Бесплатный фрагмент - Карсикко

Глава 1

— Сынок, может, все-таки не поедете?

Я видел в глазах мамы надежду, что ее сын в последний момент передумает. Но, как и большинство надежд, эта была обречена на провал. Мама медленно ходила по дому, нехотя собирая вещи Тимофея, которые были разложены по разным полкам и шкафам, не скрывая своего мучения.

После рождения собственного сына, я стал лучше понимать ее. Раньше я думал, что мой родитель перебарщивает с заботой и чувством опеки, слишком близко принимает к сердцу мои неудачи и остро переживает за безопасность на дороге. Оказалось, что чувства эти врожденны и появляются вне зависимости от нас, когда рождаются собственные дети.

Поэтому сейчас мне было вдвойне тяжелее отказывать, обрекать ее на двойную разлуку: с сыном и внуком.

— Тимофею здесь будет гораздо лучше. Зачем везти его на новое место? — продолжала причитать она.

Я не мог смотреть ей в глаза, поэтому сделал вид, что взглянул на сына. Он спокойно собирал конструктор из «Лего» на полу в гостиной, как будто ничего страшного в его жизни и не происходило. Но я видел, как мой ребенок начинает замыкаться в себе и становиться заторможенным, что ли. Долго отвечает на вопросы, медленно реагирует, иногда вообще будто не слышит слов, обращенных к нему. И долго смотрит странным пустым взглядом вдаль.

Мама, все так же охая, ходила по дому и, силясь, собирала вещи. Пыталась сосредоточиться, чтобы ничего не упустить, но у нее явно не получалось.

Я пошел на кухню, чтобы налить себе немного виски со льдом, но, подойдя к холодильнику, вспомнил, что за рулем. Все равно раздраженно открыл холодильник, достал колы и наполнил ей бокал.

— Может оставишь его у меня? — сходу предложила она, когда вошла на кухню вслед за мной, держа в руках ветровку Тима. — Хотя бы на годик? А как устроишься, приедешь за ним, заберешь. Я справлюсь. Справилась же с тобой.

Предложение было неожиданным. Я поднял глаза и, кажется, среагировал на эти ее слова. Оставалось только надеяться, что она не заметила. Не заметила, что на мгновение я заколебался.

Если б она узнала, что я обдумывал такой вариант, принимал его в расчет, то обязательно бы насела на меня и как можно дольше не отпускала, как повисший над пропастью изо всех сил хватается за любой выступ, лишь бы не упасть.

Я быстро собрался с мыслями и сделал спокойное равнодушное лицо, медленно потягивал колу из бокала и задумчиво смотрел в окно, за которым было темно и шел дождь. Мне нравилось вот так сидеть на ее кухне, особенно после смерти жены. Здесь я чувствовал себя чуточку легче. В доме, построенным мной для мамы. Когда я страдал о того, что не могу почувствовать себя счастливым мужем и достойным отцом, я шел в дом мамы, на эту кухню, чтобы почувствовать себя хорошим сыном. Однако сейчас это ощущение пропало.

Я с радостью оставил бы Тима с мамой, потому что не мог спокойно на него смотреть, как бы жестоко это не звучало. Я видел в нем свою умершую жену. Собственно, ради этого я и хотел уехать из родного города, бежать подальше, чтобы ничего больше о ней не напоминало. Но получалось, что брал с собой самое яркое воспоминание о жене, и наш отъезд по сути был бессмысленным.

— Нам обоим нужно ехать, — ответил я, — обоим сменить обстановку.

Она вздохнула. Но она должна понять, что выбора у меня нет.

— Призраки существуют, мам, — продолжил я, глядя в окно на ее кухне. — Я иду по улицам города, захожу в кафе, где мы завтракали и пили кофе, и вижу ее в витринах этого кафе, за стеклом больших окон, где она ждет меня, ощущаю её в запахах и не могу отделаться от навязчивого чувства ее присутствия.

Я говорил, и ком подступал к горлу. Говорил, потому что мама должна была понять, насколько тяжело мне уезжать, но еще тяжелее оставаться здесь.

— Она преследует меня. Стоит вдалеке у раздвижных дверей торгового центра, в ожидании. Идет впереди в толпе людей. Я вижу ее в спинах других девушек с такими же длинными русыми волосами. Однажды, на самом деле подумал, что это она. Подошел, испугал незнакомую девушку. Неловко получилось.

Мама стояла посреди кухни с ветровкой Тимофея в руках и молча слушала меня.

— Призраки существуют, — я посмотрел на нее. — Призраки любимых людей. И не для них мы должны найти успокоение, а для самих себя. Не найдем покоя, пока не разрешим себе отпустить их. Но она не отпускает.

Я отвернулся и стал смотреть куда-то в пространство.

— Может все-таки куда-нибудь поближе? — тихо проговорила мама, присев ко мне за стол.

— Нет. Я должен полностью сменить обстановку. Помнишь, когда у Игберда Рая умерла жена, он уехал на другой конец земного шара, чтобы попытаться забыть ее.

— Не приплетай сюда свои детективы. В книжках все совершенно по-другому, не как в жизни.

— Не знаю, мам, в моей жизни пока все в точности так, как в трагичном романе.

Мы молчали несколько минут под звуки телевизора, доносящиеся из комнаты с Тимофеем. Кажется, постепенно она свыклась с мыслью об отъезде. Во всяком случае, морщины, густо бороздящие ее широкий лоб, окаймленный прядью светлых волос, разгладились.

— К тому же я не могу писать, — продолжил я. — Уже полгода прошло, а я так и не выдавил ни единой строчки. Не могу сосредоточиться. Издатель понимает мое положение, но скоро будет задавать вопросы. Может там найду материал.

Думаю, на маму эти доводы действовали не сильно. Мы сидели за столом и оба смотрели в пустоту, каждый думая о своём.

За окном было темно, моросил холодный августовский дождь. Тимофей все так же безучастно собирал «Лего». Я смотрел на него с кухни, через коридор, и пытался понять, что же сейчас происходит у него в голове.

— Ты уже договорился обо всем с Митей? — спросила мама.

— Да, звонил ему несколько раз. Мы будем жить в городе в его квартире. Он уже похлопотал, чтобы Тима взяли в школу в сентябре.

Митя был ее старшим братом, который много лет назад, еще в молодости, уехал на север, в далекую Карелию. Провел там больше сорока лет, завел пару семей и двух детей, и сейчас доживал век в небольшом поселке на берегу озера, так и не наладив хороших отношений с сыном и дочерью.

Я редко был у него в гостях. Последний раз лет десять назад, еще до женитьбы. Но всегда чувствовал, что дядя близок мне по душу, по чувствам и мыслям. Даже ближе чем отец, хотя и того и другого я видел очень редко в жизни.

— Он воспринял наш приезд с энтузиазмом, — сказал я маме. — Думаю, ему там одиноко.

— Конечно, одиноко, мне здесь будет тоже одиноко, — вздохнула мама.

— Мы вернемся следующим летом, мам. Так надо.

— Пойду закончу с вещами, — сказала она и вышла из-за стола.

Я остался сидеть на кухне в приглушенном свете ламп, смотрел в темное окно, по которому стучали ветви фруктовых деревьев, растревоженных сильным ветром. Не хотел смотреть на мебель и стены, потому что сразу начинал видеть, как она танцует на этой кухне, увлеченная готовкой еды, как они с мамой сидят и долго разговаривают за бокалом вина на девичьи темы.

Я знал, что мама тоже скучает по ней, но отъезд сына для нее тяжелее. Каждый из нас в душе эгоист, и нет ничего в этом плохого, нет ничего плохого в том, чтобы стараться избежать боли.

— Папа! — вдруг закричал Тимофей. — Папа!

Я отбросил сгусток мыслей и увидел свет встречных фар, затем долгий сигнал автомобиля. Я резко дернул руль вправо, чтобы избежать столкновения, до которого оставались считанные секунды, выехал на нашу полосу и продолжил движение.

Перепуганный водитель во встречном авто обдал меня долгим гневным сигналом, который растворился позади нас в темноте.

Я обернулся на сына. Сердце истошно колотилось. Тим сидел позади, смотрел на меня испуганными глазами, вжавшись в сиденье и обхватив руками ремень безопасности.

— Все хорошо, Тим. Все хорошо, — как можно спокойнее сказал я, зная, что дети считывают чувство страха с родителей. Мне нужно было не подавать виду. — Я просто задумался.

Он не ответил.

— Давай-ка остановимся на ночь в отеле, — продолжил я. — Надо отдохнуть.

Я забил в поиске навигатора ближайшие придорожные мотели. Пальцы не слушались, дрожали от адреналина. Глубоко дыша, чтобы успокоится, я попеременно смотрел на дорогу и оборачивался назад на сына, стараясь сделать как можно более беззаботное лицо.

— Ну вот, через двадцать километров есть хороший отель, — сказал я ему. — И оценки вроде высокие. Ты как?

— Нормально, — тихо ответил он.

Мы ехали по трассе на север уже больше восьми часов и не проехали даже и половины пути, все еще трясясь по плохим дорогам средней полосы. Тимофей, выспавшись днем, смотрел вперед в освещенную фарами автомобиля темноту.

Я не знал, какие силы благодарить, что мой сын сейчас не спал. Сам того не ведая, он спас нам жизнь.

Спустя час мы располагались в скромном номере придорожного отеля. Я накормил Тимофея ужином, заказанным из ресторана на первом этаже, усадил на кровать смотреть телевизор, а сам пошел в ванную, чтобы принять душ и постараться расслабиться после долгой дороги.

А вернее остаться наедине с собой.

Меня до сих пор потряхивало. Может быть, дети не могут воспринимать страх смерти так глубоко, как взрослые, потому что еще не успели осознать самих себя и привыкнуть к жизни. Может, они еще слишком наивны, чтобы воспринимать все всерьез, даже момент близкой трагедии, промелькнувшей у тебя перед носом. Может быть, так оно и есть.

У меня же из головы не выходил истошный крик сына и два светящихся шара, готовые ослепить, навсегда.

Я встал под душ, стараясь смыть липкие мысли страха, но получалось плохо. Как вредные мухи, они кружили и кружили у в голове.

«Что же я делаю?» — думал я. — «Неужели, сам того не ведая, пытаюсь утащить себя на тот свет, поближе к ней? Да еще и сына готов ухватить с собой?»

Нет, этого не может быть! Это просто случайность. Обычная случайность, которая может приключиться с любым на дороге, тем более в темноте, после нескольких часов долгого пути. Без собеседника, который может отвлечь.

И, действительно, мы мало говорили с сыном последнее время.

Я старался вывести его на разговор, но все наши беседы заканчивались тем, как сильно он скучает по маме. И вопросами, сможет ли она вернуться когда-нибудь. Я не знал, что ответить ему.

Точнее знал. И даже однажды, разозлившись, сказал, что мама никогда уже не вернется. Но, как и все плохое, Тим забыл и эти мои слова. И через несколько недель, все так же задавал этот же вопрос. Я понял, что нужно время, чтобы он свыкся с ее отсутствием, и бросил попытки поговорить с ним.

В запотевшем зеркале отражался худой силуэт: черные, свисающие пряди волос, все отчетливее пробивающиеся седые волосы, длинный нос, который на худом лице выделялся сильнее обычного, отросшая щетина на лице, как любила моя жена. С нашей первой встречи я так ни разу и не брился начисто. Не бреюсь и сейчас.

Пока мы ехали, я понял, что мне становится легче в незнакомых местах: памяти не за что зацепиться, чтобы кольнуть меня, потревожить. Мы с сыном должны точно так же измениться. Стать чужими той самой памяти о прошлом. Говорят же, за несколько лет клетки человеческого организма полностью обновляются. Нам нужно было точно так же обновиться. Я надеялся, что в другом, далеком месте это произойдет гораздо быстрее.

Я приоткрыл дверь ванной комнаты, чтобы выпустить накопившийся пар.

Тим все так же сидел на кровати с безучастным видом и смотрел странные мультики по телевизору.

Иногда, мне становилось обидно, что он не реагирует, что не бьется в истерике, не кричит, не плачет навзрыд, что его мамы больше нет, что она не приходит. Он просто молчит и будто смотрит в самого себя. Но я не требовал многого от него и старался запихнуть взрослые обиды подальше. В любом случае, каждый реагирует так, как ему проще, как легче. И если мой сын хочет долго молчать и ни на что не реагировать, значит ему так легче.

Но там, в новой школе, надо будет пообщаться с психологом, думал я, потому что не знал, как вести себя с ребенком, потерявшем мать. Мы оба постепенно отходили от шока. И если я хоть как-то пытался бороться с отчаянием и тоской, пытался убежать от них на север, в другие места, то за сына я начинал тревожиться.

— Давай спать, уже поздно, — сказал я, выключив свет в ванной.

Взял пульт и погасил телевизор.

— Хорошо, — тихо ответил Тимофей, даже не попросив посмотреть мультики еще пять минут, словно они и не трогали его.

— Со мной ляжешь? Или один? — спросил я, потому что в нашей комнате были две односпальные кровати.

И не дождавшись, когда он ответит, предложил:

— А лучше давай сдвинем кровати, чтобы обоим было удобно.

Мы так и поступили.

Когда улеглись, я положил руку на Тимофея. Заснули мы быстро, но через силу, я дождался, пока он засопит, чтобы уснуть после него.

Не успел я закрыть глаза, как зазвонил будильник, возвещающий, что пора вставать.

Мы позавтракали, взяли кофе в дорогу, паршивый кофе, надо сказать. Я открыл карту в телефоне, чтобы проложить маршрут.

— Может заедем на Онежское озеро? — спросил я Тима.

— А что там? — бодрее, чем обычно спросил он.

Меня порадовал его настрой.

— Одно из самых больших озер в нашей стране. Когда-то, очень давно, по нему даже ходили деревянные парусные корабли. В наших краях таких озер не найти, они все похожи на лужи. А это озеро прямо как море, — продолжал я подогревать его интерес. — Думаю, там даже берегов не видно. Вода уходит за горизонт.

— Давай, — ответил Тим.

Я увеличил карту в навигаторе. Он показал мне две туристические стоянки, где можно было разбить лагерь. Палаток с собой у нас не было, но развести костер и пожарить сосиски, чтобы отдохнуть от долгой дороги и полюбоваться озером мы могли.

— Так, — протянул я, — до первой стоянки нам четыре часа езды. К обеду будем уже на берегу озера.

Тимофей уселся в кресле и смотрел в окно.

Мы медленно тронулись. Когда стали выезжать на трассу со стоянки мотеля, я поймал себя на мысли, что его бодрый настрой придал сил и мне. Сегодня получилось выспаться, и даже вчерашний случай с встречной полосой не тревожил меня. Мысли улеглись.

Я решил полностью отдаться дороге.

Иногда, думал я, наступают такие моменты, когда нужно просто наблюдать. Плыть по течению или, в нашем случаем, ехать по дороге и вписываться в повороты, которые она тебе предлагает, следовать ее направлению. И если проявишь максимум уважения к ведущей тебя дороге, то, возможно, конечный пункт не разочарует. В любом случаем, ты сможешь просто получить удовольствие от пути.

Через час равнинная однообразная местность средней полосы стала меняться. Все больше на пути попадалось озер, рек, густых хвойных рощ, холмов и все меньше машин и населенных пунктов, а те, что попадались, были небольшими и слишком уютными, чтобы их назвать придорожной деревней или селом. Ухоженные деревянные домики, приятные палисадники и обязательно дети, которые катались вдоль трассы на велосипеде. Я специально сбрасывал скорость, соблюдая правила, чтобы ненароком не задеть их.

Я был рад, что Тим видит эту смену природы, другие места и других людей, живописные картинки, сменяющиеся за окном. Может быть, эта свежесть во взгляде сможет отвлечь и его от привычных мыслей. Во всяком случае, каждый раз, когда я поглядывал на него, он внимательно смотрел в сторону и не отрывал взора от происходящего за стеклом.

В эти моменты я переставал корить себя за то, что оторвал его от родного дома и родной бабушки. Дорога помогала ему так же, как и мне.

Спустя еще несколько деревень, мелких рек и озер, мы достигли дороги вдоль водохранилища.

— Тим, смотри какие баржи, — сказал я ему и специально сбавил скорость, чтобы сын успел рассмотреть.

— Это водохранилище, — пояснил я, — а на баржах перевозят различные грузы. Вон на той много угля.

— Зачем здесь хранят воду?

— Чтобы переправлять по ней грузы. Это быстрее и дешевле, чем везти такую же гору угля по дороге. К тому же дорогу еще нужно построить. Кстати, когда приедем к дяде Мите я покажу тебе самую большую гору из сложенных камней. Она даже выше леса.

Мы продолжали двигаться вдоль череды водохранилищ, связанных узкими каналами. Иногда баржи везли не уголь или лес, а были нагружены черным металлом, и более походили на мусорщиков, чем на благородных представителей своего технического вида.

В одном из мелких городов по пути мы заехали в магазин, чтобы купить еды, которую сможем приготовить на костре.

— Ты не голоден? — спросил я у сына.

— Еще нет, — ответил он.

Я все равно попросил его выпить йогурт и съесть булку. Завтрак был плотный, но нам предстояло еще пара часов пути.

— Можно мне это? — показал он на китайский пластмассовый кораблик в целлофановом пакете. — Я хочу запустить его на озере.

— Да, конечно, — не возражал я.

— Пробейте нам, пожалуйста, — попросил я продавщицу, расплатился и мы продолжили наш путь.

Тим шуршал сзади трескучим пакетом от кораблика, пытаясь открыть хорошо склеенную пленку, а я пытался расслабиться. Виды здесь были завораживающими, но еще не настолько эффектными, чтобы вогнать в созерцательный ступор, когда не хочется отрывать взгляда.

Все было непривычным. Я ощущал, что чем дальше мы уезжаем на север, тем медленнее течет время. Людей в городах и деревнях не так много, а если и есть, они идут по улицах мерно и сосредоточенно. Даже автомобили на дорогах всегда уступали в скорости нашей машине, а редкие автомобили, которые нас обгоняли, всегда были не с местными номерами.

А еще облака плыли здесь очень низко.

Возможно, такой эффект замедленного времени оказывала не только новизна обстановки, но и вода, которой здесь было в избытке. То тут, то там по пути нам встречались многочисленные озера, спокойные, гладкие, окруженные лесом и, казалось, первозданные. И эта спокойная гладь воды и вводила заезжего путника в подобный временной транс.

И мне это нравилось.

Мне казалось, что подобные ощущения испытывает и Тим, когда смотрит сосредоточенным взглядом в окно автомобиля.

Сидя в машине, мы практически не разговаривали. Я слушал радио, он читал книжку, которую взял с собой или играл в телефон там, где смог поймать интернет. По дороге таких мест было не так-то и много. Потом он понял, что интернет появляется, когда мы подъезжаем к очередному населенному пункту.

Меж тем дорога вдоль водохранилища закончилась и углубилась в лес.

Она стала плавной, чистой и ухоженной. Я понял, что мы въехали в Карелию и подумал, что каждое рукотворное деяние, отражает нравы тех людей, которые его создали. Возможно, думал я, люди севера не настолько расточительны, чтобы экономить на дорогах. Мы, люди средней полосы, привыкли, что на каждом шагу нас подстерегает деревня, город, заправка, либо очередная дорожная забегаловка. Здесь же ты остаешься один на один с дорогой, и не дай бог тебе остаться один на один с ней холодной зимой, когда ее занесло снегом или тебя занесло на обочину.

Я объяснил себе это таким образом. Так или иначе, мое настроение улучшилось. Мы ехали вдоль высоких сосен, которые стояли плотными рядами с каждой стороны на протяжении долгих километров, будто сопровождая нас, приветствуя. Мне нравилось это ощущение лесного коридора, когда не было видно горизонта, потому что наш путь плавно петлял, поворачивал и то и дело поднимался вверх и вниз. Впереди были лишь облака, которые сменялись деревьями, и широкая гладкая дорога. Иногда попутных и встречных машин было так мало, что я начинал представлять эту дорогу на север, как наш личный путь.

И этот путь, сквозь природу, сквозь лес и небо помог мне на время, пусть и недолгое, отпустить мысли, которые грузом лежали на мне все это время.

Я обернулся на Тима. Он задремал.

Включив негромко музыку, я отдался дороге.

Через пару часов плавного движения, мы подъехали к повороту на Онежское озеро, к стоянке, на которую нас вел навигатор.

— Где мы, пап? — проснулся Тим и спросил, когда увидел, что широкая трасса, сменилась узкой дорожкой.

— Повернули на озеро, — ответил я, — еще двадцать километров по этой дорожке и будем у маленького моря.

Мы все так же ехали через лес, только здесь он был ближе к нам, нависал.

По пути не было населенных пунктов, только одинокие указатели на развилках, которые направляли путников еще дальше вглубь леса, к старым селам и деревням. Неужели в них до сих пор кто-то живет?

Мы ехали по глухой лесной дороге еще некоторое время, пока справа не стала появляться узкая река, на другой стороне которой показались одинокие дома и ветхие серые сараюшки. Дорога шла вдоль реки, снова уходила в лес и возвращалась к реке.

Время здесь точно остановилось, казалось мне. Особенно сегодня, когда солнце скрылось за серыми, размазанными по небу тонким слоем тучами, эта местность казалась заброшенной и неживой. Мне стало немного не по себе.

По пути не встретилось ни одной машины или человека. Мы ехали прямиком в безжизненные места. Даже когда появились первые небольшие деревни, на их улицах не было видно людей, только дома, серые сараи и автомобили. С одной стороны, я не хотел, чтобы люди таращились на наш автомобиль с чужими номерами, как на незнакомцев, да и вообще знали о нашем прибытии в их затерянный мирок, с другой стороны отсутствие людей делало эти места жутковатыми.

Населенный пункт закончился, вновь сменившись лесом с одной стороны и петляющей речушкой с другой, изгибы которой пыталась повторить дорога. Я посмотрел на навигатор: нам оставалось еще несколько километров до поселка, который располагался на берегу Онежского озера. Надеюсь, там будет так же безлюдно, думалось мне.

Не знаю почему, но последнее время мне все меньше и меньше хотелось видеть людей. Может быть, это и было последним аргументом в пользу переезда на север, в Карелию, где плотность населения гораздо меньше. Подсознательным аргументом. Душа требовала покоя, мысли простора, а взор таких вот безлюдных мест, пусть и затронутых человеком, но освобождающихся от его былого прикосновения.

Как раз на этих мыслях по берегам реки стали появляться лодочные сарайчики с небольшими причалами. Серые. Ветхие. Почти все из них на треть уходили прогнившими досками в воду и навряд ли уже использовались по назначению. Мелкие волны били по догнивающим доскам, давая понять, что время не щадит ничто в этом мире.

Мы въехали в поселок с названием Шальский.

Он был таким же пустым и безлюдным. Редкий человек проходил где-то вдали по своим делам. Даже у сельских магазинов, которые выделялись яркими вывесками на фоне серого пейзажа от большого обилия деревянных некрашеных сараев и заброшенных домов, не было людей. Хотя, думалось мне, это единственные места притяжения в этих местах.

Мы медленно проехались по улочкам поселка в направлении, куда нас вел навигатор, и так и не встретили ни одного человека. Асфальтированная, но разбитая дорога закончилась, за спиной остались два двухэтажных деревянных дома с пластиковыми окнами и некоторыми ухоженными клумбами, что говорило о том, что там все-таки кто-то живет и ухаживает за хозяйством.

Началась песчаная дорога и высокий сосновый лес, за которым, судя по навигатору, было озеро.

Тимофей все так же сидел на заднем сидении и с интересом смотрел в окно.

Настороженное и подавленное настроение, которое вдруг завладело мной от вида безжизненного поселка, сменилось неожиданной легкость, когда впереди сквозь редкие деревья леса проглянулась бескрайняя гладь озера и послышался далекий шум волн.

— Кажется, мы почти приехали, — сказал я Тиму, и он стал смотреть вперед, стараясь разглядеть водоем.

Деревья медленно расступались, обнажая вид на воду и небо. Мы выехали на песчаную дорогу, которая шла прямо вперед к импровизированному пирсу и уходила влево в лес. Я повернул налево, желая, как можно дальше отъехать от поселка. Маневрируя между деревьев, мы медленно пробирались вдоль берега. Людей здесь не было, наверное, потому, что последние часы на небе собирались тучи и накрапывал мелкий дождь. Но о присутствии людей говорили то тут, то там расставленные заграждения для костра, сделанные из воткнутых палок в песок и натянутых между ними плотных черных пакетов. Чтобы костер не задувал ветер с озера, подумал я.

По пути я заметил, что чем ближе мы подъезжаем к берегу, тем рыхлее становится почва, превращаясь из накатанной лесной земли в песок. Лишь бы не увязнуть, насторожился я, стараясь наезжать колесами на корни и ветви. Тим все так же, не отрываясь, смотрел на озеро. Для него это было полноценное море, да и для меня тоже.

Вода Онежского озера уходила за горизонт. Лишь местами где-то очень далеко показывались темные пятна редких островов. Вот бы добраться до одного из них, подумал я.

Волны здесь были сродни морским. Еще издалека вскипали белой пеной и несли ее к самому берегу, наперегонки, но ровными рядами. Было в этот что-то завораживающее, магнетическое. Как мерный метроном они погружали путника в задумчивый транс, довершая свое дело безостановочным звуком разбивающейся о песок воды.

Берег был широкий, метров десять от края леса до воды ровно стелился песок. Наконец, я выбрал место по душе и припарковал автомобиль на ровной твердой площадке.

— Ну вот и приехали, — сказал я Тиму и повернулся к нему.

Сын посмотрел на меня ясным заинтересованным взглядом. Его глаза сверкали от увиденного, чему я был несказанно рад в глубине души.

— Давай выгружаться. Я пока разведу костер, а ты можешь сходить к воде. Только не уходи далеко, чтобы я тебя видел.

— Хорошо, — ответил Тим, отстегнулся и выбрался из машины.

— Постой, — сказал я ему, когда уже двинулся к волнам. — Надень дождевик. Дождь накрапывает, что-то разошелся.

— А как же мы разведем костер?

— Я найду место под деревом. Сухие дрова у нас есть. К тому же такие сплошные тучи всегда выдают только мелкую изморось. Но намочить тебя она сможет.

Снарядив Тима на прогулку к озеру, я принялся разбирать запасы. Через полчаса костер был готов. Тимофей все так же медленно, желтым пятном дождевика, прогуливался вдоль набегающих волн. Засунув руки в карманы стоял и смотрел вдаль, пытался найти камушки, которых в песке было мало, и бросал их в пучину воды. Долго смотрел, как волны пытаясь добежать как можно дальше по берегу, растворяются в песке.

На душе полегчало или на теле. Не знаю точно. Но дышать здесь было гораздо легче, чем дома. Лес укрывал нас со спины стройными соснами и мягким цветастым мхом, а взор и слух ласкал озёрный прибой.

По обе стороны берега все-также не было видно людей.

Нагулявшись, Тим пришел к костру. Я уже хотел звать его к обеду, которым стали сосиски и хлеб, приготовленные на костре, но он сам почувствовал запах.

— Садись, — пригласил я и разложил ему походный стул. — Чай будешь?

— Да, — ответил он.

Я уже давно привык, что мой сын немногословен и замкнут. Он вообще любил созерцать и мало проводил времени с друзьями, предпочитая игры в одиночестве. С его мамой они тоже проводили много времени, учили уроки всегда вместе и играли. Я же всегда был где-то поблизости, но занят своими делами. Много писал, работал и редактировал. Запирался днями и ночами в кабинете, погружаясь в мир придуманных фантазий. Предпочитал реальному миру с женой и сыном путь литературы. Пусть и развлекательной, но сделанной добротно. Это и утешало меня.

Был ли я другом для своего сына? Вряд ли. Скорее таким же угрюмым и молчаливым спутником, как и он сам. Возможно, все это лишь его порода, доставшаяся от меня, а не проблемы после смерти его мамы. Временами, я утешал себя этим.

Мы молча поедали подгоревшие местами сосиски, запивали вскипячённым на костре чаем и смотрели вдаль. Каждый отдавшись мыслями на волю волн, которые уносили эти самые мысли куда-то далеко.

Дождь продолжал накрапывать, но нас это нисколько не беспокоило. Наоборот, однородная пелена серых туч закрывала собой яркое небо, довершая картину северного озера, сливаясь с ним. Так мы могли прочувствовать величие водного исполина.

— Маме бы здесь понравилось, — произнес Тимофей.

— Да, понравилось, — не смотря на сына ответил я. — Последняя сосиска твоя. Пойду к воде.

Я встал, быстро стряхнул с себя крошки хлеба и пошел ближе к волнам. Дождь начинал усиливаться. Я подошел ближе, к самой воде, где волны почти касались моих ботинок, присел и зачерпнул немного в ладонь, стараясь не задень песок. Поднес ладонь к губам и лизнул оставшуюся в ладони воду.

— Не соленая, — сказал я.

Тимофей все так же сидел под деревом у костра, ярким, кислотным пятном на фоне зелено-серого леса, и пил чай, прикусывая печением из упаковки. Удостоверившись, что он на месте, я стал бродить вдоль берега, по самой кромке волн, пытаясь полностью отдаться на волю звуками и хаотично упорядоченным движениям озера. По лицу стекали капли. Я посмотрел в сторону машины, Тимофея уже не было на месте.

Нужно ехать, решил я. Но почему-то не хотелось. Здесь было тихо, несмотря на шум волн. Затихали мысли и чувства, под медитативное движение воды. Наверное, поэтому люди часто селились у воды, даже там, где нет выхода к морю или не проходят торговые пути. Здесь им было спокойней, как рядом с большим сильным братом или отцом.

Я подошел к машине. Тим сидел внутри, спрятавшись от дождя. Костер уже прогорел и потух. Я быстро убрал вещи в багажник машины, засыпал остатки углей песком и сел за руль.

— Не замерз? — спросил я сына.

Он заерзал в кресле.

— Немного.

Я достал его куртку из багажника и протянул ему, чтобы он надел.

Мы тронулись, но не проехали и двадцати метров, как задние колеса завязли в песке. Подергавшись взад-вперед пару минут, я понял, что закопался еще глубже.

— Да чтоб тебя, — выругался я и полез в багажник за лопаткой. Раскопав колесо, я попытался выехать в раскачку еще раз, но усилий машины не хватало, колесо все так же прокручивало в песке.

— Тим, садись за руль, — сказал я немного подумав.

— Что? — удивленно посмотрел на меня сын.

— Будешь, давить на газ, а я толкать. Другого выхода у нас нет, — объяснил я ему. — Сидеть и ждать, пока кто-то проедет рядом, мы можем долго в этом лесу. Тем более в дождь, — добавил я, вылезая из машины.

— Не выходи, — одернул я сына, когда он открыл свою дверь. — Перелезь по салону.

Тимофей пробрался вперед по салону и сел на водительское место.

— Вот педаль газа, — показал я ему. — Очень плавно дави на нее ногой. Дотягиваешься?

— Нет.

Я максимально придвинул сиденье к рулю.

— Попробуй еще раз.

Тимофей сполз на край сиденья, но смог дотянуться.

— Держись руками за руль.

Я оставил водительскую дверь открытой. Левой рукой уперся в раму автомобиля, правой выжал педаль сцепления все той же лопаткой и стал его отпускать, благо у нас была коробка-автомат.

— Дави, — скомандовал я Тиму и стал с усилием толкать.

Минут десять мы бесполезно пытались отработать схему «газуй-толкай», но ничего не получалось: машина или глохла, или Тим газовал слишком сильно, и я не успевал толкать в этот момент. Силы уходили, а дождь не прекращался.

Мои волосы были мокрые, по лицу стекала вода. Я начинал злиться и терять терпение.

— Куда ты, пап? — крикнул уже тоже встревоженный Тим, когда я пошел к берегу.

Я не ответил. Дошел до оставленной кем-то стоянки и подобрал пару досок, чтобы положить их под колесо.

— Давай еще раз. Дави на газ по команде.

Я видел, что он тоже устал, хотя не прикладывал больших усилий. Но нервничал.

На наше счастье доски помогли. Колесо зацепилось за дерево и вылезло из ямы. Тим сразу повеселел.

— Давай, дальше я сам. Молодец.

Немного отдышавшись, мы двинулись дальше и через полчаса снова были на трассе. А через час дождь прекратился, и местами через быстро бегущие облака пробивалось солнце.

Не успели мы выехать на трассу, как я почувствовал, что скучаю по озеру. Словно оно держало меня за эмоциональные ниточки и не отпускало, не хотело отпускать. Мы с каждой минутой отдалялись от него и с каждой этой минутой мне становилось тоскливее. Я не испытывал таких чувств даже когда мы уезжали из дома. Но сейчас оно вдруг появилось. И я не понимал: почему.

Нам предстоял еще долгий путь, а я не мог сосредоточиться.

Сначала успокоив меня, общение с озером, как с древним мета-существом, живущим здесь уже много веков, а может и тысячелетий, вдруг всколыхнуло все чувства. Мы ехали по дороге, уводящий нас на север, а из глаз медленно стекали слезы. Необъяснимо.

Я не испытывал горечь обиды или утраты, не чувствовал тоски по дому или вины, но все равно плакал. Плакал, словно мое естество или душа, как бы это ни называть, вспоминали прошлое: прошлые грусть, тоску и печаль, отпечатанные на душе много-много лет назад. И вроде все эти эмоции были и не мои, я не мог их понять и осознать, но в то же время они были очень глубокими и трепетными. Поднимались со дна души и выходили слезами, как смола выходит из трещин в стволе дерева.

Меня выворачивало на изнанку. Я отворачивался от Тима, чтобы он не видел даже с боку, что его отец в слезах. Беспричинно.

Плавная одинокая дорога уводила нас глубже на север, и мало-помалу я начинал успокаиваться. В такие моменты начинаешь верить в перерождение, в реинкарнацию. Что жил здесь когда-то очень давно. Не ты, но в то же время и ты. Потому тебя и тянет в места, которых еще не знаешь, но которым должен открыться. Ностальгия первородной души, заключил я. Может, действительно, каждый из нас лишь малая часть огромной живой плоти. И воздействует на нас не только магнитные поля, давление атмосферы, которых мы не видим и явственно не ощущаем, но и силы другого порядка, еще не обнаруженные нами.

Расстояния между городами становились все больше и больше, лес гуще и первобытнее, а дорога витиеватей. Все чаще стали попадаться вдоль дороги огромные каменные валуны. Несколько раз мы проехали сквозь отвесные каменные стены, которые остались здесь после взрывов при прокладке дороги. Каменные холмы были высотой в пять-шесть метров, полностью покрытые сверху слоем разноцветного мха и уходящие дальше вверх высокими тонкими соснами. Некоторые из них лежали тут же не в силах удержаться корнями за трещины в камнях. Слой земли на сплошной каменистой поверхности был слишком тонким.

К сожалению, часть этих отвесных скал была исписана бессмысленными фразами вроде «Здесь был Саня» или «Таганрог 2014». Я выругался про себя на тех, кто оставил эти надписи. Даже если мы и были той частью природного естества, то часть эта была подвергнута мутации, которая обезобразила его.

Разверзнутый каменный холм был прекрасен даже после того, как человек обнажил его внутренности. Но этого ему было мало. Он их обезобразил.

Мое негодование утихомирили длинные желтые болота, которая тянулись иногда вдоль дороги несколько сотен метров. Вот где была прелесть нетронутой природы. Место, где природа поглощала саму себя. Из трясины выступали черные голые стволы загубленных деревьев. На их верхушках в стороны торчали длинные тощие ветви. Я узнавал в них старинные орнаменты северных народов, где дерево изображалось как угловатая схема прямых линий. Убитые болотом ряды этих деревьев доживали свой век, разлагаясь на солнце и подгнивая в воде.

Иногда от желтизны болота слепило глаза, особенно, когда показывалось солнце и подсвечивало его. От этих болот мне становилось не по себе.

Вновь начался лес и камни.

— Пап, что это за камушки? — спросил Тим.

Вдоль дороги по кромке леса стояли большие и маленькие фигурки из камней, поставленных друг на друга. Камни удерживали равновесие один на другом и стояли здесь уже очень давно. С тех пор, как первый человек решил построить из них незамысловатую вертикальную фигуру, до наших времен, когда праздные путники останавливались и друг за другом ставили похожие фигуры из разбросанных вдоль дороги камней.

Зачем они это делали? А зачем люди читают молитвы? Зачем приносят жертвы? Бросают монетки в фонтан или плюют через левое плечо.

— Это люди выстраивают свои надежды в виде камней, — ответил я Тиму.

— Зачем?

— Так они хотят вернуться сюда через несколько лет и увидеть, что их выложенные друг на друга камни до сих пор стоят. Что прошлое помнит их. Что сила с помощью, которой они сложили эти булыжники, может хоть как-то повлиять на этот мир и оставить след. Но в итоге, это просто камни, разбросанные вдоль дороги.

— А если они упадут?

— Ничего не изменится, Тим.

Мы продолжали ехать на север, и я все глубже и глубже проникался таинственным для меня ощущением наполненности смыслом, которого еще не понимал. Может, то была ностальгия души, о которой я думал. Я задавал себе этот вопрос, но не спешил найти на него ответ. Что-то мне подсказывало, что рано или поздно он явится мне сам собой. Нужно только подождать.

Дорога продолжала меняться, от километра к километру: песчаными холмами, покрытыми редким сосновым лесом, отвесными каменными стенами, иногда, к моей радости, не тронутыми людьми, длинными озерами вдоль трассы, густым лесом или желтыми болотами, которые вызывали во мне врожденное чувство опасности, как любое гиблое место.

Мы все так же молча преодолевали плавный путь, думая каждый о своем.

Наше молчание нарушил сотрудник дорожно-постовой службы на одном из перекрестков, который дал нам знак припарковаться к обочине. Нездешние номера, подумал я, как же без этого.

— Почему мы остановились? — спросил Тим.

— Сейчас полицейский проверит у нас документы, и поедем дальше.

Полицейский медленно шел к нам, внимательно осматривая кузов машины.

— Сержант Кормильцев, — невнятно представился он и быстрым незаметным движением отдал мне честь. — Ваши документы, пожалуйста.

— Добрый день, — протянул я документы, которые приготовил, пока он шел. — Что-то случилось, сержант?

— Да, — неожиданно для меня ответил он. — У вас не горит левая фара.

— Когда мы выезжали утром, все было в порядке, — наверное, повредил ее, когда вытаскивали машины из песка. — Возможно, перегорела.

— У вас есть запасная лампочка.

— Нет, к сожалению, с собой нет.

— Будьте добры, заменить в Сегеже. Скоро стемнеет. Куда вы направляетесь?

— В Костамукшу, — ответил я.

— Тогда тем более замените, вам еще несколько часов быть в пути.

— Да, конечно. Спасибо.

Он стал смотреть мои документы.

— Михаил Стогов? — спросил сержант.

— Да.

— Вы случайно не писатель?

— Да, — ответил я, неужели дорожный полицейский читал мои книги, — пишу детективы.

— Наш шеф большой ваш поклонник, — более дружелюбным тоном стал говорить полицейский и вернул мне документы. — Мы на юбилей всем отделением заказывали ему подарочные издания с вашим автографом.

— Приятно слышать.

— Вот же он обрадуется, когда узнает, что сам писатель приехал в наши края. Счастливого пути. И не забудьте заменить лампочку.

— Конечно, — ответил я и поднял стекло, когда сержант отошел от нашей машины.

Мы поехали дальше. Я нахмурился, потому что не хотел привлекать к себе внимание. Но делать было нечего.

Как и просил сержант, мы заехали в Сегежу. Правда, пришлось сделать небольшой крюк, но заменить лампочку было необходимо, потому что начинало смеркаться.

— Мы приехали, пап? — спросил Тим у автосервиса.

— Нет. Нам еще несколько часов. Выйди пока, разомни кости, пока я заменю лампочку.

Через несколько минут, мы снова были в пути.

После вчерашнего случая, когда я, то ли уснул, то ли задумался на дороге, было страшновато оставаться за рулем в темноте. Однако по пути не было никаких мотелей, да и города попадались уже очень-очень редко. Ехать от Сегежи нужно было без остановок через лес, поэтому в городке я купил несколько энергетиков, чтобы выпить их по дороге. На всякий случай.

Успокаивало, что темнеть в этих краях начинало гораздо позже.

Тимофей уже задремал, когда мы съехали с трассы и повернули на дорогу до Костомукши. Тело ломило от долгой дороги, глаза устали смотреть в даль, а поясница начинала болеть, видимо, я подтянул ее, когда толкал машину.

Я начал узнавать знакомые места. Мы были здесь, на этой дороге, много лет назад с братом. Приезжали к дяде на лето, чтобы погостить и заработать немного денег на строительстве домов. Добирались до Карелии в основном на поезде и только потом на машине по этой самой дороге. Федеральная трасса была мне незнакома и не бередила душу старыми воспоминаниями, отдаваясь где-то глубоко лишь мировой грустью. Так я назвал этот странное состояние для себя. Дорогу до Костомукши я узнавал. Она уводила меня в печальные воспоминания. Я вспомнил эти озера, эти болота, редкий кустарник, здесь, вдоль обочины, практически не было густого леса, светло-серый асфальт, покрытый частыми капельками щебня. Вспомнил, как видел все это, когда мчался на скорой помощи по этой дороге, держа брата за руку. И испуганный взгляд дяди, полный отчаяния, который он пытался скрыть.

— Я не хочу потерять там еще одного сына, — говорила тихо мама, когда мы сидели с ней перед отъездом на кухне. Я вспомнил ее слова, осознал, только сейчас. Они, как раскатистый гром, дошли до меня гораздо позднее света. Мама боялась не одиночества, не тоски по сыну и внуку, она не хотела отпускать второго ребенка туда, где погиб ее первенец.

Это было больше двадцати лет назад. Я учился на первом курсе университета. Мой брат на четвертом. Мы поехали на все летние каникулы в Карелию к дяде. Работали на местной лесопилке, где возводили бревенчатые дома. Северный лес из Карелии всегда ценился больше, потому что был плотнее и тверже леса со средней полосы. Лесопилку расположили в старых бараках бывшего коровника. Высокие строения из дерева, большие длинные сараи, почерневшие от солнца и воды.

Когда коровник разорился, всех животных забили и сбросили в общий скотомогильник в лесу, в стороне от строений. Десятки, а может и сотни туш коров разлагались годами в этой яме, присыпанной землей, привлекая к диких животных из местного леса. В основном медведей.

Земля там была пропитана кровью и не справлялась с тем, чтобы перегноить в себе плоть коров и твердые кости. Мы никогда не ходили в ту сторону, потому что запах в этом лесу был густым и противным. Местную воду было невозможно пить. Даже из скважин. Помню у нас с братом начинали появляться беспричинные язвы на теле, которые долго не заживали, как бы хорошо мы их не обрабатывали. Шрамы от этих язв остались у меня на теле до сих пор.

Люди, эти люди думали, что просто и легко скрыли свои проблемы, но на самом деле отравили местный лес халатностью и жадностью.

Но зверь на то и зверь, что идет на запах крови.

Дядя говорил нам, чтобы мы не ходили в ту сторону леса, потому что нередко вблизи бывшего коровника ходили медведи, на которых можно было наткнуться. Убежать от этого зверя невозможно, да и спугнуть, если наткнуться лоб в лоб тоже нельзя.

Мы всегда слушались дядю.

Но медведь нашел нас в другой стороне. Мы вышли в обеденный перерыв поискать грибы, не углубляясь далеко в лес, и практически одновременно с медведем вышли на широкую просеку.

Последними словами брата, которые я слышал, были: «Беги!»

Спокойные, резко брошенные слова старшего брата, которые тогда я не смог пересилить.

И я побежал.

Когда на помощь пришли работники лесопилки с ружьями, брат лежал истерзанный в стороне от просеки. Они стреляли в зверя, но не убили, только отогнали в лес, где он и скрылся.

Брат скончался в больнице, от полученных ран.

Смерть всегда приходит неожиданно, даже если человек умирает от болезни несколько лет. Ее никогда не ждешь. Иначе мысли о смерти, как медленный яд, сожгут тебя изнутри.

Думаю, мама так и не простила дяде Мити, что он не уберег его сына. И вот теперь я снова ехал к нему. Она, как родитель, не могла забыть свое дитя. Говорила, что каждый день так или иначе вспоминает его. А я забыл, точнее примирился с его смертью, хотя брат пожертвовал собой ради меня. Может, поэтому я и забыл, что чувство вины стерло из памяти печальные воспоминания, вытеснило их очень глубоко.

Потому я и решился на это путешествие, что не помнил.

Так или иначе, с тех пор я боялся леса. Боялся, что тот самый зверь встанет на моем пути вновь, и уже некому будет меня прикрыть.

Впереди появились огни города. Было уже темно. Часы на приборной панели показывали одиннадцать часов вечера.

Я набрал дядю Митю. Он объяснил, что на первом же перекрестке, не въезжая в город, нужно повернуть налево, проехать еще километров десять и повернуть направо, на широкую щебеночную дорогу. А там уже километров пятнадцать до одного из озер, на котором стоит его дом.

— Надеюсь, не заблудимся в темного, — сказал я.

— Я вас встречу, увидите свет фар, — ответил дядя Митя.

Мой дядя уехал на север еще в молодости, когда ему было чуть больше двадцати. Я никогда не спрашивал его, почему из всех направлений он выбрал именно это, почему остался на севере, хотя наши предки были родом с юга. Не спрашивал, но кажется понимал.

Я чувствовал, что мы с ним похожи: чувствами, отношением к людям и к жизни, образом мысли и темпераментом. Единственное, что нас отличало, я смог совладать со своей природой. Во всяком случае мне так казалось. Смог понять ее, а если понял, значит смог повлиять на нее и найти обходные пути. А суть природы этой заключалась в непримиримости. С миром, с людьми, когда всеми силами пытаешься ужиться со всеми, принять существующее положение вещей и законы общества, не те, которые прописаны на бумаге, а которые применяются на деле, но не получается. Я ушел в писательство детективов, старался сублимировать, как это модно сейчас говорить, свою неприкаянность на бумаге, в детективах, где похожий на меня главный герой в одиночку боролся со всем миром. А мой дядя…

Мой дядя понял свой изъян, точнее особенность, слишком поздно, но не нашел подходящего способа совладать с ним и зачастую топил неприкаянность на дне бутылки.

Сразу после переезда на север дядя Митя завел семью. У него были дети. Практически мои ровесники. Но брак распался, когда дети были подростками. Их отец в те времена много работал, заводил много знакомств и друзей, чтобы как-то закрепиться в совершенно незнакомых местах, пытался обрасти связями. Отдал несколько лет работе на местном градообразующем предприятии — горно-обогатительном комбинате, но не смог там закрепиться. Все по той же причине: не умея играть по правилам людской общины, тем более такой закрытой и замкнутой, какая бывает в маленьких городах на севере. Потом он говорил, что местный комбинат сродни тюрьме, где даже малейший шаг в сторону или провинность строго наказываются.

Но дядя Митя всегда мог найти работу. Благодаря ловким рукам и живому уму, он отлично ладил с любой техникой, понимал в строительстве и многих других вещах. Но так и не смог разобраться в себе, как это обычно бывает с неординарными людьми. Мне всегда казалось, что у такого рода людей два пути: или на вершину, или в низ.

После развода, когда дети подросли и уехали с севера, потому что хотели учиться в университете и жить поближе к цивилизации, дядя Митя остался один. Снова завел семью, у него появилась дочь, но круг опять замкнулся и брак распался. Дочь, которой сейчас было девятнадцать лет, тоже уехала учиться далеко, иногда звонила ему, делилась новостями, но и только. С двумя первыми детьми дядя Митя так и не нашел общий язык. Но однажды смог найти его со мной и братом.

Кажется, после смерти моего брата в дяде Мите окончательно что-то надломилось. Он стал больше пить, уже не предпринимал попыток хоть как-то наладить жизнь, обзавестись семьей, исправить ошибки молодости и подружиться с детьми. Перестал искать спутницу жизни. И в итоге нашел прибежище в доме на берегу озера, куда мы сейчас и направлялись.

Потихоньку, за несколько лет, он построил этот домик, проводил здесь большую часть времени, пока не утеплил его и не обзавелся хорошей печью, чтобы жить здесь круглый год. Щебеночная дорога в лесу, по которой мы сейчас ехали, вела к большому гостевому комплексу, принадлежащему местному бизнесмену. Комплекс работал и зимой, поэтому дорога постоянно чистилась от снега.

Мы ехали через лес уже полчаса. Медленно пробирались, минуя неровности и ухабы, которые успели здесь появиться за лето. Качка разбудила даже Тимофея. Он снова спросил, где мы едем.

— Уже подъезжаем к дому, — успокоил я сына.

Через пять минут мы увидели свет фар от машины, стоящей на прилегающей лесной дорожке. Это была машина дяди Мити.

Он вышел на свет наших фар, помахал нам рукой, чтобы мы следовали за ним, сел в свою машину и, развернувшись, поехал вглубь леса по узкой лесной дороге. По обе стороны были деревья, лишь через пару минут в свете фар мы разглядели редкие дачные домики по обе стороны лесной дороги. Спустя десяток домиков, стоящих на отдалении друг от друга, дядя Митя стал парковать свою машину. Я понял, что мы приехали. Дождавшись, когда он выйдет из авто и покажет мне, где встать, я ловко припарковал нашу машину, заглушил двигатель, посмотрел на Тимофея и сказал ему: «Ну все, приехали».

Глава 2

Я бежал изо всех сил, но чем больше я старался, тем меньше у меня получалось. Ноги наливались тяжестью, не слушались меня, отказывались делать широкие быстрые шаги. Когда я смотрел вниз, то видел, что они вязнуть в зеленом мхе, спотыкаются о кочки, заплетаются. Я падал, но догоняющее чувство ужаса заставляло меня подниматься и делать попытки вновь и вновь.

Не знаю, чего сильнее я боялся в этот момент. Позади меня был слышен рев медведя и истошные крики брата. Налетевшее чувство отчаяния разъедало изнутри жгучей щелочью. Оно твердило мне: «Упади! Остановись! Замри! Нет смысла спасаться!» Но чувство самосохранения, страх быть растерзанным, напрягали мышцы и заставляли их работать.

Поэтому я бежал.

В надежде как можно скорее быть услышанным, найти помощь. Однако лес не кончался. Где-то впереди, в начале просеки были видны столбы линии электропередач, но сейчас они были так далеки. И я не знал, хватит ли у меня сил. По обе стороны широкой просеки густым рядом шли деревья и кусты, но я боялся заходить в них. Я не должен был прятаться. Только бежать.

И я бежал. Пытался бежать. Даже не смотря на твердое ощущение, что не смогу достигнуть цели.

Я проснулся около десяти часов дня. Тимофея уже не было в кровати.

Дядя Митя расположил нас в комнате для гостей на втором этаже. Когда строят дом, люди всегда предполагают в нем комнату для гостей, даже если она всегда пустует. Это спасает их от беспощадного чувства одиночества. Спасительная комната для гостей. Здесь же на втором этаже была спальня дяди Мити.

Надо сказать, его небольшой дом не был похож на берлогу холостяка.

Деревянные стены придавали ему уюта. Вся мебель: кровати, тумбы и шкафы, тоже были сделаны из дерева и покрыты прозрачным лаком. У дяди Мити было много друзей, которые связаны с изготовлением мебели, поэтому он смог быстро и дешево обставить свой дом.

Я уже давно в мыслях мечтал о таком вот домике, поэтому присев на кровати и окинув взглядом комнату при утреннем свете, приятно поморщился.

Спустившись вниз по крутой лестнице, я не нашел их в гостиной, но выглянув в окно, увидел, что дядя сидит за столом на небольшом пирсе у озера. Оно было в метрах десяти от дома. Тимофей тоже стоял на пирсе и пытался закинуть спиннинг в воду, однако получалось у него плохо. Дядя Митя подбадривал внука и по-доброму смеялся, когда тот запутывался в леске.

Я огляделся в его гостиной. Вчера вечером мы быстро сбросили вещи, приняли душ и пошли спать, потому что устали с дороги.

Здесь, как и наверху, вся мебель была деревянная. В одном конце первого этажа, который представлял из себя одну большую комнату по типу квартиры-студии, была кухня, в другом диван, кресло качалка и тумба с телевизором. Интересно, что он показывает в такой глуши, подумал я.

Я быстро умылся и пошел на пирс.

— Как спалось, — спросил дядя, когда я подошел. Тим всё также пытался забросить спиннинг в воду. Иногда у него получалось.

— Спасибо, хорошо. Воздух здесь совершенно другой.

— Конечно, другой. Вы же в стране лесов и озер, здесь всё другое.

Я присел за стол на соседнюю лавочку, окинул взглядом озеро. Оно оказалось гораздо больше, чем я себе представлял. Блестящая гладь воды, лишь изредка встревоженная блесной Тима, уходила метров на сто вперед, где встречалась с густой стеной леса, и расходилась далеко в обе стороны. Здесь везде господствовал лес, кроме тех мест, где была вода, болото или дорога, проложенная через дебри этого леса. Создавалось ощущение, что земля оказалась настолько плодородной, что каждый клочок ее норовил обрасти деревьями как можно сильнее.

— Хочешь кофе? — спросил дядя. — Там на столе завтрак. Мы с Тимофеем уже поели.

— Крути быстрее, чтоб блесна не утонула! — крикнул он Тиму.

— Озеро очень большое, — сказал я ему, встав на край пирса.

— Да, я полчаса гребу в ту сторону на веслах, чтобы добраться до его конца. Там небольшая заводь, хорошо окунь берет. Но по местным меркам, — продолжил он, — это озеро маленькое.

Я стоял на пирсе, пытался охватить взглядом водную гладь, но у меня не получалось. Впервые за много лет, я почувствовал непривычную для меня легкость. Она расползалась по всему телу, наполняла грудь свежим воздухом и прочищала мысли. Хотелось просто стоять вот так часами и смотреть. Смотреть на, казалось бы, не меняющийся, скучный пейзаж, но загадочно пробирающий до самой глубины души.

Кажется, я стал понимать, почему, однажды приехав на север, дядя так и не смог вернуться на малую родину.

— Как дорога? — спросил дядя. — Ждал вас днем раньше.

— Я не смог осилить этот путь за один день. И потом мы заехали на Онежское, провели там пару часов. Вообще я старался не гнать. Дорога живописная.

— Почувствовал?

— Что?

— Как она ведет тебя.

Я улыбнулся.

— Давно ты здесь обосновался? — спросил я его.

— Третий год уже как. Два года выстраивал дом. Этим летом вот баню достроил.

— А почему из города уехал?

— А почему все к старости стараются запереться на даче? Устают от людей. Городок у нас хоть и маленький, людей не так много, просторный, удобный, но считай все друг друга знают. Это утомляет.

Я не знал, как подступиться к нему. Между нами все еще ощущалась неловкость, спустя столько лет. После гибели брата мы толком и не разговаривали. Да и я был тогда еще подростком. Наверное, дяде Мите стоило поговорить со мной, напуганным юнцом, столкнувшимся лицом к лицу с беспощадной природой. Однако, получив от жизни очередной удар под дых, дядя Митя не сделал этого. Я не винил его за это.

Спустя годы мы практически не виделись с ним. Поздравляли друг друга по телефону с днем рождения и сообщениями с Новым годом. Справлялись о здоровье у его детей ради вежливости, моих двоюродных брата и сестры. Бывало так, что они сами не общались с ним год другой. Особенно, когда у дяди Мити был очередной тяжелый период.

Последний раз, я видел его на похоронах жены.

Он приехал, хотя я и не звал его. Наверное, стоило, но в тот момент я не подумал об этом. Он узнал о горе в нашей семье от родственников и приехал.

— Рад тебя видеть, — сказал он, когда я встретил его на вокзале. — Жаль, что при таких обстоятельствах.

Не помню, что ответил ему тогда. Но помню, подумал, что развела нас смерть моего брата и свела вновь смерть моей жены. Все оставшееся время дядя Митя вел себя тихо и нелюдимо, хотя в другие времена всегда был душой компании. Лишь вечерами, когда заканчивались похоронные хлопоты, мы садились с ним на кухне за столом и полуофициально, опять же из вежливости, делились друг с другом события и успехами прошедших годов.

Он сдержанно вспоминал истории из своей жизни и странные случаи с севера. Я рассказывал, как нашел себя в писательстве детективов и успешно строил карьеру. Я видел, что он не понимает сути и ценности моего занятия, но уважает и гордится. А потом ловил себя на мысли, что после приезда дяди Мити мне стало легче переносить все тяжелые мысли, которые оползнем сошли на меня. Я не смог объяснить себе происхождение этого эффекта, но запомнил его. Наверное, поэтому спустя время принял решение поехать на север, к дяде Мите, потому что там мне было легче. Может быть, попутно и выяснить, почему так.

Иногда я спрашивал себя: «Зачем он приехал?»

Исправить ошибки прошлого? Быть рядом спустя двадцать с лишним лет, когда я снова столкнулся со смертью, потому что не был рядом после гибели брата? Я не стал прямо спрашивать его об этом. Потом этот вопрос затерялся в повседневности.

Я видел, что мама до сих пор не простила брата. Ее холодное «Здравствуй, Митя» красноречиво сказало мне об этом. Думаю, дядя Митя и не просил ее прощения, как не просит прощения человек, который сам не смог простить себя.

После всех похоронных церемоний на кладбище, дядя Митя попросил показать ему могилу брата. Она располагалась неподалеку. Я отвел его к месту захоронения и оставил одного на время. Не хотелось мне к одному горю добавлять еще и воспоминания о горе другом.

Как мама, я не винил его в смерти брата. В конце концов, не дядя Митя лишил его жизни и не его халатность. Но тогда мне было по-юношески обидно, что убитый горем и чувством вины, дядя Митя совершенно забыл, что его младший племянник нуждается в поддержке и опоре. Но вскоре дядя запил, а мама забрала меня домой. С тех пор мы и не виделись.

Всю следующую половину дня, мы провели на пирсе: плавали с Тимофеем на лодке, пытались рыбачить, кормили приплывших к берегу уток белым хлебом. Дядя Митя делал шашлык и коптил рыбу на открытой беседке. Он рассказал, что уже пару лет работает в местной строительной фирме, которая возводит дома из оцилиндрованного бревна. Строго говоря, своими знаниями в этой сфере он и помог местному бизнесмену открыть строительную фирму, но руководить работникам и следить за технологией постройки отказался. Силы уже не те. Вместо этого изготавливал потихоньку дверные и оконные проемы.

— Как дела с алкоголем? — осторожно спросил я, когда дядя Митя особенно разговорился.

— Как с капризной девушкой, — отшутился он. — То люблю, то ненавижу.

Я ухмыльнулся, сделав вид, что удовлетворен ответом. На самом деле перед поездкой я подготовился. Нашел сайт строительной фирмы, позвонил ее директору, сказал, кем являюсь, и поинтересовался о состоянии дяди. Он уверил меня, что уже больше двух лет ни разу не видел дядю Митю подвыпивши, даже на праздниках и корпоративах тот не оставался надолго, а ехал домой.

— Мама до сих пор боится этих мест. Испугалась, когда я сказал, что поедем пожить к тебе на время.

— Женщинам положено бояться, переживать. Они продолжатели жизни. В них заложено это природой.

— Сказала, что из всех мест в стране, я обязательно должен был выбрать эту чертову Карелию. Мне даже самому стало интересно. Почему?

— Она все еще носит в себе горечь обиды. Что не уберег твоего брата. Хотя странно, обычно обида, злость, ненависть, не живут так долго, как и все чувства, они истлевают со временем.

— Почему ты приехал в Карелию, дядь Мить? — повторил я.

— Любой север — суровое место, особенно если ты вплотную сталкиваешься с природой, а не отсиживаешься в городах. Потому здесь чувствуешь себя живым. Наверное, мне не хватало этого чувства — жизни. Вот и уехал в Карелию. Кстати, у вас какие планы?

— Как успеем тебе надоесть, — ответил я. — Думаю, где-то на год. Тима точно удастся устроить в школу?

— Да, я уже договорился. Что сам планируешь делать?

— Деньги у меня есть. Каждый месяц приходит процент с продаж книг. Это не весть что, всегда по-разному, но нам много и не надо. Скажи, когда сможем доехать до твоей квартиры? Когда ты там был в последний раз?

— Не спеши, — сказал дядя Митя. — Пока лето, поживите у меня. Здесь гораздо лучше, места полно. В город еще успеем съездить.

— Как скажешь.

— Как тебя вообще угораздило книги писать?

— Каждый находит свой способ почувствовать себя живым.

Дядя Митя ухмыльнулся.

На столе завибрировал телефон. Номер был незнакомый. Я ждал звонка от издательства, поэтому решил ответить.

— Михаил Александрович? — спросил приятный женский голос.

— Да.

— Вас беспокоят из Министерства Внутренних Дел республики Карелия. Неклюдов Иван Николаевич, министр внутренних дел, хотел бы назначить вам встречу. Завтра в двенадцать часов вам удобно будет подъехать.

— А в чем собственно дело?

— Иван Николаевич хотел бы лично все разъяснить.

— А куда нужно подъехать?

— Управление находится в Петрозаводске.

— Это далековато от меня.

— Мы может прислать за вами служебную машину.

— Нет, спасибо. У меня своя. Вообще мне нужно подумать. Я только приехал…

— Хорошо, — перебила меня женщина на другом конце трубки. — Будем ждать от вас ответ в течение часа. Спасибо.

Она закончила разговор.

— Интересно, — протянул я.

— Кто звонил?

— Из полиции.

— Что-то случилось?

— Да ничего, собственно. Их начальник хочет поговорить со мной. Как они вообще узнали, что я в Карелии?

— Север большой, но людей здесь мало. Новости расходятся быстро.

— И что же я должен сорваться до Петрозаводска по первому их желанию?

— Если с тобой хочет поговорить сам министр, значит дело серьезное.

— Да, меня тот дпсник сдал, наверное. Сказал, что их главный очень любит мои детективы. Узнал, что автор собственной персоной заявился в их края и хочет, чтобы я приехал к нему на поклон. Не люблю я чиновников.

— Даже если и так. Ты хочешь здесь обосноваться на время. А лишние знакомства, тем более такие, никогда не будут лишними.

— Я и сам могу о себе позаботиться.

— Прям слышу себя в тридцать лет, — дядя Митя улыбнулся. — Дело твое, конечно. Но я бы не стал игнорировать это предложение. Добираться далеко, хотя по нашим меркам и не очень, но, думаю, оно того стоит. Не совершай моей ошибки. Пользуйся людьми, тем более их услугами. Я вот брезговал этим, прям как ты сейчас. Мне было проще позволить другим пользоваться собой. Думал, это точно так же поможет мне, думал, это схема работает и наоборот. Но ничего подобного.

Я задумался после его слов.

— Поедешь утром, к обеду уже будешь там и вечером вернешься. Мы найдем с Тимофеем, чем занять себя.

— Хорошо.

Я набрал секретариат и подтвердил, что приеду завтра к обеду.

— Спасибо, — ответила девушка. — Иван Николаевич будет вас ждать.

— Интересно, это связано как-то с теми медведями? — сказал дядя Митя, когда я повесил трубку.

— С какими медведями?

— Ходят слухи, что этим летом медведи растерзали двух или даже трех человек. В разных местах.

— Один и тот же?

— Да не должно быть. Слишком большое расстояние между ними. Говорят, что и растерзаны люди были уж слишком жестоко, даже для медведя. Хотя опять же, чего только напуганный ум не придумает. Слухи есть слухи. Официально так никто и не подтвердил. Но не могли же они взяться вот так, с пустого места.

— Надеюсь, он хочет просто познакомиться со мной. Еще медведей мне не хватало.

На следующий день в обед я сидел в приемной местного управления внутренних дел.

Ничего примечательного здесь не было. Обычное здание еще советских времен постройки безвкусно отделанное изнутри. Иногда мне казалось, что казенные помещения специально делают в грязно-коричневых оттенках, чтобы вызывать в посетителях чувства дискомфорта и неуютности. Однако сейчас мне было все равно. Во времена молодости мне частенько приходилось бывать в подобных местах, поэтому еще тогда у меня выработался эмоциональный иммунитет.

Как и полагалось высокопоставленному чиновнику, начальник полиции задерживал нашу встречу на полчаса. Буду ждать максимум час, подумал я. Потом просто извинюсь перед секретарем, развернусь и уеду.

Спасало то, что секретарь перед этим предложила чай или кофе. Я видел, что кофемашина, стоящая в углу, новая и дорогая, поэтому не отказался. Кофе оказался, действительно, хорошим.

Еще через двадцать минут к кабинету министра подошли два человека в штатском и присели на длинный ряд кресел по другую сторону двери. Они практически не обратили на меня внимания, но я понял, что это сотрудники полиции. Они держались слишком буднично для простых посетителей и еле заметно поздоровались с секретарем.

Один был высокий худощавый мужчина с вытянутым угловатым лицом. Кожа его была нездорово бледного оттенка. Скорее всего это признаки коренных северян, подумал я, которые видят мало солнечного света. И девушка, практически на голову меньше своего напарника. Я подумал, что они могут быть напарниками. Ее густые светлые волосы были незамысловато забраны в хвост, волевой взгляд через прищуренные глаза быстро оценил меня. На этом и удовлетворился.

Лицо девушки показалось мне немного грубоватым, однако не настолько, чтобы не быть привлекательным. В нем читались черты какой-то местной народности. Особенность заключалась в скулах. Они были немного выступающими вперед, подбородок прямоугольный, четко очерченный. С первого взгляда лицо ее казалось неприятным, но присмотревшись можно было различить в нем свою строгую гармонию. А в любой гармонии всегда кроется красота.

Двери кабинета наконец-то раскрылись. В коридор вышли несколько людей и направились к выходу. За ними следом вышел мужчина шестидесяти лет с виду, плотно слаженный, в мундире. Окинул взглядом ожидающих его, дал знак мужчине с женщиной следовать за ним и повернулся ко мне.

— Михаил Александрович, — начала он. — Доброго дня, простите, что заставил ждать.

Я привстал из своего кресла и машинально подался навстречу.

— Иван Николаевич, — он протянул мне руку. — Неклюдов. Министра внутренних дел республики Карелия и ваш давний почитатель.

Он расплылся в улыбке и пригласил меня в кабинет.

— Здравствуйте, — сказал я. — Очень приятно.

Мы вошли.

Кабинет Неклюдова был светлее, чем другие помещения в здании и просторней. За двойной дверью располагался стол в форме буквы «т», большое кресло в его изголовье, несколько портретов незнакомых мне людей по стенам, видимо, бывшие начальники министерства, книжные шкафы со стеклянными дверцами, заставленные различными книгами, угловой кожаный диван с журнальным столом. Для непринужденных бесед, подумал я.

Неклюдов пригласил меня сесть напротив него.

Сотрудники в штатском без приглашения расположились на креслах, стоящих вдоль стены. Мне показалось, что мужчина был отчего-то хмур и сердит. Весь его вид, особенно после того, как они вошли в кабинет, говорил о недовольстве.

— Вы, наверное, удивлены, зачем я позвал вас к себе, — начал Неклюдов. — Разве что кроме того, чтоб выразить свое почтение?

— Меня больше интересует, как вам удалось узнать мой номер телефона?

Я знал, что за показной приветливостью подобных людей всегда скрываются корыстные интересы, и уже давно не давал задабривать себя подобными методами. Решил держаться сдержанно, но уважительно.

— Я же министр МВД, о чем вы говорите, — отшутился Неклюдов и продолжил. — Спасибо вам за качественные детективы. Я большой поклонник этого жанра. И вы, надо сказать, один из моих любимых авторов. Уж отечественных точно.

— Мне очень приятно, — ответил я.

— Большинство писателей просто хотят рассказать интересную историю. Думают, что чем сильнее закрутят сюжет, чем неожиданней придумают развязку, тем лучше будет их книга. Это отдает неуверенностью, слабым талантом. Не люблю таких. Но ваши книги совершенно другие. Иногда мало похожи на правду, видимо, сказывается, что вы никогда не несли службу в рядах полиции. Однако мне очень нравится, как вы раскрываете психологию убийц, их глубокие мотивы, механизмы поступков, подробности преступлений. Мне кажется, вам не интересны заурядные убийства. Всегда ищете какой-то подвох.

— Вы внимательный читатель.

— Я часто задавался вопросом, когда читал ваши детективы: «А не является ли сам Михаил Стогов потенциальным убийцей?»

Неклюдов засмеялся. Я улыбнулся тоже.

— Уж слишком подробно и в красках он пишет о маньяках и разного рода преступниках.

— Сложно написать хорошую книгу, не погрузившись в мир своих героев, не примерив их шкуру. Но все остаётся в рамках воображения.

— Это очень интересно. Думаю, когда-нибудь я расспрошу вас об этом поподробнее. Что привело вас в наши края, Михаил Александрович?

— Семейные дела. Здесь живет мой дядя, брат матери.

— Кратковременный визит?

— Думаю, долговременный. Я приехал с сыном, чтобы пожить полгода-год в Костомукше.

— Решили сменить обстановку?

— Можно и так сказать. Нам нужно оправиться от смерти жены.

— Неприятный повод. Соболезную.

— Спасибо, — ответил я.

— Думаю, сама судьба привела вас в наши края.

— Смотря что вы имеете ввиду?

— Нам бы пригодился ваш аналитический склад ума, о котором я говорил только что. Нужно проникнуть в голову серийного убийцы, как это вы сказали, примерить его шкуру. В нашем крае совершенно несколько жестоких однообразных убийств. Не случайных. Подготовленных. Продуманных. И очень кровавых. Явно с каким-то странным подтекстом. Убийства происходят глубоко в лесах. Жертвы случайные грибники или ягодники. Возможно, не случайные. Мы еще выясняем это. Первые места убийств мы обнаружили еще прошлой осенью. Еще пару этой весной. Одно буквально на днях.

— Это тот самый медведь, о котором ходят слухи?

— Вот что значит — писатель: уже в курсе слухов. Да, мы берем со свидетелей подписку о неразглашении, чтобы не наводить панику на население, пока мы не разберемся в этом деле. Опасаться медведя в лесу для них привычнее, чем серийного убийцу.

— Есть ли подозреваемые?

— Пока нет. Признаться, такое дело в диковинку для наших людей. Чем дольше мы буксуем, тем быстрее центр пришлет к нам своих специалистов. А мы этого очень сильно не хотим. Они точно не будут шарахаться по лесам в поисках убийцы, а шуму поднимут много. Вы понимаете, о чем я.

Я сделал вид, что понимаю.

— Поэтому, когда я услышал, что к нам пожаловал сам Михаил Стогов, я решил привлечь вас к этому делу. В качестве консультанта, естественно. У вас же есть диплом по психологии?

— Да, есть.

— Вот и замечательно. В качестве внештатного психолога.

— Иван Николаевич, при все уважении, мы только что приехали с сыном. Нам нужно время, чтобы устроиться на новом месте, привыкнуть. Мне очень лестно ваше предложение и интересно, как писателю, но сейчас у меня очень мало времени.

— Я прекрасно вас понимаю. Думаю, мы придумаем какое-нибудь жалование вам, как внештатному специалисту. К тому же это не займет у вас много времени. Ознакомитесь с материалами дела, может посетите пару мест преступлений, самых свежих, поговорите с нашими следователями. Я пригласил их сегодня: Фирсов Сергей Иванович и Хабарова Анна Юрьевна. Но прежде чем я передам слово им, мне нужен от вас ответ.

Я понял, что Неклюдов прижмет меня к стене и потребует согласия или отказа здесь и сейчас. Я колебался. Было чертовски интересно увидеть материалы дела, живые. В основном я черпал вдохновение из старых, давно закрытых дел, доступ к которым мог найти в интернете. С другой стороны, мне придется ходить по лесам, пусть и в сопровождении следователей. А здешние леса пугали меня. Не зря же местные жители так охотно поверили в легенду о медведе. Она выглядела правдоподобно.

— И еще одно, — сказал Неклюдов, пока я молчал в раздумьях. — У вас уже давно не выходили новые детективы.

Этот старый лис решил достать козырь из рукава.

— Либо вы исписались, либо закончились идеи. Соглашайтесь. Если нам удастся закрыть это дело, в вашем распоряжении будут все материалы. А это уже попахивает бестселлером. Да еще по горячим следам.

Он не оставил мне выбора.

— Вы не оставили мне выбора, — сказал я.

— Замечательно. Анна Юрьевна вы захватили материалы?

Следователи, до этого момента сидевшие в полном молчании поодаль от нас, подошли и присели рядом, напротив меня. Блондинка со строгим лицом положила передо мной на стол несколько папок.

— Я хочу, чтобы вы сейчас быстро просмотрели фото с мест преступлений, — сказал Неклюдов. — Первый быстрый взгляд — самый полезный.

Мне показалось, что все происходящее доставляло ему удовольствие. Начитавшись моих детективов, сейчас он будто погружался в мир моих книг, а я был его проводником. Странные бывают эти чиновники, подумалось мне. Пусть даже и так. Я готов ему подыграть.

— Вот, — сказала блондинка и раскрыла передо мной папку с фотографиями. — Всего было обнаружено три места преступления. Но кто знает, сколько их еще в лесу.

Я почти не услышал ее последних слов. Я смотрел на фотографии. На них были люди, подвешенные или распятые между высоких сосен в метре от земли. Кожа бы содрана, внутренние органы извлечены и развешены в разных местах на ветках. Длинные гирлянды кишок, как на новогодней елке, украшали стоящие рядом деревья. Из зеленого окрестный лес окрасился в красный цвет. Земля была залита кровью. Тела были абсолютны голы. Он их раздел. Зачем? На фото были женщины и мужчины, по одиночке или сразу два тела, поодаль друг от друга. И каждый раз картина повторялась точь-в-точь, подвешенный распотрошённый человек, много разлитой крови и внутренние органы по деревьям.

Но лица — их лица были безмятежными. Закрытые глаза, кожа без единой ссадины или пореза. Как на старинных распятиях голова их была опущена к низу.

— Как они были убиты? — спросил я.

— А разве не видно, — фыркнул следователь Фирсов.

— Что стало причиной смерти? Не живьем же он их разделывал?

— Нет, — сказала Анна. — Удар ножом точно в сердце или перерезал горло.

— Это если жертв было сразу две?

— Да, если две сразу.

— Что бы не успел убежать, — сказал я себе под нос. — А потом снова удар в сердце. Да?

Блондинка внимательно посмотрела на меня.

— Чтобы не мучился, — сказал я. — Он милосердный.

— Милосердный? — снова фыркнул Фирсов.

— В детстве, когда бабушка держала у себя на скотном дворе свиней, каждый ноябрь был для нас праздником, потому что поздней осенью зарезали самого большого хряка. На всю деревню было один-два мужика, которые могли быстро и аккуратно это сделать. Хряк жил с нами почти год, мы кормили его, лечили, ухаживали, убирали за ним. У каждой свиньи были свои имена. И хотя растились они на убой, они становились практически членами семьи. Причем очень полезными, давали нам мясо для пропитания, навоз для прикормки растений. Потому и ценились мужики, которые могли как можно быстрее умертвить животное, чтобы оно не мучилось. Это всегда был удар под переднюю правую ногу, под ребро, чтобы сразу достать до сердца. Это был наш акт милосердия, хотя мы точно так же разделывали тушу. Но это не значит, что мы не уважали и не жалели эту тушу. Она была лишь средством выживания для нас. Думаю, для убийцы они точно так же важны. Он жалеет их, потому и милосерден, разделывает после смерти. Они лишь средство для него, для каких-то целей. Если поймем цели, сможет и вычислить его.

Неклюдов увлеченно смотрел и слушал меня. Думаю, ему нравилось все, что я говорил. Министр достиг своей цели и теперь просто получал удовольствие, ощущая себя персонажем одного их моих детективов.

— Жертвы же никак не связаны? — спросил я.

— Да, — сказала Анна. — Мы проверили их, никаких связей. И места преступлений очень далеко друг от друга. Мы пытаемся установить связь между ними, но ничего не выходит.

— Все жертвы местные, — перебил ее Неклюдов. — В основном грибники или ягодники. Слава богу, что не заезжие туристы. Иначе бы газеты уже давно подняли хай. Местных свидетелей нам удалось приструнить, и сдержать шумиху хотя бы на время.

— Места преступлений глубоко в лесу, где убийца натыкался на очередных жертв, — продолжила следователь Хабарова.

— Или они натыкались на него, — сказал я.

— Думаете, он поджидал их?

— Возможно. Кого вы ищете?

— Портрет убийцы очень расплывчатый за отсутствием свидетелей. Мужчина средних лет, достаточно сильный и выносливый. Сейчас мы проверяем всех егерей и лесников, которые знают лес. Составляем психологические портреты. Но их не так много. Гораздо больше охотников и, как сказал Иван Николаевич, ягодников и грибников. Уже начался сезон и с каждый днем они все больше и больше будут наводнять лес. Проверить всех охотников — значит посеять панику. Лесники в системе, их мы может хоть как-то предостеречь не болтать языком.

Пока Анна Хабарова говорила, я рассматривал фотографии.

— Так много крови, — сказал я. — Если убийца достаточно точен и аккуратен, чтобы убить ударом в сердце, он оставил слишком много следов крови. Если только это не сделано намеренно. Такое ощущение, будто он удобряет землю. Будто он специально слил кровь и разлил ее по лесу.

— Да, кровь была обнаружена в радиусе десяти метров от тела.

— Это точно охотник. Ловко обращается с ножом. И, возможно, не средних лет.

— Что вы имеете в виду? — спросила Анна. Остальные внимательно смотрели на меня.

— Я вот думаю, жертвы должны были подойти вплотную к нему, чтобы он быстрым ударом смог умертвить их. Следов борьбы же не обнаружено?

— Да, если только минимальные.

— В лесу так близко вы подойдете либо к женщине, либо к мужчине преклонного возраста, старику. Незнакомый мужчина будет вызывать подозрение, и машинально человек будет держаться поодаль.

— Очень сильный должен быть старик, — вставил Фирсов.

— Я знаю примеры стариков, которые и в семьдесят-восемьдесят лет бегали марафонские дистанции. Дело не в количестве лет, а в состоянии духа. У этого убийцы с крепостью духа все в порядке. Да и с твердостью руки, видимо, тоже. Но это только гипотеза. Надо бы побывать на месте преступления, чтобы представить всю картину целиком.

— Это мы можем устроить, — сказал Неклюдов.

— Анна Юрьевна, введете Михаила Александровича в подробности дела.

— Хорошо.

— Был очень рад познакомиться с вами Михаил Александрович. И спасибо, что согласились. Все остальные вопросы можете выяснить у наших следователей. Если, что-то понадобится, вы знаете, где меня найти.

— Спасибо, мне тоже очень приятно, — сказал я и пожал Неклюдову руку.

— Анна Юрьевна, — сказал он, когда мы уже выходили. — Не забудьте взять подписку о неразглашении.

— Да, конечно, — ответила она.

Мы вышли в коридор.

— Так, господа, мне некогда заниматься с вами домыслами, — тут же проговорил Фирсов. — Всего доброго.

Он развернулся и пошел по коридору.

— У вас есть еще немного времени? — спросила у меня Анна.

Я посмотрел на часы. Было около двух дня и пять часов дороги назад.

— Думаю, час есть. Мне еще долго добираться назад.

— Куда?

— До Костомукши.

— Тогда не задержу вас дольше часа. Можем пройти в наш кабинет.

— А здесь есть тихое место, где можно поесть и поговорить. Я с утра практически ничего не ел.

— Да, конечно. Я вас отвезу.

— Езжайте, я на машине. Поеду за вами.

— Хорошо.

Через пятнадцать минут мы сидели в кафе на берегу Онежского озера, по другую его сторону. Почему-то здесь озеро не производило на меня такого же сильного впечатления. Все это из-за города, подумал я. Он убивает его магию. Готов поспорить, что в километре от него волны Онеги точно также загипнотизируют меня.

— Расскажите мне все, что знаете, — сказал я, когда мы сели в самый дальний угол, чтобы нас не было слышно. Впрочем, в кафе было немноголюдно.

— Первую жертву обнаружили в район Суоярви, глубоко в лесах, еще прошлой осенью. Вот.

Анна достала фотографию.

— Мужчина сорока лет. Живет в Суоярви, двое детей, жена. Как и все подрабатывал осенью на сборе грибов. В прошлом сезоне их было больше обычного. Поэтому за богатым уловом в леса пошли люди, больше обычного. Некоторым приходилось углубляться в чащу, потому что по краям леса грибы просто не успевали вырастать.

— Зачем люди так массово идут в лес за грибами?

— На продажу, конечно. В Карелии развитый рынок продажи грибов и ягод. Население собирает, потом сдает в пункты приема. Здесь многие так живут. Ходят семьями, некоторые даже берут отпуск на сезон.

— Как вы думаете, когда он начал?

— Точно неизвестно. Может быть, прошлым летом, может еще в позапрошлом году. Как и говорил Неклюдов, много жертв мы, возможно, еще просто не обнаружили. Территория лесов здесь очень большая, зачастую непроходимая, легко заблудиться. Прочесать всю территорию в поисках новых мест преступления физически невозможно. Это займет много времени, да и людей столько нет.

— Значит, природа на его стороне.

— Если можно так сказать.

— Должна быть причина, по которой он начал убивать. Что-то послужило спусковым крючком. Любое убийство, пусть даже и серийное, если ритуальное, значит всегда личное. Вы проверили проводников? Что если человек предлагал свои услуги по проходу в грибные или ягодные места, заводил и там убивал своих жертв. Он мог быть близко с ними, так как они доверяли ему.

— Возможно, но так мы бы быстро его вычислили. Родственники погибших не говорили о каких-либо договоренностях с проводниками. Это сложно утаить. Да и расположение по территории слишком разбросано. Обычно проводник знает хорошо одну определенную местность.

Я смотрел на фотографии и думал.

— Были какие-то странности на теле?

— Да, одна была. В анусе у каждой жертвы была осиновая затычка. Колышек. Вставлены после смерти.

— Проверили, что это значит?

— Еще нет, слишком много работы. Пока мы только сводим все показания свидетелей и родственников жертв.

— Я посмотрю. Еще какие-нибудь знаки?

— На телах больше ничего не обнаружили.

— А на деревьях? Камнях?

— Я не припомню. Нужно смотреть в фотоматериалах.

Пока мы говорили, я рассмотрел ее лицо. В профиль оно казалось грубоватым, но анфас, особенно, когда Анна говорила, было привлекательным, несмотря на угловатые черты. Сквозь плотную светлую кожу просвечивали редкие веснушки. Ровный строй небольших зубов подчеркивали тонкие губы. Когда она думала и хмурилась, на лбу проступали пара морщин, а брови мило сдвигались к переносице. И поразительно живые глаза, которые били энергией сквозь узкие щели век.

Анна одевалась просто и удобно: ботинки на завышенной подошве, зауженные темные джинсы, серая сорочка и легкая куртка пуховик сверху. Это лето было холодным даже у меня дома. В Карелии было еще холоднее.

Она заметила, что я изучаю ее, пока она ела.

— Вы, действительно, думаете, что сможете помочь нам? — спросила она.

— Не знаю, — честно ответил я. — Сегодня утром я даже не думал об этом. Я могу изучить материалы дела, может быть, даже посетить пару мест преступлений, хотя мне не хотелось бы, и поделиться своими мыслями.

— Почему не хотелось бы?

— Я боюсь леса.

— Боитесь леса? — переспросила он. — Насколько я знаю, сам лес еще никому не навредил. Только дикие животные или безответственность самих людей.

— Медведи, я боюсь медведей.

— Вероятность встречи с медведем очень мала. Они учуют или услышал вас раньше, чем вы об этом узнаете, и постараются избежать встречи. Опасны только самки с детенышами, но приблизиться к ним тоже достаточно трудно. Если только как-то умудриться столкнуться лоб в лоб.

— Медведь загрыз моего брата, — сказал я. — Много лет назад. В Ругозере.

Анна удивленно подняла брови.

— В районе заброшенного коровника?

— Да. Вы знаете это место?

— Я слышала эту историю. Надо же! Многие слышали эту историю, если честно. Это был ваш брат?

— В юности мы часто приезжали в Карелию к дяде. Это был один из тех приездов. С тех пор я не был в этих краях.

— Мне очень жаль вашего брата.

— Это было давно.

— Мы можем добраться до места убийства в районе поселка Муезерский. Это близко от Костомукши. В двухстах с лишним километрах. Там были убиты муж и жена. Бездетные. Оба в районе тридцати лет. В поселке живет местный проводник, который и обнаружил их тела. Я договорюсь, чтобы он отвел нас.

— Хорошо, — нехотя ответил я. — Уже поздно, мне пора выезжать. Я могу забрать материалы с собой?

— Да, конечно. При условии, что никто их больше не увидит.

— Безусловно.

— Я позвоню вам, как договорюсь с проводником.

Мы распрощались. Я сел в машину и выдохнул. Впереди были пять часов обратного пути. Или четыре, если поднажму.

Дорога располагала к размышлениям. Пробираясь по шоссе среди лесов и болот, где свирепствовал маньяк, я пытался отделаться от призрачного чувства безопасности, которое, как покрывало Майи, застилает нам глаза и заставляет верить, что мы над опасностью, а не перед ней. Мы проложили дороги по непроходимым местам, возвели города и покорили реки, и думаем, что властвуем в этих землях. А на самом деле наши города и дороги находятся в густой чаще непроходимого леса и озер. Природа сторонится нас, но стоит забраться поглубже, она готова укусить.

Перед глазами стояли фотографии убиенных, но они не вызвали жалости во мне. Может, странным образом влияли их спокойные, мирные лица. Но растерзанное тело говорило об обратном.

Почему он не убивал раньше? Почему именно сейчас? Это был главный вопрос, ответ на который мог стать толчком к раскрытию дела. Но я не спешил искать его. Сначала нужно тщательно изучить всю информацию, подробнее рассмотреть фотографии и подумать. Это точно был мужчина преклонного возраста, сильный мужчина, выносливый и хладнокровный.

Он убивал в разных местах, не мог быть проводником у жертв, чтобы не оставить лишних следов и свидетелей, значит натыкался или выслеживал случайных людей в лесу. Одиноких или парами. Я пытался представить всю картину целиком.

Молодая пара шла по лесу в поисках ягод. Наверняка шли они в нескольких метрах друг от друга. Но убиты были вместе, рядом. Убей он одного, и вторая жертва могла бы убежать, дать отпор. Как бы я отнесся к мужчине с ножом в лесу, который хочет приблизиться ко мне, думал я. Даже если я допускаю, что ходить с ножом в руке, когда собираешь грибы, это нормально. Но даже и так я бы не подошел к нему слишком близко.

А пожилой человек, старик, чем добродушнее он будет выглядеть, особенно если будет просить помощи, способен приглушить чувство подозрительного самосохранения. В таком случае он должен быть еще и хороший актер.

Он просит помощи, рассуждал я по пути, говорит, что ему стало плохо, сидит на пеньке, потому что прихватило сердце. К нему подходит жена, потом зовет мужа на помощь, когда они вместе наклонились над ним и пытаются помочь, он быстрым ударом ножа по горлу выводит из строя мужа, хватает женщину, может быть даже оглушает и точным движением между ребер протыкает ей сердце. Затем точно так же добивает мужа, пока тот в смертельной агонии бесполезно пытается зажать руками глубокую рану на шее.

Когда жертвы мертвы, начинается его ритуал.

Я вспоминал, как мы разделывали мясного хряка, которого откармливали весь год. Когда он затихал в стойле с точно такой же раной от длинного ножа, проткнувшего его сердце, мы с братом, помогая взрослым, поднимали его и выкладывали на приготовленные деревянные щиты брюхом к верху. Обычно хряк весил больше ста килограммов. Так что старик точно должен быть сильным, чтобы управиться с телом, пусть и весом в семьдесят-восемьдесят килограммов. Если, конечно, моя теория верна и это, действительно, пожилой человек. Хотя мне нужно было подробнее изучить систему подвязок, которые использовал убийца. Возможно, подвесить тело человека над землей было не так уж и сложно. Но это позже, думал я и углублялся в воспоминания.

Я вспоминал, как мы давали друг другу понюхать снятые опаленные копыта. От них шел вкусный запах копченостей. Даже сейчас он стоял у меня в носу.

После того, как туша поросенка была водружена на настил и опалена, мы делали надрез от головы до хвоста, чтобы оголить грудной и брюшной отдел. Ударом топора разбивали сочленение ребер, которые мешали добраться до легкого и сердца. Вынимали все внутренности: почки, печень, легкое, сердце, желудок, аккуратно омыв и сложив их в металлический тазик. Еще теплые. Я вспоминал, как мы с братом грели руки о внутренние органы свиньи. Пальцы мерзли от постоянного пребывания в воде. Все извлеченные органы нужно было хорошенько промыть.

Затем перевязывали начало и конец кишечного тракта и, стараясь не повредить, доставали кишечник. Его следовало тщательно промыть от экскрементов. Только после этого сливали накопившуюся внутри кровь. Обычно на холодном ноябрьском воздухе от нее шел пар. Дальше точными, отработанными движениями по линиям разделывали всю тушу на отдельные части.

Человек с опытом мог сделать все это одним единственным большим ножом. Думаю, убийца поступал в точности так. Наверное, убийства как таковые не приносили ему удовольствия. Иначе смерть его жертв была бы гораздо дольше и мучительнее.

В этих мыслях я провел половину пути.

Начинало смеркаться. Впереди замелькал дорожный указатель: «Ругозеро».

То самое место, где погиб брат. Дорога уходила налево между двух озер, которые расположились вдоль трассы. Я съехал на обочину перед знаком. Остановился, чтобы посмотреть вслед уходящей дороги, ведущей к поселку. В нескольких километрах от него и располагалась та самая лесопилка, построенная на гниющих костях животных.

Я ощутил в себе неожиданный порыв поехать туда. Чуть было не стал заводить машину, но остановился, будто придя в себя. Очнувшись, я понял, что начинает темнеть и нужно двигаться дальше.

— Что за черт? — спросил я сам себя и поехал дальше, домой.

Глава 3

Я добрался до дяди затемно. Он сидел на беседке. Здесь горел приятный приглушенный свет. Дядя Митя курил, смотря на озеро задумчивым взглядом.

— Как все прошло? — спросил он, когда я поднялся.

— Тимофей уже спит?

— Да, нагулялся за день. Все ждал тебя, но я сказал, чтобы ложился спать.

Я присел к нему за стол.

— Вчера он был веселым. Я уже давно не видел его таким.

— Каким? — спросил дядя Митя.

— Живым. После смерти матери он замкнулся в себе, мало смеялся, говорил или играл. Особенно с другими детьми. А ведь дети должны быть несносными, чтобы раздражать взрослых.

— Дети хорошо считывают эмоции взрослых. Особенно когда сталкиваются с чем-то новым. Тимофей просто не понимает, почему мамы больше нет и как нужно теперь себя вести, чтобы отец оставался с ним, чтобы не остаться одному.

Я смотрел на тихое ночное озеро, в котором отражалась луна.

— Ты говорил с ним о смерти матери?

— Надо было заехать в магазин, купить что-нибудь выпить. Голова тяжелая. Не усну от усталости.

— На кухне в нижнем шкафу есть виски.

Я быстро встал и пошел на кухню. Нет, дядя Митя, только не сейчас. Не нужно играть со мной в родителя или друга.

Виски был теплым. Я полез в холодильник, чтобы найти заготовленные кубики льда. Они были там.

— Не думал, что найду у тебя лед, — сказал я, когда вернулся со стаканом виски.

— Разбавляю горячий чай. Вода здесь не лучшего качества. Нужно сначала заморозить, чтобы убить всю заразу. Как ты съездил? Что они хотели от тебя?

— Что ты знаешь о ягодном бизнесе?