Бесплатный фрагмент - Какое счастье быть красивой женщиной

Какое счастье быть красивой женщиной

Какое счастье быть красивой женщиной,

и чувствовать спиной мужские взгляды,

по тротуарам не шагать, а — шествовать,

носить не только в праздники — наряды.

Какое счастье быть красивой женщиной,

купаться в восхищении мужчин,

дарить улыбки с щедростью божественной —

так просто, без особенных причин.

Какое счастье быть красивой женщиной,

окутанной туманами духов,

в сердцах мужчин выстукивая трещины

ударами высоких каблуков.

Автопортрет

Тихонько каблучками цокая,

походкой лёгкой, не спеша

шагает фея синеокая,

туманом утренним дыша.

Вокруг колен танцует платьице

под мерный ритм её шагов,

как будто это волны ластятся

к опасным скалам берегов.

Струится ручейками быстрыми

волос соломенных копна,

сверкая золотыми искрами,

как в предрассветный час — волна.

И аромата шлейф невидимый

сам ветер поправляет ей.

А глаз таких — ещё не видели,

чтоб моря были голубей,

её глаза у неба синего

Украли свой волшебный свет.

Вздыхают женщины — красивая,

мужчины дружно смотрят вслед.

* * *

Тихонько каблучками цокая,

печаль на сердце не тая,

шагает фея синеокая…

Не узнаете? Это — я.

Ты и я

В бурлящем потоке

Из бересты

Маленький парусник —

Это ты.

Лилия белая в заводи тихой,

Нежной прелести не тая,

Расцветает. Сорви — поникнет.

Это я.

Я только Вас всегда ждала…

Это было, как чудо, как электрошок —

звуки стихли, и свет погас,

закружилась земля, поплыла из-под ног,

все исчезли вокруг, кроме нас…

Я не знала, что делать, и что говорить,

и нужны ли бессвязные речи,

если сердце моё вы смогли покорить

за столетья до этой встречи?!!.

Я любила вас прежде, в жизни иной,

на счастливейшей из планет…

И того, чтобы снова вы были со мной,

я ждала десять тысяч лет!!!

…И вот… Под гипнозом любимых глаз

я стою… Покачнулась Земля…

Единственный мой, я узнала вас!

А Вы? Узнаёте меня?..

Вы рядом — только руку протянуть…

Вы рядом — только руку протянуть…

Дыханье Ваше на моей щеке…

И запах Вашей кожи… И чуть-чуть

Вы прикасаетесь к моей руке…

А я — не смею глаз поднять на вас,

кричит душа — остановись, мгновенье!

Прекраснее изысканнейших ласк —

как бы случайное… прикосновенье…

Ваш поцелуй

Ваш поцелуй —

пронзительный и нежный,

несмело губ

коснувшись, выжег душу…

Ваш поцелуй —

упрямый, дерзкий, грешный —

ошеломил,

потряс, обезоружил…

Ваш поцелуй

уж разъедает кожу,

но ненасытно

пью его и пью…

Ваш поцелуй

приснился мне…

но все же

я за него

судьбу благодарю.

Прости, прости меня, любимый

Прости, прости меня, любимый,

что так неласкова с тобой,

что прохожу при встрече мимо,

что я — с другим, а ты — с другой…

Для счастья мне немного нужно —

чтоб ты был счастлив, дорогой.

Не прокрадусь обманом в душу,

и не нарушу твой покой:

любовь — не клетка золотая,

не цепи и не кандалы,

и если любится другая,

то в этом нет ничьей вины.

Люби, и жизнью наслаждайся,

за холодность меня прости,

и если сможешь — постарайся

мне не встречаться на пути.

…А если ты поймёшь, что счастье

твоё возможно лишь со мной,

и сердце без меня — на части,

и сны — лишь обо мне одной,

то приходи. Хоть днём, хоть ночью —

всегда открыта дверь моя.

Скажи, что любишь — очень-очень! —

и жить не можешь без меня…

Просто люби меня, слышишь

По всем существующим правилам

нельзя нам друг друга любить.

В жизни их не нарушаем мы,

но как же со снами быть?

Давно неисповедимым

назван Господень путь,

но что за безумная сила

бросает к тебе на грудь???

Руки взлетели сами —

крепче тебя обнять!

губы слились с устами —

их уже не разнять…

А в жизни не смеем глаз

даже поднять друг на друга,

и только, не слушаясь нас,

тянутся… тянутся руки…

Ждут поцелуя губы…

страстью горят глаза…

мы ведь с тобой — любим!

нам же с тобой — нельзя!!!

Встретились вот, стоим…

и — наяву, не во сне,

всем существом своим

тянешься ты ко мне…

Губы, глаза — ближе…

Меркнет в глазах — свет…

Просто люби меня, слышишь?

И наплевать на запрет!

Много ль мне для счастья надо?

Много ль мне для счастья надо?

Сын, работа, дом, цветы…

А ещё со мною рядом

мне, любимый, нужен ты —

нужна мне:

глаз твоих нежность,

слов твоих грешность,

губ твоих страсть,

рук твоих власть…

И вот —

ты близко, рядом,

пронзаешь взглядом,

подходишь ближе,

дыханье слышу…

уже —

целуешь нежно,

ласкаешь грешно,

шепчешь — «хочу» —

Лечу…

Хочу увидеть твои глаза

Хочу увидеть твои глаза,

но знаю, знаю — нельзя, нельзя…

***

Пусть не со мной ты, и я — с другим,

могу дышать лишь тобой одним:

в реальной жизни ты не со мной,

но знаю, верю — ты только мой!

Ты сильный, властный, но ты не груб:

нет ласк прекрасней, нежнее губ…

Я не умею уйти от мук —

из плена сильных и нежных рук,

ты что-то шепчешь мне про любовь —

ты здесь, ты рядом, не нужно слов:

твоя… Любимая… Навсегда…

Спроси, что хочешь — отвечу «Да»…

***

Хочу увидеть твои глаза,

но знаю, знаю — нельзя, нельзя…

Не от тебя — от себя бегу,

твой поцелуй на губах — берегу…

Если ты рядом

Если ты рядом — бледнеют все краски в округе,

мир постепенно становится глуше и тише,

будто желая, чтоб наших сердец перестуки

мы наконец-то смогли распознать и услышать…

Если ты рядом — то в лёгких кончается воздух,

я забываю, как в небе найти кислород,

страстно желая, чтоб ты вентиляцию лёгких

сделал в мой для поцелуя подставленный рот…

Если ты рядом — то сердце сбивается с ритма,

и группируются нервы в упругий клубок.

Ты — мой рубеж, на котором рождаются рифмы:

ты мой предел —

ты мой плинтус,

и мой потолок…

Сколько женщин

Сколько женщин — прекрасных, сильных

горько плачут всю жизнь у окна —

не спешат к ним на свет мужчины:

вроде светит, а нет — тепла.

В этом мире — большом, опасном,

с состязаньями, болью и кровью

всё ж считается (и не напрасно):

там ваш Дом — где вас ждут. С Любовью.

Если ты есть

Если ты есть, то, Господи, помоги —

пусть процветают, здравствуют все враги,

каждый до ста пятидесяти живёт,

только пусть он вернётся, пусть он — придёт!

Каждый кому-то дорог, кому-то мил.

Господи, может, хватит уже могил?!!

Свежие пусть останутся пустовать,

рано пропавших без вести — отпевать,

рано пропавших без вести — хоронить,

Господи, да кому бы тогда и жить,

если не молодым и красивым?!! Ад —

это то место, где мы (не под, не над)!

Если ты есть, то, Господи, вместо слов —

друга, что затерялся среди миров,

выведи, вынеси, руку ему подай…

Мы его любим, Господи. Передай…

Такая непростая ситуация

Такая непростая ситуация:

ты виноват. А я — не отругала.

Ты ждёшь упрёков нудных и нотаций,

в конце концов — истерики, скандала…

А я, такая дура бестолковая,

забыла, как ждала, переживала,

ведь ты пришёл домой — живой, здоровый,

но раз не позвонил — то ждал скандала.

Нет, мне не все равно! Но неизвестно,

что так тебя в дороге задержало!

А у тебя не с молодости — с детства,

антоним равнодушия — скандалы.

Стараюсь говорить на тон потише,

ведь, что бы я сегодня не сказала —

ты не поймёшь, ты просто не услышишь:

ты виноват. И тупо ждёшь скандала.

Разложить на столе очень старые карты

Разложить на столе

очень старые карты,

чтоб узнать, что со мной

время сделает завтра,

даст ли море любви,

ведь грустить в одиночестве

от зари до зари

надоело, не хочется.

Карты путают след,

будто их подменили —

нет ни явок-паролей,

ни даже фамилий,

даже свечи трещат

от такой энергетики —

как любовь отыскать,

если нету конкретики?!!

Позвонит ли тот самый,

и станет ли мужем —

самый-самый желанный,

он очень мне нужен,

лишь о нём память в сердце

стучит телеграммами…

Пусть скорее сбывается

мой ненагаданный!

* * *

И сколько б ни было нам уже дней и лет

по календарю,

хочу уткнуться в тебя,

шепнуть тихонько «Привет»

[понять — люблю],

услышать сердца твоего стук неровный —

необходимо,

чтоб губы твои — на щеке моей,

на спине — ладони

[понять — любима].

Ты, к счастью, мне не враг, но я тебе — не друг,

и по полжизни — мимо,

казалось бы — есть шанс у нас, ну вдруг…

Но столько лет разлук —

необратимы.

Окаянный год

Повелитель времени —

чёрным сторожем у ворот,

а, быть может, и — повелитель [как знать?] ница:

ждёт, когда закончит дни свои окаянный год,

что равняет всех нас — и святого и подлеца.

Одинаково жёстко стелет год этот всем постель,

никому хорошего не обещает зря,

под рубаху лезет холодом, как метель,

да шуршит сухими листами календаря.

А народ, отчаявшись, ничего от него не ждёт —

продержаться день бы,

да выдержать только ночь:

високосный очень редко хорошим бывает год,

но уж этот выдался — окаянный, совсем невмочь!

Ну и я — настороженно всматриваюсь в зеркала,

в чужие окна, в витрины,

даже в стёкла замёрзшей лужи:

отражаюсь вроде — значит, ещё жива;

где же шанс/счастливый случай

(ну очень нужен!)?

И вгрызаюсь снова в жёсткий наук гранит —

хоть бы крошек горсть,

да выгрызть ещё кусок,

ведь живут другие — как будто и не болит

ни душа, ни совесть,

и вместо крови — томатный сок…

Бью наотмашь в зеркало —

рассыпается в пыль, звеня,

только отражение не рассыпалось —

вот те на:

это та, другая, ищет везде меня

в отраженьях —

убедиться: ещё жива…

Хрустальный воздух ранней осени

Хрустальный воздух ранней осени

на фоне золота берёз,

пшеничный локон с первой проседью,

лицо, любимое до слёз…

Огнями жёлтыми и красными

взволнованный внезапно лес

мигает: «SOS! Стоять! Опасно!» ей —

любви, свалившейся с небес —

на нас. И мы слегка опешили:

так просто в суете сует —

пришла любовь! (Какого лешего

болталась где-то столько лет?)

Пусть под ноги листвой опавшею

ложатся дни календаря,

нас наше счастье запоздавшее

нашло, наверное, не зря;

и пусть оно горчит рябиново,

хрустальным воздухом звеня:

мы этой осенью — любимые,

я — у тебя, ты — у меня.

Хрустальный воздух ранней осени

на фоне золота берёз,

пшеничный локон с первой проседью,

лицо, любимое до слёз…

Харам

Твой поцелуй

до сих пор на губах горчит,

и на руке

чуть заметный неровный шрам…

Сильные мы

очень мужественно молчим —

просто любить

нам друг друга нельзя: харам…

Шрам на руке —

ерунда, ведь в душе дыра,

хоть не видна,

но страшнее давно кровит:

невдалеке

ты стоишь, говоришь: «Пора…»

«Как я одна?» —

набираю и жму «Delete»…

Я тебе вновь

не сказала: «Не уходи»,

ты на моё

«Как же так?» не сказал: «Прости…»,

только любовь

вырывается из груди,

как ты её

ни удерживай взаперти…

От боли некуда деться,

жизнь еле теплится в сердце,

пишу «Люблю» и тут же жму на «Delete»,

но невозможно навсегда удалить

тебя из памяти тоже —

твой запах въелся под кожу,

и поцелуй твой на губах горчит,

а сердцу больно, и оно кричит…

Какая, к чёрту, разлука?

Мы рождены друг для друга!

Жизнь разделилась ровно пополам —

харам!

Сильные мы

очень мужественно молчим:

просто харам —

ну и не о чем говорить…

Нашей любви

не выбрасываю ключи —

я никогда

не умела нормальной быть.

Если твоя

будет меньше душа болеть,

думая, что

очень всё приняла легко,

я для тебя

улыбнуться смогу суметь,

чтобы потом

дуть на воду и молоко…

Криком кричать

буду позже — потом, одна

в горькой тиши

заточенья домашних стен…

Перемолчать,

выпивая беду до дна:

«Слышишь, пиши

иногда, как ты там, и с кем…»

От боли некуда деться,

жизнь еле теплится в сердце,

пишу «Люблю» и тут же жму на «Delete»,

но невозможно навсегда удалить

тебя из памяти тоже —

твой запах въелся под кожу,

и поцелуй твой на губах горчит,

а сердцу больно, и оно кричит…

Какая, к чёрту, разлука?

Мы рождены друг для друга!

Жизнь разделилась ровно пополам —

харам!

Ничего от тебя не ждать — ни тебя самого, ни чуда

Ничего от тебя не ждать —

ни тебя самого, ни чуда.

На двоих застилать кровать —

очень глупо, но всё же — буду.

В доме всё, так как любишь ты:

даже кресло не сдвину с места,

и всегда на столе цветы —

скорбной памяти манифестом.

На двоих сервирую стол —

две тарелки, две чашки к чаю

(на твоей появился скол —

как-то выскользнула) … Скучаю

по тебе миллионы лет,

не мечтая о новой встрече,

и от боли лекарства нет

(время — доктор плохой: не лечит).

Никогда про тебя не петь

никому — ни стихом, ни песней.

Ни-че-го уже не хотеть…

Может, доченьку только, если…

Снова белых ночей началась маета

Снова белых ночей

началась маета —

и ты снова ничей,

а я вдруг — занята,

я теперь не в твоё

утыкаюсь плечо,

мы опять не вдвоём,

и от слёз горячо…

Я отчаянно вру,

как я счастлива, но

умирает к утру

героиня кино,

оживаю за ночь

настоящая я,

воду в ступе толочь,

нашу память храня…

Сколько в ступе воду

не толки — без толку:

я б к тебе — без броду,

если б знала только,

что ты в эту среду

мне навстречу вышел

и ко мне — по следу,

разума не слыша,

не боясь обмана…

Я б к тебе — по небу,

я б к тебе — туманом,

где б сейчас ты не был…

Нам в полёте этом

не помогут крылья,

жили ль мы на свете,

если не любили?

И на максимум — трек

про любовь, как у нас.

Кто из трёх человек

мог быть счастлив сейчас?

Больно всем нам троим —

все мы дышим не в такт,

ни один не любим —

это глупо, но факт.

Крылья в хлам износив,

мы боимся летать,

но, кого ни спроси,

небо манит опять,

и высокий обрыв

нас призывно зовёт:

руки-крылья сложив,

сделать шаг, и — в полёт…

Говорят, что любые бывшие

Говорят, что любые бывшие

через пять или десять лет

забываются напрочь…

Слышишь ли?!!

Почему ж через столько лет,

разорвав по живому, с кожей, и

всё решив для себя сама,

я ищу — на тебя похожего,

безвозвратно сходя с ума.

Мониторю соцсети — как ты там? —

ты, спасибо, скрываешь баб…

Только дети у нас не спрятаны,

мол, могли б быть такие, каб

нам хватило ума и наглости

сделать не от друг друга шаг,

а — навстречу, и жить — не жалуясь,

как же вышло так, как же так…

Мне достаточно

Мне достаточно вроде бы просто того,

что где-то живёшь ты и дышишь…

И хватило бы хоть иногда одного

Звонка… Я скучаю, слышишь?

Ты едешь другие покорять города —

ты ведь создан, чтоб побеждать.

Но знай, что ты можешь вернуться всегда,

ведь я рождена, чтобы ждать.

Господи, буду век его забывать

Господи, буду век его забывать —

снова всплывает, только сомкну ресницы;

кто-то с ним делит будни, детей, кровать;

мне — он зачем-то снова и снова снится.

Я так немного, Господи, и прошу —

вылечи эту память мою больную:

тысячу лет я в сердце его ношу,

он — не меня — тысячу лет целует.

Тысячу лет стоять за его плечом,

тяжесть земных забот его половиня,

зная, о ком он думает, и о чём,

чьё по ночам в бреду повторяет имя,

и не иметь ни права ему, ни сил

тихо сказать, что рядом, чтоб он — услышал…

Он так немного, Господи, и просил —

сделать больную память по мне — потише.

Тысячу лет мы, Господи, в унисон

просим тебя стереть нам больную память,

не нарушать друг другу покой и сон,

кадрами прошлых жизней во снах не спамить…

Только сомкнём ресницы, и вот опять

перед глазами — жизней прошедших фото…

Не обновишься — сколько ни жми F5…

Господи, ты сказать нам так хочешь что-то?..

Вы ж любите, мать его!

Я так старательно боль свою прятала,

прочь уходила, любя, и не плакала.

Падала, снова вставала и падала,

список побед — впечатлял, но не радовал,

ведь без него — ни руля, ни фарватера,

как я люблю его, Господи, мать его!

Что с тобой? Плачешь?

— Нет, просто простужена, —

вру, а любовь под ребром — безоружная —

криком кричит из груди: «Он твой суженый!

Как же вы так — не сумели, не сдюжили?

Я ж вас сводила семь жизней! Вы спятили —

взять и расстаться?!! Вы ж любите, мать его!

Как же вы так-то, нельзя же так, мать его…

Я обходил её дальними вёрстами —

сам над собой же, дурак, мародёрствуя,

не снисходил, не прощал, не потворствовал

глупой любви. И — спасибо создателю! —

всё хорошо же — богат, состоятелен…

Только люблю до сих пор её, мать его!

Что с тобой? Плачешь?

— Нет, просто простужен я, —

вру, а любовь под ребром — безоружная —

криком кричит из груди: «Ты ей суженый!

Как же вы так — не сумели, не сдюжили?

Я ж вас сводила семь жизней! Вы спятили —

взять и расстаться?!! Вы ж любите, мать его!

Как же вы так-то, нельзя же так, мать его…

Я в твои сны прилетаю три тысячи лет подряд

Я в твои сны прилетаю, когда ты меня зовёшь,

тёплым котёнком мурлыкаю у ключицы,

память стираю, на лоб тебе дуя, и ты — живёшь,

веря, что я и любовь наша — просто снится.

Там, наверху, очень строг со мной будет

усталый бог,

мол, не даю человеку совсем покоя,

и без меня бы твой ангел

от всякой беды берёг…

Только надёжней в два раза, когда нас — двое.

Я в твои сны прилетаю три тысячи лет подряд.

Лишь позови — и я тут же лечу навстречу

сквозь бесконечность вселенной…

И крылья мои болят,

но от любви ничего — даже смерть — не лечит…

Ну, давай наконец-то расставим все птички над и

Ну, давай наконец-то расставим все птички над и (станут краткими гласные — это ли не волшебство), и, привычно засунув поглубже признанья в любви, разберём, кто не прав был и крепче обидел кого…

Очень тихо, спокойно, почти не теряя лица, перечислю обиды, претензии — несть им числа…

— Я любила в тебе не предателя и подлеца, и сама ненароком тебе всю ту боль принесла.

— Я прощаю тебя, ничего никогда не забыв — время так и не стало мне лечащим раны врачом… У тебя ведь, надеюсь, такой же был важный мотив быть моим прокурором, судьёй и моим палачом? На моё «Я люблю» никогда не ответила «Да»…

— Но и «Нет» не ответила! Просто, как в глупом кино, обстоятельства были сильнее меня…

— Ерунда!

— Ты женился потом, ну а я — чуть не вышла в окно… Тяжесть прошлых обид, может, спишем за давностью лет? Злого умысла не было, дело закрыть — и в архив: на твоё «Я люблю» никогда не ответила «Нет», и простила давно, никогда ничего не забыв.

Так давай, наконец-то расставим все точки над ё, сверим определения, общий составим словарь, всё друг другу простим, потому что когда мы вдвоём, всё вокруг замирает — минуты, часы, календарь…

Не выкручивать руки судьбе

Не выкручивать руки судьбе,

по тебе безнадежно скучая

(и, молясь не тебе — о тебе),

одиночество ложечкой чайной

оглушительно звонко мешать,

улыбаясь пришедшему эху…

[Удалось будто счётчик смотать

лет на двадцать, и вот ты приехал

и задумался, ложкой звеня,

над воронкой горячего чая,

все проблемы тяжёлого дня

как песок в кипятке растворяя…]

И я так же привычно кладу

(на диете-же вечно) три ложки —

в этом сахарно-чайном аду

растворяя тебя понемножку…

А я не знаю, как его забывать

А я не знаю,

как его забывать:

я с ним хотела

жизнь делить — не кровать,

готовить завтрак

(значит, и ночи всё ж

делить хотелось,

видимо, ну так что ж),

встречать с работы —

«Как ты, родной, устал?»,

делить заботы,

вместе дожить до ста,

победы — множить,

беды — делить на семь…

Счастливым — можно,

счастливы вот — не все…

Благослови, всевышний, интернет

Благослови, всевышний, интернет:

все, кто разлучены — друг к другу ближе,

и вечное проклятье километ-

ров не страшно» нам — мы друг друга слышим;

и пульсы наши в унисон стучат,

как будто вместе, так же сносит крышу —

благослови, господь, видеочат:

ты смотришь на меня — тебя я вижу…

Пусть расстоянья бьются о стекло,

не в силах больше нам чинить препятствий:

проклятие разлуки истекло,

ведь можем мы друг к другу прикасаться;

ты далеко, но пальцем проведёшь

по пластику контактного браслета,

а здесь меня внезапно бросит в дрожь —

мы нежность нынче шлём по интернету…

И я шепчу — «Господь, благослови

создавших технологию такую,

что нет теперь препятствий для любви»,

и пламенно в ответ браслет целую…

В день или ночь, когда я посчитаю, что хватит

В день или ночь, когда я посчитаю, что хватит,

выскочу замуж за первого, кто предложил,

выставлю «Замужем. Счастлива!»

статус в ВКонтакте,

значит, из кожи я рвусь и из собственных жил

и сухожилий — заботой чтоб вытеснить новой

(раз уж не вышло текущим набором забот),

синей печатью и силой печатного слова —

чёртову память…

[…Не вышло бы наоборот!]

Воспоминания

(образы, запахи, звуки) —

всё, над чем чахла,

как в сказке над златом Кощей —

будут стирать не твои, не любимые руки

(клининг ментальный страшнее,

чем клининг вещей)…

В день или ночь, когда я посчитаю, что хватит,

выставлю статус, что замужем — просто поверь

и перестань мониторить страницу в ВКонтакте —

в прошлое наше закрыта железная дверь

очень давно — и замки заржавели, и петли,

шансы на встречу — и те поросли лебедой.

Мы от любви и оглохли с тобой, и ослепли,

счастьем ту встречу считая тогда — не бедой…

Не ангелы

Рядом с тобой —

будто Бог отменил гравитацию:

делаю шаг

по земле — и на небо взлетаю.

Как мы смогли

так бездарно и глупо расстаться, и

не умереть,

каждый день от любви умирая?

Мы в зеркалах

друг у друга незримо присутствуя —

мимо людей

протекаем в толпе, не замечены.

Мы не видны

им, но что-то однажды почувствовав,

спросит тебя

обо мне, наконец, твоя женщина.

И у меня

о моей постоянной нездешности

будет пытать

тот, кто рядом, и дай ему, боже мой,

мудрости не

разбивать от бессилия в бешенстве

старых зеркал,

где моё отражается прошлое.

***

Крылья сломав,

кровоточить в районе лопаток, и

белое не

надевать — эти раны не лечатся.

Не вспоминать,

как мы вместе летали, а падали —

по одному.

Просто люди.

Мужчина и женщина.

А у нас тут какое-то (кто бы считал) февраля

А у нас тут какое-то (кто бы считал) февраля.

Ты ведь помнишь, как я феврали —

так недавно! — любила?

И осколки надежд с неба — градом в лицо…

Тополя

стариковски стволами скрипят…

А душа — не остыла:

очень просит тебя, и попробуй ты ей объясни,

что прошло столько лет,

этот долг уж пора безвозвратным/

безнадёжным признать

(Слишком много с такими возни:

это дорого, больно и слишком

ресурсозатратно —

чтобы просто хранить, чтобы думать,

каким бы ты был;

чтобы брошенным псом

не смотреться в закрытые двери

в ожиданьи тебя —

ты ведь просто случайно забыл,

а не бросил нарочно.

Самой же придумать, и — верить…)

Ты однажды вернёшься,

и в чёрных провалах глазниц

я увижу тебя —

не придуманным, а настоящим,

и вся жизнь промелькнёт

с тихим шелестом старых страниц

безнадёжного дела,

заброшенного в дальний ящик

моей жизни дурной,

но в архив не сдаются с тобой

никакие дела — всё в надежде на чудо пылятся…

Ты однажды вернёшься,

но встретишь не радость, а вой:

ты живым — приходи,

а посмертно не надо являться.

А он — как ты тринадцать лет назад

А он — как ты тринадцать лет назад:

глаза точь-в точь такие и ресницы,

и сколько я ни жму по тормозам —

он здесь, со мной, ты —

можешь только сниться.

Когда он улыбается во сне —

совсем как ты в прекрасном прошлом нашем —

я знаю: он дарован богом мне.

Надолго ли? Да кто ж там точно скажет…

Но мы с тобою были — навсегда —

с момента самой той внезапной встречи,

и тлеем порознь долгие года,

сгорев дотла буквально в первый вечер.

А он — горит так ровно и тепло,

любовью грея тело мне и душу,

а время до сих пор не истекло,

и я не жду конца любви, не трушу.

Я не дрожу осиновым листом,

что вдруг перегорит он и остынет —

пусть будет всё, как будет, но — потом:

сейчас — он мой, навеки и отныне.

Плюс одиннадцать

Ты говоришь, мол, она тебе мозги вынесла,

и сердце выела очень медленно ложкой чайной,

что ты бежал без пальто от неё

в плюс одиннадцать

от общей усталости и вообще от отчаяния,

и даже холода, мол, не чувствовал —

настолько всё достало и допекло…

А я это слушая, улыбаюсь немного грустно,

и смотрю сквозь тебя,

будто не человек ты — стекло.

Я знаю, женщины тоже все очень разные,

и кто-то светит, но правда совсем не греет,

печаль иных настолько вирусная, заразная,

что хочется вырваться, вылечиться, и скорее…

Но ты — мужик, без пальто замерзаешь

в плюс

одиннадцать

(А не минус десять, и не в минус пять!),

я всем видом тебе сочувствую,

а в душе над тобой смеюсь:

когда на дворе плюс пять,

я со своим иду — загорать…

Пальто накидываем —

очень нехотя! — в минус три:

тепло нам — от любви,

а она — внутри…

Я за тобой…

Я за тобой — как в неравный последний бой,

и не нужны наркомовские сто грамм:

в трезвом уме и памяти — за-то-бой,

дикой пантерой следую по пятам…

Запах знакомый мускусный в ноздри бьёт —

хочешь, да не собьёшься — иду след-в след,

спину твою прикрывая от всех невзгод,

не претендую на лавры от побед.

Я за тобой — как в неравный последний бой,

и не нужны наркомовские сто грамм:

чую без них — кто-то так же сейчас за мной —

мягко ступая, след-в-след идёт по пятам…

Говорят, этот мир никогда не бывал другим

Говорят, этот мир никогда не бывал другим:

в нём всегда разливались

моря человечьей боли —

мы всегда не умели (но очень уметь хотим)

уважать и свою, и чужую свободу воли…

***

Я тебя отпускаю: лети. По живому режь

этот узел морской на двоих одной пуповины —

пусть пульсирует липко-солёный фонтан надежд,

перепиленных заживо нами на половины.

Ты меня отпускаешь: иди. Нараспашку дверь.

Не к лицу мужику уговаривать, падать в ноги —

столько лет до тебя как-то жил, и сейчас, поверь,

как-нибудь проживу, и — счастливой тебе дороги.

Мы друг друга сейчас отпускаем —

нельзя держать

человека свободного

в клетках своих желаний…

— Как ты там?

— Умерла…

— Не могу без тебя дышать…

Друг от друга свобода

нам точно с тобой нужна ли?

***

Говорят, этот мир никогда не бывал другим,

что любовь здесь веками

сплеталась корнями с горем…

А дороги мои все ведут нихуя не в Рим,

и куда ни беги —

возвращаюсь к тебе и к морю…

Ворую тебя у безумных забот дневных

Ворую тебя у безумных забот дневных —

мой план разработан давно до секунды каждой:

одних — обойти, и сразить наповал — иных,

патроны — беречь (пригодятся ещё однажды).

А пленных — не брать:

ни к чему обязательств груз,

идти налегке — безопасней, быстрее, легче;

я только совсем не встретить тебя боюсь,

но тысячу лет готова идти навстречу.

Ворую тебя у холодных пустых ночей —

из липкого сна вырываю в реальность с хрустом,

мы только ночами свободны: и ты — ничей,

и я, словно платьице — скидываю нагрузку.

…Немного напуган, но держишься молодцом,

я всё понимаю, но всё же решиться надо:

берёшь меня в правую, дёргаешь за кольцо —

я буду твоей самой-самой ручной гранатой.

Весь мир притаился как будто во мгле ночной,

и дверь распахнулась,

замком дружелюбно склацав,

впуская тебя — я сегодня твоей, ручной

гранатой взорвусь на горячем постельном плаце.

Это кино — не про любовь совсем

Память дурная — мается и болит,

ляжет и так и этак — никак не ладно,

ты в моих снах — сто лет уже на repeat,

то уберу — потом достаю обратно.

***

Это кино — не про любовь совсем,

в рейтинге снов — наш всё равно best seller:

там мне всегда — нервные двадцать семь,

сладок финал — в нашей с тобой новелле.

Там мы ещё — криком кричим «Люблю!»,

там мы пока — слышим с тобой друг друга,

сильной рукой нежно берёшь — мою,

не выпускай — не пережить разлуку…

Это кино — снова за кадром кадр —

пересмотрю, пусть и финал известен:

вдруг в этот раз подлый судьбы удар

перенесём — мужественно и вместе…

***

Память дурная — мается и болит,

ляжет и так и этак — никак не ладно,

ты в моих снах — сто лет уже на repeat,

то уберу — потом достаю обратно.

Начитать тебе длинное голосовое…

Начитать тебе длинное

голосовое —

ну и пусть его

порвёт на части —

нежным голосом

[как сердце ноет —

не узнаешь]…

Сказать: «Будь счастлив!»…

Прятать новые

стихи больные

под двойной замок,

никому — ни слова,

как тебя одного лишь

всю жизнь любила,

и что в жизни следующей —

буду снова.

Терапевт вздохнёт и лишь

разведёт руками:

бьюсь, как рыба,

выброшенная

на сушу —

ничего сто лет

не помогает:

мозг поправить — можно,

а вынуть душу?

Та душа тебе была

предназначена,

только ангелы

карты спутали…

Я — твоя, ты — мой

однозначно, но

параллельными —

жизнь маршрутами.

Начитать тебе длинное

голосовое —

ну и пусть его

по частям порежет…

По секрету: ангелы,

когда их двое —

мой, да твой —

карты жизней путают

гораздо реже…

Внезапный гость

Накрашу губы. И глаза

(вдруг будет трудным разговор),

и в пол педаль, и — по газам,

и трек любимый — на повтор…

Ты извини, что без звонка

лечу к тебе зачем-то в ночь —

мне надо знать наверняка,

нужна ли, ждёшь ли… Мне помочь

сейчас не в силах телефон —

как ни крути, не передаст

ни монитор, ни микрофон

всего, что видит женский глаз

в мгновенья первых двух секунд:

смущенье/ликованье/злость,

когда внезапно — тут как тут —

внезапный на пороге гость…

***

Столкнулись в лифте:

— Ты куда?

— А ты куда?

— К тебе!

— И я…

— Я без звонка…

— Да ерунда!

— Люблю…

— Соскучилась…

— Моя…

Хочу к тебе

Хочу к тебе. В плечо уткнуться носом.

И лёгкие наполнить до краёв —

тобой одним. Не мучиться вопросом —

бессмысленным — любовь иль не любовь

у нас… И через час (сегодня, завтра)

что будет с нами — в общем, все равно,

когда стучит в виски молитва (мантра?):

«Хочу к тебе, хочу к тебе»… Давно

уж нет того волшебного портала,

где мы столкнулись, судьбы поломав…

Я столько лет — в других тебя искала!

Ты — наконец-то понял, как не прав,

что не решился сделать шаг навстречу,

чуть оказаться выше и сильней,

чем я… Тогда казалось — время лечит,

какого ж чёрта с каждым днём — больней?!.

Хочу к тебе…

Я — за тобой…

Я — за тобой…

Голая, босая — снова.

Ты мне — любой

люб, и — срывая засовы,

тайной тропой,

след заметая по-лисьи,

я — за тобой —

зверем, след взявшим, и — рысью…

я — за тобой…

Как без любви?

Я до сих пор

помню и вкус, и запах

крови своей —

душу мне рвал, и плакал…

Тот разговор

кончился так нелепо —

на ре-минор

стало фальшивить небо:

ливнем хлестать,

молнией — прямо в сердце,

и никуда

ни убежать, ни деться.

Криком кричу:

больше не буду, правда,

я не хочу

больше любви, не надо!

«Как без любви?» —

плачет в ответ он тоже,

бросил: «Лови!» —

я и поймала…

Боже…

Здравствуй, моя хорошая!

«Здравствуй, моя хорошая!» —

В горле внезапно ком:

Слишком внезапно прошлое

В жизнь ворвалось звонком.

Сердце, что было заперто,

В рёбра стучит — «Пусти!»,

Ангел мой с неба — замертво,

Крылья сложив — «Прости…»

Всё понимаю, господи,

Как нас беречь, дурных —

Память — измятой простынью —

Бьёт каждый раз поддых,

Счастье былое — каплями

Горькими по щекам,

Больно мы в прошлом падали,

Но и летали там…

Ты — у меня в расфокусе, в раздрае

Ты — у меня в расфокусе, в раздрае:

одно сплошное мутное пятно,

пока настроюсь, резкость выбирая —

ты в бешенстве уже, конечно, но…

Я на тебе взгляд в тысяча сто первый

раз — больше трёх секунд не задержу,

ведь знаю, быть объектом — это нервно

(сама не толерантна к шантажу —

пусть даже сексуальному, но всё же):

быть свежим мясом — так себе удел…

Шагнула в двери — прожигает кожу

твоё «Хочу!!!» в сто тысяч децибелл.

Прости, не оглянусь — боюсь, ослепну:

зрачки — как блюдца, линзами твой свет —

в глазное дно, усилив раболепно

(опасно — говорю, как краевед).

Ты — у меня в расфокусе, в раздрае

сама я: словно бабочка к огню,

лечу к тебе, пути не разбирая…

…натягивая холода броню.

А мне говорят, что ждать осталось немного

А мне говорят, что ждать осталось немного,

что скоро врачи будут ВРИО Господа Бога,

и каждому —

словно куклу из жуткой пластмассы —

лепить любимого по ТЗ из гли… биомассы.

И даже мне через лет каких-то там двадцать

слепят — тебя.

Почти.

Он так же смеяться

будет, жмурясь смешно до кончика носа,

рост-вес-количество лет —

вообще без вопросов,

и закачают воспоминаний лет так на двести:

и как мы порознь когда-то жили,

и как мы — вместе,

и уникальную биокожу — тобой отдушат…

Но будет он — биоробот всё же:

кто вложит душу?

Наташа, ну как же так?

Наташа, ну как же так? —

опять он меня спросит,

качая ногой в такт,

мыслям своим каким-то —

была же такая устойчивая

ремиссия?

Но ведь не закрыт гештальт,

и вновь на носу — осень,

казалось — какой пустяк,

но в прошлое дверь закрыта,

а мне туда нужно очень:

не пройдена миссия.

И будут меня опять

откачивать и вязать

в странной такой палате

к прутьям чужой кровати

длинными рукавами,

ремнями.

Наколют, заставят спать,

а я и во сне бежать,

лекарства напрасно тратя —

к тебе, пока жизни хватит,

качаясь под фонарями

тенями.

Неужели

Неужели когда-то я сама это выбрала —

не зря ж говорят — скажи? — про свободу воли:

знать, что ты жив,

и тихонько любить тебя издали,

пусть даже совсем не это люди зовут любовью?

Радоваться каждому твоему счастью,

никогда не стать тебе ни женой, ни невестой,

знать точно-точно, что мы друг друга — части,

и были бы целым, если б не грех инцеста.

В улыбках детских —

отраженья твоих улыбок видеть,

удивляться, какие же сильные гены,

бояться повторения всех наших ошибок,

и точно знать, что они всё повторят непременно.

Молчать надрывно: да как так, мама,

почему не спрятала земель за тридевять

нас друг от друга, чтоб мы не свиделись —

мама молчит упрямо…

Одна подруга

гладит по волосам:

поплачь, если легче,

ты знаешь, быть может он сам

тоже плакал от вашей случайной встречи —

как-то так вышло, что не уберёг

Бог…

Пять-ноль

Ты мне сегодня снился. Твои глаза —

ад дальнобоя: дальний слепящий свет,

мне бы, включив рассудок — по тормозам,

только — давлю на газ (ведь рассудка — нет).

Пулей лечу навстречу тебе: лоб в лоб —

сам напросился, мой драгоценный хам,

ни увернуться, ни разминуться чтоб,

чтоб бамперами, душами — сразу в хлам.

Драться, кусаться, плакать — твою же мать,

чёрта какого — снова в мои не-сны?

Столько училась — больше тебя не ждать,

и — за-бы-вать от осени до весны.

Думала: может, летом во мне пройдёшь —

солнце и не такую лечило боль,

пусть самым страшным шрамом срастётся ложь,

только б не всё сначала опять… Пять-ноль.

Я проиграла. Снова. Опять. Так что ж

не позволяешь просто тебя — забыть,

сваями новой жизни (как в масло — нож)

слабый рассудок как-нибудь закрепить?

И на руинах прошлого — новый дом

выстроить, занавесочки, стол, кровать?

— Да у меня такой же, но дело в том —

Там точно так же надо тебя не-ждать…

Память листает лица знакомые

Память листает лица знакомые,

но не нашла — твоего,

если б встречала — точно б запомнила,

не потеряла б его.

Я тебя вижу, чувствую… Господи,

счастье — сегодня, сейчас —

рядом кошачьей следует поступью:

хранит родившихся «нас»…

Всем, что имею, пользуйся запросто,

и вся твоя навсегда —

я… Мне и страшно каплю, и радостно

слышать ответное «да»…

Руки — ветвями, ливня просящими,

тянутся к влаге твоих

губ… Это наше всё — настоящее.

Мир на мгновенье притих,

чтобы пролиться влагой живительной —

страсти взаимной дождя…

Я улыбаюсь, даже (ты видел ли?)

в ночь от тебя уходя…

Я — твой вокзал

Я — твой вокзал. Тупик.

Поезд не едет дальше.

Ты от тепла отвык —

столько наелся фальши.

Только в один конец

этот билет. Последний.

Где-то в спине — свинец:

кто-то стрелял намедни.

Друг это был иль враг —

мерой какой измерить?

Кто я тебе — никак

вычислить. Только — верить.

Пьяной отравой снов

долго болели. Надо

не надевать оков

на долгожданных… Рядом,

если им надо — быть

и исчезать с радаров,

если не с нами жить

выбрали. Контрудары —

не наносить: свои ж —

пусть как хотят, но — живы!

Я — твой вокзал. Стоишь…

Нервно танцует жила.

Хочешь, найду билет —

втридорога — обратно?

Что ты, конечно, нет:

я — навсегда, понятно?

Жизненный мой тупик —

дальше. Причём — намного.

Просто — сорвал ручник,

чтоб скоротать дорогу.

Ты — мой вокзал…

Память моя давно Мёртвого моря горше

Память моя давно Мёртвого моря горше —

сколько бессильных слёз высушено на дне,

сердце черным-черно, только не плачет больше,

и не пьянит вино — истина не в вине.

Сколько таких, как ты, мне повстречалось?

— Мало.

Сколько таких, как я, встретил ты?

— Ни одной.

Помнишь, как нам с тобой — воздуха не хватало?

Помнишь, казалось всем — нас не разлить водой?

Мы так спешили жить — опыт, ошибок трудных

сын, к нам пришёл потом, сразу и навсегда…

Мы так хотели жить — вкусно, в запой, не нудно,

но не срослось — облом, вместо вина — вода,

вместо «люблю», «хочу» — вечное злое «надо»,

только кому, зачем надо — ответа нет.

Счастья былого свет вновь провожаем взглядом:

встретились вот. Стоим.

Просто: «Привет!» — «Привет…»

В сердце твоём расту

В сердце твоём расту —

свежей на пепелище

зеленью. За версту —

видно, но ты не ищешь

свежих побегов стрел —

может, уже не веря,

что этот артобстрел

чувств — не принёс потери.

Только всегда весной

я прорастаю снова —

скоро дурман-травой

будет замаскирован

наших пожарищ вид —

чёрный и неприглядный…

Только былых обид

дай разрядить снаряды…

Я тобой не напрасно встречена

Я тобой не напрасно встречена,

ты ведь знал это, ты ведь знал?!

Только с гордостью не излеченной

в счастье сам себе отказал.

Заливались другие — тенором,

только ты один — стороной,

а ведь не открывала тендера

я — я верила, что ты — мой.

Эти свадьбы собачьи глупые,

что двоих окружали нас,

никому не нужны, но спутали —

сбили с толку, укрыли с глаз,

как любили с тобой друг друга, но

только с детства очередей

не терпели… Теперь поруганны —

наши души — угля черней.

И седьмой стороной — далёкою —

обхожу тебя, не держу,

и в глаза твои — с поволокою —

даже издали не гляжу:

ни дай боже — скомпрометировать,

ведь известно, нам лучше врозь;

улыбаясь всем — комментировать,

что не пара мы, не срослось,

принимать от других неискренне

и признания, и цветы…

Только ты один — богоизбранный

был мне нужен всегда. Лишь ты.

Я тобой не напрасно встречена,

ты ведь знал это, ты ведь знал?!

Только с гордостью не излеченной

в счастье сам себе отказал.

Четвертая женщина

А ты думал, их только три —

роковых, что судьбу ломают?

Я — четвертая, посмотри:

настоящая, не играю!

Я на край тебя приведу

и поставлю спиной к обрыву,

чувствуй бездну спиной… В Аду

не бывал ещё? Хочешь прыгнуть?

Хочешь, встану спиной сама?

Доверяя, глаза закрою?

Я давно бы сошла с ума

в одиночку, но нас ведь — двое.

Мы играем в одну игру:

кто кого победит, кто главный?

Ты умрёшь, если я умру.

Или — наоборот. Забавно.

Мы сегодня, как инь и ян,

плюс и минус, чей модуль равен:

я — трезва, ты — привычно пьян,

я — смиренна, ты — своенравен.

Но — один на двоих обрыв:

небо, ветер, крутые скалы,

три аккорда — таких больных,

да охрипших стихов оскалы…

Я так тебя люблю, что просто глохну

Я так тебя люблю,

что просто глохну

и слепну,

если просто рядом ты,

а без тебя так плохо —

легче сдохнуть,

но как же мир

без этой красоты?

Отращиваю волосы, и жопу —

качаю, смех счастливый берегу…

Но мой воздушный лайнер жизни — в штопор

вошёл, и я — хочу, но не могу

исправить ничего тут, горизонта

к хвосту стремится линия, земля —

летит навстречу, даже по дисконту

гроша не стоит жизнь сейчас моя.

Но на себя штурвал тяну в надежде,

что — выровняю, вырулю, смогу,

что — выживу, и буду вновь, как прежде,

от счастья улыбаться на бегу…

Девятый круг

А я про любовь к тебе

не буду писать признанья:

я — третья в твоей судьбе,

не лишняя — запасная,

спасательный круг в беде,

когда твоё судно — тонет…

Я сердце своё в узде

держу, и рука не дрогнет.

Я ангелами стою

за левым плечом — охраной…

Хотела с тобой — семью,

но — поздно теперь, и — рано

нам было любить тогда:

мы молоды были, глупы,

упрямились иногда

баранами просто тупо,

ты — с этой, а я — с другим,

как лихо мы порознь — можем,

но как я несчастна с ним,

и как ты несчастен тоже…

И вновь — на девятый круг

заходим мы (Рая? Ада?):

так много людей вокруг,

но нам никого не надо.

Травматики

Весна нам прописала поцелуй,

а я к тебе сегодня без рецепта:

люби меня, бери и салютуй —

мы оба слишком долго ждали это.

И нам решили Ангелы помочь,

назначив нам нечаянную встречу,

а ты — как много лет тому, точь-в-точь,

а время от любви — увы! — не лечит…

А у меня, как косы, по спине

струятся без тебя пустые ночи,

ты столько лет так сильно нужен мне —

и был, и есть, и будешь. Очень-очень!

И я — твоя, и ты — не прекословь! —

навеки мой: глаза твои и руки…

Травматики — мы дуем на любовь,

обжёгшись нелюбовью и разлукой…

Встретились души взглядом

Встретились души взглядом —

сил нам обоим, боги,

ухнуло вниз домкратом

сердце куда-то в ноги,

всё, что на нём держалось:

спины, характер, воля —

рухнуло вниз, распалось

от нестерпимой боли.

Памятью так накрыло —

тяжесть невыносима,

думала — разлюбила,

верила — Хиросимы

выключен, обезврежен

и не течёт реактор,

враг обесточен, свержен,

только упрямы факты:

встретились взглядом души —

и потекли упрямцы,

воду травя и сушу

волнами радиаций.

Молоко на губах обсохло миллионы часов назад

Молоко на губах обсохло

миллионы часов назад,

я не слышу давно — оглохла! —

если гадости говорят,

но божественной силой будто

обладают любовь и ты:

слово доброе за минуту

исцеляет от глухоты,

расправляются носогубки —

улыбаюсь тебе в ответ,

и навстречу лечу голубкой,

и воркую тебе — привет!

Просто женщина. Не святая

(Вряд ли святость тебе нужна) —

я летаю с тобой, я таю…

И подумаешь — не жена…

А мы оба взрослее вдруг стали и глубже

А мы оба взрослее вдруг стали и глубже…

Пусть гусиные лапки лучатся у глаз —

мы потратили молодость в ссорах ненужных,

так давай дорожить нашим счастьем сейчас.

Не страстями постельными — нежностью жгучей

я, как прежде, полна… Не болею тобой —

объективно ты мой самый сильный и лучший

из всех тех, кто мне был предоставлен судьбой.

Никогда на тебя не хотела кредита —

без процентов-то слишком уж ценник высок,

только бартер: любовь — на любовь, и мы квиты.

Осторожно целую губами висок…

Счастье в рассрочку мы взяли когда-то

Счастье в рассрочку мы взяли когда-то —

очень хотелось быть вместе скорее,

и неминуема дата расплаты —

я этой думой тяжёлой болею:

что с нас возьмут, под какие проценты?

Деньги ли, души ли, жизни ли? Что же?

Я всё отдам — до копейки, до цента,

только — деньгами, пожалуйста! Можно?

Я украду, заработаю — разных

много путей, чтоб разжиться деньгами:

пусть не законных, преступных, опасных,

только пусть счастье останется с нами,

только пусть нежность наш дом не покинет,

только пусть близость нас в целое плавит,

только пусть больше нас не половинят —

сердце разбитое целым не станет…

Утро встречаю гимном

Утро встречаю гимном —

праздную каждый час

жизни с тобой, любимый,

благословляю — нас.

Пусть за спиною шепчут,

ведьмой зовут — не верь:

к любящим просто легче

счастье стучится в дверь —

что не обидят, знает,

и что дадут приют…

Счастье лишь там бывает,

где его просто ждут.

Я напеваю по слогам, по нотам

Я напеваю по слогам, по нотам,

что счастье — есть, я проверяла — есть,

ведь мой любимый — самый-самый! — вот он:

живой, здоровый, любящий, и — здесь!

И после долгой тягостной разлуки —

такой же тёплый, искренний, родной…

Моё всё это — губы, плечи, руки,

глаза твои… Ты весь навеки мой.

А главное — никто из нас не держит

цепями долговыми — рядом быть,

нас тёплая, пронзительная нежность

объединяет… Как тут не любить?

Говорят — ни стыда, ни совести

Говорят — ни стыда, ни совести —

эти страсти под старость лет.

Не из гордости мы — из горести

не даём никакой ответ:

Мы полжизни седьмыми вёрстами

обходили друг друга, но

наши судьбы, как главы, свёрстаны,

неразлучные мы давно.

Ни заклятьями, ни молитвами

не отменишь любовь-беду,

мы на этой войне — убитые,

и полжизни горим в аду.

Социальные роли сыграны,

слава Богу — поклон, финал,

и в любовь, словно в омут, прыгаем…

Рай был рядом всегда.

Кто б знал…

Инцест

Я струны рву и пальцы рву струной —

фонтаном кровь пульсирует в ладонь,

от осознания, что ты — не мой,

сама взорвусь сейчас, лишь только тронь…

Какие боги разделили нас,

столкнув сердца сначала в лобовом?

Я нежности хранившийся запас

стираю с кровью вместе рукавом.

Мне с первой встречи ясно было — мой,

и ты кричал глазами — «Как же быть?

Нельзя тебя назвать своей женой,

но просто невозможно — не любить?»

И сердце разрывается в груди —

бессмысленен дурной судьбе протест:

живу одним тобой, но — уходи.

Люблю. Но это грех большой.

Инцест.

Кино

Дали свет: The end. Пустили титры.

Хлопают сиденья в кинозале.

Зрители — и судьи, и арбитры,

ждут чего-то — всё ли показали?

Почему не вместе эти двое?

Вроде есть для счастья всё, что нужно.

Странные киношные герои:

им любить бы — нет, зачем-то дружбой

прикрывают чувства, как газетой,

будто бы любить взаимно — стыдно,

вроде и не наше дело это,

но — обидно, чёрт возьми, обидно!

Семьи у обоих — ну так что же:

c’est La Vie, как говорят французы,

друг от друга отрываясь с кожей,

есть ли смысл в семье быть тяжким грузом?

А герои бьются на осколки,

на куски, и рвутся на запчасти —

не подозревали, что настолько

дорого сегодня стоит счастье.

Зрители сочувствуют героям —

плачут над картинкой в кинозале.

Ряд для поцелуев. Эти двое

выдыхают дружно: «Не узнали…»

Нам даже и не нужно говорить

Нам даже и не нужно говорить:

что толку в тех словах,

нас прочно держит —

как пуповина — шёлковая нить

родства, любви, отчаянья, надежды.

Я сотни раз тебе шептала «Нет»,

а ты в ответ с улыбкою лукавой

твердил, что «Нет» — неправильный ответ…

Мы оба были правы и не правы.

И каждый понемногу подливал

немного лжи, и знаешь, к сожаленью

нас этот яд разит не наповал,

но всё же нет надежды на спасенье.

Мы перешли контрольную черту

и слишком много выпили отравы:

люблю я не того, а ты — не ту —

друг друга любим мы, и в этом правы.

Счастлива — когда в твоих объятьях

Счастлива — когда в твоих объятьях,

два дыханья — не в противофазе,

мне уже адреналина хватит —

соскочила [больно и не сразу].

И теперь другая дурь по венам

снизу вверх летит по серпантину —

скрученных пружиной сжатой — нервов,

заливая баки эндорфином.

Это кольца рук твоих упрямых —

стропами страховочными будто —

держат над землёй меня, как мама

даже не умела почему-то.

Ты меня теплом своим укутал —

я теперь тепличная немного,

и смакую каждую минуту…

[Эндорфины. Не судите строго]…

Тот самый

У каждого есть наверно

в душе уголок такой,

живут где последний, первый,

тот самый ещё, другой,

о ком никому не скажешь,

о ком и себе самой

боишься признаться даже…

Под кодовым словом «Мой!»

Живёт он под сердцем где-то,

любовью твоей храним,

встречаешь ты с ним рассветы,

глаза закрываешь — с ним,

и так ли уж важно, кто там

с тобой коротает век,

ведь в сердце навечно — вот он! —

особенный человек…

Чужое счастье не украсть

Чужое счастье не украсть —

не яблоко, не снимешь с ветки,

деля с любимым сласть и страсть,

не надо ожидать ответки:

не судит нас, счастливых, Бог —

мы рождены, чтоб былью сказку

создать себе… А он — помог:

где наказанием, где — лаской.

И если на пути земном

нам встретилась любовь — то надо

сказать «спасибо» и вдвоём

свой Рай вылепливать из Ада…

Бог так долго беду откладывал

Бог так долго беду откладывал —

то ли некогда, то ли — лень,

ты зачем, мне скажи, загадывал

умереть со мной в тот же день?

И теперь мы летим на встречную —

дальний свет чей-то слепит нас,

ну приехали, что ж, конечная.

Были вместе мы. Ровно час.

Вот такая судьбы ирония —

всё дословно же, под заказ,

только жаль, что потом не вспомню я

счастья нашего целый час.

Непонятные, бестелесные —

растерявшись, висим и ждём:

вдруг помогут/спасут, воскреснем мы,

чтобы всё же пожить вдвоём?

Но Небесная Бухгалтерия,

папки наших судеб подшив,

ставит номер текущий, серию

и сдаёт нас с тобой в архив.

Бог так долго беду откладывал —

то ли некогда, то ли — лень,

ты зачем, мне скажи, загадывал

умереть со мной в тот же день?

Ты будешь дальше пить, и пить, и пить…

Ты будешь дальше

пить,

и пить,

и пить,

вернувшись из далёкого похода,

я — что-то мило щебетать/бубнить

про глупости — про моду, про погоду…

И криком не кричать — молчать. Молчать!

Про то, как я дышать боялась даже,

и новости — не слышать, не включать

старалась, становясь мудрей и старше,

пока ты океан пересекал

в своей подлодке — ядерной, огромной…

Не приключений вроде бы искал —

работа: океан, опасность, войны,

а мне, как бабе —

ждать,

и ждать,

и ждать,

ходить на пирс, молиться горизонту…

Не плакать — только мило щебетать…

Кивать: всё понимаю, да — работа…

Иногда ты звонишь мне из прошлого

Иногда ты звонишь мне из прошлого:

Как дела у тебя? — Хорошо,

у тебя что случилось хорошего?

[Режет вены кухонным ножом.

Нож ползёт от запястья к предплечью и

красным ртом раскрывается плоть.

Просто мяса кусок. Человечина.

Зря ты душу вдохнул в нас, Господь…]

И в ответ — тишина мне зловещая,

я кричу в тишину: Не дури!

Я — не Бог, я лишь слабая женщина,

грех такой на себя не бери —

уходить, пока сверху не вызвали,

и меня не тащи за собой —

вдруг и я не успею, не вызволю,

не спасу?!! Ладно. Еду. Отбой.

Опять запахло в небе февралём

Опять запахло в небе февралём

и, вместо вьюг январских завываний,

предчувствие весны кричит: «Приём!

Приём-приём, а вот и я! Не ждали?!»

И пусть нам сыплет щедрая метель

перо и пух на снежные перины —

в душе уже апрельская капель

настукивает ритм нетерпеливо.

И блеск в глазах — безудержный, шальной,

и сердце ледяной сосулькой тает,

и воздух — самогонный и хмельной

мне неба синь над головой качает.

Пузырит в венах кровь окситоцин —

весь мир большой так хочется обнять,

ни водка не поможет, ни глицин —

весну в душе не нейтрализовать…

Благодарить…

Благодарить — и Ангелов, и Бога —

за эту встречу нашу. За тебя.

За то, что получила я так много:

я вспомнила, как это — жить, любя,

Когда сочнее краски, вкусы — глубже,

и каждый звук — оргазменной волной,

когда ты мне — как воздух — просто нужен:

дышать тобой, чтоб просто быть живой.

И в мире, где покой ни по запросу,

ни просто так — никак! — не выдают,

мне как-то удалось, уткнувшись носом,

вдруг на твоём плече найти приют.

Мне это чувство было не знакомо,

и я его смакую терпкий вкус:

в твоих руках я, наконец-то — дома.

Люблю. И в том признаться не боюсь.

За то, что получила я так много:

любить тебя. Тобой любимой быть.

Я не устану Ангелов и Бога

благодарить…

Не дотронусь ни сном, ни дыханием

Не дотронусь ни сном, ни дыханием,

ни мечты эфемерным крылом,

ни признанием, ни покаянием,

и ни холодом, и ни теплом.

Ни водой ключевою живительной,

ни росой напоить-опоить —

не хочу, и самой удивительно,

как приятно свободу — дарить:

колдовское тягучее красное

ты и сам бы попробовать рад

(Приворотное зелье. Опасное!

По рецепту!), не пей его — яд!

Ни волшебными чарами тёмными,

ни молитвами — не зацеплю:

мне так важно, что САМ ты влюблён в меня,

ведь тебя я САМА же (?) люблю…

Спрятать от всех глаза

Спрятать от всех глаза

(Светятся слишком), душу —

счастьем кричать нельзя,

надо молчать и слушать.

В небо шепнуть — «Спа-си-

бо… ВОТ ТАКОЕ (!!!), правда…»,

Прыгнуть вдвоём в такси,

сдачу не взять — «Не надо!».

В тёплый жилья живот

ткнуться слепым котёнком,

счастье моё живёт

в нашем с тобой ребёнке.

Пусть за окном метель

в танце морозном кружит —

детская колыбель

наши спасает души…

Ароматом хвои

Ароматом хвои,

пузырьками в хрустальном бокале,

и сияньем гирлянд

помогаем себе (хоть раз в год)

помечтать о любви

(мы друг друга опять загадали!),

оглянуться назад,

чтобы дальше стремиться вперёд.

И, как прежде любя,

с каждым новым ударом курантов,

нарушая опять

самый строгий закон волшебства,

я молюсь за тебя,

хоть так делать нельзя и не надо —

у судьбы воровать

на тебя эксклюзив и права.

Не хозяйка судеб —

ни твоей, ни своей, но покуда

все двенадцать пробьют,

буду снова закон нарушать:

мы бы ни были где б,

лишь тебя я загадывать буду,

пепел скидывать в брют,

одним махом бокал осушать…

Солнце мне даришь, на части разбитое

Солнце мне даришь, на части разбитое —

странное чувство, давно позабытое:

словно домой возвращаешься с улицы,

где непогода плюётся и хмурится

снегом, дождём и свинцовыми тучами.

Если вдвоём мы — найдутся нас круче ли?

Серые солнца хитрющие щурятся:

видишь, какая погода на улице?

Я — улыбаюсь, теплом разморённая,

ласковой кошкой мурлычу влюблённо я,

только что дикой была и опасною,

раз — и ручной сразу стала, да ласковой.

Лоб подставляю — целуй мол, наглаживай,

дикую кошку балуй, обихаживай,

и не предай ни любви, ни доверия:

душу и сердце открой, но не двери мне.

Будешь любить меня

Ты говоришь, что моей красотою

смог насладиться б за маленький срок —

да при условии, что я без боя

кошкой домашней легла бы у ног.

Пары часов, говоришь, бы, хватило?

Да я любого мурчанием так

не на часок, а на жизнь усыпила б —

кошке любой это сущий пустяк:

лечь у груди, под дыханье подстроясь,

вывести ритмы двух пульсов в синхрон —

и ни о чём больше не беспокоясь

ты погрузишься в мой сказочный сон.

Старые сказки плохому не учат:

перед любым колдовством человек —

слаб. Беззащитная кошка мяучит —

волю твою забирает навек.

Будешь, как раб, молоком и сметаной —

самыми лучшими только! — кормить,

холить, лелеять, считать самой-самой…

Будешь любить меня — Слышишь? — любить…

Бояться кошек — не ходить во двор

Бояться кошек — не ходить во двор

(Опаснее домашних — дворовые),

а у меня — серьёзный разговор

к тебе сегодня, знаешь ли, впервые:

я убираю когти и клыки,

дозирую до миллиметра — силу,

а ты удар (мол, в шутку же!) руки

не хочешь ли ополовинить, милый?

Мурлыкну снисходительно: терплю,

и стукну мягкой лапой по ладони —

лишь только потому, что я люблю,

велик соблазн мне дать немного боли?

Эй ты — венец творенья/человек —

расслабился, не помнишь почему-то,

что мне от милой кошечки разбег

до хищника опасного — минута.

Женщина-воин — одна в безграничном мире

Женщина-воин — одна в безграничном мире,

страх ей как будто не ведом и не знаком,

плачет навзрыд, заперевшись одна в квартире,

и — никому, даже френдам и под замком…

А за окном — то ли гром, то ли взрывы «Града»,

рвётся в квартиру упрямо промозглый дождь

и барабанит в стекло — не грусти, не надо:

он же вернётся — он знает, как сильно ждёшь.

Женщина-воин опять соберётся с духом,

номер заветный в условленный час набрать:

«Ты там держись, дорогой, ни пера, ни пуха —

Я буду ждать, сколько надо.

Я буду ждать»…

Тихо мобильник

в солдатской ладони пискнет —

пальцы сжимают непрочную связи нить:

«Слышишь? Вернусь!

Только, знаешь, не надо письма —

Долго идут…

Постарайся, роднуль, звонить…»

Женщине-воину сложно остаться дома

Женщине-воину сложно остаться дома

хоть ненадолго — на день хоть один/на час,

если любимый

(да что там — и незнакомый)

в этот момент от врага охраняет нас.

Дома остались трусливо чужие дяди —

женщина-воин по минному полю в ночь

едет к своим, что врагу не сдадут ни пяди —

страшно, конечно, но надо же им помочь.

Каждому воину вручит она подарки:

тёплые вещи, обувку, конфеты, чай,

доброго слова ей ни для кого не жалко,

каждому скажет — вернусь ещё, не скучай.

В этих глазах навсегда поселились смерти —

близких ли, дальних ли — чёрной стоят стеной,

но перед женщиной-воином вдруг как дети

светятся, свёрток к груди прижимая свой.

Женщина-воин устала, но, слёзы пряча,

по бездорожью везёт драгоценный груз.

Гуманитарку. Солдатикам. Это значит —

мы победим. Даже если нескоро — пусть.

Я хочу, чтоб точно знал и верил ты в любом бою

Я хочу, чтоб точно знал и верил

ты в любом бою, в любой дороге:

я тебе всегда открою двери,

не заставив мяться у порога,

не пытая, где ты был так долго —

жив и слава Богу, будешь ужин? —

я хочу, чтоб ты в любой дороге

свято верил в то, что ты мне — нужен.

Я тебе секрет шепну — ты слушай:

ту, кого не называют всуе,

наши, Богом связанные души

не особенно интересуют,

Дан ей сверху план — она и косит

всех подряд почти, не разбирая,

«Есть дела несделанные?» — спросит —

«Много!» — говори ей, умирая, —

«Важных много дел на этом свете —

будут и на том меня тревожить»…

Чёрт с тобой, — она тебе ответит, —

делай, за тобой приду попозже…

Женщина-воин устало сложила латы

Женщина-воин устало сложила латы,

в землю воткнула вдруг ставший ненужным меч:

и для себя хоть немного пожить когда-то

надо — не только границы свои стеречь.

Спать — не в землянке, а в чистой сухой постели,

платье — из шёлка, не робу из грубых кож

следует дамам —

устала, и неужели

мир этот странный лишь только для войн и гож?

Все надоели и поводы и причины

междоусобицам глупым, и наплевать:

если война, пусть воюют теперь мужчины —

женщинам надо любить, а не воевать.

Женщина-воин у бога немного просит:

мира недолгого — чтоб о войне забыть,

волосы длинные — чтоб на подушку бросить,

друга сердечного рядышком, чтоб любить.

Женщина-воин устало сложила латы…

Ты прости — я жизнь твою ворую

Ты прости —

я жизнь твою ворую:

каждый день звоню минут на пять,

и экран мобильника целую —

жив же,

как же тут не целовать?

Мне не очень важно — с кем ты, где ты…

«Как ты там?» — единственно спрошу,

и почти не слушаю ответы:

дышишь ты — и, значит, я дышу.

Пусть другие нас хоть на запчасти

разбирают —

им не повезло

испытать, какое это счастье,

если дома ждут всему назло,

если беспокоятся и верят,

если в день любой и час любой

для тебя всегда откроют двери —

«Господи, вот счастье-то, живой!»

Дома

А многим ли в самом-то деле знакомо,

иль просто банально играют словами,

что значит привычная фраза «как дома»,

и что же за «дом» мы построили сами?

Спешат ли домой к вам любимые? Или

вам стало давно одиночество другом?

Ведь чувства, что были когда-то — остыли,

быть вместе не тёплая радость, а — мука,

и связи, ненужными ставшие — душат,

и каждый запрос на внимание — лишний,

но всё же зачем-то приходится слушать

и видимость делать натужно, что — слышим.

А может быть проще решиться однажды

принять, что друг друга вы — не половины,

свой дом в новой жизни чтоб строил бы каждый,

и в нём не постылым бы был, а — любимым?

И пусть в вашем доме вас ждут и скучают,

веками замки не меняя на двери,

ведь вы же вернётесь, своими ключами

откроете. Ждут ведь. Надеются. Верят.

Мы были с другими помолвлены и повенчаны

Мы были с другими помолвлены и повенчаны,

когда наши взгляды встретились, но случайно ли,

жену называешь ты просто знакомой женщиной,

и дня не носил кольцо своё обручальное?

И я в соцсетях постоянно в активном поиске:

тебя ли ищу, иль просто никто не нужен, и

где мужества столько найти мне,

и слов, и голоса —

спросить у небес, не ты ли мне ими суженый?

Ведь через года, и века, и тысячелетия

сквозь разные формы жизни, планеты разные,

сквозь полные счастья дни или лихолетия —

твои лишь глаза я всегда узнаю и праздную…

Ни мёртвой водой, ни душою живою

Ни мёртвой водой, ни душою живою —

никак эту боль по тебе не заглушишь:

я тысячи жизней болею тобою —

из душ миллиардов ты — самый, ты — лучший.

И каждый мой стих — словно исповедь, только

никто не отпустит грехи (не покаюсь),

но не пожалею — ни капли, нисколько:

я снова и снова перевоплощаюсь

В надежде бессмертной на встречу с тобою,

на этой планете, другой ли — не важно.

Не это ли в мире зовётся — любовью?

Не это ли ищет здесь выживший каждый?

Млечным путём ли, дорогой ли звёздною

Млечным путём ли, дорогой ли звёздною —

буду идти, пыль глотая дорожную,

чтобы найти тебя — рано ли, поздно ли,

веря всем сердцем почти в невозможное.

Злая разлука мне чёрною меткою

тихо легла на ладонь — огорошила,

сказочный лес защищается ветками —

нечего делать гостям тут непрошенным.

Путают волосы, в платье цепляются

злые колючки — розарии бывшие,

мол, со свободы в тюрьму возвращаются

разве к чудовищам страшным? Не слышали.

Криком кричу: «Пропустите, пожалуйста!

Я вас потом прополю, обихожу!» — но

лупят сильней: виновата? Не жалуйся:

алый цветок воровать не положено!

Так и бреду — непролазными чащами,

Не за богатствами, но — за сокровищем,

Ведь моё счастье — одно, настоящее —

Принц заколдованный. Пусть и в чудовище.

Азарт

Азарт —

и приключений ищем снова,

и жизнь

опять наставит синяков,

ты рад,

что я с тобой на всё готова,

держись —

и сам, конечно, будь готов:

тебя

я заведу в такие дали —

где нет

людей, нехоженой тропой…

любя

бабло, награды и медали

побед —

прошу, возьми меня с собой

назад.

Мне в том лесу совсем не страшно

одной —

с тобой мне просто по пути,

азарт

и приключений дух не важен —

ты мой,

и я должна тебя спасти

от бед,

от тяжкой непосильной ноши,

ведь я —

как кошка с жизнями семью,

пусть бред,

но верю я, что ты хороший…

Да, зря —

сама себя не узнаю.

Как только завернёшь за поворот

Как только завернёшь за поворот,

ты мне перекрываешь кислород,

а если вдруг билет в один конец

из города — то мне совсем пиздец:

ведь каждый километр — тугой петлёй

на шее у меня: ты — воздух мой,

а я и так дышала через раз,

чтоб ты не истощился, не угас,

чтоб ты — дышал/сиял/горел/искрил,

чтоб самым-самым, как умеешь, был,

не уезжай, остановись — прошу,

я лишь тобой — одним тобой — дышу…

Опасной становится наша игра

Опасной становится наша игра,

но сделаны ставки последние, брошены кости,

мы будем азартно играть до утра,

забыв, что хозяева в том казино, а не гости.

И я даже там, у земли на краю,

на страшном обрыве,

куда приведёшь и оставишь —

пойму: и таким тебя тоже люблю,

ведь жизнь без тебя —

что игра на рояле без клавиш.

К обрыву лицом повернусь и спиной —

к тебе, и сейчас бесконечно тебе доверяя:

казни или милуй и делай со мной

что хочешь — я правда так чувствую, я не играю.

Ты очень мне нужен

Ты очень мне нужен —

из рук твоих сильных кольцо,

и голос — простужен

как будто, слегка с хрипотцой.

Пронзительно-острый,

внимательный взгляд — ты без слов

читал меня просто,

такая вот сука-любовь.

Терпения тонны —

сносить миллионный каприз.

Красивый, влюблённый —

мой не завоёванный приз.

И присно, и ныне,

и дальше — во веки веков

твоё только имя

рифмую со словом «любовь»…

Ночь, музыка, плед и цветаевский к чаю пирог

Ночь, музыка, плед

и цветаевский к чаю пирог —

и угол чужой уже сразу немножечко дом,

и можно забыть,

как был каждый из нас одинок,

но в горле застрял

из сомнений предательский ком.

Да черт нас возьми, навсегда мы теперь или нет?

К утру не остынет ли с чаем весь этот уют?

Мы столько потратили зим друг без друга и лет,

а новую жизнь за порядочность не выдают!

А эта порядочность наша кому-то нужна?

Кому мы храним черепки от разбитых сердец?

Счастливее ль ТА,

что по паспорту — всё же — жена?

И ладно бы — я,

но ты счастлив ли сам, наконец?

Нет, эти вопросы

тебе никогда не задам —

ты рядом сейчас,

за проблемами заперта дверь,

я наш эфемерный уют и на миг не предам

и буду в нас верить,

ведь ты попросил меня: «Верь!»…

Нежность…

Ты не такой, как раньше, и я не та:

год друг без друга тяжко — за два — идёт,

эхом друг друга — гулкая пустота

(Кажется — только нежность не подведёт)…

Мы — друг без друга, только ни бог, ни чёрт

нам по заслугам, знаешь ли, не воздаст:

живы-здоровы, значит, оплачен счёт

(Верится — только нежность и не предаст)…

Тихо журчащей нежности бью ключом —

каждому дам напиться и наплевать,

другом ли был мне или же — палачом

(Главное — раны нежностью заливать)…

Может потом и я к роднику вот так

жадно прильну, на воду меняя кровь —

не разбирая, друг это мне иль враг

(Надо же: нежность — вовсе не про любовь)…

У тебя меня нет…

А меня у тебя

нет нигде — ни в каких закладках,

абсолютный склероз —

первый снег не настолько чист.

Знаешь, не было дня,

чтобы горькое стало сладким,

чтоб обратно прирос

отлетевший однажды лист.

И тебя у меня

нет нигде по причине той же —

это в сказке Ассоль

ждать могла б тебя много лет.

Бесконечно любя,

оба мы понимаем всё же —

солнце, ветер и соль

парусам поменяют цвет.

У меня тебя нет,

у тебя меня тоже нету,

только все корабли

не устанем (что входят в порт)

проверять на предмет,

паруса там какого цвета —

нашей вечной любви,

или вовсе наоборот…

У тебя меня нет…

Ты меня не смей забывать, не смей

Ты меня не смей забывать,

не смей —

вычищать из памяти,

жать «Delete»,

эти мысли — словно

клубок из змей —

их опасно трогать и

шевелить.

Расползутся разом —

не соберёшь,

а без них не знаешь,

ступать куда

безопасно можно —

повсюду ложь

и для счастья горькое

«никогда».

Пусть у сердца греются —

там тепло,

там надежда каждому

даст приют,

и не скажет — кончилось,

истекло

ваше время,

что ж вы, дурные тут…

Наши змеи памяти —

пусть клубком,

не зажалят до смерти

может быть,

ты укусы памяти —

коньяком,

только не посмей меня

разлюбить.

Когда уже почти люблю другого

Когда мне анонимы пишут в личку —

«Люблю. Устал от этой пустоты…»,

я каждый раз надеюсь по привычке,

что это ТЫ мне пишешь… Это ты???

Когда уже почти люблю другого

и верю, что хочу быть только с ним —

ТВОЁ он вставит в разговоре слово…

Как душем вдруг окатит ледяным…

Когда на чьей-то флешке — песня наша,

ТА САМАЯ, тебя напомнит вдруг,

мне горько скажет: «Дура ты, Наташа…

Не разлюбила…» — кто-то из подруг.

***

Казалось бы — забыла и не помню

ни голоса, ни запаха, ни глаз,

и вдруг опять наказана любовью…

Скажи, Господь, за что на этот раз???

Сколько вместе, столько и не спать…

Сколько вместе, столько и не спать —

даже час потратить жаль на сон:

рядом дышит жизнь твоя. Опять

время замыкается кольцом.

Не любившим так же — не понять:

так сплелись корнями, что теперь

рук, навек сплетённых, не разнять —

сгинем оба от кровопотерь.

Выйдешь [Очень надо!] — лишь на час,

глянешь — а меня простыл и след,

ведь не стало н е р а з л у ч н ы х — нас,

значит и любви здесь места нет.

Если сердце тронула тоска —

дверь открыта — чемодан-вокзал.

[Из любви не ходят в отпуска,

и не говори, что ты не знал]…

Пусть в желудках гулких — пустота,

глупо тратить время на еду,

выйдешь на минутку — «Где ты там?»,

и в ответ счастливое — «Иду!».

Зыбкая качается кровать,

и сухие губы просят — «Пить!»…

Сколько вместе, столько и не спать —

на сто лет вперёд бы налюбить…

Мы с вами, кажется, виделись где-то…

Мы с вами, кажется, виделись где-то —

может быть в мире другом, параллельном?

Столько вопросов, и все — без ответа,

мучили долго, но — всё, отболели.

Вы мне пытались когда-то присниться,

я в ваши сны так стучалась — «Пустите!»,

осень опустит печально ресницы,

бросит увядшие листья — летите.

Залистопадит, завертит, закружит

осень, а мы далеки безнадёжно,

«Кто вы друг другу?» — нас спросят, —

«Мы дружим»,

хором ответим, а нам: «Невозможно!!!»

Нам не поверит никто, как обычно —

только плечами пожмём удивлённо,

стала игра в незнакомцев привычкой —

мы даже врём, что не любим — синхронно…

Весна… И сердце вновь полно

Весна… И сердце вновь полно

тоской неясной и желаньями…

категорически оно

не хочет жить воспоминаньями!

Оно волнуется, томится,

и ждёт, тревожно замирая,

готовое опять влюбиться

в кого-нибудь! Не разбирая!!!

Оно поглядывает нервно,

оно оценивает вас,

и скоро влюбится, наверно,

в который раз — как в первый раз!

Остановка

О боже, получилось как неловко —

надеялась твоей любовью стать,

а оказалась только — остановкой,

где ты, в аду от грешников устав,

для новых битв всего лишь копишь силы,

и разве вправе я тебя винить?

Оставь в углу рога, копыта, вилы

и прочий свой рабочий реквизит.

Пойдём, тебя отмою я от сажи

(подмешан в воду ковш воды святой),

что Чёрт — лишь падший ангел не расскажем,

об этом знаем только мы с тобой…

Очень больна я. Тобой. Навсегда

Очень больна я. Тобой. Навсегда.

Залихорадило вдруг cгоряча.

Ты говоришь, что постель и вода —

с древних времён заменяют врача.

Воздуха! — долго целуешь взасос,

губы — солёные будто на вкус,

все, целовавшие до — не всерьёз,

я в том признаться тебе не боюсь.

Выжить бы. Выстоять бы. Пережить —

страсть без усталости до тошноты,

губы обсохшие требуют — пить,

только вода и еда мои — ты.

Ты моя жизнь или смерть, моя боль,

ты же — лекарство от серой хандры,

быть твоей девочкой — лучшая роль,

и не устать мне от этой игры.

Не оглянуться бы…

В этом холодном и потном раю,

больше на ад, если честно, похожем,

у преисподней уже на краю

я балансирую где-то. Ты — тоже.

Думаю: мне бы туда, где покой,

где не штормит, не качает до дури —

ты, улыбаясь, хозяйской рукой

даришь минутку покоя: мы курим.

Думаю: мне бы поспать хоть чуток,

но не уснуть в этой влажной кровати —

остановить этой страсти поток

силы не хватит и жизни не хватит.

Думаю: мне бы домой на три дня —

это ведь, в сущности, очень немного,

дай мне того, вороного коня,

что и без всадника знает дорогу?

Только, уехав, уже никогда

в сказочный замок — увы — не вернуться:

выстудит сердце разлука-беда…

[Не оглянуться бы. Не оглянуться!…]

Солнце остывает понемножку

Солнце остывает понемножку,

воздух все промозглей и сырей,

сентября холодные ладошки

лезут мне за пазуху — «Согрей!»…

Ветер юбку путает в коленях

и плюётся каплями дождя,

жёлтый лист танцует, как умеет,

свой последний танец, уходя.

Сколько их — таких прощальных танцев —

мы танцуем в жизни для других,

и одни кричат нам вслед — «Останься!»,

и молчат другие — «Уходи…»…

Но вернуть доверие не сможем,

как бы ни хотели — вот беда:

не вернётся лист осенний тоже

на родную ветку никогда,

потому такую боль и муку

мне приносит листьев хоровод:

о непоправимости разлуки

он напоминает каждый год…

Солнце остывает понемножку,

липким страхом душу обожгло,

я в твою ладонь — свою ладошку:

для разлуки время не пришло…

И если бы даже все бабочки в животе

И если бы даже все бабочки в животе,

порхать отказавшись,

вдруг дружно сложили крылья,

мол, вы — не такие, как были: совсем не те,

давно уж своё отлетали и отлюбили;

я б верила, знала, что здесь, у меня внутри,

живут эти бабочки — детская вера в сказку,

и всё оживёт, надо только на раз-два-три

решиться сказать заклинанье простое —

«Здравствуй…»

И кто его знает, кто там у тебя живёт

внутри — то ли бабочки, то ли какие птицы —

но вся эта стая вдруг дружно уйдёт в полёт,

и — голос просядет, да дрогнут слегка ресницы;

ты скажешь чуть слышно:

«Искал тебя столько лет!

Я шёл к тебе так непростительно долго, слышишь?

Подумал однажды, что счастья на свете нет,

и с бега на шаг перешёл, а потом — всё тише…»

И если бы даже все бабочки в животе

не просто устали, а сдохли б к чертям собачьим,

я б там завела светлячков, чтобы в темноте,

светиться волшебным огнём,

от любви не прячась…

Я никогда тебе «мой, только мой»

Я никогда тебе «мой, только мой»

произнести не смогу, не посмею:

как ни хранила бы в доме покой —

запах свободы, конечно, вкуснее.

Сколько бы ты бы меня ни берёг,

я всё равно разобьюсь непременно:

мало ль нехоженых в мире дорог,

все ли на прочность проверены стены?

Я — в твоей смоли волос сединой,

ты — в моём сердце кровавой заплатой,

я никогда тебе — «мой, только мой»,

ты бесконечно мне — «только моя ты»…

С улыбкой я встречаю понедельники

С улыбкой я встречаю понедельники,

для счастья дней особенных не жду:

фальшивые волшебники-посредники

работают лишь пару раз в году

по дням, что красным цветом обозначены

как праздники во всех календарях,

и галочки поставлены «оплачено»

напротив нас во всех ведомостях.

И кто-то день торжественно назначенный

готов, чтоб быть счастливым, долго ждать,

а мне и кофе порция горячего

в красивой чашке утром — благодать,

а мне твоя любовь и без посредников

покрасит в красный каждый день в году —

я не боюсь ни сред, ни понедельников,

пока с тобой по жизни я иду.

А ты знаешь, сегодня особенно хочется

А ты знаешь, сегодня особенно хочется

столько искренней страсти, любви и тепла,

чтоб КО МНЕ ты бежал, а не от одиночества,

не кого-нибудь я, а — ТЕБЯ бы ждала,

чтоб среди океана людей непохожих, но

вдруг таких одинаковых, если — в толпе,

друг для друга мы стали б не просто прохожими

(Два барана упрямых на узкой тропе!),

а двумя половинками неразделимыми,

ведь один плюс один — это больше, чем два

(Математика врёт, если вместе — любимые:

там другие законы вступают в права).

Что ты знаешь об этой любви

* воварг vova *

***

что ты знаешь об этой любви,

когда я просто хАркая кровью,

полз не зная куда — назови —

мне тот адрес, который не помню…

***

ноги сами тебя приведут,

сердце ведь не слепое — подскажет,

пересохшие губы шепнут

в ночь беззвёздную тихо — Наташа…

я услышу/почую нутром,

прибегу/прилечу хоть откуда,

кто бы там не злословил потом,

что ты спасся Божественным чудом…

я давно свою душу другим

заложила с условием строгим:

чтоб меня ты дождался живым

у последней черты на пороге.

Говорят, что бывает любовь без щемящего страха потери

Говорят, что бывает любовь

без щемящего страха потери —

леденящего душу и кровь —

после долгих прощаний у двери.

Говорят — отпускай навсегда,

даже просто на час отпуская,

но ведь может однажды беда

разлучить — не другой и другая.

И тогда у беды на краю,

даже веря в бессмертные души,

лучше, помня родное «Люблю»,

твёрдо знать, что ты важен и нужен.

Чтоб последние силы — в кулак,

чтоб — домой, даже харкая кровью,

и беда отступает на шаг,

ослеплённая

этой

любовью.

Я хотела уйти от себя — не могу

Я хотела уйти от себя — не могу,

не умею, оставлю побег на потом:

просто Серое Солнце сквозь серую мглу

проступило, чтоб встать на пороге крестом,

и лучи, словно руки, раскрыло:

— «Не смей!

Ты сама же себе и судья, и палач:

хочешь — смейся и плачь,

хочешь — пой, хочешь — пей,

ну подумаешь — пара веков неудач?

Ты свой путь выбирала когда-то сама,

значит — точно по силам любой перевал,

если трудно, и кажется — сходишь с ума,

оглянись — ты идёшь, где никто не бывал.

Пионерам бывало ли в жизни легко?

Пахнут потом и кровью все подвиги, но,

к сожаленью, за вредность дают молоко

и медали лишь только в красивом кино.

Но шлифуются души в походах таких —

это точно ценнее сиянья наград,

только с болью душевной рождается стих —

ты сама так решила два века назад».

Я хотела уйти от себя — не могу,

не умею, оставлю побег на потом:

просто Серое Солнце сквозь серую мглу

проступило, чтоб встать на пороге крестом…

А я не хочу тебе сниться

А я не хочу тебе сниться,

и ты мне не снись, беспокоя:

та нежность, что прячешь в ресницах,

нужна лишь в комплекте с тобою.

Признаемся, как мы скучаем,

и как друг без друга не можем:

я — чашке горячего чая,

а ты — коньяку подороже,

но, оберегая друг друга

от груза любви не по силам,

баюкаем на ночь разлуку,

чтоб в сердце дыру зарастила.

А я б родила тебе сына,

и, может быть — чёрт возьми! — дочку,

но тут медицина бессильна

и ставит нам жирную точку:

прожитые годы разлуки

назад не прокрутишь однажды,

вот-вот, и появятся внуки,

а общие ль — так уж ли важно…

Пусть общими будут — рассветы,

и нежность стыдливо в ресницах

привычно пусть прячется где-то,

но я не хочу тебе сниться…

Ах, какая сегодня гроза

Ах, какая сегодня гроза

разгулялась — бушует и крушит:

это все «не могу» и «нельзя»

прорвались через небо и души,

это всё, сказать не смогли,

не сумели друг другу когда-то,

этим ливнем смывает с земли —

раз не можете — значит, не надо.

И мы оба стоим под дождём,

будто он на два города — общий,

будто всё ещё верим и ждём,

что сбывается всё, если хочешь.

Я хочу так немного: в глаза

заглянуть твои, голос услышать,

и чтоб общая наша гроза

танцевала по небу и крышам…

Я хочу любить, не умею просто

Я хочу любить, не умею просто —

дочь Царя Морского, Морская Нимфа —

и пою сегодня ночному гостю,

чей корабль сейчас налетит на рифы…

Ты в глазах моих не ищи ответы,

там ответов нет, там одни загадки: