Бесплатный фрагмент - Пирамиды в пустыне

A MI GATICA

Предисловие к третьему изданию

В третьем издании книги добавлена археологическая предыстория Коша. Как он вообще попал в археологию, как он «подсел» на раскопки, поработав археологом-волонтером в далекие 1980-е годы в Танаисе.

В истории раскопок в Перу был сделан акцент на различиях в организации раскопок у западных полевых школ, и тем, с чем автор наблюдал в советской полевой практике.

Автор надеется, что эта книга поможет читателям сориентироваться в волонтерской практике в археологии, и понять, с чем им придется столкнуться на этом пути. Мемуарные заметки не нуждаются в обоснованиях, и автор надеется на трезвый взгляд читателя.

Участие в перуанской экспедиции позволило автору посетить, помимо стандартных «туристских ловушек» вроде Хуараза, Пасторури, Кахамарки, Чан-Чана или Эль-Брухо, такие малоизвестные памятники, как Серро Леоне, Симбаль и Менокучо. Возможность увидеть эти памятники в сопровождении квалифицированных ученых — это «вишенка на торте» к работе в пыльном раскопе в Хуанчако. Ценовые игры авиакомпаний позволили на обратном пути кратко посетить Мехико и, главное, увидеть Теотиуакан.

Третье издание — одновременно и расширенное, и сокращенное, и при этом улучшенное и исправленное. Проведена стилистическая правка и исправлены ошибки и опечатки. Все фото, на которых отсутствует источник, взяты из архива автора.

Автор бесконечно благодарен Гатике, чье присутствие сделало раскопки в Перу одним из лучших периодов в его жизни.

Контакты автора: whitekosh9@gmail.com.

Апрель 2020 — февраль 2023

Пирамиды в пустыне:
Как я копал в Перу

1 Из Танаиса в Трухийо: Как Кош поехал (наконец) копать в Перу

С чего начать? «В молодые годы Кош копал древний греческий город под Ростовом…» Почти все — не так! Было Кошу уже четверть века — не студенческий возраст. Не под Ростовым, а в сорока километрах от него — как раз посередине между Ростовым и Таганрогом, на хуторе (станице) Недвиговка (фото 1). Да и Танаис — был не очень древний, да и не совсем греческий.

Но копать — копал.

Танаис — северный форпост греческой цивилизации на месте впадения тогдашнего Дона (нынешнего Мертвого Донца), в Меотское озеро (ныне Азовское море). Потому и назывался, по имени реки, «Танаис» — якобы от греческого «тана», вода. Его упоминал сам Страбон!

Греки основали Танаис в третьем веке до н.э. как центральный рыночный пункт для обменов со «степью». Донец был глубже, и Танаис был портовым городом — к нему подходили галеры, идущие из Крыма, из Черного моря. Через пятьсот лет, в третьем веке н.э., его разрушили готы (они тоже жили неполеку). Вот эти-то, поздние слои третьего века, копал Кош в составе экспедиции МГУ. Подвалы города были засыпаны горящими крышами и стенами, и там сохранилось значительное количество артефактов (в основном, амфор).

Это редкость для города. Обычно археологи находят «самые, самые» драгоценные находки в могильниках. Раскопки могил и захоронений — главный источник артефактов. В городищах их не так много. Все, что лежало на поверности, давно подчищено. Но не в Танаисе. Кто-то из археологов назвал Танаис «одним огромным складом», так что вещей было много, пусть даже город и разграбили. Впоследствии город восстановили, но подвалы так и не разгребли.

Этот, сгоревший, город был «не очень» древним, третий век н. э. В это время он был уже и не очень-то греческим. Греческой в нем была только элита, а населяли его танаиты — потомки греков и меотов, сарматов и прочих «иногородних».

В то время Танаис уже давно был археологическим музеем-заповедником (первый такой в СССР!), и возглавлял его бессмертный директор Чеснок. Чеснок был «гением» этого места. Он, фактически, спас Танаис от окончательного разрушения местными жителями (они издавна добывали там кирпич, используя развалины как каменоломню) и превратил его во впечатляющий региональный аттракцион.

Чеснок был «местным мужичком» себе на уме. Не интеллектуалом, не харизматическим лидером (хотя организационные способности у него были). Скорее, «крепким хозяйственником».

Задача у Чеснока была не простая. Не просто Танаис был первым археологическим музеем-заповедником в СССР, но и местом активных археологических раскопок. Чесноку не только приходилось обороняться от местных жителей, растаскивающих даровые древние кирпичи на свои белые хатки, не только поддерживать музей в достойной форме для приема посетителей, не только вести работы по консервации и реставрации памятников, не только урегулировать скандалы с пригретой им в заповеднике местной творческой богемой, но еще как-то кооперировать с археологами.

Копали в заповеднике летом, и рабочая сила состояла из студентов-практикантов и добровольцев. Здесь работали Нижне-Донская экспедиция Института Археологии АН, а также разные университеты. Прежде всего, разумеется, ростовский (Пед и РГУ), владимирский Пед, но была и многолетняя делегация МГУ, возглавляемая профессором-историком Дэгой, поставлявшим студентов-практикантов.

Сейчас трудно восстановить историю московского отряда. О нем почти нет мемуарно-архивных материалов, особенно на местах. Подобно тому, как мы игнорировали Чеснока, Чеснок игнорировал нас. В его довольно обширных воспоминаниях много говорится о Шелове, Арсеньевой, РГУ, и даже поляках и немцах — но ни слова о Дэге и МГУ. Как будто их и не было.

Чеснок не обязан был писать обо всем. Его главная тема — история музея-заповедника, а не наезжающие летом археологи. И все же, «москвичи» оказались как бы в слепом пятне исторического восприятия руководства заповедника. Недавно опубликованы фотоархивы Чеснока, во многом — дело рук его пресс-секретаря Ольги («Феди»). Тысячи фотографий, восходящих еще к 1960-м года, сотни фотографий личного круга самого Чеснока, ростовской богемы в заповеднике, отцов-основателей и «великих» (вроде Арсеньевой). Летопись работы ростовских реставраторов и архелогов, владимирского отряда — и, может быть, всего два-три десятка фото «москвичей» (в том числе, конечно, несколько фото Дэги и его «лейтенантов»).

«Камера заповедника» нами не интересовалась. Она нас не видела. Мы были в слепом пятне.

Сейчас напечатаны многочисленные мемуары поэтов «заозерной школы», есть обширная литература о них. Там трудно найти что-то об археологах вообще, а тем более о москвичах. Хотя жили бок о бок и много общались.

Сейчас Танаис достаточно (и заслуженно) популярен, в сети немало мемуарных материалов сотрудников Нижне-Донской экспедиции и РГУ. Есть даже записки польских археологов, работавших во второй половине 90-х годов. Есть современные записки студентов МГУ о сезонах 2000-х годов. Но практически ничего — о жизни московской экспедиции в 70-х и 80-х годах. Почти ничего об этом периоде жизни руководителя студенческой практики МГУ Дэги (ныне солидного профессора-востоковеда).

Настоящие записки, разумеется, не о Дэге. Автор не ставит задачи восполнения каких-то «пробелов» (только отмечает их наличие). Эти записки — о том, как автор попал в археологию и что он там увидел. Но на этом пути Дэгу не обойти. Он, и такие, как он, играли важную роль в формировании микроклимата экспедиций и тем самым, их волонтерской компоненты.

Ни сам историк-востоковед Дэга, ни тем более, его студенты, не были профессиональными археологами, но они копали. Дэга, вероятно, не имел своего раскопочного «открытого листа», и работал «под Арсеньевой» (руководителем Донской экспедиции). То есть, переводя на язык рангов, она была «генералом», а он был ее «полковником».

Как правило, профессора руководят экспедицией в целом. Экспедиция может состоять из нескольких подразделений: разведки, камералки (лаборатории), съемки, бригады местных рабочих, и наконец (самое главное) нескольких раскопов. Раскопами командуют «лейтенанты», как правило, аспиранты профессора. (А на хозяйстве сидит завхоз.)

В данном случае, Дэга командовал частью экспедиции, московской командой, то есть, несколькими начальниками раскопов и камералкой, так что был скорее «полковником», чем «лейтенантом».

Зачем это было нужно Дэге? Почему именно Танаис и греки? Оказалось, Дэга и его коллега-востоковед в начале 1970-х активно внедряли современные статистические методы в историческую науку, в частности, анализ керамики. Танаис, большой портовый город, где подвалы еще хранили склады древних амфор, был важным российским источником греческой керамики (не забудем, что Крым тогда был уже украинским). Ее можно было пощупать и описать детально. Вероятно из этого и родилась экспедиция МГУ, возглавляемая Дэгой.

Не было бы Дэги — не попал бы Кош в археологию.

В экспедицию Кош попал «по знакомству». Его приятель и соученик, молодой тогда вьетнамист, и (что немаловажно) ученик Дэги, рассказывал ему о Танаисе. На робкое предположение Коша, что неплохо было бы ему тоже что-нибудь «покопать», тот воскликнул,

— За чем же дело стало! Это проще простого. Поезжай этим летом, я тебя порекомендую!

Таких историй много. «Вербовка волонтеров» шла обычно через личные контакты (студентов посылали просто так).

Сейчас даже трудно понять, что торкнуло Коша на эту авантюру. Романтика? Интерес к археологии? Хоть убей, не помню. Выпало из памяти совершенно. Кош совершенно не представлял, что его ожидает в Танаисе. Но! Отпуска в советское время были большие, а денег на поездки особо не было. Времена были такие, что в инженерной среде поездки были в основном в пансионаты по профпутевке. Были еще походники и байдарочники. В Крым или в Таллин «махали» разве что сливки общества. Писатели, профессора, мажоры…

А в те поры за раскопки даже платили деньги. Небольшие, это же не стройотряд. Но поездка окупалась. Но ясно одно — весь предыдущий образ жизни и интересы подготовили его к тому, чтобы вступить на этот путь.

Вот так, одним июльским днем, Кош оказался на одном из московских вокзале (кажется, Казанском) в окружении совершенно незнакомых людей. Ужас! Хорошо, что Кош тут же ввязался в архитектурный спор с самим Дэгой, так что время прошло незаметно и Кош даже почувствовал себя в своей тарелке Дэга, впрочем, это ему запомнил. Он не любил, когда ему противоречат.

Так Кош впервые стал археологом-волонтером. Впрочем, слова волонтёр тогда никто не произносил. Не то, что его не было в русском языке, но как-то в русском менталитете отсутствует вот эта западная идея на все наклеить ярлычки. Если бы кто-то спросил тогда москвичей, «а вот этот, Кош, он у вас кто?» то ему бы наверно ответили, «ну, это такой Кош, программист из Москвы, он тут у нас». Вряд ли бы сказали, «аааа, да это наш волонтер».

Никаких ведомостей, страховок и всего такого прочего тогда не существовало (для студентов, они, наверно, были, им практику зачитывали, или, по современному, кредит). Никаких документов при зачислении в экспедицию не спросили. А таких, как Кош, было несколько человек. В основном, впрочем, это были старички — бывшие студенты, которые теперь ездили как волонтеры. По их расспросам, подход был один — никаких бумаг, покупай билет и приезжай. Деньги в конце работ платили наличкой.

Дэга, безусловно, был (и остается, надеюсь) человеком, не лишенным харизмы, лидером, который объединял вокруг себя людей, просто потому, что рядом с ним хотелось быть. (Впрочем, не всем.) Он постоянно генерил клевый контент. То, что многие приезжали в экспедицию не один год, было не столько следствием интереса к позднеантичным древностям, а результатом атмосферы, созданной Дэгой в экспедииции.

Как выразился один коллега Коша (сам бывший волонтер), «я слышал, что в этих экспедициях заводилась компанейщина». Это было именно оно! (Это верно и во всемирном масштабе). Успех многолетней археологической школы базируется прежде всего на личности ее «профессора», и, как правило, эта личность — неординарная, харизматическая, способная «завести компанейщину».

Отсюда мораль юноше, обдумывающему житье — если есть выбор между равнозначными в академическом смысле экспедициями (или академкредит не важен вообще) — не заморачивайтесь тем, что и где придется копать. «Выбирайте континент», как сказано в эпиграфе. Наведите справки о «профессоре», что это за личность. Окупится сторицей.

Кошу было сказано, что жить придется в палатках, и палатки нужно привозить свои. В те времена палатки стоили прилично, и были только у походников. Своей палатки у непоходного Коша, разумеется, не было, ее пришлось одалживать у знакомых. Палатка была семейная, и злопамятный Дэга немедленно уплотнил Коша, вселив в нему в палатку одного из беспалаточных аспирантов, тюрколога Олега. Кош безропотно уплотнился.

Вот так прожил месяц в брезентовой палатке, вдвоем с совершенно ему тогда незнакомой личностью (впоследствии известного специалиста по кочевникам Средней Азии, вот этим самым пресловутым печенегам и половцам), без воды, света и прочих удобств. Одно хорошо, палатки ставились на предустановленные деревянные щиты-платформы, а не прямо на землю (2).

Тогда это было норм. Такие были времена.

О, если бы в них вернуться!

С современными западными экспедициямиэто не сравнить.

Так как Кош ничего не умел, то его поставили просто копать, вместе со студентами-практикантами (3).

Копка в Танаисе была, как минимум, двух видов: вскрытие внешнего слоя и углубленная копка в подвале. Кош был задействован в основном на первом виде работ. Культурный слой Танаиса был прикрыт примерно двумя метрами сухой плотной степной почвы, и в нее приходилось зарываться, слой за слоем, под палящим июньским солнцем. Сначала вкапываешься на штык, потом совковой лопатой выбрасываешь землю на бортик, а когда он переполняется, выгребаешь землю на носилки, и носишь вдвоем в отвалы (17). Поэтому копали в парах.

Проходишь участок «квадрата», потом поворачиваешь, от вскрываешь новый слой. Отметки «от и до» устанавливались визуально, Кош не припомнит (и их не видно на снимках, см. ниже), чтобы квадраты огораживались бечевкой (и где ее столько наберешься?)

Этот верхний слой, насколько помнит Кош, даже не просеивался. Сразу отметим одну деталь — Кош не припомнит, чтобы на раскопах в Танаисе вообще были установлены стандартные археологические просевочные сита. Их и не видно и на снимках (разве что, они были переносные). Нужно было просто тщательно следить за выброшенной землей, нет ли там артефактов, и о находках сразу сообщать начальству. Боюсь соврать, но, кажется, простые черепки даже не подбирали — только характеристические, то есть, горлышки, донца и ручки — то, по чему можно определить тип сосуда.

Не выдавали, как в современных экспедициях, специальных пластиковых пакетов для находок с данными квадрата. Для каждого типа артифактов (керамики, литиков и стекла) в современных экспедициях предназначен отдельный пакет, и часто начальник раскопа назначает специальные пакеты для отдельных, особо интересных мест квадрата (например, очага).

В Танаисе, в те годы, роль этих пакетов, как можно видеть на снимках АЧФ, выполняли ящички из-под фруктов. Один такой ящик, судя по всему, приходился на несколько квадратов раскопа. Такой ящик виден, например, на (19) в левом нижнем углу. Иногда керамику (а ее бывало много) складывали просто на бортик, а потом сносили в камералку на носилках.

Отвалы находились тут же, далеко землю не носили (4), а то и просто выбрасывали на бортик. В то время, как, по западным нормам, между отвалами и кромкой раскопа должно быть не менее двух метров, чтобы предотвратить оползни. (Время от времени приезжал скрепер и сдвигал отвал в сторону.) Эта практика, судя по современному снимку (5), сохранилась и посейчас. Кстати, в старых руководствах так и говорится о 50 сантиметрах бровки, так что это норм.

На этом участке копал только «мальчики». Тогда было много гендерных заморочек. Не было и речи, чтобы наши москвички, студентки МГУ, орудовали столь грубыми предметами как совковая или штыковая лопата, не говоря уже о ломе или кайле, под палящим степным солнцем. Они не носили носилки с землей. Что, если они повредят нежные внутренние органы, а ведь им же рожать? Никакой бы руководитель на это не пошел (носилки с землей могли весить килограмм сорок-пятьдесят, а женщинам нельзя было поднимать, по КЗОТу, более пятнадцати килограмм). Совсем не то в наше просвещенное время! Девушки с лопатами фигурируют на снимках на современных российских раскопах везде и во всех ролях.

Справедливости ради надо сказать. что это была действительно тяжелая работа, требовавшая больших физических усилий, к тому же, как правило, под палящим степным солнцем. Но тем она и нравилась Кошу, она заменяла то, чем впоследствии стали для народа тренажерные залы. За несколько недель копки он сбрасывал килограммы, накопившиеся за месяцы сидения у компьютера. Копка не лишена медитативного аспекта.

Это не значит, что девочки совсем не копали. Когда снимался верхний слой, обнажались фундаменты зданий и их подвалы. Пространство квадрата было очень ограниченным (к тому же на нем топталось несколько человек), и к тому же заглубенным. Здесь нельзя было просто выкидывать землю на бортик. Нужно было копать «от угла», оставляя подъем, по которому земля выносилась на носилках.

В западных экспедициях в таких местах вообще не используют лопаты (это не рекомендовано и в тогдашних советских инструкциях). Самый верхний слой, на штык, еще могут снять лопатой, но потом копают кельмами. Люди делятся на тех кто копает, и тех, кто относит. Материал просеивается. Почва собирается совком и сбрасывается в ведро, а ведро выставляется на бортик. Тут его подхватывают носильщики и относят (подальше) в отвалы.

Отвалы в западных экспедициях устраиваются не рядом с раскопом, а, чаще всего, метрах в двадцати от него. Там же стоит качающееся сито (или грохот). Очевидно преимущество ведер — их легче опрокидывать на сито, чем носилки, и переноска не требует двух человек. Начальник раскопа говорит, как просеивать — поначалу, каждое третье ведро, потом каждое второе, и в конце- все ведра. Накапливающаяся под ситом земля время от времени отгребается каким-нибудь доброхотом.

В западных экспедициях нет «закрепленных ролей», когда одни только копают лопатами, другие только кельмами, третьи только относят ведра. Время от времени все меняются — ротируются. Иногда это делается по просьбе студента, иногда тебя спрашивают (намекая на то, что — пора). Иногда сам начальник раскопа дает приказ поменяться. Бывают исключения — например, какой-нибудь волонтер хочет монополизировать относку ведер и сито. Решается на индивидуальной основе.

В «западных экспедициях», паре летних археологических полевых школ, в работе которых автор принимал участие, рабочей силой выступают студенты, «берущие кредит», то есть, участие в школе записывается в их зачетной книжке, и они получают оценку или зачет. Эти школы (как и раскопки) проводятся в самых разных странах, западного в них только то, что они организуются западными (американскими) университетами в соответствии с их стандартами. Эти школы и есть смысл сравнивать с экспедициями в Танаисе.

Есть и обычные экспедиции, когда археологи нанимают грубую рабочую силу на месте, из местных жителей. В таких экспедициях автор участия не принимал и судить о них не может. Западные полевые школы, проводимые в третьих странах (Белизе и Перу, в случае автора), тоже нанимают местную рабочую силу. Как правило, ее используют на грубых работах (но не обязательно и не только), таких, как снятие верхнего слоя, вынос камней, расчистку джунглей. Наем этих людей важен и в политическом аспекте, так как создает дружественные связи с местным обществом (идут деньги), и местное общество, чьими ушами и глазами являются эти рабочие, убеждается, что «эти гринго» не делают ничего плохого. Не находят золото (больной вопрос!).

Вероятно, ничего такого в советское время экспедиция РАН не могла себе позволить — не было резерва свободной поденной рабочей силы на местах. Все ведь где-то работали. Вот и приходилось использовать практически бесплатных студентов, которым, к тому, была положена практика. В мемуарах богемы, жившей на территории заповедника, упоминается, что они иногда «помогали археологам» и им за это платил Чеснок. Однако они все уже состояли при музее на каких-то фиктивных должностях (типа электрика или сторожа), так что это было не трудно. Но нанять целую бригаду местных рабочих на сезон, вероятно, было бы проблемой.

Копкой в подвалах Танаиса тоже занимались поначалу (в верхней части) мальчики. Но уже в конце, когда приближались к дну подвала, в раскоп запускались девочки для тонкой работы — копки собственно культурного слоя (тоже гендерная заморочка). Здесь они могли орудовать и лопатами (см. (7))  (6) — это раннее постановочное фото для несуществующей еще инсты. К тому же, почем-то все сезоны, на которых приезжал Кош, московской экспедиции не доверяли копать подвалы — их копали владимирцы и ростовчане, а там были совсем другие девочки, с еще крестьянскими корнями.

Температура в степи в июле достигала даже в тени 30 градусов, а в те годы с одеждой было еще туго, мало кто мог себе позволить портить «нормальную» одежду на раскопках, даже девочки. Так что часто в жаркие дни копали — девочки в купальниках (6), мальчики в плавках (и стирки меньше), благо днем комаров и прочего гнуса не было. Скромный Кош все же всегда копал минимум в трениках, разве что подворачивая их (24). Шорты были, но как парадная одежда, не для работы. Смешно было бы вазюкать их в раскопе. Впрочем, богатые студенты были и в те времена.

Копка в купальном костюме имела еще одно важное преимущество, которого был лишен Кош. В лагере не было душевых кабин (для студентов). Помывка после работы производилась под холодным душем, подсоединенным к одной из цистерн (отчасти нагревавшихся на солнце), в уединенном уголке лагеря, но все же на открытом месте. Студенты в купальных костюмах могли в конце рабочего дня мыться совместно (и словить теплую воду!), затем просто развесить купальники на веревках, а утром надеть их снова. В степи они высыхали быстро. Таким же, как Кош, приходилось дожидаться, пока девочки уйдут (то есть, теплой воды уже не было), и потом еще стирать вещи. Разумеется, девочек пускали вперед. Немудрено, что, по свидетельству одной из участниц ниже, девочки (в более поздние времена) использовали поездки в Таганрог, чтобы посетить настоящую баню.

Забегая вперед, следует сказать, что, несмотря на прогресс с изделиями текстильной продукции в постсоветской России, копка в купальных костюмах и с голыми торсами никуда не ушла. Если посмотреть на яндекс-фотки, мы обнаружим немало таких археологов на современных российских раскопах (тем, где соответствующий климат).

Просмотр яндекс-фоток позволил, кстати, определить новый элемент чисто российской археологической моды — щитки для сиденья, носимые на талии на резинке (8). Кажется, они пришли от туристов и стоят прилично — несколько сотен рублей. Выглядит смешно, но, похоже, удобная вещь. Таких вроде больше нигде нет, судя по фоткам.

Так как Яндекс подбрасывает картинки из западных и российских экспедиций вперемешку, то Кош даже наловчился определять, западная картинка или русская, не глядя на надпись — «купальники-голые_торсы-садовые_совки-ножи-сиденья_на_резинках-отсутствие_сит-металлические_ведра» — русские; «закрытые торсы-кельмы_штукатура-сита-веники-совки — кайло-пластиковые_ведра» — иностранцы. Ошибки были редки.

Еще один момент связанный с жарой. Люди должны много пить. В современных западных экспедициях этот вопрос решается ежедневной доставкой на раскоп стандартных двадцатилитровых пластиковых бутылей с водой. Начальник раскопа время от времени напоминает всем о гидратации. Как решался этот вопрос в те времена? Хоть убей не помню. В те времена такими вопросами никто не парился, люди решали их на местах по своему разумению. Кажется, было нечто вроде термосов и бутылок.

Помогало то, что мы работали совсем рядом с «цивилизацией», с музеем — рядом был, кажется, кран с питьевой водой, откуда наполнялись бутылки. Но эти бутылки, скорее всего, лежали где-то далеко, где мы складывали личные вещи в начале дня — скорее всего, ближе к городским воротам. На снимках Феди их не видно.

Пили, вероятно, только во время «перекуров» — на снимках 70-х и 80-х годов видно, что, в отличие от современности, ни у кого из археологов нет поблизости бутылки с водой. Никогда начальники раскопов не напоминали копальщикам, что надо не забывать о гидратации. И как то же мы обходились.

Наконец, момент, о котором у Коша не осталось абсолютно никаких воспоминаний — столовая. Как и положено в экспедициях, нас кормили три раза в день. Скорее всего, на обед мы уходили в лагерь и ели в столовой, бесплатно. Осталось даже смутное воспоминание о длинной фиесте (одна из участниц, ниже, вспоминает о том, что в самое жаркое время дня делался перерыв). Но никаких воспоминаний о том, как выглядела столовая и чем в ней кормили, у Коша не осталось. Полный, полный провал в памяти! И на снимках АЧФ тоже ничего такого не нашлось. Не парились тогда такими проблемами «индейцы». То ли дело сейчас, когда все (даже Кош) фоткают пищу в соцмедия.

Итак, гендерно, девочкам отводилась роль расчистки культурного слоя и извлечения артефактов. Если они и брались там иногда за лопату, то уж таскать носилки с землей им приходилось разве что в исключительных случаях. А в те времена, средством массового перемещения почвы были почти исключительно носилки. В западных экспедициях это были в основном пластиковые бадейки из-под краски или масла, а также тачки (в Перу, где сухой климат). В Танаисе, если и были тачки, то не в массовом применении (сейчас уже да), это был дорогой инвентарь.

Ведра представляются Кошу гораздо более «точным» инструментом, так как носилки слишком громоздки, тяжелы и неповоротливы для некоторых узких и глубоких участков, и требуют двух человек. Ведра, напомним, удобнее для опрокидывания в сито одним человеком. В 1999 году (16), не только появились западные кельмы, но и оцинкованные ведра уже заменили (но только отчасти) носилки. В обоих западных экспедициях, где работал Кош, использовались пластиковые ведра из-под краски или кормовых витаминов (в Белизе), они практически ничего не стоили. Но в советское время такого не было.

Так как Кош культурный слой в Танаисе не копал, у него не осталось и зрительных впечатлений, чем же орудовали девочки в раскопах. Как перевести английский термин для стандартного инструмента западного археолога (9) — trowel? Вероятно, более всего подходит перевод «кельма штукатура с заостренным острием». Но такого инструмента, какой используют на западае археологи, никогда не видел. Даже кельмы каменщика, которыми орудовал в стройотряде, были другие.

Сейчас, на фотографиях АЧФ (11,13,15), видно, что девочки орудовали чем-то вроде плоских садовых совков, но не заостренными, как западные археологические кельмы (особенно хорошо видно на (13), слева). Такими совками мы в пионерах окучивали клумбы на парадной линейке. Для расчистки им приходится пользоваться другим острым инструментом — специальным ножом (12,14). Иногда использовалась плоская длинная лопатка (13), похожая на расшивку. Хотя малярные кисти, какими пользуются и на Западе, и были в ходу (15, справа), все же чаще использовались большие редкие щетки (12, 13). При этом практически не были в ходу жестяные мусорные совки для сбора земли, и не было коротких плоских сорговых веников (такие тогда вроде и не продавалось в магазинах).

В западных экспедициях заостренная «археологическая» кельма штукатура выполняет функции и ножа, и совка. Ее удлиненное острие эффективно, почти как нож, а изогнутая шейка позволяет использовать во множестве положений. Для особо упорных участков используют небольшое кайло. Для деликатных зачисток (например, костей) там пользуются скальпелем. В джунглях дополнительно используются садовые ножницы и ножовки для корней (ничего этого не нужно было в пустынном Перу).

На снимках этого тысячелетия видно, что российские археологи частично перешли на западную археологическую кельму (16, внизу), но и не отказались от ножей и садовых совков (22). Не появились и жестяные мусорные совки (именно это и является одним из оснований для первичной визаульной дифференциации культурной принадлежности снимков на интернете).

Кош отправился в Танаис, не прочитав ни одного учебника по археологии (скукота!), полагая, что с археологией «и так все ясно». Он наивно представлял археологию, как деятельность, направленную прежде всего на добывание артефактов, и, таким образом, получению знаний о древних культурах. Хорошо еще, что он не придерживался типичной идеи hoi polloi, что археологи копаются в земле, чтобы найти золото (в худшем случае, серебро). Он знал о керамических комплексах и важности датировок. Даже знал о методе углеродной датировки и почему важны органические останки. Но это все были представления, свойственные еще прошлому (девятнадцатому) веку.

Он не думал тогда, что археология — это скорее о реконструкции пространственно-временной модели жизни, в которой артефакты играют роль только в том случае, когда они прочно привязаны к одному из слоев этой модели. Что здесь чрезвычайно важно выявление внутренней структуры постройки — идентификация пола, как идет стена, где меняется цвет грунта, и так далее.

Ничему такому в Танаисе не учили. Не то, чтобы об этом читали лекции в западных полевых школах (предполагается, что студенты усвоили это на лекциях еще в университете), но вся практика копки там проникнута этой идеей. Об этом говорил начальник раскопки, давая конкретные задания на копку. Некоторые делятся со студентами своими теоретическими соображениями. Вся деятельность начальника раскопа построена вокруг разгадки этой «структуры» и ее описания. Как она идет? Где пол? Как не снести стенку или перегородку? Артефакты же это премиальный контент.

На западном раскопе практически всегда можно видеть фигуру, сидящую на стульчике в стороне от копающих и склоненную над планшетом и тетрадями, куда заносятся планы и события (а часто у него есть и отдельный стол, на котором разложены миллиметровки). Это и есть начальник раскопа. Он также может заниматься съемкой профилей, рисованием, и фотографированием слоев. Время от времени он дает указание расчистить и размести тот или иной участок для фотографирования. Вся эта деятельность протекает на глазах студентов, и они вольны ей интересоваться и копировать (на самом деле, они обязаны вести свои дневники раскопок, хотя мало кто это делает на практике).

Ничего этого Кош не припомнит в Танаисе. Возможно, ему просто не повезло с начальством? Из примера со столовой ясно, если человек чего-то не помнит, это не значит, что этого не было. Однако, рассматривая фото тех лет теперь, Кош не видит этого «человека с планшетом» (он появляется на новейших российских фото). Иногда известные начальники раскопа присутствуют на фото, но они не заняты бумажным процессом. Они либо сами копают, либо дают указания. Нигде не видно и стола, на котором они могли бы разложить план и где хранились бы различные археологические параферналии (возможно, это потому, что лагерь был рядом, но…).

Разумеется, какое-то начальство на раскопе в Танаисе было, как же без него! Кто-то же давал указания, кому, где и сколько копать, и откуда докуда. Но не осталось никаких впечатлений об этой личности и ее роли в истории. Скорее всего, потому, что не было реальной коммуникации. Этим отличались ростовская и владимирские экспедиции — если начальник раскопок и не сидят у его края с бумагами, они часто присутствуют на фото. И более того, Кош помнит, по редким посещениям этих раскопов, что их начальники были весьма активны и в гуще народа. Возможно, это объясняется тем, что никто из лейтенантов Дэги не был настоящим археологом? К сожалению, как уже замечено, камера Феди «не видела» москвичей, и не с чем сравнить. Беда!

Осталось впечатление, что копать на ростовских и владимирских раскопах было интереснее. Но нашему отряду не досталось подвалов (во всяком случае, в первый раз… или не досталось интересных подвалов — во всяком случае, за давностью лет, у Коша не осталось воспоминаний о копке в подвале, расчистке стенок и так далее — но сколько времени прошло!) По сохранившимся воспоминаниям, нашим девочкам пришлось работать только на камералке (сокращенно для камеральная лаборатория, а на западе просто лаб). Как уже говорилось, собранные артефакты складировались в специальные ящики на раскопе. На нашем раскопе их практически не было. А вот в подвалах находили столько амфор, что в конце дня приходилось транспортировать эту керамику в камералку на носилках.

Девочки в камералке мыли, сортировали и шифровали черепки. Шифровали — означает, снабжали их соответствующим кодом в зависимости от происхождения. (Обычно артефакты еще на раскопе снабжаются бирками с номером квадрата слоем и так далее — от этого и отталкиваются шифровальщики.) Амфоры были большие, так что шифры писали прямо на них черной краской. Это был особый птичий язык, на эти иероглифы Кош взирал с уважением. Девочек учили классифицировать керамику, с ними работали непосредственно Дэга и Серега (а, может, и сама Арсеньева). У них был (по воспоминаниям участницы, приведенным ниже) продленный обеденный перерыв.

Автору было интересно в камералке и хотелось там пробыть дольше. Но мальчиков туда особо «не допускали». (Снимок (10) — постановочный. А уж тем более не допускали в хранилище — Кош там ни разу не был.) Это тоже была женская работа. Если приглядеться даже сейчас к фото с раскопок — если кто-то в раскопе орудует кисточкой и пинцетом, и если это не профессор, как часто это мальчик? А также на фото из камералок — мальчики там только начальники.

За все три сезона, Кош не припомнит, чтобы его запустили в культурный слой и дали расчистить какую-нибудь амфору. То же относится и к остальным парням из московской экспедиции. Мы только копали, и Кош так и думал, что в этом и заключается наша работа как «археологов». (Хотя, в западных экспедициях гендерный состав в лабораториях примерно такой же, как и в России.)

Бывают и исключения. В одной из поездок в Белиз Кош обратил внимание на постоянно работавшего в камералке мужчину средних лет. Он занимался реставрацией разбитого блюда. Это должен был быть один из специалистов по керамике, подумал Кош, но, почему-то он не был частью «командного состава». И только в конце сезона оказалось, что это был такой же волонтер, как и Кош, просто в самом начале сезона он подвернул ногу, начал работать в камералке, и так ему понравилось, что он там и остался после того, как нога выздоровела. Так, оказывается, можно, надо только себя заявить!

Здесь палка о двух концах. Времени ведь не бесконечно, а всего две недели. Если заявляться камеральным рабочим, то придется там так и сидеть. То есть, не придется поработать на земле, в джунглях! Не придется копать! Джунгли Кош не любит, но любит работу на земле, с народом. А тут, так и просидишь две недели в камералке, как этот… Вот, проблема!

В Танаисе никогда не проводилось настоящих экскурсий по камералке (наверно, ее просто показывали), и студентам не излагались основы периодизации и шифрования керамики. Не было обзора хранилища. (Музей тогда не был таким роскошным, как сейчас. Не помню точно, возможно, посетили его один раз.)

Копальщики и камеральщицы представляли, конечно, низший уровень в экспедиционной иерархии. Над ним возвышались специалисты. Например, аспирант Серега, де-факто начальник камералки (впоследствии известный кореист и монархист). Он не копал, а командовал девочками, отмывавшими черепки, а потом их классифицировал, и даже реставрировал кое-какие сосуды. Кош подружился с Серегой, и тот по блату позволял ему помацать античные сосуды (10).

Cпециалистами были также архитекторши. Они занимались геодезической съемкой и составлением профилей раскопов, а также зарисовками. Это были настоящие архитекторши, девушки примерно кошьего возраста. Они также были волонтерами, и пребывали тут в отпуску, как и Кош, но им, например, оплачивали билеты.

В то время это казалось естественным — разве простой человек может нанести раскоп на план и составить профиль? Это ведь сложная деятельность, требующая профессиональных знаний. Однако в западных экспедициях (полевых школах) этому учат всех студентов и волонтеров. Большинство начальников раскопов просто обязано самостоятельно провести съемку и чертежи, а также сделать профили и разрезы своих раскопов. Никаких архитекторш там нет. Они привлекают к этому студентов и заставляют практически каждого это проделать. Это часть куррикулума. Верно, студентам, которые, как правило, не ладят с математикой (как правило, они не понимают, что такое масштаб и как его вычислять и наносить на миллиметровку), приходится попыхтеть. Большинство проходит это для галочки, но кто-то и начинает специализироваться на этом. Это определенно одно из умений, которым должен обладать будущий аспирант и начальник раскопа.

Начальники раскопа на западе постоянно занимаются «рисованием», постоянно расчищают слои и делают фотоснимки. Хотя это требуется и советскими инструкциями тех лет, Кош не припомнит, чтобы начальники раскопов в Танаисе этим занимались. Это, безусловно, делалось (на некоторых снимках видны люди с фотокамерами), но не составляло важной части дня.

Правда, съемка в Танаисе вообще производилась чаще всего после окончания рабочего дня, когда все покидали раскопы, поэтому архитекторши часто появлялись только на ужине. Тем самым они, как и камеральщицы, избегали палящего солнца в середине дня (17).

Иногда в Танаисе были даже свои художницы (как правило, девушки). Тогда это казалось непонятно (есть же фотоаппараты?), но зарисовки объектов очень важны. Как правило, керамика зарисовывается. Фотография не передает все тонкости поверхности артефактов. Вот здесь, конечно, нужен специалист. Для рисования же профилей керамики достаточно элементарного знания начертательной геометрии («начерталки»), в объеме первого курса любого инженерного ВУЗа, но ей историков не обучают.

Еще один момент связанный со съемкой. Когда Кош впервые увидел живой археологический раскоп в Перу (о чем ниже), он был поражен обилием веревок, протянутых буквально всюду. Они образовывали над поверхностью раскопа сетку. Зачем это? — подумал Кош. Ничего подобного не было в Танаисе, да и на современных российских фото этого не заметно. На архивных снимках квадраты раскопов Танаиса кажутся теперь Кошу «голыми».

Веревки или бечевки (обычно пластиковые) натягиваются между колышками — вторичными реперами, или опорными точками. Каждый геодезический план строится от так называемого нулевого репера городища. Обычно это солидная, бетонированая конструкция со штырем. Упаси бог ее сдвинуть или повредить! Базируясь на нем, устанавливают вторичные реперы для раскопов, и далее для квадратов. Между ними могут поставить промежуточные колышки.

Все это, разумеется, было и в Танаисе. Но западники еще и любят натянуть между колышками веревку, чтобы визуально обозначить границы квадратов, и упростить правильную отработку склонов. На это уходит приличное количество бечевки (которая в советское время, возможно, была дефицитом). Ее западники не жалеют.

Конечно, можно сделать ровные стенки и «на глазок», но с бечевкой удобнее. Поэтому у западников и раскопы выглядят как-то ровнее. Первый западный начальник раскопа Коша был просто одержим идеей неприкосновенности колышков и веревок. Так что и Кош ей проникся. Не то у перуанцев. Эти парни не особо парились насчет колышков. Если колышек случайно сбили, а место его затоптали, то могли просто вбить обратно на глазок, не отмеряя заново от вторичного репера. Но веревки, конечно, у них были (это и впечатлило Коша когда-то в Лиме на хуаке Эль-Параисо.) А вот в современной России, хотя кое-где на фотках яндекса можно видеть веревки, они так и не привились пока (21,22).

Кроме камеральщиков и архитекторш к отряду специалистов относились старички-волонтеры и пара аспирантов профессора. Они как бы играли роль лейтенантов, и, наверно, были начальниками раскопов. Даже основательно порывшись в памяти, Кош не может припомнить, чтобы рядом с ним кто-то (помимо архитекторш) занимался описанием раскопа (18,19,20). Как уже замечено, если посмотреть на снимки Феди (АЧФ), практически нигде не видно, чтобы рядом с копающими находился человек с блокнотом, постоянно фиксирущий процесс, как на западных снимках. Не было на раскопках в Танаисе и стола начальника раскопа, с соответствующими причиндалами (а прежде всего, схемами раскопа). Все это появляется, похоже, только в этом тысячелетии.

Днем Кош копал вместе со студентами, но, по завершении рабочего дня, приняв холодный душ (разумеется) Кош, по своему статусу, проводил вечера не с ними, а со старшими — в кают-компании домика профессора. Там собирались аспиранты, волонтеры, архитекторши…

Формально, Кош был на самом низу полевой иерархии. В те времена, не было классовых различий, но зато были социально-культурные. Так как Кош к тому времени «давно» кончил университет, работал, и даже публиковался, все эти двадцатилетние сопляки-студенты были не его карасса. С ними он только копал, а так — нэээт.

О, эти вечера! Вот тут-то и развивалась так называемая компанейщина (23). В палатку Кош приходил только спать.

Отряд Дэги насчитывал примерно 15—20 человек. Помимо нас, было еще человек пятьдесят студентов владимирского педа и ростовского университета. Как теперь понимает Кош, много красивых и сравнительно (по тем временам) раскованных девушек. Однако социальное дистанцирование было таково, что даже наши студенты не общались с ростовскими. Понятное дело, москвичи-студенты ИСАА были непростого происхождения, и иметь дело с ростовскими, возможно, не имели желания. Кстати, и провинциалы не очень-то рвались общаться с москвичами. За все время, кажется, Кош наблюдал только один кросс-бридинговый роман.

Впрочем, это только теперь Кош рефлексирует о социальном происхождении студентов-исаашников — тогда это как-то не приходило в его наивную голову, хотя они все были, как это теперь называется, мажоры. Но было в воздухе нечто, что даже он никак не сомневался, что негоже нашим студентам общаться с ростовскими. Мы все существовали в параллельных мирах, в своих пузырях, как теперь говорится.

Задним числом, Кош подозревает, что масквичам тут отводилась маргинальная роль, они были, скорее всего, просто «протеже Арсеньевой». Себя же ростовчане считали главными на раскопках (и скорее всего, так оно и было). Во всяком случае, им доставалась наиболее вкусная и квалифицированная работа, оставляя нам разве что снятие верхнего слоя почвы.

Впрочем, собственно археологов там не всегда было много, значительную часть ростовчан составлял строительный отряд «Реставратор», осуществлявщий, на коммерческой основе, консервацию и реставрацию построек по заказу заповедника. Кстати, тут тоже была разница с типичными экспедициями. В типичной экспедиции, последние два-три дня отводятся под «консервацию». Это означает, что раскоп (то, что осталось от постройки) засыпают землей и камнями из отвалов (именно поэтому их держат поближе, чтобы потом далеко не таскать землю). В Танаисе этого не надо было делать, так как отрытые постройки подвергались музеефикации — ребята из «Реставратора» их приводили в более-менее сносное состояние, и они использовались как экспонаты в экспозиции музея под открытым небом.

«Ростовскими» археологами командовала из года в год археологиня лет тридцати пяти — по нашим меркам, «среднего возраста», солидная дама Света. О владимирских память совершенно стерлась. При экспедиции был еще и заморский гость — заграничный профессор-археолог из самой ГДР, по имени Буркхард (20). Кажется, Света и Буркхард работали вместе, и ходили по лагерю слухи, что у них роман. Кош не мог в это поверить. Как же можно советской преподавательнице позволить себе роман с иностранцем?! Да еще и в их возрасте. Это был запредел. О, святая простота!

Примечательно, что никогда, никогда эта парочка не посещала наши посиделки в кают-компании, хотя жили в одном лагере. Как бы коллеги. Типа, археологи. Такая социальная дистанция. Мы не посещали их тоже.

Ростовчане ставили «московских» в полный игнор и наоборот. Мы никогда не посещали (как группа) их лагерь, не припомню даже, как они жили (скорее всего, тоже в палатках). Точно помню, что никогда не общались с немецким профессором, не посещали их посиделок и они не посещали наши. Возможно, общалось руководство — но это осталось за кадром видения волонтера. Также Кош не видел того, что происходило в лагере днем.

Единственно, с кем мы общались иногда из ростовских, была богема. Это были молодые ростовские поэты и художники, некоторые из которых, с благословления Чеснока, жили на территории лагеря в построенном ими же бунгало. Для вдохновения. Они тут создавали творения, которые обращали на пользу заповеднику. Одним из их творений, а именно Гены Жукова, является нынешний аттракцион реконструированной крепостной башни. Он, вдвоем с таким же поэтом, начал строить ее почти в одиночку, при благосклонном отношении Чеснока и ироническом — москвичей («ох уж эти поэты… все возятся со своей башней!») (Но, кстати, неплохо получилось!)

Разумеется, мы, москвичи, воспринимали их как провинциальную богему. Чем они, конечно, и были. Но эта богема была нашим окном в мир Ростова, который (как и Таганрог) мы посещали по выходным на электричке. Месячный проездной билет от Ростова до Таганрога стоил что-то порядка пяти рублей, Кош покупал его первым делом по приезде в Танаис. От самого Ростова запомнилась немного — острый запах правого притока Дона, Темерника, протекавшего прямо рядом с вокзалом (как пишут в Википедии, «имеет неприятный запах в пределах Змиёвской балки»), собор с рынком на площади, главная улица (Садовая?). Бани мы там не посещали.

Среди богемы была, кстати, пара сравнительно известных впоследствии региональных поэтов, приезжавших и в Москву (тот же Жуков). Однако у Коша от них остались в памяти только анекдоты о тупости преподавателей местного университета. Например, как якобы кто-то из поэтов дерзнул спросить тупого препода КПСС, можно ли считать героем войны камикадзе? Препод, якобы, надолго задумался, а потом изрек — «среди грузин тоже были герои!»

Сейчас именно об этих поэтах и их «заозерной школе» известно довольно много. Похоже, это было уникальное и центральное явление в культурной жизни Ростова. В то время, как мы, москвичи, воспринимали их, как провинциальных эксцентриков. На самом деле, это мы тут были просто «приезжие москвичи», иногородние, а они тут жили, это была их земля, их история. О них написаны книги. Мы же из их истории выпали.

Наверно, этому нежеланию духовно-родственных коллективов общаться друг с другом есть какое-то банальное социологическое объяснение, но, глядя из прекрасного далека, такая некоммуникабельность кажется дикой. А ведь автор сам принимал в ней участие, был ее частью! Остается только недоуменно трясти седой бородой.

В Танаисе Кош встретил вторую из немногочисленных харизматических персон в его жизни — Татьяну Тамбиеву-Бабушкину (Тиви), она руководила детским клубом ЭТО в Ростове (это потом назвали «катакомбной педагогикой»), а в Танаисе проводила что-то вроде художественной школы. В то время ей было уже в районе сорока. Тиви хорошо знала о своей харизме и активно ей пользовалась. Она активно шла на контакт и «собирала людей» (24).

При такой активности, немудрено, что мы с ней познакомились, и даже приезжали к ней в гости в Ростов в какой-то фантастический деревянный дом. Вот, пожалуй, это был наиболее магический момент ростовской жизни. С ней не могли сравниться богемные поэты. (Впрочем, Кош и вечеринок «у Феди» не посещал.) Тиви, кстати, оставила приличное педагогическое наследство, и о ней самой много написано.

Харизма Тиви была какого-то скорее «животно-магнетического», чем интеллектуального типа (как у Дэги). Была какая-то магия в том, как она «строила» людей. В интеллектуальном же смысле, у нее в голове была какая-то каша, и никакая содержательная дискуссия с ней не была возможной. (Похоже, таким же был и Стив Джобс.) Если Дэга был интересен интеллектуальным контентом, который он генерировал, то Тиви, примерно, как Джобс, просто искривляла вокруг себя пространство. В сущности, Кош и видел-то эту Тиви всего раза три. Но она запомнилась на всю жизнь. Таких людей достаточно увидеть один раз, увидеть этот феномен искривленного психологического пространства. Кошу повезло, благодаря Танаису.

Иногда мы выезжали «на природу» — брали лодку и ехали купаться на Мертвом Донце. Не понятно уже, почему он так назывался. Вроде когда-то он считался Доном. Водные пути тут сильно изменились за две тысячи лет. Ведь и Танаис стоял на самом берегу Меотского озера, в устье Дона. К третьему веку, это была уже не столько греческая колония, сколько сарматский торговый город. Прямо за нашими палатками было поле, и в нем там и сям стояли — до сих пор! — настоящие каменные бабы (25).

Впрочем, бабы были и не скифские вроде, да и вообще не местные, а привезенные сюда парой ростовских студентов-археологов. После скифов-сарматов тут были готы, а уже после них — печенеги и половцы. Те самые, которые, как известно, были врагами русского народа, сравнимыми с коронавирусом. Именно половцы и прославились своими бабами в южнорусских степях. Так что бабы эти были, возможно, половецкие, и не такие уж древние — XII — XIV век. На тысячу лет моложе Танаиса.

Обычно их ставили на курганах, и кажется, там были и курганы, но никогда этот вопрос в архелогическом аспекте не поднимался (нас не водили на экскурсии и не говорили — «а вот это, дети, и есть так называемый половецкий курган!»).

Недавно Кош глянул на Танаис на яндекс-карте. Маленький заповедник превратился в огромный археологическо-индустриальный комплекс. Чего там только нет! И такой музей, и сякой музей. И даже половецкое святилище! Одна из тех самых баб теперь поставлена на месте настоящего (реконструированного) святилища. Безумная затея ростовских поэтов — реконструированный донжон — это как бы самый цимес. Чеснок провел потрясающую работу. Он был дальновиден, Чеснок. Даром что пилил под собой сук. Но не свалился на землю — похоже, что его просто аккуратно съели, когда в музей пошли, наконец, нормальные деньги в начале 2000-х.

После половцев эти земли захватили Тамерлан и разные другие тюрки (тут рядом была ставка Орды), а уже потом, ближе к XV веку, итальянцы — венецианцы и генуэзцы. Они восстановили Танаис (на другом месте, река сместилась, и на новом месте, к югу, он стал называться Азов; Танаис — это предтеча Азова), и тут были даже католические диоцезы (об этом нам тоже, кажется, тогда не говорили). Торговали они, надо понимать, славянскими рабами. Их сменили турки-османы, у которых эти земли отбила уже Российская империя (которой в геополитическом смысле как раз пригодились греческие корни колонии, как аргумент против претензий на эту землю чужеверных турков).

Иногда мы доезжали до Таганрога (он был ближе) и даже посещали пляж на Азовском море. Кстати, именно с Таганрогом с его улочками с одноэтажными домиками можно сравнить американские городки! Это такая же провинция. Кош посетил, кстати, дом-музей Чехова. Ростов по сравнению с Таганрогом был столицей. Мы ездили в Ростов чаще, вероятно, потому, что были мальчики — как выясняется, девочкам Таганрог был более притягателен пляжами, баней и ресторанами (ну, это, наверно, уже в 90-е).

В общем, время проходило нескучно.

Подведем итоги. Как теперь, с опытом западных экспедиций, должен автор воспринимать Танаис? Чем он был? В те годы, у Коша не было сомнений. В СССР студентам не давали расслабиться летом. Как правило, посылали в стройотряды. Мажорам и девушкам со слабыми организмами, но приличными средствами родителей, удавалось от них отбояриться и поехать куда-нибудь в Крым или даже на Златы Пясцы. Ну, или на деревню к дедушке.

А кому-то стройтотряды нравились (можно было заработать за два месяца годовую стипендию!) Были и другие отмазки, в виде летних курсов или практик. Некоторые практики были обязательны, как стройотряды. Одной из них (с начала 70-х годов) была археологическая практика после первого курса исторического факультета.

Именно с ней, судя по всему, и пришлось столкнуться Кошу. Все эти Дэгины студенты были девятнадцатилетние второкурсники МГУ, и это была их обязательная археологическая практика. Ее естественным аналогом является западная полевая школа археологии (archaeological field school), но она не обязательна. Обе формы служат практическим завершением теоретического курса археологии и надлежащим образом матрикулируются. Обе формы строятся, как правило, на базе многолетней археологической экспедиции и студенты принимают участие в раскопках.

Разница в том, что на западе в полевую школу едут, как правило, уже осмысленные люди с определенными целями. Им всем, скорее, к 25 годам. Хотя они могут быть биологами, все же они имеют какой-то интерес к археологии. Исаашников же загнали копать после первого курса практически насильно (вместо Крыма), когда им было по девятнадцать-двадцать лет. Никто из них не собирался стать археологов или вообще идти в науку. Им было важно просто отбыть это время и получить зачет. Поэтому их не расстраивало то, что их ничему не учат.

Кроме того, в данном отряде, руководители тоже не были профессиональными археологами. Тут, как говорится, низы не хотели, а верхи не могли. (Вероятно, у ростовцев было по-другому.) Никаких отношений с этими мажорами-малолетками у Коша не завелось. (Впрочем, с американскими студентами тоже, но там совсем другое.) Поэтому, глядя трезво назад, Кош думает, что не стоит их винить в том, что они ничему не научили. Но вот какие-то экскурсии они все же могли проводить для желающих.

Увы, почему-то ни разу за несколько сезонов наше начальство не организовало ни одной экскурсии на расположенные неподалеку палеолитические стоянки, ту же знаменитую Каменную Балку, где царила Леонова. Причем сам Дега, кстати, туда ходил и даже переходил туда копать — но не водил студентов. Это было как бы его приватное дело. То же и с курганами. Сейчас в заповеднике соорудили какое-то «Половецкое святилище» — в те времена никто об этом и не заговаривал. О том, что совсем рядом были половецкие курганы, тоже не упоминалось. А ведь это так легко было сделать! Ну и что уж говорить про вечерние лекции. Могли бы того же Буркхарда пригласить, рассказать об античности. Увы! (Вообще эта идея- пригласить прочесть лекцию — была чужда тогдашнему менталитету.)

Следующий элемент, который стоит отметить — это отсутствие «начальства», а именно «профессора». Все три сезона, который Кош проработал в Танаисе, он наивно полагал, что главный археологический начальник тут — это Дэга. Кош знал о существовании Арсеньевой, и она даже пару раз показывалась на раскопе. Но по прошествии стольких лет, Кошу казалось, что Арсеньева работала в каком-то другом месте, а в Танаис только заезжала. Как же он был удивлен, когда узнал, что все это время Арсеньева пребывала в лагере у себя в отдельном доме! Просто не показывалась. А ведь она была самым опытным и профессиональным археологом в Танаисе.

Всегда витала в воздухе типичная советская статусная дискриминация — «ну ты типа еще салабон, ты еще дорасти до того, чтобы я с тобой поделился чем-то».

Этим советская практика резко отличалась от американской, с которой Кош столкнулся потом в Белизе. Западные летние школы предполагают, что к ним едут студенты, заинтересованные в этой практие (по разным причинам, конечно — кому нужен зачет, кому референс), студенты и волонтеры платят за свое обучение (это определяется как обычный университетский course tuition, только они более дорогие, так как туда входит оплата проживания и питания за месяц или две недели — цена колеблется от двух до пяти тысяч долларов). Начальниками раскопов работают, как правило, аспиранты «профессора», специализирующиеся в археологии. Тут, конечно, на кого попадешь, но обычно они охотно делятся секретами ремесла. В этом смысле не делается различия между студентами и волонтерами.

Самое главное, у этих школ есть устоявшаяся практика и стандарты. Студентов пропускают через своеобразный конвейер, чтобы они хотя бы получили представление о всех важнейших моментах профессии. Начальники раскопов смотрят за тем, чтобы не образовалось групповщины, и каждый студент получил возможность и ведра поносить, и покопать, и просеивать, и принять участие в съемке и профилировании раскопа. Ротируют людей. Учат, как делать полевые записи. Один день в неделю посвящен камералке. Учат мыть, шифровать, классифировать. Если человек хочет специализироваться в чем-то, ему предоставляют такую возможность. Проходят дополнительные семинары внутри школы — например, по биоархелогии или трехмерному моделированию.

Вечера стараются занять лекциями поместным культурам и памятникам. В Белизе это был каждый второй вечер. Как правильно указано еще в советской инструкции по полевой практике, полевая практика — это место, где стираются ранги. Студенты получают возможность вечером что-то обсудить с самим профессором за бутылкой пива. По выходным, как правило, вывозят на обзорные экскурсии по близлежащим архелогическим памятникам.

В общем, это другой мир. Но, так как Кош в годы Танаиса не знал ничего другого, то воспринимал то, что было, как должное. А зря! Сколько можно было бы узнать на практике. Даже технике расчистки артефактов мальчиков не обучали, не говоря уже о стратификации амфор. Но, в общем и целом, это было золотое время! Увы, оно прошло, и Кош о нем практически позабыл.

* * *

Птицей на -дцать лет вперед!

* * *

В одной из туристических поездок в Перу, в 2013 году, попав на раскопки пирамиды Эль-Параисо в Лиме, Кош увидел реставраторов и археологов-волонтеров \26\, и его торкнуло: значит, и на диком Западе существует такое понятие! А ведь и он бы мог, несмотря на седины! Чем, например, жертвовать на сохранение памятников (пребывающих в Перу в плачевном состоянии), почему бы не помочь физически? Как бы мало Кош не накопал, а все лучше, чем ничего.

Но как же туда устроиться?

Кош навел справки и выяснил, насколько он не в теме. Не только волонтеры-археологи существуют — это целая индустрия. Университеты идут навстречу пожеланиям трудящихся, и принимают их копать, на тех же примерно основаниях, что и студентов — за плату за практический семестр (минимум две недели, как правило, начинается от двух штук). Есть целые вебсайты, где можно подобрать себе страну, время и памятник.

Вот так Кош нашел экспедицию одного американского университета, работавшего на памятниках культуры Моче в прибрежном городе Трухийо, на севере от Лимы. К сожалению, он слишком рано написал секретарю экспедиции, и произошла мискоммуникация. В итоге, Кош, неожиданно для себя самого, оказался в 2015 году в экспедиции, копавшей городище майя в джунглях Белиза. В 2016-м году Кош вернулся к неосуществившейся идее поехать покопать в Перу. Наученный горьким опытом, написал запрос тем же лицам в марте, и мы быстро сговорились.

Кошу понравилось в Белизе, но хотелось покопать и в Перу. К тому же — last but not least, как говорится, экспедиция в Перу располагалась в пригородном районе города Трухийо (Trujillo, Трухильо), под названием Хуанчако. Hадо же было такому случиться, что боевой подруге Коша, Гатике, предложили подработку именно в Трухийо, и именно в июле, когда проходила экспедиция! Какова вероятность такого совпадения?

Это была одна из трех доступных волонтерам экспедиций в Перу (не все полевые школы принимают волонтеров), и единственная, которая нравилась Кошу по месту и содержанию. Лагерь — Кош сначала подумал, что это будет лагерь типа белизского — располагался прямо в Хуанчако, на берегу океана.

На карте \27\ отмечен маршрут перемещения из Лимы в Трухийо, а также отмечены (прямоугольниками) города Кахамарка и Хуараз.

Я думаю, читателю уже ясно из предисловия, что характер летних археологических школ-экспедиций определяется их начальством, «профессорами», а также их ближайшим окружением, «лейтенантами». В Танаисе, «стержнем» всей московской экспедиции была личность Дэги. Аллаверды ему, благодаря ему Кош обрел друзей на всю жизнь и незабываемые впечатления.

В Белизе профессор и его свита тоже были идеальны. В Перу же, уже сама коммуникация была ни шаткой, ни валкой. В итоге, разрешили приехать на две недели и за полцены. Гуманно. В Белизе студенты могли получить даже академ-кредиты за две недели, а тут, получается, только за целый месяц. Платить им тоже нужно было по пейпалу, и тоже на их чарити, «Спасем Моче». Кошу академ-кредит, конечно, не был нужен.

Кош взял отпуск на три недели (отведя неделю на «поездить» после экспедиции). Лететь было проще через Лиму. Контактерша Анна настаивала, чтобы Кош указал авиарейс, на котором «прибудет в Трухийо из Лимы», чтобы его «встретить и препроводить в лагерь» — который будет располагаться, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, в хостеле. Своего лагеря у них не оказалось.

Кош вяло пробовал отбиться, что он, в общем, может и сам на автобусе приехать из Лимы и доехать до хостела на такси, но Анна была настойчива. Кош решил не бузить с будущим начальством, а переплатить за авиабилет (самолет стоил порядка 150 баксов, а автобус всего 40). Главное, чтобы начальство было щастливо.

В последний момент — хорошо, что билет не был заказан — все поменялось и было предложено как раз ехать на автобусе, чтобы приехать с утра в воскресенье. Ура! Сто баксов спасены. Самый дешевый билет до Лимы удалось купить у мексиканцев, на Эйр Мехико. Тут скрывалось «пасхальное яйцо» — на обратном пути была пересадка на двенадцать часов в Мехико. Для Коша это как раз была дополнительная плюшка, дорого стоившая. Почему — об этом позже.

Началась эпопея с выездом Гатики с родного острова, буза с визой. После многих злоключений, визу таки дали — за несколько часов до рейса. Мы еще успели в своих аэропортах обменяться емейлами, что находимся на вылете. Гатика сообщила Кошу номер телефона профессора Лоренцо, на который нужно звонить по приезде в Трухийо.

И мы полетели!

2 Лима. Хуака Ла Флорида

Мексиканцы позаимствовали у американцев прохождение иммиграции даже на пересадке международных рейсов, приветка от добрых 70-80-х. В Мехико вообще все было устроено на поверхности по американскому образцу, и даже современнее \28\. Разве что на границе, не глядя и не расспрашивая, шлепнули печать и пустили внутрь. Пару часов Кош побродил по аэропорту. Аэропорт сравнительно большой, но набор магазинов довольно странный — есть такие магазины, как будто долларама. Вроде бы статус аэропорта обязывает? При этом цены в ресторанах были вполне американские. Официанты — в основном усатые сеньоры в возрасте. Был и Старбакс, по американским же ценам. Но больше про Мексику будет в конце повествования.

В Лиму Кош прилетел поздним вечером в пятницу, и стал искать в толпе встречающих таксиста Анхела, который обычно подрабатывал для отеля «Бонбини», где Кош забил ночь. С покупкой симки в аэропорту решил не заморачиваться (оформление не быстрое), чтобы не держать Анхела. В ряду встречавших, с табличкой с именем «Кош», стояла какая-то дама. Кош решил поначалу, что ее Анхел попросил подержать табличку, а сам отошел. Спрошенная про таксиста, дама спокойно сказала — да я и есть этот таксист! Женщина-таксист в Перу! Это настолько необычно, что Кош всю дорогу старательно избегал гендерной темы — женщина — и таксист, на такой мачистской, и прямо скажем, опасной профессии? Побеседовали на общие темы, про погоду в Перу и России. Позитив женщин-таксистов, в частности, в том, что они не столь агрессивны в расспросах, не так напрягают и лезут в душу. Впрочем, это была вообще первая женщина-таксист в жизни Коша.

В «Бонбини» получил комнату, в которой был уже два раза в туристических поездках, на втором этаже, прямо рядом со столиком, где были компьютеры с интернетом \29\. Удобно. Было порядка одиннадцати вечера, и Кош решил-таки пойти прогуляться. Сначала вышел на центральную площадь и попытался поесть (привратник гостиницы сразу сказал, что все закрыто). Действительно, уже в одиннадцать вечера в столице Перу почти все было закрыто — и это в пятницу.

Кош двинулся вниз по пустынной и малоосвещенной пешеходной улочке, ведущей на запад — этакий старый Арбат. Она вела на площадь Св. Мартина (Сан Мартина) — со статуей важного местного генерала. В это время дня — пятница вечер — эта торговая днем улочка напоминала каменный каньон, облицованный плиткой. Только на перекрестках стояли торговки со снедью и водой, а то и с жаровнями, и там тусовался народ, в основном, таксисты, ждущие заказа.

Площадь Св. Мартина показалась поначалу даже обитаемой. Действительно, тут было множество баров и ресторанов. На одном конце ее был даже КФС. Кош устремился было туда, но дверь была уже перегорожена наполовину опущенной решеткой — чтобы попасть внутрь, надо было под нее подлезать. Не понравилось. Знаменитый писко-бар в гостинице «Боливар» был закрыт (в пятницу вечером!). Кош обежал еще пару баров — они были явно пафосными диско для снятия фей. Пришлось, не солоно хлебавши, по пустынной кишке лимского Арбата возвращаться в гостиницу и ложиться спать. Вот тебе и ночная жизнь в столице. Утро вечера мудренее….

С утра, доложившись емейлами по начальству о благополучном прибытии, Кош пошел искать телефонную контору, чтобы купить симку. Было еще рано, конторы начинали работать в десять утра. Центр был почти так же пустынен, как вечером накануне. На центральной площади никого не было, только желтизна правительственных зданий. Местный Арбат с трудом просыпался (хотя вроде и не гуляли вчера?) \30—33\. Кое-где начали открываться магазины сувениров для туристов. Туристы — такие существа. Они и в субботу утром могут по улицам шляться \32—34\.

Центр Лимы — прекрасный памятник классической колониальной архитектуры. Тут много оштукатуренных в желтое ложноклассических построек ХIХ века, что делает Лиму местами так похожей на Москву (и тем отличает от многих других латиноамериканских городов). Но это понимаешь, только побывав сначала в этих городах. Почти нет диких раскрасок, так любимых местными. Все вполне европейское, разве что балконы навесные деревянные — явно не из этой оперы. Хотя, может, они популярны в Испании? Инезилья, там… Центр Лимы не так уж велик, но там много значительных зданий и соборов. Столица строилась очень помпезно. Несмотря на то, что Кош в общей сложности провел в Лиме дней пять, далеко не все из них, даже в центре, были посещены.

В частности, была пропущена базилика Сан-Франциско (Св. Франциска), расположенную к северо-востоку от центральной площади \35—37\. Надо же было, что именно этот день оказался днем самого святого, то есть храмовым праздником! По этому поводу полагался крестный ход, и на него-то Кош как раз попал с утреца. Святой был установлен на специальной платформе, которую несли — толкали вперед — явно самые уважаемые люди \38\. Перед платформой располагался отряд дам в белых накидках — тоже почетных мирянок, никаких профурсеток замечено не было — двигавшихся лицом к святому и спиной вперед \39—40\!

И это не только до выноса платформы из храма. Процессия начала кружить вокруг площади (ну да, выходной же!) и так они всю дорогу и шли спиной вперед, распевая молитвы. Так они проходили до самого вечера. Храмовый праздник в Перу, это не хрен знает, что, это дело серьезное.

В соседнем переулке тоже происходило какое-то мини-шаманство \41\ — похоже, отмечалось открытие или юбилей магазина, и по этому поводу перед входом происходил танец с носилками со статуей какого-то святого (может и того же Св. Франциска, раз был его день). Здесь носилки несли как раз молодые девушки в офисных нарядах, а не менеджмент, стоявший на тротуаре (сзади их, впрочем, страховал охранник). Девушки пританцовывали на ходу под музыку специально приглашенного мини-оркестра в костюмах и при параде и ритмичное одобрительное хлопанье собравшихся. Везде свои погремушки и тараканы. И когда же всем этим и заниматься, если не в выходной?!

Стукнуло десять, и можно было закупиться сим-карточкой для мобильника, что и было осуществлено минут за двадцать в их центральном отделении. В Перу это гораздо проще, чем в Белизе. Хотя паспорт все равно требуют. Все дело обошлось долларов в десять. Теперь, осимившись, можно было ехать смотреть археологический объект. В этот раз им была пирамида (хуака) Ла Флорида.

Лима, как известно, родина американских пирамид. Почему-то большинство самых древних (хотя и не самых казовых) пирамид на континенте сконцентрировано именно тут, в нынешней столице Перу. Второй по размеру столицей государства, расположенной в пустыне. В стародавние времена и государства-то тут не было никакого — а, вот поди ж ты, именно здесь вознеслись первые пирамиды. Такое вот место силы.

Самая ранняя — хуака Эль-Параисо — первый храм, датирующийся чуть не третьим тысячелетием до, была посещена еще в 2014. В 2015 была посещена хуака Гарагай. Теперь настал черед Ла Флориды. Хронологически, самая древняя из них — докерамическая Эль-Параисо, потом идет Ла Флорида (самая ранняя керамика) и потом уже Гарагай, с самыми ранними настенными фресками.

И все это, не побоимся этого слова, культурное богатство, находится в черте города. Другой, навскидку, большой живой город, в котором есть значительные памятники примерно такой же древности — разве что Иерусалим. Потом, наверно, Мехико. Больше ничего в голову не приходит. Рим, Афины? Там много всего, но не та древность.

Памятники находятся тут, и находятся, как правило, в ужасном состоянии. Из поздней пирамиды Пукйяны власти устроили туристский аттракцион, а вот из гораздо более древних объектов устроили — буквально — помойки. Такова специфика перуанского мышления. В чем-то близко к тому, как относились к большинству памятников проклятого прошлого в СССР. Перуанцы не питают к этим памятникам отвращения. Просто им по большей части не до памятников, а если они еще и жить мешают — то хана.

Так как все это богатство находится в черте города, то Кош просто взял первое попавшееся такси, и навигировал водилу к Ла Флориде, находившейся в одной из окраинных фавел. Разумеется, таксисты редко знают, где находятся такие исторические объекты, они иногда и районов-то таких не знают, разве что приблизительно (не знают, конечно конкретных улиц, им нужно говорить районы по местным ориентирам, которых туристы, как правило, не знают). Поэтому теперь всегда распечатывался гугломап, ну и навигатор был в руках. Беда в том, похоже, несмотря на введение гугломапа, население не умеет читать карты. У них какая-то своя география в головах.

При ближайшем рассмотрении, фавела, окружавшая Ла Флориду, оказалось вполне приличным районом (на коший взгляд, \44—45\), тут даже было футбольное поле (стадион) — то есть, начальство все-таки заботилось о культурной жизни населения. Стадион был неплох \46\, состояние же самой хуаки было ужасающим. Если в Эль Параисо все же велись активные археологические раскопки и реконструкция, а в Гарагае — тоже раскопки и был постоянный государственный пост охраны, то тут стояла только охранная доска. Сам же памятник был законсервирован и превратился в ночлежку для бомжей с собаками и полусвалку. А также, похоже, место для пикников местных хулиганов. Трое из них и сейчас бродило по хуаке, поглядывая на толстого экстранхероса.

Вот тебе и второе тысячелетие до нашей эры, вот тебе и первый U-храм керамической эпохи \42—46\. Такого ужас-ужаса даже Кош не ожидал (пока не насмотрелся в Хуанчако). Понятно, конечно, хуака «сидела» в самом центре «вкусного» жилого района \28\, и было наверно немало таких, кто бы предпочел снести нахрен бульдозерами эту кучу кирпичей и хлама и застроить место такими симпатичными саманными домиками. Людям же надо где-то жить.

Смотреть тут было особенно нечего. Если археологи и раскопали в свое время плазу, они ее надежно засыпали (тут и там виднелись ямы — наверно кое-кто пытался чего-то подрыть, но не настоящие ямы черных археологов) \47\. Кош обошел хуаку сверху, преследуемый яростно лающим псом местного бомжа. Сам бомж так и остался в своей оранжевой палатке \44\. Пофотографировав хуаку и окрестности, Кош спустился в фавелу, и опять свистнул первое попавшееся такси. «Поехали в Национальный музей», сказал Кош.

И опять таксист затруднился — он, разумеется, знал место, музей находился в самом центре нового развивающегося по западным стандартам райончика, там, где Лима напоминает другие модернизирующиеся города \48\, ту же Москву, и рядом были автобусные вокзалы — но, похоже, не отождествлял конкретное здание с музеем, или у него было другое, внутреннее название для здания (часто таксисты знают объект, но в их ментальном словаре он обозначается иначе). Но мы в итоге договорились («езжай к автобусному терминалу», сказал Кош).

Таксист выгрузил Коша у входа в современное здание музея — на вид свежемодерное, но внутри — бруталистский стиль 1970-х — однако, только оказалось \49\, что музей практически закрыт на реконструкцию — никаких экспонатов там не было. О сем факте ничего не сообщалось на самом вебсайте или при входе. Привратник только плечами пожал — «ну, они, мол, делают что хотят». Обойдя для приличия какую-то современную индейскую экспозицию, Кош отправился назад в центр.

Решил проехаться в центр на супер-пупер современном поезде системы Метрополитано — это такая надземка типа РЕР. Электричка, фактически. Или сабвей, как в Нью-Йорке. Тем более, что одна из редких станций этого экспресса была как раз рядом, и называлась соответственно — «Ла Культура» \50—51\. Были одноразовые билетики, но продавались они, примерно, как в ж\д кассах в советское время на Ярославском вокзале — очень медленно.

Так как, видимо, был конец рабочего дня (суббота), то скопилась огромная очередь. Не прошло и двадцати минут, как Кош был на станции. Она оказалась огромной \51\, просторной и с многочисленными точками общепита, в том числе и макдональдсом. Найдя свое направление (тут был пересадочный узел, и пришлось ориентироваться), Кош поднялся на платформу и стал ждать поезда. Поезда ходили не так чтобы часто. Со станции открывался неплохой вид на окрестности, в частности на новенькие серии кондо — тут был продвинутый райончик, не фавелы \52\.

В итоге, минут через пятнадцать, когда пришла электричка — напоминает поезда московского метро старого образца — оказалось, что она заполнена народом так, как в советское время 111-й автобус у универмага Москва в час пик. Едва Кош влез. Через две остановки вылез, и двинулся в направлении центра — этот самый Метрополитано устроен таким образом, что ходит между дальними концами города, от фавелы к фавеле, и проходит не через самый исторический центр (фигу вам) — а как бы в стороне. До центра нужно было топать примерно полчаса, но, так как музей провалился, время было. Но вот беда — села батарейка навигатора. Куда было топать в этом лабиринте улочек, было непонятно, а никаких визуальных ориентиров не было. Расспрашивать местных Кош как-то не решился, чтобы не играть роль потерявшегося туриста. Через минут двадцать Кош сдался и взял-таки такси до центра.

Решил убить остаток светового времени, не потраченное на музей, поездкой на гору с крестом. Лима не Рио-де-Жанейро, но все же, крест есть. Гора (или холм) называется Серро Сан Кристобаль, огромный крест там был поставлен в 1928, на смену прежним деревянным. По ночам подсвечивается. Якобы оттуда открывался потрясающий вид на город. На центральной площади была масса зазывал на экскурсии. Кош последовал за одной такой с группой туристов, и обнаружил автобусы почти у самого своего отеля — в центре они не могли бы парковаться, нужно было идти несколько блоков (вот зачем нужны были зазывалы на главной площади).

Кош забрался на автобус, и примерно минут через пятнадцать мы двинулись к горе. Но сначала — это была часть аттракциона — мы проехались по центру города \53-—59\, и вот это было интересное путешествие, так как многие места показались с неизвестного ракурса. Все-таки Лима город значительный в смысле архитектуры. Единственно, трудно туристу поставить эту архитектуру в исторический контекст, наделить ее значением. А без контекста она просто скопление зданий, величественных, но неодушевленных.

Проехавшись по центру, мы переехали реку Римак (в зимнее время она практически пересыхает (60)), и попали в район фавел. Как писал один индийско-американский путешественник, проделавший тот же путь, в своем блоге– «меня предупреждали, что это фавелы, но на поверку оказалось, что фавелы эти (по сравнению с индийскими) весьма чистенькие и аккуратненькие» \61\. Это действительно так. Напрягают только стены из неоштукатуренных пропылившихся кирпичей и торчащая арматура.

На верхней площадке нас выгрузили, и дали полчаса понаслаждаться видом (62—63). Там, в сущности, не было ничего кроме креста с небольшой часовней и музея (закрытого). Еще было много кошек. Народ тут же бросился делать селфи на фоне креста и города. Что до города, то в зимней туманной дымке было мало что видно. А что было видно, не было слишком прекрасным. Лима сверху, особенно со стороны фавел, то еще зрелище. Один раз посетить, конечно, можно, чтобы галочку поставить. И проезд по городу на втором этаже автобуса - зачет.

На центральной площади жизнь кипела. Народ брачевался, фотографировался у свадебных винтажных лимузинов \64\, а вокруг площади все еще носили статую Св. Франциска (это уже часов восемь — серьезные ребята \65\. И все это время женщины-активистки двигались спиной вперед.) Кош наконец-то поел в Пойо Камперо, сходил на площадь Сан Мартина, и там хлопнул писко в знаменитом писко-баре. Недешевое удовольствие (долларов десять), но бар был забит как перуанскими туристами, так и местными парочками на выходе. Значит, они могли себе это позволить.

Вернулся в гостиницу, собрал вещички, и отправился на такси (в этот раз подъехал присный таксист отеля, Анхел) на автобусный терминал, где его ожидал ночной автобус в Трухийо \68\. Ехать предстояло порядка десяти часов, приезжали в Трухийо рано утром в воскресенье. На вокзале было все как обычно, вокзал вполне современный \67\. Но конечно с латинскими штучками — например, часовенка со святым около стойки такси \66\.

3 Хуанчако. Хуака Кабайо Муэрто

На вокзале Трухийо забрал чемоданы (выдают строго по талончикам), и стал стал оглядываться в поисках встречающей партии. Она нарисовалась в образе молодой американки, которую Кош назвал было Анна — так как он переписывался с Анной. Положили чемоданы в багажник ее потрепанного винтажного форда, и двинулись в Хуанчако. По дороге особо не разговаривали, девушка сконцентрировалась на довольно плотном местном трафике. Вот, чем удивительны эти латинские города! Вроде и город небольшой, и люди бедные, но трафик может быть плотнее чем на Манхэттене. Отчего так? Минут через двадцать остановились у глухих ворот хостела «МакКаллум» \69\.

«Маккаллум», даром, что название английское, управлялся местной индейской семьей (чаще такие хостелы в Перу управляются иностранцами, а, если и местными, то либо китайцами, либо японцами, как «Бонбини»). Кошу отвели комнатку на третьем этаже \70\. Уважили возраст — студенты, как потом выяснилось, жили в таких комнатках по три-четыре человека, на нарах в два яруса. Негуманно. Показали, где кухня, рассказали расписание еды, где банкоматы и все такое.

Выяснилось, что данная девушка вовсе не та, с кем переписывался Кош по емейлу, не Анна, а Аманда. Аманда вообще-то координировала волонтеров — но не археологических «волонтеров», а тех «волонтеров-волонтеров», которые «помогают местным» (об этом позже). Про профессора не было сказано ни слова, ему Кош представлен не был. Вообще информации по археологическим делам было минимум. Кош давно привык не задавать лишних вопросов в таких ситуациях. Люди сидят тут уже два месяца, нужно время, чтобы понять, что происходит.

— Какие теперь мои действия? — наконец, спросил Кош.

— Выходи завтра утром к завтраку, все утрясется, — сказала Аманда. — Вот тебе ключи от комнаты и от входной двери в хостел (такие давались далеко не всем…). А пока — свободен!

Кош тут же позвонил доктору Лоренцо и сообщил свои координаты. Тот сказал, что они будут через полчаса. Быстро! Было примерно 11 утра. Кош успел переодеться и принять душ (горячая вода текла хорошо). Вышел вниз на патио \71—72\. Там сидела какая-то непонятная молодежь, и неясно было, кто есть кто, никто не здоровался. Подошла индеанка с кухни и говорит — а тебя тут ждут! Кош вышел за ворота, и там его встречала Гатика!

Какова вероятность была — вот так встретиться в этом забытым богом уголке пустыни на далеком тихоокеанском побережьи?!

Кош был представлен доктору Лоренцо и его супруге Теа, и ее же маме (совсем пожилой сеньоре, с трудом передвигавшейся) и еще была маленькая девочка Лусиана, внучка Лоренцо и Теа от одной из их дочерей. Три поколения вместились в маленькую машинку — это был маленький красный Ярис \73\. В этот автомобильчик предстояло втиснуться и Кошу.

Погрузились в Ярис (Кош впереди, три дамы сзади и девочка на коленях). Доктор спросил, какие планы у Коша. А какие планы у Коша? Совершенно не было планов оказаться в теплых объятиях латиноамериканского семейства. Был план посетить вместе с Гатикой одну пирамиду в окрестностях Трухийо, которую не смог посетить в прошлый приезд сюда. Хуаку Кабайо Муэрто (Caballo Muerte). Кош думал, что, ну, подвезли Гатику, он поблагодарит Лоренцо, и дальше они с Гатикой двинутся к Кабайо Муэрто на такси. Хуака была (так коварно показал гугломап) практически в черте города, где-то на окраине. Натурально, был гугломап, да и навигатор был. Но недооценил Кош гостеприимство перуанцев. Услышав программу-минимум, доктор Лоренцо с энтузиазмом воскликнул,

— О! Да я знаю, где эта хуака! Давненько я туда не ездил! Щас мы туда съездим. Заодно и пообедаем.

— Неплохое начало, — подумал Кош. — Но зачем же утруждаться доктору?

Кош думал, что хуака интересна разве что ему, а Гатике будет любопытно по первому разу Он ошибался насчет интересов интеллектуальной перуанской элиты, к которой принадлежал доктор, и, как оказалось, Гатика тоже интересуется древностями.

Мы покатили. Вокруг были поля и горы на горизонте \77—80\. Гатика удивлялась — а чего это горы такие лысые? Горы сильно контрастировали с зелеными ирригированными полями.

— Дык, пустыня тут! — сказал Кош. Гатика никогда еще не видела пустыни, в отличие от Коша, который ее увидел впервые уже два года назад и был не менее удивлен. Не таким представлялось «Перу» из России! Проехали через Трухийо, и выехали на дорогу к Кабайо Муэрто. Проехали какой-то холм справа.

— Вот это, — указал на него Лоренцо, — и есть твоя Кабайо Муэрте \76\! — Вроде по расстоянию на навигаторе совпадало.

— Но сначала, — сказал доктор, — необходимо же поесть! А потом вернемся к пирамиде. Тут недалеко как раз есть хороший ранчон! — Кто же будет спорить с доктором?

И мы промчались дальше. Вдоль дороги тянулись поля, изредка прерываемые серыми высокими стенами, примерно как в России. У одной такой мы свернули к воротам и въехали внутрь. Открылся форменный рай \74—75\. За серой бетонной стеной скрывалось зеленое поле, роща и цветники, посреди которых стояли столы и народ кушанькал. Птички пели. Это и был так называемый «ранчон», то есть, загородный ресторан. Мы уселись за столом и заказали поесть — в основном курицу, но была и рыба, и был-таки — заказанный маленькой Лусианой — пресловутый куй — местная морская свинка.