Бесплатный фрагмент - Карты

песочные часы

Сыплется она ровно и гладко, как песок

в тех часах, которые держит

в костлявой руке фигура Смерти.

«Песочные часы», И. С. Тургенев

Последнее время только совсем изредка.

Точно в случайном сне.

Из прошлой жизни высветится что-то под внутренним взглядом.

Словно промелькнёт острая быстрая ласточка ушедшего времени,

показывая прожитую жизнь, как уже навсегда сделанную работу.

В которой (теперь) можно осмотреться.

Потрогать её… Взвесить.

Поступки. Каждое время, каждую деталь жизни,

каждое своё всё.

И в местах падений, и на её вершинах… Но вдруг пронесётся там.

Над этим общим. По всему пространству, обозреваемому тобой,

как по небесному своду, пронизывая землю, невидимо проносится

крупным гулким боем колокольный звон.

Детское воспоминание…

Оно приходит ко мне из той холодной земли

моего казенного детства,

где кому-то (до сих пор) во весь голос кричит хромая бабка Антрацит.

И этот долгий крик выплёскивает внутрь меня иные воспоминания.

Они проходят во мне, как обвалы каменьями… Глыбинами прошлого,

тонкой, почти воздушной, еле различимой

поднятой пылью времени.

В этих тугих обвалах клубящихся воспоминаний,

в этой пыли жизни.

До самого дальнего, до самого совсем забытого. Тайного. Вижу себя.

До самых детских саночек, перочинных ножичков, плетёных корзин…

До всего себя, того, который жёг сено своей жизни. До самого тонкого.

Как бы случайного. Играя со спичками,

проживаемого времени.

2023 г.

записки…

повесть в рассказах,

Сергею Крюкову

ночной человек (вместо пролога)

Человек проснулся. Под одеялом и в квартире было тепло, а за окном была уже зимняя холодная ночь. Сумрачная и пустая жизнь. Он тихо лежал и думал над тем, что его разбудило. Ему приснился сон: как будто он в каком-то доме, и там же его жена. Дом небольшой, одноэтажный, не новый, частный, с выходом в сад и на улицу какого-то небольшого города. И вдруг откуда-то там возникла толпа молодых здоровых мужиков. И ворвалась в дом с улицы. Стала кричать, бегать, искать его жену. Крепкий молодой бородатый мужик, главный в этой толпе, кричал:

— Где она? — а увидев её, закричал на неё ещё страшнее и громче: — Собирайся, пошли домой.

Жена встрепенулась, стала звать на помощь его, её мужа. А он почему-то растерялся, заробел, испугался и побежал. Сначала по дому, а потом на улицу, подальше от дома. Она звала его, кричала, металась испуганная, побежала вслед за ним. Толпа была напориста, тоже кричала, догоняла её. Уже из темноты он смог рассмотреть главного там, в толпе. Его крупное смуглое лицо, широкие мускулистые руки и плечи, простую расхристанную рубаху, тёмную густую бороду…

Они пробежали дом насквозь и гнались за его женой уже на улице. А он, муж, уже далеко убежал от дома, от своей жены по тёмной улице города. Но вдруг внутри него что-то ожило, вздрогнуло, встрепенулось, опомнилось от смятения и страха, разом усовестило его, и он побежал назад к дому, к жене. Он уже видел её, растерянную, простоволосую, в простом лёгком халате, во дворе дома, в свете бледно-жёлтого придомового фонаря. Видел разъярённую толпу орущих и размахивающих руками мужиков. И был уже готов броситься защищать её от них. Но в это время проснулся.

Реальное сознание помаленьку возвращалось к нему. Он лежал на своей кровати, спокойный и тихий, перебирал заново сон с его событиями. Думал о том, почему ему это всё приснилось. Ему стало уже совершенно ясно, что никакой жены у него нет, и нет уже давно, и вряд ли уже когда-то будет. Живёт он с ней хотя и в одном городе, но далеко от неё. А она живёт уже с другим мужчиной. Лежал и думал обо всём этом. Тихий, одинокий, пожилой… Было приятно от того, что ночь, что не шумят соседи по дому, что вокруг тихо. На столе не шумит, не мигает работающий компьютер. Темнота своим размеренным светом спокойно укутывала его, и ему стало вспоминаться реальное и давнишнее из его жизни. Когда он жил ещё совсем в другом городе. Не в таком пологом и плоском, сером и сыром, с низким, тяжёлым небом, а в городе — ближе к своей родине. В городе с высокими холмами, южным просторным и долгим светом, высоким звёздным небом по ночам, а днём — с щедрым солнцем, с рекой, «которая вспоила на своих мелких водах» больших писателей и вполне известных всему миру людей. Что и он был молод и с хорошими перспективами стать таким же известным писателем, как и они. Но что-то в его судьбе пошло не так. Вспомнилась в том городе далекая небольшая река, высокая горка, по которой нужно было спускаться каждый день, чтобы пройти потом через подвесной мост к дому. И как однажды он шёл из гостей сильно нетрезвый. И как он по этой горке скользил и падал — и не мог спуститься к мосту. Как его неожиданно подхватил под руку какой-то ночной человек, которому было, видимо, с ним по пути, и довёл его почти до дома. Правда, попросил за это денег. И он дал ему их. И как тот помогал ему потом ещё не раз добираться до дома. Но он так и не рассмотрел его лица, не определил и не запомнил нарочито приглушённого его голоса… И всё это вспомнилось ему так, как будто это было совсем недавно, как будто вчера. Город, горка, подвесной мост, тёмные аллеи тополей и лип, приглушённая фигура человека, идущего рядом.

Человек ещё полежал в кровати, погрелся под одеялом, подумал над всем этим сном, событиями из своей прошлой реальной жизни, освободил себя от одеяла, включил свет в комнате, открыл компьютер и на электронном листе не спеша написал крупными крепкими буквами: «Записки…»

записки странного человека

диктатор

Когда мне говорят, что с моим умом и талантами я вполне мог бы стать руководителем страны, например, президентом, я всегда отвечаю: ни в коем случае. В роли руководителя страны я могу быть только диктатором. Причём диктатором со всеми вытекающими из этого возможными жестокостями.

Первое, что я бы сделал, став президентом, я бы по всей территории страны провёл выборочные расстрелы и другие смертные казни. В стране всегда есть какие-то люди, которых следовало бы расстрелять или лишить жизни как-то ещё, потому как они не могут помочь другим людям и стране — в их процветании и развитии, а занимаются только своей, вредной для остальных людей и страны, жизнью. И таким образом разрушают общественную ткань государства. А всех оставшихся (каждого!) заставлял бы подписать документ, что они обязуются никогда и нигде на территории моей страны не совершать никаких преступлений или преступных действий, даже в мыслях. И что — если человек, подписавший эту бумагу, совершит преступление (любое), то он готов понести наказание в виде смертной казни в том или ином виде.

Людей, вновь прибывающих с других территорий, при въезде в мою страну я заставлял бы подписывать точно такой же документ. Всех, кто откажется, я отправлял бы в места фильтрации. Потом, по мере понимания этого человека, механизмом, специально созданным для этого диктатурой, — или склонял бы к подписанию моего документа, или совершал бы с ним какие-то другие репрессивные действия. Как, например, уничтожение, каторжные работы, доводящие его до особой степени покорности в отказе от каких-либо преступных действий и мыслей, или принудительная высылка на другие территории.

И поэтому, когда мне говорят что-то такое, я отвечаю: нет-нет, лучше я буду писать. И пусть буду в этом деле самым последним графоманом и совершенно безнадёжным писакой, но я не утоплю свою страну в крови. И выбрав какой-нибудь из шрифтов, Calibri, Kristen Its или просто Times New Roman, в своём новом документе компьютера приступаю к написанию какого-то очередного сюжета.

рубаха

Рубаха. Простая обычная мужская рубаха, однажды соединив нас, связывает до сих пор, хотя мы уже давно живём каждый своей жизнью. А началось всё так. Заехав однажды в далёкие дали, я повстречал девушку, с которой у нас случились совершенно романтические отношения. Но пришло время мне ехать домой. И она перед тем, как отпустить меня в мои дали, попросила на память мою рубаху. И я оставил.

Потом уже вернулся за ней и за рубахой через полстраны. И вскоре мы поженились.

Прожили вместе несколько счастливых лет. У нас родился ребёнок. А потом случился обычный для таких историй разлад. И я не смог удержать жену.

Но рубаха, которая на тот момент уже стала невидимой, связывает нас до сих пор. И мы, то один, то другой, дёргаем её за рукава и хотим снова подтянуть ближе к себе свою вторую половину.

Это иногда бывают недалёкие расстояния, в пределах одного города, а бывают — более дальние дистанции, на полстраны.

Иногда до какой-то степени это у нас даже получается, и мы можем почти накрыться одной рубахой вдвоём, прижавшись друг к другу, но иногда она трещит и рвётся — и только разделяет нас.

Но никуда со временем не девается…

женщины

Женщины! Ах, эти женщины! Ну и штучки они, скажу я вам. Да вы и сами об этом знаете. Удивительные создания. И чем больше я живу в этом мире, тем всё больше и больше они меня привлекают, притягивают и удивляют.

Вот хотя бы взять мою дочь… Что, казалось бы, можно мне от неё ожидать?! Плоть от плоти, кровь от крови моей. А вот возьмёт и отчубучит что-нибудь. Как, возможно, написал бы Федор Михайлович, выкинет фортель. И, поди ж ты, хоть стой, хоть падай! Только сидишь и глазами хлопаешь от всего услышанного. А потом одумаешься — и понимаешь, что это всё я с ней когда-то сам сделал и вложил в неё, и всё это привилось к ней, дало разные побеги и возможности.

И начнёшь, начнёшь после всего этого как-то в себе копошиться. И, Господи, чего только не найдёшь и не надумаешь там. Всю родню свою вспомнишь до самого последнего известного тебе колена, и какие они были, и всё своё детство, и взросление, и как за девочками ухлёстывал со своих трёх лет до самой школы. И как они потом, когда уже выросли до самых настоящих красавиц, при виде тебя всё оборачивались и оборачивались, и долго долго смотрели с надеждой вслед. Не позовёшь ли ты их снова в шалаш, под кустики или на какую тёплую печку. Не обоймёшь ли ты их и не обнимешь всю их нынешнюю сущность в свои новые, уже окрепшие, юношеские объятия…

Некоторые были просты до откровенности и говорили просто: возьми замуж. А получив отказ, шли в какой-нибудь стог или шалаш к какому-нибудь другому парню и отдавали ему всю свою чистоту.

романы

Любовные романы нас поджидают везде… Попробую рассказать о некоторых впечатлениях и событиях этой своей жизни, которые со мной происходили, кроме тех, когда на прямое и открытое предложение мне так же прямо и открыто отвечали согласием.

Романы, они, как грибы, прорастают в самых неожиданных, казалось бы, местах. А вот вам и сравненьице: выйдешь, бывает, из дома — и вдруг во всей своей неожиданности увидишь на клумбе или газоне свинушки. Гриб, скажем так, второй категории, так себе, но — если его приготовить правильно, то вполне съедобен, даже если подберёшь его у дороги или на клумбе около дома. Или опять же, выйдешь ночью за сигаретами, а по дороге увидишь — и обомлеешь: весь необозримый прямоугольник аллеи просто усеян шампиньонами. Идёшь, смотришь на них сквозь сумрак и свет ночи — точно ты попал в теплицу. Бери пакет — и собирай.

Самое красивое время романа (отношений между мужчиной и женщиной), конечно, на мой взгляд, относится к периоду случайной встречи, когда что-то пробежит между ними неожиданной, ещё призрачной связью, похожей на вспышку. И тут уже не до приличий. Жена в присутствии мужа забывает про него и начинает что-то восторженно говорить своему симпотанту, или муж, забыв о жене, устремляется к своей новой пассии, тоже потеряв всякие приличия. Они уже чуть ли не бросаются на шею друг другу, позабыв об окружающих и о том, где и как они есть.

И такие романы иногда разрушают браки, иногда перерастают в новые семейные отношения или просто ослабевают — и влюблённые возвращаются в свои семьи. Что об этом говорить! — Все об этом всё знают. Мало кто может, прожив жизнь, сказать, что он не пережил подобного.

недуги и методы лечения

Как-то однажды, в трудные для меня времена, я был вынужден жить в ночлежке. Где, кстати сказать, мне сильно не понравилось… Не имея ни денег, ни работы, ни дома, я вынужден был обратиться за помощью к психотерапевту и попросить направление в психотерапевтическое отделение психиатрической больницы. Где и кормили, и была бесплатная кровать, и свой уют. Многие, наверное, знают, о чём я говорю, а кто не знает, может попробовать пофантазировать — и представить это прекрасное отделение.

Это лечебное учреждение, являясь отделением психиатрической больницы, больше похоже на санаторий. Со свободным входом и выходом для пациентов, питанием, ночлегом и вполне щадящим лечением. Микстуры, витамины, сосудорасширяющие препараты типа смеси Петрова. Кто-то между процедурами и приёмом еды становится фанатом прогулок по окрестностям, кто-то работает добровольным помощником по уборке территории, доставке еды в отделение, кто-то просто отсыпается…

Категория людей, которая лечится в этих отделениях, особая. Эти люди, подверженные быстрому истощению психики, по роду занятий чаще директора, бухгалтеры, прокуроры, журналисты, писатели, композиторы, налоговые инспекторы и даже судебные приставы. В процентном соотношении превалируют люди, перенёсшие травмы при распадах семьи, в авариях, в военных конфликтах. В целом, люди, у которых по тем или иным признакам нервная система понесла ущерб в силу профессиональной деятельности, или каких-то конфликтных, неожиданных для них ситуаций, или же просто слабая от природы.

Там лечатся красивые люди, и такие же красивые люди лечат их. Мне среди психотерапевтов не довелось видеть подлеца или неопрятного в моральном плане человека.

Я был несколько раз в таких отделениях — и всегда выходил оттуда с восстановленным, окрепшим внутренним психическим стержнем. Оставались только приятные впечатления от пребывания там. Расскажу, пожалуй, о почти последнем из них, самом романтичном и насыщенном. И о том, как я оказался там тогда.

Однажды я… женился во второй раз. Женился после бурного романа с замужней женщиной. Всё как-то случилось так, как я и описывал выше… неожиданно. Я работал тогда в областном департаменте культуры корреспондентом — и вёл достаточно свободный образ жизни. И вдруг случилось, и понеслось… Замужняя женщина, уже имевшая на то время маленького ребёнка, стала меня просто преследовать, чуть ли не каждый день встречая в самых неожиданных местах города. И я пошёл ей навстречу. И уже ничто не могло нас остановить в желании быть вместе. И сколько ни просил её муж остаться с ним, и сколько ни преследовали нас родственники с двух сторон, случился развод и потом небыстрое, но примирение.

Мы стали жить с этой женщиной вместе. Мне пришлось найти другую работу, попроще, но более доходную… И, вроде бы, всё хорошо, и жизнь пошла успокоившись. Я уже не делал ошибок, таких как в первом браке. Но, видимо, скудное наше жалованье за незначительную работу и скромные мероприятия нашей жизни, её монотонность сделали своё дело, и уже через несколько лет в семье начались раздоры и всякие неприятные дела. О чём знают многие из своей семейной жизни. Мы расстались.

И у меня случился сильный стресс по поводу этого разлада и распада семьи. Я пошёл и попросил, и мне дали в очередной раз направление в моё любимое отделение. Но свободных мест там на тот момент не оказалось. А мне становилось всё хуже и хуже. И вот однажды я решился поехать в больницу и попросить врача приёмного отделения дать мне место, дать возможность уснуть мне в так называемом «крытом» отделении. И это всё с большим трудом мне удалось получить. Место в отделении на ночь и снотворное.

Утром, выспавшийся и достаточно бодрый, я прошёл мимо крепких санитаров отделения, которые уже, посмеиваясь, потирали руки… Вошёл в кабинет главного врача. Мы некоторое время поговорили. Я высказал желание продолжить своё лечение именно в том отделении, в которое у меня и было направление. И место в тот момент для меня там тоже нашлось.

Поравнявшись с этим и наевшись великой соли, я стал прям и строг, как сказал однажды один из великих. Пришло и мне время восстанавливаться от потрясений и утрат. Восстанавливать рухнувший мир души. И я принялся за это сразу. Ходил из отделения на длительные прогулки в любую погоду везде, где мог. Благо, была зима. Заходил глубоко в сосновый лес, прилегавший к территории больницы, и выкрикивал свою боль небу, соснам, снегу, воздуху, птицам, всем. И это помогало.

День за днём я уходил от того, что со мной случилось. Жизнь прирастала новыми событиями: нейтральными, светлыми, разными. Новыми мыслями о себе и обо всех. Стержень души, сломанный событиями в период моей трагедии, восстанавливался, становился прямее и устойчивее. Складывались добрые отношения с людьми, находящимися рядом на лечении.

И вот однажды — через какой-то незначительный конфликт, через странное противостояние, а может быть, через неожиданное удивление жизни по отношению ко мне, — в неё снова вошла женщина. Пациентка больницы. Такая же переломанная душой, как и я. Она захотела сопровождать меня на прогулках, скрашивать мой больничный досуг ради скорейшего выздоровления. И мы стали вместе гулять.

Рассказывали друг другу о себе. Не всё. А то, что было можно рассказать из того, что уже не больно. Знакомились ближе. Я учил её избавляться от боли по своему пониманию и по своему методу. И мы выкрикивались глубоко в лесу, чтобы нас никто не слышал. Вдвоём было теплее, нежнее, не так больно. Забывалось прошлое или казалось не таким острым и больным. Кроме прогулок и выкрикиваний, мы придумали себе развлечение… В сосновом лесу было много сухих веток. Они топорщились в нижних частях сосен, они лежали под снегом. Мы собирали большие кучи веток — и те превращались в костры. Костры очищения душ, любви к миру, любви друг к другу.

Она была гибкая и подвижная, тонкая, чувствительная. Я наслаждался общением с ней. Костры стали нашей ежедневной традицией. Я и она любили этот большой огонь. Он приносил тепло и очищение, радость общения. Разогревшись от жара огня, мы раздевались донага и устраивали в лесу дикие пляски. И никого в те моменты не было в мире для нас, кроме нас двоих. Нам было всё равно, что там в мире творилось за территорией нашей поляны, за территорией наших отношений.

Палаты, мужские и женские, с любопытством наблюдали за нашими ежедневными исчезновениями из отделения на длительное время. Утром после завтрака и процедур мы сразу уходили. И нас не бывало до полудня. И так каждый день. Жизнь сверкала — между нами, кострами, соснами, криками, чувствами, объятиями, соитиями, любовными откровениями, секретами прошлой жизни. Мы выздоравливали.

И однажды доктор сказал, что она здорова. И она, окрепшая, ушла в мир работы, ребёнка, бывшего мужа, всего. Жизнь разделилась на до и после больницы. Мы по-прежнему часто встречались. Но уже на её территории, у неё дома. Пили вино, слушали музыку… Я оставался иногда у неё ночевать.

Без неё отделение стало для меня пустым. Я по-прежнему ходил на прогулки, общался с соседями по палатам, принимал микстуры. Но костров уже не было. А я тосковал по ним. Она иногда, поскольку она работала на радиостанции, посылала мне через эфир музыкальные приветы, посвящая мне песни. И соседки из её палаты приглашали меня их послушать. Женщин развлекало всё это.

альтернативная терапия

Но вдруг однажды один из пациентов из нашего «санатория» неожиданно передал мне записку. Кто-то в этой записке округлым женским крупным почерком приглашал меня на прогулку. Я стал внимательно приглядываться к женщинам отделения, чтобы попытаться понять, кто же она, эта незнакомка, которая захотела со мной выйти на прогулку. И по неравнодушию взгляда обнаружил её. Одну из вновь поступивших пациенток. Скоро мы уже с ней гуляли по тропинкам соснового бора. Я пробовал снова жечь костры, но они уже не задавались, не горели, как раньше.

Это была молодая девушка. Почти выпускница университета. Она была совсем другой и по формам тела, и по формам души. Любила меха, была более простой и не такой внешне живой и подвижной, но милой, чувственной и удивительно красивой в своём чуть более чем двадцатилетнем возрасте.

Бывает такой тип женщин, в котором ты сразу видишь — это твоя женщина.

Несмотря на свой ещё юный возраст, она была вполне сложившейся женщиной. История её болезни была тоже иная. Наследственная тонкая психика быстро истощалась. У её мамы было всё то же самое. Несколько позже я узнал об этом уже в действительности. После того как она познакомила меня со своей мамой.

Вторая моя спутница была более прагматичной и способной к анализу своих желаний и поступков. Жизнь, забрав у меня одну женщину, подарила сразу двух. Совершенно разных по темпераменту, возрасту, образованию, привычкам, стремлениям и природным возможностям. Они обе любили меня. Я любил их
тоже. Одна вновь наполнила мои больничные дни красотой и чистотой общения. Другая наполняла почти все мои ночи. Так длилось долго. Мы помогали друг другу восстанавливаться, входить в новую жизнь.

Пришёл день, когда мой доктор сказал, что и я вполне здоров — и могу возвращаться в мир. А моего прежнего мира уже не было. Мой прежний, добольничный, мир был полностью разрушен. Теперь он делился только на общение между одной и другой женщинами.

Много времени я проводил у первой. Иногда ночевал по знакомым. Вторую свою любовь я навещал в больнице. Она была очень ревнива и злилась на мою форму такой расширенной любви. Мне пришлось как-то умалчивать и укрывать свои отношения с моей первой подругой. И отношения эти все длились и длились, и я был счастлив. Столько любви одновременно, думаю, не часто бывает в нашей жизни. Одна меня познакомила со своей бабушкой, другая — с мамой. Обе хотели быть со мной, выйти за меня замуж. И обе на тот момент были официально замужем. Жизнь шла, и я не решался отдать предпочтение ни одной из них. И начал потихоньку их отдалять от себя. У каждого из нас троих началась своя жизнь. Географически мы отдалились, однако внутренняя близость не девалась никуда…

Прошла уже почти четверть века после тех событий, но мы до сих пор помним себя теми, тогда, поддерживаем отношения. Пусть и по переписке. У одной муж и уже трое детей. У другой новый муж и ставший уже взрослым сын.

Кстати, традиция прогулок в сосновый бор продлилась и после нашего ухода из отделения. Пациенты целой толпой шли по проторённым нами дорогам и тропинкам. Не знаю, всё ли они исполняли в точности за нами следом. Но идущих гурьбой, как бы слепых, никого не видящих вокруг, кроме своей команды, людей я там видел.

крайнее время

Она уже давно освоила эту профессию продавца, и профессия эта ей настолько уже надоела, что и жить не хотелось. Всю жизнь она торговала одеждой и косметикой, а не продовольствием… Там, где она работала раньше, можно было немного постоять, порассматривать посетителей и прохожих, поболтать с подругами-продавщицами… Там продажи были крупнее и чище, но здесь она снова работала в помещении, под крышей, в тепле. И это её тихо радовало. Но, видимо, для неё наступил крайний срок. И вот она здесь.

Последнее время, а время это было немаленьким, она всегда торговала где-то. И хотя вся эта торговля ей уже давно надоела, как уже упоминалось выше, деваться было некуда. Она честно почти каждый день ходила на работу. Работала подолгу. Нужно было кормить себя, своего ещё не взрослого сына, да и просто нужно было чем-то заниматься в жизни. Кому-то быть нужной, полезной, быть при деле.

А жизнь когда-то давно начиналась и складывалась у неё не так уж и плохо. Она вышла замуж за неплохого человека, уехала с ним в другой город, родила ребенка — красивую умную девочку. Но времена начинались тяжёлые, неспокойные времена. Образованием и хорошей, чистой профессией она не успела обзавестись. И дело даже не в этом. Муж вдруг пристрастился писать и хотел от жизни только одного — стать писателем. Вначале работал и на своей привычной работе, но потом совсем забросил эту работу. Деньги, правда, на жизнь всегда находил, но как-то их было всегда меньше, чем было им всем нужно. Она тоже работала: в детском саду, уборщицей. За работу платили немного, но она была всё время рядом с ребёнком. Да, думала она, всё было бы ничего, если бы муж не поменял так сильно свою жизнь…

А муж сначала, когда уже не работал, целыми днями читал, думал, писал что-то; стал уже довольно скоро известным в своей местности писателем. К нему приходили брать интервью, читали его стихи на радио… Иногда у него были выступления в важных местах города. Она всегда ходила его послушать, но уже наступило время, когда за писательскую работу перестали платить. Потом как-то жизнь совсем пошла косо. Муж уехал в столицу, оставив её одну… Тут у них всё и совсем раскололось. И они расколотыми половинками целого легли жить в разных местах страны.

Она пошла торговать. Сначала осторожно, боязно, неумело, а потом всё бойчее и привлекательней. И наконец, оказалась здесь, в небольшом продуктовом магазине… Бывшего её мужа тоже носило, и по столицам, и где только не носило. Но из вида они друг друга никогда не теряли. И хотя давно уже вырос их ребенок, они никак не могли совсем друг с другом расстаться: перезванивались, переписывались, иногда даже встречались, когда оказывались где-то недалеко. Она его всегда, всю жизнь любила, но жизнь её дошла уже как-то до такого места, когда и жить-то ей уже жилось больше по привычке. А он вот прислал ей сегодня свою новую книжку стихов.

Она увидела сообщение от него на телефоне и обрадовалась. Последнее время их отношения проходили как-то нервно. Особо нервничал, конечно, он, её бывший муж, поскольку она теперь уже жила с другим мужчиной и не могла больше общаться со своим бывшим мужем свободно, как раньше, когда она ещё подгуливала со своими разными мужиками ухажёрами. Теперь она не уходила от этого мужчины даже к своему бывшему мужу, которого по-прежнему помнила и любила.

Поздним вечером после работы она до глубокой ночи читала его стихи. Книжка была немаленькая. В ней была часть её жизни тоже. Книжка была приятно оформлена. Чёрный печатный текст легко лежал на белой электронной бумаге. Стихи были новые и старые. Некоторые с тех еще времен, когда они жили вместе и он только начинал свое писательское дело. Содержание его стихов ей нравилось. Они поднимали её, кружили и плескали ей чувства. Приятное и радостное оттеняла трагедия их общего прошлого. В книге были стихи, посвященные ей.

Наступило утро. Она снова привычно пошла в магазин, но шла уже не понуро и устало, она уже торжественно несла себя через город: мимо прохожих людей, машин, мигавших светофоров, грязного снега, чувствуя себя причастной к тому, что произошло, этому большому событию их жизни — вышедшей книге. Магазин сегодня ей не казался таким уже совсем тупиковым местом жизни. Она снова взвешивала покупателям пельмени, подавала завернутую в прозрачную пленку рыбу, считала на кассе деньги… Но смотрела уже на покупателей не как вчера, не тяжело и устало, а торжественно и строго…

тупик

Однажды, в один из последних годов прошлого века, в столице, я согрешил шибко: увёл бабу из семьи. И не то, чтобы я очень настаивал сильно на сожительстве с ней, с этой бабой, не то, что мы афишировали свои отношения, но жизнь так сошлась, что всем везде про нас раскрылось. И пошли там по нашей столице волны разного шёпота и всякого негодования. Знакомые — то руку кто мне не подаст, то рожу кто от меня отвернёт, то вдруг кто прикинется, что мы с ним никогда вообще не были знакомы. И людишки-то незнамо кто и незнамо откуда, ни о чём, нисколько, нигде не стоят ничего, но с явным всяким гонором, ходят вокруг меня и вдалеке, и повсюду, ругают, и интригуют, и сплетничают, и рожи мне корчат. Ни бабу, ни корову такие господа сами то со двора, даже при открытой двери, свести не могут, но шипеть отовсюду своими шершавыми ртами умеют славно.

Стали мы с бабой совсем публичные по всей нашей столице. А мужик-то её прямо взбеленился совсем. Ходит по городу бледно бледно-зелёный, понурый, молчит, дуэли (слухи перемалывая через знакомых) от меня хочет. Но при встрече ведёт себя смирно. Разговаривает со мной спокойно на всякие умные и высокие темы. Показывает мне, что он о-го-го ума-то какого и достоинства. А про жену свою со мной ни гу-гу. Общение такое с ним, что, вроде, кто кого умом за одной столешницей переплюнет. Сижу с ним, чаи пью. А с бабой нам весело, хорошо. Ездим везде по гостям. Она меня со своими друзьями и родственниками знакомит. И, вроде, я им всем не противен, а даже наоборот. Нахваливают они меня. Говорят, что я много лучше её того мужа. И нам с бабой неплохо. То здесь поживём, то там переночуем. А потом и совсем оставили столицу, уехали жить в пригород. В город только за деньгами ездим — где заработаем, где перехватим, где подарят денег. Живём даже совсем не плохо. Разговоры умные разговариваем, прогулки гуляем, хорошо нам. С родителями своими меня познакомила. Живём, как у Христа за пазухой, потому как вдвоём веселее, чем мыкаться по одному. И баба неплохая оказалась: умная, весёлая, внимательная и ласковая в обращении, если гладить её жизнью. Но как разойдётся, если что не по ней, беда… То графин со стола возьмёт да как об пол его даст — и сломает до мелких стеклянных брызг. Да так сделает это, что всем вокруг страшно и беспокойно станет. А то выпьет в каком-нибудь клубном известном месте да как запрыгнет на стол, и давай на столе свои танцы танцевать перед всеми!..

Еле удаётся стащить её со стола всей клубной толпой.

При всём при том прекрасном и развесёлом житье нашем — у меня какой-то тупик прямо в душе и в жизни образовался. Как будто я — это и не я уже. И моя жизнь мне уже не совсем принадлежит. Вроде как жизнь стала втроём. И я стал — точно уже совсем какая-то другая, не своя, личность. А мужик её от бабы, теперь моей уже, никак не отступает. И развода ей давать не хочет. Куда ни придём с ней, он тоже уже там сидит. Очухался от водки — забегал по городу. Бабу, уже не свою, себе вернуть хочет. А бабе за жизнь с ним надоела агрессия мужика и его неласковое отношение к ней — и она к нему назад возвращаться не хочет. Со мной то ей сильно свободней, со мной она прямо стала королевна. Живём, между собой ладим. И мне с ней хорошо.

Вот только как-то на душе тяжко…

вместо эпилога

Когда закончил писать, за окном уже давно стоял белый день… Тревожный ночной сон почти полностью растворился, стал блёклым до неузнаваемости, но не уходил из памяти. Видимо, что-то было в этом сне реальное, из его непросто прожитой жизни. И вовсе не случайно после того, другого, теперь уже далёкого сна с несуществующей женой оказался рядом ночной человек, голоса которого он не мог вспомнить, как ни старался. Да и зачем?

2020 — 2021 гг.

симфониям андрея белого

цикл рассказов

карты (вместо пролога)

Карты расчеловечивания ещё не написаны (не созданы). Читайте как хотите. Можно всё и сразу. Полностью. Но некоторые пропасти уже на них нанесены в подробностях. И пропасти эти бездонны. Когда и как эти пропасти появились впервые, сказать трудно. Некоторые из них уже давно поросли лесами, покрылись водоёмами, слоями земли… пластами времени. Есть и совсем свежие, вчерашние. Как только что выкопанные могилы на кладбище. Идёшь, идёшь по кладбищу от могилки к могилке, и всё уже привычно и глазу, и уму. Всё уже в амальгаме времени, наполнено известным содержанием и формой. Вдруг — бац! свежая могилка, наполненная новым, жутким смыслом пропасти. По краям, на дне этих пропастей, не раз вставали города. От многих из которых давно уже не осталось и помина.

Эти пропасти все в целом вместили в себя и всевозможные Крестовые походы… и произведения Людвига ван Бетховена и Вольфганга Амадея Моцарта… и картины Иеронима Босха и Пабло Пикассо… Книги Льва Толстого, Джорджа Оруэлла, Евгения Замятина… и даже Венедикта Ерофеева, (в простонародье называемого Веничкой) со всеми названиями его железнодорожных станций. Ничего не скажешь — Подмёл, так Подмёл. От Москвы до самых Петушков, до самого Петушиного царства…

Видишь! Видишь! Вскрикнут люди, читая всю эту мою вторичную галиматью. Какими категориями он мыслит, какие выстраивает линии и образы! Какой умище! И попадут впросак, поскольку знания мои невелики.

Когда-то я тоже был таким же глупцом, как и все те, кто это воскликнет или даже только подумает. И восклицал так же, читая что-нибудь интересненькое, и думал. В действительности же я пишу, опираясь только на то… и пишу только о том, что когда-то зацепилось (осталось) во мне скудным знанием из путешествий по местам расчеловечивания от пропасти к пропасти. Обо всём этом и собираюсь писать здесь…

Зачем писать о высоком, когда каждый день бомбят Гернику?..

паранойя

Он знал, что его преследуют. Следят. Время от времени травят и облучают. Однажды даже пытались похитить. Но это было ещё не здесь. А гораздо раньше. В другом городе.

Последняя его квартира была защищена от всего этого лучше предыдущих квартир. Но всё же и здесь он обнаружил одно слабое место.

Когда он въехал в эту новую квартиру, сразу же обследовал её на момент проникновения хоть как-то, хоть чем-то посторонних. Пошёл и познакомился к соседу, который занимал параллельную по этажу квартиру сбоку. Пил с ним виски и общался почти всю ночь, пока не убедился, что сосед из параллельной квартиры слева для него не опасен. Справа квартира ограничивалась торцевой стеной дома. Если учесть, что квартира стояла на девятом этаже десятиэтажного дома, то ситуация с этой стороны особого беспокойства для него не вызывала. С третьей стороны была стена с большим окном. Окно плотно закрывалось жалюзи и выходило к проезжей части, удалённой от дома дороги. Дом сам по себе стоял на высоком месте города. Дверь квартиры была укреплена и безопасна от проникновения. По плану квартиры находилась в правильном месте. Квартира верхнего этажа. Над ним. Хотя люди там иногда и шумели, и бегали, опасности для него, по его пониманию, не представляла. Потолки высокие, перекрытия бетонные. Пол квартиры надежно защищён от всевозможного проникновения извне.

Но квартира с другого её торца вызывала у него сильное беспокойство. Примыкающая квартира к торцу была евродвушкой. Примыкала второй комнатой, что следовало из плана соседней квартиры (который, у него был) к его квартире. Сначала ему подумалось, что квартира пустовала. Но постепенно, в процессе жизни на этаже, обнаружил признаки жизни и в этой квартире. Он слышал в определённое время вечера или утра стук открываемой или закрываемой двери квартиры. Видел человека в рабочей одежде, похожего на связиста или слесаря, с чемоданчиком для инструмента в руке, регулярно входившего и выходившего на этаже в лифт или из лифта. И он интуитивно привязал этого человека к этой квартире как жильца. После понимания всего этого он почему-то стал чувствовать себя в опасности, поскольку через стену вся его квартира просматривалась и прослушивалась полностью. Он сам. В прямом и переносном смысле в квартире просматривался и прослушивался. От пяток до макушки. Тогда решил защититься от возможности проникновения в его квартиру из-за этой стены: лучей, мыслей или любых других потоков и частиц. Пошёл и купил рулон плотной отражающей защиты по размеру торцевой стены и прикрепил её по всей площади стены квартиры. Через некоторое время в соседней квартире умер человек. Не известный никому из соседей…

P. S.