Бесплатный фрагмент - Какого цвета жизнь?

Ante scriptum

«Эту книгу замет об всем, что прошло перед моими глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома, где, как я думала, никто ее никогда не увидит»

Сэй — Сенагон. Записки у изголовья

Мудрость моя не больше души,

глупость моя не меньше вселенной.

О. Генри когда-то высказал вроде бы банальную, но на самом деле очень значащую в нашей жизни мысль, что мы все время выбираем свои дороги. Или, как некогда сказал один древний египтянин, мы бросаем дорогу под ноги свои.

Любая дорога — длинный и неровный путь. В ней важно все — и смысл, и цель, и желание, и итог. И все же особенно важно ее начало. С чего начинается любая дорога? С мысли, с улыбки, с желания, с события, с печали, с радости.

Об этом я и написал здесь.

О какой дороге речь? Дорога жизни началась уже очень и очень давно, она рано или поздно завершится. Однако у нее есть свои этапы. На одном из них я нахожусь сейчас. Вот и появилось желание обернуться назад и вспомнить прожитое и прочесть написанное. Не потому, что именно я написал это, а просто потому, что об этом так или иначе продолжаю думать и сегодня.

То, что представляю, собрано из разного. Есть что-то, написанное давно и даже отчасти уже опубликованное. Есть то, что взято из стола, куда попало не так давно. А есть и то, что взято прямо со стола, что писалось еще вчера и даже сегодняшним утром.

Какой-то определенной темы, естественно, нет. Думал о чем-то неожиданном или даже случайном, записывал, думал уже над записанным, снова писал и т. д. Это не есть некое «избранное» — я лишь захотел собрать воедино кое-что из того, что написал, для того чтобы еще раз подумать над этим. Не искать это в разных файлах и тетрадях, а чтобы было перед глазами.

Почему я назвал это миниатюрами? Во-первых, миниатюры бывают разными по размеру и форме, от нескольких предложений до нескольких десятков страниц. А, во-вторых, мои размышления не заканчиваются каким-либо полным и однозначным ответом. Это то, что пронеслось в голове, некие тени мелькнувшего, и соответственно, слова мои лишь тени этих мыслей. Миниатюрные и субъективные ответы на в общем-то глобальные вопросы, которые жизнь любит задавать нам каждый день. Это не единый водный поток, а что-то вроде потока зерен, которые перемешались и все время стукаются друг о друга.

Снова о любви

Есть вещь, о которую Европа всегда спотыкается и на которой она однажды, быть может, даже и сломается. Ни одна другая цивилизация так много не говорит о ней, ни одна культура не берет ее в качестве своего краеугольного камня. А Европа каждый новый период своей истории начинает с любви. О любви твердит Бог Адаму, она же стала критерием справедливости в споре Каина и Авеля. О ней же очень и очень много говорит Моисей. Вся философия Христа может быть сведена к любви. А есть еще Франциск Ассизский, Мартин Лютер. Правда, после русского Льва Толстого о ней как-то дружно подзабыли.

Хаос — это то, что мы не понимаем, то, что мы не можем представить в виде системы и дать ему необходимый набор характеристик. А приводим в систему все мы с помощью глаголов. Именно они наводят мосты внутри броуновского движения существительных, которые, впрочем, без необходимых связей и существительными-то не являются.

Один из важнейших глаголов — любить. Через него мы, по сути, определяем полезность или опасность того или иного существительного. Например, женщины. Пока мы ее любим, мы ее понимаем и принимаем как самого близкого человека. Ушла любовь, и единый образ женщины распался, она превратилась в хаос и, естественно, что мы начинаем ее бояться и избегать. Даже если, простоты ради, называем ее дурой, намеренно поставим ниже себя, презираем, все равно боимся ее, ибо она перестала быть ручной, предсказуемой и полезной. А она осталась тем же самым человеком, что и была, просто исчезла наша психологическая или сексуальная потребность в ней. Если учесть, что и она тоже может лишь на время испытывать потребность в психологическом и сексуальном общении, что и она может перестать любить, то и ты, мужчина, тоже превращаешься для нее в хаос.

Что же делать?

Самое простое — уйти, убежать друг от друга, обвинить друг друга во всех мыслимых и немыслимых грехах и на месте прежних мостов через житейскую пропасть возвести огромную, до небес, стену. Но есть и другой вариант — использовать другой глагол. Перестать хотеть этого человека, но не перестать его уважать и благодарить за то, что все же было и было некогда прекрасно.

Какой же глагол здесь можно использовать?

Это каждый решает сам, а глаголов этих великое множество — уважать, помнить, благодарить, дружить и т. п., хотя чаще всего мы в подобных случаях берем такие глаголы, как использовать, обманывать, мстить, вредить, врать.

Вот так человек и проверяется не самой любовью, а тем, как ведет себя тогда, когда любовь ушла.

Времена и другие формы глагола употребляются лишь по отношению к простейшим действиям человеческого организма, связанным, прежде всего, с физиологическими потребностями — есть, пить, спать, делать что-либо и т. п. Чувства, переживания и размышления, переданные с помощью глагольных конструкций, выглядят тусклыми, непонятными и вызывают чувство какой-то неясной тоски и остервенения. Любил?! Заниматься любовью?! Полюблю?! Здесь возможно лишь настоящее время, лишенное всяческих грамматических излишеств. Любовь — либо она есть, либо ее нет. И нечего тут заниматься словесными упражнениями и испражнениями!

В любви нет ни добра и ни зла, ни плохого и ни хорошего. Она как лес! Сначала попадаешь на опушку, а потом можешь забрести и в бурелом. Там есть и сладкая ягода, и вкусные грибы, но, чем дальше вглубь, тем большее вероятность встретить и страшных зверей. Мы идем через этот лес, не зная дороги, но обязательно стремимся пройти его насквозь. И вот, кто-то может и умереть в этом лесу, а кто-то, увы, немногие, проходят через него. И что же? Оказалось, что они пришли опять в те же степи или города, из которых вышли и которые плотной, непроницаемой стеной окружают этот сказочный лес. И тогда мы начинаем думать, а был ли смысл вообще этому путешествию.

Возможны только две настоящих философии — философия одинокого человека и одиночества и философия любви. Только они дают возможность понимания смысла своего бытия. Остальное только отражает в той или иной степени наши подлость, слабость, шкурничество, стремление ублажать свое тело и уже потому просто — на просто наивны и бессмысленны.

Человека можно и нужно судить и смотреть по вертикали и горизонтали. Чаще всего мы судим о нем по горизонтали, т. е. выясняем то место, которое он занимает среди остальных людей и так мы определяем его «правильность» и полезность для общества. А ведь надо судить и по логике его развития, вектору его собственного движения. А эта логика часто непонятна и непредсказуема и, быть может, потому она нас интересует мало. Поведение человека в мире внешнем нам знать надо, а его внутренний мир нам не нужен. Но понять его можно только в комплексе, учитывая¸ кстати, и «глубину» (душу), а это позволяет сделать только какая-либо сильная страсть человеческая и, прежде всего, любовь. В этой точке человек прозрачен и понятен.

Существует лишь то, что мы обожествляем, чему поклоняемся. Если мы верим в Бога и поклоняемся ему, живем по его заповедям и понимаем мир как его творение и возделываемый им надел, — он станет с нами общаться, верить нам и в нас и будет всегда и во всем помогать нам. Если мы не верим в него и ему, от нас не пойдет никакого сигнала в виде чувства или мысли, он и не услышит нас. Если мы будем относиться к нему потребительски, он не будет нас слушать и повернется к нам спиной. А мы психуем, возмущаемся и говорим, естественно, что Бог умер или его нет, не было и не будет.

Если мы поклоняемся любви и ищем ее в жизни, то она появится. Особенность только в том, что она зародится внутри нас, зародится нежданно, негаданно, без всякого даже действия со стороны женщины, в результате некоего непорочного зачатия. Она, как и Бог, станет частью нашей души, а не придет от других людей. И как она может прийти от них, если у подавляющего большинства из них она в душе еще и не выросла. Они ее просто периодически заказывают — как пиццу, как билет на самолет или ужин в ресторане. Главное, чтобы заказ был выполнен немедленно, чтобы это было вкусно и не очень дорого. Важно, чтобы всего было много и часто. Экая, мол, прости, Господи, глупость любить только одну женщину и любить всю жизнь?! Любовь как чувство пугает таких людей. Зачем?! И они справедливо считают, что она обессиливает и иссушает, губит. Интересно, алкоголь, который губит душу и тело, мы готовы употреблять хоть каждый день, но любить…?!

Итак, если мы уберем из своей жизни все то, что мы называем идеальным, абстрактным, придуманным, уберем Бога, Любовь, Истину, Родину и т.д., что же останется такое, что позволит нам самим отличить себя от животных или камней бессловесных?

Любовь — это неожиданное, непредсказуемое, нелогичное, но четкое, ясное и безоговорочное понимание того, что любимая тобой женщина выше Бога, прекраснее, нравственнее, совершеннее, мудрее, ласковее, милосерднее, надежнее. Да, это безумие, но без него это не состояние, а действие — выбор партнера и не больше. Чего ж тогда удивляться, что отношения с партнером недолговечны? Разве бывает иначе? Просто однажды понимаешь, что можешь пробыть без этого человека еще одну минуту, через час добавляется еще одна минута и в результате на следующий день можешь пробыть без него уже целый час. В течение года нарастание идет по арифметической, на следующий год по геометрической прогрессии и в трехлетнюю годовщину «любви» вдруг обнаруживаешь, что мог бы обойтись без своего партнера и целую вечность… и вообще хорошо бы, чтобы эта вечность наступила прямо сейчас.

Любовь — это хлопок одной ладонью.

Слово человеческое, но способность любить на самом деле не встречается ни среди животных, ни среди… людей.

Неудивительно, что взаимной любви не бывает, да и не нуждается истинная любовь во взаимности.

Это то, что чувствует один человек, двое одновременно могут быть только сытыми и довольными, что ничего общего с любовью не имеет.

И не выдержит второй человек истинной любви, в лучшем случае он лишь позволит любить себя.

Нынешний век — век людей, которые не просто перестали развиваться, взрослеть, а вернулись в детство. Они употребляют те же слова, что и их далекие предки, думают вроде о том же, но делают это по-детски, подражательно. Впрочем, может быть, это и не в нынешнем веке началось, а сопровождало всю историю Европы, а сейчас только достигло абсурда.

Особенно хорошо это видно на примере любви. Европеец как ребенок лишь спекулирует этим словом, оно для него не цель, а лишь средство достижения самых простых целей. Как ребенок признается в любви матери, чтобы получить сладкое, так и мужчина клянется в любви, чтобы получить от женщины лишь физическое удовольствие. И обратите внимание, какими словами выражает эту свою любовь — «хочу тебя», «давай займемся любовью»?!

Любви как состояния европеец просто боится. И ведь он знает, чего боится. Данте неожиданно для себя полюбил толстую Беатриче, и эта любовь преобразила ее, превратив в первую красавицу города. Мы верим этому, хотя и не имеем ни одного портрета этой красавицы. А что дальше? А дальше Данте элементарно струсил и начал любить «издалека», превратил ее в свою даму сердца, начал воспевать в своих стихах. Но ведь это стихи не мужчины, а духовного импотента! Он сотворил образ этой Беатриче, и обессмертил его, а вот полюбить эту женщину в самой жизни у него духу не хватило.

Отчего умерла Беатриче? Может быть, именно от этого испуга Данте. И что ждать от этого ребенка?! Он ведь даже имя свое Дуранте заменил на инфантильное Данте, сам себя звал детским именем. У русских есть имя Владимир, а один чилиец носил имя Володя (Володя Тейтельбойм). Да, кстати, Ленина звали Владимиром. А как бы смотрелось — Володя Ленин или Вова Ленин?

Как мы боимся любить! Раз испытав это потрясение, мы заменяем его эрзацем — сексом и пр. И, заметьте, мы боготворим свою первую любовь, но и называем ее наивной и глупой и никогда не хотим ее испытать вновь! Мы боимся вновь испытать это потрясение.

Вся наша жизнь — психотерапия от любви.

Христос учил любить и в этой любви восходить на самую ее вершину, нырять при этом на глубину Марианской впадины, не меньше. Но трусливые Данте боялись этого и, в конце концов, попадали в сумрачный лес своей трусости.

Вся история Европы построена не на любви, а на страхе перед ней. Христос звал к ней, а Павлы и Августины уводили от нее, призывая любить умерших и вознесшихся. Христа превратили в Бога, и он оказался в этой золотой клетке. Он призывал к любви, это основа всей его философии, а люди его самого превратили в философию, в слово. Он призывал любить живых, а мы теперь считаем, что основа его философии — любовь к Богу. Но, даже если это и так, то ведь он звал любить живого Бога — в книге, в душе, в мире. А мы любим Бога невидимого и неведомого, а чем он в этом случае отличается от вымышленного?!

Что заповедал в самом первом разговоре с Адамом Бог? Любить и нести эту любовь через все времена и миры. Но уже Адам не выдержал этого испытания любовью и предал Бога. Неудивительно, что Библия ничего и не сообщает о его любви к Еве. Да и была ли уже она? Был ли он после такого вообще способен на любовь?

Европейцы во все века боялись тех, кто призывал к любви. Христа распяли и, что может быть, еще страшнее, превратили в Бога и тем самым обесценили его призывы. Стоило Франциску Ассизскому заговорить о любви и его тут же превратили в сумасшедшего. Мартина Лютера уболтали, и увели в богословские дебри.

Конечно, ведь любить живых — страшно! Покойника любить легче, спокойнее. Живем друг с другом и фактически каждый день ведем войну, а умрет кто-то один, другой начинает твердить о неземной любви, которая будто бы была у них, регулярно ходит на кладбище и ставит свечи в храме. Что это, как не лицемерие! Раньше надо было любить, раньше! И Данте ничуть не извиняет то, что напуганный своим преступлением, он всю оставшуюся жизнь воспевал свою Мадонну! Что ей уже эта любовь?!

Вместо любви появилась вера. Да, она многое дала человеку, но, если бы она сочеталась с любовью, реальной, земной к реальному, земному человеку, живому человеку, мы бы и жили в раю. Ведь Рай это и есть любовь! И ничего больше! И ничего иного!

Мало отказаться от корысти, ненависти, пошлости, надо еще успеть в этой вот, земной жизни подняться до Любви!

Для меня любовь — это страсть. Не меньше. Я не понимаю таких выражений, как спокойная любовь, тихая любовь. Любовь — это движение, а движение должно быть максимально быстрым и стремительным. Бег на месте или тихая любовь — самообман. Любовь — это неуемное желание общения с кем-то или чем-то, состояние непрерывно длящегося душевного оргазма. Я не в себе, пока я не в тебе!

Да, можно сказать, что это же невозможно, что так не бывает! Однако, если мы любим женщину, то непрерывно стремимся к ней, постоянно хотим видеть ее, говорить с ней, целовать ее и не считаем ведь, что не можете так долго жить!

Да, рано или поздно такая любовь проходит. Долго в таком состоянии находиться невозможно, мы устаем от него, в конце концов. И это говорит только о том, что человек просто еще младенец, он не научился любить. Как могучий дуб начинается с незаметного зернышка и нужно очень много времени, чтобы он вырос, так и любовь начинается с секундного оргазма. Задача человека, задача всей его жизни вырастить любовь как постоянное состояние бытия. Человек ведь не кто иной, как садовник, который занимается выращиванием. Он выращивает самого себя и вот это — то он делает, как правило, пусть с очень плохим профессионализмом, но с огромной любовью. Он выращивает детей, с таким же плохим профессионализмом и часто вообще без всякой любви. Кто-то выращивает свой дом, хотя в последние десятилетия мода на это потихоньку почти сошла на нет. Кто-то пестует свою работу, кто-то холит свой живот. Так почему бы не заняться выращиванием чувств?! Они ведь не даются человеку в готовом виде, хотя большинство людей именно так и думает. Нужно долго учиться общению с людьми, со своими детьми, со своей женой. Не меньше времени занимает выращивание чувства прекрасного, желания трудиться.

Понимаю, это может звучать как-то плоско — «выращивать чувства». Может быть. Можно поискать и получше выражение, если получится. Так мне кажется точнее — сразу видно, что именно требуется. Впрочем, как бы это ни называлось, главное — делать это. Начните делать это, и, может быть, название вам и не понадобится.

Разумеется, неизбежно встает вопрос, а кого любить? Или что? Людей? Человечество? Нет, нет и нет! Не надо любить людей и тем более человечество. Во-первых, это невозможно. Как себе это представить — любить человечество?! Да и стоит ли оно вообще чьей-то любви, это самое человечество?! Даже Бог предпочитает иметь дело с кем-то в отдельности. Если кто-то уверяет нас, что он любит людей в целом, то он обманывает, сознательно или бессознательно, нас или себя. Во-вторых, как нельзя делать несколько дел сразу, ибо ничем хорошим это не закончится, так нельзя любить даже двух людей одновременно. Каждое дело, если им заниматься всерьез и честно, требует всего нашего внимания и каждый человек настолько уникален, неповторим, что всей нашей жизни может не хватить, чтобы смочь понять и успеть полюбить его.

Женщина может быть верным спутником и на этом пути сделать все мыслимое и немыслимое для тебя, но этот путь она не начинает с тобой, а присоединяется к тебе. Она твой попутчик. А часто и не доходит этот путь с тобой до конца. Вот и цени эти мгновения! Бери все в этой точке вселенной!

Ну, разумеется, кроме женщины мужчина еще должен любить свою работу, своего ребенка, свое животное, свое дерево.

Люби деревья и животных.

Ищи для этой любви одно дерево, одно животное, будь то собака, кошка или лошадь.

Цени всех, но люби одного!

Это нужно и тебе и ему!

Люби работу. Не за славу или деньги, которые она приносит, и не осуждай ее, если она принесет тебе разочарование, страдание, болезнь.

Люби просто трудиться. Всякая работа благословенна, рубишь ли ты дрова, копаешь ли землю или пишешь стихи. Но если в результате твоей работы кто-то заплачет, заболеет, огорчится, умрет, то это была не работа. Этому занятию надо искать другое название, хотя мы до сих пор прячем за привычным словом «работа» обман, насилие, ложь, убийство.

Люби детей, стариков и женщин. Они слабые и нуждаются в опеке, в мужской или отцовской любви.

Уважай других мужчин даже если большинство из известных тебе того и не заслуживает. Хотя бы один раз в жизни любой мужчина бывает этого достоин. Хорошо, если он удостаивается уважения в начале своей жизни, тогда всю оставшуюся жизнь он будет знать, как жить и ему будет чему подражать. Ну, а если уважение придет в конце жизни, то, как ни странно, здесь попахивает и трагедией.

Верь в лучшее и в чистоту, хотя и встретишь это, быть может, всего лишь один раз в жизни, а то и никогда.

Но верь!

И вообще основа всей и любой жизненной философии должна быть одна — люби!

Наперекор всему и особенно здравому смыслу.

Помни, там ничего этого не будет и все будет иное. Успей здесь получить удовольствие от любви к земному!

Есть восьмое чудо света, самое высшее из всех мыслимых чудес — Женщина. Впрочем, я не знаю, какое это чудо по счету. Знаю только, что это единственное чудо, созданное самим Богом. Бог не может творить зло, он творит лишь совершенство. Следовательно, наши человеческие «чудеса света» — всего лишь жалкие потуги сравняться с божеством в творении.

Даже если будет у меня долгая и сытая жизнь, что в ней пользы и радости, если не будет в ней любви?! Самая главная потребность человека — любить и быть любимым. Только она дает смысл существованию, и только она одна делает жизнь счастливой, радостной и полезной.

Видеть женщину, чувствовать ее всеми своими органами, общаться с ней — такая же ежесекундная потребность, как дышать, видеть и думать.

Без женщины будет не жизнь, а что-то иное, что я не знаю и знать не хочу.

Любовь — когда и рад бы иной раз оторваться от нее, а не можешь, словно на клей «Момент» посажен. Любовь — когда все еще считаешь ее маленькой глупенькой девчонкой и все время хочешь до нее дотронуться.

Любовь — это мгновение покоя, безмятежного, беззащитного, безоружного. Редко кому достается два таких мгновения и никому три, но этого мгновения хватает — оно греет в тяжелые минуты и дает уверенность в том, что ты победишь, ты сможешь, ты сумеешь, ты одолеешь.

Пока ты любишь, ты живешь. Когда ты перестал любить, ты умер, ибо не любовь есть не только пустота, но и, в конце концов, ненависть, а она сильнее любой другой смерти. Именно она убивает в тебе человека, на место которого тут же выскакивает Зверь. Как только ты устал любить и хочешь отдохнуть, из души твоей наружу рыкает Зверь — чудище обло, озорно, огромно и стозевно.

Надо быть все же очень хорошим и терпеливым садовником, чтобы за долгие годы вырастить такое нежное, хрупкое и детское растение, как любовь. Стоит хотя бы на миг забыть о нем, и оно начинает увядать, два мига — оно сохнет, три — гибнет.

Любовь рождается мгновенно, как взрыв, когда ты в самом деле «падаешь в любовь».

Любовь — потрясение, взрыв. С него начиналась и Вселенная. Слово «процесс» здесь на самом деле совершенно не подходит.

Много женщин — это для улицы. В дом должна войти одна-единственная. Без нее дом хуже улицы — он пуст, на улице хоть движение. Если женщина не идет в дом, поэт идет на улицу.

Один дом, одна женщина, одна работа, одна любовь — самый высокий смысл жизни. Когда появляется второе, третье — это дурной ряд, бессмысленная бесконечность. В жизни надо идти вглубь, а не в даль. В даль иду я по дороге, в глубину ныряю в океан. Есть испанская поговорка о том, как надо относиться к женщине: gozar la mujer — наслаждаться женщиной.

Знания половым путем не передаются, а вот незнание сколько угодно. Незнание — это чистая тетрадь, а знание — написанная книга. Знание — это прожитая жизнь, услышанный человек, увиденная природа и испытанная любовь как оценка за этот урок.

Мужчина приходит на тот свет именно в том виде, в каком его любила на этом свете женщина.

О любви можно писать по-разному. Любовь одних людей можно описать в романах или стихах, а других — в судебных документах или уголовной хронике. Любопытно, что и те, и другие сочинения уважаемая публика поглощает с одинаковым удовольствием.

Любовь сейчас воспринимается как слово из школьного словаря не очень употребительных слов.

Сейчас разделили секс, как заурядное и часто довольно скучное занятие, и любовь как создание семьи. И больше ничего не видят. Что, больше ничего и нет?!

Отказ от прежней любви — душевный аборт. Нет никакой разницы в убийстве ребенка и любви. Разве что, ребенка ты не видишь, а любовь ты хорошо изучил и знаешь, что ты убиваешь своим словом «разлюбил». Любовь не может пройти, как не может сам собой уйти не рожденный тобой ребенок.

Разлюбить это — как?! Спасибо, я уже сыт… до следующего обеда или можно обойтись и файв-о-клоками?

В старости о любви говорят неохотно, лениво. Влюбиться в старости все равно, что взбежать на крутую гору. Бежишь с радостью, хотя дыхалки может не хватить даже на пару минут.

В старости любая твоя любовь — неразделенная. «Одноклассницы» ищут не любви, а того, на кого можно просто опереться в жизни. Им не до лирики, хотя и любят читать любовные романы. Молодым нужны молодые, или очень большие деньги, которых у тебя нет.

Любовь — «химический процесс»? Как химический? Без соприкосновения??!! Значит, взаимодействуют не физические или химические тела, а какая-то информация, что ли?????

А в чем тогда причина этого? Чем обусловлен ее итог? Почему она носит именно такой характер? И вообще что такое тогда «процесс»?

Думаю, что любовь — со-бытие, явление, изменение, творение, взаимодействие и т. д.

Сведение ее только к химии — постановка телеги впереди лошади. Так могли понимать в естествознании века семнадцатого, когда простые законы, а точнее следствия, понимались как причины.

На самом деле все же химия лишь последствие некоего удара, «влюбленности», их итог.

Любовь — разрушение или жертва!

Однако ведь это всё разные процессы!

Думаю, что любовь для нас непонятна именно потому, что мы ее рассматриваем, как какое-то броуновское движение.

Но это же не объяснение! Надо бы остановиться где-то посередине, но где?

Любовь — это смысл жизни, — сказал влюбленный.

Любовь — это обман, — печально произнес тот, кого разлюбили.

Любовь — это процесс, — ехидно заметил тот, который никогда не любил.

И начало жизни, — вслед за ним устало повторил акушер.

Любовь — это что-то просто человеческое, — отмахнулся один из богов.

Глупцы они все! Любовь — это признак души, разыгранной в лотерею и, чтобы понять это, надо наконец-то купить билет. Однако боги в лотерею не играют из принципа, а люди либо не знают о ней, либо скупятся. Потому-то на розыгрыш приходят случайные люди, и кто-то из них случайно выигрывает любовь и не знает, что с ней делать. Разочарование — плата за очарование.

Женщина похожа на костер. Издали пламя его привлекает, сулит свет и тепло. Вблизи ослепляет и не оставляет иных желаний, кроме желания слиться с этим неземным миром. Но горе тому, кто пойдет до конца: подобно мотыльку он будет безжалостно и равнодушно сожжен. Сила женщины в ее слабости.

А умирает любовь медленно и больно. Что по сравнению с этой болью смерть тела? После смерти физической смерти остается надежда, что там еще что-то будет, а после смерти любви никакой надежды остаться не может. Если любовь была сильной, настоящей, повторения не будет — такое приходит один раз в жизни. Все попытки повторить это в лучшем случае самообман, а чаще всего просто лицемерие, попытка заменить духовное слияние физическим.

Любовь кончается как пересыхает река, уходит в недра небытия, в лужи, озера, сливается с чужой струей, но жизнь без любви мертва и пустынна, как лунная поверхность, где просто нечем дышать и некуда идти. Есть два способа не любить — просто не любить и знать, за что любишь.

Каждому мужчине хоть раз в жизни дается шанс встретить женщину, ради которой можно и душу дьяволу продать. Но мы, кто по неразумию, а кто по благоразумию, или редко его замечаем или боимся использовать. Да, это будет катастрофа, это все равно, что шагнуть в огонь, но все наши удовольствия и успехи, вместе взятые, даже утешением быть не могут. На смертном одре именно они и станут нашим укором и обвинением!

Однако, к сожалению, есть и обратная сторона любви. В реальной жизни всё много сложнее.

Любовь не меньшее богатство, чем деньги или недвижимость, если не большее. «Продажа» любви — древнейшая профессия и приносит дохода не меньше, чем продажа оружия. Да, людям чуть ли не в равной степени нравится любить, т. е. заниматься сексом, и убивать. Однако для секса иной раз нужны не только доступные женщины, мало бывает «справить нужду», невероятное вожделение испытывают в отношении тех женщин, которые любят других, и любят сильно. Многие женщины «угоняют мужиков» из благополучных семей, и угоняют лишь на время, а потом бросают их, поскольку якобы «не сходятся характерами». Многие мужчины соблазняют верных жен и тоже чаще всего лишь для того, чтобы разбить семью. Раз и у меня нет счастливой семьи, то пусть и у тебя не будет. Не должны существовать женщины, которые любят кого-то, а не меня. Ладно, пусть и не полюбят меня, но зато я, как и муж, тоже буду их «трахать»! Никто не должен быть счастливым, если несчастлив я. Я сворую у него жену или мужа, ему или ей будет плохо, они будут несчастны, а меня их горе подпитает необходимой мне черной энергией.

Наглядный пример этому дает роман Александра Сергеевича Пушкин «Евгений Онегин».

Онегин — заурядный прожигатель жизни. Он не работал ни одного дня в жизни. Учился немногому и немного. Предпочел еще в юности «науку страсти нежной» и, молодой и свежий, пользовался успехом у многих дам. Как небезызвестный персонаж анекдотов, любил охоту и женщин, то есть охотился исключительно на женщин. Не требовал от женщин многого, т. е., иначе говоря, не требовал ничего, кроме… «В красавиц он уж не влюблялся / А волочился как-нибудь;/ Откажут — мигом утешался; / Изменят — рад был отдохнуть». Он даже не ставил перед собой цели создать с кем-нибудь семьи. И ни у одной женщины не появилось желания создать семью с ним. Как он сам писал потом Татьяне Лариной, «Чужой для всех, ничем не связан,/Я думал: вольность и покой / Замена счастью».

Видимо, смертельно надоел всем в столице и при первой же возможности уехал в деревню. Потасканный, потерявший изрядную долю здоровья и прежнюю удаль, решил зализать свои душевные раны вдали от «балов и стихов».

И тут черт принес Ленского! Порядочный человек, получивший прекрасное и глубокое образование, умница, рожденный для семейной жизни, поэт, романтик, чист, как ребенок. Не удивительно, что он мгновенно нашел себе «по сердцу» Ольгу Ларину. С точки зрения Онегина, ничего особенного в ней нет — «я выбрал бы другую…». Но Ленский и Ольга, каждый, конечно, по-своему, любят друг друга и хотят создать семью.

Вероятно, это и взбесило Онегина. От скуки и одиночества он подружился с Ленским и большего не хотел. На его увлечение этот «инвалид любви» смотрел с усмешкой. И вдруг понял, что этот инфантильный того и гляди станет жить лучше его, найдет счастье, которое самому Онегину абсолютно не светит.

У Онегина не было ни цели, ни желания убивать Ленского, но в итоге он поразительно спокойно отнесся к перспективе дуэли, переживая не из-за возможной смерти кого-то из дуэлянтов, а исключительно из-за насмешек соседей, типа Зарецкого, которые бы появились из-за неприятия вызова. Да и смерть Ленского не очень уж и огорчила его. Возможно даже, в душе он был и доволен, ведь Ленский с его надоевшей любовью как вечный упрек исчез. И впоследствии не особенно жалел о случившемся. Татьяне в своем письме он написал только о том, что из-за «несчастной жертвы» (смерти Ленского) люди отвернулись от него и он вынужден был уехать из деревни. Если бы соседи не осудили это убийство, Онегин был бы вполне доволен — Ленского больше нет!

Видимо, Онегин даже подумать не мог, что прошедшее не умрет, а еще раз настигнет его в будущем.

Прошли годы, и он снова встретил Татьяну Ларину. Она уже замужняя дама и царствует на балу.

Если бы это не была «та самая Татьяна», Онегин бы, возможно, и не обратил внимания на одну из многих дам на балу. Он ничего не говорит о ее внешности, красоте, — совсем не этим она его поразила. Его изумило другое — гадкий утенок превратился в светскую даму. Не в прекрасного лебедя, а именно в одну из жемчужин бала, хозяек бала.

В нем снова заговорил комплекс злобного завистника. Казалось бы, призрак Ленского растворился в воздухе, но явилось нечто еще более невыносимое для него. Там хоть мужчина со своей круглолицей Ольгой, образ которой давно уже ему надоел, а здесь женщина! Он смеялся в душе над ней, не уважал и не чувствовал влечения к этой простушке, которая не шла ни в какое сравнение с теми «красавицами», в которых он «давно ж не влюблялся, а волочился как-нибудь». И вдруг она — царица бала! И вдруг она — выше его по статусу! Муж ее обласкан двором.

Видимо, снова злобная зависть проснулась в нем. Будь это незнакомая дама, он бы не комплексовал. А тут «та самая Татьяна»! А тут по юности хорошо знакомый ему приятель. Снова кто-то выше его!

Онегин должен был так или иначе уничтожить Ленского из зависти. Поэт любил женщину, а Онегин неспособен на такое чувство. Воистину, кого Бог не любит, того он лишает способности любить.

А теперь нужно было унизить и уничтожить мужа Татьяны. Это было полностью и осознанно задуманное преступление, хотя и несостоявшееся благодаря Татьяне.

Онегину позарез нужна была измена Татьяны, ведь измена и есть преступление само по себе, это как минимум разновидность воровства. Крадут вещи, деньги, время, но крадут и людей. Любовь — наша ахиллесова пята. Трудно отнять у человека знание, мораль, опыт, за все это к тому же приходится отвечать перед законом и людьми, но почти всегда можно практически безнаказанно украсть женщину, любимую, жену. Все это можно объяснить красивыми словами о неземной любви, страсти. А потом, поиграв женщиной, ее снова отпускают к мужу, но она уже испорчена, любовь утрачена, семья сломана, счастье разменяно на воровские ласки и случайные застолья.

Татьяна это прекрасно понимала. Ей помогли ее природная чистота, забота о своей семье и глубокое понимание натуры Онегина. Она, похоже, знала его лучше него самого!

Теперь же Онегину мало, как некогда, «Ленского взбесить». Там убийство и разрушение складывающейся семьи получилось почти случайно, здесь оно задумано изначально!

Он, похоже, никогда не объяснялся в любви женщинам. Его закон — «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Подошел, заглянул в глазки, дотронулся до ручки — и всё! Остальное она сделает сама! Еще не хватало «осаждать крепость!» Он даже не знал, как это делается. Страницы «науки страсти нежной», посвященной этому, он даже не разрезал.

Он решил сразу пойти на штурм. Однако, стрельба глазами никакого успеха не принесла. Грубая лесть не действовала. Через мужа, бывшего приятеля, тоже в дом не будешь вхож часто.

И Онегин, как некогда Татьяна, неопытная и наивная, только-только выросшая из пеленок, решил писать письмо. У «наивной дурочки» это очень хорошо получилось. Пусть и на французском языке написанное для русского, оно в нем «думы роем» возмутило. А его письмо просто примитивно и полностью выдает в нем человека, абсолютно не понимавшего женщин. Взбешенное самолюбие, неуважение к Татьяне, в которой некогда заметил лишь «искру нежности», неумная лесть и вранье по поводу ее внешности, нетерпение, извините, кобеля, самовлюбленность — больше ничего! Грубый мужлан! А Татьяна в своем письме невинна, как Мадонна.

А еще он не понимает, почему она не отвечает ему! Ему пришлось писать еще письма, вероятно, столь же прямолинейные и грубые, обманом проникать в ее дом.

И все для чего?! Ему нужно было победить ее, подчинить своей воле и тем унизить ее, сделать ниже и хуже себя. Она должна была изменить мужу! Только изменить ему, а не уйти от него к Онегину. Она ему как жена не нужна. Она ему не нужна даже как женщина. Она для него значит не больше, чем Лариса Огудалова для Паратова в «Бесприданнице» А. Н. Островского.

Ночи с ней ему было бы достаточно. Даже не ночи, а пяти минут в каком-нибудь закутке. Конечно, потом бы он сам раззвонил всем о происшедшем и ходил бы гоголем. Ну, а если бы муж узнал, тем лучше! Унижение мужа даст ему еще большее самоуважение. Вызовет его на дуэль — да ради Бога! Онегину даже хочется этой дуэли. Убьют его — он все равно останется в победителях. Татьяна обесчещена, муж унижен, семья разбита — какое блаженство!

Однако на сей раз у Онегина ничего не получилось. Татьяна глубоко пережила смерть Ленского, гораздо глубже, чем даже Ольга. Она много думала об этом. Она побывала в его доме, дышала воздухом этого дома, внимательно просмотрела книги, которые он читал. Она поняла Онегина, действительно узнала его лучше, чем даже он сам себя знал. И она поняла, что он подонок, мерзавец и чудовище. Но… сердцу не прикажешь! Любовь зла…

Татьяна любила Онегина, однако в отличие от своей сестры Ольги, не была «как жизнь поэта простодушна». Ольга явно не особенно любила Ленского, ей просто надо было замуж, в общем-то неважно за кого, и нужно, чтобы ее любили. Не стало Ленского — подвернулся улан. Она жила легко и весело. И никакого нарушения чести, что вы!

Татьяна понимала, что не может не любить Онегина. Ей суждено было всю жизнь страдать от этой любви, от этого заболевания, отравления души. И все же она дает ему отпор. Явно здесь дело не только в том, что она четко видит низость Онегина. Она не хочет стать игрушкой подонка, не хочет и сама совершать постыдных поступков. Для Татьяны важна также и собственная честь, она дорожит своей семьей, своей честью и честью мужа. Мужа она не любила, по крайней мере так, как Онегина, как ей хотелось бы самой. И все же берегла его честь и даже его покой. Она скрыла от мужа происходящее, чтобы он не нервничал. И это не обман с ее стороны!

Толи действительно в те времена были такие женщины, толи А. С. Пушкин здесь проявил некую собственную инфантильность и описал идеальную, а не реальную женщину — трудно сказать.

Татьяна прекрасно поняла нынешнее настроение Онегина, его истинные желания и стремления. Она поняла, что он сознательно задумал преступление. За это преступление его не привлечешь к суду. Честные люди могут лишь отвернуться от него, не больше!

Онегин ничтожен и завистлив. Он в душе хочет уничтожить Ленского, как Сальери хотел убить Моцарта. И он всю жизнь преследует Татьяну! Тоже из зависти к порядочным и глубоким людям?!

Вероятно, Татьяна и это прекрасно поняла!!!

Однако предотвратить это преступление может лишь она. И она это делает. В разговоре с Онегиным она все раскладывает по полочкам, раскрывает самому Онегину его гнусный замысел.

Онегин потрясен. Унижен. Растоптан. Ему никто никогда так ясно не говорил о его подлой сущности. Преступление уже невозможно!

Онегин отступает! Он уходит от Татьяны, ни разу не вспомнив, что она женщина, что она прекрасна. Он не хотел ее ни как человека, ни как женщину. Ему нужно было лишь обесчестить ее. Не получилось — он ушел. В голове туман, сумбур мыслей, обид, злобы, но в душе пустота. Бежать! Бежать! Куда угодно! Хоть на Балканы, лишь бы не оставаться здесь. Он судит по себе, а, значит, уверен, что Татьяна всем обо всем расскажет. Какой позор! Не смог добиться женщины! Нет, такой позор свет не прощает!

И роман остается не дописан. Думаю, Пушкин сознательно это сделал. Может, даже сам пустил слухи о том, что у него-де не получается концовка. А никакая концовка здесь и не нужна!

Онегин умер. Умер для света. Умер для Татьяны. Умер для самого себя. Вся его остальная жизнь, сколь бы долгой она ни была — лишь старческая немочь! Ему остается, как дяде, только «смотреть в окно да мух давить»!

Хотя, может, он действительно, как Байрон, уедет помогать грекам и добьется какой-нибудь славной смерти. Ничто другое ему уже не суждено.

«Евгений Онегин» — роман прежде всего о любви. Любви, как о духовном чувстве, а не физиологической страсти. Как в средневековой европейской литературе здесь фактически существуют аллегорические фигуры — Поэт, Женщина, Ничтожество.

И в той или иной степени это антибайроновское сочинение. Пушкин хорошо знал творчество английского поэта, многое заимствовал у него, даже в какой-то степени соревновался с ним, но очень многое, думаю, даже существенное оспорил.

Байрон в те годы был очень влиятельным поэтом. Его до сих пор считают великим. Однако с точки зрения нашего поэта именно он «зачал» «безнадежный эгоизм» и «унылый романтизм». Его идеи претворят потом даже в рецепты, назидания. В какой-то степени и наш пофигизм оттуда родом!

А тогда, в первой половине позапрошлого века, на нем оказалась воспитана целая поросль негодяев, бездельников и эгоистов. Роман Пушкина яркий пример тому, дающий до тошноты детальный образ такого «героя нашего времени». Таким маргиналам духа не нужна духовность, ее отсутствие они обосновывали ссылками на «Чильд-Гарольдов».

Похоже этот роман стал пророческим в судьбе и самого Пушкина.

Дантес — это Онегин, и он явно воспитан на Байроне. А сам Пушкин — Ленский.

Этим романом Александр Сергеевич как бы предсказал свою судьбу и смерть. И его тоже убили из зависти.

Жена Пушкина — Ольга Ларина. С той только разницей, что она не была безучастной зрительницей происходящего, а во многом спровоцировала эту подлую историю. И Пушкин ее простил. Разрешил ей идти замуж, и она пошла! За генерала, который некогда был ротмистром!

А. С. Пушкин поверил парижской гадалке Ленорман, ибо сам нутром чуял, что в его судьбу вмешается женщина.

О поэзии прозой

Далекий зов кукушки

Напрасно прозвучал,

Ведь в наши дни

Перевелись поэты.

Мацуо Басё

Мысли о поэзии, которую я любил всю свою жизнь и по мере сил пытался сам заниматься ею, приходили мне очень и очень часто. Они разные и часто неизбежно противоречивые. Именно поэтому не хочу приводить их в какую-то систему, а привожу в том виде, в каком они появились на свет.

— Сотворил Бог человека и вдунул в него дыхание жизни и стал человек душою живою. И смыслом жизни человека стало понимание смысла своего существования, смысла души своей, еще одной дочери Божьей. И дал ему Бог в помощь слуг своих, помощников — закон, мораль, искусство, науку, музыку, прозу и поэзию. Эти «семь свободных искусств» служат человеку от самых колыбельных минут до минут прощания с жизнью.

— Колыбельные песни, детские книжки с картинками и стихами, ласка матери и мелодии птичьих трелей дают ребенку ощутить красоту доброго слова. И мне давали, и для меня поэзия стала первым, родным языком, с помощью которого я постигал главное в жизни — красоту мира и доброту людей.

— Начало поэзии — в деревьях, облаках, глазах людей, в животных, книгах. Когда смотришь на это, откуда-то изнутри души идет волна счастья и понимания. Хочется смотреть на мир и людей, хочется говорить с ними. Поэзия и есть наилучшая форма этого разговора по душам.

— Вирус поэзии часто передается от людей. У меня в школе была великолепная учительница литературы — Нина Петровна Бакаева. Грузинка по происхождению, она великолепно знала русский язык, знала и любила. С ее помощью я изучил свой первый язык — русский, с ее помощью я заболел литературой и впервые влюбился в поэзию.

— В моей жизни был, я до сих пор так думаю, уникальный случай потрясения поэзией. Однажды в нашем классе по какой-то причине срывался урок литературы, учитель толи заболел, толи ему куда-то срочно понадобилось уйти. На замену ему пришел Константин Матвеевич Тыжнов, которого почему-то прозвали дурацкой кличкой «Буль-буль». Он не проводил урок, а просто прочитал нам наизусть «Мцыри» М. Ю. Лермонтова. Хотя я знал уже эту поэму и немного даже любил, я слушал буквально с каким-то потрясением. Читал он великолепно и я, в то же время, увидел в этом тексте, который лежал передо мной на парте, много неожиданного. Я тоже захотел знать поэму наизусть и выучил ее. С тех пор я ее не забываю.

— Еще часто вспоминаю одного парня в пионерлагере, с которым мы долго жили в одной палатке и почти все время он читал мне наизусть разные стихи, особенно Лермонтова, которого мы любили оба. А я читал ему. Мы оба на время сошли с ума от поэзии и были безумно счастливы.

— Сколько себя помню, всегда любил стихи. Они были мне такими же родными, как члены моей семьи. В моей жизни поэзия один из языков. Столь же важный, как семейный, научный и прочие. Это язык желаний и страстей особенно, часто бессонных ночей или одиночества в толпе.

— Каюсь, я строил свою судьбу не на основе той жизни, которая была вокруг. Я строил искусственную жизнь. Мое сознание определяло мое бытие. И здесь играли свою большую роль не только желания и мечты, но и поэзия. Она сопровождала всю мою жизнь. Чувства, снова каюсь, определяли мою жизнь, хотя и другое полушарие работало не менее интенсивно, хотя, может быть, и не всегда плодотворно, даже просто не всегда так удачно.

— Я смотрю на сохранившиеся фото, и далеко не всегда они будят во мне воспоминания. Они кажутся все же какими-то казенными, случайными, не сумевшими остановить жизнь и вечность. Я читаю свои старые неуклюжие и неказистые стихи, и странным образом вспыхивают какие-то казавшиеся погасшими угольки в душе, остановившаяся кинопленка былых лет снова начинает двигаться. Не просто оживает давно не виденный фильм, а оживает некий параллельный мир, и я живу в нем. Я снова вижу то, что видел тогда, снова слышу прежние звуки, снова чувствую старые запахи.

— Без сильного ума нет и сильного чувства. Глупец и негодяй не смогут быть поэтами. Они будут писать только о том, что их интересует, а для этого нужны не стихи.

— Хорошие стихи пишутся в ясном уме.

— Если слово не есть мысль или чувство, то стихотворение не сложится.

— Каждое стихотворение — это новое дерево в саду души. Чем больше стихов, тем больше сад. Но в нем должен быть еще и дом. Это или поэма, или роман. Не обязательно в стихах. Но это рассказ о себе. От тебя лишь зависит, будет это лишь землянка, или получится дворец.

— Поэзия для меня — сполохи увиденного наяву того, что было сокрыто до сих пор. В какой-нибудь книге автор вдруг приоткрывает невидимое, незнаемое. Как дверь открывается в иной мир, как окно в солнечный или дождливый мир улицы. Любопытство втягивает в процесс общения с ним.

Очень долго этого мне хватало. Я словно смотрел в окно поезда. Но постепенно мне стало этого как-то необъяснимо не хватать. Я захотел сам создавать этот мир. Бог не дал мне таланта рисовать, а потребность была огромная с самого детства. И вот уже который год я проверяю, дал ли мне Бог талант писать стихи.

— Писание стихов часто самосожжение и потому никакое аутодафе уже не страшно. Даже, может быть, и огонь в Аду покажется прохладным.

— Быть хорошим поэтом и быть хорошим человеком — одно и то же.

— Поэтический язык — лунный. Солнечный язык нужен людям, чтобы делать дела под солнцем, общаться друг с другом днем. Но есть вещи, которые вроде бы людям не нужны, они досужие. Связаны не с делами, а с чувствами. Для них свои сферы — литература, искусство, музыка. Это невидимый язык. По форме тот же, те же правила, те же слова, но здесь он звучит совершенно иначе.

— Поэзия тем и отличается от прозы любого типа, что она вся сплошная эмоция, сгусток чувств, впечатлений, переживаний, но одновременно, и размышлений. Это вопрошание самого себя, допрос, самокопание…

— Многие стихи мне напоминают африканские марки — яркие, сделанные очень умело и квалифицированно, но не оригинальные, а лишь воспроизводящие чужие картины или портреты. Стихи сделаны по правилам и канонам, но пустые по смыслу и даже содержанию.

— Когда я смотрю на многовековую историю искусства всех народов и стран на планете и сравниваю с ней «Черный квадрат», я не могу его назвать произведением искусства. Для того явления, которое оно представляет, надо искать другое название и совершенно в другой сфере.

То же самое и с литературой. Если для Гросвиты Гандерсгеймской в десятом веке было позволительно претендовать на звание поэтессы на том основании, что она описывала мир, свои чувства и употребляла первую примитивную рифму (католики — поступки), то для современных рифмоплетов это абсолютно неприемлемо. Она жила в «детский» период европейской поэзии. Современные живут в период ее угасания. Старый и малый — не одно и то же. Там начало — здесь деменция. И современные «старики» судят всю литературу?! Больные судят здоровых?! Кривые судят зрячих?!

Дело не в возрасте, а в беспомощности, которая мнит себя гениальностью.

А что взамен?

Омоложение или другой «человек»?

Тогда, может быть, он уже появляется и эта самая беспомощность, неуклюжесть, этот примитив — признак не Альцгеймера, а нового «младенца»?!

— Каждый поэт говорит о своем, ибо у каждого своя, неповторимая душа. Она абсолютно уникальна, как уникальны и неповторимы отпечатки пальцев.

— Во мне два «я», две личности. Иногда я тоже думаю, что две души. Понятно, что это не так в психологическом и, тем более, психопатическом смысле, но эти «шизофренические» настроения посещают меня часто. Историк и писатель.

Историк, разговаривающий с давно умершими людьми и пишущий статьи, которые трудно читать живым. Я думаю и пишу о том, что было, об ушедших людях, об умерших мирах.

Писатель, разговаривающий с живыми людьми, слушающими с недоумением и часто даже с неприязнью, и пишущий то, что трудно и скучно читать.

— Я все время открываю перед людьми свой разум и свою душу, но никто не интересуется ими, не идет дальше нескольких звуков и букв.

Холодные и мрачные, безлюдные и безысходные высоты, холодная и мрачная, убийственно безжалостная глубина. И где именно разум или душа — вверху или внизу?! Для меня везде. И там, и там. Для других, вероятнее всего, нигде. Для меня нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, а все и во всем я. А для других этого нет — просто нет!

— Я говорю о своем, а не о чужом. Я говорю свое, а не чужое. Я перестаю называть черное белым, некрасивое красивым, желтое круглым. Я свободен. Я говорю на своем языке. Он странен. В нем своя лексика и даже своя фонетика, а такой грамматики нет больше ни в одном другом языке. Не удивительно, что меня не читают, ибо не понимают. На моем языке говорит всего один человек в истории человечества и это я.

— Поэзия — это состояние влюбленности. То, что требуется ежедневно, ежечасно, а с годами уже ежесекундно. И, что, может быть, особенно замечательно, для этого не обязательно иметь объект влюбленности. Влюбленность ни в кого. Не в себя, понятно, иначе это эгоизм и нарциссизм. Но и ни в кого! В ничто! В никто! В эфир!

— В последние десятилетия вся литература, в том числе, понятно, и поэзия, стремится к упрощению. Огрубляется. Уходит почти полностью синтаксис. Уходит стремление к философичности, образности, афористичности. В массе своей. Отдельные поэты здесь, увы, не в счет.

Растет намеренный примитивизм, даже пошлость. Криминализация языка. Сю-сю-реализм.

Уходит старая эстетика, сложная, с полутонами, нюансами, требованием сопереживания и соразмышления.

В итоге уходит многовековая классическая модель и философия поэзии.

Здесь — иное. Под тем же названием, но абсолютно иное. Вместо европейца (европейской культуры) — иной этнос, которого нет в природе до сих пор.

— Поэзия дает возможность чистоты — она противостоит реальной жизни. Именно в реальной, «настоящей» жизни господствует обман, корысть, злоба, зависть, насилие, ложь, мелочность. Все это и составляет «искусство жить». Все люди его изучают и много есть тех, кто достигает в овладении им высот заоблачных. Средние люди, со средними способностями ко всему, в том числе и к нему, разного рода «неудачники» устают от этой «борьбы за существование». Они ищут выход в «любви», «искусстве» и, конечно же, в поэзии. Есть все же люди, которые живут поэзией, не используют ее в качестве средства, а строят из своих и чужих стихов «крепости» и «замки», в которых скрываются от сквозняков и вирусов человечества.

Поэзия для себя, а не для людей, есть самое лучшее, самое надежное убежище от всех мерзостей этого мира, от его грязи, бессмысленности, примитивности, паскудности. Даже музыка далеко не всегда дает это. И литература тоже. В них люди обращаются к людям. В поэзии человек общается с самим собой, и ему нет никакого дела до того, что его никто не понимает. Только это дает ему утешение в этой жизни и право на спасение в вечности. Только поэзия является единственно верной религией, истинной, честной и чистой.

— Женщины приходят и уходят. От них остаются только стихи. Все остальное постепенно тает в памяти, выветривается из сознания. Даже волосы, пахнущие ветром. Даже звездный блеск глаз. Даже нежность тонких пальцев. И только стихи помнят этих женщин, и все, что с ними оказалось связано, что оказалось из-за них забыто. Откуда-то приходят первые строчки, и ты вспоминаешь все, все переживаешь вновь, и даже сильнее, чем в первый раз.

— Твои стихи — это твои скрижали. На них высечена твоя судьба, твой приговор и твое оправдание, твое прошлое и будущее, твое иное. Через них ты видишь всю Вселенную и бредешь ее тропинками до самого конца вечности.

— Считается, что мир поэта — искусственный, вычурный, выдуманный, придуманный. А он — возрожденный, освобожденный от грязи, первозданно чистый. Эдельвейс уходит в горы. Лилия прячется в глуби пруда. Поэт уходит от «реального» мира и создает свой. Лишь на уровне отдельного человека, а не группы, «коллектива» или толпы, стаи. Чувство — не средство и не цель, а смысл, суть его бытия.

— Поэзия — возвращение домой. Выход из мира как дороги. Не пребывание в гостинице. В мире я все время еду домой и никак не могу приехать. А здесь — дом. Я не «служу» кому-то или где-то, не тружусь «на благо общества», не пишу стихи для «принцев» и «шахов». Я живу. В чистом доме, где порядок, уют, радость, счастье, честь. Я в этом доме один и никого никогда в него не пущу. В доме я говорю сам с собой. Без цели, пользы, выгоды. Как все мы ведем себя дома. Когда и пишу свои неказистые и никому не нужные стихи — я дома. Я снова в своем беззаботном детстве. Я в бомбоубежище. Я защищен от всего и всех. Я свободен. И что мне рай, если он устроен иначе?!

— Поэт — судимый. Многократно. Людьми, в том числе и в погонах. И осужден всегда их непониманием.

— Поэт смотрит на мир из окон своей души. Не ходит по «улице», не «участвует» в этой мышиной «борьбе» за «право», «существование», «правду»… Но он это видит и… не принимает.

— Чтобы попасть в рай, надо это заслужить. Своим следованием разного рода правилам, заповедям, чьей-то «воле». Надо здесь страдать и каяться, исправляться, терпеть, надеяться.

Я пробовал. И не раз. У меня не получается.

И нирваны с ее пустотой кипящей я достичь не смог и не смогу.

Чем лучше или хуже «бытие» «небытия», и наоборот?!

А в своих стихах, в своем поэтическом бытии я счастлив, спокоен, радостен, чист.

И что мне искать еще чего-то?!

Эти поиски требуют подвигов духа, оргазма смирения. Да, сами по себе они имеют смысл, но как средства представляются мне лицемерием и бессмысленностью.

А очищение стихами — это не простое ритуальное омовение, это возрождение первозданной, идеальной чистоты.

— Стихи индивидуальны, как отпечатки пальцев. Как души людей. Как Вселенная. Каждое твое стихотворение неповторимо, не похоже даже на остальные твои стихи, а, тем более, на чужие. Отсюда твой комплекс неполноценности, может быть, отсюда и насмешки, и ухмылки со стороны иных поэтов и людей.

— Как много «говорящих рыб», орущих, хохочущих, матерящихся. Мы называем их людьми.

— Судят стихи все. Пишут немногие. Пишут для себя вообще единицы.

— Проза — язык побежденных. Жизнью, обстоятельствами, женщиной…

— Поэтов особенно любят обижать. Они не дают сдачи. Они беззащитны и беспомощны. Обижать таких можно абсолютно безнаказанно. И самое большое удовольствие в том, что их можно обижать словом. Не надо их убивать. Не надо привлекать к суду. Зачем И. Бродского судили?! Достаточно молчать, ухмыляться или строить рожи за их спиной.

— Поэт — зритель. Но сознательный, ибо не хочет ходить строем, в ногу, петь строевые песни или гимны и т. п.

— Я не поэт. Ни образования, ни мастерства, ни желания жить только поэзией. Но я выучил «алфавит» и «фонетику». До «грамматики» вряд ли когда-нибудь доберусь. Не успею. Однако этот «курс для чайников» перевернул душу.

— У меня поэзия визави с наукой. Эти Весы в равновесии только тогда, когда я одинаково много читаю и пишу в науке и литературе.

Это как две ноги. Ноги могут болеть, быть кривыми, но две лучше, чем одна… или ни одной. Без науки и литературы я был бы просто туловищем или даже бревном.

Преподавание для меня — форма общения с людьми. Одна из форм, хотя и ставшая по судьбе главной. На втором месте, а иногда и на первом — одиночество как уединение (и наоборот!), когда я просто читаю и пишу. И это тоже две ноги.

Значит, я — четвероногое животное? Или все же четвероногий человек?!

— В буккросинге быстрее разбирают поэтические сборники. Это как-то утешает.

— Поэзия — любовь.

Желание любить есть всегда, но проявляется в разной степени.

Стихи притягивают, как женщины. Ими так же интересуешься всегда, но желание самому писать, как любить, бывает не всегда. И степень разная. У меня именно.

Для меня нужно все же особое состояние. Может быть, это и есть «вдохновение».

Но я все же не профессиональный поэт и я не всеяден. Не могу и не хочу «любить» всех женщин. Не могу и не хочу писать по любому поводу. Нужен не просто повод или удачная идея, а именно потрясение. Как и «влюбленность».

— Жизнь — это дорога, по которой ты идешь с определенной целью. Рано или поздно это надоедает, от этого устаешь, и тебе хочется отдохнуть. Кто-то заходит в придорожный ресторан, кто-то о чем-то договаривается со своей соседкой, кто-то пересаживается в опережающий толпу «Роллс-Ройс». А я сажусь на ближайшем пригорке и, наблюдая суету людскую, читаю или пишу стихи.

Это единственно возможный для меня отдых, минуты или даже секунды счастья. Я забываю о заботах, проблемах, задачах, целях и переживаниях — я понимаю, что я живу.

— Все философии неубедительны и тщеславны, все религии напыщенны и лицемерны. Они расцветают на деревьях цивилизаций, ярко и заманчиво, но с приходом осени опадают как листья. Они дают лишь надежды и обещания, но не приносят даже элементарной радости. А ее дают лишь природа и стихи, любовь и музыка.

— В уме и памяти мы накапливаем факты и более или менее остроумные мысли, а в душе ушедшие чувства. Научные труды нас не так уже радуют, но стихи, написанные или лишь мелькнувшие в душе, дают счастье. На последнем суде нас будут судить не за накопленные знания, а за испытанные чувства.

— Любое твое стихотворение выше Эвереста, если ты пережил высокое чувство любви.

— Любое стихотворение мелодия и его надо слушать и чувствовать, сопереживать, иначе музыка превращается в набор нот, а стихи в толпу букв.

— Чтобы научиться мыслить, надо читать, но постепенно количество прочитанного должно уменьшаться, а обдуманного увеличиваться. Как отсоединяются ступени ракеты, так и книги должны оставаться только те, которые помогают не взлету, а движению. Надо мало читать и читать только лучшее, а думать много. Не чужие слова, а собственные мысли должны быть топливом для души. Это напрямую относится и к поэзии. Не терять время на плохие и «правильные» стихи и успеть написать свои, хотя бы одно стихотворение, которое бы захотелось читать самому!

— Поэтический язык — не общеупотребительный, не язык международного общения. Хотя поэтических текстов накопилось уже множество, и они все в той или иной степени доступны, читают их не так уж много людей. А пишут вообще очень небольшое количество. А свободно владеют им считанные единицы.

Этот язык не разговорный. На нем не поговоришь даже с другим поэтом — тот предпочитает свой собственный диалект.

В итоге каждый поэт говорит на своем собственном поэтическом языке. И соответственно свой язык он мнит единственно правильным.

Ситуация, аналогов которой не было и никогда не будет в истории человечества.

И ведь это не мертвый язык! Все буквы и слова на нем общеизвестны и даже общеупотребительны.

Выработались формы и правила стихосложения, им обучают и в школах, и в специальных литературных институтах. Но, если выпускники, скажем, факультета «мосты и тоннели» строят одинаково, поэты начинают жить замкнутой поэтической жизнью. Они собираются вместе, как считается, из любви к поэзии, на самом деле для того, чтобы бороться друг с другом. Кровавые рыцарские турниры ничто по сравнению с этими бескровными убийствами соперников.

Они организуют фестивали, вечера, конкурсы, издают сборники и везде хотя бы одной является цель выстроить иерархию «победителей».

Борьба всех против всех — это суть, а, может, и смысл всего существования поэзии. И иного быть не может! И иного никогда не будет!

Бьют «врага» поэты очень изощренно. Обвиняют в незнании «азов» поэзии. Ловят на нарушении рифм. Упрекают в отсутствии «глубины» и «проникновенности» стихов. Не видят «ярких образов». «Подражательность» или выход за пределы «традиций», «поверхностность» или «заумность», примитивизм, нарушение грамматики, «слабость», «сырость» и т. п. В общем, все не так и все не эдак у этих «рифмоплетов» и «графоманов». Нет ни одного поэта, которого бы приняли без обиняков!

— На самом деле, хорошие стихи в кафе или на скамейке в саду не пишутся. Для них необходимо одиночество, уединение и крепко запертые изнутри двери.

— Есть храмы каменные, дворцы на песке, воздушные замки, а есть скромная комната поэта. Она маленькая, но уютная, светлая и теплая. В ней горит и греет не электричество, а твое собственное сердце.

— Эта книжка стихов станет еще одним камнем, брошенным в пропасть забвения. В пропасть, в пасть забвения. Я никогда не услышу, как этот камень куда-то упадет.

— Стихотворение — это закрытая дверь. Ее можно взломать и ничего за ней не найти, а можно в качестве ключа взять любовь и увидеть за ней огромный лес и бредущего в нем поэта. Решайте сами, что делать.

— Наука и литература для меня похожи, ибо в обеих сферах я открываю то, что не знает еще никто и не знаю я сам.

— Объяснять свои стихи — все равно, что рассказывать о своей любви к женщине. Именно о любви, а не о сексе. Это только мое и никого не касается.

— Когда я пишу стихи, я испытываю то же, что и при взгляде на женщину. Она может быть красивой или не очень, доброй или не очень, умной или не очень. Чем закончится мое общение с той или иной женщиной я изначально не знаю и не могу знать, но я хочу общаться. То же самое я могу сказать и в отношении начатого стихотворения. Главное здесь — желание общаться, а все остальное ничтожно.

— Я слишком молод, чтобы быть старым. Я слишком стар, чтобы быть молодым. Я слишком молод, чтобы перестать быть ученым. Я слишком стар, чтобы перестать быть поэтом.

— Сильное стихотворение — это сильная страсть. Сильная страсть — это мощная энергия, стиснутая в кулаке. Мощная энергия — это вся твоя жизнь, прожитая уже сейчас в одном этом мгновении.

— Жизнь без всего, что не имеет никакой коммерческой ценности, в том числе и поэзии, немыслима, как немыслимо существование без воды или воздуха. Какие-то часы, а, может, и дни просуществовать еще можно, но потом начинаешь задыхаться и умираешь.

— Литература в целом и в особенности поэзия есть одна из форм трансляции культуры во времени и пространстве. Афористичность, обращение одновременно к рассудку и сердцу, к лучшему в человеке, непрестанное вопрошание, побудительное и будоражащее — все это носит вневременной характер. К нерукотворному памятнику поэзии не только не зарастет народная тропа, а потянется множество троп.

— Глубокая искренняя любовь и такая же поэзия — временное безумие. Когда ты находишься в их власти — ты не живешь в этом мире, а это и есть сумасшествие с точки зрения «коллектива», стаи, толпы, «индивида».

— Люди любят вычурные стихи, изощренные в формальном отношении, остроумные, возбуждающие животный интерес, но все же не трогающие душу. Это странно для кого-то, но вполне объяснимо. Любят же люди духи, но часто равнодушны к запахам простых цветов. Одни и те же духи невозможно использовать каждый день и приходится их очень часто менять. Любимые некогда духи со временем начинают даже раздражать. Истинный же ценитель красоты готов каждый день получать удовольствие и вдохновение от неказистого полевого цветка.

— Без прозы, даже очень хорошей, можно обходиться долго, без стихов — ни одного дня.

— Поэзия — это родной человек, который приходит к тебе, когда ты невыносимо одинок, спасательный круг, брошенный в океан бесконечных невзгод, глоток воды в пустыне, голос друга, взгляд любимой женщины.

— Стихи пишутся обычными словами необычными людьми.

— Стихи — это память об общении с собственной душой.

— Поэзия — особый язык. С его помощью можно описать только жизнь своей души, но никак не своего тела.

— Поэзия — это божественная красавица на невиданном балу.

— Кто пишет стихи, тот сеет, не ведая, придет ли кто собирать урожай.

— Стихи — это диковинные звери в лесу из слов и мыслей.

— Кто и как доказал, что ложь в поэзии, а правда в жизни? А, может быть, наоборот?!

— Лучше быть одиноким со стихами, чем с людьми.

— Когда что-то не понимаешь в жизни, почитай стихи.

— Стихами на хлеб не заработаешь, но зато от них пьянеешь и становишься счастливым.

— Живи здесь и сейчас — правило для успешных людей, живи в вечности — философия нищих поэтов.

— Литература и наука как муж и жена, то счастливы вместе, то не понимают друг друга, ссорятся, но порознь жить все же не могут. Чувство будит мысль, мысль утешает чувства.

— Стихи пишутся для того, чтобы чувствовать и думать. И это не досужие занятия. Без них человеческая жизнь становится просто еще одной разновидностью жизни животных.

— Начать писать стихи не проще и не сложнее, чем жениться. Писать хорошие стихи еще сложнее, чем жениться удачно.

— Хорошие стихи столь же редки, как и глубокие мысли.

— Читать плохие стихи так же скучно, как пить холодный кофе.

— Когда поэт пишет стихи, ему не страшен мир, потому что он оказывается в мире потустороннем. И он начинает жить уже его интересами. Как будто уехал в другую страну.