Бесплатный фрагмент - Из глубины памяти

Из глубины памяти

Это не биография и не историческая хроника, это мимолётные воспоминания о себе, о жизни, о творчестве, о друзьях, о родных и близких мне людях.

Герман Ситников

Семья и родители. Начало войны

О моих родителях можно писать особую книгу. Папа — Борис Петрович Ситников, мама — Любовь Константиновна Трифонова-Ситникова. Они познакомились в городе Асбесте, оба были финансистами и выступали в самодеятельности. Там я и родился, причем умудрился сделать это в день именин отца. Но через полгода наша семья переехала в Москву. Мамины родители — мои дедушка и бабушка, жили в Таганроге, но каким-то образом и они в 1936-м году смогли перебраться в Подмосковье, получить участок в Пушкино и выстроить там дом, куда родители привозили меня каждое довоенное лето.

Война застала меня в детском лагере Горки, который находился в восьми километрах от Быково. В первую же ночь нас подняли по тревоге, и мы, закутанные в простыни, прятались в кустах. Оказалось, это фашистские самолеты летели на Москву. А через несколько дней ко мне приехал папа и забрал из лагеря, собрал мой чемоданчик, и мы с ним пешком, пошли на станцию. Вернувшись из лагеря и зайдя домой, сразу услышали сирену, это была воздушная тревога. Мы вместе с остальными соседями спустились в бомбоубежище, где и провели полночи. Жили мы тогда во 2-ом Колобовском переулке, это в районе Каретного ряда и Петровки.

На следующий день меня отвезли в Пушкино к дедушке с бабушкой. Младший сын бабушки, Владимир, на всякий случай выкопал щель, что бы прятаться от бомб, но к счастью, там было довольно спокойно, немцы не бомбили. Когда начались учебные занятия, я пошел со своей двоюродной сестрой- погодкой Танечкой в школу. Она там жила постоянно. Около этой школы сейчас находится церковь, где убили священника Александра Меня. Поезд идет по Ярославке и от Мытищ заворачивает на Болшево и до Ивантеевки.

Прошел еще месяц, и снова приехали родители. Так как мама работала в медико-санитарном управлении военно-морского флота СССР, а оно эвакуировалось в Ульяновск, то и нас после небольших сборов с маленькой сестренкой Иринкой отправили туда же пароходом по Волге. Сестренке было неполных два года и у неё весь переезд очень сильно болел живот. Папа нас посадил на пароход в Южном порту, сам же оставался в Москве работать на оборонном заводе Маленкова, у него была бронь. Я при расставании с ним ревел навзрыд.

В Ульяновске мы прожили год. Наш дом стоял в переулке напротив авиационного завода, который существует и по сей день. Никаких налетов там не было, но однажды, незадолго до нашего отъезда, прилетел маленький самолетик. Полетал он, полетал и улетел. И только тогда вдруг грохнула зенитка — прозевали, значит. Видимо, он аэрофотосъемкой занимался.

Еще у нас в Ульяновске была интересная няня. Сестренка ведь маленькая была, а мама работала. И к нам каждый день, рано утром, приходила няня, жившая на другом конце города. А когда я возвращался из школы, она уходила. Интересно, что мама нашей няни, до революции, работала прачкой в семье Ульяновых (Ленина В. И.).

Отучившись первый год, мама отдала меня в летний лагерь, где я пробыл половину лета. Помнится, что было в этом лагере что-то типа самодеятельности. Нас там чему-то научили и у меня даже ощущение, что я где-то выступал и какие-то там зрители сидели. Ну, несколько человек, возможно — родители. И я там танцевал чего-то, присядку какую-то или еще что… Вот это и был мой первый опыт, выступления на сцене. Больше не было никакого.

Летом 1942 года мы вернулись в Москву. По городу ходили слухи, что нормального учебного года снова не будет.

И тут настало время рассказать, что в Большом театре у меня служили две тети. Одну из них, тетю Катю, я и не видел никогда. Она была ученица В.Д.Тихомирова, есть фотография в одной книге, где он ее за руку держит. В 1918 году она окончила училище вместе с Анастасией Абрамовой, Валентиной Кудрявцевой, Любовью Банк, Ниной Подгорецкой, Виктором Васильевичем Смольцовым.

Стоит сказать, что тетя Катя очень дружила с Ниной Подгорецкой, впоследствии ставшей первой женой Игоря Моисеева. Но тетя Катя очень рано умерла. Может быть и трагически кончила, мне про это так и не рассказали. После ее смерти эта дружба перешла к другой моей тете, Анне Петровне Ситниковой. Она была принята в Большой театр в 1924 году, одновременно с Галиной Добрыниной, Михаилом Габовичем и Игорем Моисеевым, которые выпускались у А.А.Горского.

Галина Павловна Добрынина сначала работала в Большом театре, позже вела производственную практику (была балетмейстером) в хореографическом училище. Выйдя замуж за всемирно известного врача Андрея Ланковица, Галина Павловна стала Добрынина–Ланковиц. Они с тётей Аней очень дружили, а дочка Галины Павловны — Таня Ланковиц — училась и танцевала в театре с моей женой Музой, мамой нашего сына Андрея, и доктор Ланковиц принимал роды у моей жены в своей клинике на Шаболовке. Доктор предполагал, что роды будут 13 декабря, а сын родился 14 декабря, и Таня Ланковиц позвонила нам домой, в Колобовский переулок в 20.30 вечера и сообщила об этом. За что мы ей очень благодарны. Вот как тесен мир.

Еще танцуя в Большом театре, Игорь Александрович Моисеев начал проявлять себя и как постановщик. Им были поставлен ряд балетов, в том числе» Три толстяка» и «Футболисты». Заинтересовавшись народным творчеством, он начал ставить и народные танцы, а в 1937 году уже основал свой ансамбль.

Тетя Аня сыграла активную роль при становлении ансамбля и позднее, уже при создании школы при ансамбле. Часто после вечерних репетиций, к ней домой, приходили Игорь Моисеев и его жена Нина Подгорецкая. Сидя за чашкой чая, они обсуждали, текущую работу, новые номера и прошедшие репетиции ансамбля. Тётя Аня готовила сольные номера со второй женой Игоря Александровича Тамарой Зейферт, их дочерью Ольгой и со многими другими артистами ансамбля, проработав там до 1972 года.

Именно она и рассказала моим родителям, что объявлен набор в балетную школу. «Ну, попробуйте, чего Герман будет просто так по улицам мотаться?» — посоветовала тётя Аня.

В это время из эвакуации, после годового пребывания в Васильсурске в Москву вернулось балетное училище, во главе с его худруком и директором Николаем Ивановичем Тарасовым. В городе появились афиши о том, что открыт набор в хореографическое училище.

Я попробовал и меня приняли. Всего набрали тридцать человек, семь или восемь мальчишек, остальные девочки. Из девочек я помню Нину Чистову, Нину Федорову, Маргариту Гирявенко (она потом стала Смирновой), Иру Орлик, Марджи Скотт, Аллу Богуславскую, Нелли Попову, Наташу Кузьмину и Леру Кохановскую.

Самыми талантливыми ребятами в нашем классе были Игорь Уксусников и Борис Хохлов. После окончания училища Игоря не приняли в Большой театр только потому, что его отец считался без вести пропавшим, время тогда было суровое. И Уксусников поехал в Ленинград, работал там, а преподавать вернулся уже в Москву. Очень жаль, что у него так сложилось — это был талантливейший человек с феноменальными данными. Был еще Бондаренко, который потом ушел из училища (провинился или еще что-то случилось, я не знаю). Был еще мальчик по фамилии Козлов, не связавший в итоге с балетом свою жизнь и работавший на заводе. За три года до окончания к нам приехал из Новосибирска Геннадий Ледях, у которого теперь своя школа.

Марджи Скотт училась со мной в одном классе. Ее папа приехал из Америки ещё до войны, вроде бы он был чечёточник, степист. Затем у мамы Марджи был уже другой муж, корреспондент какой-то английской газеты по фамилии Паркер. Их семья жила у Покровских ворот, недалеко от теперешнего Современника. Два раза в год, они приглашали наш класс к себе домой, это было на старый новый год и 30 июня в день рождения Марджи. У них всегда было весело и замечательно. Надо сказать, что Юламей Марджи Скотт была единственной мулаткой в Большом театре. Она очень хорошо танцевала характерные танцы. Просто великолепно танцевала Баски. Но был период, когда она даже лебедей танцевала. Участвовала во Всесоюзном конкурсе. Придя в театр, познакомилась с Юрием Папко, который впоследствии стал ее мужем. Позже мы стали почти соседями, переехав в дом большого театра в Каретный ряд.

Вот подали родители заявление и меня вызывают на просмотр. Подняли ножку, прыгнули, погнулись… В нынешнее время меня бы близко не подпустили к училищу. Сегодня же требуются данные, как у Николая Цискаридзе. А у меня подъема нет, шага нет, гибкости такой настоящей нет. Только прыжочек. Ну, может быть, стройненький был, под музыку ходил. Вернувшиеся из Васильсурска ребята старших классов — Николай Харитонов и Николай Леонов — взяли надо мной шефство и в дальнейшем стали моими друзьями на всю жизнь.

В это время под Ржевом шли кровопролитные бои, хотя тогда мы об этом и не знали. И вот спустя много лет, когда меня пришли поздравлять с 80-летием девочки из фонда «Артист», подарившие плед и открытку, я написал им экспромтом в ответ такие строки:

Коллеги, спасибо за поздравленья!

Рад был узнать я про свой юбилей.

Радости нет, а печали тем более.

Жизнь не напрасно была прожита.

Что ж, юбилей? Так налей!

Связан с театром я с сорок второго,

Мы начинали в лихие года.

Враг у Москвы, подо Ржевом сраженья.

И вдруг — набор. Приходи, детвора.

Определяется ваша судьба.

Балетное училище

С первого класса мы весело и неплохо учились. А про наших педагогов нужно вести особый разговор. С ними нам очень повезло. Первые четыре года нам преподавала Серафима Сергеевна Холфина. Она очень хорошо вела мальчишек. А потом (на следующие пять лет) нас взял Асаф Михайлович Мессерер. Оба они были учениками В. Д. Тихомирова. А. М. Мессерер танцевал до 50 лет и танцевал очень интересно. Мы, когда стали постарше, ходили на все его спектакли. И если он в театре давал какие-то уроки, то до нашего класса в училище он еще не преподавал. Если не ошибаюсь, мы были его первым классом.

Он приходил, скидывал пиджачок, закуривал… Тогда еще разрешали курить в классах, и показывал всегда очень здорово. Очень интересно. Это был седьмой зал старого училища, на втором этаже. Оно находилось рядом с Большим театром на Пушечной улице. Сейчас в этом здании располагается балетмейстерский факультет ГИТИСа и Щепкинское училище.

С того времени началась и моя преподавательская практика. Потому что Асаф Михайлович иногда говорил — «завтра я не приду, Ситников, дашь урок». Ну, мы и повторяли то, что делали накануне. Было это нечасто, может быть, два-три раза в месяц. Занимались все дисциплинированно, мы же были довольно-таки взрослые, нам уже лет по 14 было. Но в принципе у Асаф Михайловича какое-то время была ассистентка, которую звали «птичкой». Это была жена театрального дирижера, пианиста и концертмейстера Александра Давыдовича Цейтлина. Потом Асафу Михайловичу помогал гротесковый танцовщик Виктор Дорохин.

Позднее мне Николай Романович Симачёв рассказывал интересные подробности. Например, о том, что в других классах училища в военные годы преподавал директор и худрук филиала Большого Михаил Маркович Габович, он приходил с пистолетом, открывал кобуру, доставал шоколад и откусывал. В общем, один курил, другой шоколад ел.

Наш урок начинался в 14:20. И артисты, которые опаздывали на свои занятия в театр, часто приходили к нам в класс. Это Владимир Алексеевич Преображенский, который долгие годы был партнером Ольги Васильевны Лепешинской; артист, а в дальнейшем балетмейстер театра имени Станиславского Алексей Виссарионович Чичинадзе, Юрий Игнатов, который сначала танцевал в театре, затем был режиссером по составам, делал выписку девочек, а потом уже перешел к пульту — вел спектакли. Приходили солистка балета Людмила Мержанова и ее партнер Николай Лихачев, Александр Максимович Руденко, в то время ведущий танцовщик, у которого позднее в разные годы учились Николай Фадеечев и Владимир Никонов. Во время войны холодно было, Большой театр не отапливался. А. М. Руденко приходил в валенках. Снимал их, занимался, а потом снова валенки надевал. Кавалер он был замечательный, красивый, статный. И бывало, что он давал урок вместо Асафа Михайловича. Мы были учениками пятого класса, когда нам стал преподавать А.М Мессерер. Урок он нам давал, такой же, как в театре давал артистам, а Боря Хохлов уже в этом возрасте мог спокойно сделать pas chaines по кругу, руками себе не помогая, было очень красиво.

Я был вначале обычным дворовым парнем. С малого возраста — все время во дворе, играл там во всё и со всеми. Бывало, и жаловались на меня, что я неосторожно кого-то толкнул, побил… А потом постарше мы и в картишки играли и в волейбол, футбол. Часто играли в прятки, и вот однажды меня заводили до самой темноты. А они друг другу подсказывает, кто, откуда, где… А я все вожу, хотя уже такие сумерки, что ничего вообще не видать. Ну, ничего, дотерпел. Когда встречались с дворовыми ребятами, мы здоровались, разговаривали. Судьбы там разные были. Даже с соседнего переулка были у нас какие-то ребята, два брата, жизнь, по-моему, у них плохо сложилась. Может быть, даже в тюрьму попали. Моё поступление в училище стало концом дворовых приключений.

С началом учёбы тоже была интересная история. У меня был нарывчик на пальчике, потом прошел этот нарывчик, а инфекция пошла под мышку, образовался нарыв. Все это произошло уже после приема в училище и скоро должны начаться занятия. Мама срочно положила меня в Лефортово, в военный госпиталь, где от полученных ран лечились моряки. Это навсегда запечатлелось в моей памяти. Меня прооперировали под общим наркозом. К сожалению, начало учёбы пришлось пропустить, и когда я явился в училище, то каждую неделю получал двойку по классике. Это к разговору о моих данных. Каждая неделя — двойка, двойка, двойка. Ну и потом, наверное, был серьёзный разговор с тетей Аней. Короче говоря, я стал каждый день к ней ходить заниматься. Жила она не далеко, около ресторана «Баку», только не на Горького, а в переулке. На третьем этаже у нее была комнатка с пианино в общей квартире. Я приходил, она мне туда-сюда вправляла — руки, ноги, делала из меня балетного мальчика — потом кормила (я даже в училище не ел) и садился за пианино. Занимался музыкой. Потом шел домой. И так каждый день. И так весь первый год. И через какой-то период у меня стали троечки уже появляться, а потом и четверки. И четвертый класс я на пятерку классику сдал. Конечно, недостатки мои у меня остались, но что-то уже сдвинулось, стали видны результаты.

Как-то однажды, возвращаясь от тети Ани, проходя мимо дома на углу, где жил Игорь Ильинский, с ворот двора получил по голове снежком. Поднял голову, а там парень улыбается сидя на воротах. На следующий день прихожу на урок классики и вижу этого парня в классе. Им оказался Юра Тарасов. В будущем, когда мы сдружились, он говорил, что увидев меня, очень испугался, думал, бить буду.

А сразу после войны, когда мы еще учились, был очень интересный эпизод. 1945 год, нас собирают и почти всех везут в Сокольники. Там в школе были организованы спальни, там же нас и кормили три раза в день. Мы отдавали за это питание самую маленькую хлебную карточку на 300 грамм. Каждый день нас собирали на стадионе, где Ростислав Владимирович Захаров с нами репетировал. Мы, учащиеся хореографического училища, русскую танцевали, наши девочки были группа 51, а мальчики группа 52. В микрофон часто говорили: — «Из за групп 51—52 повторяем сначала», потому что мы особо не напрягались. Нас другие участники называли балетники, но в конце мы всё же сдружились. Это была подготовка к физкультурному празднику, который должен был состояться на Красной площади.

Была даже ночная репетиция, привезли нас из Сокольников на трамваях. Вся Красная площадь была покрыта ковром. Сзади стояли палатки белые, в этих палатках мы наряжались. На основную арену выбегали спортсмены юноши, девушки, среди них были мастера, которые делали сложные гимнастические упражнения. Потом девочки изображали траву, и парни их как бы косили, ну, в общем, праздник такой — спортивный. Потом раздавался крик: «Победа! Победа!» Выбегали мы в русских костюмах и вытанцовывали. А на трибуне Мавзолея стоял Иосиф Виссарионович Сталин и остальные члены правительства. И потом из нашей группы выбегали маленькие дети (помню, что одному мальчишке в этот день исполнилось семь лет), и вручали цветы стоявшим на трибуне руководителям, а ребятам в ответ дарили коробки конфет.

После ночной репетиции повезли нас опять на трамвае. Дали нам всем по плитке шоколада на ночь. Все проснулись перемазанные. Через какое-то время, уже в августе, был физкультурный праздник на стадионе «Динамо» и мы повторили тоже же самое.

Однажды я по делу залез на дерево в Сокольниках, уже не помню зачем — прутья срезать, или еще чего. Сижу на уровне 4-5-го этажа. И вдруг милиционер подо мной стоит. И я понял, что если буду слезать, то это будет очень долго. Так что я каким-то образом оттуда умудрился спрыгнуть, вот так, по стволу. Ну, он за мной не побежал. А может и побежал, просто я был быстрее.

Был один неприятный случай, за который мне до сих пор стыдно. Мы как-то всем классом пошли к мороженице, которая стояла между Малым и Большим театром. Подошли несколько идиотов, а потом не помню кто, — «цап» одну пачку и дернул до училища. Потом облизали все и разошлись. Просто вот такое хулиганство, за которое до сих пор стыдно.

Был и особенный случай. Закончили мы первый класс училища, и вот мама Аллы Богуславской предлагает собраться всему классу у них дома, по поводу окончания первого класса, в их комнатке на Сретенке. А где взять деньги на праздник? Нам в столовой по воскресеньям выдавали двойную порцию хлеба. Обычно где-то 250 грамм давали, а тут под выходной день, которым был понедельник, давали целый большой кусок. И мы ходили либо на Рождественку, либо на Петровку продавать вот этот хлеб, 250 грамм примерно рублей за 15. Во время войны это были большие деньги.

В тот раз мы пошли с Димой Козловым. Если дальше по Петровке пройти, то там справа будет ресторан «Будапешт», а слева булочная. Мы зашли в эту булочную и у нас куски хлеба в руках. Короче говоря, сколько-то наторговали, у меня рублей 90 образовалось. И с кем-то разговариваю, а сзади меня дворник взял за шкирку и повел. А у меня еще хлеба полно в руках. Я так иду, руки завел назад, Димка подбежал, забрал у меня хлеб, а меня повели дальше, в 50-е отделение милиции. Короче говоря, привели меня туда. Я говорю, да я один кусочек продал за 15 рублей, а остальные деньги мне мама дала. Мне говорят — жди, родители придут, тебя тогда выпустят. А у меня вечером «Щелкунчик», где я исполняю товарища брата Маши, в старой редакции. Это я там крадусь, у Маши вырываю Щелкунчика, — в общем, такой плохой мальчик. И вот время уже приближается к шести часам, а начало спектакля в восемь. Я думаю, что же делать? Наконец, достаю свой ученический билет и говорю, что у меня спектакль. Слезы запустил… Забрали у меня этот ученический и говорят — ну ладно, иди. Но завтра придешь с родителями. Я прихожу в театр, а там я уже герой дня, потому что Димка нарассказал всякого. Спектакль прошел нормально, придя домой, никому не сказал ни слова. С тех пор никаких историй с милицией у меня не было. Так что проскочил этот случай, но такой вот эпизод был.

Из-за пропажи ученического билета я какое-то время не мог попасть в кинотеатры. Обычно я ходил в «Художественный» и «Центральный». И в кинотеатр на Пушкинской ходил, там показывали новости дня, Парад Победы, футбольные матчи, телевизоров тогда ведь не было. Когда мы стали немного постарше, стали сбегать с последних уроков, но только обще- образовательных, и любили ходить в кинотеатр в Метрополь, там три зала было. И фильмы просматривали по несколько раз. «Антоша Рыбкин» например, про разведчика. Потом «Старое танго» с замечательной венгерской актрисой. Но в последние два года учёбы уже было не до кино, заняты были в училище с 9 утра до 9 вечера.

Однажды возвращаемся, а в училище трагедия. Параллельный класс, и в школьном дворе, какие-то бандюганы, ученика по фамилии Шульц ранили ножом. Вообще до этого как-то никаких столкновений в училище не было. А тут вот такое, запомнилось на всю жизнь.

Мне легко давалась алгебра, меня даже бухгалтером звали. Но одну двойку по алгебре я получил по своей глупости. Мы писали контрольную. Я долго не мог решить задание, и ближе к концу урока одна девочка сказала, что у неё получилось в ответе целое число. Решив, что это правильный ответ все списали и я к своему стыду тоже. Ответ был естественно не правильный, весь класс получил двойки. А я потом проверил ход своих вычислений и понял, что правильно всё делал, но не увидел маленькую ошибку в середине и если бы проверил, то ответ бы у меня был правильный. Наш преподаватель математики Борис Алексеевич Нурин даже говорил мне — что ты ту делаешь, уходи отсюда. А я действительно очень любил алгебру, а вот геометрию — не очень. И если бы не совпали так обстоятельства, если бы не война, я бы скорее всего был бы математиком. Как моя родная сестра Ирина, которая закончила МГУ и работала на огромных вычислительных машинах.

Когда мы закончили 7 класс, нам объявили, что десятилетки больше не будет. А будет среднее специальное образование. Добавят историю балета, историю музыки, историю театра, историю изобразительного искусства. Родители очень расстроились — как же без десятилетки? Мы с мамой пошли в 186-ю школу, где я учился в первом классе. В этой школе потом учился Володя Высоцкий. Это около центрального рынка, сейчас там Министерство юстиции, по-моему. Посмотрели там мой дневник, вроде учусь нормально, а дисциплина как-то не хорошо. А я, когда начинался каждый учебный год, после летнего отдыха, долго еще не мог остановиться, всё время чего-нибудь вытворял и у меня в первых неделях всегда с дисциплиной были проблемы. То подожгу что-то, то разобью. Короче говоря, завтра уже должен пойти учиться в 186-ю школу и вот я с мамой, вот так кровать стоит, здесь окошко, там мама, здесь я… И я вот вдруг вообразил, что больше не приду в это училище, что не встречу больше этих ребят, что больше ничего этого не будет, и во второй раз в жизни я заплакал. Такой у меня дождик пошел. Мама все поняла.

Юрий Алексеевич Бахрушин у нас преподавал историю балета, это был сын Алексея Александровича Бахрушина, создателя музея. Анна Николаевна Замятина из Пушкинского музея замечательно преподавала у нас изобразительное искусство, рассказывала, показывала слайды, водила по музеям, в общем, у всех о ней память очень хорошая. А ее племянник, Саша Кистер, учился с нами, и после пятого года обучения произошла с ним трагическая история. Он с ребятами: Александром Зайцевым, Владимиром Василёвым поехали на дачу к родственникам Василёва. Пошли на речку Учу, которая там совсем небольшая, всего два метра шириной. Искупались, возвращаются, а Саши Кистера нет, думали, что он домой уже вернулся, т.к. не умел плавать. Потом нашли, он остался в воде, умер от разрыва сердца. Трагедия.

Саша Зайцев был из параллельного класса. Очень способный артист, потрясающий кавалер. Еще в предвыпускном классе для Нелли Поповой и Александра Зайцева Асаф Михайлович поставил номер — этюд на музыку Шопена. Там были очень сложные поддержки, они очень хорошо его исполняли без срывов. Но когда уже работали в театре, у некоторых артистов случались загулы, любили выпить. В том числе и у Саши. Но он был очень одаренный и участвовал в сложнейших дуэтах с балеринами. Хотя, как и мы все, долго танцевал в кордебалете. Коллектив старался привести его в норму. Его не раз увольняли, затем восстанавливали, брали на поруки: комсомол, лично Асаф Михайлович. Ничего не помогло, и его уволили навсегда. Саша уехал на Украину, работал в Киевском театре оперы и балета. Там получил звание народного артиста Украинской ССР. Был связан с цирком…

Когда мы учились в первом классе, то обедать ходили во МХАТ, в училище МХАТовское, оно тоже только что открылось. Кормили хорошо, нам талоны давали. Нормальный хороший обед, первое, второе… У нас был такой учитель по географии, бедный человек. И девчонки все чувствовали, что он кушать все время хочет, и они ему все время тарелочки с супом давали. Подкармливали. Ну, жизнь такая была, сколько мог педагог по географии денег получать? Во втором классе мы ездили на Дзержинку, там, рядом с метро, была какая-то забегаловка, и мимо ходил трамвай. И вот мы, дети-дураки, прыгали на ходу туда и обратно, причем трамвай этот быстро ходил. Мой первый прыжок был очень неудачный, я спрыгнул, а еще неопытный был и упал, а мои ножки поползли под колеса. Хорошо, что трамвай совершенно уже замедлил ход, и я каким-то чудом их в последний момент все-таки убрал. И с биением в сердце пошел в училище.

Иногда милиционеры шапку у кого-нибудь с головы срывали, потому что мы ездили сзади последнего вагона. Ну, в общем, в этом отношении дурачье мы были страшное.

Зимой ходили к Кремлю, в Александровский сад. И там, чуть подальше грота, среди деревьев, играли в футбол на снегу. Никакой охраны там не было, ничего. Уж не знаю, бывал ли в Кремле Сталин в эти моменты. Мы там играли регулярно, особенно в каникулы.

Но в футбол я играл не очень хорошо. Моим спортивным хобби был волейбол и еще я очень любил играть в шахматы. С 1943 года болею за «Спартак». У меня и папа за него болел и сын болеет, и внук, так что это семейная традиция. Мы ездили в Черкизово на стадион «Сталинец». Причем забор был дырявый, поэтому мы туда пролезали и смотрели футбол. И первое впечатление конечно потрясающее: в воротах уже стоял Леонтьев, он тогда уже проявился во всей красе. Потом, закончив карьеру, этот мастер и корреспондентом стал очень классным в газете «Спорт», очень хорошо писал всякие репортажи. А знаменитый Акимов, с которого списан Антон Кандидов в фильме «Вратарь», он за воротами ходил, он уже в запасе был. На футбол я ходил всегда

Первый год в училище был очень интересный. Помню, что К. Я. Галейзовский ставил детский спектакль «Сон Дремович». И мы там под кремлевские куранты выезжали на лошадках. У меня на память о том 1942 годе пальчик перебит, во время репетиции кто-то меня долбанул саблей. А спектакль, к сожалению, не пошел.

Было дело, и Л. В. Якобсон в училище работал. Русскую пионерскую он ставил, в консерватории была репетиция. Но так спектакля и не случилось.

Когда мы еще маленькими были, в Большом театре в «Раймонде» участвовали, изображали пажиков, помню, на лестнице там сидели. Детский вальс танцевали в «Спящей красавице». В «Дон Кихоте» мы поварятами бегали, и еще цыганятами в цыганском таборе. Первое наше выступление было 30 декабря 1942 года. Это значит, мы к этому времени полгода проучились. Мы маленькими детьми танцевали и в «Золушке», исполняли партию гномиков.

Уже позже, как ученики старших классов, также участвовали в «Золушке», исполняли там кузнечиков. Солиста танцевали Ю. Гербер и В. Дорохин.

В «Пиковой даме» участвовали в первой сцене, когда открывается занавес. И кто уж там что делал, кому что досталось. Я играл в серсо. Это типа сабельки такой, палочка с поперечиной и кружочек. И ты вот бросаешь, а другой ловит, и обратно кидает. Кто-то изображал девочку с книжкой, кто-то через скакалку прыгал. Мы же дети, десяти лет. Спектакль шел в филиале. После нашей первой сцены бегали на ярус и смотрели спектакль до конца. Мне очень нравилась ария Елецкого из третьего акта. Нравилось, когда пел ее И. Н. Бурлак. Такой был баритон, очень хороший, своеобразный у него был голос. Говорят, он специально на морозе пел, чтобы тренировать звучание.

А когда я танцевал уже в театре, как артист, помню, как пришел И. В. Сталин на «Пиковую даму». Он любил этот спектакль. Сидел в ложе, если со сцены смотреть, то это наверху, правая верхняя. А мы, четыре человека, там в последней сцене в игорном доме танцевали всегда казачков. Причем в белых париках и эти парики всегда сдвигали, а артисты хора делали замечания, что «у вас парик съехал». И вот Сталин сидел там, смотрел этот спектакль. Германа пел А. А. Большаков, а Елецкого пел баритон П. И. Селиванов. Он испугался, переволновался, и у него были сплошные сбои — петухов пускал и съезжал все время. И потом байка даже пошла. Что Сталин спросил, кто это поет, а когда ему сказали, что это народный артист Селиванов, ответил: «щедра советская власть».

С семьей Галины Петровны Петровой (замечательной солистки балета), которая пять лет вела у наших девочек классику, была связана интересная история. У нее была сестра, артистка кордебалета. Я с ней танцевал «Мазурку» в «Спящей красавице». Так вот, ее муж, Иван Иванович, который вообще-то раньше носил фамилию Краузе, был обладатель замечательного баса, потрясающего. Он и Мефистофеля пел, и Ивана Сусанина, и Галицкого, так сказать весь оперный басовый репертуар. А Сталин любил Большой театр и, однажды, ему не понравилась эта немецкая фамилия. Так по воле вождя Краузе стал Петровым.

В 1950 году класс, где учился Николай Фадеечев был распущен, оставили только Бориса Халилулова и Николая Фадеечева. А может быть, понабрали еще кого то…, и этот класс взял Александр Максимович Руденко, и он их хорошо выпустил. А. М. Руденко был потрясающий педагог, много танцевавший с Мариной Тимофеевной Семёновой, ученицей Агриппины Яковлевны Вагановой. И теперь я понимаю, что М. Т. Семёнова много своих знаний передала А.М Руденко. Николай Фадеечев окончив училище в 1952 году, уже в 1954 году исполнял принца в» Лебедином озере» с Майей Плисецкой в Киеве на гастролях, в честь воссоединения Украины с Россией, а в 1956 году в Лондоне в» Жизеле» танцевал Альберта с Галиной Сергеевной Улановой.

В училище, рано утром, я частенько ходил к другим педагогам, особенно, когда Асаф Михайлович говорил, что его не будет, к Александру Максимовичу Руденко, также к Николаю Ивановичу Тарасову, в пятый зал, когда его ребята были уже выпускниками, а нам еще оставалось до выпуска два года. Тогда я сильно сглупил, а сейчас мучаюсь. Они же с моей тетей рядом были, я мог бы их обо всем расспросить, А. М. Руденко и Н. И. Тарасова. Но как-то голова была другим забита.

У нас в училище и елки были, и какие-то праздники отмечали и капустники были потрясающие. Однажды было объявлено, что капустника не будет, будет торжественная часть и концерт. И вот стоят столы, выходят педагоги, Р. В. Захаров сам выходит и Тамара Колбасникова, такая была у нас концертмейстер. Оказалось, что это всё же был капустник и в роли Р. В. Захарова вышел его сын Володя, а в роли концертмейстера Фёдор Февейский, который этот капустник, сам и придумал, талантливый был человек, работал в Большом театре и уже в театре стал проявляться другой его талант- талант скульптора. Одна из его известных скульптур «Сильнее смерти», в которой он что-то там слямзил, по всей видимости, у Родена. Но он был очень талантливый. Его работы это бюсты А. Н. Ермолаева и Л. М. Лавровского, скульптура Г. С. Улановой на Новодевичем кладбище, много других работ, которые раньше были в музее и в хоровом зале Большого театра. Он жил со своей семьёй над нами в Каретном ряду. И у них там Володя Высоцкий часто бывал, Татьяна Тарасова и загулы были до 4 часов утра. А у нас Андрюха маленький был, так что мы периодически им позванивали. В общем, и такое случалось. С Володей Высоцким никак мы не пересекались. Но в моем классе училась девочка — Лера Кохановская, будущая жена Фёдора Фивейского и сестра лучшего друга Владимира Высоцкого. Недавно были напечатаны последние стихи В. Высоцкого, которые я прочитал с удовольствием. А учился Фёдор Фивейский вместе с Аликом Плисецким, Володей Захаровым.

Томара Колбасникова играла у нас на уроке, где первым нашим педагогом по характерному танцу была Тамара Степановна Ткаченко, которая была очень хорошей характерной танцовщицей, она у нас преподавала три года. Мне этот предмет пришелся очень по духу. Потому что я не очень выворотный, а здесь необязательно позиции строить. Это мне очень нравилось, я с удовольствием занимался и сразу пятерки стал получать. Первый и второй годы отзанимался с удовольствием, а на третий год уже стало скучно. Потому что много повторов пошло. А на следующий год пришел Анатолий Владимирович Кузнецов, отец Тани Кузнецовой, которая после училища работала у И. А. Моисеева и очень хорошо там танцевала, а впоследствии стала известным балетным критиком. А с её мамой Фаиной Ефремовой-Кузнецовой я в ряде спектаклей вместе танцевал. А. В. Кузнецов преподавал полтора года в двух параллельных классах. А когда заканчивался первый год совместного учения, в Москве состоялась хореографическая конференция, собрались участники со всего союза. А. В. Кузнецов показал, приготовленный нами урок. Станок я не помню сколько времени шел — одно движение с одной ноги, другое с другой, крутились без остановки. Минут 15 или 20. Потом выходили на середину. На середине было, по-моему, одиннадцать танцев подряд. Один заканчивается, другой начинается. Слава Сех танцевал в десяти из них, а я — в девяти. А там, в зале одна комнатушка была, куда можно было уйти, где обычно переодевались. Но мы не переодевались, это как экзамен такой своеобразный был. И присутствовавший там И.А.Моисеев был поражен нашей выносливостью и исполнением. Был такой эпизод.

Народный танец тогда называли то народно-сценическим, то опять народным. У А. В. Кузнецова был очень техничный урок. Были другие недостатки, возможно — не очень хорошие руки… но каждый педагог привносил что-то свое и у каждого можно было научится чему то новому, и взять всё лучшее. А. В. Кузнецов передал нас Мансуру Ф. Камалитдинову, который раньше работал с В.М.Чабукиани и смог передать нам пластичность. Это было очень важно и полезно.

Петр Андреевич Гусев, мы проучились уже семь лет, осталось два года до окончания училища. Он начал преподавать у нас поддержку, но часто отсутствовал — неделю в Москве, неделю в Ленинграде. И пока его нет, мы вроде бы поддержкой не занимаемся. А как приезжает, в 9 утра приходим и таскаем на себе балерин своих. Потому что когда мы попробовали поднять в арабеск девочек, кроме Игоря Уксусникова, никто этого сделать не смог. Даже самую легкую девочку, которая 37 кг весила, Танечку Домашевскую. Так он преподавал у нас один год, а затем преподавать поддержку стал Владимир Алексеевич Преображенский. А П. А. Гусев уже уехал.

Утром у нас были общеобразовательные дисциплины. Потом мы обедали в 12:30, а балетный урок у нас начинался в 14:20. Так что после обеда у нас фактически час с лишним был свободным. И мы могли в футбол поиграть во дворе, могли сыграть там в «отмерного». Это игра, в которой есть черта. Вот человек стоит, ты перепрыгнул через него, а он передвигается. А следующий, должен с этой черты, через него перепрыгнуть. А если ошибся, ты будешь водить. Такие вот были у нас игры…

Ну, вот после игр мы горяченькими шли сразу на классику. А дальше характерный или поддержка. А после уроков с 18.00 до 21.00 часов репетиция того, что мы в театре танцевали, либо практика ученическая. Мы были часто задействованы в концертах в зале имени Чайковского и на сцене филиала Большого театра.

А зимой мы катались с горки, она стояла в центре двора, в начале войны в это место попала бомба, а позже это использовали под склад продовольствия. А после второго года нашего обучения в училище на первом этаже была организована своя столовая. И она так и осталась до последнего времени.

Для выпускных и предвыпускных классов были предназначены 5-ый и 6-ой залы. И когда проводился выпускной экзамен, зеркала двух залов раздвигали. В пятом зале сидели зрители, специалисты и приглашенные ученики училища, а шестой зал являлся сценой, на ней мы выступали. Также мы поступали и когда устраивали капустники. У нас первый концерт состоялся, когда П. А. Гусев был худруком. Много артистов из театра пришло, Учеников старших классов. Мы много чего танцевали: Индусский танец из «Баядерки» — я выходил с барабаном, затем пара Ира Орлик и Игорь Уксусников, потом танцевали Краковяк из Сусанина. Я не помню, но там много номеров было. Еще Е. В. Гельцер пришла, они сидели с моей тетей и с мамой Аллочки Богуславской. Мама Аллочки была маникюршей-педикюршей и обслуживала Гельцер. А жила Богуславская в переулке напротив кинотеатра «Уран», сейчас это «Школа современной пьесы».

Когда у Екатерины Васильевны Гельцер был 80-летний юбилей, торжества организовали в Малом театре. Нам Анатолий Владимирович Кузнецов поставил мазурку, на музыку Табаровского, на троих. Приехавший учиться из Львова Ярослав Сех и я, выходили из первых двух кулис. Наш выход был первый, поднимались наверх, немножечко так протанцовывали. А потом из задней кулисы выходила Аллочка. Мы этот номер долго очень потом танцевали, и в концертах, и в ученических концертах и потом по Советскому Союзу ездили. В дальнейшем я танцевал этот номер не со Славой Сехом, а с Константином Рихтером, он в училище потом преподавал.

Когда нам оставалось учиться полгода, то мы уже знали, что будем в Большом театре. Неофициально, но разговоры такие шли. А кроме Большого брали тогда в театр Станиславского, в ансамбль к Игорю Моисееву, хотя его школа образовалась уже в 1946 году. Некоторые уезжали в Новосибирск, Татьяна Зимина стала там народной артисткой Р. С. Ф.С. Р. Мы пришли в театр в 1951-м году. И нас приняли одновременно 23 человека из двух параллельных классов. Причем сначала взяли 20, а трех девочек — Леру Кохановскую, Таню Домашевскую и Таню Бирюкову взяли только через год, потому что мест не было совсем. А за год до этого было сокращение в труппе, уж не знаю, с чем это было связано, в тот период пенсию давали, только после 60 лет. И не важно, артист ты или солист балета. Женщина ты, или мужчина. Может быть, женщинам и после 55 лет, но, во всяком случае, они все в театре были.

Окончание училища почти совпало с поездкой на фестиваль в Берлин, но нам удалось всё же отдохнуть под Ленинградом. Там есть такое местечко, которое называлось Пехвиярве, Святое озеро. Озеро довольно-таки большое, холодное, но мы там все равно купались. Как говорили, там никогда и никто не утонул. А мы однажды сели на лодку и поплыли на далекий остров. Стали возвращаться назад и тут поднялся крепкий ветер и пошел дождь. И до тех пор, пока мы не сели по два человека на каждое весло, мы не могли сдвинуться с места. И вот только так мы выгребли на свой берег. Это было страшно.

В той поездке мы посетили училище А. Я. Вагановой в Ленинграде, пообедали в столовой, отдохнули у знакомых ребят, а вечером пошли в Кировский театр (теперь Мариинский), шла «Лауренсия». В этом спектакле есть grand pas на три пары. Потрясающе танцевали Алла Шелест и Борис Брегвадзе центральную пару. Алла Шелест первая жена Григоровича, которая ему много помогала в спектаклях. В двух других парах танцевал Слава Кузнецов и его замечательный педагог А. И. Пушкин со своими партнёршами. Это тоже было для нас очень интересно. У нас же не шел этот спектакль.

Когда умер И. В. Сталин, прощание с ним начиналось с огромной очереди, куда вставать нужно было на Трубной площади. Я пришел туда и толпа меня понесла к Петровским воротам, а потом на улицу Пушкина. И тут на половине пути к Колонному залу, я думаю, что нужно из толпы вылезать и идти к театру. Там же рядом филиал, что-нибудь нам откроют. Так и вышло, я даже дважды прошел к Колонному залу.

Уже не помню, как именно я узнал о смерти И. В. Сталина, но чувство было щемящее, конечно. Тогда особо не разговаривали на политические темы, даже после смерти Сталина. Особо не обсуждали, кто как борется за власть. Если только с очень близким человеком.

В театре были случаи, когда люди страдали за неосторожное слово, за анекдот. И пропадали на несколько лет.

Семейная хроника

Один эпизод нашу семью коснулся серьезно. Был у меня двоюродный брат Оскар. Его мама Мария Петровна, сестра моего отца. Их в семье было 12 детей, семья жила в Лебедяни, это Тамбовская область. Папа Оскара — Яков Горн, был членом Госплана. И вот в 1937-м его забрали. В семье очень переживали по этому поводу, конечно. И после ареста Якова Горна, моей тетке, его жене с сыном Оскаром, который был меня старше всего на два года, было предписано в 24 часа выехать в Оренбуржье. Якова Горна почти сразу расстреляли. Это стало известно лишь после 56 года. А спустя год после ссылки забрать Оскара приехала тетя Аня. Мама Оскара, моя тетя Мария Петровна, вернулась в Москву только в 1956 году, когда была реабилитация, вся больная и разбитая.

Я не говорил, но тетя Аня была корифейкой. Первый раз я её увидел на сцене, когда она четверку дриад в Дон Кихоте танцевала. Был такой спектакль в нынешней Оперетте. Недавно я узнал, что в помещении этого театра раньше были магазины Прохорова. А потом он сам решил, что вместо магазина должен быть театр и к нему примкнул Мамонтов, потому что этот театр театром Мамонтова назывался. Где и Шаляпин пел, и многие известные артисты выступали.

Мой папа шутил, что его тоже могли взять в балет, но он болел дважды брюшным тифом. Первый раз, когда Революция свершилась, и он поехал за картошкой. И вот он привез мешок, попытался перебросить его через забор, чтобы не отняла милиция. Но мешок зацепился за ограду, и картошка посыпалась. И какая-то добрая женщина села на нее и спасла от милиции.

А второй раз он заболел, когда была Финская война. Он там был на фронте. Кем он служил, я не знаю. Звание его было не очень большое. Но он всю жизнь был финансистом, видимо и там трудился по этой части.

Среди нашей близкой родни была семья Шавыкиных, до революции довольно состоятельная. Жили они в районе Петровки. Двоюродная сестра Галина работала в театре оперетты. Была солисткой. Танцевала. Со своим партнером выступала в Берлине перед солдатами в мае 1945 года, после победы над фашистской Германией. Я участвовал в открытии нового здания МГУ, шел чуть ли не первой парой в полонезе. Каким образом я там оказался, уже не помню. Может быть, двоюродная сестра меня пригласила. Это я уже в театре был.

Муж моей сестры, Бабаев Николай Иванович, учился в МГУ, но не закончил. Получил неполное образование, но он работал, тем не менее, в Курчатовском институте. Вспоминается фильм «Москва слезам не верит», где был персонаж Гоша, Георгий Иванович, которого потрясающе сыграл А. В. Баталов. Так вот образ этого Гоши, как будто списан с Николая Бабаева, у него были такие же «золотые» руки, мог любую аппаратуру починить, так же он всем помогал в Курчатовском институте, только женился он рано на моей сестре раз и навсегда, а не как в фильме. Он и яхтсмен, и горнолыжник, в общем все. Он два года отработал в Чернобыле, орден «За мужество» получил. Хороший мужик был, моложе меня. вот у него столько эпизодов в жизни. У них такая команда яхтсменов была, университетская, они далеко ходили: в Средиземное и Балтийское моря ходили.

Николаю Бабаеву посвящается

Залез на дерево мужик,

Но оступившись сверху бжик.

Лежал внизу он сам не свой,

Но оклемался — вот живой.

Мужик сей мастер на все руки,

И голова его без скуки,

Меня моложе на семь лет,

Но мудр всегда его совет.

Как старший брат он мне поныне,

Он муж моей сестре Ирине,

Его люблю ведь, как родного,

Я, Николая дорогого.

Налейте всем скорей вина,

И выпьем за него до дна.

2000 год.

Муза Федяева

Есть программка от 30 мая 1941 года. И. А. Моисеев к этому времени поставил на сцене Большого театра «Три толстяка» и там был такой номер — «Негритоска и 12 негритят». Негритят танцевали мальчишки из училища. Они рассказывали о том, что моя жена Муза этот номер очень здорово танцевала, хотя тогда была еще ученицей. А потом началась война, и этот спектакль пропал. И партитуру всю потеряли, а спектакль был интересный. Вот оказывается тоже судьба.

С моей женой, Музой Петровной Федяевой, мы познакомились в театре. Впервые я ее увидел в спектакле «Спящая красавица», она танцевала Красную Шапочку. Она была постарше меня и уже работала в театре. Интересно, что ей и Майе Плисецкой в 1943 году директор и худрук Большого театра Михаил Маркович Габович предложил поработать в Большом театре, когда они еще были ученицами училища. А учились они у Елизаветы Павловны Гердт. Муза написала наставнице письмо, сообщила, что ее зовут в Большой и попросила совета (а та была в это время в Перми с Ленинградским училищем). А она ей отвечает: «ну если ты такая замечательная, то через два года ты будешь еще лучше». Майя Плисецкая ответила согласием на предложение М. М. Габовича, а Муза продолжила учиться и через два месяца сломала ногу — голеностоп. Она, конечно, попала потом в Большой театр, танцевала сольные партии, но ведущей балериной уже не стала.

В выпускном классе Леонид Вениаминович Якобсон поставил на Музу Федяеву номер на музыку вальса Равеля. Номер очень сложный технически. Он имел огромный успех. Впоследствии, М. Плисецкая и О. Лепешинская тоже хотели станцевать этот номер, но не справились с ним.

Еще в училище, когда Петр Андреевич Гусев у них преподавал поддержку, то все трюки делал с Музой. Она смелая была, иногда могла проскочить партнера, и он ее за пятку успевал схватить. И вращение у нее было хорошее, и прыжок.

Жила она напротив кинотеатра «Форум» на Садовой улице. Там дом Большого театра рядом. Они с Майей Плисецкой вместе учились и продолжали дружить, уже работая в театре. А во время войны, когда у Майи сложная ситуация была — арестовали отца, она жила у тетки Суламифь Михайловны Мессерер. Очень часто Майя и Муза бывали друг у друга в доме, где они устраивали мини-спектакли вместе с Асафом Михайловичем Мессерером.

Поступление в ГИТИС

Так получилось, что к Николаю Ивановичу Тарасову я поступал дважды. Он принимал меня в училище, когда был директором и худруком, а потом уже в возрасте 39 лет я поступил к нему в ГИТИС. Тогда понадобилось специальное разрешение в министерстве образования РСФСР. Это сейчас можно и в 70 идти учиться, а тогда ограничение было до 35 лет. А я еще танцевал. А когда к Николаю Ивановичу пришел на собеседование, там надо было на рояле сыграть. Я исполнил фрагмент «Лунной сонаты» Бетховена по нотам. И тут он говорит: «А что вы пришли? Мы о вас знаем гораздо больше, чем вы сами». В общем, такая шутка была. Потом я у него часто бывал в доме, потому что он уже не приходил, мы его были последним курсом. Мы с Лилей Абрикосовой поступили на полном серьезе. Я не знаю, как я там сочинение написал, может и было много ошибок. Но все остальное мы сделали талантливо, и первый год очень добросовестно занимались. Когда уже проявили себя, потом нам может быть и давали поблажки какие-то.

Спорт в Большом театре

В Большом театре я долгое время руководил спортом. Мы в волейбол играли, в теннис настольный. В фойе при сцене стоял стол для тенниса, и артисты постоянно опаздывали на сцену. Я как-то играл там против Олега Ануфриева. Проиграл, конечно. Также мы играли в футбол. С Малым театром играли, с Александровским ансамблем, со МХАТом. За них играл Николай Озеров, забивший нам мяч. Но мы у МХАТа выиграли 2:1.

Позже даже ездили в Ленинград играть с Кировским (ныне Мариинским) театром.

В волейбол мы играли на пятом ярусе, в четвертом зале. Была возможность натянуть сетку и балетный зал трансформировался в спортивный. В волейбол, кстати, и Володя Василёв хорошо играл. Долгое время из моего поколения я один оставался в команде вновь пришедшей молодежи.

Позже был построен настоящий спортивный зал, в доме Хомякова. И был учрежден кубок имени Асафа Мессерера. В нем участвовали все коллективы театра. Практически всегда в финал выходили коллективы балета и оркестра. Иногда они у нас выигрывали, но чаще победу одерживали мы, и кубок оказывался в наших руках. После первого турнира и нашей победы кубок нам вручил лично Асаф Михайлович.

В нынешнее время, несмотря на увеличение площади Большого театра после реконструкции во много раз и появление ещё и вспомогательного корпуса, для спортивного зала места не нашлось.