Бесплатный фрагмент - Капкан для мэра

Предисловие. Синекура

«Еврейский народ дал миру Иисуса Христа из Назарета и отдельно народам России — Халяву.

Первоначально Халява обозначала кринку молока и кусок хлеба, выставленные за порог еврейского дома. Любой голодный мог бесплатно их взять. По истечению времени первоначальный смысл Халявы, как подаяния, пропал во тьме веков.

В России сладкое слово Халява прижилось, поменяло смысл и укоренилось в жизни россиянина до уровня голубой мечты — родиться с Халявой во рту, прожить с ней долгую счастливую жизнь и помереть с нею, родимою.

Какая она современная Халява? Твёрдая? Квадратная? Параллелепипедом? Пастообразная? Жидкая? Может быть перпендикулярная?

Халява многогранна и многообразна! У неё есть первородная отличительная черта — она бесплатна.

Неожиданное наследство — Халява. Передали сдачу в магазине — Халява. Нашёл кошелёк — Халява. Пришёл голодным, накормили — Халява. Пришёл раздетым, одели — Халява.

В России кроме рабочих, крестьян, интеллигенции, сформировался ещё один класс — Халявщики. Подельщики бесплатного.

Представителей нижнего слоя класса Халявщиков желающие могут увидеть на любой продовольственной выставке. Участники выставки для популяризации своего товара, бренда, устраивают в течение 2 — 3 дней работы, постоянно действующие дегустационные столы. Посетители выставочных павильонов могут бесплатно попробовать тот или иной продукт.

С момента открытия выставки и до её закрытия, стаи Халявщиков снуют от стенда к стенду и пробуют с глубокомысленным видом всё, что доступно для их ручонок: хлеб 50 сортов, семечки, водку, подсолнечное масло, халву, селёдку, марципаны, чипсы, конфеты, муку и так далее по списку всего ассортимента выставки. Не важно, что пробовать, главное — на халяву.

Бомжи, день и ночь, перебирающие на помойках мусор, вылавливают из него всё, что можно превратить в деньги. Они не Халявщики. Они зарабатывают свой тяжкий кусок хлеба.

У Халявщиков аллергия на любой труд. За бесплатным сыром они лезут даже в мышеловку.

Чиновники совершили открытие всех времён и народов. Они изобрели для личного пользования Синекуру.

Товарищ Ожегов в своём словаре толкует это слово, как «Хорошо оплачиваемая должность, не требующая большого труда».

Именно поэтому элита халявщиков не бродит по выставкам. Крохи бесплатной дегустации не в её стиле и вкусе. Чиновники сидят по кабинетам, каждый на своей Синекуре и на халяву гребут большие деньги из народного кармана.

Россия проиграла необъявленную войну с племенем Чиновников. Они из незаметных «серых мышек» в сатиновых нарукавниках вымахали в Золотую Орду, под игом которой, задыхается российский народ.

Главный чиновник страны вынужден признать, что лишним чиновникам — халявщикам выплачивается дань в 42 миллиарда рублей. Прибавьте к этой сумме откаты, взятки и ещё N-е количество невыявленных лишних чиновников. Смело можно говорить, что чиновничья Халява, дань Золотой Орде, оценивается в 200 миллиардов!

Эдакая прорва денег, пущенная на создание материальной базы внешкольного, школьного разностороннего воспитания детей, окупилась бы сторицей, когда выросшие дети займут свои рабочие места у станков, на капитанском мостике, у штурвала комбайна, в кабине самолёта, у руля страны.

Летом 2010 года Россию охватил большой пожар, выгорали десятки сёл и деревень. На их месте споро начали строить новые — коттеджи, с дорогами, коммуникациями. Любо дорого посмотреть! В пору пожалеть, что не выгорела остальная Россия.

Очистить страну от чиновничьей Халявы может только Большой Административный Пожар, после которого быть чиновником в России в любой должности должно быть реально опасно для жизни. Как разведчику в тылу врага. Шаг в сторону — расстрел! Из хозяина жизни чиновник должен занять своё законное место — слуги народа!

Глава 1. Мэр и его город

Юрий Петрович Лужайкин полновластный хозяин большого Города. Он мэр со всеми обязательными по чину прибамбасами. Без них чиновник и не человек совсем. Так — НИКТО и звать НИКАК. Например, запусти Юрия Петровича без прибамбасов в общественную баню, как простого слесаря. Форменный конфуз произойдёт! Каким, таким образом, целого мэра большого Города среди прочих голых выделить? Не ставить же ему для отличия на правую полужопицу красную печатку, а его подчинённым клеркам на левую полужопицу синюю и помельче.

Конечно, не ахти какой оригинальный, но всё же выход из патового положения. Так можно было бы всех чиновников проштемпелевать и переписать, чтобы знать численное их поголовье, и сколько корма им на год запасать. Но, беда, наши чиновники по общественным баням не шастают. Толи они опасаются испачкаться об любимый электорат, или боятся, что тазиками зашибут и кипятком окатят в знак горячей благодарности за их неустанную заботу о повышении благосостояния собственного народа, на службе у которого и состоят. Поэтому-то чиновничье семя ещё с допетровских времён окружило себя любимых системой прибамбасов. Глядя на них, мужики с бабами не путаются, да и меж самих чиновников порядок и чиноуважение согласно набору прибамбасов.

Юрий Петрович был не только мэром большого Города, но в первую очередь он был чиновником. Потомственным чиновником. В генеалогическом древе семейства Лужайкиных-Боссель-Ляпустинских первым чиновником рода был думный дьяк Ванька Босяк. Он ещё при царе Петре Алексеевиче поскрипывал гусиным пёрышком, готовя справочки, влияя на мнение своего начальника. С него и пошла династическая линия чиновников семейства Лужайкиных, чем Юрий Петрович в душе тайно гордился. Шутка ли, его прямой предок, столоначальник тайного приказа Фома Гордеич Босяк-Ляпустинский служил ещё при Екатерине, затем сын его единородный начальствовал над тем же столом, сменил его внук Алексей Алексеевич.

Человеку пустому все чиновники безлики, бедны, как церковные мыши. Это товарищ Гоголь со своей «Шинелью» ввёл народ в заблужденье. Юрий Петрович знал, что чиновничье племя состоит сплошь из народа умного, твёрдого и упрямого. За свои кровные прибамбасы порвёт в клочья хошь царя, хошь президента.

К примеру, Пётр I, царь-император всея Руси, был нравом, ох как крутоват! Самолично рвал боярам не только бороды, но и бошки собственноручно сносил. Не мог победить чиновников Первопрестольной. Не хватило силушки. Плюнул в сердцах на Москву и всех московских чинодралов и построил себе новую столицу, и с новыми людьми начал переустраивать Россию.

В 1917 году матросики-большевики сдуру турнули чиновников со своих мест, как чуждый элемент, паразитирующий на потном теле пролетариата, и сразу намертво встала государственная машина. Полное отсутствие масла в голове у матросни и кухарок, не позволило им встать у штурвала государственного корабля.

Вернее сказать, встать-то они, в порядке самовыдвижения, встали, но катастрофа с кораблекрушением наступила бы раньше, чем они всё растащили и вволю постреляли. Одно слово — бандитское племя и к чиновничьему делу не приспособлены. Во избежание краха пришлось чиновников на старые насиженные места возвертать и самим мал-мала грамотёшки у них нахвататься. Новые, идейно выверенные чиновники с нахрапистой пролетарской решимостью окружили себя партийно-социальными прибамбасами и чужеземными благами цивилизации.

КПСС, не к ночи будь помянута, в мгновение ока превратилась в неприкасаемую касту партсоцчиновников, в разы превышающую количество чиновников в царской России, и создало государство чиновников внутри страны. Со своими законами, финансами, карательными органами, прессой и TV. Взаимосвязь и взаимовыручка среди них были на таком высоком уровне, что «Коза Ностра» в полном составе должна была удавиться от зависти.

Однако, законы философии, даже чиновников не могут обойти. Количество обязано когда-то всё-таки превратиться в качество. Количество чиновников всех мастей, окрасок, рангов достигло такой гигантской цифры, что монстр в образе СССР и КПСС рухнули и перешли в новое качество. Рухнуть-то они, к радости всех, рухнули, но чиновники-то при этом не вымерли, как динозавры.

Те из них, кому не достались при вселенском расхватывании не самой бедной страны — СССР нефтяных вышек, заводов и пароходов не ринулись дружно в шахтные забои, не встали к мартеновским печам, не поливали праведным потом пашню родной страны, а резво начали самовзаимотрудоустраиваться через депутатство, создание новых министерств, департаментов, комиссий и подкомиссий. Восстановились, как сфинкс, как сказочная птица Феникс из пепла, не только прежние чиновники. Они размножаются в геометрической прогрессии бесконтрольно и готовые уже сожрать родину-мать их породившую.

Юрий Петрович, несмотря на то, что был плоть от плоти отборным чиновником, можно сказать, заслуженный чиновник России, проблемами своих собратьев по чиновничьему классу в масштабах всей страны мозги себе не заморачивал. В свои 50 с небольшим лет он производил впечатление хорошо обкатанной речной гальки и состоял из одних округлостей так, что даже любопытному глазу решительно было не за что уцепиться: круглая лысая голова с прижатыми пельменями ушей, круглые поросячьи глаза, нос картошкой, губы куриной жопкой, большой валун живота, задница, висящая в штанах, как два арбуза и десять упитанных сарделек, торчащих из рукавов пиджака. И слова, которые он извергал из куриной жопки, были такие же круглые, незаметные. Они цеплялись друг за друга, образуя, на первый взгляд значительные фразы, но как бы их не переставляли, смысла не появлялось. Вернее сказать: значительность присутствовала, а собственного Юрия Петровича Лужайкина суждения, не было. Было только мнение вышестоящее. Это не дефект мышления господина Лужайкина, а результат партийно-чиновничьей, аппаратной селекции, которую Юрий Петрович прошёл в совдеповские времена.

Покойный папаша Юрия Петровича — Пётр Ильич, инструктор обкома КПСС, определил своего юного отпрыска сразу после окончания школы разнорабочим в строительно-монтажное управление №13.

Через месяц ударного труда Юрий Петрович, со свеженабитыми мозолями, был единогласно избран освобождённым секретарём комсомольской организации. Скоротечный брак Юрия Петровича с лопатой и киркой был расторгнут навсегда, и далее по жизни он тяжелее ложки и собственного хрена ничего в руках не держал.

Под неусыпным доглядом папашки, карьера Юрия Петровича понеслась хорошей рысью. Крах советской власти, развал СССР под бездарным правлением КПСС прервал его чётко выверенный полёт к вершинам власти в должности первого секретаря городского комитета комсомола. Для нынешнего попсового поколения незнакомого со словом «Комсомолец» поясняю — это скаут переросток или ещё недоразвитый коммунист, с хорошей перспективой занять своё место у корыта советской власти.

Наступило смутное и тревожное время. Голод и гражданская война казались неизбежны. Юрий Петрович, честно говоря, растерялся в этом бушующем море социальных страстей. Зато покойный папашка под шумок сумел вывезти из подконтрольной ему базы обкома КПСС, практически весь запас алкоголя. Здраво рассуждая, мол неизвестна судьба «рубля», а жидкая валюта в России во все времена конвертируема в любые товары и услуги.

Вскоре грянула «ваучеризация» всей страны. Рабоче-крестьянский люд, привыкший к кухонно-соседской «экономике» от получки до раздачи долгов, воспринял ваучеры, как трамвайные билеты. Обкомовский алкоголь Лужайкиных закономерно превратился в туго набитые ваучерами чемоданы. На них, уже при деятельном участии самого Юрия Петровича, успешно приватизировали: роскошный дом отдыха горкома ВЛКСМ на берегу озера Лесное вместе с озером и 360-ю гектарами леса-сосняка; птицефабрика на 1000 голов несушек, строительно-монтажное управление №13 по остаточной стоимости, вместе с тяжёлой и лёгкой техникой, оборудованием, автотранспортом. Войдя во вкус, они прикупили ещё пару чемоданов ваучеров, обратив их в канал на местном TV и городскую молодёжную «Молодогвардеец» вместе с типографией. Всё это было оформлено на супругу Юрия Петровича и послужило основой для возникновения холдинга «Интертрейдкорпорейшен» во главе с генеральным директором Софьей Николаевной Лужайкиной-Буторкиной, особой во всех измерениях весьма замечательной, а в некоторых местах весьма выдающейся настолько, нуждается в отдельной главе. Тем более, сейчас, право слово, даже как-то неудобно прерывать разговор о мэре города.

Дело в том, что Юрий Петрович Лужайкин именно сейчас стартовал. Рванул так резво, что его арбузоподобные полужопицы угрожали на крутых виражах оторваться от своего хозяина и, совсем уж не по чину, зажить отдельной, быть может, даже более счастливой жизнью. Юрий Петрович бежал предвыборный марафон. В пятый раз за свою чиновничью жизнь. И каждый раз от разных партий. От того и возникала суетливая неуверенность. Четыре раза он выигрывал выборные кампании. И каждый раз, как хороший артист, Юрий Петрович испытывал ужасный мандраж: вдруг не выберут?

При этой мысли его прошибал холодный пот, и он с утроенной энергией метался между своим электоратом, на ходу меняя каску метростроевца на халат врача или передник детсадовской няни.

Пока господин Лужайкин со страстью юной нимфоманки окучивает электоральный огород, убеждая всех вокруг, что апостол Пётр его школьный друган и ключи от райских врат у Юрия Петровича уже в кармане, и он готов во главе стройных колонн горожан двинуться к избирательным урнам и сразу от них в светлое, шоколадное будущее, мы совершим небольшой исторический экскурс в историческое прошлое Города…

Современные обыватели о царских временах не имеют никаких знаний. То, что идеологи коммунистов впихивали в сознание советских граждан с ясельного возраста, не имело ничего общего с исторической правдой.

Во-первых, в царские, сатраповские времена в губернии, где расположен Город, крупного рогатого скота было в два раза больше, чем жителей во всём федеральном округе.

Во-вторых, прасолы Города торговали своим мясом, мясными изделиями, деликатесами в Первопрестольной, Питере, Гамбурге, Париже, Лондоне. Об импорте китайского либо Аргентинского мяса не помышляли. Своё не знали куда деть, кому продать.

В-третьих, на каждого реально работающего в царские времена, приходилось 0,01% писаря и в 6 раз меньше столоначальников, 0,002 околоточного и других жандармских чинов. Налог составлял десятину (10%).

В-четвёртых, при Романове простому народу жилось так хреново, что на каждом русском солдате была надета смушковая шапка (чистый каракуль!). Пайку царского солдата может позавидовать современный боец.

В 1917 году крутые пацаны во главе с истинно русским немецко-еврейско-башкирского происхождения, развернули народы России в правильном направлении и погнали гуртом в светлое будущее, где призрак коммунизма ошалело уже бродил по Европе. На этом историческом пути возникла национальная забава: «Пристрели ближнего», не можешь, то, хотя бы «ПОСАДИ».

В связи с этим печально-трагическим расстрельным этапом истории Российской, доктор экономических наук, профессор Городского Университета, большой адепт Соловьёва и Карамзина, Марк Исаакович Баден-Баденский на вопрос зелёных студиозов:

— Куда в России подевались Ломоносовы и Менделеевы? — отвечал грустной байкой:

— Представьте себе, молодые люди, у некоего фермера было огромное стадо отличных коров. Каждый год он наиболее упитанных, более удойных, плодовитых, отправляет под нож мясника на скотобойню. И так он поступал на протяжении более 70-ти лет. Теперь вы сами должны понять, какого качества стадо он получил в итоге. Мы с вами и есть это стадо. Все наши Ломоносовы и Менделеевы, вместе с остальными Эйнштейнами, руками большевиков — коммунистов, кинуты в горнило гражданской войны, репрессий, в молох отечественной войны, втоптаны в лагерную пыль на архипелаге ГУЛАГ. Верные ленинцы изнасиловали огромную страну, физически уничтожили цвет и гордость его народа, изуродовали экономику, промышленность.

Зайдите в любой российский магазин от пролива Лаперуза до Калининграда и найдите десяток отечественных товаров. Тщетно. Везде импорт. В основном китайский.

Родной, отечественный производитель сдох, ещё не родившись, в утробе Родины-матери. Доморощенные демократы обложили родного предпринимателя такой данью, что налоговая система ордынца, товарища Чингисхана, и 300 лет, так называемого татаро-монгольского ига, уже воспринимается, как благо, режим покровительства.

Глобальных мыслей о судьбах российского предпринимательства в голове у Юрия Петровича не было в принципе, Подобные интеллигентские изыски его не интересовали. Россия представлялась ему огромной титькой, утыканной миллионом сосков, к которым жадно прилипали братья чиновники. Родной электорат, безмолвствуя, в поте лица под тяжестью налогов, поборов, мздоимства, тягот и лишений повседневной жизни, день и ночь наполняют титьку чем-то особенно вкусным, а чиновники сосут её круглосуточно без перерыва на обед и свидания с унитазом. Они, боясь оторваться от сосков, гадят друг на друга — на головы, в карманы, за пазуху, в ОБЭП, ФСБ, СМИ, любовницам, жёнам. Многие не выдерживали свалившегося на них дерьма, и сами сваливаются в гущу электората. К освободившемуся соску рвутся, не щадя живота ни своего, ни чужого, голодные своры новых голодных чиновников. Это и была личная война Юрия Петровича против всех за свой персональный сосок — кресло мэра Города.

Первым мэром Города в постсоветский период стал некто Павел Сергеевич Никоноркин. Неплохой мужик, умеренный выпивоха и рьяный кухонный борец с советским тоталитаризмом. Во времена всевластия КПСС и КГБ только на советских кухнях российские диссиденты, демократы и патриоты, все, от мала до велика, точно знали, ЧТО ДЕЛАТЬ и КТО ВИНОВАТ.

Между «Портвейном 777» и плавленым сырком «Мечта», в каждой семье на 1/6 части суши лежали рецепты счастья для простых советских людей.

На пьянящей волне неожиданно нагрянувшей, как понос, свободы и, захватывающий дух от безнаказанности борьбы с партократией, на общегородском стихийном митинге бывший слесарь-механик гвоздильной фабрики Павел Сергеевич Никоноркин, как последовательный и отважный борец я явлениями советизма, был выдвинут группой поддержки (любителей-профессионалов, фанатов «Портвейна 777») в кандидаты мэра Города. Утвердили. Проголосовали, сложили ручки и стали ждать светлого будущего. Через месяц работы в новой должности мэра, Павел Сергеевич понял, что городское хозяйство, чем-то неуловимо отличается от гвоздильно-штамповочного аппарата, родившегося на берегах Невы ещё в 1938 году. Ещё через месяц Город начали топить канализационные воды. Мэр от безысходности запил по-чёрному. Был пойман собственной женой в собственном кабинете, где он на мэрском столе предавался пороку с секретаршей Надей. Оба были биты. Павел Сергеевич с особым цинизмом — учрежденческой шваброй и в голом виде, был этапирован супругой домой по центральной улице Города.

Город хохотал. Утопал в дерьме, но хохотал. Скоро стало не до смеха. В дерьме стали захлёбываться. Выбрали Мэром Главного Сантехника, и не прогадали. Канализация заработала, как часы, но встал на прикол общественный транспорт, и исчезли с полок магазинов продукты питания.

Мэр унитазно-канализационной ориентации ушёл тихо, по английски, ни с кем не прощаясь, вместе с остатками городской казны.

Следующим мэром выдвинули доцента кафедры экономики и права УНИВЕРа, доктора экономических наук Марка Исааковича Баден-Баденского. Он в своей десятикилограммовой программе: «5 шагов к успеху» скрупулёзно и, что важно, грамотно расписал, ЧТО нужно делать. На свою беду, лишённый напрочь боевого опыта подковёрной борьбы настоящих, закалённых в бюрократически-аппаратных битвах бойцов-чиновников, абсолютно даже не догадывался, КАК великолепие своей научной мысли, претворить в серые будничные дела.

Господин Лужайкин всю сознательную аппаратную жизнь наоборот претворял в дела вышестоящее мнение, решение, идеи. Обрастал нужными знакомствами, связями, блатом. На своём последнем посту первого секретаря горкома ВЛКСМ приобрёл довольно приличные навыки кукловода, дёргая за ниточки своих подчинённых. Сам при этом оставаясь партийно-номенклатурной марионеткой. Слава Богу, благодаря папашке, который перед своей кончиной, сумел таки прочистить, засранные коммунистическими лозунгами мозги своего отпрыска наставил на путь истинный:

— Юрок, — говорил он проникновенно-серьёзным голосом, — запомни, нас, коммунистов, было 19 миллионов действующих членов…

Юрий Петрович, сам один из 19 млн членов КПСС, особа не впечатлительная, но и он содрогнулся от ужаса, представив на миг сюрреалистическую картину: монстр с 19 млн. членов денно и нощно трахает всю Россию…

— …они никуда не делись, — продолжал папашка, — не испарились, не эмигрировали. Все они живы, здоровы. Желают вкусно кушать и сладко пить. Они, кирпичики рухнувшей системы. Других людей-кирпичиков, познавших сласть власти, в нашей стране нет. Любая партия, которая будет возникать в обозримом будущем, вынуждена будет использовать для своего партийного строительства, только этих людей. Других нет. Поэтому партия, хоть «Лига по защите тараканов», будет по сути КПСС. Конечно, без «СС» на конце, но «КП» непременно. Невозможно, сынок, из набора пазла «Братец Иванушка и сестрица Алёнушка» построить велосипед. Даже самый маленький. Как не тусуй колоду карт, под названием «Члены КПСС», нельзя получить партию, подобие «ТОРИ» или любую другую, за плечами которой не одна сотня лет работы в условиях демократии и парламентаризма. Марксистский вывод таков: Юрок, скачками вперёд за членством в ЛЮБУЮ ПРАВЯЩУЮ партию и рубись за кресло мэра Города. Везде свои люди — помогут. Софьюшка, жена твоя любимая, должна трудиться, не покладая рук на ниве нарождающегося капитализма. Косить бабки.

Отцовский наказ оказался, кстати, и что ещё более важно, верным на 300%.

Звезда Юрия Петровича взошла на политическом небосклоне Города в день его знакомства с профессором Баден-Баденским. Зная, понаслышке, об опусе учёного «5 шагов к успеху», он сделал свой первый в жизни самостоятельный шаг. На очередном митинге правдолюбов и правдорубов Юрий Петрович решительно, в мелкие клочья разорвал свой билет члена КПСС.

Во всю мощь своей глотки он через мегафон заявил всей толпе митингующих о своей тайной и давнишней ненависти к руководящей и направляющей силе народов СССР. «Руководили они», — говорил он, захлёбываясь от своей значительности, — «бездарно, преступно.

Народ мучили, убивали и по лагерям гнобили… Обидно то, что побеждённые в Великой Отечественной Войне от благополучной жизни с жиру бесятся, а победители от холода трясутся и от голода пухнут…».

Говорить, орать, благовестить, блажить, писать о недостатках, уродствах, преступлениях партийно-советской системы уже в те времена становилось хорошим тоном. Главное от души, даже если бездоказательно, то всё равно безнаказанно. Это как о покойнике: что ни говори, он всё равно в гробу не встанет и в рожу не плюнет. Покойнику всё равно, а имидж создаётся.

На присно памятном митинге под громовые овации было порвано, сожжено, втоптано в свеженаделанную кучу дерьма, 210 билетов членов КПСС (205 штук, как позднее выяснилось, внуки стырили у своих бабушек, дедушек и отдавали активистам из правдорубов за пару пива «Жигулёвское» или один «Сникерс»), господин Лужайкин был замечен демократическим большинством Города. Заметили его и государственные чиновники, истинные держатели голосов избирателей: директора школ, предприятий, учреждений, командиры войсковых частей.

Кандидатура Лужайкина на пост мэра Города устраивала всех: «из бывших», предсказуем, управляем, не лишён мздоимства. Короче говоря, Юрий Петрович был из когорты своих. У него ещё задница не успела остыть от кресла первого секретаря горкома ВЛКСМ, и его можно было двигать в мэры. Над партийным билетом надругался, так это полная ерунда, блажь на потребу политического момента. В самом деле, нечего дурочку валять. Если КПСС умерла, так умерла. На хрен с билетом усопшей особы меж мирных граждан шастать. Правильно Петрович поступил, что билетик прилюдно по ветру пустил. Некоторые из бывших втихушку свои билетики в унитазы побросали, а Петрович не убоялся посмертного гнева вечно живого Ульянова-Ленина, и политические дивиденды заработал одним взмахом руки.

***

Историческая встреча господина Лужайкина и доцента Баден-Баденского состоялась днём в ресторане «Хитрованка». Залы ресторана блестели сталью сервировки и девственной пустотой. Золотая молодёжь и новые хозяева жизни отсыпались от ночного гульбища, а пролетариат с крестьянством, под угрозой тотального уничтожения ресторанными ценами, опохмелившись «Кавказской» палёнкой или отечественным стеклоочистителем (Сволочи! Куда заныкали «Шипр?») вяло изображали непосильные потуги самоотверженного труда.

В полном одиночестве господа Баден-Баденский и Юрий Петрович Лужайкин начали ритуальный «танец» знакомства. Они говорили ничего не значащие фразы, и, словно дворовые собаки принюхивались друг к другу, чтобы точно понять, кто из них кобель, а кто сучка.

Многовековой опыт выживания еврейского многострадального народа шевельнулся у Марка Исааковича где-то в районе гипофиза, метнулся к мозжечку и спинным мозгом профессор понял — пора отдаваться этому моложавому бывшему партийному функционеру. Он будет у него вожаком. Сам профессор уготовил себе удел альфа сучки, или лучше сказать, дойной коровы. Сытой и обутой.

Юрий Петрович, как опытный кукловод, мгновенно из общего образа профессора вычленил чёрные хлопчатобумажные носки в гармошку, выпирающие из стоптанных туфель, наручные часы «Победа», несомненный раритет, пиджачную пару, которую братья по соц-лагерю поставляли в СССР в качестве ритуальной одежды для усопших. Приценился ещё раз к фигуре Баден-Баденского и произнёс историческую фразу:

— Мы пойдём своим путём.

Они оба тогда не знали, что этот путь приведёт их к созданию в отдельно взятом городе общества чиновнико-аппаратного капитализма. Общества, состоящего исключительно из потребителей без намёка на производителей. Конечно, производители где-то там внизу были. Пыхтя и матерясь, они создавали добавочную стоимость товаров и услуг. Она финансовыми насосами перекачивалась по иерархическим трубам чиновников наверх. Поскольку насосы и трубопроводы были худы, как решето, то финансовые протечки-утечки были повсеместно. Чиновники латать их не спешили, а некоторые нетерпеливцы ещё новые дырки сверлили, меняли новые прокладки на старые. Боролись чиновники всех уровней с протечками-утечками в поте лица, ставя под эти капельки-копейки, струйки-рубли, струи-тысячи, реки-миллионы тазы. Банки стеклянные и вновь созданные, ручки, запазухи, мешки. Не помогало. Вернее сказать, помогало, но только чиновникам. Они обложились благами цивилизации, как барбос блохами. Шейхи Арабских Эмиратов вставали в очередь на покупку российских чинов и постов. Они, Шейхи, не смотри что арабы, а не дураки. Знают, — нефть в Эмиратах завтра закончится, а терпение русского народа бесконечно.

Выслушав историческую фразу Юрия Петровича, Марк Исаакович пожевал губами, словно пробуя на вкус начало «своего пути», мотнул гривой седых волос и глубокомысленно ответил, так, на всякий случай:

— Да, конечно, — после некоторого замешательства нерешительно добавил, — может быть, некоторые мои сентенции помогут Вам на этом пути.

С этими словами он с придыханием выложил на стол 10 кг своих мыслей. На титульном листе красовалось «5 шагов к успеху».

Юрий Петрович сардельками своих пальцев нежно, как задницу своей жены Софьи Николаевны, погладил труд учёного и, глядя своими поросячьими глазками на профессора, спросил по-свойски:

— Марк Исаакович, дорогой мой человек! Поймите, ради бога, правильно. Ваш уникальный труд, наверняка, изложен высоким стилем маститого учёного.

С всякими там интегралами, дифференциалами, экстенсивными, интенсивными показателями и другими малопонятными и совсем непонятными выражениями для моего простого народа. Избирателя, так сказать. Если я буду пользоваться вашими терминами, то рискую получить физическое замечание от моего электората в своё табло и зеро в избирательную урну. А посему, уважаемый, прошу изложить свои 5 шагов просто и, по возможности, короче.

Марк Исаакович на минуту задумался, отхлебнул из чашки чая (280 рублей чайник на три чашечки!) и медленно, видимо подбирая слова, начал:

— Отец исторической науки Геродот говорил, что за Понтом, то есть за Чёрным морем, живут скифы. Характеризовал он их, как племена воров и пьяниц.

Марк Исаакович вдруг закашлялся и тревожно посмотрел в глаза Юрия Петровича. Наконец, тяжело вздохнул и продолжил:

— Я не русофоб. Так Геродот думал и писал…

Юрий Петрович озаботился тревогой собеседника и поспешил его успокоить:

— Я с товарищем Геродотом в принципе согласен. Лично к Вам и к нему претензий не имею. Грешен мой народ. И воровством балуется издавна, и горькую пьёт. Вы не волнуйтесь и слов из песни не выкидывайте. Времена, знаете ли, уже другие, и говорить можно всё, так сказать, свобода мысли и слова! Плюрализм мнений и суждений. Продолжайте, уважаемый.

Облегчённо вздохнув, Марк Исаакович начал хорошо поставленным голосом:

— Согласно мнениям российского историка Соловьёва, на ранних этапах развития Европы, более сильные племена, обладающие наиболее современными по тем временам орудиями труда и убийства, а значит владеющие наиболее продвинутыми технологиями и, как следствие, более грамотными спецами по обработке, были в социальном и военном отношении хорошо организованы. Они, естественно, вытесняли с плодородных земель и лесов, рек богатых дичью и рыбой слабые племена на восток, в менее обжитые и несравненно суровые по климату земли. Борьба за ресурсы была бескомпромиссной. Приходили новые сильные племена и ещё дальше на восток гнали неудачников. Пока те не оказались на территории России. Естественный историко-географический отбор предопределил отсталость России во всех сферах жизни на многие века и оказал отрицательное влияние на менталитет народа…

В этом месте монолога Юрий Петрович воздел свои десять пальцев-сарделек к потолку и с искренним возмущением воскликнул:

— Профессор, вы предлагаете мне выйти к моему великому и могучему избирателю и сказать ему в лобешник «Вы слабаки, дураки, идиоты и недоумки! Вы продукт селекции западных племён. Вы их отбросы. Вы ничего не умеете делать. Вы пьяницы, ворьё и бездельники!»

Юрий Петрович перевёл дух и уже спокойно продолжил:

— Марк Исаакович! Вы сейчас предложили мне самый дешёвый и эффективный способ самоубийства.

Господин Баден-Баденский испуганно хрюкнул, втянул свою седую голову в плечи и зажмурил глаза. Его обдало холодом холокоста.

«Боже, — подумал он, — Ну зачем я поднимаю эту старину. Всё равно во всём снова будут виноваты евреи. Это не нужно никому. Королевство кривых зеркал, построенное на квасном патриотизме, устраивает всех и, в первую очередь, народ, населяющий это королевство. Они уверены, что они самые умные, могучие и великие. Неважно, кто они на самом деле, важно, кем они себя ощущают…».

Проклиная себя, что согласился на встречу, Марк Исаакович, ни слова не отвечая на возмущения Юрия Петровича, суетливо начал запихивать свой трактат в потёртый портфель. Осознав свою несдержанность, Юрий Петрович примирительно мягко положил руку на ладонь профессора:

— Марк Исаакович! Простите меня великодушно. Ваш подход к теме так неожиданно оригинален, что от удивления я невольно не сдержался. Давайте, для снятия напряжения, и в знак примирения, примем по сто грамм и продолжим наш разговор.

Коньяк действительно благотворно повлиял и сблизил собеседников. Через полчаса их беседа вошла в своё русло конструктивизма:

— Взглянем на историю государства Российского до появления на наших просторах Рюрика с братьями и дружиною. Печальная, однако, картина. Другие народы изобретали порох, бумагу, осваивали мировой океан, вычисляли орбиты планет и занимались другими, не менее важными делами. Наши предки мозги себе подобными глупостями не занимали. Носились по лесам и полям, методично вырезали друг друга. Рюрик, между прочим, прошу заметить, не вятич какой-нибудь, а чистокровный скандинав, со своей дружиною прекратил кровавую вакханалию и начал закладывать основы государства, правопорядка. Рюриком был заложен институт иноземных царей, правителей России, пытавшихся просветить Русь, вовлечь её в общее для передовых народов поступательное движение по пути прогресса всей человеческой цивилизации. Но Россия забилась, противилась, она не хотела и не умела работать по-новому, не желала учиться и перенимать опыт. Самые великие реформаторы России Пётр и Екатерина не могли справиться со своим народом. Пьянство и воровство были и остаются бичом, нашей национальной бедой. Они были вынуждены при организации сколь-нибудь значительного дела, ставить во главе его чужеземца: немца, шведа, француза.

Марк Исаакович тяжело вздохнул, пригубил коньячку. Вкусно пососал дольку лимона и продолжил:

— Возьмите полное собрание «Советской энциклопедии». Все тома от А до Я. Уверяю Вас, она прошла полную, весьма действенную совковую, идеологическую выдержанную цензуру. Проведите с ней простецкий опыт: вычеркните из её многотомного содержания всех исторических и партийных функционеров, иноземных учёных и изобретателей, открывателей земель и тайн мироздания с нерусскими фамилиями, с целью оценить вклад русских людей в развитие цивилизации, понять их историческое значение. Я проделал такой опыт. Школьная 12 страничная тетрадь оказалась заполнена далеко не полностью. Даже, если писать крупным почерком.

Юрий Петрович, ошарашенный речью Баден-Баденского, удручённо молчал. Вспомнил, как сам лично возглавлял постоянные компании, комиссии, месячники по борьбе с пьянством на производстве, в быту, по повышению культурного и образовательного уровня рабочей молодёжи, Которая наряду со старшим поколением самозабвенно тащило с фабрик, полей и заводов всё, что не было приколочено. Он понимал профессора и не прерывал его. Марк Исаакович с тяжёлым сердцем продолжал развенчивать миф о великом и могучем русском народе.

— Что такое революция? По большому счёту это смена топ-менеджеров в государстве. Народ, в смысле население, земля предприятия остаются. Для рабоче-крестьянской массы происходит перераспределение прибавочной стоимости. Теперь, Юрий Петрович, прошу Вашего внимания. Царская Россия являлась мировым экспортёром зерна и кормила хлебом всю Европу и сама, естественно не голодала.

С революцией старая система поощрения-принуждения рухнула и в крестьянской России с её необъятными просторами пахотной земли, притом, что с фронтов Первой Мировой Войны вернулись миллионы крестьян, возник голодомор. Это в стране, кормившей хлебом всю Европу! Если Вы думаете, что у каждого пахотного поля стоял комиссар с маузером и не допущал трудоголиков крестьян к севу зерновых, то, наверное, причина не в этом. Механизм возникновения голода в другом. Крестьяне занялись, в отсутствие мер принуждения всем, чем угодно (грабежом, пьянством, мировой революцией), только не своим извечным трудом. Они не желали сеять и пахать. Скифская лень едва ли не погубила молодую страну советов. Большевики были вынуждены создать колхозы, в первую очередь, как необходимую меру принуждения крестьян к труду, чтобы спасти народ от полного вымирания. Великий и ужасный потрясатель России товарищ Джугашвили (заметить необходимо, не самый русский правитель) принял страну с сохой, а оставил с ракетно-ядерным щитом. Это красивые слова о красивом фасаде, за которым укрыты печальные факты. Свободный труд свободных рабочих и крестьян в новой России оказался низкопроизводительным и неэффективным. Себестоимость товаров высокая, рентабельность низкая. Качество товаров отвратительное. Дешевле было импортировать товары, но в казне финансы пели романсы. И ещё нужно было вооружаться для совершения мировой революции и помогать братьям интернационалистам разных стран. Выход из практически тупиковой экономической ситуации был до гениальности прост и действенен — резко уменьшить затраты на производство и поднять производительность труда. Нужен был дармовой труд с жёстко регламентированным рабочим днём. Первые месяцы существования советской власти были ознаменованы открытием концентрационных лагерей для участников Кронштадского мятежа матросиков и участников крестьянского восстания в Тамбовской губернии. Это изобретение большевиков было задолго до гитлеровского Бухенвальда. Товарищ Ленин в этом вопросе оказался впереди планеты всей, и по праву может считаться отцом-основателем всемирно известного Архипелага ГУЛАГ. Появилась многомиллионная рабская сила. Был задействован безотказный механизм принуждения к труду. Одни, находясь в бесчисленных лагерях, вынуждены были работать. Другие, временно находящиеся на свободе, в колхозах и на заводах работали из за страха попасть в лагерь. Страна наконец-то заработала под жестоким насилием, выплёвывая вместе с кровью выбитые зубы и отбитые чахотные лёгкие. Нужен был технологический прорыв в дополнение к рабскому труду. Изобретать было некому и некогда. Техническая интеллигенция либо эмигрировала, либо насильно была выдворена из страны. Либо погибла первой в невыносимых лагерных условиях. Пришлось воровать открытия, изобретения. Повсюду из остатков недобитой технической интеллигенции в лагерях под руководством товарища Берия (ещё одного типично русского правителя) были организованы «шарашкины конторы», в которых уворованное доводилось до промышленных образцов ракет, самолётов, бомб и других привлекательных игрушек, определивших будущее России…

Юрий Петрович внимательно слушал профессора. Конечно, многое из того, что он говорил, уже где-то слышал, где-то читал сам, о другом рассказывали приятели-друзья. Но в таком виде, как обвинение целого народа в лени, пьянстве, воровстве, со времён древних скифов ему не приходилось сталкиваться.

Не принято у нас выдвигать обвинение народу. Народ априори всегда прав… Мысли Юрия Петровича внезапно озарились каким-то крамольным оттенком и понеслись в неожиданном санитарно-гастрономическом направлении: «Народ есть сообщность отдельно взятых индивидуумов. Как, например, килограмм масла состоит из миллионов отдельно взятых миллиграмм. Допустим, 30% отдельно взятых миллиграмм, протухли, то можно ли весь килограмм масла считать съедобным? Или взять к рассмотрению цыган. Весёлый народ. Поёт и пляшет и ещё гадает по всему миру. Но не явили хорошие люди цыгане миру цыганского Леонардо Да Винчи, Ландау, Эдисона. Петь, плясать, гадать их дело, а за элементарными частицами гоняться, нужен еврейский склад ума».

Юрий Петрович аж содрогнулся от таких мыслей и украдкой оглянулся вокруг, словно опасаясь, что кто-то такую крамолу мог подслушать. Тем временем профессор продолжал:

— До распада СССР кухонным демократам всех мастей мешала командно-распределительная система коммуняг. Мол, если бы не она, то русский хваткий мужик с его природной сметкой и образованием (самым лучшим в мире) завалили бы страну всем необходимым и посадили бы яблони на Марсе. История смыла коммуняг в канализацию исторического небытия. Хавайте свободу, сколько можете переварить. Творите, работайте на благо своё и народа! Но не тут-то было. Российская лень — матушка не позволила разбить не только сады на Марсе, но и следы янки на Луне не смогли затоптать. Сталинская система принуждения в виде ГУЛАГа и колхозов рухнула. Новые стимулы решительно не могли заставить родимый «пипл» работать. Пришлось, как предки наши торговать лесом, пенькой да смолой. То бишь, нефтью и газом. Больше торговать нечем. Братцы-китайцы одели и обули великий русский народ. Армейские запасы Бундестага и американские окорочка наполнили наши желудки. Если бы не они, так бы и ходили с голой жопой, голодные, но гордые. Лишь бы не работать. Посмотрите кругом Юрий Петрович! Гастарбайтеры из бывших Союзных республик вымели, вычистили наши города, уложили миллионы квадратных метров тротуаров, ежегодно строят сотни домов. Где же русский человек был всё это время? Может, он с крутыми пацанами создал отечественный компьютер, или народное авто, на худой конец мобильник, чайник…

Слова Марка Исааковича в душе Юрия Петровича сложились в могильный холмик, под которым был похоронен миф о трудоголиках России.

— Простите, профессор, — прервал собеседника Юрий Петрович. — Если так всё плохо и безнадёжно, то о чём Ваша программа «5 шагов к успеху»? О каком успехе может вообще идти речь, если, по-вашему, никто не хочет и не умеет работать, а уж тем более рвать жилы во имя светлого будущего?

Марк Исаакович пожевал губами, потёр руками залысину, явно раздумывая, а стоит ли посвящать господина Лужайкина в тайные дебри экономической мысли. Собравшись с мыслями, выдохнул:

— Первый шаг, это чёткое понимание того, с кем Вам придётся работать. Так сказать, Вы правильно и реально должны представлять тактико-технические данные своего электората. При Вашем согласии с моими выводами первого шага мы можем перейти к обсуждению последующих шагов. Чтобы вникнуть в суть, так сказать оценить глубину первого шага Вам, Юрий Петрович, нужно время на обдумывание. В итоге Вы должны сделать однозначные выводы.

Без всяких полутонов и недосказанностей. Либо Вы признаете первый шаг, либо нет. Третьего не дано…

Так Марк Исаакович Баден-Баденский, в силу образования и природного ума, стал первым политтехнологом Города, обеспечил первую и последующие победы Юрия Петровича Лужайкина в борьбе за пост мэра.

Глава 2. Птица, летящая с одним крылом

Супруга Юрия Петровича Лужайкина — дама во всех отношениях замечательная, а в некоторых моментах даже выдающаяся.

Софья Николаевна Буторкина — единственная внучка Игната Валерьевича Буторкина — референта ЦК КПСС. Последний факт стал решающим в романе между Юрием Петровичем и Софьей Николаевной и в их скором браке.

Нельзя сказать, что Софья Николаевна была уж очень некрасива. Дело в том, что папаша, фанатик кораблестроения, наградил дочку кормой и носом, как у крупнотоннажной баржи. Армяне на рынке при её появлении восторженно цокали языками и отдавали свой товар едва ли не даром. С годами орлиный клюв Софьи Николаевны набирался всё большей властности, а корма небывалой твёрдости. Характер у неё был не то чтобы прескверный, а, навроде, всем известного торта «Наполеон». Каждый слой обладал своим норовом и предназначался к использованию строго по назначению. Один слой для своих, другой для чужих, третий для близких, четвёртый для далёких. От этого, мнение окружающих о Софье Николаевне лежало в диапазоне от «Стервы» до «Душечки».

Замечательности в виде «форштевня», «кормы» и близости к сияющим в сердце каждого советского человека буквам «ЦК КПСС» сыграли в судьбе девочки Софьи роковую роль.

Начиная с нежного детсадовского возраста до замужества, она была лишена мальчишеско-мужского внимания. За исключением случая в 8-м классе, оставившего в юной душе неизгладимый шрам. Одноклассник Гоша, двоечник, сорванец и второгодник, зажал Софью после уроков между партами. Пыхтя и елозя худосочным задом прижался к корме, страшно подумать, внучки референта ЦК КПСС. Пытался упорно, грязными руками залезть к ней в трусы. Софья, ошарашенная неожиданным сексуальным приступом Гоши, сначала замерла в ступоре, не зная, что предпринять, но затем активно задвигала задом, пытаясь вырваться из мальчишеского захвата. Это ещё больше раззадорило пацана, и его похотливая ручонка ринулась в недры Софьиных трусов. Перст судьбы в виде грязного Гошиного ногтя, сорвал с девственного лобка изрядный лоскут кожи с народившимся белокурым пушком. Взвыв от боли, Софья так крутанула своей уже тогда крепенькой кормой, что сексуально озабоченный второгодник Гоша впечатался своими ещё не окрепшими яйцами в угол парты, что навсегда остановило рост и дозревание его детородных органов. В размерах 8-го класса и ещё в доармейском возрасте он пополнил тесные ряды ярко-голубых.

До замужества, до первой брачной ночи Софья Николаевна ни теорией, тем более практикой сексуальной жизни не интересовалась. Так же, как и теорией относительности Эйнштейна. Вроде где-то она есть, и даже вроде как для чего-то нужна, но не ей, конкретно, и, совершенно точно, не сейчас.

В первую брачную ночь, быстро оклемавшись от боли, она, глядя снизу вверх на дёргающегося и пыхтящего Юрия Петровича с тихим, молчаливым возмущением и недоумением думала:

— Как же Юрий Петрович может её, практически малознакомую женщину, товарища по партии, в конце концов, просто живого человека, так тыкать. Больно и долго. Юрий Петрович же, булькая свадебным шампанским в желудке, тщетно пытался реанимировать неподвижное тело молодой жены. К утру у него чётко устаканился её образ царевны-лягушки на препараторском столе анатома на сороковой день полного анабиоза.

К чести сказать, Юрий Петрович не ринулся искать плотского утешения у мастериц Камасутры, а решил довольствоваться рамками своей номенклатурно-партийной семьи. Во-первых, из-за боязни деда референта ЦК КПСС, ну, а во-вторых, потому, что, во-первых.

Софья Николаевна понимала, что она фригидна. Это врождённый недостаток. Вроде, как волчья пасть, только скрытая от людских глаз. Ей предстояло пережить немало чёрных дней. Семейное счастье на глазах таяло, как мороженое в микроволновке. Никакой мужчина, будь он трижды знатным, самым заслуженным лесорубом страны, не будет жить с женщиной-бревном. Разрыв брачных отношений маячил на горизонте мрачной перспективой. На золоте обручальных колец вот-вот должны были появиться глубокие царапины жизни. Хорошо, даже где-то великолепно начавшаяся жизнь, дала трещину и полетела её мечта о счастливой семье в тартарары. Всесильный, любимый дед Игнат Валерьевич мог и делал для единственной внучки, если не всё на свете, то очень многое, что было недоступно в самых смелых мечтах, например дочке потомственной матери одиночки из Иваново.

Сберечь счастье молодой семьи Софье Николаевне помог несчастный случай. Не то чтобы кирпич упал Софушке на голову, и сексуальность после травмы внезапно обуяла её младой организм, раз в час переходящий в бурный оргазм.

Совсем наоборот. На второй день свадьбы, аккурат после брачной ночи, Софушка, будущая Софья Николаевна, опечаленная чёрными думами о будущем супружеской жизни под эгидой своей фригидности, села своей могучей кормой не то чтобы мимо стула, а на самый его край. Стул жалобно скрипнул в предсмертной агонии и его две ножки предательски сломались. Правая нога невесты, вернее уже как сутки, молодой жены, подвернулась, и, не выдержав массы рухнувшего тела, сломалась. Под крики, стоны Софьи и вой сирены скорой помощи она была госпитализирована в палату №6 травматологического отделения 24-ой Городской больницы. К господину Чехову наша палата №6 отношения не имеет. Чисто случайное совпадение. В нашей палате №6, куда была госпитализирована Софья Николаевна, лежала с переломом носа всего одна больная — городская путана Василёк. Заслуженная путана со стажем. По паспорту Василиса Андреевна, в девичестве Говорова, а по последней фамилии Тер-Аванесова. Тяга к перемене фамилий дала осложнение в виде двух малолетних детей. Мальчик и девочка. Погодки. В отношении отцов Василёк была в полном неведении. Мальчик по обличию сшибал то ли на башкира, то ли на монгола. Черноглазая, темноволосая девочка с оливковым цветом кожи, точно была арабских кровей. В связи с полной неразберихой в вопросе установления национальности отцов, оба ребёнка были зарегистрированы по матери –русскими.

Содержание детей в условиях полной и бесповоротной безотцовщины и матери инвалида легли на хрупкие плечи Василька. Образование её закончилось в районе между 8-м и 9-м классом. Обладая красивым телом и полным отсутствием желания овладеть хоть какой-нибудь специальностью и горбатиться на благо Родины, сделало её путь в путаны столбовой дорогой. По малолетству она перебивалась случайными заработками, кружась возле гостиниц города. С получением паспорта, вышла в свет на большую дорогу, где судьба одарила её шишками и пышками по полной программе.

Продажно-покупная любовь требует от поставщицы своего товара определённого актёрского мастерства. Ахи, охи, вздохи, стоны, царапания, засосы, заглатывания, подмахивания и прочие пароксизмы страсти, не что иное, как яркое оформление, упаковка своего товара для покупателя. Чем ярче упаковка, тем дороже товар. Сексуально озабоченные мужики покидают труженицу панели в полной уверенности своей половой исключительности. Не догадываясь, что на пике разгула страсти Василёк, как и большинство её товарок по цеху, подсчитывают сальдо-бульдо коммунальных платежей или сочиняют заявления на пособие матери одиночке. Каждая из них была театром одной актрисы, дающим один и тот же эротический спектакль под названием «Неповторимый мачо!».

Среди честных проституток, зарабатывающих на жизнь тем, чем они могли, встречались и откровенные бл… — законченные нимфоманки, готовые сами платить за удовольствие. Это героини не моего романа и не имеют к описываемым событиям никакого полового отношения.

Итак, Софья Николаевна с собственной свадьбы попала в травматологическое отделение больницы с переломом ноги, осложнённым фригидностью всего организма. Фригидность не перелом, и, как догадывалась Софья Николаевна, хирургическим путём не лечится. Пребывая в жутко мрачном настроении, она по-бабьи плакала в подушку, время от времени громко всхлипывала и тихо скулила.

Василёк мужественно терпела этот реквием по разбитому в щепки кораблю семейного счастья. На вторые сутки мозолистое сердце путаны Василька дрогнуло, и волна сочувствия швырнула её к постели Софьи Николаевны. Осторожно присев на край кровати, она погладила рыдающую по плечам:

— Что ты, милая, так убиваешься?! Отремонтируют твою ногу доктора…

— Да причём здесь нога? У меня не нога — жизнь сломалась…

Сознавая внезапно открывшуюся собственную ущербность, Софья Николаевна обречённо открылась в тайне первой брачной ночи путанее со стажем.

Не даром говорят умные люди: «Счастье оказаться в нужное время в нужном месте». Возьмём такие явления природы, как понос или налоговый инспектор. Они всегда появляются ни ко времени и не к месту. Если первый, то обязательно в переполненном автобусе, то второй при покупке авиабилета для отдыха за ближайшей пирамидой Хеопса.

В нашем конкретном случае звёзды личных гороскопов Софьи Николаевны и Василька выстроились в натуральный парад планет. Две бабьи судьбы столкнулись в палате №6, и их жизнь обрела другую сущность. Василёк, сохранив в душе сочувствие к ближнему и доброту души в измятом мужскими руками теле, внимательно выслушала Софушку.

— Не горюй, милая, — подбодрила подругу по палате Василёк. — Был бы купец, а твой товарец мы упакуем в лучшем виде.

Сдержала своё слово путана со стажем и за время совместного лечения, которое по настоянию Софьи Николаевны было для обеих продлено сверх нормативного на 2 месяца, передала свой богатый опыт молодой жене Юрия Петровича.

Первая ночь после больницы, проведённая в супружеской постели, повергла Юрия Петровича в такие бездны сладострастия, что живым он уже не чаял вернуться. Чувствуя себя гигантом секса, Юрий Петрович сдувал пылинки со своей жены, ревнуя её к своему отражению в зеркале.

Все остались довольны и невероятно счастливы.

Юрий Петрович обрёл сексапильную, чувственную жену.

Софья Николаевна твёрдо встала у штурвала семейного корабля.

Василёк, то есть Василиса Андреевна, стала лучшей подругой Софьи Николаевны, директором и совладелицей мотеля на 160 номеров.

Кончину всевластия коммунистов чета Лужайкиных-Буторкиных очень переживала. Юрий Петрович первый раз в жизни с горя крепко напился вместе с супругой. Написал фломастером на её необъятной заднице весь состав политбюро ЦК КПСС и дедушку референта в придачу. Поставил Софушку раком и оттрахал её со злорадством, с чувством, что он трахает весь состав политбюро во главе с генсеком в отместку за предательство светлых идей пролетариата всего мира, за свой личный полёт к вершинам славы, который эти скоты прервали.

Софья Николаевна, как жена и товарищ по партии, была полностью солидарна с Юрием Петровичем, и, за измену марксизму-ленинизму уже во второй, раз по собственной инициативе, подвергла партийных бонз повторной экзекуции, моральной казни через собственную задницу.

После акта возмездия за предательство идеалов коммунизма над полным составом ЦК КПСС, совершённого четой Лужайкиных, утром Юрий Петрович проснулся с похмельной болью в голове, а Софья Николаевна с извечным русским вопросом «Кто виноват?» и «Что делать?».

На первый вопрос ответ был накануне удачно найден и виновники понесли виртуальную казнь. Видимо, каким-то образом прознав про то, как их казнили в отдельно взятом российском городе, члены ЦК, политбюро начали от стыда перед народом, которым рулили так бездарно и заехали в исторический тупик, выкидываться из окон, стреляться и таинственно умирать от инфарктов.

Это, конечно, пустяк, но приятная самооценка итогов рулёжки страной!

***

Боль без гайки, сплошное недоразумение. По виду смахивает на испорченный гвоздь, который пытались с какой-то таинственной целью вколотить в рельс. Гайка без болта вещь абсолютно бесполезная. Разве что Чеховский придурок, по деревенской своей глупости заместо грузила приспособит. Породнившись, болт с гайкой образуют в природе вещей самую ухватистую и зажимистую на свете пару. Про это вам любой слесарь из ЖЭКа скажет, что, если под болт что-то попало, то никакой силой выдернуть невозможно.

Юрий Петрович и Софья Николаевна были по жизни могучим болтовым соединением административного ресурса и денег.

Декларация о доходах, подаваемая Юрием Петровичем в избирательную комиссию, выбивала слезу сострадания у лиц без определённого места жительства. Самыми большими ценностями в них числились: доставшаяся по наследству от отца крохотная двухкомнатная квартирка, требующая капитального ремонта, и автомобиль «Победа» 1950 года выпуска.

Свою зарплату Мэра Города Юрий Петрович полностью перечислял в «Фонд помощи ветеранам Отечественной Войны 1812 года». Председателем попечительского совета фонда была госпожа Буторкина. Эта деталька не важна и о ней мало кто знал. Важно то, что Юрий Петрович со спокойной совестью мог собственноручно начертать в декларациях о доходах, что он находится на иждивении жены.

Административные возможности, коими обладал Юрий Петрович, денежного выражения не имели и, боже упаси, ими Лужайкин не торговал. Не потому, что спроса не было — смысла нет. В самом деле, продаст Юрий Петрович, например Пупкину, свою личную, Лужайкинскую возможность распоряжаться земельными участками Города. В понедельник до обеда продал, а во вторник с утра Софочка, жена, можно сказать кровинушка родная и говорит, мол, Юрок, подсуетись чуток, мне земля в центре города понадобилась. Буду строить там громадный торгово-развлекательный центр. Земля, правда, там уже давно выделена под строительство иностранных представительств, но это чушь собачья! Земельку-то на меня переоформи! Ну, как не порадеть родному человечку?! И что, прикажете ломать шапку перед каким-то Пупкиным? Возможность свою чиновничью, землёй распоряжаться, он запродал. Нет, Юрий Петрович идиотом не был и со своими административными возможностями не торговал. По нему, как по огромному болту с мозгами, увешанному административными ресурсами, словно новогодняя ёлка игрушками, неумолимо двигалась финансовая гайка Софьи Николаевны, выжимая из попавших под резьбу возможностей Юрия Петровича, новые денежные потоки.

В интервью различным СМИ Лужайкин скромно, но горестно отмечал, что Софья Николаевна, генеральный директор холдинга «Интертрейдкорпорейшн» самодостаточная женщина, гениальный топ-менеджер, выдающаяся бизнесвумен и без него, Юрия Петровича, была бы более богатой женщиной. Этими высказываниями Юрий Петрович давал понять родному, любимому, но глуповатому электорату, что он, Лужайкин, терпит через своё мэрство в этом Городе сплошные убытки и только многочисленные обращения избирателей, пламенное желание коренным образом улучшить жизнь горожан, удерживает его на посту мэра.

По поводу гениальности Софьи Николаевны Юрий Петрович сильно лукавил.

Насади хоть золотую гайку на простой гвоздь, она будет вокруг него болтаться, как дерьмо в проруби. Не сделает ни одного витка. Не будет у неё возможностей взбираться наверх и на что-то там, вообще, давить. Видит Бог, Буторкина не была дурой, но без чиновничьих возможностей мэра Города господина Лужайкина, пальма первенства сверхуспешной бизнеследи усохла бы на корню под налоговым прессом государства и поборами тех же городских чиновников. Союз болта и гайки господ Лужайкиных — Буторкиных процветал в чиновничьем огороде Города буйным цветом.

Глава 3. Выкидыш развитого социализма

Молодёжь из деревни бежала во все времена. От сермяжной правды жизни с устойчивым сивушным ароматом, к порокам Большого города. Бежали от нищеты, пьянства, безнадёги. Бежали все, кто имел хоть капельку масла в голове и мельчайший шанс зацепиться, в суете городской жизни. Хватаясь бульдожьей мёртвой хваткой за малейший шанс, они, толкаясь, пинаясь, по головам ближних идут к своей цели. Жизнеспособность деревенских в деловой сутолоке Города поразительна.

Марина Королёва сбежала из деревни с глупым названием Нижние Ширинки. Поступила по направлению колхоза «Заветы Ильича» в институт народного хозяйства на специальность «Технология общественного питания». Тщетно родной колхоз ждал её на должность заведующей столовой.

Марина, красивая ладная девочка, выросшая на парном молоке и овощах, созревших без химии на натуральном навозе, с головой ушла в учёбу и общественную жизнь ВУЗа. На втором году обучения её выбрали секретарём комсомольской организации курса. Скоро она была замечена, тогда ещё вторым секретарём городского комитета ВЛКСМ товарищем Лужайкиным Юрием Петровичем. Инициативной, исполнительной, весёлой и умной девушке предложили должность штатного инструктора городского комитета…

Те, не такие уж далёкие времена Марина Анатольевна всегда вспоминала с лёгкой ностальгией и грустью… Промелькнула кинолента дней, и вот она, по рекомендации горкома ВЛКСМ и лично Первого его секретаря Юрия Петровича Лужайкина, уже самый молодой директор ресторана «Белый Аист». Во времена развитого социализма и тотального дефицита эта должность была сродни наместника Бога на земле.

Весь город величал её исключительно по имени отчеству. Все уважаемые люди — директора баз, магазинов, ателье, заводов, газет, пароходов поздравляли её со всеми мыслимыми советскими и церковными праздниками с обязательным вручением маленьких и больших презентов. Она была в социальной обойме уважаемых людей среди океана народной нищеты. У неё было всё, кроме обычного бабьего счастья — не было семьи и детей.

Первый институтский брак был кратким и несерьёзным. Начался и закончился пляской гормонов на тощих общежитских матрасах. Лицо своего первого мужа Марина Анатольевна вспоминала с трудом и большой неохотой.

Зато разбитая вдребезги морда второго супруга врезалась в память навсегда, вызывая нервную противную дрожь в кончиках пальцев и под коленками. При жизни он был красавец, душечка, любимец женщин. Аполлон и Купидон в одном флаконе поразил сердце молодой красивой директрисы ресторана. Между первым и вторым взмахом его ресниц она потеряла голову. Через три месяца после свадьбы он показал себя сначала заурядным пьяницей. Через пол года семейной жизни и ежедневной битвы с баром директрисы поймал, судьбой начертанную белочку, и испытал счастье свободного полёта с балкона 12 этажа, забыв в спешке крылья в сортире.

Найти достойную пару Марине Анатольевне помешал распад СССР. Рухнула командно-распределительная система и похоронила под собой само понятие дефицит, на котором росли, мужали и держались сотни тысяч, миллионы уважаемых людей. В одночасье их остров благополучия и счастья накрыл цунами дикого капитализма. Спасались кто, как может. К Марине Анатольевне уже никто не спешил с презентами и поздравлениями. Сам ресторан «Белый Аист» был куплен холдингом «Интертрейдкорпорейшн». Генеральный директор холдинга госпожа Лужайкина-Буторкина приехала со свитой. Осмотрела покупку. Оставила Марину Анатольевну, скорее всего по рекомендации мужа, директором. Вложила в ремонт, новый интерьер крупные (по мнению Марины Анатольевны) бабки, поменяла название на «Хитрованку», учредила строгий надзор за доходом и расходом ресторана. Круто поменяла кадровую политику, используя на 100% плоды безработицы, особенно среди лиц, отягощённых высшим образованием. За исключением поваров весь персонал был с дипломами ВУЗов. Уборщица Наташа филолог, посудомойщицы лена с Маргаритой — архитекторы. Среди официанток не было девушек старше 23 лет. Четверо из них имели дипломы бухгалтеров с отличием, среди остальных были энтомологи, ихтиологи, юристы… Десятина от всех чаевых была собственностью холдинга. Недовольных дисциплиной и устоявшимся порядком, увольняли и через час на месте бунтовщицы работала новая, покладистая девушка. С этими переменами Марина Анатольевна незаметно для себя из положения «наместника Бога на земле», приобрела статус старшего лакея для услужения прихотей гостей, новоявленных дельцов и новых хозяев.

О хозяевах Марина Анатольевна привыкла говорить либо хорошее, либо молчать, как «рыба об лёд».

Новые гости ресторана представляли собой, как на подбор, свору хамоватых, напыщенных менеджеров, президентов, генеральных директоров вчерашних мелких клерков, дорвавшихся до печатей, визиток и кредитов.

Амбиция воспалённых мозгов, желание «казаться», а не «быть», большинство из них кидало в бездну банкротства. На их места уже рвались не менее талантливые бизнесмены, главным образом из тёмной области «купи-продай».

Воспринимая их, как нашествие саранчи, приносящей доход, но не былое удовольствие от работы, Марина Анатольевна искренне не понимала, куда исчезли её постоянные посетители — чинные мужчины, ухоженные женщины, такт и вежливость в общении. Вместе с ними пропала в ресторане некая тайна, флёр ожидаемого случайного знакомства, лёгкий флирт, культура общения и поведения. Не так давно посещение ресторана было для большинства сродни походу в театр с соответствующим случаю туалетом, украшением, макияжем. И главное, с желанием доброжелательного общения, с предвкушением наслаждения от фирменного блюда шеф-повара Ёсика Вассермана. Да, да! Раньше зачастую хаживали специально на блюдо от шеф-повара, как на Плисецкую или Гафта. Куда все и всё пропало?

Ресторан всё чаще наполнялся, как говорит швейцар-гардеробщик Лёва Задов — «перхотью» и «шелупонью». Она долго не могла понять значение этих терминов, и что за ними скрывается. Стеснялась спросить. Но когда, при очередных кульбитах пьяного в люлю очередного президента компании «Рога и Копыта», Задов изрёк коротко, по-военному и ёмко:

— Каждый «Пук» мнит себя реактивной тягой. — Марина Анатольевна сразу поняла, кто такие «перхоть» и «шелупонь» и по форме и по содержанию. Этот незначительный случай заставил её по-новому взглянуть и оценить бывшего гвардии старшего прапорщика.

Вообще-то, отношения к военному люду у Марины Анатольевны было продиктовано опытом общения с ними в рамках ресторанно-барного интерьера и в случаях форс-мажорных. Все офицеры всегда командированные и неженатые, гладко выбриты, отутюжены, с лёгким запахом парфюма и перегара, ограниченные Уставом и возможностями одной мозговой извилины, возникшей от постоянного давления фуражки на лоб. Она была уверена — военные инвалиды ума, и интеллектом не перегружены.

Поэтому, короткое ёмкое определение, отдающее даже некоторой философичностью, данное Задовым пропивающему очередной кредит посетителю ресторана, в своих мечтах уже выскочившего из грязи и уже почти взлетевшего орлом в седло княжеского коня, поразило Марину Анатольевну. И она, ещё не осознавая зачем, инстинктивно отложила у себя в подсознании образ Задова, как интересного мужчины.

Сама Марина Анатольевна, волею раздолбаев, погубивших и разваливших великую империю, рухнула на грешную землю. От прежней жизни осталась трёхкомнатная «брежневка», забитая до отказа хрусталём и коврами. Завидное в совдеповские времена великолепие, в одночасье обратилось в анахронизм, и только своим видом, фактом наличия недвусмысленно напоминало Марине Анатольевне о грузе прожитых лет и социальном крахе, постигшем некогда успешную и желанную раньше для многих мужчин директрису. Потеряв свою прежнюю значимость вместе с рассыпавшимся в прах «кругом уважаемых людей», Марина Анатольевна, оставшись одна, с досады расхлестала об пол чешский хрустальный сервиз на 30 персон. Взялась, было за антикварные китайские чашки, как её озарила идея. Простая, как дырка от бублика. Необходимо отнестись к потере своей значимости, как к утрате девственности.

После этого эпохального и неизбежности события, для каждой отдельно взятой девочки, мир не рушится. Марина Анатольевна к своим 45 годам успела тесно познакомиться со многими членами нашего общества. Одни пропадали сами, других отшивала. С каждой пропажей, утерей, находкой менялся круг знакомых и отношений. По большому счёту произошла очередная смена.

Появился один большой член — холдинг «Интертрейдкорпорейшн», который весь коллектив ресторана во главе с руководителем, разложил, как некогда её саму пьяный сосед тракторист Вася, и принялся по-хозяйски, обстоятельно трахать, с калькулятором в руках. Сальдо должно сходиться с бульдой, актив превышать пассив. Воровать стало невозможно. Ни продукты, ни деньги. Старая гвардия разбежалась. Молодые повара и официантки не имели того опыта и шарма, которые делали лицо «Белого Аиста».

Марина Анатольевна к своей особе относилась достаточно критически. Понимала, что статус её уже не прежний, да и дама она уже весьма подержанная мужскими руками и свою первоначальную цену утратила окончательно.

Принц объехал её на белом коне по окружной дороге. Осталось только ухватить какого-нибудь вдовца на сивом мерине. На большее она не рассчитывала и даже по поводу «сивого мерина» сильно лукавила.

Знала, что все мужики с «сивыми меринами» разобраны по рукам ещё в роддоме. На охотничьей тропе за обеспеченными и упакованными вдовцами Марина Анатольевна столкнулась с молодыми, шагнувшими в жизнь с гламура модных журналов, хищницами. Охотницы за скальпами вдовцов не знали пощады. Чем старше вдовец, тем больше молодых конкуренток в борьбе за его сердце и недвижимость, как в половом, так и в дачно-гаражном исполнении.

Глядя на этих молодых пираний неравных браков, она вспоминала слова своего деда Игнатия:

— Бабе от мужика что надобно? Хрен до кишок, да тугой кошелёк!

Ошибался дедок. Длина и стойкость хрена компенсировалась довольно удачно толщиной кошелька.

Конкурентоспособность госпожи Королёвой в битве даже за завалявшийся скальп вдовца, была нулевой. Вокруг, в пределах видимости, не наблюдалось ни одного подходящего бесхозного хрена. Все были пристроены и не стремились падать жертвой 45-летней бабки-ягодки-опять. Даже если она директор ресторана, хозяйка 3х комнатной квартиры и подержанной авто десятки.

Не было добровольцев, хоть тресни, а плоть и душа Марины Анатольевны в ультимативной форме требовали сатисфакции, если не полной, то хотя бы по урезанной программе.

Похоть она удовлетворила с деревенским прагматизмом и городским размахом. Марина Анатольевна наняла для своего тела студента-медика, который дважды в неделю приезжал к ней на квартиру и в поте лица добросовестно отрабатывал свой хлеб. Марину Анатольевну такой расклад устраивал как нельзя лучше. Заплатила почасовую таксу и никаких тебе потных грязных носков, борщей и глупых вопросов: «Где ты была?».

Если плотский вопрос был более или менее удачно разрешён, то вопрос души был наболевшим и неразрешённым…

Глава 4. Приключения Виллиса в России

Себя «Виллис» помнит с момента установки в его автомобильную грудь пламенного мотора. Молодой, энергичный он был полон решимости и благородных помыслов, сделать этот мир лучше. Был готов рвать свой мотор и шины ради добра и мира. Его индивидуальное рвение, как и у тысячи его собратьев по конвейеру, было замечено на Олимпе власти США и Англии. По ленд-лизу их отправили в далёкую Россию сражаться и умирать в битве народов с величайшим злом всех времён — гитлеровским нашествием.

Сначала была многонедельная морская болтанка и ужас, заключённый в лае зениток, уханье авиабомб, в шелесте торпед, грохоте взрывов, в брызгах ледяной океанской воды и в предсмертных хрипах кораблей. Облегчение пришло с выгрузкой и многоэтажием русского мата. Так начался русский период его автомобильной жизни.

Первую, по настоящему мужскую руку одновременно сильную, твёрдую, и настойчивую в своей хватке, в то же время ласковую и тёплую, «Виллис» познал в лице первого шофёра Васи, бывшего тракториста из уральской глубинки. Всё военное лихолетье они провели вместе. Бог и судьба их миловали. Возили они из штаба армии в другие нижестоящие штабы разнокалиберные генеральские и полковничьи задницы. Подсушенные и подтянутые зады пехотных чинов, жирные и вонючие интендантские, верткие и нетерпеливые смершевские. Время от времени шофёр Вася, как говорил он сам, «заправлял кардан в выхлопную трубу очередной санитарке или связистке» и начинал их «драить». Что это такое, бедный Виллис не мог знать и не мог увидеть, не смотря на то, что в любопытстве закатывал свои глаза-фары под самый капот. Тем временем, бабы охали, стонали, всхлипывали, чмокали, вскрикивали, чавкали, шумно сглатывали, обдавая жаром голых задниц его сиденье, и раскачивая рессоры. Будучи ярым прагматиком, Виллис не мог понять своим железным сердцем этого бессмысленного, сего точки зрения, времяпровождения в судорожном раскачивании голым задом приличной машины. Хорошие, авторитетные зады навешивают на себя номерные знаки, запасные колёса, фаркопы, а не пыхтят в глупом стремлении непременно сломать задние рессоры у уважаемой всеми автомашины. Между прочим, иностранца и добровольца на этой войне.

Виллис был военной машиной до последней гайки и философски относился к увлечению Васи поддерживать кардан в полной боевой готовности. Относил это к тяготам и лишениям воинской службы и стойко их переносил. Тем более, что Вася именно задние рессоры лелеял больше, чем передние. Холил и лелеял, обиходил и смазывал их душистым автомаслом.

Войну с «гансами» они закончили на венгерском озере Балатон. В его водах неразлучная фронтовая парочка смыла пыль военных дорог, отстирала портянки и чехлы, отмыла подмышки и другие интимные места от солдатского пота и предались празднованию победы!

Вася забросил задрюченных суровыми буднями войны и многочисленным воинством подруг и рванулся утешать местных одиноких, крутобёдрых молодух. Его увлечение — Гелена с буферами, как у «студобеккера» оказалась последней каплей в чаше их общего фронтового везения.

Через семь дней Вася сидел за баранкой своего верного Виллиса и плакал пьяными слезами, повторяя загадочную фразу:

— Теперь я понял, почему кричат так громко петухи и тихо плачут так мужчины…

На следующий день Васю госпитализировали в подвижной полевой госпиталь с диагнозом гонорея.

Бесхозный Виллис, потеряв своего хозяина в жаркой битве любви, в эту же ночь лишился всех четырёх колёс, запаски, новенького аккумулятора и фар. После трёхсуточного насильственного автостриптиза Виллис попал на глаза начальнику автослужбы и был списан под чистую с военной службы и эвакуирован железнодорожным транспортом на один из складов трофейной техники на территории России.

Вася благополучно выздоровел и клятвенно пообещал:

— Лучше собственный кардан на пятаки порублю, чем чужеземок трахать буду!

Так проклятые империалисты лишились шанса улучшить свой генофонд за счёт деревенской славянской крови.

Маршальского жезла Вася в своём солдатском сидоре не носил и после дембеля уехал в свою родную деревню, где усердно начал зарабатывать алкогольный цирроз печени, от которого и принял героическую смерть, оставив на произвол судьбы безутешную вдову Клавдию и четверых вечно голодных пацанов.

Судьба Виллиса вначале складывалась весьма печально. Дождь и ветер добивали его железное нутро.

Однажды сильные, ухватистые руки лесника Егора Тимофеевича выхватили бренные останки Виллиса из автохлама и при помощи трофейных запчастей, снятых тут же с других машин, и таинственных заклинаний, в переводе на английский обозначающих примерно: «Ирбит Тавду твою мать в переносицу» американское чуда автопрома было реанимировано для трудовых побед на лесном кордоне.

Жизнь на свежем воздухе, круто настоенном на запахе сосняка, сдобренном ароматом цветущей липы и разнотравья, пошла на пользу. Виллис обзавёлся камуфляжной окраской, могучим кенгурятником, передней и задней лебёдками. «Жизнь удалась!» — часто думал Виллис, и сглазил свою судьбинушку. Однажды на дальней делянке, в малиннике, повстречались неожиданно нос к носу Егор Тимофеевич с медведицей. Всё бы обошлось, не будь с ней двух медвежат пестунов. Короче говоря, похоронили Егора тут же на лесном кордоне. Все дела перешли к его жене Зинаиде Герасимовне. Женщина она деловая и могучая. При желании могла без домкрата поднять задний мост ЗИС-5. Между нами говоря, медведице в жизни очень повезло. Зла на неё очень была Зинаида Герасимовна. Не ровен час, встретилась бы она лесничихе и, как пить дать, осиротели бы медвежата. И Егор Тимофеевич, жив бы остался. Полакомился пельмешками из медвежатины, но… мы предполагаем, а Бог располагает. Не случились пельмешки. Обошлось компотом на 40-й день, в память о Егоре Тимофеевиче.

Ещё год повозил Виллис жаркое, могучее тело лесничихи по разным делам.

Без мужского догляда начал он хиреть, ломаться, и в конце концов был заброшен в сарае с курами, как вещь, не подлежащая ремонту, но которую жалко выбросить. Виллис тяжело вздыхал, вспоминал горячие молодые задницы на своём заднем сидении, всхлипы и стоны всех этих Маш и Тамар, страдал от невозможности увернуться от куриного помёта. Особенно возмущала его чёрная наседка, устроившая гнездо прямо на его моторе. Вглядываясь вечерами через щели в стене сарая в светящиеся окна лесной заимки, ему виделись, то его первая любовь шофёр Вася, то нечаянно глупо погибший Егор Тимофеевич. Смертельная тоска сковывала его железное нутро, и мечтал он перед смертью хоть на пару километров вырваться на лесной простор и погибнуть, врезавшись со всей дури в вековую сосну.

Однажды первозданную девственную тишину лесного кордона взорвал мощный рёв. Казалось, через дебри прорывается стадо слонов. Рёв усиливался и скоро на лужайку перед заимкой, подминая под себя, под свои огромные нахальные колёса трепетные одуванчики и загадочные ромашки, выехал слоноподобный «Урал». Рыкнув особенно громко, он замер напротив крыльца. На рёв мотора вышла лесничиха. Из кабины, этаким чёртиком из табакерки, выскочил молодцеватый прапорщик.

Из могутного тела лесничихи можно было бы скроить трёх этаких прапорщиков, но всех с удивительно притягательных внутренней мужской силой. Может быть на неё магически подействовал эффект одиночества, когда на безрыбье и рак форелью покажется. Тем не менее, лицо лесничихи зардело, в васильковых глазах вспыхнул бабский огонёк желания.

Прапорщик, соскочив с подножки «Урала», оторопел. Перед ним стояла та, которая «на скаку остановит и в горящую избу войдёт». В этот исторический момент ёкнуло сердце прапорщика, защемило где-то в карбюраторе у старого Виллиса.

«Это судьба!» — подумали все трое.

— Прапорщик Задов, — представился военный и добавил, — гвардии прапорщик.

— Зина, — ответила лесничиха, густо покраснев. Видимо, оттого, что из глубокого выреза кофточки на вольный воздух настойчиво рвались налитые тоской по мужской ласке груди. При виде гвардии прапорщика Задова они зажили своей автономной жизнью. Заволновались, заколыхались, как кроны деревьев перед грозой. Соски обнаглели до такой степени, что старый Виллис забеспокоился, как бы они не порвали старенькую застиранную кофточку.

— Не долго будет мучиться старушка в гвардейских опытных руках! — подумал Виллис и оказался провидцем. Сказался фронтовой опыт наблюдения за походно-полевыми подругами шофёра Васи. После двух литров медовухи и под крик прапорщика Задова «Гвардия умирает, но не сдаётся!» была сломана, сработанная Егором Тимофеевичем из лиственницы, кровать. Гвардия осталась жива и победила. Враг повержен и доволен. Знакомство двух тел состоялось. Души их если и не слились в единое целое, то в пароксизме страсти соприкоснулись достаточно тесно и близко, чтобы наезды прапорщика на лесной кордон стали регулярными. Последний день августа выдался дождливым, пасмурным. Задов приехал к лесничихе под вечер трезвый и голодный. Зинаида, на правах особы, допущенной до гвардейского тела, послала Задова в сарай за курицей для супа и яйцами для омлета. Зайдя в сарай, прапорщик огляделся, привыкая к полумраку и выискивая кандидатку для встречи с лапшой. Взгляд его неожиданно выхватил из общей неразберихи обыкновенного деревенского сарая чудо.

Сердце Задова завалилось от изумления в район малого таза. Такого раритета американского автопрома в лесной глуши он не ожидал увидеть. Под слоем куриного помёта и клочками сена он разглядел истинного ветерана фронтовых дорог, стойкого бойца с российским бездорожьем.

Вечер удался на славу. Курица была ловко поймана, не долго мучилась, быстро сварилась. Яйца оказались двухжелтковыми. Суп ароматным. Медовуха и лесничиха, как всегда, сладкими и хмельными. К ночи распогодилось, дождь прекратился.

За два ящика солдатской тушёнки, полтора десятка простыней I-ой категории, Задов стал счастливым обладателем беспаспортного Виллиса. Не мешкая, утром, на «Урале», он отбуксировал автоинвалида к знакомцу на армейскую станцию технического обслуживания.

За всю многострадальную жизнь, Виллис не встречал такого внимания. Сначала он с ужасом увидел, что его разбирают буквально до винтиков. Каждую отдельную часть тщательно очищали, промывали, смазывали. При этом не уставали удивлённо поднимать брови, причмокивать губами, по достоинству оценивая сохранность деталей и мастерство янкесов. Через 3 месяца он довольно блестел свежеокрашенными боками, не без кокетства выставляя на показ новенькую резину на колёсах. Зачем понадобилось гвардии прапорщику Лёве Задову неучтённая в ГИБДД автотранспортная единица, вопрос, требующий отдельного рассмотрения и отдельной главы.

Глава 5. Заслуженный жених России

— Милая, я человек военный. Можно сказать гвардеец, и о любви у меня понятия… — Лёва Задов задумался, улыбнулся каким-то своим потаённым мыслям о специфике гвардейской любви, отцом основателем которой все россияне почитают поручика Ржевского, и продолжил, — в детали посвящать не буду. Как у человека технического у меня собственное понятие о механизме любви.

Настёна, хостес ресторана «Хитрованка», удивлённо подняла брови, и глазки засветились любопытством:

— Дядя Лёва, расскажи о механизме. — Закончила Настя. — Ну, пожалуйста, я

Уже взрослая и всё пойму…

Задов сделал «морду противогазом», мол, таким соплюшкам о механизме любви знать не положено. Но, видимо, вспомнив о российском телевизионном терроризме, с которым никто не может, либо не хочет бороться, махнул рукой.

— Слушай. Девочка ты уже большая, на третьем курсе УНИВЕРа грызёшь без отрыва от производства гранит науки на физико-математическом факе, а, потому, должна знать, что человеческое тело, это «склад» действующих источников электромагнитных колебаний. Доктора давно уже снимают эти показания с мозга, сердца… Каждый орган человека имеет своё электромагнитное поле. Кровь, двигаясь по кровеносным сосудам, трётся о стенки, создавая этим свой электропотенциал. Поскольку кровеносная система у каждого человека имеет индивидуальные особенности, то и создаваемое электромагнитное поле будет разное у всех людей. Накладываясь друг на друга, электромагнитные поля от разных органов и систем создают вокруг каждого человека присущее ему индивидуальное электромагнитное поле. Оно имеет амплитуду колебаний. У другого человека своё поле, с другой амплитудой. При соприкосновении поля взаимодействуют друг с другом на физическом уровне. Электромагнитные поля гасят колебания друг друга полностью, либо частично. Но могут и частично усиливать друг друга или входить в резонанс. Тогда амплитуда и частота электромагнитных полей полностью совпадают. Именно в связи с этим, едва взглянув на человека, не зная о нём абсолютно ничего, хороший он или плохой, мы с первого взгляда испытываем чувство приязни или неприязни к этому человеку.

— Более того, Настёна, — продолжал, уже сам, увлёкшись своей речью Лев Задов, — обрати внимание на супругов, проживших долгую, счастливую, совместную жизнь. Они физически становятся похожими друг на друга. Такое становится возможным, потому, что их электромагнитные поля несколько десятилетий воздействовали друг на друга, работали в одинаковых режимах. Физическая похожесть пожилых супругов следствие воздействия электромагнитных полей, их одинаковых параметров, на их облик. Не зря говорят: «Муж и жена одна сатана». А любовь… Это, наверное, когда в полный резонанс входит вся электромагнитная волна, а не её отдельные части. По-другому внезапное обоюдное возникшее чувство объяснить невозможно. Ещё минуту, секунду назад ты не видел, не имел ни малейшего представления о существовании этого человека и вдруг… Это, как удар электро током. Тебе нужен этот человек, без него уже нет дыхания, нет мыслей, нет жизни. Влюблённые живут в общем резонансном поле, подпитывая его и питаясь от него.

Электромагнитные волны одинаковых параметров одновременно пронизывают их тела, проходя и возбуждая центры наслаждения и удовольствия. Это действие сродни наркотическому опьянению. Видимо поэтому, если кто-то из пары влюблённых, по какой-то причине выпадает из общего резонансного поля, начинается «ломка» оставшегося. Его организм не в состоянии, физически не может поддерживать прежний процесс. Резонанс исчезает, но организм привык жить в тех общих условиях, которых уже нет…

— Дядя Лёва, — прервала Задова Настёна. — Интересно, почему ты со своим электромагнитным объяснением в любви ошибался в выборе жён? Значит, твоя теория не верна?

— Настёна, радость моя! Мои ошибки в браках не отвергают мою теорию, а только подтверждают. Каждый раз, при вступлении в брачные отношения, была, так сказать, прелюдия. Была симпатия, увлечённость, в конце концов, сексуальная тяга. Всё это свидетельствовало о некотором, довольно приличном совпадении частоты и амплитуды наших электромагнитных полей. До полного резонанса далековато, но надежда на то, что со временем наши электромагнитные колебания совпадут и резонанс будет возможен, успокаивала. Но, увы, самого главного — совместного проведения времени — катастрофически не хватало. Постоянные командировки, наряды, съедали львиную долю времени. С этой проблемой сталкиваются многие семьи прожившие, казалось бы, в счастливом браке, достаточно долгое время. В досвадебный, конфетно-букетно-киношный период влюблённые не расстаются 48 часов в сутки. Их тела, души, органы существуют и в едином поле в едином ритме. Надобно тебе знать, Настенька, что человеческий организм не статичен, не раз и навсегда данная физико-химическая субстанция. Все органы и системы организма со временем меняются. Одни клетки отмирают и выводятся из организма. Другие рождаются, взрослеют и вновь умирают. Процесс этот зависит от совокупности условий внешней среды, которая изменчива, по сути. Вследствие этих причин, параметры электромагнитного поля подвержены неизбежным изменениям. А теперь, радость моя, запомни, что после медового месяца наступает, как это ни странно, проза жизни. Муж работает с 8 утра и появляется дома в 9 часов вечера, жена работает с 10 часов утра до 6 вечера, зато вечно занята по субботам в своём долбаном офисе. Не буду мучить тебя, детка, но поверь мне, что на общение супругов остаётся утром в лучшем случае 30—40 минут, вечером 1,5—2 часа и, если очень повезёт, два раза в неделю по 30 минут вялотекущего секса. Если это сравнить с досвадебными, круглосуточными, тесными, в прямом значении этого слова, отношениями, то, не глядя в карты, сразу можно сказать, что эти люди давно живут в разных условиях, измерениях, реальностях. Через 10—15 лет такой жизни муж однажды смотрит на свою жену и не узнаёт её, но и она уже давно не знает этого мужчину. В этом нет ничего сверхъестественного. Они жили каждый в своей среде и менялись соответственно ей. Потому сейчас они больше знают сотрудников и сотрудниц, с которыми проводили основное время, по 8—12 часов ежедневно. Именно этим обусловлены служебные романы и кризис среднего возраста.

Настенька подозрительно часто зашмыгала носом и уткнулась в носовой платок.

— Дядя Лёва! Значит, всю жизнь можно любить человека без всякой надежды на ответные чувства?

Задов поднял голову Насти и увидел глаза, полные слёз.

— Ты чего мокрень развела? У меня ревматизм всего организма и сырость мне категорически противопоказана. Хочешь старого больного человека в гроб загнать? Прекрати слёзы лить!

Он по-отечески нежно погладил голову девушки, потрепал её ласково по щеке.

— Прекрати! Если тяжело на душе, то поделись горем. Поделённое горе уже не горе, а половина горя.

Настя, сквозь слёзы и всхлипы, начала:

— Я… Я… Я его с седьмого класса люблю, а… он… он меня в упор… не замечает…

— Настя, если ты каждое слово будешь омывать горючими слезами, то до сути дела мы доберёмся к твоей пенсии. Ты, радость моя, успокойся. Слезами горю не поможешь!

Успокоив Настеньку, Задов внимательно выслушал её девичьи страдания. Они не отличались оригинальностью от сотен тысяч других школьных историй. Подкупала в Настиной истории любви даже не глубина девичьих чувств, а время, на протяжении которого она пронесла эту любовь.

Шесть лет она безответно любит одного юношу. Настя показала его фотографию. Плакатный красавец. Убийца женских сердец. Киллер девичьей чести. Сто пудов, не только Настя сохнет по этому кровопийце женских душ и ночных мечтаний. Его военная тропа наверняка усеяна обломками девичьих и женских судеб и ни одна из них не оставила малейшей царапины на сердце красавца.

Но это далеко не всё. Происхождения этот вампир самого что ни на есть элитного. Он был единственным, горячо любимым сыном Лужайкиных-Буторкиных. Наследником мэра Города и генерального директора всемогущего холдинга «Интертрейдкорпорейшн». Это была ситуация из оперы «Гусь свинье не товарищ» или «Куда ты прёшь, со своим сермяжным мурлом в калашный ряд!». Задов был не в состоянии помочь Настеньке. Он не мог опустить Николя Лужайкина с Олимпа Небожителей Золотой Орды к подножию, где горемыками жили Настенька с матерью-библиотекарем, на руках которой был ещё 11-ти летний племянник, сын сестры алкашки, лишённой материнских прав. И поднять Настеньку даже на 1/10 высоты Олимпа, Задов при всём своём желании не мог. Очень хотел. Всеми фибрами души хотел, но не мог.

Детей у Лёвы Задова не было, то есть, официальных детей не было. Наверняка, где-то на обширных просторах бывшего СССР щедро, щедро политых в своё время Задовской спермой, бегали маленькие и не очень маленькие «львята». Он о них догадывался, но знать не знал. На дембеле потянулась Задовская душа бывшего прапорщика к Настеньке. Полюбил он её, как родную дочь. По скудности своих средств он помогал время от времени Насте, чем мог. Она сопротивлялась, отказывалась, но понимала, что помощь Задова идёт от чистого сердца, принимала её, чем искренне радовала отставного прапора.

Лев понимал разумом ситуацию с сердечной привязанностью Насти, но нужных слов утешения не находилось.

Как объяснить одноногому инвалиду, что ему по жизни сказочно повезло? Мол, и штанина не протрётся и не надо сапога! Сплошная экономия!

Человек, поражённый безответной любовью, такой же инвалид. Инвалид души. Если участь одноногого инвалида может серьёзно облегчить протез, то при безответной любви, даже импортный фаллоимитатор с портретом любимого, окажется бесполезен.

***