потерял звук. Боль в руке отошла на второй план, уступив место другой, куда более глубокой и непонятной боли. Той самой тревоге, что вела ее сюда, только усиленной в тысячу крат. Острая, пронзительная тоска, словно она смотрела на кого-то бесконечно родного, кого должна была ненавидеть. Инсин тоже замер, опуская лук. Когда он увидел, как фигура в темной одежде занесла над Аяной руку со страшными когтями, он выстрелил не раздумывая. Но сейчас, глядя в ее глаза — поразительно, невозможно синие — его сердце сжалось так, будто стрела попала в него самого. В голове мелькнул смутный, туманный образ из сна, но он тут же отогнал его. Это не сон. Это враг. Удаганка, которая, возможно, только что пыталась убить его любимую сестру.

Они не узнали друг друга. Девушка-корень из его снов не могла быть этой яростной лесной кошкой с оружием на руках. А воин-ветер из ее пророчества не мог быть этим жестоким убийцей, что стреляет без предупреждения. Сейчас они были лишь тем, кем их сделала судьба в данный миг. Смертельными врагами, стоящими по разные стороны поля битвы, которым стала эта маленькая, залитая утренним солнцем лощина.

— Метко стреляешь, степняк, — голос Кейты был низким и хриплым. Она медленно выпрямилась во весь рост, выходя из-за валуна. Боль в руке отдавалась гулким пульсом, но она не подавала вида, лишь крепче сжимая кулак, на котором торчали медвежьи когти. — Жаль, что целишься, как слепой крот! Или вы всегда так приветствуете тех, кто собирается помочь вашим женщинам?

Инсин нахмурился, не опуская лука. Его взгляд метнулся от Кейты к сестре, которая смотрела на происходящее широко раскрытыми от ужаса глазами, и обратно.

— Помочь? — в его голосе звенела сталь. — С когтями наготове? Лесные духи научили тебя странному милосердию, удаганка. Больше похоже, что ты собиралась закончить то, что начали твои проклятые Топи.

— Брат, остановись! — крикнула Аяна, пытаясь приподняться. — Она… она ничего такого не сделала!

Но они не слышали воительницу. Словно невидимая стена отгородила Кейту и Инсина от всего мира. Они смотрели только друг на друга, и воздух между юношей и девушкой трещал от напряжения.

— Мои топи не трогают тех, кто не приходит с черными помыслами, — прошипела Кейта, делая шаг вперед. Ее синие глаза потемнели, превратившись в два кусочка грозового неба. — А вот твои сородичи, как я слышала, не слишком разборчивы. Выжигаете пастбища, травите колодцы… Наверное, трудно жить, когда твоя душа такая же сухая и бесплодная, как земля, по которой ты ходишь!

Это был удар под дых. Инсин почувствовал, как к лицу приливает кровь. Она озвучила все то, в чем он сам обвинял свой народ, своего отца. И слышать это от нее, от их врага, было невыносимо!

— А твоя душа, должно быть, такая же гнилая и темная, как вода в местных болотах, — парировал Инсин, его голос стал жестче. — Вы сидите на своей земле, как пауки в паутине, и считаете себя хозяевами мира. Но вы лишь паразиты, сосущие соки из того, что вам не принадлежит. Вы ничего не создаете, только прячетесь за спинами своих духов и бормочете проклятия!

— Мы храним, а не разрушаем, — Кейта сделала еще один шаг, сокращая дистанцию. — Этого вам, степным саранчам, никогда не понять! Ваш удел — налететь, сожрать все дочиста и умереть в пыли, которую вы сами же и подняли.

— Остановитесь уже, вы, оба! — снова попыталась вмешаться Аяна. — Инсин, эта девушка нам не враг!

— Замолчи, Аяна! — рявкнул воин, не сводя глаз с Кейты. — Ты не понимаешь. Это не просто девушка. Это одна из них. Колдунья, которая хотела забрать твою жизнь.

— Да, я одна из них! — выкрикнула Кейта, стукнув кулаком в грудь, и ее голос сорвался от ярости. — Я та, кто говорит с лесом, пока вы говорите с железом! Я та, кто лечит раны земли, пока вы вспарываете ей живот! И я вижу, что ты такой же, как и все вы. Пустая оболочка с луком в руках. Вся твоя хваленая честь — лишь предлог, чтобы убивать тех, кто слабее.

Каждое ее слово было для Инсина как удар бича. Уму не постижимо — девушка видела его насквозь, и это бесило. Он, который всю жизнь боролся с тенью отца, который ненавидел эту войну, сейчас стоял перед ней как олицетворение всего степного зла.

— Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моем народе, — процедил мэргэн сквозь зубы. — Лишь повторяешь те страшилки, которыми вас пичкают ваши беззубые старейшины.

— Мне не нужны страшилки, — Кейта остановилась в нескольких шагах от него, ее грудь тяжело вздымалась. — Я вижу все в твоих глазах. В них нет ни чести, ни сострадания, только гордыня и жестокость. Твоя мать, должно быть, горько плакала бы, если бы видела, каким воином вырос ее сын. Если она вообще учила тебя чему-то, кроме как натягивать тетиву лука.

Это было последней каплей. Упоминание матери… Той, чей образ он считал неприкосновенно святым. Той, чью память он пытался защитить от жестокости этого мира. Услышать такое от нее, от лесной ведьмы, которая ничего о нем не знала…

В один миг из глаз Инсина исчезла вся боль и растерянность. Их место заняла ледяная, смертельная ярость.

— Ты. Замолчи, — произнес он так тихо, что это прозвучало страшнее любого крика. Он медленно, почти церемониально, убрал лук за спину и вытащил из ножен длинный, изогнутый нож. — Удаганка, ты оскорбила память моей матери. Оскорбила мой род. По законам моей Ясы, за такое есть только одна плата. Кровь.

Он вскинул кривой нож.

— Я, Шу Инсин, сын Шу Хулан-хана из рода Снежного Барса, вызываю тебя на смертный бой. Здесь и сейчас. Один на один.

Аяна обессиленно вскрикнула, закрывая лицо руками. Кейта же в упор смотрела на воина, и буря в ее душе достигла своего пика. Вся боль, весь страх и непонятная тоска, что мучила ее, сжались в один комок чистой, холодной ненависти. Он был всем, что она презирала. Сыном Степи. Воплощением пророчества. Лесная шаманка выставила вперед обе руки, демонстрируя блестящие на солнце медвежьи когти.

— Я, Кейта, дочь своего клана, принимаю твой вызов.

Глава 4. Танец Ветра и Корня

Больше не было ни слов, ни мыслей. Мир сузился до размеров маленькой лощины, до клочка вытоптанной земли между ними. Инсин двинулся первым. Он не бросился в атаку, а пошел в обманчиво медленном, скользящем танце, держа перед собой клинок. Это был степной стиль боя — непрерывное движение, выпады и уклонения, имитирующие повадки волка, кружащего вокруг добычи. Кейта не двинулась с места. Она опустилась ниже, в полуприсед, расставив руки с когтями по бокам. Ее стиль был стилем таежной медведицы — несокрушимая стойка, ожидание ошибки противника и один-единственный, решающий удар. Корень, что ждет порыва Ветра.

Инсин атаковал — быстрый, как молния, выпад, целясь ей в бок. Но в тот самый миг, когда его нож должен был коснуться ее рубахи, она словно предвидела это. Кейта не отпрыгнула, а провернулась на месте, и его клинок со свистом вспорол пустоту. Одновременно ее левая рука с когтями метнулась к его лицу. Инсин отшатнулся, и острые костяные наконечники прошли в волоске от его щеки, оставив на коже горячий след от пронесшегося воздуха. Они разошлись, тяжело дыша, и снова замерли, изучая друг друга. В глазах обоих читалось изумление. Это было необъяснимо. Он был одним из лучших бойцов орды, она — никогда прежде не сражалась с человеком всерьез. Но что-то странное происходило в этой битве. Каждый раз, когда Инсин начинал движение, Кейта уже знала, куда он ударит. Каждый раз, когда она готовила контратаку, он каким-то шестым чувством предугадывал ее намерение и уходил с линии огня.

Это был не бой, а воистину странный, смертельный танец, в котором партнеры знали каждый шаг друг друга, хоть и исполняли его впервые. Их сердца стучали как сумасшедшие, но не только от напряжения битвы. С каждым уклонением, с каждым ударом, с каждым взглядом глаза в глаза то необъяснимое чувство, та странная боль и тоска, что они испытали при первой встрече, становились лишь сильнее. Это было похоже на узнавание. Словно их души, их сур, вели этот поединок уже тысячи раз в каком-то другом, невидимом мире.

Инсин снова бросился вперед, на этот раз нанося целую серию ударов, заставляя ее отступать. Лезвие его ножа сверкало, описывая в воздухе серебряные дуги. Кейта парировала, отбивая его выпады когтями. Раздался скрежет — сталь ударилась о кость. Искры посыпались, когда ее кастет заблокировал удар, нацеленный в горло. Девушка воспользовалась его заминкой и ударила ногой, выбивая у Инсина почву из-под ног. Степной воин упал на одно колено, но тут же, используя инерцию падения, развернулся и полоснул ножом по ее ногам. Кейта взвилась в воздух в высоком прыжке, который был бы не под силу обычному человеку, и приземлилась за его спиной. Но он уже ждал ее там, разворачиваясь, чтобы встретить ее атаку.

Они были равны. Ветер не мог одолеть Корень, а Корень не мог поймать Ветер. Их силы были разными, но абсолютно уравновешивали друг друга. Бой длился, казалось, вечность. Оба уже были покрыты потом и пылью, на телах горели мелкие ссадины и царапины, но никто не мог нанести решающий удар. Наконец, после очередного яростного обмена ударами, они отскочили друг от друга и замерли на расстоянии вытянутой руки, тяжело дыша и не сводя друг с друга глаз. Ярость, кипевшая в них, начала уступать место изнурению и неохотному, но неоспоримому уважению.

— Ты… хорошо дерешься… для лесной колдуньи, — выдохнул Инсин, утирая рукавом пот со лба.

— А ты… не так уж и неуклюж… для степного варвара, — ответила Кейта, ее грудь вздымалась так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет сердце.

Аяна, все это время с ужасом наблюдавшая за поединком из своей ловушки, наконец нашла в себе силы подать голос:

— Хватит! Прошу вас, хватит!

Ее мольба разрушила чары. Инсин и Кейта словно очнулись. Они огляделись, будто впервые увидев и залитую солнцем лощину, и перепуганную девушку в корнях. Боевой транс отступил. Инсин медленно, очень медленно опустил нож.

— Ничья, — сказал он глухо, и это было не предложение, а констатация факта.

Кейта тоже опустила руки, чувствуя, как дрожат от перенапряжения ее пальцы.

— Ничья, — эхом отозвалась она. В глубине души девушка чувствовала не радость победы или горечь поражения, а странное, опустошающее облегчение от того, что ей не пришлось его убивать. И от того, что он не убил ее.

Удаганка кивнула в сторону Аяны.

— Освободи ее.

Степной воин, не говоря ни слова, подошел к сестре и одним мощным движением ножа перерубил толстый корень, зажимавший ей ногу. Он помог ей подняться, поддерживая под руку. Аяна, хромая, смотрела на Кейту со смесью страха и благодарности.

— Уходите, — приказала Кейта, и ее голос снова стал холодным и отстраненным. Она пыталась заново выстроить стену враждебности, чтобы защититься от тех непонятных чувств, что бушевали внутри. — Убирайтесь с нашей земли. И передай своему хану: граница отныне закрыта. Для всех. Всех, кто сделает хоть шаг за ее предел, ждет неминуемая смерть.

Девушка посмотрела Инсину прямо в глаза.

— Сегодня мы признали ничью. Но если встретимся еще раз, неважно, здесь или в другом месте, поединка не будет. Будет кровь. И она будет либо твоей, либо моей. А теперь убирайтесь с моих глаз!

Не дожидаясь ответа, она развернулась и, не оглядываясь, пошла обратно в сторону топей. Каждый шаг давался ей с трудом. Девушка чувствовала его взгляд на своей спине, и он обжигал сильнее, чем любая рана. Она не знала, кем был этот воин, кроме того факта, что это был сын степного хана. Но она наверняка знала, что эта встреча, этот смертельный танец стали началом чего-то страшного и неотвратимого. Пророчество начало сбываться.

Инсин смотрел вслед удаляющейся фигуре, пока она не растворилась в тени леса. В ушах до сих пор стоял шум битвы, а в груди гулко отдавался стук его собственного сердца. Он коснулся щеки — там, где едва не прошлись ее когти, кожа горела. Он никогда не встречал такого противника. И он никогда не испытывал ничего подобного.

— Инсин… — шепот Аяны вернул его в реальность. Она опиралась на его плечо, все еще едва заметно дрожа. — Кто она?

— Не знаю, — честно ответил он, не отрывая взгляда от деревьев, поглотивших удаганку. — Дух этого леса, наверное.

В этот момент тишину разорвал звук, от которого у обоих похолодело внутри. Громкий, приближающийся топот множества копыт. Он доносился не с севера, а с юга. Со стороны их улуса. Аяна в ужасе вцепилась в руку брата.

— Они нашли нас! Отец…

Инсин резко обернулся. Сомнений не было — это была не пара дозорных, а целый отряд. Его план, план Аяны, все провалилось с оглушительным треском. Отец не стал ждать, он понял все сразу. И теперь погоня, ведомая его яростью, настигала их. На мгновение в голове Инсина промелькнула отчаянная мысль. Вскочить на коня, что ждал его за скалами, и бежать. Бежать на запад, к Темуджину, или на север, в эту проклятую тайгу, куда угодно, лишь бы подальше от всепоглощающего, словно бушующее пламя, отцовского гнева! Но он посмотрел на сестру — бледную, хромую, измученную. Далеко они не уйдут. Их настигнут и показательно казнят.

— Что нам делать? — прошептала Аяна, ее глаза наполнились слезами. — Бежать?

— Поздно, — коротко и обреченно ответил Инсин, его мозг лихорадочно искал выход. Топот становился все громче. Скоро они появятся на вершине холма. У брата и сестры оставались считанные мгновения.

— Слушай меня, — Инсин взял сестру за плечи и заставил посмотреть на себя. — Мы не бежали. Поняла?

Аяна растерянно моргнула.

— Но…

— Мы не бежали! — повторил он более твердо, вкладывая в каждое слово силу убеждения. — Я узнал, что ты отправилась одна на охоту, испугался за тебя и поехал следом. Здесь, у границы, на нас напал шаманский дозор. Их было несколько. Мы отбивались. Твоя лошадь испугалась и сбежала, а ты попала в эту ловушку. Я сражался с их предводительницей, ведьмой с медвежьими когтями. Она ранила меня, — Инсин показательно провел пальцем по своей щеке, оставляя на ней кровавую полосу от едва начавшей подсыхать царапины, — Но я заставил их отступить. Мы гнали дозор до самых топей.

Воин говорил быстро, четко, выстраивая легенду, в которой не было ни единого слабого места. Аяна безропотно смотрела на брата, ее губы дрожали.

— Но… они поверят? Бату… он ненавидит тебя. Брат непременно будет искать подвох.

— Да пусть ищет, — язвенно отрезал Инсин. — Это лучше, чем признаться в измене. Я беру все на себя. Твоя задача — молчать и хромать. И бояться! Это у тебя получится лучше всего.

Ее испуг был не только за себя. Она видела, как потемнели глаза брата, как напряглась его челюсть. Всю тяжесть отцовского гнева он собирался всецело принять на себя.

— Я не хочу, чтобы из-за меня… — начала она, едва сдерживая подступающие, жгучие слезы.

— А я не хочу, чтобы тебя клеймили и продали в рабство, — прервал он ее жестко. — Мы проиграли, Аяна. Твой побег сорван. Сейчас главное — выжить. И, возможно…

Он не договорил, но мысль была ясна. Возможно, эта неудача была не так уж и плоха. Нападение на север отложено. Шаманский клан, сам того не зная, получил драгоценную фору, а лесная ведьма с синими глазами пока будет в безопасности. Эта мысль принесла ему странное, горькое удовлетворение. В тот момент на гребне холма показались первые всадники. Впереди, на своем огромном вороном коне, ехал хан Хулан. Рядом, с хищной ухмылкой на лице, скакал Бату. Их лица были мрачнее грозовой тучи.

Инсин выпрямился, поддерживая сестру. Он принял вид измотанного, но не сломленного воина, только что вышедшего из боя. Юноша приготовился лгать. Лгать в глаза отцу, брату, всему своему роду. И эта ложь, рожденная из желания спасти сестру, казалась ему честнее той правды, ради которой его отец собирался развязать войну.

Когда отряд подъехал ближе, Хулан остановил своего коня так резко, что тот захрапел и забил копытами. Хан молча, сверху вниз, смотрел на своих детей. Его взгляд был тяжелым, как могильная плита.

— Что это значит? — наконец произнес он, и в его голосе не было ярости, лишь ледяное, всепроникающее спокойствие, которое было страшнее любого крика.

Инсин шагнул вперед, все еще поддерживая сестру.

— Отец. Мы гнали врага, — сказал он громко и четко, чтобы слышали все воины. — Аяна поехала на охоту слишком близко к границе. На нее напал дозор лесных шаманов, я услышал крик и поспешил на помощь.

Бату громко расхохотался.

— На охоту? Одна? Накануне Великого похода? Инсин, твои сказки так же нелепы, как и твоя жалость к врагам.

— Это не сказки, брат, — холодно ответил Инсин, глядя на него в упор. — Их было несколько, они хотели утащить ее в свои топи. Мы отбивались. Конь сестры сбежал, а она застряла в этих корнях. Мне пришлось сражаться с предводительницей шаманов.

Он демонстративно провел рукой по кровоточащей царапине на щеке.

— Она была быстра, как рысь, и вооружена медвежьими когтями. Но я заставил ее и ее щенков бежать.

Хулан перевел взгляд с сына на дочь. Аяна, следуя инструкциям брата, съежилась и заплакала, пряча лицо у него на плече. Ее страх был абсолютно неподдельным. Хан нахмурился. История звучала… вероятно. Он знал безрассудство своей дочери и знал боевые навыки Инсина. Но он также знал и о его мягком сердце.

— Ты лжешь, — прошипел Бату, спешиваясь. Он подошел к Инсину и брезгливо ткнул пальцем в его щеку. — Это просто царапина. Лесная кошка оставила бы след поглубже. Ты просто прикрываешь собственную трусость и ее измену. Да они сговорились, отец!

— Довольно. — рявкнул Хулан, и Бату тут же отступил. Хан посмотрел на Инсина, и в его глазах промелькнула борьба. Он хотел верить сыну, но подозрения, посеянные Бату, уже пустили корни. И в этот момент у старшего брата созрел новый, куда более коварный план. Уличить их во лжи сейчас — значит, лишь навлечь на них гнев отца. Но если Инсин, этот неслыханный любимчик хана, исчезнет… исчезнет по-настоящему… тогда путь к ханскому расположению, а впоследствии, и трону, будет свободен.

— Отец, — сказал Бату неожиданно примирительным тоном. — Каюсь, я могу и ошибаться. Быть может, наш брат действительно стал настоящим воином и в одиночку разогнал лесных чертей. Но рана… — он снова посмотрел на царапину, наигранно озабоченно зацокав языком. — Я слышал от пленников, что свое оружие шаманы всегда смазывают ядом. Медленным, болотным ядом, от которого человек чахнет неделями, а потом умирает в муках.

Инсин недоверчиво посмотрел на брата, а Аяна в ужасе ахнула. Хулан же не изменился в лице, но было видно, как мужчина напрягся.

— Но, — продолжил Бату вкрадчиво, — есть и противоядие. Старики говорят, что в самом сердце этих топей растет лунная трава. Редкая, как слеза их Великой Матери Тэнгри. Она светится в темноте и может исцелить любую рану, снять любое проклятие за считанные мгновения.

Он повернулся к Инсину, и на его лице было выражение почти братской заботы, от которого у Инсина по спине пробежал подозрительный холодок.

— Ты ранен из-за моей сестры, брат. Будет справедливо, если я помогу тебе исцелиться. Отец, возвращайтесь с Аяной и остальными в улус. Мы с Инсином быстро найдем эту траву и догоним вас к вечеру. Что бы тут не произошло на самом деле, рисковать жизнью своего брата я не хочу.

Это был гениальный ход. Отказаться Инсин не мог — это было бы равносильно признанию во лжи. Хан, обеспокоенный даже малейшей угрозой для своего любимого сына, не мог не согласиться. Наивный и честный Инсин, хоть и чувствовал подвох, поверил в благородный порыв брата. Он видел в этом шанс доказать свою смелость и правоту.

— Хорошо, — кивнул Хулан после минутного раздумья. — Возьми с собой Мунко и Арслана. И возвращайтесь до заката.

***

Степные воины углубились в топи. Бату, увешанный самодельными оберегами из волчьих клыков и сушеных ящериц, шел впереди, уверенно выбирая тропу. Инсин и двое других братьев следовали за ним. Чем дальше они заходили, тем мрачнее и зловещее становился лес. Туман сгустился, скрывая солнце. Под ногами чавкала трясина, а воздух наполнился сладковатым запахом гнили.

— Ты уверен, что мы идем правильно? — с сомнением спросил Инсин, когда его конь испуганно захрапел, отказываясь идти дальше.

— Почти пришли, братишка, — ухмыльнулся Бату, указывая вперед. — Вон за тем поворотом, видишь, как светится?

Инсин прищурился. И правда, впереди, в тумане, мерцал бледный, фосфорический свет. Надежда вспыхнула в нем, заглушая сомнения. Он спешился и пошел вперед, ведя коня в поводу. И в этот момент Черные Топи словно ожили. Шепот, который раньше был лишь фоном, превратился в отчетливые, манящие голоса. Они звали его по имени, обещали покой и прохладу. Туман перед глазами начал сплетаться в уродливые, искаженные лица. Его конь, обезумев от ужаса, взвился на дыбы, вырвал поводья и с диким ржанием бросился прочь. Инсин отшатнулся и оступился. Земля, казавшаяся твердой, подалась под его ногой. Он провалился по колено в ледяную, засасывающую жижу. Юноша попытался выбраться, но каждое резкое движение лишь глубже затягивало его в трясину. Лунный свет, который он видел, оказался лишь болотными огнями, пляшущими над самой гиблой топью.

Любимый сын хана обернулся, отчаянно ища помощи. Мунко и Арслан стояли поодаль, на твердой земле, и просто смотрели то на старшего брата, то на него с холодным безразличием. «Амулеты!» На них тоже были обереги от злых духов. Бату стоял рядом с братьями, и на его лице играла торжествующая, злобная ухмылка.

— Проклятые духи, брат! — крикнул он, и в его голосе звучало неприкрытое издевательство. — Они сильнее нас. Держись, мы сейчас вернемся за помощью!

Инсин все понял. Это была не ловушка духов, а продуманная измена его собственного брата.

— Брат! — гневно закричал он, но его голос потонул в чавканье болота. — Бату! Ты…

Трясина затянула его уже по пояс. Ледяной холод сковал тело, а в голове звучал хохот злых духов. Он был один. Преданный. Идущий на дно в самом сердце проклятого болота. Бату смотрел, как голова его брата скрывается под черной, маслянистой водой. Когда последний пузырь воздуха вышел на поверхность, он удовлетворенно кивнул. Импровизированный план, на который его сам Инсин и натолкнул, сработал на отлично. Бату зачерпнул полную пригоршню грязи и тины, измазал себе лицо и одежду, разорвал рукав. Теперь можно было возвращаться к отцу с печальным рассказом о том, как злые духи топей забрали у них любимого брата и сына. Наконец-то, справедливость восторжествовала.

Но степные воины не знали, что сейчас находились в Топях не одни. Кейта не ушла далеко. Хоть и пыталась. Она заставляла себя идти на север, к айылу, к безопасности. Но с каждым шагом необъяснимая боль в груди становилась лишь сильнее. Невидимая нить, что ранее тянула ее к скалам, теперь не отпускала, превратившись в раскаленный канат, приковавший ее к этому проклятому месту. Она остановилась на краю топей, скрытая густым ельником, и обернулась. Девушка не знала, чего ждет, но чувствовала — точка в этой истории еще не поставлена.

Именно поэтому она увидела все. Видела, как воин-ветер вернулся, но не один. С ним были трое, похожие на него, как волки из одной стаи, но лишенные его света. Кейта слышала обрывки их разговора, донесенные ветром. Слышала откровенную, тошнотворную ложь о шаманском яде и лунной траве. Она видела, как братья углубляются в топи, и сердце ее сжалось от дурного предчувствия. Это была не охота за лекарством. Пресвятая Хранительница! Это была охота на живого, родного человека!

Спрятавшись за стволом упавшей сосны, она стала безмолвной свидетельницей предательства. Шаманка видела, как болотные огни заманили Инсина в ловушку. Видела, как обезумел его конь. Как его братья стояли и просто смотрели, пока трясина пожирала плоть и кровь от их отца. И она видела торжествующую ухмылку на лице того, кого погибающий назвал своим братом. Когда степняки ушли, оставив за собой лишь тишину и бульканье черной воды, Кейта больше не раздумывала. Голос разума, твердивший об опасности и вражде, замолк. Остался лишь один всепоглощающий импульс — спасти. Спасти, во что бы то ни стало.

Девушка выскочила из своего укрытия и бросилась к месту, где трясина сомкнула свои голодные челюсти.

— Нет… — вырвался дрожащий голос из ее груди. Не теряя ни секунды, Кейта схватила длинный, сухой ствол молодой березы, лежавший неподалеку, и, рискуя собственной жизнью, шагнула в вязкую жижу, прощупывая дно. — Великая Мать Тэнгри! — взмолилась она, и это была не просьба, а требование, настоящий крик души. — Хранительница лесов, Хозяйка всей жизни! Ты видишь эту несправедливость! Не дай болоту забрать его! Помоги мне, дай мне сил!

Трясина не хотела отпускать свою добычу. Она цеплялась за ноги Кейты, засасывая ее, пытаясь утащить вслед за первой жертвой. Это было похоже на борьбу с живым, голодным существом. Болото стонало, чавкало, тянуло ее вниз, в свои холодные, бездонные объятия. Кейта уперлась сухим стволом в то место, где видела его в последний раз, и нажала всем телом. Тщетно. Ее собственных сил не хватало. Она чувствовала, как сама начинает тонуть. Отчаяние начало затапливать удаганку, холодное и липкое, как сама болотная грязь.

И тогда произошло чудо. Словно сама Великая Мать действительно услышала ее отчаянный зов. Сквозь плотный туман на поляну пробился один-единственный, ослепительный луч солнца. Он ударил прямо в то место, где отчаянно боролась за жизнь Кейта, и в этот миг девушка почувствовала, как по ее телу разливается невероятная, горячая сила. Та самая, что спала в ней с детства. Та, что когда-то напугала лесных абаасы. Мышцы шаманки налились мощью, во много раз превосходящей человеческую. Она перестала тонуть. Земля под ногами словно уплотнилась, давая ей опору. С криком, который был похож на рык дикой медведицы, защищающей своего детеныша, она вонзила самодельный шест в трясину и, используя его как рычаг, потянула вверх. Болото нехотя поддалось. С громким, чавкающим звуком на поверхности показалось плечо, потом спутанные черные волосы. Кейта отбросила шест и, ухватившись за одежду Инсина, из последних сил потащила его прочь из трясины, сама выбираясь на твердую землю.

Она вытащила степного воина, тяжелого, обмякшего, и рухнула рядом на мох, задыхаясь от напряжения. Тело гудело, а невероятная сила, наполнившая ее, так же внезапно иссякла, оставив после себя лишь звенящую слабость. Несколько мгновений она просто лежала на спине, глядя в серое небо и пытаясь отдышаться. Наконец из ее уст вырвался победоносный клич. Она сделала это! Она вырвала юношу из пасти смерти! Радость, дикая и первобытная, затопила ее.

Но когда девушка повернулась к спасенному, радость мгновенно сменилась леденящим ужасом. Воин лежал на спине, покрытый с головы до ног черной, блестящей грязью. Лицо было синевато-бледным. Грудь не вздымалась. Из приоткрытых губ не вырывалось ни облачка пара на холодном воздухе. Кейта прижалась ухом к его груди. Тишина. Она судорожно нащупала пульс на его шее. Ничего.

Инсин не дышал. Спасение обернулось горькой, жестокой насмешкой. Она вытащила на берег лишь бездыханное тело. Ветер, что должен был вечно носиться над степью, затих.

«Нет!»

Это слово взорвалось в голове Кейты, выжигая и слабость, и отчаяние. Нет. Не ради этого. Не для того Великая Мать дала ей свою силу, чтобы она теперь сидела и смотрела на душу, стремительно покидающую тело. Не такая точка должна стоять в этой истории! Если это все может действительно оказаться тем самым пророчеством, то оно говорило о битве, о предательстве, о спасении. Оно не говорило о бесславной смерти в грязной луже.

Душа степного воина, его кут, еще не ушла. Кейта это чувствовала. Она витала где-то рядом, тонкая, почти прозрачная нить, готовая вот-вот оборваться и улететь в Верхний мир. И шаманка знала, что должна ухватиться за эту нить. Она вспомнила их лечебницу. Вспомнила, как старая удаганка Илин однажды спасала захлебнувшегося рыбака. Искусственное дыхание. Массаж сердца. Она видела это лишь раз, мельком, но картина врезалась в память с фотографической точностью.

Действовать нужно было незамедлительно. Кейта опустилась на колени рядом с Инсином, не обращая внимания на грязь и холод. Первым делом — очистить дыхательные пути. Неловко, дрожащими пальцами, она запрокинула его голову, открыла рот и, засунув туда два пальца, выгребла тину и вязкую болотную жижу. Это было отвратительно, но сейчас шаманка не придавала этому никакого значения. Затем — дыхание. Девушка зажала его нос, плотно прижалась своими губами к его холодным, безжизненным губам и сделала выдох. Первый, второй. Грудная клетка молодого человека едва заметно приподнялась, и это придало ей сил. Она вдыхала в него не просто воздух. Она вдыхала свою жизненную силу, свой сур, пытаясь разжечь угасающий огонь. После двух выдохов — сердце. Сложив руки в замок, как показывала Илин, шаманка нашла нужную точку на его груди и нажала. Раз. Два. Три. Она давила всем своим весом, отчаянно, почти яростно. Ее движения были неуклюжими, неопытными. Девушка боялась сломать ему ребра, боялась сделать что-то не так. Но еще больше она боялась не сделать ничего.

— Давай же! — сердито шипела она сквозь стиснутые зубы, и ее слова сейчас были похожи на заклинание. — Дыши! Слышишь меня, проклятый степной шакал? Дыши!

Снова два вдоха. Снова тридцать нажатий. Мир перестал существовать. Были только ее руки, его грудь и отчаянная, безумная надежда. Она качала и вдыхала, вдыхала и качала, ведя счет ударам, теряя счет времени. Пот смешивался с грязью и слезами на ее лице. Она кричала на него, умоляла, приказывала.

— Не смей умирать! Я не позволяю тебе! Ты не можешь умереть вот так! Ты слышишь меня?! Эй, мы еще не закончили наш бой!

Кейта не знала, сколько прошло времени. Минута? Час? Вечность? Ее руки онемели, легкие горели от перенапряжения. Надежда начала угасать, сменяясь глухим, черным отчаянием. Похоже, уже поздно. Душа воина уже могла уйти, покинуть этот жестокий, беспощадный Средний Мир. Она сделала очередной выдох ему в губы и, склонившись для нового цикла нажатий, в бессилии уронила голову ему на грудь. Вот и все. Кейта потратила все свои силы, сделала все, что могла.

И в этот самый миг, в этой оглушительной тишине, под ее бледной от истощения щекой что-то дрогнуло. Едва заметный, слабый толчок. А затем…

Кха-а-а…

Это был не вздох. Это был ужасный, судорожный хрип. Звук, с которым жизнь, цепляясь когтями, вырывалась из лап смерти. Кейта резко вскинула голову. Грудная клетка Инсина содрогнулась, его тело выгнулось дугой, и из его рта хлынул поток грязной болотной воды. А затем он сделал первый, настоящий, рваный вдох. Воздух со свистом ворвался в его легкие.

Он дышал. Он жил!

Кейта смотрела на юношу, и по ее лицу текли слезы, размывая грязь. Она не чувствовала ни радости, ни облегчения. Только бесконечную, всепоглощающую усталость. Она все-таки сделала это. Вырвала человека из лап смерти. Вернула его в этот мир. И теперь, глядя на его бессознательное, но живое лицо, с непониманием изучающее полуприкрытыми глазами небесный свод и переплетающиеся ветви сухих сосен, она с ужасающей ясностью подумала, что пророчество было не о войне и ненависти. Оно было о чем-то другом. О чем-то, что было гораздо страшнее и сильнее любой вражды.

Глава 5. Долг, уплаченный жизнью

Холод. Это было первое, что почувствовал Инсин. Всепроникающий, добирающийся до самых костей холод. А потом пришла боль — тупая, ломящая во всем теле, и острая, режущая в легких при каждом вдохе. Юноша резко распахнул глаза. Вместо черной бездны болота он увидел серое, хмурое небо, проглядывающее сквозь переплетение голых ветвей. Он лежал на чем-то мягком. Похоже, на болотистом мху. Но главное — он был жив.

Инсин медленно повернул голову и встретился взглядом с ней. Кейта сидела у небольшого, едва дымящего костра, который каким-то, определенно волшебным образом умудрилась развести из сырых веток. Вся ее одежда была в грязи, волосы спутаны, а на щеке алела свежая царапина. Девушка смотрела на него, и в ее синих глазах царила отстраненная усталость. Маска лесной ведьмы снова была на месте, но под ней, в самой глубине зрачков, он успел заметить тень чего-то еще — отголосок пережитой бури. Как только шаманка поняла, что юноша пришел в себя и смотрит на нее, эта тень бесследно исчезла.

— Очнулся, степной горе-утопленник? — ее голос был ровным и насмешливым, словно они не сражались насмерть час назад, и она не вытаскивала его с того света. — Долго же ты спал! Я уж думала, придется оставить тебя здесь на съедение комарам. Ох и рады бы они были такому пиру.

Инсин попытался сесть, но тело пронзила такая слабость, что он лишь смог приподняться на дрожащих локтях. Он откашлялся, и из груди вырвался болезненный хрип. Воин огляделся — они были одни. Его братьев и в помине не было.

— Ты… — начал юноша, но голос все еще не слушался.

— Я, — грубо перебила Кейта, не давая ему закончить. Удаганка подбросила в костер ветку, и пламя на миг вспыхнуло ярче, осветив ее правильные, красивые черты лица. — Нашла тебя, когда возвращалась домой. Лежал тут, как мешок с аргалом, выброшенный на берег. Видимо, хваленые духи степей не слишком чествуют болотную воду.

Кейта лгала. Холодно, бесстрастно, глядя ему прямо в глаза. Она хотела, чтобы юноша поверил, что это была абсолютная случайность. Что она просто наткнулась на него. Но Инсин был лишь наивным, но не был глупцом. Он помнил ухмылку Бату, помнил, как тонул. И он видел грязь на ее одежде, такую же, как и на его собственной. Он все понимал.

Но решил не спорить с лесной ведьмой, не стал упрекать ее во лжи. Глядя на девушку, он чувствовал странную, оглушающую неловкость. А еще чувство фатальности, будто их встреча была предопределена задолго до рождения. Он был в долгу перед ней, который нельзя было измерить ни золотом, ни славой. Долгу, уплаченному жизнью.

— Где… мои братья? — спросил он, хотя уже заранее знал ответ.

Кейта издала короткий, горький смешок.

— Твои братья? Они ушли. Наверное, спешат к отцу-хану со слезливой вестью о том, как их отважного брата поглотили злые болотные духи в неравной борьбе. Очень трогательная история. У вас, степняков, это в крови, да? Бросать своих умирать. Или даже помогать им в этом.

Ее слова были как соль на открытую рану. Но в них не было злобы, лишь холодная, жестокая констатация факта. И Инсин не мог ей возразить. Потому что Кейта говорила правду — ту самую правду, от которой он бежал всю свою жизнь.

— Это… не весь мой народ такой, — тихо произнес юноша, и это прозвучало жалко даже для него самого.

— Да неужели? — Кейта надменно вскинула бровь. — А мне показалось, что это ваш фирменный стиль. Прийти, взять то, что тебе не принадлежит, а тех, кто мешает — хоть родной брат, хоть целый народ — втоптать в грязь. В прямом и переносном смысле!

Степной воин молчал, опустив глаза. Что он мог сказать? Что он другой? Что он не такой, как его отец и братья? Сейчас, спасенному своим врагом после предательства собственной семьи, эти слова казались Инсину пустыми и бессмысленными. Кейта была права во всем. Шаманка смотрела на поникшую фигуру, и лед в ее голосе на мгновение треснул. Она сама не понимала, зачем говорит эти жестокие слова. Возможно, чтобы убедить саму себя, что он — враг. Что между ними не может быть ничего, кроме ненависти. Чтобы заглушить то странное, теплое чувство, что родилось в ее груди, когда тот, кто практически преступил границу жизни и смерти, сделал свой первый вдох.

Кейта со вздохом поднялась с места, отряхнув свои одежды.

— Можешь идти, — бросила она ему. — Я оставила тебе бурдюк с водой и кусок вяленого мяса. Дорогу к своему улусу, надеюсь, найдешь сам. Или мне нарисовать тебе карту на болотной жиже?

Инсин поднял на девушку глаза. В них больше не было ярости или гордыни. Лишь бесконечная усталость и… что-то еще. Что-то, что заставило ее сердце снова сжаться.

— Зачем? — спросил он тихо. — Зачем ты это сделала?

Удаганка скучающе отвела взгляд. Что ж, сплести красивую ложь не удалось.

— Я возвращаю долг, — холодно ответила Кейта, отворачиваясь, чтобы он не видел ее лица. — Ты не убил меня в недавнем бою, хотя учитывая твою силу и сноровку — определенно мог. Мы квиты. Лучше уходи отсюда, пока снова не стал развлечением для злых духов. И… абаасы тебя подери, не попадайся мне больше на глаза, сколько можно! В следующий раз я не буду так милосердна, обещаю.

Не сказав больше ни слова, девушка растворилась в тенях леса так же бесшумно, как и появилась. Инсин остался в полном одиночестве у догорающего костра в проклятом лесу. Он медленно сел, взял предложенный девушкой бурдюк. Вода была холодной, с привкусом незнакомых трав. Он пил, и с каждым глотком к нему возвращалась не только сила, но и ясное, мучительное осознание. Воин в неоплатном долгу перед лесной ведьмой, которую его народ пришел уничтожить. И эта истина была страшнее любого предательства и горше любой смерти.

Когда Кейта, грязная и измотанная, наконец вышла из чащи леса к частоколу айыла, солнце уже клонилось к закату. Первым ее заметил Саян. Он мерил шагами пространство у ворот с таким видом, будто собирался в одиночку прокопать туннель до самых топей.

— Слава Тэнгри! — воскликнул он, бросаясь к девушке. Нахмурившись, Саян остановился в шаге, оглядывая удаганку с головы до ног. — Аргал мне в глаз, Кейта! Где ты была?! Мы уж думали, тебя та самая лунная щука проглотила и нам придется идти и вымаливать тебя у нее! Или ты все-таки нашла костяного архитектора и помогала ему возводить новый балаган? И что там за человек в итоге-то был?

За спиной громогласного юноши уже собрались встревоженные Алани и Тэмир, а следом подбежал и старейшина Ойгон, опираясь на свой посох.

— Простите, что заставила волноваться, — Кейта попыталась улыбнуться, но губы ее плохо слушались. — Заплутала немного. Крик, как оказалось, принадлежал одному наглому росомахе. Решила проучить его, чтобы не распугивал наших белок. Паршивец мне умудрился даже отметину на щеке оставить.

Она лгала легко, почти не задумываясь. Сказать правду было невозможно. Не объяснять же сейчас, что девушка сражалась насмерть со степным воином, а потом спасала его, рискуя собой? Ее бы не поняли. Сочли бы сумасшедшей или, хуже того, предательницей племени. Да что уж там, Кейта сейчас и сама себя и свои поступки абсолютно не понимала.

— Росомаха? — недоверчиво переспросил Саян, принюхиваясь. — Странно. А пахнет от тебя, как от жабы, которая всю ночь провела в объятиях с болотной тиной. Ха, неужели этот росомаха был таким нечистоплотным?

Сам того не ведая, добродушный друг затронул какие-то несвязные струны в душе Кейты. Услышав о «нечистоплотном», девушка тут же вспомнила их байки о грязных, вонючих степняках, которые никогда даже к воде не прикасаются, и разит от них за пару лиг. Но встретившийся ей юноша абсолютно не подходил под это описание. От него пахло какой-то сладкой пряной травой и мыльным корнем, на что Кейта обратила внимание еще во время сражения, и сейчас этот аромат вместе с воспоминаниями о юноше без приглашения ворвался в ее сознание… Резко вдохнув и осознав, что Саян все еще ждет от нее ответа, а сама девушка нырнула в совершенно неугодные мысли, шаманка подняла суровый взгляд.

— Не умничай, — отмахнулась Кейта, проходя мимо него к общей умывальне. — Лучше скажи, все ли в порядке? Дозорные вернулись?

— Вернулись, — кивнул старейшина Ойгон, подходя ближе и вклиниваясь в диалог. На его лице было написано облегчение. — Никого не видели. Говорят, на границе тихо, как в пустом котле. Может, твой отец зря тревожился? Или степняки передумали?

Кейта лишь покачала головой, набирая в деревянную кытыйа холодной родниковой воды. Передумали. Как же. Она знала, что это лишь затишье перед бурей.

— Рано радоваться, почтенный, — сказала она, смывая с лица и рук грязь и засохшую кровь. Холодная вода приятно освежала и приводила мысли в порядок. — Степной волк может затаиться, но голод заставит его снова выйти на охоту. Нам нельзя расслабляться.

— Верно говоришь, дитя, мудро, — согласился старейшина. — Именно поэтому мы и собираем сегодня вечером Совет.

Кейта замерла с чашей в руках, словно ее окатили ледяной водой.

— Совет? Зачем?

— Охотники обеспокоены, женщины напуганы. Нужно решить, что делать дальше. Укреплять ли айыл, готовиться к осаде, или послать разведчиков вглубь степи, — Ойгон тяжело вздохнул. — Обычно такие вопросы решает твой отец. Но он…

— Он все еще там, — закончила за него Кейта, и ее сердце снова сжалось от беспокойства. Она так увлеклась чужой бедой, что почти забыла о своей собственной. Отец был один, полностью беззащитен, путешествуя по мирам духов.

— Именно, — подтвердил старейшина. — А его слово — закон. Но ждать мы больше не можем. Поэтому сегодня вечером его место на Совете старейшин на Совете старейшин займешь ты.

Кейта поперхнулась водой.

— Я? Но я не… я же даже не прошла посвящение! Я не имею права!

— Дитя, ты дочь верховного шамана, — твердо сказал Ойгон, и в его глазах, обычно мягких, появился стальной блеск. — И ты та, кого он оставил за главную. Твое слово будет словом Алтана. Народ должен видеть, что у нас есть вождь, даже когда главный тойон говорит с духами.

Спорить было бесполезно. Кейта понимала, что он прав. Но одно дело — гонять учеников и расставлять обереги, и совсем другое — сидеть в кругу седобородых старцев и решать судьбу всего айыла. После всего, что случилось за этот безумный день, это было последним, чего ей хотелось.

— Явись в большой балаган после ужина, — закончил Ойгон и, кивнув, медленно побрел прочь, отдавать новые распоряжения.

Кейта осталась стоять на том же месте. Саян, видя, что ей не до шуток, лишь ободряюще похлопал подругу по плечу и пошел помогать разгружать вернувшихся охотников. Настроение, которое только-только начало выравниваться, снова рухнуло в пропасть. Совет. Ей придется сидеть там, смотреть в глаза людям, которые ей доверяют, и делать вид, что она знает, что делать. В то время как ее главный секрет — спасенный враг — будет лежать тяжелым камнем на сердце. Девушка вылила остатки воды на землю и посмотрела на свои руки. Они все еще помнили холод его кожи и тяжесть его бездыханного тела.

***

Когда Инсин, шатаясь от усталости и голода, перешел последний холм и увидел огни родного улуса, он ожидал чего угодно: криков, вопросов, гнева отца. Но он не ожидал тишины. Мертвой, скорбной тишины, которая окутывала лагерь, как погребальный саван. Первый, кто его увидел, был старый конюх, чинивший сбрую у входа в загон. Он поднял голову, и его морщинистое лицо вытянулось, а глаза расширились от ужаса. Инструменты выпали из его рук с глухим стуком. Он вскочил и, бормоча проклятия, попятился, выставив перед собой два пальца для защиты от злых духов.

Новость о появлении Инсина разнеслась по улусу быстрее степного пожара. Люди высыпались из своих гэр, но держались на расстоянии, глядя на него как на призрака. Женщины хватали детей, мужчины инстинктивно тянулись к оружию. Их лица выражали не радость, а суеверный ужас. В их глазах он был не выжившим сыном хана, а ходячим мертвецом, абаасы, принявшим его облик, чтобы принести в их дома смерть и несчастья. Весть о его гибели уже была известна каждому в лагере, а теперь была известна и самому вернувшемуся «с того света» воину — слишком уж громко это все сейчас обсуждали. Улус готовился к погребальной церемонии, но Инсину было все равно. Он не обращал внимания на испуганные взгляды и перешептывания. Юноша не искал ни отца, ни братьев. Его взгляд скользил по толпе, выискивая лишь одно лицо. Не найдя его, он подошел к ближайшей группе женщин и спросил, его голос был хриплым и чуждым:

— Где Аяна?

Женщины отшатнулись от него, но одна, самая старая, осмелилась ответить, указывая дрожащим пальцем в центр улуса.

— Хулан-хан… он наказал ее. За то, что ослушалась и подвергла опасности своего брата. Она у позорного столба.

Сердце Инсина пропустило удар. Он, не говоря больше ни слова, направился прямо к центру лагеря. И там он увидел ее. Аяна была привязана к высокому, вкопанному в землю столбу, который обычно использовали для клеймения скота или наказания преступников. Ее волосы были растрепаны, одежда порвана, а на земле рядом с ней не стояло ни чаши с водой, ни куска лепешки. Брат бросился к ней, чтобы перерезать путы, но дорогу ему преградили три фигуры, вышедшие из ханского гэр. Бату, Мунко и Арслан. А за ними, медленно и величаво, ступал сам хан Хулан.

Увидев Инсина живым, Бату застыл как громом пораженный. Его лицо на мгновение исказила гримаса чистого, незамутненного шока, смешанного с яростью. План рухнул. Призрак вернулся! Он уже приготовился кричать, обвинять, но…

— Я знал, что ты вернешься, сын, сын, — спокойно произнес хан, и в его голосе была лишь глухая, тяжелая уверенность. — Кровь твоей матери течет в тебе. Ее так просто не взять ни воде, ни грязи. Скажи, это все правда? Тебя заманили в чащу Топей болотные духи?

Бату был готов взорваться. Он практически скрипел зубами, глядя на ненавистного брата, который каким-то чудом избежал верной смерти. Инсин же посмотрел на них — на холодное лицо отца, на перекошенное от злобы лицо Бату, на пустые глаза остальных братьев. И в этот момент он мог бы рассказать все. Рассказать о предательстве, о ловушке, о том, как его оставили умирать на дне проклятого болота. Одного его слова было бы достаточно, чтобы отец в ярости разорвал своих старших сыновей на куски. Но Инсин посмотрел на сестру, привязанную к столбу. Он вспомнил лесную ведьму с синими, подобными океану глазами. И понял, что новая кровь, новая вражда внутри рода — это последнее, что им сейчас нужно. Он выбрал другой путь.

— Бату сказал всю правду, отец, — произнес юноша громко, и все замерли, пораженные его словами. — Лесные духи сильны. Они заманили меня в ловушку, в самую топь. Они туманили мой разум, попытались утащить на дно.

Инсин перевел взгляд на старшего брата, и в его глазах не было ни упрека, ни ненависти. Лишь какая-то глубокая, непонятная братьям печаль.

— Но я боролся. Я вспомнил учение матери о силе духа. Я смог вырваться из их лап и найти дорогу назад. Мои братья не виноваты. Они думали, что я погиб. Духи обманули их так же, как и меня!

Тишина, повисшая над площадью, была оглушительной. Бату, Мунко и Арслан молча смотрели на него. Они ждали обвинений, криков, мести. А вместо этого… он их прикрыл. Подтвердил их лживую легенду, взяв всю славу спасения на себя и полностью обелив их. Они не могли понять. Зачем? Какая ему от этого выгода? Братья смотрели на него и впервые в жизни видели не простого любимчика отца, а нечто большее. Человека с таким огромным и добрым сердцем, что его величину они не могли ни измерить, ни постичь.

— Развяжите, — сказал Инсин, и его голос, хоть и был тихим, прозвучал как приказ. — Аяна ни в чем не виновата. Вина лежит только на мне. Я не уберег ее…

Хулан долго смотрел на своего младшего сына. Он не до конца верил в эту историю, но видел силу и мудрость, которые появились во взгляде Инсина. Это был уже не тот юноша, которого он еще вчера утром хотел отправить пасти скот. Это был настоящий настоящий мужчина.