Бесплатный фрагмент - Картограф Шрамов

Предисловие Автора

Дорогой читатель,

Эта книга родилась из тишины. Из тишины, которую оставляет после себя война. Из тишины, в которой слышны лишь отголоски боли, страха и потерь.

Я пишу эти строки в эпоху, когда в разных уголках мира бушуют конфликты, льётся кровь, а человеческие судьбы ломаются под гнётом насилия. И сердце моё сжимается от боли за тех, кто страдает, кто теряет близких, кто вынужден покидать свой дом. Я выражаю глубокое уважение и поддержку всем, кто, несмотря ни на что, сохраняет человечность и веру в лучшее.

«Картограф Шрамов» — это не репортаж с передовой. Это не хроника военных действий. Это — история о последствиях войны, о тех, кто пережил её, но остался с незаживающими ранами в душе. Это история о том, как прошлое влияет на настоящее, как травмы прошлого преследуют нас, и как можно найти путь к исцелению.

В центре этой истории — Милош, старый картограф, который рисует карты шрамов на телах своих пациентов. Каждый шрам — это не просто физическое повреждение, а символ пережитой боли, знак истории, которую необходимо рассказать.

Рядом с ним — Алия, молодой психолог, которая пытается помочь ветеранам войны обрести мир в душе. Она ищет новые способы лечения, новые подходы к пониманию человеческой психики.

Вместе они отправляются в путешествие по лабиринтам человеческой памяти, чтобы найти ответы на самые сложные вопросы: Как жить после войны? Как простить себя и других? Как найти смысл в страданиях?

Эта книга — это не попытка найти виноватых или оправдать зло. Это — попытка понять, что происходит с человеком, когда он сталкивается с ужасами войны. Это — призыв к состраданию, к милосердию, к человечности.

Я надеюсь, что эта история затронет ваши сердца, заставит вас задуматься о цене войны и о том, как важно беречь мир.

Я посвящаю эту книгу всем жертвам войны, всем, кто ищет исцеления, всем, кто верит в лучшее будущее.

С надеждой на мир,

Мадина.

Пролог

В стерильном, звенящем гулкой тишиной операционном блоке, где обычно торжествовала надежда, сегодня властвовала смерть. Капли солёного пота обжигали глаза Милоша, смешиваясь с красной дымкой, что застилала сознание. Время, казалось, сжалось в тугую пружину, готовое в любой момент сорваться и оставить лишь пустоту.

Милош склонился над телом, некогда полным жизни, а теперь израненным и окровавленным. Это был Эмир, совсем мальчишка — девятнадцать лет, глаза цвета боснийского неба, мечта — стать учителем. Теперь на операционном столе лежала лишь искорёженная кукла, лишённая души, но по-прежнему отчаянно цепляющаяся за ускользающую нить жизни.

Пуля, словно злой рок, прошила грудь, раздробив ребро и безжалостно разорвав артерию. Кровь, густая и горячая, хлестала, заливая руки Милоша, скользила по холодному металлу инструментов, превращая всё вокруг в багровый кошмар. Он работал быстро, отточенными движениями, каждое из которых было доведено до автоматизма годами практики, но сегодня, несмотря на все усилия, победа ускользала.

— Держись, Эмир, держись, парень, — прошептал Милош, его голос дрожал от усталости и бессилия. Он знал, что Эмир уже не слышит его, что сознание его давно покинуло этот мир, но продолжал повторять эти слова, как заклинание, как молитву, обращённую в пустоту.

Он помнил глаза Эмира, полные страха и мольбы, когда его привезли сюда несколько часов назад. Он обещал ему, что всё будет хорошо, что он спасёт его. Но сейчас, глядя на его неподвижное лицо, Милош понимал, что это обещание он не сможет сдержать.

Внезапно, словно по чьему-то злому умыслу, сердце Эмира затрепетало, забилось неровно, а затем — остановилось. Тишина, наступившая в операционной, стала оглушительной. Милош судорожно попытался сделать массаж сердца, вдохнуть жизнь в бездыханное тело, но всё было тщетно. Эмир ушёл.

Милош откинулся на спинку стула, чувствуя, как ледяная волна отчаяния захлёстывает его с головой. Он посмотрел на свои руки, дрожащие и перепачканные кровью Эмира. Эти руки, призванные спасать жизни, оказались бессильны перед лицом смерти. Эти руки, которые должны были нести исцеление, принесли лишь боль и потерю.

Он окинул взглядом тело Эмира. Каждый шрам, каждая рана, каждый порез, оставленный хирургическими инструментами, рассказывали свою историю — историю войны, историю насилия, историю разрушенных судеб. На этом молодом теле, которое только начинало жить, уже были начертаны знаки смерти.

Кто теперь прочитает эти истории? Кто узнает о мечтах и надеждах Эмира? Кто вспомнит его имя?

Внезапно, словно озарение, Милоша осенила мысль. Он потянулся к скальпелю, лежащему на столике рядом с ним. Его рука дрожала, но он твёрдо знал, что должен это сделать. Он провёл остриём скальпеля по своей руке, оставляя на коже глубокий порез. Боль пронзила его тело, но он не обратил на это внимания.

Этот шрам останется с ним навсегда. Он будет напоминать ему об Эмире, о его не сбывшейся мечте, о его потерянной жизни. Он будет напоминать ему обо всех тех, кого он не смог спасти, о всех тех, чьи истории остались нерассказанными.

Он станет его личной картой войны.

Часть первая

Первый шрам

Глава 1

Прикосновение к боли

Алия поправила медицинскую маску, будто надевала щит, готовясь к битве — не с физическими болезнями, а с невидимыми ранами, которые, как она знала, были куда глубже. Маска, эта безмолвная свидетельница её работы, не спасала от въедливого запаха хлорки, смешивающегося с запахом надежды и отчаяния, витавшим в стенах центра реабилитации. За окном, заляпанным осенним дождём, плыл знакомый сараевский пейзаж: бесконечный серый, будто выцветшая от времени фотография. Дождь, этот упрямый горожанин, настойчиво стучал по подоконнику, отбивая мерный ритм — будто сердце города, продолжавшее биться даже в самые тяжёлые времена.

Она взглянула на часы. 9:57. Три минуты. Три короткие, но вечные минуты до того, как она вновь войдёт в этот зал, где застывали души, ожидая её помощи. Алия глубоко вздохнула, пытаясь прогнать тревогу. Ей вспомнились слова старого мудрого врача, который всегда говорил: «Врач — это не просто профессия, это призвание. Призвание видеть боль, сострадать, но не утонуть в ней».

Она вспомнила вчерашнюю встречу с Сафией, потерявшей всю семью во время осады. «Доктор, — сказала ей Сафия, — иногда мне кажется, что я схожу с ума. Война забрала у меня всё, даже надежду». Алия тогда молчала, пытаясь найти нужные слова. Какие слова могли вернуть надежду человеку, потерявшему самое дорогое?

Алия знала, что чувство вины — это как яд, разъедающий изнутри. Это как колючая проволока, опутывающая разум, не дающая двигаться дальше. Как сказала ей однажды мудрая женщина, пережившая войну: «Шрамы остаются не только на теле, но и в душе. Но душа, в отличие от тела, способна к исцелению. Нужно лишь найти верный путь».

И вот, ровно в 9:59, Алия открыла дверь и шагнула в зал. Восемь человек — восемь сломанных жизней, восемь историй, рассказанных глазами и тишиной. Эмир, молодой парень, что потерял ногу, смотрел в пол, как будто пытаясь найти там потерянное равновесие. Сафия, всё также закутанная в чёрный платок, невидящим взглядом взирала в окно, будто надеясь увидеть там своих детей. Йосип, старый солдат, сидел неподвижно, как гранитный монумент, молчаливо храня в себе все ужасы войны.

Алия сделала глубокий вдох, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Она вспомнила слова своего наставника: «Будь светом, Алия. Даже маленькая свеча способна рассеять тьму».

— Доброе утро, — произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и тепло. — Я рада вас видеть.

В ответ — тишина. Только тяжёлые вздохи и едва заметные движения.

— Сегодня мы поговорим о чувстве вины, — начала Алия, чувствуя, как внутри всё сжимается. — О том, как научиться прощать себя. Как говорил один мудрый человек: «Прощение — это не освобождение от прошлого, это освобождение от его власти над вами».

В этот момент дверь тихонько скрипнула, и в комнату заглянула Самира, медсестра с вечно встревоженным лицом.

— Алия, — прошептала Самира, — вас срочно зовёт доктор Хасан.

Что случилось? Внутри всё похолодело.

— Хорошо, я сейчас подойду, — ответила Алия. Бросив взгляд на своих пациентов, она почувствовала, что что-то важное должно произойти.

Выйдя из зала, Алия спросила:

— Что случилось, Самира?

— Доктор Хасан хочет, чтобы вы поговорили с новым пациентом, — пролепетала Самира. — Он считает, что ему нужна ваша помощь.

— О ком речь? — встревоженно спросила Алия.

— О Милоше… О Картографе Шрамов.

Алия удивлённо вскинула брови. Картограф Шрамов? Странный, замкнутый старик, о котором ходили легенды.

— Доктор Хасан думает, что он может помочь этому пациенту, — пояснила Самира. — Но ему нужна ваша помощь, чтобы направить его… немного направить.

Она кивнула:

— Хорошо, я поговорю с доктором Хасаном.

Алия задержалась перед дверью кабинета доктора Хасана, словно перед входом в священный храм. Сердце, как пойманная птица, билось где-то в горле. Она знала, что за этой дверью её ждёт не просто разговор, а что-то, что может изменить её жизнь. Доктор Хасан для Алии был не просто главным врачом, а скорее мудрым наставником, который видел в ней то, что она сама ещё не замечала. Он был одним из немногих, кто пережил войну, потерял семью, но не позволил тьме поглотить себя.

Алия постучала — три коротких, уверенных удара. «Войдите», — отозвался тихий, но сильный голос Хасана.

Кабинет Хасана был похож на старый книжный магазин — высокие стеллажи, заставленные книгами, фотографии в рамках, сувениры из разных стран, которые он посетил, работая в «Врачах без границ». И запах — запах старой бумаги, лекарств и чего-то неуловимо домашнего.

Хасан сидел за своим столом, утопая в горе бумаг. На его лице, обычно светлом и приветливом, сейчас лежала тень беспокойства. Война, словно безжалостный скульптор, оставила свои следы на его лице — глубокие морщины, печальные глаза, седину в волосах. Но даже сквозь эти следы проглядывала доброта и мудрость.

— Алия, рад, что ты зашла, — сказал Хасан, поднимаясь из-за стола. Его движения были медленными, но уверенными. — Спасибо, что всегда откликаешься на мои просьбы.

— Доктор, что-то случилось? — спросила Алия, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

— У нас новый пациент, Алия, — ответил Хасан, тяжело вздохнув. — Ахмед.

Алия нахмурилась. В центре и так было больше пациентов, чем можно было охватить. Каждый из них нуждался во внимании и заботе.

— Доктор, вы знаете, что я перегружена, — сказала Алия, стараясь говорить мягко. — Чем я могу помочь?

— Дело в том, что случай Ахмеда… особый, — ответил Хасан, садясь обратно в кресло. Он взял в руки карандаш и начал нервно крутить его в пальцах. — Он закрылся в себе, не разговаривает, отказывается от еды. Мы испробовали все методы, но он не реагирует. Он словно заживо похоронил себя.

Алия вспомнила статью, которую недавно прочитала о психологической помощи ветеранам войны. Там говорилось, что самым сложным является «синдром окаменелости» — состояние, когда человек полностью отключается от внешнего мира, теряет интерес к жизни, перестаёт испытывать эмоции.

— И вы думаете, что я смогу ему помочь? — спросила Алия, чувствуя сомнения.

— Я верю в тебя, Алия, — ответил Хасан, глядя ей прямо в глаза. — Ты умеешь находить общий язык с людьми, видеть то, что скрыто от других глаз. Ты умеешь слушать сердцем, а это самое главное. Знаешь, как говорят: «Сердце видит то, что не видят глаза».

Алия чувствовала смущение от такой высокой оценки. Она знала, что Хасан видит в ней потенциал, который она сама ещё не раскрыла.

— Но есть ещё кое-что, — продолжил Хасан, понизив голос и наклонившись вперёд. — Я хочу, чтобы ты поработала с Милошем.

— С Картографом Шрамов? — удивилась Алия, невольно повысив голос.

— Да, с ним, — ответил Хасан. — Я знаю, что о нём говорят всякое. Что он странный, нелюдимый, даже безумный. Но я уверен, что в нём есть искра Божья, что он обладает каким-то особым даром.

Алия вспомнила слухи, ходившие о Милоше. Говорили, что он живёт на барже, рисует какие-то карты, разговаривает со шрамами на телах ветеранов.

— Что он делает? — спросила Алия. — Шаманство какое-то?

Хасан улыбнулся.

— Нет, Алия, он не шаман, — ответил Хасан. — Он — художник. Он видит в шрамах не просто уродливые рубцы, а историю, трагедию, боль. Он пытается запечатлеть эту историю на бумаге, создать карту, которая поможет человеку осознать своё прошлое и двигаться дальше.

Алия молчала, пытаясь переварить услышанное. Звучало странно, необычно, но в то же время… интересно.

— Я хочу, чтобы ты работала вместе с Милошем, — продолжил Хасан. — Чтобы ты помогла ему понять Ахмеда, чтобы ты направляла его, если потребуется. Я верю, что вы вместе сможете пробить эту стену, которая отгораживает Ахмеда от мира.

Алия задумалась. Она понимала, что это будет непросто. Милош — человек не от мира сего, к которому нужен особый подход. Но с другой стороны, это шанс попробовать что-то новое, выйти за рамки привычных методов лечения.

— Хорошо, доктор, — сказала Алия, чувствуя, как в сердце загорается искра любопытства. — Я согласна.

— Спасибо, Алия, — ответил Хасан, с облегчением откинувшись на спинку кресла. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

Он встал и подошёл к окну, глядя на серый сараевский пейзаж.

— Война оставляет шрамы, Алия, — тихо сказал он. — Но наша задача — помочь людям найти в себе силы, чтобы жить дальше, чтобы не позволить этим шрамам разрушить их жизнь.

Алия подошла к Хасану и положила руку на его плечо.

— Мы сделаем всё, что в наших силах, доктор, — сказала она.

Хасан посмотрел на неё и улыбнулся. В его глазах Алия увидела боль, усталость, но и надежду.

— Я знаю, что сделаете, Алия, — сказал он. — Я в вас верю.

Алия кивнула и вышла из кабинета, чувствуя, как внутри неё зреет решимость.

Глава 2

Вкус юности, аромат надежды

1988 год. Сараево. Лето выдалось на редкость знойным. Казалось, солнце решило выжать из города все соки. Раскалённый асфальт плавился под ногами, словно мягкий пластилин, заставляя немногочисленных прохожих прятаться в узких полосках тени, отбрасываемых старыми домами. Вечерний бриз, обычно приносивший облегчение, на этот раз лишь разгонял по городу пыль и сухой запах разогретой земли.

Сараево жил в предвкушении — до Зимних Олимпийских игр оставалось всего шесть лет, и город готовился принять гостей со всего мира. Власти строили новые гостиницы, ремонтировали дороги, украшали улицы цветами и флагами. Все надеялись, что Олимпиада станет новым началом для Сараево, что она покажет миру его красоту и гостеприимство, что она развеет мрачные тени прошлого и откроет светлое будущее.

Милош помнил, как в 1984 году, когда Сараево принимал зимнюю Олимпиаду, он был ещё мальчишкой. Он помнил радость, царившую в городе, улыбки на лицах людей, флаги разных стран, развевающиеся на ветру. Он помнил, как они с отцом ходили смотреть соревнования по хоккею и как болели за советскую сборную. «Олимпиада — это праздник мира и дружбы», — сказал тогда ему отец. И Милош верил ему.

Он стоял на пороге Медицинского института, сжимая в потной ладони новенький студенческий билет. Сердце колотилось в груди, как пойманная птица, готовая вырваться на свободу. «Ну вот и всё, Милош, — сказал он себе, — теперь ты — студент. Теперь ты — будущий врач. Теперь ты — один из тех, кто будет спасать жизни».

Он вспомнил разговор с матерью накануне. Она обняла его и сказала: «Сын, будь честным, будь добрым, будь справедливым. И помни, что самое главное — это любить людей».

И тут он услышал голос своего друга Ивана:

— Эй, Милош! Ты чего тут застрял? Боишься, что ли?

Милош обернулся и увидел Ивана, идущего к нему с широкой улыбкой на лице. Иван был высоким, худощавым парнем с открытым взглядом и добрыми глазами.

— Да нет, — ответил Милош, — просто думаю о будущем.

— О каком будущем? — спросил Иван, подойдя к нему и хлопнув его по плечу. — О том, как ты будешь спасать мир?

— Ну, что-то вроде того, — ответил Милош, улыбаясь.

— Да брось ты, — сказал Иван. — Мир спасать — это дело политиков. А мы будем просто лечить людей.

— Это тоже важно, — ответил Милош.

— Конечно, важно, — согласился Иван. — Но главное — это хорошо зарабатывать, чтобы купить себе хорошую машину и красивую жену.

— Ты как всегда о своём, — сказал Милош, смеясь.

— А что? — возразил Иван. — Разве я не прав?

— Может быть, и прав, — ответил Милош. — Но для меня главное — это помогать людям.

— Ну, помогай, — сказал Иван. — А я пока пойду познакомлюсь с девушками.

И Иван, подмигнув Милошу, направился к группе студенток, стоявших неподалёку.

Милош посмотрел ему вслед и покачал головой. Иван всегда был таким — весёлым, общительным, любвеобильным. Он умел находить общий язык со всеми и наслаждаться жизнью.

Милош был другим — более серьёзным, задумчивым, мечтательным. Он любил читать книги, размышлять о смысле жизни, строить планы на будущее.

Но они были друзьями, и они уважали друг друга.

Милош глубоко вздохнул и шагнул в здание института. «Ну, что ж, — подумал он, — посмотрим, что меня ждёт в этом новом мире».

Площадь перед институтом бурлила жизнью, словно кипящий котёл. Студенты, одетые во всё яркое, будто экзотические бабочки после долгой зимы, порхали вокруг, создавая пёстрый, шумный калейдоскоп. Смех звенел в воздухе, словно колокольчики, перебивая обрывки разговоров. Кто-то горячо спорил о предстоящей лекции профессора Йовановича, легенды анатомии, способного часами рассказывать о строении человеческого тела, не сбиваясь ни на секунду. «Говорят, у него вместо сердца — учебник анатомии», — пошутил кто-то, вызвав взрыв хохота. Кто-то читал книгу, углубившись в мир знаний, словно ныряльщик за жемчугом в глубины океана. А кто-то просто стоял в обнимку, наслаждаясь последними минутами летнего тепла и предвкушая начало новой жизни.

Милош чувствовал себя одновременно потерянным и невероятно счастливым в этом бушующем море юности. Он приехал в Сараево из маленькой горной деревушки, где жизнь текла медленно и размеренно. Здесь же всё двигалось с бешеной скоростью, словно кто-то нажал кнопку «fast forward». Он мечтал об этом дне с самого детства, с того самого момента, как прочитал зачитанную до дыр книгу о Флоренс Найтингейл, английской медсестре, посвятившей свою жизнь помощи раненым солдатам во время Крымской войны. Его поразила её самоотверженность, её милосердие, её вера в то, что даже в самых ужасных условиях можно найти место для сострадания и любви.»

Милосердие — это компас, указывающий верный путь в любой буре», — подумал он, вспоминая слова из книги. Но в тот момент ему показалось, что в этом городе нет бури, и не будет. А будет только свет.

Он вспомнил, как однажды, будучи ещё мальчишкой, он спросил своего деда, старого фельдшера: «Деда, а почему ты стал врачом?» Дед, попыхивая трубкой, ответил: «Видишь ли, Милош, жизнь — это как река. Одних она несёт на своих волнах, а других — топит. Врач — это тот, кто протягивает руку помощи тем, кто тонет».

Ещё мальчишкой, когда другие ребята гоняли мяч во дворе или читали комиксы, Милош пропадал в деревенской библиотеке, зачитываясь книгами о врачах — Гиппократе, отце медицины, чьи принципы врачевания актуальны и по сей день; об Авиценне, персидском гении, создавшем «Канон врачебной науки», который веками был настольной книгой медиков; о Николае Пирогове, русском хирурге, впервые применившем наркоз в полевых условиях и создавшем атлас топографической анатомии. Его завораживали не только описания сложных операций, но и истории о самоотверженности и героизме врачей, которые, рискуя жизнью, спасали людей во время эпидемий и войн.

«Представляешь, деда, — говорил он как-то, — Пирогов сам себе ассистировал во время операций! Это же невероятно!»

Он мечтал стать таким же — смелым, умным, преданным своему делу. Он хотел спасать жизни, облегчать страдания, дарить надежду тем, кто её потерял.

«Врач — это не просто ремесло, Милош, это — искусство сострадания», — любил говорить его дед, старый фельдшер, лечивший людей в далёкой горной деревушке, где до ближайшей больницы нужно было добираться несколько часов по горным тропам. Дед знал цену врачебной помощи, знал, что иногда одно доброе слово, сказанное вовремя, может исцелить лучше любого лекарства.

Его родители — простые рабочие с местного лесопильного завода — гордились им, как никогда раньше. Они видели в нём надежду на лучшую жизнь, возможность вырваться из нищеты и беспросветности. Они вложили в его образование все свои силы, экономили на всём — на еде, на одежде, на развлечениях, лишь бы он мог учиться, покупать книги, ездить в город на подготовительные курсы.

«Сын, мы сами не получили образования, но хотим, чтобы у тебя всё было по-другому», — говорила ему мать, вытирая слезы платком.

Отец, обычно молчаливый и суровый, однажды, провожая его на станцию, положил руку ему на плечо и сказал: «Сын, знания — это оружие, которое никто не сможет у тебя отнять. Используй его с умом и честью. И помни: оставайся человеком, несмотря ни на что».

Эти слова врезались ему в память на всю жизнь. Милош знал, что не имеет права подвести родителей, что должен оправдать их надежды, что должен стать тем, кем они мечтали его видеть.

В тот момент, стоя на пороге института, он вспомнил слова деда и отца. Он понял, что медицина — это не просто наука, это — призвание. И он был готов следовать этому призванию до конца.

Он глубоко вздохнул, словно набирая в лёгкие свежий воздух перемен, и решительно шагнул в здание института.

Внутри царила приятная прохлада и тишина, словно здесь время текло по-другому. По коридорам неспешно прогуливались преподаватели в белоснежных халатах, излучая спокойствие и уверенность. В аудиториях шли занятия, слышались приглушённые голоса, шуршание страниц, скрип мела по доске. Милош чувствовал себя, как будто попал в другой мир — мир знаний, науки и мудрости.

«Здесь учат не только лечить, но и думать», — подумал он, вспоминая слова своего учителя биологии.

Он быстро нашёл расписание и направился в аудиторию анатомии.

Занятие вёл профессор Йованович — легенда института, старый, строгий, но невероятно уважаемый преподаватель. Говорили, что он знал анатомию человеческого тела как свои пять пальцев, и мог часами рассказывать о каждой косточке, каждой мышце, каждом нерве. «Анатомия — это карта жизни», — любил повторять профессор. — «Чтобы понять человека, нужно знать, как он устроен».

Милош, усевшись за старую, потёртую парту, почувствовал, как замирает дыхание. Он раскрыл учебник по анатомии, предвкушая погружение в этот удивительный мир. Профессор Йованович, седой мужчина с орлиным профилем и строгим взглядом, говорил о строении человеческого тела, о его невероятной сложности и гармонии. Милош слушал, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Каждое предложение, каждая деталь казались ему невероятно интересными. Он чувствовал, как его мозг, словно губка, впитывает новые знания.

Анатомия казалась ему не просто наукой, а настоящим чудом, созданным самой природой. Как это возможно — такое совершенство, такая слаженность! Он видел в каждом органе, каждой мышце, каждом нерве не просто набор биологических элементов, а настоящее произведение искусства. Он представлял себе, как однажды сможет проникнуть в эту тайну, понять все тонкости и секреты человеческого тела.

После занятий, выходя из аудитории, Милош почувствовал себя окрылённым. Он сгорал от желания поделиться своими впечатлениями. В коридоре, заполненном гулом голосов и смехом, его окликнул невысокий парень с рыжими волосами и веснушками на лице.

— Эй, новичок! Ты тоже с анатомии? — спросил он с широкой улыбкой.

— Да, — кивнул Милош, — это просто невероятно!

— Точно! — рыжий парень рассмеялся. — Я — Драган. А ты?

— Милош. — Милош протянул руку.

— Отлично! — Драган пожал руку. — Пошли, расскажу тебе кое-что интересное. Кстати, будешь в нашей компании? У нас уже тусовка сложилась.

Милош с радостью согласился. Вместе они присоединились к небольшой группе студентов, столпившихся у окна. Тут были девушки, парни, разных национальностей, из разных уголков Югославии.

— Ну что, ребята, как вам анатомия? — спросила красивая девушка с длинными чёрными волосами, представившаяся Ясной.

— Потрясающе! — воскликнул Милош. — Я просто в восторге!

— Да, это круто, — кивнул Иван, который уже успел познакомиться с Милошем. — Но самое интересное — это практика. Скоро начнём препарировать.

У Милоша от этих слов перехватило дыхание. Препарировать! Он никогда не видел трупа, но ему было не страшно, а скорее, интересно.

— А вы уже что-то делали? — спросил он.

— Ну, мы уже поспорили, кто будет первым резать, — рассмеялся Драган. — Но, конечно, всё под присмотром профессора. Кстати, профессор Йованович — легенда! Говорят, он наизусть знает строение каждого человеческого органа!

— Да, он впечатляет, — согласилась Ясна. — Он даже умеет рассказывать о самых скучных вещах так, что заслушаешься.

Они проговорили ещё долго, обсуждая лекции, преподавателей, будущие экзамены. Милош чувствовал себя частью этой компании, частью чего-то большого и важного. Он ощущал прилив энергии, желание учиться, познавать, двигаться вперёд. Он понимал, что нашёл своё место, нашёл единомышленников, нашёл своё призвание.

Особенно Милошу нравился Иван — высокий, худощавый парень с открытым взглядом и доброй улыбкой. Иван, как и Милош, был из небогатой семьи, и они быстро нашли общий язык, понимая друг друга с полуслова. Они встретились в первый день в институте, и с тех пор стали неразлучны.

— Ну что, Милош, — спросил Иван, хлопая друга по плечу, когда они вышли из душной аудитории анатомии, — как тебе сегодня открыли врата в человеческий космос?

Милош улыбнулся, в его глазах светилась смесь восторга и благоговения.

— Космос, Иван! Не меньше! Я даже не представлял, насколько всё это… совершенно. Казалось, каждое волокно, каждый сосуд — часть невероятной симфонии.

Октябрьский ветер, пробиравший до костей, гулял по коридорам института, заставляя студентов кутаться в шарфы и прятать руки в карманы. После лекции по анатомии, которая длилась долгих два часа, Милош и Иван вышли на улицу, вдыхая прохладный воздух свободы.

— Знаешь, Милош, — начал Иван, поправляя очки, которые постоянно сползали с его худого носа, — я тут подумал… А мы вообще понимаем, во что ввязались?

Милош остановился, закуривая сигарету. Дым, растворяясь в воздухе, оставлял после себя горький привкус.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Милош, выпуская дым.

— Да всё это… Медицина, врачи, ответственность… Ты читал клятву Гиппократа? Там же просто жуть! «Я направлю режим больных к их выгоде сообразно моим силам и моему разумению, воздерживаясь от всего вредного и пагубного». И что, если я не смогу? Если я сделаю что-то не так? Если из-за меня умрёт человек?

Милош затянулся сигаретой, глядя на прохожих, спешащих по своим делам. Сараево жил своей обычной жизнью, не подозревая о тех сомнениях и страхах, которые терзали сердца двух будущих врачей.

— Послушай, Иван, — сказал Милош, — я понимаю, что ты чувствуешь. Я тоже иногда думаю об этом. Но если мы будем постоянно бояться, то мы ничего не сможем сделать. Мы должны верить в себя, учиться, совершенствоваться. И помнить, что мы не одни. У нас есть друзья, есть учителя, есть… — он замолчал, ища подходящее слово, — …есть долг.

— Долг? — переспросил Иван, скептически изогнув бровь. — Перед кем? Перед человечеством? Перед государством? Или перед собственной совестью?

Милош усмехнулся.

— Наверное, перед всем этим вместе взятым, — ответил он. — Знаешь, мой дед всегда говорил: «Врач — это не просто профессия, это — служение. Служение людям, служение правде, служение добру». И я думаю, что он был прав.

Иван замолчал, глядя на пролетающих мимо голубей. Они кружили над площадью, словно пытаясь найти своё место в этом хаотичном мире.

— А ты знаешь, что Гиппократ, — внезапно сказал Иван, — был не только врачом, но и философом? Он говорил, что здоровье — это гармония между телом, разумом и душой. И что врач должен лечить не только тело, но и всего человека в целом.

Милош кивнул.

— Да, я читал об этом, — сказал он. — И я думаю, что это очень важно. Нельзя относиться к людям, как к механизмам, которые нужно чинить. Нужно видеть в них личность, с их чувствами, страхами, надеждами.

Они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Ветер трепал их волосы, а впереди их ждала долгая дорога к вершинам медицинского знания.

— Слушай, Милош, — прервал тишину Иван, — а ты знаешь, что в Средние века врачей называли «слугами смерти»? Потому что они постоянно сталкивались со смертью, и часто были бессильны перед ней.

Милош усмехнулся.

— Да, знаю, — ответил он. — Но я думаю, что мы должны стараться быть не слугами смерти, а слугами жизни. Мы должны бороться за каждую жизнь, как бы тяжело это ни было.

— И как мы будем это делать? — спросил Иван, в его голосе звучала ирония. — У нас же нет волшебной палочки.

Милош остановился и посмотрел на друга. В его глазах горел огонь решимости.

— У нас есть знания, Иван. У нас есть опыт. У нас есть руки и сердца.

Иван улыбнулся.

— Ты прав, Милош, — сказал он. — Ну что, пошли учиться быть слугами жизни?

Милош кивнул, и они направились в библиотеку, готовясь к новым испытаниям и новым знаниям.

Милош чувствовал себя счастливым. Он нашёл своё место в жизни, нашёл друзей, нашёл своё призвание. Он знал, что впереди его ждёт трудный путь, полный испытаний и трудностей. Но он был готов к ним.

Он мечтал стать хорошим врачом. Он хотел помогать людям. Он хотел сделать мир лучше. «Кто, если не мы?», — думал он, вспоминая слова песни, которую любил слушать по радио.

Он ещё не знал, что скоро его мечты будут жестоко растоптаны войной. Что ему придётся увидеть смерть, страдания, насилие. Что ему придётся делать выбор, который будет преследовать его всю жизнь. Что он потеряет всё, что ему дорого, и останется один на один со своей болью.

Но пока он был молод, полон сил и надежд. Сараево казался ему самым красивым городом на свете, а жизнь — бесконечным приключением.

Он был готов к будущему.

Глава 3

Мост через бездну

Дождь, словно заговорённый, не унимался. Он лил над Сараево уже третьи сутки, превращая улицы в мутные реки, а настроение горожан — в серую, однообразную палитру. Алия куталась в старый, пропахший сыростью шарф, пытаясь хоть немного согреться. Холод проникал под кожу, заставляя ёжиться и думать о горячем чае.

Сегодня ей предстояло посетить человека, которого в городе называли Картографом Шрамов. Милош… Об этом имени ходили легенды, словно о персонаже из старинной сказки. Говорили, что он живёт на барже, пришвартованной к берегу реки Милячки, и рисует карты человеческих страданий. Говорили, что он может видеть то, что скрыто от глаз обычных людей, что он способен читать по шрамам на телах и душах. «Шрам — это не просто рубец, это — история, написанная кровью», — вспомнила Алия слова доктора Хасана.

Баржа, видневшаяся в тумане, и правда выглядела зловеще. Ржавчина, словно болезнь, разъедала её бока, а на палубе валялись обломки старых сетей, куски дерева и прочий хлам, собранный рекой. Она казалась призраком прошлого, выброшенным на берег современности. Алия поёжилась. «Интересно, каково это — жить в таком месте? Полностью отрезанным от мира», — подумала она.

Ей было немного страшно. Она слышала, что Милош — человек нелюдимый, замкнутый, даже немного безумный. Говорили, что война сломала его, что он потерял веру в людей и в себя. «Но ведь даже в самом сломанном человеке можно найти искру надежды», — твердила себе Алия, вспоминая слова своей бабушки.

Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, и решительно направилась к шаткому трапу, ведущему на баржу. Под ногами скрипели старые доски, а ветер свистел в ушах, словно предостерегая её от этого визита.

Добравшись до двери небольшой надстройки, служившей Милошу домом, Алия остановилась. Что ей сказать? Как начать разговор с человеком, который отгородился от всего мира? «Главное — быть искренней и уважительной», — решила она.

Она постучала — тихо, но настойчиво.

Внутри царила тишина. Слышно было только, как дождь барабанит по крыше и как где-то скрипит старая мебель. Алия постучала ещё раз, громче.

Прошло несколько долгих минут, прежде чем дверь скрипнула и приоткрылась. На пороге стоял Милош.

Алия ахнула. Она ожидала увидеть кого угодно, но не этого. Перед ней стоял измождённый, небритый мужчина с потухшим взглядом и глубокими морщинами, избороздившими его лицо. Он выглядел намного старше своих лет. Его глаза, когда-то, наверное, полные жизни и энтузиазма, теперь казались пустыми и безжизненными. На нём была старая, выцветшая футболка и грязные штаны.

— Что нужно? — хрипло спросил он, словно выплёвывая слова.

Алия постаралась не выдать своего волнения.

— Здравствуйте, Милош, — сказала она, стараясь говорить мягко и приветливо. — Меня зовут Алия, я психолог из реабилитационного центра. Доктор Хасан…

— Знаю, — перебил её Милош, — чего он от меня хочет? Очередную медаль за сострадание? Или хочет, чтобы я нарисовал ему карту его геморроя?

Алия нахмурилась. Она не ожидала такого грубого приёма.

— Доктор Хасан считает, что вы можете помочь одному нашему пациенту, — сказала она, стараясь сохранить спокойствие. — Он думает, что ваш… талант… может быть полезен.

Милош усмехнулся, и в его глазах мелькнула искра сарказма.

— Мой «талант»? — переспросил он. — Ты это серьёзно? Я уже давно ничем не могу помочь. Я сам нуждаюсь в помощи. И, кстати, доктор Хасан это прекрасно знает.

— Я знаю, что вам тяжело, — сказала Алия, — но я верю, что вы можете помочь этому человеку. Он очень страдает. Он потерял всё, что ему дорого. И ему нужна ваша помощь, чтобы найти в себе силы жить дальше.

Милош посмотрел на Алию долгим и пронзительным взглядом. Она чувствовала, как его глаза, словно сканеры, проникают в самую глубину её души.

— Кто он? — спросил Милош, помолчав немного.

— Его зовут Ахмед, — ответила Алия. — Он ветеран войны. Он потерял на войне семью, дом, надежду. Он не может забыть то, что видел. Он не может жить дальше. Он заперт в своём прошлом, и ему нужна помощь, чтобы вырваться из этого плена.

Милош отвернулся от Алии, глядя на дождь, барабанящий по ржавой крыше баржи. Капли дождя, стекая по стеклу, напоминали слёзы.

— И что ты хочешь от меня? — спросил он, наконец, не поворачиваясь к ней. — Чтобы я нарисовал ему карту его ада? Чтобы я показал ему, как выглядит его личная бездна?

— Я хочу, чтобы вы поговорили с ним, — ответила Алия, стараясь говорить искренне и убедительно. — Чтобы вы попытались понять его боль. Чтобы вы помогли ему найти в себе силы жить дальше, несмотря ни на что.

Милош вздохнул и посмотрел на Алию долгим и тяжёлым взглядом.

— Я не знаю, смогу ли я это сделать, — сказал он. — Я уже давно разучился разговаривать с людьми. Я разучился верить. Я разучился надеяться.

Алия подошла к нему ближе и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я верю в вас, Милош, — сказала она. — Я знаю, что вы сможете. Вы — Картограф Шрамов. Вы умеете видеть то, что не видят другие. Вы умеете касаться самых сокровенных уголков человеческой души.

Милош молчал, словно борясь с собой. Алия чувствовала, как внутри него идёт напряжённая борьба.

— Хорошо, — сказал он, наконец, — я попробую. Но я ничего не обещаю. И если у меня не получится, не вини меня.

— «Попробую»? — переспросила Алия, и в ее голосе прозвучало раздражение. Она проделала долгий путь сквозь дождь и туман, потратила кучу времени, и теперь слышала в ответ лишь жалкое «попробую»?

Милош, казалось, не обратил внимания на ее тон. Он оставался невозмутимым, словно каменная статуя.

— А что ты хочешь услышать? — спросил он, пожимая плечами. — Клятву Гиппократа наоборот? Обещание воскресить мёртвых? Я — не Господь Бог, Алия. Я всего лишь… старый солдат, который пытается найти хоть какой-то смысл в этом безумном мире. И да, я «попробую» сделать то, что в моих силах. Но гарантий никаких нет. В жизни вообще мало гарантий, знаешь ли.

Алия сжала кулаки, пытаясь сдержать гнев. Она понимала, что Милош тоже страдает, что он тоже несёт на себе тяжёлый груз прошлого. Но ей нужна была его помощь. Ей нужно было, чтобы он хотя бы попытался помочь Ахмеду.

— Ахмед… — начала она, понизив голос. — Он запутался, Милош. Он потерял ориентиры. Он не знает, как жить дальше. Он думает, что его жизнь кончена. А я… Я просто хочу дать ему надежду. Я хочу, чтобы он снова поверил в себя.

Милош молчал, глядя в окно. Дождь продолжал барабанить по стеклу, словно отсчитывая секунды уходящей жизни.

— Ладно, — сказал он, наконец, — заходи. Расскажешь мне о нём. Может быть, я смогу чем-то помочь. Но не жди чуда. Чудес не бывает. Бывает только боль. И с этой болью нужно как-то жить.

Он посторонился, пропуская Алию в комнату.

Войдя внутрь, Алия ощутила себя так, словно попала в другой мир. Комната была небольшая, тёмная и неуютная. Единственным источником света была настольная лампа с абажуром, накрытым старой газетой. Стены были увешаны картами, рисунками и фотографиями. На столе царил хаос из карандашей, красок, кистей и прочих художественных принадлежностей. В углу стоял старый диван, заваленный книгами и бумагами. В воздухе витал запах табака, сырости и какой-то неуловимой печали.

«Здесь живёт боль,» — подумала Алия, осматриваясь.

Милош сел на диван, жестом приглашая её сесть рядом. Она села, стараясь не касаться пыльной обивки.

— Ну, рассказывай, — сказал Милош, — что за птица твой Ахмед? Что с ним случилось?

Алия начала свой рассказ. Она говорила о довоенной жизни Ахмеда, о его семье, о его мечтах и надеждах. Она говорила о том, как война разрушила всё это, как он потерял своих близких, как он видел смерть и насилие. Она говорила о том, как он вернулся с войны сломленным и опустошённым, как он замкнулся в себе и перестал общаться с людьми.

Милош слушал молча, не перебивая. Его взгляд был прикован к лицу Алии, словно он пытался прочитать по её глазам всю правду об Ахмеде. Алия чувствовала, что он видит её насквозь, что он понимает её лучше, чем она сама себя.

Она рассказала о том, как Ахмед страдает от ночных кошмаров, от вспышек гнева, от чувства вины и отчаяния. Она рассказала о том, как он не может найти себе места в жизни, как он чувствует себя чужим и ненужным.

— Он считает себя виноватым в том, что остался жив, — сказала Алия, — он думает, что должен был умереть вместе со своими близкими. Это пожирает его изнутри.

Милош закрыл глаза, словно пытаясь отгородиться от этих слов.

— Я знаю, что он чувствует, — сказал он, — я сам прошёл через это. Вина выжившего — это самый страшный из всех шрамов. Он не виден снаружи, но он разъедает душу изнутри, как кислота.

Алия посмотрела на Милоша с сочувствием. Она понимала, что ему тяжело вспоминать прошлое, что каждая её фраза отзывается в его сердце болью.

— И что ты думаешь? — спросила Алия. — Ты сможешь ему помочь?

Милош открыл глаза и посмотрел на Алию долгим и пронзительным взглядом.

— Я не знаю, — сказал он. — Я попробую. Но я ничего не обещаю. Я не могу вернуть ему его семью, не могу стереть из его памяти ужасы войны. Но я могу попытаться помочь ему найти в себе силы жить дальше. Как говорил один старый мудрец: «Прошлое — это якорь, который тянет нас ко дну. Но прошлое может быть и парусом, если мы научимся правильно им управлять».

Алия кивнула.

— Это всё, что я прошу, — сказала она. — Просто попытайтесь.

Милош встал с дивана и подошёл к столу. Он взял в руки карандаш и чистый лист бумаги.

— Расскажи мне о его шрамах, — сказал он, — где они находятся? Как они выглядят? Что он о них говорит?

Алия нахмурилась.

— Шрамы? — переспросила она. — У него нет шрамов. Он не был ранен на войне.

Милош усмехнулся, и в его глазах мелькнула тень грусти.

— Ты ошибаешься, Алия, — сказал он. — У каждого человека, пережившего войну, есть шрамы. Просто не все они видны снаружи.

Алия почувствовала, как внутри поднимается волна протеста. — Я уверена, что у него нет шрамов! — повторила она, стараясь говорить уверенно, хотя внутри все сжималось от непонятного предчувствия. — Он не был на передовой, он занимался…

Милош резко перебил ее, и в его голосе прозвучала неприкрытая горечь. — А ты знаешь, что такое передовая, Алия? Ты думаешь, это только окопы и пули? Передовая — это там, где рушится мир. Там, где умирает надежда. Там, где вчерашние друзья становятся врагами. И поверь мне, Алия, эта передовая проходит через сердце каждого, кто пережил войну. Шрамы есть у всех. Просто у одних они на теле, а у других — в душе. И последние — самые страшные.

Он опустил взгляд на чистый лист бумаги, словно собираясь призвать на помощь своё искусство. — Знаешь, как говорят старые солдаты? «Пуля дура, а штык — молодец. Но самая страшная рана — та, которую ты наносишь себе сам». И это правда, Алия. Саморазрушение — вот что убивает людей после войны.

Милош поднял голову и посмотрел на Алию своими пронзительными глазами, словно заглядывая в самую душу. — Расскажи мне о его глазах, — попросил он, смягчив тон. — Что ты в них видишь? Отражение прошлого? Пустоту? Или проблеск надежды? Расскажи мне о его молчании. Что оно скрывает? Боль? Страх? Или равнодушие ко всему? Расскажи мне всё, что ты знаешь об этом человеке, Алия. Потому что я должен увидеть его. Я должен почувствовать его боль. Я должен понять, как ему помочь.

Алия замолчала, пытаясь переосмыслить все, что услышала. Она привыкла мыслить категориями науки, опираться на факты и доказательства. Но Милош говорил о чем-то другом — о чем-то, что нельзя измерить, взвесить или увидеть под микроскопом. Он говорил о человеческой душе.

— Он… — начала Алия, запинаясь, — он смотрит в никуда. В его глазах нет огня. Нет жизни. Только… какая-то вселенская печаль. Как будто он видел все самое ужасное, что есть в этом мире. И это сломало его.

Милош кивнул, словно подтверждая ее слова.

— Его молчание… — продолжила Алия, — оно давит. Оно оглушает. Он почти не говорит. Только иногда, во сне, он кричит. Он произносит чьи-то имена… Но я не могу разобрать, чьи именно.

Милош что-то быстро зарисовал на бумаге, словно пытаясь зафиксировать ее слова, ее эмоции, ее впечатления.

— А что он чувствует? — спросил Милош, не отрываясь от рисунка.

Алия вздохнула, вспоминая их немногочисленные беседы с Ахмедом.

— Он чувствует вину, — сказала она, — он винит себя в том, что выжил. Он считает, что должен был умереть вместе со своими близкими. И еще… он чувствует страх. Страх перед будущим. Страх перед тем, что война может повториться.

Милош отложил карандаш и посмотрел на Алию.

— И что он хочет? — спросил он. — О чем он мечтает?

Алия задумалась. Она знала, что Ахмед больше не мечтает ни о чем. Его мечты погибли вместе с его семьёй. Но что-то же должно было остаться? Какая-то надежда? Какое-то желание?

— Он хочет покоя, — сказала она, наконец. — Он хочет, чтобы его оставили в покое. Чтобы его не трогали. Чтобы он мог просто… уснуть и больше не проснуться.

Милош прикрыл глаза и потёр переносицу.

— Покой… — прошептал он. — Самая большая роскошь в этом мире. И самая недостижимая.

Он снова взял в руки карандаш и принялся что-то быстро зарисовывать на бумаге. Алия наблюдала за ним, затаив дыхание. Она чувствовала, что Милош приближается к разгадке, что он вот-вот поймёт, как помочь Ахмеду.

— Где он сейчас? — спросил Милош, не отрываясь от рисунка. — Где я могу его найти?

Алия, с трудом подавив волнение, проговорила:

— Он сейчас в нашем центре, небольшой реабилитационный центр для ветеранов, в нескольких километрах от Сараево. Тихое, уединенное место… Мы стараемся создать там атмосферу покоя и безопасности. Насколько это вообще возможно, конечно.

Милош, казалось, даже не слушал её. Он продолжал пристально изучать рисунок на листе бумаги, словно выискивая в нём ответы на свои вопросы.

— Безопасность… — пробормотал он, скорее себе, чем ей. — Ты действительно веришь в это, Алия? В безопасность? После всего, что мы видели?

Он поднял глаза и посмотрел на неё с таким отчаянием, что Алия невольно поёжилась.

— Знаешь, — продолжил Милош, — есть такая старая поговорка: «От судьбы не уйдёшь, даже если спрячешься на дне колодца». И это правда, Алия. Нельзя убежать от своего прошлого. Оно всегда будет преследовать тебя, как тень. И никакая безопасность не поможет.

Алия хотела возразить, но Милош не дал ей и слова сказать.

— А знаешь, что самое опасное место в мире? — спросил он, и в его голосе зазвучали какие-то странные нотки. — Не поле боя. Не тюрьма. Не психиатрическая клиника. Самое опасное место — это человеческая память. Там хранится всё то, что мы пытаемся забыть. Все наши страхи, наши грехи, наши самые страшные кошмары. И рано или поздно они вырываются наружу. И тогда… тогда берегись!

Алия почувствовала, как по спине пробежал холодок. Милош говорил так убедительно, так искренне, что ей стало по-настоящему страшно.

— Я хочу с ним поговорить, — сказал Милош, откладывая рисунок в сторону. Его глаза горели каким-то странным огнем, в котором смешались любопытство, сочувствие и… какая-то неизбывная печаль.

Алия ахнула от неожиданности.

— Сейчас? — переспросила она. — Но… я не знаю… Я не уверена, что он готов. Он очень замкнутый, очень недоверчивый. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к новым людям.

Милош покачал головой.

— Времени у нас нет, Алия, — сказал он. — Время — наш главный враг. Чем дольше мы ждём, тем глубже он погружается в свою боль. И тем сложнее будет ему помочь.

Алия заколебалась. Она понимала, что Милош прав. Но она также боялась спугнуть Ахмеда, оттолкнуть его от себя.

— Я позвоню в центр, — сказала она, — предупрежу их. Но я ничего не могу обещать. Если он откажется с вами разговаривать, я не смогу его заставить.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень усталости.

— Я и не прошу тебя об этом, Алия, — сказал он. — Я уважаю свободу выбора. Каждый человек имеет право на свою боль. И на свой путь к исцелению.

Милош встал с дивана и направился к двери.

— Пошли, — сказал он. — Не будем терять времени.

Алия смотрела на него с удивлением. Она ожидала увидеть перед собой сломленного, разочарованного человека, который давно махнул на всё рукой. Но вместо этого она видела сильного, решительного мужчину, готового бороться за чужую душу.

— Куда мы идём? — спросила Алия, поднимаясь с дивана.

— К Ахмеду, — ответил Милош, открывая дверь. — Будем рисовать его карту.

Алия, с трудом сдерживая нарастающее нетерпение, достала телефон. Линия связи с реабилитационным центром была единственным мостом, соединявшим ее с Ахмедом, и она боялась, что этот мост может рухнуть в любой момент. Дождь за окном, казалось, вторил ее тревогам, неистово барабаня по стеклу и создавая гнетущую атмосферу.

Милош, тем временем, замер у окна, словно статуя, высеченная из серого камня. Его взгляд был устремлён куда-то вдаль, за пелену дождя, и Алия не могла понять, о чем он сейчас думает. Возможно, он вспоминает своё прошлое, свои собственные шрамы, свои собственные потери.

Она вышла в узкий коридор баржи, стараясь говорить как можно тише, чтобы не мешать Милошу. Но ее голос все равно дрожал от волнения.

— Здравствуйте, это Алия, психолог, — проговорила она в трубку, едва сдерживая дрожь в голосе. — Я хотела бы предупредить, что мы скоро приедем с одним гостем…

На другом конце провода воцарилась тишина. Алия знала, что дежурный врач, старый вояка по имени Бранко, сейчас настороженно слушает каждое ее слово.

— С каким гостем? — спросил Бранко, наконец, его голос звучал сухо и отчужденно.

— С Милошем, — ответила Алия, мысленно готовясь к буре. — Вы, наверное, слышали о нем… Картограф Шрамов.

Последовала долгая пауза, во время которой Алия слышала только шум дождя и учащённое сердцебиение.

— Милош… — повторил Бранко, словно пробуя это имя на вкус. — Да, я слышал о нем. Говорят, он видит то, чего не видят другие. Но я не уверен, что Ахмеду сейчас нужны эти… видения.

Алия вздохнула. Она знала, что Бранко скептически относится ко всем этим психологическим штучкам. Он верил только в лекарства, в покой и в тяжёлую работу.

— Бранко, пожалуйста, пойми, — начала Алия, стараясь говорить убедительно. — Я думаю, что Милош — это последний шанс для Ахмеда. Он застрял в своём прошлом, он не может двигаться дальше. А Милош… он умеет рисовать карты, которые помогают выбраться из лабиринта памяти.

Бранко помолчал ещё немного, словно взвешивая все «за» и «против».

— Знаешь, Алия, — сказал он, наконец, — я не понимаю всей этой вашей психологии. Но я вижу, что ты искренне хочешь помочь Ахмеду. Поэтому… я не буду вам препятствовать. Но я не могу гарантировать, что он захочет с вами разговаривать. В последнее время он стал совсем диким. Никого не подпускает к себе.

Алия почувствовала, как с плеч сваливается камень.

— Спасибо, Бранко, — сказала она искренне. — Мы будем через час.

— Хорошо, — ответил Бранко. — Я предупрежу медсестёр.

Алия положила трубку и глубоко вздохнула. Разговор с Бранко отнял у неё много сил.

Она вернулась в комнату к Милошу, который по-прежнему стоял у окна, неподвижный, как изваяние.

— Ну что? — спросил он, не оборачиваясь. Его голос звучал глухо и устало.

Алия попыталась скрыть своё волнение.

— Они согласны нас принять, — сказала она, — но… они не в восторге от этой идеи.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень иронии.

— Когда это кого-то восторгала идея покопаться в чужой грязи? — пробормотал он. — Неважно, Алия. Главное — это шанс. А что мы с ним сделаем — это уже другой вопрос.

Алия кивнула, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

— Пошли, — сказал Милош, направляясь к двери. — Будем рисовать его карту.

Алия, ступив на скользкие от дождя доски трапа, напоследок обернулась к барже. Она и правда выглядела жалко и заброшенно, словно корабль-призрак, застрявший между двумя мирами.

В салоне старенького «Гольфа», принадлежащего Алии, пахло сыростью и дешёвым кофе. Милош молча устроился на пассажирском сиденье, словно не желая нарушать царящую тишину. Алия завела двигатель, и машина, содрогнувшись, тронулась с места. Дворники, скрипя, разгоняли потоки воды по лобовому стеклу, но видимость оставалась отвратительной.

Дорога вилась по холмам, словно змея, и Алия чувствовала, как напряжение в салоне нарастает с каждым километром. Она пыталась сосредоточиться на вождении, но мысли постоянно возвращались к Ахмеду и к предстоящей встрече.

— Вы часто работаете с такими пациентами? — внезапно спросил Милош, прервав молчание. Его голос звучал глухо и отстранённо.

Алия вздрогнула от неожиданности и бросила быстрый взгляд на Милоша. Он смотрел в окно, и его лицо казалось высеченным из камня.

— Вы имеете в виду… с ветеранами? — переспросила Алия, стараясь сохранять спокойствие.

Милош кивнул, не отрывая взгляда от пейзажа за окном.

— Да. С теми, кто вернулся с войны… сломанными, израненными, потерявшими веру во всё. Как вы с ними справляетесь? Что вы им говорите?

Алия задумалась, пытаясь подобрать правильные слова. Она знала, что Милош ждёт от неё чего-то большего, чем просто формального ответа.

— Я стараюсь их слушать, — сказала Алия, наконец. — Просто слушать. Давать им возможность выговориться, выплеснуть свою боль. Не судить, не советовать, а просто быть рядом. И ещё… я стараюсь напомнить им о том, что они не одиноки, что есть люди, которые понимают их и которые готовы им помочь.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень сарказма.

— «Не одиноки»? — переспросил он. — В этом мире вообще кто-нибудь по-настоящему не одинок?

Алия почувствовала укол раздражения. Ей не нравился этот циничный тон, эта постоянная насмешка над всем и вся.

— Я верю в то, что люди могут помогать друг другу, — сказала она, стараясь сохранить спокойствие. — Я верю в силу сострадания, в силу человеческого общения.

Милош ничего не ответил. Он продолжал смотреть в окно, словно не замечая ни её, ни ее слов.

— И что вы им говорите, когда они спрашивают, зачем жить дальше? — спросил Милош, спустя некоторое время.

Алия вздохнула. Это был самый сложный вопрос, который ей приходилось слышать от своих пациентов.

— Я не знаю, — ответила она честно. — Я не могу сказать им, зачем жить дальше. Это каждый должен решить для себя сам. Но я могу помочь им найти этот ответ. Я могу помочь им найти в себе силы, чтобы продолжать бороться.

Милош взглянул на неё с каким-то странным выражением.

— И вы действительно верите в это? — спросил он.

Алия посмотрела ему прямо в глаза.

— Да, верю, — ответила она. — Иначе я бы не занималась этой работой.

Милош промолчал, словно обдумывая ее слова.

В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и звуком работающего двигателя. Алия чувствовала, как напряжение между ними нарастает с каждой минутой. Что их ждёт впереди? Сможет ли Милош помочь Ахмеду? И что произойдет с ними самими, когда они столкнутся с его болью, с его отчаянием, с его… шрамами?

Алия, почувствовав на себе его пристальный взгляд, невольно поёжилась и крепче сжала руль.

«Надо же, а я совсем забыла, что терпеть не могу курящих в машине», — промелькнуло в голове. Но вслух она ничего не сказала. Чувствовалось, что сейчас не время для замечаний. Милош казался каким-то потерянным, словно заблудился в лабиринте собственных мыслей.

Он неловко откашлялся и, опустив стекло, вытряхнул пепел за окно. В салон тут же ворвался порыв холодного, влажного воздуха, перемешанного с запахом мокрой земли.

«И почему у меня всегда так: если что-то может пойти не так, оно обязательно пойдёт не так?» — с досадой подумала Алия, но тут же одёрнула себя. Нельзя поддаваться негативным эмоциям. Сейчас нужно сосредоточиться на главном.

Дорога становилась всё хуже и хуже. То, что ещё недавно казалось просто неровным асфальтом, превратилось в настоящую полосу препятствий. Машину трясло и подбрасывало на каждой кочке, и Алия чувствовала, как у неё затекают руки.

— Далеко ещё? — проворчал Милош, выпуская очередную порцию дыма.

Алия бросила быстрый взгляд на навигатор.

— Километра три, — ответила она, стараясь сохранить спокойный тон. — Сейчас выедем на шоссе, там должно быть лучше.

Милош промолчал. Было видно, что ему не терпится добраться до места. Алия чувствовала, как в нем нарастает напряжение, словно перед прыжком в ледяную воду.

— Знаете, — вдруг сказал Милош, после долгого молчания, — мой дед всегда говорил: «Самый надёжный способ забыть о своих проблемах — это помочь другому человеку». Но что делать, если твои проблемы — это и есть ты сам?

Алия вздохнула. Она знала, что имеет в виду Милош. Зачастую ветераны страдают не столько от физических ран, сколько от душевных травм, которые не дают им покоя.

— Нужно научиться жить со своими шрамами, — сказала Алия, стараясь говорить как можно мягче и убедительнее. — Не прятать их, не стыдиться их, а принять их как часть себя. И помнить, что они — свидетельство того, что ты выжил. Что ты справился.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень иронии.

— Легко говорить, — пробормотал он. — А ты попробуй. Попробуй жить с воспоминаниями, которые преследуют тебя каждую ночь. Попробуй забыть лица тех, кого ты потерял.

Алия замолчала. Она не знала, что сказать. Она понимала, что не может представить себе всю глубину его боли.

Внезапно машина выехала на шоссе, и тряска прекратилась. Алия вздохнула с облегчением и немного прибавила скорость.

Вскоре впереди показались ворота реабилитационного центра. Это был небольшой, обнесённый высоким забором комплекс зданий, окружённый густым лесом. Место казалось тихим и уединенным, словно отгороженным от остального мира.

Алия остановила машину перед воротами и нажала кнопку звонка. Несколько секунд спустя из динамика раздался голос охранника.

— Здравствуйте, — сказала Алия. — Это Алия, психолог. Я договаривалась о встрече с Ахмедом.

— Ждите, — ответил охранник.

Ворота медленно открылись, и Алия въехала на территорию центра.

Она припарковала машину на небольшой стоянке перед главным зданием и заглушила двигатель. В салоне повисла напряжённая тишина.

— Ну что, приехали? — спросил Милош, глядя на здание центра. В его голосе чувствовалась какая-то странная смесь волнения и страха.

Алия кивнула, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

— Да, — ответила она. — Приехали.

Заглушив двигатель, Алия на мгновение прикрыла глаза. Тяжёлый день клонился к концу, но самое сложное, как ей казалось, было ещё впереди. Тишина, воцарившаяся в салоне, давила на неё не меньше, чем шум дождя за окном.

Она взглянула на Милоша, и её сердце сжалось от жалости. Он сидел неподвижно, словно окаменевший, и смотрел на здание реабилитационного центра с каким-то странным выражением. Казалось, он видит не просто обшарпанные стены и тусклые окна, а что-то гораздо большее — что-то, что известно лишь ему одному.

«Интересно, что он сейчас чувствует? — подумала Алия. — Страх? Волнение? Или просто усталость от всего этого кошмара, которое постоянно приходится видеть?»

— Ну что, приехали? — произнесла она, стараясь придать голосу бодрости.

Милош медленно кивнул, словно выходя из транса. — Да, — пробормотал он, — приехали… В место, где боль становится обыденностью.

Выбравшись из машины, Алия ощутила порыв холодного ветра, пронизывающего до костей. Она запахнула куртку и натянула капюшон, пытаясь согреться.

Вместе с Милошем они направились к главному входу в здание. Алия чувствовала, как её сердце бешено колотится в груди. Ей было страшно, волнительно и… любопытно. Она не знала, что их ждёт за этими дверями, но чувствовала, что их жизнь уже никогда не будет прежней.

На крыльце их встретил дежурный врач, Бранко — высокий, широкоплечий мужчина с суровым взглядом и седыми волосами. Он выглядел как настоящий ветеран, уставший от жизни и от людских страданий.

— Здравствуйте, Алия, — сказал Бранко, пожимая ей руку. — Здравствуйте, Милош. Рад, что вы всё-таки добрались. Погода сегодня — хуже не придумаешь.

— Здравствуйте, Бранко, — ответила Алия, стараясь улыбнуться. — Спасибо, что нашли для нас время.

Бранко кивнул и перевёл взгляд на Милоша. — Надеюсь, вы не разочаруете меня, — сказал он, в его голосе звучала лёгкая угроза. — Ахмеду нужна помощь. Он хороший парень, но… сломленный. Война выпила из него всю жизнь.

Милош ничего не ответил, лишь слегка кивнул в знак согласия. Алия почувствовала, как между двумя мужчинами пробежала искра напряжения.

— Ладно, — сказал Бранко, — не будем стоять на пороге. Пойдёмте, я провожу вас к Ахмеду. Он сейчас в своей комнате, как всегда.

Они вошли внутрь здания. В просторном холле было тепло и уютно, но Алия всё равно ощущала какую-то гнетущую атмосферу. Стены были выкрашены в тусклый бежевый цвет, на полу лежал вытертый линолеум, а в воздухе витал запах лекарств и хлорки.

Они шли по длинному коридору, мимо дверей с табличками, на которых были написаны имена пациентов. Алия видела, как из некоторых комнат выглядывают люди с потухшими, равнодушными взглядами. Они смотрели на них с любопытством и какой-то скрытой надеждой.

— Вот здесь, — сказал Бранко, останавливаясь возле одной из дверей. — Это его комната.

Он постучал в дверь, но ответа не последовало.

— Ахмед, это Бранко, — сказал он, повысив голос. — Я не один. Со мной Алия и… Милош. Они хотят с тобой поговорить.

Тишина. Алия чувствовала, как внутри нарастает разочарование. Она боялась, что все ее усилия были напрасны, что Ахмед просто не захочет никого видеть.

— Может быть, он спит? — предположила Алия, стараясь сохранить оптимизм.

Бранко пожал плечами. — Может быть, — ответил он. — А может быть, он просто не хочет нас впускать в свой мир. Он уже давно никого к себе не подпускает.

Милош молчал, словно не принимая участия в разговоре. Он стоял в стороне, немного отстранившись от них. Но вдруг, неожиданно для всех, он сделал шаг вперёд.

— Ахмед, — сказал Милош, обращаясь к двери. Его голос звучал тихо, но твердо и уверенно. — Я знаю, что тебе сейчас тяжело. Я знаю, что ты пережил. Я знаю, что ты чувствуешь… Я знаю, что такое война. Но я здесь, чтобы помочь тебе. Открой дверь.

За дверью воцарилась тишина. Алия и Бранко затаили дыхание, ожидая ответа.

И вдруг… дверь медленно, со скрипом, открылась.

Глава 4

Пепел надежды

Сараево, весна 1992 года. Ещё вчера казалось, что жизнь бьёт ключом: воздух был напоён ароматом цветущих каштанов, из открытых окон кафе доносились ритмы Горана Бреговича, а по улицам, держась за руки, прогуливались влюблённые парочки, строя планы на будущее. В воздухе витала атмосфера надежды и беззаботности.

Но всё изменилось в одно мгновение. Словно по щелчку пальцев, радужная картина мира рассыпалась в прах. Вместо музыки — вой сирен воздушной тревоги, разрывающий тишину на части. Вместо благоухающих цветов — едкий дым пожарищ, застилающий горизонт. Вместо звонкого смеха — тихий шёпот молитв и громкий плач матерей, потерявших своих детей. Война обрушилась на город внезапно, безжалостно и беспощадно, словно разъярённый зверь, готовый растерзать свою жертву.

В новостях твердили одно и то же: «Ситуация под контролем. Наши войска оказывают ожесточённое сопротивление противнику. Просим сохранять спокойствие и не поддаваться панике». Но никто уже не верил этим лживым словам. Люди знали правду — город окружен, и надежды на спасение почти не осталось.

На улицах, словно грибы после дождя, стали появляться блокпосты и баррикады, возведённые из мешков с песком и обломков кирпичей. Солдаты с автоматами наперевес патрулировали улицы, высматривая врага. Ночью город погружался в кромешную тьму, нарушаемую лишь вспышками взрывов и трассирующими пулями.

В городе ходили самые разные слухи. Говорили, что сербские снайперы стреляют по детям и беременным женщинам. Говорили, что в городе орудуют мародёры, грабя и убивая мирных жителей. Говорили, что ООН собирается ввести миротворческие войска, но этого всё никак не происходило.

В булочных и магазинах выстраивались огромные очереди за хлебом и водой. Цены взлетели до небес, и многие люди голодали. На рынках процветала спекуляция, и за кусок хлеба просили целое состояние.

Вечерами, собираясь у немногочисленных работающих радиоприёмников, люди пытались узнать хоть какие-то новости. Дикторы читали списки погибших и пропавших без вести, и многие узнавали в этих списках имена своих родных и близких.

В городе царила атмосфера страха, отчаяния и безысходности. Люди понимали, что их жизнь изменилась навсегда, и что им предстоит пройти через тяжёлые испытания.

В это мрачное время Милош, как и многие другие студенты, получил повестку из военкомата. Он должен был явиться на сборный пункт и отправиться на фронт.

Милош понимал, что его ждёт. Он знал, что война — это не романтическое приключение, а грязь, кровь и смерть. Но он также понимал, что не может остаться в стороне. Он должен защитить свой город, свою семью, своих друзей.

В ночь перед отправкой на фронт Милош долго не мог заснуть. Он лежал в постели и думал о том, что его ждёт впереди. Он вспоминал свою прежнюю жизнь, свои мечты, свои надежды. Он понимал, что, возможно, никогда больше не увидит своих близких, не услышит музыку в кафе, не почувствует запах цветущих каштанов.

В голове крутились слова его деда: «Война — это проверка на человечность. И только тот, кто её выдержит, достоин называться человеком».

Милош понимал, что ему предстоит пройти эту проверку. И он должен выдержать её любой ценой.

Милош, вчерашний студент-медик, чьими кумирами были не генералы, а выдающиеся хирурги вроде Николая Пирогова, мечтавший о тихой, спокойной жизни, посвящённой спасению людей, в одночасье стал военным врачом. Его, вместе с другими студентами старших курсов, мобилизовали в первые же дни войны. Никаких тебе выпускных экзаменов, никаких тебе торжественных речей и вручения дипломов. Вместо этого — грязная военная форма, автомат Калашникова и приказ явиться в полевой госпиталь, развёрнутый в подвале старой, полуразрушенной школы на самой окраине Сараево.

По дороге к сборному пункту Милош вспоминал слова профессора анатомии, старого, ворчливого, но очень талантливого врача: «Медицина — это не просто наука, это — искусство. Искусство сострадания, искусство исцеления, искусство продления жизни». Тогда эти слова казались ему красивой фразой, а теперь он понимал, что в них заключён глубокий смысл.

В сборном пункте царил хаос и неразбериха. Сотни молодых парней, таких же, как и он, испуганных и растерянных, толпились в тесном помещении, ожидая своей участи. Кто-то молча курил, кто-то читал молитвы, кто-то отчаянно прощался с родными и близкими.

Милош, стоя в очереди на получение оружия, услышал обрывок разговора двух солдат.

— Говорят, что сербы совсем озверели, — говорил один из них. — Стреляют по всему, что движется. Никого не жалеют.

— Да пошли они к чёрту, — ответил другой. — Мы им покажем! Мы за свою землю будем стоять до последнего!

Милош поёжился. Ему было страшно. Он никогда раньше не держал в руках оружие. Он не знал, как убивать. Он хотел лечить, а не воевать.

Вспомнилось, как отец, говорил ему: «Война — это всегда трагедия. И неважно, кто прав, а кто виноват. В войне всегда страдают невинные люди».

Милош, едва переступив порог полевого госпиталя, расположенного в сыром, пропахшем плесенью подвале бывшей школы, едва успел вдохнуть воздух, как его обоняние атаковала удушливая смесь запахов: хлорки, скрывающей зловоние гниющей плоти, крови, пропитавшей каждый сантиметр пространства, и медикаментов, призванных хоть как-то облегчить страдания. Он машинально вспомнил лекции по десмургии, где профессор, словно предчувствуя будущее, говорил: «Бинты и вата — вот ваши главные союзники в борьбе за жизнь солдата».

В хаотичном гуле стонов, криков и бессвязных просьб о помощи, он различил чьи-то приглушённые рыдания. Внезапно, словно вихрь, к нему подлетела Ясмина — молоденькая медсестра, с перепачканным кровью лицом и растрёпанными волосами, в глазах которой плескался первобытный ужас. Её хрупкая фигурка казалась совершенно беззащитной в этом царстве смерти.

— Доктор! Умоляю, помогите! — воскликнула она, хватая Милоша за рукав грязного халата. Её пальцы судорожно впились в ткань, словно он был ее последней надеждой. — У нас операция… Срочно! Осколочное… Совсем молодой…

Милош, словно очнувшись от оцепенения, последовал за Ясминой в импровизированную операционную — крохотную комнату, освещённую лишь одинокой лампочкой, свисавшей с потолка на тонком проводе. В этом скудном свете лица людей казались бледными и измождёнными, словно лишённые жизни.

В центре комнаты, на старом, покрытом ржавчиной столе, лежал солдат — совсем мальчишка, не больше восемнадцати лет. Его лицо было залито кровью, а тело конвульсивно подёргивалось. Над ним склонился Дамир — опытный хирург, которого в госпитале за глаза прозвали «Божьим скальпелем» за его невероятную ловкость и умение спасать даже самых безнадёжных пациентов.

— Милош, братишка, слава Богу, что ты здесь! — воскликнул Дамир, не отрываясь от работы. Его голос звучал устало, но уверенно. — Нужна помощь! Осколочное ранение брюшной полости. Повреждены печень и селезёнка. Кровотечение сильное. Время не ждёт!

Милош, подавив волну подкатившей тошноты, дрожащими руками надел халат, маску и перчатки, стараясь не думать о том, что ему предстоит увидеть. В голове всплыла цитата из Гиппократа: «Врач должен обладать глазом сокола, сердцем льва и руками женщины».

— Что нужно делать? — спросил Милош, стараясь говорить спокойно и уверенно.

— Держи ретрактор! — скомандовал Дамир, указывая на инструмент. — Нужно расширить рану, чтобы я мог добраться до печени. Аккуратно, не повреди нервы!

Милош, собрав всю свою волю в кулак, выполнил указание Дамира. Рана была ужасной — из неё сочилась кровь, вытекала сукровица и виднелись разорванные ткани внутренних органов. Ему стало плохо, но он заставил себя смотреть.

— Давление падает! — запаниковала Ясмина, следя за показаниями монитора. — Пульс нитевидный!

— Адреналин! Кордиамин! — скомандовал Дамир, не отрываясь от работы. — И кто-нибудь, сообщите в банк крови! Нам срочно нужна переливка!

Ясмина, словно заведённая, выполняла все указания Дамира. Она работала быстро и чётко, словно робот, запрограммированный на спасение жизни.

Милош, наблюдая за ее действиями, подумал о том, что война — это не только стрельба и взрывы, но и изнурительный труд, требующий огромного напряжения сил и нервов.

Операция продолжалась несколько часов. Дамир, не разгибая спины, методично зашивал разорванные органы, перевязывал кровоточащие сосуды и удалял осколки. Милош, несмотря на усталость и страх, продолжал ассистировать ему, следуя каждому его слову.

В какой-то момент Милош поймал на себе взгляд солдата. В его глазах он увидел не боль и отчаяние, а какое-то странное смирение, словно он уже попрощался с жизнью. Милошу стало невыносимо жаль этого молодого парня, вынужденного умирать вдали от дома, от семьи, от любимой девушки.

Вспомнилось, как мать, провожая его на войну, сказала: «Главное — останься человеком. Не ожесточись. Не потеряй веру в добро». Милош понимал, что сейчас, как никогда, ему нужно помнить эти слова.

— Всё, — сказал Дамир, откинувшись на спинку стула и вытирая пот со лба. — Зашил… Как он?

Ясмина склонилась над солдатом, ощупывая пульс. — Слабый, но есть, — ответила она. — Давление понемногу поднимается.

Милош облегчённо вздохнул. — Он выживет? — спросил он, глядя на лицо солдата.

Дамир посмотрел на него с грустью. — Не знаю, Милош, — ответил он. — Сделали всё, что могли. Дальше — всё в руках Божьих.

Ясмина прикоснулась к щеке солдата и прошептала: — Держись, родной. Мы с тобой. Ты сильный, ты справишься.

Милош, глядя на них, почувствовал, как в его душе рождается новая надежда. Он понял, что даже в этом кромешном аду есть место для милосердия, для сострадания, для любви.

Закончив операцию, Милош отступил от стола, чувствуя, как в ногах предательски подкашиваются колени. В голове звенело, в глазах рябило. Он снял окровавленные перчатки, ощущая липкую влагу на руках, и машинально выбросил их в ведро для отходов. Операция прошла неудачно. Несмотря на все усилия, солдат умер прямо на операционном столе. Последние слова Дамира, прозвучавшие как приговор: «Простите, парень, мы сделали все, что могли…» эхом отдавались в голове.

Выйдя из операционной, Милош словно попал в вакуум. Звуки вокруг приглушились, краски поблекли. Он шёл по коридору, словно во сне, не видя и не слыша ничего вокруг. В голове крутились обрывки фраз, картинки разорванного тела, предсмертный взгляд солдата.

В ту ночь он впервые увидел, как умирает человек. Молодой солдат, совсем ещё мальчишка, с перебитыми ногами и разорванным животом. Милош делал всё, что мог, чтобы спасти его, но было слишком поздно. Солдат умер у него на руках, смотря на него полными боли и отчаяния глазами.

Милош почувствовал, как мир вокруг него рушится. Он опустился на колени и заплакал. Он плакал от бессилия, от жалости, от горя. Он не мог понять, как такое возможно — чтобы люди убивали друг друга, чтобы невинные страдали и умирали.

— Не плачь, доктор, — услышал он тихий голос над собой.

Это была Ясмина. Она опустилась рядом с ним и нежно провела рукой по его волосам.

— Война — это смерть, — сказала она. — К этому нужно привыкнуть. Иначе ты не выживешь.

Милош посмотрел на неё заплаканными глазами, полными боли и отчаяния.

— Я не могу привыкнуть к смерти, — прошептал он. — Я не хочу привыкать к смерти… Я хочу спасать людей, а не видеть, как они умирают…

Ясмина обняла его и прижала к себе.

— Ты делаешь всё, что можешь, — сказала она. — И это самое главное. Ты здесь, ты помогаешь им, ты облегчаешь их страдания. И это уже много.

В ту ночь Милош понял, что его жизнь изменилась навсегда. Он больше не был тем наивным студентом, который мечтал о карьере хирурга. Он стал военным врачом, свидетелем ужасов войны, человеком, потерявшим веру в мир и справедливость. Он увидел ад своими глазами, и этот ад навсегда оставил свой отпечаток на его душе.

Опираясь на стену и пытаясь унять дрожь в руках, Милош слышал, как далеко в коридоре затихают голоса Дамира и Ясмины. Его тошнило, но не от крови, а от бессилия. Смерть солдата, чьё имя он даже не успел узнать, вывернула его наизнанку, обнажив всю беспомощность перед лицом войны. Милош помнил, как судорожно сжимал его руку этот парень, и как его взгляд постепенно тускнел.

В голове всплыли слова старого патологоанатома, профессора Кнежевича, который повторял на каждом занятии: «Мы, врачи, лишь немного оттягиваем неизбежное. Смерть — это часть жизни, и к ней нужно относиться с уважением, но без страха». Но сейчас, здесь, в этом проклятом подвале, слова профессора казались циничной ложью.

Оттолкнувшись от стены, Милош побрёл по коридору, надеясь найти укромное место, чтобы прийти в себя. Под ногами хлюпала какая-то жидкость, вероятно, кровь, смешанная с водой. В палатах стонали раненые, призывая медсестёр. Запах карболки, призванный убивать микробов, не мог заглушить зловоние гноя и разлагающейся плоти.

Милош зашёл в пустую перевязочную и закрыл за собой дверь. Комната была освещена тусклой лампочкой, отбрасывающей причудливые тени на стены. На столе валялись окровавленные бинты, шприцы и использованные ампулы. Милош подошёл к окну и открыл его, впуская внутрь струю свежего воздуха. На улице шёл дождь, словно оплакивая погибших.

Он опёрся о подоконник и закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Перед глазами стояло лицо умершего солдата, его испуганный взгляд, его судорожно сжимающая рука.

Милош чувствовал себя дураком. Он наивно полагал, что сможет спасать жизни, облегчать страдания. Он не понимал, что война — это нечто большее, чем просто раны и болезни. Это — разрушение, хаос, отчаяние.

Снова задрожали руки. Он достал из кармана сигарету и закурил, жадно затягиваясь. Никотин немного успокоил нервы.

Вспомнились слова Ясмины: «Милош, самое главное — оставаться человеком. Не позволяй войне сломать тебя». Но как оставаться человеком, когда вокруг тебя только смерть и разрушение? Как сохранить веру в добро, когда зло торжествует повсюду?

Услышал шаги за дверью и тут же затушил сигарету, спрятав окурок в карман. Дверь отворилась, и в перевязочную вошла Ясмина.

— Милош, что ты здесь делаешь? — спросила она, глядя на него с беспокойством. — Я тебя ищу. Дамир говорит, что нужна помощь. Снова много раненых.

Милош вздохнул и посмотрел на Ясмину. Её глаза были уставшими, но в них по-прежнему горел огонёк надежды.

— Я не могу, Ясмина, — сказал Милош. — Я больше не могу это видеть. Я устал.

Ясмина подошла к нему и взяла его за руки.

— Я знаю, Милош, — сказала она. — Тебе тяжело. Но ты нужен там. Ты нужен этим людям.

Милош посмотрел на Ясмину и почувствовал, как в его душе рождается новая волна отчаяния.

— Зачем, Ясмина? — спросил он. — Зачем мы всё это делаем? Чтобы они потом снова пошли на войну и погибли? Чтобы они остались инвалидами на всю жизнь? Чтобы они мучились от кошмаров и воспоминаний?

Ясмина крепко сжала его руки.

— Мы не можем знать, что их ждёт впереди, Милош, — сказала она. — Но мы можем дать им шанс. Шанс на жизнь. Шанс на надежду. Шанс на то, что всё ещё может быть хорошо.

За дверью раздался крик, полный боли и отчаяния. Милош вздрогнул.

— Они ждут нас, Милош, — сказала Ясмина. — Они нуждаются в нас.

Милош посмотрел на Ясмину и увидел в ее глазах призыв. Призыв к состраданию, к милосердию, к человечности.

Вспомнились слова его деда: «Если ты видишь, что кто-то нуждается в твоей помощи, не проходи мимо. Помоги ему, чем можешь. Потому что, если ты не поможешь, кто поможет?»

Милош вздохнул и выпрямился.

— Ты права, Ясмина, — сказал он. — Мы должны идти.

Ясмина улыбнулась ему и поцеловала в щеку.

— Я знала, что ты не сдашься, — сказала она. — Вместе мы всё переживём.

Взяв в руки медицинскую сумку, Милош вышел из перевязочной вслед за Ясминой. Он знал, что его ждёт впереди. Кровь, боль, смерть. Но он также знал, что не одинок. Что есть люди, которые разделяют его боль, которые его поддерживают. И что ради этих людей он готов продолжать бороться. Готов идти дальше, несмотря ни на что.

Глава 5

Тени прошлого

Ахмед, словно подкошенный, стоял в дверном проёме, вцепившись побелевшими пальцами в косяк. Его измученное лицо, с глубокими тенями под глазами, напоминало древнюю маску, застывшую в гримасе боли. Казалось, он не дышит, не моргает, просто существует в каком-то своём, отдельном мире.

Алия и Бранко, замершие в ожидании, чувствовали, как нарастает напряжение. Они словно наблюдали за опасным экспериментом, исход которого был непредсказуем. Бранко, несмотря на свой суровый вид, украдкой вытер испарину со лба. Алия, напротив, старалась сохранять спокойствие, хотя внутри всё сжалось в тугой комок.

Милош, оказавшись лицом к лицу со своим прошлым, испытал странную смесь чувств. Ему было жаль этого сломленного человека, но в то же время он ощущал какую-то отстранённость, словно смотрел на себя самого много лет назад.

Он сделал несколько шагов вперёд, сокращая дистанцию, и остановился в нескольких метрах от Ахмеда.

— Ахмед, — произнёс он, стараясь придать голосу теплоты и уверенности. — Я знаю, что тебе сейчас тяжело. Я понимаю, что ты пережил. Я вижу боль в твоих глазах.