Бесплатный фрагмент - Из смерти в жизнь…

Одобрено Синодальным информационным отделом

Русской Православной Церкви.

Свидетельство №120 от 1 августа 2011 г.

Предисловие

Герой этой книги полковник Леонид И. не относит себя к числу героев и храбрецов. Иногда он даже шутливо называет сам себя «хорошо подготовленным трусом». Говорит, что боится высоты — но в армии, во время срочной службы в ВДВ, вместе со всеми прыгал с парашютом. Потом, уже в СОБРе, во время тренировок по фасадному альпинизму он регулярно, раз за разом преодолевая страх высоты, спускался со стен высотных зданий. Он говорит, что во время спецопераций всегда боится выстрела в себя. Но, превозмогая и этот совершенно естественный страх, он всегда поднимался с земли и вступал в бой с вооружёнными боевиками, которые часто находились в десятке метров. Как командир во время спецопераций он непреклонно требовал от своих подчинённых быть в бронежилете и шлеме. Однако сам практически никогда защиту не надевал. И это при том, что часто при необходимости ему приходилось без защиты вставать в боевой порядок закованной в броню штурмовой группы.

Откуда же берутся силы постоянно преодолевать себя? Сам Леонид считает, что так произошло потому, что с детства он читал правильные книги и смотрел правильные фильмы. Именно тогда ещё у пятиклассника Лёни и родилась мечта — стать десантником, а потом сотрудником правоохранительных органов. Кто из нас в детстве не мечтал кем-то стать! Однако у многих ли эти детские мечты сбылись? А вот у Леонида сбылись. Сбылись потому, что к своей мечте он стремился деятельно, изо всех сил. И ещё Леонид говорит, что ему очень повезло с людьми, которых он встретил в своей жизни. Это, прежде всего, старшие товарищи — офицеры в армии и командиры в спецназе, которые стали для него настоящим примером для подражания. И, конечно, боевые товарищи, с которыми ему все двадцать с лишним лет пришлось делить все тяготы службы.

На пути к своей мечте Леониду пришлось преодолеть невероятное количество препятствий. По призыву он чуть было не попал служить во Внутренние войска. Потом, уже в армии, чуть было не стал, (не по собственной воле, конечно), танкистом. Но, вопреки всем обстоятельствам, он всё-таки сумел пробиться служить туда, куда мечтал попасть со школы — в ВДВ. После срочной службы он так же упорно, как стремился в десант, пытался стать бойцом спецподразделения МВД, которые в 80-е годы прошлого века ещё только-только создавались. Сначала Леонид — сержант группы захвата вневедомственной охраны милиции, потом — лейтенант спецназа «Тайфун» службы исполнения наказаний, затем — старший лейтенантом городского СОБРа.

И наконец — полковник, командир отряда регионального СОБРа.

Боевой судьбы Леонида с лихвой хватило бы на несколько человек. За плечами у него — сотни силовых задержаний преступников в страшные бандитские 90-е годы прошлого века, а также участие в десятках спецопераций во время Первой и Второй чеченских военных кампаний. А уже в наши дни — организация и личное участие в спецоперациях по уничтожению террористов в Дагестане.

Однако Леонид, пройдя через десятки рукопашных схваток с преступниками во время силовых задержаний и скоротечные ближние бои с вооружёнными боевиками, сумел сохранить свою душу. Конечно, душа получила глубокие раны. Но она всё равно осталась не сломленной войной… Наверное, так произошло потому, что он никогда не любил насилия и никогда не испытывал нездорового чувства удовольствия от тех страшных вещей, которые ему по необходимости приходится делать в боевых ситуациях. И, особенно, на вой-

не… Просто вот такая тяжёлая работа. Но не более того.

Верность благородной мальчишеской мечте выросла в верность присяге и офицерскому долгу. А предложения за более чем двадцать лет службы поступали самые разные… Но всякий раз в неоднозначных ситуациях Леонид отвечал: «Нет. Мы не такие, и делать этого не будем». Поэтому сегодня, оглядываясь назад, он может с чистым сердцем сказать, что всю свою жизнь он был только по одну сторону баррикад.

Полковник Леонид И. сейчас в запасе. Но он твёрдо знает, что если Родина позовёт — он снова готов встать в строй.

Сергей Галицкий

«В зоне особого внимания»

В детстве мне очень нравились книги и фильмы про войну, про разведчиков, про армию, про милицию, где герои — решительные и отважные люди. Физически я был развит очень хорошо, с первого класса занимался гимнастикой и борьбой. Вначале ходил на секцию самбо, но позже оказался у тренера по дзюдо Бориса Романовича Ротенберга. Однако до пятого класса я всё-таки думал, что буду моряком торгового флота, как мой отец. Но всё изменил один фильм.

Как сейчас помню, именно в пятом классе я в первый раз увидел фильм «В зоне особого внимания». Потом смотрел его я много-много раз. И сейчас смотрю — несколько раз в год точно. На 2 августа уж обязательно! Когда что-то не ладится или же плохое настроение, включаю «В зоне особого внимания». Если даже только вчера смотрел, но фильм всё же идёт по телевизору, я снова его буду смотреть! Этот культовый фильм всех советских мальчишек, а для меня он стал лучшим фильмом на все времена.

Фильмов о войне очень много. Но этот фильм не о войне, а о военной службе. Это разные вещи. Фильм дал в 70-80-е годы прошлого века мощнейший импульс к тому, чтобы молодые люди захотели пойти на военную службу. После него произошёл резкий всплеск поступающих в Рязанское десантное училище. Конкурс и сейчас, кстати, там очень серьёзный.

После этого фильма все мои детские представления, кем я стану, когда вырасту, быстро трансформировались в сторону ВДВ. Хотя папа хотел, чтобы я стал гражданским моряком, и сам я тоже всегда думал, что хочу стать моряком. И как же это совместить — быть моряком и десантником? (Только потом я понял, что десантником можно просто отслужить срочную службу. Так, кстати, у меня и получилось.)

Таких — грезивших десантом — нас в классе было двое. Я и Сашка. Мы с ним сидели за одной партой. Саша тоже был спортивным парнем, ещё до армии он прыгал с парашютом.

Игрушки в нашем детстве уже не были совсем примитивными. У меня, например, был разборный пластмассовый автомат Калашникова. Особенно мне согревало сердце, что у него был съёмный приклад, поэтому его можно было превратить в десантный вариант. Вдобавок к автомату у меня было ещё пять или шесть пистолетов. На интересе к пистолетам мы с Сашкой тоже сходились.

В девятом классе (тогда у нас в школе были военные сборы) я свои джинсы покрасил в зелёный цвет. У Сашки был маскхалат, а у меня нет. И я тогда свои единственные джинсы не пожалел: сварил в красителе. Некоторые места завязал узлами. Тогда модные были так называемые варёные джинсы. Но мои джинсы, конечно, должны были быть зелёными, с пятнами разных оттенков, как камуфляж у десантников!

На этих сборах мы с Сашкой уже позиционировали себя как десантники. То, что на комиссии только нас двоих по состоянию здоровья приписали к ВДВ, было предметом нашей неимоверной гордости! Хотя все отслужившие армию нам говорили: «Парни, это всё туфта! Не имеет никакого значения. Придут покупатели, и куда заберут, туда и заберут». Но мы им не верили. Не может быть! Для чего тогда эта приписка к ВДВ?

Сашка рванулся было поступать в Рязанское десантное училище, но не поступил… Меня военрук всё время спрашивал: «Ну, а ты- то что?». Но к десятому классу я уже созрел до понимания, что я хочу быть не столько десантником, сколько сотрудником спецслужб. В голове был набор из капитана Тарасова из моего любимого фильма и оперативников, у которых в кобуре пистолет. Они почти всё время проводят в каких-то погонях, кого-то задерживают.

Я понимал, что если я поступлю в военное училище, то буду в армии служить всю жизнь, и тогда уже в уголовном розыске мне не бывать.

Мне подсказали, что и после гражданского вуза можно попасть в оперативники. Подойдут двое в штатском и скажут: а не хотите ли вы…

Когда пришло время, по настоянию отца (да и по внутреннему убеждению), я должен был поступить в Макаровку (Высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова). Сдал туда документы для поступления.

В школе я учился хорошо, поэтому неплохо сдал вступительные экзамены. Помню этот момент, когда я сидел после экзамена по математике, который сдал на четыре, и думал: «Это уже началась взрослая жизнь. Здесь и сейчас решается моя судьба. Я поступлю и шесть лет буду здесь учиться?!. Эти годы окажутся для меня вычеркнутыми из жизни, ведь в это время я не буду ни десантником, ни оперативником».

Я подбросил монету. Загадал: орёл — учусь, решка — забираю документы. Выпала решка. Дальше все события развивались быстро. Я пошёл и забрал документы. Отцу сказал, что на экзамене я получил двойку. (До сих пор об этом жалею, потому что он очень расстроился.) Отец сказал, что он поднимет все свои связи! Я: «Папа, не надо.

Я решил — пойду в армию». Он: «Ну решил, так решил. Ладно».

Расстроился он действительно очень сильно. Он так хотел, чтобы у меня карьера во флоте сложилась лучше, чем у него! Сам он был старшим механиком высших разрядов. Отдал гражданскому флоту всю жизнь. Но его не пускали в загранку потому, что он не был членом партии. А когда он написал заявление, ему отказали, говоря, что он только по конъюнктурным соображениям хочет в партию вступить. Мол, мы таких не берём. По-

этому отец мне сказал: «Ладно, в армию — так в армию. Но там обязательно вступи в партию! В армии это легко. Я сам дурак. Мне в армии предлагали, но я отказался. Вступишь в партию, вернёшься из армии, отучишься и сразу пойдёшь в загранку».

Армия

Прихожу в военкомат, пытаюсь узнать, как мне попасть в ВДВ. Меня спрашивают: «Специальность есть?». — «Нет». — «Давай-ка сначала получи права». Можно было это сделать, учась в ДОСААФе. Но я пошёл в профессиональную автошколу. Это обучение было немного длиннее по сроку, но там я получил права категорий B и C. Это мне отец подсказал. Из-за учёбы я один призыв пропустил.

Прихожу я в военкомат весной следующего года. Там сидит капитан по фамилии Тарасов! Только что с Афгана. Головой трясёт — видать, контуженый. Спрашивает: «Чего хочешь?». — «Хочу в ВДВ». — «Парень, ВДВ посылают за южные границы…». — «Так это же моя меч-

та!». — «Нет, не получится у тебя в ВДВ».

Я тогда не знал такой тонкости: как только ты говоришь, что хочешь в Афган, тебе на личном деле ставят крест.

Сашку забрали в армию осенью 1986 года. Я узнал, что Саша попал в Тульскую дивизию ВДВ, в разведроту 51-го полка. Думаю: человек хотел — человек попал. А вот я неудачник: в Макаровку не поступил, в ВДВ не попаду. Жизнь закончена…

В военкомате мне говорят: «Ты же комсомолец, спортсмен! Поэтому тебе в самый раз подойдёт „Команда 210“ — дивизия имени Дзержинского». К тому моменту я действительно уже стал кандидатом в мастера спорта по борьбе. Мне говорят: «Да там у них есть тоже что-то вроде десанта. Есть какие-то бойцы, которые бегают, прыгают, лазают. Почти такие же, как десантники, только беретов голубых не носят. Вроде береты у них красные».

В дивизии Дзержинского действительно была учебная рота УРСН (учебная рота специального назначения. — Ред.). Это предтеча будущего «Витязя». Сама рота существовала с 1977 года, а «Витязем» они стали называться с 1993-го.

Тогда я так расстроился! Но стал себя при-

учать к мысли: «Деваться некуда, надо идти в дивизию Дзержинского». У меня даже в паспорте очень долго карандашиком было помечено: «Команда 210». Но в последний момент (буквально за два дня до призыва) я узнаю, что номер команды поменяли на 306. Это уже Германия. Что мне понравилось, подумал:

«А вдруг там попаду в десант? Ещё и мир посмотрю».

Привезли нас под Выборг в учебку. Там я столкнулся с пареньком, который всё время сержантов спрашивал: «А как попасть в десант, а как в попасть десант?». Говорю ему: «А хочешь угадаю твой любимый фильм?

«В зоне особого внимания». Ведь так?». — «Откуда ты знаешь?». — «Да это у тебя на лбу написано. Десантом начинают бредить те, кто этот фильм посмотрел». (Звали парня Литвинов Игорь. Потом я его встретил, и он сказал, что в десант так и не попал.)

Три недели мы кантовались под Выборгом. Это была простая пересылка. Нас побрили налысо и переодели — белые кальсоны, гимнастёрки времён Великой Отечественной, шинели длинные. Мама, когда увидела эту фотографию, изумилась: «Вы здесь прямо как ополченцы в 1941 году!».

Пришли борта, и на ИЛ-76 мы прилетели в Германию. Появилась военная полиция. Для меня это было удивительно. Но она была только за границей. Проверили наши вещи, изъяли советские деньги, потом перевезли на гигантскую пересылку во Франкфурт-на-Одере. Здесь началась история с покупателями. Представители частей забирают личные дела и выкрикивают фамилию. То есть для нас это абсолютная лотерея. Заранее угадать ничего нельзя…

Стали мы с Игорем Литвиновым по пересылке бродить — искать, где тут можно попасть в ВДВ. Я услышал, что приехали покупатели из танковой части. Стою, в окошечко заглядываю, где лежат наши личные дела. И вдруг вижу, как вытаскивают дело с моей фамилией! Спрашиваю: «Куда?». —

«В танкисты». Но в танкисты-то мне точно было не надо! И в какой-то момент, когда сержант сверхсрочник отвернулся, я свою папку через окошко вытащил. То есть похитил своё личное дело! Но в тот момент я был так потрясён, что думал только об одном — как бы не попасть в танкисты.

Сутки я на пересылке с папкой за пазухой продержался. А потом словно волна какая-то пошла: десантники, десантники! Видим двух офицеров — лейтенанта и капитана. Один пониже, другой повыше. Оба сухие, жилистые. И оба этих офицера так же трясли головами, как капитан Тарасов в военкомате. Только потом я понял, что это была такая мода — они этим потряхиванием как бы фуражки поправляли. Но видел я это только у десантников.

Эти офицеры не стали заходить в канцелярию и брать личные дела. Подали команду: «Становись!». Пересылка построилась. «Спорт-

смены есть?». Все — шаг вперёд. — «Прыжки есть? Права есть?». Все опять шаг вперёд. Говорят: «Ну ладно. На турник!». Я тогда спокойно мог (сейчас тоже могу, но уже не спокойно) двадцать пять подъёмов переворотом сделать. Мне офицеры говорят: «Так. Хорошо. Фамилия?» А у меня же личное дело с собой. Подаю им. Они: «А это откуда у тебя?». Говорю: «Да так получилось…».

Отобрали нас человек тридцать, зачитали фамилии. Спрашиваю: «Куда?». Отвечает: «Узнаете». — «Ну скажите — десант?». — «Десант, десант…». И вот здесь меня наконец-то отпустило. Моя мечта с пятого класса сбылась!

До места мы почти сутки добирались своим ходом. Очень долго шли пешком, потом садились на какие-то электрички. Уже почти ночью долго-долго шли по лесу. Все были уже еле-еле живые. Наконец в лесу появляется какой-то огонёк. Видим: избушка, на ней написано: «Штаб». Капитан стал стучать в дверь: «Комиссаров! Комиссаров, открывай!». Дверь открылась — и на пороге появляется двухметровый детина! Заспанный весь, потягивается. Начал докладывать: «Товарищ капитан, бу-бу-бу, бу-бу-бу». Капитан его оборвал: «Вот пополнение. Размести».

Мы смотрим друг на друга — все такие худенькие. Неужели мы когда-нибудь будем такими, как Комиссаров?

А утром сержанты пришли нас разбирать по взводам. Они все как на подбор оказались настоящими мордоворотами. Мы вроде тоже были не самые последние хлюпики, но по сравнению с ними выглядели очень жалкими.

Началась служба. Постоянные марш-броски. И бег, бег, изнуряющий бег. И турники, турники, турники… С моей хорошей физической подготовкой я постепенно к этим нагрузкам привык, справился с ними. И то с трудом. Казалось бы, я был кандидатом в мастера спорта, но таких, как я, было немало. Когда бежала рота (это около ста человек), то я прибегал не в числе первых пятидесяти. И это при том, что всегда считал, что бегаю очень хорошо.

Как-то мы бежали «десятку» на приз газеты «Красная Звезда». Офицеры роты бежали вместе с нами. Ротный у нас вообще был просто помешан на марафонах. Постоянно ездил в Москву на соревнования. Мы тогда взяли третье место по Вооружённым силам. Надо было бежать в полной выкладке десять километров по пересечённой местности. Зачёт времени — по последнему. А в конце марш-броска тремя патронами надо было поразить цель. Каждый промах добавлял секунды ко времени. Первое место тогда заняло Минское высшее политическое училище. Они показали тридцать восемь минут. Это немыслимое время!

В армии я окончательно понял, что армейская служба — это один из этапов моего пути, а не путь на всю жизнь. Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что без срочной службы в ВДВ ничего у меня в спецназе бы не получилось. У всех ребят, которые служили со мной в спецназе, жизненный путь — прямо как по шаблону. В детстве спорт, потом срочная служба в ВДВ, в морской пехоте или в разведке. И дальше — СОБР.

(Это говорит о том, что в СОБРе существовала правильная система отбора и подготовки кадров. Здесь собирались не просто хорошо подготовленные люди, а именно те, которые способны к коллективной работе. Если появляется единоличник, который считает себя Сильвестром Сталлоне или Жан-Клодом Ван Даммом, то результат обязательно будет плачевным — будут люди погублены, задача не будет выполнена. Наша система таких людей постепенно отторгает. Ещё она отторгает жуликов, например, торгашей, трусов. Дело в том, что надо постоянно ездить в командировки на Кавказ, а там невозможно всё время где-то в углу просидеть. Нужно ездить на боевые. Если ты к этому не готов, то рано или поздно тебе скажут: «Дружище, ты хороший парень! У тебя классный мерседес, у тебя замечательная халтура. Ты и другим помогал с халтурами. И форму красивую всем купил. Но сколько мы за тебя ездить-то будем?».

В командировках вообще всё обостряется. Разные люди, разные взгляды на жизнь, разные чёрточки характера, которые начинают раздражать неимоверно. Правильный коллектив всё это притирает и сглаживает. Много, конечно, здесь зависит от командира.)

От срочной службы у меня почему-то очень яркое впечатление осталось именно от офицеров. Все они были приличные люди, хорошие дядьки, которые очень по-человечески относились к солдатам. Может, в других частях и было иначе, но у нас в бригаде было именно так. Причём чем выше было звание у офицера, тем отношение к солдатам было теплее.

Молодые лейтенанты, конечно, старались поставить себя перед солдатами. Помню, как за одно моё не очень корректное высказывание лейтенант, который только что пришёл из училища и был всего-то на два года старше меня, заставил меня после отбоя заниматься строевой. Вот я и ходил по плацу, печатал шаг. В это время мимо проходил замполит батальона. Он, естественно, услышал печатание шага и увидел мою одинокую фигуру. Подошёл: «Боец, доложите, почему не в кровати?».

Я докладываю: «Выполняю приказ лейтенанта такого-то». — «Сынок, быстро в кровать! Лейтенанта ко мне!». Солдат — он в принципе не может быть неправ. Это значит, что лейтенант его чему-то не научил.

Самое частое обращение от старших офицеров к солдатам, которое я лично слышал, было «сынок», «солдатик». Никакого унижения. Гоняли нас — это да, но те же самые лейтенанты вместе с нами и умирали на марш-бросках.

Часто вспоминаю моего взводного, Валеру Захарова. Он трагически погиб. Когда бригаду из Германии вывели в Казахстан, было голодно. Он взялся подрабатывать шофёром такси. Один раз он уехал вечером и не вернулся. А через полгода, когда стаял снег, обнаружили его тело. Рассказал мне об этом его товарищ, Андрей Сироткин. (Сироткин был у нас в бригаде командиром взвода 11-й роты.) А с Сироткиным мы встретились в Дагестане! Он к тому времени стал командиром владимирского СОБРа. Артём Гатаев был командиром тверского СОБРа. Они оба были постарше меня. Кадровые военные, полковники. Оба десантники. Как командиры отрядов они приехали в Дагестан на месте проверить своих.

Я был командиром сводного отряда, зашёл познакомиться. — «Давай, давай, заходи, дружище. Рады познакомиться. Как там у тебя? Чего у тебя? Выпьешь с нами?». — «Да нет, спасибо». — «А чего так, не по-десантному?». — «Да я, в общем-то, тоже десантник». — «Где служил?». — «В 35-й ДШБ».

И вдруг Сироткин спрашивает: «В каком году?». — «87—89». — «Ты меня не помнишь? Лейтенант Сироткин. Только я тогда был худым». Голос у него дрогнул, он будто вернулся в свою лейтенантскую молодость. Я мысленно убираю щеки, морщинки и вижу того самого лейтенанта! (Картина прямо в голове стоит: одновременно пришло человек восемь молодых офицеров с Рязани. Их начали по взводам распределять. Они стоят в новенькой синей форме с чемоданчиками.) Тут, конечно, буря эмоций! Он мне стал рассказывать про тех, кого знал. Этот там, этот там… Я многих офицеров достаточно хорошо знал. Сироткин и рассказал про Валеру Захарова.

Вот так люди, прошедшие одними и теми же дорогами, оказываются в одних и тех же местах и в одних и тех же командировках. Кстати, в 1995-м в Чечне я встретил бывшего лейтенанта разведроты нашей бригады Юру Марчука. Он служил в СОБРе ГУБОП в звании майора.

Группа задержания

Я начал служить в милиции в 1989 году, ещё в советское время. После армии я точно знал, что хочу работать именно в милиции. Только не знал, куда лучше идти. В уголовный розыск сразу с улицы не брали. Помог мой друг Саша. Он демобилизовался на полгода раньше меня и уже работал во вневедомственной охране в ГЗ (группа задержания. — Ред.). Я пошёл работать к нему.

В 1990-м году я был простым милиционером, сотрудником отдела вневедомственной охраны Приморского района Ленинграда. Именно тогда первый раз в жизни я оказался лицом к лицу с вооружённым преступником. Случай это был довольно известный, газета «Ленинградская милиция» о нём писала.

Служба во вневедомственной охране была достаточно беспокойная. Чем отличается эта служба от любой другой? Здесь за день может поступить до сорока вызовов после срабатывания сигнализации. Особенно часто это происходило после сбоев электричества. Были и так называемые и квартиры-хроники, и объекты-хроники. Сигнализация на них срабатывала постоянно, хотя там на самом деле ничего криминального не происходило. Срабатывание сигнализации на таких объектах происходит каждый день, каждый месяц, каждый год. Поднимаешься в такую хроническую квартиру, зная, что или в квартире никого нет — сбой электричества, или в десятый раз тебя встретит хозяин, который в очередной раз забыл снять сигнализацию…

Это очень расслабляет. Ведь когда на одни и те же объекты ты приезжаешь по много раз, то в очередной раз едешь уже руки в брюки. Однако существует определённая процедура, которую ты всё равно должен выполнить. Приехал, позвонил в дверь, убедился, что в квартире никого нет. Доложил, что всё в порядке. После этого воткнул в дверь спичку. Спичка — это так называемый «сторож». Когда идут вызовы за вызовами, ты не можешь у каждой квартиры оставить постового. Поэтому дежурный на пульте говорит: «Поставь «сторожа». Тут же начинаются шутки: потолще, потоньше… Дежурный говорит: «Потолще!». Обламываешь спичку и вставляешь её в щель двери. Приезжаешь через час. Если спичка на месте, то двери не открывали.

И так бывало в девяносто девяти случаях из ста. Но потом происходит тот самый сотый случай, после которого ты на каждый выезд на квартиру едешь, как на боевую операцию. Это происходит тогда, когда ты в квартире внезапно сталкиваешься с вооружённым преступником.

Прямые столкновения с преступниками происходили в то время очень редко. Но у меня это всё-таки случилось. Я в охране отработал уже год. У меня была хорошая репутация: десантник, крепкий парень, спортсмен, рвётся в бой. Я к тому времени ещё и в университет на юрфак поступил.

В тот памятный день я был старшим экипажа. Кроме меня в машине был водитель и ещё один член экипажа, Миша. Он только что из Вооружённых сил демобилизовался. У нас он был ещё только стажёром, у него даже оружия не было. У меня с собой был ПМ (пистолет Макарова. — Ред.), у водителя тоже ПМ. Это сейчас вневедомственная охрана едет с автоматами и в бронежилетах, а тогда у нас ничего этого не было.

На пульт дежурному поступает обычный вызов: в квартире сработала сигнализация. Время прибытия у нас — не более трёх минут. Буквально через полторы минуты мы уже были в адресе. Это большой жилой дом. Нужная нам квартира — на седьмом этаже. По инструкции, один обязательно поднимается по лестнице, другой — едет на лифте.

Шли мы на этот вызов с совершенно притупленной бдительностью. Идём, болтаем друг с другом. Подошли к двери квартиры, осмотрели: дверь без нарушений. Позвонили в звонок, подёргали ручку. И уже собрались развернуться и уйти, как за дверью что-то зашебуршало. Собака не собака, кошка не кошка… Непонятно.

Доложил на пульт: дверь без нарушений. Там, как всегда, говорят: «Оставь «сторожа». Подумал я, подумал и почему-то решил: не буду я спичку вставлять, а оставлю стажёра. Говорю Мише: «Стой у двери, через часик я подъеду. Если ничего не произойдёт, я тебя заберу». Поворачиваюсь, делаю два шага к лифту… Тут меня словно что-то толкнуло обернуться: стоит Миша один у двери, без оружия… Действовал я строго по инструкции, я должен был его оставить. Вот если бы я спичку воткнул, то этим бы как раз инструкцию и нарушил. Про себя думаю: постою-ка я вместе с ним, пока других вызовов нет. Получилась какая-то цепь, казалось бы, случайных событий.

Стоим, болтаем с Мишей дальше. Вдруг за дверью опять — шур-шур-шур. А нас ведь в квартирах хорошо слышно — два человека громко разговаривают на пустой лестничной площадке. Я начинаю звонить в соседние двери. В одной квартире не открыли, а вот в другой дверь открывает молодая девчонка лет двадцати. Одета она была очень легко, в каком-то топике полуоткрытом. Нам тогда самим было по двадцать лет с копейками. Челюсти у нас отвисли. Нам дверь, которую мы должны были сторожить, в этот момент стала совсем неинтересна.

Начинаю девушку расспрашивать: а кто у вас соседи, кто в этой квартире живёт? Отвечает: «Мы с мужем только месяц как переехали, никого не знаем». Мы: «Так у вас ещё и муж есть! Ну как же так, такая девушка! Ля-ля-ля, ла-ла-ла…». Ей наш трёп в конце концов надоел, и она говорит: «Вы извините, но если надо что-то конкретное от меня, то я готова помочь. А если нет, то…». Я спрашиваю её уже серьёзно: «Кошку или собаку у соседей видели? Или, может, бабушка какая-нибудь там живёт пожилая? Старики ведь вообще боятся двери открывать незнакомым людям». Девушка говорит: «Нет, ничего не знаю ни про собаку, ни про кошку». И закрывает свою дверь.

Мы с товарищем начинаем обсуждать девчонку, какая она симпатичная! Жаль, что уже замужем… И в этот момент дверь нашей квартиры открывается и оттуда выскакивают двое… Один начинает поливать нас с Мишей каким-то газом из баллончика, а второй тыкает впереди себя ножом.

Когда вор начал выскакивать, я стоял к нему боком, на девушку смотрел. Но когда дверь уже открылась, я сразу развернулся и ударил его ногой. Бить в такой ситуации ногой — это уже рефлекс. Нога ведь длиннее руки. Сейчас я уже понимаю, что так быстро и правильно среагировать на внезапную попытку прорыва мне помогли упорные тренировки.

Последнее, что я увидел перед тем, как мне на глаза упала абсолютная пелена, — это лезвие ножа, которое летит в мою сторону.

Я, уже ничего не видя, ударил в ту сторону ногой. Чувствую: ногой в человека с ножом я попал… Отскочил назад, выхватил пистолет, дослал патрон в патронник. И тут меня осенило: стрелять-то мне некуда… Я же вообще ничего не вижу! Не знаю, что именно это был за газ, но горло, глаза и нос у меня перехватило капитально. Паралича рук-ног нет, но ничего не видишь и дышать не можешь.

Левой рукой я махнул перед собой и на что-то наткнулся. Тут же пистолетом сверху в это что-то ударил. Патрон был в патроннике, пистолет снят с предохранителя. Палец инстинктивно нажал на крючок — выстрел!.. Повезло, конечно, что пуля вверх ушла. Но пуля тут же стала со страшным визгом, рикошетя, летать по подъезду!

Наощупь чувствую, передо мной кто-то распластался. Видно, ногой я вору попал хорошо. Он, похоже, от первого моего удара согнулся, а я ещё вдогонку ему сверху по голове вслепую пистолетом добавил. Да ещё и по лежащему ногами потоптался. В общем, лежит он, встать даже не пытается.

Сквозь слёзы и сопли всё-таки вижу, как на лестничной площадке два тела барахтаются. Кое-как разобрал, на котором из этих двоих милицейская рубашка, погоны. Другого отрываю, бью! Вор падает назад в квартиру. Я бросаюсь за ним в дверь, но спотыкаюсь о Мишу, который под ногами оказался. И тут я потерял именно ту секунду, которой вору хватило, чтобы изнутри закрыть дверь в квартиру. Он, получается, от нас там надёжно спрятался.

Вор сам себя в квартире забаррикадировал, его мы достать не можем. Начали заниматься вторым. Быстро скрутили. Он, как стало понятно, получил два серьёзных повреждения — от ударов ногой и пистолетом по голове.

Пытаюсь говорить в рацию, доложить, что произошло — но не могу! У меня шок… Начинаю звонить по квартирам. Но все слышали за дверями шум драки и стрельбу. Никто, конечно, двери не открывает! Наконец дверь открыла та девушка, с которой мы разговаривали. Стоит на пороге с молотком в руке, плачет.

Я ей прохрипел: «Те-ле-фон…». Она рукой мне показала, как к телефону пройти.

Пистолет-то у нас с Мишей один на двоих. Я от лежащего вора уйти боюсь — вижу, как Мише плохо. Он даже в уголке присел. Он и газа наглотался, и попал вор ему куда-то. Хочу Мише сказать, чтобы он пошёл и позвонил, но номер телефона не могу назвать, забыл намертво! Сунул Мише в руки пистолет и показываю: если этот шевельнётся — стреляй! Пошёл звонить сам, кое-как набрал номер дежурного. А по «ноль два» уже прошёл сигнал, что где-то в подъезде стрельба слышна. Дежурный мне говорит: «Подожди, подожди!.. Сейчас не до тебя. На наряд где-то напали».

Я ему хриплю: «Да это на нас напали…». А он в этот момент с людьми параллельно разговаривал. Бросает сразу другую трубку и начинает уже мне кричать: «Что? Где?..». Я называю ему номер нашего экипажа и адрес на Богатырском проспекте, где всё произошло.

Через две-три минуты слышу топот ног. Это наши бегут снизу по лестнице. А у нашей лестничной площадки на лестнице вообще невозможно находиться из-за газа! Наши на площадку забежали, развернулись и убежали — дышать вообще нечем.

Кое-как проветрили лестницу и площадку. Потом все дружно принялись ломать двери в квартиру, где вор забаррикадировался. Тот уже открыл окно — собрался прыгать.

А этаж-то седьмой… Куда тут прыгать… В итоге вор понял, что деваться некуда, сам открыл дверь и сдался. Ему досталось несильно.

А вот тот, который на меня с ножом шёл и на площадке валялся, получил по полной. Ему ребята капитально добавили, ребра сломали. Он даже потом на суде пытался жаловаться. Но бесполезно.

Нас с Мишей потащили в травму глаза промывать. Воров доставили в отдел, там оперативники быстро определили, кто они и откуда. И практически сразу раскрутили их на восемь краж. В суде были уже все потерпевшие. Это двое оказались профессиональными квартирными ворами, один — грузин, другой — армянин.

Этим ворам предъявили полный набор: кражи, хранение боеприпасов (у них патроны нашли), сопротивление сотрудникам милиции. Им предъявили только сопротивление,

а не нападение на сотрудника милиции. Но всё равно дали хорошо, лет по десять каждому.

Сыграло свою роль то, что они использовали не профессиональный нож, а кухонный из квартиры. Это с юридической точки зрения важно. Вроде бы человек не шёл умышленно со своим оружием, а схватил то, что под руку попалось. С собой у них был только баллончик. Но мне бы вполне хватило, если бы первый даже кухонным ножом в меня попал.

Обычно квартирные воры на убийство не идут. А тут они подумали, что смогут справиться — стоят два парня, ля-ля-ля-ля. Вот и решились. По характеру движения руки с ножом я видел, что вор бьёт меня на поражение, в корпус на уровне пояса. Тактика в принципе правильная: брызнул из баллончика, и сразу — тычок ножом. Не думаю, что вор хотел меня убить. Им важно было выскочить.

А если бы они выскочили, то раненый милиционер — это минус один боец, легче уже уйти от погони. Воры ведь понимали, что если два милиционера стоят на площадке, то внизу ждёт ещё один, водитель. Тактику нашу квартирные воры изучали, поэтому хорошо знали, как мы работаем.

Нас с Мишей долго возили по травмопунктам. Только вечером, без пятнадцати восемь, мы добрались до своей базы. Оказалось, что туда уже приехало всё руководство главка. В этот день произошли сразу два эпизода с вооружёнными преступниками. Утром задержали двоих на территории 34-го отдела милиции. Один оказал сопротивление сотруднику, ударил его и бросился бежать. Догоняли его со стрельбой в воздух. А когда догнали, выяснилось, что в сумке у него был обрез!

Когда вор увидел, что к дому подъезжает милицейская машина, он вещи бросил. (Их потом нашли с собакой.) Поэтому задержали вора у квартиры без вещей. Один милиционер остался у квартиры, а другой повёл его к машине. По дороге вор и ударил сотрудника. Тот упал, но успел закричать второму: «Держи его!». Потом была погоня со стрельбой, задержание, поиск краденого. Произошло это часов в одиннадцать утра. А в три часа дня — уже произошла наша история. Опять стрельба. (Это был 1990-й год. Такое тогда происходило далеко не каждый день.)

В один день получилось два раскрытия сразу. Поэтому руководство всё и приехало. Подъезжаем к базе. Буквально перед самыми воротами у нас закончился бензин! Мы выходим и начинаем машину заталкивать на территорию. Я толкаю машину. Толкаю и вдруг вижу: на плацу стоит весь взвод.

А от звёзд на погонах вокруг просто глаза слепит! Думаю: «Ну вот, сейчас нас будут ругать». Мы заходим, а все улыбаются, по плечу хлопают: «Вот они, наши герои!». Тут же зачитали приказ и сразу вручили конверты с деньгами — премия! (В то время зарплата рядового советского милиционера было сто шестьдесят пять рублей в месяц. Десять руб-лей высчитывали за бездетность. На руки я получал сто пятьдесят пять рублей.) Система премий была такая: пятьдесят рублей за раскрытие кражи, сто рублей за задержание преступника, сто пятьдесят — за задержание вооружённого преступника. Нам с Мишей прямо на месте вручили по сто пятьдесят руб-

лей. Из них сто сорок пять бумажками, а пять рублей — юбилейной монетой. Монета очень красивая. Я её на память сохранил. Начальники говорят: «Молодцы, парни! Колите дырочки под награды». Но ничем нас не наградили…

Тут обращается ко мне какой-то начальник, не помню сейчас уже, кто именно. Я даже немного подрастерялся. Начальник говорит: «Иди сюда, сержант. Не богатырь ты вроде. Расскажи перед строем, как ты с вором справился». При росте метр семьдесят пять я весил в то время семьдесят пять килограммов. Говорю: «Спортом надо заниматься, рукопашным боем». Начальник говорит: «Точно! А то недавно в другом районе сотрудник милиции развернулся и побежал от преступника!». Тут меня и прорвало: «Вот-вот! Сколько раз я говорил комбату! Почему у нас нет своего спортзала? Почему я должен по подвалам сам заниматься?». Мне говорят: «Так, так, так, всё. Достаточно. Высказался. Встань в строй».

Своего спортзала у нас действительно не было. Был только небольшой подвальчик, который почти не проветривался. Час там позанимаешься — и всё, дышать вообще нечем. И мыться там было негде. Но мы всё равно ходили заниматься в этот душный подвал с удовольствием.

Это была первая ситуация в моей жизни, когда я оказался лицом к лицу с вооружённым преступником. Но далеко не последняя…

Стрельба по окнам

Однажды поступил сигнал: вооружённые преступники проникли в квартиру и зачем-то стреляют по окнам соседних домов. Информация шла от дежурного, подвергнуть её сомнению возможности не было. Не было возможности и предположить, что позвонила какая-то бабушка, которая что-то перепутала.

Когда мы подъехали к дому, туда уже подошли ребята из местного отдела милиции. Информация прошла не по каналам вневедомственной охраны, а по районному отделу. Но своих людей у них было мало, поэтому они обратились к нам. Они нас, кстати, частенько просили их подстраховать.

Местные милиционеры знали, что в этот день в одном из экипажей работает парень, который любит приключения. То есть я. Поэтому они были уверены, что им не откажут.

Кроме нашего экипажа к дому подъехал ещё один. Нам показали окна, на которых действительно были какие-то пробоины. Мы расставились под окнами и у дверей квартиры, сообщили дежурному по району: «Мы заблокировали преступников в квартире. Высылайте группу захвата». А дежурный смеётся и говорит: «Так вы и есть та самая группа захвата!». Я ему: «Нет, вызывайте настоящую группу захвата!». Я считал, что должны где-то сидеть специальные люди, настоящие профессионалы, и ждать именно такого момента.

А дежурный мне говорит: «Вы и есть настоящий профессионал. Действуйте!». Спрашиваю: «А как действовать? Это же третий этаж». Дежурный говорит: «Всё, что могу сделать, — это прислать пожарную машину».

Через час действительно приезжает пожарная машина. Выходит из неё человек и спрашивает: «Куда поднимать?». Я показываю ему: «Вон те окна!». Он: «А что там такое?». Говорю: «Там вооружённые люди засели. Ты бы отошёл…». Он лестницу к третьему этажу выдвинул и спрятался.

Смотрю я с тоской на эту лестницу и думаю про себя: надо лезть… Посмотрел на старших коллег — может, кто чего подскажет?

А они: «Ты же десантник! Давай, вперёд!». Как тут откажешься? Дело было хотя и поздно по времени, но это же лето. Белые ночи, светло. Я фуражку снял, китель снял, чтобы сподручней было. И полез по лестнице на третий этаж… Окна на третьем этаже тёмные. Полное ощущение: меня видят, из этих окон смотрят, а я ничего через окно не вижу. И ещё кажется, что сквозь окно изнутри в меня целятся! Вот сейчас будет выстрел, вот сейчас будет выстрел, вот сейчас будет выстрел!.. Ну раз ждёшь этого выстрела, а его всё нет, то уже не так и страшно. В итоге я по лестнице с этими мыслями до третьего этажа добрался. Думаю: а может быть, из окна никто на меня изнутри и не смотрит?.. Выбил стекло, залез в квартиру. Оказалось, что наши ошиблись и показали не те окна! Я всю квартиру насквозь пробежал, внутри двое — муж и жена. У них истерика — на глазах у них я влез в окно и бегаю по комнатам с пистолетом без кителя, в одной рубашке без погон. Картина маслом…

Выскочил на лестничную клетку. Вижу, как другой наш экипаж прислушивается к соседней двери, переговаривается: «Ну что? Он вошёл или ещё не вошёл?» И вдруг они видят, как я выхожу из соседней двери! Показывают мне руками: так вот же она дверь, тебе туда надо! А я уже весь на адреналине. Перепрыгиваю по балкону в соседнюю квартиру, выбиваю дверь. А там сидят четверо подростков… Дело было так: один из них жил в этой квартире. Они где-то погуляли, пришли к нему, а у него ключей почему-то не оказалось. Так они по водосточной трубе залезли на балкон, а затем — в квартиру. А потом зачем-то стали стрелять по соседним окнам из пневматического пистолета металлическими шариками. Тогда, кстати, такой пистолет был большой редкостью.

Люди, которые звонили в милицию, в принципе рассказали всё правильно. Они видели, как в квартиру на третьем этаже проникают какие-то люди, которые потом стреляют по окнам. Только они не сказали, что это всего лишь подростки! И что один из них вообще живёт в этой квартире. И что пистолет у них ненастоящий… Парням этим, кстати, ничего не было — дело квалифицировали как мелкое хулиганство.

Задним числом я сейчас понимаю, что одному лезть на третий этаж по пожарной лестнице к окну квартиры, откуда только что стреляли, можно только в бесшабашной молодости и только с репутацией десантника. Ведь тебе говорят: «Ты же десантник!». После этого ты уже точно не можешь сказать, что ты не можешь, что ты боишься и на это не пойдёшь…

Кстати, после этого случая были ещё разборки, кто будет разбитое стекло вставлять…

Ожидание выстрела

Когда ты идёшь на вооружённого преступника, и, особенно, если он с огнестрельным оружием, то при выстреле естественная реакция любого человека (от этого никуда не деться) — это укрыться или увернуться. Хотя ты сам весь вроде закован в броню. Сейчас вообще при задержании все работают с бронещитами, чтобы закрыть максимальную площадь.

Когда ты в своих мыслях представляешь предстоящее задержание, ты прокручиваешь его в голове, как киноплёнку. Но когда ты оказываешься уже на месте и вдруг раздаётся выстрел, то возникает очень сильное желание развернуться и побежать куда-то. Такие желания усилием воли подавляются. Выстрел в твоём направлении всегда происходит неожиданно. Страшно бывает, даже если ты выстрела ждёшь. Но ожидаемый страх легче подавить, справиться с ним. Вообще ожидать выстрела в себя психологически очень тяжело. Потому всегда хочется надеяться, что в этот раз выстрела не будет.

(Есть научное определение, что такое смелость, что такое храбрость. Это морально-волевое качество, позволяющее действовать должным образом вопреки страху за собственную жизнь, несмотря на риск и опасность. Именно это волевое усилие и преодолевает естественное желание спрятаться, укрыться. Именно оно заставляет тебя сделать то, что необходимо сделать: высунуться, посмотреть или хотя бы вслепую произвести несколько выстрелов в направлении преступника, чтобы он испугался, чтобы теперь уже ему захотелось спрятаться.)

Чем больше ты об этом знаешь, осознаешь и понимаешь, тем легче тебе в таких условиях самому себя заставлять действовать правильно. Надо это обязательно изучать, надо об этом читать, а потом ещё и отрабатывать на практике, чтобы психологически приучать себя к этим вещам.

Но всё это пришло ко мне позже. Конечно, в начале своей милицейской службы я многого не знал, да и о многом просто не задумывался.

Мой первый наставник

Через какое-то время после истории со стрельбой по окнам я наведался в гости к Сашке. К нам на чашечку кофе подсел Сашкин отчим (и по совместительству начальник нашей вневедомственной охраны) Борис Яковлевич. Поинтересовался, как жизнь молодая, как служба. Тут я вспомнил историю с окнами и выдал все свои претензии по поводу организации службы и задержания преступников, в частности. Почему нас кинули под танки? Почему дежурный РУВД не вызвал настоящую группу захвата из главка? Как вообще должны проводиться такие операции?

Борис Яковлевич мне спокойно ответил: «Почему ты решил, что тебя бросили? Машину ведь тебе пожарную прислали? Прислали. Зачем тебе группа захвата? Ты сам что, не милиционер, что ли? У тебя что, пистолет не настоящий? Дежурный всё правильно сделал. Рассчитал силы и средства, исходя из имеющихся ресурсов. Значит, он был в тебе уверен».

Борис Яковлевич ещё многим умным вещам меня научил. Это был мой первый милицейский начальник. Всю свою последующую службу я вспоминал его с большой теплотой. Именно благодаря ему моя только-только начавшаяся служба не прервалась из-за одной неприятной истории. А было так. В составе группы захвата я приехал на тревогу в одну из квартир. Внутри неё оказался хозяин, который забыл отключить сигнализацию. Он был сильно пьян и всё время пытался нам что-то сказать. Я, понимая, что объяснять ему что-то бесполезно, проверил прописку в паспорте и, уходя, сказал, что в следующий раз выпишу ему штраф.

На мою беду это оказался один из руководителей главка! Протрезвев, он стал искать мерзавца, посмевшего так дерзко с ним разговаривать. Меня очень быстро нашли и стали снимать с меня объяснения, как я пытался вымогать у него деньги. Меня уже собирались увольнять. Борис Яковлевич, разобравшись, в чём дело, набрал телефон одного из начальников, кому было поручено организовать мой розыск и увольнение и, не называя мою фамилию, доложил: «Товарищ полковник, негодяй изобличён и уволен». Потом повесил трубку и сказал: «Иди, работай».

Страх — страшное дело

Вся служба в подразделениях, где приходится сталкиваться с вооружёнными преступниками, связана с преодолением страха. Даже когда человек хорошо подготовлен и осознает, куда он идёт, всё равно у него в первую момент после выстрела срабатывают безусловные рефлексы. Ты всегда боишься… Поэтому в первую секунду уворачиваешься, падаешь, залегаешь. А вот затем есть два варианта. Первый: ты остаёшься лежать, прячешься или даже убегаешь, как будто тебя там и не было. Второй вариант: ты заставишь себя подняться и действовать.

У десантников, совсем молодых ещё ребят, во время первого прыжка с парашютом один из стимулов такой: вдруг все прыгнут, а я один не прыгну! Как же мне будет стыдно перед товарищами!

В спецназе со стимулами проще. Тебя же никто в эту профессию не загонял. Поэтому, если ты покажешь себя трусом, как ты потом будешь смотреть товарищам в глаза? Вообще-то бояться не стыдно, все ведь боятся. Стыдно страху поддаться. Сам себя я особым смельчаком никогда не считал. Доказывать свою храбрость никогда специально не стремился, если только в самом начале, в молодости. И я всегда с осторожностью относился к людям, бравирующим храбростью. Если человек совершает смелый мужественный поступок ради важного дела — это одно. Почёт ему и уважение. А если без особой необходимости, но напоказ, демонстративно, то это чаще всего идёт от внутренней неуверенности в себе, от закомплексованности, от понтов…

Я часто вспоминаю повесть Василя Быкова «Сотников». Там один паренёк, Николай Рыбак, как раз и был таким героем напоказ. Физически он был крепкий, один раз даже удержал коня. После этого его все стали хвалить. И ему так понравилось быть героем! Именно из-за этих похвал. Второй парень, Сотников, был болезненным, слабого здоровья. Все его дразнили, обижали. Но когда они оба попали в плен к немцам, то Сотников оказался прочным, несгибаемым, а вот второй, Коля, испугался и согласился с немцами сотрудничать.

И именно он из-под Сотникова выбил табуретку на виселице. Перед этим он Сотникова просил, умолял, но тот остался непреклонным.

Коля казался героем не потому, что в глубине своей души он был герой. Ему просто нравилось казаться таким. А когда его никто не видел, когда оценить его героизм стало некому, он сразу стал предателем. А у Сотникова это ощущение было его внутренней сущностью, усвоенной раз и навсегда. Когда его дразнили, его это вообще не волновало. Обижают — ну и ладно… Привычка быть, а не казаться, и помогла ему в трудную минуту сделать правильный выбор. Сотников был внутри себя абсолютно уверен, что с фашистами он сотрудничать никогда не будет.

Мы часто совершаем какие-то поступки, зная, что нас за них оценят, похвалят. Намного тяжелее делать что-то стоящее, когда тебя никто не видит. Ты в этот момент точно знаешь, что о том, что ты сейчас сделаешь, никто никогда не узнает. Ты можешь испугаться, предать, уйти, и тебя никто не осудит, потому что никто не узнает. Значит, ты нечего не теряешь. А вот если останешься, то можешь пострадать или даже погибнуть. Но этого никто не оценит, потому что и об этом тоже никто не узнает. Не случайно в народе говорят, что на миру и смерть красна. Совершать подвиги на глазах у восхищённой публики всегда легче. Но определяющим моментом здесь является долг. Ты должен его исполнять. Делать что-то иногда бывает очень страшно. Но гораздо страшнее не выполнить долг. Наверное, это самое главное в человеке.

Если чувство долга в тебе есть, то ты твёрдо знаешь, что ты стоишь за правду, за закон. Преступники именно поэтому слабее. Ни идеологической, ни психологической правды за ними нет. Да, преступник может биться с тобой при задержании до последнего, потому что не хочет садиться в тюрьму на двадцать или двадцать пять лет, потому что он многое может потерять. Но внутренне он всё равно уже проиграл… Он — только за себя, а ты-то — за правду и закон.

О себе могу сказать: если я знаю, что я прав, то это делает меня во много раз сильнее. Одно дело, например, когда ты на улице подходишь к людям и говоришь, что ты не хочешь, чтоб они здесь стояли. Ну и что? А они тебе: а мы хотим здесь стоять! Человек в такой ситуации действует, говоря юридическим языком, из хулиганских побуждений. Если я физически здоровее, то я этим случайным прохожим накостыляю, и они убегут. Но я всё равно буду озираться, бояться, что сейчас подъедет милиция и заберёт меня. А вот если это будут преступники, которые на моих глазах избивают людей, их количество и физическая сила меня не остановят. Я знаю, что я всё равно должен если не задержать их, то хотя бы пресечь их действия. И я это обязательно сделаю.

И в СОБРе такой настрой у подавляющего большинства сотрудников. Иначе работать нам было бы очень тяжело. Во-первых, изначально в СОБР стремятся попасть служить люди именно с такими жизненными установками. Во-вторых, такой настрой задаётся и руководством, и неформальными лидерами. Должно всё совпасть, тогда будет толк.

Я поработал в разных местах. В 1992 году я служил в спецназе Министерства юстиции «Тайфун», потом — в городском СОБРе, потом — в СОБРе Северо-Западного федерального округа. И могу со всей ответственностью сказать, что практически во всех отрядах спецназа присутствует именно такой настрой. И везде со мной служили в основном именно такие ребята.

Можно даже сказать, что в СОБРе за годы его существования сложился свой неписаный кодекс. Всё-таки собираются люди одной крови. Конечно, есть какие-то нюансы в зависимости от региона. Но обычно, куда бы ты ни приехал, везде ты видишь примерно одно и то же. Это касается и критериев отбора сотрудников, и манеры общения, и даже организации быта. Это касается и тех ситуаций, в которых гибнут СОБРовцы. Часто это происходит не от того, потому что было неправильно что-то организовано. Просто они первыми принимают удар на себя. Именно так погиб в 2010 году Тимур — боец тюменского СОБРа. Он не пропустил на базу отряда боевика-смертника на автомашине, начинённой взрывчаткой, и ценой своей жизни спас жизнь своих товарищей.

Легендарный «Резерв»

Вопросы о том, как же выглядят настоящие группы захвата, и где они в системе нашей службы находятся, меня занимали постоянно. Однажды я познакомился с Андреем Залевским. Он служил в отдельном взводе ОМОНа, который в городе и милиционеры, и бандиты называли «Резерв». В 1980 году в Ленинграде должны были быть проведены соревнования по нескольким олимпийским дисциплинам, в том числе парусная регата. В Москве при главке был создан первый отряд милиции специального назначения. Такое же подразделение, но в несколько меньших масштабах, было создано и в Ленинграде на базе оперполка. Численность этого взвода составила тридцать человек. Возглавил его подполковник милиции Владимир Фёдорович Васильев. Сотрудников искали по всему ГУВД, отбирали самых лучших. Из тридцати человек двадцать два были мастерами и кандидатами в мастера спорта СССР. Неформальным лидером и душой взвода стал старшина милиции Александр Снетков — мастер спорта СССР по боксу. Васильев съездил в Москву и привёз программу подготовки московских коллег и УРСН. Начались усиленные тренировки. Как и в Москве, олимпийские мероприятия в Ленинграде прошли без происшествий. Вскоре после окончания московской Олимпиады взвод был расформирован.

Однако в 1984 году было принято решение на базе того же оперполка создать уже роту оперативного реагирования, которая бы специализировалась на силовых задержаниях преступников. Возглавить роту поручили капитану милиции Евгению Ястребову, а старшину Снеткова попросили снова собрать бойцов из «олимпийского» взвода. Так в ГУВД Леноблгорисполкома появился «Резерв» — именно так называли это подразделение все, включая милицейское начальство. О его сотрудниках в городе ходили легенды. А на преступников упоминание о «Резерве» наводило ужас.

С 1988 года «Резерв» находился в составе ОМОНа. Именно сотрудники «Резерва» в 1988 году принимали участие в штурме самолёта, захваченного семьёй Овечкиных в аэропорту «Вещево» под Выборгом. Тогда преступники открыли огонь по сотрудникам милиции. Сотрудники «Резерва» Прохоров В. Д., Нестеров В. М. и Завгородний С. П., несмотря на полученные множественные ранения, продолжали работать до самого конца операции. Позднее все трое были награждены орденами «Красной Звезды». Штурм этот нельзя было назвать очень удачным. Но выводы были сделаны.

Таким же орденом за освобождение заложников в ИТК «Форносово» в 1990 году был награждён и Андрей. Знакомство с ним перевернуло моё сознание. С этого момента я уже точно знал, куда должен стремиться. Я написал рапорт на перевод в «Резерв». Но тогда мне рапорт не подписали.

Свершилось…

В 1991 году по всей стране в системе исправительных учреждений были созданы отряды специального назначения. Это было связано с серьёзным осложнением оперативной обстановки как в целом по стране, так и в местах лишения свободы. По зонам прокатилась волна бунтов и неповиновений.

Я узнал об этом отряде случайно. Как-то ребята, с которыми я тренировался в нашем подвальчике, сказали, что идут пробоваться в какой-то секретный отряд. Отбор осуществлялся через спарринги в полный контакт.

Я заинтересовался, но пойти тогда с ними не смог — был на смене. Они прошли тестирование неудачно. Сказали, что уровень там слишком высокий и работают там все очень жёстко. Я понимал, что я тоже ещё не дотягиваю. Но не мог пропустить — когда ещё представится такой шанс? Парням было очень интересно, сколько я продержусь на спаррингах. Слава лихого десантника и отчаянной сорвиголовы шла впереди меня.

Меня встретили на удивление тепло и дружелюбно. Во время поединков, как мне показалось, даже немного меня жалели, не добивали. А может быть, огромное желание попасть в этот отряд заставляло меня не обращать внимания на физическую боль. Как бы там ни было, но командир отряда Виктор Александрович Логинов сказал, что отбор я прошёл и могу подавать рапорт на перевод.

Но препятствия на пути к мечте только начинались. Для того, чтобы перевестись, мой рапорт должен был подписать начальник Приморского РУВД. Когда я пришёл к нему с рапортом, начальник вызвал руководителя кадров Флору Александровну Слюсаренко. Эта очень властная и решительная дама была замужем за большим милицейским начальником и поэтому имела огромное влияние. Я с ней уже однажды встречался в отделе кадров. Встреча не была радостной.

Кадровики в районном управлении меня хорошо знали, так как я постоянно выступал на различных соревнованиях. И в какой-то момент они решили пригласить меня работать в кадры спортивным инструктором.

Меня вызвали в кабинет, посадили за стол, дали лист бумаги. Рядом сидели две женщины: капитан и майор. Улыбались они мне очень приветливо! Попросили в свободной форме написать любой текст. Оказалось, хотели посмотреть, какой у меня почерк. Когда убедились, что почерк красивый — прямо расцвели!

В этот момент зашла Флора Александровна. Тоже дружелюбно улыбнулась и сказала, что мне выпали большая честь — работать вместе с ними в кадрах. Работа не пыльная, скоро получу офицерское звание. И я тут возьми и брякни: «Мне бегать и стрелять нравится больше, чем сидеть и писать». В кабинете повисла тишина. Лица у всех присутствующих стали вытягиваться. На сотрудника, который меня рекомендовал, было просто жалко смотреть.

И тут Слюсаренко буквально зашипела! Обругала при всех человека, который меня привёл. А мне сказала, что я упустил свой шанс и поэтому могу убираться. Я так и не смог понять, что именно её так вывело из себя.

И вот она взяла мой рапорт со словами: «А… Это у нас любитель бегать и стрелять!». Рвёт документ и уходит. Мне в тот момент показалось, что начальник РУВД её боится. Он как-то извиняюще пожал плечами — дескать, вот видишь, я ничего не могу поделать!

Таким поворотом дела я был буквально убит. Но от надежды перейти служить в спецназ не отказался. Прошло полгода. И когда казалось, что никакой надежды уже нет, раздался звонок. Звонил командир отряда Логинов. Спросил, планирую ли я ещё служить в спецназе? Я растерялся и пролепетал: да. Он говорит: «Приезжай как можно быстрее и пиши рапорт. Его подпишет сам начальник ГУВД генерал Крамарев». В «Тайфун» я полетел как на крыльях!

Мне дали двое суток на сдачу дел в Приморском районе. Зашёл к Флоре Александровне. Она взяла рапорт, в очередной раз смерила меня уничтожающим взглядом. Рапорт собралась снова порвать, но, посмотрев на подпись Крамарева, не посмела. Сквозь зубы сказала, что документы будут готовы или на следующей неделе, или через две недели. Повернулась и пошла. Мне стало так обидно!

Я взял и громко сказал ей в спину: «Не думаю, что генералу Крамареву это понравится». Она застыла. Несколько секунд так постояла. А когда повернулась, то это была уже не стальная леди, а добрая усталая бабушка. Подошла ко мне, взяла под руку, повела к своему кабинету: «Заходи после обеда. Всё будет готово». Вот так в январе 1992 года я оказался в спецназе службы исправительной системы. Уже 1 февраля 1992 года я заступил на своё первое боевое дежурство. Свершилось!

ЧП в «Крестах»

22 февраля 1992 года я был свидетелем на свадьбе своего друга Саши. А 23 февраля по городу прогремело — в следственном изоляторе «Кресты» захвачены заложники!

Семеро заключённых во время прогулки связали контролёра и заперли его в прогулочном дворике. Потом они захватили в заложники двоих других сотрудников «Крестов» — мужчину и женщину. Под угрозой заточек они завели заложников в административный корпус и забаррикадировались в нескольких помещениях. Потребовали их освободить, дать деньги, машину и оружие. У них было несколько окрашенных хлебных муляжей, которые были похожи на гранаты. Но в тот момент было непонятно, настоящие ли это лимонки или нет.

Время от времени они к окнам под ножом подводили женщину и показывали её милиции. Психологически это очень сильно на нас давило. Вообще-то захват заложников в следственном изоляторе — это профиль нашего спецназа, но в тот момент у нас не было такого опыта, отряд был только что создан. Поэтому к «Крестам» прибыли более опытные бойцы «Резерва» ОМОНа. Это был прообраз СОБРа. Многие ребята, которые участвовали в той операции, потом в СОБРе и служили. Прибыли и Внутренние войска, но для них в этот раз работы так и не нашлось.

Наши городские милицейские руководители управления приняли решение изолятор штурмовать своими силами. Хотя якобы до этого из Москвы им приказали самим не штурмовать, а ждать «Альфу».

Помню, как руководство вело переговоры с бандитами. Даже «авторитет» какой-то про-

явился. Говорит тем, кто захватил заложников: «Вы, „чушки“! Вы что творите!». А это были реальные «чушки». Статьи у них по уголовным понятиям были не очень хорошие. Задача у них была если не сбежать, то хотя бы поднять себе авторитет. Но «авторитет» им объяснял, что никакого авторитета этим захватом они себе не заработают, так как после таких дел всех остальных «зэков» начнут очень сильно гнобить.

Но бандиты были уже заведённые, пребывали в эйфории. Они нашли в одном из помещений алкоголь, и некоторые из них через какое-то время были уже пьяными. Стали кого-то резать и вывешивать кровавые полотенца. В результате была дана команда снайперу, и «Резерв» начал штурм. Снайпер бандита, который держал женщину, ликвидировал выстрелом точно в переносицу.

Штурм начали двумя группами — через окно и через дверь. Зацепили решётку «Уралом», дёрнули — обрыв троса… Зацепили опять, дёрнули — снова обрыв троса. Решётка оказалась слишком крепкая. Вырвали только с третьего раза. Штурмовая группа наконец-то вошла в окно. Когда дёргали решётку, Логинов из КС-23 (карабин специальный калибра 23 мм. — Ред.) стал отстреливать в окна «Черемуху», патроны со слезоточивым газом.

Вторая группа стала входить через дверь. Но и там войти быстро не удалось. Бандиты оставили ключ в замке, ещё и загнули его. Наши стали стрелять в замочную скважину. Замку — хоть бы что, но одному из бандитов пуля попала в позвоночник.

Преступники запаниковали. Организатор захвата Перепёлкин, когда понял, что всё кончено, зарезал сначала контролёра, а потом загнал другую заточку в себя. Но загнал очень грамотно, без серьёзных внутренних повреждений. Когда наши увидели двоих с воткнутыми заточками, то сразу не разобрались и стали вытаскивать обоих. И тогда заместитель начальника ГУВД, желая оказать помощь, вытащил заточку из тела контролёра. А этого нельзя делать категорически!

У контролёра обильно пошла кровь, заполнила лёгкое. В результате — остановка сердца… Но это не упрёк кому-то. Ситуация была крайне стрессовая. Контролёр ещё какое-то время был жив. Его вытащили из «Крестов», но позже, уже в машине «скорой», он скончался.

Женщину-контролёра удалось спасти. Бережно понесли к «скорой» второго раненого с заточкой. Думают, что это контролёр. И тут вдруг внезапно понимают, что это не контролёр, а «зэк»! Кто-то крикнул: «Это же Перепёлкин!». Перепёлкина тут же кидают на землю, хватают за ногу и буквально по камням головой волокут в «скорую».

Во время самого штурма меня, как молодого бойца, определили в резерв. Но потом поставили задачу охранять раненых при штурме заключённых в тюремной больнице. Перепёлкин лежал с заточкой, у одного бандита — пуля в позвоночнике, другой со сломанной переносицей, ещё у одного была пробита голова… Я просидел с ранеными бандитами в тюремной больнице всю ночь. Ведь персонал боялся к ним подходить без охраны.

Врачи «зэков» пытались как-то реанимировать. Но сначала один скончался, потом второй скончался… Если я не ошибаюсь, двое или трое из них остались инвалидами.

Из Перепёлкина заточку вытащили, залатали. Жив-здоров. Потом его судили и приговорили к высшей мере. Но тогда уже действовал мораторий на смертную казнь, и он отправился на пожизненное. Раньше бы, конечно, точно расстреляли.

Случаев применения милицией оружия на поражение в 90-е было не так уж много. Я не беру здесь в расчёт участие в контртеррористических операциях на Кавказе — там стрелять приходилось по полной программе. А вот ярчайший случай применения милицией оружия в городе в мирное время произошёл именно 23 февраля 1992 года.

«Матросская тишина»

А ещё через полгода мне пришлось выполнять первое в своей жизни задание государственной важности! После так называемого путча в августе 1991 года членов ГКЧП посадили в изолятор «Матросская тишина». Весь штатный персонал изолятора был выведен за территорию, а в «Матросскую тишину» ввели спецназ. Нам поставили задачу: в случае штурма и попытки освобождения арестантов продержаться двадцать минут до прибытия дополнительных сил дивизии Дзержинского.

Бойцы со всей России, по пять-шесть человек с региона, меняли друг друга каждые два-три месяца. Сводный отряд подчинялся только коменданту изолятора. По всему периметру, у оконных и дверных проёмов, были уложены мешки с песком. Внешне изолятор выглядел устрашающе — ощетинился во все стороны пулемётными и автоматными гнёздами. Насколько это было оправданно, сказать трудно. Информация о попытках прорыва к изолятору приходила постоянно. Но самих попыток так ни разу и не было.

Жили мы в камерах, переоборудованных под общежитие. Только вместо нар поставили армейские кровати, да дверь не закрывалась снаружи. Я тогда впервые близко увидел людей, находившихся на недосягаемых на меня вершинах государственной власти. При других обстоятельствах я не то, что заговорить, приблизиться бы к ним не смог! В изоляторе общение с задержанными не приветствовалось. Люди в ГКЧП в основном были пожилые, часто болели. И было принято решение освободить для них один этаж в госпитале МВД и взять весь этаж под охрану. Я попал в эту группу. В госпитале режим содержания арестантов был существенно мягче. Неудивительно, что болеть они старались почаще.

В госпитале, где перемещение было более свободным, они сами, наверное, соскучившись по обычному человеческому общению, подсаживались к нам вечерами. Слушая наши разговоры, они делились своими переживаниями, мыслями, воспоминаниями.

Такое общение помогло мне сформировать собственное мнение о ГКЧП. Если коротко, то я этих людей преступниками и путчистами не считаю. Хотя как руководители высших органов государственной власти они, конечно же, ответственны за всё тогда происходившее в стране.

Командировка прошла без особых приключений. В феврале 1993 года арестантов выпустили на свободу. Наш сводный отряд распустили. Я вернулся в Питер.

В конце 1993 года командир отряда Виктор Логинов перешёл в только что созданный СОБР РУОПа. Бойцы потянулись за командиром.

СОБР против беспредела

Подразделения СОБР были сформированы в конце 1992 года. Туда пришёл совершенно определённый по складу характера контингент людей. Потому во всех регионах была выбрана похожая тактика и модель поведения. Её в двух словах можно описать так: при задержании — мгновенное тотальное подавление любого сопротивления. Людей в СОБР отбирали физически крепких и выносливых. Очень много было ребят, которые выступали в соревнованиях по различным видам спорта и, особенно, по единоборствам. Это борьба, бокс, бои без правил, тяжёлая атлетика. Но вот что удивительно: много раз сотрудники СОБРа на соревнованиях и даже на тренировках побеждали именитых бойцов! Бывало, что к нам в СОБР заходили бойцы высокого уровня самых разных стилей, разных направлений. Говорят: «Ребята, мы хотим с вами в ринге постоять». Приходили они по разным причинам. Кто-то хотел проверить свой уровень в реальном контакте. Кто-то, наоборот, хотел себя показать, самоутвердиться за наш счёт. Кому-то просто не хватало адреналина. Но на моей памяти непобитым и непобеждённым из чемпионов не уходил никто и никогда. Может, конечно, и были такие случаи. Но я их не помню.

Однозначно сказать, почему так происходило, сложно. Может быть, дело здесь в том, что подготовка бойца СОБРа принципиально отличается от подготовки спортсмена. Спортсмен на тренировках затачивает себя на поединок, фиксированный по времени. Плюс к этому спортсмен прекрасно понимает, что если что-то пойдёт не так, то рефери этот поединок остановит. Спортивный поединок — это совсем не бой насмерть, это всего-навсего спортивное единоборство. И у спортсмена не может быть задачи убить своего соперника. Спортсмен, конечно, понимает, что покалечиться он может — может пропустить сильный удар, может сломать себе что-нибудь. Но в ситуацию мгновенно вмешаются, бой остановят. Он немедленно получит необходимую медицинскую помощь. То есть отсутствует такой важный психологический фактор, как реальная угроза для жизни. А вот если этот фактор появляется, то сразу можно увидеть, как резко меняется психология человека и как повышается готовность участвовать в любых поединках.

Справедливости ради надо отметить, что за последние десять-пятнадцать лет бойцы различных видов единоборств, особенно смешанных стилей, здорово прибавили в классе. Особенно это видно по представителям Кавказа, где единоборства широко распространены. А в начале 90-х серьёзных бойцов и школ было не так уж и много.

Преступники прекрасно понимают, что подготовка бойцов СОБРа на порядок выше подготовки простых сотрудников. Они на практике много раз получали доказательство того, что в СОБРе служат очень жёсткие парни, которые не буду церемониться и следить, правомерно или неправомерно применяется сила. И они обязательно будут работать до конечного результата!

Перед первой поездкой на войну я служил в городском СОБРе, который тогда был при РУОПе. Это потом в названии появилась буква «Б», и он стал РУБОП. Все иронизировали по этому поводу, потому что сначала расшифровывалось название смешно: региональное управление организованной преступности. Типа сами организовывают, сами и ловят. Поэтому в 1996 году добавили в название букву Б, что сразу изменило смысл на правильный — «по борьбе с организованной преступностью».

Сами подразделения по борьбе с организованной преступностью появились в 1988 году как 6-е управление и отделы в уголовном розыске. Потом в 1991 и 1992 годах были созданы ОРБ и ОРЧ (оперативно-розыскное бюро и оперативно-розыскная часть). Собственно РУОПы были созданы в 1993 году. Наш РУОП был сформирован при ГУВД Санкт-Петербурга. Позже он стал самостоятельным и стал называться Северо-Западный РУБОП. Подчинялся он Москве, ГУБОПу. Это была чисто федеральная структура, которая не подчинялась милиции на местах. Кандидатуру начальника территориального управления органов МВД обязательно надо согласовывать с губернатором, с мэром. Поэтому те и имеют на начальника и влияние, и финансовые рычаги воздействия. И плюс к этому начальник территориального управления подотчётен губернатору или мэру.

В апреле 1994 года я перешёл в РУБОП. К тому времени в органах МВД я работал уже пять лет: с 1989 года — во вневедомственной охране, с 1991-го по 1994-й год служил в спецназе «Тайфун».

СОБР тогда был большой. Если не ошибаюсь, штатная численность была сто восемьдесят восемь человек. Команда собралась там очень серьёзная.

Я учился на старших курсах Ленинградского университета, на юрфаке и как раз тогда переходил со звания сержанта на офицерскую должность, получил звание младшего лейтенанта. В то время звание давали, если можно так выразиться, в долг. Структура-то новая, надо было людей как-то стимулировать переходить в неё. Поэтому должности в СОБРе были все офицерские. Из-за этого пошли на беспрецедентный шаг — стали давать бойцам СОБРа офицерские должности без специального образования. Потом эту ситуацию стали исправлять. Специально для СОБРа в Твери заработало двухгодичное среднее учебное заведение. Год нужно было отучиться очно, год — на заочном. Это была обычная школа милиции, но по специальности «Боец СОБРа». Закончив эту школу, сотрудник тем самым подтверждал своё офицерское звание.

Начало моей службы в СОБР пришлось на 1994 год. В Питере это был самый что ни на есть бандитский год! В 1992 году в городе пышным цветом расцвела империя, как её называли, Александра Малышева, который к тому моменту уже находился под стражей.

В 1993 году после отсидки вышел Барсуков-Кумарин — главный конкурент Малышева.

От братков в городе стало тесновато. Бандиты разъезжали по городу на БМВ и мерседесах. Можно было на Невском наблюдать такую картину: на встречных полосах напротив друг друга останавливаются две машины, опускаются стёкла. И два братка в малиновых пиджаках начинают друг с другом разговаривать. За ними по Невскому в обе стороны выстраиваются огромные пробки!

Вообще это было время бесконечных стрелок и разборок. Почти каждый день стрельба, похищения, вымогательство. Недвижимость

в то время туда-сюда летала. У многих начинающих коммерсантов бизнес отбирали, некоторых и жизни лишили. Именно в это время многие мальчики, когда их спрашивали, кем они хотят стать, отвечали: бандитами, а девочки — путанами… Суровое было время…

Мы не занимались оперативной работой, а только осуществляли силовую поддержку оперативников. Почему СОБРы вообще появились? Преступность к тому времени стала не просто профессиональной и организованной, она стала беспредельной. Появилось огромное количество молодых людей криминальной направленности. Необязательно все они были ранее судимыми. В основном это были бывшие спортсмены и бывшие военные. Но в банды сбивались не по профессиональному признаку. Кумарин, например, долгое время работал барменом и уже в то время начинал организовывать свой криминальный бизнес. Сначала он работал по валютным проституткам, дальше — больше. Закончилось это созданием огромного преступного сообщества, которое называли «тамбовские».

После 1991 года появилось много ниш, которые государство вообще не регулировало. И очень много молодых и крепких ребят в эти ниши хлынули и стали сами всё регулировать. Советский Союз закончился, правовая система Российской Федерации ещё не сформировалась. Людей в правоохранительных органах за то, что они якобы поддержали ГКЧП, тогда пачками снимали с должностей.

Предшествовало этому кооперативное движение. У большинства кооператоров принцип был такой: зарабатывай сколько хочешь, а налоги никуда не плати. Налоговых служб, адекватных новым экономическим реалиям, не было. Потому пышным цветом расцвёл бандитизм. Бандиты обкладывали кооператоров и коммерсантов данью. Хочешь работать — плати. Обычный сотрудник милиции — участковый, оперативник — уже не мог прийти в притон, в блатхату и сказать: «Я — капитан Иванов. Ты, ты и ты — за мной!». Уверенности, что люди встанут и пойдут, не было. Люди не только могли не пойти, а могли просто избить милиционера.

Помню вопиющий случай, когда машина сбила «Марадону», одного из ближайших сподвижников Малышева. Произошло это на проспекте Ветеранов. Дело было так: «Марадону» кто-то нехорошо подрезал. Тот бросился на своей машине догонять обидчика. Догнал, выскочил и… был сбит следующей машиной.

Бандиты устроили коллеге очень пышные похороны и перегородили всё движения по проспекту Ветеранов. А районная милиция просто боялась им препятствовать… В этой ситуации требовался очень серьёзный ответ государства. Вот РУБОПы этим ответом и стали.

Жёсткое подавление

Основная тактика первых лет работы СОБРа — это жёсткое силовое воздействие на криминальные элементы. Бандитов, как они сами себя называли, в городе было настолько много, что не было необходимости бегать и искать их где-то. Заходи в любой ресторан — они обязательно там сидят. А были и вообще просто бандитские кафе — «Тихая жизнь», «Встреча». Сидят люди с характерными стрижками, все в характерной одежде. На шее — цепь толстенная. На пальце гайка огромная золотая, в руках ключи от машины. Когда позже появились мобильники, то прилагался и мобильник с огромной антенной.

Бандиты вымогали деньги и, что самое страшное, убивали коммерсантов. Людей с целью вымогательства сначала похищали. Причём часто человека убивали, даже если деньги за него были заплачены. Если деньги не выплатили, то убивали в отместку. Это были тяжёлые уголовные преступления, которые требовали серьёзной оперативной работы.

По уголовному кодексу человека нельзя было задержать более чем на семьдесят два часа, а по Конституции — вообще только на сорок восемь часов. После этого времени человека надо было выпускать. В 1994 году Президент Ельцин издал указ. По этому указу человека могли заключить под стражу на тридцать суток, а потом ещё и продлить до шестидесяти суток. То есть два месяца человека можно было держать под стражей без предъявления обвинений. Такой прессинг выдерживали немногие. Это был сильный аргумент в борьбе с бандитизмом. Бандиты не очень стремились попадать под стражу. Они понимали, что их там никто не расцелует, нянчиться с ними там не будут.

Да и задержания все проходили очень жёстко — собровцы часто ломали бандитам и руки, и ноги. И не потому, что хотели сломать специально. Дело в том, что, как правило, контингент бандитский был специфический: бывшие борцы, боксёры. А милиции к тому времени бандиты вообще не боялись. Поэтому их при задержании сразу ломали. Тактика СОБРа в то время была следующая: бойцы спецназа, ограничив передвижение задерживаемых либо в каком-то помещении, либо в машине, пытались их как можно быстрее нейтрализовать вне зависимости от того, исходила от них какая-то реальная угроза или нет. Положительный эффект был в том, что бандиты эту тактику знали и сопротивление оказывать просто боялись. Когда они видели, что влетают люди в масках с автоматами, то мгновенно стремились встать в такую позу, чтобы минимизировать физические повреждения. Это их не особо спасало, всё равно практически всегда они своё получали. Но при этом кодекс бандитской чести не позволял им жаловаться! Они сами все были беспредельщики и понимали, что таковы правила игры: беспредел порождает беспредел.

Из бандитов — в бизнесмены

Так жёстко отношения СОБРа с бандитами строились до момента, когда бандиты сами потихонечку не стали легализоваться. Многие из них легализовались уже в 1996 и 1997 годах. Во-первых, все поняли, что от чистого криминала выгоды мало. Во-вторых, это просто небезопасно. Изначально у братвы, то есть бандитов в чистом виде, психология была какая: мы братва — это очень круто. А есть ещё барыги, они не в братве. Поэтому они — никто. А если вдруг какой-то браток начинает заниматься бизнесом, зарабатывать, то он — барыга, терпила, он лох. И он должен братве платить, потому что любой барыга должен платить братве всегда! Это как раньше воры не могли запятнать себя работой, так бандиты нового времени не могли запятнать себя коммерцией.

Но затем бандиты сообразили, что просто обирать коммерсантов — это опасно. Реально можно сесть и надолго. Или тебя могут вообще убить, если ты с кем-то что-то не поделил. Поэтому лучше деньги зарабатывать. Это приносило гораздо больше дохода.

Бизнес бандиты отжимали у коммерсантов. А если ты стал заниматься бизнесом, то надо сращиваться и с властью, и с депутатами, и с силовиками. Известная личность — Глущенко «Хохол». Он достаточно долго был депутатом от ЛДПР. А одновременно — криминальным авторитетом. Был ещё такой «Фима-банщик», Ефимов. Он одно время так хорошо и уверенно себя чувствовал, что в открытую говорил, что у него вся милиция кушает с руки. И действительно, он реально платил территориальным подразделениям милиции! Присадил его именно РУБОП. После отсидки он вышел, подался в бега — скрывался от новых обвинений. И вот не так давно его этапировали из Ялты.

Задержаний в то время были не десятки, а сотни. Они у меня в памяти все сливаются. Обычно происходило это так: СОБР подъезжает, оперативники показывают нам либо машину, либо помещения. Дальше — фас! Выламываем дверь, валим, то есть укладываем на пол всё живое. И начинается уже индивидуальная работа. Часто при задержаниях мы находили оружие.

Хорошо помню одно задержание. Рядом с Гостиным двором стоит двухэтажное здание. На первом этаже театральные кассы, а на втором этаже был какой-то ресторанчик. В этом ресторане надо было задерживать бандитов. Ресторан закрытый, клубного типа. Там обычно кроме бандитов никого больше не бывало. Нам сказали, что их будет человек шесть. На заявку поехало шесть собровцев и несколько оперативников. А бандитов оказалось восемь! Я хорошо запомнил момент, когда мы вбежали. Бандиты сидели за большим круглым столом. Я, как вбежал в зал, сразу запрыгнул на стол. Ногой сбиваю со стула человека, сидящего передо мной! Он падает назад, у него задирается одежда. Вижу: под одеждой на нём бронежилет. И пистолет ТТ за поясом… Упаковали мы всех очень быстро. Обыскали. У трёх или четырёх человек были бронежилеты, а ещё у двоих — тоже ТТ. Это называется — ребята приехали в центр города покушать! А может, они и всё время так ходили, кто их знает…

Чтобы впредь было неповадно…

Все, работавшие в милиции в то время, помнят историю, когда «казанцы» убили Серёжу Троценко, сотрудника РУБОПа. Была оперативная разработка, в которой сотрудники милиции выдавали себя за коммерсантов. Они должны были встретиться с группой «казанцев». Это была очень жестокая преступная группировка. Офис у них был в гостинице «Прибалтийская». На стрелку приехал одиозный лидер «казанских» «Мартин». Поняли ли они, что перед ними сотрудники милиции, не поняли, — неизвестно. Но «Мартин» с подельниками сразу достали пистолеты и открыли огонь. Стрелка проходила на улице. Одного сотрудника РУБОП застрелили, другого ранили.

Это трагедия город встряхнула как следует. Всех сотрудников вызвали из отпусков и оторвали от выходных. И была устроена ночь длинных ножей длиною в три дня! Работали абсолютно все офицеры РУБОПа, в полном составе работал СОБР. Плюс подтянули и ребят из «Тайфуна», спецназа Министерства юстиции. Приходили парни из уголовного розыска, спрашивали, чем могут помочь.

Три дня по городу проходили непрерывные рейды. Мы вычищали все места, в которых обычно собирались бандиты: бани, сауны, кабаки, гостиницы. Реализовывалась малейшая информации, что в каком-то месте могут находиться люди, имеющие принадлежность хоть к каким-то криминальным структурам.

На Литейный (РУБОП в то время находился там) тогда доставили около шестисот человек. Все этажи были заставлены людьми. Есть легенда, что ручейки крови стекали даже вниз по лестнице. На третий день организованная преступность сказала: «Брэк! Всё, хватит… Мы сдаёмся, прекратите террор. Мы готовы сдать тех, кто убил и ранил милиционеров».

Лидеры всех остальных преступных группировок «казанских» осудили. Одних участников нападения на милиционеров задержали рубоповцы, других кончили сами бандиты, чтобы не сдавать.

Эта операция дала очень мощный эффект. Конечно, тогда пострадало много непричастных людей. Но вот что удивительно — я сам слышал, как многие такие пострадавшие говорили: «Слава Богу, что есть хоть кто-то, кто может всю эту мразь поставить на колени». Это был 1995 год. Тогда я уже вернулся из первой командировки в Чечню.

Едем на войну

Летом 1994 года в Санкт-Петербурге проходили «Игры доброй воли». Помню этот июль — жара стояла неимоверная. И работы у нас тогда было очень много.

Прошли игры, и где-то к октябрю на телевидении начинают появляться тревожные сюжеты о Чечне. Именно на телевидении. По оперативным сводкам информация особо не было. Хотя уже было шесть захватов заложников в Минводах в 1993—1994 годах. В основном захватывали заложников в самолётах, требовали выкуп. На эти захваты вылетала знаменитая «Альфа» — управление «А» Центра специального назначения ФСБ.

Практически все захваты закончились освобождением заложников. По-моему, только в двух случаях были переданы деньги, и преступники тогда скрылись в неизвестном направлении. Именно в то время на Кавказе разными способами, в том числе и такими криминальными, стали аккумулировать деньги.

Лично у меня уже тогда слово «Чечня» стала ассоциироваться с какой-то тревогой. До этого я с чеченцами, кроме одного раза, вообще никогда не сталкивался. У нас как-то был конфликт с чеченской организованной преступной группой. И вот что интересно: от чеченцев на встречу пришёл русский парень! Крепкий, под два метра ростом, спортсмен. Переговорили. Он понял, что тут СОБР, спецназ. Адекватно всё оценил, они отошли в сторону. Конфликт тот был чисто коммерческий. Люди к нам обратились за помощью. Почему появился спрос на милицейские «крыши»? Бандиты всё у крышуемого бизнесмена забирали. Развиваться людям они не давали. Бизнесмен просил: «Дайте, я немного приподнимусь, тогда платить вам буду больше». — «Не-не-не, давай всё сейчас. Быстрей!».

Бизнесмены начали искать альтернативу такому бандитскому подходу. Стали приходить к нам. Сначала просили просто помочь, отбить от бандитов. «На меня наезжают. Попал в ДТП, с той стороны машина дорогая. Квартиру требуют отдать». А когда они увидели, что милиция может такие вопросы с бандитами решать, то стали спрашивать: «Может, вы будете нашей „крышей“?». Что такое «крыша»? Мы знаем, что вы у нас есть, мы вам платим. А если что-то у нас случится, то мы вам позвоним, и вы приедете помогать. Мы говорим: «Давайте. Почему нет?». Зарплата у нас в СОБРе тогда была, мягко говоря, невысокая — от тридцати до пятидесяти долларов в месяц, если сравнивать по курсу валют.

События в Чечне стали активно развиваться уже в октябре 1994-го года. Сначала наши пытались провернуть дело так же, как раньше сделали в Азербайджане, когда вернули к власти Алиева. Были в Чечне два человека, на которых федеральные силы сделали ставку — это Лобазанов и Гантамиров, мэр Грозного. План разработали такой: в столицу Чечни входит колонна российских танков с местным ополчением на броне. Правительство Дудаева позорно бежит, ополчение захватывает здание правительства. Через некоторое время проводятся выборы, и всё становится легитимным. Именно так вернулся в своё время к власти Алиев. Так же когда-то и Шеварнадзе в Грузии к власти вернули. И думали, что ещё раз по такому же сценарию удастся сделать. Вроде всё это Кавказ, одни и те же условия.

26 ноября 1994 года танки вошли в Грозный. Однако наши не думали, что со стороны чеченцев будет такое жесточайшее сопротивление! Дудаев заранее всё хорошо подготовил.

Первая попытка взять Грозный в ноябре 1994 года закончилась неудачей. Наши тридцать танкистов из Кантемировской и Таманской дивизии попали в плен. Их по телевизору показывали. Из Грозного потом звонили в Москву и говорили: «Приезжайте, забирайте своих». А в Москве им ответили: «Мы своих никуда не посылали». То есть отказались от танкистов. Позже получастным образом из Грозного танкистов всё-таки вывезли. Правда, не всех…

В декабре из Чечни пошли уже совсем страшные телевизионные репортажи. Как сейчас помню день 31 декабря 1994 года. Я заступил на сутки по охране здания управления. Тогда ещё не было комендантского отделения, и эту задачу выполнял СОБР. То есть мы сами себя и охраняли. Конечно, настроение у меня было соответствующее… У всех впереди Новый год, шампанское, оливье, а мы на дежурстве. Тут мой начальник, Коля Кириллов, говорит: «Накануне был жестоко избит сотрудник РУБОПа. У него всё отобрали: деньги, удостоверение. Голову пробили». Ограбление оказалось бытовое. К нему подошли на улице и ударили сзади бутылкой по голове.

Грабителей быстро нашли. Это оказались колпинские доморощенные бандиты. Коля мне говорит: «Надо срочно туда ехать. Местные оперá уже сорвались». Говорю: «Конечно, поеду». Я обрадовался, что эта поездка аннулирует моё новогоднее дежурство. Подвиг по-быстрому совершу и к десяти вечера буду свободен!

Поехали. В Колпино всё прошло отлично. Мы бандитов захватили в момент распития на радостях от успешного ограбления. Нашу группу отвезли на базу. Я уже стал переодеваться. Мне: «Куда?». Говорю: «Да я же…». Мне: «Ну нет, извини».

Уехать не получилось. Хожу по всему зданию, иногда телевизор включаю. Вижу в новостях — в Чечне какие-то непонятные события происходят. Тогда было много времени подумать. Вдруг пришла мысль: «Не пришлось бы нам в январе туда поехать…». До этого по ГУВД ходило много нехороших слухов, что в добровольно-принудительном порядке сотрудникам милиции из ОМОНа, из ППС, из других служб предлагают выехать на Кавказ. Но всё это было на уровне слухов, никто ничего из начальства конкретно не говорил.

Правда, накануне у нас из СОБРа взяли четверых бойцов, чтобы перегнать бэтээры на Кавказ. В каждом СОБРе ведь были свои штатные бэтээры. Видимо бэтээры на Кавказе потребовались в большом количестве, если даже наши забрали. Пришла телефонограмма: «Перегнать две машины. В каждой — по одному водителю и по одному сопровождающему». Причём перегонять бэтээры они должны были своим ходом — из Санкт-Петербурга прямо на Кавказ.

Четыре человека уехали. На тот момент я толком ничего не знал — ну уехали люди и уехали. А вот какая это получилась «простая» перегонка, я узнал позже. Наши на своих бэтээрах на место приехали. Командировка у них была выписана на несколько дней. Три дня в пути, один день на месте. Получается всего одна неделя. У них тут же забрали командировочные и сказали, что их командировка продлевается на месяц. А потом поставили прямо в боевые порядки входящих в Грозный колонн! Вот так четверо из наших самыми первыми вошли в Грозный.

Все остались живы и здоровы. Трое из них были кадровые армейские офицеры с большим опытом. Именно этот опыт им очень помог. Четвёртым был Андрей К., русский, который родился в Грозном. Ему, конечно, помогло то, что он знал местность и вообще хорошо ориентировался в местных условиях. Правда, он рассказывал: «Когда мы входили в Грозный, я ничего толком узнать не мог. Раньше это был зелёный цветущий город, а тут вокруг — одни руины».

Страна по традиции с размахом целую неделю отмечала новый, 1995-й, год. Выхожу я на дежурство пятого января. В Управление всё тихо, спокойно. Шестого, седьмого, восьмого января отдыхаю. Девятого января рано утром звонок — срочно прибыть на работу. Срочно!

Командир СОБРа сидел на Литейном, а сам СОБР находился в ОМОНе на канале Грибоедова. Я приехал на канал Грибоедова. Там очень много народу: все ходят, колобродят, заходят, выходят… Вижу: сидит Виктор Логинов, на тот момент он был у нас в СОБРе командиром отделения. Спрашивает меня: «Ну что, поедешь?». Я ему в ответ: «Куда?». — «В Чечню». Первая моя реакция: «А кто ещё?» Он: «Я старший». — «С вами поеду».

Виктор Александрович Логинов был первым командиром спецназа Службы исполнения наказаний, где я с ним служил. Потом он перешёл в СОБР, а мы — за ним. Хотя нам было в спецназе службы исполнения наказаний очень хорошо! Служба такая для нас комфортная, что лучше у меня в жизни и не было. Логинов был человек, на которого мы молились. Он сейчас уже давно на пенсии, мне незачем ему льстить. В лицо, конечно, ему этого не скажешь. Но большего авторитета по жизни, чем он, у нас не было. И он абсолютно этого заслуживает. Я никогда раньше не видел таких руководителей. Обстановка и атмосфера в отряде была настолько душевная, настолько семейная! Зарплата была копеечная, а мы всё равно на работу бежали с радостью. Мне очень нравилось, что в коллективе у нас не было изгоев. В замкнутых мужских коллективах такое часто бывает. Ведь всё время есть поддавливание на личность со стороны коллектива и отдельных людей. А здесь мы все были как одна большая семья.

Образ жизни у нас был своеобразный. Спорт, спорт спорт… Вместе часто выезжали на природу. Обстановка в отряде было очень здоровая. И она нам помогала в тех условиях — начало девяностых годов — выживать, обеспечивала, как сейчас модно говорить, своеобразные скрепы. Время-то было страшное, жестокое… Я был помоложе, а у большинства уже были дети. У всех стоял один и тот же мучительный вопрос: как кормить семью?

За Логиновым практически весь спецназ из службы исполнения наказаний перешёл в СОБР. И из этих сотрудников и была составлена первая группа в пятнадцать человек, которая с Логиновым поехала в Чечню.

Когда первая попытка штурма Грозного провалилась, стало понятно, что группировку федеральных сил в Грозном надо наращивать. А наращивать-то было не из чего! Военные, которых и так собирали почти со всей страны, понесли гигантские потери, как в личном составе, так и в технике. Повыбивало очень много офицеров. Что делать? Снова сгонять как на убой двадцатилетних пацанов? Какой смысл? И тут вдруг вспомнили, что в стране есть взрослые мужики — подготовленные и хорошо зарекомендовавшие себя специальные подразделения, которые оснащены лучше, чем обычная милиция. И с психологией у них всё в порядке, постоянно участвуют в задержаниях вооружённых преступников. А первые события в Грозном показали, что они ещё и воевать умеют! В Грозный собровцы входили на своих бэтээрах. И единственная колонна, которую в Грозном сразу не сожгли, была именно милицейская колонна!

(От МВД в Грозном милицейскими подразделениями командовал генерал-майор Виктор Васильевич Воробьёв. Он позже, в ночь на 7 января, погиб у здания бывшего Нефтяного института. Тогда же погибли два бойца СОБРа Ставропольского края — лейтенант Александр Карагодин и младший лейтенант Александр Карпушин, которые пытались его вытащить. Наши ребята из Питера как раз вывозили их тела. Но обо всём этом мы узнали потом. В начале января мы толком вообще ничего не знали.)

Логинов мне говорит: «Завтра с вещами сюда». На Бобруйской нам выдали всё, что только было можно. А вот оружие у нас было своё: снайперские винтовки, автоматы, гранатомёты, пулемёты. Хотя это стандартное мотострелковое вооружение, из него мы стреляли постоянно.

Экипировались мы в милицейский серый камуфляж. Это было, конечно, смешно. Но другого не было. Тут же сами поехали в магазины «Солдат удачи», там нам подарили каждому по ножу. Ножи были с зазубринами сверху, на вид очень страшные! Но для реального использования они оказались абсолютно непригодные. Побежали по спонсорам, набрали очень много еды. Над нами в Грозном все сначала смеялись: «Вот, приехали питерские, даже холодильник с собой взяли!». Но когда через несколько дней начался страшный голод (централизованное снабжение было не налажено), смеяться над нами перестали. И стали приезжать за едой… Мы, конечно, кого могли, подкармливали.

Погрузились в автобус и поехали до Москвы. Нам, можно сказать, очень крупно повезло. К тому моменту у командования уже появилось понимание, что нельзя людей прямо с ходу бросать в бой. Поэтому значительные силы и средства стали концентрировать на базах для предварительной подготовки. Мы приехали в Балашиху, на базу «Вымпела». Собралась всего в Балашихе около восьмисот собровцев со всей страны.

Когда мы ещё ехали до Москвы в автобусе, уже прошла информация о неудачном штурме. Но про потери молчали. Потому страха особого у нас не было, а была даже некая бравада. Почему? Во-первых, ехали все свои. Да, мы понимали, что обстановка будет незнакомая и непонятная. Но и раньше мы много раз бывали в самых разных ситуациях. Плюс с нами был командир, которого все уважали и которому всецело доверяли. Мы рассуждали так: командир знает, что делает. Сказал — поехали, значит, он знает, куда и зачем. В своё время, перед срочной службой, я вообще пытался попасть на афганскую войну. Но так в Афганистан и не попал. И жалел, что не попал. Поэтому лично для себя я увидел перспективу на войне всё-таки побывать!

«Вымпел-Вега»

Подъезжаем к Балашихе. Вокруг — лес, вдали возвышается огромное современное здание, вроде бы этажей шестнадцать. Вокруг этого здания за высоченным забором и размещалась база «Вымпела», построенная ещё в советское время. (База была, конечно, сверхсекретная. Но всё относительно… Как-то нам разрешили выехать в Москву. Возвращаемся, боимся заблудиться. Я потихоньку людей в автобусе спрашиваю: «Балашиху-то я не пропущу?» А мне бабушка какая-то отвечает: «Сынок, тебе что, секретная база КГБ нужна? Я выйду, а ты до поворота доедешь — там и база». И говорит водителю: «Вася, ты мальчиков высади, где надо». )

Въезжаем на базу и видим, что там стоят такие же автобусы с собровцами, которые приехали буквально со всей страны. Когда мы начали разгружаться, над нами все стали смеяться: «Приехали, понимаешь, „боевики“, которые не знают, что надо набирать побольше патронов, а не макаронов». Но спасибо нашим командирам, что всё у нас было с собой. В то время командиром СОБРа у нас был бывший афганец Евлахов Игорь Ириниевич. Он-то как раз хорошо понимал, куда нас отправляют и зачем. Сидоренко Сергей Фёдорович, начальник РУБОПа, — тоже бывший афганец.

Перед выездом они с нами провели своеобразный ликбез. Говорили обо всём, начиная с глобальных вещей и до каких-то совсем практических. Например: «Возьмите с собой полиэтиленовые пакеты. Если сырая погода, и вы понимаете, что вам сутки придётся работать, то суньте ноги в полиэтиленовые пакеты, а только потом — в берцы. Да, нога в пакете вспотеет. Но зато снаружи вода не будет проникать». Мне самому не пришлось так делать. Не знаю, насколько это практично. Но командиры пытались хоть как-то нас подготовить к этой командировке. Говорили: «Неизвестно, в каких условиях вы там будете жить». Настойчиво говорили, что надо обязательно соблюдать чистоплотность, брать с собой как можно больше мыла. Говорили, чтобы мы тщательно следили за гигиеной. Где бы ни остановились, отхожее место делать не ближе, чем столько-то метров от лагеря. Это вроде простые и понятные вещи. В армии мы ведь все служили. Но эти советы нам очень пригодились.

Мы разгрузились, разместились. Мельком видели бойцов «Веги», которые только что из Грозного приехали. Почему «Веги», а не «Вымпела»? Дело в том, что в 1993 году за отказ штурмовать Белый дом президент Ельцин своим указом управление «В» центра специального назначения ФСБ «Вымпел» расформировал и передал его штат в МВД под названием «Вега». Многие высококлассные офицеры тогда в знак протеста уволились. Кстати, двумя годами ранее за такой же отказ принимать участие в штурме Белого дома, когда там сидел Ельцин, сотрудники спецподразделений КГБ «Альфа» и «Вымпел» были причислены к его защитникам. Но в конце 1995 года «Вымпел» вернулся в состав ФСБ.

Утром нас собрали в огромном зале. Там сидели несколько сот человек. Выходит полковник Валерий Круглов, командир «Веги», который только что из Чечни вернулся. Говорит: «Мне поручено провести с вами скоротечные занятия. Не знаю, сколько у нас будет дней на подготовку. С чем вам в первую очередь придётся столкнуться — это бой в городе. Очень тяжёлая и страшная штука. Опыта ведения боёв в городе практически ни у кого нет. Даже у меня нет. Но за несколько дней я там на месте кое-что понял. Постоянная стрельба, постоянная опасность и ожидание выстрела будут на вас очень сильно давить». Тут раздаётся вопрос из зала: «А за сколько дней к этому можно психологически привыкнуть?». Круглов задумался и ответил: «Часов шесть. Через шесть часов нормальная здоровая психика адаптируется к новым условиям». Конечно, здесь надо учесть, что среди собровцев слабаков не было. Я сам не за шесть часов, конечно, но за двое-трое суток освоился и дальше чувствовал себя уже достаточно комфортно.

Все на войну ехали совершенно сознательно. Могу точно сказать, что таких, кто приехал в Балашиху в добровольно-принудительном порядке, среди нас практически не было. Исключением были четыре новгородца, которые сказали: «Мы на такое не подписывались». Развернулись и уехали. Пятый новгородский собровец, Эдик П., остался. Совсем молодой парень. По возрасту он был моложе и меня, и всех своих. Эдик нам сказал: «Раз мои уехали, я буду с вами». Он в Новгороде дослужился до командира и долго возглавлял новгородский СОБР. Затем уехал в Нарьян-Мар, где стал командовать только что созданным ненецким ОМОНом. (Кстати, я со многими знакомыми из той самой первой командировки до сих пор общаюсь.)

Круглов стал рассказывать, с чем им пришлось столкнуться, что такое городской бой. Рассказывал о тактике зачистки, городского прочесывания. «В полевых условиях у вас сектора. В городских условиях тоже сектора, но ещё и этажи: нижние, средние, верхние. Поэтому тактика совершенно другая».

В зале было несколько ребят-афганцев. Попросили их рассказать. Очень интересно было их послушать. Офицеры «Веги» разбили нас на несколько учебных групп. Старшими групп назначили как раз афганцев. Началось приведение оружие к нормальному бою, дополнительные стрельбы. Из гранатомётов-пулемётов постреляли, гранаты покидали. В учебном городке «Веги» учились работать в городских условиях. У них была построена имитация населённого пункта: улица, несколько домов повыше и пониже.

Тренировались мы две недели, хотя вначале думали, что тренироваться будем только три дня и нас отправят в Чечню. Когда стало понятно, что нам дадут подготовиться, все облегчённо вздохнули. Когда начались занятия, все ещё больше успокоились — всё получается, всё нормально. Но потом пошли задержки с отправкой. Это сыграло не очень хорошую роль…

Мы приехали в серой омоновской форме, типа комбинезонов. Одни люди нам говорят: «Зачем вы её взяли? Там военных не трогают, а милиционеров убивают». Говорим: «Поняли…». А нам выдали ещё и армейский камуфляж, «берёзку». Мы давай переодеваться в «берёзку»! Другие говорят: «Да вы что! Там в военных стреляют, а вот милицию не трогают». Стали голову ломать: что же надеть-то в конце концов?..

Интенсивная подготовка длилась неделю. На второй неделе мы стали замечать, что руководство просто тянет время. Спрашиваем: «Когда?». Говорят: «Ждём». — «Чего ждём?». — «Команды». — «Какой команды? Уже всё отработали, когда наконец поедем?». — «Ждите. Давайте мы вас ещё потренируем». К тому времени мы уже отстрелялись из всего, из чего только можно было отстреляться. И народ стал потихонечку выползать за пределы базы. «Давайте в Балашиху сходим…».

Хорошо помню, как тогда поменялось настроение. Сначала: отлично, приключения, война! Потом послушали «вымпелов», афганцев… Хотя погибших в «Вымпеле-Веге» на тот момент не было, постепенно стало приходить понимание, что не всё будет просто.

С нами был доктор, Никита Чистович (он погиб в Грозном в 1996 году). Тогда он только перевёлся к нам из тюремной больнички. Хирург, который с точки зрения мясорубки повидал много чего. На одном из занятий его как специалиста по военно-полевой хирургии попросили рассказать, с какими ранениями придётся столкнуться и что можно сделать.

Никита вышел на сцену и рубанул: «Приготовьтесь к тому, что треть из этого зала будет убита. Ещё треть — тяжело ранена». Реакция в зале была шоковая. В тот момент мы по-настоящему поверили, что так и будет! Но на самом деле этого не произошло. Свою роль сыграло то, что нам дали время на подготовку. Да и у руководства произошло переосмысление ситуации.

На пороге странной войны

Когда мы наконец-то отправились в Грозный из Балашихи, был мороз, градусов двадцать. Это были двадцатые числа января 1995 года. Утром нам говорят: «Всё, отправляетесь!». В душе сразу как будто что-то отпустило, пришла ясность. Ехать нам надо было в аэропорт Чкаловский. Погрузка в машины, разгрузка на аэродроме, погрузка затем уже в самолёты ИЛ-76. Пока ещё все смеются, подтрунивают друг над другом. Тут мы ещё со своим холодильником, макаронами… Но и боеприпасов у нас было по максимуму. Мы чётко знали, что на месте нам получать их будет негде.

Полетели. ИЛ-76 — самолёт герметичный. Давление внутри нормальное, а вот температура очень низкая (ведь за бортом на такой высоте минус пятьдесят). Нас всех сильно пробрало холодом, хотя закутались по максимуму. Наконец-то зашли на посадку, приземлились. А вот когда открылась рампа, в самолёт ударил настоящий жар! Мы мгновенно взмокли.

Прилетели мы в Моздок, на военный аэродром. Я первый раз жизни был на Кавказе. Сам аэродром находится на равнине, где-то вдалеке виднеется город. По аэродрому ездят какие-то машины. Видим пулемёты, где-то слышна стрельба. Присмотрелись — стреляют в воздух трассирующими. Кто стреляет, зачем стреляет — непонятно… Первое впечатление было не очень приятное. Хорошо, что нам дали время подготовиться и привыкнуть к мысли, что это уже война. Если бы мы сразу из Петербурга сюда прилетели, нам было бы намного тяжелее.

Незабываемые дни и ночи во 2-й комендатуре

Прилетело нас одновременно примерно человек восемьсот. В Моздоке тогда сразу приземлились бортов двадцать. Разгрузились, переночевали в эшелоне в районе элеватора. Утром погрузились на машины и колонной пошли на Грозный. Идём и видим: в стороне на железнодорожном полотне стоит состав со ржавой выгоревшей боевой техникой. И тут же видим другой состав, который идёт в противоположную сторону. На платформах зелёная, в масле, новенькая техника. А потом мы увидели холодильники — вагоны рефрижераторные. Именно в этот момент нас всех по-настоящему проняло…

Смотрим по сторонам дальше — на всех господствующих высотах ЗУ-23 (23-мм спаренная зенитная установка. — Ред.) стоят. Над нашей колонной вертолёты носятся. Колонна состояла вперемешку из грузовых машин, бэтээров, бээмпэ. Полное ощущение, что и здесь уже фронтовое обстановка.

В колонне порядок чувствовался. Впереди нас шла инженерная разведка. А вот в Моздоке, куда мы прилетели, с порядком было не очень. Логинов ходил по аэродрому и пытался понять, куда ему с бумажками надо идти и куда нам вообще деваться. По ощущениям Моздок походил на гуляй-поле. Все разношёрстные, техника разномастная. Видели даже «Альфу», они там какую-то важную особу охраняли.

До Грозного мы шли часов пять-шесть. Где-то остановились. Команда: «Разгружаться!». Начинаем разгружаться. Нам говорят: «Здесь находится 2-я комендатура Старо-Сунженского района. Размещаетесь. Это ваша база».

Огляделись — вокруг одни развалины. Разрушенные жилые дома, руины деревообрабатывающего завода. Напротив нас — тоже разваленное здание автошколы. В округе я не увидел практически ни одного целого здания. Более или менее сохранились малоэтажные постройки. А вот всё, что выше второго этажа, было просто снесено.

Для комендатуры нашли более или менее целое место. До войны здесь было автопредприятие. Вокруг — бетонный забор. Комендант на тот момент уже был назначен. У него в подчинении был взвод Внутренних войск, который охранял периметр. И всё… Никакой силовой поддержки у комендатуры не было. Для такой поддержки как раз и дали ему нас, петербургский СОБР. Пятнадцать человек.

Коменданта помню смутно, вроде он был из военных. А вот его заместителя по тылу, старшину-сверхсрочника, я почему-то запомнил хорошо. Может, потому, что у него были белые соломенные волосы. Когда нас стали обстреливать, он так напился, что наблевал себе в сапоги. Потом надел их и ходил, хлюпал. Совершенно было дикое зрелище…

В комендатуре был очень классный парень — взрывотехник. Наш собровский взрывотехник Гена с ним очень подружился. Вдвоём они вокруг нашего расположения ходили ставить растяжки. И также снимали растяжки, которые «духи» против нас ставили.

К комендатуре подходы были открытые. Именно на них мы и ставили растяжки. Надо сказать, что боевики быстро приноровились к этой нашей тактике. Вдруг Гена во время очередного обхода видит, что его растяжку сняли, а вместо неё поставили другую, скрытую растяжку. То есть когда мы будем выходить по проходу, то на чужой растяжке и подорвёмся. Видно было, что «духи» прикидывали: откуда ты можешь выходить? Скорее всего — вон из того подвала. На тебе на подвал вот такую растяжку! Бывает, видишь одну открытую растяжку. А «духи» рядом ещё две или три скрытые поставили! Вот такая была у нас мино-растяжечная мини-война.

Но Гена у нас очень грамотно работал. Из наших никто ни разу не подорвался. Один раз, правда, проволоку зацепили. Но успели отбежать, никого не задело. Так бывает, если на растяжке стоит граната. У неё замедлитель на четыре секунды. После характерного щелчка, если ты его услышал, четырёх секунд вполне достаточно, чтобы отбежать и упасть на землю ногами к взрыву. В крайнем случае ноги осколками посечёт, это не смертельно.

А вот противопехотные мины срабатывают сразу, там другой принцип действия — нет замедления. В основном растяжки срывали собаки.

Задача нам была поставлена такая: в зоне своей ответственности выявлять боевиков, а потом их задерживать или же при попытке сопротивления уничтожать. Зоной ответственности у нас был целый городской микрорайон. Жителей там оставалось много.

В основном это были пожилые люди. Молодёжь почти вся оказалась у бандитов.

После страшного Первого штурма начались позиционные бои. Подземные коммуникации не давали возможности выдавливать боевиков последовательно. Получилось, что наши занимали одну часть города, другая оставалась у боевиков. То есть бои эти шли в шахматном порядке. Мы как раз и попали на эти так называемые «шахматки». Занимаем какую-то часть застройки городской, а вокруг и боевики, и наши. Чересполосица: клеточка белая, клеточка чёрная, клеточка белая, клеточка чёрная… Действовать в таких условиях было очень тяжело. Не было понимания, где тыл, а где фронт, где свои, а где чужие…

Хорошо было то, что руководство переставало выстраивать войска в цепь и заставлять передвигаться колоннами. Была дана команда оставаться на месте, чтобы закрепиться и наладить взаимодействие с соседями. Мы в Грозном стояли на Старой Сунже. У нас была своя зона ответственности, из которой боевики якобы уже были выдавлены. Каждый вечер происходили жесточайшие перестрелки. По ночам мы находились только внутри закрытого периметра, а днём выезжали по оперативной информации. Мы должны были находить и зачищать тех боевиков, которые находились в тылу у наших на той территории, за которую мы отвечали. Боевиков мы арестовывали и передавали на фильтр. Тех, кто не сдавался, уничтожали.

Зачистки проходили так: приходим по оперативной информации в конкретный дом. «Ты и ты — пойдём с нами!». Кто-то шёл, кто-то пытался сопротивляться. Но к тому времени боевики уже почти не оказывали ожесточённого сопротивления. Им проще было спрятать автомат и прикинуться, что они обычные граждане. И одеты они были в основном по гражданке. Днём — это мирный гражданин. Пришла ночь, он автомат достал, отстрелялся и опять спрятал.

Чёткой линии фронта не было. Непонятно было, где опасно, а где не опасно. А нам ведь постоянно приходилось перемещаться! Иногда нас пытался обстреливать непонятно кто. Мы в ответ начинали стрелять. Часто натыкались на явные группы боевиков. В таком случае понятно, что их надо додавливать и уничтожать. Уничтожили, посмотрели — да, боевики.

Бывали и курьёзные случаи. Помню, как-то заблокировали мы один частный дом. Внутри — боевик. Выходить он отказался, мы стали его выкуривать. Видим — рядом дед в огороде с тяпкой работает. Мы ему: «Дедушка, вы отойдите подальше на всякий случай». А он: «Сынки, вы мне не мешайте! Не видите — я работаю.!». И продолжает тяпать свой огород. Во дворе у него ещё и ребёнок бегает. Мы деду: «Хоть внука уберите!». Старик на нас — ноль внимания. Мы кричим боевику: «Смотри, у тебя сосед с ребёнком рядом. Хотя бы их пожалей». Тот орёт в ответ: «Буду отстреливаться до последнего!». Тогда мы ему гранату в окно кинули.

Стрельба вокруг велась постоянно. Пиу, пиу — всё время что-то мимо пролетает. Однажды ехали на броне. И вдруг по броне что-то ударило, прямо под ногами заклацало! Мы мигом метнулись на другую сторону брони и открыли огонь по зданию, из которого, как нам показалось, по нам стреляли. Бэтээр развернулся, мы рассыпались. По зданию несколько бэтээров из пулемётов крупнокалиберных хорошо дали, мы из автоматов постреляли. Но так и не увидели, в кого мы стреляли, и кто стрелял по нам. Боевики это были или свои — остаётся тайной. А когда нам показалось, что уже всё закончилось, по нам оттуда опять к-аа-к дали! Вокруг всё свистит, пули летают, рядом в землю втыкаются. Бэтээр несколько раз туда ещё отработал. Но мы в это здание сунуться не решились. Под прикрытием брони оттянулись метров на сто и уехали.

В другой раз мы за гуманитарной помощью ехали не на броне, на «уазике». И заблудились… Плутали, плутали и случайно выскочили на площадь Минутка. Там как раз шёл бой. С одной стороны площади — боевики, видим вспышки выстрелов на зданиях. А у своих мы видим спины. Кто-то из них обернулся и кричит: «Давайте отсюда!..». Тут пули попали в «уазик». Мы выскочили, рассыпались.

На полномасштабный бой мы не рассчитывали, поэтому у каждого было всего по восемь магазинов. Мы их отстреляли и дальше уже только наблюдали. Ждём, когда десантники боевиков подавят. Под прикрытием бээмпэ они стали продвигаться вперёд, поддавливая боевиков. Бой переместился немного дальше. Мы стали смотреть, что с нашим «уазиком». Он оказался на ходу. Подобрались поближе к десантникам и спросили, как проехать в то место, куда нам было надо. Нам, не прекращая стрелять, очень некультурно ответили. Делать нечего — мы развернулись и поехали сами искать, где же нас ждала гуманитарка.

Потерь в эту командировку у нас не было. Во многом это благодаря Логинову. К нему постоянно приходили и говорили: «Пошлите людей туда, пошлите людей сюда». А он к этим поручениям всегда очень взвешенно подходил — всё фильтровал и прокачивал. Нам говорил перед выходом на задачу: «Ребята, когда поедете, смотрите — возможно, будет то-то и то-то. Вот туда не лезьте ни при каких обстоятельствах. А если кто-то вам скажет, то пусть сам туда и идёт. А вот здесь, если надо будет, смотрите сами».

«Дружественный» огонь

Была у нас очень характерная для того времени история с танкистами. Обстрелы и перестрелки вокруг были практически каждую ночь. Я почему-то думаю, что стреляли в основном наши федеральные части. Ведь у них не было ни единой связи, ни единого управления. Взвод Внутренних войск, который у нас охранял периметр, тоже постоянно куда-то стрелял. Но мы в этом участия не принимали — бессмысленное это было дело. Но из-за этой беспорядочной стрельбы ночью ходить по городу было просто смерти подобно.