Бесплатный фрагмент - Казначеи революции смыслов: от Мецената до братьев Третьяковых

Посвящается любимой жене Оленьке

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Гипотезы, гипотезы, гипотезы…

А если, хоть на секунду, предположить, что всё невероятное, даже фантастическое, происходящее в жизни, сравнимо с туннельным эффектом, когда альфа частица, согласно теории физика-теоретика Георгия Гамова, после 10-ти в тридцать третьей степени попыток сможет преодолеть потенциальный барьер, мешающий ей покинуть ядро? И что, если мы хотим делать сказку своими руками (как капитан Грэй в «Алых парусах») надо, пожалуй, только этого сильно, сильно захотеть, и совершить множество (пусть сначала и неудачных) попыток. Но дело, похоже, не только и не столько в физике. Не надо, думается, упускать из виду и то, что «блистающий мир» не дается людям без мечты и воображения, а цель покоряется лишь тому, кто готов все силы положить на достижение ранее несбывшихся целей (книга «Русское невероятное. Фантасмагории от Александра Грина до Саши Соколова», 2016 г.).

Весьма экзотической стала, пожалуй, и гипотеза о возможности гипотетического турнира стилей лучших архитекторов Венеции и Петербурга, который, если и произойдёт, то не где-нибудь, а на знаменитом Мосту вздохов в городе на Адриатике. Вот только стоит ли определять однозначного победителя в этом поединке «маэстро каменных дел» (тем более, что среди его участников такие гении, как А. Палладио или Б. Растрелли)? Ведь, триумфатором, думается, в любом случае окажется волшебная сила искусства, а вздохи на венецианском мосту будут ассоциироваться не с печалью потерявших свободу заключенных тюрьмы при Дворце дожей, а, скорее всего, с моментом «аварэ», что в японской эстетике эпохи Хэйан означает вздох восхищения при внезапно открывшейся красоте (книга «Венеция — Петербург: битва стилей на Мосту вздохов», 2017 г.).

А что если допустить также, что потомков атлантов — незаурядных обитателей легендарной Атлантиды, надо было искать не в Атлантическом океане, за Гераклитовыми столбами, а гораздо ближе, среди березок и осин, на просторах Восточно-европейской равнины? И имя этой новой «земли обетованной» (ушедшей, к сожалению, под воду после Октября 1917-го) — загородная русская усадьба. Именно здесь, на «территориях суверенной личности» формировались поколения людей долга и чести, создавалась поразительная по эффективности система воспитания интеллектуальной элиты. Как подтверждение этому — имена пассионариев-дворян, авторов феноменальных открытий и изобретений: биолога И. Мечникова, химика Д. Менделеева, электротехника П. Яблочкова, математика П. Чебышёва, инженера В. Шухова, геохимика В. Вернадского и других (книга «Атлантида инноваций. Портреты гениев на фоне усадеб», 2018 г.).

Но это краткое описание пригоршня гипотез в моих предыдущих книгах, а что же в этой, предлагаемой вашему вниманию — о меценатах и коллекционерах?

Вот только некоторые. Блаженный Августин в труде «О предопределении святых» утверждал, что Вседержитель посылает в мир особого рода людей для свершения великих подвигов. Подтверждают ли это смелое допущение исторические факты? — да, и, пожалуй, неоднократно. Все, конечно, знают о судьбе астронома Джордано Бруно, выдвинувшего дерзкое предположение о множестве обитаемых миров и сожженного за это инквизицией в 1600 году на костре в Риме на площади Цветов. Через полтора века, в 1753 году российский физик Георг Рихман погиб от удара шаровой молнии во время рискованного эксперимента по изучению атмосферного электричества. Еще через полтора столетия первопроходец планеризма, создатель 11-ти летательных аппаратов немецкий изобретатель Отто Лилиенталь в 1896 году разбился насмерть во время очередного испытательного полета.

Но почему тогда под определение Августина не может подпадать Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным? После заговора семейства Пацци и предательского покушения в 1478 году он взял на себя ответственность за проведение налоговой, градостроительной и других реформ во Флоренции, не допустил вмешательства Франции во внутренние дела республики и стал самым знаменитым в истории покровителем искусств, оказав поддержку таким гениям эпохи Ренессанса, как Боттичелли, Микеланджело и Леонардо. И отчего тогда к престижному списку самоотверженных личностей нельзя причислить премьер-майора Григория Походяшина, направившего вырученные деньги от продажи огромного состояния (медные рудники в Сибири, полученные в наследство от отца) на раздачу бесплатного хлеба голодающим во время неурожая 1787 года? Сам же филантроп, пожертвовав на благотворительность все свои капиталы, умер в 1820 году в нищете.

И еще одна гипотеза, касающаяся деятельности меценатов. Почему коллекционер культурных ценностей, поставивший перед собой цель передать эти раритеты обществу для эстетического развития граждан, не может называться творцом наравне с теми, кто эти ценности создаёт? Почему, например, основателя первой в России галереи национальной живописи Павла Третьякова нельзя причислить к таким же пассионариям в сфере искусства, как передвижники и другие известные отечественные живописцы? Именно он задумал и осуществил амбициозный проект по созданию портретной галереи самых знаменитых русских писателей, композиторов и ученых. Именно П. Третьяков неоднократно покупал для галереи полотна, запрещенные к показу цензурой. Именно он сформировал полнокровную национальную коллекцию всего поэтичного и правдивого в русской живописи.

Известный русский литератор XIX века как-то непринужденно допустил, что побудительным импульсом догадок и озарений может быть мерцание небесных светил: «И в бездне, как вихрь, закружились светила: // Певучей струной каждый луч их дрожит, // И жизнь, пробужденная этою дрожью, // Лишь только тому и не кажется ложью, // Кто слышит порой эту музыку божью, // Кто разумом светел, в ком сердце горит» (из стихотворения Якова Полонского «Гипотеза»).

Доверимся же светлому разуму и велению сердца, чтобы оценить благо-деяния тех, кто не экономит ни усилий, ни средств, чтобы озарить человеческую жизнь искрящимся светом мечты и надежды.

Глава 1. «Полету гордому науки // Дан бесконечный кругозор» (но кто заправляет топливные баки прогресса?)

1.1. «А поутру они проснулись…» (в новой технологической и смысловой реальности)

В «Хазарском словаре» Милорада Павича описано фантастическое сообщество ловцов снов, путешествующих по чужим сновидениям, чтобы в миллионах ночных грёз найти частички тела ветхозаветного предка людей Адама. Конечной целью их деликатной охоты при свете бледной луны было вербальное воссоздание тела ангельского первочеловека, существо которого, как они были убеждены, растворено в сновидениях всего человечества и каковой именно по этой причине объединяет всех Homo Sapiens независимо от оттенков кожи, вероисповедания и счета в банке.

Трудно сказать, насколько велики были успехи обладателей волшебных сачков для бабочек-снов в 2004 году, но в один из дней четвертого года нового тысячелетия люди Земли проснулись (кто под электронную песенку домашнего бота, кто — под звонкие крики соседского петуха), пожалуй, еще не понимая, что живут уже в другой реальности. И дело здесь не в результативности диковинных поисков молекулярной всеземной туманности ветхозаветного праотца людского племени. Скорее, это связано с такими, например, явлениями, как ведущиеся еще со времен средневековья изысканиями, направленными на получение таинственного «философского камня»… Но эта находка, думается, поинтереснее будет.

Есть сомнения? Тогда как вам это? — особенно для фан-клуба всепроникающих гаджетов и виртуальной яви: «Прозрачная голубая полоска на столе работает будильником. Она же показывает расписание на день, в машине развертывается в экран навигатора, на работе превращается в ноутбук, а вечером на ней можно смотреть кино. Авторы ролика об универсальном гаджете будущего, ученые из южнокорейского университета Сонгюнгван убеждены, что он будет создан в ближайшие 10 лет благодаря графену. Самому тонкому во Вселенной материалу с уникальными электронными свойствами» (из статьи Михаила Попова «Как „мусорные физики“ из России получили Нобелевскую премию», опубликованной в Forbes Contributor).

Пока не убеждает? В таком случае — специально для активистов движения цвета лужаек перед Виндзорским замком и обладателей бесшумно-стремительных аккумуляторных фаэтонов: «Тем временем, инженеры из Испании разработали на основе графена аккумуляторную батарею нового поколения. Она получилась на 77% дешевле литиевых аналогов, в два раза легче по весу, а, благодаря уникальным электропроводным свойствам графена, может быть полностью заряжена всего за 8 минут, и этого заряда хватит на 1000 километров пробега электромобилю. Новые батареи уже протестировали две автомобильные компании Германии» (из статьи Андрея Повного «Графеновые аккумуляторы — технология, которая изменит мир», см. на сайте http://electrik.info, 14.02.2019 г.) (пишут: в Германии… странно, почему не у калифорнийского мечтателя Илона Маска? — он, наверно, приберегает графеновые технологии для колонизации Марса).

Для решающего довеска — месседж холодостойким энтузиастам зимних велопарадов в столице: «Британская Dassi Bikes представила первый в мире велосипед, сделанный из материала с использованием графена. Вес рамы составляет 750 грамм, и инженеры утверждают, что его можно снизить до 400 грамм. Графен позволит совершать революционные шаги в разработке велосипедных рам, он в три сотни раз прочнее стали, имеет электропроводящие свойства и очень легкий (из статьи «Первый в мире велосипед из графена», см. на сайте https://www.rusgraphene.ru, 23.10.2017 г.).

И это только небольшая часть публикаций, посвященных уникальному по свойствам материалу графен, созданного в 2004 году русскими физиками из университета Манчестера Андреем Геймом и Константином Новоселовым, за открытие которого они получили Нобелевскую премию за 2010 год… Царапает глаз сочетание названия британского города и русских фамилий? Утечка мозгов? — пожалуй, что так: «В 1982 году Гейм с отличием окончил физтех. Работая в Институте физики твердого тела в Черноголовке, в котором он защитил кандидатскую диссертацию, Гейм охарактеризовал альма-матер уничижительным словечком „зомби“ (ни живой, ни мертвый). Пока наука в СССР стремительно превращалась в бедную падчерицу, Гейм, не видя для себя перспектив на родине, в 1990 году получил стипендию Лондонского королевского общества и уехал из Советского Союза. А в 1999 году на Западе оказался и Константин Новоселов, будущий самый молодой нобелевский лауреат по физике за всю историю присуждения этих премий. Он приехал в Институт Неймегена (Голландия), где к тому времени Андрей Гейм был профессором» (из статьи Игоря Гарина «Кого потеряла страна: Андрей Гейм и Константин Новоселов»).

Характерно, что научным свершениям Андрея Гейма способствовали не только фунты стерлинги от старейшего научного сообщества в мире (основано в 1660 году), но и отменное чувство юмора. Впрочем, отсутствием остроумия физики не страдали никогда.

Вот, например три искрометных пассажа из книги «Физики шутят», вышедшей в 1966 году:

— «Математика Давида Гильберта спросили об одном из его бывших учеников. — Ах, этот-то? — вспомнил Гильберт. — Он стал поэтом. Для математики у него было слишком мало воображения»;

— «Одна знакомая просила Альберта Энштейна позвонить ей по телефону, но предупредила, что номер очень трудно запомнить: 24361. — И чего тут трудного? — удивился Энштейн. — Две дюжины и 19 в квадрате»;

— «Однажды во время своего обучения в Геттингене Нильс Бор плохо подготовился к коллоквиуму, и его выступление оказалось слабым. Бор, однако, не пал духом и в заключении с улыбкой сказал: — Я выслушал здесь столько плохих выступлений, что прошу рассматривать мое нынешнее как месть».

Уроженец города Сочи тоже не прочь был иногда разрядить засушенную серьезными размышлениями академическую среду эксцентричными выходками жизнелюбивого человека с юга: «Те, кто хоть немного был знаком с Андреем, безоговорочно признавали его самым экстравагантным гением за всю современную историю. Достаточно сказать, что Гейм умудрился стать первым ученым, который получил и Нобелевскую, и Шнобелевскую премии. Последняя, напомним, является пародией на Нобелевскую премию и присуждается за самые дурацкие исследования в области науки. В 2000 году Андрей потряс ученое сообщество своим экспериментом с левитирующей лягушкой. Чтобы заставить лягушку летать, Гейм использовал систему магнитов» (из статьи Ярослава Коробатова «Андрей Гейм и Константин Новоселов: „новые русские“ нобелевские лауреаты»).

Просто озорное ребячество уверенного в своих силах профессионала? — не спешите с выводами: «Опыты, которые Андрей проводил с известным математиком-теоретиком сэром Майклом Берри из Бристольского университета, были положены в основу научного труда „О летающих лягушках и левитронах“, его напечатал в 1997 году журнал European Journal of Physics. Научный мир был ошарашен. Тем более, что в качестве соавтора одной из статей на эту тему Гейм указал… своего хомяка Тишу и утверждал, что он внес прямой непосредственный вклад в работу. „Да он просто дискредитирует науку!“ — восклицали ученые-сухари. Но спустя несколько лет выяснилось, что работы Гейма по диамагнетической левитации натолкнули ученых на абсолютно новую область исследований: наземные эксперименты с низкой гравитацией» (Там же).

Но это наша реальность — эпоха всеобщей цифровизации и нанотехнологий. Случались ли подобные сказочные пробуждения представителей рода людского в седые времена? — да сколько хотите. Чтобы не возвращаться к совсем уж далеким временам строительства пирамиды Хеопса (Египет, 4500 лет назад) перенесемся туда же, в дельту Нила, только на два тысячелетия вперед по оси Времени. Именно тогда, в 307 году до н.э. ни пробудивший ото сна греческий сборщик олив, ни одевающий доспехи римский легионер, похоже, еще не знали, что одно начинание бывшего личного телохранителя Александра Македонского кардинальным образом затронет пусть не их жизнь, но уж точно жизнь их детей и внуков.

В Александрии, на обломках огромной империи величайшего полководца античности, Птолемей I Сотер («Спаситель», 367 — 283 гг. до н.э.) создал прямо противоположное практике перманентных войн учреждение, где разрабатывались не планы захватов чужих территорий, а рождалось что-то неосязаемое и миролюбивое: идеи, теории, гипотезы, одним словом — генерировались смыслы. «Силиконовая долина» эллинов — научный центр Мусейон, блистала именами, не уступающими, думается, нынешним Биллу Гейтсу и Стиву Джобсу. Евклид создал основы своей знаменитой геометрии, Архимед придумал червячную передачу и винтовой водоподъемник, Аристарх Самосский первым предположил, что Земля вращается вокруг Солнца, Эратосфен с поразительной точностью вычислил окружность Земли, анатом Герофил пришел к выводу, что умственная деятельность человека происходит в мозгу, а не в сердце (как считалось раньше).

Для древних мудрецов правитель эллинистического Египта создал условия, сравнимые (ну, с учетом, конечно, разницы в уровне экспериментальной базы), и это не будет, думается, большим преувеличением, с возможностями лучшего в начале XXI века Массачусетского технологического института. В ансамбль Мусейона входили университет с учебными залами и жилыми помещениями, обсерватория, ботанический сад, зоопарк, и, наконец, знаменитая Александрийская библиотека, фонд которой составлял более 700 тысяч текстов на разных языках.

Для формирования этого бесценного кладезя знаний сын Сотера — Птолемей II выкупил библиотеку Аристотеля и неустанно посылал во все концы света своих людей, которые добывали самые ценные сочинения. При его дворе жили и творили лучшие представители изысканной александрийской поэзии: сочинитель гимнов Каллимах, дидактический поэт Арат, трагик Ликофрен. Здесь сочинял свои ажурные опусы и родоначальник буколической (пастушеской) поэзии Феокрит. Вот одна из его идиллий (от греч. «эйдиллион» — картинка):

С белою кожей Дафнис, который на славной свирели

Песни пастушьи играл, Пану приносит дары:

Ствол тростника просверленный, копье заостренное, посох,

Шкуру оленью, суму — яблоки в ней он носил…

От умиротворяющих пейзажей — к неотретушированной действительности. Для благой цели покровительства наукам и искусствам следующий правитель из рода Птолемеев — Птолемей III Эвергет («Благодетель») не чуждался и применения административного ресурса. Если Петр I при возведении Санкт-Петербурга запретил каменное строительство в других городах России, любомудрый и строгий правитель Египта издал закон, по которому всякий владелец судна, прибывающего в гавань Александрии, должен был отдать или продать имеющиеся у него книги. Манускрипты передавали в городскую библиотеку, владельцам же возвращали копии с пометкой об их соответствии оригиналу.

Но Птолемей III прославился не только этим. При нём «продолжалась работа, начатая его отцом, по переводу книг Ветхого Завета на греческий язык 72 толковниками. Птолемею III принадлежит первая известная науке публикация указов в виде билингвальных (двуязычных — на языке оригинала и на языке перевода) надписей на массивных каменных блоках. Монарх добавил високосный день к египетскому 365-дневному календарю, основал храм Серапеум в Александрии и т.д.» [см. Ломов 2016, с. 5 — 6].

1.2. Рывок к вершинам эстетического Олимпа («Божественная комедия» Данте)

Ну, готовьтесь, теперь — головокружительный прыжок на шестнадцать столетий вперед: из античности — во времена позднего Средневековья. Можно, конечно, как Феокрит из Александрии в III веке до Рождества Христова, изящными мазками расписывать локальную благостную картинку с пастушком Дафнисом на лужайке. Ну, а если так, пытаясь окинуть взором Землю целиком, с горних высот:

«Так близок ты к последней из отрад,

Сказала Беатриче мне, — что строгий

Быть должен у тебя и чистый взгляд.

Пока ты не вступил в ее чертоги,

Вниз посмотри, — какой обширный мир

Я под твои уже повергла ноги,

Чтоб уготовить в сердце светлый пир

Победным толпам, что сюда несутся

С веселием сквозь круговой эфир».

Тогда я дал моим глазам вернуться

Сквозь семь небес — и видел этот шар

Столь жалким, что не мог не усмехнуться…

(из поэмы Данте Алигьери «Божественная комедия»,.. «Рай»,

песнь двадцать вторая).

Или так, аллегорическим слогом называя три главных порока, которые преграждают человеку путь к Спасению:

Предательство:

И вот, внизу крутого косогора,

Проворная и вьющаяся рысь,

Вся в ярких пятнах пестрого узора.

Она, кружа, мне преграждала высь,

И я не раз на крутизне опасной

Возвратным следом помышлял спастись

(из поэмы Данте Алигьери «Божественная комедия»,.. «Ад»,

песнь первая).

Насилие:

Доверясь часу и поре счастливой,

Уже не так сжималась в сердце кровь

При виде зверя с шерстью прихотливой;

Но, ужасом опять его стесня,

Навстречу вышел лев с подъятой гривой.

Он наступал как будто на меня,

От голода рыча освирепело

И самый воздух страхом цепеня

(Там же).

Алчность:

И с ним волчица, чье худое тело,

Казалось, все алчбы в себе несет;

Немало душ из-за нее скорбело.

Меня сковал такой тяжелый гнет,

Перед ее стремящим ужас взглядом,

Что я утратил чаянье высот

(Там же).

И, проведя читателя через девять кругов ада, попытаться (а вдруг зацепит не только страждущих!), словами Беатриче указать «дорожную карту» к долгожданному искуплению:

«Из наибольшей области телесной, —

Как бодрый вождь, она сказала вновь, —

Мы вознеслись в чистейший свет небесный,

Умопостижный свет, где все — любовь,

Любовь к добру, дарящая отраду,

Отраду слаще всех, пьянящих кровь.

Здесь райских войск увидишь ты громаду,

И ту, и эту рать; из них одна

Такой, как в день суда, предстанет взгляду»

(из поэмы Данте Алигьери «Божественная комедия»,.. «Рай»,

песнь тридцатая)…

И кто теперь попробует усомниться в том, что «Божественная комедия» рывком переместило мировое поэтическое пространство ближе к вершинам эстетического Олимпа и стала одним из тех достижений человеческого духа, что исподволь, но беспрестанно меняет плотное сукно повседневности? И то: ни Карл I Савойский, рассматривая на досуге великолепные миниатюры из «Часослова герцога Беррийского», ни плутоватый меняла из Амстердама, заполняя по вечерам пухлые учетные книги, наверняка не могли отмахнуться от той мысли, что исход их будущей встречи с апостолом Петром у заветных врат уже, возможно, описан великим Данте.

Не забудем здесь и о силе эмоционального воздействия. Впервые в мировой литературе автор подробно, с множеством несомненно важных для читателей-христиан деталей, описывает свои странствия по загробному миру. Состоящая из трех основных частей («Ад», «Чистилище», «Рай»), в каждой из которых содержится по 33 песни, «Божественная комедия», пожалуй, по праву является настоящей средневековой энциклопедией научных, политических и богословских знаний. Причем, по мнению многочисленных читателей поэмы, в стержне основного сюжета — хождении поэта по дебрям потустороннего мира, не было ничего экстраординарного. Ведь известно, что еще апостол Павел говорил о том, встречался с человеком, который «назад тому четырнадцать лет… был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12.2; 12.4).

Думается, выстраданная Данте сердцевина поэмы — это предупреждение грешникам. Описания девяти кругов Ада страшны, натуралистичны, кошмарны. В последнем, 9-м, самом ужасном кругу Ада, где за дело принимается сам Люцифер, — обитель изменников и предателей. Здесь и Иуда Искариот, и Брут, и Кассий. Но, похоже, самое ошеломительное для внимательного читателя открытие — среди сонма обреченных на мучения умерших нечестивцев вдруг по воле Данте оказываются вполне себе здравствующие на момент написании поэмы персонажи.

Так, в 18-й песне автор встречает в восьмом круга Ада давнего знакомого:

Бичуемый, скрывая облик свой,

Склонил чело, но труд пропал впустую,

Я молвил: «Ты, с поникшей головой,

Когда наружность носишь не чужую, —

Венедико Каччанемико. Чем

Ты заслужил приправу столь крутую?»

Несомненно, нетривиальный выпад Данте против этого персонажа (живого!) имел, в основном, политическую подоплеку: ведь именно из-за Каччанемико — лидера болонских гвельфов, поэт вынужден был отправиться из Флоренции в длительное изгнание. Но знал автор поэмы за Венедико и другой, отвратительный грешок — сводничество: тот, ничуть не смущаясь, продал свою сестру Гизолабеллу маркизу Феррарскому Обиццо II.

В девятый круг Ада поэт помещает еще одного «живого мертвеца» — генуэзца Бранка д’Орья, понесшего расплату за предательство по отношению к гостю: «Он также оказался в аду задолго до своей исторической смерти в 1325 году (через несколько лет после смерти самого Алигьери). Души таких предателей низвергаются в ад сразу после совершения злодейства, а в тело вселяется демон. Поэтому живым кажется, что „Бранка д’Орья жив, здоров, он ест, и пьет, и носит платья“» (из статьи Анастасии Белоусовой «7 секретов „Ада“ Данте»).

Душа устала от ужасов? Тогда от коварных лицемеров и клятвоотступников — к людям добродетельным. Вернее, к одному из них, без которого, пожалуй, литературный феномен «Божественной комедии» вряд ли бы состоялся. Можете себе представить положение поэта-изгнанника, ранее дважды избиравшегося одним из семи флорентийских приоров, вынужденного по решению черных гвельфов покинуть родной город навсегда? Десять лет Данте провел в скитаниях по городам и весям Италии.

А теперь о добродетели: «И лишь в последние 8 лет жизни изгою посчастливилось обрести кров и возможность творить. Получив приглашение от синьора Вероны Кангранде дела Скала, самого известного представителя рода Скалигеров, противника гвельфов и флорентийцев, Данте в 1313 г. оказался при дворе герцога, среди выдающихся художников, поэтов, астрологов, философов, богословов, музыкантов, певцов того времени… Скалигер, более всего почитавший силу и рыцарскую доблесть, широко и щедро покровительствовал всем, кто подносил ему и его доблестным воинам свой дар и искусство» [см. Ломов 2016, с. 33].

Нашедший, наконец, пристанище поэт задумал литературное полотно, о грандиозности которого говорят хотя такие цифры: только в главе «Ад» насчитывается более 130 персонажей, среди которых на вечные мучения обречены такие известные исторические личности, как Клеопатра и Мессалина (за сладострастие); король Германии Фридрих II, папа Афанасий II, философ Эпикур (за еретичество); сицилийский тиран Дионисий, правитель гуннов Аттила (за насилие), а также мифологические герои Улисс и Диомед (как лукавые советчики).

Для реализации задуманного нужны библиотека, архивы, манускрипты… И тут помог правитель Вероны: «Данте, получивший жалованье от своего синьора, среди прочих пользовался особой благосклонностью герцога. Покровитель иногда любил подшутить над чересчур серьезным стихотворцем, но сам поэт называл дружбу с сеньором „драгоценнейшим сокровищем“. Это был действительно бесценный подарок судьбы, позволивший Данте в течение шести лет создавать в залах библиотеки герцога свою „Комедию“, иногда показывая покровителю черновики песен» [Там же, с. 34].

1.3. Королевская тонна золота для будущих космодромов

У русского поэта-демократа XIX века Лиодора Пальмина есть такие строки:

Нам служат почтою покорной

Перуны молнии самой,

Машины силой чудотворной

Перевернут хоть шар земной.

Полету гордому науки

Дан бесконечный кругозор…

(из стихотворения «Суета сует», 1882 г.).

Наверняка, такой восторженный взгляд постоянного автора популярных журналов «Русская мысль», «Стрекоза» и «Всемирная иллюстрация» на ускоряющиеся темпы технического прогресса был вызван чуть ли не ежегодными, начиная с середины XIX века, «залпами» научных открытий и изобретений. Взять, хотя бы выборочно, некоторые из них:

1850-е годы: теория валентности химических элементов (1852, Э. Франкленд), высокопроизводительный способ производства стали из чугуна (1856, Г. Бессемер), учение об эволюции и теория естественного отбора (1859, Ч. Дарвин), свинцово-кислотный аккумулятор (1859, Г. Планте), двухтактный газовый двигатель внутреннего сгорания (1859, Ж. Ленуар);

1860-е годы: теория строения органических веществ (1861, А. Бутлеров), механическая подводная лодка (1862, Н. Монтуриоль), пастеризация пищевых продуктов (1862, Л. Пастер, К. Бернар), железобетон (1867, Ж. Монье), периодическая система химических элементов (1869, Д. Менделеев);

1870-е годы: телефон (1876, А. Белл), дуговая лампа (1876, П. Яблочков), асинхронный электродвигатель (1877, Н. Тесла), электронно-лучевая трубка (1878, У. Крукс), экспериментальное получение плазмы (1879, У. Крукс).

Именно поэтому, похоже, покоренный фейерверком инноваций, изменяющих окружающую человека действительность, Л. Пальмин и пишет: «полету гордому науки…». Понятно, что за штурвалом этого стремительного, даже сверхзвукового воздушного лайнера прогресса сидят ученые и изобретатели, силой своего воображения и веры в мечту генерирующие невероятные идеи и создающие кажущиеся до этого фантастикой машины и механизмы.

Однако, задумаемся: кто те скромные персонажи истории, не всегда попадающие на ее главные страницы, кто, оставаясь на аэродромах повседневности, неустанно, изо дня в день, заправляет топливные баки прогресса? Кто они, неуемно финансирующие что-то мерцающее, неочевидное — безумные гипотезы и теоремы, эскизы невообразимых архитектурных сооружений и межпланетных кораблей? Кто они, не жалеющие драхм, динаров, реалов, крон, фунтов стерлингов, долларов, рублей для триумфа красоты: красоты научной идеи, диковинного механизма, живописного полотна, изысканного до воздушности здания, проникающей в душу без посредников органной фуги? Кто они, расчетливые и мечтательные, строгие и добросердечные казначеи революции смыслов?..

Но это довольно обобщенная характеристика меценатов наук и искусств. А как вам эта «объективка» на будущего покровителя терпеливых и целеустремленных естествоиспытателей? — «Воспитан Фредерик был, по настоянию государственного совета, в Дании. Науками его не особенно обременяли; он вел, в кругу воспитывавшихся вместе с ним сверстников, довольно весёлую и свободную жизнь». Было время, когда молодой повеса ухаживал даже за английской королевой Елизаветой I, став рыцарем ордена Подвязки.

Однако прославился король Дании и Норвегии Фредерик II (1534 — 1588) отнюдь не альковными похождениями. Правитель двух ключевых стран на востоке Северного моря решительными действиями очистил от пиратов прибрежные воды. Значительно пополнила казну государства введенная королем пошлина за проход судов через пролив Зунд в Балтийском море. На многие поступки венценосного властителя влияла, похоже, и природная широта натуры: «Фредерик II был человеком эпохи Возрождения. Он благоволил наукам, покровительствовал искусствам и был охоч до бурных возлияний под грохот канонады. На радость молодой жене Софии он соорудил в Кронборге самый большой (около 750 кв. м) в Северной Европе бальный бал, где проходили банкеты и давались театральные представления» (из статьи Стеллы Моротской «Призрак Гамлета»).

Никоим образом не претендуя на роль театрального сценографа, король, тем не менее, создал самую, пожалуй, знаменитую декорацию в мире — упомянутую выше мрачновато-изысканную крепость Кронборг в Хельсингёре, подробно описанную Уильямом Шекспиром в трагедии «Гамлет». Причем, есть множество мнений, откуда гениальный драматург из далекого Лондона узнал о существовании будущего прибежища принца Датского. Думается, наиболее правдоподобная выглядит так. Для устройства театральных постановок в Кронборге «актеры „выписывались“ даже из Англии. В Эльсиноре Шекспир вряд ли бывал. Зато известно, что перед Фредериком II и его двором выступали артисты, которые позднее вошли в труппу шекспировского театра „Глобус“. Они-то, по-видимому, и рассказали драматургу о величественном замке в Эльсиноре, где висят богатые шпалеры (привет Полонию), где любят театр и где каждый раз, когда король поднимает тост, бьют литавры и дается залп из пушек» (Там же).

И всё же в памяти потомков Фредерик II, похоже, останется (кто бы мог предположить!) первым бизнес-ангелом главных космопортов Земли — Байконура (бывш. СССР), на мысе Канаверал (США), Куру (Европейское космическое агентство), Цзюцюань (Китай).

А дело было так: «Вечером, 11 ноября 1572 г., вскоре после захода солнца, молодой датский дворянин по имени Тихо Браге разглядывал ночное небо. Прямо над головой он увидел звезду, которая светила ярче всех остальных звезд и которой на этом месте не должно было быть. Опасаясь, что это обман зрения, он показывал звезду другим людям — они тоже ее видели… Браге разбирался в астрономии, а главный принцип аристотелевской философии гласил, что небеса неизменны. Поэтому, если данный объект новый, он должен находиться не на небе, а в верхних слоях атмосферы — то есть это никак не могла быть звезда. Если же это звезда, то свершилось чудо, появился некий загадочный божественный знак, смысл которого необходимо расшифровать… Вскоре звезда стала ярче Венеры, и какое-то время ее можно было видеть даже днем. Затем она стала тускнеть и через полгода погасла совсем» [Вуттон 2018, с. 19].

Далее события развивались стремительно: «После себя звезда оставила массу книг, в которых Браге и его коллеги спорили о ее местоположении и значении. Другим результатом появления сверхновой стала программа исследований: заявления Браге привлекли внимание короля Дании, который предоставил астроному остров Вен и (как впоследствии выразился Браге) тонну золота на строительство обсерватории для астрономических наблюдений. Наблюдения за новой звездой привели Браге к выводу, что для понимания устройства Вселенной необходимы более тщательные измерения. Он изобрел новые, необыкновенно точные инструменты. Когда обнаружилось, что обсерватория слегка вибрирует от ветра, что влияет на точность измерений, Браге перенес все свои астрономические приборы в подземные помещения. На протяжении следующих пятнадцати лет (1576 — 1591) исследования Браге на острове Вен превратили астрономию в первую современную науку [Там же, с. 19 — 20] … Науку о звездах и планетах, без которой (можно уже добавить от себя), пожалуй, ни один космический полет просто не мог бы состояться.

1.4. Как И. Ньютон спас фунт стерлингов

Удивительно, как затейливо могут складываться взаимоотношения между великими творцами и их покровителями. Вот в 1576 году, на закате эпохи Возрождения, тонна золота датского короля помогла создать уникальную по оснащению обсерваторию Т. Браге и фактически запустила мировую научную революцию. А через 120 лет, в самом начале века Просвещения, другой гений — Исаак Ньютон своеобразным образом возвратил «научный долг», только уже своему королевству — английскому.

В общественном сознании большой ученый обычно представляется человеком рассеянным, витающим в облаках, то есть сугубо непрактичным (взять, хотя бы, доктора Гаспара из «Трех толстяков» Ю. Олеши). Создатель феноменального по степени научного прозрения и стержневого для развития мирового естествознания закона всемирного тяготения, И. Ньютон (1642 — 1727) сломал эти стереотипы напрочь. Правда, до этого ему пришлось преодолеть немало препятствий: «Долгое время Ньютон, кажется, был полностью обойден заслуженным вниманием со стороны как монархов, так и их правительств. Будучи студентом, Ньютон едва едва-едва перебивался с хлеба на воду, и его матери приходилось присылать ему деньги на еду. Не будем забывать, что в Тринити-колледже он учился на правах «стипендиата» (англ. sizar), то есть колледж оплачивал его обучение как крайне талантливого и подающего большие надежды молодого человека, который взамен должен был не только получать отличные оценки, но и выполнять подчас самую низменную работу: мыть полы, чистить посуду, подстригать газоны и прислуживать богатым студентам (из статьи Константина Шарова «Исаак Ньютон как финансовый чиновник»).

Даже после окончания колледжа и получения должности профессора математики в Кембридже его доходы составляли скромные 100 фунтов стерлингов в год. Причем, в придачу с повышенными требованиями со стороны власть придержащих в соблюдении должного уровня политической лояльности: «Единственная „милость“, полученная Ньютоном со стороны Чарльза II, — это разрешение быть профессором Кембриджа без обязательств принимать священный сан. Джеймс II одно время одно время даже хотел подвергнуть Ньютона публичному позору, своего рода гражданской казни, и выгнать его из Кембриджского университета вместе с рядом других профессоров Кембриджа за их противление монаршему распоряжению принять в свои ряды монаха-католика» (Там же).

Но может быть помогло Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе? — и тут неувязка. От респектабельной Royal Society «Ньютон не получил ни пенни, даже его главный труд „Математические начала натуральной философии“ был издан не на средства Общества, которое вместо книги Ньютона проспонсировала издание нового атласа рыб, а на личные средства астронома Эдмонда Галлея, который получил от отца значительное наследство и фабрику по производству мыла» (Там же).

Так чем же великий физик И. Ньютон отплатил родному королевству за годы унижений и обид? Ответ, похоже, вас сильно озадачит: выступил в диковинной для себя роли (в стиле героев Вселенной Marvel) — главного спасителя национальной валюты. Заслуга в создании предпосылок для невероятной синергии классической механики и новых подходов к монетарной политике принадлежит бывшему однокашнику Ньютона по Тринити-колледжу Чарльзу Монтегю, который в 1696 году стал президентом Королевского общества и канцлером Казначейства (то есть министром финансов Англии). Зная невероятную работоспособность знаменитого ученого и его поразительную способность взглянуть на традиционные явления с неожиданной стороны, главный казначей страны предложил королю назначить Ньютона хранителем Монетного двора.

Кто-то, видимо, не сможет сдержать снисходительную улыбку: ну, какой из физика-теоретика надзиратель за денежными знаками? Тут, пожалуй, пригодился бы профессионал уровня шотландца Адама Смита (1723 — 1790), основоположника экономической теории как науки. Однако А. Смит разрабатывал основы политической экономии, когда уже И. Ньютона не было в живых; так что английский король остановил свой выбор на естествоиспытателе, похоже, лелея надежду на его острый ум и богатое воображение.

Примечательно, но так же, думается, считали и другие правители, привлекая на высокие государственные должности известных ученых и мыслителей. Великий Конфуций (ок. 551 до н.э. — 479 до н.э.), чья актуальная и для современности философская концепция о правилах поведения властителей, чиновников, воинов и крестьян распространялось в Китае так же повсеместно, как учение Будды в Индии, в 496 году до н.э. был назначен первым советником правителя в княжестве Лу.

После опубликования первого в истории человечества политологического трактата «Государь» (в котором доказательства основного посыла — о необходимости сильной государственной власти сочетались с описанием всего арсенала средств для ее укрепления) итальянский философ Николло Макиавелли (1469 — 1527) был назначен по пост советника при дворе герцога Флоренции, где отвечал за дипломатические связи республики.

Сподвижник Петра I, автор первого капитального труда по русской истории — «Истории Российской» и составитель первого русского энциклопедического словаря, Василий Татищев (1686 — 1750) успешно проявил себя и на государственном поприще: посланный по поручению государя на Урал, в 1723 году он основал чугуноплавильный завод на реке Исеть и там положил начало нынешнего Екатеринбурга; а с 1737 по 1739 гг. возглавлял казенную «Оренбургскую комиссию», ведавшую организацией торговли с народами Центральной Азии.

Американский естествоиспытатель и дипломат Бенджамин Франклин (1706 — 1790), выдвинувший идею электрического двигателя, доказавший электрическую природу молнии, первым измеривший скорость, ширину и глубину течения Гольфстрим, в 1783 году стал единственным из отцов-основателей Соединенных Штатов Америки, скрепивший своей подписью все три исторических документа, лежащих в основе образования США: Декларацию независимости, Конституцию и Версальский мирный договор.

Создатель науки биогеохимии и прорывной философской теории — учения о ноосфере (о том, что человечество с начала ХХ века шаг за шагом превращается в новую, созидательную геологическую силу) Владимир Вернадский (1863 — 1945) в разгар Первой мировой войны отринул, похоже, все штампы о «тихом кабинетном ученом» и в 1915 году возглавил государственную Комиссию по изучению естественных производительных сил России. Результатом инвентаризационной деятельности 14-ти экспедиций в различные районы страны стала подготовка шести обзорных томов: «Ветер как движущая сила», «Белый уголь», «Полезные ископаемые», «Артезианские воды», «Растительный мир» и «Животный мир».

Но вернемся к И. Ньютону. По итогам тщательного изучения состояния дел в Монетном дворе Англии мнение ученого можно было, пожалуй, описать одном словом, повторенным три раза: «Хаос,.. хаос,.. хаос!». И в этом, думается, не было эмоционального преувеличения: «Чего только нельзя было найти в карманах и кошельках того времени! Для расчетов принимались монеты, выпущенные когда угодно без ограничения срока давности: коня на ярмарке можно было купить за серебряную чеканку главы империи викингов Кнута Великого (XI век), а овощи на рынке — за практически стертые монеты времен уэссекского короля Альфреда Великого (IX век). Две трети серебряных монет в обращении в 1696 году относились к выпускам при Тюдорах доелизаветинских времен… Один шиллинг IX века шел за один шиллинг XVII века, причем все было жутко обрезано и испорчено, монеты были не круглыми, а совершенно непонятной формы после всех обрезок, откусов, заточек и спилов» (из статьи Константина Шарова «Исаак Ньютон как финансовый чиновник»).

Философ и историк К. Шаров указанное безобразие характеризует следующим вполне наглядным примером: «Чтобы хотя бы немного представить ситуацию с валютой и расчетами внутри страны в Англии в конце XVII века, давайте проведем аналогию. Давайте вообразим, что сейчас, в России 2018 года, две трети денег, бытующих в обращении, — это царские рубли Александра II, но также в ходу монеты Алексея Михайловича, Ивана Грозного, а иногда расчеты проводятся серебром Владимира Мономаха и время от времени — Рюрика и вещего Олега» (Там же).

Итак, какими же качествами должен был обладать человек, который бы взялся за задачу спасения фактически ушедшего на дно фунта стерлинга? Думается, практически все скажут: конечно, это должен быть финансовый гений. И только немногие, пожалуй, робко произнесут: волшебник — и, что удивительно, окажутся правы. Ведь именно так охарактеризовал И. Ньютона его соотечественник, знаменитый основатель макроэкономической науки: «Приобретя в 1936 году на аукционе „Сотбис“ большое собрание произведений Исаака Ньютона, выдающийся английский экономист Джон Мейнард Кейнс и не предполагал, что обзавелся не научными изысканиями великого британца, а трудами по алхимии. Несколько лет спустя, завершив изучение этих трудов, Кейнс пришел к скептическому выводу: „Ньютон был не первопроходцем Века разума, а последним чародеем“. Потому что в приобретенных им сочинениях преобладали алхимические расчеты относительно того, как преобразовать в золото другие минералы и вещества. На протяжении более чем двух десятилетий именно алхимия была всепоглощающей страстью Ньютона. Дотошные исследователи подсчитали: на эту тему он написал более одного миллиона слов — больше, чем даже по физике и механике» (из статьи Ашота Гарегиняна «Исаак Ньютон — великий ученый или страстный алхимик?»).

Но кто может доподлинно утверждать, что между таким многофакторным, а временами просто непредсказуемым, явлением, как экономика, и феноменальной интуицией (вплотную, похоже, примыкающей к чародейству) нет какой-то таинственной связи? В этом отношении пример И. Ньютона наводит, пожалуй, на определенные размышления: «Он уже в 1696 году немедленно настоял, чтобы вся обрезанная серебряная монета была изъята из обращения и заменена на новую, отчеканенную на машинах по инновационным рисункам с применением очень сложного канта на ребре — такой кант было очень сложно подделать в подпольных цехах, поэтому обрезка становилась практически невозможной — это было началом Великой серебряной перечеканки 1696 года, или просто Великой перечеканки. Химические и математические познания Ньютона, особенно навыки твердофазного синтеза, оказались весьма полезными при ее проведении» (из статьи Константина Шарова «Исаак Ньютон как финансовый чиновник»).

Закономерен вопрос: ведь все факты подтверждают естественнонаучную эрудицию хранителя Монетного двора, а где же озарения? Тогда как вам этот неожиданный ход? — «Старая бракованная монета обменивалась по весу, а не по номинальной стоимости — в противном случае в государстве попросту бы не хватило средств для расчета со своим населением. Причем такой обмен был вполне честным с точки зрения морали и религии: чем больше человек обрезал денег, обворовывая свое государство, тем меньше он получал в конце при обмене… После обмена было запрещено вести расчеты внутри страны деньгами, выпущенными до правления Чарльза II, то есть монеты от Протектората до короля Артура, а точнее — саксонских вождей, должны были сданы представителям Монетного двора, имевшим офисы по всей стране. Кстати, этой мерой Ньютон сохранил для потомства хотя бы некоторые исторические монеты» (Там же).

И пусть экономический гуру Кейнс снисходительно назвал И. Ньютона «последним чародеем», магические заклинания британского старика Хоттабыча (шутка!) имели далеко идущие последствия. В кризис конца XVII века «Англия вошла сравнительно отсталой европейской страной: она не обладала военной мощью Франции, колониальным могуществом Испании, экономической мощью Нидерландов; она была политически нестабильна, ее раздирали религиозные конфликты, ее серебряная валюта была слаба. Пару десятилетий спустя страна (уже Великобритания) вышла из кризиса мощнейшей державой со стабильной валютой — первой в новой истории Европы, основанной на золотом стандарте» (из статьи Артема Ефимова «Исаак Ньютон и „Великая перечеканка 1696 года“».

Что же сам реформатор? И. Ньютону, с учетом сложности проводимых преобразований, была установлена такая же зарплата, как и у директора Монетного двора, то есть 500 фунтов стерлингов в год, но, что гораздо важнее, было оговорено, что он может получать определенный процент с каждой отчеканенной монеты. Таким образом, в годы проведения финансовой реформы среднегодовой доход И. Ньютона составил около 4 000 фунтов стерлингов (до вычета налогов). В современных ценах это 1 миллион 400 тысяч фунтов стерлингов в год (что примерно равно годовой зарплате директора транснационального банка).

И вот теперь оцените парадокс, достойный, пожалуй, книги рекордов Гиннесса: корифей естествознания, так и не дождавшийся в молодые годы помощи от государственной власти, нежданно-негаданно заработав немалые средства в совершенно другой сфере, уже сам выступает в роли щедрого покровителя науки. Вот только некоторые примеры его немалых филантропических усилий: «Известно, что Ньютон не отказывал практически никому, даже когда был бедным студентом. Сейчас же, после того, как его доходы стали значительными, он стал спонсором Королевского научного общества, на свои деньги оборудовал библиотеку Королевского общества, оказывал помощь всем талантливым молодым ученым, выдавая, как бы мы сейчас сказали, частные гранты на проведения ими философских, богословских и научных работ, а также на издательство их работ и организацию лабораторий практически по всей стране…» (из статьи Константина Шарова «Исаак Ньютон как финансовый чиновник»).

Но там где И. Ньютон — жди и других сюрпризов. Вы можете себе представить исследователя, работающего в такой чрезвычайно конкурентной интеллектуальной среде, который сам бы начал искать документальные подтверждения того, что его открытия уже ранее сделаны кем-то другим? Между тем с основоположником классической механики было именно так: «Старые идеи обладали слишком большим авторитетом — особенно потому, что опирались на Библию — и не могли исчезнуть без следа. Но самым удивительным можно считать случай Ньютона, который после того, как сделал свои великие открытия и опубликовал их в „Началах“, начал подозревать, что они не новые, а повторные… Его помощник Фатио де Дюилье писал в 1692 г.: „Мистер Ньютон убежден, что нашел убедительные свидетельства того, что древние, в частности Пифагор, Платон и т.д., имели все аргументы, которые он приводит в пользу истинной системы мира, основанной на гравитации…“ Ньютон собрал обширный материал, чтобы подтвердить этот странный тезис» [Вуттон 2018, с. 103].

Конечно же, история рассудила, что гипотезы И. Ньютона — абсолютно новаторские. Однако, думается, достойна только восхищения собственноручно сделанная инъекция от греха тщеславия!

1.5. Модерн: «удар бича» или исцеление красотой?

А теперь — еще один перелет по оси Времени, из конца века семнадцатого — в завершающие годы XIX века. Так,.. если перелет, то, как предположит кто-то, наверно, на воздушном шаре. Ведь именно в конце девятнадцатого столетия, 21 ноября 1783 года французские изобретатели братья Монгольфье осуществили первый в мире публичный полет воздушного шара: он взлетел с грузом около 200 кг и через десять минут благополучно приземлился в 4200 футах от места подъема.

Ну, а если тоже перелет, но на другом летательном аппарате, например, на ковре-самолете (правда, без второй составной части слова)? А «пилотом» этого необычного ЛА стал ученый-натуралист Герман Обрист, который «в 1895 году создал ковер, на котором изобразил красный цикломен. Необычной была линия стебля. Геометры видят в ней синусоиду, графики — энергичный росчерк пера. В анналах европейского искусства она названа „удар бича“. Невелика, казалось бы находка. Отчего же она перевернула архитектурный почерк Европы, в том числе России? Какая магия раскрепостила гусеницу античного меандра, разорвала кольцо классической розетки, вместо греко-римских портиков учредила дверные проемы в форме замочной скважины? Да мало ли что еще. Добропорядочный немец Герман Обрист не подозревал, конечно, о революционной начинке своего красного цикломена» (из книги Алины Чадаевой «Эдемская память»).

«Удар бича» — кому-то в это фразе, похоже, почудится что-то ковбойское, и дальше — техасские ранчо, спагетти-вестерн, распахивающие двери пыльного салуна… Но, стоп ассоциативным цепочкам! — символ этот, хоть и распространенный, все же, в основном, старосветский: «Какой же он „удар бича“? Эта линия, которую критики сравнили с „яростными ударами бича“, напоминающая еще волну, или развевающиеся на ветру складки женской одежды, или локоны густых женских волос, воплотившая главную художественную идею модерна — изысканную утонченность и капризность?.. Модерн — стиль мировой, на рубеже 19 и 20 веков, примерно до начала Первой мировой войны, он завоевал весь мир, и, обладая национальными чертами, все-таки остается потрясающе узнаваемым и неповторимым. Он имеет разные имена: югендштиль — в Германии, сецессион — в Австрии, ар нуво — в Бельгии и Франции, модерн стайл — в Великобритании, тиффани — в США, модернизмо — в Испании, модерн — в России, а в самой сердцевине у каждого — „удар бича“» (из статьи Екатерины Васильевой «Модерн»).

Но, позвольте, удар бича — это вообще-то что-то хлёсткое, резкое, даже разрушительное. Неужели стиль модерн характеризуется только этим? У ряда исследователей мнение несколько иное: «Идеи модерна основывались на общественном сознании элиты. Эстетика прекрасного, красота предмета необходимы были в начале ХХ века. Это было своеобразное «исцеление» красотой от сложной, упаднической атмосферы, которая царила в мире в начале столетия. Как отмечает В. Федотова: «По времени он (модерн — прим. автора) соответствовал развитию индустриализма после первой промышленной революции, когда ткацкие станки, сталеплавильные печи, паровая машина и применение пара начинают становиться повседневностью, буржуазия полностью вытесняет аристократию, и классическая эпоха Запада, капитализма миновала. Безграничная вера в разум начинает иметь иррационалистическую оппозицию, фаустовский дух сталкивается с недоверием декадентского духа, но все это происходит в элитарных культурных слоях, пророчески угадывающих будущие проблемы пока еще только наливающегося индустриальной мощью Запада» (из статьи Галины Османкиной «Значение дизайнерской линии в стиле модерн»).

Остановим взгляд на стержневой фразе — иррационалистическая оппозиция. Вот если в архитектуре, то это как? Для знаменитого испанского архитектора Антонио Гауди (1852 — 1926) алогический подход к градостроительству принимал крайне экзотические формы: «Лестница в доме Бальо (1904 — 1906) сделана в виде позвоночника. Но мы видим, что она очень пластична, подвижна, имеет волнистую форму. Значит, лестница не является здесь опорой. Гауди противопоставляет зрительный образ лестницы и ее роль во внутреннем пространстве, ведь позвоночник — это опора, то, без чего нельзя обойтись, но мы видим, что если лестницы не будет, окружающее пространство не изменится. Интерьер не подстраивается под лестницу, она сама подстраивается, изгибается» (из статьи Анастасии Ходаковской «Восхождение по лестнице в архитектуре эпохи Модерна»).

В следующем своем творении каталонский кудесник пошел еще дальше по пути архитектурной волшбы: «В барселонском доходном доме Каса Мила (1905 — 1910) Гауди „перевернул“ пространство лестницы: Колонны как будто „вырастают“ из „цветов“ на потолке и сужаются книзу. И пространство здания переворачивается с ног на голову, если выйти во внутренний двор и посмотреть вверх, то создается ощущение, что человек смотрит вверх из колодца… Стены дома подобны волнам; если смотреть на верхнюю часть фасада, то создается впечатление того, что весь дом растет, на этих волнообразных структурах образуются пузыри, складывается ощущение движения» (Там же).

Но подлинной вершиной иррациональных новаций А. Гауди можно, пожалуй, назвать Дворец Гуэль в Барселоне, построенный в 1885 — 1890 годы. Именно в этом творении зодчего отчетливо видны попытки отойти от эклектичного стиля в поисках неопробованных никем ранее архитектурных форм: «Дворец Гуэль вписан в застройку узкой улицы — его фасад может быть виден целиком только с большим перспективным искажением. Именно в таком иррациональном ракурсе воспринимаются архитектурные элементы кровли — выходы дымоходных труб, вентиляционных шахт и светового фонаря, противоречащие основному традиционному строю здания… Декоративная отделка фрагментами керамики является еще одним смысловым строем, обогащающим пластическое решение посредством фактуры, цвета и затрудняющее прочтение сюжета. Третий образный слой — нанесенные сверху надписи, буквы и цифры» (из статьи Вероники Игнатьевой «Аполлоническое и дионисийское начала в творческом методе А. Гауди»).

И если в целом архитектурно-скульптурное пространство кровли «еще может быть названо рационалистичным благодаря регулярности периметральной расстановки элементов при наличии центральной доминанты, конусообразного завершения выхода лестницы с символическими элементами (солнце, луна, летучая мышь и крест)» (Там же), то ее составляющие — в устоявшиеся решения не вписываются никак: «Скульптурные элементы представляются совершенно иррациональными, отдаленно напоминающими исламские минареты. Сюрреалистичен сам принцип завершения традиционного фасада подобными «внеархитектурными», «внестилевыми» формами — принцип коллажа» (Там же).

Но кто сказал, что такие дерзкие, вызывающие инстинктивный протест обывателя новации чудака-зодчего смогли быть реализованы без надежного плеча покровителя? Такой и нашелся, только — это трудно было предположить — не на выставке, или званом ужине, а в… неприметной лавке вспомогательных товаров. После окончания в 1878 году Провинциальной школы архитектуры в Барлелоне А. Гауди, участвуя без особого успеха во всевозможных градостроительных конкурсах, работал чертежником, исполнял множество мелких заказов (ограды, фонари и др.), изучал различные ремесла. Однажды ему пришлось даже оформлять витрину магазина перчаток. Здесь случайно и застал молодого архитектора текстильный магнат, богатейший человек Каталонии Эусеби Гуэль (1846 — 1918).

Эта нежданная встреча при другом раскладе так и могла закончиться ничем, но, так уж счастливо, наверно, устроен мир, что люди «одной крови» обычно сразу находят взаимопонимание и уже, похоже, могут интуитивно предвидеть, какие большие дела их ждут впереди. Образованный человек с разносторонними интересами Э. Гуэль прошел путь от успешного предпринимателя до всемирно известного мецената. Отец Эусеби заложил основы своего немалого состояния на Кубе. Сын, получивший юридическое и экономическое образование в Барселоне, Франции и Англии, продолжил дело отца в столице Каталонии, участвуя в небывалом подъеме текстильной отрасли в родном регионе. Немалому росту семейного капитала способствовали и успешные сделки Э. Гуэля с недвижимостью: приобретенным им крупные земельные участки в разы выросли в цене в процессе развития города. Не забывал предприниматель и о социальных проектах: для рабочих своих текстильных предприятий он построил в пригороде жилой комплекс — Колонию Гуэля.

Обычная биография добропорядочного буржуа… Но по воле случая бывают пируэты, которые разрывают изысканный, респектабельный гобелен жизни на куски, предлагая взамен плотный, но рисковый по определению парашютный шелк взлетов и падений. Так, похоже, и с Гуэлем: после встречи с Гауди текстильный магнат оставил позади привычное «плато достатка» и все душевные силы сконцентрировал на одной мечте: подарить Барселоне невиданную доселе красоту. Небезопасно для «везунчика»? — да, но посмотрим результат: по заказам своего покровителя архитектор от Бога создал подлинные шедевры, обеспечившие на многие годы вперед туристический бизнес столицы Каталонии феноменальными объектами: дворец Гуэля, винные погреба, часовня и крипта Колонии Гуэля, парк Гуэля, дом Кальвет и дом Батльо.

Спросите у любого путешественника, побывавшего в Барселоне: что поразило его больше всего из увиденного? Думается, девять из десяти ответят, что это «невероятная, опрокидывающая все представления о традиционном зодчестве, прихотливая, похожая на выросшие из камня природные объекты, архитектура А. Гауди».

Правда, кто-то так же однозначно выскажет и свое неприятие этого неприличного разгула фантазии. Взять хотя бы Каса-Мила — жилой дом, построенный А. Гауди в 1906 — 1910 годах. Он и на дом то не похож: непривычно сложный криволинейный фасад ассоциируется с волнами, а замысловатой формы балконные решетки напоминают переплетения морских водорослей. Не здание, а прямо-таки какой-то океанский монстр, вышедший на сушу из водных глубин. Эта фантазия зодчего настолько не вписывалась в традиционные представления о городском жилище, что барселонцы, восприняв постройку как мощную каменную гору с пещерами, сразу дали ему ироничное название La Pedrera, что в переводе с каталонского означает «каменоломня». Между тем (опять «нет пророка в своем отечестве») именно дом Мила в 1984 году стал первым из сооружений ХХ века, включенным в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Ну, а Casa Batllo некоторых вообще может привести в состояние ступора: «Странное впечатление оставляет этот дом. Игривость и гибкость форм Каса Батло, строящегося одновременно с парком Гуэль, демонстрирует попытку создать жилище нового столетия, в котором человеку будет легко и радостно. Но тут же следует неожиданный удар. Балконные ограды представляют собой как бы сколки человеческих черепов — страшные маски с прорезями для пустых глазниц. Тонкие колонны напоминают кости. Помни о смерти, о том, что недолговечна жизнь человеческая даже в ХХ веке» (из статьи Дмитрия Травина «Антонио Гауди-и-Корнет. Посмодерн в преддверии модерна»).

Но это одно восприятие Каса Батло — из разряда сумеречного хоррора. Но есть и другое, думается, более адекватное жизнеутверждающему гению А. Гауди. Оно интерпретирует здание как фигуру исполинского дракона –персонажа, используемого во многих сооружениях архитектора. Уходящая корнями в мифологию виктория покровителя Каталонии Св. Георгия над страшным драконом может быть аллегорией победы добрых сил. Меч святого воина, всаженный в «хребет чудища», архитектурно исполнен в виде башенки, увенчанной георгиевским крестом. А весь фасад Каса Батло визуально исполняет роль сверкающей чешуи дракона, обрамленной костями и «черепами» его жертв, которые воплощаются в формах многочисленных балконов и окон…

Однако, не слишком ли много вызова и архитектурной фантазии, не знающей берегов? — могли, видимо сказать друзья Эусеби Гуэля — главного мецената А. Гауди. Вопрос, пожалуй, вполне законный для рядового сотрудничества спонсора и исполнителя. Но не забудем: текстильный магнат «был богат и прагматичен, как нувориш, религиозен и ортодоксален, как испанец, тонок и чувствителен, как декадент. Удивительная смесь, встречающаяся отнюдь не на каждом шагу. Но именно эта смесь качеств и нужна была Гауди. Именно она образовала идеального заказчика. И архитектор получил такового. 35 лет, вплоть до самой смерти дона Гуэля, Гауди был его семейным архитектором» (Там же).

А как же финансы? — им ведь не пристало выходить из берегов, в отличие от воображения творца. Но и здесь стереотипам пришлось отступить — Гауди получил карт-бланш на все свои затеи и причуды. «Я наполняю карманы дона Эусебио, — жаловался бухгалтер промышленника, — а Гауди их опустошает». Мы бы добавили: опустошает с подчеркнутой виртуозностью. Так, в спроектированным им дворце Гуэль зодчий вычертил 127 колонн, ни одна из которых не повторяла другую.

Размах замыслов гения неизменно подпитывался масштабом амбиций его покровителя: «Однажды по возвращению из зарубежной поездки Гуэль получил от бухгалтера целую кипу счетов с соответствующими комментариями. „И это всё, что потратил Гауди? — спросил хозяин с раздражением“. При реализации одного из поздних проектов разбивали привезенные из Венеции дорогие вазы ради получения керамических осколков, необходимых для составления мозаики. Гуэль не мелочился. Он хотел творить, хотел удивлять, хотел быть своеобразным соавтором архитектора» (Там же).

Апофеозом творений этого дуэта единомышленников стал знаменитый парк Гуэль. Толчком для его создания стали впечатления Э. Гуэля от поездок в Англию, где он увидел результаты изысканий британских ландшафтных архитекторов в рамках модной в то время градостроительной концепции города-сада. Для воплощения своей мечты предприниматель в 1901 году приобрел участок в 15 гектаров на склоне горы в пригороде Барселоны, который был разрезан на 62 отдельные зоны для строительства частных особняков. Но состоятельные барселонцы не спешили ехать в пригород. Тогда Э. Гуэль поручил А. Гауди создать на этом месте парк, да такой, чтобы вся Каталония ахнула от восторга. К 1910 году А. Гауди построил главные сооружения парка, но малые отделочные работы продолжались еще до 1914 года.

Итог многолетних трудов архитектора и мецената, несомненно, превзошел все ожидания. Если где можно попасть в атмосферу настоящей сказки, то это, похоже, здесь, в волшебном саду очарований. Только еще подходя к парку Гуэля, посетитель встречает два невероятных по причудливости форм сооружения: павильон администрации парка и обитель привратника. Кажется, что эти сказочные домики поставлены здесь не усилиями архитектора, и сотворены резцом чародея-скульптора. Пространство волшебства продолжается парадной лестницей с фонтанами, которую зеленой ножом разрезает клумба с лужайкой и экзотическими растениями. По лестнице глотатель впечатлений может подняться к внушительному зданию рынка, больше похожему на греческий храм с 86 дорическими колоннами. Те из любопытствующих, кто взглянет наверх, увидят разноцветное поле потолка с изысканной мозаикой и необычных форм керамической облицовкой. Для любителей музыки здесь устраиваются концерты, благо «античная» акустика это позволяет.

В сердцевине парка — известная на весь мир «бесконечная» скамейка в форме извивающегося морского змея, окаймляющая главную площадь и террасу парка. Ну, «бесконечная» — это, конечно, гипербола экспрессивных экскурсоводов, но сама длина в три легкоатлетических стометровки красноречиво говорит, пожалуй, о многом. Но скамейка прославилась не только циклопическими размерами, но и своими, не имеющие аналогов, эргономическими изгибами. Легенда гласит, что Гауди, добиваясь максимальной комфортности для посетителей, усадил одного из рабочих в жидкую глину, а затем сохранил и скопировал все образовавшиеся изгибы. Главное же очарование скамейки-дракона — в изумительной по разнообразию форм и цветов мозаике, превращающее сказочное чудище прямо-таки в милого домашнего питомца.

Каждый из горожан и туристов, хоть немного знакомый с архитектурными изысками А. Гауди, сразу, думается, заметит в парке и непременный набор любимых символов барселонского мастера — пятиконечный крест, мозаичную Саламандру и стилизованный флаг Каталонии. Флаг пришелся как нельзя кстати: изначально задуманный Э. Гуэлем как коммерческий проект для размещения барселонских «дачников», парк стараниями виртуоза-архитектора и его покровителя превратился в национальное достояние. В 1962 году этот архитектурный ансамбль был объявлен художественным памятником Барселоны, в 1969 году — памятником государственного значения, а в 1984 году включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

И если всё это: мозаично-волшебное оформление зданий, пряная атмосфера архитектурной избыточности чем-то, согласитесь, напоминает атмосферу сказок «1000 и одна ночь», то на расстоянии трех тысяч километров от Барселоны, в центре Восточно-европейской равнины, царила другая, не менее удивительная, разновидность зодчества модерна — по-моцартовски воздушная и элегантная. Именно здесь, в Москве творил архитектор, о котором один из современников говорил: «Он работал полушутя, жизнь в нем бурлила, как бурлит бутылка откупоренного шампанского…». Именно он, Федор Шехтель (1859 — 1926) построил в столице 66 зданий, среди которых числятся настоящие жемчужины: особняк Морозовой на Спиридоновке, типография Левенсона в Трехпрудном переулке, Фарфоровый дом на Мясницкой, Ярославский вокзал.

Но настоящим шедевром самого знаменитого русского архитектора конца XIX — начала XX вв. стал особняк Рябушинского, возведенный в 1903 году на Малой Никитской улице. Здание, от которого, без преувеличения, перехватывает горло от восторга перед творением рук человеческих. Изящный двухэтажный особняк, с кубическим объемом и ассиметричными выступами стен, облицованный светлым глазурованным кирпичом, смотрится загадочным стремительным кораблем из «Бегущей по волнам» Александра Грина. Пожалуй, таким же кораблем мечты, которому Новелла Матвеева посвятила эти строки:

На корабль взойдёшь в тоске неясной

И помчишься через ураган.

Будешь мучим грёзою прекрасной

И поверишь в сказочный обман…

Сердце разорвется от печали,

Если тайну ты раскроешь сам:

Все, кто голос слышал, повстречали…

Только след бегущей по волнам

(из стихотворения «Всё пойдет не так, как прежде…).

Каждый выступ стены, каждая архитектурная деталь словно приглашает в пространство Эдема, в дивный мир нетронутой цивилизацией природы. По всему фасаду тянется нежный мозаичный фриз с самыми любимыми цветками стиля модерн — орхидеями. Сын архитектора рассказывал, что Ф. Шехтель неоднократно ездил на рынок для поиска необходимого сорта тропических красавиц. Он делал эскизные наброски цветов в натуральную величину на больших листах ватмана, расставляя их под разным освещением. Один из искусствоведов охарактеризовал эти панно орхидей «драгоценным мерцающим поясом», идущим по всему фасаду особняка Рябушинского. Почему мерцающим (в солнечную погоду этот эффект особенно проявляется)? — потому что в мозаику архитектор придумал вкрапить кусочки золотистой смальты.

Для Ф. Шехтеля архитектура — не только безудержная фантазия художника, воплощенная в камне, но и возможность в дизайне здания выразить свое мировосприятие: «Для Рябушинских Шехтель создал целый космос, с этой точки зрения особняк на Малой Никинской можно назвать вершиной его трудов. Здание имеет символическое деление: первый этаж — это подводное царство, второй — мир воздуха, мансарда — горний мир, молельня» (из статьи Марии Аль-Сальхани «Особняк Рябушинского в Москве: от подводного царства к звездам»).

Стержневой элемент мира океанских стихий — парадная лестница-волна высотой 12 метров, расположенная в центре здания, в холле. Эмоциональный отклик на нее, пожалуй, сродни ощущениям путешественника, впервые увидевшего необозримость морского пространства: «От лестницы захватывает дух — такое сильное впечатление производит эта серовато-зеленая волна, застывшая в своем беге, выплеснув к потолку светильник-медузу. Вначале обращаешь внимание на мастерство исполнения и борешься с желанием погладить каменную волну. Потом понимаешь, на каком трюке тебя поймали: обычное инженерное сооружение здесь предстает скульптурным произведением. Технические функции никуда не пропали: вот в подножии овальная отдушина, предназначенная для подачи подогретого воздуха, вон над головой стеклянная пирамида для освещения холла. Да и медуза, застывшая над волной — не что иное, как осветительный прибор» (из статьи Виктора Сутормина «Особняк Рябушинского»).

Морская тема продолжается на потолке причудливыми завитками гипсовых волн, а также рифмующимися с ними резными деревянными креплениями гардин, латунными дверными ручками и рисунками наборного паркета. Океанскую стихию олицетворяют и два плафона комнатных светильников, один из которых выполнен в виде черепахи, другой — осьминога.

Не забыл архитектор и о не так уж редко встречающихся в морских путешествиях миражах-обманках. На роль радужных фата-морган, он, похоже, выбрал многоцветные витражи, которых в особняке целых девять. Самый большой из них — «Дождь», располагается в высоком оконном проеме над лестницей. Рассеивая падающий на нее дневной свет, цветное стекло создает, пожалуй, ощущение домашнего уюта, как бы защищая обитателей особняка от стилизованных капель дождя. Следующий витраж — панно-загадка, которое можно увидеть в стене между большим и малым кабинетами. Одним, в зависимости от настроения и багажа ассоциаций, здесь видится пейзаж, другим — портрет с необычной композицией, где человеческая фигура сидит, полуотвернувшись от зрителя. Еще один витраж, с видом реки, может восприниматься посетителями либо как сцена заката, либо как момент рассвета — в зависимости от ракурса осмотра: с лестницы или из вестибюля.

На этом морские чудеса не заканчиваются. Пол в парадной прихожей выполнен с таким расчетом, чтобы каждый гость, пусть на мгновенье, но невольно замирал, недоуменно увидев перед собой водную гладь, в которую брошен камень. Следующий повод для приостановки движения — дверная ручка: это не просто рядовая фурнитура, а изящно изогнувшийся морской конек.

А какой вояж по морским просторам без чаек за бортом? Вот только разглядеть эту неизменную спутницу океанских лайнеров сможет далеко не каждый посетитель особняка. Только самый проницательный увидит ее знакомый силуэт, образованный бровями совы, которая помещена волей архитектора в балкончике над лестницей. Причем очертания этой чайки практически идентичны абрису чайки МХАТовской, в 1898 году нарисованной Ф. Шехтелем как эмблема начавшего свою деятельность в здании в Камергерском переулке Московского Художественного театра. Театральность, мистицизм, желание увести от будничной действительности? — да, да и да. И это, думается, принципиальная позиция архитектора-фантазера, всю жизнь пытавшегося соединить, казалось бы, несоединимое: тяжесть камня — с воздушностью воображения, шершавую реальность — с хрупкостью мечты…

Из мира подводного — по лестнице на второй этаж, в мир земной. Пространство неизбывного противостояния бесчестья и благородства, равнодушия и бесстрашия. Метафора этого бесконечного поединка — в посеребренной капители колонны: ее окольцовывает композиция из отталкивающего вида саламандр, олицетворяющих зло, и изящных чистых лилий, воплощающих доброе начало.

Венчает особняк мансарда, где архитектор поместил старообрядческую молельню. Расположенная в северо-западном углу дома, она с улицы практически не видна, и это не случайно. Эта молельня тайная. Рябушинские были старообрядцами, то есть отвергали предпринятую в середине XVII века патриархом Никоном церковную реформу, целью которой была унификация богослужебного чина Русской церкви с греческой церковью и, в первую очередь, с Церковью Константинопольской. В России старообрядцы получили равные права с остальными верующими только в 1905 году, а до этого подвергались всяческим гонениям. Именно поэтому молельня, построенная в 1904 году, была скрыта от посторонних глаз.

И здесь Ф. Шехтель подтвердил свое звание самого непредсказуемого российского архитектора того времени. Это единственная старообрядческая молельня, оформленная с использованием как христианских символов, так и художественных знаков модерна. Ее главная особенность — в абстрактной храмовой росписи, покрывающей стены и купола. Квадратный план молельни, круглый купол и световое окно — все это вместе создает ощущение покоя и вечности. В основании купола расположена повторяющаяся четыре раза сокращенная надпись на древнегреческом языке: «Истинные христиане воспримут святость за свои страдания в день страшного суда». А разбросанные по всей поверхности стены треугольники напоминают молящимся о святой Троице.

Теперь — о самом заказчике феерического особняка, Степане Рябушинском. Думается, в основном его фамилия известна благодаря тому, что в 1916 году он вместе с братом Сергеем начал создавать в Москве один из первых в России автомобильный завод («Завод АМО»), впоследствии переименованный в Завод имени Лихачева («ЗиЛ»). Представляете, какой смелостью и предпринимательским чутьем надо было обладать, чтобы затеять в разгар Первой мировой войны такую авантюру? Не хочется заступать на территорию писателей, пишущих в жанре «альтернативная история», но, видимо, вполне можно себе представить, какую бы острую конкуренцию отечественные авто могли бы сейчас составить грандам мирового автомобилестроения, если бы не Октябрьская революция 1917 года и последующая за ней отмена частной собственности. Ведь еще во время февральской революции семнадцатого С. Рябушинский находился в США, где заказывал оборудование для «АМО», был полон грандиозных планов по созданию самых современных образцов машин с двигателями на бензиновом топливе. В том же 1917 году автозаводом по лицензии итальянской фирмы «Фиат» было выпущено 472 грузовика по заказу Главного военно-технического управления России.

Но талантливый промышленник оставил след в российской истории не только этим. Впрочем, ему было с кого брать пример. С. Рябушинский вырос в дружной старообрядческой семье, где кроме него было еще 11 детей, большинство из которых проявили блестящие способности в разных сферах. Впрочем, экономика — на первом месте. Основой благосостояния семьи была диверсификация различных видов деятельности. Рябушинские были монополистами на мировом рынке льняного полотна, экспортировали за границу также и хлопчатобумажные ткани. Приобрели крупный лесопильный завод в Архангельской губернии; примеривались к разработке нефтяных месторождений в районе Ухты на Печоре. На Биржевой площади в Москве отстроили Московский банк Рябушинских.

Прославились Рябушинские и благими деяниями. Еще в 1891 году в Голутвинском переулке открыли народную столовую, где кормили ежедневно около 300 человек, там же устроили богадельню. Позже еще одна столовая начала действовать в Спасоглинищевском переулке. На средства семьи близ самой крупной текстильной фабрики были построены и оборудованы больница, родильный приют, а также открыта школа, которая давала возможность поступить в начальное училище с трехгодичным курсом.

Главу клана, самого старшего из братьев Рябушинских — Павла, называли не иначе миллионщиком-политиком (его состояние оценивалось в сумму 4,3 миллиона рублей) и идеологом молодой российский буржуазии. С 1907 года на его средства издавалась газета «Утро», в которой регулярно публиковались статьи с критикой царского правительства за непринятие кардинальных мер по развитию отечественного предпринимательства и за западнопоклонничество — именно за эти взгляды он в административном порядке на некоторое время был выслан из Москвы. Но, наряду с критикой властей, Павел предпринимал и конструктивные действия. Вдохновленный идеями геохимика Владимира Вернадского об открывающихся для страны перспективах после получения в лабораторных условиях радиоактивного радия, перед Первой мировой войной глава клана Рябушинских снаряжает экспедицию по поиску рудных месторождений этого химического элемента.

Следующий по старшинству среди братьев — Сергей. О создании им вместе со Степаном первого в России автомобильного завода уже упоминалось. Вместе с тем, деятельное участие в промышленно-банковской жизни семьи не мешало проявлению и других его талантов, весьма далеких от экономики и финансов. В 1912 году при общине Рогожского кладбища он открывает Московский старообрядческий учительский институт. Разнообразию изучаемых дисциплин небольшого ВУЗа могли бы, пожалуй, позавидовать и большие университеты: катехизис, история Церкви и старообрядчества, славянский, греческий и немецкий языки, история, география, физика, логика, психология, основы иконописи, церковное право, педагогика и др. Кроме того, Сергей был весьма даровитым художником-анималистом: сам Илья Репин рекомендовал его передвижникам.

Владимир, которому семьей было поручено осуществлять оперативное руководство «Товариществом мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями» в свободное от предпринимательских забот время увлекался лингвистикой и историей. Ему принадлежит ценимый специалистами научный труд «Сравнение языков», где он исследует шесть языков, которыми владел в совершенстве: латинский, греческий, итальянский, французский, русский и английский. Знал он и древнегреческий, поэтому исторические труды Геродота читал в подлиннике. Ему же принадлежат десятки статей о русской иконе и истории религии в России. Поэтому, думается, никого не удивило, что в 1925 году, уже в эмиграции, Владимир организовал общество «Икона», бессменным председателем которого он и был в течение тридцати лет, до самой кончины.

Николай, в отличие от своих наделенных незаурядной хозяйственной сметкой братьев, к коммерции был равнодушен. Получив свою долю в наследстве в сумме 400 тысяч рублей, молодой человек в течение трех месяцев прокутил чуть ли не половину — влюбился до беспамятства в певицу кафе-шантана Фажет и одних драгоценностей купил ей на 45 тысяч рублей. Правда, в то же время писал статьи и рецензии по вопросам искусства, сам пробовал себя в живописи. А в 1905 году знакомится с когортой молодых художников-символистов: С. Судейкиным, П. Кузнецовым, Н. Крымовым, М. Сарьяном. После закрытия знаменитого дягилевского журнала «Мир искусства» с Николаем происходит неожиданная метаморфоза. Из беспутного наследника огромного состояния он вдруг превращается в энергичного редактора-издателя журнала «Золотое руно» (1906 –1909), где печатаются основные представители русского символизма: В. Брюсов, А. Белый, Д. Мережковский и другие. Денег на издание Н. Рябинский не жалел: «Журнал блистал качеством иллюстраций. Дорогие автотипии и гелиогравюры были прикрыты прокладками из тончайшей, особо выделанной шелковой бумаги. Подписчикам журнал доставлялся в футляре с золоченым шнуром. Заставки, виньетки, графическое исполнение титульных листов и оглавлений в стиле модерн заказывались Добужинскому, Баксту, Лансаре…» [Думова 1993, с. 57].

Страстью Михаила, директора Московского банка Рябушинских, было коллекционирование произведений живописи и скульптуры. Похоже, успехам на этот поприще помогала и теоретическая подготовка: только в 1910 — 1911 годах он приобрел изданий по искусству на несколько тысяч рублей. К началу революционных катаклизмов в России в его собрании были полотна таких знаменитых русских и западноевропейских мастеров, как В. Тропинин, В. Серов, В. Васнецов, Б. Кустодиев, И. Репин, В. Поленов, В. Верещагин, Э. Дега, К. Писарро, К. Моне, К. Коро. Жемчужиной собрания был великолепный мраморный бюст В. Гюго работы Огюста Родена. В 1909 году Михаил, «вдохновленный примером бескорыстного служения отечественной культуре Павла Михайловича Третьякова, публично заявляет, что со временем передаст свое собрание Москве. В архиве Третьяковской галереи сохранился любопытный документ под названием „Картины и рисунки из собрания М. П. Рябушинского, принятые на временное хранение. Составлено 13 ноября 1917 года“. 35 живописных работ отдал он под опеку национального музея, спасая от смутного времени» (из статьи Виолетты Седовой «Всё для дела — ничего для себя»).

Главное пристрастие Дмитрия — научные изыскания. Это он осознал еще в начале своей самостоятельной жизни: «Декабрь 1903 года. Сенсационное сообщение о том, что американцы братья Райт подняли в воздух аппарат тяжелее воздуха. В один из осенних дней 1904 года к преподавателю Практической Академии коммерческих наук Николаю Егоровичу Жуковскому, крупнейшему ученому в области аэродинамики, подошел 22-летний слушатель Дмитрий Рябушинский и предложил свою семейную усадьбу Кучино (ныне город Жуковский) для создания аэродинамической лаборатории. Так появилась первая в Европе лаборатория по аэродинамике. Вскоре сотрудничество с Жуковским распалось, и все исследования проходили под руководством Дмитрия. В 1916 году в Кучино испытали безоткатное орудие системы „ракета в пушке“, положившие начало современной реактивной артиллерии… В разгар красного террора Дмитрий Павлович попросил командировку в Данию… За границей он продолжал заниматься наукой, защитил докторскую диссертацию по гидродинамике, был избран членом-корреспондентом Французской Академии наук, преподавал в Сорбонне, основал научно-философское общество и Общество охраны русских культурных ценностей за рубежом» (Там же).

Самого младшего из братьев — Федора, с юности манили малоизученные просторы Сибири. Когда ему исполнилось 20 лет, он пригласил известного антрополога Алексея Ивановского прочесть ему полный курс географии, антропологии и этнографии Сибири. Время маститого ученого было потрачено не зря: Федор собрал обширную библиотеку по этим вопросам, и, что самое главное, решил внести свой вклад в изучение одного из самых отдаленных российских регионов — Камчатки. Он был несказанно удивлен, насколько мало оказалось достоверных сведений об этом обширном полуострове размером с Пруссию. Заручившись поддержкой Русского географического общества, Федор пожертвовал 400 тысяч рублей на снаряжение экспедиции на Камчатку, которая состоялась в 1908 — 1910 годах. Еще 300 тысяч рублей из его капиталов было потрачено на обработку и издание материалов изысканий ученых, среди которых были такие известные специалисты, как картограф Петр Семёнов-Тян-Шанский и океанограф Юлий Шокальский. К сожалению, сам Федор не смог участвовать в экспедиции, так как страдал туберкулезом и рано ушел из жизни — в 1910 году.

Владелец особняка на Малой Никитской Степан Рябушинский не только поддержал репутацию членов своей семьи как талантливых самородков, выходцев из народа (основателем династии был зажиточный калужский крестьянин Михаил Рябушинский, основавший в 1846 году в Голутвине небольшую текстильную фабрику). Он стал одной из самых заметных фигур в истории российского меценатства. Рисковый человек в бизнесе (он ведал торговой частью текстильных предприятий семьи), он и в других сферах деятельности был азартен и удачлив. Основным, и, пожалуй, самым пылким его увлечением было исследование и собирание древнерусских икон. Он едва ли не первым в России применил последовательную, полную расчистку икон от последующих наслоений и записей. Как это ни странно звучит, текстильный фабрикант был одновременно и известным искусствоведом. В 1913 году он опубликовал научную статью, посвященную датировке и атрибуции хранящейся в его коллекции «Иконы Божьей материи Одигитрии Смоленской». В старообрядческом журнале «Церковь» печатался цикл его прекрасно иллюстрированных статей, к примеру, «Изображение Воскресения Христова», «О реставрации и сохранении древних икон» и других.

Свою бесценную коллекцию культурных раритетов, в отличие от некоторых нуворишей того времени, С. Рябушинский не собирался прятать от широкой публики. Он организовал одну из первых в России выставок древнерусского и изобразительного искусства. А на грандиозной художественной экспозиции, приуроченной к 300-летию Дома Романовых, из 147-ми выставленных икон пятьдесят четыре были из коллекции С. Рябушинского. За заслуги перед отечественной культурой он был избран почетным членом Московского Археологического института. После национализации, проведенной после Октября 1917-го, коллекция мецената была разделена: 53 иконы были переданы в Третьяковскую галерею, 128 — отданы в Государственный музейный фонд в дом Дервизов у Красных ворот, затем — в Исторический музей и региональные художественные галереи.

С. Рябушинский известен и своими крупными пожертвованиями: на строительство здания Архитектурного института, организацию художественных выставок, нужды рабочих, на создание первого фильма по роману Л. Толстого «Война и мир», на сооружение старообрядческого храма Покрова пресвятой Богородицы на Остоженке, на пополнение архива и библиотеки Рогожской старообрядческой общины. Будучи человеком расчетливым и, в то же время, увлекающимся, он всякий раз, выделяя средства на благотворительность и коллекционирование, думается, помнил мудрый наказ своего деда, основателя династии Рябушинских: «Всё для дела — ничего для себя».

Глава 2. «… где Назо и Вергилий пели, // вещал Гораций» (филантропы античности)

2.1. Трепетные ловцы смыслов: Иосиф Бродский — один из самых удачливых из них

В начале первой главы этой книги шла речь о выпестованных воображением М. Павича ловцах снов. Но нас больше, пожалуй, интересуют охотники другого рода — ловцы смыслов и новаций: ученые, изобретатели, философы, люди искусства и литературы, а также их добросердечные покровители. Думается, восхищение результатами этого промысла интеллектуально-эстетического оттенка может быть разным: от «Мадонны в скалах» Леонардо — одно, теории относительности Энштейна — другое, «Бесед и суждений» Конфуция — третье. Но есть, пожалуй, особый тип охотников за смыслами, которые так виртуозно расставляют свои хитроумные силки, что своевольные и сладкоголосые птицы смыслов попадают в них не с обреченностью жертвы, а с волнением и воодушевлением обладательниц меццо-сопрано, впервые попавших на прославленную сцену La Scala.

Имена у этих артистичных егерей могут быть самыми разнообразными: от сказителей и менестрелей до трубадуров и миннезингеров, но суть одна — поэты. Люди, которые играючи схватывают суть явления и виртуозно отделяют зерна от плевел. Люди, которым свойственно, находясь в острожной кристаллической решетке ямба и хорея, вдруг нахально выпорхнуть на свободу, да так, что у читателя при виде необъятной дали непредвиденно закружится голова. Люди, позаимствовавшие, похоже, у циркачей магическое сальто-мортале импровизации, могут, будто шутя, сжать графитный массив пространных суждений до алмазного блеска четырех филигранных строк.

Ну, хотя бы, например, таких — о математической формуле людского одиночества:

У всего есть предел: в том числе, у печали.

Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.

Можно налить воды. Позвенеть ключами.

Одиночество есть человек в квадрате

(из стихотворения Иосифа Бродского «К Урании», 1981 г.).

Или других — о философски ориентированных видах атмосферных явлений:

Облако в новой жизни лучше, чем солнце. Дождь,

будучи непрерывен — вроде самопознанья.

В свою очередь, поезд, которого ты не ждешь

на перроне в плаще, приходит без опозданья

(из стихотворения И. Бродского «Новая жизнь», 1988 г.).

То же самопознание может подтолкнуть пиита к подведению промежуточных итогов своей жизни, с одной стороны окрашенных охрой горечи, с другой, и в этом главная, пожалуй, неожиданность — лазоревым цветом надежды и признательности:

Что сказать мне о жизни? Что оказалось длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность

(из стихотворения И. Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку…», 1980 г.).

В четырех лаконичных строчках можно, похоже, живописать состояние человека, у которого, как у библейского Иова, отняли всё, что котируется в мире земном, для того, видимо, чтобы обострить слух его, мятущегося, для получения весточки из мира горнего:

Дом разграблен. Стада у него — свели.

Сына прячет пастух в глубине пещеры.

И теперь перед ним — только край земли,

и ступать по водам не хватит веры

(из стихотворения И. Бродского «Литовский дивертисмент»,

1971 г.).

Никто также, не помешает, пожалуй, стихотворцу обратиться к памяти, и не только своей, частной, но и нашей общей, осязаемой не всегда бархатными прикосновениями:

Так, по выпуклому лицу

памяти всеми пятью скребя,

ваше сегодня, под стать слепцу,

опознает себя

(из стихотворения И. Бродского «Полдень в комнате»,

1974 — 1975 г.).

Или, упершись в валун памяти и используя его наподобие рычага Архимеда, попытаться приподнять завесу будущего родной страны. Впрочем, почему-то загадочно мерцающего согласно неизбывной национальной идее «особого пути»:

…при слове «грядущее» из русского языка

выбегают мыши и всей оравой

отгрызают от лакомого куска

памяти, что твой сыр дырявый

(из стихотворения И. Бродского «Часть речи»).

А можно при помощи улетающего в небеса квартета строк пропеть гимн любимой женщине:

Ночь. Мои мысли полны одной

женщиной, чудной внутри и в профиль.

То, что творится сейчас со мной,

ниже небес, но превыше кровель

(из стихотворения И. Бродского «Письмо генералу Z.», 1968 г.).

Ну, а если же речь зайдет о чудесах, согласитесь, тут не жалко и трех квартетов строчек с подробной рецептурой обретения столь редких артефактов в нашей действительности:

Что нужно для чуда? Кожух овчара,

Щепотка сегодня, крупица вчера.

И к пригоршне завтра добавь на глазок

Огрызок пространства и неба кусок.

И чудо свершится. Зане чудеса

К земле тяготея, хранят адреса,

Настолько добраться стремясь до конца,

что даже в пустыне находят жильца.

А если ты дом покидаешь — включи

звезду на прощанье в четыре свечи,

чтоб мир без вещей освещала она,

вослед тебе глядя, во все времена

(из стихотворения И. Бродского «25. XII. 1993»).

И после такого портфолио стихотворных жемчужин кто-то будет сильно возражать, что Иосиф Бродский — один из самых удачливых среди трепетных виршеплётов и ловцов убегающих смыслов? И если этой книжке нужна подкова на удачу, то пусть на ней бисерным почерком будут выгравированы эти четыре строчки одного из сонетов искуснейшего заступника петербургских туманов и венецейских вод:

Но, сознавая собственную зыбкость,

ты будешь вновь разглядывать улыбки

и различать за мишурою ценность,

как за щитом самообмана — нежность…

(из стихотворения И. Бродского «Сонет к зеркалу»).

2.2. Он спас Вергилия и покровительствовал Горацию (Гай Цильний Меценат)

Если к среднестатистическому современному горожанину вдруг подойдет дотошный волонтер-социолог с вопросом «Чем славен Древний Рим?», то, верней всего, получит пул весьма предсказуемых ответов. Как то: сеть прямых как стрела мощёных дорог — предвестников европейских автобанов; фантастической архитектурной точности арочные акведуки (как вам уклон всего 34 см на километр у акведука Пон-дю-Гар в Провансе?), и, конечно, мега-звезды римских амфитеатров — мощные гладиаторы с мужественными лицами Кирка Дугласа и Рассела Кроу. Но это то, что лежит на поверхности. На самом же деле эти три примера — лишь ничтожная часть массива идей и технических новаций Вечного города, вычертивших абрис европейской цивилизации на много лет вперед.

Одна среди них, по части менталитета, — укоренённость определенных поведенческих стереотипов. В этом смысле характерна, например, формула, с помощью которой А. Пушкин сжато описывал суть личности родоначальника западничества в отечественной философии Петра Чаадаева: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес». И великий поэт, похоже, попал здесь в самую точку, так как деяния героев античности возводились в те времена в настоящий культ подвижников свободомыслия: «Социальнокультурное пространство русского дворянства измерялось масштабами исторических событий Рима и Афин. Для декабристов и их современников решающее значение имела римская риторика, пронизанная античными категориями. Образы Кантона и, в еще большей степени, Брута выступали именами-лозунгами. Ливий, Цицерон, Тацит, Плутарх являлись излюбленными авторами; сам социальный идеал декабристов вдохновлялся, по их собственным свидетельствам, „историей республик Римской и греческих“» (из статьи Елены Эртман «Античная культура как фактор становления и развития досуговой деятельности в России»).

Но это больше из сферы политической жизни времен античности: народные собрания граждан, заседания сената, «суд черепков» — остракизм и т. п. А если взглянуть на эстетическую составляющую? — для человека века двадцатого там находилось немало чего вдохновляющего и поучительного:

Я, пасынок державы дикой

с разбитой мордой,

другой, не менее великой,

приемыш гордый, —

я счастлив в этой колыбели

Муз, Права, Граций,

где Назо и Вергилий пели,

вещал Гораций

(из стихотворения И. Бродского «Пьяцца Маттеи», 1981 г.).

Думается, ключевое имя в эти восьми строках — Публий Вергилий (70 г. до н.э. — 19 до н.э.), создавший национальный эпос «Энеида» и который открыл, и это не будет гротеском, глаза римлянам на их историческое предназначение. Ведь каково было положение дел к тому времени? Пять столетий подряд Рим находился в состоянии войны: «Римская армия покорила Карфаген и эллинистические державы, жестоко подавляла любую силу, решившуюся встать на ее пути, строила дороги и акведуки прямо на территории враждебных стран, не считаясь с неудобствами естественного ландшафта, — она неуклонно навязывала свою волю народам, географии и культуре соседей» [Осборн 2008, с. 161].

Сверхдержава античности? — да. Жестокий и неумолимый захватчик? — конечно. Тогда чем Рим отличался от существовавших до нее тоже отнюдь не вегетарианских империй древности? Например, войсками древней Ассирии (просуществовавшей в течение двух тысячелетий на территории современного Ирака) за период с 883 по 876 гг. до н.э. на захваченных территориях было истреблено физически и обращено в рабство не менее трети взрослого мужского населения. Не отставало в жестокости и располагавшееся не так далеко (на Армянском нагорье) древнее государство Урарту. В частности, армия царя Аргишти I в 774 г. до н.э. захватила почти 20 тысяч человек, но так как такое количество рабов для небольшой страны было излишним, то часть пленных убили на поле боя, а 6 600 пленных насильно переселили в крепость Эребу для постройки оборонительных сооружений.

Но вернемся в Древний Рим. Там вдруг появляется поэт, который в «Энеиде» обращается к своим согражданам со следующими словами:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,

Или обличья мужей повторить во мраморе лучше,

Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней

Вычислят иль назовут восходящие звёзды, — не спорю:

Римлянин! Ты научись народами править державно —

В этом искусство твоё! — налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных!

(из эпоса «Энеида» Публия Вергилия).

Эта мысль об эксклюзивной роли Рима в объединении земель и народов для поступательного развития человеческой цивилизации, наверно, уже витала в воздухе. Может быть, даже проговаривалась в беседах интеллектуалов того времени. Но чтобы так: ярко, убедительно отлиться в поэтические строки, которые прочитает каждый, кто знает латиницу — это смог сделать только гений Вергилия!..

Главный персонаж эпоса — Эней, герой битвы за Трою, который позже становится родоначальником римского народа. Основная идея поэмы по-настоящему прорывная: Эней повергает своих врагов не только вследствие воинского умения и храбрости, но и потому, что является носителем более совершенной цивилизации.

Многое в жизни героя определяется свыше, силой проведения, однако «Эней подчиняется воле богов не потому, что это помогает ему в достижении конкретных целей, а потому, что понимает: богам ведом высший смысл, которому он должен следовать. Постепенно Эней постигает свое предназначение. Многое из того, что он совершает, он делает против собственной воли. Он хотел бы остаться в Трое, но должен покинуть ее. Он желал бы остаться в Карфагене, но и этого не может себе позволить… Он многое теряет, но в результате самоотречения многое и обретает, в то время как его противники, живущие лишь страстями и не способные следовать, как Эней, чувству долга, терпят поражение» (из статьи Тамары Теперик «Вергилий» в энциклопедии для детей «Всемирная литература» издательства «Аванта+»).

Что это, как не стоицизм, исповедываемый лучшими мыслителями Древнего Рима? Учение, центральным вопросом которого был тот, что и сейчас звучит вполне современно: как следует жить добропорядочному человеку? Кроме того, у римлян, «завоевавших половину мира, присутствовало чувство общности человеческой природы — теоретически римским гражданином мог стать любой житель империи. Вера в человеческое братство, являющееся следствием происхождения всех от единого бога, придавала дополнительный вес идее Рима как некоей неопределенной сущности, которую долг повелевает защищать и сохранять любой ценой. Если бы римляне попросту стремились к захвату всего, до чего могли дотянуться, Рим наверняка остался бы в истории либо мелким античным царством, либо недолговечной империей. Римская империя смогла продолжить себя в веках, потому что для большинства римлян она выражала общее человеческое начало и, следовательно, воспринималась как сила на стороне добра» [Осборн 2008, с. 156 — 157].

Но самое поразительное, что «Энеады», этого национального литературного шедевра, который Вергилий написал уже на закате своей жизни, могло бы не быть вообще. Середина первого века до нашей эры была для Рима временем серьезных испытаний: после гибели Юлия Цезаря, имевшего титул пожизненного диктатора, сенаторы желали вернуться к республиканской форме правления, а друзья Цезаря — сохранить верховную власть, которой обладал всесильный правитель. Принципиальное противостояние элит вылилось в череду гражданских войн, реками лилась кровь, ожесточение достигло крайнего предела. Человеческая жизнь не имела особой ценности, тем более жизнь поэта, каждое неосторожное слово которого могло расцениваться соперниками за власть как повод для ареста, а то и для смертной казни.

Однако нашелся один человек, который не побоялся защитить сочинителя рифмованных виршей: «Он спас от смерти автора бессмертной „Энеиды“ Вергилия и многих других деятелей культуры, чьи жизни находились под угрозой по политическим мотивам. Были в Риме и другие покровители искусства, кроме Гая Мецената. Почему же именно его имя стало нарицательным и превратилось в современный термин? Дело в том, что все остальные богатые благотворители отказались бы заступаться за опального поэта или художника из-за страха перед императором. Но Гай Меценат имел на Октавиана Августа очень сильное влияние, и не побоялся идти против его воли и желания» (из статьи Натальи Семеновой «Меценатство — это… Известные меценаты. Современные меценаты»).

Да, это был Гай Цильний Меценат (около 70 г. до н.э. — 8 г. до н.э.) — личный друг императора Октавиана Августа и своего рода министр культуры Рима тех времен. И именно его имя стало нарицательным: позже всех, кто покровительствовал наукам и искусствам, стали называть меценатами.

Ну да, — скажут, пожалуй, некоторые скептики, — можно себе позволить отдавать излишки со своего патрицианского стола неимущим поэтам и художникам, да еще и делать при этом блестящую государственную карьеру. Однако отнюдь не честолюбивые соображения занимали Гая Мецената: «Как раз в эти годы совершался социальный переворот: на смену выродившейся сенатской олигархии к власти шли „новые люди“ из незнатных семей, такие, как Меценат. После убийства Юлия Цезаря в 44 году до н.э. у них было два вождя-соперника: старший Антоний и младший Октавиан, будущий Август. С самого начала видим Мецената в войске Октавиана, потом он мирит раньше времени поссорившихся Октавиана и Антония; потом во время отлучек Октавиана управляет от его имени Римом. Но в отличие от своих товарищей по политике он не ищет карьеры, не занимает никаких должностей. Он — эпикуреец, а правилом эпикурейства было: избегай забот, наслаждайся жизнью и не бойся смерти. Когда Октавиан одолел Антония, стал единовластным правителем государства и принял имя Августа, Меценат уходит из политики. Он живет в Риме, в роскошном доме с огромным парком, держит толпу челяди, бравирует изнеженностью и причудами, а в ответ на насмешки пишет книжку „Так я живу“» (из статьи М. Гаспарова «Гай Цильний Меценат»).

Вместе с тем, укрыться в уютной усадьбе от порывов политических муссонов можно, конечно, но вряд ли надолго. Тем более подоспел и серьезный госзаказ. А кого назначить на место главного его исполнителя, как не проверенного в боях и походах старого соратника?: «Август, окончательно похоронив республику, с упорством и настойчивостью стремился возродить именно старые республиканские добродетели: доблесть, верность, благочестие и так далее… ибо степень моральной деградации стала критической. Доносительство, предательство, взяточничество, нравственная распущенность достигли такого опасного предела, что, если бы так продолжалось и дальше, военные и политические успехи, если бы и были возможны, не спасли бы государство от неминуемого краха. Но император понимал, что одними мифами и увещеваниями народ не перевоспитать, поэтому, с одной стороны, принимались законы по улучшению нравственности, а с другой — строилась идеологическая платформа, на которую Август возлагал большие надежды. Главным идеологом Август сделал своего друга и соратника Гая Цильния Мецената» (из статьи Александра Петрякова «Меценат и его подопечные»).

Но здесь у проницательного читателя, особенно старшего поколения, наверное, как-то некомфортно задержится взгляд на фразе «главный идеолог». Наверняка вспомнится что-то до тоски занудное, да еще в драповом пальто с каракулевым воротником и калошах (ну чистый секретарь ЦК КПСС по идеологии Михаил Суслов!). Но, поверьте, зам по культурным вопросам императора Августа был отнюдь не таким: «Это был обычный и в то же время незаурядный, чуточку смешной и одновременно серьезный человек. В жизнеописании божественного Августа Светоний несколько раз упоминает Мецената. Император всегда стремился к умеренности и „вышучивал своего друга Мецената за его, как он выражался, „напомаженные завитушки“ и даже писал на него пародии“» (из статьи Натальи Покровской «Его звали Гай Цильний Меценат»).

Регулярное обращение к древнеримским стилистам и неистребимая охота предаваться радостям жизни парадоксально совмещались в Меценате с навыками прозорливого политтехнолога: «Когда Октавиан стал подумывать о том, чтобы передать все дела сенату и народу, он обратился к ближайшим друзьям: к Меценату, которого ценил за умение молчать, и к Агриппе, скромного и выносливого в трудах. Агриппа одобрил отказ от единовластия, но Меценат рассудил иначе, и в речи его были такие слова: „Если ты заботишься об отечестве, за которое вел столько войн, за которое отдал бы и свою душу, то преобразуй его и приведи в порядок наиболее рациональным образом. Возможность и делать, и говорить все, что только кто пожелает — это источник всеобщего благополучия, если имеешь дело с благоразумными людьми, но это приводит к несчастью, если имеешь дело с неразумными. Поэтому тот, кто дает свободу неразумным людям, все равно что дает меч ребенку или сумасшедшему… Поэтому я считаю необходимым, чтобы ты не обманывался, обращая внимание на красивые слова, но чтобы, взвесивши настоящее положение вещей, по существу поставил бы предел дерзким выходкам толпы и взял бы управление государством в свои руки совместно с другими достойными людьми“» (Там же).

Предсказуемо, что император внял аргументам Мецената, а не Агриппы и заложил такие принципы государственного устройства, которое, по сути, было монархией, но имело республиканскую внешность. Выбранную стратегию судят по результатам. Можете их оценить. За сорок с лишним лет мирного правления Август положил конец вымогательствам со стороны откупщиков, установив фиксированный уровень налогов; предпринял ряд мер по укреплению семьи (утвердил «право трех детей» — о финансовой поддержке отцов многодетных семей; а также закон о не состоявших в браке гражданах, лишив их многих привилегий); восстановил 82 храма; превратил столицу огромной империи в монументальный город (при нем были построены императорский дворец, форум, алтарь Мира, а на Марсовом поле — крупные общественные термы, искусственное озеро, канал и благоустроенные сады).

Но вернемся к нацпроекту «Культуру — в массы!». Меценат оказался не только тонким стратегом эстетического просвещения своих сограждан, но и заботливым покровителем служителей муз. В его кружок входили представители творческой элиты страны, составившие славу «золотого века римской культуры», в том числе поэты Вергилий, Гораций, Проперций и Варий Руф, историк Тит Левий. Атмосфера этого «оазиса искусств» была самой благоприятной для творчества. Тот же Вергилий, например, все 11 лет написания поэмы «Энеида» находился на полном финансовом обеспечении у Мецената, сочиняя свою эпопею в подаренном ему доме неподалеку от виллы покровителя.

Вторая яркая звезда кружка — Квинт Гораций Флакк (65 г. до н.э. — 8 г. до н.э.), тоже был на полном содержании римского филантропа: щедрые подарки, немалые вознаграждения за труды, поместье в Сабинских горах — вот далеко не полный список благодеяний Мецената. Горацию, в юности сражавшемуся за республиканские идеалы в войске Брута и Кассия, поначалу было непросто встроиться в реализуемую Августом систему «бархатной монархии». Кроме того, мятежный характер так просто не спрячешь. Именно поэтому, думается, «Гораций впервые в римской литературе соединил поэзию личного настроения с поэзией „общественного содержания“. Картина гибнущего от внутренних распрей Рима, нарисованная Горацием в „Эподах“, — впечатляющий образ гражданской войны и воспринимается как протест против саморазрушения римской цивилизации» (из статьи Т. Теперик «Гораций» в энциклопедии для детей «Всемирная литература» издательства «Аванта+»).

Всмотритесь в эти несколько строк страстного сочинения молодого поэта:

Вот уже два поколения томятся

гражданской войною

И Рим своей же силой разрушается…

…………………………………..

Варвар, увы, победит нас и, звоном

копыт огласивши
Наш Рим, над прахом предков
надругается…

(из цикла «Эподы» Горация).