Бесплатный фрагмент - Кангюй. Бактрия

Светлой памяти Сергея Павловича Толстова, дворянина, археолога, востоковеда, исследователя наследия Древнего Хорезма

---

Неизбежно приходится согласиться, что одни люди — повсюду рабы, другие — нигде таковыми не бывают.

Аристотель

— Друг базилевса, отчего ты печален? — Восседающего на породистом парфянском коне юношу вопрос застаёт врасплох. Всадник поправляет осанку, придерживает коня, оборачивается назад, удивлённо разводит в стороны руки.

— Вовсе нет, Клеандр, устал я, но отнюдь не печален. — Пурпурная кавсия снимается с головы, пыль стряхивается в сторону от телеги с собеседником. Осеннее солнце Бактрии приятно нежит теплом.

— Да будет тебе скрываться от товарищей своих. Как достигли пределов родины твоей, так ты не поёшь, грустишь, и кифара молчит твоя. — Сочувствие звучит в словах. Клеандру около тридцати, муж сложения крепкого, открытое скуластое лицо, честный взгляд карих глаз.

— Всюду нас привечают как старинных знакомцев, то заслуга твоя, Аргей. — В беседу вступает муж солидный, при сединах, лет сорока с небольшим. — Не голодаем мы, хоть и странствуем без богатств, налегке, а ведь ожидали совсем иного обращения.

— Певкест, стратег, эпистат, благодарю за признание. — Юноша не торопится надевать кавсию на голову. Сияет улыбкой. — Счастлив и я оттого, что боги свели меня с такими благородными людьми, как вы.

— Стратегом и эпистатом был я в Маргиане, — поправляет Аргея Певкест, грустно смеётся. — Здесь, в Бактрии, попрошайка я милостей. Удивляюсь, почему у нас до сих пор не изъяли оружие. Прошу, сними с себя эту маску улыбающуюся. Не стоит нас ободрять. Говори откровенно.

Переменяется в лице Аргей, становится серьёзным. К пяти мужам, сидящим и лежащим в телеге на мешках с пшеницей, обращается разочарованный всадник:

— Чувствую я, оставил на границе с Маргианой великолепное сокровище. Когда покидал сокровище, надеялся, переживу расставание. Расставшись, понял, что нет, не переживу. Хочется мне вернуться назад за ним, остаться с ним навсегда, да знаю, не вправе покушаться на судьбу сокровища.

— Верное ты, друг базилевса, вещаешь о том дикаре Зопире, проводнике умелом, из персов? — В беседу вступает с краю телеги налысо обритый муж, ростом высоким, видом гордым, с прямым шрамом на щеке, покрытый на плечах застарелыми следами от доспехов и амуниции, с руками крепкими, не знавшими тяжёлой работы. — Видел я ваше расставание. И дикарь тот плакал, прощаясь с тобой. Обнимал, целовал, отпускать не хотел, всё в пустыню за собою тянул. Нож тебе подарил.

— Гиппомах, не спеши, дорогой, дай договорить другу базилевса, — привычно распоряжается начальственный Певкест.

Пятеро мужей и подросток-возничий пристально смотрят в глаза Аргею.

— Говорю же с вами о дружбе. Там, в Маргиане, остались восхитительные воспоминания. Вспомните всё, что мы пережили в походе. Честно делили опасности, еду, горе и радость. А по тяготам трудных переходов, тревогам отступления, по голодным снам и в стычках с врагами обрели мы кровное братство. Время дружбы — прекраснейшее время. Певкест, Клеандр, Гиппомах, Хармид, Агис, вы мои самые лучшие товарищи. — Аргей прикладывает правую руку к груди, проводит ладонью по пурпурному шарфу, с силой сжимает узел гегемона. Задумчивые собеседники улыбаются и согласно кивают в ответ. — Достойные мужи, что вам лгать понапрасну, притворяться счастливым, обещать вам того, что никогда не случится. Не заслужили вы от меня гнусных унижений. Правда горькая лучше сладкого обмана. Знаете вы не хуже меня — прахом пошла прежняя жизнь. Сокровища наши: мечты, надежды, яркие переживания, служения державе, свершения в делах — остались в Великой Сирии базилевса Селевка. Как сохранить гордость в нужде? Распадётся братство? Каждый будет сам по себе? Отныне скитания станут вечным уделом? Да, живы. Да, спаслись. Но здесь, в Бактрии, нас ждут испытания никак не легче тех, что претерпели от парфян в Маргиане. Кто мы в Бактрии? Несчастливцы, изгнанники, лишённые защиты сирийских богов. Законы Бактрии не для нас писаны. Здесь имён мы не имеем. Не допустят нас к местным храмам. Жертв не принесём на алтарях. А без почтения боги Бактрии не будут нас защищать. Мольбы наши отчаянные не услышит никто. Вот так избежали смерти бранной и угодили в ловушку. Кормят без оплаты не из-за милосердия. Нет милосердия в Бактрии. Оружие не изъяли по причине корыстной, потому как готовят железо наше для коварной междоусобной склоки…

— О-о-о! — Хармид, степенный муж лет тридцати пяти, в чистом тёмно-синем хитоне, сидящий рядом с возничим, недовольным тоном прерывает говорящего. — Похожие речи ты, друг базилевса, нам говорил при первом знакомстве. Был на тебе вместо пурпурной кавсии золотой венок, одно лишь различие между тем днём и этим.

На Хармида оборачиваются мужи в телеге. Им непонятно странное замечание. Хармид спешит продолжить:

— Возражу же тебе, друг базилевса. Зачем корить нас за деяния, которые никогда не свершатся? Не только ведь ты храбрость имеешь, Аргей. Посмотри на нас, посмотри на родных наших. Да что там люди! Рядом с телегой верный пёс мой бежит. Вон, машет хвостом, чует псина, что о нём говорю. Прав ты, сообща одолели трудности: голод, холод, зной, безводие, стычки-засады, разгромили разбойников чуть не при битве, строем их логово брали и не дрогнули же, хватило нам крепости духа. И именно потому не стоит тебе стращать товарищей своих законами враждебной Бактрии.

— Раствориться среди бактрийцев, как снег весенний среди воды, — меланхолично напевает Гиппомах в голубое прозрачное небо.

— Только не это. — Агис, красавец лет двадцати восьми, зло сплёвывает на землю. — Не желаю пресмыкаться пред бактрийцами. Утратил родину я, но не гордость. Не потерплю насмешки. Никому не позволю себя унижать. Железом отзовётся поругание моей скорби. Не знаю, чем буду заниматься в изгнании. Гесиода песни буду петь, пот утирая. — Агис указывает рукой на ухоженные поля. — Честный труд не страшит. Труд на земле не рабство. Плуг или виноградник меня утешат сполна.

— Работать на отдельного человека значит быть рабом, работать для публики значит быть рабочим и наёмником, — грустно изрекает известное суждение Гиппомах.

— Горе не причина для потери гордости, — поддерживает Агиса Хармид и тут же уныло добавляет, глядя на лежащего Гиппомаха: — Но труд честный на бактрийцев не утешение. Пока будем копаться в чужой земле, растеряем себя, смиримся с долей подёнщиков, сгинем бесславно… в виноградниках.

— Не имеет значения, где сейчас мы находимся. Да хоть бы и в Индии. — Деятельный Певкест не желает предаваться грусти.

— Уже и про Индию заговорили? — удивлённо тянет Агис. — В Индию я не хочу.

Певкест наигранно-жизнерадостно отправляет по обеим сторонам приунывшим собеседникам:

— Телега сирийская, оружие в руках сирийское, пёс твой, Хармид, тоже сирийский! Этнос мы, мы сирийцы, великая Сирия в нас! Базилевс Селевк тоже никуда не исчез.

— И кто же нас, ограбленных, нищих, в нужде стеснённых, изгнанников несчастных, катеков сирийских из Маргианы, призовёт к борьбе в Бактрии? — Клеандр зачем-то проверяет ксифос, вынимает старинный бронзовый меч из ножен, проводит пальцами по хорошо заточенному лезвию. Сидящие в телеге, включая совсем юного возничего, с тревогой наблюдают бранные приготовления Клеандра. — А я совсем не против поправить мои пошатнувшиеся дела.

— И потому, от всех обороняясь, я вертеться стал, как средь собачьей стаи волк, — тянет лирически настроенный Гиппомах.

— «Эти чужаки, Сороос эргатай» мы бесправные, — ругается Агис.

— Нет-нет-нет! Это противно всем правилам общения! Немедля прекратите обсужденье! — гневно протестует Певкест. Стратег не пытается вложить нагой ксифос Клеандра в ножны, но призывает товарищей известным жестом к молчанию. — Мужи, попомним благоразумно приличия. Пред продолжением… совсем пустячного… нет, не симпосия, Гиппомах… так обозначим для дальнейшего уразумения… заговора сирийцев в Бактрии… следует принять хотя бы одну клятву о молчании. А лучше бы так сразу три: молчания, верности и вспоможения. — Певкест хлопает древком дротика по плечу возничего. — Тебя это тоже касаемо, юнец.

Пятеро мужей, подросток в телеге и вельможа на парфянском коне приносят многословные клятвы, призывая в свидетелей предков славных, базилевсов Великой Сирии и эллинских богов. Раскрывается потёртый кожаный кофр, в руках Аргея появляется кифара. Участники товарищества молча недоумевают. Другу базилевса мало принесённых клятв?

— Мудрый Певкест, стратег, эпистат и наставник, понравились мне слова твои про «сохраним идентичность в землях чужих». Синтагма крепкая мы. Может быть, с этносом нашим сирийским сохраним и нашу прежнюю службу сирийскую? Из вас кто-нибудь помнит свои отмеченные заслуги перед Родиной? Предлагаю повторить клятву на верность базилевсу Селевку. Присягал в эфебии, присягу помню и забывать не собираюсь. Мы всё ещё на службе Великой Сирии?

Неожиданное предложение встречает единодушное одобрение. Клянутся трижды, торжественно, нараспев, под громкое благозвучное пение семи струн. В клятвах тех называют имена свои, имена отцов и должности свои, награды, благие деяния, известные по сатрапии Маргиана. Дерзостно-весело на просторах Бактрии разливаются хоровые признания сирийских мужей. Кифара, пропев с положенное, замолкает и исчезает в кофре.

— И кто нас должен встретить в Бактрии, друг базилевса? — Гиппомах, взглянув с почтением на довольного Певкеста, первым вопрошает после клятв.

— Нас уже встретили, — не медлит с ответом вельможа. — Попомните вчерашнее напутствие нетрезвого эпистата полиса Аорна, то, что он говорил после пира у ворот цитадели?

— Да был ли он нетрезв? — иронично сомневается Хармид. Усмехается: — Хитрец тот эпистат, себе он на уме, так показалось мне.

— А что говорил эпистат? — Клеандр обращается за разъяснениями к Певкесту.

Стратег задумчив и молчит.

— Тебя не было при прощании, лошадей ты готовил к дороге, при утренних звёздах эпистат говорил. — Агис похлопывает конопляную ткань под собой. — Когда загрузили последний мешок, он хвалился щедростью своей: «Зерно-де это самое лучшее из запасов цитадели, македонское, не местного происхождения». Клеймо на мешках показывал. И город он назвал, вот только забыл его…

— …Александрия Оксианская, — поправляет привычно Певкест.

— Да-да, правильно, Александрия Оксианская. Там-де найдём мы кров у магистрата справедливого, предводителя полисного буле, из рода честью славного… — Агис пытается безуспешно вспомнить имя.

— …Евкратида. — Степенный Хармид гордится крепкой памятью. — Бывшего меридарха и бывшего сатрапа Туривы.

— Зерно из Александрии Оксианской не самое лучшее из того, что взрастает в Бактрии. То известная истина в Бактрии. Лучшее колосом полновесным из Мараканда, где был сатрапом эллин Евтидем, основатель второй династии правителей Бактрии. Первую династию македонян Диодотов Евтидем полностью почти извёл в первые дни захвата власти. Многие родственники Диодотов бежали из страны, исчезли бесследно где-то среди кочевых варваров. Растворились, как снег среди воды. — Гиппомах грустно улыбается, услышав от Аргея свои слова. — Передел власти коснулся не только приближённых к свергнутой династии. С тех пор права македонян ущемляют, новые люди отменили многие заслуженные привилегии для аристократии в полисах, знатным бактрийцам дозволили поселяться посреди эллинских кварталов. В Бактрах не поймёшь, где кто живёт.

Клеандр громко присвистывает от удивления. Певкест иронично посмеивается. Хармид шепчет: «Ну и нравы в столице», Аргей с печальным видом кивает головой и продолжает:

— Ныне в буле городов заправляют чужаки наглые, а не потомки тех, чьими бранными трудами покорена Бактрия. — Аргей доверительно подмигивает собеседникам: — Обид у старой аристократии предостаточно для гнева. Македоняне Бактрии за дружбу с Сирией. Эпистат Аорна дарёным зерном нам сторону противостояния определил.

— Сегодня опробуем вкус дарёного зерна, нажарим македонских лепёшек по старинному рецепту. — Агис всем видом даёт понять, что он на стороне Аргея. Тихо продолжает: — Дней через десять вестовые из статмосов, что проходили мы на границе, и тот гонец из Аорна, что отбывал при нас с твоим посланием, вельможа, прибудут к базилевсу Бактрии. Какое вынесет суждение о нашей участи Евтидем Второй? К тому сроку прибудем к столице. А что, если в Бактрах магистраты нам откажут? Крова не дадут. Суду подвергнут за вторжение. Штраф назначат непосильный и то немногое, что сохранили, заберут? Впереди холодная зима, снег и ветер. Базилевс Бактрии занят пограничьем, цитаделями, гарнизонами, появится нескоро в столице. Мы ведь наверняка погибнем, дожидаясь царских милостей?

— Так, может, сразу путь держать на Александрию Оксианскую, минуя негостеприимную столицу? — предлагает Гиппомах. — Зачем нам понапрасну терпеть отказы? Успеем до холодов добраться к тому справедливому меридарху Евкратиду.

Певкест дипломатично молчит. Мужи молча поворачивают головы к Аргею. Решение принимать по старшинству вельможе. Аргей надевает кавсию. Поправляет фибулу друга базилевса, поднимает правую руку, приветствуя кого-то издали.

— Таксодиархи из Аорна возвращаются к нам, с ними ещё какие-то люди в белых нарядах. Чиновники дороги? Верно, впереди по дороге статмос. Уважим законы Бактрии. Не будем прежде времени злить Евтидема Второго. Явим смирение. Прибудем к Бактрам, испросим разрешение на поселение у канцелярии базилевса. Если дозволит буле, жертвы принесём в местных храмах богам Бактрии за удачное спасение. Прилюдно на агоре вознесём песни-молитвы. Вступим в беседы. Расскажем разумно о жестокой войне, о грозных парфянах, о скорбных утратах, о тягостных страданиях, выпавших нам испытанием. Вызовем к себе сочувствие у горожан. Скромностью и благонравием добудем пропитание. Как если не ответят чиновники сразу или истребуют долгое время для ответа нам и будут в том ожидании нас голодом морить, так повернём на Александрию Оксианскую. Для неучтивости будет весомое оправдание. Ведь скоро придёт зима. Зимы суровы в Бактрии. Нас никто не осудит, ибо будем заботиться о семьях своих. В столице мой дом, размещу вас в стенах родных. Вы почётные гости.

Полтора года спустя.

173 год до нашей эры. Конец весны.

На границе Маргианы и Арея.

Плотный полог шатра резко откидывается, полуденное солнце широкой полосой врывается в полутьму, беседа вождя Парфии и сановников новой парфянской сатрапии Арея прерывается. На пороге шатра появляются два силуэта: рослого зрелого мужа в парфянских доспехах и худого высокого юноши, по виду охотника, при косах, в грубых одеяниях, пошитых из светло-коричневых шкур кулана.

— Мой вождь, у меня важные вести. — Хриплый бас говорящего крайне взволнован. — Достойные твоего внимания, властитель.

Полог шатра открывается полностью. Шум военного лагеря, перекличка дозорных, дым костров, ароматы еды из походных котлов вперемежку с запахами конского пота и навоза исподволь заполняют шатёр. В центре шатра движение, от группы восседающих на коврах мужей поднимается и направляется к свету молчаливая тень. Тень усаживается на раскладное кресло, поправляет наряды. Угрюмый вождь парфян поглаживает бороду, осматривает охотника. Задерживается взглядом на татуировках рук, на шее юноши бусы горных племён из сердолика с гравированным орнаментом, на запястьях рук тускло поблёскивают браслеты, нити с кристаллами-кубами обманного золота, золотисто-жёлтого пирита, из Хваризама. Начальник стражи принимает из рук стражников и укладывает перед порогом шатра горит с накладками из бронзы, полный стрел, три дротика, клевец, акинак, остроконечную шапку скифов, ожерелье со скальпами и вместительный кожаный мешок.

— Артадат, пусть твой человек говорит.

— Вождь Парфии Митридат, брат достойного вождя Фраата… — На бактрийском языке начинает неторопливо-спокойно юноша речь, голосом нежным, девичьим. Речь гостя тут же обрывается на приветствии.

— Откуда знаешь имя моё и имя брата моего? — Митридат указывает правой рукой на кожаный мешок.

Стражник разматывает сложный узел, вынимает содержимое — то церемониальные парфянские облачения из тонких дорогих тканей: штаны с лампасами, куртки и рубахи с узорными вышивками. Митридат с интересом рассматривает одежды.

— Знатный явану по имени Аргей, следуя в Бактрию, рассказал мне о победном походе парфян в Гиркании. Тогда же сообщил он мне имена предводителей похода.

Митридат слегка подаётся вперёд, сидя на кресле. Недоверчивая угрюмость на лице вождя сменяется на заинтересованность.

— Назови имя своё, гость. — Нет более сухой властности в голосе Митридата.

— Зарина имя моё. Дева из доброго рода дахов пустыни. Клянусь в честности. Царь Нанайя — покровительница моя и свидетельница словам моим.

— Имя парфянской богини поминаешь? Дева, ты принесла мне важные вести? Так говори правдиво, ничего не утаивай. — Митридат оглядывается назад к мужам, восседающим на коврах, тем взглядом приглашая присоединиться к беседе.

Два десятка мужчин разных возрастов окружают вождя парфян.

— Царь Бактрии вторгся во владения твои. Следует с конным отрядом по землям Маргианы по направлению к Туриве. Отряд царя скрывается от преследования врагов из Бактрии. Враги царя не вступили на земли Маргианы. Пограничные камни Парфии остановили их погоню.

— Как опознала ты царя Бактрии? — Митридат недоверчиво прищуривает глаза, пристально вглядывается в лицо девы.

— На нём была пурпурная кавсия, пурпурная диадема, пурпурный плащ, расшитый золотом, и золотое оружие. Видела я, как царь Бактрии пил из золотого сосуда вино.

Гостья замолкает.

— Брат Фраат, приди ко мне. — Митридат складывает руки на груди, закрывает глаза, умиротворённо дышит, лицо выражает блаженство. Никто не тревожит размышления властителя. Спустя недолгое время Митридат открывает глаза, с широкой добродушной улыбкой обращается к гостье:

— Зарина, где ты видела царя Бактрии?

— От лагеря твоего, вождь, в пяти днях пути на лошади. Расположились явану на отдых в ущелье на берегах горной реки, когда отбыла я к парфянам. — Дева правой рукой указывает на северо-восток. В том жесте короткий рукав по локоть оголяет на руке девы татуировки терзаний хищников оленей.

Митридат молчаливо смотрит на начальника стражи, затем оглядывается на окружение. Мужи не сдерживают радостного волнения, степенно шумят меж собой, предполагают в подсчётах, «как далеко за пять дней могли убыть враги», никто из знати парнов не желает отбывать в Арею на службу прежде срока.

— Дева, принесла ты прекрасную весть — парнам достанется дар от богов. Вельможи, отложим дела на западе. У явану запада смятение, их базилевса убили, потому явану запада не до нас. Восток обещает нам достойные победы. И всего-то в каких-то… пяти днях пути. Добудем для Парфии славу!

Слова Митридата вызывают одобрение у знати. Вождь обращается к начальнику стражи:

— Артадат, объяви общий сбор армии. Немедля отбываем в погоню за царём Бактрии!

С теми словами Митридат покидает кресло, с довольным видом приближается к гостье. Правой рукой касается плеча девы.

— Воин Парфии, укажи нам кратчайший путь к ущелью. — К Артадату, сурово повелением: — Надо перехватить добычу первыми. Будем идти и под звёздами. Выспимся в сёдлах. Отставших не ждать.

— Могу ли я забрать оружие своё, вождь? — Дева смотрит на горит у ног Митридата.

Барабаны прерывают спокойствие полусонного лагеря, ритмично-радостно грохочут за шатром. Бравую песню барабанов тут же дополняют крики команд, топот ног, протяжный свист, ржание лошадей, лязг металла. В шатре от шума не расслышать голоса говорящего. Полог шатра опускается, звуки сборов приглушаются. Начальник стражи и стражники подают оружие гостьи Митридату. Вождь открывает горит, вынимает стрелу. Тяжёлая стрела на деревянном древке, при оперении, древко покрыто красными частыми полосками и тамгой рода посредине. Митридат показывает окружению необычный железный наконечник, трёхгранный, со втулкой, в глубоких рыболовецких зазубринах.

— Стрелами рыбу добываешь в реках? И к стрелам тем привязываешь удильную нить? — Митридат благодушен, нет высокомерного уничижения в тоне вопроса, властительный вождь племён парнов общается с девой-охотницей как с равной себе. — Почему рыболовный наконечник из железа, а не из кости?

— Нет, вождь Парфии. Стрелы мои выкованы не для рыб, стрелы мои для врагов. — Дева серьёзна и видом горда. — Дозволь мне с оружием моего рода участвовать в твоей охоте на царя Бактрии. У меня есть и змеиный яд для добычи.

— Возьми, Зарина, оружие своё на мою охоту. — Митридат вкладывает расписную стрелу-гарпун в горит, вновь одаривает деву широкой улыбкой, вручает гостье обеими руками горит со стрелами и луком, оборачивается к окружению, намеревается огласить что-то важное, как вдруг дева ему в спину удивлённо-тихо вопрошает:

— Вождь Парфии, ты не спросил меня про численность врагов.

Митридат резко оборачивается и поднимает недовольно брови. Дева не робеет, прикладывает правую руку к груди и без смущения твёрдо оглашает:

— Тех явану, что в ущелье укрылись, три тысячи, при них тяжело гружённые телеги и крытые повозки. Тех же явану, что преследуют царя по землям Бактрии, вдвое больше, лучшие они, пять тысяч всадников, при них обоза нет, в доспехах и при длинных копьях.

— Благодарю тебя, воин Парфии. — Митридат находит взглядом начальника стражи. Начальник стражи берёт за рукав гостью, намеревается увести смелую деву из шатра. — Нас будет десять тысяч всадников. Скажи мне, Зарина, явану Аргей добрался до Бактрии?

— Да, вождь Парфии, добрался. Сопроводила я Аргея и десять тысяч явану до гор Бактрии.

— Десять тысяч явану? Как нас сейчас? Мерв проксен Селевка покидал в одиночку. Откуда у Аргея такой отряд? — Митридат восхищен количеством «друзей».

— То были явану из крепостей Маргианы, мужи с жёнами, стариками и детьми.

— Хвала милостивым богам! Халдей-прорицатель не лгал. — Митридат меняется в лице, благодушие исчезает, ярость наполняет вождя. Парфянин воздевает руки к небу в круглом отверстии шатра, туда же отправляет восторженные слова: — Мой брат Фраат, где бы ты ни был, возрадуйся, ушедший, твоя заветная мечта сбылась! Гниды перегрызлись меж собой. Явану крушат друг друга.

Спустя четыре ночи.

Раннее утро, перед рассветом

— Вождь Митридат, разведчики сообщают: явану пробудились, тушат костры и намерены покинуть ущелье. — Артадат говорит шёпотом, тоном обеспокоенным, словно бы серо-зелёные скалы предупредят врагов. — Прикажи атаковать врагов, пока они предаются сборам. Застанем врасплох, быстро рассеем их и пленим для тебя живым царя Бактрии.

— Нет, Артадат, поступим иначе. — Перед вождём появляется слуга с вместительным кувшином воды в руках и широким конопляным полотенцем вокруг шеи.

— Но достойны ли явану чести умереть с честью в сражении, мой вождь? — надменно отправляет скалам Артадат. — Ведь они трусливо скрываются в наших землях от погони. У меня для царя Бактрии приготовлены тяжёлые цепи.

— Этим счастливым днём не ищу я победы быстрой, и живым царь Бактрии мне тоже не нужен. Желаю лично в поединке сразиться с царём, повергнуть ниц, снять с головы его царскую диадему. Так пусть же явану покинут горы, а как убудут от них на равнину, на равнине дадим врагам красивую смерть.

Вождь парфян принимает воду в ладони из кувшина слуги, омывает руки, лицо, после короткой молитвы богам Митре и Нанайе надевает шлем.

— Царю Бактрии достался счастливый удел. — Артадат сердит и недоволен. — Павший явану прибудет к предкам своим храбрым воином. Несказанная щедрость, мой вождь!

Митридат лишь сдержанно улыбается в ответ старому воину и закрывает лицо бронзовой маской. Его примеру следуют старшие командиры парфян и начальник стражи. Три отряда спешившихся всадников, два катафрактов и один лучников поднимаются устало с примятой травы, занимают сёдла. Воители молятся богам. Восходит светило, окрашивает спящие облака золотом, но спрятавшуюся армию не видно за отрогом гор. До ущелья сорок стадиев.

Ждать врага парфянам приходится до середины утра. Первыми у отрога появляются конные из авангарда. Едва заметив тени катафрактов у зарослей, эллины с громкими криками подаются прочь галопом назад к походной колонне. Их не преследуют. Парфяне покидают укрытие на виду у врага, на равнине выстраиваются в три равных треугольника, выстроившись, шагом идут на сближение. До походной колонны десять стадиев. На большом удалении от колонны со стороны северо-востока поднимается пыль. Третий, ещё не известный участник спешит к месту сражения.

Заметив столб пыли, вождь парнов командует. Указывает отряду лучников нагим мечом на хвост колонны. Барабаны кочевников оживают. Их злой, ликующий, чуть не танцевальный ритмичный призыв услышан не только парфянами. Походная колонна останавливается. Десяток телег и повозок выстраивается поперёк дороги заградительной стеной напротив треугольников катафрактов парфян. За ней, короткой и хлипкой, не найти спасения. Двух десятков телег и крытых повозок недостаточно, чтобы защитить все четыре стороны от нападения.

К тому моменту, как лучники парфян заходят в левый фланг стены повозок, всадники-эллины выстраиваются в вытянутый прямоугольник. Первые стрелы отправляются в полёт. Эллинам нечем ответить на обстрел издалека, подаваться с дротиками на лучников они страшатся. Катафракты переходят с шага на бег. Треугольник, ведомый Митридатом, сменяет бег на галоп, направление нападения — центр прямоугольника, где зрим всадник в золотом шлеме, в пурпурном плаще с ярко-алым флагом. Третий отряд парфян заходит со стороны лучников. Меж тем у эллинов чувствительные потери, от стрел убыло три десятка убитых и раненых.

Раздаётся пронзительный звук сальпинги. Нет, это не бравая мелодия, недолгое пение проникнуто скорбным отчаянием. Прямоугольник атакуемых выставляет копья на врага, встречно с места в галоп атакует отряд вождя с золотым штандартом. Лучники немедля прекращают обстрел, разделяются на два отряда. Один из них, тот, что поменьше, с сожалением покидает сражение, направляясь навстречу далёкому столбу пыли. Второй, чуть больше, захватывает обоз, убивает возничих, ломает построенную стену, уводя с дороги тяжело гружённые телеги.

Катафракты второго треугольника с серебряным штандартом совершают обходной манёвр, заходят в тыл эллинам. Топот тысяч копыт заглушает рокот далёких барабанов. Македонские ксистоны противостоят парфянским пикам-контосам. Три строя кавалерии стремительно сближаются и сходятся почти одновременно. Три металлические тучи порождают грозу. Раздаётся ужасный оглушительный грохот столкновения. За грохотом без задержки предгорную долину заполняют разрозненные по звучанию звуки битвы: то хруст древков копий, перестук металла о металл, дикое ржание, команды, крики, стоны, вопли. Гул поднимается к застывшему безучастному светилу. В грозовых тучах, как молнии, часто блестит нагое железо. Падения случаются повсюду. Всадники с обеих сторон рушатся с лошадей, лошади опрокидываются ниц вместе со своими наездниками. Лошади без наездников разбегаются прочь от кровавого насилия.

Парфян-катафрактов чуть не вдвое больше эллинов-ксистофоров. Растянутый прямоугольник эллинов не выдерживает двойного удара, с тыла и фронта, сминается в натиске, по центру сильно разрежается в воителях, с трудом сопротивляется, пытается с обоих флангов безуспешно потеснить катафрактов. Однако внезапно легко крушится по центру, утрачивает боевой дух и в короткое время разрывается на несколько разрозненных частей. Золотого шлема не видно нигде. Ярко-алый флаг пал. Барабаны неистовствуют. Сальпинга безмолвствует. Это перелом скоротечного противостояния.

Для длинных копий простора нет. В ход уже идут мечи, сражение распадается на героические поединки. Кровавая работа-молотьба. Парфяне уверенно одолевают эллинов. Призыв к отступлению на койне. Сражение окончательно проиграно эллинами. Оставшихся ксистофоров окружают. Нескольким десяткам эллинов по левому флангу удаётся вырваться из смертельного окружения. Счастливцы ищут спасения, направляясь к близлежащим холмам, за голыми холмами густые заросли, река, потом лес и, наконец, горы. Лучники забрасывают возню с обозом, преследуют отступающих. Никому из бегущих не удаётся бесследно скрыться, стрелы настигают своих жертв ещё на равнине. Поединки сменяются избиением немногих пеших сопротивляющихся. На равнине битвы на лошадях остаются только парфяне.

По центру окончившегося сражения нескончаемые стоны, скорбь, поминание имён друзей и оживлённые поиски. Утраты у парфян незначительные, убыло с шестую часть катафрактов, лучники же и вовсе не понесли потерь. Армия парфян сохранила способность сражаться. Сотня спешившихся всадников бродит среди останков, обыскивает павших, переворачивает туши лошадей, осматривает брошенное оружие. И вот среди трупов отыскивается нечто, вызывающее почтение. К вождю парнов выносят окровавленное изрубленное тело, чуть позже отыскивается ксифос, золотые ножны на ремне, куски пурпурного плаща с фибулой, тонкая, красная от крови лента-диадема и, наконец, сильно смятый, покрытый жидкой грязью золотой шлем.

Смолкают охрипшие барабаны. Поднимают алый флаг поверженного отряда. Флаг повреждён: переломан по древку, полотнище пыльное, изорванное копытами, в пятнах запёкшейся крови. В полной тишине Митридат, осмотрев внимательно павшего, надевает на себя трофейную портупею с золотыми ножнами, вынимает из них ксифос, потрясает им над головой и что-то неслышно командует среди криков, воплей, гиканья и свиста ликования победителей. Катафракты, утратившие пики-контосы, подбирают среди оружия мёртвых подходящую замену. Раненым оказывают помощь лучники, снимают доспехи, промывают раны, мажут на них мёд, мази, бинтуют, накладывают доски на переломы. Меж тем годные к новому сражению парфяне строятся в три походных колонны, рысью направляются по дороге в сторону востока. Битва первая закончилась, но битва вторая ещё не началась.

Навстречу усталым и счастливым катафрактам отступает та часть отряда лучников, что отправлялась в начале сражения на дальнюю разведку. Их новости тревожны. Пять тысяч явану не повернули вспять при виде штандарта Парфии. Лучники приняли бой, нанесли незначительный урон, кружили, беспокоили по флангам, замедлили движение явану, но враг не убоялся тростниковых стрел, напротив, развернулся в боевые построения из трёх частей. Митридат останавливает колонны трёхкратным поднятием штандарта. «Здесь поджидаем явану!» — это команды командиров. Парфяне перестраиваются для битвы. От усталости перестроение происходит сбивчиво и медленно. Лучники занимают центр, два треугольника катафрактов — по флангам. Всяк молится богам о павших, о личном бранном счастье и общей победе.

К полудню появляются явану. Завидев построения боевые парфян, враги останавливаются в трёх стадиях. Пыль оседает. Две армии рассматривают друг друга. Барабаны оживают злыми песнями, лучники покидают центр построения. Но что это? Явану уходят прочь. Катафракты рысью поддерживают атаку лучников. Стрелы летят в спины отступающим. Опустошив гориты, лучники возвращаются. Митридат принимает решение прекратить преследование врага. Бессонные ночи в долгих переходах дают знать о себе. Воители устали, устали и лошади, всем требуется отдых. Катафракты спешиваются, не снимая доспехов, валятся на тёплую землю, засыпают в молодой траве подле лошадей.

К вождю и командирам два лучника волочат под руки пленного, явану, юношу лет двадцати в ранах несмертельных: в предплечье стрелой и с ногой неподвижной, сломанной, возможно, при падении.

— Кто вы? Откуда вы пришли? — через толмача-гирканца вопрошает вождь парфян.

Юноша молчит, висит бледной тенью между опорами-лучниками, смотрит исподлобья не на властителя, а на сверкающие под солнцем золотые ножны с ксифосом. Катафракт из знати парнов подходит к пленному. Удар кулаком под дых выводит явану из оцепенения. Лучники заламывают руки пленному, валят на колени. Юноша ахает, скрипит зубами, тихо стонет от боли.

— Илы базилевса Евкратида… пришли из Бактрии… за свергнутым Евтидемом Вторым из династии Евтидема.

— Где твой базилевс Евкратид? — Митридат подходит к пленному почти вплотную, катафракт за волосы поднимает голову юноши к вождю. Митридат наклоняется к лицу допрашиваемого.

— Базилевс был только что перед тобой. — Юноша не трусит в окружении врагов.

Митридат поворачивается к знати, переспрашивает через толмача:

— Так мы обратили в бегство базилевса Бактрии?

— Да, — следует простой ответ пленного.

Вновь скрежет зубов и приглушённые стоны. Катафракт отпускает волосы юноши, голова пленного сникает. Митридат утрачивает самообладание, поднимает голову к солнцу, во весь голос смеётся. Радость властителя Парфии поддерживается старшими командирами и знатью. Неожиданно очень громко поверх голов откуда-то из рядов младших командиров катафрактов раздаётся восторженное:

— Парфия победила двух царей явану!

— Тот, кто победил царя, — царь! — первым отзывается Артадат, стоящий по правую руку от Митридата. В полной тишине провозглашает: — Отныне Митридат — царь Парфии!

— Царь! Царь! Царь! — раздаётся со всех сторон.

Часть первая.

Старая добрая Бактрия

Глава 1. Столичные магистраты

Колонна сирийских катеков из Маргианы менее всего напоминает сборище жалких бродяг-попрошаек. Десять тысяч изгнанников — македонцев и эллинов — странствуют по земле Бактрии стройным военным порядком, со сверкающими серебром якорями-штандартами катойкий Маргианы, с флейтистами, при достойном оружии: копьях, ксифосах, справных доспехах, бронзовых шлемах, щитах за спинами. Сторонние наблюдатели легко могут заметить в той колонне передовой авангард из двух ил всадников в шлемах-кавсиях, затем авангард из тысячи пеших молодых крепких мужей. За авангардом следует вереница повозок, около двух сотен, с запасами продовольствия и теми переселенцами, кто по малолетству или по старости не в силах идти. Повозки с обоих боков сопровождают два полных лоха из быстроногих юношей и подростков с дротиками и пельтами. Замыкает впечатляющую колонну пеший отряд арьергарда из мужей зрелых, опытных, седовласых, той же численности, что и авангард. Позади них на полёте стрелы в прямоугольном построении ила легковооружённых всадников-продромов.

Гордо шествующие сирийские изгнанники занимают в иной день до двенадцати стадиев широкой персидской царской дороги. Звуки колонны под стать странствующим. И звуки те, право, стоит послушать. Топот копыт, конское ржание, строгая, благородная в торжественности походная музыка двойных авлосов переменяется женскими, девичьими, детскими голосами, блеяньем большого стада овец, вновь звучат бравые авлосы, а с ними в аккомпанемент — перезвон металла, тяжёлые шаги и хруст амуниции. Зачарованный ветер ласково сдувает пылинки с сирийских несчастливцев.

Возглавляют походную колонну Сирии, о удивление, два бактрийских чиновника, таксодиархи, молодые македоняне из Аорна, выходцы из известных семей. Представители власти предъявляют гегемонам статмосов папирус — распоряжение эпистата «не чинить препятствий беженцам из Маргианы». Сирийцы учтивы, дружелюбны и приветливы, знакомятся первыми, их койне приятен, шутят беззлобно, слова бранные не используют, на чужое добро не заглядываются, а на привалах хором распевают старинные македонские песни, молитвы предкам и богам. Звуки кифары, авлосы, тимпаны ласкают слух слаженностью исполнения. Возвышенно-строги мелодии. Катеки Маргианы и в горе чтут гордость свою, а потому колонна изгнанников у зевак вызывает интерес и живое участие, а не неприятие, отчуждение или страх.

На вечерних шумных привалах сирийцев у крепостных стен статмосов бактрийские гарнизоны забывают про нудную службу. Звучит зазывно шутливый многоголосый балагур поликаламос. Любопытство занимает скучающих воителей. За взаимными угощениями простыми блюдами походной кухни, обменами амулетами, фигурками богов завязываются знакомства. После тревожных новостей о новой войне с парфянами следуют живые разговоры. Хотя вина достаточно, воителям Бактрии и Маргианы есть что обсудить и без вина. В неспешных беседах о войске, катойкиях и быте отыскиваются незначительные отличия и поразительные схожести. Бактрийцы проникаются доверием к гостям, угощают свежим хлебом, овечьим сыром, сушёными дынями, мёдом. За одним из таких обсуждений прошлых урожаев фруктов в Маргиане друга базилевса и его товарищей застают важные люди в богатых одеяниях. Быстро выйдя на свет костра из темноты, трое мужей, осанистых, надменных, лет сорока — сорока пяти, чуть не в один голос изумлённо восклицают:

— Аргей!

В костре с шумом трескаются поленья, над танцующим пламенем поднимается яркий сноп искр. Юноша встаёт с раскладного кресла, вглядывается в лица пришедших. Весёлый говор бактрийских и маргианских эллинов замолкает.

— Сын Ореста, ты нас не узнаёшь?

— Хорош же ты на память!

— Неужели намерен нас он оскорбить непочтительностью?

— Тарип? Алкет? Эакид? — удивлённо вопрошает Аргей. — Хайре, магистраты Бактр! Рад видеть вас.

Мужи теряют всякую надменность, довольно улыбаются, подбирают полы длинных одежд, деликатно обходят сидящих у костров, крепко обнимают по очереди Аргея, часто похлопывают по спине ладонями. К ним спешит четвёртый муж, помоложе, рослый, крепкий, с лицом суровым-хмурым, лет тридцати пяти.

— Лаг? Это ты, дорогой? Хайре! — приветствует Аргей, разнимая объятия с Эакидом.

Лаг, положив обе руки на плечи Аргея, внимательно рассматривает облачение юноши, поднимает густые брови, округляет глаза, восторженно шепчет: «Пурпур!», всматривается в фибулу, слегка подаётся назад, читает, тихо проговаривает вслух надпись:

— «Почётный друг базилевса. Селевк Филопатр». Селевк Филопатр? Сирия? Так ты из Сирии, Аргей?

Восторженность сурового Лага переходит в громкий стон экстаза:

— О-о-о!

Магистрат стискивает Аргея так, как его ещё никто не обнимал. Объятия походят со стороны на борцовский захват. Лаг легко отрывает Аргея от земли. Чьи-то кости хрустят, юноша хрипит. Захват сменяется дружеским смехом. Аргей склоняется к земле. Лаг поглаживает по спине тяжело дышащего юношу.

— Родственник я его, по материнской линии. — Лаг объясняет сидящим у костра причину восторгов. Выпрямляет Аргея, обнимает за плечо, прижимается головой к виску Аргея. Благодушно улыбается, как дитя. — Как братья мы похожи. Имею право гордиться успехом сына Ореста при дворе… — Родственник Аргея обретает вновь суровый вид, качает часто головой и добавляет с уважением: — …самого базилевса Селевка Филопатра.

Откашливается Тарип. По обращению среди магистратов именно Тарип их предводитель. Властный муж сжимает обеими руками ладонь Аргея.

— Нам надо кое-что тебе сказать, Аргей. — Голос магистрата печален. — Покинем товарищей твоих?

— Здесь говори, Тарип. — Аргей шумно вздыхает, словно бы понимает, о чём далее пойдёт речь. — Мне нечего скрывать от них.

— Дела семейные нам надо обсудить. — Алкет, извиняясь, обращается к сидящим у костра Певкесту, Клеандру, Гиппомаху, Хармиду, Агису и эллинам-бактрийцам из статмоса. — Печален будет наш разговор, не будем портить вам приятную беседу.

Берёт под руку Аргея и уводит прочь, в тёмную мантию ночи. С ними удаляются и прочие магистраты. Клеандр, Агис, Гиппомах встают было, но Певкест жестом предлагает им вернуться к костру. Прерванная беседа о хранении и сушке фруктов возобновляется с прежним жаром.

— Аргей, — обращается к юноше Тарип, — твой отец умер.

— Прими наши соболезнования. — Эакид обнимает Аргея.

Аргей поднимает глаза к тусклому полумесяцу-луне.

— Орест трагически погиб. Сатрапа убили где-то у деревни варваров, в трёх десятках стадиев за Мараканда, — добавляет Лаг. На немое осуждение Тарипа разводит в сторону руки и добавляет: — Я первым должен был сказать ему правду.

— Мог бы и поделикатнее, — шепчет Алкет.

— Продолжай, Лаг. — Аргей тихо разговаривает с ночными звёздами.

— Дело-то тёмное. — Но продолжает не Лаг, а Эакид. — Произошло убийство сразу после твоего отъезда, летом, два года назад. Кто убил твоего родителя, до сих неизвестно. Тело Ореста обнаружили утром лаой на полях, среди пшеницы. Рядом с ним лежал изрубленный страж. Двух эллинов-чиновников из сатрапии и ойкета-слугу, бактрийца, что сопровождали Ореста, не нашли поначалу. Подозрение ошибочно пало на них. Магистраты буле Мараканда назначили значительную награду за поимку убийц. В поисках пропавших участвовало три катойкии и гарнизоны двух статмосов. По тем поискам обнаружилось много странного. Тела чиновников и ойкета нашли в пяти парасангах от места убийства Ореста, в садах хоры Мараканда. Убийцы не тронули золотые украшения на теле чиновников. Казённую суму с золотом на полталанта обнаружили в тайнике под корнем засохшего дерева, поблизости от места убийства. Кого и где убили первым, твоего отца или его сопровождавших? Почему не взяли золото? Неужели так поступают разбойники?

— Всех троих сопровождавших Ореста повесили, — поясняет Лаг. — Но перед тем жестоко истязали.

— Как и твоего отца. — Тарип сочувственно обнимает за плечи Аргея. Глаза юноши блестят. — Ойкету-слуге досталось более всех: отрубили руки, оскопили, отрезали уши и нос, выбили зубы, выкололи глаза, вспороли живот. Его-то пытали для чего? Домашний ойкет, да что он мог знать серьёзно-тайного? Как умывается сатрап? Какие блюда ест на ужин? Какие ботинки предпочитает? Казённых лошадей с тавром сатрапии не нашли ни на рынках, ни в деревнях. Как ты понимаешь, убийство сатрапа, чиновников, стража и ойкета не дело рук обыкновенных грабителей.

— Да и не всякий разбойник… — Алкет тоже смотрит на звёзды, — …возьмётся так опытно-умело за пытки жертв.

— Тарип, прошу, скажи, кто мог убить отца. — Аргей утирает слёзы. Тарип молчит, а потому Аргей взывает к звёздам: — Здесь нет чужих, здесь только товарищи твои, отец. Развяжи им языки, пусть назовут твоих убийц.

Первым не выдерживает Лаг:

— По зверским пыткам, учинённым над твоим отцом и эллинам…

Но Лага прерывает жестом Тарип:

— …Дерды то дознание. Обожает он пытки-казни, за убийствами коротает досуг.

Тарип сжимает ладони в кулаки. Лаг скрипит от ненависти зубами. А продолжает гневно Алкет:

— Убийством Ореста Дерда нас, македонян, лучших товарищей твоего отца, хотел, верно, запугать.

— Кто такой Дерда в Бактрии? — сокрушается в горе Аргей. — Дерда — исполнитель чужой воли, такой же чиновник, как и мой родитель.

— Ходят слухи, отца-де твоего отозвал к себе Деметрий по письменному указу канцелярии, — доверительным тоном шепчет Эакид. — Однако Деметрий к тому времени давно убыл в поход на Инд, где и пребывает по сию пору. Указа при печатях Деметрия или гонца с Инда никто из буле Бактр лично не видел. Канцелярия базилевса не получила положенную копию на хранение в архиве. Потому получается, что Деметрий никак не мог быть причастен к тёмным делам. Евтидем Второй у нас теперь базилевс-соправитель. Это он приказал убить твоего отца, вызвав его в Бактры якобы по приказу Деметрия. По какой настоящей причине пытали и убили верного сатрапа, никому неизвестно.

— Деметрий начал, а Евтидем Второй закончил. — Горюющего Аргея обнимают магистраты. — Где могила родителя?

— На кладбище Бактр. — Лаг отвечает первым. — На противоположном крае некрополиса от могилы твоей матери.

— Прости нас за скромную могилу. — Алкет шумно выдыхает. — По прибытии гроба хотели провести положенные обряды, на день следующий назначили прощание. Евтидем Второй запретил пышные похороны твоего отца. Ореста похоронили скромно, за счёт казны.

— Как какого-то безродного нищего упокоили! На три ломаных обола расходов казна понесла, — зло цедит сквозь зубы Тарип. — Неслыхано! На могиле чиновника высшего ранга, аристократа-македонянина — простой неотёсанный камень с именем и званием без эпитафии. Ни резного саркофага, ни пышного погребального костра, ни венков, ни плача, ни молитв-жертв, ни даже простых поминаний имени-заслуг в храме. Ещё одно оскорбление нас, македонян, Евтидемом Вторым.

— Аргей, ты не грусти. На нас не держи обид. — Лаг прикладывает руку к груди юноши. — Клянусь тебе демоном своим, мы и другие товарищи отца твоего, а таковых с три сотни будет, без ведома Евтидема Второго в его отсутствие тайно справили положенные похоронные обряды. И пусть нам запретили, но мы имеем честь и гордость, с нашим Орестом поступили согласно македонским традициям. В храмах вознесли молитвы, принесли кровавые и бескровные жертвы богам. Через год повторили обряды. Купили заготовку-саркофаг, храним у скульптора Никанора, ждём подходящего случая, дабы перенести останки нашего товарища. Боги свидетели моим словам.

Аргей обводит вопрошающим взглядом четверых магистратов. Мужи утвердительно поднимают правые руки. Юноша благодарит магистратов, переменяет тему с личного на общезначимое:

— Парфяне захватили четыре сатрапии Сирии. Гекатомпил, Антиохия Несайская, Антиохия Маргианская пали. Две армии базилевса на моих глазах были уничтожены в жестоких сражениях. Вывел из Маргианы десять тысяч сирийцев. Им некуда возвращаться. Как разместить обездоленных людей?

Магистраты безмерно удивлены новостями из соседней державы. Потрясённый Лаг прикрывает рот ладонью.

— Не могу поверить в ужас случившегося. Две армии погибли? — Алкет уточняет детали голосом дрожащим.

— Да, две. Был свидетелем разгрома, ибо пребывал у парфян в плену, — ещё раз подтверждает Аргей.

— Из местного населения те армии наскоро… собрали? — Эакид сомневается в силах врага. — Эллины захваченных сатрапий осаждены в цитаделях?

— Нет, те армии из македонян и эллинов-политов набрали. — Аргей опровергает надежды Эакида. — И цитадели сатрапий пали в штурмах.

— Ужели так умелы на войне парфяне? — восклицает всё ещё сомневающийся Алкет.

— По всей видимости, умелы и хитры, — правит товарища печальным тоном Лаг. — А несчастные сирийцы у костров — лучшее подтверждение словам Аргея.

— Однако враг могуч и страшен. — Эакид впадает в задумчивость.

— Нет-нет! Причина поражения двух армий — случай и внезапность. — Алкет размахивает перед лицом рукой, отгоняя назойливых комаров. — Диким ордам кочевников никак не одолеть могучую Сирию.

Аргей возражает, разговаривая со звёздным небом:

— Алкет, случай и внезапность никто уже не помянет в оправдание, потому как никто живым не спасся из тех битв.

— Уверен, базилевс Селевк не теряет зря время: созвал синедрион, отдал поручения вельможам и казначейству, спешно набирает армию для восточного похода. — Алкет настроен неисправимо оптимистично. — Успешен будет тот поход.

— Будет тебе известно, Аргей, до нас в Бактрах дошли уже малопонятные известия о каких-то беженцах откуда-то с западных границ. — Тарип, выслушав мнения магистратов, справляется с изумлением, говорит тоном привычно-деловым. — Подробностей вестовые не сообщали. Знали мы, беженцы движутся к Бактрам по царской персидской дороге, и хотели увидеть мы когда-нибудь тех эллинов из Сирии, но, право же, я совсем не ожидал встретить именно тебя. Мы, магистраты, оказались здесь не случайно. Впереди пышные празднества царского культа, с ними и чествование богатых индийских приобретений Деметрия, столица не готова к ним. Не успеваем до срока в приготовлениях. Мусор да грязь повсюду. Бактрам неотложно нужны рабочие руки.

— Магистраты, мои сирийцы не откажутся от любой работы, дабы прокормить свои семьи. — Аргей улыбается впервые за печальный разговор.

Тарип оглядывается на товарищей.

— Что ж, тогда, может быть, обсудим с твоими людьми расценки за услуги? — Лаг, не дожидаясь мнения прочих магистратов, берёт под руку Аргея и удаляется с ним к кострам. Сделав с десяток шагов, шепчет на ухо: — Многие македоняне хотели бы поквитаться с наглецами из враждебной филы за обиды.

— Говорил мне отец перед расставанием: «Воздай мерой за меру», — шепчет под ноги Аргей. — Горькая обида у меня на правящую династию, и та обида ещё не оплачена.

— Не устрашишься гнева всесильного базилевса? — Голос Лага спокоен.

— Евтидем Второй не мой базилевс, — зло проговаривает Аргей, наступает в темноте на сухую ветку, под подошвой сапога раздаётся громкий треск. — Брат его старший Деметрий тоже не правитель. Обоим базилевсам Бактрии не присягал, клятву на верность не давал.

Более Лаг не продолжает крамольную беседу, насвистывает беззаботную мелодию, смотрит внимательно под ноги. Двое мужей выходят к кострам, шагая в ногу. Дождавшись появления магистратов, Аргей обращается к встревоженным Певкесту, Клеандру, Гиппомаху, Хармиду, Агису:

— Мужи Сирии, магистраты Бактр предлагают нам работу… за оплату.

С теми словами юноша покидает магистратов, возвращается к костру, усаживается в кресло напротив Тарипа, Лага, Алкета и Эакида. Магистраты не спешат с объяснениями, негромко обсуждают меж собой предстоящие расходы и доступные суммы. К костру предводителей отряда подходят и прочие гегемоны, чиновники из сирийцев. Вскоре позади кресла Аргея собирается с тысячу мужей. Наконец Тарип выходит к огню костра, оглядывает собравшихся, торжественно приветствует:

— Хайре, македоняне и эллины Маргианы!

Ему отвечает из темноты, не сразу, недоверчиво, отстранённо и холодно, разрозненно, едва с десяток голосов. Большинство сирийцев неучтиво безмолвствуют, хмуро насупившись, держа руки за спинами. Пламя костра тревожно колышется от лёгких порывов тёплого осеннего ветра, озаряет багрянцем лица изгнанников. Тарип, иронично усмехнувшись, прячет снисходительную улыбку, продолжает тоном серьёзным, смотря на влиятельного Аргея:

— Буле Бактр не даст вам умереть от голода этой зимой. Предоставим жилища, будет где вашим семьям укрыться от непогоды, но помощь наша не дар, помощь Бактр надо отработать…

Певкест, Клеандр, Гиппомах, Хармид, Агис встают, поправляют одежды, принимают благообразный вид. Позади них оживлённый гул. Певкест призывает к тишине. Тарип продолжает с важным видом должностного лица:

— …Вам надо будет собрать, привести в полис и принудить к работам лаой базиликой из нескольких густонаселённых ком. Работа опасная, трудная, хлопотливая, требующая известных навыков принуждения, вам, конечно же, хорошо знакомая по Маргиане. Без постоянных угроз, драк, умелой ловли беглецов и суровых наказаний никак не обойтись. Не знаю порядков Сирии, но убивать или калечить лаой в Бактрии нельзя, они государственная собственность. — На тех словах магистрата собравшиеся сирийцы одобрительно покачивают головами. — Нам также нужны умелые ткачихи и вышивальщицы для изготовления нарядных дорогих полотен в убранство храмов полиса. Эти заказы спешны и важны, придётся работать и по ночам. За работу будет назначена справедливая плата. В размере… — Тарип подзывает Эакида, но подходят все магистраты. Далее Тарип молчит, а Эакид продолжает голосом громким и властным:

— Четыре обола в день за одного стражника, два обола за одну ткачиху, три обола за вышивальщицу. Стражникам предоставим довольствие за счёт казны полиса. Вашим истым радением мой возлюбленный полис Бактры заручится поддержкой богов-покровителей, будет процветать и приумножать богатство, а вы получите искомые средства для жизни, и заказ наш не будет для вас оскорбительной милостыней, но честным трудом. Задаток в десять мин серебром готовы передать вам уже сегодня. Выплаты жалования привлечённым буле назначит… скажем… в конце каждого пятого дня от начала работ. Так обе стороны сделки будут довольны. Возможно, вы не согласитесь с нашими тарифами. Что ж, предложенная оплата ввиду важности, срочности и трудности предложенных заказов действительно скромна… — Тарип разводит в стороны руками. Надменно оглядывает сирийцев. — …Однако буле Бактр не может позволить себе действовать в убыток казне полиса. Да и вы, будучи вынужденными гостями Бактрии, пребываете не в том положении, чтобы вести торг за самые выгодные условия договора найма.

— Когда нам приступать? — Не обсуждает предложенное с товарищами Певкест, без раздумий уверенно заявляет магистратам ответ: — Можем выставить две тысячи копий для сбора работников. Отыщем с сотню умелых мастериц, способных шить золотом и серебром, и сотни три-четыре опытных ткачих.

— Этого числа наёмных работников вполне достаточно. — Тарип взглядом тепло, по-родственному благодарит Аргея. К чиновникам Маргианы же возвращается взглядом серьёзно-деловым. — Стражникам приступать необходимо завтра с рассветом. Поселения лаой базиликой отсюда неподалёку, в полудне пути. Ткачих ваших по прибытии в Бактры проверим на умение, лучших из них отправим в храмы, прочих же распределим среди мастерских.

Магистраты переглядываются меж собой. В темноте многоголосое бурное обсуждение «как будем жить в столице на четыре обола». Раздаются равно и скептические, и благодарные возгласы. Решение стратега Певкеста, принятое им лично, без положенного общего голосования, никто из мужей Маргианы не порицает. Аргей покидает кресло.

— Поступим же по законам и традициям Бактрии и Сирии? — На друга базилевса устремляются взоры всех присутствующих. — Предлагаю письменно оформить наше соглашение. Со стороны Бактрии вступает в соглашение буле полиса Бактр, а со стороны Сирии, — чиновники Маргианы? Тот договор о найме скрепим взаимными клятвами и принесём жертвы богам. Три копии подпишем, стянем нитями, наложим печати. Третью будем считать эталоном и передадим её в храм Гермеса на сохранение. Лисандр, ты нужен нам! Где ты, каллиграф?

Из толпы позади Аргея на удивление резво и скоро объявляется писарь, крепкий, жилистый, длинноволосый, приятный лицом юноша лет восемнадцати при ксифосе, с сумой, усаживается в кресло, вынимает из сумы гладкую чёрную доску, свиток, чернила, тряпку, линейку и аир, приготовляется писать.

— Коричневой, той, что из бобов писать? — уточняет Лисандр у Аргея. — Чёрной драгоценной из неприкосновенных запасов? Или сочной красной? Вот только красной стало мало.

— Коричневой пиши, как прочие писал приказы, — распоряжается Аргей. — Красную оставь для подписей.

— Вот беда! Всю красную извели, когда учёт съестного вели в походе. Где взять теперь краску для чернил? — сокрушается вполголоса каллиграф Лисандр.

— Друг базилевса, в который раз убеждаюсь… — Певкест с нескрываемым обожанием любуется профилем Аргея, — …боги любят тебя! Ты приносишь удачу.

Тарип, а за ним и прочие мужи смеются. Магистраты вспоминают традиционные формулы договоров о найме, сирийцы добавляют свои клятвы, так появляется текст договора. Финальный вариант трижды повторяется вслух, и писец переносит устное соглашение на папирус. В радостном гуле выносится стол, у него выставляются два кресла, договор подписывается сначала магистратами, затем чиновниками Маргианы и Аргеем.

Походный лагерь сирийцев охватывает сдержанное ликование. В женской части несусветный гвалт, обрывистые речи неких влиятельных ораторов, сутолока и толчея у крытых телег, разгрузка, смотры и погрузка имущества при хаотично снующих факелах-светлячках. В эту короткую ночь ободрённые странствующие блаженно засыпают с надеждами на лучшее.

Глава 2. Аукцион заброшенного дома

— Вы отбывайте, я нагоню вас. — Аргей обращается к гордым всадникам Тарипу и Лагу.

Сам же оставляет лошадей на попечение сонного каллиграфа Лисандра, в выцветшей, когда-то синей кавсии и таком же сильно потрёпанном штопаном гиматии кремово-рыжего цвета поверх серой хламиды направляется широким шагом к товарищам у телег. Магистраты рысью в сопровождении слуг покидают лагерь сирийцев. Перед телегами с дротиками и пельтами восседает юношество Маргианы. Певкест, Клеандр, Гиппомах, Хармид, Агис заняты хлопотами утреннего построения двухтысячного отряда отбывающих на заработки. Никто из них, гегемонов, громко выкрикивающих команды, не замечает возвращения Аргея. Каллиграф Лисандр скидывает приятную дрёму, трёт глаза, вложив два пальца в рот, издали пронзительно свистит. Стратеги, гегемоны и чиновники оглядываются на звук.

— Друг базилевса, так попрощались же! — Клеандр рад Аргею.

— Хайре! — многоголосо летит вельможе от шеренг отряда.

— Где Эакид и Алкет? — Аргей интересуется у Гиппомаха.

— В статмосе, отбирают нам проводников. — Гиппомах кивает на массивные крепостные стены из глины.

Юноша обнимает за шею Певкеста и другой рукой Гиппомаха, негромко говорит в сторону Клеандра:

— Откроюсь вам, товарищи, базилевс Селевк отправил меня в Бактрию с секретным проксенством.

Столь неожиданное вступление разом обрывает приготовления, гегемоны отходят на удаление от телег обоза и строя.

— Если со мной что-то печальное произойдёт в Бактрах и более вы не увидите меня живым, — Аргей обращается сразу ко всем, попеременно встречаясь взглядом с каждым из стратегов, — кто-нибудь из вас должен разыскать меридарха Евкратида, македонянина, и передать ему в точности слова базилевса Селевка.

— Говори, Аргей, я исполню. — Певкест прикасается кончиками пальцев к фибуле с барельефом Селевка. Его примеру следуют и другие гегемоны.

— Мы, Селевк Филопатр, поддержим притязания моего родственника Евкратида.

— Мог бы и раньше открыться нам — семья мы твоя, братья по оружию, столько всего пережили совместно! — Благообразный Хармид клянётся юноше тоном торжественным, как молитва. — Уезжай в Бактры спокойно. Не терзайся понапрасну тревогами. Выполним поручение Селевка. За тебя, друг базилевса, умрёт весь отряд. Пусть боги Маргианы оберегут тебя, Аргей, от напастей врагов.

— Если сгинешь ты бесследно в столице, — Гиппомах грозно сводит брови, сжимает правой рукой рукоять ксифоса, — как поступить нам с теми двумя магистратами, что поведут отряд за лаой?

— Клятвы принесли мы, стратег. Соглашение найма скрепили подписями. А потому выполните договор и при моём исчезновении. Сдержим слово чести, мы же подданные Великой Сирии. Гордость — наше богатство. — Друг базилевса похлопывает Гиппомаха по плечу. — Не предадим Великую Сирию. Гелиайне, гейтары!

Аргей прощается, крепко жмёт руки гегемонам, выслушивает ответное «не предадим», стискивает напоследок в крепких объятьях раздосадованного Певкеста, убывает с хмурым лицом, не оглядываясь, к сонному Лисандру.

Двое сирийских всадников нагоняют столичных магистратов за пятью стадиями от лагеря. Лаг при виде Аргея и Лисандра отряжает трёх своих слуг вперёд загодя подготовить ночлег на следующем статмосе. Светило появляется на горизонте, горы меняют силуэты, явственно в изгибах хребтов проступают из предрассветной темноты, на неприступных вершинах сверкает белый снег. Аргей оказывается посредине между Тарипом слева и Лагом справа.

— Уже определился, чем будешь заниматься в столице? — вежливо интересуется Лаг, внимательно разглядывая барельеф Селевка на фибуле.

— Столица мне не интересна. Рвусь к могиле отца. Хочу припасть к его последней обители. Поговорить бы с отцом. Да вот и все мои помыслы.

— Но ведь дела скорбные не поглотят твои могучие устремления? — Лаг теряет интерес к фибуле. Говорит тоном язвительным: — О друзьях твоих из Маргианы надо бы похлопотать. На какие доходы будешь жить в Бактрии? Ты проксен, а значит, тебе предстоят расходы, и расходы весьма значительные.

Аргей мрачнеет, собирается было ответить, но Тарип не даёт юноше высказаться, громко откашливается, укоризненно смотрит в глаза Лагу, умиротворяюще начинает пространно дорожный разговор. Беседа магистрата выбрана отнюдь не на приятные, отвлечённые темы, но на скучные сутяжные дела.

— Когда человек долго отсутствует в отечестве, то по обычаям и законам судьи разыскивают самых близких родственников по отцовской линии для наследования имущества. Если таковых не обнаруживается, то рассматривают уже и родственников по материнской линии. Но если и тут ближайшее родство пресеклось, то через год после розысков положено сделать публичное объявление о результатах дознания наследования, выставить имущество на торги, продать при свидетелях с торгов, а весь полученный доход обратить в казну полиса. Опись проданного, цены, имена покупателей вносятся в судебный отчёт, который скрепляется подписями троих, сдаётся в архив буле на вечное хранение.

Тарип замолкает, дрожит от утреннего холода, кутается в просторный чёрный с серебряной вышивкой гиматий.

— Меня не было в Бактрии почти три года. — Аргей не удивлён темой беседы. Лисандр позади Аргея учтиво хранит молчание, любуясь видом величественных гор вокруг. — Мой дом продали? Клер всадника из хоры Бактр передали кому-то… другому достойному… из филы всадников?

— Нет, дом твой не продали, — отвечает за Тарипа Лаг. — Ещё не продали. Клер твоего отца перешёл под мой надзор, разумно благоустроен поливным каналом, на нём собрал я дважды урожай хлебов. Так как ты друг базилевса Селевка, то есть подданный Сирии, то владение земельное, увы, будет отчуждено в пользу дел Евтидема Второго.

— Буле полиса, — продолжает размеренно Тарип, — в память о заслугах твоего отца многократно откладывало под разными причинами судебные разбирательства по твоему имуществу. По собственному почину приставил я к дому отца твоего надёжных сторожей. Будь же покоен. Мебель, посуду, инвентарь не растащили воры. Твоим рабам не дал возможности сбежать и сдал их всех в аренду под предоплату по письменным договорам. Нас осаждали те самые ушлые пришлые наглецы, о которых я говорил тебе вчера в ночи. — Тарип цедит угрожающим тоном. — Ох уж эти пронырливые хапуги из дальних сатрапий! Друзья твоего отца всё ещё в силе. Мы так просто не уступим владений предков. В наших кварталах нет места для попрошаек милостыней двора базилевса. Из трёх сотен магистратов две с половиной сотни — македоняне старых родов, и в том причина сохранности твоей недвижимости. Тебе определённо стоит поблагодарить буле за бескорыстное попечительство о твоих денежных интересах.

— Помню вчерашнюю ночь. — Аргей оглядывается на трёх слуг Тарипа сразу позади себя. — Ночь была занятной. Буле отблагодарю по возвращении.

— Им можно доверять. — Магистрат перехватывает подозрительный взгляд юноши. — А твоему каллиграфу?

— Лисандр держит слово чести. — Аргей отвечает таким уверенным тоном, что магистраты уважительно посматривают в сторону мечтательного, с виду наивного писца.

— Предлагаю тебе, македонянин, провести аукцион твоего дома. — Тарип словно бы на службе в буле. — Тем и отблагодаришь буле.

Аргей удивлённо взирает на магистрата.

— О, это будет превосходное развлечение! — Лаг громко смеётся и потирает руки. — Талантами лицедейства осрамим артистов из театра. От зависти к нам заплачут горькими слезами прославленные комедианты.

— Аргей, дай нам потешиться над извечными врагами. — Тарип переменяет в лице, расплывается в кривой улыбке надменного глумления.

— Богачи купят мой дом, — недоумевает Аргей. — Я потеряю родовое гнездо, а с ним и дорогие мне воспоминания. В чём развлечение? Скорее это ограбление меня по собственной доброй воле.

— Не купят. — Лаг заливается смехом. — Магистраты буле не позволят.

— Проведём честные открытые торги прямо у ворот твоего дома. Я выбранный архонт, Лаг — архонт и аукционист, ещё десяток известных магистратов, напыщенных богачей определим в свидетели аукциона. Обещаю тебе, скуки не допущу, страсти будут бушевать. Цена за дом твоего отца поднимется до значительных величин. Как знать, а, Лаг? Быть может, взыграем на азарте, поднимем стоимость твоего дома до… ста мин серебром?

— Сто мин? Дом без ремонта. Трудная задача. Постараюсь, Тарип. — Лаг задумывается.

— Постарайся, Лаг, ты умеешь. Тебя, знатока скрытых достоинств, продавцам ставят в пример, — подбадривает товарища Тарип. — Вспомни, как прошлый дом продавал за три цены.

— Многоречиво распишу владение. После описаний крепкой кладки первых поселенцев помяну всех поимённо из рода Аргея и их заслуги перед отечеством. — Лаг заверяет собеседников с видом, не терпящим сомнений. Выразительно декламирует: — Слава живших в стенах дома перейдёт по наследству новому владельцу!

— Видишь, Аргей, я прав. Лаг справится. — Тарип тихо посмеивается всё с той же кривой улыбкой. — Я даже знаю имя победителя аукциона. Огласим имя покупателя. Возьмём задаток. — Тарип похлопывает по дорожной суме. — И в этот самый момент свершившегося торжества, когда новый хозяин твоего дома распахнёт ворота, на пороге появишься ты, Аргей, аристократ, наследник старинного македонского рода, живой и пышущий здоровьем.

Новая волна смеха от Лага оглушает собеседников.

— Ты только представь его лицо, его самодовольное лицо. — Тарип хохочет от души. — Как раздуются от обиды его ноздри, закатятся глаза… как покраснеет он, засучит ногами в гневе.

— Он будет очень-очень недоволен. — Лаг складывается вполовину, целуя шею жеребца. — Подшутим, Аргей?

— Согласен на милую безделицу, коль развлечение приятно будет вам. — Аргей разделяет непонятное веселье магистратов. — Почему бы и нет? Хотя и не знаю того, кого собрались вы проучить на торгах моего дома.

— Ты его не знаешь, Аргей. Герой наших шуток появился в столице недавно, сразу после твоего исчезновения. — Лаг возвращается в вертикальное положение, утирает слёзы от смеха. Тарип становится злым. — Любимец базилевса Евтидема Второго, тщеславный безродный выскочка из Александрии Эсхаты, богатый трапезит, алчный спекулянт, дерзновенный посягатель на устои общества. Бесстыдно притязает на должность твоего отца — главного казначея доходов. Тянется руками к казне державы для умножения своего личного состояния. Пройдоха! Поверь мне на слово, дорогой Аргей, зарвавшийся наглец достоин публичного унижения.

— Полис узнает о твоём возвращении. — Тарип принимает вид благообразный. Говорит привычным тоном дельца о возможных выгодах: — Ты станешь модным персонажем. Тебе будут подражать. Слова твои будут передавать из уст в уста, как лучшую новость дня. А ведь ты хорош собой. Чем не желанный жених для лучших семейств столицы? Заведёшь полезные знакомства. С твоего отъезда многое переменилось, Аргей. Деметрия нет в Бактрах, с ним в поход отбыл весь прежний двор, синедрион, вельможи, жрецы из царского культа, канцелярия, пажи из царских детей.

— Уехали льстивые подхалимы на Инд, — вставляет Лаг. — Там и сгинуть бесследно.

— Половина Бактрии снялась с обжитых мест и исчезла вместе с Деметрием. Эллины подались за богатствами, — подмигивает Тарип хитро Лагу. — Македоняне же остались. У нас теперь просторней, дышится привольнее, улицы стали шире — никому не надо уступать дорогу, время возможностей, новый базилевс, новый двор, новые вельможи, новая канцелярия. Кстати, пять домов вокруг твоего пустуют. Можешь хоть целыми днями в тимпаны бить — никто из соседей возражать не станет.

— А Дерда? Дерда тоже покинул Бактрию? — Аргей обращается к благодушному Лагу. Но отвечает сердитый Тарип:

— Дерда оставлен Деметрием для надзора за неопытным соправителем, дабы не наделал безумно глупого.

— Ныне и не поймёшь, кто полноправный властитель в Бактрии. — При упоминании имени Дерды Лаг утрачивает всякую весёлость. — То ли Деметрий, то ли его Дерда, то ли вечно пьяный Евтидем Второй. — Лаг указывает рукой на юг. — Деметрий присылает письма из Индии с указаниями, Дерда требует их исполнения, а Евкратид Второй подписывает распоряжения сатрапам по письмам Деметрия. При всём том «всесильный соправитель» чеканит полновесную монету серебром с собственным именем на монетном дворе Бактр. Сюжет для комедии. Персонажи, достойные осмеяния. Не правда ли?

— Осень дарит труженику выстраданный урожай. Что и говорить, осень — время исключительных возможностей. Их нельзя упустить. — Суровый Тарип упрямо ведёт крамольную беседу с другом базилевса Сирии. — Это счастливое македонское время. Вспомни, Аргей, кто завоевал эту дикую страну, кто убрал из городов смердящие башни с разлагающимися трупами, кто перестроил эти варварские тесные города из лабиринтов в прямые улицы, кто дал этой стране справедливые законы? Мы, македоняне! Вспомни, Аргей, кто принуждает вечно строптивых ойкетов к труду, кто подавляет бунты лаой, кто управляет шахтами и поместьями, кто изгоняет разбойников с торговых дорог? И снова мы, македоняне! Но правим страной не мы. Во дворце Бактр восседает на троне не наша династия. Бактрия принадлежала македонянам. Бактрия была отринута от македонян бродягой-наёмником из Магнезии. Где эта Магнезия? Так далеко, что до неё аж год пути! Мерзкое отродье из башмачников, пришедшее на всё готовое, поднятое Диодотом с самых низов до сатрапа Согдианы, Евтидем выразил признательность благодетелю по-своему, по-ионийски… казнил жену, дочь благодетеля, сына благодетеля и свою македонскую родню в храме в день празднеств. Залил македонской кровью храм. Бесчестный Евтидем, не убоявшись богов, ради власти решился на гибрис. Невероятное святотатство сошло Евтидему с рук, счастливец умер собственной смертью, но святотатство перешло на его потомство. Известно многими примерами: святотатства сурово наказываются богами. Род Евтидемов познает тяжесть проклятья от невинно убиенных. Не стоит долго ждать воли богов. И людям по силам исправить очевидную несправедливость. Бактрия вот-вот уже совсем скоро вернётся к прежним владельцам. Евтидем Второй безволен, надеется на Дерду, а душегубец Дерда опирается на мистофоров и более ни на кого. Две тысячи сариссофоров — вот и вся жалкая рать базилевса. Евтидем Второй — наивный глупец, возомнивший себя героем, что стоит обеими ногами на хрупком льду посреди могучей реки. Так ты с нами, сын главного казначея?

— Стану послушной игрушкой в ваших руках? — Ироничный вопрос сына главного казначея не вызывает порицания у собеседников.

— Все мы чьи-то игрушки. — Тарип неожиданно смягчает суровость. Отеческим тоном перечисляет: — Богов, базилевсов, фил-родов, фиасов, кредиторов, гетерий, жён, гетер. — Потом уже совсем по-театральному выставляет руки в бока, с досадой, зло шипит: — Прости, забыл, ты же теперь друг базилевса Селевка, служишь преданно Сирии, печёшься о чуждых нам интересах, вон и товарищей из Маргианы привёл в гости к нам.

— Зачем нам твои нищие беглецы? — подхватывает Лаг. — Что нам проку с их бедствий? Десять тысяч голодных ртов! Ого-го! Сколько в день нужно мер муки на незваных гостей? Сулит постой сирийцев значительные убытки казне полиса.

— Наживу опасных врагов среди двора базилевса? — Поза Тарипа по достоинству оценена, лицо Аргея иронично-насмешливо.

— Наживёшь, конечно, наживёшь! Нашими стараниями ты их троекратно приумножишь, — не то угрозой, не то насмешкой возвращает Аргею Тарип.

— …врагов смертельных, жестокосердных, неумолимых, готовых растерзать тебя живьём, — подпевает с противоположного бока Лаг.

— Вы знали о моём возвращении? — Вопрос-утверждение Аргея магистратами игнорируется.

Беседа плавно течёт, журчит, накатывает и нисходит в давно проложенном русле из каменных валунов, совсем как горная речка рядом с дорогой.

— Но ты не испугаешься каких-то там… презренных трусов-менял? — сладкоголосо тянет Тарип.

— Разве потомок древнего македонского рода, друг базилевса Селевка, проксен Великой Сирии имеет право бояться? — уточняет через Аргея у Тарипа Лаг.

— Герои будут любоваться твоими подвигами, — восторгается положением Аргея Тарип.

Двое магистратов хохочут. Смеётся негромко и Аргей.

— Не желаю быть куклой безвольной в чьих-то умелых руках. У меня воля своя, вам не подвластная, — шутливо отпевает ответ Тарипу Аргей. — И потому пойду я своей дорогой.

— Как поступишь по-своему, не посоветовавшись с нами, — скалит весело зубы Лаг, — так ошибёшься, и ошибка та малая будет стоить тебе жизни.

— Лишишься головы в застенках Дерды. Твой высокий чин Сирии не спасёт тебя в Бактрии. — Тарип проводит ребром ладони по горлу. — Умрёшь, не поквитавшись за отца. А ты ведь прибыл к нам для мести.

— Но перед актом воли своей почиешь от голода, так-то! Серебра на пропитание базилевс Селевк тебе не выдал, — не ведает вежливости Лаг в беседе.

— На таких почётных условиях куклы бесправной-покорной соглашаюсь вступить я в… — Друг базилевса тянет задумчиво и иронично.

— …в заговор по свержению Евтидема Второго, — оглашает пресно-обыденным тоном Лаг.

— Обрёл ты судьбу, сын Ореста. — Тарип завершает «приглашение в мятежники» тоном серьёзным, основательным. — Судьба твоя и устремления наши отныне вместе.

Магистрат протягивает правую руку Аргею. На пальцах Тарипа золотые перстни с драгоценными камнями, на запястье руки позвякивают золотые браслеты, ажурное плетение колосьев, ветвей с цветами и плодами. Юноша скрепляет предложенное рукопожатие. Тарип и Лаг резко оглядываются на ошеломлённого Лисандра. Каллиграф нахлобучивает до бровей кавсию, поднимает правую руку в запоздалом приветствии.

— Принесём нерушимые клятвы на верность? — услужливо предлагает всем участникам беседы Лаг. Указывает руками на восток: — Светило восходит, Аполлон-спаситель свидетель.

Три дня спустя. Бактры

Поздним вечером, когда сумерки сгустились до темноты, стражники западных ворот столицы пропустили магистратов, Аргея, Лисандра и слуг в полис. К гостям магистратов у гегемонов стражи не возникло интереса, ибо влиятельные лица полиса описали незнакомцев как «проксенов Маргианы к буле Бактр», и потому положенного придирчивого досмотра ввозимой клади не учинилось. За воротами магистратов встречают ойкеты, их шестеро, все пешие, без лошадей. Рабы извещают господ о событиях, произошедших в их отсутствие. Известия малозначительны, большей частью деловые, из поместий в хоре.

Колонна после непродолжительной задержки медленно трогается в путь, теперь её возглавляют ойкеты магистратов с факелами. Второстепенная улица полиса, от западных до восточных ворот, в столь позднее время пуста. Аргей и Лисандр отделяются от магистратов, надвигают на брови кавсии, смешиваются с конными слугами, подавляют любопытство, стараясь не смотреть по сторонам. Их замысел удаётся, случайные прохожие и жезлоносцы приветствуют лишь только магистратов, принимая прочих всадников за подневольное сопровождение. Вечер сменяется ночью. Восходит полная луна.

— Никогда не видел такого огромного полиса. Мать городов — Бактры великолепные, — слова восхищённого Лисандра, и он же добавляет громко вслух: — Прослеживается очевидная постепенность.

Кварталы от западных ворот до центральной главной улицы-оси Бактр сменяют друг друга в достатке. От одноэтажных бежевых домов торговцев-бактрийцев и небогатых ремесленников-эллинов с глухими, без окон, стенами на улицу, возведённых из массивных глиняных, необожжённых кирпичей, с кособокими или односкатными крышами из плоской монотонно-коричневой листовой черепицы до двухэтажных, из кирпичной кладки, оштукатуренных в парадно-белое, при нескольких закрытых железными решётками окнах второго этажа, с переливающимся под луной ангобом красной, белой, серой пазовой черепицы. Иные крыши богатых домов достойны храма или дворца сатрапа, услада для глаз, восхищают с первого взгляда, мастера кровли сложили искусные мозаичные узоры в правильных ритмах разноцветных линий.

Неожиданно посреди квартала роскошных двухэтажных аристократических домов Аргей останавливается, спешивается и идёт пешком. Лисандр следует его примеру. Процессия всадников не замечает остановки гостей полиса и не сбавляет ход до скромных крепких, давно не крашенных ворот из карагача, обитых по краям бронзовым листом. Аргей подходит к воротам родного дома, с благоговением прислоняется лбом к старому дереву, трогает пальцами заклёпки, сучки досок, прислоняется к створке щекой, что-то шепчет зелёному металлу, часто целует ворота, утирает слёзы. Впрочем, встречу хозяина с домом не видно посторонним, всадники так окружают юношу, что, кроме попон, ничего и не увидеть. Створки ворот беззвучно открываются, впускают внутрь Аргея, Лисандра, лошадей, чуть позже выпускают лошадей, но без поклажи, и незаметно затворяются. Меры предосторожности оказываются ненапрасными. Группа нетрезвых гуляк, нестройно распевая песню, пересекает улицу.

Магистраты и их слуги продолжают путь, словно бы сделали короткую остановку, навестив дом лучшего товарища. После их ухода ворота дома Аргея вновь открываются, двое крепких мужчин среднего роста, в чёрных подшитых экзомисах, опоясанные верёвкой, при внушительных кинжалах в портупеях, по виду бактрийцы-сторожа из свободных, торопливо прибирают перед домом оставшиеся после лошадей кучки навоза, заметают грязь, павшую с копыт, прочь от ворот. Внутри дома кто-то разжигает огонь посреди внутреннего дворика.

Широкая полоса света от костра освещает лица чистильщиков. Позорная работа, достойная только рабов, не вызывает у суровых мужчин никакого отвращения. Гордые бактрийцы орудуют орудиями уборки молча, слаженно, проворно и умело. После их тщательных стараний улица перед домом убрана до чистоты. Сторожа внимательно оглядывают мощение, с довольным видом поправляют пояса, заносят веники, совки, мешки с мусором и закрывают за собой ворота. Улица погружается в темноту ранней ночи.

Во внутреннем дворике Аргей выкладывает на домашнем алтаре Зевса Оградного башенку из сухой еловой щепы, зажигает стопку от пламени факела, передаёт факел Лисандру, посыпает в жертвенный огонь щепотку благовоний, затем вторую, произносит костру: «Орест и сын его Аргей», от пламени на алтаре поднимается прозрачный сизый дымок. Горькие, резкие, пряные древесные ароматы благовоний Сирии, Вавилонии, Гиркании и Маргианы даруются звёздам Бактрии. Осенний вечер полон приятной теплоты ушедшего лета. За воскурением следует восславление. Юноша тихо поёт, сопровождая пение песни-молитвы ритмичными хлопками ладоней:

— О Евмениды, внемлите, почтенные, с помыслом добрым,

Чистые дщери Хтонийского Зевса, великого бога,

И Персефоны, прельстительной девы прекраснокудрявой!

Вы наблюдаете жизнь нечестивого люда всечасно,

Вмиг к преступленьям летите, неся нечестивым отмщенье.

Вы, о владычицы чёрные, молнии мечете взором,

Плоть истребляющий блеск источает очей ваших светоч,

О самодержицы, мрачные, страшные, с видом отвратным,

Грозные, бродите ночью с бичом, разымающим члены,

О змеекудрые девы, полночницы, страшные взору!

Вас призываю! Грядите к питающим чистые мысли!

При первых словах молитвы блаженно улыбающийся, усталый с дороги Лисандр, ожидавший совсем иного славословного поминания Зевсу Геркею, Аполлону Патросу, Гестии, преисполняется благоговейным трепетом, роняет головной убор на камни двора, проводит ладонью по лицу, словно бы смахнув рукой весёлость, приобретает вид строгий, злой и хмурый.

Тем временем влиятельные всадники, покинув Аргея, сворачивают влево, на улицу всё того же аристократического квартала, проложенную параллельно церемониальной улице к агоре Бактр. Миновав пять домов, Лаг негромко обращается к Тарипу:

— Не жалеешь, что отправились навстречу сирийцам первыми? Десять дней жизни стоили того?

Тарип поворачивается лицом к Лагу.

— Хвала богам, опередили соперников. Глупцы из филы Евтидема и не подозревают, какое ценное сокровище мы заполучили.

Лаг укладывает правую руку на плечо магистрата.

— А как тебе, Тарип, мой родственник Аргей?

— Не зря Аргея отметил высоким рангом Селевк. — Тарип не сомневается в юноше. — Он один из нас. Македонянин! Храбрый, упрямый, рассудительный, как и его отец.

— …и с честью выполнит своё предназначение. — В ответ на приветствие Лаг машет рукой жене и сыновьям.

— Десять тысяч соратников прибыло из Маргианы. Возведём новый полис под боком у Евтидема! — радостно завершает разговор Тарип.

Магистратов встречают у ворот домов многочисленные семьи. Благоухающий аромат свежевыпеченного хлеба пробуждает голод. Усталость исчезает.

На следующее утро

— Стасипп, сын Хармина, вы признаётесь победителем торгов как участник, предложивший наибольшую цену. — Тарип поздравляет дородного мужа лет сорока, бритого наголо, в дорогих одеяниях до полу, умащённого благоухающими маслами. — Подтвердите ваше намерение внесением задатка в размере одной десятой стоимости дома.

Счастливый победитель подзывает раба-эконома, отдалённо похожего на своего господина в сложении и манерах держаться. Раб передаёт магистратам-свидетелям тугие запечатанные мешки.

— Архонт, примите задаток, здесь пятнадцать мин в серебряной монете.

— Стасипп, остаток вы должны внести в буле не позднее третьего дня от дня торгов. — Тарип поднимает к небу жезл магистрата. — Торги окончены. Писцы, заканчивайте оформление протокола аукциона.

— Досточтимый архонт, могу ли я вступить во владение домом? — громко вопрошает победитель торгов.

— Вступайте, Стасипп! Дом по праву ваш. — Архонт склоняется над протоколом, проверяет текст.

Дородный муж в окружении свиты из семерых друзей, эллинов из числа жителей полиса, раба-эконома с тремя загорелыми рабами-помощниками подходит к воротам дома. С высокомерным видом Стасипп принимает шумные поздравления от прочих менее состоятельных участников торгов, случайных прохожих и зевак. Толпа собирается расходиться, как вдруг оказывается, что ворота заперты изнутри засовом. Раб-эконом тарабанит в ворота, дёргает их за бронзовые обручи, к его усилиям добавляются усилия троих рабов-помощников. Рабы налегают на ворота плечами, но всё без толку. Ворота не поддаются. Скучающая толпа оживляется и не расходится, присутствующим становится интересно, сколь долго выдержат ворота натиск. Никто не предлагает помощи ввиду значительного количества осаждающих ворота.

— Досточтимый архонт, простите за беспокойство, могу ли я ломать ворота до того, как я полностью оплачу всю стоимость дома? — Стасипп беспокоится, и не напрасно.

— Нет, по закону вы не можете наносить вред имуществу полиса. — За занятого архонта отвечает магистрат-аукционист.

— Тогда позвольте узнать, как мне открыть ворота? — возмущается победитель торгов.

— Как хотите, так и открывайте, но без разрушений. — Магистрат-аукционист гневно на два тона повышает голос, тем пресекая дальнейшие возражения Стасиппа.

Толпа смолкает в ожидании занятного представления. К зевакам прибывают и соседи по кварталу. У ворот проданного дома собирается без малого две сотни мужей разных сословий и возрастов. Друзья и победитель советуются, недолго спорят, принимают взвешенное решение, отдают приказ рабам. Рабы разбегаются и вчетвером одновременно ударяют плечами в створки ворот. Раз удар, два, три. На третий терпение у победителя заканчивается. Худых слабосильных рабов отстраняют, теперь за открытие упрямых ворот берутся могучие друзья богача. С громким криком семеро разбегаются от противоположной стороны улицы, ударяют в ворота…

И…

…вдруг ворота поддаются натиску, словно были бы не заперты засовом. Створки распахиваются внутрь дома, штурмующие, не встречая сопротивления ворот, вбегают во дворик, теряют равновесие, валятся с грохотом друг на друга, тела образовывают шевелящийся холмик. Слышится удивлённое «Ох!» и «Вы ногу мне сломали!», чуть позже раздаются жалобные стоны, за стонами следуют сочные проклятья. Живой холмик медленно расползается по сторонам. Хохот двух сотен глоток оглашает квартал. На пороге ворот из ниоткуда появляется статный юноша в пурпурных одеждах, при объёмистом свитке, в золотом венке поверх волос. Хохот немедленно смолкает.

— Аргей? — робко произносит кто-то из толпы.

— Аргей вернулся! — на вопрос радостно отвечают одним голосом два мужа.

— Какое странное совпадение! — передаёт мнение один зевака другому.

— Да-да! Пропавший сын явился сам, и прямо на торги, — ему отвечает сосед.

— Почему на нём царские одежды и венок златой? — удивляется чинный муж, участник торгов.

— Неужто восстал из Аида? — с суеверным ужасом произносит голос молодой, не старый.

— Кто это? — недоумевает победитель торгов, указывает руками на странное видение в створе ворот. — Призрак хозяина?!

Одни лишь магистраты не удивлены, всматриваются в «призрак хозяина» как в старинного знакомца, архонт прерывает чтение протокола, поднимает жезл власти к небу. Громко поверх голов оглашает холодным официальным тоном:

— Торги имущества гражданина Ореста признаны несостоявшимися по причине обнаружения родного сына владельца дома, то есть прямого наследника погибшего. Личность Аргея, единственного сына Ореста, удостоверена людьми, знающими его с рождения. Протокол аукциона дома аннулируется.

— Почему торги признаны несостоявшимися? — Стасипп отказывается принимать услышанное, едва сдерживает гнев, багровеет, сжимает руки в кулаки, топает ногой. — Я опротестую итог торгов в суде!

— Таксодиарх аукциона, верните задаток победителю аукциона, — властно распоряжается Тарип, пристально глядя в глаза богачу, хладнокровно выжидает продолжения гнева Стасиппа. Под его твёрдым взглядом негодующий сникает, опускает глаза, архонт поворачивается спиной к участникам торгов. — Чиновники, нас ждёт разбор неотложных судебных дел.

— А-а-а! Дом аристократа мне не достался. И всё из-за него! — горестно скорбит, как на похоронах, победитель торгов, с нескрываемой ненавистью разглядывает юношу в золотом венке. — Не люблю проигрывать.

---

— Не сокрушайся понапрасну, на следующем аукционе тебе обязательно повезёт, — увещевает богача нежным тоном магистрат-свидетель. Добавляет с жалостью: — Судиться с судьями в суде? Какая глупая затея!

Увещевание, однако, производит совершенно противоположный эффект: Стасипп свирепеет, раздувает щёки, закатывает глаза. Появляются шестеро друзей богача, в пыли, в изорванных нарядах, ведут под руки кого-то из своих, хромающего, с переломанной ногой. Праздным людям перепало развлечение. Толпа приходит в неистовство: улюлюкает, гогочет, беспрестанно едко шутит в две сотни громких голосов.

Глава 3. День ужаса и скорби

Ранним утром при первых лучах солнца Аргей покидает отеческий дом, в воротах даёт наставления Лисандру:

— Никуда не выходить, дождаться обещанных угощений от друзей, открывай только на условленный пароль.

— Колесница Гелиоса, — отзывается сонный каллиграф.

Створка закрывается на засов, Лисандр остаётся в доме, Аргей в простых серых дорожных одеждах быстро шагает по мостовой квартала, выходит к главной улице столицы. Шум ног, перестук копыт, скрип повозок, мычание волов приветствуют Аргея. Едва ступив на широкую улицу, юноша ловко уворачивается от камня, пущенного не в него, но в старика-бактрийца, стоящего у стены. Аргей проворно отпрыгивает в сторону. Камень падает на мостовую квартала. Старик поднимает к небу резной посох. Тонкий посох — плохая защита. Следующий камень метается куда точнее предыдущего. Серый шар попадает точно в голову, сбивает островерхую шапку, на обнажённой голове седые волосы. Старик роняет посох, хватается за голову, прислоняется к стене. По щеке течёт кровь.

— Убирайся прочь, мерзкий ария! — звонким голосом орёт мальчишка лет одиннадцати, эллин, по дорогой шерсти белого гиматия — из обеспеченного сословия. — Это наши Бактры! Только наши! Только для эллинов! Бактры для эллинов! Ариям здесь не место.

— Здесь ариям не место! Это тебе, шепелявый старикашка! — Второй мальчишка, лет десяти, эллин, швыряет в беззащитного старика увесистый ком грязи из зловонной уличной канавы.

Грязь попадает старику в глаза, ком растекается по лицу, стекает на губы старика.

— Ха-ха! Тебе понравилось? — Метатель рад, язвительно смеётся, разливая злую радость по сторонам. — Молчит. Ему понравилось! Грязь вкусная? Сладкая как мёд? Ха-ха! Кушай-кушай, мне не жалко.

— Заполучи-ка оскорбление! — Ещё один камень ударяет жертву в бок, под ребро.

Старик вздрагивает, морщится от боли, молча сносит побои, пытается поднять с мощения сбитую шапку и оброненный посох.

— Ария поймал мой камень! — Третий камень, пущенный с силой в живот, повергает старика на мостовую.

— Ха-ха-ха! — Оба мальчишки гогочут что есть сил. — Старикашка наелся камней! Да ты настоящий пожиратель камней. Ха-ха! Вы только посмотрите на него. Вот забава. Живот ему крутит! — Новый приступ хохота. — Старый дурак, не объедайся. Меру в кушанье знай.

Израненный старик сидит, скрючившись, поджав под себя ноги, держась обеими руками за живот. Педагог наблюдает с удовольствием избиение бактрийца, стоя поодаль в стороне, с хрустом уминая красное сочное яблоко из завтрака детей.

— Может, мало досталось ему? А не хочешь ли добавки, старикашка? — Метатели камней намереваются собрать снаряды и продолжить побивание. — Подожди, не уползай, пирогов напечём для тебя.

— Эй ты, ойкет! — грозно обращается к педагогу Аргей.

— Вы ко мне обращаетесь? — Педагог блаженствует, кусает сочное яблоко, смахивает с серого неподшитого экзомиса капли яблочного сока.

— Да-да, именно к тебе, скотина говорящая!

Раб пугается, роняет яблоко, вытягивается в струну.

— Вздую тебя, ленивый! — угрожает Аргей, издали показывает кулак, решительно направляется к рабу.

Прохожие, то водоносы, торговцы хворостом и домашние слуги, спешащие с плетёными корзинами, полными снедью, оглядываются на разъярённого Аргея. Никто из них не желает оспаривать мнение македонянина из аристократического квартала. Мальчишки прекращают метание камней по неподвижной цели.

— Ты где должен быть, педагог? — Сделав три шага, Аргей останавливается. До педагога один прыжок. Но робкий раб не ищет драки.

— Хайре, добрый незнакомец, — приветствует педагог сникшим голосом Аргея. — Гиппей, Эрасинид, нам надо поспешить! — Раб хватает мальчишек за руки, опасливо поглядывает на Аргея. — Ребята, опаздываем в школу! Бежим!

— Ария, тебе повезло! Не уходи, мы вернёмся к полудню. — Мальчишки убегают, громко распевая на бегу, по-видимому, любимый пеан: — Македония и Эллада, правь народами вечно!

Аргей провожает взглядом троицу, вспоминает о жертве камней, приближается к уже сидящему старику, откидывает носком сапога в сторону круглый камень, снаряд для пращи.

— Что бы ты им ни сказал, тебе досталось незаслуженно, — сочувствует на койне юноша. — Глупцы те, кто поднял на тебя руку. Старость не повод для унижений.

Старик снимает грязь с лица, утирает губы, щурясь, смотрит снизу вверх на Аргея, перебирая губами, бормочет на койне:

— День ужаса и скорби.

На другой стороне улицы появляются родные старика, молодые мужчина и женщина, они жалобно причитают и плачут.

— Пойду я, старик, — говорит на бактрийском Аргей. — Тебе помогут. Мне надо к брадобрею за новостями.

Аргей покидает злополучное место. Удаляясь, слышит в спину пожелание на бактрийском:

— Да хранят тебя боги, благочестивый.

Приятно вернуться в отечество после долгой разлуки! Всё знакомо, и всё внове. Большой город и остался, как прежде, красивым и изменился в строениях. Словно драгоценными бусами продеты на нити церемониальной улицы общественные здания, раскрашенные изваяния на постаментах, гермы по углам кварталов, фонтаны, полные воды. Аргей привычкой старой узнаёт нарядную агору в статуях богов, храмы, полукруглое буле, крытое новой ярко-красной черепицей, вдали, в самом конце парадной линии, возвышается величественный холм со старинной многобашенной персидской цитаделью. Полис готовится к празднествам, здания на главной улице свежеокрашены, колоннады агоры в строительных лесах, между колоннами свалены груды мусора.

Миновав шумную агору в пёстрых толпах бойких торговцев, покупателей, клиентов, важных трапезитов, телегах, гружённых снедью, за ней испив воды у главного фонтана, оценив наряды и узорные шарфы сплетничающих девушек с амфорами в длинной неподвижной очереди за водой к священному источнику у храма Артемиды, восславив богов у каменных храмов Зевса, Аполлона, Гермеса, Геракла и Диоскуров, пройдя скучный архив с дорическими колоннами и библиотеку с бронзовой статуей Александра Великого, сидящего в походном кресле в нише при входе, уже приближаясь к стадиону Евтидема Первого, Аргей заметил и иные перемены: театр тщательно отремонтирован с фасада, окрашен в белое и красное, пышно убран флагами с изображениями богов и базилевсов, у цитадели заметно расширили площадь, на ней напротив пропилеи дворца базилевса поднялись два новых храма на едином постаменте.

Издали полюбовавшись неизвестными ему храмами, устроенными на восточный манер, с глубокими уступчатыми нишами, юноша в конце своей прогулки сворачивает к стадиону первых поселенцев на пару тысяч зрителей, по форме напоминающему булаву, где рукоять — беговой стадий, места для зрителей и крытая дорожка, а квадратное навершие — палестра. Утреннее светило, поднявшись над башнями крепостной стены, освещает лишь отчасти восточную сторону стадиона, отбрасывая тень на палестру и гимнасий. Над банями палестры нет дыма. Экседра палестры на удивление пуста. Но у дома ближнего к палестре оживлённо — известный брадобрей принимает первых посетителей.

Заняв очередь к брадобрею, занятому мытьём головы клиента, Аргей, не узнанный владельцем заведения, решает продолжить прогулку в палестре гимнасия. За каменной стеной палестры слышно улюлюканье толпы. Пройдя через вход, Аргей застаёт начало состязания. В южной части палестры два кулачных бойца, как видно, хорошо знакомые собравшимся, сходятся в поединке. Зрители азартно заключают пари на исход боя. Лучшие места напротив бойцов среди колонн заняты, и потому Аргей обходит сидящих и доходит до края толпы, где расположились педотриб с детьми. Их три десятка, все первого цикла обучения, в возрасте предъюношей, с десяти до одиннадцати. Школьные занятия по борьбе отложены до окончания поединка. Педотриб и мальчики стоя наблюдают за кулачными бойцами.

Поединок, увы, скоротечен. Один из бойцов, громада мышц, неожиданно рушится от пропущенного прямого удара в висок. Раздаются разочарованные возгласы. От мальчишек — в них Аргей опознаёт двух метателей камней — потоком льются оскорбления. Взрослые зрители предлагают педотрибу «унять желторотых птенцов». Педотриб бездействует. Веселье мальчиков усиливается. Громада мышц оживает, поднимается, трясёт головой, молча выслушивает последнюю порцию гнусных поношений юнцов. Проигравшего сравнивают с «опавшим не вовремя фаллосом». Язвительный хохот мальчишек выводит из себя кулачного бойца.

Ярость проигравшего поединок обрушивается на победителя поединка. Вне установленных правил оконченный кулачный бой возобновлён. Подлым ударом кулака сзади в голову победитель отправляется прямиком в сидящих зрителей. Раненый теряет сознание, расставляет в стороны руки, сминает в падении зрителей. Опрокинутые зрители поднимаются, совместными усилиями переворачивают на спину победителя поединка, раздаётся крик «Шея сломана!», боец хрипит, сотрясается в агонии, из носа течёт кровь, из горла вытекает пена. Поверженный сникает, взгляд стекленеет, и вот, о ужас, ещё совсем недавно крепкий муж во цвете лет умирает от тяжкой травмы головы.

Безумная злость ищет выхода. Кулачный боец поворачивается в сторону смеющих детей. Стремительным рывком обезумевший оказывается напротив педотриба и вымещает злобу на нём, недоумевающем от увиденного. От мощного удара в челюсть педотриб падает на песок бездыханным. Кнут педотриба достаётся трофеем кулачному бойцу, и он, двойной, бросается в детей. Мальчишки прекращают веселье, от изумления замирают, побелев от страха, но гору мышц оцепенением не остановить. Удары ногами и руками обрушиваются на юных обидчиков. Мальчишки падают в разные стороны. Один из них убит. Двое не могут подняться. Трое, лёжа, тихо стонут, свернувшись в колесо. Нападение безумца стремительно и занимает краткие мгновения. Никто из присутствующих не успевает воспринять происходящее. Двое знакомых Аргею метателей камней устремляются прочь от кулачного бойца, чем привлекают его внимание. Один из мальчиков сжимает кнут педотриба. Безумец устремляется за беглецами.

Аргей первым приходит в себя и бежит за кулачным бойцом. Гора мышц настигает мальчишек, оказывается между ними, делает подножку одному, тому, что слева, а правого бьёт кулаком сверху по темени. Две жертвы падают. Безумец, оттолкнувшись от земли обеими ногами, прыгает и точно приземляется ногами на спину упавшего от подножки мальчика. Раздаётся треск костей и детский вопль боли. За воплем следует крик ликования кулачного бойца. Боец прыгает по телу поверженной жертвы. Аргей пригибается, хватает левой рукой горсть песка, правой вытаскивает из ножен подарок Апполодора.

— Эй ты, павший фаллос, посмотри на меня! — окрикивает Аргей во весь голос безумца.

Кулачный боец разражается криком ненависти, оборачивается к юноше и в тот же момент получает горсть песка в лицо. Не давая опомниться противнику, протирающему глаза от песка, Аргей заходит слева, атакует бронзовым ножом, нанося колющие удары в шею и горло. Три удара приходятся по шее, два в горло. Атака приносит результат, артерия перебита. Аргей отступает на десяток шагов назад.

Безумец кричит от боли, шагает к Аргею, хватается руками за шею, пытается зажать раны ладонями, истекает кровью, колышется-шатается от лёгких дуновений ветерка, обессилев, падает на колени в лужицу свой же крови, стоит на коленях перед противником, громко стеная от боли, смотрит на нож Апполодора неподвижным взглядом и наконец рушится ниц, испуская дух у самых ног юноши. Капли крови стекают с бронзового лезвия, падают в песок.

Зрители окружают поверженного безумца и Аргея. Юноша приходит в себя, присаживается, склонившись над трупом, вытирает о него брезгливо нож, руки, с нагим ножом медленно поднимается. Толпа расступается перед юношей. Аргей оставляет палестру, никого не видя, смотря куда-то вдаль. Ему, уходящему, вслед несколько голосов запрашивают имя, звание, место проживания. Аргей, продолжая брести шагом нетвёрдым, пьяным, печально выдыхает:

— Аргей, сын Ореста… друг базилевса Селевка… македонянин.

Покинув палестру словно в забытье, почти выйдя на церемониальную улицу, Аргей ловит испуганный взгляд разносчика фруктов, вспоминает о даре Апполодора, убирает окровавленный нож в ножны, оглядевшись по сторонам, поворачивает в сторону отчего дома, утратив всякий интерес и к брадобрею, опрометью выскочившему при его появлении из цирюльни вместе с напомаженным клиентом, и к тем новостям, которые хотел разузнать. Шум улицы смолкает для Аргея, полис пустеет, горожане растворяются в пелене из слёз.

Юноша добредает до аристократического квартала. Вот и улица к родному дому. Аргей оглядывается по сторонам. Сторонится и пропускает телегу с амфорами вина. Старика-бактрийца нет. Снаряды для пращи забрали прохожие. Взгляд юноши находит в глубине улицы ворота дома и… троих незнакомцев, прислонившихся спинами к стене. Более на прямой улице нет никого. Аристократический квартал пребывает в запустении по причине отбытия многих жильцов в Индию.

— День ужаса и скорби не закончился, — шепчет под нос Аргей, находит под одеждами нож, решительно направляется к незнакомцам. — Отец, клянусь, ты не познаешь моего позора. О, дар Апполодора, не подведи в бою, как не подвёл в палестре.

При приближении к незнакомцам становятся видны их наряды, то прохудившиеся, непонятных выцветших цветов, с масляными пятнами, часто заштопанные, неподшитые экзомисы рабского сословия. Ойкеты при виде Аргея достают короткие дубины, нагло улыбаются. Юноша в ответ вынимает бронзовый нож и с ним бросается на незнакомцев. Не ожидали ойкеты встречной атаки. Улыбки сменяются растерянностью. Растерянность незнакомцев придаёт уверенности Аргею.

Нападающая сторона и обороняющаяся меняются местами. Двое рабов пятятся назад, прячась за спину самого крепкого из троицы. Он же, удивлённый, замахивается дубиной без намерения ударить, глупо угрожая, и получает удар ножом в живот. Аргей, не вынимая ножа из чрева противника, тянет бронзу снизу вверх, распарывая живот до грудины. Дубинка выпадает из рук ойкета. Раб оглушительно кричит в небо, хватается руками за живот, пытаясь удержать выпадающие кишки.

Подельники по разбою подаются в бега. Аргей спешит за ними, где-то позади него открываются ворота, раздаётся окрик Лисандра:

— Воры!

Ойкеты на бегу оглядываются, один из бегущих неловко оступается, цепляется ногой за выступ мощения, неуклюже падает плашмя. Лисандр, верно, заметив знакомые одежды Аргея, спешит нагим и безоружным товарищу на помощь. Аргей перепрыгивает через упавшего ойкета, настигает убегающего и колет без промедления ножом в ягодицу. Бегство остановлено, ойкет хватается рукой за рану, поворачивается к Аргею лицом, намеревается отбиваться от преследователя дубинкой, встречает короткий удар ножом по рёбрам. Ойкет многословно молит о пощаде, поминает имена богов, пятится, бросает дубинку, поднимает к небу руки, плачет. Нет, не разжалобить ему жертву засады. Аргей впадает в бешенство. Хватает левой рукой ойкета за экзомис на груди, крутит ткань, с силой тянет на себя. Хлипкий экзомис трещит, рвётся. Аргей срывает облачение с раба, разворачивает его спиной к себе, наносит ещё два сильных удара ножом по ягодицам пленного.

— А-а-а-а! — Три голоса ойкетов вопят одновременно.

Аргей оглядывается назад. Лисандр избивает упавшего раба коленями и ногами, держа за волосы голову противника. Раб с распоротым животом сидит у стены соседнего дома, обмочившись от болевого шока. Аргей тяжело дышит, пытаясь справиться с непослушным дыханием, сгибается вполовину.

— Ты ранен? — Лисандр бросает избитого ойкета, бежит к Аргею.

— Нет, я не ранен, со мной всё хорошо. — Аргей выпрямляется. — Лисандр, веди рабов ко мне в дом на дознание.

Аргей уходит к открытым воротам.

— А ты? А ты что будешь делать? — Обеспокоенный Лисандр хватает ойкета за шею, отвешивает тому сочные оплеухи.

— А я сменю одежды! Оденься. Простынешь, — выкрикивает в ответ Аргей, собирает три дубинки и исчезает с ними в проёме ворот.

Каллиграф гонит двух рабов в дом, связывает их верёвкой, выходит за третьим, тем, что уже лежит в лужи мочи и крови, но этот третий очевидно безнадёжен, утратил сознание, умирает от потери крови.

— Лисандр, помоги управиться с доспехом, — раздаётся из глубины внутреннего двора.

Каллиграф возвращается. Аргей при ксифосе, кинжале, в шлеме и со щитом-гоплоном. Торакс надет, но не стянут шнурами и застёжками. Лисандр берётся за дело оруженосца умело, доспех фиксируется точно по телу.

— У тебя гоплон полиса Гекатомпила! — Каллиграф читает надпись на щите. — На нём серебряный якорь Селевкидов. Здесь же Бактрия вокруг. Ты что, с якорем на обидчиков пойдёшь?

— И что с того? — Аргей проверяет оружие, Лисандр застёгивает поручи.

— Меня с собой возьмёшь? — Оруженосцу-каллиграфу не терпится принять участие в сражении. — А вдруг врагов будет там много? Тебя прикрою надёжно со спины.

— Нет, Лисандр, ты охраняешь дом. — Аргей не терпит возражений. — Развяжи им руки. Будут тащить того с кишками.

Каллиграф развязывает руки ойкетам, берёт дубинку в руки на случай нападения. Однако пленники безвольны, стонут, причитают, трогают раны и не намереваются биться с двумя озлобленными юношами. Аргей вынимает ксифос из ножен. Нагое железо готово пить кровь. Ойкеты устрашены, замолкают, встают на колени, закрывают глаза, заклинают жалостливо о милосердии.

— Не нужны мне ваши мольбы! Оглох я и ослеп. — Аргей являет жестокосердие. Ксифос указует в сторону умирающего. — Возьмите под руки распоротого друга, ведите меня к вашему хозяину.

Ойкеты встают с колен, плачут, хромают к лежащему, отрывают тело от земли. Кишки падают из живота наземь. Избитые и израненные нагие рабы тащат умирающего по улице, той самой улице, где ещё недавно поджидали Аргея для расправы. Светило поднимается над крышами квартала, любопытствует происходящим. Четверо мужчин петляют среди улиц Бактр. Позади них остаётся след крови.

Изысканный в простоте фасадов суровый аристократический квартал сменяется кичливым кварталом богатых граждан полиса. Жилые строения с коринфскими или персидскими колоннами на входе, разновеликими нишами с фигурками богов, героев, предков, яркими узорными росписями на стенах и воротах, торопятся явить прохожим благополучие владельца. Рабы останавливаются у крепких еловых ворот со свирепым ликом горгоны Медузы. Творение художника на досках великолепно. Если бы не утро, то можно было бы и испугаться. Змеи в причёске кажутся настоящими и живыми. Их глаза блестят, а раздвоенные языки шевелятся. Впрочем, настоящий ужас происходит не на досках.

— Пришли. — Избитый ойкет сбрасывает труп к воротам.

Товарищ раба, раненный в ягодицы, напротив, полон сочувствия к умершему. Страдая от мук, оттаскивает труп к стене дома. Аргей хватает избитого ойкета за волосы, стучит-мозжит головой раба что есть силы в ворота.

— Не бейте меня, прошу! — Раб пытается вырваться из хвата Аргея, но гоплон торцом больно бьёт по рукам. Кровь ойкета оказывается на якоре Селевкидов. — Хозяин, откройте побыстрее, не то он меня убьёт! Оха-хо-хо!

За воротами шум.

— Наглецы, вы поплатись за вторжение! — гневается мужской бас. — Это дом Стасиппа, сын Хармина! Влиятельный эллин…

Ворота отворяются. Аргей тут же швыряет живых ойкетов одного за другим в открытый проём. В воротах три мужа разных возрастов, от двадцати пяти до сорока, разного сложения, от худощавого до дородного. Юноша обнажает ксифос, обращается сразу ко всем троим:

— Кто из вас хозяин этих наглых ойкетов?

Мужи замечают окровавленный труп с распоротым животом и выпущенными кишками.

— А-а-а-а! — истошно вопят встречающие, разбегаются по разным сторонам внутреннего дворика.

— Постой же, подлый трус! Где честь твоя? — Аргей устремляется за дородным господином. — Ну так сразись со мною сам, не через ойкетов!

— Спасите! Убивают! Спрячь меня! — орёт кто-то истошно из кухни, слышится падение посуды, женский визг.

Страх придаёт сил беглецу, хозяин дома подбирает полы длинных платьев, шуршит дорогими тканями, стремительно, по-мальчишески перескакивая через ступеньки, поднимается по лестнице на второй этаж дома. Чёрная тень выбегает из женской половины дома, преграждает путь Аргею. Незнакомка скидывает вдовий платок, выставляет по сторонам руки. То дева лет девятнадцати, роста среднего, эллинка, красивая в правильных чертах лица, чёрные густые волосы уложены в сложную причёску. Ксифос упирается остриём в девичью грудь.

— Сразись со мной, Стасипп! — выкрикивает гость в спину убегающему дородному мужу. — Я Аргей, македонянин, сын Ореста!

Юноша зол, смотрит на защитницу хозяина исподлобья, пытается обойти то справа, то слева незнакомку, но дева в чёрном отчаянно смела, перед оружием не трусит, смотрит прямо в глаза Аргею и всякую попытку обойти её решительно-упрямо пресекает. Гость в нарядных доспехах полиса Гекатомпила подвергает поруганию хозяина дома.

— Стасипп, ты подлец! Стасипп, ты мерзавец! Только деньги умеешь пересчитывать, дрянь? Где ты, безродная крыса? Не прячься! Появись же наконец, Стасипп! Забудь про богатство, вспомни про честь! Возьми оружие в руки. Я здесь, враг смертный, стою у твоего алтаря. Мечтал меня унизить? Вознамерился лишить македонянина гордости на пороге отеческого дома? Ты мой, Стасипп! Страшись, бесстыдный меняла. Вернусь я за тобой. Смешаю тебя с грязью! Вырву сердце из твоей груди. А есть ли у тебя душа, богач? Ведь чести нет у тебя!

Громкоголосые поругания остаются без ответа. Благоприятный момент для поединка чести упущен, хозяин дома скрылся в комнатах второго этажа, на шум сбегаются соседи. Но понапрасну ожидает появления оскорблённого хозяина Аргей, противник уклоняется от вызова. Со второго этажа не доносится шум приготовлений. Бранная ярость медленно угасает. Разочарование овладевает юношей. Аргей недовольно шумно выдыхает, произносит негромко зло «День ужаса и скорби», вкладывает ксифос в ножны, обменивается долгим взглядом с незнакомкой, словно бы прощаясь с достойным противником, и покидает гордым враждебный дом. Толпа соседей безвольно расступается перед гоплитом Гекатомпила. Второй раз за долгое утро никто не пытается Аргея остановить или разоружить. Позади него, лязгающего железом, раздаётся горький плач, то ойкеты Стасиппа оплакивают павшего товарища.

В то же самое время.

Кома лаой базиликой, в трёх днях пути от Бактры

Ещё глубокой ночью две тысячи сирийских мужей, облачённых в доспехи, при гоплонах, с кинжалами и ксифосами скрытно окружили процветающую кому в шесть сотен крепких в хозяйстве домов. Одноэтажные, без окон, глинобитные дома комы с плоскими крышами образовали вытянутый прямоугольник с огороженным загоном для скота по центру селения. Небольшая речка пересекает кому посередине, протекая с севера на юг. Кома издали ночью походит на крепость, так близко располагаются дома по периметру друг к другу. А она и была бы серьёзным укреплением, если бы не государственный запрет на возведение окружных стен для ком лаой.

Гиппомах обращается к Алкету и Эакиду:

— Утро уходит, достойные мужи. Пора действовать. Три отряда давно готовы. Чего мы медлим?

— Надо было ночью на кому напасть, как прежде трижды поступали. — Хармид поддерживает Гиппомаха.

— Эта кома очень подозрительная. По донесениям из соседней катойкии, склонная к мятежу. — Магистрат Эакид проявляет привычную осмотрительность в делах.

— После убытия Деметрия с армией катойкии обезлюдели, лаой два года не подчинялись чиновникам. Отказывались работать на земле базилевсов. — Алкет указывает рукой на центр комы. — Лаой знают о нас, никто из них ни ночью, ни на рассвете не покинул домов.

— Ну да, и скотину не выгнали на выпас. — Хармид соглашается с Алкетом. — Затаились за стенами.

— Конечно, знают о нас. — Гиппомах ухмыляется. — Будем их бояться? Уходим прочь?

— У нас полторы тысячи лаой. — Эакид поджидал предложение стратега, радостно обращается к стратегам Маргианы: — Повернём на Бактры?

— Не мне решать, когда и где остановиться. — Гиппомах криво улыбается. — Приказывайте, магистраты, и я отзову воителей.

— Нет! — возражает Алкет. — Расчёты мои безупречны, и ты это прекрасно знаешь, Эакид. Тех рабов, что набрали, не хватит для скорейшего завершения работ. Нам нужно ещё найти с тысячу рабочих рук.

— Идём на приступ комы? — Спокойный внешне Хармид не трусит, вынимает ксифос из ножен.

Магистраты молчат в раздумьях.

— Повремени, стратег, с железом. — Эакид оглядывается по сторонам. Магистрат явно не желает битвы.

— Бежать объятым страхом от лаой? Ещё одним грехом прибудет мне! Не умер я в Маргиане, так вот теперь умру в Бактрии от стыда. — Хармид не думает расставаться с нагим ксифосом. — Магистраты, скажите мне, бывшему эпарху катойкии, что будет после нашего мирного ухода? — Не давая времени на ответ, рассудительный Хармид степенным тоном держит речь: — Это не моя страна, моя страна — Сирия. Это ваша Бактрия. В каких-то пяти днях пути от столицы лаой не признают власти базилевса? И так установилось уже как два года? Ваши лаой с вашего попущения два года пользуются свободой? Следовательно, после нашего ухода лаой будут окончательно свободны? Ведь они видели нас, македонян и эллинов Маргианы, при оружии, готовых к осаде комы. А потому, увидев нас, отказавшихся от штурма их комы, лаой определят нас, сирийцев, в ничтожных трусов, убоявшихся их гнева. Лаой наберутся наглости и поднимут мятеж и в других комах? Отложатся от Бактрии лаой? Так вы расплодите разбойников по округе. Но хорошо, пусть будет так, ведь это не моя страна. А как быть с ними? — Хармид указывает на толпу людей с дорожными сумами. — Полторы тысячи лаой, которых мы собрали в трудах по исполнению соглашения, имеют глаза. Вы сомневаетесь? Посмотрите на них — они не слепы. Как только повернём на Бактры от этой дерзновенной комы, пойманные лаой утратят страх пред нами, разбегутся ночью по домам. Скажите мне, магистраты, зачем мы с вами подписали договор, если вы не даёте нам, сирийцам, возможность его выполнить?

— Друг базилевса унизит нас многими поношениями. Лишит нас обоих звания стратега. Вельможа призовёт богов, во всеуслышанье проклянёт предателей общей клятвы. — Гиппомах белеет от гнева. Бьёт себя по груди кулаком. — Это будет страшное унижение. Я не смогу пережить прилюдного позора. Наложу на себя руки.

— Помним мистерии друга базилевса, ибо посвящены им в сокровенные таинства Диониса, мисты мы из фиаса Диониса Селевкии-на-Тигре, — совсем неожиданно поминает культ вечно молодого бога Хармид. На недоумённые взгляды Алкета и Эакида Хармид поясняет: — Стратег Гиппомах прав. Отступив от этой комы, предадим не только договор и клятвы, но и надежды нашего лучшего товарища, жреца и гегемона отряда, спасителя нашего Аргея, сына Ореста. Наложу и я руки на себя.

Магистраты Бактр не выдерживают давления двух стратегов Маргианы.

— Идите на штурм. — Раздосадованный Алкет сдаётся первым, поднимает над головой жезл власти. Трое мужей смотрят на Эакида. Магистрат, помедлив, нехотя, со словами «Увещевать строптивцев железом» поднимает свой жезл.

— И ради вот этого дозволения… — Гиппомах громко язвительно смеётся, — …пролить кровь каких-то наглых лаой… я протоптался всё утро без дела! — Стратег воздевает руки к небу. — Арес, чтимый покровитель воителей, даруй нам триумф!

Богу войны приносится жертва. Белая коза закалывается жрецом. С молитвами заднее бедро жертвы сжигается на ритуальном костре. Сальпинга заливается приказом «В атаку!». Три отряда сирийцев распевают пеаны, одновременно идут на приступ комы. Стратег Хармид приказывает пригнать на близлежащий холм полторы тысячи пленных лаой, собранных из других ком, выставляет вокруг холма охранение из четырёх сотен гоплитов резерва, сам же отбывает к отряду, атакующему с юга. Стратег Гиппомах возглавляет атаку с севера и востока. На попечении резерва запад и пленные лаой. Магистраты остаются с резервом, простыми свидетелями.

На плоских крышах домов появляются мальчишки с пращами. Их с сотню. Юные пращники неумело, как только могут пастухи, метают речные камни в наступающие отряды. Кома принимает неравное сражение. Теперь более ни у кого нет сомнений — прольётся людская кровь. Меж тем неумелые камни всё же берут не умением, но числом, ранят нескольких воителей. Их, стонущих, выносят к холму. Сирийцы впадают в безумство при виде убывших товарищей. Сальпинга не смолкает в призывах. Три отряда с шага переходят на бег.

Отряд Хармида опережает прочие отряды и первым врывается в кому. Среди узких улочек комы бывший эпарх катойкии встречает сопротивление лаой, у хлипких баррикад из пустых телег завязывается бой. Бой глупый и неравный, то ксифосы умелые и секиры проворные противостоят домашним топорам-серпам-мотыгам, дротикам охотничьим и камням. Русло неглубокой речки позволяет отряду Хармида обойти с тыла баррикады. Окружённые баррикады заливаются кровью обороняющихся. Стратег захватывает первые дома, его сирийцы убивают мальчишек, застигнутых с пращами. Храбрость или трусость не дают обороняющимся избавление от смерти. Там, где прошли сирийцы Хармида, остаются только трупы. Беспощадность атакующих устрашает лаой, более никто из них не пытается сражаться. На крышах ликование, сирийцы потрясают над головами трофейными дротиками и без заминки метают их в отступающих.

Гиппомах с запозданием вступает в рубку с лаой, теснит их, в натиске опрокидывает, преследует отступающих, быстро прорывается по руслу речки к загону со скотом, рушит ограждение, гонит скотину прочь из комы. То перелом короткого сражения, лаой, завидев утрату скота, своего главного богатства, сдаются на милость победителям. Хармид лично выводит из комы какого-то пленного, высокого, крепкого мужа лет тридцати, возможно, предводителя рода или комы, срывает с него головной убор, ломает посох с черепом горного козла, ставит раненого на колени и разрубает тяжёлой секирой с головы до пояса на две половинки. Труп продолжает стоять на коленях. Стратег толкает ногой в спину разрубленное тело. Казнённый рушится ниц головой в траву. С холма раздаётся многоголосое страдальческое «ох!».

Всех, кто оказывал сопротивление, был пойман с оружием в руках или просто хулил непотребными словами во время штурма, сирийцы казнят в пустом загоне для скота. Некоторых убивают после жестоких терзаний. Так погибают главы семей комы, а с ними и семеро особо активных в рубках подростков. Убито при приступе около трёх сотен лаой, среди них и старики, и дети. У сирийцев убыло одиннадцать мужей, раненных камнями.

Кровь павших повсюду: на стенах домов, на крышах, на воротах, в узких переулках между строениями, в загоне, на шкурах животных, кровь и в речке. Скорбный плач поднимается к небу, тысяча разновозрастных женских голосов оплакивает печальные утраты. Пленные лаой на холме рыдают молча. Дерзновенная кома пала. Сальпинга трубит «Победа».

Глава 4. Подношения, знакомства и мольбы

Аргей вступает в родной дом. Лисандр становится живым шестом для оружия, принимает на себя гоплон, шлем-кавсию, ксифос в портупее. Каллиграф осматривает запёкшуюся кровь на бронзе гоплона. Аргей жадно пьёт воду из кувшина. В ворота стучат, бесцеремонно, тарабанят громко, с силой чем-то твёрдым. Лисандр отворяет створку.

— Хайре, жители дома Ореста. — Перед воротами двое жезлоносцев, лет двадцати и тридцати, обритые наголо, с дубинками, в белых хитонах, при должностных фибулах полиса. Ойкеты полиса смотрят попеременно то на Лисандра, увешанного снаряжением, то на Аргея в доспехах и с кувшином. — Кто из вас будет Аргей, сын Ореста, македонянин?

Аргей поднимает к небу полупустой кувшин. Жезлоносец постарше оглашает торжественно, а эхо, покорно вторя, испуганно разносит по внутреннему двору:

— Приказом буле Бактр Аргею, сыну Ореста, предписано оставаться дома под арестом. Запрещено покидать пределы владения до окончания расследования дела об убийстве Прометея, сына Леонта, гражданина полиса, торговца деревом, совершённом сегодня утром.

Жезлоносцы не спешат покинуть дом, с восхищением долго смотрят на Аргея, склоняют головы в знак уважения и, пятясь, покидают ворота.

— Ты убил торговца? — Изумлённый Лисандр опускает засов. Каллиграф прислоняет гоплон Гекатомпила к закрытым воротам, садится рядом с ним.

— И ещё того ойкета, что поджидал меня в засаде. — Аргей прикладывается к кувшину.

— Ойкеты? Да-да! Потом ты куда-то их повёл. А там убил Прометея? — Лисандр пытается сложить головоломку событий утра.

— Прометея убил я до того, в палестре. — Аргей допивает кувшин, трясёт им, пустым, над камнями мощения. Несколько капель воды падают вниз.

— В палестре? Долог день печальный. Как поступят с вами эти бактрийцы, вельможа? Вас подвергнут суду? А какое будет наказание за двойное убийство? — Каллиграф ожидает подробного рассказа о произошедших событиях. Но, увы, уставший Аргей немногословен.

— Ни о чём не сожалею.

— У нас больше нет воды, друг базилевса. — Лисандр удручён немногословностью вельможи. — Еды тоже нет. Остатки мясного пирога от магистратов я съел и не оставил ничего для вас, за то простите. В кладовке вашего дома хранится в избытке отличное конопляное масло, но им сыт не будешь. Могу отправиться на агору, прикупить съестного, меня не поместили под арест.

— Хорошо, Лисандр, отправляйся за едой, дам тебе денег. — Кувшин ставится на камни пола. — Сменяешь драхму Селевка Филопатра на бактрийские оболы у трапезитов. Менял говорливых найдёшь ты за столом, и будет вывеска над ними.

— Селевк! Родина, Маргиана, Сирия. — Лисандр закрывает глаза, мечтательно улыбается, блаженно тянет: — Славься, базилевс Селевк, наш правитель достойный.

Под восторженные слова каллиграфа раздаётся новый стук в ворота. Стук деликатный, костяшками пальцев, мелодичный. Лисандр вздрагивает от неожиданности, мигом поднимается с пола, отодвигает гоплон. Светило освещает уже не только крыши, но и мостовую. За воротами многолюдно. О удивление, улица запружена толпой, и сплошь из женщин. Эллинки без мужского сопровождения покинули дома! Замужние дамы в дорогих строгих нарядах, с роскошными платками поверх волос, убранных в высокие причёски, от женщин веет яркими ароматами духов. При дамах серыми тенями сопровождение, служанки и ойкеты-носильщики. Лисандр пропускает Аргея, поднимает зачем-то гоплон, водружает на себя шлем-кавсию, встаёт позади товарища, готовый действовать по первому сигналу. Жезлоносцев не видно нигде.

— Хайре, Аргей, сын Ореста, благочестивый спаситель детей! — Милая дама небольшого роста, лет двадцати семи, в тёмно-синих нарядах, прямо напротив Аргея, нежным голосом не говорит, но сладко поёт, растягивая слоги: — По веленью богов, страх поправ, защитил ты сынов малолетних от убивца безумного. Имя твоё — проксен богов милосердных! Матери спасённых благодарят тебя, достойный герой! Чествуем тебя, храбрый Аргей! Славься, сын Ореста!

Бурные аплодисменты, частые выкрики «Славься, сын Ореста!», благожелательные взгляды дам окрашивают Аргея в пунцово-красное.

— Прими от нас подношения!

Лисандр тихо шепчет: «Не останемся сегодня голодными». Слуги вносят во внутренний дворик плетёные корзины с фруктами, мёдом, хлебами, сырами, поднос с копчёным гусем, две амфоры пузатые с вином. Аргей прикладывает по-парфянски правую руку к груди, улыбается в ответ дарительницам. Дамы называют свои имена, имена спасённых, касаются кончиками пальцев доспехов Аргея и довольными покидают пределы владения. Аргей провожает их взглядом, вдыхает ароматы духов, сам запирает ворота только после того, как улица окончательно пустеет.

— Кто ты теперь, товарищ мой? — шутя, вопрошает Лисандр. — Убивец? Подследственный? Жертва подлого нападения? Или герой? Избавитель? Спаситель детей? Нет-нет, ты арестованный добродетель.

— А ты мне сейчас напоминаешь, Лисандр, моего самого лучшего друга, Кассандра из эфебии Селевкии-на-Тигре. Пойдём подкрепимся, скоро полдень, я же не ел ничего с ночи вчерашней. Прими металл, льстец.

— Я откупорю амфору с вином? Вельможа, восславим богов — покровителей Сирии! — Каллиграф удаляется на кухню дома готовить трапезу. Из глубины комнаты обращается с просьбой: — Друг базилевса, ты расскажешь мне о своих бравых приключениях в палестре?

Вопрос Лисандра остаётся без ответа. Аргей рассматривает дары, его внимание привлекают плоды граната. Взяв один из них, юноша разламывает его, рассматривает зёрна, с ними и говорит тоном грустным:

— Ловец змей, жива ли ты? Не забыла ли ты меня, Зарина? А помнишь…

Но предаться приятным воспоминаниям юноше не суждено. Вновь раздаётся стук в ворота. Стук очень похожий на предыдущий, такой же мелодичный, в ритме и деликатный. С половиной граната в руке хозяин дома отворяет ворота. На пороге незнакомка в чёрном, закутанная по брови в шаль, та самая, что отважно преграждала Аргею путь на лестницу в доме Стасиппа.

— Впустишь меня? Я безоружна. — Голос незнакомки приятен. Не дожидаясь разрешения, гостья делает шаг в ворота, ещё шаг, танцевальный, лёгкий, изящно в сторону за неоткрытую створку, прислоняется спиной к створке, скидывает на плечи чёрную шаль.

— Назови себя, дева в чёрном. — Аргей безмерно удивлён. Дева в чёрном не робка, проворно выхватывает из рук хозяина дома гранат. Юноша выглядывает за ворота. На улице ни души. Жезлоносцы покинули свой пост.

— Алкеста, дочь Стасиппа. Пришла к тебе я с миром. Прошу, ворота затвори, пусть в тайне будет мой визит. Никто не должен знать, где пребываю я.

— Ты дочь Стасиппа?! — Аргей прикрывает створку, но не вешает засов, с засовом и стоит напротив незнакомки.

— Забудь о мести. Месть ты не свершишь. Отец мой бежал. Бежал из полиса счастливым, бросив меня, дом и слуг.

— Как, право, жаль! — Аргей, сокрушаясь, качает головой, крепко обнимает обеими руками засов ворот.

Дева при виде объятий увесистого засова усмехается.

— Чему же ты смеёшься? — не понимает странного веселья Аргей.

— Хотела бы и я, чтобы меня так обнимали, как ты сжимаешь этот брус бездушный. — Слова девы в чёрном удивляют Аргея. Дева продолжает тоном честным: — Отец три раза выдал меня замуж. Три раза расторгнул назначенные свадьбы. Три раза я невеста-и-вдова.

— Твой отец… — начинает гневно речь Аргей. Но дева выставляет перед устами юноши ладонь, прерывает быстро, говорит торопливо:

— …Не продолжай! Согласна я с тем, что скажешь дальше.

— Тогда зачем ты охраняла труса и подлеца? Я бы мог его настигнуть, если бы… не ты!

— Он мой отец, но и это не оправдание моего поступка. Сама не знаю, почему тебе я помешала. Быть может, я хотела умереть от твоего клинка.

Из кухни появляется Лисандр, заметив незнакомку в чёрном, застывает на полпути к дарам.

— Зачем пришла, скажи? — Аргей ловит взгляд Алкесты, оглядывается на Лисандра, кивает тому головой. Застывший каллиграф оживает, поднимает с корзин поднос с гусем, удаляется с ним на кухню.

— Хочу бежать из тюрьмы постылой. Ищу защиты у тебя. Укроешь от отца трёхкратную вдову?

Да, таких откровений хозяин дома не ожидал. Брови у Аргея поднимаются вверх, морща лоб. Беседа прерывается. Устанавливается пауза. Окончив с размышлениями, Аргей расстаётся с засовом, запирает ворота, указывает обеими руками на женскую половину дома.

— Что ж, располагайся, беглянка. Дом пустует. Уюта в нём не найдёшь. — Дева поглощает гранат. — У меня нет слуг, тебе придётся самой о себе заботиться.

Вновь выглядывает Лисандр. Ему Аргей и отправляет:

— У нас прибавление в постояльцах. Знакомься, Лисандр — Алкеста, дочь Стасиппа!

Гостья прикладывает руку к устам Аргея, призывая не шуметь. Пальцы девы пахнут душистыми травами. Аргей отводит в сторону руку трижды невесты-и-вдовы.

— Соседей нет, они в отъезде, Индию покоряют для базилевса Деметрия.

— Мне помощь от вас обоих не помешает, — весело отзывается, ничуть не удивившись, Лисандр. Наигранно-наивным тоном зовёт к себе: — Гусь жирный, из рук выскальзывает, оброню вот-вот, и прямо на пол грязный.

Аргей усмехается, смягчившись, смотрит на Алкесту, ей шёпотом поясняет:

— Лисандр — великолепный каллиграф, ведёт архив сирийского отряда, ловок с любым остро заточенным инструментом. От него и мышь не скроется в норе, не то что гусь, покрытый жиром.

Дева в чёрном охотно присоединяется к приготовлениям полуденной трапезы. В три пары рук стол на кухне накрывается. Улучив момент, когда Алкеста отлучается за фруктами, Лисандр торопливо шепчет на ухо Аргею:

— Тебя околдовали? В своём ли ты уме? Зачем пустил дочь Стасиппа? Секреты наши станут и её достоянием. Почему ты доверяешь неизвестной деве, Аргей? А может, отец Алкесту отправил шпионить за нами?

— Ты только представь, мой дорогой Лисандр, где сейчас она и с кем. Какой отец из доброго семейства удела гетеры пожелает дочери родной? У неё есть то, что нужно нам.

— И что же есть такого у неё? — Лисандр серьёзно обеспокоен.

— Отчаянная храбрость. — Аргей хитро подмигивает товарищу, обсуждение закончено, через мгновение Алкеста вносит фрукты в кухню. Все трое принимаются за трапезу.

В то же самое время. Буле полиса Бактры

— Магистраты, умоляю, предоставьте мне защиту… — Стасипп испуган, взлохмачен, по лбу обильно течёт пот, крепкие руки часто-мелко дрожат. — …Он убьёт меня! Он убил моего ойкета, вспорол несчастному живот ножом, жестоко избил ещё двоих слуг, ворвался с оружием в мой дом. Убил бы и меня, но я смог убежать. Поносил меня у домашнего алтаря ужасными оскорблениями. Он угрожал мне при свидетелях. Убыток он мне нанёс значительный. Столько преступлений против меня свершил, и не перечесть! Беспричинно и внезапно поутру! Словно дикий зверь голодный, преследовал меня! Взываю к вашей добропорядочности. Вы же отцы семейств! Вы чтите закон! Он же может и к вам в дом вломиться, и над вами насилие учинить, и вас подвергнуть унижениям. Посмотрите на меня, в каком смятении я пребываю. Это дело его рук. Разве я, честный торговец, примерный гражданин, известный благотворитель, того достоин? Этот наглец опасен, одержим буйным нравом, не признаёт общественного порицания, его надо строжайше наказать.

Безмолвно внимает столичное буле сбивчивым речам богача.

У магистратов отстранённые безучастные лица. Тарип откашливается. Говорит громко Тарип:

— Стасипп, ты неоднократно презрительно отзывался о нас. — Речи богача не произвели никакого впечатления на влиятельного магистрата. — Твоё последнее изречение о буле — «сборище спесивых стариков», до того звучало «никчёмные аристократы-македоняне». А вот сегодня… вдруг ищешь правосудия у нас, презренных? Про какое именно общественное порицание ты говоришь?

— Нет, вы не презренные, то ужасные наговоры на меня! Не порицаю вас. Вы, вы, вы… честь полиса. — Стасипп смахивает пот с лица. — Почитаю буле Бактр. Магистраты, вы известны своей мудростью. Законы стоит соблюдать. Молю вас, македоняне, о справедливом суде над оскорбителем чести.

— Буле принимает ваше дело к рассмотрению, — холодно оглашает Тарип. — Суд о защите чести Стасиппа, сына Хармина, назначен через… три дня, нет, лучше через пять от даты обращения.

— Пять дней? Почему так долго? Где мне укрыться от убийцы пять дней?! — чуть не кричит проситель. Стасипп в волнении забывает о положенной вежливости. — Ужас! Меня убьют за этот срок.

— Перестаньте верещать, проситель! Вы в правлении свободного полиса. Здесь не место птичьему гомону. Немедленно покиньте здание буле. — Тарип указывает рукой на выход богачу. На прощание снисходительным тоном высокомерно поясняет: — Стасипп, сын Хармина, вы обыкновенный житель Бактр, вы не гражданин, у вас нет весомых заслуг перед полисом. Никто не будет защищать вас до суда.

Богач сникает, подняв полы одежд, покидает полукруглый зал заседаний. Жезлоносцы закрывают за ним со скрипом дверь. Противный скрежет-скрип, словно отборные ругательства, сопровождает бегущего по полутёмному коридору. Агора принимает Стасиппа радостно-весёлым шумом. Привычные скороговорки, захваливания товара, реплики-насмешки раздражают униженного богача. Торговцы перешёптываются с клиентами, поглядывая косыми взглядами на Стасиппа. Кажется, все, кто снуёт по рядам агоры, немедля остановились и смотрят на просителя. Стасипп багровеет от злости, намеревается уйти, как вдруг кто-то прикасается к его локтю.

— Не печалься, магистратов можно уговорить.

Богач оглядывается на ласковый голос. Лаг улыбается приветливо ему:

— Я твой друг.

— Скажи мне, что надо сделать, о добрый человек? — Стасипп шёпотом молит. — Могущественный Тарип держит обиду на меня.

— Надо смазать колёса, дабы делу твоему дать ход, — вкрадчиво растолковывает Лаг. — И Тарипа обидчивого можно уговорить. Серебро — проверенное лекарство от обид. Смажешь колёса, так магистраты встанут на твою сторону. Выиграешь легко суд над обидчиком.

— Намеревался я после приговора отблагодарить высокий суд, — отзывается обнадёженный богач.

— Словесные посулы, Стасипп, не звонкая монета. Ты это прекрасно знаешь. — Лаг оглядывается по сторонам. — Надо смазать магистратов до суда, никак не после. Неужели где-то взятку дают после выигранного дела?

— У нас в Александрии Эсхате обычай такой заведён. — Голос Стасиппа дрожит от волнения. — Сколько надо заплатить? Я заплачу любую цену, спасите только от убийцы, ведь он меня казнит.

— Талант серебром надёжно поможет твоему делу. — Суровый Лаг пристально смотрит в глаза Стасиппа.

— Внесу талант. Хоть это много, не буду торговаться. — Богач касается рукой фибулы магистрата. — Сегодня внесу, до заката.

— Вот и отлично, Стасипп. — Лаг смягчается. Магистрат благодушен. — Через пять дней на суде магистраты-судьи наложат весьма строгий приговор на твоего обидчика. Возможно, мерой наказания станет огромный непосильный штраф, лишение недвижимого имущества, гражданства, выдворение с позором из страны. А до суда, мой друг, покинь Бактры, укройся в своём поместье, не появляйся больше на агоре.

— А что же мой обидчик будет делать до дня суда? — Голос Стасиппа дрожит от волнения.

— Обидчик твой пребудет под арестом. Полис приставит к подсудимому десять жезлоносцев.

— Самых лучших приставите? Днём и ночью его будут сторожить? — вопрошает богач.

— Да, отмеченных по службе приставим для надзора днём и ночью. Прости, Стасипп, меня ждут важные полисные дела. — Проговорив, магистрат поворачивается спиной к богачу и удаляется в буле.

Богач провожает Лага ненавидящим взглядом. Шепчет дорийской колонне:

— Македоняне проклятые! Спесивые грабители. Что есть у вас, кроме гордости и дерзости? Дерда, Дерда, как же ты нужен мне сейчас! Базилевс Евтидем, услышь меня, возвращайся в Бактры поскорей, мой покровитель, разгромим осиное гнездо в буле.

Выговорившись и успокоившись, Стасипп подзывает к себе слугу-казначея. Вдвоём хмурые мужи, не отзываясь никоим образом на приветствия, покидают агору, отчаянно спеша по направлению к восточным воротам из Бактр.

Вечер того же дня

— Вельможа, к нам снова гости. — Лисандр докладывает по-военному строго от ворот.

Аргей в пурпурных одеждах, в пурпурной кавсии, при фибуле стоит на кресле перед Алкестой, что с нитками и иглой в руках занята ремонтом краёв церемониальных одежд. Дева в чёрном вздрагивает, с вопросом смотрит снизу вверх на вельможу.

— Спрячься, — командует Аргей, указывает на женскую половину дома. — Не бойся, тебя не выдам.

Алкеста бесшумно исчезает. Аргей спрыгивает с кресла. Лисандр открывает ворота. За воротами мужи, в парадном-белом, их двадцать или даже тридцать, в руках у них корзины со съестным. Аргей выходит к гостям. Положенные приветствия пришедшими не произносятся. Невежливость взаимная. Молчит и хозяин дома. Мужи пристально разглядывают широкие золотые полосы на хламиде Аргея, затем фибулу с барельефом Селевка Филопатра.

— Как обращать нам к тебе? — прерывает затянувшееся молчание муж благообразный, лет тридцати пяти, видом софист-мудрец, при блестящей лысине.

— Аргей, сын Ореста, друг базилевса Селевка, — подсказывает гостям Лисандр и следом представляется и сам: — Лисандр, сын Исмения, каллиграф из Маргианы, верный товарищ и оруженосец.

Мужи в белых длинных одеждах переглядываются. Благообразный муж первым из гостей приветствует Аргея:

— Хайре, проксен базилевса Селевка!

— Хайре! — многоголосо позади благообразного мужа.

Аргей в ответ поднимает правую руку. Мужи проходят во внутренний двор.

— Мы отцы мальчиков, тех самых, которых ты бесстрашно спасал в палестре. — Благообразный муж представляется: — Тимасий, сын Этеоника, почётный гражданин Бактр, предводитель влиятельной гетерии торговцев маслом. Я знал твоего отца, Аргей.

Мужи называют свои имена, филы, демы, гетерии, фиасы и даже эрании, в которых состоят. Пришедшие с дарами — деловые граждане Бактр, большинство из которых Аргей видит впервые и потому для лучшего запоминания македонской привычкой не стесняется переспрашивать о родителях и фратриях, в которых состоят пришедшие. Пришедшим есть что рассказать о предках. Завязывается приятная беседа. Гости и хозяин размещаются в андроне, кто в кресле, кто на ложах, кто на скамьях, принесённых из кухни. Тимасий демонстрирует хозяину дома принесённую амфору, с гордым видом указывает на нарисованное красной краской клеймо в виде ромба со стрелой по центру.

— Хвалюсь! Моё самое лучшее вино! Клеймо моё подделывают завистники. — Обернувшись к Аргею, улыбается во весь рот. — Я, археранист эрании Диониса, почту за честь угостить спасителя моего сына. — И умело откупоривает амфору ножом, взятым из рук Лисандра. — Не все, кто хотел, смогли прийти, потому как присутствуют на похоронах погибших детей. Отцы погибших придут к тебе завтра почтить тебя за свершённое возмездие, то их слова.

— Убийца детей предан публичному проклятью, от него отказалась семья. Останки преступника не будут хоронить в некрополе, труп бросят в горах без погребения, так постановила фратрия убийцы, и буле утвердило её решение. — Муж лет тридцати восьми, по правую руку от Тимасия, берётся за кратер. Обращается к Лисандру: — А где бы воду раздобыть?

— Я под арестом до рассмотрения дела об убийстве Прометея, сына Леонта, — отвечает Аргей.

— У нас нет воды, — сожалеет Лисандр.

— Ох! — Тимасий закрывает лицо ладонью. — Пострадавшие снимут завтра же арест. Я отряжу слугу за водой.

Тимасий спешит к слуге-бактрийцу из свободных, что за воротами терпеливо дожидается своего господина. По возвращении предводителя гетерии приятная беседа мужей с послом Сирии возобновляется и без вина. Гости вежливо запрашивают новости из Сирии и выслушивают рассказ Аргея о недавних трагических событиях в Гиркании и Маргиане. То совсем краткое повествование, без имён участников, названий местностей, численности участников сражений, не удовлетворяет любопытство деловых людей Бактр. Мужи глубоко потрясены услышанным, никто из них не хочет покидать Аргея, дела вечерние отложены, гости настойчиво требуют продолжения.

«Проксен Великой Сирии» уступает их требованиям. Лисандр с разрешения Аргея удаляется на второй этаж, приносит коробку с золотым венком, снимает пурпурную кавсию, водружает под восхищённые возгласы венок на голову Аргея. За роскошным венком следует не менее достойное продолжение. Каллиграф становится оруженосцем, откинув плотное конопляное полотно с шеста-креста в углу андрона, демонстрирует полную паноплию гоплита Гекатомпила, за ней из сундука вынимает стопку красных одежд сатрапа Филиппа и чёрное парфянское облачение придворного вельможи. Мужи разглядывают серебряный якорь, читают надписи на гоплоне и на коробке венка, складывают буквы разорванной вышивки на красных тканях. Восхищённо качают головами. Парфянские наряды с лампасами страшат столичных бактрийцев.

Доказательства высокого ранга Аргея не вызывают у мужей более никаких сомнений. Такие сокровища не купишь на агоре. На юношу смотрят восторженно, как на свиток, полный сокровенных таинств. Звучит суждение: «Аргей, ты прославил в Селевкии Бактрию». Гости поддерживают одобрение хоровым «Славься, Бактрия!». Дорогое выдержанное вино минует кратер, не разбавляется водой, разливается по простой питейной посуде. Амфора стремительно пустеет. Лица гостей рдеют, голоса становятся громче и требовательнее. Другу базилевса приходится начинать рассказ о своих странствиях с самого начала, от дня отбытия из Селевкии-на-Тигре, но теперь уже с детальными подробностями.

---

Около полуночи

Проводив гостей, Аргей поднимается по лестнице, ступени приятно скрипят под ногами, юноша насвистывает мелодию, как вдруг на середине пути ко второму этажу слышит стук в ворота. Стук, не похожий ни на какой из прежних, стучат кулаком, часто, нетерпеливо, по-свойски. Алкеста, убиравшая за гостями андрон, скрывается на кухне.

— Воистину день этот бесконечен. — Лисандр в который раз открывает ворота. Подсвечивает темноту масляной лампой.

Аргей приветствует Лага и Тарипа. Влиятельные лица полиса не одни, с ними трое слуг и незнакомец в тёмно-сером гиматии и такого же цвета кавсии.

— Хайре, хозяин. Хайре, Лисандр. — Тарип спешит с родственными объятиями к Аргею. Закончив с положенными формальностями, представляет незнакомца: — Знакомься, друг базилевса, твой дознаватель, магистрат-судья Тимофей, сын Клеанора. — Незнакомец лет сорока жилист, загорел до бронзы, с крепкими руками в мозолях скорее мастерового, чем изнеженного магистрата полиса. Пахнет мукой и дорогими ароматическими маслами. Открытое скуластое лицо магистрата располагает к себе. Тимофей жмёт руку Аргею, смотрит прямо в глаза и улыбается юноше как старому знакомому.

— Ты меня не помнишь, но бывал я в твоём доме по делам казначейства. Служил я эпистатом катойкии, благодаря поддержке славного Ореста поднялся до гиппарха. Родитель твой, честный пифагореец, самый лучший главный казначей из тех, кого я знал.

Трое магистратов проходят в андрон, за ними следуют слуги с плетёными корзинами, полными снеди. Лисандр остаётся у ворот, при виде очередных подношений довольно потирая руки. Слуги выставляют корзины в центре парадного зала и удаляются за ворота. Тарип указывает на корзины.

— Здесь талант серебром.

— Ты назначаешься казначеем твоих сирийцев. — Тимофей неожиданно оказывается предводителем магистратов. — Или как правильнее сказать? — Магистрат-судья оглядывается на товарищей. — Они ведь из Маргианы? Тогда они маргианцы?

— Сирийцы, ты правильно сказал, — поправляет Лаг.

— Эти деньги от нас на продовольствие. Распорядись же ими умело, — продолжает Тимофей. — Как распорядился бы твой отец.

— Мы пересчитали талант. К каждому мешку прикреплена бирка с суммами и количеством монеты. — Тарип берёт жёлтое яблоко из корзины, протирает и надкусывает. Жмурится от блаженства. — Мои яблоки самые вкусные в этом полисе — сладкие и кислые. — Без перехода продолжает: — Оболы и драхмы таланта в серебре. Тебе не придётся менять сирийскую монету на бактрийскую.

Входит Лисандр. В его руках свиток и принадлежности для письма.

— А это для чего? — Тимофей вопросительно смотрит на чернила.

— Вы уйдёте, а мне до самого утра приказы составлять по отряду, сводить в ведомость траты, выданные суммы, имена гегемонов. — Лисандр занимает кресло скромно в углу андрона. Кивает головой укоризненно в сторону Аргея. — Старший гегемон, друг базилевса, ужасно придирчив, зануда, проверит мои расчёты трижды.

— У нас так заведено, с Маргианы, вести архив. — Аргей не удивлён ни новым назначением, ни внушительной суммой в серебре, в глазах юноши нет алчности. — Распределим талант справедливо по подразделениям отряда, фратриям и филам. Во фратриях и филах есть ответственные казначеи, отцы семейств, рассудительные мужи в годах, им можно доверять.

— А себе ничего не оставишь на расходы? — интересуется слегка удивлённый Тарип.

— У меня есть немного сбережений, награда базилевса Селевка, до весны продержусь. — Аргей и вправду не намерен растрачивать вверенную ему казну. — Голода не страшусь, он мне известен.

— Побереги сбережения. — Тимофей оглядывается на товарищей. — Разделим насущные тяготы добронравного сына Ореста?

— Не траться на еду. Пришлём тебе съестное и воду. — Лаг отвечает за всех.

— Твои люди прибудут в Бактры через пять дней. — Тарип меняется в настрое, ведёт беседу уже по-деловому. — Стасипп требует суда над тобой, подал прошение в буле, суд назначен через пять дней. В тот же день будет назначено и слушанье по делу безумного кулачного бойца. Прошу тебя, достойно подготовься к слушаньям в буле.

— То, что произойдёт через пять дней в суде при рассмотрении твоих двух дел, — Тимофей переходит на доверительный шёпот, — не потребует от тебя искусных ораторских речей. Ты должен очень быстро понимать, куда течёт река судебных разбирательств, и не мешать её течению. Храни хладнокровие в суде. Мы понимаем друг друга, Аргей, сын достойного Ореста?

— Доверяю вам, как вы доверяете мне. — Аргей по-парфянски прикладывает правую руку к груди.

— Заверяю тебя в хорошем исходе дел, — подхватывает Тарип. — Ты проксен Сирии, друг базилевса Селевка, потому не подлежишь обычному гражданскому суду. Стасипп не понимает, с кем ему придётся сутяжничать. — С важным видом откашливается. — Но мои заверения вовсе не означают, что можешь ты и впредь убивать всех, кого надумаешь, среди бела дня.

— Воздержись до суда от… инцидентов, подобных сегодняшним, — скорее просит по-родственному, чем приказывает Лаг. — Хотя я, право, рад тем инцидентам. Кто бы мог подумать, чем день сегодняшний нас наградит. Ты стал героем ком Бактр. Только и разговоров о тебе на агоре.

— Более всех хвалит тебя, Аргей, ты не поверишь, эллинство, — вступает в разговор Тарип. — Скажите на милость, какой странный поворот людских настроений! Извечно враждебное к нам эллинство возносит хвалы македонянину из старинного рода. Ты с их слов, Аргей, не убивец ойкетов, ты «борец с бесчестными приближёнными Евтидема». Некоторые из твоих почитателей, из ремесленного люда, утверждают, что одолел-де ты в одиночку восьмерых подосланных к тебе разбойников. Воздаяние свершилось грабителям-богачам. «Он уравнял весы справедливости за нас всех»!

— Посиди дома, герой, — просит отческим тоном гиппарх Тимофей. — Твоя слава от затворничества только приумножится. Пять дней — это совсем небольшой срок. Думай в затворничестве не только о себе, молодом и красивом, но и об общих интересах македонян Бактрии. Когда в полис прибудут твои товарищи, сирийцы, расклад сил окончательно склонится в нашу пользу. — Тимофей смотрит с подозрением на торжественно-серьёзного Лисандра, держащего в руках письменные принадлежности. — Мои слова не надо записывать.

Аргей грустно усмехается.

— Я не герой, я жертва обстоятельств. То была воля богов, они меня свели и с вами, товарищами, и с врагами. Обещаю вам не выходить из дома до суда. Не пойду даже к брадобрею.

— Так знай на будущее, Аргей, — Тимофей вновь шепчет тоном лучшего друга, — брадобреи, да и гетеры тоже, — платные сикофанты на службе Дерды.

Мужи прощаются. Аргей провожает их до ворот. В воротах происходит неожиданное нападение: какая-то немолодая высокая женщина и мужчина ей под стать, средних лет, по заношенным гиматиям и непокрытым головам — ойкеты или вольноотпущенные, выскакивают из темноты улицы, бросаются на шею Аргею со слезами и причитаниями.

— Господин! — в один голос восклицают мужчина и женщина.

— Как рады снова увидеть вас живым. — Женщина вот-вот задушит Аргея в объятиях.

— Силан? Эпиакса? — Аргей разрывает объятия слуг, уворачивается от поцелуев в щёки и успевает высказать благодарность влиятельным гостям: — Спасибо за заботу о членах моей семьи.

Магистраты со слугами растворяются в темноте улицы. Алкеста появляется из кухни с чахлым переломанным веником, бронзовым скребком, грязной тряпкой и медным чаном. Дочь богача, при распущенных волосах длиной по бёдра, босая, усталая, в поту, приветствует скромных рабов, словно бы долгожданных избавителей от тяжких мук, счастливой нежной улыбкой на устах.

Глава 5. Суды чести

День суда приспел совсем незаметно. Пять коротких дней пронеслись стремительно: в чинных беседах с бесчисленными посетителями из разных фил полиса, обычных хлопотах по хозяйству, покраске обветшавшей мебели, роскошных трапезах из вкусных даров, горестных рассказах слуг про события минувших двух лет, трудных подсчётах в свитках расходных ведомостей. Алкеста стремилась быть полезной в делах сирийцев, корпела вечерами над бесконечной папирусной лентой, с успехом подменяя часто отлучавшегося Лисандра. Как выяснилось, почерк и стиль письма девы в чёрных нарядах ни в чём не уступает каллиграфу, да и в математических расчётах трижды вдова-и-невеста тверда умом.

С середины ночи Лисандр, Алкеста, Силан и Эпиакса приготовляют хозяина дома к важному событию. В тех хлопотах четыре тени мечутся в темноте меж двух этажей, сталкиваются во внутреннем дворе, разбегаются друг от друга, сбиваются вместе в кухне, шепчутся там подолгу, охают-вздыхают, влетают поодиночке в андрон, недолго пребывают в нём и снова предаются непонятной суете. Наконец волнительные приготовления прекращаются.

Ранним утром после восхода светила раздаётся бесцеремонный долгий стук в ворота чем-то твёрдым, не рукой. С возгласом «За Аргеем пришли!» Алкеста прячется за лестницей. Эпиакса мнёт на себе одежду, утирает слёзы, приглаживает волосы. Потрясённый Силан замирает недвижимым камнем у открытых ворот, в глазах раба мир только что перевернулся вверх дном. Лишь один Лисандр целесообразен в отправлениях воли. Печальный каллиграф возжигает огонь на домашнем алтаре, истово молится, приносит богам бескровную жертву, печенье сгорает дотла. Появляется друг базилевса, ни с кем не попрощавшись, покидает дом. Алкеста садится на пол и закрывает лицо руками. Дева беззвучно плачет.

Два жезлоносца торжественно сопровождают Аргея к буле Бактр. Скромным их шествие никак не назовёшь. Юноша в пурпурном облачении вельможи с двумя широкими полосами из золотых нитей, при фибуле друга базилевса, которая сияет нимбом в лучах светила. Красота всегда притягивает людей, вот и сегодня позади, по бокам шествующих образуется толпа. Толпа немалая. Однако при внимательном рассмотрении примкнувших к шествию любопытствующих видно, что случайных прохожих в ней нет, толпа походит на построение в стройных бравых шеренгах.

Три сотни эллинов из процветающих семей полиса, в белых нарядах, умащённые ароматическими маслами, в кавсиях, постукивают ритмично посохами по мостовой. Среди них есть несколько замужних дам в дорогих платках с серебряной вышивкой. За десять домов до агоры к процессии прибывают и хмурые мужи в чёрном, скорбящие по невинно убиенным, числом в три десятка. Так, стало быть, это религиозное семейное шествие родственников из какого-то влиятельного рода?

«Чья это фратрия?», «Чей это культ?», «Какой сегодня праздник?», «Богов и предков рода они поминают?» — подобными досужими вопросами задаются лишь несведущие провинциалы, гости столицы. Столичные жители же сведущи, сразу опознают подсудимого, во многих голосах приветствуют юношу в золотом венке не просто безучастным «хайре», но пожеланиями: «Успеха в суде», «С честью выиграть тяжбу», «Одолеть врага могущественного», некоторые же и вовсе громко, нараспев призывают богов для «вспоможения благочестивому Аргею в битве со Стасиппом-наглецом».

У буле процессию застаёт иная группа, тоже из эллинов, числом не меньшим, чем шествующие, но лицами куда сердитей и злее. Две группы в праздничных облачениях на агоре не смешиваются, хотя знакомы меж собой, сохраняют вежливое отстранённое противостояние. Жезлоносцы вводят Аргея в здание буле. Начинается судебное разбирательство.

Дело первое

Аргей застаёт окончание рассмотрения чужого имущественного спора. Пятеро бородатых мужей и юная голубоглазая дева лет четырнадцати, по виду свободные бактрийцы, все в штанах и длинных рубахах навыпуск, негодуют, злятся, обращены взорами на двух юношей, эллинов, катеков, лет восемнадцати, нагловатого вида, в коротких синих хитонах. Две с половиной сотни судей, почти весь магистрат Бактр, присутствуют на разбирательстве незначительного дела дальней хоры столицы. Что такого важного заставило ранним утром собраться вечно занятое буле? Аргей принимает торжественный вид, поправляет складки, на лице появляется холодная бесстрастность. Магистрат-судья оглашает приговор:

— Признать кражу пяти баранов у бактрийской семьи, ария Друста, катеками, эллинами Ификратом и Проклом, доказанной. Признать недоказанным избиение и поношение оскорблениями дочери Друста при совершении кражи упомянутых баранов упомянутыми катеками. Взыскать с Ификрата и Прокла возмещение полной стоимости украденного в виде баранов или монетой, на выбор проигравшей стороны. Суд Бактр не будет преследовать Ификрата и Прокла за недоказанные деяния против бактрийской девицы.

Катеки удаляются из зала заседаний буле без возражений. Бактрийцы не спешат расстаться с судом. Глава семьи пытается негромко, в почтительном тоне возражать:

— Не за баранов я судился. Я староста комы. Вождь племени ариев. У меня достаточно скота. Кому нужна моя дочь после избиения и прилюдного обнажения? На ней же нет живого места. Кто женится теперь на ней, с позором осквернённой? Почему поганые юнцы не заплатили за унижения моей семьи? Моей дочери остаётся руки наложить на себя! Её жизнь навсегда разрушена.

Протестующего старосту комы и вождя выпроваживают жезлоносцы. Минуя вельможу, разгневанный бактриец останавливается Аргеем. Сочувствие к чужой беде в лице юноши. Аргей заглядывает в зелёные глаза, полные жгучей обиды.

— Ко мне сегодня загляни, достойный муж, ищу прислугу для себя.

Бактрийцы со скорбным видом покидают зал заседаний. Раздаются тяжёлые шаркающие шаги. Напротив Аргея, в пяти шагах, появляется Стасипп. Богач не один, без свиты, но с двумя ойкетами, израненными, в бинтах и шинах. Стасипп надменно-удивлённо осматривает наряды Аргея, встречается с ним взглядом, отводит взор к судьям. Золотой венок переливается благородным свечением.

— Рассматривается дело о защите чести и достоинства Стасиппа, сына Хармина, эллина, поселенца Бактр, против Аргея, сына Ореста, македонянина, гражданина полиса с привилегиями первых поселенцев.

Магистрат-судья, ведущий оглашение дела, против правил покидает своё место в первом ряду кресел зала, шурша длинным облачением, подходит к юноше и указывает рукой на серебряную фибулу.

— Не могли бы вы, Аргей, объяснить нам смысл вашего украшения?

— Вы говорите про мою фибулу? — вежливо уточняет у магистрата юноша.

— Да, именно про неё и эти пурпурные одеяния с золотом. — Магистрат считает своим долгом приподнять края гиматия Аргея для лучшей демонстрации суду. Буле наполняется шёпотом судей.

— Досточтимый суд, фибула, гиматий и остальное облачение, что на мне, — знак отличия друга базилевса Селевка Филопатра, правителя Великой Сирии.

— Позвольте уточнить у вас, Аргей, — магистрат-судья вчитывается в надпись фибулы, — на фибуле надпись «Почётный друг базилевса», а это, насколько мне известно, ранг выше «друга базилевса». Пурпурные гиматии с двумя широкими полосами дозволено носить вельможам при дворе Селевкидов только рангом «старые первые друзья» или «первые весьма почитаемые друзья». Я прав, друг базилевса?

Аргей согласно подтверждает, а вот Стасипп хлопает глазами, ничего не понимая в происходящем.

— Согласно вашим регалиям, вы, Аргей, сын Ореста, — сановник высшего ранга Сирии? Не так ли?

— Да, именно так. — Аргей касается рукой фибулы с барельефом Селевка. — Я друг базилевса Селевка Филопатра, внесённый в список сановников Великой Сирии. На мне золотой венок, дарованный Селевком за отличное служение династии.

В рядах судей шум, тихое перешёптывание сменяется приглушёнными, вполголоса разговорами. Часто слышатся среди обрывков речей слова «Сирия», «проксен», «почётный гость», «отмеченный отличием», «вельможа Селевка», «великие соседи». Магистрат-судья возвращается к своему креслу, однако не садится, повернувшись к ответчику и истицу спиной, включается в разговоры магистратов. Разговоры стихают. Поднимается Тарип и громогласно оглашает:

— Согласно законам Бактрии, установлениям предков, религиозным установлениям эллинским и традициям свободного македонского полиса, мы не можем подвергать суду проксенов иных государств, даже если проступки проксенов распространяются на граждан Бактр. Потому судебное разбирательство «Стасипп, сын Хармина, против Аргея, сына Ореста» прекращается ввиду выяснения личности и должности ответчика.

Такого короткого суда никто не ожидал. Аргей остаётся внешне безучастным. Стасипп недовольно фыркает, воздерживается от обсуждения вердикта судей, обмеривает вельможу странным тяжёлым мутным взглядом, поворачивается спиной к магистратам, намеревается покинуть зал заседаний, как вдруг слышит продолжение резким тоном от иного магистрата-судьи:

— Вернитесь, Стасипп, буле вас не отпускало.

Богач, недоумевая, поворачивается к высокому суду, выставляет перед собой в шутку пустые ладони.

— Открывается новое судебное разбирательство — «Свободный полис Бактры против поселенца Стасиппа, сына Хармина, эллина, организовавшего преступное нападение ойкетов на проксена Великой Сирии Аргея, сына Ореста, македонянина».

Дело второе

Столь неожиданное изменение статуса с истца на ответчика повергает Стасиппа в изумление. Изумление нисходит в гнев. Богач багровеет лицом, вытягивается в струну, скрежещет зубами, руки сжимаются в кулаки. Ищет взглядом кого-то в рядах судей, но не находит. Такое угрожающее поведение не новость для жезлоносцев, как и не новость попытка трусливого побега из зала заседаний буле израненных ойкетов Стасиппа. Двое жезлоносцев ловят ойкетов и возвращают их на прежнее место, ещё двое попечителей закона становятся по обе стороны от Стасиппа. От болезненного заламывания рук беглецы жалобно стонут.

— Стасипп, когда вы впервые увидели проксена Сирии, он был в этих регалиях сановника Сирии? — Магистрат-судья, закончив первое дело, без перерыва принимается за второе, манерно опускается в своё кресло, подбирает одежды вокруг себя.

— Не помню, во что именно был одет этот человек. Прошу простить, тот аукцион, где повстречался с ним, — Стасипп избегает смотреть в сторону Аргея, — был так давно.

— Шесть дней назад, — уточняет деловито Тарип. — Досточтимое буле, я вёл аукцион по продаже дома Ореста. И я, в отличие от вас, Стасипп, прекрасно помню, что Аргей, сын Ореста, был именно в тех же самых сирийских регалиях, что и сейчас пред нами. Со мной были магистраты и чиновники, они свидетели торгов.

Суд вызывает чиновников, сопровождавших аукцион заброшенного дома. Трое должностных лиц, сменяя друг друга, точно описывают события того дня, подтверждают личности участвовавших и заверяют слова магистрата Тарипа. Стасипп молча выслушивает свидетельские показания. Судья, ведущий второе дело, встаёт.

— Буле обращается к ойкетам за разъяснениями их проступка в отношении проксена Сирии.

Жезл власти указует на раба справа. Раб встаёт на колени перед судом, с колен вещает медленно, тщательно подбирая слова:

— Мой господин Стасипп приказал мне и ещё двоим ойкетам, как и я, напасть на того важного господина в золотом венке. Нам дали дубинки. Когда я спросил Стасиппа: «Зачем нам дубинки?», он сказал: «Дабы хорошенько проучить владельца дома», который ему не достался. Я возразил хозяину: «Справимся и кулаками в том нравоучении. Нас трое, а он один. Ни к чему нам оружие, ведь всем известно, дубинками можно серьёзно покалечить».

Стасипп гневно шипит на свою собственность. Раб испуганно замолкает.

— Продолжай, ойкет, говори правду, буле предоставит тебе законную для свидетеля защиту, ты сменишь хозяина после суда.

Раб набирается смелости, зло смотрит на Стасиппа, ему и отправляет проворно-многословно, округлив глаза от ненависти:

— А хозяин мне говорит: «Да пребудет ему, тому господину в золотом венке, долгой-предолгой боли, не сойдёт ему, македонянину проклятому, с рук мой убыток значительный. Добейтесь от него мольбы о пощаде. А не взмолится, можете забить обидчика моего хоть до самой лютой смерти. Бейте-бейте! Чем больше ему пребудет боли, тем лучше будет мне». Так приказал Стасипп. Истину говорю. Добавил, для чего, не знаю: «Ненавижу аристократов, нужен мне очень-очень дом старинный в аристократическом квартале, жить там мечтаю, а заполучу гражданство полиса, накажу меня звать аристократом». Крут нравом мой хозяин. Ослушайся я его, так он бы выпорол меня плетьми. Задаток дал нам за избиение того важного вельможи, по три обола серебром каждому из нас.

— Врёшь, мерзкий ойкет! — грозит Стасипп кулаком своему рабу. — Ты сам решился на ограбление невинного. — К суду милейшим тоном высказывается иное: — Подлый слуга подкуплен кем-то и оговаривает меня. Не платил ойкетам, не давал им дубинок, только их это преступные происки. Судьи, не верьте их словам.

Магистрат указывает жезлом на другого раба, израненного, в повязках. Ойкет встаёт на колени, складывает руки в мольбе.

— Прошу вас, милостивые магистраты, оградите меня от мести моего хозяина. За донос он убьёт меня!

— Буле предоставит тебе, ойкет, защиту, ты тоже сменишь хозяина.

Второму рабу есть что сказать.

— Стасипп, хозяин мой коварный, обманывает нечестиво суд. На дубинках стояло клеймо Стасиппа. Хозяин всё своё клеймит. Спрятал я дубинку под экзомисом. Пусть жезлоносец меня обыщет.

Жезлоносец выполняет просьбу раба. Так в зале заседаний появляется вещественное доказательство. Дубинку подносят судье. Судья осматривает, выявляет клеймо «Стасипп», передаёт на рассмотрение магистратам. Дубинка перемещается по рядам буле. На этот раз богач молчит с угрюмым видом. Ойкет продолжает:

— Поджидали жертву у порога дома. Достали дубинки, напали первыми. Промешкали в начале драки, господин оказался нас ловчей. Порезал свирепо нас ножом. Друга убил. Меня ранил многократно. Кровь лилась из меня. Ну поделом же нам досталось! Я сожалею о проступке. Молю вас о снисхождении. Мне стоило бы раньше у вас искать спасения, тогда б мои чресла были бы целы. Мой хозяин меня искалечил. Это Стасипп во всём виноват. Его судите строго, не меня.

— Показания ойкетов заслушаны. — Судья поднимает жезл власти. — Жезлоносцы, уведите их на рабский рынок, выставите на продажу. Цену пусть назначит покупатель. Деньги от продажи ойкетов передать Стасиппу в день продажи.

— Я протестую! — Богач поднимает в ответ правую руку. — Они моя собственность, вы не имеете права отчуждать от меня ойкетов.

— Протест отклонён. Ойкеты переходят под защиту полиса. Продолжаем рассмотрение дела. — Судья усаживается в кресло.

Рабов поднимают с колен, и они со стонами покидают зал заседаний. Стасипп повержен. Удручённость сквозит в прежде надменном лице.

— Заслушаем пострадавшую сторону. Проксен Сирии, вы ожидали в тот приснопамятный день нападения у стен своего дома?

— Нет, досточтимый судья, я никак не ожидал встретить поутру трёх враждебно настроенных ойкетов, да ещё с вертлявыми дубинами. — Аргей поворачивается к Стасиппу лицом.

Богач не решается встретиться с юношей взглядом.

— Ойкеты донесли, что у вас был при себе клинок, которым вы отразили их нападение. Как это можно объяснить? — Судья-дознаватель встаёт с кресла и подходит к Аргею.

Юноша тянет какую-то верёвку на груди, достаёт из складок одежд нож из бронзы в ножнах, протягивает магистрату со словами:

— Это подарок ритора, философа-стоика, наставника и моего лучшего товарища в эфебии Селевкии-на-Тигре, Апполодора. Известный мудростью софист подарил мне свой детский амулет. Говорил он мне на прощание, что амулет не безделица, но поможет мне, как помогал ему не раз.

Судья-дознаватель удаляется с вещественным доказательством к судье, ведущему дело. Судья встаёт и демонстрирует магистратам, высоко держа над головой, два предмета: вертлявую дубинку и бронзовый нож.

— Прошу магистратов принять во внимание, дубинок было в день нападения три. Три дубинки против короткого старинного кинжала. Бронза древняя и хрупкая. Дубинки прочные и новые. Неравный состоялся поединок у стен дома Ореста. Суд удаляется на обсуждение.

— Позвольте, почтенные судьи. — Стасипп хлопает, пытаясь привлечь к себе внимание. — Почему вы не рассматриваете его вторжение в мой дом? Ведь он пришёл ко мне потом во всеоружии, в доспехах, при ксифосе, а не при коротком кинжале. Смертью жестокой страшил меня.

— Потом? После чего? — Судья-дознаватель оборачивается к Стасиппу.

— Потом… после, ну… после… потом… — Богач запинается в простых словах и замолкает в смущении. Рдеет-пылает румянцем, как юная дева.

— …после нападения ваших ойкетов с дубинками? Втроём на одного? Втроём на посла Сирии? — Судья, ведущий дело, уточняет у Стасиппа.

— Не было нападения, он первым напал на моих людей. — Стасипп упорствует. — Дубинки ничего не объясняют в этом деле.

— Эти ойкеты принадлежали вам, а потому вы несёте за них полную ответственность. — Судья-дознаватель осаживает богача. — Ваша говорящая собственность учинила разбой на улице полиса Бактр. Вы не уйдёте от наказания, Стасипп.

— Вы отказываетесь сотрудничать с судом, Стасипп. — Магистрат с верхнего ряда строгим голосом порицает богача. — Вы препятствуете нам в поисках истины. Вы нагло лжёте в буле. Вы оскорбляете своим поведением должностных лиц. Думаю, высокий суд может вынести решение прямо сейчас, без долгих прений.

Богач смолкает, опускает взор, что-то беззвучно шепчет каменным плитам пола. Буле совещается, не покидая зала заседаний. Обсуждение краткое, магистраты занимают кресла. Судья, ведущий дело, оглашает приговор:

— Стасипп, сын Хармина, эллин, поселенец полиса Бактр, признаётся виновным в организации вооружённого нападения трёх ойкетов на проксена Сирии Аргея, сына Ореста, с целью нанесения последнему тяжких побоев. Суд лишает права на поселение в полисе Бактры и приговаривает Стасиппа к штрафу в пользу проксена Сирии. Дом Стасиппа в полисе, движимое имущество, обстановка в нём, запасы и сырьё в кладовых при доме отчуждаются в пользу Аргея, сына Ореста. Проксен Сирии, вы можете уже сегодня вступить во владение недвижимостью. Составьте подробную опись имущества и передайте буле на сохранение. Акт передачи штрафа будет оформлен в трёх копиях, заверен тремя судьями и скреплён печатями комиссии буле. Третью копию вам вручат завтра через поверенных, она для вас заменит соглашение о праве владения домом.

Богач открывает рот, тяжело дышит, хватается рукой за грудь, закатывает глаза. Раздаётся протяжный стон горя. Аргею возвращают дар Апполодора.

Дело третье

— Открывается дело «Полис Бактр против откупщика Стасиппа, сына Хармина, эллина, лишённого права на поселение». — Судья сменяется, теперь дело будет вести почётный магистрат Тарип, македонянин с привилегиями первых поселенцев.

Богач с трудом держится на ногах. Аргей не знает, как ему дальше поступить. Юноша прощается, но дальше положенных «гелиайне, досточтимые судьи, я удаляюсь» прощание с буле не заходит. Судья жестом повелевает вельможе оставаться на месте. Стасипп удивлённо смотрит на Аргея. Аргей добродушно улыбается в ответ, правой рукой машет Стасиппу как лучшему другу. Богач от вежливого приветствия неожиданно подаётся в слёзы. Горькие рыдания, всхлипывания, стоны наполняют стены полукруглого зала, магистраты выслушивают их внимательно, не прерывая, кто с презрением, кто с упоением, кто хладнокровно-безразлично. Когда же Стасипп смолкает, утирая слёзы горя ладонями, Тарип официальным тоном проговаривает фабулу третьего судебного дела: