Бесплатный фрагмент - Кангюй. Лаодика

…Вновь приди ко мне! И от этих тяжких

Мук меня избавь, то, чему свершиться

Жажду всей душой, — всё сверши и в битве

Будь мне подмогой!

Сапфо

178 год до нашей эры, Кангюй, столица Бит-Янь

Вождь Тири прибывает на празднество запоздало последней. Светит наивная весенняя молодая луна. Чавканья не слышно. Пирующие пьяны и громко говорливы. Вокруг столов с едой витает резкий крепкий запах жжёной конопли. При царственной в осанке Тири немногочисленная свита из двадцати мужей и дев, знать племени. Войдя первой в скромный простой шатёр, вождь широко откидывает пологи шатра, занимает единственное раскладное кресло, чинно поправляет складки платья, снимает высокий головной убор. Почётные места на ковре с подушками по правую руку Тири достаются гостям-дахам Патисаве и Спанте. Прочие же сарматы остаются стоять. Невозмутимая правительница надменно разглядывает пирующих из глубины шатра. Пленённые усуни и эллины не замечают прибывших. Конопляные бани и вино погрузили гостей в шумное веселье. Грубоватая прислуга из нагловатых подростков действует локтями, расталкивает спящих, разрывает объятия друзей. Столы расчищаются от посуды, еды и объедков. Пир закончен. Кости и черепа баранов уносятся прочь куда-то в темноту. Где-то поблизости раздаётся радостный лай собак.

Ночной ветерок, незваный гость, бродяга из степи, приносит приятное дневное тепло, уносит прочь облако дурмана, треплет влажные потные волосы пирующих. Разговоры замирают. На короткий миг устанавливается тишина. Патисава и Спанта покидают шатёр, проходятся среди гостей и предлагают им исполнить танец для гостеприимных хозяев. Предложение вождей дахов без промедления дополняется музыкой, ритмичной, быстрой и весёлой перебранкой трёх барабанов. Та бравая мелодия дахов достойна смотра войска. Невозможно устоять против такого приглашения. Усуни гогочут, свистят, похлопывают друг друга по плечам, встают из-за столов и собирают хоровод вокруг столов. Десяток эллинов пытается покинуть столы, однако безуспешно, товарищи осаживают пьяных желающих потанцевать, и те, о удивление, без возражений подчиняются. Эллины остаются сидеть за пустыми столами.

Нестройный шаткий хоровод приходит в движение, а весёлость барабанов резко переменяется на хмурый злой гимн победы в битве. Странная перемена мелодии вызывает общее ликование у танцующих. Про плен никто из них не поминает в танце. Раздаётся первый восторженный клич, за ним второй и хором третий. Танцующие забываются в экстазе веселья, хоровод распадается, гогот, нескончаемый смех заглушает барабаны, и музыка смолкает. Музыка танцорам не нужна, всяк из них, раскачиваясь на ногах и корча безобразные рожи или прыгая попеременно с ноги на ногу, поносит гадкими словами хозяев, уничижает их гостеприимство и восхваляет собственное племя. Когда же поношение доходит до пожеланий смерти сарматам, из шатра выходит Тири. В её руке нагой меч. То знак условный, на танцоров набрасываются сарматы, валят их на землю. Проклятья разом замолкают.

— Ты всех сомневающихся дахов посетил? — Тири обращается к Патисаве, мечом обводит пленных.

— Да, всех я, Тири, посетил. — Патисава кивает головой.

— И потому эти сквернословы тебе больше не нужны? — Тири вспоминает про Спанту и адресует вопрос ему.

Спанта принимает раздосадованный вид, разводит широко в стороны руки и громко выражает недовольство:

— Тири, могущественная, смилуйся, за безумных болтунов положен выкуп. Обещали мы Кушану вернуть пленных после последнего представления.

Патисава, стоящий рядом, напротив, безразлично холоден и важен.

— Их последнее представление ещё не свершилось. — Тири голосом тверда и не намерена уступать. Вождь сарматов поворачивается спиной к Спанте и обращается к мужам из своего окружения: — Какой выберем курган для вечной стражи?

Мужи недолго совещаются меж собой, и кто-то из них могучим басом скоро оглашает выбор:

— Кенотаф по тем, кто убыл в поход с парнами.

— Они же ещё живы? — удивлённо переспрашивает Тири окружение.

— Нам то неизвестно, — отвечает тот же бас.

— Кенотафа ведь нет? — Тири в задумчивости, словно говорит сама с собой.

— Воздвигнем за ночь, — настаивает бас.

— Пусть будет так, как вы решили, — соглашается Тири со знатью племени.

Раздаётся дикий хохот сразу нескольких одурманенных танцоров. В том хохоте не слышны слова Тири. Несколько мужей и дев-сарматов покидают вождя, пленных уводят в ночь. Из-за стола стаёт Леотихид. Муж хоть и участвовал в пиру, однако держится на ногах твёрдо, почтительно обращается к вождю, говорит на хорошем бактрийском:

— Эллины приветствуют сарматов!

Тири оглядывается. Леотихид уверенно продолжает:

— Хотим исполнить песню в честь щедрых хозяев, что свято чтят гостеприимство.

— Пьян ты, явану. — Тири резко прерывает речь Леотихида. — Песня твоя тебя опозорит. Хочешь оскорбить нас гнусностями?

— Напротив, вождь! Хочу песней почтить сарматов. Прибыли служить вам. То воля правителя Кушана, избавителя нашего от смерти.

— Ступай проспись, — командует Тири. — А поутру исполнишь песню свою трезвым.

Не дожидаясь ответа полемарха, Тири покидает место пиршества и вместе с сопровождением отбывает в направлении, противоположном пути пленных усуней. Вновь из темноты раздаётся дикий хохот танцоров. Эллины остаются одни, предоставленные самим себе.

— Что будем делать, полемарх? — вопрошает сидящий рядом Феопомп.

— Займём шатёр вождей. Выспимся. — Волю Леотихида принимают без возражений.

Эллины покидают столы.

— Куда их увели? — интересуется Феопомп.

— На наказание суровое, — бросает Леотихид вопрошающему и продолжает с кривой усмешкой: — И нас с тобой плетьми накормят, если плохо поутру споём вождю. Верую, Тихе благосклонная услышит наши молитвы, потому завтра мы, эллины и македоняне, станем варварами.

Пятьдесят бывших гегемонов Бактрии грустно улыбаются на шутку полемарха.

— Что подмешали мне в вино? Ноги не слушаются, вот беда! Не могу встать. Голова ясная, а ноги… ноги не идут. Колдовство варваров, не иначе, — сетует Феопомп.

Леотихид поднимает за плечи Феопомпа, закидывает его руку себе на плечо и помогает юноше идти.

---

Раннее утро

— Полемарх, просыпайся! — Спящего за плечо трясёт немилосердно родственник, двоюродный брат, Ментор, муж храбрый и неглупый.

Вместе с Леотихидом глаза открывают с десяток соседей. Проснувшиеся протирают глаза, а Ментор бесшумно покидает шатёр под громкий храп спящих. За шатром Ментор указывает рукою в степь.

— Нашёл я исчезнувших танцоров. Хочу показать тебе их.

— Куда вы? — выглядывают две растрёпанные головы из шатра.

Им не отвечают. За Ментором послушно следуют все проснувшиеся. Ментор же придерживается еле заметной тропы. Эллины, проделав долгий путь десятка в два стадиев, приходят к невысокому кургану, окружённому всадниками. В предрассветной мгле издали видны их очертания и наконечники копий из-за их спин.

— Наших знакомцев-усуней не выпороли? — тихо вопрошает Леотихид.

— Ты подойди поближе и всё поймёшь без объяснений. Теперь танцоры на вечной службе у сарматов.

Ментор остаётся на месте, а эллины опасливо бредут по тропе к кургану. Всадники меж тем застыли на месте, неподвижны и не окликают приближающихся.

— О-ох! — раздаётся общий стон.

Сблизившись с курганом, эллины понимают неподвижность ночных танцоров. Всадники, как и лошади под ними, нанизаны на длинные копья катафрактов. Скульптуры расставлены правильным кругом вокруг кургана.

— Так это и есть их последнее представление! — горестно выдыхает Леотихид.

— Составили из трупов хоровод! — проговаривает кто-то печально за спиной полемарха.

Бывшие гегемоны Бактрии сокрушённо качают головами. Лица всадников сохранили ужасные предсмертные муки. На наконечниках копий застыла чёрной коркой кровь.

— Кто к варварам нас отправил в ссылку вечную? — чуть не плачет молодой голос.

— Не в ссылку, а на смерть он нас отправил. — Леотихид поправляет стонущего юношу. — Одну ничтожную ошибку совершим и будем с ними вместе сарматские курганы охранять.

— Разрушитель благоденствия Бактрии — хитроумный искатель власти Евкратид! — произносит Феопомп.

— Страх и ужас наполняют меня. Зачем мне эти чувства познавать? Какой позор неслыханный терплю! Нет из того позора достойного исхода! Побег отсюда невозможен, в степи я заплутаю без проводника, найдут — вернут, а как руки на себя наложу, так только смертью нечестивой врагам доставлю радость. Кто похоронит меня по эллинскому обряду? Сарматы скинут труп мой бездыханный в овраг. Вороны склюют мои глаза. Харон не пустит меня на лодку без оплаты. Скитаться буду призраком в степи и после смерти в позоре буду пребывать? Эх, нет исхода из позора плена. Я, эллин из славного рода, пребуду у варваров в позорном услужении до конца дней своих. Служить варварам за еду — вот мой удел. За что я наказан? За что? За преданность Бактрии? Или за то, что выполнял волю базилевса? Я гегемон, я выполнял приказ, я жизнью рисковал в сражении. Несправедливо моё наказание. Весьма несправедливо! Будь проклят коварный Евкратид. Так попади и ты в плен к варварам! Пусть и тебя позор коснётся. Как мы сейчас по твоей воле, страшись, стенай и думай о самоубийстве, — сквозь зубы цедит Ментор. — О, как бы я хотел воздать ненавистному Евкратиду за мучения!

Проклятия Ментора поддерживаются многими разгневанными голосами. Восходит мрачное светило. Бывшие гегемоны Бактрии покидают курган, бредут понуро, утирая горькие слёзы, к покинутому шатру.

Пятнадцать дней назад

— Кушан, товарищ лучший, прошу, выслушай меня. — Евкратид касается рукой плеча правителя Кангюя. — Желаю я скрепить наш союз кровными узами. И потому хочу выдать замуж за тебя дочь свою Лаодику.

Столь неожиданное предложение вызывает удивление у собеседника. Свидетелей ночного брачного предложения нет, вокруг никого, только крепостные стены Кангхи.

— Евкратид, эллин-кочевник, ты был на моей свадьбе. Ты видел мою Тири. Ты знаешь её нрав.

— Так что с того? — Евкратид улыбается добродушно.

— Твоя дочь, Лаодика, она встретится с Тири. — Кушан остаётся серьёзным. — Тири будет присутствовать на свадьбе моей с твоей дочерью. И после свадьбы… Лаодика останется здесь жить. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Моя дочь обязательно встретится с вождём сарматов Тири, если выйдет замуж за тебя, властитель Кангюя. — Евкратид беспечален. — Тири тебе подвластна, друг Кушан, и то мне хорошо известно.

— Каков характер у твоей Лаодики? — вопрошает Кушан.

— Она моя дочь, Кушан. Я в ней уверен, как в самом себе. Лаодика — мой первенец. Я воспитал её. Вложил в неё самые лучшие душевные порывы. Моя любимая дочь справится со всеми напастями. Лаодика станет не просто твоей преданной женою, но почётным посланником Бактрии в Кангюе.

— Что ж, если так, то не могу отказаться от твоего предложения. — Кушан протягивает обе руки Евкратиду. — Скрепим дружбу Кангюя и Бактрии кровными узами.

— Скоро встречай мою юную Лаодику и многоопытного архитектора, как ты просил в первую нашу встречу. — Евкратид крепко сжимает руки правителя Кангюя.

Часть первая.

Фонтан

Глава 1. Сладкие пироги

— Мама, зачем на рынок нам идти? Кладовая полна запасов. А на агоре шумно, ужасно грязно. Запахи витают неприятные. Грубые речи. Простолюдины, рабы, ослы, повозки. Мясники орудуют ножами и туши потрошат. Фу! Ведь у нас прекрасная экономка. Рабыня справится с любым поручением. Останемся же дома, в приятной обстановке встретим день? — Юная дева лет пятнадцати, скорее прелестное дитя, чем невеста на выданье, играет завитыми чёрными локонами высокой причёски, светится милой улыбкой.

— Лаодика, прошу, отнесись серьёзно к сегодняшнему походу на агору. Ведь это твоё обучение к супружеству. Уже совсем скоро ты выйдешь замуж и будешь вести своё собственное хозяйство.

— А ты мне на что, богинями данная любезная мама? — Дева добавляет в улыбку безобидную иронию.

— Я буду помогать тебе, конечно же. Можешь рассчитывать на меня и после свадьбы. Облачись в шаль, и мы пойдём.

— Быть может, здесь, у дома, проведём то обучение? Чуть позже? Я высплюсь. Прибудет поставщик, ты будешь выбирать и торг вести, а я буду за твоей спиной тихо стоять и обучаться? — весёлым тоном предлагает дева. — Не надо никуда идти. Утро проведём во снах. Давай поступим по-моему?

— Так в прошлый раз тебя я наставляла, Лаодика. Но сегодня урок будет посложнее. — Мать тянет деву к воротам. — Сны не заменят реальности.

— Ну хорошо, хорошо, как пожелаешь. Дозволь мне только отлучиться за шалью. — Дева предпринимает попытку ускользнуть.

— На краткий миг? — Мать не отпускает дочь. — Запереться в комнате я не позволю. Нет-нет, Лаодика! Не перехитрить тебе меня.

Дама принимает из рук служанки тёмно-серую шаль, накидывает на голову девы и под руку выводит из дому. За ними тенью позади следует наголо обритый пожилой раб. Дева с сожалением оглядывается назад. Ворота дома со скрипом затворяются. Дева тяжело вздыхает, со словами «Прощай, милый дом» кутается в шаль и шагает покорно с матерью. Так втроём они покидают аристократический квартал.

Рассвет не новость для столицы. Великолепные Бактры давно уже не спят. На главной улице гам и столпотворение. Несколько гружёных повозок сцепились колёсами друг с другом, образовался затор. Возничие и торговцы, вместо того чтобы разъехаться, ищут виноватого, ругаются, грозятся, корчат злые рожи, готовятся сойтись в кулачный бой. Вокруг затора собираются зеваки, свора им приятна, и перебранка многословная их веселит. Возбуждённые зеваки подстрекают к драке. До драки, однако, не доходит, появляются жезлоносцы. Слышатся слова «закон, булле, суд, штрафы». Возничие наконец-то вспоминают про поводья и лошадей.

Дамы обходят толпу разочарованных зевак и, не желая того, встречаются с молодыми повесами из богатого сословья. При виде хорошо одетых женщин шутки про «болванов на телегах» затихают. Богачи охотно уступают дорогу дамам, но вот зазевавшемуся рабу кто-то из них незаметно подставляет ногу. Раб запинается и падает навзничь, в лужу лицом, растеряв в падении пустые корзины. Раздаётся шлепок, за ним громкое жалостливое «ой!», а далее следует громкоголосый хохот трёх дюжих глоток.

Дамы оборачиваются, шали покидают головы, смех повес осекается. Надменно-гордый вид двух красивых македонянок вызывает уважение. Белые наряды поправляются, юноши приобретают благопристойный вид. Один из них, высокий, кареглазый, широкоплечий брюнет с квадратным подбородком, вежливо представляется первым:

— Кекроп, сын Эрехтея. Того блистательного Эрехтея, чья колесница победила на празднествах Аполлона. Со мной мои друзья Нис…

Юноша пониже на голову, слегка полноватый, с округлым брюшком, наклоняет голову.

— …и Пандион! — подхватывает и завершает знакомство юноша роста среднего, сложения щуплого, с горбинкой на носу, самоуверенного вида.

— Зачем вы уронили нашего Ксуфа? — Лаодика вступает в беседу с повесами.

Раб встаёт, потирает ушибленные колени, отряхивает неподшитый экзомис, с причитаниями собирает разбежавшиеся корзины. Ему никто не помогает. Вид у Ксуфа обиженный и злой.

— Он наступил мне на ногу. — Нис поднимает полы одежд и выставляет далеко вперёд левую ногу. На щегольском ботинке из чёрной кожи едва заметная полоска грязи. — Но я не в обиде на вашего неуклюжего раба. Дам ему затрещину, с вашего разрешения? Дабы впредь под ноги смотрел…

— Нет! — чуть не кричит Лаодика. — Я не позволю вам бить нашего Ксуфа!

— У-у-у, разиня, тебе повезло! — шипит на раба Нис.

Ксуф выдыхает с облегчением.

— Меня он и вовсе толкнул локтем при падении. — Пандеон указывает себе на правый бок. — Острый локоть у старика. Больно мне. Большое прегрешение вашей собственности предо мной. Готов ту боль простить, но только потому, что я в хорошем настроении.

Ксуф что-то невнятно бормочет себе под нос, поднимая очередную корзину. Повозки разъезжаются, затора больше нет. Толпа расходится. Кекроп желает дамам «благоволения богов в делах».

Мать накидывает на голову шаль, поворачивается спиной к повесам, шепчет дочери:

— Пойдём. Нам надо на агору. Придём первыми, так выберем лучшее.

— Что нужно было им от нас? — отойдя на десяток шагов, вопрошает Лаодика.

— Гнусных развлечений. Искали занятную беседу с нами. Забудь о них. Итак, что будем покупать? — Дама обнимает дочь, целует в щёку. — Ну же, Лаодика, припоминай, что нужно для хорошего девичьего вечера?

— Мне пригласить подруг? Ты разрешаешь? — Дева радостно хлопает в ладоши.

— Сначала сделаем необходимые приготовления.

Лаодика оглядывается назад, Кекроп машет на прощание роскошной белой широкополой шляпой.

— Он помахал мне.

— Так что с того? — усмехается иронично дама.

Лаодика заливается румянцем, опускает глаза к мостовой.

— Какие купим угощения для твоих замечательных подруг?

— Сладкие пироги с нежной фруктовой начинкой! — весело отзывается Лаодика.

— Но перед кондитерами заглянем к мясникам. Ты должна научиться отличать свежее мясо от несвежего.

— Но мама! Я презираю мясников! Нечистоты вокруг них, — протестует Лаодика. — Там будет кровь, ножи, содранные шкуры, мухи, въедливая противная вонь! Всё это так противно, мерзко!

— Тогда твой изысканный вечер с подругами не состоится. — Дама сурово-непреклонна.

— Умеешь ты убеждать. — Лаодика сдаётся. — Веди к мясникам.

— Да? — Дама заглядывает в лицо девы.

— Ради любимых подруг готова вытерпеть жестокую пытку. — Дева насупливает брови.

— Затворничество — наше привычное занятие. А иногда так приятно покинуть дом! — Дама с интересом рассматривает проходящих мимо двух девушек в ярко-красных гиматиях.

— Кассандра, Бактры такие огромные, такие великолепные! — раздаётся за спиной Лаодики.

— Медея, у нас будет очень богатая клиентура, — ей отвечает голос энергичный.

— Ты думаешь, нас ждёт успех, Кассандра?

Беседу более не слышно. Проезжающая повозка громыхает и заглушает голоса.

— Кто эти девы? — вопрошает Лаодика.

— Провинциалки. Занятием гетеры. Такие, как они, разрушают семьи, опустошают кошельки богачей. Гетеры выбрали правильную сторону улицы, сейчас им встретятся те самые наглецы, что уронили нашего слугу. Ксуф, ты живой?

— Живой я, милая хозяйка. Ох, как спешите нынче вы, я за вами еле-еле поспеваю.

— А вот и агора Бактр. Ну что, готова к моему уроку? Мясники нас ждут, ты не позабыла? — Дама широко улыбается. — Глупышка, это же совсем не страшно. Будем гладить мясо рукой, пальцами давить в нём отпечатки.

— Ох, мама! Только бы не гладить. — Лаодика закатывает глаза.

Дама тихо смеётся.

Поздний вечер

— Вы помните наше славное пари? — Одна из трёх дев, та, что в ярком розовом пеплосе, наполняет мастос сильно разбавленным вином, наполнив, пристально смотрит на хозяйку.

— Какое пари? — Лаодика искренне недоумевает.

— Да неужели, Аттида? — восклицает другая из приглашённых, в светло-фиолетовом пеплосе. — Тебя можно поздравить? Ты выходишь замуж?

— Ариста, дорогая, именно так. Меня сосватали вчера. — Дева в ярко-розовом пеплосе прикладывает губы к мастосу и делает первый глоток.

— Вы сговорились? Да? Прямо перед приходом ко мне в гости? — Хозяйка встаёт из-за столика с угощениями.

— Куда ты уходишь, Лаодика? — Дева в тёмно-синем пеплосе встаёт с кресла.

— За монетами, Филилла. Я же проиграла Аттиде какой-то стародавний позабытый спор. — Лаодика грустна.

— Вовсе не позабытый спор, а честное пари. При мне год назад вы его заключили, — вставляет своё уточнение дева в светло-фиолетовом пеплосе.

Дева в ярко-розовом пеплосе отрывает губы от мастоса и, торжествуя, говорит с белым потолком комнаты:

— Да, выхожу, представь себе, Лаодика. Монеты оставь себе. Жених мой несказанно богат.

— Назови его. Молю тебя, подруга. Кто твой жених? — неумело подыгрывает дева в светло-фиолетовом пеплосе.

— Кекроп, сын Эрехтея. Того блистательного Эрехтея, чья колесница победила на празднествах Аполлона, — на одном дыхании выговаривает дева в ярко-розовом пеплосе.

— Я повстречалась с ним сегодня, совсем случайно, когда шла с мамой на агору, — задумчиво отвечает двум подругам Лаодика. — Я принесу тебе монеты. Ты честно заслужила их.

— И как тебе мой жених? — Дева в ярко-розовом пеплосе напускает на себя заносчивый вид и делает добрый глоток вина.

— Определённо не в моём вкусе. Самодовольный хвастун, как и его друзья — Нис и Пандион. — Лаодика шагает к двери.

Дева в ярком розовом пеплосе кричит в спину уходящей хозяйке вечера:

— Признайся, ты мне завидуешь, возлюбленная подруга!

Лаодика застывает на месте, не оборачиваясь, отвечает:

— Ах, вовсе нет, Аттида! Чему завидовать? Мне жаль тебя. Сразу после сватовства твой жених, едва его отец покинул дом ваш с брачным уговором, заигрывал со мной. Сегодня рано утром. Ты бы слышала его пожелания. Он так распинался предо мной и мамой. Даже шляпой помахал.

— Ты лжёшь, Лаодика! — Аттида задета не на шутку.

— Могу и маму привести. Она свидетель той странной сцены неуклюжего знакомства на главной улице Бактр. Ну а потом… — Лаодика ласковым голосом беседует с дверью комнаты.

— Что потом? — тревожно вопрошает Аттида.

Лаодика поворачивается к Аттиде лицом. Хозяйка спокойна. Негромко, холодно, бесстрастно проговаривает:

— Мы с мамой встретили двух гетер-провинциалок. Они спешили по направлению… ну, прямо к твоему жениху и его друзьям. Возможно, Кекроп, сын Эрехтея, того блистательного Эрехтея, чья колесница победила на празднествах Аполлона, сейчас, вот прямо в этот самый миг в объятиях…

— Довольно, Лаодика! — кричит Аттида. — Прекрати немедля…

— А то что мне будет? — Лаодика торжествует.

Подруги закрывают лица руками, все, кроме девы в тёмно-синем пеплосе.

— Я на тебя серьёзно обижусь, — сникает покрасневшая Аттида, отдаёт мастос Аристе и твёрдо добавляет: — Дружбе нашей славной придёт конец.

— Скоро вернусь с монетами. — Лаодика широко открывает дверь.

— Постой! Меня с собой возьми. — Дева в тёмно-синем пеплосе нагоняет хозяйку, и они вместе покидают комнату.

— Ну почему она со мной вот так всегда? — жалуется Лаодика Филилле.

Филилла ласково обнимает подругу.

— Не обижайся на Аттиду. Она часто бывает невозможно грубой.

— Грубая? Она постоянно наступает мне на пятки и дышит мне в затылок. Что ни сделаю, так то Аттида тут же неуклюже повторит. Розовый пеплос на ней сегодня фасоном-кроем точь-в-точь как мой прошлогодний розовый. Всё время, что я её знаю, Аттида соревнуется со мной. Зачем, скажи? — Лаодика тяжело вздыхает и утирает слезу.

— Не плачь, прошу. Не стоит пустая свара твоих слёз. — Филилла сильнее прижимается к подруге. — Ты же выигрывала у неё все соревнования, за исключением этого пари.

— Выиграю у неё и это пари, — шепчет зло Лаодика.

— Как? — удивляется Филилла.

— Ещё не знаю. Глупая! Она и вправду мне не подруга. Только что сама, ты слышала её слова, предложила мне дружбу завершить.

— Пустое то, сказано тебе по обиде. Шантаж всего лишь.

— Нет, вовсе не пустое! Расстаться? Что в слове этом пусто? Я вижу в этом слове боль. Разрыв Аттида допускает? Играет жестокими словами. Шантажирует близкую подругу? А разве допустимо угрожать тому, кого ты любишь? Пришла в гости, улыбалась, пела, поела пирогов моих и ссору устроила в моём же доме. Намерения дурные живут в её голове. Аттида — извечный мой оппонент. Зла тайно мне желает. Как раньше я этого не понимала! — Лаодика останавливается у лестницы. — Как досаждает мне Аттида извечным соперничеством!

Девы спускаются по лестнице.

— Ты превосходишь Аттиду в красоте и дарованиях. Сочти её подражание тебе за комплимент. Прошу, Лаодика, не злись, а помирись с подругой. Ну, отложи хотя бы до завтра разрыв. Обожает она тебя втайне. За обожание не казнят. — Филилла напрасно пытается утихомирить гнев хозяйки. Хозяйка её не слышит.

Вновь Лаодика жалуется подруге:

— Скажи мне, дорогая Филилла, ну почему нельзя было просто насладиться вкусными пирогами и лёгким, весёлым общением? Ведь милая чепуха — такое приятное времяпровождение! Взяла и испортила настроение. А я так старалась весь долгий вечер! Зачем мне её жених? Несказанно богат, колесница, Аполлон! Сколько ненужных восхвалений прозвучало. Преподнеси Аттида мне новость по-другому, и я была бы рада за неё.

— Да-да, Аттида неправа. Ей надо было пригласить нас к себе домой и там огласить важную новость.

Лаодика обнимает Филиллу и нежно целует подругу в лоб.

— Хоть ты и младше нас, разумом нам ты не уступаешь, а кое-кого и превосходишь. Сегодня мой праздник, а не Аттиды. — С этими словами Лаодика открывает дверь в комнату и заходит в темноту.

— Могу ли я пройти с тобой? — вежливо интересуется Филилла и, получив согласие, приняв у служанки светильник, входит в комнату. Комната оказывается окрашенной в глубокий синий цвет, почти такой же, как и пеплос на Филилле. У трёх стен расставлены вместительные сундуки, напротив входа кровать резная на тонких ножках. Рукой хозяйки по стенам нарисована летящая стая скворцов.

— Сейчас открою сундук с приданым и найду монеты.

— Как мило у тебя. — Филилла касается пальцами нарисованных скворцов. — Ты настоящий художник, подруга. Каждое пёрышко видно.

— Я тоже выйду скоро замуж. — Лаодика раскрывает кошелёк и отсчитывает серебряные оболы.

— Почему ты не сказала мне? Это, право, совсем не по-дружески. Мы с тобой близкие подруги. Я говорю тебе свои тайны, все-все, а ты мне нет! — Филилла присаживается рядом с Лаодикой.

Лаодика оглядывается на открытую дверь комнаты и тихо шепчет:

— Тайну поведаю тебе. Никому не говори до срока. Уговор? Поклянись Артемидой. Отец, когда отправился второй раз по воле базилевса Деметрия к варварам, я слышала, говорил матери, что «достойная партия для дочери составлена, по возвращении оглашу решение моё». Думала я, отец вернётся намного раньше, чем этот день. О, хоть бы мой родитель вернулся поскорее!

— Так, значит, всё уже давно решено? — Филилла морщит лоб и загибает пальцы. — Когда покинул Бактры меридарх Евкратид?

— Не считай. Ровно два месяца прошло с его отлучки. Я каждый день рисую на стене новую птицу. — Лаодика отдаёт три обола подруге. — Отдай Аттиде ты, я не хочу касаться её руки.

— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Ведь сегодня… — Филилла хитро подмигивает Лаодике.

— …Мой праздник, только мой! — подхватывает песенкой капризно по-детски Лаодика, две девы покидают комнату.

К возвращению двух подруг в комнате для встреч на женской половине дома произошли заметные перемены: остатки пирогов съедены, а все кресла обращены ко входу. Между девами громкий разговор о лучших в Бактрах мастерицах по кружевам. Обсуждение резко обрывается при появлении хозяйки. Не дожидаясь слов Лаодики, Аттида встаёт с кресла, прикладывает правую руку к груди и торжественно громко произносит:

— Готова я простить тебе обиду!

Устанавливается тишина. Девы ждут ответа Лаодики. Хозяйка высоко поднимает голову, обводит присутствующих надменным взглядом и после паузы произносит:

— Мир!

Девы рукоплещут, Аттида улыбается, улыбается и Лаодика. Из-за спины хозяйки появляется Филилла, шуршит складками одежд, проходит к Аттиде, надувает смешно щёки и вкладывает в ладонь Аттиды три монеты.

— Подавись ими, мерзавка. Поквитаюсь с тобой за моё унижение, — шепчет Лаодика.

— Прости, ты что-то мне сказала? Я не расслышала, любезная подруга. — Аттида любуется новыми полновесными монетами.

— Ты победила в пари, — произносит громко Лаодика.

— Давайте завтра купим на агоре конфет медовых. Будем есть конфеты и слушать городские сплетни? А кто у нас попросит угощение, тому откажем? Встречаемся завтра, как заведено, у фонтана? — предлагает подругам победительница пари.

Ссора позабыта. Девы охотно поддерживают предложение Аттиды. Прерванный разговор о кружевах бактрийских мастериц возобновляется. Ариста, к зависти подруг, демонстрирует кружева, своё недавнее приобретение.

Глава 2. Сладкие речи

Придя на следующее утро к фонтану Артемиды с кувшином для воды, Лаодика не застаёт подруг. Дева, осмотревшись по сторонам, всё же решает дождаться подруг и занимает очередь. Время идёт, солнце вот-вот войдёт в день, но подруг всё нет, а очередь на удивление движется скоро. Когда подходит очерёдность Лаодики, дева склоняется перед каменным ликом Артемиды и заполняет до краёв бронзовый кувшин.

— Позвольте, я помогу вам, — раздаётся за спиной.

Лаодика поднимает кувшин и вместе с ним оборачивается на приятный мужской голос. Но, обернувшись, дева вздрагивает и подаётся назад, незнакомец оказывается очень близко. Тяжёлый кувшин норовит опрокинуться, но его вовремя подхватывает незнакомец.

— Я понесу его. — С теми словами кувшин оказывается в чужих руках.

Лаодика встречается глазами с незнакомцем и опознаёт услужливого мужа.

— Так это снова вы?

— Вы правы, это снова я. Кекроп к вашим услугам. — Юноша разворачивается в сторону аристократического квартала.

— …Сын Эрехтея, того блистательного Эрехтея, чья колесница победила на празднествах Аполлона, — проговаривает громко в ответ Лаодика, тянется руками к кувшину, чтобы забрать сосуд у незнакомца.

— Вы запомнили имя моего отца. Как это мило с вашей стороны. — Юноша уклоняется и ставит кувшин себе на плечо на манер дев. — Я имени вашего не знаю. Мне неловко вас просить об одолжении себя назвать.

— Вы выслеживаете меня? — Лаодика отходит от фонтана под завистливые взгляды прочих дев. На богаче дорожный наряд из тонкой чёрной шерсти, в цвет шляпа и высокие сапоги.

— Случайна наша встреча сегодня, как и вчера.

— Не назову себя. — Лаодика добавляет в шаге. — Знакомства у фонтана с мужами против моих правил. Кувшин себе оставьте.

Дева склоняет скромно голову и кутается в шаль. Юноша не отстаёт, ему широкий шаг девы легко нагнать.

— Что ж, я разузнаю ваше имя, чего бы мне это ни стоило. Ваш кувшин наверняка имеет клеймо владельца. Так допрошу кувшин. Ну, кувшин, раскрывай имя хозяйки. Стань мне союзником, старая бронза. Ага, вижу надпись заветную на основании.

— А где ваши друзья?

— Вы про Ниса и Пандиона? Мы условились встретиться на агоре.

Юноша улыбается приятной улыбкой, он не кажется наглым, от незнакомца исходит аромат дорогих духов, и Лаодика, слегка помедлив, наконец представляется:

— Дочь Евкратида Лаодика. Того блистательного Евкратида, что меридарх Великих Стен Бактрии.

— Ох! Да вы македонянка из старинного рода! Я рад вдвойне нашему знакомству с вами.

— Теперь вы отдадите мне кувшин? — Лаодика останавливается.

— Совсем недавно вы подарили его мне. — Юноша снимает с плеча сосуд и намеревается отпить из него воды.

— Довольно пререкаться. — Лаодика протягивает руки к кувшину. — Вы узнали моё имя, верните мне кувшин.

— Подруга, вот ты где! Тебя я ищу у фонтана, а ты, оказывается, уже ушла. — Девичий нежный голос заставляет юношу тут же вернуть сосуд владелице.

— Знакомься, подруга, перед тобой не кто иной, как… — Филилла сравнивается с Лаодикой, целует её в щеку. Лаодика озорно подмигивает юноше и громко произносит: — …Жених нашей замечательной Аттиды.

— Не может быть! — Два голоса, Филиллы и Кекропа, сливаются по совпадению вместе.

— Так это он и есть богач Кекроп? — Филилла делает круглые глаза.

— У меня нет никакой невесты! — Кекроп удивлён не меньше Филиллы.

— Так он ещё не знает? — Филилла иронично взирает на подругу.

— Бедняга. Тебе не повезло, — произносит довольная Лаодика и продолжает весело-надменно: — Твой отец женил тебя без твоего согласия. Позавчера событие случилось. Аттида рассказала нам о сватовстве.

— Не знал о сватовстве, — Бормочет Кекроп. Юноша пребывает в полном замешательстве, растерян, в недоумении потирает лоб рукой. Едва слышно шепчет: — Отец, отец, как ты мог так подло поступить со мной!

— Ну и страшилище тебе досталось!

Мрачный Кекроп вздрагивает, пристально смотрит на Лаодику. Лаодика сияет от радости.

— С виду хороша девица, но вот характер вздорный у неё. Любит досадить своим подругам. Злопамятна. Хитра на выдумки. Как выиграет в пари, так непременно ей приз подавай без промедлений. Обид на Аттиду у нас не счесть. Тебя, несчастного, взнуздает крепкой рукой. Прощай, холостяцкая свобода! Ждут тебя, жених, суровые конюшни.

Юноша медленно приходит в себя. Не попрощавшись, быстро удаляется прочь. Девы тихо смеются ему вслед.

— Он приставал ко мне, как в прошлый раз. Теперь ты мне веришь? — Лаодика ставит кувшин себе на плечо.

— Теперь охотно верю. — Филилла провожает взглядом удаляющегося богача. — Подруги не придут, их обеих матери не выпустили из домов.

— В следующий раз приду я к фонтану с рабыней. Скучно было без тебя одной стоять и слушать чужие разговоры. — Лаодика протягивает Филилле округлый свёрток.

— Что это? — Филилла вспоминает про свой пустой кувшин.

— Конфета для тебя. Знала я, что они не придут. Наша дружба закончена. — В голосе Лаодики слышится грусть.

— Да, дружбы прежней нет, — соглашается Филилла. — Смотри, Кекроп возвращается.

— Гнев разум помутил. Прошу прощения. — И в этот раз Кекроп напорист. — Не попрощался с вами я.

— Я не обиделась на вас. У вас хлопоты теперь поважнее каких-то ничего не значащих прощаний. — Лаодика не смущается юноши. Филилла молчит, ловит каждое слово старшей подруги.

— Лаодика, вы удивительно красивы. Прекрасно воспитаны. Я… я… я это вам хотел сказать. Позвольте, я понесу вашу ношу. — Кекроп краснеет и пытается снять кувшин с плеча девы. Ему удаётся перехватить ношу со второй попытки.

— Как многим вы уже сказали подобную лесть? — отзывается Лаодика, подмигивает подруге.

— Не лесть, то моё искреннее признание. Я честен с вами. — К Кекропу возвращается утраченное самообладание. Юноша даже пытается улыбаться.

— Вас проводить до дома вашей невесты Аттиды? — шутливым тоном предлагает Лаодика. — Я в нём бывала неоднократно.

— Отец сейчас в поместье, но по возвращении я обязательно допрошу родителя с пристрастием.

— Вы будете пытать огнём своего отца? — с неподдельным ужасом вопрошает Лаодика.

— Нет, что вы! — Юноша прижимает к груди бронзовый кувшин. — Но если правда то, что вы мне сообщили…

— …Поднимете руку на беспомощного старика? — обрывает Кекропа с той же интонацией в голосе Лаодика.

— …Помолвке не бывать! — спешит опровергнуть предположения юноша и добавляет с укоризной: — Отец мой не беспомощный старик. В его руках есть сила. Ему недавно сорок два исполнилось.

Девы молчат.

— Меж нами, отцом и мной, был заключён уговор: родитель-де мой без моего на то желания не будет заключать брачного соглашения. — Кекроп вступает в откровенность с незнакомыми девами. — Убедил родителя, что трезв умом и могу самостоятельно сделать правильный выбор.

— А что значит «сделать правильный выбор»? — уточняет ласковым голосом Лаодика. Дева поощряет Кекропа сладкой улыбкой. Юноша гордо отвечает:

— Хотел бы я составить партию с аристократкой из рода очень известного. Моего состояния достаточно, чтобы поддержать аристократию средствами.

— Вы хотели сказать «состояния вашего родителя»? — елейным тоном уточняет Лаодика.

— Единственный сын я у отца, других детей нет. Был брат младший у меня, но бедняга умер в детстве от простуды.

— На что готовы вы пойти ради невесты-македонянки? — вступает в разговор Филилла. Лаодика благодарно касается рукой руки подруги.

— Любое безумство готов я совершить, — рад ответить юноша. — Любой каприз невесты я исполню, пусть только скажет мне.

— Как речи ваши, право, странны! Вы, будучи связаны брачным соглашением, ищете благосклонности незамужней македонянки. Разве можно верить пустым обещаниям? Вы подкрепите обещания свершённым делом.

— Например каким? — В глазах юноши загорается надежда.

— Расторгните помолвку. Сами. Без участия отца. — Лаодика вновь одаривает юношу улыбкой. — Как вы давеча сказали сами про себя? «Трезвы умом и можете самостоятельно сделать правильный выбор».

— Ах, ну что вы! Не стоило бы вам об этом говорить! Сущая безделица. Сегодня же улажу то недоразумение, — клянётся юноша. — Когда ещё я встречу вас? И где?

— Два дня вам хватит на расторжение помолвки? — Лаодика останавливается и просит взглядом вернуть кувшин.

— И одного достаточно. — Кекроп возвращает сосуд.

— Здесь мы с вами разойдёмся. Через два дня я буду ждать вас у фонтана. — Лаодика серьёзна. — Предупреждаю, буду со служанкой.

— Я буду очень деликатным. Обещаю вам. Мои слова всегда подкреплены делом. — Кекроп вежливо прощается, желает подругам «обрести покровительство богинь» и покидает дев.

Едва юноша удаляется, как Филилла испуганно обращается к Лаодике:

— Не далеко ли ты зашла в ссоре с Аттидой?

— Ой, да будет тебе! Не верь ему. Наследник огромного состояния — никчёмный болтун. — Лаодика легко смеётся. — Тебя хотела я развеселить. Ты видела его. Ты слышала его похвальбу. И скоро этот самый никчёмный пустозвон станет никчёмным мужем Аттиды.

— Он разозлился на отца. — Филилла оглядывается. Кекроп скрылся из виду. — Сегодня благодаря тебе случится ужасная семейная драма.

— Вот-вот, именно случится. Случаются же весною мимолётные бури. Родитель вздует непокорное дитя. Помянет про несметное состояние. Бунт Кекропа утихнет сам собой. Какой же безумец захочет лишиться благоволения бездонного кошелька? До расторжения помолвки дело не дойдёт.

— Как можешь ты с уверенностью предполагать будущие поступки мужей, тебе совсем незнакомых?

— У меня, Филилла, два младших брата есть. Платон и Гелиокл.

— То мне известно превосходно, Лаодика.

— Вижу я, как часто наказывает отец братьев моих за сквернословье и бунты.

— Но ведь твои братья и отец отличны от Кекропа и его отца. Мы македоняне, а они эллины. Мы аристократы, они же из торговцев. Торговцы поступят по-иному, чем твой отец достойный.

— Мужи едины в поведении. Различий меж ними нет. Всегда похоже поступают при неповиновении им подчинённых. Хитрость долгую мужи не признают, боготворят насилие грубое, что бунты быстро усмиряет. А наша любезная подруга Аттида неуклюжая…

Дева замолкает, поднимает глаза к светилу.

— Полюбуйся, нет облаков. — Лаодика счастлива. — Лазурь бы драгоценную с неба собрать, да и пустить себе на украшения. Как думаешь, подойдёт мне лазурь оттенком сегодняшнего неба?

— Что с нашей Аттидой произойдёт? Только, прошу, без злословья обойдись. — Филилла взволнована, её голос дрожит.

— Я не злословлю, подруга. Я лишь насмешничаю. Аттида? Аттида заполучит своего богатого глупца слегка разочарованным.

— Только-то и всего? — недоверчиво переспрашивает Филилла у подруги.

— Он видел меня два раза. За два раза даже ветреному повесе крепко не влюбиться, — смеётся в небо дева.

— Ты же не придёшь к фонтану, как обещала Кекропу? — Филилла не разделяет радости Лаодики.

— Приду, как обещала. И ты придёшь со мной. Веселье продолжится. Выслушаем жалкие речи наказанного взрослого дитяти? Перестань дуться. Давай же разгоним скуку.

— Наверное, ты права, моя Лаодика. Ничего не изменится. Помолвки не расторгают по воле жениха.

— Так ты составишь мне компанию в развлечении невинном? К Аттиде не побежишь с новостями?

— Уже давно в твоей компании я состою, любезная подруга. Никому ничего не поведаю о замысле твоём. Аттида не узнает. Клянусь Артемидой! — Филилла принимает приглашение, разворачивает кожаный свёрток, раскрывает скорлупу грецкого ореха и съедает угощение.

— Не печалься понапрасну, подруга. Вот увидишь, скромный семейный скандал — предел нашего ловеласа. — Вновь Лаодика смеётся лёгким смехом.

Девы входят в аристократический квартал.

Полдень. Поместье Эрехтея

— Родитель, скажи мне, ну кто такой отец Аттиды? — Кекроп держит в руках серебряный канфар с вином.

— Как ты того и хотел, македонянин из первых поселенцев, — с ложа ему отвечает муж крепкий, серьёзного мрачного вида. Подозрительность, властность и требовательность накрепко въелись в глубокие морщины лица говорящего. — Магистрат столичного буле. Доходы у аристократа по нынешним временам скромные, живут небогато тем, что клер родовой им даёт. В прошлом году выдался неурожай зерна. Сплошные убытки у землепашцев. На достойную жизнь аристократу не хватает. Обещал долги оплатить, оттого македонянин счастлив безмерно с нами породниться. Что ни говори, а момент для женитьбы удачный.

— Всего лишь магистрат! Разорившийся аристократ?! Отец, да он рыбка мелкая, пёстрая, хоть и столичная. Не много нужных связей у той потускневшей семьи. Даже подряд на вывоз мусора с ними не получишь. Подарки свадебные им ты не окупишь. Больше убытков, чем доходов от родни невесты. Не ты ли учил меня мастерству рыболовства? Я же невод по твоим наставлениям погрузил глубже. Добыча моя вожделенная, рыбка из злата старинного, проживает в… — юноша играет бровями, — …семье Евкратида, македонянина, меридарха.

— Эк как ты хватил, однако! Евкратида, первого человека Туривы, главного гегемона гарнизонов, чтут за героя в сатрапиях. Влиятельный муж. Слывёт справедливым. Песни слагают в его честь. Жена Евкратида Лаодика — из рода Селевкидов. И ей я тоже слышал посвящения.

— Дочь Евкратида мне благоволит. Уж дважды я встречался с нею.

— Не дочь будет выбирать жениха, а её отец, — задумчиво тянет отец Кекропа.

— С матерью тоже знаком я. — Эрехтей удивлённо округляет глаза на замечание сына. Кекроп уточняет: — Её раб упал на меня, то был повод для искомого знакомства. Неслучайно я дочь её поджидал на главной улице.

— Да ты, я смотрю, пройдоха, сын! — Муж благодушно потирает лысину. — Охотился сразу почти за всем семейством.

— Порождение лучшее твоё, отец, — радостно отвечает отцу Кекроп.

— Честно скажу. Безнадёжна твоя задумка, сын.

— Почему же? Ведь мы очень богаты, отец.

— Евкратид — жуткий македонский сноб и потому не одобрит брак с эллином. Деньги ничего не значат для гегемона. Ему доблесть родовую надо предъявить. — Муж на ложе вытягивает ноги.

— У меня готов план на этот случай, — заговорщицки шепчет Кекроп.

— Каков твой план? — лениво вторит Эрехтей.

— Готовлю похищение девы. Выманю дочь Евкратида на прогулку за городские стены. Свяжу девицу и увезу силком сюда, в поместье. Друзья готовы мне помочь в опасном деле, — оглашает осторожно юноша. Но вспышки родительского гнева не происходит.

— Я то же самое хотел тебе предложить. Определённо, кража девицы склонит весы в нашу пользу. — Эрехтей поднимается с ложа. — Родство с могущественным Евкратидом открыло бы нам многие двери в Бактрах. Достойный приз ты выбрал!

— Дабы спасти твоё лицо, я сам пойду к сватам. Буду твёрд, отец, при расторжении помолвки. — Кекроп привычно напорист. Эрехтей молчит в раздумьях. Юноша продолжает: — Наговорю обидных слов, всё больше про себя: про неспособность ограничить личную свободу, про неготовность к браку, про неприязнь к детям, про кутежи и скачки на колесницах, про гетер-флейтисток, про дальние частые поездки по делам торговым прибыльным. Одним словом, буду вести себя отчаянно глупо, совсем как юнец желторотый. Тем многословьем отвращу семейство невесты от женитьбы. Потом придёшь ты с щедрыми дарами, и конфликт будет улажен подобающе, к чести обеих сторон.

— У магистрата был я с дядей твоим Ориеем. Невесту мы с ним не видели. Орией лишнего не разболтает. Репутация моя не пострадает. Письменного соглашения о помолвке ещё не заключено. Штраф, стало быть, нигде не прописан. Убыток от разрыва выйдет небольшой. В поруганиях многословных не переусердствуй. Обо мне не говори ни слова. Не выставляй семью нашу на посмеяние. Про дела прибыльные и вовсе промолчи. Хули себя, но в меру. Не одобряю я самоуничижение. Что толку в нём? Нет незыблемых обязательств. Ветер переменился, и нет более обязательств. Выгоду в жизни ищет каждый как может. Умён ты не по годам. Хватка деловая в тебе есть. Опередил меня. Сегодня вечером я собирался со свидетелями скрепить чернилами устный уговор. Действуй! Готовь друзей своих надёжных. Да поспеши! До возвращения Евкратида осталось несколько дней. Давеча на пирушке говорили знакомые торговцы, что повстречали меридарха с отрядом в пяти днях пути от Бактр.

Довольный собой Эрехтей чешет затылок.

— Так мне идти, отец? — радостно переспрашивает отца Кекроп.

— Ступай, наследник мой! Не знаешь, где живёт магистрат? Разузнай на агоре! А мне надо собирать отступные. Нежданно задача трудная свалилась на меня. Что же в возмещение обиды подарить семейству магистрата? Есть ли прецеденты подобных житейских дел? Щедрые дары? Скот? Зерно? Вино? Ткани из индийской травы? Деньги? Нет, всё же деньги лучше. Но сколько им тех денег дать? Позови-ка ко мне эконома.

Юноша оставляет отца за сложными расчётами.

Глава 3. Таинственный гость

Лает пёс. Лает не переставая, жалобно скулит, скребёт лапами перед закрытыми воротами дома Евкратида. С противным скрипом открываются створки старинных ворот. Лай смолкает.

— Здесь наш хозяин! — Крик раба-привратника приводит полуденный дом меридарха в движение. Слышится падение металлической посуды.

— Живой? — уточняет кто-то с тревогой в голосе из кухни.

— Живой! — Раб-привратник хлопает себя по бокам, ликует, неуклюже танцует вокруг тени хозяина.

— Отец, ты вернулся! Я очень-очень рада тебя видеть. — Дочь оказывается первой из домашних, кто встречает Евкратида в открытых настежь воротах. Дева с разбега набрасывается на усталого мужа. Объятия смыкаются замком на шее, и мигом кратким позже Лаодика уже висит на шее у отца. — Поведай новости!

— Много новостей, но дай мне пыль стряхнуть с волос. — Евкратид снимает шляпу, жестом отвечает на громкое приветствие рабов, выстроившихся у алтаря.

Властного вида пожилая экономка после ответного приветствия хозяина отпускает слуг, кухарка отправляется разогревать воду для купания. Лаодика увлекает Евкратида за собой, счастливый хозяин уходит от ворот в андрон, где выслушивает от экономки долгий шёпот о расходах, поступлениях и прочих финансовых событиях, произошедших в доме. В дверь заглядывает привратник, откашливается, извиняющимся тоном сообщает:

— Хозяин, что прикажете делать с вашим гостем-варваром?

— И где же он?

— Там же, где и ваши лошади.

— Так пригласи его.

Появляется жена, а следом за ней в андрон входит варвар в островерхой шапке, штанах и куртке кочевников. Юноше лет двадцать, он вооружён луком и акинаком. От его пыльных одежд пахнет конским потом. Евкратид представляет незнакомца, стоявшего всё это время незамеченным у ворот:

— Кастор.

За представлением следует вежливое «хайре» от гостя. Женская половина, ничего не понимая, смотрит на Евкратида.

— Кастор, займи кресло по правую руку от меня.

Закончив с делами финансовыми, Евкратид отпускает экономку. Дверь затворяется, и лишь тогда Евкратид находит возможным пояснить, кто именно гостит в его доме. Из сумы меридарха появляется старинная, почерневшая от времени серебряная монета, хозяин дома молча сличает монету с профилем варвара и передаёт её жене.

— Драхма Диодота? — переспрашивает тихо дочь у матери, та кивает и возвращает монету мужу.

— Сходство профилей очевидно. И вправду причудливое совпадение! Имени отца гостя ты не назвал. Твой товарищ, он не свободный? Из рабского сословья? — Жена меняет приветливое открытое выражение лица на недоверчивое и отчуждённое. — Кастор, вы почётный гость нашего дома, я лично позабочусь о вашем ночлеге.

Хозяйка дома намеревается покинуть комнату, но Евкратид удерживает её:

— Лаодика, перед тобой племянник Диодота, нашедший спасительное убежище в Кангюе от кровожадного узурпатора власти Евтидема.

Хозяйка дома усаживается на край ложа и настороженно вопрошает:

— Опасные речи ты ведёшь, Евкратид! Сын Евтидема правит Бактрией. Перед нами таинственный гость. Не донесёт ли он на нас? Внешнее сходство обманчиво. Муж мой, есть ли у этого… племянника Диодота надёжные доказательства родства с правившей прежде династией? Известно ведь, что сатрап Евтидем убил всю семью базилевса Диодота во время мятежа.

— В Кангюе перед битвой встретил я и его отца, младшего брата Диодота, Филиппа, которого я лично знал.

Лаодика охает от удивления и прикрывает рот рукой.

— Красавец Филипп — ныне он старец седой, хромоногий — сразу же опознал меня. Хотя встреча произошла глубоко за полночь и ничто не светило, кроме луны, назвал Филипп меня по имени и прежнему званию в армии. Привечал же меня Филипп, как лучшего товарища, крепкими объятиями. — Евкратид широко улыбается варвару с эллинским именем. — Ночь ту долгую провели мы с Филиппом в беседах. Правитель Кангюя называет многочисленное семейство Филиппа «кочевыми эллинами». Эти «кочевые эллины» научили Кушана лучшему койне, что я слышал.

Гость снимает островерхую шапку, поднимается с кресла, прикладывает правую руку к груди. Юноша хоть и загорел дочерна, но не походит обличием на кочевников, скорее выглядит как ловко переодетый воин-македонянин из дальней провинциальной катойкии.

— Кастор, вы сильно рискуете, оказавшись в Бактрах. — Лаодика-старшая просит Евкратида дать снова старинную монету. В этот раз монета задерживается в её руках подольше. — Мы многим обязаны прежде правившей династии. Диодот приблизил мужа, отправил его служить в корпус пажей, в Великую Сирию, в столицу славную Антиохию, где Евкратид обрёл меня. Знала я и вашего отца Филиппа. Ваш родитель присутствовал на нашей с Евкратидом свадьбе в славной Антиохии. Прошу прощения за столь холодный приём…

— …Прекрасно понимаю вас. Я тот самый человек, которого вы менее всего ожидали увидеть в своём прекрасном огромном доме.

— Бывали в этих стенах разные люди, и чужестранные тоже, но вот воскресшие призраки у нас гостят впервые. — Хозяйка придирчиво, с ног до головы, осматривает пёстрый, в геометрических узорах, кочевой наряд племянника Диодота. Рассмотрев, не может скрыть иронии: — Облачение Кангюя вам к лицу, Кастор. Пояс с пряжкой вас стройнит. Кто на пряжке? Львица? Тигр? Нет? Так это снежный барс. Барс ваш покровитель? А раньше это был Аполлон. Вы, как я вижу, отменно переняли привычки ваших спасителей. Причёска у вас тоже варварская, с пучком волос на макушке. Не могу понять, для чего такое сложное убранство волос? Для лучшего надевания варварских головных уборов? Я угадала? В таком обличие вас не опознают за македонянина до тех пор, пока вы…

Лаодика-старшая замолкает, не закончив, резко оборачивается к дочери.

— …Не заговорю? — заканчивает за хозяйку дома гость.

— Да-да, именно, Кастор. Вас выдаст ваш чистый, без акцента, койне. — Лаодика переводит взгляд на мужа и прямо вопрошает его: — Евкратид, так это и есть тот самый жених, о котором ты говорил, перед тем как уехать на битву с усунями?

— Отец, так ты уехал биться? Тебя могли убить? Как это ужасно! — Лаодика-младшая поднимается с кресла. — Я-то наивно думала, отец с посольством отбыл в Кангюй. Почему мне никто не сказал про войну?

— Прости, что не сказала. — Мать запоздало оправдывается. — Не захотела я милый дом наполнить скорбью.

— Кастор, сын Филиппа, и есть тот самый человек, который сопроводит нашу дочь в долгом путешествии в Кангюй. Я выдал Лаодику замуж за правителя Кангюя, товарища моего Кушана.

Вновь раздаётся «ох», теперь двойной. Женщины ошеломлены новостью. Чувства переполняют младшую Лаодику, дева рушится на ложе и заливается горькими слезами. Мать не пытается утешить дочь, ибо плачет сама. Никто из мужчин не пытается хоть как-то остановить поток слёз. Едва рыдания ослабевают, говорит степенно Кастор:

— Посмотрите на меня. Я, македонянин, живу в Кангюе без притеснений. Свободу и веру никто не отнял у меня. Напротив, как видите, кочевники полностью доверяют мне и отправили меня с тайной миссией в Бактрию. Объяснение столь редкому обхождению варваров с македонянином заключено в союзе, заключённом базилевсом Диодотом Первым с кочевниками и Хорезмом против Сирии. Диодот и сын его Диодот Второй поддерживали парнов и вождя их Аршака в борьбе за независимость Парфии тем обеспечили нам, родственникам его, надёжное убежище в Кангюе.

— Кастор, не распевай так нагло свои песни! Я из Сирии, я из Селевкидов. Не забывай, кто я. — Лаодика давит в себе плач, растирает слёзы по лицу, вспоминает про дочь, поглаживает её по спине. — Против моей великой династии восстал жалкий сатрап Диодот.

— Вы же сами сказали, что вы многим обязаны нам. — Кастор твёрд в голосе. Ни оскорбления, ни слёзы женщин не произвели на юношу никакого эффекта.

— Я вышла замуж не из-за меркантильных или династических соображений. Я вышла замуж по любви. — Евкратиду достаётся взгляд, полный нежности. — Эту любовь я сохранила до этого дня. Где убыло у двух Диодотов, там прибудет у меня. Муж мой ещё не базилевс, но скоро им станет. Возникнет иная правящая династия в Бактрии.

— Что? — Младшая Лаодика забывает про скорбь. Дева поднимается с ложа, внимательно смотрит попеременно на отца и мать. — Что вы сейчас обсуждаете? Мою или свои жизни?

Трое людей одновременно поворачивают головы к заплаканной деве. Никто из них не пытается ответить на вопросы, настроение Лаодики с разочарования быстро сменяется на злость:

— Вы сговорились за моей спиной. И как давно вы решили отправить меня к варварам? Верно, сразу же, как отец вернулся из первого посольства в Кангюй?

Снова на вопрос дева не получает ответа. Трое ответчиков с каменными лицами сохраняют молчание. Лаодика насупливает брови и поворачивает голову к матери:

— В нашей семье ты главная. Это ты разжигаешь амбиции у отца. Это ты постоянно требуешь от отца успехов. Это тебе всегда мало, чего бы отец ни добился на службе. Это тебе он подарил золотой якорь. Мало тебе мужа, взялась за меня? Теперь я это поняла, ты с самого моего рождения задумала выдать меня замуж за правителя, как не вышла сама? Навязываешь мне свои сладкие мечты? А я… я, твоя дочь — всего лишь ещё одна твоя амбиция?

Теперь трое людей одновременно поворачивают головы к старшей Лаодике. Хозяйка дома сияет от радости, следов слёз нет, поправляет локоны, томным голосом обращается почему-то к гостю:

— Я вышла замуж по любви. Несказанная роскошь! Кто так выходит замуж? Невесту или жениха не выбирают. Богачи или бедняки не могут позволить себе такой праздник. За дев или мужей выбор свершают семьи. У всех этносов сходная традиция заведена. Никто не может выйти замуж по любви. А я, царская дочь из династии Селевкидов, смогла! Мой отец, когда отдавал меня замуж за юнца-пажа из Бактрии, шептал мне на ухо: «Лаодика, ты сделаешь его базилевсом». Как видишь, дочь моя, я последовательна в действиях своих. Когда покидала я после свадьбы Антиохию, отец сказал мне на прощание: «Удержи мою Бактрию, дочь». Родитель верил в меня больше, чем я сама. Я была для отца своего чиновником высшего ранга, другом базилевса, почётным членом синедриона в сатрапии Бактрия. Когда отец мой осадил Бактры, меня посадили в тюрьму почётную в комнатах женской части дворца.

Лаодика смеётся в потолок.

— Три года, до самого конца осады, узурпатор Евтидем держал меня взаперти. Меня не обменяли на пленных. Выкуп щедрый, предложенный за меня, не приняли. К Евкратиду приставили стражу. «Неужели мятежный стратег боится, что я составлю заговор и открою отцу ворота?» — думала я, сидя в тюрьме. Отца своего увидела я лишь на торжествах мира. После заключения под стражу возгордилась я собой безмерной. Вот видишь, дочь, какой страх может внушить дева длинноволосая мужам, бесстрашным в битвах и осадах? Пришло твоё время стать проксеном в чужой далёкой стране. А моему мужу пришло время стать базилевсом Бактрии. Кочевники нам помогут, да, Кастор счастливый?

— Да, селевкидская царица! Мой Кангюй поддержит меридарха Евкратида. — Кастор прикладывает правую руку к груди. — Славься, Великая Сирия! Славься, богу равный Селевк!

Лаодика выслушивает признания Кастора, пристально смотря тому в глаза. При хвалебнице шепчет губами «Славься». Не заметив фальши у гостя, Лаодика переводит взгляд на супруга. Евкратид усаживает Кастора в кресло.

— Услуга за услугу. Добыл я копьями для союзника Кушана победу. Кангюй поможет мне добыть диадему в Бактрии. Дочь, скажи, чем плох мой выбор жениха?

— Так это ты, значит, выбрала мне жениха? — Лаодика-младшая подавлена, обращается к Лаодике-старшей угрюмо, глотая слёзы.

— Вместе с отцом твоим мы решили… совместно для общего блага так поступить. — Мать встаёт перед сидящей на ложе дочерью. — Ты не дитя, Лаодика. Ты взрослый человек. Взрослому человеку должно найти достойное занятие. Довольно тебе томиться без дела в гиникее. Прими же от нас назначения. — Лаодика указывает на Евкратида. Евкратид поднимается с кресла. Отец очень серьёзен. — Отныне ты, дочь моя, наместник Бактрии в Кангюе. К должности добавлю и высшее звание наместника — ты сатрап союзников. К должности прилагается стратегия, которой будешь ты строго придерживаться. Когда к власти придёт базилевс Евкратид, удержишь в дружбе с Бактрией кочевников. Править ордами варваров будешь в соответствии с интересами Бактрии. Не про удачное замужество говорю с тобой, но про важный государственный интерес. Ты наш поверенный у опасного соседа. Видишь, Лаодика, как высоко твоё новое положение? Соответствовать званию царицы куда как интереснее, чем прозябать женой того богача, из-за которого ты рассорилась со своими подругами.

— Откуда ты знаешь… про ссору, мама? — Лаодика вздрагивает, смотрит на отца, явно ожидая вспышки гнева, но Евкратид сохраняет невозмутимый вид.

— Мне известно всё, что касается тебя. Известен мне смысл птиц на стенах твоей комнаты. Известно мне и про любовный разговор у фонтана.

На слове «фонтан» Лаодика-младшая закрывает лицо руками. Но увы, её усилия напрасны: несмотря на плотно сомкнутые ладони, пунцовый цвет щёк девы всё же виден. Виновато шепчет едва слышно:

— Я просто хотела немного развлечься, мама, только-то и всего.

— Так знай же, любимая дочь. Мы, семья Евкратида, выше Кекропа и его отца в обществе по праву рождения, даже выше базилевса Деметрия. Предки твоего отца доблестью добывали Бактрию для полубога Александра. Кое-кто из них сложил головы в бесчисленных сражениях. Храбрость вознесла македонян выше прочих народов. Предки же таких эллинов, как этот повеса Кекроп, пришли на завоёванное, воинственных персов они застали покорёнными данниками. Мирное время дало хитроумным эллинам богатство. Не кровью, а серебром оплатили они свои клеры. Пришлые люди должны остаться пришлыми людьми. Не подавай же им надежды. Не тешь их самолюбие. Для тебя, дочери сирийской царицы, эллин безродный Кекроп не чета. Не править пришлым людям македонской Бактрией.

— Мама, ты мне прощаешь… ссору с подругами?

— Девичьи забавы мне понятны. Достаточно поупражнялась на осле? Теперь позабудь про того осла. Пусть же наглый Кекроп уйдёт навсегда из твоей жизни. Зачем тебе пустой звон? Возьмись за дела посложнее. Ты слышала мои слова про царицу?

Слёзы от слов матери иссякают. Дева испугана:

— О ужас! Царица? Я? Править людьми?! Да мне едва пятнадцать лет исполнилось. Поверенный? Мама, ты мне и мину серебром не доверяла на хранение. А тут сразу и важный государственный интерес блюсти?! Говорят ли в Кангюе на бактрийском? Как буду понимать я подданных моих? Росла я в Бактрах. Нежилась до полудня в уютной кровати. Обычаи и нравы кочевников мне неизвестны. Говорят, спят кочевники в сёдлах. Мне тоже придётся спать, как они, на лошади верхом? О ужас! Они людоеды? От них будет разить потом конским, как от гостя? Как я буду жить без мыла душистого? Без духов? Без сурика? Мази для лица где взять? Разве мне, девице слабой, по силам управиться с невоспитанными дикими варварами? Никто не учил меня искусству власти. Говоришь ты, взяться за дела посложнее? Нет, мама, это вовсе не дела. Мама, это ночной кошмар! Нельзя ли отменить странную свадьбу? На звание царицы кочевников я не претендую. Мне жизнь спокойная милее.

Протараторив возражения, дева сникает, теряет осанку и смотрит с тоской себе под ноги, в пол.

Гость поднимает руки, с виноватым видом осматривает подмышки.

— Пять дней не мылся, за пот конский меня вы извините. Некогда было, спешили мы с Евкратидом. Мыло есть в Кангюе, как мылу не быть? Цветом чёрное, но оно не душистое, берёзой, елью, сосной отдаёт. Мази целебные у нас в изобилии, те, что у всех, — из трав горных на курдючном жиру. Будешь пахнуть бараном. Вкусом мази горькие очень-очень. Зимой на морозном ветру на губы намажешь, так неприятно долго-предолго во рту. Те же мази, что подороже, для людей познатнее, — на жире медведя, от них запахом будешь медвежьим. Бараны, медведи — славные ароматы! Хуже всего пахнет верблюд. А когда их много, скажем, с тысячу, может стошнить с непривычки.

— Пахнуть медведем?! Верблюды. А-а! — Лаодика-младшая поднимает глаза, полные слёз, на мать. Взирает с мольбою.

— Отменим твою свадьбу, так предоставим повод удобный для войны Кангюю. Война — непредсказуемое занятие и для сильнейших. Бактрия может в той войне и проиграть. По твоей вине, Лаодика, погибнет много хороших людей.

На этих словах супруги меридарх Евкратид согласно кивает головой. Оживает «таинственный гость», поясняет опасения точно в цифре:

— Шестьдесят тысяч всадников у Кангюя. Грозная сила! Для сборов военных кочевникам и месяца не потребуется. Не стал бы я злить хорошего союзника из-за воли какой-то строптивой девицы.

Кастор заполучает жгучий, полный ненависти взгляд Лаодики-младшей.

— Я не какая-то строптивая! Распоряжаетесь моей свободой, как… — успевает вставить рассерженная дева.

— Свадьбу твою не расторгнем. Ты же свято храни соглашение заключённое. — Закончив с дочерью, Лаодика-старшая обращается к Кастору: — Родня Диодота хочет поквитаться с Евтидемидами за прошлые унижения?

— То боги желают видеть справедливое возмездие за убиенных. Говорю так потому, что семья моя счастливо избежала смерти. Нам же, людям, следует смиренно следовать воле богов. За подлое коварство Евтидема воздастся его потомкам. — Кастор словно бы говорит давно заученное.

— Воля богов, слышишь, Лаодика? Именно такие мудрые слова я и хотела бы услышать от тебя. — С девой разговаривает уже не ласковая мать, но властная требовательная женщина из рода Селевкидов.

У младшей Лаодики широко раскрытые от удивления глаза.

— Мама, дорогая мама! Не узнаю твой нежный прежде голос. Какая перемена в тебе произошла? Чем я обидела тебя? Ты больше не любишь меня? Зачем отправляешь меня в далёкий Кангюй? Наказания нет страшнее изгнания. Жестокая доля! Ссылка горькая уготована для меня! Ведь мы же с тобой, мама, больше не увидимся! Тебе совсем не жаль меня?

Голос срывается. Дева готова разрыдаться.

— Слышала я похожие слова от матери своей, — парирует уверенно Лаодика-старшая.

— И что ты ей отвечала? — Дева вот-вот расплачется вновь.

— Логос небесный желает людям добра. В каждом событии жизни, даже самом мимолётном-незначительном, заключено попечение божественное. Судьбу свою надо принимать без сожалений. Матери честно призналась я в момент расставания: «На корабле семейном буду я кормчим». Не говори про жестокость, дочь. В моих помыслах доброта. Увидь в свадьбе искреннюю заботу о тебе.

— И это и есть твоё наставление перед долгой разлукой? — Дева поражена ответом матери. — Что такое корабль, мама?

— Большое судно боевое с башнями, катапультами, тараном подводным, парусами, гребцами, матросами, абордажным отрядом, а по размерам впятеро больше любого речного.

Бесстрастный Евкратид первым оценил познания супруги. Раздаются громкие аплодисменты. Восхищение меридарха поддерживает и Кастор. Частые мужские хлопки привлекают внимание. Служанка и раб-привратник осторожно заглядывают в андрон.

— Вы звали нас?

— Готова ли трапеза для моего мужа и гостя? — отзывается Лаодика.

— Разогрела вчерашнюю наваристую похлёбку, — радостно вещает кухарка и появляется третьей головой в дверном проёме. — Мяса бараньего добавила для сытности. Хороша похлёбка, хозяин!

Евкратид, Лаодика и «таинственный гость» удаляются, оставляя деву одну в андроне наедине со своими переживаниями.

— Не желаю я дом милый-родной покидать. Бактры любимые, как буду я жить без ваших шумных празднеств? Где я храмы найду, равные вашим? — шепчет Лаодика масляному светильнику. Пламя колышется в ответ. — Ах, если бы я знала заранее, кто этот таинственный гость, укрылась бы в поместье. Пряталась бы искусно в виноградниках и садах. Не нашли бы меня ни за что. Страшусь я варваров. О ужас! Они меня порубят на куски, зажарят и съедят! Нет, сварят в котле ещё живой. О-о-хо! Как избежать мне ссылки в Кангюй? Кто спасёт меня, несчастную? Аттида ненавидит меня. Настроила всех против меня. Стараниями её крепкая детская дружба распалась. Одна лишь Филилла осталась мне верной. Спаси меня, подруга! Не спасёт. Припоминаю, вчера вечером мама отлучилась куда-то надолго. Подозреваю — именно Филилла донесла про фонтан и про птиц. Позабыла про клятвы лучшая подруга. Все секреты разболтала мои. Вот и Филиллы нет у меня. Совсем одна осталась я! Что же делать? Кекроп влюблён в меня. Тогда, быть может, Кекроп поможет мне? Послать бы ему весточку. Где ты, сын Эрехтея? Приди и вызволи меня! Уж лучше быть твоею скромной женой, чем царицей диких варваров.

Размышления переходят в действия. Лаодика берёт из стопки остраконов себе подходящий, вытаскивает из причёски длинную булавку, старательно царапает ею буквы.

— Готово послание к Кекропу. Из дома мне не выйти. Через кого же доставить остракон? Рабыням не до меня, заняты стиркой-уборкой-стряпнёй. Экономка — сущая ведьма, видит всех насквозь, сразу учинит расспросы дотошные, да-а, с ней не договоришься. Передам-ка я… через раба-привратника, дурень он недалёкий, да и читать не умеет. Дам старому служаке два обола. Мигом остракон он снесёт, куда мне угодно.

Глава 4. Откровенности

Кекроп

Днём ранее. Дом Аттиды

— Говори, сын Эрехтея, с чем пожаловал. От тебя приятно пахнет духами. Дорогие? У кого их купил, потом обязательно скажешь. Точно такие для себя прикуплю. — На ложе перед Кекропом возлежит муж благодушный лет тридцати пяти, крепкого телосложения, со странной аристократической причёской — длинные волосы до самых плеч.

— Длинные пряди, как у иной девицы, — ухмыляется себе под нос Кекроп. — Такой тихо проглотит обиду. Можно и не стараться.

— Говори громче, тебя я не слышу. — Муж отправляет себе в рот пару виноградных ягод.

— Молод я для женитьбы, — резко, без пролога, переходит сразу к делу гость. Муж, лежащий на ложе, давится косточками. Громко кашляет. Кекроп, воодушевившись, весело-бодро продолжает: — Родитель мой погорячился. Ни к чему мне жена! Предаюсь часто я возлияниям вместе с друзьями, Диониса радостно славлю в пирушках. Ночами дома не сплю. Не в моих то привычках! Детский плач не сношу я. Визги тем паче. В тягость мне заниматься занятием скучным — несмышлёной мелюзги воспитанием… — Хозяин дома часто кашляет, садится на ложе, лица его не видно, потому как смотрит он на старинное блюдо с виноградными гроздьями. — …Трачу деньги немалые на лошадей, скачки люблю на колесницах, на празднествах следующих буду я колесничим, умело к финишу первым квадригу свою приведу, слава достанется мне! Бактры возлюбят меня! Много будет славных попоек!

Кекроп замолкает. Хозяин склоняет голову ниже к полу. Гость решает продолжить заготовленную речь.

— Трачу время, то малое, что остаётся после пирушек и лошадей, на гетер многоопытных. Ниже чресел сияю пред ними своей наготой. Разве дева невинная может в любовных утехах сравниться с искусной гетерой?! Поговорка бывалых мужей мне известна: с юной женой всё равно что с дикой дикаркой ласкаться. Ни к чему мне жена!

На этом месте хозяин дома отзывается тихо вопросом:

— Как зовут тех гетер многоопытных?

Довольным тоном Кекроп поёт дифирамбы возлюбленной:

— В полис недавно прибыла гетера провинциальная. Никто прежде в столице не встречал такую яркую птицу. Дивного обаяния девица, искусительница, я вам доложу не таясь! Умна, легко-непринуждённо любую беседу ведёт, а как иссякнут слова, так за неё сладкозвучная кифара заговорит. Отдохновение, нега, забытьё! Кассандра имя её, есть и компаньонка Медея, нравом покорным девица. Дорого стоят услуги милой Кассандры. После свидания с ней словно как облако невесомое в чистом небе паришь! Ничего за редкое чувство не жалко. Кто ещё мне подарит наслаждения такие?

Выдержав короткую паузу, Кекроп громко, всё так же бодро продолжает:

— Не хочу я на вашей дочери жениться. Не испил я всех радостей в жизни! Семейная жизнь — в тюрьме заключенье, жена — надзиратель занудный, дети — кандалы на руках и ногах. Деве юной я себя поучать не позволю. Скучная трезвость не заменит веселья попойки! Незачем обременения тяжкие прежде срока терпеть. Мне свобода холостяцкая дорога. Расторгаю помолвку! Извиняться пред вами не буду, как и не буду жалеть о поступке своём…

Аристократ поднимает голову. Кекроп наконец-то может разглядеть разъярённое, бордовое от гнева лицо. Скрипят чьи-то зубы от злости. Муж покидает ложе, разминает руки, как кулачный боец перед боем.

— Недооценил я магистрата, — шепчет сам себе Кекроп. Сам себя увещевает: — Не убоюсь. Бой приму.

— Кто тебя на дерзости надоумил?

Кекроп сжимает кулаки. Громко, во весь голос, глядя прямо в глаза обозлившемуся мужу, произносит:

— Это я так решил, сам, без отца, умом не обижен, не нужен никто мне для отправления воли. Говорю вам — не буду жениться! Духом я твёрд…

Но закончить речь юноше не суждено. Хозяин оказывается очень проворным, длинные одежды не мешают ему сравняться в короткий миг с говорящим. Первым же сильным ударом, справа в челюсть, отец Аттиды заставляет замолчать гостя, а вторым ударом, снизу вверх в подбородок, повергает Кекропа ниц. Оказавшись от ударов в дальнем углу комнаты, Кекроп трясёт головой, сплёвывает на мозаичный пол кровь, пытается подняться. Ему помогает, взяв за одежды, муж агрессивный, подняв, вновь атакует ударом под дых. Юноша складывается пополам.

— Так не по правилам биться! — Кекроп тяжело дышит, тянет время, ищет спасения. — Выйдем из комнаты. Тесно тут! Пространства для боя мне мало. Легко я тебя одолею!

— Не по правилам? — удивляется хозяин дома. — Что-то ты много лепечешь, наглый глупец.

Сильный пинок коленом под зад заставляет Кекропа открыть макушкой головы дверь из андрона, покинуть пределы «тесного пространства» и слегка позже, запнувшись о камень, распластаться во внутреннем дворе негостеприимного дома. Во дворе Кекроп оказывается не в одиночестве — опечаленные женщины заполнили лестницу от первого этажа до площадки второго. Позади лежащего раздаются тяжёлые шаги. Ударом ноги под рёбра приводит в чувство юношу хозяин дома. Поединок не закончен. Не убыл гнев у оскорблённого мужа.

Как только Кекроп медленно поднимается и начинает причитать о «понесённом ущербе в нарядах», так тотчас заполучает звонкую оплеуху по левому уху. Причитания обрываются, юноша бросается на мужа, но нападение его неудачно: магистрат, увернувшись, накоротке наносит удар правой рукой под кадык, а мигом позже, отступив на полшага, пяткой по колену. Кекроп рушится на травмированное колено, стонет громко-протяжно. Воля к сопротивлению у юноши заканчивается, жалобно он молит о пощаде.

Мольбы услышаны. Гостя подхватывают за дорогие одежды, волочат, безвольного, к закрытым воротам. Одежды из тонко выделанной белой шерсти под крепкими руками трещат и рвутся в нескольких местах. Ворота широко распахиваются. Незадачливого Кекропа выпроваживают из дома пинками, под оскорбительные выкрики и игривый пересвист слуг. В довершение несчастий на юношу спускают с цепи пса. Кекропу приходится позабыть о гордости. Подняв подол длинных нарядов, юноша спасается бегством. От неминуемых укусов избитого Кекропа спасают случайные прохожие. Посохами они отгоняют огромного белого пса. Повеса покидает аристократический квартал, сильно хромая.

Днём позже. Полночь. Дом Лаодики

— Мне не веришь?! Лучшему своему товарищу — и не веришь! — Кекроп несёт под полами одежд какой-то объёмный мешок. — Тогда почему с нами пошёл, а, Нис?

— Дай остракон почитать, тогда и поверю. — Нис тоже скрывает что-то тяжёлое под одеждами.

— Не кричите вы оба! — цыкает зло Пандион. — Шёпотом говорите! Или уж лучше и вовсе молчите. Один обход уже повстречали, отпустили нас, на слово поверив, на втором обходе не поверят, досмотрят с пристрастием, найдут якорь, верёвку, и всё — мы пропали. Примут нас троих за воров, в тюрьму отведут.

— Не переживай понапрасну. Откуплю вас обоих от стражи. Я же известный богач. Энкомии мне посвящают поэты, — бахвалится Кекроп.

— Деньги и у меня есть. Не уступаю тебе я богатством. Равны мы. Вот только энкомии мне не посвящают, потому как лживая лесть мне противна, — Шёпотом возражает товарищу Нис. — Не об откупе я с тобой говорил, а о репутации. Не хочу прослыть ночным грабителем. От худой молвы трудно отмыться.

— Брань на шее не виснет, — Парирует весело предводитель шествия.

— Только по дружбе с тобой я, Кекроп. — Голос Ниса наполнен искренним сочувствием. — Жалко мне тебя. Лицо твоё опухло. Сколько синяков! Их ты не видишь, но поверь мне — синяки у тебя ужасные. Ещё и хромаешь. Несчастия твои, Кекроп, происходят от колдовства. Как прекрасно мы втроём развлекались до твоей глупости у фонтана! Что было в кувшине, когда ты отпил из него воду? Молюсь Гераклу, чтобы и меня какая-нибудь коварная девица не опоила зельем приворотным. Любви травматичной мне, право, не надо!

— Пришли! — шепчет Кекроп. — За тем домом дом Лаодики ненаглядной.

Предводитель шествия укладывает на мощение якорь, развязывает суму и передаёт Нису остракон.

— Ты шутник, Кекроп. — Нис, повертев в руках остракон, возвращает осколок тарелки обратно. — Ночь же безлунная, факелы мы потушили, как прочтёшь в темноте маленькие буквицы?

— Нис, ты же просил. Я и уважил просьбу твою. Не хочешь смотреть? Ну и не надо! — Кекроп, криво улыбаясь, прячет остракон в суму. — Дева просит вызволить её, в обмен за услугу готова выйти за меня замуж. Это любовь, Нис, против неё невозможно устоять.

— Хватит вам про любовь распекаться! — Пандион подозрительно осматривается вокруг. — Тихо вокруг. Даже псы сторожевые не лают. Странно всё это. А не засада ли нас поджидает за стенами? Быть может, хозяева умелые в рубках, числом больше нас, вооружены до зубов? Слышал я, родитель-де Лаодики муж непростой, чином высоким меридарх, бравый вояка, под ним гарнизоны. При таком важном муже должна быть охрана.

— Меридарх? — переспрашивает удивлённый Нис.

— А то ты не знал! — с издёвкой возвращает товарищу Пандион. — Будем красть дочь главного гегемона Великой Стены Бактрии.

— Нет, не знал. А он утаил от меня! — обижается на Кекропа товарищ. — Кабы знал, кто отец Лаодики, так мирно бы спал в своей кровати. Вот теперь страшно и мне.

— Конечно, страшиться надо. Уж больно могучий противник у нас, — соглашается с Нисом Пандион. — Нас могут убить в переделке.

— Убить? — Нис хватается руками за живот. — Не согласен я на смертоубийство.

— Да будет же вам! Поздно бояться — невеста моя за стеной стоит и слышит ваши трусливые речи, — трунит над друзьями Кекроп, потирает руки довольно. — Вызволим влюблённую деву.

Нис принимается за воровское дело. Отойдя на несколько шагов от каменной стены высотою в два роста, что ограждает владения Евкратида, юноша ловко закидывает якорь за парапет. Подёргав за верёвку, Нис убеждается в прочности зацепа, жестами предлагает Кекропу первым проникнуть во двор дома. Кекроп указывает рукой на больное колено.

— Пожалей меня, верный товарищ!

— Где та граница между дружбой и службой? Ныне я, словно слуга, исполняю твои повеления, — тяжело вздыхает Нис и берётся за верёвку. Сомнения переполняют юношу. — Воры грабят дома ради наживы. Ради чего я рискую собой?

— Ради забавы, Нис! — подбадривает товарища Кекроп. — Будешь завтра собою гордиться.

Нис поддаётся увещеваниям Кекропа, медленно взбирается по верёвке на стену, вот он уже почти у парапета, осталось сделать последний рывок, и ограждение будет взято. Несмазанные ворота дома с жутким скрежетом распахиваются. На улице появляются пять плохо освещённых мужских силуэтов, один из них в экзомисе с тусклым светильником в руке, а у четверых в руках дротики. Лиц вышедших не видно. Друзья замирают в оцепенении.

— Ой! — неожиданно вскрикивает по-детски Пандион.

— Это воры! Гелиокл, Платон, метайте! — зычно командует самая высокая и крепкая тень.

В друзей отправляется дротик. Нис высвобождает верёвку, рушится наземь. Эта неловкость спасает товарища Кекропа. Дротик ударяется по тому месту, где немногим ранее был живот незадачливого «вора».

— Бежим! — вопит в ужасе Пандион. — Убивают! Люди, спасите!

Нис встаёт во весь рост и заполучает по плечу вторым дротиком.

— О-хо! Меня ранили.

Нис хватается рукой за плечо, вслед за Пандионом подаётся в бега. Вдвоём они наперегонки со всех ног покидают аристократический квартал. Кекроп остаётся наедине с пятью силуэтами. Высокая тень раздаёт другим теням дротики. Ласково наставляет:

— Платон, в этот раз тебе обязательно повезёт. Подражай Гелиоклу. Целься в грудь.

Вот-вот возобновится атака. Страх овладевает Кекропом.

— Не бросайте меня! — Позабыв о больном колене, зачинщик ночного визита пытается нагнать товарищей. — Подождите! Я с вами!

Ему в след с насмешкой поёт Евкратид:

— Сладкое яблочко ярко алеет на ветке высокой —

Очень высоко на ветке; забыли сорвать его люди.

Нет, не забыли сорвать, а достать его не сумели.

Убегающих не преследуют. Три «вора» благополучно исчезают в темноте ночи. Обороняющимся достаются от нападавших богатые трофеи: якорь железный, крепкая конопляная верёвка, кинжал бронзовый в ножнах резных, мешки из воловьих шкур, пара тёмно-коричневых гиматиев из добротного сукна и серебряные фибулы к ним с выгравированными именами владельцев. Ворота дома Евкратида затворяются. Слышатся частые хвалы богам, кто-то в глубине дома женским голосом громко поминает «глупую строптивую деву». «Вызволение» не удалось.

Евкратид

Днём ранее

Оставив Лаодику размышлять в андроне, супруги вводят «варвара» Кастора на кухню. Кухарка разливает половником наваристую душистую похлёбку с кусочками мяса по тарелкам, закончив, покидает помещение. Густой пар поднимается над тарелками.

— Пока остывает еда, расскажу вам про два обряда, через которые я прошёл после сражения под Кангхой, — начинает беседу Евкратид. — В обоих посвящениях инициатором был Кушан. Стадо белых рогатых быков есть у Кангхи. Священное стадо. Личная собственность правителя. Белые быки для меня символ луны. Луна — образ Артемиды. Это мои верования. У кочевников иные боги с иными именами и символами. Кому из них посвящено стадо, мне никто не сказал, я же не интересовался по деликатности.

Так вот, перед самым моим возвращением домой Кушан предложил мне пройти обряд очищения и начала новой жизни. Не смог я отказаться от предложенного, ибо пребывал в полной власти правителя. Привёл Кушан меня к яме рядом с каналом для орошения, над ямой уложено покрытие из сосновых досок. Между досками щели широкие. В покрытии люк. Яму и настил недавно приготовили. Глина ещё не просохла. Я заглянул в яму — глубокая, увидел в яме брёвна-колонны, что поддерживали перекрытие снизу. «Так тюрьмы не делают», — подумалось мне, потому я спустился вниз по лестнице охотно. Никого, кроме нас двоих, не было на том месте. Люк за мной не закрылся, как я того опасался. Остался я ждать. «Что же за обряд будет? Долго ли мне в яме томиться?» Представлялось мне — проведу день и ночь в ожиданиях некого чуда. Ожидания мои не затянулись.

По настилу зашагал бык. «Выдержит ли настил вес быка?» — подумал я в тот момент. «Стой, Евкратид, точно в средине, где камень уложен», — проговорил мне Кушан. Выполнив его указание, оказался я под шеей белого быка, что стоял надо мной. И тут, о удивление, раздались слова молитвы — нет, не богам кочевников, как решили бы вы, но Дионису, трижды рождённому богу. «Быколикий, тебе посвящаю» — то были первые слова из его долгой молитвы. Дивно мне было слышать эллинские песнопения в далёком краю. Всякие сомнения о допустимости для меня чужих обрядов развеялись.

После молитвы на меня посыпались зёрна, потом упал клок шерсти, ну а после Кушан принёс в жертву быка. Рухнул бык на доски. Заскрипели доски перекрытия, но вес туши выдержали. Перерезал правитель Кангюя горло быку, поток крови хлынул на меня через щели. Спустился ко мне в яму Кушан. И стояли мы с ним, обнявшись, как лучшие товарищи, под дождём из жертвенной крови. То было первое действо. За ним последовало и второе.

Поднявшись наверх, принялись мы разделывать тушу без промедления. Ловко разделка прошла в четыре руки. За обсуждением планов дальнейших до полудня мы на том месте от быка оставили только кости и череп с рогами. Мясо, шкуру и внутренности мы сложили в мешки. Некому было забрать у нас лучший кусок, жертвенную шкуру и череп. Ведь жреца с нами не было. Намеревался покинуть настил я, но Кушан предложил отведать мясо сырое.

Евкратид поворачивается к гостю дома.

— Кастор, скажи, это вы научили Кушана обрядам орфийским?

— Родитель научил обрядам. Я не свидетель тому обучению. Тайное было посвящение, знаю только со слов.

— В память о терзаниях, убиении и поедании титанами вечного бога съели мы с Кушаном жертвенное мясо белого быка. Правитель рисковал жизней своей, проводя эллинский обряд на земле кочевников. Без сомнений, если бы его люди застали нас на месте жертвоприношения, то я бы не сидел с вами сегодня. Это было действо второе. Дружба наша сложилась ещё в первый мой визит. Кушан — человек слова. После битвы мы стали боевыми товарищами. А после жертвоприношения обрели мы кровное братство. Чувства тогда нахлынули на меня. Свежи были переживания от недавнего сражения. Решился я предложить правителю Кангюя брак с Лаодикой. Отказа я не встретил.

— Хотела бы и я с вами вместе пройти обряд очищения. — Хозяйка дома вздыхает с завистью.

Супруги и гость принимаются было за трапезу. В кухню заглядывает раб-привратник.

— Хозяин, простите, что вас отвлекаю. — Раб оглядывается и в сторону громко проговаривает: — Разрешите мне убыть на рынок, со знакомым старинным повидаться?

Одновременно служака незаметно показывает Евкратиду остракон. Гегемону не требуется много времени для понимания.

— К какому знакомому ты хочешь отлучиться? Немедля имя его назови! — властным голосом раздаётся из кухни.

Привратник быстро подходит к столу и осторожно выкладывает перед Евкратидом два обола серебром и исписанный остракон. Содержание секретного послания прочитывается Евкратидом и Лаодикой одновременно. Лаодика, прочтя, прикрывает рукой рот, поворачивается к мужу.

— Оболы возьми себе. Ты их честно заработал, — тихо шепчет Евкратид. Протягивает кухонный нож супруге. — Какова наша дочь! Проучим мерзавца! Допиши здесь вот схожими буквами «в полночь». Заполним её пробел.

— Хорошо же, ступай! Возвращайся до сумерек. Нужен ты мне у ворот, вечером будут гости ко мне, — выкрикивает в открытую дверь меридарх.

Раб выходит из кухни. С супругой и гостем меридарх делится новым откровением:

— Среди многих весомых резонов для брака есть и очень печальный. Брак с могущим соседом надёжно оградит семью нашу от преследований завистливого Деметрия. Знайте, базилевс намеревался по моему прибытию публично унизить меня, лишить всех званий, движимого имущества, дома, клера, поместья. По заключённому браку с династией правителей Кангюя никто не сможет отстранить меня от службы. Отныне ни всесильный Деметрий, ни его брат, безвольный Евтидем, будущий соправитель, не поднимут на нас руку. Позаботился мудро я и о сикофантах. Не вернутся подлые сикофанты в Бактры. Младших гегемонов, что приставил ко мне Дерда-мучитель, по моему приказу люди Кушана казнили в Кангюе. Дочь спасла семью. Хвала юной Лаодике! У нас снова есть будущее.

Лаодика-старшая нежно обнимает супруга. Голодный Кастор молча принимается за горячую похлёбку.

Филилла

Через два дня. Раннее утро. Дом Евкратида

— Уезжаю я в Кангюй, варварам на съедение. Не свидимся больше! Недолго осталось мне жить. Людоеды меня растерзают. Ты довольна, подруга? Не будешь скучать без меня?

— Скажи, чем я гнев твой заслужила? — Филилла искренне не понимает причину недовольства подруги.

Лаодика презрительно прищуривает глаза.

— Признавайся! Да не отпирайся. Это ты рассказала маме про фонтан? — Дева даёт волю злости. Говорит грубо-надменно: — Подраться с тобой я хочу!

Филилла вкладывает три большие тряпичные куклы в руки Лаодики.

— Прими мои дары тебе! Нельзя тебе гневаться перед дальней дорогой.

Лаодика теряет злость, растрогана, внимательно рассматривает подношение.

— Это же твои любимые куклы?! Матери твоей тонкая работа? Ты же их берегла для свадебного подношения богиням. Богини могут обидеться на тебя.

— Берегла куклы, как сберегу чувство дружбы к тебе. Богини не обидятся. Буду им молиться истово за тебя.

Умилостивив подругу, Филилла набирается смелости и быстро на одном выдохе произносит:

— Это я донесла на тебя.

Руки у потрясённой Лаодики заняты дарами. Дева сверкает глазами, но с куклами не расстаётся. Филилла продолжает уже помедленнее:

— Добра желаю тебе. С Кекропом ты будешь несчастна. Вспомни своё первое впечатление о нём. Он полный дурак. Истину сказала тебе. Можешь драться со мной сколько хочешь.

Лаодика прижимает кукол к своему лицу, вдыхает запах материи.

— Пахнут тобою. Роскошный аромат! — С обидой добавляет: — А вот в Кангюе меня будут умащивать мазями из барана!

Филилла охает от удивления. Гнев Лаодики проходит, две лучшие подруги обнимаются на пороге пустой комнаты девы. Филилла плачет на плече у Лаодики.

— Ещё вот возьми нитки и иголки, — вкладывает в ладонь Лаодики маленький мешочек Филилла.

— Зачем мне иголки? — шепчет на ухо Лаодика.

— В куклы драгоценности спрячь, — шепчет в ответ подруге заплаканная Филилла. — Не украдут куклы воры, потому как неудачи приносят краденые игрушки. Меня так мама учила. Нитки я подобрала точь-в-точь, никто новый шов не различит.

— Спасибо за куклы. Я люблю тебя, подруга.

— И я тебя люблю!

— Отъезжаем, Лаодика! Жду тебя за воротами. — Требовательный голос отца спутать ни с каким невозможно.

Филилла неохотно разжимает объятия. Девы целуются. Лаодику подхватывает водоворот из домашних и уносит прочь к крытой повозке.

— Гелиайне! — кричит Филилла. Её голос сливается со многими голосами, тонет во звуках неразличимым. Повозка трогается с места и исчезает. Провожающие следуют за повозкой. Филилла остаётся стоять на пороге комнаты подруги. Оборачивается, смотрит на стаю птиц.

— Вот и лишилась я дорогого мне человека. Буду скучать по тебе, Лаодика. Да пребудет во браке счастье тебе!

Аттида

Повозку встречает у городских ворот небольшой отряд из двадцати всадников-продромов. Евкратид передаёт вожжи от лошадей Кастору. Со словами «Дальше правь ты до Кангюя» покидает место возничего, Кастор занимает уступленное место, с готовностью принимает правление. Евкратид направляется к башне, дабы встретиться с мужем мрачного вида, в серых одеждах, ожидающим кого-то. При его появлении незнакомец приветствует меридарха как старинного знакомого. Между мужчинами завязывается живой разговор. Из повозки выглядывает Лаодика, пользуясь остановкой, присаживается рядом с юношей, любуется полисом.

— Кастор, скажи, тебе понравились Бактры?

— Впервые я вижу город огромный, — неохотно отвечает юноша на вопрос. Нет радости в голосе Кастора.

— И? — допытывается Лаодика.

— Честно признаюсь, не понравились Бактры.

— Что так? — Удивлённая Лаодика оборачивается назад. — Главная улица столицы невероятно прекрасна! Разве тебя не впечатлили нарядные здания, агора, храмы, квадраты кварталов? Нет? Тебе просторы пустые милее? Ну тогда посмотри, всюду люди спешат по делам. Обожаю шум улиц. Как у человека кровь наполняет жилы, так у нас жители дарят энергию великолепному полису.

— Потому и не нравятся Бактры, что много люда собралось. Не вижу великолепия, о котором ты говоришь. Кроме храмов старинных, ничто не удивило меня. В тесноте неприятной живёте. Шумно, дымно у вас, сутолока, гам. Испражнениями пахнет на каждом углу. Если мор разразится, так погибнете разом, всем скопом.

---

Повозку окружают со всех сторон всадники-продромы. Беседа обрывается. Из-за лошадей Лаодике нечего показывать Кастору.

— Познакомься, дочь, это Макарей, архитектор. Будет строить дворец Макарей правителю Кангюя. Умнейший муж, в дороге будет учить тебя.

Лаодика вглядывается в мрачного незнакомца. Ему лет около тридцати с небольшим, худощавого сложения, лицом с правильными чертами. Муж суровый не встречает деву улыбкой, напротив, мрачнеет. Евкратид отдаёт поручение всадникам. Два продрома покидают лошадей и помогают погрузить в повозку тяжёлый сундук учёного мужа. Лаодика вынуждена ступить на улицу. Пока сундук погружают, один из всадников вручает деве небольшой кожаный кошель.

— Это вам от красивой вдовы.

Всадник на лошади подаётся вперёд на полкорпуса. В открывшемся пространстве на противоположной стороне улицы Лаодика застаёт «красивую вдову» — Аттиду в чёрных одеждах и таком же чёрном платке. Печальная Аттида стоит неподвижно, словно каменная дорожная герма. На краткий миг взгляды двух дев встречаются. Аттида поднимает правую руку открытой ладонью к подруге. Лаодика раскрывает кошель, внутри него оказываются три новеньких серебряных обола базилевса Деметрия. Более ничего нет в кошеле: ни остракона, ни записки на драгоценном папирусе. Лаодика вскидывает голову, но, увы, подруги более нет на прежнем месте.

— Аттида! — шепчет дева. — Как мне жаль…

Запоздало машет рукой Лаодика месту, где совсем недавно стояла подруга.

— Отъезжаем, Лаодика! — нежно обращается отец к дочери. — Сопровожу я тебя до ближайшего статмоса. Секретный есть к тебе разговор. — Удручённая дева поднимается в повозку, утирает частые слёзы. Повозка трогается, дабы навсегда увезти Лаодику из родного города.

Глава 5. Напутствия

Евкратид

Повозка тронулась, городские ворота остались позади. В большой повозке трём взрослым людям тесно, половина пространства занята сундуками.

Меридарх трогает один из сундуков, обращается к дочери:

— Я перебрал без тебя приданое. Ты недосчитаешься многих привычных вещей. Вместо милых безделиц уложил имущество родовое, необходимое тебе в Кангюе.

— Отец, почему бы мне самой не распорядиться моим собственным приданным? — В тон вопроса вложена жгучая обида.

— Движет мной забота о тебе. Опыт меридарха передаю тебе. Поговорим же, дочь, не о скромных утратах девичьего имущества — его тебе восполнит с лихвой твой жених, — а о том тайном знании, что тебе действительно пригодится в далёком краю.

— Ты отправляешь меня к варварам без любимых, дорогих мне вещей! Это очень-очень жестоко, отец! — протестует Лаодика. — Мне будет и без того печально в одиночестве, зачем же мне делать ещё больнее?

— Одиночество? Какое одиночество? — переспрашивает Евкратид.

— Ты, верно, насмехаешься надо мной, опытный родитель? — тараторит Лаодика. — В Кангюе никто не говорит на койне! Вот и безмолвное одиночество! Пытка молчанием меня поджидает. То не замужество, то мои похороны. Грубые варвары будут, как ты вот сейчас, надо мной потешаться. Изведут меня новые родственники придирками, их уклад мне совсем непонятен. Злые они все как один! Приготовляют для меня унижения. Гордость моя пострадает. В служанку меня обратят.

— Лаодика, прошу, успокой пустое треволнение. Плохое отношение к людям порождает и плохие события. Разве я не говорил тебе эту старую мудрость?

— Быть глупо-наивной, отец? Ты это мне предлагаешь? Хороши же твои наставления!

— Наивность? Не про наивность с тобой говорю. Быть наивным в диком лесу, наполненном хищными тварями, смертельно опасно. Говорю про изначальное дружелюбие. Увидь в варварах не врагов, но друзей. Продемонстрируй им открытость и искренность. Это я про Кушана, жениха твоего. Он дорожит доверием. Твой первый шаг навстречу жених оценит. Итак, про беспокойства. Начнём по порядку — койне. Кушан, правитель Кангюя, говорит на койне, разве этого тебе мало? — считает на пальцах меридарх. — Кастор тоже и его отец Филипп — им койне родное… Уже трое владеющих койне из тех, кого я видел в Кангхе. Что же до прочих? Ну так твой бактрийский прочим хорошо будет понятен. Милая дочь, ты не едешь в Кангюй стряпнёй заниматься. Ты не кухарка. Ты не прислуга. И не из прислуги происходит твой знаменитый македонский род. Ты невеста правителя, не тебе самой стирать грязное бельё. Мелочных придирок от властительной арийской родни ты, Лаодика, никогда не услышишь. Кушан — само благородство. Беспричинно в Кангюе никто не обидит тебя.

— Слово мне предоставишь после речи своей? — входит в беседу архитектор.

— Как закончу, так и начинай. — Евкратид явно благоволит Макарею. Меридарх поворачивается к дочери, говорит с ней твёрдо, игнорируя заданный вопрос.

— В жизни я пришёл к тому твёрдому заключению, что где бы ты ни оказался: в Бактрах ли, сокровищнице Бактрии, в Великой Сирии ли многопёстрой или в свободном Кангюе — всюду надо соответствовать ожиданиям людей. При Диодоте соответствовал я ожиданиям деспотичного сатрапа, клялся ему беспрестанно в преданности. Когда он отложился от дел Селевкидов, согласился стать его шпионом в Сирии. Я был юн, очень юн тогда, тебе едва по пояс. Мне было восемь лет. Попав же в Сирию и вступив в корпус пажей базилевса, позабыл про данные Диодоту клятвы и стал лучшим пажом. «Тот самый великолепный красавчик Евкратид» — вот так меня называли в Антиохии. На меня равнялись, мне предлагали товарищество, звали в любовники, мне подражали, для меня были открыты двери домов аристократов Сирии. Вернувшись в Бактрию и застав смену династии, я принёс клятву верности новой династии. С меня не убыло гордости от новых клятв. Приспосабливался я к ожиданиям людей, облечённых верховной властью, потому и уцелел в бурных событиях.

— Как же мне поступать, отец, с личными чувствами? — Дева тянет беседу в иную сторону.

— Личные чувства ты, дочь моя, надёжно сокрой от глаз и ушей посторонних, как я сокрыл сокровища, тебе необходимые.

— Что за сокровища ты спрятал? — Впервые в глазах Лаодики появляется интерес.

— К ним я приду позже, но пока не о них будет разговор, — посмеивается Евкратид. — Как прибудешь в Кангюй, с первых дней соответствуй ожиданиям твоих подданных. Варварами их не называй, слово то наше им хорошо известно вместе со смыслом его, а лучше и вовсе слово то хулительное позабудь. Ни к чему тебе браниться среди незнакомых тебе людей. Ты же не хочешь с первого дня нажить врагов среди новой семьи?

— И какие ожидания у моего жениха? Кем он хочет видеть меня? — Дева приводит в порядок растрепавшиеся волосы, завязывает белую диадему.

— В Кангюе заправляют сарматы. Правитель Кушан их приблизил к себе. Сарматы поставлены Кушаном выше прочих племён в союзном государстве. Равноправие среди мужей и дев лично я наблюдал и в свадьбе, и в сражении, и при похоронах. Выдавали при мне замуж знатную сарматку всем племенем на совете, как у нас лучшего из лучших мужа женят. Свобода — это их самая чтимая богиня. Демократия — стародавняя священная традиция кочевников. Дух у сарматов очень воинственный, девы у них владеют ценным родовым оружием, сражаются в доспехах на лошадях наравне с мужами. А умирали сарматки так же храбро, как и их отцы, братья и мужья. Хоронят знатных сарматок с оружием. Грустный этот обряд я тоже в Кангюе застал.

— Сарматки похожи на легендарных воительниц? — Дева удивлена. Но, несмотря на удивление, демонстрирует познания в истории: — Тех самых свирепых амазонок, что сражались с эллинами при реке Фермодонт?

— Возможно, Геродот писал об их очень дальних прародительницах, племени савроматов, когда составлял труд свой про Скифию. Но как мне теперь, после близкого знакомства с сарматами, представляется, учёный муж никуда не путешествовал, а позаимствовал нужные сведения от скифов, что пребывали на службе в Афинах. Те же по им одним известным причинам приукрасили и исказили истину. Думаю, никогда не существовало описанного Геродотом племени одногрудых амазонок. Ведь отрезание груди убьёт любую женщину. Какая страшная боль! От такой сознание померкнет. Геродот поверил чьей-то нелепой сказке. Ты только представь себе тот поток крови, что хлынет при обрезании! Не замечал я среди сарматок очень заметной убыли в теле по месту груди. Амазонки — просто красивый миф, повод для наших художников амфоры украсить красивым рисунком.

Истинная правда мифа Геродота в том, что нескончаемые жестокие распри среди скотоводов за скот, их «живое богатство», принуждают общину сообща сражаться любыми руками, имеющимися в наличии, — мужскими, женскими, детскими. От войн проистекает и известная племенная сплочённость кочевников. По-иному скотоводу силами семьи или в одиночку никак невозможно отстоять границы огромных кочевий. И в случае кочевников верно старинное суждение: необходимость — мать улучшений людских! Кир, Дарий, Филипп, отец Александра, Александр проверяли на прочность порядки скифов. Порядки скифских племён уцелели по той причине, что во взаимопомощи скотоводы упражняются каждый день.

По той же необходимости рабство в среде кочевников не возникло. При наличии лошади ограничить свободу раба никак невозможно — подневольные скроются вместе со стадом. Ищи потом в бескрайних просторах беглого вора. Ты поразишься, как и я, увидев впервые зелёную гладь, ничем не ограниченную. Незначительная пушинка — человек в степи. С ветром можно соревноваться на быстроту. Оковы там бесполезны, сам воздух пропитан свободой. Потому-то раб-пастух в степи бесполезен.

Но кто же вместо рабов в услужении у скотоводов? Кто в пастухах наёмных числится? Обездоленные? Нищие подёнщики? Теми вопросами я себе задавался, когда оказался среди кочевников. Выяснилось — нет нищих подёнщиков у кочевников. Денег, монет, нашего мерила благосостояния, степняки не признают. Скот — тоже особенное богатство. Потому как скот принадлежит всему роду, а не отдельному человеку. Пастушество в степи — чтимое занятие, совсем по-иному у нас, в Бактрии. В пастушестве скотоводы проявляют бесстрашие сродни воинскому. Не веришь? Про постоянные распри, помнишь, тебе говорил? Не только волки враги у пастуха.

Их народонаселение совсем молодое, вдвое моложе нашего, стариков среди кочевников почти что и нет, в этом прав Геродот. Будешь ты, дочь, среди подростков находиться. Дерзновенны те подростки. Мужи у кочевников часто отлучаются из дома — в походы или на празднества, потому родовое имущество в несколько тысяч голов скота остаётся под полным надзором женщин. Дерзновенны те женщины. Отлучки мужчин, как мне рассказывали, могут затянуться и на долгие годы. Из военных походов возвращаются не все. Убыль мужей вдвое больше, чем женщин. Потому женщин в любое время — и мирное, и тревожное — у кочевников больше, чем мужей. Опять по-иному, чем у нас! Женщин в наших Бактрах серьёзно поменьше, чем мужей, роды и чаны с едой тому две причины.

Необходимость выживания в степи породила равноправие полов, жриц вместо жрецов, воительниц при родовом оружии, мирных пастушек, стерегущих скот, — нет, не с посохом и флейтой, как у нас, но с луком и топором. Помимо привычных занятий, у кочевников девы обороняют жилища, девы сражаются и умирают в битвах. Говорили мне, что в храбрости женщины кочевников ничем не уступают мужам, бьются до смерти, часто устраивают ловушки, в засадах коварны, на примирение неравное соглашаются с превеликим трудом. По одному сражению с усунями мне трудно судить, правильны ли эти суждения или нет. Простота нравов кочевников очевидна случайному стороннему наблюдателю, то есть мне.

— От чего ты меня предостерегаешь, отец? Ожидают меня свирепые распри? — Дева широко округляет глаза.

— Именно так, Лаодика, — кивает Евкратид, вновь постукивает по стенкам сундуков с приданым.

— Жить мне среди этноса… — Лаодика встревожена, — …как его имя непослушное произносится? Сар-ма-тов?

— Среди дахов и саков скорее. Но сарматов непослушных ты обязательно повстречаешь. Встретишь ты и савроматов. То племя очень старинное, с историей славной. — Евкратид достаёт из сумы странного вида бусы из бирюзы. — Возьми. Это подарок сарматов мне. Пусть сарматы видят, у кого их подарок драгоценный во владении оказался.

Бусы оказываются на шее девы. Ладно сработанный подарок сарматов совсем не нравится деве.

— Большой ли дворец у правителя? — вопрошает хмурая Лаодика.

— Нет дворца у Кушана в нашем с тобой понимании. Дворец правителя — толстостенная цитадель глинобитная на высоком холме, посреди цитадели башня формой крестом, также из глины необожжённой. Сад благоухающий, водоём с фонтаном, зал для пиров, роскошь фресок стен и мозаик пола — всё это благоустройство заменяет властителю внушительный арсенал, собранный для многолетней осады.

Лаодика чуть не плачет от слов отца. Евкратид оборачивается к архитектору, ему и адресует с улыбкой:

— Кушану не требуется новый дворец для молодой жены из Бактрии.

— Что же тогда требуется Кушану? — за Макарея вопрошает Лаодика.

— Осадные машины. Ждёт Кушан прибавления в кочевом населении. То население, числом как имеющееся, правителю где-то надо с удобством разместить. Под удобством подразумеваю травяные угодья. С населением прибудет «живое богатство». Земли соседнего Хваризама малонаселены, пригодны для скотоводства, рек в нём достаточно даже для фруктовых садов. Потому пойдёт Кушан войной на Хваризам. Его кавалерийской армии нужно чем-то очень быстро сокрушить крепкие стрелковые галереи крепостей соседа. Хочет покорить соседа за одно короткое лето. — Евкратид пристально всматривается в Макарея. — Сможешь построить властителю Кангюя тараны?

— Одни только тараны правитель затребовал? Могу и баллисты дальнобойные для него собрать. С моими баллистами осада ещё быстрее пойдёт. — Мрачный Макарей уверен в себе. — Ресурсов необходимых в Кангюе должно быть в избытке: рабочие руки, жилы, дерево, металл — вот что мне от правителя нужно. Расчёты математические — моя часть работы.

— Тараны тяжёлые мощные просил он, разборные, годные для перевозки, под навесом от стрел, на колёсах, движимые воителями в битве или волами на перегоне до стен. Но ты и баллисты ему предложи. Вдруг в степи будет битва. — Евкратид поворачивается к грустной дочери. — Теперь понимаешь, каким ожиданиям ты должна соответствовать, Лаодика? — Евкратид снимает портупею с ксифосом, вручает недоумевающей деве.

Лаодика принимает дар с вопросом:

— Ты предлагаешь мне стать воинственным мужем, отец?! Я всего лишь застенчивая дева. Робка я. Я и кричать не умею. На мужей уж тем более. Зачем мне оружие?

— Ты познаешь войну, Лаодика. Будь же готова увидеть жестокое насилие. Кровь человеческая пред тобой разольётся рекой полноводной. Не трусь. Бейся, не смиряйся волей чужой, не повинуйся слепо судьбе. Доблесть яви подданным, будь им достойным примером. С гордостью носи мой ксифос! Никогда прежде меня не подводил в схватках родительский ксифос. Так пусть и тебя он живой оградит от бесчестия! Будь же как бравые духом сарматки, драгоценная моя Лаодика. Одевайся как они, думай как они, поступай как они — тогда достигнешь благополучия в Кангюе. Это моё тебе напутствие.

— Вы на битву меня провожаете? А называли это свадьбой почётной, с правителем! Стало быть, помолвлена я не с человеком — с войной, распрями и оружием? Я и не дева уже. Кто я теперь? Рекрут? Воин? Гегемон? Страж цитадели? Отец ты мне или мне тебя теперь называть меридархом? Стратег, меридарх, мне подруга подарила три куклы. Соответствую ли я, невеста правителя, с этими милыми детскими куклами суровым ожиданиям моих свободолюбивых поданных?

Сразу два собеседника взирают пытливо на Евкратида.

— Где куклы, подаренные тебе? — На требование Евкратид заполучает в руки три тряпичные куклы.

— Смотри, дочь моя. — На тех словах Лаодика закрывает плотно глаза, прикусывает губы, лицо девы выражает муку душевную.

Евкратид надевает дочери через шею портупею с тяжёлым ксифосом

и…

вкладывает в руки девы три куклы. Лаодика открывает глаза. На Евкратида смотрят девичьим наивным, чистым, открытым взором со скрытой болью.

— Запомнила телом вот это твоё настроение? Вынь железо бранное из ножен. — Дочь послушно выполняет волю отца, держит крепко меч, не расставаясь с куклами и прижимая их левой рукой к своей груди. — Огляди себя со стороны, Лаодика. Вот, смотри в зеркало. Понимаешь теперь, как ты должна преподнести себя в Кангюе?

Лаодика молча кивает головой. Острозаточенный ксифос осторожно находит свои ножны. Куклы бережно прячутся в дорожную суму.

Макарей

— Помнишь ли ты, Лаодика, встречу первую с Кастором? — Евкратид напускает на себя благодушный вид.

Дева молча кивает головой.

— Говорила ты Кастору, пахнет-де он потом. Конским, верно, да? — Лаодика отворачивает лицо от говорящего. — Что ж, обсудим проблему формы и содержания.

Евкратид откупоривает амфору с вином, вдыхает аромат винных паров, разливает неразбавленное вино из амфоры в три сосуда совсем не винного назначения. Когда небольшие кофоны наполнены до самых краёв, меридарх раздаёт их собеседникам.

— Посмотри, дочь, у тебя в руке сосуд грубый, боками кривыми. Непохож сосуд на нарядный канфар, из украшений на нём две красных полоски по краю. Такой сосуд не выставишь перед гостями на пиру или на празднествах. Засмеют высокочинные гости. Годится мой кофон только для деревенской похлёбки. Простая форма, согласись со мной. Примитивная даже. Но посмотри на содержание. Попробуй на вкус, в кофоне дорогое вино, самое лучшее из вин Бактрии.

Так же дело обстоит и с потом Кастора. Резкий запах, не спорю, нет в нём эстетики. Но чей это запах? Лошади! Кто по духу своему лошади? Гордые благородные животные. А человек на лошади — это кто? Правильно: человек на лошади — всадник. Всадник же — это всем известный символ свободы. Многие сравнивают скачку на лошадях с изысканным удовольствием сродни полёту птиц. Разве не так? Так почему ты считаешь запах лошади отвратительным?

Духи твои дорогие столичные лучше пахнут, чем запах пота лошади? Но что такое духи как не желание кому-то понравиться? Ведь запах духов — запах не твоего тела. Искусственный аромат, приготовленный из смеси масел и благовоний, никогда не существовавший в природе, заменяет тебе свой естественный. Так ты подменяешь себя чьим-то искусным изделием. Ты отрицаешь себя? Ты ненавидишь себя? Почему? Ты красива и молода. У меня же женские духи по восприятию связаны с несвободой. Жить неотлучно в доме и пахнуть изысканными духами — вот он, скорбный удел эллинских женщин.

Пахнуть лошадью — пахнуть свободой. Хорошо, мы разобрались с лошадью. Пойдём теперь дальше. А что означает пахнуть медведем, волком или снежным барсом, что взбирается выше облаков по горным кручам? Ты добыл зверя в честном поединке. Так почему бы не похвастать трофеем? Почему бы не пахнуть как добытый хищник? Это поэзия мужей. Ты хочешь видеть красивую форму, забывая о смысле напитка в сосуде, только и всего. Какая разница, как пахнут дорогие духи, если они означают цепи в вечной тюрьме. Выпей изысканное вино из грубого по форме сосуда. Выпей, получи настроение, про форму забудь. Выпила? Ну, тогда послушай мои любимые стихи, декламировал их Кушану, и понял властитель поэта, чувства со мной разделил:

Что, говорят, над нами в небе боги?

Их нет, их нет. Пусть ни один глупец

Вас не обманет старой сказкой лживой.

Вещам внимайте, а моим словам

Не придавайте чрезмерной веры.

Я утверждаю, что славны цари

Убийствами, разбоем, вероломством

И что они куда счастливей тех,

Кто жизнь свою живёт благочестиво.

Некрасив по форме стих, но каково его содержание! Восхищает невероятная дерзость творца стиха, и боги, и цари названы «сказкой лживой». Нет богов! Ибо боги не стали бы терпеть безумный произвол людских тиранов. Нет заботливого провидения. Нет доброго миропорядка. Всем правит случай. Как жаль, что стих неидеален!

— Позволь с тобой не согласиться, меридарх, — вступает в беседу архитектор. — Стих абсолютно безукоризнен как и по форме, так и по содержанию. Он настолько безукоризнен, что его можно хором пропеть в театре.

— Нет, я настаиваю, стих некрасив, потому как не собран по правильной мерке. Меру свою веду по гекзаметру Гомера. — Евкратид хитро улыбается учёному мужу.

— Не стоит все стихи мерить гекзаметром! Формы творчества могут быть разными. — Макарей так же хитро улыбается в ответ Евкратиду.

Повернувшись к дочери, меридарх продолжает речь без улыбки:

— Не обижай больше Кастора. Сын Филиппа обидчив. В день моего возвращения Кастор…

— …Кастор пахнул свободой. Я не отсутствовала, когда ты говорил, — подхватывает Лаодика. — Свобода всегда пахнет лошадью. Я услышала тебя, отец. Пот лошадиный — изысканные, дорогие духи кочевников.

— Дозволь, Евкратид, и мне сказать слово про свободу? — Макарей хитро подмигивает меридарху и декламирует:

Увы! Увы!

Свободы нет меж смертными: один

Богатства раб, а тот — судьбы, иному

Кладёт предел толпа его сограждан,

Тем письмена законов не велят

Так поступать, как хочет их природа.

Довольный Евкратид гладит кофон ладонью.

— Прекрасно сказано про свободу, Макарей! Всё в этом мире относительно. И свобода тоже. Ну так вот, едешь ты, Лаодика, к сосудам, грубым по форме, если мерить их меркой столичной, меркой эллинской. Нравы их — как две красные полосы на этом кофоне, искренние и простые. Содержимое кочевых сосудов — думы их, чувства их, поступки их — сводится к родовой гордости. Гордость же — благородное явление по мерке любого этноса. Гордость родовую и ты не растеряй в далёком краю.

Будешь думать только о форме, то есть грустить о привычном, так не за долгим утратишь рассудок. Найдёшь в кочевниках тайно-сокрытое, как в этом кофоне груз драгоценный, так опьянеешь, собой возгордишься. Знаю, мечтаешь ты о полной самостоятельности. Богини услышали твои мольбы. Пришло время независимости для тебя. Пришло, правда, не в той форме, о которой ты думала. Ты выходишь замуж не за македонянина или эллина. Выходишь ты замуж за скифа, за ария. Независимость в твоих руках, Лаодика. Бери её! Ну же, смелее! Выпей до дна! Что утратила ты в Бактрах? Что обрела ты в Кангюе? На эти два вопроса тебе самой предстоит найти ответы. Я же предлагаю тебе увидеть только хорошее, то, что сам обнаружил в людях, которых ты называешь уничижительно людоедами-варварами.

Евкратид смотрит на Макарея, тем взглядом предлагая архитектору заговорить.

— Мне есть что сказать про форму. Едва родитель твой начал беседу, как ты перебила меня. Неуважение к мужу свободному, старше тебя по возрасту произошло спонтанно-легко, словно бы так и должно быть. Мы в Бактрии, ты же дева благовоспитанная, дочь аристократа-македонянина из славного рода. Беспокоит меня метаморфоза твоя будущая по прибытии в Кангюй. В Кангюе станешь ты, Лаодика, царицей кочевников. Как будешь по форме ты обращаться со мной, небогатым бактрийцем-македонянином, софистом по ремеслу?